Код произведения: 9592
Автор: Саймак Клиффорд
Наименование: Зеленый мальчик с пальчик
Клиффорд САЙМАК
ЗЕЛЕНЫЙ МАЛЬЧИК С ПАЛЬЧИК
После ленча я вернулся в контору, устроился поудобней, закинув ноги
на стол, и принялся усердно думать над тем, как отвадить пса, который
растаскивал мусор у меня из бака.
Вот уже несколько месяцев, как я воевал с этой животиной, и был готов
прибегнуть к крайним мерам.
Я загородил мусорный бак тяжелыми бетонными плитами так, чтобы пес не
мог его опрокинуть. Но кобель был здоровый: поднявшись на задние лапы, он
вставал на бак и легко выгребал из него мусор. Я уже подумывал: не
поставить ли небольшой лисий капкан, чтобы, когда пес сунет морду в бак,
ему прищемило нос? Однако если так сделать, то как пить дать в
какой-нибудь четверг утром забуду убрать капкан, и вместо собаки в него
попадет мусорщик.
Я даже, хотя и не всерьез, подумывал провести к баку электропроводку,
чтобы пса стукнуло разок током. Но, во-первых, я не знал, как эта проводка
подводится, а потом, если и соображу, то десять шансов против одного, что
бедняга не только испугается, он будет просто убит током, а убивать пса
мне не хотелось.
Понимаете ли, я люблю всех собак. Это, конечно, не значит, что я
должен любить их всех без разбора, не так ли? И если бы вам пришлось
каждое утро вновь собирать мусор, то вы бы разозлились на этого остолопа
не меньше моего.
Пока я размышлял над тем, нельзя ли в какой-нибудь особо аппетитный
кусок выброшенных продуктов подсыпать чего-нибудь такого, от чего пес
заболел бы, но не умер, зазвонил телефон.
Звонил Пит Скиннер из Экорн-риджа.
- Вы не могли бы сейчас приехать ко мне? - спросил он.
- Мог бы, - ответил я. - Что у вас хорошего?
- Яма на сороковом участке.
- Выгребная?
- Нет. Похоже, кто-то ее выкопал и всю землю увез.
- Кто бы это мог сделать, Пит?
- Откуда я знаю? Но это еще не все? Возле ямы оставлена куча песка.
- Нет. Вы же прекрасно знаете, - заметил Пит, - что на участке нет
песчаной почвы. Все, что есть у меня, так это чернозем.
- Хорошо, сейчас приеду, - сказал я и повесил трубку.
Мне, как окружному агенту по развитию сельского хозяйства, приходится
выслушивать много всяких вздорных звонков, но этот превзошел все
остальные. Чума у свиней, кукурузная совка, черви на плодовых деревьях,
рекордные удои молока - все они относились к моей компетенции. Но яма на
сороковом участке?! Извините!
Но мне все-таки сдается, что раз Пит позвонил именно нам в контору, а
не кому-нибудь другому, то это следует принять как комплимент. Когда ты
работаешь окружным агентом пятнадцать лет, то многие фермеры начинают
верить в тебя и часть их, подобно Питу, считает, что ты можешь разрешить
любое затруднение. А я, признаться, страсть как люблю похвалу, не в пример
другим. Чего я не люблю, так это головную боль, которая приходит вместе со
всякими затруднениями.
И я поехал к Скиннеру.
Его жена сказала, что он на сороковом участке, так что я направился
туда и застал, кроме Пита, еще несколько соседей. Все они разглядывали яму
и высказывали массу глупых предположений. Мне никогда до этого не
доводилось видеть более озабоченном толпы людей.
Яма - почти идеальный конус - была диаметром не менее семи футов, а в
глубину - почти десять, и совсем не походила на яму, которую копали
лопатой и киркой: ее стенки были срезаны гладко, как фрезой, однако земля
не была примята, как это обязательно случилось бы, будь для этого
использована какая-нибудь машина.
Рядом с ямой лежала куча песка. Глядя на нее, я подумал, что если
весь этот песок сгрести в яму, то он заполнил бы ее тютелька в тютельку.
Песок был самый белый из всех, какие мне только доводилось видеть: не
просто чистый, а абсолютно стерильный - словно его промывали по крупинке.
Я постоял немного, уставившись с другими на яму и кучу песка,
страстно желая, чтобы меня осенила какая-нибудь блестящая идея. Но увы,
ничего интересного в голову не приходило. Вот яма, а вот песок. Верхний
пахотный слой земли был мокрым, и на нем обязательно были бы видны следы
колес или чего другого, если бы эти следы были. Но в том-то и дело, что их
не было.
Я сказал Питу, что ему, быть может, лучше огородить все вокруг
колючей проволокой: вдруг шериф или еще кто из штата или университета
захочет взглянуть на эту штуку. Пит сказал, что мысль хорошая, и он это
сделает немедля.
Я вернулся на ферму Пита и попросил миссис Скиннер дать мне пару
банок. Одну из них я наполнил песком, а другую с большими
предосторожностями так, чтобы стенки ямы не осыпались, набил почвой из
ямы.
Тем временем Пит с двумя соседями нагрузил фургон столбами, мотками
колючей проволоки и привез их к яме.
Я помог разгрузить фургон, а затем поехал назад в контору.
Там меня уже ожидало три человека. Я передал своей секретарше Милли
банки и попросил ее послать их немедленно в почвоведческую лабораторию
сельскохозяйственного колледжа штата, после чего занялся приемом граждан.
Было уже далеко за полдень, когда в мой кабинет вошла Милли.
- Вам звонил банкир Стивенс и просил заехать к нему по пути к дому.
- Что от меня нужно этому жирному борову? - спросил я. - Он же не
фермер, а денег я у него не занимал.
- У него с цветами случилось что-то страшное, - сказала мне
секретарша. - Он прямо убит горем.
По дороге домой я завернул к Стивенсу. Банкир уже ждал меня на улице.
Вид у него был ужасный. Он повел меня за дом к большому цветнику,
представлявшему печальное зрелище. В саду не осталось ни одного живого
цветка. Все они погибли и, увядшие, валялись на грядках.
- От чего это могло произойти, Джон, - спросил Стивенс так, что его
слова и тон, какими они были сказаны, вызвали во мне жалость.
В конце концов, эти цветы многое значили в его жизни. Он выращивал их
из особых семян, все время нянчился с ними, и они у него были высший сорт.
- Возможно, их опрыскали каким-то химикатом, - заметил я.
Обойдя кругом сад, и пристально осмотрел увядшие цветы, но нигде не
заметил следов ожогов, обычно оставляемые химикатами.
Затем я увидел маленькие ямки - сперва только две, а затем, осмотрев
все вокруг, еще целую дюжину.
Диаметром в дюйм, ямки виднелись по всему саду, словно кто-то взял
черенок лопаты и понатыкал дыр по всему участку. Опустившись на колени, я
увидел, что ямки имели коническую форму - так образуются лунки, когда из
грядок выдергивают растения с толстыми корешками.
- Вы что, недавно пропалывали сорняки? - спросил я Стивенса.
- Да, но не такие крупные, - отвечал банкир. - Вы, Джо, знаете,
сколько сил и труда я вкладывал в эти цветы: поливал и разрыхлял землю,
опрыскивал, вносил точно установленное количество минеральных удобрений в
почву...
Я слушая вполуха и не мешая ему выговориться, тем временем подобрал
комочек земли и растер его пальцами. Это была совершенно высушенная земля,
она рассыпалась от малейшего прикосновения.
- Вы давно поливали эту грядку? - спросил я.
- Вчера вечером, - ответил Стивенс.
- А когда вы увидели, что ваши цветы погибли?
- Сегодня утром. Вчера вечером они были в хорошем состоянии, а
сегодня... - И его глаза быстро заморгали от слез.
Я попросил у него стеклянную банку и наполнил ее почвой.
- Пошлем в лабораторию и посмотрим, что с ней случилось, - сказал я
Стивенсу и, распрощавшись, ушел.
По дороге домой я увидел, как свора собак окружила что-то у ограды
перед моим домом - собаки, как известно, любят гонять кошек. Я припарковал
машину, взял черенок от старой мотыги и вышел на улицу спасти кота,
которого собаки, видимо, загнали под изгородь.
При виде меня собаки разбежались, и я стал искать бедного кота под
забором. Но там никого не оказалось, так что мое любопытство усилилось, и
мне захотелось понять, на кого же тогда собаки накинулись. Итак, я
продолжал поиски.
И нашел!
Оно лежало на земле под самыми нижними ветками живой изгороди, словно
сползло туда в поисках укрытия.
Я протянул руку и вытащил его наружу: какой-то сорняк футов пять
длиной, с очень странной корневой системой: восемь корней, каждый
диаметром с дюйм у основания. Корни не перевивались, как обычно у
растений, а были похожи на отростки по четыре в ряд на каждой стороне
растения. Я осмотрел их внимательно и увидел, что корни не были отломаны,
а имели тупые прочные кончики. Стебель у растения внизу был толщиной в
кулак. От него отходили четыре крупные ветки, покрытые толстыми прочными
мясистыми листьями, однако концы ветвей с фут длиной были голыми. На
верхушке имелось несколько мясистых завязей стручков. Самый крупный был
похож на небольшой кофейник.
Сидя на корточках, я разглядывал растение, но чем больше смотрел, тем
сильнее недоумевал. Мне, как окружному агенту по сельскому хозяйству,
следует хоть немного знать ботанику, но это растение ни на что из
виденного мною прежде не было похоже.
Я перетащил его через лужайку к сараю с инструментами и бросил там,
решив заняться им посерьезней завтра утром. Затем направился домой, чтобы
организовать ужин: поджарить бифштекс и приготовить тарелку зеленого
салата.
Поужинав и вымыв посуду, я заглянул в справочник по ботанике: нет ли
там каких-либо сведений, которые могли бы помочь определить, что это за
растение я нашел?
Однако в справочнике ничего такого не оказалось. Перед тем как лечь в
кровать, я взял карманный фонарик и вышел во двор, чтобы заглянуть в
сарай, возможно, рассчитывая, что сорняк окажется каким-то другим, чем я
его помню.
Открыв дверь сарая, я осветил фонариком то место, где бросил
растение, но его там не оказалось. В одном из дальних углов послышался
шелест листьев, и я направил луч света туда.
Мой сорняк переполз в угол и старался подняться - его ствол,
прижавшись к стене сарая, изогнулся так, как человек изгибает спину, когда
хочет подняться.
Стоя с раскрытым ртом и глядя, как сорняк старается выпрямиться и
встать, я в первый момент оцепенел от ужаса, а затем кинулся в угол сарая
и схватил топор.
Если бы тому удалось подняться, я, вероятно, изрубил бы его на куски.
Но пока я стоял с топором в руке, я понял, что растение не может встать. И
меня ничуть не удивило, когда оно свалилось на пол.
То, что я дальше сделал, было столь же неразумно и выполнено помимо
моей воли, как инстинктивное хватание за топор.
Я отыскал старую ванну и наполнил ее водой. Затем подобрал с пола
растение, почувствовав при этом, как оно начало извиваться, словно червь,
и сунул его корнями в воду. Потом перетащил ванну к стенке сарая так,
чтобы сорняк мог, держась за стенку, стоять прямо.
Вернувшись в дом, я перерыл два чулана, пока нашел кварцевую лампу,
которую купил несколько лет назад, чтобы подлечить свой артрит плечевого
сустава. Установив лампу, я направил свет на растение и, набрав полную
пригоршню земли, высыпал ее в ванну. Вот и все, что я мог, по своим
расчетам, сделать: дал растению воду, питание, искусственный свет. Я
боялся, что если придумаю еще что-нибудь, то могу навредить, ибо понятия
не имею, в каких условиях оно привыкло расти.
Но, кажется, все было правильно. Растение сразу же ожило и, пока я
суетился, похожий на кофейник стручок на его верхушке поворачивался
туда-сюда, следя за каждым моим шагом.
Некоторое время я наблюдал за ним, потом передвинул немного подальше
кварцевую лампу, чтобы она не обожгла ему листья, и вернулся в дом.
Вот тут-то я действительно перепугался не на шутку. Я грешным делом
испугался еще в сарае, но сейчас был просто потрясен. Перебирая в памяти
все заново, я начал понимать более четко, какого рода создание нашел под
изгородью. Помнится, что я еще не был готов к тому, чтобы сказать об этом
вслух, но, по всей вероятности, мой гость был разумным существом с другой
планеты.
Каким образом он сюда попал, думалось мне, и не он ли понаделал ямок
на цветочных клумбах у банкира Стивенса, и не связано ли все это с ямой на
сороковом участке Пита Скиннера?
Я посидел немного в раздумье, ибо не пойдешь ведь так просто шнырять
по чужому саду в полночь.
Но должен же я все выяснить!
Темным переулком я прошел на зады усадьбы Стивенса и полез в сад.
Прикрыв фонарик шляпой, я еще раз осмотрел лунки на загубленных цветочных
грядках. Меня не слишком удивило, что ямки встречаются группами по восемь
штук: четыре на каждой стороне - точно такие же лунки оставило бы
растение, находившееся в моем сарае, если его корнями воткнуть в землю.
Вернулся я к себе как раз вовремя, чтобы застать расшвыривающего
мусор пса за работой. Он засунул голову прямо в бак, и мне удалось
незаметно подкрасться. Учуяв меня, он попытался выпрыгнуть из бака, но еще
больше застрял в нем. Прежде чем ему удалось высвободиться, я наградил его
таким пинком в одно наиболее подходящее место, что, получив
соответствующее ускорение, пес, надо полагать, установил новый мировой
рекорд скорости среди собак.
Я подошел к сараю и открыл дверь. Ванна, полная мутной воды,
оставалась на месте, кварцевая лампа горела по-прежнему, но само растение
исчезло. Я оглядел сарай, но нигде его не увидел. Тогда я выдернул из
розетки шнур и направился к дому.
Сказать по правде, к почувствовал облегчение оттого, что мой гость
ушел. Но когда я завернул за угол дома, то увидел, что это не так -
растение стояло в оконном цветочном ящике, и герани, которые я выращивал
всю весну, безжизненно свисали по краям ящика.
Я стоял и смотрел на растение, и у меня было такое ощущение, будто
оно также смотрит на меня. И тут я подумал, что ему пришлось не только
пройти от сарая до дома, а потом взобраться в цветочный ящик на окне, но
надо было еще открыть запертую дверь сарая и запереть ее снова.
Растение стояло твердо и прямо и, как видимо, находилось в полном
здравии. В цветочном ящике у окна оно выглядело столь же нелепо, как если
бы кто-то вырастил там кукурузу, хотя растение ничем не напоминало
кукурузный стебель.
Взяв ведро воды и вылив его в цветочный ящик, я вдруг почувствовал,
как кто-то хлопнул меня по затылку, и поднял глаза - надо мною склонилось
растеньице и одобрительно хлопало меня одной из веток, мягкий лист на
конце которой вытянулся так, что стал похож на кисть руки.
Я зашел в дом и свалился на кровать. Размышляя над случившимся, я
главным образом думал о том, что если растение станет мне очень досаждать
или окажется опасным, то все, что нужно сделать, так это смешать сильную
дозу какого-нибудь минерального удобрения, мышьяка или чего-то столь же
смертельного и напоить его этой дрянью.
Хотите верьте, хотите нет, но я уснул спокойно.
На следующее утро после завтрака я вышел во двор, чтобы посмотреть на
растеньице и, может быть запереть его на весь день в гараже, где замки
получше, но ни на подоконнике, ни в каком другом месте его не оказалось. А
поскольку день был субботний, когда в город наезжают фермеры, многие из
которых наверняка решат заглянуть ко мне в контору, то я поспешил на
работу.
Весь день я занимался делами и не имел ни минуты свободного времени,
чтобы подумать или поволноваться, но когда занялся упаковкой образцов
почвы из сада банкира Стивенса, чтобы послать их на анализ в лабораторию,
то мне подумалось, а не следует ли известить кого-нибудь в Вашингтоне о
моем растении, но не знал, с кем там связаться и в какое министерство
обратиться.
Вернувшись домой, я нашел растение на огороде, где оно стояло на
маленькой грядке редиса. Хотя несколько листьев завяли, в остальном все
вокруг было в полном порядке. Я бросил добрый взгляд на растение, и оно
помахала мне парой своих веток - нет, не думайте, то не ветер их
пошевелил, ибо никакого ветра не было, - затем кивнуло своим кофейным
стручком, как бы давая понять, что узнало меня.
После ужина я обшарил изгородь перед домом и нашел еще два таких
растения, но оба были мертвы. Поскольку мой ближайший сосед ушел в кино,
то я осмотрел также и его участок и нашел еще четыре растения в одном из
укромных уголков под кустами, куда они заползли, чтобы спокойно умереть.
Я все понял: семь этих растений выбрали цветочные грядки банкира
Стивенса себе на завтрак, но минеральные удобрения, которые он применял,
погубили их всех, кроме одного. Этот единственный оставшийся в живых
пришелец как-то добрался до моего участка.
Я спрашивал себя, почему редис, герань на окне, цветы в саду Стивенса
среагировали таким вот образом. Быть может, эти растения-пришельцы
вырабатывают какой-то яд, который впрыскивают затем в почву, чтобы другие
травы и деревья не могли расти там, где поселились они. Такое
предположение не лишено оснований. Ведь есть же на Земле деревья и травы,
которые проделывают точно такую же операцию различными способами. Или,
возможно, пришельцы высасывают из почвы всю влагу и питательные вещества
так, что другим ничего не остается и они погибают от голода?
Если они прибыли с другой планеты, то должны были прилететь на
каком-то корабле. Так что яма на сороковом участке у Пита образовалась
там, где пришельцы приземлились, чтобы возобновить запас пищи, оставив
рядом с ямой равное количество отходов.
А эти семь, как они очутились здесь? Бросили корабль, спасаясь от
опасности, как моряки, терпящие бедствие?
Корабль, наверное, поискал пропавших членов экипажа и, не найдя их,
улетел. Если это так, тогда мое растение - единственный оставшийся на
Земле пришелец. Но, может быть корабль все еще продолжает поиски?
Я сильно устал, размышляя над всеми этими вопросами, и завалился
пораньше спать, однако долго еще лежал без сна, беспокойно ворочаясь. Но в
тот самый момент, когда на меня напал сон, услышал, как у мусорного бака
опять завозился пес. Думаете, после того, что случилось с ним накануне, он
решил избегать мой двор? Не на того напали! Он как ни в чем не бывало
гремел и стучал по баку, стараясь опрокинуть его и выпотрошить.
Схватив с кухонной плиты кастрюлю с ручкой, я открыл заднюю дверь и
бросил кастрюлей в него, но промахнулся на добрых три метра. Это меня так
раздосадовало, что я даже не захотел пойти и подобрать кастрюлю. Я просто
вернулся и снова лег спать.
Прошло порядочно времени, когда меня внезапно поднял с постели визг
смертельно перепуганной собаки. Я вскочил на ноги и бросился к окну.
В свете луны пес мчался по садовой дорожке так, словно за ним гнались
черти. Следом на всех парусах летело растеньице-гость. Оно охватило одной
веткой бедного пса за хвост, а оставшимися тремя наддавало ему жару.
Они выскочили на улицу и скрылись из виду, но долго еще в
окрестностях раздавался собачий визг. Спустя некоторое время я увидел, как
растение ступила на усыпанную гравием дорожку сада и зашагало, словно
большое насекомое, на своих восьми корнях.
Свернув с дорожки, растеньице пристроилось возле куста сирени и, как
видно, расположилось на ночь. Если во всем происходящем и нет ничего
хорошего, решил я, то, по крайней мере, мусорный бак теперь будет вне
опасности - если пес еще раз попробует вернуться, мой гость всегда готов
задать ему трепку.
Долго я лежал с открытыми глазами, силясь понять, как это растение
догадалось, что я не хочу, чтобы пес рылся у меня в баке с мусором.
Вероятно, оно видело - если это надлежащее слово, как я гнал разбойника со
двора.
Я уснул с приятным чувством, что наконец-то мы с растением начали
понимать друг друга.
На следующий день было воскресенье, и я занялся оранжереей, чтобы
привести ее в порядок и посадить туда пришельца, который пока что отыскал
для себя на огороде солнечное местечко и притворился большим, особенно
неприглядным сорняком, который я поленился раньше выполоть.
Во время работы ко мне подошел сосед, чтобы дать бесплатный совет, а
потом долго стоял и мялся, и по всему было видно: ему хочется еще что-то
сказать мне, но он не решается.
- Странное дело, - наконец выпалил он, - но моя Дженни клянется, что
видела, как какое-то небольшое деревце расхаживает у тебя по двору. Мой
мальчишка также видел его и говорит, что оно гналось за ним. - Сосед,
смущенно хихикнув, закончил: - Дети есть дети, как ты понимаешь.
- Да, конечно, - подтвердил я.
Постояв еще немного и дав мне пару каких-то советов, сосед ушел к
себе.
Меня встревожили его слова. Если растение в самом деле гоняется за
детьми, то хлопот не оберешься.
Весь день напролет я работал в оранжерее, но нужно было так много
сделать, ибо ею не пользовались почти десять лет, что к вечеру я устал до
чертиков.
Поужинав, я вышел на заднее крыльцо и уселся на ступеньки посмотреть
на звезды. Тишь да гладь стояла вокруг.
Не прошло и четверти часа, как до меня донесся шелест листьев. Я
оглянулся и увидел растеньице, которое вышло из сада на своих кореньях и
подошло ко мне. Оно как будто опустилось со мной на ступеньки, и мы сидели
вдвоем и смотрели на звезды.
Немного погодя растеньице протянуло одну из своих веток и взяло меня
под руку своим похожим на ладонь листом.
Я слегка вздрогнул, но оно коснулось меня столь деликатно, что я
остался спокойно сидеть, решив, что если уж нам приходиться жить вдвоем,
то незачем избегать друг друга.
Спустя некоторое время я начал постепенно ощущать, как на меня
накатываются волны благодарности, словно растеньице хотело мне сказать
"спасибо".
Слова, сами понимаете, не произносились. Растеньице, кроме как
шелестеть листьями, других звуков издавать не могло, однако я понял, что
существует какая-то система общения без помощи слов, а чувствами -
глубокими, чистыми, крайне искренними.
Наконец такое беспрерывное излияние благодарности стало несколько
смущать меня.
- Ну, хватит, хватит, - сказал я, стараясь положить конец этому. - Вы
бы то же самое сделали для меня.
Каким-то образом растение, должно быть, почувствовало, что его
признательность понята и воспринята, так как чувство благодарности немного
ослабло и вместо него возобладало другое ощущение - мира и спокойствия.
Растеньице поднялось и пошло прочь, но я окликнул его.
- Эй, погоди минутку!
Оно, видимо, поняло и вернулось. Я взял его за ветку и повел вдоль
границ своего участка, стараясь как можно усердней внушить, чтобы оно не
выходило за изгородь.
К концу этой передачи мыслей я был весь мокрый от чрезмерного
напряжения. Но в конце концов растение сказало нечто вроде "о'кей!". Тогда
я нарисовал в уме картину, как оно гонялось за мальчишкой, и мысленно
пригрозил пальцем. Растение согласилось. Затем я попробовал сказать ему,
чтобы оно не ходило средь бела дня по двору, когда люди могут увидеть. Не
знаю, то ли это наставление было труднее понять, то ли я уже устал, но мы
оба выдохлась до конца, прежде чем растеньице показало, что поняло меня.
Лежа в кровати, я долго размышлял над проблемой общения. По-видимому, это
была не телепатия, но что-то также основанное на мысленных образах и
эмоциях. Я уснул, радуясь мысли, что мой дом и сад станут школой для
инопланетянина.
На следующий день мне позвонили из почвоведческой лаборатории
сельскохозяйственного колледжа.
- Что это за дрянь вы нам прислали? - спросил незнакомый голос.
- Образцы почвы, - ответил я слегка обескураженно. - А чем они вам не
нравятся?
- С образцом номер один - полный порядок. Это обычная для округа
Бартон почва. А вот образец номер два - песок, причем не простой, а в
смеси с блестками золота, серебра и меди. Все частицы, разумеется, очень
мелкие. Но если у какого-то фермера в вашей округе такого песка целая
шахта, то он может считать себя миллионером.
- Ну, у него этого песка самое большее пять вагонеток.
- А где он его взял?
Глубоко вздохнув, я рассказал все, что мне было известно о
происшествии на сороковом участке Пита.
Ученый-почвовед сказал, что они сейчас приедут к нам, но прежде чем
он повесил трубку, я спросил его насчет третьего образца с участка банкира
Стивенса.
- Что он выращивал на этой земле? - спросили меня на другом конце
провода озадаченно. - Насколько мы понимаем, она абсолютно истощена.
Скажите ему, пусть прежде, чем что-нибудь сеять на ней, внесет как можно
больше органических удобрений и все необходимое, чтобы земля вновь стала
плодородной.
Почвовед приехал на участок Пита вместе с тремя другими учеными из
колледжа. Чуть позже, на неделе, после того, как газеты под крупными
заголовками протрубили на всю страну об этом инциденте, прикатила парочка
господ из Вашингтона. Однако они, как видно, ничего не могли понять из
случившегося, так что в конце концов отчалили обратно. Газеты еще немного
пожевали эту тему, но вскоре бросили ее.
За это время масса любопытных посетила ферму Пита, чтобы собственными
глазами посмотреть на яму и песок. Они растащили больше половины кучи и
довели Пита до бешенства.
- Я решил засыпать эту яму - и дело с концом, - заявил он мне, что и
сделал немедленно.
Тем временем в моем доме положение все более улучшалось. Растеньице,
кажется, поняло мое предупреждение не выходить со двора, вела себя как и
подобает растению днем и оставило детей в покое: пусть играют себе на
здоровье на моем дворе, если это им так нравится. Но самым прекрасным было
то, что пес, совершавший набеги на бак с мусором, больше ни разу не
показался.
Много раз, пока продолжался ажиотаж вокруг ямы у Пита, мне страсть
как хотелось рассказать кому-нибудь из ученых о моем госте, но каждый раз
я откладывал, потому что мы с ним мало продвинулись по части преодоления
языкового барьера. Правда, в других отношениях мы ладили отлично.
Я предоставил как-то раз пришельцу возможность посмотреть, как
разбирается, а затем вновь собирается электромотор, но был не слишком
уверен, что он понял что-либо. Я пытался объяснить ему, что такое
механическая сила, и показал, как мотор эту силу производит; попробовал
рассказать немного об электричестве, электронах и протонах, однако быстро
запутался, так как сам очень мало что смыслил во всем этом. Сказать по
совести, я не думаю, чтобы растеньице поняло хоть что-либо по части
электрических двигателей.
Зато с автомобильным мотором мы добились успеха. Затратив целое
воскресенье, мы его разобрали на части, а затем снова собрали. Следя за
моими действиями, растеньице, кажется, заинтересовалось мотором всерьез.
День был жарким, а дверь в гараже нам пришлось держать на запоре, и я
грешным делом предпочел бы потратить воскресенье на рыбалку, а не на
разборку грязного, в мазуте, двигателя. Десятки раз я задавал себе вопрос:
"Стоит ли вообще заниматься этим делом и нет ли каких-то более легких
методов ознакомления моего гостя с фактами нашей земной жизни?"
Я так устал за воскресенье, что в понедельник утром не расслышал
будильника и проснулся на час позже, чем нужно. Быстро натянув на себя
рубашку и штаны, я кинулся к гаражу - дверь оказалась открытой, а внутри
находилось растеньице. Оно разбросало по всему полу части двигателя и
продолжало, рада-радехонько, трудиться над моей автомашиной. Я чуть было
не набросился на него с топором, но вовремя сдержался. Заперев дверь
гаража, я пошел на работу пешком.
Весь день меня мучил вопрос, каким образом пришелец попал в гараж.
Может, он проник туда вечером заранее, когда я отвлекся, или же он умеет
открывать замки отмычкой. Я также спрашивал себя, в каком состоянии
окажется машина к моему приходу, и уже ясно представлял, как работаю в
гараже допоздна, собирая ее.
Я ушел с работы на час пораньше, решив, что если уж мне нужно
возиться с машиной, то лучше начать поскорей.
Придя домой, я увидел, что мотор собран, а пришелец стоит в огороде,
изображая собой сорняк. Значит, он умеет открывать замки - ведь я, уходя
на работу, гараж запер.
Держа пари сам с собой, что мотор не заведется, я включил зажигание.
Однако двигатель заработал вполне нормально. Я проехал по улице, чтобы
проверить машину - она оказалась в полном порядке.
Для следующего занятия я постарался найти что-нибудь попроще. Я
достал столярный инструмент, показал его моему гостю и дал возможность
посмотреть, как я буду делать птичью клетку. Не то чтоб мне очень нужна
была такая клетка - в доме их имелось достаточно, - но я полагал, что так
мне будет легче и проще показать, как мы работаем по дереву.
Растение внимательно следило за мной, но, мне показалось, было чем-то
недовольно. Положив руку на ветку, я спросил в чем дело, но в ответ
получил угрюмое молчание.
Я был озадачен. Почему растеньице проявило самый живой интерес при
разборке мотора, а тут, когда я стал делать птичью клетку, опечалилось? Я
не мог догадаться до тех пор пока несколько дней спустя мой гость не
застал меня за срезанием цветов для моей вазы в столовой.
И тогда он ударил меня.
Растение есть растение, а цветы тоже являются растениями. Да и доски
тоже когда-то были растениями. Я стоял в саду с подрагивающим в руке
букетом, а пришелец смотрел на меня, и я подумал о всех тех потрясениях,
которые его ожидают, когда он получше узнает нас: как мы вырубаем леса,
выращиваем растения на корм и одежду, выжимаем из них соки и извлекаем
лекарства. Как я понял, растеньице во всем напоминало человека, который
попал на другую планету и увидел там, как некоторая форма выращивает людей
себе на корм.
Растеньице, казалось, не разозлилось и не убежало от меня в ужасе.
Оно просто опечалилось, а когда оно печалилось, то становилось самым
печальным существом, какое вы только можете себе представить. По сравнению
с ним пропойца с похмелья выглядит наверняка веселей.
Если мы когда-нибудь доживем до такого момента, когда действительно
сможем разговаривать друг с другом (я имею в виду беседы о таких вещах,
как мораль, этика, философия), я тогда узнаю, какие чувства испытывает мой
гость к нашей потребляющей растения цивилизации. Он наверняка пытался
рассказать мне об этом, но я не сумел понять многое из того, на что он
намекал.
Как-то раз вечером мы сидели на ступеньках крыльца и глядели на
звезды. Еще раньше пришелец показал мне свою родную планету, а может быть
одну из планет, которую он посетил, - не знаю. Все, что я уловил тогда,
состояло из каких-то смутных образов. Одно место казалось горячим и
красным, другое - холодным и голубым. Было еще одно, третье. Окрашенное во
все цвета радуги, оно вызывало в душе спокойное, чуть радостное чувство,
словно там веял нежный, прохладный ветерок, журчали фонтаны и в легком
сумраке пели птицы.
Мы уже долго сидели на крыльце, когда вдруг мои гость положил свою
ветку на мое плечо и мысленно показал какое-то растеньице. Должно быть,
ему приходилось делать значительные усилия, чтобы дать мне его визуальное
изображение, ибо картина была четкой и ясной. Растеньице было тощим и
поникшим и выглядело, если такое возможно, еще более печальным и грустным,
чем мое, когда оно впадало в печаль. Я проникся жалостью, и тогда мой
гость начал думать о доброте, а когда он думает о таких вещах, как доброта
и печаль, благодарность и счастье, то прямо изливается ими.
Пришелец вызвал во мне столько возвышенных, благородных мыслей, что я
боялся, что меня разорвет на части.
И пока я сидел на крыльце, размышляя об этом, то мысленно увидел, как
бедное растеньице начало понемногу оживать и расти, а потом расцвело и
превратилось в самый красивый цветок, который мне только доводилось
когда-либо видеть. Семена созрели, и растеньице рассыпало их. Мгновенно из
семян проросли совсем маленькие растеньица, тоже полные жизни.
Несколько дней я ходил сам не свой под впечатлением виденного,
спрашивая себя, уж не схожу ли с ума. Я пробовал избавиться от этого
наваждения, но не мог - картина навела меня на одну идею, и единственный
способ, каким я мог избавиться от нее, это проверить ее правильность на
практике.
Возле сарая с инструментом росла желтая роза - самая печальная и
жалкая из всех роз в городе. Зачем она год за годом цеплялась за жизнь, я
не мог понять. Она росла там, когда я еще был мальчишкой. Единственная
причина, почему ее давным-давно не выбросили, заключалась в том, что
никому не нужен был тот клочок земли, на котором она росла.
Я решил, что если какое-то растение нуждается в моральной помощи, так
это желтая роза.
Итак, я тайком, чтобы пришелец меня не заметил, пробрался к сараю и
встал перед розой. Я начал думать о ней добрые мысли, хотя одному Богу
известно, как трудно думать доброжелательно о таком жалком кустике. Я
чувствовал себя дураком и надеялся, что никто из моих соседей не увидит
моих упражнений, но продолжал свое. Кажется, на первый раз я достиг
немногого, но раз за разом возвращался к розе. Примерно через неделю я
дошел до того, что в самом деле полюбил этот цветок.
А еще через четыре дня заметил на ней некоторые перемены. К концу
второй недели роза из тощего жалкого куста превратилась в цветок, который
любой любитель роз был бы горд иметь в своем саду. Роза сбросила все
изъеденные червями листья и выпустила новые, которые казались такими
блестящими, словно их навощили. Затем появились крупные цветочные почки, и
вскоре куст весь засиял в желтом ореоле.
Однако я не совсем поверил первому опыту. Где-то в глубине души я
подозревал, что пришелец видел мои упражнения и слегка помог мне, и я
решил проверить свою теорию еще раз там, где мой гость не мог помешать.
В нашей конторе Милли вот уже два года старалась вырастить
африканскую фиалку и к описываемому мною моменту уже готова была признать
свое поражение. Я часто отпускал шутки насчет этой фиалки, так что иногда
моя секретарша даже дулась на меня. Подобно желтой розе, это было
несчастнейшее из растений. Его поедали насекомые, Милли часто забывала его
полить, цветок не раз роняли на пол, а посетители использовали горшок в
качестве пепельницы.
Я, естественно, не мог дать фиалке такой интенсивный курс лечения,
как розе, но взял за правило ежедневно оставаться на несколько минут возле
окна и думать о ней по-доброму. Через пару недель фиалка стала
выпрямляться и крепнуть, а к концу месяца расцвела впервые за свою жизнь.
Тем временем курс обучения пришельца продолжался.
Вначале он отказывался входить в дом, но в конце концов достаточно
поверил мне, чтобы войти в комнаты. Однако он не любил проводить много
времени в закрытом помещении, так как дом был чересчур переполнен
напоминанием о том, что наша цивилизация - цивилизация, потребляющая
растения. Мебель, одежда, крупы, бумага, даже сам дом - все было сделано
из растений. Я достал старую кадку, наполнил ее землей и поставил в углу
столовой, но я не помню, чтобы он хоть раз воспользовался ею.
Хотя тогда я и мысли не допускал об этом, но понимал, что все, что мы
с пришельцем делаем, - все обречено на провал. Сумел бы кто-то сделать
лучше или нет - не знаю. Думаю, что сумел бы. Но лично я не знал, с кем и
как начать разговор об этом, так как боялся, что меня высмеют. Ужасно, как
мы, люди, боимся показаться смешными.
Кроме того, надо было считаться и с гостем. Что бы он подумал, если
бы я вдруг отдал его кому-то? Я не раз подбивал себя на то, чтобы
предпринять какие-то конкретные шаги, но тут из сада выходило растеньице,
усаживалась рядом со мной на ступеньки, и мы начинали беседу - ни о чем,
по сути, конкретном, а о счастье и горе, о братстве и воле, и моя
решимость постепенно улетучивалась.
С тех пор я часто думаю, насколько мы с ним, наверное, походили на
двух затерявшихся детей - незнакомых, выросших в разных странах, - которым
очень хотелось бы поиграть вместе, но ни один не понимал ни правил игры
другого, ни языка.
Знаю, знаю! Вы скажете, что надо было начинать с математики. Вы
показываете инопланетянину, что дважды два четыре. Затем рисуете Солнечную
систему и показываете на чертеже Солнце, а затем тычете пальцем на светило
в небе, потом показываете на рисунке Землю и показываете на себя и на пол.
Таким образом даете ему знать, что вам известно о Солнечной системе, о
космосе, звездах и так далее. Затем вы вручаете ему карандаш и бумагу,
чтобы он нарисовал звездную карту родного неба, свою солнечную систему и
ту планету, откуда он прилетел.
Но что, если он не знает математики? Что, если выражение "два плюс
два равно четырем" для него ничего ровным счетом не означает? Что, если он
не умеет чертить или видеть, слышать, чувствовать и думать так, как это
делаем мы?
Чтобы иметь дело с пришельцами из другого мира, надо иметь какую-то
первооснову.
Но, может быть, математика не есть такая первооснова?
Чертежи также?
В этом случае надо искать что-то другое. Ведь должны же быть какие-то
определенные, всеобщие, универсальные первоосновы.
Думаю, что я знаю, каковы они.
Если уж ничему другому, то этому растеньице научило меня.
Счастье - вот первооснова. И горе - первооснова. И благодарность,
возможно, в чуть меньшей степени. И доброта. И, вероятно, ненависть - хотя
мы с моим гостем никогда не имели с ней дела.
Быть может, братство.
Но доброта, счастье и братство - инструменты, не очень удобные в
обращении, когда хотят добиться понимания по какому-то конкретному
вопросу, хотя в мире растений это может быть не так.
Приближалась осень, и я начал подумывать, как устроиться с моим
гостем на зиму. Разумеется, я мог бы его держать в доме, но он не любил
бывать в закрытом помещении.
Как-то вечером мы сидели вдвоем на ступеньках заднего крыльца, слушая
первых сверчков за сезон.
Корабль спустился бесшумно. Я заметил его только тогда, когда он
оказался на уровне деревьев. Он опустился вниз и приземлился как раз между
моим домом и сараем.
Я слегка вздрогнул, но не испугался и, кажется, не очень удивился.
Где-то в глубине души я все время интересовался: неужели товарищи и
собратья растеньица так и не разыщут его в конце концов?
Корабль весь светился мерцающим светом. Из него вышли три растеньица,
но странная вещь - ни дверей, ни люков не было, и растеньица как бы вышли
из него сквозь стены, и они снова закрылись за ними.
Мое растеньице взяло меня за руку и потянуло слегка за собой,
показывая, что хочет войти вместе со мной на корабль. Чтобы успокоить
меня, оно начало изливать на меня мирные успокаивающие мысли. И все время,
пока это продолжалось, я слушал разговор между моим растеньицем и тремя
вновь прибывшими, но улавливал только какие-то неясные обрывки их беседы,
едва ли осознавая, что ведется разговор, и, уж конечно, не понимая, о чем
они говорят.
Потом мое растеньице встало рядом со мной, а трое сошедших с корабля
подошли поближе. Они по очереди брали меня за руку и некоторое время
смотрели на меня, благодаря за помощь и желая счастья.
То же самое сказало мое растеньице, а затем они вчетвером направились
к кораблю и скрылись в нем.
Я стоял и смотрел, как корабль медленно уходит в ночь, до тех пор,
пока он не исчез из виду. И чувства благодарности и счастья постепенно
меркли во мне, уступая чувству одиночества и печали.
Я понял, что где-то там, наверху, есть большой корабль-матка, что в
ней много других растеньиц, одно из которых жило со мной почти полгода,
тогда как другие шесть его товарищей умерли под забором по соседству.
Я понял также, что это корабль-матка вычерпала плодородную землю с
участка Пита Скиннера.
Наконец я перестал смотреть на небо. За сараем я увидел красоту
желтой розы в цвету и опять подумал о первоосновах общения живых существ.
Я хотел знать, уж не используются ли счастье и доброта, а быть может,
даже такие чувства, о которых мы, люди, еще не знаем, в мире растений так,
как мы используем науки?
Ведь расцвел же розовый куст, когда я стал думать по-доброму о нем. А
африканская фиалка? Разве она не обрела новую жизнь в человеческой
доброте?
Вам это может показаться удивительной несуразицей, но такой феномен
не так уж нов или неизвестен. Есть люди, которые умеют получать с грядки
или сада все, что захотят. О таких говорят, что у них дома живет зеленый
помощник - мальчик с пальчик.
И, может быть, наличие зеленого помощника, мальчика с пальчик,
зависит не столько от умения или трудов, вкладываемых в растения, сколько
от доброты и интереса, проявляемого к ним человеком?
В течение многих веков растительная жизнь на нашей планете
воспринималась как нечто само собой разумеющееся. Все было легко и просто.
В целом растениям уделялось мало любви. Их сажали или сеяли. Они росли. В
должное время с них снимали урожай.
Иногда я спрашивал себя: "А что, когда голод сожмет нашу
перенаселенную планету в своих тисках, разве тогда не появится крайняя
нужда в раскрытии секрета садоводческого искусства, тайны зеленого
мальчика с пальчика?
Если доброта и любовь могут побудить растения производить в несколько
раз больше обычной нормы, то неужели мы не возьмем доброту в качестве
орудия, с помощью которого можно спасти Землю от голода?
Во сколько раз больше можно получить зерна, если фермер, полюбит,
скажем, выращиваемую пшеницу?" Конечно, такой простой принцип вряд ли
получит одобрение.
Во всяком случае, он не сработает, не сработает в потребляющем
растения обществе.
Ибо как можно сохранить у растения убеждение, что вы его любите и
испытываете к нему добрые чувства, когда из года в год доказываете, что
ваш единственный интерес к нему сводится к тому, чтобы или съесть его, или
сделать из него одежду, или срубить на дрова.
Я прошел за сарай и встал возле желтой розы, стараясь найти ответ.
Роза разволновалась подобно красивой женщине, которая знает, что ею
восхищаются, однако никаких чувств от нее же исходило.
Благодарность и счастье исчезли, растворились. И ничего не осталось,
кроме чувства тоски и одиночества.
Вот собачьи дети эти растительные пришельцы - растравили человека
так, что он теперь не может спокойно съесть кашу на завтрак!