Код произведения: 9211
Автор: Ревич Всеволод
Наименование: Дон Румата с проспекта Вернадского
ДОН РУМАТА С ПРОСПЕКТА ВЕРНАДСКОГО
Впрочем, чудное было время. Хоть и
душили нас эти падлы, а время было
чудесное.
В.Аксенов
Братьев было двое - Аркадий и Борис. Было двое. Но писа-
тель "братья Стругацкие" был один. И больше его не будет. Дай
Бог тебе, Борис, пожить на этом свете столько лет, сколько тебе
захочется, дай Бог тебе написать еще не одну прекрасную книгу,
но литературоведы уже могут провести окончательную черточку,
соединяющую даты выхода первой и последней книги братьев Стру-
гацких. Я знаю много досужих любителей и профессионалов, кото-
рые настойчиво пытались поверить гармонию алгеброй и разъять
живое тело романов на составные части; вот то - аркадьево, вот
это - борисово. Наиболее знающие безапеляционно заявляли: им
известно точно - Борис был идеологом, а Аркадию отводилась роль
вышивальщика по канве, обволакивающего сухое рацио в художест-
венное кружево. Прочитали книгу, написанную Борисом уже после
смерти Аркадия, убедились, что он самостоятельный стилист и не-
заемный мыслитель. И в то же время никто не сомневается в том,
что "Поиск предназначения" написан не "братьями Стругацкими".
Не та манера, не те интонации... Так, может, и правда, что все
это шло от Аркадия? Я так не думаю. Напротив, я уверен, что
только в слиянии, только в дуэте рождалось единственное, непов-
торимое "стругацкое" слово. Отдельно эти слова, эти фразы, эти
сюжетные повороты, наконец, эти мысли о судьбах человека и Все-
ленной родиться не могли, хотя, повторяю, оба они талантливые
писатели, умевшие творить и по одиночке. Но два разных писате-
ля. Впрочем, я определенно знаю слово, которое принадлежало
лично Аркадию. Он безраздельно распоряжался, простите, словом
"задница". В тех редких случаях, когда мне выпадало быть их ре-
дактором и я находил означенную лексему, употребленную более
трех раз на странице, в двух случаях я ее все же вычеркивал,
почему-то уверенный, что уж по крайней мере Борис меня извинит.
В конце концов удавалось уговорить и Аркадия в том, что излиш-
няя экспрессивность так же нехороша, как и однообразие. Тогда
Аркадий бурчал что-то вроде "Ладно...", брался за голову и, за-
черкнув этот научный термин, вписывал новый, после чего за го-
лову хватался уже я...
Я никогда не задавал братьям глупый вопрос: как, мол, они
работают вместе, но много раз слышал, что его задавали другие,
причем, насколько я мог заметить, народ интересовался главным:
почему соавторы живут в разных городах. Не знаю, что отвечал
Борис, но Аркадий всегда ссылался на опыт братьев Гонкуров -
один бегает по редакциям, второй стережет рукописи. Наиболее
настойчивые, осмыслив этот ответ, возвращались к апории о двух
городах... Ах. оставьте ненужные споры, неразделимы братья в
своих произведениях, и попытка определить, что принадлежит од-
ному, а что другому, не только бесперспективна, но, по-моему, и
неэтична.
Но проклятый вопрос вернулся ко мне через окно, как только
я взялся за эти воспоминания. Ведь, как бы там ни рассуждать,
мне было велено вспоминать только об одном из братьев, второй,
слава Богу, жив. Волей-неволей я тоже попытался их разделять.
И, по-моему, из этого занятия у меня ничего не вышло...
Замечали ли вы, что биография писателя заканчивается на
выходе его первой книги. До этого момента у человека еще су-
ществует личная жизнь, индивидуальная судьба... Все знают, где
он родился, где учился, кем были его родители, эвакуировался ли
во время войны и служил ли в армии... Но вот выпорхнул из ти-
пографии первенец, и дальнейшая судьба писателя растворяется в
его книгах. Конечно, сочинители продолжают ездить, путешество-
вать. жениться, разводиться, но все это становится нам интерес-
ным только, если каким-то образом преломилась в судьбе его про-
изведений.
Впрочем, о начале писательской карьеры, а заодно и о его
тогдашней оценке своих первых книг я могу рассказать словами
Аркадия, сохранившимися в моем блокноте./ Я брал у него ин-
тервью для немецкого журнала/. Привожу их не потому, что в них
таятся неизвестные факты, а потому, что это его собственные
слова.
"Фантастику мы с братом любили с раннего детства. Сначала
втянулся я, а потом соблазнил и Бориса. Наш отец в юности тоже
увлекался Жюлем Верном, Уэллсом, и эта любовь перешла к нам.
Жюль Верна я проглатывал уже лет в семь и принялся сам рисовать
комиксы на фантастические темы. Но хороших книг в те годы вы-
пускалось мало, дома были подшивки старых журналов, читались
они с жадностью, многое нравилось.
Потом началась война. С февраля 1943 до середины 1955 -
тринадцать лет я послужил в армии, большей частью на Дальнем
Востоке как переводчик с японского. Обстановка тех мест описана
в повести "Извне". Когда я вернулся к родным в Ленинград, я уже
был автором, вернее соавтором с ныне покойным А.Петровым повес-
ти "Пепел Бикини"; это была не фантастика, а о чем книга, по-
нятно из ее названия. Согласно семейному преданию первую фан-
тастическую повесть мы с братом сочиняли на спор, подзадоренные
моей женой, которая выразила сомнение, в состоянии ли мы напи-
сать интересно про путешествие на Венеру. Как человек военный я
поставил жесткие сроки - так родилась "Страна багровых туч".
Конечно, нас очень вдохновило, что первая же наша книга получи-
ла премию Министерства Просвещения. Вот с той поры процесс и
пошел... /Письменно подтверждаю, что приоритет в произнесении
этого афоризма принадлежит не Горбачеву. - В.Р./
- А когда вы решили, что можете назвать себя профессиона-
лами?
- Не решение, а ощущение этого пришло года три-четыре на-
зад. /Разговор этот происходил в начале 80-ых годов. - В.Р./
- Так поздно?
- Да.
- Теперь я могу сказать: с вами говорит писатель Стругац-
кий, а до этого всегда говорил: с вами говорит литератор Стру-
гацкий...
Хотя мы с самого начала ставили перед собой задачу оживить
героя в фантастике, сделать его человечным, наделить истинно
человеческими качествами, тем не менее очень большое место в
"Стране багровых туч" занимает научно-техническая идея, можно
даже сказать, что она и была главным героем. Масса мест там от-
ведено бессмысленному, как нам теперь кажется, обоснованию воз-
можности полета на Венеру: фотонная тяга, всевозможные приспо-
собления для передвижения на иных планетах, спектролитовые кол-
паки и т.д. Мы собрали также все известные сведения о Венере,
стараясь описать планету такой, какой ее представляла в те вре-
мена наука. А если и были фантастические допущения, то они тоже
отвечали тогдашней моде - трансурановые элементы, след удара
метеорита из антивещества и тому подобная чепуха..."
Известно, что, готовя свое первое собрание сочинений,
Стругацкие не хотели вставлять в него "Страну..." Но мы можем
расценить авторскую оценку первого романа слишком суровой.
"Страна багровых туч" и сейчас читается как добротный приклю-
ченческий роман, в котором, конечно, привлекает поведение геро-
ев, а не избыток научных сведений.
Но от науки в романе все же никуда не денешься. Я столько
раз иронизировал над эпитетом "научная", что может сложиться
впечатление, будто я вообще не считаю науку существенным эле-
ментом современной фантастики. Вот что говорил по этому поводу
старший из соавторов: "Хотя в нашем дальнейшем творчестве наука
играет чисто вспомогательную роль, тем не менее она присутству-
ет в каждом произведении. Ее и не может не быть, ведь мы живем
в эпоху НТР, мы все-таки люди своего века. Действие наших по-
вестей, как правило, происходит в достаточно отдаленном буду-
щем, а там всевозможные научно-технические чудеса станут совер-
шенно обыденным явлением, наука станет движущей силой экономики
и быта будущего. К проблеме, которую мы затрагиваем, все это
никакого отношения не имеет, но это не значит, что писа-
тель-фантаст может позволить себе быть невеждой. Наши познания
в сегодняшней науке достаточно солидны, особенно у моего брата,
астронома по специальности, мы в состоянии легко оперировать
научными данными, изобретать фантастическую терминологию и не
делать просчетов по безграмотности...
Фантастику часто называют жанром, темой, особым видом ли-
тературы... Фантастика - это не жанр, не тема, фантастика - это
способ думать, она позволяет создавать такие ситуации в литера-
туре, которые я не могу себе представить иначе. Человечество
волнует множество глобальных, общечеловеческих, общеморальных
забот. Как их перевести на язык литературы? Можно написать
трактат, но в трактате не будет людей. Ну, а раз появились лю-
ди, то и задачи фантастики приближаются к общелитературным, или
- как любили говорить раньше - к человековедению"...
Однако Стругацкие не стали бы большими писателями, если бы
вовремя не поняли, что не только допотопная, рассчитанная на
питекантропов фантастика беляевского типа /с ней все ясно/, но
и новая, родившаяся прямо на наших глазах, вдохновленная "Ту-
манностью Андромеды" и оттепелью и призвавшая под свои штандар-
ты много новых молодых сил, все же и она, говоря казенным язы-
ком, не отвечает духу времени. Интересно, правда, отметить, что
не только эта новая фантастика, но и ефремовская утопия, заду-
манная как реабилитация коммунистической доктрины, произвела на
многих впечатление террористического акта, настолько дремучи
были господствующие представления.
У "новой волны" было много достоинств, она сразу стала
всеобщей любимицей, она с маху принялась разрушать догмы, ут-
верждавшиеся десятилетиями и казавшиеся священными и неприкос-
новенными. Она познакомила нашего читателя с новейшими научны-
ми, а тайком даже и с философскими теориями, наконец она по
большей части была просто хорошо написана, и не шла ни в какое
сравнение с графоманскими упражнениями всяких там "ближних при-
целов".
Но и в новой фантастике /включая в нее и первые произведе-
ния Стругацких/ был существенный недостаток: к тому кардиналь-
ному клокотанию, которое подспудно происходило в нашем общест-
ве, она имела в лучшем случае косвенное отношение. Ошиблась она
и в самооценке: большинство фантастов было убеждено, что она /
или они, если хотите/ были детищем пресловутой НТР - науч-
но-технической революции; нашлись и теоретики , которые яростно
защищали этот тезис, например, Г.Альтов, А.Днепров... На самом
деле научный антураж был всего лишь маской, правда, в некоторых
безнадежных случаях приросшей к лицу. Новая фантастика была
рождена прежде всего новой политической атмосферой, которая
стала складываться в стране после ХХ съезда КПСС. А раз так, то
и ее сверхзадачей было включиться в эту атмосферу, в противном
случае ей снова грозила участь прозябать на затянувшихся вторых
ролях в списках для внешкольного чтения. Вспомним, какой резо-
нанс вызвали романы Дудинцева, Гранина, Абрамова, "окопная
правда" Бакланова и раннего Бондарева, даже нарицательная "От-
тепель" изменчивого, как Протей, Эренбурга, первые стихи Евту-
шенко, первые песни Окуджавы и Галича... Ничего подобного в
фантастике еще не было. Стругацкие поняли это первыми. Аркадий
как-то сказал мне в начале 60-ых годов, что, хорошенько поду-
мав, они с братом пришли к убеждению, что тот путь, по которому
они шли до сих пор - дорога в никуда. /Многие не поняли этой
истины до сих пор и, вероятно , не поймут никогда/. Мне бы, ко-
нечно, очень бы хотелось заменить здесь точку на запятую и как
бы небрежно добавить: "а может быть, это я сказал ему об этом".
Но, как всем известно, бог мемуаристов /языческий, разумеется/
- правда и только правда. Сказал это все-таки он, зато я, ни
секунды не поколебавшись, сразу же согласился с ним. Не стану
утверждать, что фантасты толпой ринулись за Стругацкими. Для
того, чтобы так резко поменять курс как раз и надо быть Стру-
гацкими. Не могу утверждать и то, что даже те, кто понял их
правоту, смогли /как, например, Варшавский или Шефнер/ отыскать
свой собственный, неповторимый маршрут. Некоторые окончательно
прозрели лишь после 1985 года. Но лучше поздно, чем никогда.
Но и Стругацкие не сразу выбрались из Леса так называемой
научной фантастики. Сперва они решили перевоспитывать нас на
положительных примерах, и принялись сочинять умилительные уто-
пии - "Путь на Амальтею", "Далекую Радугу","Возвращение", над
которым, как мне кажется, они немало помучились, превращая его
в более монументальный "Полдень. ХХII век". Мне кажется, с уто-
пией у них не вышло, и я мог бы предложить объяснение: почему
не вышло, но тогда бы мои заметки окончательно приобрели бы вид
литературоведческой статьи, к чему они и без того стремится по-
мимо моей воли. Хотя я знаю людей, которым "Полдень" нравится.
В энциклопедическом томе "Фантастика" этот роман даже объявлен
знаменем-идеалом шестидесятников. Наиболее занятным для меня в
этой статье оказалось то, что под ней стоит моя подпись. Кля-
нусь, я этого не писал. По техническим причинам я не сумел
снять свою подпись под статьей, с которой во многом не согла-
сен.
Но зато в этом случае я первым успел высказать Аркадию
свое мнение. Борису не мог, даже если бы он захотел меня слу-
шать: не так-то часто мне приходилось бывать в Ленинграде/. а
уж если и приезжал и мне удавалось встретиться с Борисом, то от
радости встречи у меня захватывало дух и все мои умные крити-
ческие замечания куда-то испарялись. Но я тешу себя иллюзиями,
что на этот раз Аркадий согласился со мной, во всяком случае
факт остается фактом: утопический период в творчестве Стругац-
ких закончился в "Полдень". Но еще до того как вышел в свет пе-
ределанный "Полдень", братья выпустили в свет роман, который я
и до сих пор считаю их лучшей книгой, а может быть,и одним из
лучших произведений всей мировой фантастики. Я имею в виду
"Трудно быть богом", помеченный 1964 годом. Вот это было произ-
ведение, которое целиком отвечало моим представлениям о фантас-
тике - о чем ее надо писать, зачем ее надо писать и как ее надо
писать. Разумеется, Стругацкие обошлись без моих советов, я да-
же не знал, что они пишут эту повесть; "Трудно быть богом" было
одно из немногих их произведений, которые я прочел не в рукопи-
си, как обычно, а уже в книге и даже обиделся на Аркадия..
Тем не менее я пришел от нее в такой восторг, что, обнимая
Аркадия, решил приподнять его в воздух, результатом чего у него
оказалось сломанным ребро. "Часы у меня что-ли треснули?" - за-
думчиво сказал Аркадий, оказавшись снова на полу. Даю честное
слово, что, во-первых, я и не подозревал, что при его-то могу-
чей фигуре у него окажется такой слабый скелет, а во-вторых,
что я обладаю достаточной силой для для свершения подобных вре-
дительских актов. Однако с тех пор я остерегаюсь приподнимать
мужчин, даже завершивших гениальные произведения, решив ограни-
читься своими внуками и то до трехлетнего рубежа.
Авторы цековских записок, о которых пойдет речь позднее,
не поняли, а может быть, и не были тогда в состоянии понять,
что в повести затронут один из кардинальнейших вопросов сущест-
вования современного человечества - возможно ли, приемлемо ли
искусственное, насильственное ускорение исторического процесса?
Они деланно возмущаются: да как же это так - высокоразвитые
коммунистические земляне, стиснув зубы, лицезрят пытки, казни -
и не вмешиваются. В одном доносе прямо так и предложено: "Зем-
ное оружие могло бы предотвратить страдания несчастных жителей
Арканара". Поверим на секунду в искренность этого возмущения и
предложим возмущенным, доведя свою мысль до конца, конкретно
представить себе ход и результат вмешательства земных "богов".
Высаживаем, значит, ограниченный контингент гуманистов-карате-
лей, "огнем и мечем" проходимся по городам и весям Арканара,
палачей, аристократов, солдат, подручных - к стенке, к стенке,
к стенке! А впрочем, не слишком ли я простодушен? С кем это я
веду полемику, пусть и задним числом? Они же так и поступают в
реальности, так что моими провокационными вопросами их с места
не собьешь. К стенке, и не только сопротивляющихся, но и всех,
кто имел несчастье оказаться поблизости!
Не стану напоминать, что мыслимые варианты вмешательства
разобраны в самом романе и что Стругацкие дали единственно пра-
вильный ответ - спасать разум планеты, ученых, книгочеев, руко-
писи, поддерживать ростки просвещения и образования. Ну, пост-
реляем мы угнетателей. А потом - что? Мы еще недостаточно наг-
ляделись на "кухарок", поставленных управлять государствами?
Нам недостаточно опыта экспериментов над собственным народом?
Тогда вспомним Камбоджу, Афганистан, Эфиопию, Мозамбик, Кубу,
Северную Корею... Правда, эти примеры приобрели убедительность
уже после появления романа, что, впрочем, и доказывает прозор-
ливость Стругацких.
Стругацких слегка поругивали и раньше, но именно с второй
половины первой половины 60-ых годов началась целенаправленная
кампания их травли. Огонь на поражение велся не только по нес-
частному Румате Асторскому. Начиная с "Попытки к бегству" прак-
тически любая их книга становилась предметом нападок. Сами по
себе эти нападки надежно доказывали, что фантастика наконец-то
заняла достойное место в движении шестидесятников, а Стругацкие
выдвинулись в группу духовных лидеров нашего поколения. У них
обнаружилась удивительная способность касаться /может быть, на
первых порах инстинктивно/ самых больных мест, которые тщатель-
но обматывались ваткой нашими руководителями, так что вовсе не
удивительно, что произведения братьев вызывали ярость у идеоло-
гических церберов. Травля Стругацких велась по двум, часто пе-
ресекающимся направлениям. Один путь бал открытым, официально
он назывался критикой.
Правда, газетные обличители часто попадали в смешное поло-
жение, но ощутить этого они не могли, хотя бы за отсутствием
чувства юмора.
Вот, например, редактору журнала "Вокруг света" Сапарину
было дано четкое партийное поручение - раэдолбать повесть Стру-
гацких "Хищные вещи века". Он, конечно, был не настолько глуп,
чтобы не понимать, что в в насквозь, якобы, капиталистическом
Городе Дураков просматриваются многие черты и нашей жизни, как
и в зрелом феодализме Арканара мы без труда могли разглядеть
героев нашего прошлого, настоящего и даже - это мы сейчас хоро-
шо понимаем - нашего будущего. Но открыто заявить об этом обли-
чители еще не решались. И бедный Виктор Степанович лез из кожи,
чтобы докаэать, что такого плохого капитализма, какой предстает
перед нами в "Хищных вещах...", существовать не может. Оклеве-
тали его, бедняжку, братья-писатели. На самом-то деле там долж-
ны кипеть жестокие классовые сражения передовых рабочих с бес-
пощадными эксплуататорами. Академик Францев в "Известиях" пошел
дальше. Он обрушился на авторов за то, что они обидели еще и
феодализм. Вот как он защищал этот - по канонам диамата - прог-
рессивный в сравнении с рабовладельчеством строй. Академик вро-
де бы допускал существование феномена фантастики, но был убеж-
ден в том, что никакая выдумка ни на йоту не должна отходить от
постулатов "Краткого курса". "Картина самого феодализма очень
напоминает взгляды просветителей ХVIII века, рисовавших средне-
вековье как царство совершенно беспросветного мрака. Как же
тогда обстоит дело с законом прогрессивного развития общества?"
Трудно сказать, может, он и лукавил, больно уж нелепой выглядит
его позиция, но скорее всего был искрен, в те времена общество-
вед мог попасть в академики, только при наличии или - если
угодно - при отсутствии определенных нравственных и умственных
критериев.
Но все это были цветочки. Ягодки появились тогда, когда в
альманахе "Ангара" за 1968 год появилась повесть "Сказка о
Тройке". В отличие от всех остальных "критик", я считаю, что на
этот раз партийные органы прореагировали на выход повести, с
позволения сказать, адекватно. Они правильно угадали в кривых
зеркалах пародии собственные физиономии. Отдел пропаганды Ир-
кутского обкома немедля взялся за перо и сочинил "докладную за-
писку" в ЦК КПСС, которая представляет незаурядный филологичес-
кий интерес, так как в ней были собраны вместе все лингвисти-
ческие шедевры, с помощью которых наша родная партийная критика
расправлялась с нашей родной советской интеллигенцией. "Авторы
придали злу самодовлеющий характер, отделили недостатки от
прогрессивных общественных сил, успешно / конечно же! - В.Р./
преодолевающих их. В результате частное и преходяшее зло приоб-
рело всеобщность, вечность, фатальную неизбежность. Повесть
стала пасквилем". А дальше уже без церемоний: "идейно ущерб-
ная", "антинародна и аполитична", "глумятся","охаивание", "Пря-
чась за складки пышной мантии фантастики, авторы представляют
советский народ, утратившим коммунистические идеалы..."
Сейчас-то мы понимаем, что в "Сказке..." Стругацкие нанес-
ли удар по самой системе. Но в те годы, боюсь, даже авторам
представлялось, что они сражаются только с ее извращениями. Они
/и мы/ еще не знали, что система называется административно
-командной, что ее надо разрушить до основания, дабы в нашей
стране могло начаться какое-либо "затем", что "мероприятие" это
окажется невероятно трудоемким и что при жизни по крайней мере
одного из авторов оно не завершится.
Впрочем, может быть, я и не дооцениваю проницательности
Стругацких, о чем говорит история с эпиграфом к повести, кото-
рый был в ней с самого начала /я сам его видел/, но в печати
появился только в 1987 году. Я считаю этот эпиграф одной из са-
мых удачных их находок. Вы, помните, конечно, что Тройка у
Стругацких - это разновидность ревтрибунала, а эпиграф, естест-
венно, был из Гоголя: "Эх, тройка! птица-тройка, кто тебя выду-
мал?" Каждый знает продолжение этих слов. Выводы нетрудно сде-
лать самостоятельно. Первые публикаторы "Тройки..." были людьми
мужественными, они прекрасно понимали, какие "оргвыводы" после-
дуют за их дерзкой выходкой. И, к сожалению, не ошиблись. Аль-
манах прикрыли, редакторов разогнали с волчьими билетами. А
вслед за запиской Иркутского обкома, появился еще целый ряд
аналогичных документов, исходящих уже из "самого" ЦК. Стиль их
мало отличался от стиля иркутян.
Аркадий искренне веселился, зачитывая выбранные места из
переписки с друзьями. Конечно, эти документы были секретными,
они обнародованы только сейчас. Но тем не менее и тогда, в са-
мых компетентных органах находились доброжелатели, благодаря
которым мы своевременно знакомились с этими эпистолами. А, мо-
жет быть, только делал вид. что веселиться, хотя Аркадий был не
из тех людей, которые напяливали на себя маску. Он всегда ду-
мал, что говорил, но всегда говорил, что думал. А вот мне поче-
му-то было несмешно. Как не было смешно и несколько лет назад,
когда вышеупомянутые докладные решил опубликовать журнал "Зна-
ние - сила" и предложил мне прокомментировать их. Я с большим
удивлением и с еще большим разочарованием, увидел, что многие
из этих документов подписаны именем человека, которого я начал
уважать задолго до начала перестройки - А.Н.Яковлевым.
Комментировать их без ведома Яковлева я счел для себя неп-
риемлемым, и журнал устроил мне встречу с Александром Николае-
вичем. Он прочитал одну или две записки, тяжело вздохнул и ска-
зал: "Боже, сколько же ерунды мы тогда понаписали. Но историю,
увы, не исправишь. Печатайте! Только вы не думайте, что каждая
из таких записок равнялась постановлению секретариата ЦК. Мно-
гие из них, к счастью, писались только для галочки и ложились
под сукно, чтобы мы могли со спокойным сердцем сообщить наверх,
что меры по сигналам общественности приняты".
В общем-то я знал это и раньше, как знал и то, что не
меньше было и "указов прямого действия", за их появлением сле-
довали выговоры, снятия и исключения... Но и те, и другие слу-
жили, с позволения сказать, правовой базой для идеологических
экзекуций. Иногда - в непосредственной форме, например, путем
снятия стружки с главных редакторов - грубой плотницкой опера-
ции, регулярно и публично проводившихся в кабинетах на Старой
площади. Иногда - втихаря, ведь документы никогда не обнародо-
вались. И часто оставалось только гадать, почему книги вылетали
из планов, почему запрещались и даже прерывались публикации в
периодике, почему те или иные немилости обрушивались на головы
авторов и издателей.
Но как Аркадий ни веселился, читая этот подзаборный лай, я
видел, что даром все это кампания для него не проходит, и он
начинает по-настоящему нервничать и злиться. Ведь если уж гово-
рить серьезно, то даже самые резкие сатирические выпады в то же
"Тройке..." рождены, разумеется, не шизофреническим стремлением
"охаять" и "очернить", словечками-кастетами, изготовленными в
тиши парткабинетов, а самыми положительными намерениями, болью
за свою родную страну.
Помню, Аркадий рассказывал, как, устав жить в обстановке
открытого и скрытого недоброжелательства, он, может быть, с из-
рядной долей наивности, напросился на прием к секретарю ЦК КПСС
П.Н.Демичеву, был вежливо принят и внимательно выслушан. "Арка-
дий Натанович, - было сказано ему, - ищите врагов пониже, в
Центральном Комитете их нет". Теперь, когда документы ЦК опуб-
ликованы, можно судить об искренности этих слов воочию. Да и
тогда было нетрудно догадаться... Не помню уж точно, в каком
году, где-то в 70-х, в Японии состоялся Всемирный конгресс фан-
тастов, куда Стругацкие получили персональное приглашение. Не
забудем, что Аркадий в совершенстве знал японский, он был офи-
цером-переводчиком, участникам войны на Дальнем Востоке, не го-
воря уже о том, что он был ведущим советским переводчиком
японской классической литературы. Но поехал на конгресс "наш"
человек, главный редактор журнала "Техника -молодежи", не напи-
савший в фантастике ни слова.
Да, и писателям, и редакторам, и даже иным работникам иде-
ологических отделов приходилось быть осмотрительными, произно-
сить ритуальные речи на партсобраниях, порою жертвовать второс-
тепенным, чтобы сохранить главное - очаги культуры, очаги разу-
ма, чтобы спасти людей от расправ. Если угодно, совсем, как
посланники Земли на Арканаре. Да и сам Аркадий выглядел в этой
среде благородным Руматой Асторским, который боролся изо всех
сил, чтобы вбить в башку своим читателям идеалы справедливости,
/уж извините за немодные ныне слова/, о которых многие /может
быть, честнее было бы сказать "мы"/ имели весьма смутное и ис-
каженное представление. За такие компромиссы расплачивались до-
рого - инфарктами, жизнью, иногда самоубийствами... Тех же
Стругацких очень напористо выставляли из страны, они многим
стояли поперек горла.
Одно время слухи о том, что Стругацкие твердо решили мах-
нуть за бугор, распространились весьма широко. Уверен, что это
делалось сознательно, чтобы подтолкнуть их к действиям, за ко-
торые потом их же стали бы поносить на всех углах. Один раз я
даже держал пари с работником Госкино, который с торжественным
видом сообщил мне точную дату их выезда. Мне не нужно было зво-
нить Аркадию для перепроверок, ведь я знал братьев лучше, чем
работники кинокомитета. Уехать Стругацким из страны было так же
невозможно, как Антону-Румате заявить вдруг: заберите меня от-
сюда , я больше не желаю этого видеть... Вот тогда-то и было
заключено пари с месячным испытательным сроком на бутылку конь-
яка. Бутылку я не без удовлетворения отнес Аркадию. Проигравший
товарищ, видимо, искренне прочувствовал свою вину - коньяк был
очень хорошим.
Я ничего не имею против уехавших, каждый волен жить там,
где ему лучше. Пусть живут. Пусть приезжают в гости - милости
просим! Но я отрицаю их право учить нас, как надо жить. Напро-
тив, я думаю, что те, кто остался, как Стругацкие, как Юрий
Трифонов, как Алесь Адамович, кто сохранил, несмотря на все чи-
нимые препятствия, своих издателей, своих читателей, кто не
предал своих единомышленников / а у Стругацких их были миллио-
ны, особенно среди молодежи/ принес стране, народу гораздо
больше пользы, больше способствовал разрушению той системы, под
обломками которой мы и поныне задыхаемся.
Мы уже говорили о тех преследованиях, которым Стругацкие
подвергались в 60-70 годах, но вот пришли новые времена, воз-
никла новая генерация критиков, которые сочли своим первейшим
долгом поставить на место неразумных шестидесятничков, которые,
видите ли, мечтали о каком-то социализме с человеческим лицом,
вместо того, чтобы незамедлительно и с гримаской отвращения от-
ряхнуть его прах со своих ног. Ах, как легко так думать, и -
главное - так писать сегодня. И вот в двух "толстых" и кстати
вполне прогрессивных журналах - "Новом мире" и "Знамени", ранее
в упор не замечавших никакой фантастики, одновременно появились
две большие статьи, в сущности сомкнувшиеся с партийными разно-
сами прошлых лет, хотя на первый взгляд они написаны с других
позиций. Но крайности смыкаются. Если раньше писателей уличали
в недостаточной, что ли, коммунистичности, то ныне выясняется,
что они были чрезмерно коммунистичны. Автор последнего утверж-
дения исходил из предположения, что все их произведения - часть
единообразной утопии, нечто вроде скопления небольших "Туман-
ностей Андромеды" и, понятно, был недоволен тем, что утопия по-
лучалась какой-то странной, не отвечающей его представлениям. А
как же ей не быть странной, если она вовсе и не была утопией.
Синхронность выступлений и сходство в умонастроениях никому не-
известных критиков или критикесс снова заставляет предположить
единую режиссуру. Я бы не сомневался, что так оно и задумано,
если бы меня не смущало реноме этих журналов. Нет, скорее всего
дело объясняется проще: весьма своеобразное поколение молодых
критиков отличается талантливым пером и отсутствием царя в го-
лове. Их мало заботит что и для кого они пишут /а впрочем, ясно
- для собственного удовлетворения/. Но главные редакторы все же
должны были за них подумать. Как бы то ни было, я уверен., что
появление этих статей ускорило смерть Аркадия.
Но все же времена уже были не те - замолчать Стругацких не
удалось, подорвать читательскую любовь к ним тоже. В отличие от
Булгакова авторам удалось дожить до того дня, когда та же гони-
мая некогда "Сказка..." была напечатана - в молодежном журнале
с полуторамиллионным тиражом. /Тираж "Ангары", между прочим,
был всего 3000 экземпляров/. А вот дожить до выхода хотя бы
первого тома собрания сочинений у себя на родине Аркадию Стру-
гацкому не довелось.
К моему сожалению, в 80-ых годах, когда с выходом каждой
их книги я все больше и больше убеждался, какое это незаурядное
явление в русской культуре - братья Стругацкие, мы стали встре-
чаться реже. С легкой руки моей, тоже уже покойной жены, кста-
ти, постоянного и пробивного редактора их сочинений в журнале
"Знание - сила", где Стругацких печатали даже в те годы, когда
их не печатали больше нигде / я до сих пор не могу понять, как
это знаньевцам удалось тогда напечатать "Миллиард лет до конца
света/, мы с ней не только заочно, но и непосредственно стали
называть Аркадия классиком. Он охотно откликался. Должно быть,
понимал. что мы не шутим.
Но работали братья так же напряженно, а здоровье Аркадия
становилось все хуже, хотя он по-прежнему вскидывался, как
только до него доходили слухи об очередной пакости, которую за-
тевали против них и фантастики в целом два комитета - Госкино и
Госкомиздат. Объяснить их действия - даже по меркам того време-
ни - было невозможно. Почему, например, не был разрешен к пос-
тановке идеологически безупречный, антимиллитаристский "Парень
из преисподней"? Почему "Трудно быть богом" было отдано на от-
куп западногерманскому режиссеру? /Хотя я и не согласен с Бори-
сом, считающим работу П.Флейшмана неудачной/. Только потому,
что его авторами были Стругацкие... Точно так же можно спраши-
вать: почему Евтушенко не позволили сыграть роль Сирано де Бер-
жерака, почему Шукшину запретили поставить "Степана Разина",
почему много лет лежал на полке "Андрей Рублев" Тарковского...
Ну, не любило Госкино слишком самостоятельных художников...
С Госкомиздатом дела обстояли проще - там прежде всего де-
ло было в конкуренции, а работники комитета сами хотели иметь
доходы с изданий. Так как бумаги в эпоху всеобщего дефицита
постоянно не хватало, /а сейчас оказалось, что в стране ее
сколько угодно/, то главная редакция художественной литературы
без всяких колебаний отдавало предпочтение очередному собранию
сочинений Казанцева и другим своим духовным единомышленникам. А
Стругацкие так и не дождались своего собрания сочинений, пока
не появились частные издательства, хотя даже в Америке вышел их
двенадцатитомник.
Мы иногда отводили душу на тусовках в Союзе писателей, где
у Аркадия было немало сторонников, а противники , напротив, по-
баивались приходить, скажем, на заседания Совета по фантастике.
Там мы могли отважно принимать грозные реляции, например, об
немедленном изменении редколлегии 25-ти томной "Библиотеки все-
мирной фантастики". Но это были пирровы победы, потому что в
конечном счете решения принимались в том же Госкомиздате и в
кабинетах тогдашних секретарей Союза, большинство которых сос-
тояло из старых маразматиков-графоманов, с таким блеском - без
всякой фантастики - изображенных в "Хромой судьбе". Вот тут
пальму первенства, видимо, действительно надо отдать Аркадию: в
Ленинграде таких монстров, мне кажется, не было. А может, я и
ошибаюсь.
Против них стеной стояла вся государственная и партийная
махина. Но все-таки они победили. Несмотря на все препоны. Лю-
бой писатель может только мечтать о таком читательском успехе.
И даже в кино, хоть один раз, но им все-таки повезло. По их
сценарию был поставлен "Сталкер", на мой взгляд, лучший фантас-
тический фильм всех времен и народов. С ним даже нечего срав-
нить. /И здесь я опять не согласен с оценкой этого фильма ни
Станиславом Лемом, ни Борисом Стругацким. Я не вижу в нем ниче-
го мистического, зато там очень много выстраданного и челове-
ческого/. И хотя автором этого гениального фильма /помнится,
Аркадий тоже так называл и фильм, и режиссера/ справедливо счи-
тается Андрей Тарковский, но когда я слышу с экрана отчаянные
монологи героев, то отчетливо различаю так хорошо мне знакомые
интонации Бориса и Аркадия.
Пока мы живем, мы непростительно мало думаем о том, какой
в сущности короткий срок отпущен нам на общение с друзьями и
как бездарно мы его растрачиваем. Однажды, может быть, не в са-
мую веселую минуту, Аркадий сказал мне: "Севка, ты не приходи
на мои похороны. И не обижайся, если я не прийду на твои, если
ты вдруг рухнешь с дуба раньше меня. Только это маловероятно. Я
все-таки постарше тебя, да и сердечко пошаливает. Вот мы сейчас
сидим за рюмахой, и нам хорошо. А прочувственные речи, венки,
панихиды - это не по мне. Помнить - помни, а остальное мне не
нужно..."
Прости меня, Аркадий, эту твою волю я не выполнил. Я был
на твоих похоронах, и плакал у твоего гроба, потому что это
единственное утешение для оставшихся в живых. Как плачу и сей-
час, дописывая эти строки, потому что я уже стал старше тебя,
как давно уже стал намного старше моих сверстников, моих добрых
знакомых - Тоника Эйдельмана, Юры Казакова, Димы Биленкина, Ро-
берта Рождественского, Юры Ханютина... Но я вовсе не собирался
доживать свою жизнь без них...
Теоретически я отлично понимаю, что в настоящих мемуарах
полагалось бы дать духовный портрет покойного, описать его
внутренний мир, его беспокойный и бесконечно добрый характер...
В романе "Волны гасят ветер" авторы вспоминают любимого героя
их ранних повестей Леонида Горбовского, который всегда придер-
живался такой морали: "Из всех возможных решений выбирай самое
доброе". Не самое обещающее, не самое рациональное, не самое
прогрессивное и, уж конечно, не самое эффективное - самое доб-
рое! Он никогда не говорил этих слов, и очень ехидно прохажи-
вался насчет тех своих биографов, которые приписывали ему эти
слова, и он наверняка никогда не думал этими словами, однако
вся суть его жизни - именно в этих словах". Это про тебя. Арка-
дий...
Но, как мне представляется, с психологией не справляются
многие признанные писатели. Какой же спрос с критика...
Всеволод РЕВИЧ