Платонов Андрей / книги / Глиняный дом в уездном саду



  

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

Код произведения: 8697
Автор: Платонов Андрей
Наименование: Глиняный дом в уездном саду


                        Андрей Платонович ПЛАТОНОВ

                       ГЛИНЯНЫЙ ДОМ В УЕЗДНОМ САДУ

                                 Рассказ



     В  уездном саду  была деревянная кузница.  Вокруг нее  росли лопухи и
крапива,   далее  стояли  яблоневые  и  вишневые  деревья,  а  между  ними
произрастали кусты крыжовника и  черной смородины,  и  выше всех был клен,
большое и  грустное дерево,  давно  живущее над  местным бурьяном и  всеми
растениями окрестных дворов и  садов.  Сад  был  огорожен плетнем со  всех
сторон,  лишь в одном месте была деревянная калитка, навешенная на толстый
кол;  эта калитка выводила на пустой двор, а на дворе находился бедный дом
из кухни и комнаты,  где жил кондуктор товарного поезда с женой и семерыми
детьми.  А  в  задней стороне сада,  где были заросшие дебри сонной травы,
стояла глиняная стена  глухого и  еще  более  мелкого жилища,  чем  то,  в
котором жил  кондуктор.  К  этой  стене  с  обеих сторон подходили садовые
плетни  и   вместе  с   густою  травой  точно  хранили  этот   неизвестный
глино-соломенный дом, где была или не была чья-то убогая, слабая жизнь.
     Посредине глиняной стены того  дома находилось окно,  маленькое,  как
дремлющее зрение,  -  окно выходило прямо в этот сад,  в тишину его трав и
деревьев, в безлюдие долгого медленного времени.
     Другие стены глиняного дома и  дверь из него были за плетнем,  на той
стороне,  и  там  тоже была трава,  несколько умолкших,  дремучих кустов и
запустение забытого огорода.  Не видно было жителей,  которые входили бы в
это жилище, хлопали дверью, жили и зажигали свет в окне в осенние вечера.
     Деревянная кузница стояла  на  другом  краю  сада.  В  ней  работал и
неотлучно жил  пожилой одинокий кузнец Яков Саввич Еркин.  Ему было теперь
почти пятьдесят лет,  он прожил длинную жизнь, почти непригодную для себя.
Когда-то  он  работал лесным  сторожем и  проклял лес.  Уходя  навсегда из
казенной избушки, он обернулся к дубовой чаще и сказал ей:
     - Проклинаю тебя на  веки веков,  грудь моя забудет все твои деревья,
грибы и тропинки. Голова моя не увидит тебя и во сне никогда!
     Он перекрестил шумящую дубраву крестом прощания и  презрения и  пошел
от нее в пустошь,  опять неимущий и свободный. В одной слободе Яков Саввич
устроился для прокормления на краскотерочную фабрику,  где работали четыре
девки,  два  мальчика и  один он.  Потерев краску недели три,  Яков Саввич
плюнул в терочную машинку и произнес:
     - Будь ты трижды проклята -  трись сама,  -  а потом ушел в дверь, по
своему обычаю, и больше не вернулся.
     На  улице он внимательно осмотрел краскотерочное помещение,  чувствуя
душевное счастье,  что больше его никогда не  увидит и  поэтому можно даже
печально полюбить его на память.
     Затем Яков  Саввич рыл  траншеи для  водопроводных труб в  губернском
городе,  пока ему вскоре же,  дня через три,  не стало ясно, что для такой
работы совсем не нужно быть человеком,  мечта в  его голове и настроение в
сердце оставались без применения,  работали только лишь одни скучные руки,
и ноги держали тело в упор,  как истуканы. Яков Саввич сразу расправился с
этой  своей новой судьбой,  -  он  получил сдельный расчет и  отдал лопату
подрядчику,  а  земле сказал:  "Лежи -  дожидайся,  как буду мертвым,  так
явлюсь к тебе!"
     Потом Еркин, ввиду холодной зимы, поступил бассейнщиком. Он стал жить
в  водоразборной будке  с  печкой и  отпускал теперь водовозам и  базарным
мужикам воду за  мелкие деньги.  Это было нетрудно,  лишь бы  питаться,  а
жизнь  как-нибудь проживется.  Но  в  бассейной будке окно  было  четверть
аршина в квадрате,  - никого не видно, всегда скучно и только суют гроши и
алтыны в казенную щель под рамой замороженного окошка. Это мало радости, и
поэтому Яков Саввич вышел однажды в  зимний вечер наружу и  засмотрелся на
длинную  очередь  пустых  деревенских  саней.   Базарный  день  окончился,
деревенские люди  уезжали домой  -  в  натопленные избы,  спрятанные среди
снегов за десять -  двадцать верст отсюда,  в речных долинах,  в заглохших
балках и пустошах; они приедут туда поздно, поедят ужин с овинным хлебом и
лягут спать,  слушая первых петухов. Долгая синеющая улица города выходила
в поле,  в первые сумерки русской ночи.  Небо еще с осени покрылось темной
теплой наволочью и осталось таким неподвижно,  больше не было ни звезд, ни
молний.  Брехали собаки  у  сеней  мелких домовладельцев и  звонил колокол
церкви в память праздника какого-то небольшого святого,  жители шли в баню
или возвращались оттуда, застывшие дети бедняков проводили детство у своих
дворов, играя тем, что упало с неба или с проезжих возов.
     Последние сани безымянного старика скрылись с  тоскою в  темном месте
пространства. Сильная, грустная мечта о безвозвратном бродяжничестве стала
томиться в  душе  Якова Саввича.  Он  сосчитал дневную выручку за  продажу
воды,  которую должен отнести в городскую кассу.  Ее оказалось всего шесть
рублей, сорок две с половиной копейки.
     - Э,  да будь ты все проклято!  - сказал Яков Саввич. - Пойду жить по
своей мысли.
     Он взял пиджак в  будке,  потушил лампу и  скрылся вслед за уехавшими
мужиками.
     Верстах в  сорока от  города,  в  деревне Таволжанке,  Якову  Саввичу
понравилась одна  милая  молодая женщина,  вдовица пропавшего шахтера.  Он
поселился в избе ее родителей,  а потом постепенно женился на ней, приучив
ее к  себе до того,  что она полюбила его.  В этом ничего особого не было:
ведь женщине некуда деваться,  кругом равнодушное поле,  в избе скудость и
неуправка,  у  каждого своя забота,  и человек ходит,  молчит,  -  поэтому
многие не выдерживают, их сердце располагается к кому-нибудь, и двое людей
начинают жить, прижавшись в жалобе друг к другу, отчуждаясь от всех чужих.
С таким же чувством предалась Якову Саввичу шахтерская вдовица, ища своего
убежища в его доброте.
     Яков же Саввич,  обратно, боялся всякого убежища, точно сухой могилы.
Тогда он сказал ей:
     - Ну,  поплачь теперь,  слабая,  года два обо мне,  а я пойду, откуда
пришел...
     Дальше Яков Саввич пошел работать по уезду на богатых мужиков, служил
обтирщиком вагонов на товарной станции,  резаком в мясной лавке - и всюду,
сгибаясь в труде,  ел плохо, а на одежду не хватало ничего, хотя пользы от
работы  приносилось  много.  Догадавшись  про убыточность полезного труда,
Яков  Саввич  занялся  сбором  подаяния  в  кружку  на  построение   храма
Николая-чудотворца, а все кружечные деньги оставлял себе на пищу и в запас
на худшее время и стал жить спокойно и хорошо.  Он ходил среди природы  по
губернии,  беседовал  и  размышлял  с разными жителями и замечал,  что его
ненужное дело было гораздо более доходным,  чем полезное  занятие  трудом.
Мало  того,  люди,  жертвовавшие копейку в расщелину кружки,  делали это с
интересом удовольствия,  хотя сами знали,  что это безвозвратный расход  и
бог  им  едва  ли  поможет.  А когда Яков Саввич продавал воду в бассейной
будке и приходили разные жаждущие  с  ведрами,  то  они  уносили  воду  со
скукой,  хотя в воде была насущная необходимость, а церковная кружка - это
пустая жестянка.
     Накопив сто рублей,  Яков Саввич пошел в  уездный город и  купил себе
ларь  с  товаром  для  торговли игрушками,  ложным  золотом и  украшениями
женского лица.  Он  уже  знал теперь,  что  ненужные вещи ценятся дороже и
покупаются  охотнее,   чем  необходимые.   Торговля,   стало  быть,  будет
безубыточной.  Однако торговать ему  пришлось всего месяц времени,  потому
что его арестовали и присудили сидеть в тюрьме три года семь месяцев -  за
хищение медных церковных денег.  В  тюрьме Яков Саввич узнал еще много мер
борьбы с безуспешной жизнью и, выйдя оттуда, поступил к двум купцам делать
самые  точные весы.  Эти  два  купца,  торговавшие алебастром,  известью и
дранью,  были компаньонами в деле,  но заспорили однажды среди лета -  чья
жена лучше и тяжелее.  Своим весам они не верили,  а у чужих весов хозяева
были жулики.  Здесь им назвался Яков Саввич,  что он сделает весы, которые
будут  вешать,  чья  жена  лучше,  легче и  тяжелее.  Купцы вначале хотели
разойтись без  последствий и  без  убытков от  такого дела:  ну,  пускай у
одного жена будет толще,  а  у  другого зато лучше на  вид  -  так на  так
выйдет, без особых весов. Но один купец стал думать по-другому.
     - Опять Евсей поехал без вожжей!  -  сказал он в раздражении. - Товар
сорт любит,  а не одну тяжесть.  Пускай человек делает, раз называется: на
баб не годятся, на известку пойдут...
     - Твою бабу свесить не задача,  -  сказал другой купец, - ни спереди,
ни сзади нет добра. А на мою царь-пуд еще надо лить.
     - У моей кость тверже, она - баба - захватистей твоей.
     - Опять тебе вот  -  захватистей!  Купи себе клещи в  железном ряду и
живи с ними.
     - Свесим -  и дело с концом!  -  предложил Яков Саввич. - Ни туда, ни
сюда выйдет,  а по совести. Из-за женщин можно до смерти дойти: лучше весы
сделать, все равно для известки нужны будут.
     - После моей бабы,  пожалуй,  весы пополам треснут! - сказал купец, у
которого жена, наверно, была толще.
     - А ну,  нехай пополам!  -  обиделся второй купец.  -  Что тяжельше -
старое сало или молодая кость:  нехай моя баба давнет,  поглядим, как твоя
кверху подскочит!..
     Тот купец вынул пять рублей одной монетой и бросил на землю:
     - А  ну,  пускай глянем,  как  моя  баба-пирог кверху от  твоей пышки
полетит!
     Второй купец тоже не  пожалел денег,  ради сердечной ревности за свою
супругу, и вынул ассигнацию.
     - Врешь, другой человек, красоту лопухом не одолеешь.
     - Да моя твою одним глазом сшибет!
     - А ты что, с перины на пол падал?
     Но торговое дело любит,  чтобы в нем было хорошее сердце, а не злоба,
поэтому купцы,  жалея свой мир  между собою,  заказали Якову Саввичу весы,
чувствующие женщин.
     Яков  Саввич  снял  себе  по  летнему  времени  квартиру у  товарного
кондуктора -  в сарае,  в уездном саду. Он взял в лавках инструмент и стал
ковать ненужное дело,  желая на нем наживаться. Весы ему пришлось делать и
переделывать целый год,  потому что он  никак не мог угодить купцам -  все
время не  хватало точности для тяжести их жен.  Затем Яков Саввич перестал
спешить с  работой,  переполучив постепенно с  купцов почти двести рублей,
пока купцы,  поругавшись навечно и по женам,  и по другим серьезным делам,
не разошлись навсегда, обеднев от злости.
     Яков  Саввич к  тому  времени завел уже  себе  в  сарае зимнюю печку,
обмеблировался,  купил добавочный инструмент, заквасил капусту в кадке, но
никакой обыкновенной кузнечной работы не брал и  ничего не думал,  а ждал,
когда ему  попадется что-нибудь бесполезное и  загадочное,  но  тем  более
необходимое человеческой душе  и,  стало  быть,  самое  доходное,  но  всю
наступившую зиму не было подходящих заказов,  поэтому Яков Саввич начал по
своему почину делать железные жалейки и  питьевые кружки с  откидным дном,
что мешало их  употреблять,  но  становилось как-то  интересно черпать ими
воду.  Свои изделия Яков Саввич продавал на  базаре,  где встретил однажды
одного из двух обедневших купцов,  желавших в  свое время сделать весы для
определения своих жен.  Этот купец стал напрашиваться в  подручные к Якову
Саввичу,  но тот велел ему сначала найти заказчика на работу. Вскоре купец
пришел к  Якову Саввичу и  указал ему сходить к попу в кафедральный собор,
там  есть  заказ.   Действительно,   попы  собирались  сделать  подношение
архиерею, которому исполнялось через полгода сто лет, но нужно было что-то
выдумать прелестное и  простое.  Яков Саввич тут  же  выдумал часы вечного
хода,  идущие без  завода и  остановки вплоть до  конца  света  и  второго
пришествия.
     Попу понравилась такая мечта,  однако он высказал сомнение:  не лучше
ль будет,  чтобы часы не шли,  а стояли,  потому что нижняя,  земная жизнь
есть остановочное томление, а за сутки до небесного суда тронулись бы сами
и пошли, считая истинный божий срок.
     - Тоже можно!  -  сразу согласился Яков Саввич и  взял в  задаток сто
двадцать рублей, уговорившись сделать всю работу за полтысячи.
     Пока Яков Саввич понемногу трудился,  у хозяина двора -  кондуктора -
постоянно рождались дети,  и  он обращался в нищего,  тоскующего человека.
Яков Саввич часто кормил его детей моченками из  хлебной тюри,  потому что
его  сердце скучало от  одной жадности и  своего житейского удовольствия и
требовало для  отдыха небольшой доброты.  Потом  Яков  Саввич сделал попам
чугунные часы,  которые должны в  конце  обычного времени пойти в  ход  от
удара молнии, и тогда купил у кондуктора всю его усадьбу за двести рублей,
а  кондуктор с семейством остался жить,  как жил -  в кухне и комнате,  но
только квартирантом - за пять рублей в месяц.
     С  тех пор Яков Саввич не  проклинал надоевшего места своей жизни,  а
грелся на солнце около собственной кузницы,  следил,  чтобы все было цело,
чтоб росла даже ненужная трава в  саду,  и  втайне подружился с инвентарем
своего двора -  с  плетнями,  с  деревьями,  досками и гвоздями на них,  с
закоулками строений,  -  и  беседовал  с  ними  в  душе,  любя  их  теперь
неразлучной любовью,  как  царство своего сердца и  мировое пристанище.  И
бедные,  дремлющие предметы тоже  шептали что-то  в  ответ  Якову  Саввичу
своими спекшимися от  молчания грустными устами,  так что хозяин тем более
не мог оставить их одних в сиротстве,  на печальное пребывание.  Он теперь
не  искал  случая  делать  лишь  странные механизмы,  утоляющие вожделение
темной души,  а работал все,  что ему давали,  - ведра, формы для пирогов,
железные скобки,  петли для навески деревянных ворот и прочее. Яков Саввич
соглашался нынче и на малое добро,  чувствуя от него достаточное утешение.
Проклиная некогда всеобщие леса, он полюбил сейчас кусты и былинки в своем
нажитом  саду;  волнуясь  когда-то  от  ветра  на  бродяжьих  дорогах,  он
прислушивался теперь к  шевелению хвороста в собственных плетнях,  а ветер
не любил, как всякую непогоду.
     Жизнь  проходила перед  ним  своею  мирной долготою;  дети  товарного
кондуктора выросли и стали воровать крыжовник с кустов, деревянная кузница
заиндевела от  ветхости мелким  древесным мхом,  старый клен  в  саду  уже
несколько лет держал свои нижние ветви без листьев сухими от  старчества -
наверно, он родился в то давнее время, когда здесь было еще чистое поле, и
прожил век сиротою, в далекой стороне от могучих отцовских лесов.
     В  летние ночи Яков Саввич любил обходить двор и  сад по  загаженному
краю,  по  темной крапиве и  глядеть,  как  спит  его  добро  и  никуда не
двигается.  На небе звезды хотя и  шли куда-то,  но медленно,  а на другую
ночь опять были на своих местах. Затем Яков Саввич спал и видел сновидения
старости, что он молод и мил лицом, кругом растет бушующий от ветра бурьян
и  голос давно погибшей,  грустной матери звучит в  воздухе над ним,  и он
смеется.  В  кузнице пахнет сажей и  железом,  за деревянной стеной тьма и
редкий пугающий шелест травяных стеблей,  а  старик спит один на  топчане,
открыв  рот  в  слабости своего  счастья -  видеть  во  сне  мертвую мать,
минувшую природу и свою забытую душу.
     Но ум его, как сторож-старичок, спал слабо: в одну ночь он расслышал,
что  скрипит  плетень  под  тяжестью человека,  и  разбудил Якова  Саввича
чувством беспокойства.  Хозяин  проснулся и  стал  слушать  приближающееся
бедствие.  Кто-то  шел по  мякоти трав и  почвы небольшими шагами,  иногда
останавливаясь в страхе чужого места и замирая. Яков Саввич стал бояться и
ждать. Он расслышал, как неизвестное существо удалилось куда-то от кузницы
и  затем  оттуда раздался робкий стук  в  оконное стекло,  -  что  было  в
глиняной стене  маленького дома,  выходившего этой  стороною в  сад.  Яков
Саввич сам не  знал,  кто жил в  том жилище,  он там никогда не замечал ни
звука,  ни вечернего огня,  ни дыма.  Но стекло зимой и летом было наглухо
замазано,  значит,  никто в  сад не  вылезал,  и  этого достаточно.  После
молчания снова кто-то постучал в  далекое окно и  смирно смолк в  ожидании
ответа.
     "Может,  это  ангел ходит ночью!  -  подумал Яков Саввич.  -  Сколько
сейчас  времени?  -  Он  потрогал руками стрелки стенных сельских часов  и
узнал,  что было час ночи.  - Ангелу ходить пора! - решил он в уме. - Либо
мне проклясть все и  скрыться отсюда без поворота!..  Чего я  здесь живу -
умираю: странность одна!"
     Он  прислушался далее.  Ангел по-прежнему постукивал в  окно,  но все
более редко и без ответа.
     "Застынет!  -  подумал Яков Саввич и  встал с  места.  -  Зори теперь
холодные".
     Он вышел наружу и позвал: "Эй, чертенок, иди сюда!" - однако звука из
его рта не  раздалось,  -  от  стеснения или от страха он говорил только в
уме.
     "Вот тебе раз!  -  подумал Яков Саввич.  -  Все вера в бога, будь она
проклята!..  По ягодным кустам, наверно, лез, сукин сын, изуродовал теперь
растения".
     Окно из глиняного дома отворилось целиком,  вместе с рамой,  и оттуда
выставилось в сумрачный сад чье-то, не похожее на человека, лицо.
     - Я все давно слышу!  Чего тебе надо? - сказал скучный голос старухи,
дыша словами не наружу, а внутрь, в свою пустую узкую утробу.
     - А ты мама или нет?  -  спросил голос маленького ребенка, уставшего,
должно быть, ходить по темной ночи.
     - Я тебе чужая,  - ответила старуха и вставила оконную раму обратно в
проем стены.
     Ребенок постоял немного,  погладил глиняную стену  рукой  и  пошел  к
кузнице, ступая по крапиве привычными ногами.
     - Ты чей? - спросил его Яков Саввич.
     - Я  ничей,  я отца-мать хожу ищу,  -  сказал мальчик лет четырех или
пяти на вид.
     - А я думал ты - ангел, стервец!
     - Нет, я никто, - отказался мальчик.
     - Жулик, что ль?
     - Нет... Меня тетка загрызла, я хлеба много ем и портки протираю. Она
ругается,  -  ступай,  говорит,  вон отсюда,  ищи свою родную мать и отца,
пускай они тебя кормят и  водою поят.  А я хожу-хожу,  спрашиваю и говорю,
никто их не знает.
     - Кого? - спросил Яков Саввич.
     - Ни  отца,  ни матери.  А  меня тетка за них по морде костяной рукою
бьет.
     - Вон что,  -  произнес среди своего молчания кузнец. - Жалко, что ты
не ангел.
     - Ничего, - сказал этот мальчик.
     - А отец-то с матерью твои живут где-нибудь?
     - Никто  не  говорит,  пойду сейчас спрашивать,  -  ответил небольшой
человек.  -  Может,  есть,  а  ребят ведь много на  свете,  одного взяли и
забыли.
     - Ты маленький, а ведь умный! - удивился Яков Саввич.
     - Я нечаянно стал, один живу, хожу и думаю.
     - Давно ты родителей ищешь?
     - Давно... Забыл уж, где тетка живет. Пускай бы костью била и хлеб из
остатка давала, а то я не евши.
     Яков Саввич зажег свет в кузнице и поднял на руки прибывшего ребенка,
чтобы рассмотреть его лицо. Мальчик был одет в штаны на одной пуговице и в
рубашку,  а картуза и обуви не имел.  Все обветшало на нем,  материя стала
редкой,  точно  вихри обдували его.  Лицо,  лишенное детского запаса жира,
было  худощавым и  морщинистым,  серые  угрюмые  глаза  глядели терпеливо,
готовые без слез перенести неожиданный удар.
     - Ну,  ничего,  -  сказал Яков Саввич.  -  Жить будешь,  -  и опустил
ребенка на землю.
     Мальчик стал жить в кузнице.  Он ел так мало,  что Яков Саввич его не
прогонял,  портки же  и  рубашку он  чинил сам,  когда они  раздирались от
старости.  Во сне ребенок часто бредил одной и той же мыслью о матери и об
отце,  а Яков Саввич слушал и ухмылялся:  он знал,  что родители ничего не
означают, кроме детской мечты в сердце.
     Вскоре сирота собрал себе тряпки по соседним дворам и  сшил мешок;  в
этот мешок он накопил хлебных кусков, а потом в одно утро стал прощаться с
Яковом Саввичем.
     - Пойду мать искать, с чужими скучно жить.
     - Я тебе пойду! Я тебя ремнем драть буду.
     - А я жрать много стану, тогда сам прогонишь.
     Яков Саввич задумался.  Он попросил жену товарного кондуктора,  чтобы
она  усыновила его  мальчика,  а  он  зато не  будет брать с  них плату за
квартиру.  Однако кондукторша отказалась: кормить не жалко, но своих детей
много и за безродного тоже надо душой болеть, как за своего.
     Мальчик на  время присмирел и  потихоньку сделал себе башмаки:  снизу
положил деревянные подошвы,  а верх обсоюзил кровельным железом;  затем он
собрал и насушил себе грибов и пошел куда-то прочь:  Яков Саввич, ходивший
продавать готовые ведра, вернул его уже с улицы:
     - Ты куда?
     - По своему делу.
     - По какому - своему? Ты где обужу взял?
     - Сам  сделал.  Пойду теперь далеко,  обуже ноги  не  уморятся,  -  и
никогда к тебе не вернусь.
     - Фу-ты, скот какой! Так ведь я же твой отец и есть!
     Мальчик осторожно поглядел на старого кузнеца.
     - Отец бы заплакал по мне,  как я по нем плачу,  когда ты спишь... Ты
мне чужой!
     - Я сам сирота, - ответил Яков Саввич, смущаясь печали ребенка.
     - Тебе  давно отцом пора  быть,  а  ты  нет...  Я  жду,  когда только
вырасту.  Ем  только мало -  на  мне говядина не держится.  Приняться не с
чего.
     - А что! - испугался Яков Саввич.
     - Детей тогда начну рожать и буду до самой смерти с ними жить. Пускай
у них будет отец, а то у меня нету.
     - А сколько тебе лет-то?
     - Если бы были отец с матерью, они бы знали. И звать они знают как, я
все позабыл.
     Яков Саввич вернул его назад, и мальчик умолк. Пока у ребенка не было
своих детей, он приучил к себе воробьев, давая им хлебные крошки, просяное
зерно и разный мусор пищи.  Воробьи ели,  а наевшись, начинали ссориться и
разлетались вдребезги,  каждый отдельно,  а  потом сходились опять,  чтобы
снова суетиться вместе в  нужде и  в драке.  Яков Саввич сделал для сироты
железную клетку,  и  мальчик стал водить в  ней воробьев.  Но воробьи жили
недолго,  они скоро умирали,  ложась навзничь в своей тоске. Тогда мальчик
начал сажать их в клетку по два и по три,  чтоб у них рождались дети и они
жили бы ради них без печали.  Однако воробьи опять ложились и все умирали.
Это событие озадачило даже Якова Саввича,  но он не знал, в чем тут тайна,
- ведь даже соловьи живут в клетках и орлов приручают, а воробей все равно
ютится почти под ногами,  почему же он сразу кончается в  клетке...  Зачем
ему свобода,  когда он летает в длину на один аршин и проживает свою жизнь
на  двух  соседних  дворах?  А  кто  может  перелететь  через  море,  тот,
оказывается, и в клетке поет!
     - Будь же ты все проклято:  значит,  я вроде воробья!  -  сказал Яков
Саввич. - Либо опять мне тронуться куда-нибудь! Так ведь одинаково везде -
поля да избушки,  облака и мелкие речки...  Ну что ж:  пусть я воробей,  а
ведь если другой птицей стать, то в клетке насидишься.
     Мальчик перестал водить воробьев. "Вы не люди, - сказал он им, - надо
мучиться,  а вы прямо умираете,  с вами не игра".  Он часто ходил по саду,
ища  в  деревьях,  в  мелких насекомых и  в  неизвестных мертвых предметах
какого-либо родства себе,  привязанности и взаимного горя одиночества,  но
обманывался  только  на  короткое  время,   потому  что  его  сердце  было
серьезным.
     Каждый  день  сирота прислонялся лицом  к  окну  в  глиняной стене  и
смотрел,  что там есть внутри дома. Там стояла табуретка, а на ней ведро с
водой и кружка.  Рядом с табуреткой находилась деревянная кровать,  на той
кровати всегда сидела лысая старуха и  глядела белыми,  забытыми глазами в
одно пустое место перед собой.  По старухе иногда ползали мыши, ее шею ели
клопы,  но она их плохо чувствовала или жалела свою силу, чтобы бороться с
ними. Мальчик долго ее боялся, но старуха раз сидела и плакала с открытыми
глазами,  тогда он вынул оконную раму и влез внутрь глиняного дома.  С тех
пор он почти каждый день бывал в  гостях у старухи,  снимал клопов с нее и
прогонял мышей.  Старуха ничего не говорила мальчику, только раз, когда он
подошел к  ней близко,  она положила легкую,  как деревянную,  руку ему на
голову,  на  русые волосы и  перебирала их своими пальцами.  Скоро мальчик
привык ходить к старухе,  и она ждала его; он замечал через окно, что если
он  пропускал день  или  два,  то  старуха сидела скучная,  или  плачущая.
Мальчик научился мыть старуху,  варил ей кашу в  кузнечном горне и сшил на
ее  голую  голову чепец  из  старых варежек Якова  Саввича,  чтобы она  не
застывала по ночам.
     Раз в неделю к старухе приходила дочь,  пожилая женщина, приносила ей
хлеб,  меняла воду в  ведре и  молча уходила опять.  Мальчик узнал,  что у
старухи восемь сыновей и пять дочерей, все они большие и даже старые, есть
среди них богатые и бедные,  но к ней давно никто не ходит,  кроме средней
дочери,  и она забыла лица своих детей,  не помнила,  кому сколько лет,  и
путала живых с умершими в младенчестве.
     Чтобы старухе не  скучно было,  когда она сидит одна,  мальчик поймал
для нее щегла, посадил его в свою воробьиную клетку и принес ей в подарок.
Вынув, как обычно, окно, он пролез внутрь комнаты. Старуха лежала на полу,
навзничь, глаза ее были открыты, но не глядели. Мальчик наклонился к ней и
стал складывать ей руки на грудь,  заголившиеся ноги одел платьем,  а веки
глаз закрыл пальцами,  -  он видел,  как обращаются с мертвыми, и знал это
дело.  Теперь ему не было смысла оставаться у кузнеца, раз умерла старуха,
и надо скорее искать мать или отца, чтобы сразу же не заплакать от горя.
     Он  выпустил из  клетки щегла,  перелез через плетень и  ушел  отсюда
чужими огородами, не взяв с собою ничего и не наевшись под конец.
     Яков Саввич сильно заскучал по  пропавшему мальчику,  но найти его не
старался:  мало ли кто пропадает на свете. Он и сам пропал через несколько
времени,  когда  наступила Февральская революция.  Яков  Саввич  правильно
посчитал,  что революция доходнее всего,  выгодней даже,  чем часы вечного
хода,  и  пошел  в  нее  орудовать,  а  через  полтора года  его  убили на
гражданском фронте.  Яков Саввич служил добровольцем в  красной артиллерии
на стороне многих безродных сирот,  а другая артиллерия попала в него,  но
он  умирал в  полной мысли,  сказав самому себе  на  прощание:  "Вот  я  и
отделался сам от себя, давно бы пора", - и сжал веки, наболевшие от зрения
в течение жизни.
     Тот мальчик-сирота вырос по другим местам в  большого честного юношу.
Он  много раз затем проезжал по  той дороге,  где стояли когда-то  уездные
сады и  в одном из них была деревянная кузница и глиняный дом старухи.  Он
никогда не  узнал  и  не  нашел точного расположения своего детского мира:
кругом - стране бывших сирот - стояли высокие чистые города, шумели листья
новых деревьев,  блестели дороги вперед,  и многие,  неизвестные, красивые
люди народились повсюду и  ходили везде.  Юноша глядел на  своих встречных
товарищей и улыбался им:  он знал,  что среди них есть много таких же, как
он,  круглых сирот,  которые наравне с  ним  создают себе нужную родину на
месте долгой бесприютности.


__________________________________________________________________________

84 Р 1
П 37


                               Послесловие
                              Д. А. Зиберова

                               Иллюстрации
                             Н. Г. Раковской


     4702010200 - 1397
П ЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦ 1397 - 87
     080(02) - 87


Текст печатается   по   изданиям:   Палааатаоанаоава   А.   П.   Избранные
произведения.  - М.:  Мысль,  1985;  Палааатаоанаоава А. П. Одухотворенные
люди. - М.: Правда, 1986.


                а й Издательство "Правда", 1987. Составление. Иллюстрации.


                           СаОаДаЕаРаЖаАаНаИаЕ

                                 Рассказы

              Маркун                                      5
              Потомки Солнца                             13
              "Лунная бомба"                             25
              Глиняный дом в уездном саду                48
              В прекрасном и яростном мире               62
              Железная старуха                           77
              Броня                                      85
              Рассказ о мертвом старике                  99
              Седьмой человек                           110
              Неодушевленный враг                       121
              Неизвестный цветок                        152
              Уля                                       136
              Любовь к Родине, или Путешествие воробья  144

                                 Повести

              Эфирный тракт                             159
              Город Градов                              241
              Джан                                      276
              Д. Зиберов. Зарницы нежной души           414


     Платонов А.
П 37      Потомки Солнца.  Рассказы и повести / Послесл.  Д. Зиберова; Ил.
     Н. Раковской. - М.: Правда, 1987. - 432 с., ил.

          В сборник известного советского писателя А. П. Платонова (1899 -
     1951)  включены  его  фантастические  произведения  ("Лунная  бомба",
     "Потомки Солнца",  "Эфирный тракт"),  а  также  близкие  им  по  духу
     повести  и рассказы,  где необычность ситуации помогает ярче показать
     характеры   героев,   их   неустанное   стремление   к   познанию   и
     преобразованию окружающего мира ("Броня", "Джан" и др.).

          4702010100 - 1397
     П ЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦЦ 1397 - 87                               84 Р 1
          080(02) - 87


     Андрей Платонович ПЛАТОНОВ

     ПОТОМКИ СОЛНЦА
     РАССКАЗЫ И ПОВЕСТИ

     Редактор
     Е. М. Кострова

     Оформление художника
     Г. А. Раковского

     Художественный редактор
     И. С. Захаров

     Технический редактор
     В. С. Пашкова


     ИБ 1397
     _____________________________________________________________________
     Сдано в набор 03.12.86.  Подписано к печати 04.05.87.  Формат  84x108
     1/32.  Бумага книжно-журнальная. Гарнитура "Эдисон". Печать офсетная.
     Усл. печ. л. 22,68. Усл. кр.-отт. 23,10. Уч.-изд. л. 20,92. Тираж 500
     000 экз. (1-й завод: 1 - 125 000 экз.) Заказ № 900. Цена 1 р. 70 к.
     _____________________________________________________________________
     Набор и  фотоформы  изготовлены  в ордена Ленина и ордена Октябрьской
     Революции  типографии  имени  В.  И.  Ленина  издательства  ЦК   КПСС
     "Правда". 125865, ГСП, Москва, А-137, улица "Правды", 24.
     _____________________________________________________________________
     Отпечатано в  типографии  издательства  "Тюменская правда" Тюменского
     обкома КПСС. 625002, г. Тюмень, Осипенко, 81.


__________________________________________________________________________
     Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 23.02.2001
     О найденных в тексте ошибках сообщать:   mailto:vgershov@chat.ru
     Новые редакции текста можно получить на: http://lib.ru/~vgershov


Оптовый садовый инструмент - купить Фокина плоскорез выгоднее всего у нас!