Код произведения: 8418
Автор: Панфилов Геннадий
Наименование: Продолжение
Геннадий Панфилов
ПРОДОЛЖЕНИЕ
... В изгибе плавном рука ладонью опустилась на прилавок, как бы
намеренно себя предлагая для постороннего обозрения, обручального кольца и
других украшений на ней не было, отчего, безусловно, она выигрывала, являя
без помех в первозданной чистоте глянец и смуглоту кожи на тонких пальцах
и узком запястье, контрастно пресекаемом длинным рукавом льняного платья,
которое идеально облегало статную фигуру продавщицы - лучшей рекламы
вязаным изделиям из льна нельзя придумать.
Смуглый цвет вызывающе демонстрировали и длинная шея, и открытое
продолговатое лицо, отзывчивые карие глаза на котором никак не вязались с
магазином и всяческим торгом. Очевидно было, что они выражали нечто
большее, нежели то, к чему обязывала должность. Кротость, жертвенность,
чистота помыслов им были свойственны в той же мере, как стройность - ее
фигуре, мягкая проникновенность - голосу, каштановый цвет - волосам,
ниспадавшим волнами на плечи. Взгляд ее, исполненный тихой, печальной
женственности...
- Я слушаю, слушаю, - сказал он и посмотрел на Хромова учтиво и вместе
с тем заинтересованно. - Что дальше?
- Дальше ничего, Константин Николаевич, - Хромов удрученно вздохнул и
опустил голову. Игривый октябрьский ветерок теребил в его руках
испещренные мелким почерком и во многих местах вымаранные и перечеркнутые
листы бумаги. Еще назойливей и бесцеремонней обращался ветер с березками,
что кучковались или стояли порознь - и рядом, и поодаль. Он безнаказанно
шалил, подкрадываясь к ним то с одной стороны, то с другой, раскачивал их
стволы, срывал листья - и пожелтевшие, и еще зеленые. Выражая
неудовольствие, деревья сердито зашелестели кронами, как бы шикая на него.
Так делают взрослые с распоясавшимся ребенком.
Призывая к тишине и покою, они прикладывают к губам указательный палец,
изображая при этом строгое, а то и угрожающее лицо. И чудо свершилось -
угроза возымела действие, приструненное дитя, ветерок то есть, вжал голову
в плечи и какое-то время безобидно, мирно играл понизу, преследуя по
асфальту и бетонным плитам легкие обертки от жвачек и "сникерсов". А
березы, улучив передышку, склонили свои макушки как можно ближе к
площадке, к скамьям, на одной из которых велся чрезвычайно интригующий
деревья разговор.
- Дальше ничего не вышло, Константин Николаевич, - угрюмо повторил
Хромов и растерянно улыбнулся собеседнику. - Месяц бился с продолжением, и
все впустую.
Что ни напишу, чувствую - не то, суесловие. Я не поэт, но и в прозе...
- Тут, на полуфразе, Хромов почему-то смутился и замолк.
- Вот-вот, - ровно, задумчиво отозвался Батюшков и перевел взгляд на
отлитую из металла скульптурную композицию из лошади, спешившегося
всадника, античной богини, Пегаса.
Не без волнения всматривался Хромов в профиль сидевшего рядом пожилого
человека, почти старика, некогда известного поэта, у которого учился сам
Александр Сергеевич Пушкин. Темно-серые глаза Батюшкова, быстрые и
выразительные, смотрели тихо, робко, густые, с проседью брови не
двигались, никаких следов безумия на худощавом лице с большим, открытым
лбом не чувствовалось, напротив, весь облик его проявлял ум, характер,
достоинство и настойчиво напоминал чье-то древнеримское в мраморе
изваяние, чему в немалой степени способствовали короткие вьющиеся седые
волосы и прямая, осанистая, сохранившая военную выправку фигура.
Одет он был по моде середины прошлого века в прогулочный, тщательно
отглаженный сюртук, из-под жилета выглядывала белая, тонкого полотна
сорочка, на шее с подчеркнутой небрежностью был повязан платок в тоне
пепельного цвета узких на нем брюк, между ног устойчиво устроилась тяжелая
трость, на массивном костяном набалдашнике которой смиренно покоились
холеные руки хозяина, а на пальце тускло поблескивал фамильный перстень.
Невольно оглядев себя беглым взглядом, Хромов улыбнулся - видавшая виды
куртка, заштопанные джинсы, на честном слове державшиеся кроссовки в
данной обстановке сконфузили бы кого угодно и его тоже, если бы не
доверительная атмосфера общения, установившаяся между ним и господином
Батюшковым с самого начала.
- Странный памятник, - кивнул Батюшков в сторону композиции. - Такое
впечатление, что скульптор задался целью увековечить лошадь. Посмотрите,
какой могучий у нее корпус. А маленький Батюшков так, побоку, как тень,
совсем незаметен. И знаете, тут есть резон. В свое время я не любил этот
город, называл его болотом. Но по иронии судьбы родился здесь и похоронен.
- И неожиданно, без перехода, спросил: - Сколько вам лет?
- За пятьдесят, Константин Николаевич.
- Ого. И в таком возрасте изволите любить, пишете вдохновенные строчки,
энергичны, деятельны. Удивляюсь, где, откуда черпаете силы. А я в двадцать
пять был уже сыт жизнью по горло. И весь оставшийся срок попросту убивал
время.
Дружеские вечеринки, споры, служба, сновал по миру, точно челнок. Когда
не было средств, забивался, как мышь, в нору, в свое имение. Пока сюда не
водворили.
- А стихи?
- Вы их читали? Не мнитесь, скажите прямо. Ага, молчите. Я не обижаюсь.
Меня еще при жизни забыли. Вспоминают разве что литературоведы, когда
пишут о той эпохе, о плеяде, предшествовавшей и якобы воспитавшей Пушкина.
Не верьте им. Ни я, ни Державин, ни Жуковский ни малейшего влияния не
оказали на гения. Сверчок ниспослан нам Богом. Он единственный русский
пиит, кто Слово услышал и донес до нас во всей красоте его не искаженным.
Русский язык под его пером превзошел выразительностью лаже самый
мелодичный итальянский, в котором, поверьте, я знал толк.
- Однако вы, современники, не оценили Александра Сергеевича должным
образом.
Только потом, после роковой дуэли...
- Христа тоже признали потом. Давайте отложим разговор о прошлом. У вас
и у меня в голове совсем другое... Хотите, я расскажу вашу историю, как ее
представляю?
Кто знает, может, моя версия случившегося с вами, пусть и неверная,
подскажет вам правильное решение. Такое бывает.
- Да. Пожалуйста. Буду признателен, - сбивчиво ответил Хромов и с
торопливой небрежностью принялся засовывать свои бумаги в портфель.
- Итак, был серый, обычный день, когда вы и ваша спутница по ее просьбе
вошли в магазин. Взяв несколько платьев, она скрылась в примерочной, а вы
остались один на один с продавщицей, которая еще с порога показалась вам
интересной.
Запечатлелись сразу волнистые каштановые волосы, смуглая кожа,
эффектное светлое платье, безукоризненно облегающее отточенные формы тела.
Но покорили вас, обезоружили окончательно глаза смуглянки - темные,
теплые, кроткие, которым вторил мягкий, проникновенный голос. В мгновение
ока вы преобразились, потерявшись совершенно. Отвели глаза. В них уже
плыли туманные, расплывчатые очертания, круги. Ни мыслить связно, ни
говорить - просто хотя бы, незатейливо - вы были не в состоянии. Казалось
- а так и было поначалу, - вас стесняло присутствие поблизости вашей дамы.
Однако с каждой секундой вы чувствовали, как в вас неудержимо разливается
паралич, сковывающий тело, сознание, волю, дыхание.
Из оцепенения вывел голос, голос звал вас, звучал как бы издалека. Идя
к примерочной, мимоходом, вскользь вы отметили в глазах смуглянки
смущение, неловкость и - так вам почудилось - смятение и какой-то
особенный блеск...
Воспоследовавшие затем Спасо-Прилуцкий монастырь с моей могилой,
Софийский собор с фресками ХУ11 века, икона Божьей матери Толгской в
архиерейских палатах, музей Шаламова и деревянная архитектура не доставили
вам и вашей спутнице того удовлетворения, на какое вы рассчитывали, садясь
в поезд "Москва-Вологда". Ваша знакомая, опытная, примерно ваших лет
женщина, еще в магазине уловила происшедшую с вами перемену, но не подала
вида. Путешествие для вас превратилось в пытку. Вы мучились стыдом,
сознанием вины перед женщиной, вам близкой дотоле, но ничего не могли
поделать с собой - денно и нощно вас преследовал образ той.
Не отступил он в Кириллове и Ферапонтове. Там, среди древних хранилищ
духовной истины, органически вписавшихся в окружающую местность, в
изумительном мире русской равнинной природы, погруженной в вечный покой,
вам приснился необычный сон. Будто вы щуритесь от обилия света. От высоты
у вас слегка кружится голова.
Взявшись за руки с любимой, вы летите, не предпринимая к тому никаких
усилий. Ее каштановые волосы треплет встречный ветер, на устах
блаженствует улыбка, глаза восторженно устремлены вниз. Медленно и
величественно проплывают под вами горы, долины, леса, луга, пасущиеся
стада, озера, реки, моря, являя вашему ненасытному взору многообразие и
единство природных красок, форм, линий. А всю эту зримую гармонию объемлет
и завершает нежно-голубое, прозрачное, как шелк, небо, напоминающее купол
космической филармонии. Аналогию усиливает тихая, торжественная месса,
которая откуда-то накатывается волнами, будто эхо. Душа полнится
благоговением, на глаза наворачиваются слезы... По возвращении домой вы
делали все, чтобы забыть смуглянку. Но психологические установки и
запреты, друзья, женщины, вино только усугубляли состояние раздвоенности,
в которое вы впали, которое стало нормой вашего существования. Образ
незнакомки беспрестанно требовал внимания, вашего мысленного присутствия
там, в Вологде. Раз за разом отдаваясь сладким, трепетным воспоминаниям,
вы вновь и вновь переживали праздник молодости, упивались открытием.
Оказывается, вы способны еще любить, любить сильнее, чем любили, любить
окрыленно и также мистически-углубленно, как когда-то, лавным-давно, в
школьные годы. Зародилось и обрело жизнь предчувствие, что вы на этом
свете не один. Есть душа, созвучная вашей. Не помогло вам и последнее,
проверенное средство. Попытка выразить наболевшее, сокровенное на бумаге
окончилась полным провалом. Нужные слова извлекались на поверхность
сознания мучительно долго, принужденно, волоком, а состыкованные в
предложения, они не передавали даже близко вашего истинного настроения.
Вот почему, дабы не поддаться хандре и отчаянию, вы прибыли сюда
повторно.
Вернулись, говоря образно, к камню преткновения.
Хромов распрямил спину, поднял голову. Он был подавлен и вместе с тем
изумлен.
На его немой вопрос Батюшков, усмехнувшись, ответил немедленно:
- По сути, я ничего не придумал. Рассказал, опираясь отчасти на
собственный опыт, отчасти - на опыт других. А вам, наверное, мнится, что
ваша история особенная, самая значительная. Эх, сударь, сударь...
Есть странствиям конец - печалям никогда!
В твоем присутствии страдания и муки.
Я сердцем новые познал.
Они ужаснее разлуки,
Всего ужаснее! Я видел, я читал
В твоем молчании, в прерывном разговоре,
В твоем унылом взоре,
В сей тайной горести потупленных очей,
В улыбке и в самой веселости твоей
Следы сердечного терзанья...
Он помолчал, вздохнул и закончил:
Что в жизни без тебя?
Что в ней без упованья,
Без дружбы, без любви - без идолов моих?...
И муза, сетуя, без них
Светильник гасит дарованья.
Батюшков развернулся и обратил на Хромова долгий, испытующий взгляд. В
нем бились, пульсировали, сосуществовали самые разноречивые переживания,
угадывались боль, страстность, страх, сомнения, спорные желания и молчать,
и выговориться.
Хромов, напрягшись, ждал.
- Знаете, почему вам не пишется продолжение? Вы нарушили писательскую
заповедь:
"Живи, как пишешь, пиши, как живешь". Перо не обманешь. Не обессудьте
за сей нравоучительный тон, однако будьте благоразумны в выборе. Женщин,
воплощающих в одном лице Музу и любовницу, не водится в природе. Натура у
вас чрезвычайно впечатлительная и ранимая. Не дай Бог вам повторить мою
участь. Поприще словесности требует всего человека. Освободитесь от
привязанностей. Научитесь принимать одиночество как благо. Одиночество и
затворничество - ваш удел, если хотите из себя что-то значимое выжать.
- Помилуйте, о чем тогда писать? - недоумевая, возразил Хромов. - В
таком случае уж сразу в монастырь.
- Вот именно! Это-то я и хотел услышать от вас, - торопливым, хриплым
голосом проговорил Батюшков. От спокойного, уравновешенного старика не
осталось и слепа.
Глаза горели, бегали, лицо стало подвижнее, пальцы, обхватывающие
набалдашник трости, шевелились, а тело вздрагивало, конвульсировало, будто
по нему периодически пропускали электрический ток. Поведение соседа все
больше настораживало Хромова.
- Вы правильный сделали выбор, - продолжал с жаром Батюшков,
придвигаясь к Хромову. - Я тоже намеревался уйти, но меня обманули. А вас
я искренне поздравляю.
"Он и вправду сумасшедший," - с горечью подумал Хромов. В случившемся
виноват, разумеется, он, Хромов. Кто же знал, что рассказанная история так
резко, таким удручающим образом подействует на поэта. Но сейчас надо
что-то делать.
- Раз приняли решение, не теряйте времени даром. Бегите. Иначе мир сей
проглотит вас с потрохами. Двести лет я лицезрю людей. Устал. В каждом из
них сидит бес.
Каждое событие у них - фарс. Балом правит Сатана. Под аккомпанемент
самых светлых, философических, христианских лозунгов и фраз. Сатана уверен
в человеке - не выдаст, не подведет. Кто-кто, а он знает человека. Знает
лучше, чем Бог. - Батюшков схватил Хромова за плечо. - Что ж вы медлите,
сударь? Вставайте!.
- Гражданин, вставайте, - кто-то будил Хромова, трогая за плечо. Хромов
вскрикнул, вскочил на ноги, ошалело уставился на милиционера. - Ваши
документы, - потребовал тот, с подозрением глядя на Хромова.
- В чем дело? - робко спросил Хромов, доставая паспорт, в который был
вложен обратный билет.
- Не положено тут лежать, гражданин. - Паренек в форме вернул документы
и стал поучать скучным менторским тоном. - Историческое место. Музей.
Батенькову памятник. Иностранные туристы. Сами должны понимать. Не
маленький.
Хромов не представлял для него интереса - не бомж, не пьяный. Приезжий.
Милиционер ушел. К памятнику приблизилась компания - молодожены, гомон,
музыка, фата, цветы, кинокамера, нарядная, с иголочки, одежда, шампанское
по кругу, прямо из горла - очень по-русски. Компания удалилась, Хромов
оглянулся. Березы, по-прежнему гневясь, шелестели кронами. По-прежнему
шалил в свое удовольствие ветер. Падали листья. Неотвратимо вступала в
свои права осень. Пробили колокола.
В магазине ему недружелюбно сообщили, что женщина с описанными им
приметами уехала с мужем в отпуск. Почему-то он этого всего не ожидал.
Получив известие, стоял, будто оглушенный. Потом долго слонялся по городу,
пока не облюбовал эту скамью, что у памятника. Конечно, в тысячный раз
убеждал себя Хромов, все в порядке вещей - муж, счастливая семья. Он,
Хромов, должен быть только рад за нее, смуглянку. И все же. Ее глаза. Их
выражение, с которым она его провожала. В них было нечто такое, что
потрясло его и осталось загадкой. Обознался? Даже если так, он не в
накладе. Как выразился бы Александр Сергеевич, он испытал чудное,
трепетное мгновение. А потом - кто сказал, что не последует продолжения?
Батюшков? Это мы еще посмотрим, милостивый государь...
г. Ново-Переделкино