Мак-Каммон Роберт / книги / Жизнь мальчишки

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

Код произведения: 7068
Автор: Мак-Каммон Роберт
Наименование: Жизнь мальчишки


 
                             Роберт МАК-КАММОН
 
                              ЖИЗНЬ МАЛЬЧИШКИ
                        (ИСТОРИЯ НЕВИННОСТИ И ЗЛА)
 
 
 
                             Мы были когда-то как юные дикие фурии
                             Носились, где ангелам боязно было ступать.
                             Леса все для нас были темными и дремучими,
                             И мы, словно демоны, любили в них исчезать.
                             Поглядывали сквозь донышки бутылок от "Коки"
                             Чтобы увидеть, насколько далекое было далеким.
                             До нашего волшебного и удивительного мира
                             Никак не добраться на просто обычной машине.
                             Мы псов наших очень любили как братьев,
                             И велики наши были как реактивные самолеты.
                             Стремились мы к звездам, в высокие дали,
                             Попасть бы на Марс, где могли б прогуляться.
                             Как Тарзан по лианам скакали мы бойко,
                             Как Зорро отважно сверкали клинком,
                             Джеймсом Бондом бывали мы в его Эстоне
                             И Геркулесом, сорвавшим с себя все цепи.
                             Мы все с надеждою смотрели в грядущее
                             И видели там далекую удивительную страну,
                             В которой наши близкие вечно остались юными
                             И время текло беззаботно как песок.
                             Мы наполняли жизнь настоящими приключениями,
                             Передрягами, разбитыми коленями и плачем...
                             А в зеркале сейчас я вижу стареющего мужчину,
                             Но книга эта все же для ребят...
 
                                    ***
 
     Прежде чем мы начнем это наше путешествие, я хочу сказать вам  кое-что
весьма важное.
     Я сам лично все это  пережил.  Это  одна  из  главных  особенностей  и
проблем в изложении любой истории от первого  лица.  Читатель  уже  заранее
знает, что рассказчик не будет убит в конце повествования. Поэтому  что  со
мной ни будет происходить - что бы со мной ни произошло, - вы  можете  быть
уверенными, что я пережил все это, хотя от пережитого мог стать как чуточку
лучше, так и чуточку хуже, но об этом, впрочем, вы сможете  составить  свое
собственное мнение.
     Вам здесь могут  повстречаться  несколько  метафор  и  сравнений,  при
чтении  которых  вы  можете  справедливо  удивиться  и  спросить:   "Эй-эй,
погодите-ка, откуда он мог тогда знать, что произошло это событие  или  что
тот человек сказал или сделал то-то и то-то, если его самого там  вовсе  не
было, или как будет выглядеть то, чего тогда вообще еще  не  существовало?"
Ответ на этот вопрос заключается в том, что я и сам узнал об этих  событиях
намного позже, когда уже занимался заполнением пробелов  в  книге,  или,  в
некоторых случаях, мне пришлось  додумывать  то,  что  происходило  дальше,
часто таким образом, каким на самом деле это не происходило.
     Я родился в июле  1952  года.  Сейчас  я  нахожусь  на  пороге  своего
сорокового дня рождения. Боже мой, это уже солидное число,  не  так  ли?  Я
больше не  являюсь  тем,  кого  критики  называли  "многообещающим  молодым
талантом". Я являюсь тем, кто я есть сейчас. Писать я начал еще с той поры,
когда учился в начальной школе, и начал  придумывать  всевозможные  истории
задолго до того, как понял, чем же на самом деле  занимаюсь.  Публиковаться
начал с 1978 года. Кто я, писатель или автор?  "Писатель  книг  в  бумажных
мягких переплетах", как пели когда-то "Битлз"? Или  автор  книг  в  твердых
переплетах? В одном я определенно уверен: я  всегда  пытался  стать  именно
автором.  Страдая  от  многочисленных  пинков  и   улыбаясь   с   добротой,
напоминающей доброту любого другого из наших братьев и сестер в  окружающей
нас чехарде, я был благословлен и стал способен творить образы и миры,  как
это приличествует моему "духовному сану"... писателя? автора?
     А может, просто рассказчика?
     Мне захотелось изложить свои  воспоминания  на  бумаге,  где  я  смогу
надолго сохранить их. Как вы знаете, я верю в магию  и  волшебство.  Потому
что родился и рос в удивительное, волшебное время, в волшебном  городке,  в
котором жили волшебники. О, до сих пор почти  никто  не  понимает,  что  мы
живем в паутине магии и волшебства, связаны серебряными нитями возможностей
и обстоятельств. Но я знал об этом всегда. Когда мне было  двенадцать  лет,
мир был моим волшебным фонарем, и  благодаря  его  зеленому  спиритическому
свечению я видел прошлое, настоящее и мог заглядывать в будущее.  Возможно,
и у вас было то же самое, просто вы не можете вспомнить об этом. Видите ли,
таково мое мнение: все мы хотим познакомиться с волшебством и хотим постичь
это волшебство. Все мы рождаемся с ураганами, лесными пожарами  и  кометами
внутри нас. Мы рождаемся, способные обращаться к птицам на их языке, читать
по облакам и видеть нашу судьбу в крупинках песка. А затем нашими душами мы
постигаем вот это волшебство. Мы постигаем его через  хождение  в  церковь,
через шлепки родителей, через умывания и причесывания. Мы вынуждены идти по
жизни по прямой и узкой дорожке, нам постоянно твердят, что мы должны  быть
ответственными за свои поступки. Поступать приличествующе нашему  возрасту,
"как положено". Нам велят подрастать, взрослеть... Боже мой! А  знаете  ли,
почему нам велят делать все это?  Потому  что  люди,  которые  это  делают,
боятся нашей юности и  нашей  необузданности,  потому  что  то  волшебство,
которое мы знаем, когда бываем детьми, заставляет их смущаться и грустить о
том, что они позволили погубить и иссушить в самих себе.
     И когда ты слишком удаляешься от всего этого, то уже действительно  не
можешь вернуть это назад. Потом  могут  быть  только  мимолетные  мгновения
этого. Лишь мгновения ощущения и воспоминания. Когда люди плачут  во  время
просмотров фильмов, это происходит потому, что в темном  зале  их  касается
золотое море магии и волшебства, касается - но ненадолго. Потом они выходят
из этого моря  вновь  на  яркое  солнце  железной  и  неумолимой  логики  и
рассудка, и солнце это опять возобладает над ними и начинает  управлять  их
поступками, но они продолжают чувствовать  какую-то  непознанную  сердечную
тоску, сами не зная почему. Но когда песня пробуждает  воспоминание,  когда
отдельная пылинка попадает на  свет,  приковывая  внимание  и  отвлекая  от
остального мира, когда слушаешь, как мимо проходит поезд, и  гадаешь,  куда
бы он мог направляться, то находишься как бы вдали от самого себя, вдали от
понимания того, кто ты есть и где ты есть. И на отчаянно короткое мгновение
попадаешь в королевство волшебства.
     Именно в это я и верю.
     Правда жизни заключается в том, что  с  каждым  годом  каждый  из  нас
уходит все дальше и дальше от той сущности, с которой все мы  были  рождены
внутри себя. Мы подставляем плечи под самые различные  ноши,  некоторые  из
них приятные, некоторые - не  очень.  С  нами  происходят  различные  вещи.
Любящие единообразие вымирают. Как физически, так и духовно, люди  попадают
в катастрофы и становятся калеками. Свой  жизненный  путь  люди  теряют  по
разным причинам. К этому совсем нетрудно  придти  в  нашем  безумном  мире,
мире-лабиринте, мире великой путаницы. Жизнь делает  все  возможное,  чтобы
полностью забрать у нас наше былое, лишить нас мира магии и  волшебства.  И
не узнаешь об этом до тех  самых  пор,  пока  в  один  прекрасный  день  не
почувствуешь, что потерял в этой жизни что-то, хотя не совсем  уверен,  что
именно утратил, чего именно лишился. Это как если вы с улыбкой  обращаетесь
к маленькой девочке, а она называет вас  "сэр".  Это  просто  происходит  с
вами, и все.
     Воспоминания о том, кто я и где я  жил,  очень  важны  для  меня.  Они
составляют большую часть того человека, каким я собирался стать после того,
как затихнет мой ветер странствий. Мне просто необходима память о  магии  и
волшебстве, если я когда-нибудь решу возвратить их себе. Мне нужно знать их
и помнить о них, и я хочу рассказать об этом вам.

     Меня зовут Кори Джей Мэкинсон. Моей родиной был городок под  названием
Зефир, расположенный на юге Алабамы. Там никогда не бывало слишком  холодно
или слишком жарко. Его улицы были затенены дубами, дома рядами тянулись  по
обе их стороны, из этих домов выпирали  балкончики,  веранды  и  ставни  на
окнах. Там был также  парк  с  двумя  баскетбольными  площадками,  одна  из
которых  предназначалась  детям,  а  другая  -  взрослым.   Там   был   еще
общественный бассейн, вода в котором отличалась чистотой и синевой, а  дети
ныряли в самую глубину за центами, лежащими на дне. Каждый  год  4-го  Июля
здесь устраивалось барбекью, а в конце лета - соревнования по литературному
творчеству. Когда мне было двенадцать лет, в 1964  году,  население  Зефира
насчитывало примерно пять тысяч человек. Здесь было  кафе  "Яркая  Звезда",
магазин "Вулворт" и маленькая бакалейная  лавка  "Пигли-Вигли".  Был  здесь
также дом, в котором жили плохие девочки, на Десятой трассе.  Не  в  каждой
семье был  свой  телевизор.  В  городе  господствовал  "сухой  закон",  что
означало процветание самогонщиков и подпольной  торговли  спиртным.  Дороги
вели на юг, север, восток и запад, а ночью мимо проходил товарный  поезд  в
сторону Бирмингема, оставляя после себя на пути  запах  окалины.  В  Зефире
было  четыре  церкви,  начальная  школа  и  кладбище,  располагавшееся   на
Поултер-хилл. Было здесь еще и озеро, столь глубокое, что его вполне  можно
было считать бездонным. Мой родной городок  был  полон  героев  и  злодеев;
здесь жили честные люди, которые знали прелесть правды,  и  всякие  прочие,
чьим идеалом была ложь. Мой городок наверняка напоминал городок  или  город
вашего собственного детства.
     Но все же Зефир был волшебным  местом.  Духи  прогуливались  здесь  по
улицам при свете лунного месяца. Они выходили из могил, вставали на холме и
рассказывали о старых временах, о тех  самых  временах,  когда  "Кока-кола"
действительно драла горло и имела свой  истинный  вкус,  когда  можно  было
запросто отличить демократа от республиканца. Я знаю это. Я сам слышал  их.
Легкий бриз дул вдоль улиц, проникая между ставнями, принося с собой в дома
легкий аромат жимолости и пробуждающейся любви, а острые  синеватые  молнии
разбивались о землю и будили ненависть. У нас случались ураганы и засухи, а
речка, которая протекала почти рядом с  нашим  городом,  имела  чрезвычайно
дурную привычку разливаться  каждый  год.  В  мою  пятую  весну  наводнение
принесло на улицы змей. Потом ястребы, словно темный торнадо, спустились на
землю и унесли змей в воздух в своих смертоносных клювах, а река  вернулась
обратно в свои берега, словно  побитая  собака.  Потом  показалось  солнце,
словно над городом раздался призывный клич трубы, и пар  начал  подниматься
столбом с кровянисто-пятнистых крыш моего родного городка.
     У нас была своя чернокожая королева, которой было сто шесть лет. У нас
был свой стрелок, который спас жизнь Вьятту Эрпу в О'Кей Коррал. У нас было
чудовище, которое жило в реке и являлось ее злым духом; у нас  была  тайна,
связанная с озером. У нас  было  привидение,  которое  витало  над  дорогой
позади машин, светясь огнями под своим капюшоном. У нас были свои Гавриил и
Люцифер,   и   мятежник,    восставший    из    мертвых.    У    нас    был
завоеватель-инопланетянин, мальчик  с  совершенной  рукой,  и  у  нас  был,
наконец, динозавр, который потерялся где-то на Мерчантс-стрит.
     Это было волшебное место.
     Все эти  воспоминания  о  мальчишеской  жизни  проходили  во  мне  как
воспоминания о той поре, когда я жил в королевстве магии и волшебства.
     Я помню.
     И об этом хочу всем вам поведать.



                       Часть первая. Призраки весны.

                        Глава 1. До восхода солнца.


     - Кори? Просыпайся, сынок. Пора...
     Я позволил ему вытащить меня из темной пещеры сна, потом открыл  глаза
и взглянул вверх, на него. Он был  уже  одет  в  темно-коричневую  форму  с
именем "Том", написанным белыми буквами на верхнем кармане. Я уловил  запах
бекона и яиц, звуки радио, которое тихо играло  где-то  на  кухне.  Гремели
кастрюли и звенели стекла: мамочка находилась в своей родной стихии, словно
форель, попавшая в попутную водную струю.
     - Пора, - повторил  отец,  включил  лампу  на  столике  рядом  с  моей
кроватью и оставил меня потягиваться и прищуриваться от  последних  видений
сна, которые постепенно стирались у меня в мозгу.
     Солнце еще не взошло. Была середина  марта,  за  моим  окном  растущие
вдоль улицы деревья обдувал холодный пронизывающий ветер. Я мог чувствовать
этот ветер, положив руку прямо на стекло. Мама,  поняв,  что  я  проснулся,
когда папа вошел на кухню выпить чашечку кофе, сделала радио  чуть  громче,
чтобы услышать прогноз погоды. Весна началась несколько дней назад,  однако
зима в этом году была очень суровой и цеплялась за южные края словно  белый
кот. У нас не было снега - у нас вообще никогда не выпадал снег,  -  однако
зима выдалась на редкость холодной, и холод этот исходил прямо из  полярных
легких севера.
     - Не забудь теплый свитер, - закричала мама. - Слышишь?
     - Слышу, - ответил я и достал  зеленый  шерстяной  свитер  из  комода.
Вокруг меня была моя  комната,  освещенная  зеленоватым  и  желтым  светом,
пропитанная  приглушенным  гудением  калорифера;  индийский  ковер   цвета,
похожего на кровь; стол с несколькими загадочными ящиками;  стул,  покрытый
таким же бархатным  материалом,  как  плащ  Бэтмена;  аквариум,  в  котором
плавает столь прозрачная рыбешка, что можно видеть, как бьется  ее  сердце;
уже упомянутый выше комод, на котором стояли модели  самолетов  из  наборов
"Ревелл"; кровать со стеганым одеялом,  вышитым  родственницей  Джефферсона
Дэвиса; чулан и полки. Да, да, полки. Собрания, клады  бесценных  сокровищ.
На тех полках - куча моих книг: сотни комиксов - "Лига Правосудия", "Флэш",
"Зеленый  Фонарь",  "Бэтмен",  "Дух",  "Черный  Ястреб",  "Сержант  Рок"  и
"Крепкая Компания", "Аквамэн" и "Фантастическая  Четверка".  Здесь  же  еще
выпуски журнала "Жизнь мальчишки",  а  также  дюжина  выпусков  "Знаменитых
чудовищ мира кино", "Экрана кошмаров" и "Популярной механики". Желтая стена
целиком заставлена выпусками журналов "Нэншнл Джиографик",  и  я,  краснея,
могу на память указать, где в них расположены все картинки  из  африканской
жизни.
     Полки тянутся миля за милей.  Дальше  идет  моя  коллекция  стеклянных
шариков в каменной вазе. Моя засушенная цикада  ждет,  чтобы  снова  запеть
летом. Мой йо-йо Дункан, который почти исправен, если не считать того,  что
у него лопнула струна и папа  давно  обещает  ее  починить.  Моя  маленькая
книжечка образцов тканей, которую я получил от мистера  Парлоу  в  магазине
"Стэгг-шоп для мужчин". Вырезанные из этой книжечки  лоскутки  играют  роль
ковров в моих моделях самолетов, я выстилаю ими  проходы  между  сиденьями.
Моя серебряная пуля, придуманная и отлитая Одиноким Рейнджером для охоты на
оборотня.  Пуговица   времен   Гражданской   Войны,   слетевшая   с   формы
какого-нибудь  солдата.  Мой  резиновый  нож  для  выслеживания   в   ванне
крокодилов-убийц. Мои канадские центы, ровные и  гладкие,  словно  северные
равнины. Я просто неизмеримо богат.
     - Завтрак уже на столе! - позвала мама. Я  застегнул  свитер,  который
был того же оттенка, что и рваная рубашка сержанта Рока.  Мои  джинсы  были
покрыты заплатами на коленях - словно подтверждениями многочисленности моих
смелых столкновений с  колючей  проволокой  и  гравием.  Моя  рубашка  была
достаточно красной, чтобы привести в неистовство быка.  Носки  были  белыми
как  голубиные  крылья,  а  кеды  по-ночному  темны.  Моя   мама   страдала
дальтонизмом, а папа любил в цветах максимальные контрасты. Так что со мной
все было в полном порядке.
     Забавно, что иногда смотришь на людей, которые воспитали тебя и  ввели
в этот мир, и замечаешь в них самого себя. И понимаешь  тогда,  что  каждый
человек в этом мире является своего рода компромиссом с природой.  От  моей
мамы мне достались мелкие легкие кости скелета и волнистые темно-коричневые
волосы, в то время как от моего отца я получил голубые глаза и  заостренный
нос с горбинкой. У меня были длинные пальцы  моей  матери,  "артистические"
руки, как она любила говорить, когда я раздражался, что мои пальцы  слишком
тонки, густые брови моего отца и маленькая  расселинка  его  подбородка.  Я
мечтал проснуться однажды в облике Стюарта Витмана из "Полосы Симарона" или
Клинта Уокера в "Шайене", но правда была в том, что я по природе должен был
оставаться тощим неуклюжим ребенком среднего роста и  внешности,  однако  я
мог воплощать себя в них обоих, закрывая  глаза  и  задерживая  дыхание.  И
потому, невзирая ни на что, в  своих  фантазиях  я  выслеживал  нарушителей
закона вместе с ковбоями и детективами, которых нам каждый вечер показывали
по телевизору, а также в лесах,  которые  начинались  сразу  позади  нашего
дома, помогал Тарзану бороться со львами и в одиночку  воевал  и  уничтожал
нацистов. У меня была небольшая группа друзей,  ребята,  такие  как  Джонни
Вильсон, Дэви Рэй Колан и Бен Сирс, но  я  не  был  тем,  кого  можно  было
назвать "заводилой". Когда я начинал волноваться в разговорах с людьми, мой
язык прилипал к гортани, так что во время споров я  просто  бывал  вынужден
помалкивать. Мои друзья были примерно одного  со  мной  возраста,  роста  и
темперамента; мы избегали того, с чем мы не смогли бы бороться, потому  что
все были просто жалкими воинами.
     Именно потому, думаю, я и начал писать. Занялся  правдоисканием,  если
вам будет угодно назвать это  так.  Правдоисканием  как  попыткой  изменить
сложившиеся обстоятельства в свою пользу, попыткой  сформировать  мир  так,
каким он должен был быть согласно твоим собственным  представлениям,  чтобы
не быть одураченным Господом и не клацать от досады зубами. В реальном мире
у меня не было силы; в моем мире я становился Геркулесом, срывающим с  себя
цепи.
     Одну черту, знаю точно, я унаследовал от моего  деда  Джейберда,  отца
моего отца: страсть познавать окружающий мир.  Ему  было  тогда  шестьдесят
шесть лет, и он был подвижен,  словно  бы  энергия  его  была  неистощимой,
невоздержан на язык и с еще  более  невыносимым  характером.  Он  постоянно
лазил по окрестным лесам вокруг своей фермы и часто  приносил  домой  вещи,
которые заставляли мою бабушку Сару падать в обморок: змеиную кожу,  пустые
осиные гнезда, даже  мертвых  животных,  одним  словом,  все  то,  что  ему
удавалось обнаружить в лесных дебрях. Он любил разрезать  различных  тварей
перочинным  ножом,  чтобы  изучать  их  внутренности,   извлекая   все   их
кровоточащие кишки прямо на газеты. Однажды он подвесил  на  дереве  дохлую
жабу и пригласил меня понаблюдать, как мухи  будут  пожирать  ее  труп.  Он
приносил домой  рюкзак  из  дерюги,  набитый  листвой,  вываливал  все  его
содержимое в большой комнате и  начинал  тщательно  изучать  каждый  листик
через лупу, записывая замеченные между ними различия в одну из сотен  своих
записных книжек. Он собирал окурки сигар и сушил слюни  от  курительного  и
жевательного табака, которые собирал в специальный  стеклянный  флакон.  Он
часами мог просто сидеть в полной темноте и смотреть на луну.
     Может, он был сумасшедшим. Возможно, сумасшедшими и называют всех тех,
у кого внутри еще остается магия и волшебство после того как они давно  уже
перестают быть детьми. Дедушка Джейберд читал мне комиксы по воскресеньям и
рассказывал  истории  о  доме  с  привидениями,  который  был  в  маленькой
деревушке, где он родился. Он мог быть многозначительным, умным  и  глупым,
однако он зажег во мне огонек восхищения и жажды  чуда,  и  с  помощью  его
света я смог увидеть уходящую вдаль дорогу по другую сторону от Зефира.
     В то утро перед самым восходом солнца я сидел за  завтраком  вместе  с
родителями в нашем доме на Хиллтоп-стрит, а на дворе был 1964 год. Везде на
земле чувствовались тогда  ветры  перемен,  но  меня  это  в  то  время  не
беспокоило. Все, что беспокоило меня в ту  минуту,  это  что  мне  надо  бы
заполучить еще один стакан апельсинового сока и что я должен помочь отцу  в
делах, прежде чем он отвезет меня в школу. Потом, когда завтрак  подошел  к
концу и все тарелки были вымыты, после того, как я вышел на холод  снаружи,
чтобы  сказать  "доброе  утро"  нашему  Рибелю  и  накормить  его   любимой
подливкой,  мама  поцеловала  нас  с  папой,  я  надел  меховую  куртку   с
подкладкой, взял свои тяжелые учебники, и  мы  с  отцом  вышли  из  дома  и
направились к нашему старенькому и чихающему грузовичку-пикапу, стоявшему в
несколько проржавевшем загоне. Рибель следовал за нами  по  дороге,  но  на
углу Хиллтоп и Шоусон он вдруг оказался  на  территории  Бодога,  немецкого
пинчера,  принадлежавшего  семье  Рэмси,  и   вынужден   был   дипломатично
отступить, сопровождаемый громогласным  лаем  разгневанного  хозяина  этого
места.
     Перед нами простирался Зефир, городок, спокойный в  своем  сне;  белый
серп луны светил в небесах.
     В нескольких домах уже горел свет. Но таких было немного. Еще не  было
и пяти часов утра. Серповидная луна блестела в  изгибах  реки  Текумсы,  но
если бы там сейчас плавал Старый Моисей,  то  ему  приходилось  бы  скрести
животом по грязи. Ряды  деревьев  на  улицах  Зефира  хранили  спокойствие,
лишенные своей листвы, но их ветви на ветру слабо шевелились.  Светофоры  -
их во всем городе было ровно четыре, и располагались  они  на  пересечениях
основных трасс, - с завидным постоянством мигали желтым. К востоку каменный
мост с целым выводком  горгулий  раскинулся  над  широкой  пустотой,  внизу
которой бежала река. Кто-то говорил, что эти горгульи были  вырезаны  здесь
примерно  в  начале  двадцатых  годов  и  изображали  известных   генералов
Конфедерации, падших ангелов, если таковыми они действительно  являлись.  К
западу скоростная магистраль врезалась прямо в заселенные холмы  и  убегала
по направлению к другим городам. Железнодорожные пути проходили через Зефир
на севере, через район Братон, где жили только негры. На  юге  располагался
парк развлечений и отдыха для жителей нашего городка, где имелась  площадка
в форме раковины для выступления  различных  групп  и  парочка  бейсбольных
площадок. Парк был назван в честь Клиффорда Грея  Хейнса,  который  основал
Зефир, и там же находилась его статуя, сидящая на утесе и подпиравшая рукой
подбородок. Отец говаривал,  что  статуя  выглядела  так,  словно  Клиффорд
страдал от бесконечного запора и не мог ни сделать свое дело, ни избавиться
от горшка. Далее на юге Десятая трасса, вырвавшись из городских запретов  и
ограничений, широко расползалась возле болотистых и топких  лесов,  образуя
трейлерную стоянку, и здесь же было озеро Саксон, полого уходящее  вниз  на
никому неведомую глубину.
     Отец повернул машину на Мерчантс-стрит, и мы поехали через самый центр
Зефира, где находилось  множество  магазинов.  Здесь  была  "Парикмахерская
Доллара", "Стэгг-шоп для  мужчин",  магазин  разных  продуктов  и  кухонных
принадлежностей, бакалейная лавка "Пигли-Вигли", магазин  "Вулворт",  театр
"Лирик" и другие примечательные заведения по  обеим  сторонам  улицы,  мимо
которых мы сейчас проезжали на машине. Впрочем, не так-то много их и  было:
если мигнуть несколько раз подряд, то за это время можно уже  проехать  все
эти места. Потом мы миновали железнодорожные пути и проехали  еще  примерно
мили две, прежде чем  повернули  к  воротам,  над  которыми  была  надпись:
"Сыроварня "ЗЕЛЕНЫЕ  ЛУГА".  Грузовики  для  перевозки  молочной  продукции
стояли возле отгрузочного отделения,  наполняясь  свежим  товаром.  Повсюду
была заметна активная деятельность, потому что сыроварня открывалась  очень
рано, и молочники спешили пораньше обслужить своих клиентов на дому.
     Иногда, когда у моего отца был особо  напряженный  график  работы,  он
просил меня помогать ему в  развозке  по  городу  молочных  продуктов.  Мне
нравилась тишина, спокойствие и безмолвие каждого утра. Я любил мир,  каким
он был до восхода солнца. Мне нравилось наблюдать за тем, какие разные люди
работали на сыроварне или просто приходили туда за  заказами.  Я  не  знаю,
почему мне так нравилось это; возможно, во мне  проявлялось  любопытство  и
любознательность моего дедушки Джейберда.
     Отец пошел отнести накладную мастеру,  стриженому  под  ежик  большому
мужчине, которого звали мистер Боуирс, а потом мы с отцом  стали  загружать
нашу машину. Там были бутылки с  молоком,  картонные  упаковки  со  свежими
яйцами, ведерки с  домашним  плавленым  сыром,  особый  картофельный  салат
"Зеленый Луг" и бобовый салат. Все еще было холодным,  недавно  извлеченным
из морозильной камеры, и молочные бутылки искрились холодом в  свете  огней
склада фермы. На их картонных  крышках  было  изображено  улыбающееся  лицо
молочника и слова "Товар для Вас!" Пока мы работали, мистер Боуирс  подошел
к нам и наблюдал за нашими действиями, держа в руках  дощечку  с  захватами
для бумаги, и за одним его ухом торчала ручка.
     - Ты думаешь, тебе понравится стать молочником, Кори? - спросил  он  у
меня, и я сказал, что да, может быть, мне и понравится стать молочником.  -
Миру всегда будут нужны молочники, - продолжал мистер Боуирс.  -  Разве  не
так, Том?
     - Неизбежно как дождь, - ответил  мой  отец;  это  была  одна  из  его
стандартных фраз, которые он произносил в тех случаях, когда вообще  ничего
не слушал или слушал разговор лишь вполуха.
     - Приходи на работу, когда тебе стукнет  восемнадцать,  -  сказал  мне
мистер Боуирс. - Мы непременно устроим тебя здесь, - он так хлопнул меня по
плечу, что мои зубы клацнули, а бутылки, которые я в это время нес в ящике,
отчаянно зазвенели.
     Потом отец вскарабкался по колесу в кабину, я  сел  рядом  с  ним,  он
повернул ключ зажигания, и мы отъехали от  склада,  увозя  сливочный  груз.
Перед нами луна опускалась вниз, последние звезды еще цеплялись за  покровы
ночи.
     - Как насчет этого? - спросил папа. - Я хочу  сказать,  насчет  работы
молочником. Тебе нравится это?
     - Это будет забавно, - ответил я.
     - На самом деле не совсем так.  О,  это  хорошая  работа,  однако  она
отнюдь не забавна каждый день. Кажется, мы никогда еще не говорили  о  том,
чем бы ты хотел заняться в дальнейшем, а?
     - Нет, мистер...
     - Хорошо, я не думаю, что ты должен стать молочником, хотя бы  потому,
что я  сам  занимаюсь  этой  работой.  Видишь  ли,  я  вовсе  не  собирался
заниматься этой  работой.  Дедушка  Джейберд  очень  хотел,  чтобы  я  стал
фермером, как и он. Бабушка Сара очень хотела, чтобы я  стал  доктором.  Ты
можешь себе это представить? - он взглянул на меня и ухмыльнулся. - Я  -  и
вдруг доктор! Доктор Том! Нет, мистер, это работенка не для меня.
     - А кем же тогда ты хотел стать, папа? - спросил я.
     Отец некоторое  время  молчал.  Казалось,  он  обдумывал  всю  глубину
вопроса, который я ему задал. Это убедило меня, что никто  прежде  наверное
не задавал ему такого вопроса. Он вцепился своими взрослыми большими руками
в руль и словно бы спорил с дорогой, которая длинной  лентой  разматывалась
перед нами в свете фар грузовика, а потом сказал:
     - Первым человеком, высадившимся на Венере. Или наездником  на  родео.
Или человеком, который способен придти на пустырь и выстроить там дом, сам,
до  последнего  гвоздочка  и  последнего  мазка  краски.  Или   полицейским
следователем, - отец издал горлом слабый  смешок.  -  Но  ферме  был  нужен
молочник, им я и стал.
     - Я не возражал бы стать гонщиком, - сказал я. Отец иногда  брал  меня
на гоночную  трассу  недалеко  от  Барнсборо,  где  проходили  соревнования
гоночных автомашин, и мы сидели там, расправляясь с хотдогами и наблюдая за
снопами искр и крушениями первоклассных машин.  -  Быть  следователем  тоже
неплохо.  Мне  тогда  придется  разгадывать  многочисленные  тайны,  как  в
"Мальчишка Харди".
     - Да-а, это неплохо, - согласился отец. - Никогда заранее не угадаешь,
какой оборот могут принять события, ибо такова правда жизни.  Стремишься  к
одному, уверенный как стрела, но перед тем, как  достигаешь  мишени,  ветер
неожиданно меняется и поворачивает тебя  совсем  в  другую  сторону.  Я  не
думаю, что когда-нибудь встречал человека, который  стал  именно  тем,  кем
мечтал стать, когда был еще в твоем возрасте.
     - Мне хотелось бы самому испытать все разнообразные занятия в мире,  -
сказал я. - Я хотел бы жить на этом свете миллионы раз...
     - Да, - и отец сделал один из своих глубокомысленных кивков. - Это был
бы замечательнейший образчик волшебства, не так ли? - заметил  он.  -  Ага,
вот наша первая остановка.
     В этом доме наверняка были дети, потому что они  заказали  две  кварты
жидкого шоколада вместе с двумя квартами обычного молока.  Потом  мы  снова
двинулись в путь, проезжая по тихим улицам, на которых не  было  слышно  ни
звука, не считая шума ветра и лая ранних собак,  а  затем  остановились  на
Шэнтак-стрит, чтобы вручить пахту и домашний  сыр  кому-то,  кто  наверняка
любил кислятину. Мы оставили сверкающие каплями  воды  бутылки  на  порогах
большинства домов на Бивард-лейн, и пока отец быстро  работал,  я  проверял
путевой лист и отмечал пункты наших следующих остановок,  сидя  в  холодной
задней части грузовика. Мы были действительно слаженной командой.
     Отец сказал, что у него осталось еще несколько  покупателей  на  южной
окраине, недалеко от озера Саксон, а потом  мы  должны  будем  возвратиться
обратно в этот район, чтобы завершить всю работу, пока школьный  звонок  не
призовет меня на учебу. Он повел машину мимо парка развлечений и выехал  за
пределы Зефира. По обеим сторонам дороги возникли лесные чащи.
     Время приближалось к шести утра. На востоке,  над  холмами,  поросшими
сосновыми деревьями и кудзу, небо начинало светлеть.  Ветер  пробивал  себе
путь сквозь плотно сомкнувшиеся ряды  деревьев,  словно  кулак  задиры.  Мы
миновали машину, следовавшую на север, и ее водитель мигнул нам  фарами,  а
отец помахал ему рукой:
     - Марти Баркли развозит газеты, - объяснил он мне.  Я  подумал  о  том
особом мире, который начинал свои дела и свою работу до восхода солнца, и о
том, что  люди,  которые  сейчас  только  начинали  просыпаться,  вовсе  не
являлись частью этого своеобразного мира. Мы свернули на Десятую  трассу  и
поехали по грязной дороге, оставляя у маленьких домиков, которые гнездились
в лесу, молоко, пахту и картофельный салат, а потом вновь двинулись на  юг,
в сторону озера.
     - Колледж, - проговорил отец. - Тебе следует поступить в колледж,  мне
кажется.
     - Вполне может быть, - ответил я, но это прозвучало так, словно сам  я
к этому никакого отношения не имел - по крайней мере, сейчас. Все, что  мне
было тогда известно о колледжах, заключалось в  знании  состава  футбольных
команд Оберна и Алабамы, кто из них где учился, и того факта, что некоторые
люди в колледжах хвалили Бира Брайанта, а другие поклонялись Шагу Джордану.
Тогда мне казалось, что выбор колледжа в большей степени зависел от того, у
какого тренера ты хотел быть, какого тренера ты считал лучшим из лучших.
     - Но надо бы побольше хороших  оценок,  чтобы  попасть  в  колледж,  -
сказал отец. - Надо заняться твоими уроками...
     - А чтобы стать следователем тоже необходимо ходить в колледж?
     - Думаю, что тоже надо. И вообще для любой работы, если  хочешь  стать
настоящими профессионалом. Если бы я поступил в колледж, то наверняка  смог
бы стать таким парнем, который строит  дом  на  пустом  месте.  Никогда  не
знаешь, что тебя ждет впереди, и это истинная...
     Правда, хотел он сказать, но так и не договорил, потому что мы как раз
огибали покрытый лесом  изгиб  дороги,  когда  из  чащи  прямо  перед  нами
выскочил коричневатого цвета автомобиль, и отец взвизгнул, точно его укусил
шершень, и резко вдавил педаль тормоза.
     Коричневый автомобиль проехал мимо, когда отец вывернул руль влево,  и
я увидел, что машина съехала с Десятой трассы и покатилась вниз  по  насыпи
справа от меня. Ее огни не были включены, но за рулем  кто-то  сидел.  Шины
машины подмяли мелкий кустарник подлеска, а  потом  она  перемахнула  через
маленький красноватый бордюр и полетела вниз, в темноту. Раздался  всплеск,
и я понял, что машина свалилась прямо в озеро Саксон.
     - Он упал в воду, - заорал я, и отец тут же остановил молочный фургон,
поставил его на ручной тормоз и спрыгнул прямо в придорожную траву. Когда я
выбрался из кабины, отец уже со всех ног бежал  к  озеру.  Ветер  стонал  и
кружился вокруг нас, и отец остановился как раз на том уступе,  с  которого
упала машина. В слабом розоватом свете мы смогли  разглядеть  плавающий  на
воде автомобиль, огромные пузыри лопались  вокруг  его  багажника,  который
постепенно погружался в воду.
     - Эй-эй, - закричал отец, рупором сложив руки вокруг  рта.  -  Вылезай
оттуда, быстрее! - Всем было известно, что Саксон - очень  глубокое  озеро,
по своей глубине оно было сравнимо с первородным грехом, и когда автомобиль
погрузится  на  черное  как  смоль  дно,   он   навсегда   останется   там,
предоставленный своей собственной судьбе.
     - Эй, выбирайся оттуда! - опять закричал отец, но вновь ему  никто  не
отозвался. - Думаю, он, скорее всего, окоченел в ледяной воде, - сказал  он
мне, скидывая ботинки. Автомобиль стал поворачиваться к нам своим  салоном,
а потом раздался ужасный ревущий  звук,  который,  вероятно,  издала  вода,
ворвавшаяся с силой внутрь салона машины. Отец сказал мне:
     - Стой здесь, но лучше отойди чуть назад.
     Я повиновался, и он прыгнул в озеро.
     Он всегда был отличным пловцом. В несколько мощных гребков он добрался
до машины, а потом увидел, что окно кабины водителя открыто. Он чувствовал,
как  засасывает  его  вода,  бешено  крутившаяся  вокруг  его  конечностей,
потихоньку утаскивая машину в бездонную глубину.
     - Вылезай! - завопил отец диким  голосом,  однако  водитель  продолжал
спокойно сидеть на своем месте. Отец  зацепился  за  дверь,  просунул  руку
внутрь и схватил водителя за плечо. Это был  мужчина,  рубашки  на  нем  не
было. Тело его было бледным и холодным, и отец неожиданно почувствовал, как
по его собственной коже прошли мурашки. Голова  мужчины  откинулась  назад,
его рот был широко открыт. У него были светлые коротко  стриженные  волосы,
под глазами виднелись два здоровенных кровоподтека, лицо  было  изуродовано
зверскими ударами до неузнаваемости. Вокруг его шеи  была  затянута  медная
струна, она была затянута так туго, что впилась в кожу и  разрезала  ее  на
горле до мяса.
     - О Боже, - прошептал отец, забултыхавшись в воде.
     Автомобиль наклонился  и  зашипел.  Голова  водителя  опять  бессильно
повалилась на грудь, как во время молитвы. Вода поднялась уже до уровня его
голых колен. Потом отец сообразил, что водитель сидел совсем без одежды,  в
чем мать родила. Что-то блестело на рулевом колесе, и он заметил наручники,
которыми запястья мужчины были прикованы прямо к внутреннему ободку руля.
     Мой отец прожил на свете уже тридцать четыре года. Он и  раньше  видел
мертвецов. Его приятель Ходж Климсон утонул в реке Текумсе, когда им  обоим
было по пятнадцать лет, и его тело обнаружили лишь спустя три дня, покрытое
и пропитавшееся зеленой илистой грязью, напоминая при этом  древнюю  мумию.
Он видел то, что осталось  от  Уолтера  и  Дженни  Трейнор  после  ужасного
лобового столкновения, произошедшего шесть лет назад, когда "Бьюик" Уолтера
столкнулся с  огромным  грузовиком,  перевозившим  питательные  пилюли  для
детей. Он  видел  темную  блестящую  массу,  в  которую  превратилось  тело
Малютки, Стива Колея, после того как пожарные потушили  почерневший  тягач,
известный под  названием  "Полуночная  Мона".  Он  неоднократно  уже  видел
страшный оскал смерти, однако в этом случае все было несколько иначе.
     Лицо этого человека носило признаки насильственной  смерти,  убийства.
Автомобиль погружался в глубину. Когда капот  его  ушел  под  воду,  задняя
часть  оказалась  задранной  над  водой.  Прикованное  к  рулю  тело  снова
дернулось, и отец увидел что-то на плече трупа. Голубоватое пятно,  ставшее
уже почти бледным. Нет, это был не синяк,  это  была  татуировка.  Череп  с
крыльями, которые уносили его прочь от сооружения из костей.
     Раздался еще более ужасающий звук выходящего воздуха, когда  очередные
массы воды устремились в машину. Озеру  нельзя  было  отказать  в  игрушке,
которую оно требовало, чтобы упрятать в  потайной  ящик.  Когда  автомобиль
начал скользить в водную темень, невидимый  водоворот  схватил  ноги  отца,
чтобы утащить и его на дно. Стоя на красном утесе, я увидел, как его голова
исчезла под водой, и закричал:
     - Папа! - когда паника и страх проникли до самых моих кишок.
     Он боролся под водой с мощью озера. Автомобиль скользил под ним  вниз,
и когда он стал отчаянно  бултыхать  ногами  внутри  своей  мокрой  могилы,
образовавшиеся многочисленные пузыри воздуха устремились вверх и освободили
его из плена,  и  он  стал  взбираться  вверх  по  серебристому  проходу  к
спасительному воздушному пространству.
     Я увидел, как его голова пробила водную гладь:
     - Папа! - закричал я пронзительно. - Возвращайся на берег, папа!
     - Со мной все в порядке! -  ответил  он,  но  голос  его  предательски
дрогнул. - Я плыву! - он начал по-собачьи подплывать  к  берегу,  его  тело
неожиданно стало вялым и хилым, словно  выжатая  тряпка.  Озеро  продолжало
бурлить в  том  месте,  где  автомобиль  вспорол  его  поверхность,  словно
переваривало что-то нехорошее. Отец не смог залезть на тот выступ скалы, на
котором стоял я, поэтому подплыл к тому месту, где смог зацепиться за  лозы
кудзу и за камни.
     - Со мной все в порядке, - снова  проговорил  он,  когда  выбрался  из
озера и его ноги  по  колено  погрузились  в  грязь.  Черепаха  размером  с
обеденную тарелку быстро проскользнула мимо него и погрузилась  в  озеро  с
недоуменным фырканьем. Я обернулся в сторону нашего молочного  фургона:  не
знаю, почему, но я сделал это.
     И  заметил  фигуру,  которая  стояла  между  деревьями  в  чаще  леса,
расположенного по другую сторону от дороги.
     Она просто стояла там, одетая в длинное темное пальто, фалды  которого
развевались на ветру. Возможно, я почувствовал глаза того, кто наблюдал  за
мной еще тогда, когда я неотрывно следил за своим отцом, плывшим к тонущему
автомобилю.  Я  слегка  задрожал,  холод  пробрал  меня  до  костей.  Потом
несколько раз мигнул, и на том месте, где только что стояла  та  загадочная
фигура, снова были лишь деревья, раскачивающиеся на ветру.
     - Кори? - позвал отец. - Дай мне руку, сынок!
     Я спустился вниз, к грязному берегу и оказал  ему  помощь,  какую  был
способен оказать продрогший испуганный ребенок. Потом  его  ноги  коснулись
твердой земли, и он откинул мокрые волосы  со  своего  лба.  -  Надо  найти
телефон, - сказал он поспешно. - Там в автомобиле  был  мужчина.  Он  пошел
прямо ко дну...
     - Я видел... Я видел... - я  указал  рукой  на  лесную  чащу,  которая
находилась по другую сторону от Десятой трассы. - Там кто-то был...
     - Давай, пошли! - отец уже шагал к  дороге  крепкими  мокрыми  ногами,
держа ботинки в руке.  Я,  как  можно  быстрее,  поспешил  за  ним,  словно
превратившись в его тень, но мой взгляд вновь возвратился к тому месту, где
я видел фигуру, однако никого там не было, вообще никого.
     Отец завел наш молоковоз  и  включил  обогреватель  салона.  Зубы  его
выстукивали дробь, лицо в сером предрассветном свете было  бледным,  словно
свечной воск.
     - Хреново, однако, - пробурчал он, и это  потрясло  меня,  потому  что
раньше  он  никогда  не  позволял  себе  ругаться  в  моем  присутствии.  -
Наручниками прикован к рулю. Он был прикован. Наручниками. Боже  мой,  лицо
этого парня было все изуродовано побоями!!
     - Кто это был?
     - Не знаю, - он включил обогреватель на полную мощность, а потом повел
машину на юг, к ближайшему дому. - Кто-то хорошенько поработал над ним, это
уж точно! Боже мой, как мне холодно!
     Грунтовая дорога свернула направо, и отец последовал по  ее  изгибу  в
том же направлении. В пятидесяти ярдах от Десятой  трассы  стоял  маленький
белый домик со  стеклянной  верандой  на  фасаде.  Сад  из  розовых  кустов
возвышался с одной стороны участка. Под зеленым  пластиковым  навесом  были
запаркованы две машины: красный "Мустанг", а  другой  автомобиль  -  старый
"Кадиллак", местами покрытый пятнами ржавчины. Отец остановил машину  прямо
возле фасада дома и сказал мне:
     - Подожди здесь, - и в промокших носках направился к двери и нажал  на
кнопку звонка. Он вынужден был нажать на звонок во второй раз; только тогда
дверь  с  колокольным  перезвоном  распахнулась  и  в  проходе   показалась
рыжеволосая женщина раза в три крупнее моей мамы, одетая в купальный  халат
с вышитыми на нем черными цветочками.
     Отец обратился к ней:
     - Мисс Грейс,  мне  необходимо  воспользоваться  вашим  телефоном  для
срочного звонка...
     - Вы весь мокрый! - голос мисс Грейс напоминал  скрежет  ржавой  пилы.
Она взяла сигарету в другую руку, и на пальце  у  нее  неожиданно  блеснуло
кольцо.
     - Случилось кое-что очень плохое, - сказал ей отец, и  она  вздохнула,
словно налившаяся свинцом грозовая туча перед дождем, но потом сказала:
     -  Ладно.  В  таком  случае  можете  пройти...  Только  поосторожнее с
ковром...
     Отец вошел в дом, и дверь с  колокольчиками  закрылась  за  ним,  а  я
продолжал сидеть в нашем молоковозе. Тем  временем  первые  оранжевые  лучи
солнца  стали  пробиваться  из-за  расположенных  к   востоку   холмов.   Я
по-прежнему ощущал запахи  озера:  внутри  грузовичка  рядом  со  мной  под
креслом отца натекла лужа воды. Я видел кого-то, стоявшего в лесной чаще. Я
знал, что я видел. Разве я не видел? Почему же он не вышел посмотреть,  что
произошло с тем человеком в машине? И кем вообще был тот человек в машине?
     Пока я гадал над всеми этими вопросами, дверь вновь  отворилась  и  на
пороге показалась мисс Грейс,  которая  теперь  уже  надела  поверх  своего
халата мешковатый белый свитер. На  ногах  у  нее  оказались  полукеды,  ее
лодыжки были толстыми словно молодые деревца. В  руках  у  нее  была  пачка
печенья "Лорна Дун", и она подошла к нашему молоковозу и улыбнулась мне.
     - Эй, там, в машине, - позвала она. - Ты, конечно же, Кори...
     - Да, - ответил я.
     Мисс Грейс не особо много выигрывала от улыбки.  Ее  губы  были  очень
тонкими, нос - широким и плоским, а брови, подведенные  черным  карандашом,
нависали над глубоко посаженными глазами. Она протянула мне пачку печенья:
     - Печенье хочешь?
     Я был не голоден, но родители учили меня никогда  не  отказываться  от
подарков. Я взял одно печенье.
     - Бери два, - предложила мисс Грейс, и я взял второе печенье. Она сама
тоже съела печенье, потом затянулась сигаретой, и слабый дымок пошел у  нее
из ноздрей. - Твой отец - наш молочник, - сказала она, немного помолчав.  -
Я думаю, ты найдешь нас в вашем путевом  листе.  Шесть  кварт  молока,  две
пахты, два шоколада и три пинты сливок.
     Я сверился с листом и квитанциями заказов.  Там  оказалось  ее  имя  -
Грейс Стаффорд - и заказ, в точности такой, как она говорила. Я сказал  ей,
что сейчас достану все для нее, и стал собирать заказ.
     - Сколько тебе лет? - спросила мисс Грейс, когда я принялся за дело. -
Двенадцать?
     - Пока нет, мэм. Двенадцать исполнится только в июле...
     - У меня тоже есть сын, - мисс Грейс стряхнула пепел со своей сигареты
и принялась жевать очередное печенье. -  В  декабре  стукнет  двадцать.  Он
живет в Сан-Антонио. Знаешь, где это?
     - Да, мэм. Это в Техасе. Там, где Аламо.
     - Верно. Исполнится двадцать, а это значит, что  мне  должно  стукнуть
тридцать восемь. Уже песок сыплется, а?
     Это явно вопрос с подвохом, подумал я.
     - Нет, мэм, - рискнул я ответить.
     - А-а, маленький дипломат, да? - она опять улыбнулась мне, но на  этот
раз улыбка прямо-таки светилась в ее глазах. -  Бери  еще  печенье,  -  она
оставила мне всю пачку и направилась  к  двери  дома,  а  потом  закричала,
обращаясь к кому-то внутри дома:
     - Лэнни! Лэнни, оторви от дивана свою задницу и иди сюда!
     Первым показался мой отец.  В  свете  наступающего  утра  он  выглядел
каким-то постаревшим, под глазами у него темнели черные круги.
     - Я позвонил в участок шерифу, - сказал он мне, когда уселся  на  свое
мокрое водительское сиденье и втиснул ноги в ботинки. - Кто-то должен будет
поговорить с нами на том месте, где упала машина...
     - Кто, черт побери, это был? - спросила мисс Грейс.
     - Я не смог определить. Его лицо было... - он быстро взглянул на меня,
потом опять повернулся в сторону женщины. -  В  общем,  его  очень  здорово
избили и покалечили...
     -  Надрался,  наверное,  до  чертиков.  Белая  горячка  -  куда  более
вероятное объяснение...
     - Я так не думаю, - отец ничего не  сказал  по  телефону  о  том,  что
мужчина был  обнажен,  привязан  за  шею  струной  от  пианино  и  прикован
наручниками к рулю. Эта информация предназначалась только для шерифа, а  уж
никак  не  для  ушей  мисс  Грейс  или  кого-нибудь  ей  подобного.  -   Вы
когда-нибудь видели здесь парня с татуировкой на левом плече? Выглядит  как
череп с крыльями, которые несут его куда-то?
     - Я видела просто безумно огромное количество татуировок,  -  заметила
мисс Грейс. - Но не  могу  припомнить  ничего  подобного  тому,  о  чем  вы
говорите. Собственно говоря, как вы смогли это разглядеть? Тот  парень  был
без рубашки? Как вы узнали о его татуировке?
     - Да, он был без рубашки. И у него был вытатуирован череп  с  крыльями
прямо вот здесь, - и отец дотронулся  до  своего  левого  плеча.  Он  снова
задрожал и потер руки. - Они никогда не смогут поднять эту машину. Никогда.
Озеро Саксон глубиной более трехсот футов.
     Раздался звон колокольчика. Я посмотрел в сторону двери, держа в руках
ящик с молоком.
     Из дома вышла девочка с заспанными глазами. Она была одета  в  длинный
купальный халат, а ноги ее были голыми. Волосы по цвету напоминали кукурузу
и рассыпались по ее плечам, но как только она приблизилась к молоковозу, то
часто заморгала от света и проговорила:
     - Меня уже заебало...
     Мне показалось, что  я  тогда  чуть  было  не  свалился  на  землю  от
неожиданности этого высказывания, потому что никогда прежде в своей жизни я
не слышал, чтобы из уст женщины вырывалось такое грязное ругательство. О, я
уже отлично знал, что значило это слово и все остальное, связанное с  этим,
но его небрежное употребление в прекрасных устах повергло меня  в  глубокий
шок.
     - Здесь присутствует молодой человек,  Лэнни,  -  сказала  мисс  Грейс
таким голосом, которым, казалось, можно было  согнуть  стальной  гвоздь.  -
Следи, пожалуйста, за своим языком...
     Лэнни посмотрела на меня,  и  ее  холодный  взгляд  напомнил  мне  тот
случай, когда я ткнул зубцом вилки в  электрическую  розетку.  Глаза  Лэнни
были шоколадного цвета, а ее  губы,  казалось,  наполовину  улыбались  мне,
наполовину презрительно усмехались. Что-то в ее лице  выглядело  жестким  и
настороженным, словно она только что сбежала от  наказания.  В  выемке  под
горлом можно было заметить маленькую красную метку.
     - И кто таков этот парень? - спросила она про меня.
     - Это сын мистера Мэкинсона. Веди себя, пожалуйста, прилично, слышишь?
     Я с трудом сглотнул и отвел свои глаза  от  Лэнни.  Ее  халат  немного
приоткрылся. Тогда до меня дошло,  какого  сорта  девушки  так  употребляли
нехорошие слова и что здесь было за место. Я несколько раз слышал от Джонни
Вильсона и Бена Сирса, что где-то  рядом  с  Зефиром  был  самый  настоящий
бордель.  Это,  по-видимому,  входило  в  программу  знаний,  получаемых  в
начальной  школе.  Когда  ты  говоришь  кому-то:  "Отсоси-ка!",  то   сразу
начинаешь балансировать на острой грани между миролюбием и насилием. Хотя я
раньше всегда представлял себе особняк, который  являлся  публичным  домом,
так: плакучие ивы, растущие вокруг него; черные слуги, подносящие  клиентам
на веранде фасада специальные напитки из мяты и виски со льдом. Как  бы  то
ни было, реальность состояла в том, что  публичный  дом  был  не  таким  уж
большим прогрессом по сравнению с  полусломанным  прицепом.  Кругом  стояла
тишина, а передо мной - эта девушка с кукурузными волосами и грязным  ртом,
которая зарабатывала себе  на  хлеб  утехами  плоти.  Моя  спина  покрылась
гусиной кожей, но я не смогу рассказать вам, какого рода сцены  проносились
тогда словно медленная и опасная буря в моей голове.
     - Возьми это молоко и отнеси его на кухню, - распорядилась мисс Грейс.
     Презрительная ухмылка вытеснила улыбку с лица девушки, ее карие  глаза
почернели:
     - Я не обязана заниматься кухонными делами. Сейчас неделя Донны Энн!
     - Это мне решать, чья сейчас очередь, барышня, и ты знаешь, что я могу
сделать так, что ты проторчишь на кухне целый месяц! А теперь делай то, что
тебе велят, и держи свой прелестный ротик закрытым!
     Губы Лэнни надулись от обиды и возмущения. Но ее глаза не подтверждали
серьезности наказания; в их холодных глубинах затаился гнев.  Она  взяла  у
меня ящик и, повернувшись спиной к моему отцу и мисс Грейс,  высунула  свой
розовый  влажный  язык  прямо  в  направлении  моего  лица,  изогнула   его
трубочкой. Потом кончиком языка она облизала рот,  отвернулась  от  меня  и
оставила всех в изумлении от раскачивающейся развратной походки,  что  было
для нас  подобно  скользящему  удару  меча.  Она  медленно  прошла  в  дом,
покачивая  бедрами,  а  после  ее  ухода  мисс  Грейс  громко  фыркнула   и
проговорила:
     - Груба как лошадь...
     - А разве не все они такие? - спросил отец, и мисс Грейс ответила ему,
выпустив изо рта очередное колечко дыма:
     - Да, но она даже не притворяется, что у нее есть какие-то  манеры,  -
ее взгляд остановился на мне. -  Кори,  почему  ты  не  берешь  печенье?  С
тобой-то все в порядке?
     Я посмотрел на отца. Он пожал плечами.
     - Да, мэм, - неуверенно ответил я.
     - Отлично. Мне было действительно приятно встретиться с вами, - теперь
мисс Грейс снова переключила внимание на моего отца и на сигарету,  которая
была зажата в уголке ее рта. - Дайте мне знать, как  будут  разворачиваться
там события...
     - Обязательно. Кстати, спасибо, что  разрешили  воспользоваться  вашим
телефоном, - он вновь уселся за руль. - Молочный ящик я заберу в  следующий
раз...
     - Да-да, будьте осторожны, - ответила мисс  Грейс  и  скрылась  внутри
борделя, выкрашенного белой краской, а отец завел двигатель и снял машину с
ручного тормоза.
     Мы поехали обратно  на  место  происшествия.  Озеро  Саксон  было  все
покрыто дорожками голубоватого и бордового цвета,  порождаемыми  рассветом.
Отец съехал с основной дороги на  грунтовую,  на  ту,  как  мы  поняли,  по
которой приехал потерпевший крушение автомобиль. Потом мы  сидели  и  ждали
приезда шерифа, в то время как солнечный свет набирал силу и окрасил небо в
лазурный цвет.
     Сидя там, я путался в своем собственном сознании,  которое  неожиданно
дало трещину и разделилось на части: одна  часть  думала  о  машине  и  той
фигуре, которую я вроде бы видел  на  лесной  опушке;  другая  часть  моего
сознания размышляла над тем, каким образом мой  отец  познакомился  с  мисс
Грейс - хозяйкой публичного дома. Отец лично знал всех  своих  покупателей;
он часто рассказывал маме о них за ужином. Я никогда не  слышал,  чтобы  он
когда-нибудь рассказывал или даже упоминал в этих разговорах публичный  дом
и имя мисс  Грейс.  Но,  конечно  же,  это  не  было  подходящим  предметом
разговора за ужином, не так ли? И, кроме того, они никогда  не  говорили  о
таких вещах, когда я был поблизости, хотя все мои друзья и любой  ученик  в
школе, все мы давно знали, что существовал такой дом с  плохими  девочками,
где-то на окраине Зефира, около лесной чащи.
     Теперь я побывал там. Мне даже действительно  удалось  увидеть  плохую
девочку. Я видел ее изгибающийся язык и зад, ходивший из стороны в  сторону
под разведенными в стороны фалдами ее купального халата.
     Этот случай, я полагал, мог дать  мне  некоторую  долю  известности  в
школе.
     - Кори? - спокойно спросил отец. - Ты  знаешь,  какого  рода  бизнесом
занимается мисс Грейс в своем особняке?
     - Я... - даже третьеклассник  мог  бы  подробно  описать  это.  -  Да,
мистер...
     - Обычно я оставляю ее заказ перед входной дверью,  -  он  смотрел  на
озеро так, словно продолжал видеть тот автомобиль, который все еще медленно
погружался в бездну со своим пассажиром, прикованным наручниками к рулевому
колесу. - Мисс Грейс является моей заказчицей  вот  уже  два  года.  Каждый
понедельник и четверг, строго как часы. И если это тебя  волнует,  то  могу
сказать тебе, что твоя мама знает, что я наведываюсь сюда по работе.
     Я не спрашивал его об этом, но почувствовал, что  мне  на  душе  стало
заметно легче.
     - Я не хочу, чтобы ты рассказывал кому-нибудь о мисс Грейс и  об  этом
доме, - продолжал отец. - Я хочу, чтобы ты забыл о  том,  что  был  в  этом
месте, о том, что ты успел увидеть и услышать. Ты можешь сделать это?
     - Но почему? - вынужден я был спросить у него.
     - Потому что мисс Грейс несколько отличается от тебя, меня и от  твоей
мамы; она может казаться жесткой и неразумной  и  ее  работа,  пожалуй,  не
относится к разряду тех профессий, о которых можно только мечтать,  но  она
хорошая женщина. Я просто не хочу раздувать разговоры об этом.  Чем  меньше
говорят о мисс Грейс и об этом доме, тем лучше для всех. Ты понимаешь меня?
     - Думаю, что да...
     - Хорошо, - он напряг свои пальцы, лежащие на руле. Предмет был закрыт
для дальнейшего обсуждения.
     Я был верен своему слову. Моя известность сразу  куда-то  улетучилась,
но, значит, такова судьба.
     Я собирался было рассказать ему о человеке,  которого  сумел  заметить
между деревьями, но в этот момент черно-белый "Форд" с  сиреной  наверху  и
гербом города Зефир  на  двери  кабины  водителя  завернул  на  повороте  и
остановился недалеко от нашего молоковоза. Шериф Эмори,  инициалы  которого
читались как Джей-Ти, что означало Джуниор Талмейдж,  вышел  из  машины,  и
отец направился ему навстречу.
     Шериф Эмори был худым высоким мужчиной, чье скуластое  лицо  напомнило
мне кино, которое  я  когда-то  видел:  Ичабод  Крейн,  пытающийся  догнать
Всадника без Головы. У него были большие руки и ноги, а  также  пара  ушей,
которым мог бы позавидовать слоненок Дамбо. Если бы  его  нос  был  чуточку
подлиннее, то мог бы служить превосходным флюгером. Его звезда шерифа  была
приколота спереди на шляпе, под куполом которой он был абсолютно лыс,  если
не  считать  единственной  пряди  каштановых  волос.  Он  сдвинул  шляпу  с
блестящего лба, когда они с моим отцом начали разговаривать, стоя на  самом
краю озера,  и  смотрел  на  движения  рук  отца,  который  показывал  ему,
вероятно, место, откуда выехал автомобиль и куда он потом въехал. Казалось,
что они оба настороженно смотрели на поверхность озера, и я отлично знал, о
чем они в это время думали.
     Этот автомобиль мог уже  погрузиться  до  самого  центра  земли.  Даже
раздражительные  черепахи,  обитавшие  на  берегу  озера,  не   смогли   бы
погрузиться достаточно глубоко, чтобы обнаружить утонувшую машину.  Кем  бы
ни был водитель того автомобиля, сейчас он сидел где-то там, в  темноте,  с
грязью на своем теле, грязью, которая наверняка набилась ему  в  легкие,  в
рот, в зубы.
     - Прикованный наручниками, - повторил шериф Эмори спокойным голосом. У
него были роскошные кустистые брови над глубоко посаженными  глазами  цвета
сажи,  а  бледность  его  лица  ясно  доказывала,  что  он  имел   какую-то
предрасположенность к ночи, вел явно ночной образ жизни. - Ты уверен насчет
всего этого, Том? И насчет этой струны?
     - Уверен. Кто бы ни разделался с этим  парнем,  это  была  дьявольская
работа! Его голова была почти отрезана той струной...
     - Прикованный наручниками, - снова повторил шериф. - Я думаю, это  для
того, чтобы тело не всплыло, - он слегка постучал  по  своей  верхней  губе
указательным пальцем. - Ладно, - наконец проговорил  он.  -  Я  думаю,  что
налицо все обстоятельства убийства, а?
     - Если это не так, то тогда  я  вообще  не  понимаю,  что  же  считать
убийством.
     Пока они разговаривали, я тихо вышел из молоковоза и захотел пройти  к
тому месту, где заметил фигуру того человека, который наблюдал за мной.  На
том месте, где, по-моему, он стоял, не было  ничего,  кроме  сорной  травы,
камней и грязи. Если это был человек, подумал я. Если это был  мужчина.  Но
ведь это могла быть и женщина, хотя... разве это было похоже на женщину?  Я
не разглядел длинных волос, но, по правде говоря, мне ничего  особенного  и
не удалось разглядеть, кроме  плаща  или  пальто,  которое  развевалось  на
ветру. Я ходил взад и вперед по опушке леса между деревьями. За опушкой лес
густел,  деревья  теснее  жались  друг  к  другу  и  обычную  землю  сменял
болотистый грунт,  который  затруднял  продвижение  по  лесу.  Я  не  нашел
абсолютно ничего.
     - Лучше бы тебе заехать в мою контору  и  все  изложить  в  письменном
виде, - сказал шериф моему отцу. - Если ты хочешь сначала съездить домой  и
переодеться в сухое, пожалуйста, я не возражаю...
     Отец кивнул:
     - К тому же, я хочу сначала развезти  все  заказы  и  отвезти  Кори  в
школу.
     - Ладно. В любом случае, мне кажется, что мы не  сможем  особо  помочь
парню на дне этого озера,  -  он  хмыкнул  и  засунул  руки  в  карманы.  -
Убийство. Последнее убийство произошло у нас в Зефире  в  1961-м.  Помнишь,
как Боб Каллаган забил до смерти свою жену?
     Я  возвратился  в  наш  грузовичок  и  стал  ждать  отца.  Солнце  уже
оторвалось от горизонта, освещая мир своим теплым светом. Или, конечно, тот
мир, который я знал. Однако кое-что тяжелым грузом давило на мое  сознание.
Мне казалось, что существовало два мира: один мир - перед восходом  солнца,
другой - после восхода. И если это  было  правдой,  то,  возможно,  так  же
отличались друг от друга люди, жившие в этих мирах. Кто-то предпочитал жить
в ночи, другие же, наоборот, цеплялись за  дневные  часы.  Возможно,  перед
восходом солнца я видел одного из ночных жителей.  А  потом  меня  посетила
кошмарная мысль: возможно, он видел, что я заметил его.
     Я понял, что принес из  леса  в  наш  молоковоз  с  собой  грязь.  Она
облепила все мои кеды.
     Я посмотрел на подошвы, на которые налипла земля.
     К левому кеду прилепилось маленькое зеленое перышко.



                        Глава 2. Падение в темноту.

     Сначала   зеленое   перо  оказалось  у  меня  в  кармане.  Оттуда  оно
перекочевало  в  коробку  из-под  сигар  "Вайт  Оул"  в  моей  комнате, где
хранилась  коллекция  старых ключей и засушенные насекомые. Я закрыл крышку
коробки  и  положил  ее  в  один  из удивительных ящиков моего стола, потом
захлопнул его.
     А затем вовсе забыл о своей находке.
     Чем больше я думал о той фигуре в лесу, тем больше склонялся к  мысли,
что ошибся, что просто был в шоке от зрелища упавшего в воду  автомобиля  и
моего отца, который начал погружаться в бездну вслед за машиной.  Несколько
раз я пытался  рассказать  об  этом  отцу,  но  что-то  всегда  мешало  мне
совершить это. У мамы чуть было не случился приступ, когда она узнала,  что
отец нырял в озеро. Она так переживала за  него,  что,  услышав  обо  всем,
запричитала и заревела во весь голос, и отец был вынужден  сесть  вместе  с
ней на кухне и объяснить, почему он сделал это.
     - Там за рулем был мужчина, - сказал отец. - Я точно не знал,  был  ли
он мертв, и думал, что он потерял сознание от холода.  Если  бы  я  остался
стоять там, сложа руки, что бы я подумал о себе после всего случившегося?
     - Ты же мог утонуть! - упрекала она его, и слезы катились по ее щекам.
- Ты мог стукнуться головой о камень и утонуть!
     - Я же не утонул. И не ударился головой о камень. Я просто сделал  то,
что должен был сделать, - он протянул ей хлопчатобумажный носовой платок, и
она воспользовалась им, чтобы  вытереть  глаза.  Затем  все-таки  произвела
последний словесный выпад:
     - В этом озере полным-полно всякой хищной живности,  пиявок  и  прочей
гадости, и ты мог угодить в самое их гнездо!
     - Но я же не угодил, - ответил он, и она вздохнула и тряхнула головой,
словно жила с самым большим глупцом, который когда-либо рождался на свет.
     - Тебе лучше бы избавиться от этой промокшей одежды,  -  заметила  она
наконец, и голос ее вновь был твердым. - Я только благодарю Бога, что  твое
тело тоже не очутилось на дне этого  ужасного  озера.  -  Она  поднялась  с
табуретки и помогла ему расстегнуть влажную рубашку. - Ты хоть знаешь,  кто
это был?
     - Никогда раньше его не видел...
     - Кто мог совершить такое с человеком?
     - Эта задачка для Джей-Ти, - он стянул с себя мокрую рубашку,  и  мама
взяла ее двумя пальцами, словно озерная вода несла в себе  проказу.  -  Мне
еще надо будет заехать к нему в участок, чтобы изложить  все  в  письменном
виде. А еще я хочу сказать тебе, Ребекка, что,  когда  я  взглянул  в  лицо
этому человеку, сердце у меня чуть не остановилось.  Я  никогда  раньше  не
видел ничего подобного, и молю Бога, чтобы больше никогда не увидеть такого
в дальнейшем...
     - Бог, - проговорила мама. - А что, если у тебя там от этого  случился
бы сердечный приступ? Кто тогда спас бы тебя?
     Беспокойство было образом жизни моей матери. Она  беспокоилась  насчет
погоды, цен на бакалейные товары, поломки  стиральной  машины,  загрязнения
русла Текумсы на несколько миль вплоть до Адамс Вэлли, цен на новую одежду,
насчет всего,  что  происходило  под  нашим  солнцем.  Для  моей  мамы  мир
представлялся  огромным,  почти  безразмерным  стеганым   одеялом,   стежки
которого всегда имели тенденцию к развязыванию. Ее  беспокойство  исполняло
роль  иголки,  которой  можно  было  заштопать  эти  швы.  Если  она  могла
представить то или иное событие в его худшем развитии,  то,  казалось,  она
обретала таким образом возможность контролировать эти события.  Как  я  уже
говорил, это был ее образ жизни, образ ее мышления.  Мой  отец  мог  просто
подбросить монетку, чтобы по ее показаниям принять твердое  решение,  тогда
как маме требовалось сидеть часами за столом,  чтобы  справиться  со  всеми
своими мучениями, сомнениями и страданиями. Я думаю, что они таким  образом
удерживали друг друга в равновесии, как любые два человека,  которые  любят
друг друга и сохраняют семейный и духовный баланс.
     Родители моей мамы, Гранд Остин и Нана Элис,  жили  в  двадцати  милях
южнее, в городе, который назывался Ваксакачи, возле которого  располагалась
военно-воздушная база "Роббинс". Нана Элис была  даже  более  беспокоящимся
человеком, чем моя мать; что-то в ее душе так  и  жаждало  трагизма,  в  то
время как Гранд Остин, который работал лесорубом и одна нога  у  него  была
деревянной из-за небрежного обращения с электропилой, предупреждал ее,  что
отвинтит свою деревянную  ногу  и  разобьет  об  ее  голову,  если  она  не
прекратит суетиться и не даст ему возможности обрести спокойствие в  жизни.
Он называл свою деревянную ногу  "трубкой  мира",  но,  насколько  я  знаю,
никогда не использовал ее в каких-либо иных целях, кроме тех,  для  которых
она была вырезана. У моей мамы были также старшие брат и сестра, однако мой
отец был у своих родителей единственным ребенком.
     Как бы то ни было, в тот же день я отправился в  школу  и  при  первом
удобном случае рассказал обо  всем  случившемся  Дэви  Рэю  Колану,  Джонни
Вильсону и Бену Сирсу. К тому времени как прозвенел последний  звонок  и  я
отправился  домой,  новость  уже  распространилась  по   всему   городу   с
невероятной быстротой, напоминая при этом шипящее  пламя  во  время  лесных
пожаров. Слово убийство оказалось у всех на устах. Мои родители  отбивались
от телефонных звонков, которые следовали один за другим. Каждый хотел знать
о мельчайших деталях этого происшествия. Я вышел на улицу погонять на своем
ржавом велике и дать  возможность  Рибелю  порезвиться  среди  деревьев  на
лесной опушке,  и  неожиданно  в  голову  мне  пришла  мысль,  что,  вполне
вероятно, некоторые  из  звонивших  уже  знали  все  подробности  и  детали
происшествия. Возможно, кое-кто из них просто пытался разузнать,  какой  же
информацией обладает шериф Эмори, или пытались выяснить, не видели ли мы их
случайно там на опушке.
     Именно тогда, вращая педали своего побитого велика и  позволяя  Рибелю
подпрыгивать к моим пяткам, я осознал, что кто-то  в  моем  родном  городке
вполне может быть убийцей.
     Шли дни, наполненные  по-настоящему  весенним  теплом.  Спустя  неделю
после того, как мой отец прыгнул в озеро Саксон, было заявлено,  что  шериф
Эмори не обнаружил, чтобы за последнее время  кто-нибудь  вообще  пропал  в
нашем городе или  населенных  пунктах  поблизости.  Страничка  криминальной
хроники  единственного  в  Адамс  Вэлли  еженедельника  "Журнал"  также  не
принесла никакой свежей информации по этому поводу. Шериф  Эмори,  два  его
подчиненных, несколько пожарников и  целая  дюжина  добровольцев  прочесали
озеро вдоль и поперек на легких лодках с помощью сетей и  багров,  которые,
однако, возвращались лишь с грузом страшно недовольных черепах и пиявок.
     До двадцатых годов нынешнего  столетия  на  месте  озера  Саксон  были
рудники "Саксон", пока бурный выход  газов  из-под  земли  не  обрушил  эти
рудники, превратив их в глубокий водоем. Оценки его глубины  колебались  от
трехсот до пятисот футов. На земле не существовало еще такой сети,  которая
могла бы достать до дна  этого  озера  и  поднять  с  него  на  поверхность
затонувший автомобиль.
     Однажды вечером шериф Эмори зашел к нам, чтобы переговорить с отцом  и
мамой, и они разрешили мне поприсутствовать при этом.
     - Кто бы ни сделал это, - стал объяснять шериф, держа в руках шляпу  и
отбрасывая на стену длинную тень от своего носа, - он  должен  был  толкать
тот автомобиль по грунтовой дороге, выходящей прямо к озеру. Мы  обнаружили
там  отпечатки  шины,  но  все  следы  были  затоптаны.  Убийца   наверняка
использовал что-то, чтобы давить на педаль газа. Непосредственно перед тем,
как вы обогнули этот изгиб дороги, он  отпустил  ручной  тормоз,  захлопнул
дверь и отпрыгнул, а  машина  свободно  покатилась  через  Десятую  трассу.
Конечно же, он и не подозревал, что вы в этот момент  проедете  по  дороге.
Если бы вы не оказались там, то машина просто упала бы в озеро, утонула бы,
и никто даже не узнал бы, что вообще чего-то произошло. - Он пожал плечами.
- Это все, что я смог узнать...
     - Ты разговаривал с Марти Беркли?
     - Да-а, разговаривал. Марти ничего не видел. Эта грунтовая дорога идет
так, что вы можете  проехать  мимо  нее  на  средней  скорости  и  даже  не
заметите, что она существует...
     - Так что же мы будем со всем этим делать?
     Шериф обдумывал вопрос отца, его серебряная звезда блестела на  свету.
Снаружи  начал  лаять  Рибель,  окрестные  собаки  подхватили  его  клич  и
распространили по всему Зефиру.  Шериф  раздвинул  свои  большие  пальцы  и
посмотрел сквозь них:
     - Том, - ответил он наконец. - У нас тут действительно очень  странная
ситуация. Имеются отпечатки шин, но нет  самой  машины.  Ты  говоришь,  что
видел внутри машины тело, прикованное наручниками к рулевому колесу, и  что
вокруг шеи трупа была намотана медная струна, но в нашем  распоряжении  нет
тела и мы вряд ли вообще сможем получить его. Никто в городе  за  последнее
время не пропадал. Вообще во всем  округе  никто  не  пропадал,  не  считая
пятнадцатилетней девчонки, мать которой полагает, что она убежала вместе со
своим дружком  в  Нэшвилл.  Но  у  того  парня,  кстати,  не  было  никакой
татуировки. Я не слышал ни об одном парне с татуировкой,  которая  была  бы
похожа на описанную тобой. - Шериф Эмори взглянул на меня, потом на маму, а
потом снова на отца  своими  темными  глазами  под  кустистыми  бровями.  -
Помнишь ту загадку, Том? Ну, насчет того, что когда дерево падает  в  лесу,
когда поблизости никого  нет,  то  бывает  ли  при  этом  какой-то  шум?  И
поскольку нет в наличии тела  и  никто  в  округе  за  последнее  время  не
пропадал, было ли убийство или нет?
     - Я знаю только то, что видел своими глазами, -  ответил  отец.  -  Ты
разве сомневаешься в моем слове, Джей-Ти?
     - Нет, этого я не говорю. Я говорю только о том, что  больше  не  могу
ничего сделать, пока мы не установим личность самой жертвы. Мне  нужно  его
имя, Том, имя. Мне нужно его описание, его лицо. Без опознания  я  не  знаю
даже, с чего мне следует начать расследование...
     - А убийца, между тем, преспокойно разгуливает среди таких  же  людей,
как мы с тобой, и совсем не боится того, что когда-нибудь будет пойман. Так
прикажешь тебя понимать?
     - Угу, - утвердительно крякнул шериф.  -  В  итоге  получается  именно
такой расклад...
     Конечно, шериф Эмори обещал, что продолжит работу над этим делом,  что
обзвонит все полицейские управления штата, чтобы получить от них информацию
о пропавших людях. Рано или поздно, сказал он, кто-нибудь заявит  именно  о
том мужчине, который утонул в озере вместе с  машиной.  Когда  шериф  ушел,
отец вышел наружу, чтобы посидеть наедине со  своими  мыслями  на  передней
веранде с выключенным светом, и сидел там один до того момента,  пока  мама
не велела мне готовиться ко сну.
     Была уже ночь, когда в темноте меня разбудил крик отца.
     Я сел на кровати, нервы были взвинчены.  Я  смог  расслышать,  как  за
стеной моя мать обращалась к отцу:
     - Все в порядке, - успокаивала она его. - Это был  плохой  сон,  всего
лишь плохой сон, теперь все в порядке...
     Отец успокаивался довольно  долгое  время.  Я  слышал,  как  в  ванной
зашумела вода. Потом раздался скрип пружин на их кровати.
     - Ты хочешь рассказать мне об этом? - спросила мама.
     - Нет, о, Господи, нет...
     - Это был всего лишь дурной сон...
     - Это для меня без разницы. Оно было достаточно реальным.
     - Ты сможешь опять заснуть?
     Он вздохнул. Я смог представить его там, в темной спальне,  его  руки,
прижатые к лицу.
     - Не знаю, - ответил он.
     - Дай-ка потру тебе спину...
     Пружины заскрипели вновь, когда их тела шевельнулись.
     - Ты что-то весь напряженный, - заметила мама. - И выше к  шее  то  же
самое...
     - Тут чертовски болит. Прямо здесь, где твой большой палец.
     - Это растяжение. Ты наверняка потянул мышцу.
     Молчание. Мои шея и плечи тоже словно бы успокаивались  и  чувствовали
себя уютно под нежными руками матери. Каждый раз, когда в комнате родителей
кто-то начинал двигаться на кровати, ее пружины  снова  начинали  скрипеть.
Потом снова раздался голос отца:
     - У меня сегодня был очередной кошмар о том мужчине в машине...
     - Я так и подумала...
     - Я смотрел на него в  той  машине,  на  его  лицо,  изуродованное  до
неузнаваемости, и на его шею, перетянутую струной. Я видел наручники на его
запястьях и татуировку на плече. Машина погружалась вниз, вниз, а  потом...
потом его глаза открылись...
     Я вздрогнул. Я сумел представить себе все это, а голос отца стал почти
прерывистым от нехватки воздуха.
     - Он посмотрел на меня. Прямо на меня... Вода  заливалась  внутрь  его
глаз. Он открыл рот, и его язык оказался таким же черным, как голова  змеи,
а потом он сказал: "Идем со мной..."
     - Не думай об этом, - прервала его  мама.  -  Просто  закрой  глаза  и
попытайся расслабиться и отдохнуть.
     - Я не могу расслабиться, я не могу отдыхать, - я  мысленно  нарисовал
себе тело отца, который лежал знаком вопроса на кровати,  в  то  время  как
мама массировала ему сведенные мышцы спины. - Это просто кошмарный  сон,  -
продолжал он. - Мужчина из автомобиля  протянул  руку  и  схватил  меня  за
запястье. Ногти у него оказались синими. Его пальцы впились в мою  кожу,  и
он сказал: "Идем  со  мной,  вниз,  в  темноту".  Машина...  Машина  начала
погружаться быстрее и быстрее, и я попытался освободиться, но он не захотел
меня отпустить и опять сказал:  "Идем  со  мной,  идем  со  мной,  вниз,  в
темноту... " А потом озеро  сомкнулось  над  моей  головой,  и  я  не  смог
выбраться из него и открыл рот, чтобы закричать, но  в  него  стала  литься
вода. О Боже, Ребекка. О, Боже мой.
     - Это все не настоящее. Слушай меня! Это всего лишь страшный  сон,  но
теперь все в порядке.
     - Нет, - ответил отец. - Не все в порядке. Это гложет меня, и от этого
мне становится все хуже. Я думал, что смогу избавиться от  всего  этого.  Я
хочу сказать... Боже мой, я видел раньше мертвецов. Совсем рядом  с  собой.
Но это... Это  совершенно  другое.  Та  струна  вокруг  шеи,  наручники  на
запястьях; лицо, такое, словно кто-то бил по нему, пока оно не превратилось
в кровавую кашу... Это совершенно другое. Я не знаю даже, кто  он,  кем  он
был, вообще не знаю ничего о нем... но это гложет меня день за  днем,  ночь
за ночью...
     - Это пройдет, - ответила мама. - Именно так  ты  сам  успокаивал  мои
страхи по поводу бородавок от прикосновения к лягушке.  Да  брось,  говорил
ты, пройдет...
     - Может, и пройдет. Я надеюсь, что с Божьей помощью  это  пройдет.  Но
сейчас оно находится у меня в голове и я не  могу  выбросить  его  из  моей
жизни. Но самое худшее, Ребекка: это подтачивает меня изнутри, гложет меня.
Кто бы ни сделал это, он или они наверняка были местными. Должны были  быть
местными.  Тот,  кто  сделал  это,  отлично  знал  о  глубине  озера  и   о
невозможности отыскать труп на его дне. Он отлично знал о  том,  что,  если
автомобиль утонет, то навсегда исчезнет и тело. Ребекка... ведь  это  может
быть один из тех самых людей, которым я  развожу  заказы.  Это  может  быть
кто-нибудь из тех, кто сидит на одной с нами скамье  в  церкви.  Кто-то,  у
кого мы покупаем бакалею или одежду. Кто-то, кому известно все о  нас  и  о
нашем образе жизни и который... узнал, что мы стали всему свидетелями.  Это
пугает меня так, как никогда ничто меня не пугало. И ты знаешь,  почему?  -
Он помолчал некоторое время, и я смог себе представить, как кровь  забилась
в его висках. - Потому что если  нельзя  чувствовать  себя  в  безопасности
здесь, то нельзя чувствовать себя в безопасности нигде во всем мире, -  его
голос чуть сорвался на последнем слове. Я обрадовался тому, что меня нет  в
той комнате и я не могу видеть его лицо.
     Прошло две или три минуты. Я думаю, что отец просто лежал  на  прежнем
месте, давая матери возможность спокойно тереть ему спину.
     - Теперь ты сможешь заснуть? - спросила мама, и он ответил:
     - Попробую...
     Пружины несколько раз скрипнули. Я услышал,  что  мама  зашептала  ему
что-то на ухо. Он ответил:
     - Надеюсь, что так, - а потом они замолчали. Иногда мой  отец  во  сне
храпел, но не этой ночью. Мне стало интересно,  не  остался  ли  он  просто
лежать с открытыми глазами, когда мама отодвинулась от него,  продолжал  ли
он видеть перед собой труп, который протягивал к  нему  руки  из  машины  и
тащил его вниз, в темноту. Его слова  неотвязно  преследовали  меня:  "Если
нельзя чувствовать себя в безопасности здесь, то нельзя чувствовать себя  в
безопасности нигде во всем мире". Это нанесло моему отцу рану, которая была
гораздо глубже, чем озеро Саксон.  Возможно,  это  была  горечь  по  поводу
произошедших у озера событий или по поводу жестокости,  хладнокровия  всего
этого. Возможно, это  было  осознание  того,  что  какие-то  ужасные  тайны
скрывались  за  закрытыми  дверями  даже  в  одном  из  самых  спокойных  и
безобидных городков мира.
     Я полагаю, мой отец всегда верил, что все люди в  глубине  своей  души
добрые и хорошие. Это происшествие сокрушило опору его жизни, и я  убедился
в том, что убийца приковал и моего отца к этому ужасному  моменту  времени,
так же, как он приковал свою жертву наручниками к рулевому колесу. Я закрыл
глаза и стал молиться за отца, чтобы он нашел дорогу из этого царства тьмы.
     Март пронесся в моих воспоминаниях, словно ягненок, однако дела убийцы
на этом пока еще не завершились.



                            Глава 3. Захватчик.

     Все утряслось и забылось, как обычно это происходит.
     В первый субботний вечер апреля, когда на деревьях уже начали набухать
почки, а цветы стали вылезать из теплой земли, я сидел между Беном Сирсом и
Джонни Вильсоном, окруженный орущими полчищами себе подобных, когда Тарзан,
Гордон Скотт, самый лучший Тарзан, который когда-либо  существовал,  вонзал
свой острый нож в брюхо крокодилу, откуда начинала течь  самая  натуральная
алая человеческая кровь.
     - Ты видел? Нет, ты видел? - не переставал спрашивать Бен, подталкивая
меня локтем в ребра. Ну конечно, я все видел. У меня ведь были глаза, разве
не так? И ребра мои не надеялись выдержать такой же интенсивный  натиск  до
короткометражки  "Трех  неудачников",  обещанной  в  перерыве  между  двумя
фильмами, первый из которых был о Тарзане.
     "Лирик" был единственным кинотеатром в Зефире. Его  построили  в  1945
году, сразу после второй мировой  войны,  когда  сыны  Зефира  маршировали,
ковыляли или хромали обратно домой и жаждали удовольствий, которые могли бы
прогнать кошмары, связанные со свастикой и  Восходящим  Солнцем.  Несколько
прекраснодушных  отцов  города  порылись  в   своих   карманах   и   наняли
архитектора-конструктора из Бирмингема, который составил  план  и  разметил
площадки для отдыха и развлечений на свободном согласно плану пространстве,
где на самом деле располагались табачные склады. Меня, конечно, в то  время
еще не было, но мистер Доллар мог красочно поведать любому эту историю. Все
это вылилось во дворец с оштукатуренными  ангелами  сверху,  и  вот  каждый
субботний вечер мы, дети глиняных пустырей, протирали свои штаны, ерзая  на
стульях, уничтожая попкорн, печенье и конфеты, оглашая  воздух  воплями  и,
время от времени, дружным совместным свистом,  давая  нашим  родителям,  на
время избавившимся от нас, возможность перевести дух.
     В общем, два мои дружка и я собственной  персоной  в  этот  апрельский
субботний вечер сидели в кино и  смотрели  Тарзана.  Да,  забыл  объяснить,
почему с нами не было Дэви Рэя: его вроде бы тогда  посадили  под  домашний
арест за то, что он попал Молли Люйджек огромной сосновой шишкой по голове.
     Для нас не было ничего удивительного  в  том,  что  удалось  запустить
спутник в  околоземное  пространство.  И  пусть  к  чему-то  там  призывает
по-испански какой-то мужчина с бородой и сигарой на острове возле побережья
Флориды. И пусть грозится чем-то лысоватый русский, стуча кулаком по  столу
и притопывая каблуком. И пусть солдаты пакуют свои вещмешки, отправляясь  в
джунгли под названием Вьетнам. И пусть атомные бомбы взрываются в пустынях,
вышибая всех кукол из гостиных покинутых домов. Нас тогда все это ничуть не
заботило. Это не было волшебством.  Настоящее,  подлинное  волшебство  было
только внутри "Лирика" по субботним вечерам,  во  время  просмотра  длинных
двухсерийных фильмов, и  мы  полностью  использовали  этот  бесценный  дар,
теряясь в чарах и заклинаниях этого волшебного мира магии и колдовства.
     Я вспоминаю одно  телевизионное  шоу,  "77  Сансет-стрип",  в  котором
главный герой тоже ходил в театр под названием "Лирик", и задумался об этом
слове. Я разыскал его в словаре с две тысячи  четыреста  восемьдесят  тремя
страницами, подаренном мне дедушкой Джейбердом на десятый день рождения.  О
"лирике" там говорилось: "Сочиняющий стихи, подходящие для пения. Лиричный.
Образовано от слова "лира". Там ничего не было сказано о кинотеатре с таким
названием, и потому я отыскал в словаре слово "лира". "Лира"  вернула  меня
во времена странствующих менестрелей, которые сочиняли лирические  поэмы  и
исполняли их на лирах,  когда  существовали  еще  замки  и  короли.  Что  и
обратило меня к прекрасному слову "история". Тогда, в мои ранние годы,  мне
казалось, что все способы общения человечества, способы передачи  различной
информации начались с того,  что  кому-то  захотелось  рассказать  какую-то
историю. Все началось именно с желания поведать миру историю, и теперь  для
этого было создано  телевидение,  кино  и  книги.  Потребность  рассказать,
воткнуться в универсальную розетку, -  возможно,  это  одно  из  величайших
желаний в мире. А в потребности услышать историю, помимо своей  собственной
прожить и другие жизни, побывать различными персонажами историй, пусть даже
весьма  недолго,  -  в  этом,  наверное,  состоит  ключ  к  разгадке   того
волшебства, которое рождалось  в  то  время  в  нас  и  жило  потом  внутри
некоторое время.
     Лирик...
     - Ну, ударь его, Тарзан! Врежь ему! - кричал Бен, весь подобравшись  в
кресле от напряжения, и его локти непрерывно работали  над  моими  ребрами.
Бен  Сирс  был  полноватым  мальчиком  с  каштановыми   волосами,   коротко
подстриженными  и  плотно  прилегающими  к  голове.  Кроме  того,  он   был
обладателем довольно высокого девчачьего голоса и очков в  роговой  оправе.
Его рубашка не была заправлена в джинсы, как ей было положено. Он был таким
нескладным, что шнурки ботинок вечно болтались у него под ногами,  грозя  в
любой момент оплести ноги и повалить на землю. У него был почти  квадратный
широкий подбородок и пухлые щеки, и он никогда бы не вырос таким,  чтобы  в
снах  девчонок   напоминать   Тарзана,   но   он   был   моим   другом.   В
противоположность излишней подвижности и упитанности Бена,  Джонни  Вильсон
был худощав и спокоен. В его жилах текло немного индейской  крови,  которая
поблескивала в темных блестящих глазах. Под лучами летнего солнца кожа  его
обычно становилась коричневой, словно кедровый орешек. Волосы у  него  были
почти черными и довольно ровно подстрижены сзади,  кроме  небольшого  чуба,
который торчал из головы словно побег дикого  лука.  Его  отец,  работавший
мастером на каких-то горных разработках между Зефиром и Юнион-Тауном, носил
точно такую же прическу. Мать Джонни была библиотекарем в  начальной  школе
Зефира,  и  я  полагаю,  что  именно  это  обстоятельство  определило   его
пристрастие к чтению. Джонни  буквально  пожирал  энциклопедии,  как  любой
другой ребенок мог бы поедать конфеты и лимонные дольки. Нос его  напоминал
ирокезский томагавк, а маленький шрам пересекал правую бровь в  том  месте,
где его ударил его же кузен Филбо, когда они вдвоем играли  в  "возвращение
солдата домой в 1960 году". Джонни Вильсон мог спокойно  выдерживать  любые
насмешки школьных остряков, называвших его "парнем-скво" или "сыном негра",
и кроме того, он от рождения имел  не  правильную  ступню  и  вынужден  был
носить специальный ботинок, который только удваивал злорадство по отношению
к нему. Он стал стоиком задолго до того, как я узнал значение этого слова.
     Кино двигалось к своему завершению, словно  река  в  джунглях,  всегда
текущая к морю. Тарзан нанес поражение злым охотникам за слонами, возвратил
"Звезду  Соломона"  ее  племени  и  уплыл  в   закат.   Потом   последовала
короткометражка с "Тремя неудачниками", в которой Мо вырывал волосы у Лэрри
целыми клоками, а Карли угодил в ванну, полную омаров. Мы  классно  провели
время.
     А затем, без всяких фанфар, начался второй фильм.
     Он оказался черно-белым, что моментально вызвало улюлюканье и  рычание
всей аудитории. Все уже знали, что именно цвет  был  признаком  реальности.
Потом на экране возникли титры: "Захватчики с Марса". Фильм  казался  очень
старым, словно снимали его где-то в начале пятидесятых.
     - Я смотаюсь за попкорном, - объявил Бен. - Кому-нибудь еще что-нибудь
надо? - Мы отказались, и он в одиночку стал  пробираться  по  хрустящему  и
шуршащему проходу кинотеатра.
     Титры закончились, фильм начался.
     Бен возвратился с пакетом, полным жареного попкорна, как  раз  к  тому
моменту, когда  герой  фильма  увидел  что-то  в  свой  телескоп,  какой-то
предмет, который проносился в ночном штормовом небе там,  куда  он  нацелил
свою трубу. Летающее блюдце, приземлившееся как раз позади его дома. Обычно
по субботам толпа орала и смеялась, неотрывно глядя на  экран,  на  котором
происходила какая-нибудь месиловка, но на этот  раз  вид  зловещей  тарелки
заставил всех присутствовавших в зале затаить дыхание и замолчать.
     Помнится, что в течение полутора часов вся наша  киноконцессия  сидела
без всякого движения и выкриков, хотя нашлись ребята, которые покинули свои
места и стали пробираться к дневному свету. Мальчишка  из  фильма  не  смог
никого убедить в том, что видел летающую тарелку, и ему пришлось  наблюдать
в телескоп за тем, как один из полицейских был засосан  с  вихрем  песка  в
нечто, что казалось гротесковым самым обычным пылесосом. А  потом  этот  же
полицейский пришел в дом к мальчику, чтобы убедить  его,  что,  само  собой
разумеется, никакая тарелка нигде не приземлялась. Никто ведь не видел, как
она приземлилась, кроме самого мальчика? Но полицейский вел  себя...  ну...
забавно.  Словно  он  был  роботом,  и  его   глаза   выглядели   абсолютно
безжизненными на бледном лице. Мальчик заметил жутковатую  Х-образную  рану
сзади  на  его  шее.  Полицейский,  который  до  прогулки  по  пескам   был
весельчаком, теперь даже не улыбался. Он изменился.
     Х-образная рана стала появляться и на других шеях, и  никто  не  верил
мальчику. Он пытался убедить своих родителей, что гнездо марсиан  на  Земле
находится как раз позади их дома, и его родители вышли  посмотреть  на  это
своими глазами.
     Бен совершенно забыл о пакете с  попкорном,  который  держал  в  руке.
Джонни сидел так, что колени его были прижаты к груди. Я, казалось, не смог
бы даже выдохнуть от напряжения.
     О, дурачок ты, дурачок, так назвали его мрачные неулыбчивые  родители,
когда вернулись обратно домой.  Там  нет  ничего  необычного.  Ничего.  Все
прекрасно, все в порядке. Пойдем с нами, сам отведи нас туда, где, по твоим
словам, приземлилась летающая тарелка. Покажи нам, что ты не глупый парень,
покажи нам это.
     - Не ходи, - внезапно зашептал Бен. - Не  ходи  туда,  не  ходи!  -  я
слышал, как его ногти царапали ручки кресла.
     Мальчик побежал. Прочь от дома, прочь от мрачных чужаков. Куда  бы  он
ни смотрел, везде он замечал на шеях у  людей  Х-образные  раны.  Даже  шеф
полиции имел такую же рану на шее.  Люди,  как  мальчику  довелось  узнать,
неожиданно изменились, они  хотели  удержать  его,  чтобы  его  собственные
родители поймали его. Глупый, глупый мальчишка, говорили они ему.  Марсиане
высадились на землю, чтобы покорить мир? Ну разве кто-то  поверит  в  такую
историю?
     В конце  этого  ужастика  армия  добралась  наконец  до  сот,  которые
марсиане вырыли под землей. У марсиан была машина, с  помощью  которой  они
вырезали метку на  шее  у  людей  и  превращали  их  в  существа,  подобные
марсианам. Вождь марсиан, у которого голова напоминала  стеклянную  чашу  с
щупальцами, выглядел так, словно только что выпал из перегнивателя. Мальчик
и армия стали бороться против марсиан, которые передвигались по  туннелю  с
трудом, словно бы непривычные к  более  сильной  гравитации.  В  результате
столкновения между адскими машинами  марсиан  и  армейскими  танками  земля
стала раскалываться и...
     ... и мальчик проснулся.
     Сон, сказал ему его отец. Мама улыбнулась ему.  Сон.  Нечего  бояться.
Спи спокойно. Всего лишь плохой-плохой  сон...  А  потом  мальчик  поднялся
наверх, в темноту, посмотрел в свой телескоп  и  увидел  летающую  тарелку,
приземлявшуюся на песчаный холм позади его дома,  спускаясь  со  штормового
ночного неба.
     "Конец"?
     Включили свет. Субботний вечер фильмов закончился.
     -  Что  с  ними  случилось?  -  услышал  я  голос   мистера   Стиллко,
управляющего кинотеатра "Лирик", который обращался к  билетерам,  когда  мы
выходили из зала. - Почему они сидели спокойно?
     У полнейшего ужаса голоса нет.
     Кое-как нам удалось оседлать свои  велики  и  начать  крутить  педали.
Некоторые ребята направились домой пешком, некоторые стали дожидаться своих
родителей, которые должны были  забрать  их  от  кинотеатра.  Все  мы  были
взаимно связаны тем, что нам только что  довелось  увидеть,  и  когда  Бен,
Джонни и я остановились  у  заправочной  станции  на  Риджтон-стрит,  чтобы
подкачать шины на велосипеде Джонни, я заметил, что Бен  искоса  поглядывал
на шею мистера Вайта, на которой шелушилась обгоревшая на солнце кожа.
     Мы разделились на углу Боннер и Хиллтоп-стрит. Джонни  зарулил  домой,
Бен короткими ногами крутил педали своего велика,  а  я  боролся  с  ржавой
цепью за каждый фут пути. Мой велик уже  отжил  свои  лучшие  дни.  Он  был
старым уже тогда, когда попал ко мне, купленный на каком-то блошином рынке.
Я постоянно просил, чтобы мне купили новый, однако отец говорил, что я  мог
бы делать все то же самое, что делал, и вообще без  всякого  велосипеда.  С
деньгами у нас в то время было трудно, поэтому даже субботние походы в кино
считались роскошью. Я узнал об этом чуточку позже,  но  субботы  были  теми
немногими днями, когда родители могли без меня обсудить то, что  происходит
вокруг, а кроме  того,  спокойно  заняться  и  каким-нибудь  другим,  более
сокровенным делом, которым никогда не занимались в моем присутствии.
     - Повеселился? - спросила мама, когда я вошел в дом, немного поиграв с
Рибелем.
     - Да, мам, - ответил я. - Фильм про Тарзана был просто класс...
     - А разве показывали не два фильма? -  поинтересовался  отец,  который
сидел на софе, положив  ногу  на  ногу.  По  телевизору  шла  показательная
бейсбольная игра; как раз начинался бейсбольный сезон.
     - Да, мистер, - я проследовал мимо него на кухню, чтобы разжиться  там
яблоком.
     - Хорошо, а о чем был второй фильм?
     - А... так, ни о чем, - ответил я.
     Родители умеют почувствовать подвох быстрее, чем голодный кот способен
учуять мышь. Они  позволили  мне  взять  яблоко,  помыть  его  под  краном,
вытереть, а потом  принести  его  в  большую  комнату.  Они  позволили  мне
погрузить свои зубы в яблочную мякоть, но  потом  отец  оторвал  взгляд  от
нашего "Зенита" и спросил:
     - Так что с тобой, сын?
     Я захрустел яблоком. Мама села рядом  с  отцом,  их  глаза  пристально
изучали меня.
     - Мистер? - переспросил я недоуменно.
     - Каждую субботу тебя буквально разрывает на части от желания показать
нам, как все происходило в кино, рассказать,  о  чем  были  фильмы.  Нам  с
трудом удавалось остановить тебя от подробного показа фильма в ролях  сцена
за сценой. Так что с тобой произошло сегодня?
     - Э-э... Думаю, я... Ну, точно не знаю...
     - Подойди сюда, - сказала мама. Когда я  подошел,  ее  рука  коснулась
моего лба. - Нет, температура нормальная. Кори, ты хорошо себя чувствуешь?
     - Вполне.
     - Итак, один фильм был про  Тарзана,  -  стал  выяснять  отец  словно,
упрямый бульдог. - А о чем был второй фильм?
     Я  подумал,  что  мог  бы,  конечно,  сказать  ему  название,  но  как
объяснить, о чем в действительности шла речь в том фильме? Как  я  мог  ему
рассказать, что фильм, который  я  только  что  видел,  разбудил  в  каждом
ребенке заснувший  было  первобытный  страх:  страх  перед  тем,  что  наши
родители могли в  какое-то  мгновение  необратимого  времени  исчезнуть,  а
вместо них  могли  появиться  холодные,  мрачные,  никогда  не  улыбающиеся
пришельцы?
     - Это было кино о чудовищах, - решил ответить я.
     -  Ага,  тогда  понятно  твое  затруднение,  -  внимание  отца   вновь
переключилось на бейсбольный матч по телевизору, когда бита щелкнула словно
пистолетный выстрел. - Ва! Беги же за ним, Микки! Беги!
     Зазвонил телефон. Я поторопился к нему,  пока  мои  предки  не  задали
очередную порцию глупых и каверзных вопросов.
     - Кори? Это миссис Сирс. Могу я поговорить с твоей мамой?
     - Минуточку. Мама? - позвал я. - Тебя к телефону!
     Мама взяла трубку, а мне надо было  идти  в  ванну.  От  первой  атаки
отбились, слава богу. Однако я не был уверен, что  готов  сидеть  в  ванной
комнате наедине с воспоминаниями о напоминающей стеклянную чашу марсианской
голове с щупальцами.
     - Ребекка? - сказала миссис Сирс. - Как дела?
     - Все в порядке, Элизабет. Ты получила лотерейные билеты?
     - Конечно. Четыре, и я надеюсь, что на этот раз  среди  них  уж  точно
окажется один счастливый.
     - Хорошо бы.
     - Да, вот что я тебе звоню... Бен недавно вернулся из кинотеатра...  В
общем, мне интересно, как чувствует себя Кори?
     - Кори? Он... - она чуть-чуть помедлила, но в  ее  сознании  наверняка
проходил анализ моего странного поведения. - Он уверяет, что с  ним  все  в
порядке...
     - Да, вот-вот, Бен говорит то же самое, однако ведет себя немного... Я
точно не могу сказать, но, может, несколько...  беспокойно,  что  ли,  если
попытаться найти правильное определение этому. Обычно он просто охотится на
меня с Сэмом со своими рассказами  о  фильмах,  но  сегодня  мы  не  смогли
добиться от него ничего конкретного.  Он  сейчас  убежал  на  задний  двор,
сказал, что хотел бы "кое в чем убедиться", но он не желает признаваться, в
чем именно...
     - Кори  сейчас  в  ванной,  -  ответила  моя  мама,  так,  словно  это
обстоятельство тоже несколько озадачило  ее.  Она  понизила  голос  на  тот
случай, если бы я мог слышать ее сквозь шум воды. - Он ведет себя несколько
странно. Ты думаешь, что-то произошло с ними во время фильмов?
     - Я так подумала. Может, они поссорились?..
     - Может быть. Они дружат уже давно, но и между старыми друзьями иногда
случаются ссоры...
     - Например, как случилось  со  мной  и  Эми  Линн  Мак-Гроу.  Мы  были
близкими подругами в течение шести лет, а потом  не  разговаривали  друг  с
другом целый год из-за потерянной пачки  швейных  иголок.  Но  я  подумала,
может быть, мальчикам надо держаться вместе? Если у них и был какой-то спор
или ссора, то они должны как-то разобраться с этим.
     - Пожалуй, это было бы вполне здраво.
     - Я собиралась поговорить  с  Беном,  что  если  он  хочет,  то  может
заночевать вместе с Кори. Это тебе не помешает?
     - Я не возражаю, но сначала мне надо поговорить с Томом и Кори...
     - Подожди минуточку, - неожиданно сказала миссис Сирс. - Идет  Бен.  -
Моя мама услышала, как хлопнула дверь. - Бен? Я говорю сейчас по телефону с
мамой Кори. Ты не хочешь, чтобы сегодня Кори провел ночь здесь? - моя  мама
прислушалась, но так и не  смогла  определить,  что  ответил  на  это  Бен,
поскольку звук его голоса заглушил шум воды в нашей ванне.  -  Он  говорит,
что ему нравится эта идея, - сказала в трубку миссис Сирс.
     Из ванной я вышел бодрый и жизнерадостный.
     - Кори, ты не хотел бы переночевать дома у Бена?
     Я некоторое время подумал.
     - Не знаю, - ответил я, но не смог бы ей  назвать  ни  единой  причины
своего незнания ответа на этот вопрос. Последний раз,  когда  я  ночевал  у
Бена, был как раз конец февраля, и мистер Сирс  тогда  так  и  не  появился
ночью дома, а миссис Сирс разгуливала но всем комнатам, гадая, куда  же  он
мог запропаститься. Бен рассказал мне,  что  его  отец  часто  задерживался
допоздна в поездках, но просил никому ничего не говорить по этому поводу.
     - Бен хочет, чтобы ты пришел к ним, - стала подговаривать  меня  мама,
ошибочно поняв мое недовольство.
     Я пожал плечами:
     - Ладно. Пожалуй, можно...
     - Пойди спроси у отца, не против ли он. - И пока я направлялся к двери
большой комнаты, чтобы спросить отца, моя мама сказала, обращаясь к  миссис
Сирс. - Я знаю, насколько важна дружба. Мы  все  обязательно  уладим,  если
возникнут какие-нибудь проблемы...
     - Отец говорит, что можно, - вернувшись, сказал я маме. Когда мой отец
смотрел по телевизору бейсбольный матч,  он  запросто  мог  бы  согласиться
почистить зубы колючей проволокой.
     - Элизабет? Он будет  у  вас.  Около  часов?  Хорошо.  -  Она  закрыла
телефонную трубку рукой и тихо сказала, обращаясь ко мне. - У них  на  ужин
будут жареные цыплята.
     Я кивнул и попытался вызвать у себя на лице улыбку, но все  мои  мысли
по-прежнему  находились  в  том  темном  туннеле,  где  марсиане  замышляли
уничтожить мир человечества, город за городом.
     - Ребекка? Так все же, насчет того происшествия...  -  сказала  миссис
Сирс. - Ты знаешь, что я хочу сказать...
     - Оставь меня, Кори, - велела мне мама, и я исполнил ее  приказ,  хотя
отлично знал, какие важные вещи сейчас  будут  обсуждаться.  -  Да,  да,  -
сказала она снова, обращаясь уже к Элизабет  Сирс.  -  Тому  спится  сейчас
гораздо лучше, но он по-прежнему видит эти ночные кошмары.  Я  хочу  помочь
ему хоть как-то, но думаю, что он сам должен справиться с этим, вымести все
это из своего сознания.
     - Я знаю, что шериф забросил это дело...
     -  Прошло  уже три недели, но до сих пор расследование не дало никаких
результатов. Джей-Ти в пятницу сказал Тому, что оповестит все округа нашего
штата,  а  также Джорджию и Миссисипи, но так и не разобрался с этим делом.
Словно  тот  мужчина  в  утонувшем  автомобиле  прилетел  к  нам  с  другой
планеты...
     - Мне становится зябко от таких мыслей...
     - Но вот еще что, - проговорила моя мама и тяжело вздохнула. -  Том...
изменился.  Это  меня  волнует  больше,  чем  всякие  там  ночные  кошмары,
Элизабет, - она повернулась в сторону кухонной кладовой и отошла к ней, так
далеко, как позволял провод, чтобы  полностью  исключить  отцу  возможность
услышать их разговор. - Он стал тщательно следить за тем, чтобы  запирались
все замки и двери, тогда как раньше он  вообще  не  заботился  ни  о  каких
запорах. Пока это не произошло, мы в большинстве случаев вообще не запирали
двери, как и все в нашем городе. Теперь же Том  встает  два  или  три  раза
каждую ночь, чтобы проверить надежность запоров. А  на  прошлой  неделе  он
вернулся с работы, и на его ботинках была красная грязь, хотя  в  тот  день
никакого дождя не было. Я подозреваю, что он снова ходил к озеру.
     - Но зачем?
     - Не знаю. Прогуляться и подумать, быть может. Я помню, что когда  мне
было всего девять лет, у меня был рыжий кот, которого раздавило  грузовиком
прямо перед нашим домом. Кровь Калико была заметна на  мостовой  в  течение
долгого времени. Это место притягивало меня.  Я  ненавидела  то  пятно,  но
регулярно подходила туда, что  бы  увидеть,  где  погиб  Калико.  Я  всегда
думала, что, может быть, найду там что-то, что поможет  мне  оживить  моего
кота. Или, возможно, до того случая мне казалось, что все  на  нашей  земле
живут вечно и не могут умереть или погибнуть. -  Она  помедлила,  глядя  на
карандашные пометки на двери, которые отмечали прогресс в моем росте.  -  Я
думаю, что теперь у Тома на душе много накопилось...
     Их разговор скатился именно на эту тему, потому что  главным  событием
по-прежнему было происшествие на озере Саксон. Я  смотрел  вместе  с  отцом
бейсбольный матч, но заметил,  что  он  периодически  сжимает  и  разжимает
правую руку, словно пытается одновременно схватить кого-то  и  освободиться
от чьей-то хватки. Потом подошло время уходить, и я собрал  пижаму,  зубную
пасту и щетку, пару чистых носков  и  трусы,  а  потом  сложил  это  все  в
просторный школьный ранец. Отец велел мне быть осторожнее, а мама  пожелала
хорошенько повеселиться, но вернуться утром домой перед уходом в  школу.  Я
потрепал Рибеля по загривку и швырнул ему палку, чтобы он за ней  погнался,
потом вскарабкался на свой раздолбанный велик и отъехал от дома.
     Бен жил от меня не слишком далеко, всего в какой-то полмили от  нашего
дома в глухом конце Дирман-стрит. На  Дирман-стрит  я  поехал  неторопливо,
потому что на пересечении Дирман и Шэнтак стоял дом из  серого  камня,  где
жили всем известные братья Брэнлины,  одному  из  них  было  тринадцать,  а
другому -  четырнадцать,  они  красили  под  блондинов  волосы  и  находили
наслаждение в процессе разрушения. Они частенько колесили по своему  району
на двух черных велосипедах, напоминая при этом стервятников,  кружащихся  в
воздухе в поисках свежего мяса. Я слышал однажды от Дэви  Рэя  Колана,  что
Брэнлины на своих быстроходных черных велосипедах  могли  обгонять  машины;
кроме того, он сам явился свидетелем, как однажды Гоча  Брэнлин  на  словах
послал собственную мать в  некое  очень  плохое  место.  Гоча,  старший  из
братьев, и Гордо были похожи на "черную чуму": можно было только надеяться,
что они не нападут на вас,  но  если  уж  они  нападали,  то  убежать  было
невозможно.
     До сих пор я был для них слишком незначительным, чтобы  испытывать  на
мне свою подлость и коварство. Я надеялся и в дальнейшем держаться  от  них
подальше.
     Дом Бена во многом напоминал мой собственный. У  Бена  был  коричневый
пес по кличке Тампер, который выскочил  с  передней  веранды  дома  и  лаем
приветствовал мое прибытие. Бен вышел из  дома,  чтобы  встретить  меня,  а
миссис Сирс поздоровалась со мной и спросила, не хочу ли я выпить стаканчик
пива. У нее были темные волосы и очень милое лицо, однако зад ее был  похож
на два  огромных  арбуза.  Внутри  дома  мистер  Сирс  вышел  из  столярной
мастерской, которая находилась в подвале, чтобы немного поговорить со мной.
Он был крупным, почти круглым мужчиной,  его  лицо  с  тяжелым  подбородком
румянилось  под  коротко  стрижеными  ежиком  волосами.  Мистер  Сирс   был
жизнерадостным человеком, с его лица не сходила усмешка, стружки  цеплялись
за  его  клетчатую  рубашку.  Он  рассказал  мне  какую-то   шутку   насчет
баптистского священника и туалета во дворе, суть которой я так и не  понял,
но сам он рассмеялся и попытался намеками объяснить соль анекдота, пока Бен
не сказал:
     - Ну, папа! - словно он слышал эту глупую шутку уже дюжину раз.
     Я распаковал  свой  ранец  в  комнате  Бена,  где  у  него  находилась
своеобразная  коллекция  фотографий   с   автографами   игроков   различных
бейсбольных команд, бутылочных крышек и осиных гнезд. Когда я управился  со
своим ранцем, Бен уселся на покрывало кровати, на котором во весь рост  был
изображен Супермэн.
     - Ты рассказал предкам о фильме?
     - Нет, а ты?
     - Ну... - он выдернул торчавшую из лица Супермэна ниточку. -  Как  это
ты не рассказал?
     - Не знаю. Как это ты не рассказал?
     Бен пожал плечами, но мысли внутри его головы работали:
     - Думаю, - ответил он, - что это было слишком ужасным, чтобы  об  этом
рассказывать...
     - Да-а...
     - Я даже выходил на задний двор нашего дома, - продолжал Бен. -  Песка
там нет. Только камень, сплошной камень...
     Мы оба сошлись на том, что марсианам придется довольно нелегко - когда
они начнут сверлить туннели в сплошной каменной породе холмов,  на  которых
стоит Зефир, если вдруг заявятся сюда. Потом Бен открыл картонную  коробку,
где у него хранилась коллекция оберток и вкладышей от жвачек, и показал мне
набор вкладышей из серии о Гражданской Войне, на  которых  были  изображены
кровавые картинки застреленных, проколотых штыками и разорванных  пушечными
ядрами парней, и мы стали придумывать свои истории по каждой картинке, пока
его мама не позвонила в  колокольчик,  оповещая  всех,  что  настало  время
жареных цыплят.
     После ужина и великолепного пирога, испеченного миссис  Сирс,  который
все мы запивали молоком с фермы "Зеленый Луг", мы стали  играть  в  скрабл.
Родители Бена играли на пару,  и  мистер  Сирс  время  от  времени  пытался
использовать слова собственного сочинения, которые  в  словаре  найти  было
нельзя. Миссис Сирс сказала, что он такой же  ненормальный,  как  мартышка,
одержимая чесоткой, но при этом  лишь  по-доброму  ухмылялась,  слушая  его
забавные словечки, как, впрочем, и я.
     - Кори? - обратился он ко мне. - А слыхал ты историю о  трех  монахах,
которые захотели попасть на небеса?  -  но  прежде  чем  я  успел  ответить
отрицательно, он уже принялся рассказывать очередную хохму.  Казалось,  ему
нравилось рассказывать анекдоты о монахах и священниках, и мне вдруг  стало
интересно, что бы мог подумать об этих анекдотах его преподобие отец  Ловой
из методистской церкви?
     Было уже почти восемь, когда мы начали вторую игру, но вдруг Тампер на
веранде залаял, а спустя несколько секунд раздался стук в дверь.
     - Я открою, - сказал мистер Сирс. Он отворил дверь жилистому,  немного
тучному мужчине в джинсах и в рубашке с  красными  клеточками.  -  Здорово,
Донни, - приветствовал его мистер Сирс. - Ну, заходи-заходи, неудачник!
     Миссис Сирс  пристально  посмотрела  на  своего  мужа  и  на  мужчину,
которого звали Донни. Я заметил, как напряглось ее лицо.
     Донни вполголоса сказал что-то мистеру Сирсу, а тот потом обратился ко
всем нам:
     - Мы с Донни некоторое время посидим на  веранде  и  поговорим,  а  вы
можете продолжать игру.
     - Дорогой? - миссис Сирс изобразила на своем лице улыбку, но я мог  бы
сказать, что улыбка эта больше напоминала зевок. - Мне же нужен напарник...
     Стеклянная дверь за его спиной закрылась.
     Миссис Сирс довольно долго  сидела,  тупо  глядя  на  закрытую  дверь.
Улыбка сошла с ее лица.
     - Мамочка? - сказал Бен. - Твоя очередь.
     - Хорошо, - она попыталась сосредоточить свое внимание на  скрабле.  Я
мог с уверенностью сказать, что она честно пыталась это сделать,  насколько
могла, но взгляд ее снова  и  снова  возвращался  к  двери  с  армированным
стеклом, ведущей на веранду. Там снаружи, на веранде, мистер Сирс и мужчина
по имени Донни сидели на раскладных стульях. Разговор у  них,  по-видимому,
был обстоятельный и серьезный.
     - Хорошо, - повторила мама Бена. - Теперь дайте  мне  подумать,  дайте
минуточку, чтобы собраться с мыслями...
     Прошло уже больше минуты. В некотором отдалении залаяла собака.  Затем
еще две. Вот и Тампер  возвысил  голос.  Миссис  Сирс  все  еще  мучительно
пыталась сделать выбор, когда дверь вдруг настежь распахнулась.
     - Эй, Элизабет! Бен! Выходите, быстрее!
     - Что такое, Сэм? Что...
     - Да просто быстрее сюда! - проревел он, и, конечно, мы все  выскочили
из-за стола, чтобы посмотреть, в чем дело.
     Донни  стоял  во  дворе,  глядя  на  запад.  Соседские  собаки  изошли
неистовым лаем. В окнах других домов  зажигались  огни,  люди  выходили  на
веранды посмотреть, в чем же причина такого переполоха. Мистер Сирс  указал
туда, куда смотрел Донни:
     - Кто-нибудь из вас видел когда-нибудь подобное?
     Я взглянул наверх. То же сделал и Бен, и я услышал,  как  он  чуть  не
задохнулся от волнения, словно ему крепко дали под дых.
     Это пришло из ночного неба,  словно  сойдя  со  звездного  полога  над
нашими  головами.  Сияющий  раскаленный  предмет,  распространяющий  вокруг
огненные лучи, отмечавшие его полет, оставляя в темноте дымящиеся  огненные
дорожки.
     В это мгновение сердце мое чуть не взорвалось. Бен сделал шаг назад  и
наверняка упал бы, если бы не оперся на одно из  бедер  своей  мамы.  Своим
безумно молотящим сердцем я чувствовал, что сейчас по всему Зефиру те дети,
которые были сегодня в кинотеатре "Лирик", точно  так  же  задирали  головы
вверх и смотрели на небо, чувствуя, как ужас  вырывается  через  их  крепко
стиснутые зубы.
     Я был  на  грани  того,  чтобы  намочить  штаны.  Каким-то  образом  я
сдерживал жидкость в мочевом пузыре, однако эта угроза еще не миновала.
     Бен зарыдал. Он издавал приглушенные звуки и хрипел сквозь слезы:
     - Это... это... это.
     - Комета! - закричал вдруг мистер Сирс. - Смотрите, как она падает!
     Донни хмыкнул и сунул зубочистку в уголок рта. Я взглянул на него и  в
свете, который падал на двор с веранды, увидел его грязные ногти.
     Оно падало по длинной медленной спирали, окруженное снопами и  лентами
искр, разлетающихся во все стороны. Оно падало совершенно бесшумно,  однако
повсюду люди кричали другим людям, чтобы те посмотрели на небо, все  собаки
дружно  заливались  лаем  и  рычали,  и  от  этих  звуков  по  спине  вдоль
позвоночника полз холодок.
     - Упадет где-то между нами  и  Юнион-Тауном,  -  заключил  Донни.  Его
голова склонилась вбок, лицо было угрюмым, а волосы казались  скользкими  и
сальными, как от бриллиантина. - Падает-то как, сукин сын!
     Между Зефиром и Юнион-Тауном лежало примерно восемь миль холмов, лесов
и  болот,  через  которые  пробиралась  река  Текумса.  "Это   все   станет
территорией  марсиан,  если  вторжение  произойдет,"  -  подумал  я   -   и
почувствовал, что все мои мозговые извилины гудели словно пожарная тревога.
Я взглянул на Бена: его глаза,  казалось,  вылезали  из  орбит  от  прущего
изнутри чистого страха. Единственной вещью, о которой я смог  подумать  при
взгляде на огненный шар у нас над головами, была голова в  виде  стеклянной
чаши, с щупальцами и дьявольским лицом слегка восточно-азиатского  типа.  Я
едва смог сделать шаг - настолько ослабели у меня ноги.
     - Эй, Сэм? - голос Донни был низким и тягучим, к тому же он  продолжал
жевать зубочистку. - Как насчет того, чтобы отыскать эту  штуковину?  -  Он
повернулся к мистеру Сирсу. Его нос был плоским, словно когда-то его  вбили
внутрь огромным кулаком. - Что скажешь на это, Сэм?
     - Ага! - ответил он. - Отлично,  мы  поохотимся  за  ней  там!  Найдем
место, где она свалится!
     - Нет, Сэм! - сказала миссис Сирс. В ее голосе заметно ощущалась нотка
мольбы. - Останься сегодня со мной и с мальчиками!
     - Это же комета, Элизабет! - объяснил он, ухмыльнувшись.  -  Часто  ли
тебе приходилось охотиться за кометами?
     - Пожалуйста, Сэм, - она схватила его  за  предплечье.  -  Останься  с
нами. Хорошо? - Я видел, как сжались ее пальцы.
     - Ну же! - Челюстные мускулы Донни  сокращались,  когда  он  пожевывал
зубочистку. - Мы теряем время...
     - Да! Время уходит, Элизабет! - мистер Сирс убрал ее руку. - Я  только
возьму куртку! - он помчался по ступенькам, затем через веранду в  дом.  Не
успела стеклянная дверь захлопнуться, как Бен побежал вслед за отцом.
     Мистер Сирс направился в спальню, которую они делили вместе  с  женой,
открыл шкаф, взял коричневую поплиновую куртку и натянул ее на себя.  Потом
дотянулся до самой верхней полки шкафа, его рука  стала  нащупывать  что-то
под красным одеялом. Когда мистер Сирс вытащил оттуда  руку,  Бен  вошел  в
комнату и успел заметить блеск металла в пальцах своего отца.
     Бен  прекрасно  понял,  что  это  было.  Он   знал,   для   чего   это
предназначалось.
     - Папа? - позвал он. - Пожалуйста, останься дома...
     - Эх, парень! - его отец  обернулся  к  нему  и  усмехнулся,  а  потом
засунул металлический предмет внутрь куртки и застегнул ее на молнию.  -  Я
собираюсь вместе с мистером Блэйлоком посмотреть, где  упадет  эта  комета.
Долго не задержусь, и потому не хочу слышать никаких возражений...
     Бен встал в дверном проходе, между комнатой и внешним миром, куда  так
стремился сейчас его отец. Он словно бы преграждал ему путь в огромный  мир
по ту сторону двери. Его глаза были мокрыми и испуганными:
     - Могу я пойти вместе с тобой, пап?
     - Нет, Бен. Не в этот раз. Мне надо спешить...
     - Разреши мне пойти с тобой. Ладно? Я не буду мешать. Хорошо?
     - Нет, сынок, - мистер Сирс поднял руку и похлопал Бена по плечу. - Ты
должен остаться здесь вместе с мамой  и  Кори.  -  Хотя  Бен  упрямо  стоял
посреди дороги, отец легонько  отодвинул  его  рукой.  -  Будь  же  хорошим
мальчиком, Бен...
     Бен сделал еще одну попытку задержать отца, схватив его  за  пальцы  и
пытаясь остановить:
     - Не ходи, папочка! - закричал он. - Не ходи! Ну пожалуйста, не ходи!
     - Бен, не веди себя как малое дитя. Дай мне пройти, сынок...
     - Нет, мистер, - ответил Бен. Влага из глаз стекала вниз по его пухлым
щекам. - Не дам...
     - Я  только  посмотрю,  где  упадет  комета.  Я  всего  лишь  отлучусь
ненадолго...
     - Если  ты  уйдешь...  если  ты  сейчас  уйдешь,  -  горло  Бена  было
напряженным от переживаний и эмоций, поэтому он с трудом выдавливал из себя
слова. - То вернешься измененным...
     - Идем же, Сэм! - закричал с веранды Донни Блэйлок. - Время не ждет.
     - Бен? - строго обратился к мальчику мистер Сирс. - Я иду  с  мистером
Блэйлоком. Веди себя как мужчина.  -  Он  высвободил  свои  пальцы,  и  Бен
уставился на него с выражением отчаяния и страха в глазах. Его отец  провел
рукой по стриженным волосам сына. - Я принесу тебе от нее кусочек,  хорошо,
тигренок?
     - Не ходи, - выдавил из себя рыдающий тигр.
     Его отец повернулся к нему спиной  и  направился  к  стеклянной  двери
веранды, за которой его ждал Донни Блэйлок. Я по-прежнему  стоял  вместе  с
миссис Сирс во дворе и наблюдал за последними  секундами  полета  пылающего
нечто над поверхностью земли. Миссис Сирс сказала:
     - Сэм? Не делай этого, - однако голос ее  оказался  настолько  слабым,
что с ним не посчитались, попросту не заметив его. Мистер  Сирс  ничего  не
сказал жене, а направился вслед за своим приятелем к  темно-синему  "Чеви",
припаркованному у обочины. На  месте  антенны  свисал  какой-то  непонятный
отросток, а вся правая задняя  часть  машины  была  сильно  помятой.  Донни
Блэйлок ударил ногой по  колесу,  потом  уселся  за  руль,  а  мистер  Сирс
разместился с ним рядом. "Чеви" завелся с  таким  звуком,  словно  выпалила
пушка, выпустив при этом густой черный выхлоп.  Когда  машина  тронулась  с
места, я услышал  смех  мистера  Сирса,  словно  он  только  что  рассказал
очередной анекдот про священника. Донни Блэйлок,  похоже,  вовсю  давил  на
педаль газа, потому что шины  визжали,  пока  машина  выбиралась  к  началу
Дирман-стрит.
     Потом я снова взглянул в сторону запада и увидел, как пылающий предмет
исчез  где-то   за   холмами,   покрытыми   лесами   и   всяческой   другой
растительностью. Сияние этого предмета билось  в  темноте  словно  ритмично
сокращавшееся сердце. Оно падало на землю в каком-то диком и глухом  месте.
К тому же, здесь в окрестностях и в помине не было песка.  Я  подумал,  что
марсианам предстоит тяжелая работенка - пробиваться под землей через  толщу
грязи и корней сорняков и деревьев.
     Я услышал, как хлопнула дверь, повернулся и увидел Бена, стоявшего  на
веранде. Он вытирал глаза  тыльной  стороной  ладони,  затем  уставился  на
дорогу через Дирман-стрит, словно мог следить за  движением  "Чеви",  но  к
тому времени машина уже свернула направо, на  улицу  Шэнтак,  и  исчезла  с
глаз.
     Где-то вдалеке, возможно,  в  Братоне,  собаки  продолжали  скулить  и
лаять. Миссис Сирс сделала глубокий и длительный выдох, а потом  обратилась
к нам с Беном:
     - Пойдемте в дом, - проговорила она с видимым трудом.
     Глаза Бена были все еще затуманены  слезами,  но  он  уже  не  плакал.
Казалось, ни у кого уже не было желания заканчивать нашу партию  в  скрабл.
Миссис Сирс снова обратилась к нам:
     - Почему бы вам не поиграть в твоей комнате,  Бен?  -  И  он  медленно
кивнул, глаза его смотрели так, словно он  только  что  получил  тяжелейший
удар по голове. Миссис Сирс пошла на кухню, где включила  воду.  В  комнате
Бена я сел прямо на пол, разглядывая вкладыши о Гражданской  Войне,  а  Бен
застыл у окна.
     Я мог с уверенностью сказать, что он страдает. Прежде я никогда еще не
видел его в таком состоянии, и мне следовало хоть что-то сказать.
     - Не беспокойся, - сказал я Бену. - Это не  марсиане.  Просто  метеор,
вот и все...
     Он не ответил.
     - Метеор - это всего лишь большой раскаленный камень,  -  продолжал  я
свою успокоительную тираду. - Внутри него нет никаких марсиан...
     Бен хранил молчание. Его все еще одолевали мысли.
     - С твоим отцом все будет  в  порядке,  он  вернется,  -  продолжал  я
успокаивать Бена.
     Бен заговорил, голосом, ужасным в своем спокойствии:
     - Он вернется, но вернется измененным.
     - Нет, это не так. Слушай... там же было всего  лишь  кино.  Оно  было
снято режиссером... - Я подумал, что говорю так потому, что и  сам  пытаюсь
избавиться  от  чего-то  в  своей  душе,  и   это   казалось   одновременно
болезненным, жалостливым и приятным.  -  Слушай,  ведь  на  самом  деле  не
существует такой машины, которая вырезала бы марсианские  знаки  на  шее  у
людей; нет на самом деле огромной марсианской головы  в  стеклянном  шлеме.
Все это выдумано создателями фильма. Не нужно этого бояться. Понимаешь?
     - Он вернется измененным, - упрямо повторил Бен.
     Я продолжал  пытаться  говорить  с  ним,  но  ничто  из  того,  что  я
произносил, не могло заставить его поверить во что-то другое.  Миссис  Сирс
вошла  в  комнату,  и  ее  глаза  тоже  выглядели  какими-то   опухшими   и
потускневшими, как и у Бена. Однако ей удалось бодро улыбнуться,  и  улыбка
эта словно бритвой резанула по моему сердцу. Она сказала:
     - Кори? Не хочешь ли ты первым принять ванну?
     Мистер Сирс к десяти часам, когда его жена выключила  в  комнате  Бена
свет, так и не появился дома. Я лежал  рядом  с  Беном  под  накрахмаленной
простыней  и   прислушивался   к   звукам   ночи.   Несколько   собак   еще
переговаривались друг  с  другом  то  тут,  то  там,  вероятно  обмениваясь
впечатлениями о прошедшем дне, и всякий раз  Тампер  при  этом  тихо  рычал
что-то в ответ.
     - Бен? - прошептал я. - Ты не спишь? - Он ничего  не  ответил,  но  по
прерывистости его дыхания я понял, что он не спал. - Не волнуйся, -  сказал
я. - Ладно?
     Он перевернулся на живот и уткнулся лицом в подушку.
     Наконец меня понесло по волнам сна. Удивительно, но  мой  сон  не  был
связан ни с марсианами,  ни  с  зияющими  ранами  на  чьих-то  облюбованных
марсианами шеях. В моем сновидении мой отец плыл к тонущему автомобилю,  но
когда его голова погружалась под  воду,  то  больше  уже  не  всплывала  на
поверхность. Я стоял на красном утесе перед озером и звал его,  пока  Лэнни
не подошла ко мне словно белый туман и не взяла мою  руку  в  свою  влажную
ладонь. И когда она повела меня прочь от озера, я услышал, как где-то вдали
меня звала мама, а на лесной опушке стояла фигура в  плаще,  полы  которого
развевались на ветру.
     Резкий толчок разбудил меня.
     Я открыл глаза, мое сердце бешено колотилось. Что-то разбилось, и звук
этот заполнил мое сознание, проник внутрь моей головы. Все  огни  были  еще
погашены,  снаружи  по-прежнему  царствовала  ночь.  Я  протянул   руку   и
дотронулся до Бена,  который  все  еще  лежал  рядом  со  мной.  Он  тяжело
вздохнул, словно мое прикосновение до смерти напугало его. Я услышал  рокот
двигателя и выглянул в окно в сторону Дирман-стрит,  чтобы  увидеть  задние
огни "Чеви" Донни Блэйлока, отъезжающего прочь от дома.
     Дверь веранды, догадался я. Ее стук и разбудил меня.
     - Бен? - глухо сказал я, мой язык еле ворочался  от  еще  не  ушедшего
полностью сна. - Твой папа пришел домой!
     Что-то грохнуло у входной двери. Казалось, что от этого удара весь дом
задрожал.
     - Сэм? - это был голос миссис Сирс, несколько визгливый. - Сэм?
     Я выскользнул из кровати, но Бен по-прежнему лежал. Думаю,  он  просто
смотрел в потолок. Я прошел в темноте по коридору, доски пола скрипели  под
моими ногами. В темноте я наткнулся на миссис Сирс, которая стояла как  раз
там, где был проход из коридора в большую комнату. Света нигде не было.
     Я услышал ужасное хриплое дыхание.
     Это был звук, который, как я думал, могли бы издавать марсиане,  когда
их инопланетные легкие вдыхали бы земной воздух.
     - Сэм? - спросила миссис Сирс. - Я здесь...
     - Здесь? - ответил хрипловатый голос. - Здесь... здесь... мать твою...
прямо здесь...
     Это был голос мистера Сирса, да, без сомнения это был его голос, но он
несколько отличался от его обычного голоса. Он был какой-то  измененный.  В
нем не чувствовалось ни капли юмора, как бывало  обычно,  когда  он  поздно
приходил домой или рассказывал свои  любимые  анекдоты  про  священников  и
монахов. Сейчас он был таким же натужным, как звук трубы.
     - Сэм, сейчас я включу свет...
     Клик, клик...
     И вот он показался из темноты.
     Мистер Сирс на четвереньках  стоял  на  полу,  крепко  упираясь  всеми
своими конечностями в дощатый пол, склонив голову так, что  одна  его  щека
терлась о ковер. Его лицо казалось каким-то непомерно  раздутым  и  мокрым,
глаза провалились куда-то в мясистые складки. Правое плечо на  куртке  было
запачкано землей, точно так же были запачканы и джинсы, словно он много раз
падал в лесу. Он моргнул на свет, серебристая слюна повисла на нижней губе.
     - Где она? - спросил он. - Ты ее видишь?
     - Она... возле твоей правой руки...
     Его левая рука начала шарить по полу.
     - Проклятая лгунья, - проговорил он вдруг.
     - У другой руки, Сэм, - устало сказала миссис Сирс.
     Его правая рука двинулась в сторону металлического предмета, лежавшего
возле нее. Это оказалась фляга с  виски,  которую  он  нащупал  пальцами  и
подкатил к себе поближе.
     Затем он  поднялся  на  колени  и  посмотрел  на  жену.  На  лице  его
проступила свирепость, он стал каким-то злым.
     - Не смей ничего мне говорить, - пробормотал он. - Не  смей  открывать
этот дерзкий губастый рот...
     Я отступил по коридору назад. С меня достаточно было видения чудовища,
выползавшего из своей прежней кожи.
     Мистер Сирс попытался подняться на  ноги.  Он  схватился  за  стол,  с
которого так  и  не  было  убрано  после  нашей  игры  в  скрабл,  и  буквы
рассыпались по полу, образовав мешанину  гласных  и  согласных.  Потом  ему
все-таки удалось подняться на ноги, отвинтить крышечку фляги и  приложиться
к горлышку.
     - Ступай в кровать, Сэм, - сказала миссис Сирс; это  было  произнесено
без какого-либо нажима и силы, словно  она  достаточно  хорошо  знала,  что
должно было за этим последовать.
     - Ступай в кровать! - грубо передразнил он. - Ступай в кровать! -  его
губы скривились. - Я не хочу в кровать, ты, толстожопая корова!
     Я увидел, как миссис Сирс задрожала, словно ее хлестнули кнутом.  Рука
ее потянулась ко рту:
     - О... Сэм, - зарыдала она, и по дому разнеслись ужасные звуки.
     Я еще немного отошел назад. А потом мимо меня  прошел  Бен  в  зеленой
пижаме, лицо его было непроницаемым, свободным от всякого выражения, однако
по щекам у него текли слезы.
     Это было похуже, чем в кино о чудовищах. Эти ужасы  не  соскакивают  с
экрана или со страниц книг, а внезапно приходят  в  дом,  запутывая  все  и
переворачивая вверх дном, ухмыляясь при этом, обладая обликом того, кого вы
очень и очень любите. Я был уверен, что в этот момент  Бен  скорее  был  бы
согласен взглянуть в лицо стеклянноголового  марсианина,  протягивающего  к
нему щупальцы, чем смотреть в покрасневшие пьяные глаза своего отца.
     - А-а, Бенни, мальчик! - сказал мистер Сирс. Он пошатнулся и схватился
за спинку стула. - Ха, ты знаешь, что с тобой произошло? Знаешь, что?  Твоя
лучшая часть так и осталась в том рваном презервативе, вот что случилось!
     Бен замер рядом с матерью. Какие бы чувства ни обуревали  его  сейчас,
на его лице их не было видно. Он наверняка знал, что именно  это  и  должно
было в итоге произойти, догадался я. Бен отлично знал, что  если  его  отец
отправлялся  куда-нибудь  с  Донни  Блэйлоком,  он  всегда  приходил  домой
измененным, но отнюдь не марсианами, а каким-нибудь самодельным пойлом.
     - Вы оба классно смотритесь. Только посмотрите на себя, - мистер  Сирс
сделал попытку завинтить крышку фляги, но ему не удалось даже приложить  ее
к нужному месту. - Стоите там, открыв ваши дерзкие рты. И ты  находишь  это
забавным, мой мальчик, а?
     - Нет, мистер...
     - Да, ты находишь это забавным! Ты ждешь не дождешься  момента,  чтобы
посмеяться надо мной и рассказать всем об этом,  разве  не  так?  Где  этот
парень Мэкинсонов? Э-э-эй! - он заметил меня, стоявшего сзади в коридоре, и
я вздрогнул. - Ты можешь сказать этому проклятому молочнику,  твоему  отцу,
пусть отправляется прямиком в ад, к чертям собачьим. Слышишь меня?
     Я кивнул, и его внимание переместилось в сторону от моей персоны.  Это
было вовсе не тем, что  в  действительности  хотел  говорить  мистер  Сирс.
Грубым и кровожадным  сделала  его  фляга,  которая  выкручивала  и  давила
изнутри  его  душу  до  тех  пор,  пока  голос  его  не  начал  кричать  об
освобождении.
     - Что ты там сказала? - он пристально посмотрел на  миссис  Сирс,  его
веки набухли и отяжелели. - Что ты сейчас говоришь?
     - Я... я ничего не говорила.
     Он бросился на нее  как  разъяренный  бык.  Миссис  Сирс  закричала  и
отступила назад, но он схватил ее одной рукой за полы халата, отведя другую
руку, с флягой, назад, словно собирался ударить ее по лицу.
     - Да-а, ты сказала! - закричал он с ликованием. - И не заговаривай мне
зубы!!
     - Папочка, нет! - взмолился Бен и, обхватив обеими руками бедра  отца,
повис на них всем своим весом. Так все и застыло, момент растянулся: мистер
Сирс, собирающийся ударить свою жену; я, стоящий в шоке  в  коридоре;  Бен,
схвативший отца за ноги. Впечатляющая немая сцены.
     Губы миссис Сирс задрожали. Обращаясь к  фляге,  которая  изготовилась
стукнуть ее по лицу, она проговорила:
     - Я... сказала... что мы оба любим тебя и что... мы  хотим,  чтобы  ты
был счастлив. Вот и все, - слезы тонкими струйками потекли у нее из глаз. -
Вот и все. Просто счастлив...
     Он ничего не сказал. Глаза его закрылись, а потом он с  явным  усилием
открыл их.
     - Счастлив, - прошептал он. Теперь Бен зарыдал, его лицо  уткнулось  в
бедро отца, костяшки пальцев побелели от напряжения.  Мистер  Сирс  опустил
руку и отпустил халат жены. - Счастлив. Вот видишь, я  счастлив.  Посмотри,
как я улыбаюсь...
     Лицо его при этом не изменилось.
     Он стоял, тяжело и прерывисто  дыша,  рука  с  зажатой  в  ней  флягой
бессильно повисла вдоль бока. Сначала он повернулся в одну сторону, потом в
другую, но, казалось, так и не смог решить, какой путь избрать.
     - Почему бы тебе не сесть, Сэм? - спросила миссис Сирс. Она шмыгнула и
вытерла мокрый нос. - Хочешь, я помогу тебе, а?
     - Да... Помоги, - он утвердительно кивнул.
     Бен отпустил его, а миссис Сирс повела  мужа  к  стулу.  Он  бессильно
плюхнулся на него, словно был не человеком,  а  огромным  ворохом  грязного
белья. Затем посмотрел на противоположную стену, и рот его приоткрылся. Она
пододвинула другой стул и села рядом с мужем. В  комнате  витало  ощущение,
будто только что прошла гроза. Она могла,  конечно,  еще  вернуться,  может
быть, несколькими ночами позже, но сейчас она ушла.
     - Мне кажется, - он остановился, словно бы потерял нить того, о чем он
собирался сказать, и несколько раз моргнул, отыскивая нужные слова.  -  Мне
кажется, я веду себя не очень хорошо, - наконец проговорил он.
     Миссис Сирс осторожно положила себе на плечо  его  голову.  Он  крепко
зажмурил глаза, грудь его приподнялась, а потом он начал плакать, и я вышел
из их дома прямо в ночь, одетый в одну пижаму, потому что это было для меня
слишком тяжело - продолжать оставаться, чужаку, в такую минуту в  доме  при
виде их личной боли. Я уселся на ступеньках веранды. Тампер  обежал  вокруг
меня и уселся рядом, а потом лизнул мою руку. Я почувствовал, что  оказался
очень далеко от своего дома, хотя наши улицы располагались почти рядом.
     Бен знал. Какая смелость  наверняка  понадобилась  ему,  чтобы  лгать,
притворяясь в постели спящим. Он  знал  об  этом,  когда  далеко  заполночь
хлопнула входная дверь, когда захватчик, находившийся прежде внутри  фляги,
смог попасть в дом. Знание этого и безысходное ожидание наверняка приносили
Бену невероятные мучения и страдания.
     Через некоторое время Бен тоже  вышел  наружу  и  уселся  со  мной  на
ступеньках. Он спросил, все ли у меня в порядке, и я  ответил,  что  да.  Я
спросил его, все ли у него в порядке, и он  ответил  мне  то  же  самое.  Я
поверил ему. Он научился жить со всем этим, и хотя все это было ужасно,  он
справлялся с этим так, как только мог.
     - У моего папы бывают такие  периоды,  -  объяснил  он.  -  Иногда  он
говорит очень плохие вещи, но ничего не может с собой поделать...
     Я кивнул в знак понимания.
     - Он не думал так, когда говорил о твоем отце. Ты не должен ненавидеть
его, слышишь?
     - Нет, - согласился я. - Я понимаю и не виню его.
     - Ты ведь не ненавидишь меня, а?
     - Нет, - ответил я ему. - Я никого не ненавижу, я всех люблю.
     - Ты действительно хороший друг, - сказал Бен и положил  руку  на  мое
плечо, потом обнял меня.
     Миссис Сирс вышла и принесла нам плед. Он был красным. Мы сидели там и
смотрели, как звезды медленно изменяли свое положение  на  небе,  и  совсем
скоро начали щебетать первые предвестники утра - птицы.
     За завтраком у нас была горячая овсяная каша и  булочки  с  клубникой.
Миссис Сирс сказала, что мистер Сирс еще спит и, вероятно, проспит  большую
часть дня, и не буду ли я так любезен, чтобы попросить свою маму  позвонить
ей, чтобы они могли побеседовать. Одевшись и  упаковав  в  ранец  все  свои
вещи, я поблагодарил миссис  Сирс  за  радушный  прием  и  за  великолепное
угощение, а Бен сказал, что встретится со мной в школе завтра. Он  проводил
меня до моего велосипеда, и  мы  поговорили  немного  о  нашей  бейсбольной
команде  младшей  лиги,  которая  скоро  должна  была   начать   выступать.
Бейсбольные соревнования начинались как раз в это время года.
     Никогда больше между собой мы не упоминали о том фильме, о  марсианах,
замышляющих покорить Землю город за городом, семью за  семьей.  Потому  что
оба мы уже сталкивались с захватчиком лицом к лицу.
     Было воскресное утро. Я ехал к дому, а  когда  оглядывался  в  сторону
тупика, которым оканчивалась Дирман-стрит, мой друг все  еще  стоял  там  и
махал мне рукой...



                          Глава 4. Осы на Пасху.

     Метеор,  как  выяснилось,  при  падении  из  космического пространства
должен  был  сгореть  почти  без остатка. Сосны занялись огнем там, куда он
упал, но к вечеру в воскресенье пошел дождь, который и расправился с огнем.
В понедельник утром, когда в школе прозвенел звонок на уроки, дождь все еще
шел,  и шел потом в течение всего серого дня. На следующее воскресенье была
Пасха, и мама говорила, что надеется, вопреки предсказаниям синоптиков, что
дождь   не   испортит  праздничного  пасхального  шествия,  которое  обычно
устраивалось на Мерчантс-стрит.
     Рано утром в Страстную Пятницу, где-то  с  шести  или  около  того,  в
Зефире обычно начинался парад несколько  иного  свойства.  Он  начинался  в
Братоне возле маленького каркасного дома,  окрашенного  бордовой,  а  также
всевозможными оттенками оранжевой, красной и золотистой красок.  Процессия,
состоящая обычно из негров-мужчин в черных костюмах и в белых  рубашках,  с
галстуками, начинала свой  путь  от  того  дома,  сопровождаемая  некоторым
количеством женщин и детей в траурных одеяниях, шедших  в  хвосте  колонны.
Двое мужчин несли барабаны и отбивали на них медленный мерный ритм  в  такт
своим шагам. Процессия держала путь через  железнодорожные  пути,  затем  к
центру города по Мерчантс-стрит, но во время этого хода никто  между  собой
не разговаривал. С тех пор как это стало регулярным событием, проводившимся
в Страстную Пятницу каждый год, многие жители  Зефира  торопились  покинуть
свои дома, чтобы постоять на тротуаре и понаблюдать за происходящим, причем
именно  среди  белых  представителей  человеческой   популяции   наблюдался
повышенный интерес ко всем событиям такого рода. Моя  мама  была  одним  из
таких любопытствующих наблюдателей, а папа как правило в такое время был на
работе. Я обычно тоже ходил с ней, потому что меня захватывало происходящее
там, как и любого другого человека, стоявшего в этой толпе.
     Три негра, которые  возглавляли  процессию,  несли  в  руках  дерюжные
мешки. Вокруг их  шей,  свисая  поверх  галстуков,  болтались  ожерелья  из
янтарных бусин, костей цыплят  и  раковин  речных  мидий.  На  этот  раз  в
Страстную Пятницу улицы были мокрыми  и  моросил  противный  дождь,  однако
участники этого шествия шли без  зонтиков.  Они  не  разговаривали  друг  с
другом, а также не заговаривали во время хода ни с кем из зрителей, теми из
них, кто набирался нахальства заговорить с  ними.  Где-то  в  центре  этого
шествия я увидел мистера Лайтфута, но он, хотя  знал  в  нашем  городе  все
белые лица, не смотрел ни направо, ни налево, уставив взгляд  строго  перед
собой в затылок мужчины, который шел в процессии перед ним. Маркус Лайтфут,
внесший неоценимый вклад в дело  сближения  общин  Братона  и  Зефира,  был
мастером на все руки, способным починить  любую  вещь,  которую  когда-либо
изобретал мозг человека, и обладал умением заниматься вообще любой  работой
не покладая рук. Я узнал мистера Денниса, работавшего сторожем в  начальной
школе. Узнал миссис Велведайн, что работала в столовой при нашей церкви,  и
узнал миссис  Перл  из  пекарни  на  Мерчантс-стрит,  которая  всегда  была
смешливой и веселой. Впрочем, сегодня она была  воплощением  серьезности  и
строгости, и ее голову прикрывала от дождя прозрачная шапочка.
     Следуя в самом хвосте процессии,  даже  позади  женщин  и  детей,  шел
мужчина, высокий и худой, одетый в смокинг и с цилиндром на голове. Он  нес
маленький барабан, и его рука, облаченная в  черную  перчатку,  ударяла  по
нему в ритм хода всей процессии. Именно как раз для того, чтобы  посмотреть
на этого мужчину и его жену, многие и покинули свои дома в  это  пасмурное,
довольно холодное весеннее утро.  Жена  его  должна  была  прибыть  немного
позднее. А пока он шел один, и выражение его лица было подавленным.
     Мы называли его Человек-Луна, а настоящее его имя не  знал  никто.  Он
был очень стар, но насколько стар - сказать тоже  было  невозможно,  потому
что никто этого не знал. Его очень редко можно было  увидеть  за  пределами
Братона за исключением данной церемонии, так  же,  как  и  его  жену.  Либо
дефект от рождения, либо какая-то кожная болезнь перекрасила  одну  сторону
его вытянутого узкого лица,  сделав  ее  бледно-желтой,  тогда  как  другая
сторона оставалась черной как смоль, и обе половины сходились  в  пятнистой
войне, граница которой шла от его лба вниз через  чуть  плосковатый  нос  и
терялась   на   подбородке,   заросшем   седой    бородой.    Человек-Луна,
человек-загадка, имел по паре часов на каждом запястье и распятие, висевшее
на цепочке у него на шее, размером в приличную свиную ляжку. Он был, как мы
предполагали, официальным распорядителем шествия,  какие  бывают  обычно  в
королевских церемониях.
     Шествие шаг за шагом продвигалось под непрерывный бой барабанов  через
Зефир к мосту через Текумсу, на  котором  обитали  горгульи.  Это  занимало
некоторое время, однако ради такого зрелища стоило опоздать  в  школу,  тем
более что в Страстную Пятницу школьные занятия начинались обычно уже  после
десяти.
     Когда три негра с дерюжными  мешками  дошли  до  середины  моста,  они
застыли там, неподвижные словно черные статуи.  Остальная  часть  процессии
подошла к ним почти вплотную, но так, чтобы не перегораживать проезд  через
мост, хотя шериф Эмори и  оградил  барьерчиками  с  мигающими  огнями  весь
маршрут шествия.
     В этот  момент  по  Мерчантс-стрит  из  Братона  медленно  проследовал
"Понтиак Боневиль" с откидным верхом, украшенный  от  капота  до  багажника
мерцающим искусственным хрусталем, двигаясь по  тому  же  маршруту,  что  и
процессия. Когда он достиг центра  моста  с  горгульями,  из  машины  вышел
водитель и отворил заднюю дверцу, а Человек-Луна подал руку своей  супруге,
помогая ей выбраться из кабины и встать на ноги.
     Прибыла Леди.
     Выглядела она худой словно тень и почти столь же темной.  У  ней  была
роскошная пушистая шевелюра седых волос, по-королевски длинная шея, а плечи
хрупкие, но прямые. На ней не было костюма неземной красоты, а лишь простое
черное платье с серебристым поясом, на ногах белые туфли,  а  на  голове  -
белая шляпа без полей и с вуалью.  Ее  белые  перчатки  доходили  почти  до
черных локтей. Когда Человек-Луна помог ей выйти из машины,  шофер  раскрыл
зонтик и поднял его над головой ее величества.
     Леди, как я уже говорил, было сто шесть лет от роду,  родилась  она  в
1858 году. Моя мама говорила, что Леди была  сначала  рабыней  в  Луизиане,
затем вместе со своей матерью перед  началом  Гражданской  Войны  бежала  в
болота. Она выросла и  воспитывалась  в  колонии  для  прокаженных,  беглых
преступников и рабов в  каком-то  захолустье  под  Новым  Орлеаном,  и  там
приобрела все то, что знала и имела сейчас.
     Леди была королевой, а королевством ее был Братон. Никто за  пределами
Братона и никто внутри его не знал ее  под  другим  именем,  кроме  "Леди",
насколько  мне  тогда  было  известно.  Имя  это  ей  подходило:  она  была
воплощением самой элегантности.
     Кто-то вручил ей колокольчик.  Она  взглянула  вниз,  на  вялую  бурую
речку, и стала медленно раскачивать колокольчик из стороны в сторону.
     Я знал, что она делала. Моя мама тоже знала это.  Все,  кто  наблюдал,
знали.
     Леди вызывала речное чудовище, обитающее на илистом дне.
     Я к тому времени ни разу  не  видел  это  чудовище,  которое  называли
Старым Моисеем. Однажды, когда мне было всего девять лет,  мне  показалось,
что я слышал, как Старый Моисей  призывал  кого-то  после  сильного  ливня,
когда воздух был таким же тяжелым, как вода. Это был низкий гул, похожий на
самый низкий бас, но не на бас церковного органа, а скорее  на  те  басовые
звуки, которые сначала чувствуют кости, а уже потом начинают  ощущать  уши.
Этот рев поднялся затем до хриплого рычания, которое  сводило  с  ума  всех
городских псов, но потом звук исчез,  словно  испарился  куда-то.  Все  это
длилось не более пяти-шести  секунд.  На  следующий  день  этот  звук  стал
предметом обсуждений в школе. Свисток паровоза, таково было мнение  Бена  и
Дэви Рэя. Джонни не сказал, что он думал обо всем этом. Мои  родители  дома
сказали, что это наверняка был звук проходящего мимо города поезда, но  как
стало потом известно, дождь размыл целую  секцию  железнодорожных  путей  в
двадцати милях от Зефира,  поэтому  в  те  дни  не  ходил  даже  скорый  до
Бирмингема.
     Такие вещи вызывают удивление.
     Однажды под мост с горгульями вынесло изуродованный труп  коровы.  Без
головы и кишок, как поведал  моему  отцу  мистер  Доллар,  снимая  в  своей
парикмахерской скальп с его головы. Двое мужчин, занимавшиеся ловлей  раков
на берегу реки почти за пределами Зефира, распространили по городу историю,
что по речному потоку плыл труп человека, грудь его  была  вскрыта,  словно
консервная банка, а руки и ноги неестественно вывернуты, однако  труп  этот
так и не был найден. Как-то в октябрьскую ночь что-то  сильно  ударило  под
водой по мосту с горгульями, ударило так, что оставило трещины на  столбах,
поддерживавших всю конструкцию моста,  которые  вроде  бы  были  бетонными.
"Огромный ствол дерева" - такое официальное разъяснение по этому поводу дал
мэр Своуп в "Журнале", издававшемся в Адамс Вэлли.
     Леди звонила в колокольчик, ее руки работали как метроном. Она  начала
заклинать и петь  голосом,  оказавшимся  на  удивление  чистым  и  громким.
Заклинания произносились на каком-то африканском наречии, которое я понимал
в той же мере, в какой разбирался в атомной физике. Потом она на  некоторое
время замерла, нагнула голову вбок, как бы прислушиваясь к чему-то внизу, в
реке, проверяя, какой эффект возымели ее  действия,  а  затем  снова  стала
позвякивать колокольчиком. Она ни разу не произнесла "Старый  Моисей".  Она
говорила только:
     - Дамбалла, Дамбалла, Дамбалла, - а потом ее голос снова возвысился  и
опять перешел на то самое африканское наречие.
     Наконец она перестала звонить в колокольчик и опустила  его  к  своему
бедру. Затем кивнула, и Человек-Луна  взял  колокольчик  из  ее  руки.  Она
непрерывно смотрела на реку, но мне было абсолютно непонятно,  что  же  она
там могла видеть. Потом отступила назад, и трое мужчин с дерюжными  мешками
встали у края моста с горгульями. Они развязали  мешки  и  вытащили  оттуда
какие-то предметы, завернутые в бумагу из мясницкой  лавки  и  перевязанные
веревочками. Некоторые свертки были насквозь пропитаны кровью,  можно  было
почувствовать  запах  свежего   мяса,   отдающий   медью.   Они   принялись
разворачивать  окровавленные  подношения,  а  когда  сделали  это,  в  реку
посыпались куски мяса, грудинка, бычьи ребра, и вода  окрасилась  кровавыми
разводами. В реку полетел цельный общипанный цыпленок, а вслед  за  ним  из
пластиковой коробки потекли куриные  потроха.  Телячьи  мозги  полились  из
зеленой банки из-под "Таппервэр", а  красные  бычьи  почки  и  печень  были
извлечены из мокрых пакетов и тоже брошены в реку. Была  открыта  бутыль  с
маринованными поросячьими ножками, и содержимое ее плюхнулось в воду. Вслед
за маринованными ножками полетели свиные рыльца и уши. Последним, что  было
брошено  в  реку,  было  бычье  сердце,  по  размерам  оказавшееся   больше
приличного кулака. Оно погрузилось в воду с таким  всплеском,  словно  было
огромным кровавым камнем, а потом трое мужчин свернули свои мешки,  и  Леди
подошла к краю моста, стараясь не наступать в ручейки крови, струившиеся по
камням возле бордюра.
     Это напомнило мне, что во многих семьях большинство воскресных  обедов
и ужинов бывали всего лишь прелюдией к пьянке.
     - Дамбалла, Дамбалла, Дамбалла! - вновь запела  Леди.  Затем  постояла
четыре или пять минут, неподвижная, наблюдая  за  рекой,  спокойно  текущей
внизу. Потом глубоко вздохнула, и я на мгновение увидел за вуалью ее  лицо,
когда она поворачивалась к своему "Понтиаку". Она хмурилась: что бы она там
ни увидела, в этой речной глади, или, наоборот, не смогла увидеть,  это  ее
явно не радовало. Она проследовала  в  машину,  Человек-Луна  залез  внутрь
вслед за ней, водитель закрыл за ними дверь и скользнул за руль.  "Понтиак"
попятился к месту, где смог  спокойно  развернуться,  и  поехал  в  сторону
Братона. Шествие отправилось в обратный путь по тому же самому маршруту, по
которому пришло сюда.  Обычно  при  этом  среди  идущих  уже  звучал  смех,
начинались оживленные разговоры, но на  этот  раз  они  не  заговаривали  с
бледнолицыми зеваками на протяжении  всего  пути  домой.  В  эту  Страстную
Пятницу Леди после своей миссии явно была в мрачном  расположении  духа,  и
казалось, что никто из них не чувствовал  в  себе  желания  посмеяться  или
пошутить.
     Я, конечно же, знал, в чем была суть этого  ритуала.  Любой  в  городе
знал это. Леди кормила Старого Моисея, устраивая ему  ежегодный  банкет.  С
каких пор это все началось, мне было неизвестно: наверняка задолго до моего
рождения. Можно было бы подумать, как и считал его  преподобие  Блиссет  из
Свободной баптистской церкви, что это какой-то  языческий  обряд,  которому
покровительствует Сатана, и надо бы объявить его  вне  закона  и  запретить
указом мэра и городского совета, однако довольно значительная часть  белого
аселения города верила  в  Старого  Моисея  и  выступала  против  подобных
возражений святого  отца.  Этот  обряд  люди  считали  неотъемлемой  частью
городской жизни, он был в чем-то сродни ношению кроличьей лапки или киданию
крупинок соли через плечо, и лучше было сохранять такие церемонии, хотя  бы
потому, что пути  Господни  были  гораздо  более  неисповедимы,  чем  могли
предположить поклонники Христа.
     На следующий день дождь усилился, на Зефир  хлынули  грозовые  облака.
Пасхальный парад на Мерчантс-стрит, к  великому  неудовольствию  Совета  по
искусствам и Клуба коммерсантов, был  отменен.  Мистер  Вандеркамп-младший,
семья которого владела  магазином  продуктов  и  кухонных  принадлежностей,
последние шесть лет переодевался в костюм  Пасхального  Кролика  и  ехал  в
последнем автомобиле в самом хвосте процессии, унаследовав эту  функцию  от
мистера Вандеркампа-старшего, который стал уже слишком стар, чтобы  скакать
подобно  кролику.  Пасхальный  дождь  рассеял  для  меня  все  надежды   на
возможность поймать лакомые пасхальные яйца, которые кидали из  машин  этой
процессии, леди из "Саншайн-клаб" не смогли  продемонстрировать  всем  свои
новые  пасхальные  одеяния  и  мужей,  дети,  члены  зефирской  организации
бойскаутов, не смогли промаршировать под своими знаменами, а  "возлюбленные
конфедератки", девушки, посещавшие Высшую  школу  Адамс  Вэлли,  не  смогли
надеть свои кринолины и покрутить солнечными зонтиками.
     Наступило  хмурое  пасхальное  утро.  Папа  и   я   дружно   высказали
недовольство по поводу необходимости подстричься, привести себя в  порядок,
надеть накрахмаленные белые рубашки, костюмы и до блеска начищенные  ваксой
ботинки. Мама дала на наши ворчания и брюзжания стандартный ответ,  похожий
на отцовское "неизбежно как дождь". Она сказала:
     - Это всего лишь на один день, - словно от этого тугой ворот рубашки и
туго затянутый галстук могли стать более удобными  и  даже  уютными.  Пасха
была праздником семейным, и потому мама  позвонила  Гранду  Остину  и  Нане
Элис, а затем папа позвонил дедушке Джейберду и  бабушке  Саре.  Мы  должны
были вновь собраться все вместе, как это бывало во время  каждой  Пасхи,  и
провести время в зефирской Первой  Методистской  Церкви,  в  очередной  раз
выслушивая о пустой гробнице.
     Белое здание церкви находилось на Сидэвайн-стрит между улицами  Боннер
и Шэнтак. В тот день, когда мы остановили возле нее  наш  грузовичок-пикап,
она была полна прихожан. Мы прошли через блеклый  туман  в  сторону  света,
струящегося через  церковные  стекла-витражи,  и  наши  начищенные  ботинки
моментально стали грязными. Люди  сваливали  свои  плащи  и  зонтики  около
входной двери, под нависающим снаружи карнизом. Это  была  старая  церковь,
возвели ее еще в 1939 году, побелка в некоторых местах  осыпалась,  обнажая
серую основу. Обычно церковь к Пасхе приводилась в полный порядок, однако в
этом году дождь явно нанес кистям и газонокосилке сокрушительное поражение,
так что сорняки буквально оккупировали внутренний дворик.
     - Проходите,  проходите,  Красавец  и  Красавица!  Проходи,  Цветочек!
Будьте осторожнее,  Дурачок  и  Дурочка!  Хорошего  вам  пасхального  утра,
Солнышко! - Это был доктор Лизандер,  который  обычно  служил  на  Пасху  в
церкви  в  качестве  организатора  празднества  и   выкрикивал   пасхальные
приветствия и пожелания. Насколько я знал,  он  никогда  еще  не  пропускал
пасхального  воскресенья.  Доктор   Франс   Лизандер   работал   в   Зефире
ветеринаром, и именно он прошлым летом  вывел  у  Рибеля  глистов.  Он  был
голландцем, и хотя у него, как и  у  его  жены,  по-прежнему  был  заметный
акцент, папа говорил мне, что доктор приехал в наш город задолго  до  того,
как я появился на свет. Ему было примерно пятьдесят, плюс-минус  пять  лет,
он был широкоплечим и лысым мужчиной с опрятной седой  бородой,  которая  у
него всегда выглядела более чем идеально.  Он  носил  чистый  и  аккуратный
костюм-тройку, всегда с галстуком-бабочкой и алой гвоздикой  в  петлице.  К
людям, входящим в церковь, он обращался по придуманным сходу именам:
     - Доброе утро, Персиковый Пирожок! - обратился он к  моей  улыбающейся
маме. К отцу, с пальцедробительным рукопожатием:
     - Дождь для тебя достаточно силен, Буревестник? - и  ко  мне,  стиснув
мне плечи и ухмыльнувшись в лицо, в результате чего свет отразился  от  его
переднего серебряного зуба. - Входи смелее, Необъезженный Конь!
     - Слышал, как доктор Лизандер назвал меня? - спросил я у  отца,  когда
мы очутились внутри церкви. - Необъезженный Конь! - получение нового  имени
всегда бывало знаменательным событием.
     В храме все было окутано парами, хотя  крутились  все  вентиляторы  на
потолках. Перед всеми сидели Сестры Гласс, дуэтом играя  на  пианино  и  на
органе. Они вполне  могли  послужить  иллюстрацией  к  слову  "загадочный".
Будучи близнецами, но не двойняшками, эти две старые девы были  похожи  как
отражение в странном зеркале. Они обе были длинными и  костлявыми,  Соня  с
копной русых, чуть беловатых волос, а Катарина  с  копной  волос  белых,  с
русоватым оттенком. Обе носили громоздкие очки в  черных  роговых  оправах.
Соня прекрасно играла на пианино, но совершенно не умела играть на  органе,
тогда как Катарина - наоборот. В зависимости  от  того,  кого  вы  об  этом
спрашивали, сестрам Гласс - которые, казалось, постоянно были друг с другом
в ссоре и ворчали одна на другую, но жили при этом, как ни странно,  вместе
в похожем на имбирный пряник доме на Шэнтак-стрит -  было  пятьдесят  пять,
шестьдесят или шестьдесят пять лет. Странность их дополнялась к тому же еще
и гардеробом: Соня носила только голубое, во всех его оттенках,  тогда  как
Катарина была рабыней всего зеленого. Что порождало неизбежное. Соню  среди
нас, детей, звали мисс Гласс Голубая, ну а как называли Катарину...  думаю,
вы  догадались.  Однако,  странно  это  или  нет,  играли  они   на   своих
инструментах на удивление слаженно.
     Церковные скамьи почти все были заполнены людьми. Помещение напоминало
теплицу, в которой расцвели экзотические шляпы и наряды. Другие  люди  тоже
искали себе места,  и  один  из  распорядителей  церемонии,  мистер  Хорэйс
Кейлор, с седыми усами и постоянно подмигивающим левым  глазом,  вызывавшим
мурашки по коже, когда он смотрел на вас, подошел к началу  прохода,  чтобы
помочь нам с местами.
     - Том! Сюда! Боже мой, да ты что, слепой?
     В целом мире был только один человек, который мог во время  церковного
песнопения завопить как американский лось.
     Он встал со своего  места,  размахивая  руками  поверх  моря  шляп.  Я
почувствовал, как моя мама съежилась, а папа  обнял  ее  рукой,  словно  бы
удерживая  от  падения  со  стыда.   Дедушка   Джейберд   часто   выкидывал
какие-нибудь номера, о которых отец, думая, что я его  не  слышу,  говорил:
"Показывает всем свою задницу". Сегодняшний день не был исключением.
     - Мы тут заняли вам места! - продолжал голосить дедушка, и  из-за  его
крика сестры Гласс сбились, одна взяла диез, а другая бемоль. - Идите сюда,
пока тут не расселся какой-нибудь наглец!
     В том же ряду сидели Гранд Остин и Нана Элис.  Гранд  Остин  надел  по
поводу праздника костюм из легкой полосатой ткани,  который  выглядел  так,
словно от дождя разбух и увеличился вдвое; его морщинистая шея была стянута
ослепительно белым накрахмаленным воротничком и голубым галстуком-бабочкой,
редкие седые волосы были зачесаны назад, а глаза полны  смущения  от  того,
что он, сидя на скамье, вынужден был выставлять в  проход  свою  деревянную
ногу. Он сидел рядом с дедушкой Джейбердом, что отягощало  его  волнение  и
страдание: они прекрасно гармонировали друг с другом как грязь и  бисквиты.
Нана Элис, как  обычно,  выглядела  олицетворением  счастья.  На  ней  была
шляпка, украшенная сверху на полях маленькими белыми  цветочками,  перчатки
ее тоже были белого цвета, а платье похоже на глянцевую  зелень  под  морем
солнечного света. Ее милое овальное лицо сияло в улыбке; она сидела рядом с
бабушкой Сарой, и они подходили друг к другу как маргаритки в одном букете.
Как раз в эту минуту бабушка Сара тянула  дедушку  Джейберда  за  полы  его
пиджака от того же самого черного костюма, который он носил и  в  солнечные
дни, и в непогоду, на Пасху и на похоронах, пытаясь усадить его обратно  на
место и прекратить размахивания руками, которые в  церкви  выглядели  более
чем неприлично. Он просил людей в одном с  ним  ряду  сдвинуться  поплотнее
друг к другу, а потом вновь закричал на всю церковь:
     - Здесь хватит места и еще на двоих!
     - Сядь, Джей! Сядь немедленно! - она была вынуждена  ущипнуть  его  за
костлявую задницу, и тогда он свирепо взглянул на  нее  и  уселся  на  свое
место.
     Мои родители и я протиснулись туда. Гранд Остин  сказал,  обращаясь  к
папе:
     - Рад видеть тебя, Том. - Потом последовало крепкое рукопожатие. - Да,
правда видеть-то я тебя и не могу. - Его очки запотели,  и  он  снял  их  и
начал протирать стекла носовым платком. - Однако, скажу  тебе,  народу  тут
собралось, как не было еще ни в одну Пас...
     - Да, это местечко напоминает по густоте толпы публичный  дом  в  день
выдачи зарплаты, а, Том? - прервал его дедушка Джейберд, и бабушка Сара так
сильно пихнула его локтем под ребра, что зубы у него клацнули.
     - Я надеюсь, ты позволишь мне закончить хоть одну фразу, - обратился к
нему Гранд Остин, щеки которого постепенно становились пунцовыми. - Пока  я
сижу здесь, ты не дал мне еще и слова вымол...
     - Мальчишка, ты отлично выглядишь! - как ни  в  чем  не  бывало  опять
прервал его дедушка Джейберд и, наклонившись через Гранда Остина,  похлопал
меня по колену. - Ребекка, надеюсь, ты достаточно кормишь его причитающимся
ему мясом, а? Знаешь, растущие парни нуждаются в мясе для своих мускулов!
     - Ты что,  не  слышишь?  -  спросил  его  Гранд  Остин,  кровь  теперь
пульсировала на его щеках.
     - Не слышу что? - переспросил его дедушка Джейберд.
     - Прибавь громкость на слуховом  аппарате,  Джей,  -  сказала  бабушка
Сара.
     - Что? - переспросил он ее.
     - Громкость прибавь на аппарате, -  закричала  она  ему,  окончательно
теряя терпение. - Прибавь громкость!
     Пасха предвещала оказаться запоминающейся.