Код произведения: 577
Автор: Аверченко Аркадий
Наименование: Телеграфист Надькин
Аркадий Аверченко.
Телеграфист Надькин
"Наука и жизнь", э 3, 1965
OCR Бычков М.Н.
В рассказе "Телеграфист Надькин" талантливый русский юморист А.
Аверченко (1881-1925 гг.) остро высмеивает апологетов философии
эмпириокритицизма и сторонников эгоцентрической морали, проповедовавшейся
такими писателями, как М. Арцыбашев, Ф. Сологуб, 3. Гиппиус.
Рассказ был опубликован в сборнике А. Аверченко "О хороших, в сущности,
людях" в 1914 году. В советское время публикуется впервые.
Публикацию подготовил С. Никоненко.
I
Солнце еще не припекало. Только грело.
Его лучи еще не ласкали жгучими ласками, подобно жадным рукам
любовницы; скорее нежная материнская ласка чувствовалась в теплых касаниях
нагретого воздуха.
На опушке чахлого леса, раскинувшись под кустом на пригорке,
благодушествовали двое: бывший телеграфист Надькин и Неизвестный человек,
профессия которого заключалась в продаже горожанам колоссальных миллионных
лесных участков в Ленкорани, на границе Персии. Так как для реализации этого
дела требовались сразу сотни тысяч, а у горожан были в карманах, банках и
чулках лишь десятки и сотни рублей, то ни одна сделка до сих пор еще не была
заключена, кроме взятых Неизвестным человеком двугривенных и полтинников
заимообразно от лиц, ослепленных ленкоранскими миллионами.
Поэтому Неизвестный человек всегда ходил в сапогах, подметки которых
отваливались у носка, как челюсти старых развратников, а конец пояса,
которым он перетягивал свой стан, облеченный в фантастический бешмет, - этот
конец делался все длиннее и длиннее, хлопая даже по коленям подвижного
Неизвестного человека.
В противовес своему энергичному приятелю бывший телеграфист Надькин
выказывал себя человеком ленивым, малоподвижным, с определенной склонностью
к философским размышлениям.
Может быть, если бы он учился, из него вышел бы приличный
приват-доцент.
А теперь хотя и он любил поговорить, но слов у него вообще не хватало,
и он этот недостаток восполнял такой страшной жестикуляцией, что его
жилистые, грязные кулаки, кое-как прикрепленные к двум вялым рукам-плетям,
во время движения издавали даже свист, как камни, выпущенные из пращи.
Грязная форменная тужурка, обтрепанная, с громадными вздутиями на тощих
коленях, брюки и фуражка с полуоторванным козырьком - все это, как пожар
Москве, служило украшением Надькину.
II
Сегодня, в ясный пасхальный день, друзья наслаждались к полном объеме:
солнце грело, бока нежила светлая, весенняя, немного примятая травка, а на
разостланной газете были разложены и расставлены, не без уклона в сторону
буржуазности, полдюжины крашеных яиц, жареная курица, с поларшина свернутой
бубликом "малороссийской" колбасы, покривившийся от рахита кулич, увенчанный
сахарным розаном, и бутылка водки.
Ели и пили истово, как мастера этого дела. Спешить было некуда;
отдаленный перезвон колоколов навевал на душу тихую задумчивость, и, кроме
того, оба чувствовали себя по-праздничному, так как голову Неизвестного
человека украшала новая барашковая шапка, выменянная у ошалевшего горожанина
чуть ли не на сто десятин ленкоранского леса, а телеграфист Надькин украсил
грудь букетом подснежников и, кроме того, еще с утра вымыл руки и лицо.
Поэтому оба и были так умилительно-спокойны и неторопливы.
Прекрасное должно быть величаво...
Поели...
Телеграфист Надькин перевернулся на спину, подставил солнечным лучам
сразу сбежавшуюся в мелкие складки прищуренную физиономию и с негой в голосе
простонал:
- Хо-ро-шо!
- Это что, - мотнул головой Неизвестный человек, шлепая ради забавы
отклеившейся подметкой. - Разве так бывает хорошо? Вот когда я свои
ленкоранские леса сплавлю, - вот жизнь пойдет. Оба, брат, из фрака не
вылезем... На шампанское чихать будем. Впрочем, продавать не все нужно: я
тебе оставлю весь участок, который на море, а себе возьму на большой дороге,
которая на Тавриз. Ба-альшие дела накрутим!
- Спасибо, брат, - разнеженно поблагодарил Надькин. - Я тебе тоже...
гм!.. Хочешь папироску?
- Дело. Але-гоп!
Неизвестный поймал брошенную ему папироску, лег около Надькина, и синий
дымок поплыл, сливаясь с синим небом...
III
- Хо-ррро-шо! Верно?
- Да.
- А я, брат, так вот лежу и думаю: что будет, если я помру?
- Что будет? - хладнокровно усмехнулся Неизвестный человек. -
Землетрясение будет!.. Потоп! Скандал!.. Ничего не будет!!
- Я тоже думаю, что ничего, - подтвердил Надькин. - Все тоже сейчас же
должно исчезнуть: солнце, земной шар, пароходы разные - ничего не останется!
Неизвестный человек поднялся на одном локте и тревожно спросил:
- То есть... Как же это?
- Да так. Пока, - я жив, все это для меня и нужно, а раз помру, на кой
оно тогда черт!
- Постой, брат, постой... Что это ты за такая важная птица, что раз
помрешь, так ничего и не нужно?
Со всем простодушием настоящего эгоиста Надькин повернул голову к другу
и спросил:
- А на что же оно тогда?
- Да ведь другие-то останутся?!
- Кто другие?
- Ну, люди разные... Там, скажем, чиновники, женщины, министры,
лошади... Ведь им жить надо?
- А на что?
- "На что, на что"! Плевать им на тебя, что ты умер. Будут себе жить,
да и все.
- Чудак! - усмехнулся телеграфист Надькин, нисколько не обидясь. - Да
на что же им жить, раз меня уже нет?
- Да что ж они, для тебя только и живут, что ли? - с горечью и обидой в
голосе вскричал продавец ленкоранских лесов.
- А то как же? Вот чудак - больше им жить для чего же?
- Ты это... серьезно?
Злоба, досада на наглость и развязность Надькина закипели в душе
Неизвестного. Он даже не мог подобрать слов, чтобы выразить свое возмущение,
кроме короткой мрачной фразы:
- Вот сволочь!
Надькин молчал.
Сознание своей правоты ясно виднелось на лице его.
IV
- Вот нахал! Да что ж ты, значит, скажешь: что вот сейчас там, в
Петербурге или в Москве, генералы разные, сенаторы, писатели, театры - все
это для тебя?
- Для меня. Только их там сейчас никого нет. Ни генералов, ни театров.
Не требуется.
- А где же они? Где?!
- Где? Нигде.
- ?!! ?!!
- А вот если я, скажем, собрался, в Петербург проехал, - все бы они
сразу и появились на своих местах. Приехал, значит, Надькин, и все сразу
оживилось: дома выскочили из земли, извозчики забегали, дамочки, генералы,
театры заиграли... А как уеду - опять ничего не будет. Все исчезнет.
- Ах, подлец!.. Ну, и подлец же!.. Бить тебя за такие слова - и мало.
Станут ради тебя генералов, министров затруднять! Что ты за цаца такая?
Тень задумчивости легла на лицо Надькина.
- Я уже с детства об этом думаю: что ни до меня ничего не было, ни
после меня ничего не будет... Зачем? Жил Надькин - все было для Надькина.
Нет Надькина - ничего не надо.
- Так почему же ты, если ты такая важная персона, не король
какой-нибудь или князь?
- А зачем? Должен быть порядок. И король нужен для меня и князь. Это,
брат, все предусмотрено.
Тысяча мыслей терзала немного охмелевшую голову Неизвестного человека.
- Что ж, по-твоему, - сказал он срывающимся от гнева голосом, - сейчас
и города нашего нет, если ты из него вышел?
- Конечно, нет.
- А посмотри, вон колокольня... Откуда она взялась?
- Ну, раз я на нее смотрю, она, конечно, и появляется. А раз отвернусь
- зачем ей быть? Для чего?
- Вот свинья! А вот ты отвернись, а я буду смотреть - посмотрим,
исчезнет она или нет?
- Незачем это, - холодно отвечал Надькин. - Разве мне не все равно,
будет тебе казаться эта колокольня или нет?
Оба замолчали.
V
- Постой, постой! - вдруг горячо замахал руками Неизвестный человек. -
А я, что ж, по-твоему, если умру... Если раньше тебя, тоже все тогда
исчезнет?
- Зачем же ему исчезать, - удивился Надькин, - раз я останусь жить?
Если ты помрешь, - значит, помер просто, чтобы я это чувствовал и чтоб я
поплакал над тобой.
И, встав с земли и стоя на коленях, спросил ленкоранский лесоторговец
сурово:
- Значит, выходит, что и я только для тебя существую, значит, и меня
нет, ежели ты на меня не смотришь?
- Ты? - нерешительно промямлил Надькин.
В душе его боролись два чувства: нежелание обидеть друга и стремление
продолжить до конца, сохранить всю стройность своей философской системы.
Философская сторона победила.
- Да! - твердо сказал Надькин. - Ты тоже. Может, ты и появился на свет
для того, чтобы для меня достать кулич, курицу и водку и составить мне
компанию.
Вскочил на ноги ленкоранский продавец... Глаза его метали молнии.
Хрипло вскричал:
- Подлец ты, подлец, Надькин! Знать я тебя больше не хочу!! Извольте
видеть, мать меня на что рожала, мучилась, грудью кормила, а потом
беспокоилась и страдала за меня?! Зачем? Для чего? С какой радости?.. Да для
того, видите ли, чтобы я компанию составил безработному телеграфистишке
Надькину? А?! Для него я рос, учился, с ленкоранскими лесами дело придумал,
у Гикина курицу и водку на счет лесов скомбинировал. Для тебя? Провались ты!
Не товарищ я тебе больше, чтоб тебе лопнуть!
Нахлобучив шапку на самые брови и цепляясь полуоторванной подметкой о
кочки, стал спускаться Неизвестный человек с пригорка, направляясь к городу.
А Надькин печально глядел ему вслед и, сдвинув упрямо брови, думал
по-прежнему, как всегда он думал: "Спустится с пригорка, зайдет за перелесок
и исчезнет... Потому, раз он от меня ушел, зачем ему существовать? Какая
цель? Хо!"
И сатанинская гордость расширила болезненное, хилое сердце Надькина и
освещала лицо его адским светом.