Код произведения: 5749
Автор: Короленко Владимир Галактионович
Наименование: Обрывок
Владимир Галактионович Короленко
Обрывок
(Этюд)
---------------------------------------------------------------------
Книга: В.Г.Короленко. "Сибирские рассказы и очерки"
Издательство "Художественная литература", Москва, 1980
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 мая 2002 года
---------------------------------------------------------------------
I
В небольшом кружке, собравшемся вечером за чайным столом, речь шла о
предчувствиях. Между нами был молодой еще человек, нервный и
впечатлительный, которого, по-видимому, очень интересовали высказываемые по
этому вопросу мнения. Он молчал, внимательно прислушивался и быстро курил
папиросу за папиросой.
- Бьюсь об заклад, - сказала хозяйка, - что NN мог бы нам порассказать
кое-что сверхъестественное из собственной практики... Вы такой нервный, -
добавила она, когда молодой человек вопросительно поглядел на нее...
Он отряхнул пепел со своей папироски и задумчиво ответил:
- Нет. Правда, со мной был довольно странный случай, но я сам объясняю
его вовсе не предчувствием. Просто тонкая и почти бессознательная
индукция...
- Ну, бог с ними, с объяснениями, - живо перебила хозяйка, - лучше
расскажите самый случай.
- Пожалуй, - ответил молодой человек. - Хотя это и будет отклонение от
прежней темы вашего разговора, но я думаю, что, и помимо
"сверхъестественности" случай довольно интересен...
II
- Так вот, - начал рассказчик, - это было в N-ской тюрьме. Меня
привезли туда перед закатом солнца. Вошли мы сначала в небольшую комнатку,
помещавшуюся в пристройке, примыкавшей к тюремной ограде, но ход был
снаружи. Обыкновенно канцелярии при тюрьмах в Сибири устраиваются таким
образом, чтобы можно было входить в них и выходить оттуда, не тревожа
начальника караула. Дело было осенью. Ветреный, но ясный день сменялся таким
же ясным холодным вечером. Уже давно, когда мы мчались по дороге, залегавшей
меж горами, я видел на небе слабо зарисованный серп молодого месяца. Из-за
гор выбегали белые тучки, сначала по одной, потом целыми стаями, и быстро
бежали по ясному небу, точно стаи испуганных птиц. На сердце у меня и без
того было не особенно радостно, а тут еще эти молчаливые горы, дорога,
широкими уступами скатывавшаяся в затуманенную долину, мороки в ущельях,
унылый перезвон колокольчика и эти бесшумно летевшие по небу стаи облаков
нагнали на меня какое-то особенно странное состояние духа. Как будто и тоска
сжимала сердце, и жизнь среди этих бесцельных странствий надоела... Больше
же всего надоело думать о том убежище, которое вот скоро уже ожидало меня
там, в долине. Мы приближались к городу, а стало быть, мне предстояло ждать
в тюрьме несколько дней, пока нарядят других провожатых.
Пыль или туман стояли над долиной, а быть может, и то и другое, только,
вглядываясь в расстилавшееся подо мною пространство, я не мог разглядеть
города. Что-то туманно-серое, грустное и неопределенное залегло на
необозримое пространство у подножия гор, и наша повозка быстро катилась в
это фантастическое море. Только глухой отдаленный звон доносился оттуда
смутным гулом. Праздника не было ни в тот день, ни в следующий. Должно быть,
кого-нибудь хоронили.
Я был не в духе. Мои провожатые, с которыми мы много и очень мирно
беседовали дорогой, теперь притихли тоже, чувствуя, что мне не до
разговоров, они понимали, по-видимому, что если есть в нашем взаимном
положении что-либо не располагающее вообще к особенной дружбе, то теперь оно
может сказаться резче, чем когда-либо.
"Господин, - заговорил наконец один из них с робким доброжелательством.
- Вот скоро приедем в N-ск, уж вы, пожалуйста, там со смотрителем
поаккуратнее".
"А что?" - переспросил я неохотно и с безотчетной досадой.
"Да так... Характерный очень..."
"А, черт с ним, с его характером, - огрызнулся я. - Мне-то какое дело".
Провожатый смолк. Наша повозка ехала уже между какими-то повалившимися
заборами, пустырями и покосившимися лачугами. Город оставался вправо, а мы
держали путь прямо к тюремным воротам.
В небольшой каморке канцелярии засуетились. Какой-то субъект в штатском
платье и еще два человека в арестантских халатах и с тузами составляли штат
тюремной канцелярии. Не только в Сибири, но во многих местах и в России
смотрители тюрем употребляют арестантов на канцелярские работы. Обыкновенно
это бывают какие-нибудь бывшие канцеляристы, посаженные "на сроки", которым,
стало быть, незачем рисковать побегом. Порой это какой-нибудь "дворянин",
"владеющий отлично пером" и прельстивший смотрителя своими талантами.
Послали за смотрителем. Писаря-арестанты как-то уныло и робко скрипели
перьями, а штатский господин, с распухшей, очевидно, от водки физиогномией,
тотчас же подошел к моим провожатым и завязал с ними беседу, стараясь
выказать всю утонченность своих манер и своего слога. Я присел на скамейку у
окна, облокотился на локоть и задумался.
То, что происходило теперь в канцелярии, как-то смутно проходило в моем
сознании. В комнате становилось темновато, однообразно поскрипывали перья,
тикали часы, жандармы переминались с ноги на ногу, позвякивая оружием, и по
временам кто-нибудь из них зевал, прикрывая рот шапкой. Штатский господин
свертывал себе из их табаку "гусара", а со двора слышалась охрипшая дробь
барабана, давшего первую повестку к вечерней заре.
После второй повестки оба серых писца встали, аккуратно сложили бумаги
и удалились, причем один позвякивал цепями. Еще раньше я видел, что один из
жандармов о чем-то спросил у штатского господина, но тот многозначительно
мигнул в сторону арестантов и ничего не ответил. Теперь, когда они вышли, он
только оглянулся на меня и начал что-то тихо рассказывать. Я мог бы
заключить и тогда, что он рассказывает что-то интересное, и, пожалуй, в
другое время даже навострил бы уши; но в ту минуту я и видел и слышал все
точно сквозь сон; странное состояние апатии и тоски овладело здесь мною еще
больше. Собственно говоря, я даже не должен бы вам рассказывать тех мелочей,
которые я сейчас передал, так как в ту минуту они прошли для меня совершенно
незамеченными, и только впоследствии дальнейшие события заставили меня
оглянуться в памяти на эти минуты, и мне удалось с некоторым усилием
восстановить в уме потускневшие воспоминания.
Один жандарм, высокий, черный и худощавый, стоял, опершись о стенку
плечом, и с видом усталого равнодушия смотрел сверху вниз на небольшого
человечка, который, озираясь и понижая голос до самого тихого шепота, что-то
суетливо рассказывал. Другой жандарм, тот, который предупреждал меня в
дороге, - высказывал более внимания; его лицо выражало любопытство. Все это
довольно смутно рисуется теперь в моей памяти, однако и теперь еще я ясно
помню одно мгновение, когда вся группа была проникнута особенной
экспрессией. Рассказчик, очевидно, рассчитывая на эффект, как-то приподнялся
на цыпочки, подался вперед, сказал какую-то фразу и опять откинулся, как
будто любуясь произведенным впечатлением. Действительно, оба слушателя
отразили на себе одновременно одно чувство, которое мне трудно
охарактеризовать одним словом. Более экспансивный из них, поменьше, - как-то
тоже отдался назад, лицо его слегка вытянулось, губы чуть-чуть раскрылись.
Высокий, более сдержанный, не проявил своего чувства ни одним движением,
однако я очень ясно помню, что его фигура в эту минуту даже больше
запечатлелась в моем уме: по его угрюмому лицу на мгновение пробежала
какая-то тень.
Повторяю, в то время все эти впечатления проходили перед моими глазами,
совершенно не касаясь сознания, и если теперь я могу передать их, то скорее
благодаря свойству памяти сохранять даже бессознательные ощущения, как
негатив сохраняет в течение известного времени дагерротипные образы. Не могу
даже сказать, действительно ли я и тогда испытывал то неприятное ощущение
при виде дальнейших жестов штатского господина, какое теперь неразрывно
приурочивается для меня с этим воспоминанием. Сказав тихо еще несколько
фраз, он подошел к окну, у которого стоял высокий жандарм, и, взяв рукой за
решетку, провел затем той же рукой по воздуху каким-то странным жестом и
затем присел у самой стены на корточки, склонив голову набок. Его фигура на
корточках рисовалась на затененной стене каким-то очень неприятным пятном.
Даже высокий жандарм слегка отодвинулся от окна. Быть может, впрочем, это
движение объясняется просто желанием лучше видеть.