Ильин Владимир / книги / Пожелайте мне неудачи

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

Код произведения: 4711
Автор: Ильин Владимир
Наименование: Пожелайте мне неудачи


Владимир ИЛЬИН 
 
                              ПОЖЕЛАЙТЕ МНЕ НЕУДАЧИ
 
 
   mitridat.net 

 
   Посмотрите, вот он 
   без страховки идет.
   Чуть правее наклон - 
   упадет, пропадет!
   Чуть левее наклон - 
   и его не спасти!..
 
   Владимир Высоцкий 
    

                  Часть 1. Тайна Опеки (год 1986)
 
    
   Есть в Комитете один отдел, которого нет. Это парадоксальное утверждение
объясняется следующим образом: если верить бумаге, на которой
зафиксирована организационно-штатная структура Комитета, то отдел, о
котором пойдет речь ниже, не существует. Просто-напросто нет там такой
клеточки, которая бы называлась "отдел нуль", "нулевка", "три нуля" и
просто - "Опека" (уже потом я узнал, что официальное наименование было -
"Особый отдел Опеки", ООО сокращенно; из-за этого сокращения в девяностые
годы отдельные злые языки называли нас "обществом с ограниченной
ответственностью").
   Тем не менее, такая штатная единица имеется, и укомплектована она
соответствующими кадрами (количество которых, правда, никто, кроме
начальника отдела, не ведает), и выделяются на ее деятельность финансовые
средства (опять же, объем годовой сметы известен лишь тому руководству,
которое недосягаемо для рядовых сотрудников и начальников, но если бы даже
эта цифра стала известна, то она наверняка превзошла бы ту сумму, которая
отпускается ежегодно из госбюджета на деятельность всего Комитета), и
выполняет она реальные задачи (хотя и строго засекреченные), и, возможно,
кто-то из комитетчиков даже что-то такое об этом слышал, но... Вс+ прочее,
как принято изъясняться в бульварной литературе, "покрыто мраком ужасной
тайны".
   По сравнению с другими подразделениями Комитета у этого отдела, есть
одно преимущество: его сотрудники не обязаны являться на службу в одно и
то же, раз и навсегда определенное место. Разумеется, это вовсе не
означает, что у них нет своей штаб-квартиры. Однако шеф их, который
известен не только вне, но и внутри отдела под кличкой "Генон", обычно
встречается со своими подчиненными в самых разных точках города, тем
более, что помещений, оборудованных под явки, у отдела Опеки - хоть пруд
пруди. В одной только Москве их больше тысячи.
   Именно так, в духе киношно-литературной конспирации, и произошла моя
первая встреча с таинственным Геноном, в распоряжение которого меня
направили после того, как я вернулся из загранкомандировки по делам
Комитета.
   (Это было мое первое задание, и нетрудно представить, как я был
по-щенячьи горд и доволен собой, полагая, что неплохо справился со своей
задачей. Стрелять, правда, в ходе выполнения этой миссии, против моих
ожиданий, мне не пришлось вовсе. Драться - тоже. Единственным
приключением, скрасившим долгое и унылое копание в местной периодической
печати многолетней давности, явилась езда на машине с отказавшими
тормозами на горном серпантине, над краем двухсотметровой пропасти.)
   Вернувшись и доложив непосредственному начальству о выполнении задания,
я надеялся получить орден или хотя бы положенный календарный отпуск.
Вместо этого мне сообщили, что со мной хочет побеседовать полковник Генон.
   - А кто это такой? - поинтересовался я.
   - Начальник одного из отделов Комитета, - вежливо сказало мне
Непосредственное Начальство.
   - Нельзя ли поподробнее?
   - Пока нет.
   Даже желторотый новичок в нашем ведомстве знал, что в подобных случаях
"пока"
   может означать, как минимум, полвека.
   - Куда я должен явиться?
   - Он сам тебя найдет, - загадочно сказали мне. - Единственное, что от
тебя требуется, - это чтобы ты завтра весь день гулял по городу. Маршрут
изберешь себе сам...
   - Ладно. Как его имя-отчество?
   - Оно тебе не нужно. Обращайся к нему просто - Генон. И не называй его
полковником, у него идиосинкразия к обращению по воинским званиям...
   Признаться, идея игры "в шпионы" не где-нибудь за рубежом, а дома
вызвала у меня смешанное чувство недоумения и тошноты.
   Когда на следующий день, в разгар часа пик, будучи вне себя от
бессмысленных кружений по городу, я направлялся к выходу станции метро
"Медведково", меня остановил милиционер из числа тех, что неизменно торчат
в стороне от эскалатора с дубинкой в руке, безучастно разглядывая прохожих.
   - У вас с собой документы, гражданин? - поинтересовался он и, когда я
утвердительно кивнул, добавил: - Тогда не откажите в любезности выступить
в роли понятого.
   Я пожал плечами и последовал за ним в так называемую "комнату милиции",
вход в которую был в углу вестибюля.
   Пройдя по узкому и затхлому коридорчику, мы оказались в маленькой
комнатушке, где имелся письменный стол и две деревянные скамьи,
испещренные странными темными пятнами - видимо, на них частенько
кого-нибудь били.
   На одной из скамеек вальяжно развалился пожилой человек, на вид, ни
дать ни взять, - рабочий какого-нибудь "Серпа и Молота". На нем был
промасленный, лоснившийся от грязи пиджак, клетчатая рубашка с ветхим
воротником и мятые брюки неопределенного цвета. Человек находился в так
называемом "красноречивом состоянии", поскольку то и дело порывался что-то
объяснить непослушным языком сидевшему за столом мордастому лейтенанту,
который, не слушая пьяного, привычно заполнял протокол задержания.
   Присев на самый краешек второй скамьи, на пьяного испуганно косилась
дама бальзаковского возраста. Судя по ее взглядам, выступать в роли
понятой при задержании алкоголиков ей приходилось нечасто.
   Лейтенант объяснил нам с дамой, что требуется освидетельствовать
результаты личного обыска задержанного. Услышав про обыск, пьяница впал в
нездоровое оживление и принялся втолковывать милиционерам, в каком именно
месте своего тела он их видал и каким образом он, потомственный
пролетарий, трижды висевший на заводской доске Почета, будет
препятствовать тому, чтобы какие-то "ментовские рожи" обшаривали его
карманы. Волосы его окончательно растрепались и упали сальными прядями на
раскрасневшееся лицо, перегаром от него разило, как принято выражаться,
"на три метра против ветра", хотя до окончательного помутнения рассудка
он, по-моему, еще не дошел.
   - Приступайте, сержант, - невозмутимо приказал лейтенант своему
подчиненному, а сам невозмутимо принялся переписывать паспортные данные -
меня и дамы.
   Сержант схватил "потомственного пролетария" за шиворот, тот в
исступлении заверещал, но сержант неожиданно ловко ткнул ему под дых и
закрутил одну руку за спину, лишив задержанного какого бы то ни было шанса
сопротивляться. Действовал он не церемонясь, и я не сомневался, что после
того, как мы с дамой покинем помещение, темных пятен на скамейке может
существенно прибавиться. Если, конечно, задержанный не угомонится
добровольно...
   Второй рукой сержант стал выворачивать карманы "трижды висевшего на
Доске Почета", и на пол посыпались какие-то жалкие медяки, грязный мятый
носовой платок, расплющенные, но частично уцелевшие папиросы "Беломор" и
расческа с несколькими брешами в ряду зубьев.
   Лейтенант тщательно пересчитал мелочь, скрупулезно переписал все
предметы в протокол и дал его нам с дамой для подписи. Разумеется, женщина
подписала бумагу не глядя - по-моему, ее уже начинало тошнить от мощных
ароматов, скопившихся в дежурной части, потому что, швырнув ручку на стол,
она, с разрешения лейтенанта, пулей выскочила из комнаты, очевидно,
торопясь домой к интеллигентному мужу, визгливой болонке и обязательному
фильму после программы "Время".
   Когда стук ее "шпилек" стих в коридоре, я потянулся к ручке, но
лейтенант неожиданно лукаво улыбнулся и, порвав протокол одним движением
пополам, швырнул его в мусорную корзину.
   - Что-то не так? - осведомился я. В голову мою полезли многочисленные
примеры нарушения прав человека в нашей стране, о которых было известно
каждому, но которых официально не было и быть не могло в принципе в
условиях предельно развитого социализма.
   - Спасибо за содействие, лейтенант, а теперь оставьте нас наедине с
этим гражданином, - послышался незнакомый начальственный голос.
   Я взглянул на соседнюю скамью. Человек, сидевший на ней, так разительно
преобразился, что теперь за пролетария, и уж тем более - за пьяного
пролетария, его мог бы принять только очень близорукий человек.
   - Меня зовут Генон, - сказал он, когда милиционеры вышли из комнаты. -
Извините за спектакль, который пришлось разыграть перед вами, но поверьте,
что это было необходимо... Нашего отдела официально не существует в
природе, и вовсе не хочется, чтобы в один прекрасный день нас открыл
кто-нибудь - пусть даже человек, не имеющий никакого отношения к нашей
специфической деятельности.
   Я думал, что человек, скрывающийся под странной кличкой, первым делом
попросит меня рассказать о себе, но он небрежно сказал:
   - Ну что ж, мой хороший, биография ваша меня не интересует, поскольку я
знаю ее не хуже, а может, даже и лучше вас... Не будем терять время и
перейдем непосредственно к делу. Разумеется, я мог бы разговаривать с вами
сейчас очень жестко, без всяких "если" и "не хотите ли?"... Я мог бы
сослаться на присягу, которую вы принимали, поступая в Комитет, и одним из
пунктов которой является безоговорочное подчинение приказам руководства.
Но я ничего не собираюсь диктовать вам. Работники из-под палки мне не
нужны. Поэтому можете начинать обдумывать официальное предложение о
переходе в наш отдел... Если вы согласны поступить под мое начало, то
ровно год вы будете выполнять задание исключительной важности и
конфиденциальности. Имейте в виду, что эта работа может занимать у вас
двадцать четыре часа в сутки. Если все будет нормально, то через год вы
получаете солидное денежное вознаграждение, квартиру улучшенной
планировки, полгода отпуска и возможность выбора своего дальнейшего
будущего.
   Если вы так захотите, то сможете вернуться на прежнее место службы...
   Генон сделал паузу, и я воспользовался ею, чтобы спросить:
   - Что я должен буду делать?
   - Вы должны будете осуществлять постоянную опеку одного человека.
   - Кого именно?
   - К сожалению, этого я пока не могу вам сказать.
   Все ясно, подумал я. Речь, наверное, идет о какой-нибудь крупной
политической фигуре. Судя по секретности - как минимум, члена Политбюро.
   - Но меня не готовили для выполнения функций телохранителя, - заметил я.
   - Я знаю. Но я не сказал, что вы должны стать чьим-то телохранителем, -
возразил Генон. - Я сказал - "опека". А эта миссия намного шире и сложнее,
чем просто оберегать кого-то от покушений. Ваша задача, мой хороший, будет
заключаться в том, чтобы уберечь опекаемого от всевозможных неприятностей,
которые могут с ним случиться.
   - То есть?
   Генон встал и прошелся по комнатушке. Было видно, что в жизни ему
пришлось отмерить своими ногами немало километров в клетушках служебных
кабинетов.
   - Представьте себе такой тротуар, - наконец, сказал он, - на котором то
тут, то там разбросаны шкурки от бананов, настежь открыты крышки
канализационных люков... кое-где разлита краска... с крыш домов на тротуар
периодически валятся кирпичи...
   - Да это не тротуар получается, а армейская полоса препятствий, - с
иронией сказал я.
   - Вот-вот, - с серьезным видом подтвердил Генон. - И такова вся наша
жизнь - сплошная полоса препятствий. Одни умудряются преодолевать ее с
переменным успехом, и таких в обществе больше всего... Правда, есть
счастливчики, которым удается ни разу не поскользнуться на кожуре банана и
вовремя избежать холодного душа из лужи с проезжей части от несущихся мимо
автомобилей. Но есть и так называемые неудачники...
   - Почему это - так называемые? - грубо спросил я. Сказать по правде,
меня к тому моменту уже стали раздражать примитивные философско-лирические
метафоры моего собеседника. Так же, как и его явное стремление к
вычурности - об этом свидетельствовало хотя бы его обращение ко мне "мой
хороший", которое более подходило почтенной матроне, нежели полковнику
Комитета. (Впоследствии я убедился, что Генон употреблял подобное
обращение даже к малознакомым людям. В начале своей карьеры он практиковал
тактику выведения собеседника из психологического равновесия, чтобы
получить доминирующую позицию в общении с ним. В более зрелом возрасте эти
слова вошли у него в привычку - как у других людей входит в привычку
носить часы на левой руке и уходя смотреться в зеркало.)
   - Потому что, как правило, в своем невезении человек склонен винить
кого угодно, только не себя самого, - усмехнулся Генон. - А ведь яму себе
каждый роет себе сам, и в колодец плюет, не заботясь о последствиях...
Впрочем, мы отвлеклись.
   Так вот, образно говоря, ваша задача будет заключаться в том, чтобы
уберечь одного из прохожих, бредущего по нашему воображаемому тротуару, от
физических и моральных травм. От моральных даже больше, чем от физических,
и, по большому счету, мы вам предлагаем роль не телохранителя, а как бы
душехранителя этого человека...
   Внутренне я похолодел. Едва ли Комитет стал бы так опекать даже кого-то
из состава Политбюро. Только один человек в стране мог бы стать объектом
подобной опеки, и я вовсе не горел желанием оказаться в числе людей,
ответственных за его благополучие... Но почему тогда меня пытаются купить?
Разве не было бы достаточно приказа, чтобы зачислить меня в свиту лакеев,
обслуживающих того, кто в нашей стране лишь формально не называется
королем или президентом? И какую сумму Генон имел в виду, говоря о
"солидном вознаграждении"?
   Именно этот вопрос я и задал своему таинственному нанимателю - впрочем,
скорее, для проформы: сотрудники Комитета привыкли работать за жалкую
зарплату, а премиальные если и были, то не намного превосходили те суммы
окладов, за которые приходилось расписываться в ведомости...
   Но когда Генон склонился к моему уху и шепотом назвал цифру, я подумал,
что либо я ослышался, либо мой собеседник оговорился. Но он кивком
подтвердил, что никакой ошибки здесь нет. Видно, тот человек, которого
нужно "опекать", является толстосумом, подумал я. Каким-нибудь подпольным
миллионером... В Комитете с давних пор ходили слухи о том, что иногда наши
шефы берутся за исполнение приватных поручений частных лиц, чтобы хоть
как-то компенсировать скудность бюджетных ассигнований. Видимо, это был
как раз такой случай, и именно этим объяснялась столь строгая секретность
вокруг работы, явно не соответствующей профилю нашей деятельности.
   - И второе, - продолжал Генон. - Если вы не беретесь за это дело, то мы
с вами сегодня не виделись. И еще... Никаких неприятных последствий отказ
вам не принесет, уверяю вас. Вы продолжите свою работу в прежнем
подразделении как ни в чем не бывало.
   - Я должен дать ответ сразу? - спросил я.
   - Увы, но это так, - признал мой собеседник.
   Я хотел сказать, что, конечно же, надо быть чокнутым, чтобы, выучившись
на оперативника-профессионала, согласиться стать нянькой для взрослого
человека, но с огромным удивлением услышал, как мой язык произносит:
   - Я согласен.
   (Уже позднее, улучив момент, когда Генон разоткровенничался, я спросил
его, почему из тысяч сотрудников Комитета он выбрал именно меня. "Просто я
знал, что из тебя выйдет превосходный "опекун", - самодовольно заявил мой
начальник, а когда я вопросительно уставился на него, добавил: - Поверь на
слово доктору психологических наук, мой хороший!". "И чем это таким
особенным я выдал свою потенциальную профпригодность?", не преминул
полюбопытствовать я. "В разговоре со мной ты не кивал ежесекундно, как бы
поддакивая, как это делают некоторые карьеристы", полушутя ответил Генон.
"А если бы я все-таки отказался?", спросил я. "Если бы да кабы на носу б
росли грибы!", сердито прошипел сквозь зубы шеф.)
   Так я стал участвовать в этой дурацкой операции под не менее дурацким
кодовым наименованием "Опека".
   Самым скверным оказалось то, что ни Генон, ни его приближенные не
спешили посвящать меня в подоплеку Опеки. Естественно, что при первом же
знакомстве с досье нашего подопечного, состоявшем из десятка пухлых папок,
похожих на тома судебных дел, у меня возникла масса вопросов, хотя и не
имеющих непосредственного отношения к выполнению отведенных мне в операции
функций, но тем не менее достаточно важных для того, чтобы, как я считал,
не быть тупоголовой пешкой в этой игре.
   Вопрос первый. Что представляет из себя на самом деле человек, которого
мы обязаны опекать? (Конечно же, тех сведений, которые содержались в
весьма подробном досье, мне было мало, да и, по правде говоря, не очень-то
я им доверял, полагая, что за строчками анкет, автобиографий и прочих
документов скрывается некий подтекст. Кстати говоря, в деле ничто не
указывало на какую-либо исключительность опекаемого. Это был обычный
человек, проживающий в коммунальной квартире и получающий инженерскую
зарплату в сто тридцать рублей.
   Звали его... Впрочем, это не так важно - и имя, и фамилия у него были
самыми обычными, поэтому в дальнейшем я буду именовать этого человека по
давней привычке так, как его называли в "отделе три нуля": Подопечный.)
   Вопрос второй. Когда Комитет приступил к Опеке и с чего вся эта история
началась? В том досье, которое мне довелось изучить в тишине одного из
читальных залов "Ленинки" (еще одна дань требованиям строжайшей
конспирации, выглядевшая тогда, по моему мнению, как безусловная блажь
людей Генона, спятивших от отсутствия реальных врагов; хотя действовала
такая мера безукоризненно: кому могло прийти в голову, что оперативные
документы Комитета можно запросить для ознакомления во Всесоюзной
государственной библиотеке - правда, только после предъявления
многоступенчатого пароля и только у одной сотрудницы читального зала, коей
являлась лейтенант N.?), имелось много всяких бумажек и фотографий, но все
они были посвящены объекту, а не ходу операции. Не было в этом деле ни
шифрованных донесений, ни категорических распоряжений начальства на полях
секретных докладных, ни даже каких-нибудь чисто хозяйственных отчетов о
перерасходовании средств, отпущенных на операцию, - одним словом, в папке
отсутствовала какая бы то ни было оперативная документация, хотя она
неизбежно наличествует при проведении даже самых мелких оперативных
мероприятий...
   Вопрос третий - и для меня сразу ставший самым главным. Почему Комитет
опекает рядового советского инженера, да еще и делает из этого
государственную тайну номер один? Здесь поле для самых различных
предположений открывалось весьма широкое - от фантастических гипотез
относительно инопланетного происхождения объекта Опеки до тривиальных
версий о том, что он является резидентом иностранной разведки, коварно
покусившимся на тайны нашей "оборонки".
   Разумеется, ни одно из возможных объяснений при более тщательном
рассмотрении не давало удовлетворительного ответа на все вопросы.
   Были и другие, более мелкие вопросы, каждый из которых каким-нибудь
образом был связан невидимой цепочкой с одним из главных.Я досконально
изучил все десять томов дела моего подопечного, но так и не нашел ни
малейшей зацепки. (Уже потом, когда со мной проводился так называемый
"технический инструктаж на местности", Генон частенько проверял, насколько
я усвоил данные, содержавшиеся в том добросовестно составленном досье. "А
ну-ка, скажи, мой хороший, - с хитрецой усмехаясь, мог молвить он,
обращаясь ко мне и кивая на экран монитора "наружки", на котором наш
человек стоял в очереди к киоску с надписью "Мороженое", - что он сейчас
возьмет: "стаканчик", эскимо или пломбир?"... Несмотря на то, что
столичные хладокомбинаты в те годы, как и многие другие отрасли
отечественной экономики, трудились в состоянии перманентной агонии, на
витрине киоска наличествовало сортов пять-шесть мороженого. "Готов
поспорить, шеф, что это будет "лакомка" за двадцать восемь копеек", не
поддавался я на провокацию, и Генон довольно хмыкал, когда мой прогноз
сбывался.)
   Даже тогда, когда я приступил к непосредственному исполнению своей
задачи в рамках Опеки, мне мало что было известно о данной операции. По
существу, я не знал о ней ничего. На косвенные вопросы об Опеке Генон и
инструкторы, проводившие со мной "вводный курс", уклонялись с ловкостью
цирковых эквилибристов, а когда однажды я попытался напрямую потребовать,
чтобы меня посвятили в суть дела, то Генон рявкнул в том смысле, что, мол,
любопытных на войне убивают в первую очередь... Оставалось лишь надеяться,
что когда-нибудь мне станут доверять больше, чем сейчас.
   На первых порах мне доверили одно из черновых занятий в системе Опеки.
Я должен был ежедневно, в течение двенадцати часов, неотступно следовать
за Подопечным при его перемещениях по городу с задачей обеспечить его
физическую безопасность.
   При этом я мог применять любые средства, которые считал необходимыми в
той или иной обстановке. При мне всегда имелось оружие (впрочем, и без
него после спецкурса по программе "Боевая машина" я способен был наделать
много всяких пакостей тем, кто попытался бы встать у меня на пути), и если
бы я решил, что мне надо изрешетить пулями кого-нибудь из посторонних
людей, я имел право сделать это без особых для себя последствий. Однако
основной задаче сопутствовала обязанность сохранения своей "невидимости"
для Подопечного. С этой целью, помимо различных, даже самых изощренных,
способов наружного наблюдения неоднократно приходилось использовать
косметику, переодевание и другие средства изменения внешности. Мы,
"опекуны", не имели права дать Подопечному повод для подозрений в том, что
его сопровождают. Мы должны были уподобляться ангелам-хранителям, чтобы
ежесекундно быть рядом с Подопечным, но так, чтобы он нас не замечал, как
человек не замечает того воздуха, который вдыхает...
   Да, это была низшая ступень Опеки. (Позднее, когда в нашей стране
компьютеры, а вместе с ними - и компьютерные игры, стали более доступными
массам, я поразился сходству схемы операции "Опека" с какой-нибудь
аркадной игрушкой типа "Принца"
   или "Голден Экс". И там, и тут суть была одна: герой продвигается к
цели, последовательно переходя от низших уровней к высшим.) Такой вывод
можно было сделать хотя бы на основе тех ограничений, которые налагались
на мою оперативную деятельность - как во временном, так и в
пространственном плане. Мне был выделен определенный сектор в городе, в
пределах которого я обязан был действовать. Это был небольшой квартал,
состоявший из десятка жилых домов, пары магазинов и прочих объектов
обслуживания населения... Да и сам интервал времени, который мне
отводился, - от нуля до двенадцати часов - оказался не таким уж насыщенным
событиями в жизни Подопечного. Ночью-то нормальные люди, к каковым
относился и Подопечный, имеют обыкновение спать, а не шататься по улицам,
а ведь большую часть "моего времени" занимала ночь. Далее. В мою "сферу
интересов" входила лишь забота о физической неприкосновенности
Подопечного, а, как я сам потом убедился, Генон был прав: телохранителем
быть намного проще, чем душехранителем. Ну и, наконец, поначалу меня явно
подстраховывали мои более опытные коллеги...
   Разумеется, я не собирался лезть в бутылку и доказывать с пеной у рта
Генону, что способен на большее, чем таскаться тенью за Подопечным и
следить, чтобы он, зазевавшись, не угодил ненароком под троллейбус да
чтобы ему не обидели пьяные хулиганы, если он будет возвращаться домой
после полуночи.
   К тому же, забот поначалу мне и так было достаточно. График работы был
организован так, что времени на свои личные дела почти не хватало. Помимо
тех двенадцати часов, когда я должен был находиться в "повышенной боевой
готовности", не исключалась возможность того, что в любой другой момент
меня поднимет по тревоге либо сам Генон, исполнявший в операции роль
главного координатора, либо оперативный дежурный по Опеке - была у нас и
такая функциональная обязанность, которую поочередно исполняли самые
приближенные к Генону лица. Кроме этого, чтобы постоянно быть в курсе
обстановки, следовало несколько раз в "личное время" запрашивать у
дежурного сводку новостей Опеки (при "лавинообразных изменениях ситуации"
я должен был перейти на постоянный прием сообщений с помощью крошечного
радиотранслятора - позднее с этой целью стали использоваться пейджеры и
сотовая связь).
   Первое время, отдежурив свой срок и добравшись в однокомнатную
квартирку, которую мне любезно выделил "отдел нуль" на время выполнения
задания, я валился с ног от усталости. Хотя, если разобраться, ничего
особенного делать мне не приходилось. Да, пару раз в течение первого
месяца мне пришлось прийти на помощь Подопечному, но в обоих случаях
вмешательство мое носило чисто профилактический характер и, по большому
счету, не было вызвано какими-то экстремальными обстоятельствами. Мне даже
и таскаться-то за Подопечным особо не приходилось, если не считать
провожания его утром на работу. Все остальное время я слонялся в
окрестностях НИИ, где он работал. Тем не менее, я уставал... Может быть,
сказывалось напряжение, вызванное всей этой дурацкой атмосферой
таинственности вокруг Подопечного, когда не знаешь, чту может произойти.
Ведь страшнее всего человеку тогда, когда он не понимает окружающего мира
и не может прогнозировать, что его ожидает через час, завтра, на следующей
неделе... А может быть, дело было в другом. Не знаю...
   Однако, несмотря на усталость, проклятые вопросы продолжали сверлить
мой утомленный мозг. И дело было не в праздном любопытстве с моей стороны,
вернее, не в нем одном. С одной стороны, я понимал, что всей этой возне,
затеянной Комитетом вокруг скромного инженеришки, кем-то наверху, видимо,
придается такое важное значение, что даже рядовых исполнителей решено не
посвящать в замысел операции, и не обижался: в конце концов, командир
роты, поднимающий бойцов в атаку, чтобы овладеть невзрачной высоткой, не
обязан знать, какая роль отводится этой точке на карте в стратегических
планах главнокомандующего. Так уж наш мир устроен, что люди имеют равные
права только теоретически, практически же кесарю - кесарево, в том числе и
в отношении обладания информацией... Но с другой стороны, мной в то время
овладел нездоровый азарт. Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы
уяснить: от меня скрывали нечто важное, а это дразнило мой
исследовательский инстинкт - каждому человеку он присущ в той или иной
степени, ведь именно поэтому люди так обожают транжирить время на решение
кроссвордов, головоломок и прочую чепуху, от которой, как известно, хлеба
насущного не прибавляется. Поэтому тайна, которой была окутана Опека, все
больше становилась как бы перчаткой вызова, брошенной моим умственным
способностям...
   Вернувшись в свою холостяцкую каморку после очередного раунда дежурства
и наскоро перекусив, я ложился, не раздеваясь, на тахту, прикрывал глаза и
начинал мысленно перебирать страницы личного дела Подопечного заново -
одну за другой, не спеша, то и дело останавливаясь, чтобы обсосать
какие-нибудь факты наподобие рыбьих косточек...
   Вскоре я почувствовал, что картина начинает понемногу проясняться. Не
сказать, что в результате своих размышлений я получал стопроцентную
уверенность, но кое за что мне удавалось зацепиться.
   Я составил для себя перечень тех событий в жизни Подопечного, которые,
на мой взгляд, имели хоть какое-то отношение к Опеке (то есть, привлекли
внимание Комитета к этому человеку, были проявлением Опеки, и так далее).
Их было не очень много.
   ... Итак, рождение в небольшом городке на Урале в тот год, когда
Гагарин совершил полет в космос (имеет ли это значение?). Родители -
ничего особенного из себя (разумеется, для Комитета, и только для
Комитета!) не представляли и представлять не могут, ввиду того, что к
государственным и иным тайнам доступа не имели, трудились на
электромеханическом заводе всю сознательную жизнь (отметить, что отец
умер, когда мальчику было десять лет, от рака гортани).
   Факты из слюнявого детства: первый зуб прорезался в возрасте одного
года с лишним (интересно, нормально это или нет?)... Говорить начал
поздновато: в два с половиной года, причем слово, которое произнес первым,
было не "мама" и не "папа", а почему-то -"шерсть"... Благодаря бабушке, с
которой оставался дома, пока родители были на работе, рано начал читать (в
три с половиной года одолел "Капитанскую дочку" - естественно, на уровне
механического прочтения без особого понимания смысла, а в четыре года по
заказу соседей, гостей и родственников бегло шпарил передовые статьи из
"Правды")... В семь лет Подопечный идет в школу, каковую успешно
заканчивает десять лет спустя. С первого класса - отличник. Круг интересов
в школьные годы: литература (детективы, фантастика, стихи), музыка (рок,
поп, барды), радиотехника (сборка детекторных приемников, всевозможных
усилителей, радиоуправляемых моделей и еще черт знает чего) - в общем,
достаточно стандартно для поколения, выросшего в условиях
научно-технической революции и развитого социализма... Окончив школу,
Подопечный пытается поступить в юридический институт (влияние увлечения
детективами?), но в те годы в юрвузы принимали, как правило, людей с
двухлетним трудовым стажем, да еще и с рекомендацией горкома комсомола,
поэтому неудивительно, что у Подопечного даже не приняли документы. Как ни
странно, последовать примеру многих своих ровесников и сунуться в
какой-нибудь лесотехнический, куда брали даже с тройками, юноша не
захотел, а вернулся в родной город и скромненько пристроился в ПТУ на
курсы, чтобы через год получить в зубы диплом токаря-универсала (о, как
это звучит гордо!) третьего разряда. ПТУ есть ПТУ, и наиболее заметными
событиями за этот год были: похождения в компании - "шобле", на местном
жаргоне - по танцплощадкам, рюмочным и женским общежитиям, в результате
чего отрок однажды теряет свою юношескую невинность и на всю жизнь
получает стойкое отвращение к дешевому портвейну и смешиванию в желудке
принципиально разных спиртных напитков... От окончательного разложения и
деградирования до уровня среднего местного жителя Подопечного спасает
призыв в армию, каковая, согласно формулировке, обнародованной на одном из
партсъездов, являлась "школой жизни для советской молодежи". Одним словом,
каких-либо особых событий в так называемый "уральский" период составители
досье Подопечного явно или неявно не выделяли...
   Второй период жизни Подопечного, который условно следует назвать
"армейским", не очень продолжителен, но характерен полным отрывом от
привычной среды обитания - родителей, друзей, пэтэушных пассий и прочих
реалий мирной советской жизни.
   После двухнедельного скитания по пересыльным пунктам Подопечный
попадает в доблестную Группу Советских Войск в одной из
восточноевропейских стран. Видимо, с учетом пэтэушной квалификации его
определяют в отдельный батальон по ремонту автомобильной техники
(сокращенно - ОБРАТ), но, не успев пройти так называемый "курс молодого
бойца", молодой боец валится в госпиталь с двусторонним воспалением легких
(май в том году оказался на редкость холодным, с ночными заморозками до
минус пяти)... Но, рано или поздно, все хорошее кончается, и потом
начинается борьба за самое настоящее выживание - как в дебрях джунглей
Амазонки или в колонии строгого режима... Фактов, относящихся к этому
отрезку времени, в досье много, но все они достаточно однообразны.
Издевательства со стороны "дедов", побои в "каптерке" и нескончаемое
чередование наказаний в виде дополнительных нарядов, чистки "очков"
лезвием бритвы и мытья пола казармы зубной щеткой... Вечное чувство
голода, висение соплей на турнике под яростный рев сержанта до появления
кровавых волдырей на ладонях, слезы под одеялом после отбоя и отчетливое
понимание того, что ты - не человек, а вошь заразная, каким-то образом
проникшая в здоровый, в общем-то, организм славных Вооруженных Сил, а
посему вполне заслуживающая травли со стороны сослуживцев и
отцов-командиров... Все это убедительно свидетельствует о том, что уж
тогда-то Подопечного никто не опекал, и в том, что он благополучно
дослужил до "дембеля"
   и в конце службы даже приобрел сержантские лычки на погоны, была его
личная заслуга. Воистину, "спасение утопающих - дело рук самих
утопающих"!..
   На мой взгляд, Опека могла начаться только в третий период жизни
интересующего меня человека - "столичный", он же - "студенческий". Поэтому
к каждому из событий этого раздела биографии нашего клиента стоило
приглядеться внимательнее.
 
   ... Так получилось, что сослуживец попросил Подопечного по пути "на
дембель"
   зайти в Москве к его родителям и передать им привет, письмо и небольшую
посылку с пустяковыми заграничными сувенирами. Что наш герой добросовестно
и выполнил.
   Одного он не мог предполагать: что у сослуживца окажется
восемнадцатилетняя сестра, которой сразу же приглянется стройный сержант с
чистым, открытым лицом.
   Родители сослуживца, будучи людьми простыми, смекнув возможность
сбагрить дочь в раннее замужество за стеснительного, а значит - хорошего,
паренька, развернули бесхитростную интригу, суть которой заключалась в
обильном угощении Подопечного крепкой брагой и прочими домашними яствами,
от которых парень отвык за время службы в армии. В результате
демобилизованный сержант задержался в Москве не на день, как
предполагалось, а почти на месяц - хорошо еще, что он ехал домой, по
примеру гоголевского ревизора, "инкогнито", желая сделать матери сюрприз,
иначе несчастная женщина испереживалась бы... К счастью или к несчастью,
но от раннего брака с, в общем-то, неплохой, но нелюбимой девицей
Подопечного спасло лишь то, что их интимная близость, коей способствовали
и гостеприимные родители, по счастливой случайности (уж не с этого ли
началась Опека?!) не увенчалась беременностью, и когда это выяснилось,
заблудший экс-сержант рванул когти из коммунального уюта чисто
по-английски... Подобно герою фильма "Я шагаю по Москве", он блуждал по
столице до тех пор, пока не обнаружил, что денег на поезд до дома ему не
хватит, даже если путешествовать в общем вагоне. Тогда он в отчаянии
огляделся и увидел через дорогу внушительное здание с колоннами, перед
которым мельтешили люди, в основном, его возраста. Это был Московский
электротехнический институт связи, в который как раз в тот год был
внушительный недобор (!), вследствие чего руководством вуза было принято
решение принимать всех желающих без разбору и ограничений. Скорее, из
интереса, чем осознанно, Подопечный двинулся в приемную комиссию (сыграло
свою роль увлечение радиотехникой в детстве?). Там выяснилось, что первый
вступительный экзамен должен состояться на следующий день. Правда, у юноши
в сержантских погонах не имелось с собой всех необходимых для поступления
документов, но приемная комиссия все-таки допустила его к экзаменам.
Неизвестно, что именно сыграло свою роль: то, что в армии не сумели до
конца выбить из башки Подопечного школьные познания, или то, что он
являлся на экзамены в военной форме, как фронтовик в сорок пятом году, -
но сдал он вс+ на "отлично" (между прочим, организовать ему это
поступление для Комитета было бы легче, чем простуженному чихнуть: всего
один звонок ректору - и нет проблем!). Кстати, он так никогда и не
рассказал ни матери, ни своей младшей сестре о том амурном приключении,
что предшествовало его поступлению в институт...
   Лично я усматриваю начало Опеки тогда, когда новоиспеченному студиозусу
каким-то образом удалось переселиться из тесной и лишенной комфорта
комнатушки студенческого общежития в отдельную однокомнатную квартирку в
Медведково.
   Причем, что было совсем уж невероятным, практически - за бесплатно. В
обязанности его входил лишь присмотр и уход за квартирой во время
отсутствия ее законных хозяев - молодых супругов, которым посчастливилось
отправиться в длительную командировку в одну из арабских стран
(впоследствии "удачно"
   получилось так, что супруги пробыли за границей, ежегодно продлевая
командировку, вплоть до окончания Подопечным института). Квартира была
оставлена во владение Подопечному вместе с неказистой, но достаточной для
проживания мебелью, холодильником, телевизором и "джентльменским" набором
посуды. Внешне вс+ выглядело чисто, и без труда можно было проследить всю
многоступенчатую цепочку знакомых, через которых супруги вышли на
первокурсника МЭИСа. Однако я-то знал, что ничто не выглядит так
естественно, как самым тщательным образом подготовленная оперативная
разработка...
   В любом случае, даже если это было именно так, все равно трудно было
определить, чту же инициировало и обусловило Опеку. Скорее всего, в досье
просто-напросто отсутствовали необходимые данные, хотя почти каждый день,
проведенный Подопечным в тот период, был запротоколирован особо тщательно
- чуть ли не до мелочей (еще одно косвенное доказательство того, что
студент в это время уже был "под колпаком").
   И еще. Начиная с этого времени, у Подопечного вдруг становится
значительно меньше неприятностей, а потом проблемы у него и вообще
постепенно сходят на нет, словно кто-то невидимый плавно подвернул некий
реостат, регулирующий соответствующий сектор его судьбы. Интересно,
замечал ли он сам это свое невероятное везение?.. Скорее всего, нет,
потому что поступки его в институтские годы свидетельствовали о том, что
не надеялся Подопечный ни на кого, кроме себя.
   Несмотря на то, что ему можно было бы и не готовиться к экзаменам (все
равно поставят "отлично"), он во время сессии просиживал над книгами день
и ночь: днем - в читальном зале, ночью - дома. И на лекции он ходил
исправно, и в магазинных очередях торчал терпеливо, и несть числа другим
примерам...
   (Вообще, понятие везения довольно сложно по самой своей сути, поскольку
отражает чей-то субъективный взгляд на жизнь. И потом, судить, везет
кому-то или нет, зачастую можно лишь энное время спустя, поскольку трудно
сразу оценить возможные последствия вариантов развития ситуации. При этом
для начала потребуется разобраться в том, что есть Добро, а что есть Зло,
а, как известно, эти две категории, изобретенные человечеством, зачастую
тесно взаимосвязаны... Если, например, оступившись на лестнице, человек
сломает ногу, то любой свидетель этого происшествия скажет, что это -
яркий пример житейской неудачи. Но если пострадавший впоследствии женится
на медсестре, которая посетила его, чтобы сменить гипсовую повязку, то
потом всю жизнь счастливые супруги будут восхвалять тот роковой перелом
конечности... Диалектика, как мог бы сказать Тарас Бульба, сдувая дымок из
дула пистолета после карающего выстрела в собственного сына).
   Но вернемся к нашему "пациенту".
   Квартиры в том доме, где посчастливилось проживать Подопечному,
располагались, как принято говорить на подводных лодках, в "отсеках",
отделенных от общего коридора дверями, запирающимися на ключ. С соседями
Подопечному, надо прямо сказать, повезло. Во всех трех квартирах, которые
находились в одном отсеке с его однокомнатной, проживали милые и
общительные люди. Неудивительно, что вскоре Подопечный стал чувствовать
себя у них в гостях, как дома. Он мог запросто в любое время дня и ночи
позвонить в любую квартиру - и его радушно встречали, и поили чаем, кофе,
водкой, пивом, и угощали всякими вкусными вещами, и беседовали с ним на
интересующую его тему... В свою очередь, к Подопечному могли приходить
также в любое время (и неоднократно приходили) двое: высокий, худощавый,
очкастый и длинноволосый сосед из двухкомнатной квартиры по имени Саша и
развязный, пузатый, с левым глазом, вечно косящим вправо, армянин Ашот.
Саша работал в МАИ лаборантом, а Ашот играл на барабанах в оркестре
ресторана "Арагви" (по утверждению армянина, он именно "играл на
барабане", а не стучал - всегда обижался, если кто-то пытался поправить
его)... А у каждого из них были и свои друзья и знакомые, которых они под
тем или иным предлогом приводили с собой в гости к Подопечному. Знакомых
женского пола, кстати, тоже... Нет, вс+ было пристойно, без всякого там
притонного разгула, и тому, кто знакум с методами оперативной работы
Комитета, видно было невооруженным глазом: молодому одинокому студенту
усердно подсовывали "подсадную" девицу, чтобы иметь возможность
контролировать его и днем, и ночью. Но Подопечный вовсе не нуждался в
спутницах жизни нестрогого нрава. Он был безнадежно влюблен в одну
девушку, с которой познакомился однажды в ресторане... У однокурсника был
день рождения, а поскольку он жил с состоятельными родителями, то мог
позволить пригласить компанию приятелей в "Софию". Так совпало, что там
оказалась лимитчица по имени Наташа, трудившаяся на чулочно-носочной
фабрике. Не сказать, чтобы эта девушка была красивой, да и интеллектуалкой
ее назвать было нельзя, а характер у нее оказался вообще
чудовищно-деспотичным, однако Подопечный втрескался в нее сразу и
надолго... В восемьдесят первом году в столичных ресторанах танцевали под
"Машину времени" и Челентано, и Подопечный приглашал на каждый танец
девушку с длинными волосами, которая ему приглянулась. Потом он проводил
Наташу до фабричного общежития на Сущевке, и они договорились встретиться
в следующую субботу на станции метро "Новослободская". Однако, встреча не
состоялась совершенно по дурацкой причине: оба они забыли уточнить, что
значит "у входа", поэтому он ждал в вестибюле, у эскалатора, а она мерзла
у входа в метро. Не дождавшись друг друга, каждая сторона решила, что
партнер на свидание не явился, а значит - не следует надеяться на
продолжение знакомства. Дело житейское, но и он, и она были огорчены -
хотя и в разной степени. Однако продолжение все-таки последовало в виде
неожиданной для обоих встречи в метро месяц спустя, и недоразумение было
выявлено и великодушно забыто...
   Некоторое время они встречались весьма исправно. Подопечный не раз
приглашал Наташу к себе домой, но она неизменно отказывалась, поэтому их
свидания проходили "на нейтральной территории". Так прошло несколько
месяцев. Потом Подопечный стал замечать, что в отношении Наташи к нему
произошла разительная перемена. Нельзя было сказать, что она окончательно
охладела к нему, но появился в ее взгляде некий ледок, который заставлял
несчастного влюбленного мучиться и страдать. Потом она стала все больше
избегать его: перестала подходить к телефону, внезапно меняла свои планы
так, чтобы встреча, о которой они договорились накануне, не состоялась.
Предположив, что у Наташи появился кто-то другой, Подопечный изводил себя
ревностью и обидой. Сердце его в то время буквально разрывалось на куски
от несчастной любви. О, сколько слез было пролито им по вечерам в одинокой
своей берлоге!.. Сколько неуклюжих стихов было сочинено им в пьяном угаре
(пить он стал для успокоения души, но получалось - наоборот)!.. В минуты
отчаяния он никого не хотел видеть и частенько притворялся, что его нет
дома, когда в дверь звонили Ашот или Саша.
   Между тем, "история любви" неудержимо двигалась к развязке. В своем
отчаянии Подопечный дошел до того, что стал следить за своей возлюбленной,
надеясь получить ясность насчет соперника. В результате однажды Наташа
застукала его шпионящим за ней - и тут разрыв, долгое время назревавший,
как гнойный фурункул, наконец, состоялся. Никаких оправданий и клятв в
вечной любви девушка слушать не пожелала, а хлестнула молодого человека по
самому сердцу словами: "Видеть тебя больше не хочу! Не-на-ви-жу!"...
   Вс+ было кончено.
   Одно было мне непонятно: если в то время Опека уже велась, то почему
комитетчики так халатно отнеслись к этой влюбленности Подопечного? Разве
им трудно было обработать соответствующим образом строптивую Наташу? Или
аналитики допустили грубый просчет, не придав поначалу чувствам, которые
терзали несчастного студента, должного значения, а когда опомнились, то
было уже поздно?..
   Как бы там ни было, шок, постигший Подопечного, оказался таким тяжким
ударом для него, что он впал в глубокую депрессию и целую неделю не
покидал своей квартиры.
   В Досье не было отражено, чем он занимался в течение этой недели, но не
трудно догадаться, что делают в таких случаях несчастные влюбленные.
История умалчивает о том, пытался ли он покончить с собой в минуты
душевного кризиса. Впрочем, для этого надо быть либо истеричной, либо
чрезвычайно волевой натурой - и то, и другое к Подопечному, насколько я
мог судить, не относилось...
   Спустя неделю, когда страна успешно похоронила четырежды геройского
Генсека, заметно исхудавший, бледный и заросший черной щетиной Подопечный
стал вновь допускать к себе на сеансы пивопития Ашота и Сашу. Потом,
наконец, стал выбираться и на лекции в институт... Под самый Новый год он
случайно встретил в автобусе подружку Наташи, и та поведала ему, что
бывшая любовь его взяла на фабрике расчет и уехала в свой родной город
Тамбов. Отреагировал на это известие он вполне достойно. Кризис миновал...
   В последующие два года ничего особо интересного в жизни Подопечного не
было.
   После неудачи на любовном фронте он с головой ушел в учебу, словно
надеялся этим кому-то что-то доказать. К концу третьего курса он был
лучшим на своем потоке.
   Наверное, поэтому именно его ректорат МЭИСа направил в полугодичную
командировку в одну из африканских стран, когда такая возможность
подвернулась. Было это между третьим и четвертым курсом. СССР охотно пошел
навстречу этой самой "одной африканской стране" (сокращенно - ОАС), когда
она обратилась к советскому руководству за помощью в деле строительства
линии электропередач внушительной протяженности. Помимо квалифицированных
инженеров, в Африку были посланы, для трудовой практики, и десятки
студентов-электро-техников. Работать им пришлось в подлинно адских
условиях. Линия электропередач потянулась черной ниточкой по карте через
непроходимые джунгли, тропические болота, полные комаров величиной с
кулак, и пески одной из самых жарких в мире пустынь. Через месяц после
начала "загранкомандировки" совспецы осыпали проклятьями тех, кто их
бросил в самое пекло экзотики "черного континента". Однако кончается не
только все хорошее, но и плохое тоже. Как это частенько бывает, энтузиазм
местной стороны очень быстро иссяк, когда выяснилось, в какие
международные долги ей придется залезть, чтобы удовлетворить свою страсть
к гигантским проектам. Поэтому неудивительно, что вскоре, под тем или иным
предлогом, организаторы "стройки века" стали потихоньку сокращать
ассигнования на ЛЭП, потом перестали направлять туда технику и дешевую
рабсилу в лице полуголых аборигенов окрестных деревень. Некоторое время
работы еще по инерции агонизировали, благодаря непомерно развитому чувству
долга советских специалистов, но потом в ОАС вспыхнула гражданская война
на почве межплеменной розни, и горе-строителям пришлось спасаться путем
срочной эвакуации, чем-то напоминавшей бегство белых войск из Крыма после
взятия Красной Армии Перекопа, только вместо кораблей на этот раз
фигурировали авиалайнеры Аэрофлота, взлетавшие чуть ли не поперек изрытой
снарядными воронками взлетной полосы единственного местного аэропорта...
Впечатлений у Подопечного после этой вылазки в "сердце мировой экзотики"
осталось много. Как говорится, "полные штаны"... Зато теперь он получил
право с небрежной иронией повествовать своим знакомым - как правило,
женского пола - об ежедневном героизме отважных советских первопроходцев в
бассейне какой-нибудь там Лимпопо. Что он с удовольствием и делал, причем
неоднократно...
   Вторая поездка состоялась у него почти через год, и на этот раз
Подопечного ждала одна наша южная республика. Необходимость отбытия
положенной стажировки забросила группу студентов туда, где начинается
знаменитая пустыня Каракум. В течение трех месяцев обросшие буйными
бородами стажеры валяли дурака под палящим солнцем, время от времени вяло
изображая нездоровую трудовую активность по прокладке энерготрассы
районного масштаба. Впечатлений после этой стажировки у Подопечного
осталось, судя по его рассказам после возвращения к благам цивилизации,
пожалуй, побольше, чем после Африки. Огромный мохнатый каракурт, мирно
притаившийся в ботинке в надежде, что когда-нибудь его кто-то наденет не
глядя... Вереница столбов, уходящих через пустыню к горизонту и похожих,
из-за отсутствия проводов, на огромные кресты, обозначающие некие братские
могилы...
   Раскалившаяся до пятидесяти градусов Цельсия водка местного розлива, со
слоем песка в два пальца на дне бутылки... От нечего делать и чтобы
окончательно не свихнуться от безделья в условиях пустыни, Подопечный даже
возобновил свои поэтические упражнения. "Жара здесь, как ночи - черная.
Вода здесь, как кровь - красная, а небо, как боль - белое... Но верю себе
упорно я (хоть вера - дело напрасное), что я здесь не зря что-то делаю"...
Было совершенно непонятно, каким образом ему удалось тогда вернуться в
Москву целым и невредимым, ни разу не пострадавшим от укуса какой-нибудь
ползучей гадости (хотя возможностей была масса)или от солнечного удара и
даже не испортившим свою печень скверным спиртным (и это тоже - благодаря
Опеке? Неужели и туда "нулевке" удалось протянуть свои щупальца?!)...
   Не могу не отметить тот факт, что чем больше близилось к концу досье
Подопечного, тем все больше в описании его биографии возникал непонятный
вакуум.
   Словно тот летописец-комитетчик, который вел хронику событий, внезапно
устыдился своей красноречивости и стал будто сквозь зубы цедить одни
только голые факты, ничего кроме фактов... В начале текущего года с родины
Подопечному пришло тревожное письмо. Сестра, успевшая к тому времени выйти
замуж и проживавшая вместе со своим мужем у матери, писала, что мать вот
уже несколько месяцев мучается сильными внутренними болями и что врачи
посоветовали ей лечь на обследование в специализированную больницу, что
она и сделала несколько дней назад. Письмо было в целом спокойным, хотя в
конце сестра намекала, что неплохо было бы Подопечному приехать проведать
мать. У студента выпускного курса как раз началась зимняя экзаменационная
сессия, поэтому естественно, что он, видимо, не придал особого значения
письму сестры. А если и придал, то решил, наверное, разделаться с
экзаменами и на зимние каникулы отправиться домой. Вот здесь-то и следует
совершенно необъяснимый провал. Поступки Подопечного в деле изложены
по-прежнему четко, но мотивов его поведения абсолютно невозможно понять...
   Сдав, как прежде, все экзамены на "отлично", Подопечный вместо того,
чтобы поехать домой, беспечно проводит время в столице. В это время сестра
его не отходит от изголовья матери, которой сделали уже вторую за
последние две недели операцию, причем обе из них были обусловлены
стремлением хирургов исполнить свой профессиональный долг до конца. Спасти
пятидесятидвухлетнюю женщину уже нельзя:
   у нее обнаружился рак четвертой стадии, когда ткани распадаются быстро
и очень болезненно, а метастазы постепенно распространяются по всему
телу...
   Сестра шлет Подопечному одну телеграмму за другой, пытается дозвониться
до него, но телефон у него постоянно занят, а на послания брат не
отвечает. Вместо того, чтобы мчаться на полной скорости к умирающей, он
спокойненько гуляет по Москве.
   Мать умерла в тот день, когда он под песенки популярных тогда "Веселых
ребят"
   вкушал клубничное мороженое в компании таких же оболтусов, как он сам,
в кафе "Космос" на улице Горького. Мать похоронили без него, и сестра над
ее гробом произнесла гневно страшные слова: "Пусть лучше у меня не будет
больше брата, чем считать братом такого подлеца!"...
   И никак я не могу понять, каким образом, несмотря на Опеку, в апреле
этого года Подопечный бесследно исчез из поля зрения кураторов Опеки, а
затем был найден случайным полночным прохожим на скамейке в сквере
полузамерзшим и в состоянии полного беспамятства... Молодой человек не
помнил, кто он такой, как его зовут, как он сюда попал и где живет. Если
бы не студенческий билет, найденный в его кармане, то милиции пришлось бы
давать объявления с просьбой к населению опознать этого человека.
Подопечный был помещен в шестую клиническую больницу с воспалением легких
и довольно быстро поправился (неудивительно!). Память к нему вернулась
потрясающе быстро, но одного он так никогда и не смог вспомнить: каким
образом он очутился один на той скамье, с кем он проводил там время и что
вызвало у него амнезию третьей степени (именно такой диагноз был поставлен
специалистами, хотя и не без оговорок).
   "Любовь - лучшее лекарство от всех напастей"... Выписавшись из
больницы, Подопечный встретил девушку по имени Галя, с которой его
познакомил не то Саша, не то Ашот, и сейчас дело шло к свадьбе. В июне
новоиспеченный инженер по электротехническому обеспечению средств связи
получил на церемонии выпуска из института так называемый "красный" диплом
и распределение в столичный НИИ (ну, разумеется!). С квартирой дело
обстояло несколько сложнее. Бибиревскую аренду пришлось прекратить ввиду
возвращения законных хозяев, но у невесты Гали очень кстати в качестве
приданого оказалась комната в коммуналке в районе Разгуляя, где будущие
супруги и стали вить гнездышко, не дожидаясь официального бракосочетания.
Биография Гали была настолько шита белыми нитками для моего
проницательного взгляда, что придется ее опустить, дабы не огорчать тех
читателей, которые свято верят в профессионализм Комитета...
   Чем больше я размышлял над "этапами жизненного пути" Подопечного, тем
все больше убеждался, что Опека не относится к числу рядовых операций
Комитета. Во-первых, в ней за те годы, что она проводилась, было
задействовано множество людей, техники и спецсредств. Наверняка была
израсходована огромная сумма денег, причем, возможно, не всегда -
оправданно... Во-вторых, хотя сама личность опекаемого была заурядной и
незначительной, но именно заурядность и незначительность давали основания
подозревать, что в действительности речь должна идти о некоем злодействе
космических масштабов. В-третьих, ни одна из операций Комитета еще не была
окутана такой секретностью, когда даже от непосредственных участников ее
скрывают большую часть информации. Например, суть угрозы, исходящей от
объекта... Как я успел убедиться, никто из "опекунов" не знал, чем опасен
Подопечный, и получалось, что во всем отделе об этом ведает лишь Генон.
Между тем, представление о том, чем грозит ошибка или провал, всегда было
одним из ключевых моментов при инструктаже сотрудников, отправлявшихся на
задание. Иначе как можно добиться стопроцентного успеха, если не знаешь,
чего ты должен бояться, а чего - не должен?
   Именно с этого я и начал как-то раз обработку Генона с целью упросить
его сказать мне правду о Подопечном. Шел уже второй месяц моего участия в
Опеке, и мне все больше не нравилась та пассивная роль, которая была мне
отведена в операции. Мне повезло тогда: Генон оказался в превосходном
настроении и не послал меня по совершенно конкретному адресу, как делал
это раньше в той или иной вариации. Он только сложил руки на своем пухлом
животике, откинулся на мраморную облицовку стены (мы с ним сидели на
скамье в метро) и насмешливо скривился:
   - По-твоему, на меткость Вильгельма Телля, когда он стрелял из арбалета
в яблоко на голове сына, сознание того, что будет, если он возьмет прицел
чуть пониже, повлияло положительно? Или ты считаешь, что слепец, идущий по
узенькой дощечке, не оступится, если его предупредить, что доска
перекинута через пропасть?
   - Какие-то страшные примеры вы приводите, шеф, - шутливо сказал я,
чтобы скрыть внезапное беспокойство, охватившее меня. - Стрельба по живым
мишеням, хождение над пропастью... Неужели наши дела обстоят так плохо?
   Того, что произошло после этих моих слов, я никак не ожидал. Генон
вдруг наклонился к моему уху и сердито пробормотал:
   - Ты вот что... Ты одно пойми, мой хороший: никто тебе ничего не
собирается объяснять! Сам поймешь, где собака зарыта, - молодец будешь, а
на нет - и суда нет!.. Только не вздумай из себя частного сыщика строить
или на всех перекрестках об Опеке трубить - прихлопнут тебя, как комара
назойливого!..
   Раздосадованный такой реакцией на мое стремление вызвать Генона на
откровенный разговор, я собрался было спросить шефа, кто же это отдаст
приказ "прихлопнуть"
   меня - уж не он ли сам? - но в это время в кармане у моего собеседника
раздался настойчивый писк сотового телефона (тогда этот вид связи в
стране, как и пресловутая "вертушка", использовался только Комитетом и
правительственными органами), и он быстро сказал мне:
   - Ну, давай, давай, ступай, мой хороший!..
   Зайдя за колонну, сквозь грохот подходящего к перрону поезда я еще
успел расслышать, как Генон говорит в микрофон невидимому собеседнику:
   - Я все понимаю, Михаил Сергеевич!.. Все сделаем, не беспокойтесь,
Михаил Сергеевич!..
   В то время в стране был только один Михаил Сергеевич, с которым мог бы
разговаривать таким подобострастным тоном начальник суперсекретного отдела
нашего Комитета.
   (Спустя много времени я понял, что все эти выходки Генона, связанные, с
одной стороны, с сокрытием от меня информации, а с другой - с приданием
Опеке в моих глазах характера суперважного мероприятия, имели целью
завлечь меня в липкую паутину этого дела. Генону нужны были не просто
исполнители для этой операции. В первую очередь, он искал таких людей, на
которых мог бы положиться как на себя самого, и дело было не в одном
только доверии. Ему нужны были люди сообразительные и... как бы понятнее
выразиться?.. неравнодушные, что ли, к судьбам окружающих. Только из
таких, в конечном счете, могли бы, по мнению Генона, получиться настоящие
"опекуны" - умные, надежные, не знающие сомнений, как придворные министры
из "Трудно быть богом" Стругацких. Естественно, что проявить все эти
качества - опять же, как считал Генон, - привлеченные к Опеке методом
"случайного тыка" люди могли лишь тогда, когда они начинали шевелить
мозгами. Если им удавалось самим ответить на те вопросы, которые у них
неизбежно возникали, это свидетельствовало о том, что, с учетом
коэффициента их умственного развития, требуется использовать их и дальше,
а не выбросить по истечении испытательного срока, фигурально выражаясь, на
помойку после интенсивной психо- и химиотерапии, в результате чего человек
превратится в мало что помнящего идиота. Но самое главное следовало потом
- когда становилось ясно, как эти умники собираются поступить с выводами
своих мысленных изысканий. Если они подавали признаки отрицательного
отношения к самой идее Опеки, то их следовало считать опасными для Дела, и
в этом случае просто отбить у них память было бы недостаточно. В
зависимости от конкретных обстоятельств, применялся один из двух
вариантов: либо пожизненная изоляция в психиатрической клинике, либо
внезапная гибель многознающего в результате явного несчастного случая -
что, кстати, чисто по техническим причинам было более удобно и надежно. Но
если они зарекомендовали себя лояльными, то их следовало всячески
приласкать и привлечь на свою сторону, и в этом плане я вовсе не был
исключением из общего правила.)
   Следует сказать, что я с детства обожал разгадывать разные головоломки
и задачки. Поэтому когда я понял, что Генон не собирается меня просвещать,
то, как всякий уважающий себя сапиенс, я посчитал, что в этих
обстоятельствах мне ничего не остается, кроме как ринуться на новый штурм
тайны Опеки. Однако, с учетом моих ограниченных возможностей как в плане
перемещения в пространстве и (ввиду двенадцатичасовых периодов "боевой
готовности" и бдений за спиной Подопечного), так и в отношении наведения
дополнительных справок (едва ли Генон бросал слова на ветер, предупреждая,
чтобы я не изображал из себя частного сыщика), мне оставалось только одно:
играть предстоящую партию вслепую. Другими словами, я мог только думать,
думать и снова думать - пока мои мозговые извилины не завяжутся узлом.
   Любая мыслительная деятельность требует четкой организации, каждое из
исходных условий задачи должно быть положено на полочку под
соответствующим ярлычком.
   Поэтому прежде всего я подбил некоторые предварительные итоги,
постаравшись обобщить то, что мне было известно об Опеке...
   Итак, первое очевидное условие заключалось в том, что Комитет, а точнее
отдел, возглавляемый Геноном, стремится уберечь Подопечного от любого
отрицательного воздействия на него со стороны окружающего мира, независимо
от того, в чем это воздействие проявляется и какие средства для его
нейтрализации приходится применять. Между тем, никаких видимых выгод ни
Комитет, ни кто-либо иной в масштабе государства от Опеки не получал, и
было непонятно, с чего это нашей Конторе пришлось переквалифицироваться в
подпольную благотворительную организацию...
   Во-вторых, было явно дано, что последствия Опеки - как положительные, в
случае успешного течения операции, так и нежелательные, в случае ошибки,
провала, неудачи - представляют огромное значение для высшего руководства
нашего государства, если уж сам Генеральный секретарь имеет прямой канал
связи с Геноном. Никаких разумных объяснений этого факта, кроме
пошленького допущения, что Подопечный является незаконнорожденным сыном
Горбачева, в голову мне тогда не приходило...
   В-третьих, у Опеки не было четко сформулированной цели, а,
следовательно, не было и видимого конца, и этим она отличалась от обычных
операций. Если суть обычных, "нормальных" оперативных мероприятий Комитета
заключается в выявлении и срыве замысла противника, то, рано или поздно,
даже самая длительная операция заканчивается - провалом или успехом, это
уж как получится. Здесь же ни конца, ни края Опеке видно не было. Порой у
меня вообще складывалось впечатление, будто длится эта операция с самого
рождения Подопечного и закончится лишь тогда, когда он испустит последний
вздох - если ему вообще когда-нибудь дадут спокойно помереть, в чем я, при
нынешней раскладке, глубоко сомневался...
   В-четвертых, несмотря на то, что Опека длилась, как минимум, уже
несколько лет, тот человек, на котором было сосредоточено внимание "трех
нулей", судя по всему, был не в курсе того, что его опекают (сначала я
хотел сказать "ни о чем не подозревал", но потом спохватился: приборов,
контролирующих мысли других людей, еще пока не изобрели, поэтому никогда
нельзя быть уверенным, что тот, за кем ведется наблюдение, не подозревает
о слежке). Из этого вытекало, что он, скорее, был враждебной фигурой,
этаким монстром, источником какой-то неизвестной, но страшной угрозы в
глазах Комитета, нежели наоборот. Иначе какой смысл моим коллегам
заботиться о нем пуще, чем о родном сыне или о Генсеке, да еще и скрывать
от него это попечительство?..
   Смутно подозревая, что те вопросы, которые я перед собой ставлю, так
или иначе взаимосвязаны, я понял, что надо выбрать из этой связки наиболее
слабое звено и сосредоточиться вначале только на нем. Потом, когда ответ
на этот вопрос станет ясен, мне наверняка удастся использовать его в
качестве отмычки к другим замкам сейфа под названием Опека. Но легко
сказать, а труднее выбрать это самое "слабое звено", которое вовсе может
не являться самым главным. Так, например, если штурмовать крепость в лоб и
ломать голову над тем, чем же Подопечный заслужил такого внимания к своей
персоне, то можно утонуть в море предположений и гипотез, причем все они
будут казаться достаточно правдоподобными. Но ведь есть и другие, менее
важные вопросы! Например, когда началась Опека... Если определить
более-менее точную дату начала интереса Комитета к Подопечному, то можно
будет установить, какие события в жизни Подопечного этому предшествовали.
   А потом останется решить, чту такого он мог сотворить, чтобы
засветиться и выдать себя с головой?.. От правильного ответа на этот
вопрос потянется ниточка к той причине, которая вынудила Комитет взять под
свое крыло на неопределенный срок ничем не примечательного человека, а там
недалеко будет и до решения главной проблемы: в чем заключается его
исключительность?..
   Помнится, поначалу я всерьез ухватился за эту логическую цепочку, и мне
удалось даже, как потом выяснилось, с точностью до одного месяца
установить начало Опеки (как я и предполагал, оно пришлось на начало учебы
Подопечного в МЭИСе). При этом я исходил, в частности, из того, что Опека
направлена на всестороннее обеспечение жизненных потребностей Подопечного,
так что установить время, начиная с которого у интересующего меня человека
в жизни постепенно стали убывать проблемы и неудачи, было довольно легко.
(Смущала меня, правда, история неудачной любви Подопечного к работнице
легкой промышленности по имени Наташа.
   Ведь если в то время наш студент уже был под контролем, то возникает
законный вопрос: почему "опекуны" допустили, чтобы бедный парень от
избытка неразделенных чувств обливался всю ночь совсем немужскими слезами
в компании бутылки водки и исписывал толстые общие тетради чепухой типа:
"Я в тебя старался не влюбиться, не читать во взглядах ничего, но любовь,
как раненая птица, билась в клетке сердца моего!"? Разве трудно было
оперативникам побеседовать по душам со строптивой лимитчицей, кое-что
посулить, кое-чем припугнуть - например, высылкой за сто первый километр
без права возвращения в Москву - чтобы она вела себя мягче со своим
кавалером? В принципе, не надо было даже требовать от нее, чтобы она
согласилась выйти замуж за него - любовь эта была первой для Подопечного,
а на свете, как известно, нет ничего более непрочного, чем первая любовь,
и когда-нибудь парень и сам переболел бы этой "провинциальной
принцессой"...
   Однако, судя по всему, этого не произошло, и остается лишь допустить,
что тот, кто координировал Опеку в то время, допустил ошибку. Был ли это
Генон или кто-то другой - я не знал... И еще один факт в последующей
биографии Подопечного, видимо, также был обусловлен ошибкой "опекунов" -
иначе нельзя объяснить, каким образом студент мог засидеться на скамейке в
зимнем сквере, да так, что подхватил воспаление легких, осложненное
потерей сознания и памяти!..)
   Но даже если я и был на верном пути, то никаких открытий этот вариант
мне не дал. Я внимательно изучил все подробности жизни Подопечного до
того, как, по моему мнению, над ним была установлена Опека, но так и не
обнаружил, чту именно могло привлечь внимание моих коллег к юноше.
Криминального в те дни в его жизни вообще ничего не было, если не считать
нескольких пропущенных без уважительной причины лекций и пререканий с
комсоргом курса по поводу необходимости выступить на очередном
комсомольском собрании...
   Поэтому я решил зайти с другого конца.
   Я поставил перед собой вопрос: а как вообще возникла необходимость
привлечения меня к этой операции? Обычно, если операция длится достаточно
долго, то выполняют ее одни и те же, уже обкатанные и, как говорится,
"крещенные огнем"
   сотрудники. Необходимость задействовать в операции новых людей
появляется лишь тогда, когда, под влиянием резких изменений оперативной
обстановки, возникают новые задачи, для решения которых прежних сил может
оказаться недостаточно. И вот тогда-то главный координатор трубит в рог, и
"мчатся гонцы во все концы", дабы произвести отбор нужных кандидатов для
выполнения тех или иных задач.
   Однако, насколько я мог судить, функции уличного телохранителя в рамках
данной операции выполнялись и до меня, потому что мои коллеги, которые
работали в других секторах города, были не новичками в отделе Генона.
Значит, сделал я вывод, меня взяли не на недавно введенную должность в
штате отдела, а на чье-то место, которое, как известно, пусто не бывает.
Естественно, я был заинтересован в том, чтобы узнать, куда и по каким
причинам делся мой предшественник. Погиб смертью героя при исполнении
служебных обязанностей? Послал ведомство Генона вместе с Опекой куда
подальше в один прекрасный день? Или просто-напросто был убран в другое
место ввиду того, что оказался непроходимым болваном и тупицей?..
   Теперь волей-неволей я держал ухо востро, когда мне приходилось
общаться с другими "опекунами". Расспрашивать напрямую их я не собирался,
чтобы не выдать своего интереса к судьбе исчезнувшего предшественника, но
пропускал вс+, что говорилось при мне на совещаниях-летучках, по
селекторной связи и в перекурах между заданиями, через некий
подсознательный фильтр. Вскоре мне повезло. Один из моих старших
товарищей, обращаясь ко мне, оговорился, назвав меня Виктором.
   Увидев недоумение в моих глазах, он опомнился и извинился, но я
вцепился в эту ниточку крепче, чем утопающий хватается за соломинку, и
стал уделять больше внимания общению со столь рассеянным напарником. Через
неделю он оговорился повторно, докладывая в моем присутствии оперативному
диспетчеру о результатах своего дежурства. Имея в виду мою скромную
персону, на этот раз он приписал мне уже чужую фамилию - Стабников. Кто бы
на моем месте не сделал напрашивавшегося вывода о том, что сотрудника,
место которого я занял в системе Опеки, звали Виктор Стабников? И разве
этого было мало, чтобы попытаться найти его следы, пусть даже в такой
огромной стране, как наша?..
   Задача эта выглядела, на первый взгляд, непосильной даже для того, кто,
как я, обладал широкими возможностями по розыску индивидуумов, коими
славился Комитет.
   Возможно, если бы я с головой увяз в трясине запросов, писем и
телефонных звонков (причем втайне от своих начальников и сослуживцев и,
так сказать, без отрыва от основной работы), то в лучшем случае прошло бы
несколько лет, прежде чем мне удалось бы напасть на след Стабникова (уже
потом выяснилось, что с учетом крайней незаинтересованности Комитета в
том, чтобы Стабников имел контакты с кем-либо, успеха в поисках обычным
способом мне достичь было бы невозможно).
   Подсказку - или, как у нас любят говорить, "наводку" - мне дал тот
самый диспетчер, в беседе с которым Стабникова упомянул мой невнимательный
напарник.
   Реакция "оперативного" на оговорку моего старшего товарища оказалась
такой (он сделал большие глаза виновному в оговорке, намекая на
присутствие меня), что навела меня на определенные мысли. (Позднее за этот
ляп, кстати, и диспетчер, и тот, кто проговорился в моем присутствии о
Стабникове, получили по строгому выговору от самого Генона). Цепочка моих
суждений была логически безупречной, потому что каждый новый вывод
становился основанием для следующего умозаключения. Все было достаточно
просто. Раз в отделе Генона до сих пор не принято упоминать фамилию
Стабникова перед такими новичками, как я, - выходит, мой предшественник
еще жив, однако руководству Комитета очень не хочется, чтобы кто-то
когда-либо общался с ним. Отсюда следовало, что Стабников не погиб, не
ушел на пенсию и не был с позором отстранен от Опеки. Скорее всего, он
сильно проштрафился в глазах Генона и тех, кто стоял за ним, а точнее -
над ним. И дело пахло не простой халатностью, а сознательным неисполнением
своего долга.
   Выражаясь словами Остапа Бендера, видимо, это был своеобразный "бунт на
корабле". Однако, тот факт, что Стабников был до сих пор жив, а не
покоился под венком с издевательской надписью на траурной ленте:
"Незабвенному Виктору от товарищей по работе", свидетельствовал: Комитет
вовсе не опасался, что в один прекрасный день какой-нибудь идиот с
гипертрофированными аналитическими способностями вроде меня, установив
связь между Стабниковым и Опекой, отыщет его для приватной, содержательной
беседы. Значит, в свое время по отношению к строптивцу были приняты
достаточно действенные меры, обеспечивавшие его режим очень долгого
молчания. О чем могла идти речь? О превращении Виктора с помощью
всесильной химиотерапии в испражняющегося под себя и не помнящего ничего
из своей прежней жизни дебила? Скорее всего... Но если допустить, что это
так, то надо предположить, что на этом меры предосторожности не
закончились бы. Даже явный идиот, несущий какую-то белиберду про Опеку в
публичных местах, способен привлечь к себе внимание - не врагов, так
журналистов, не журналистов, так просто сердобольных зевак... Зная наши
методы, я склонен был к мысли о том, что Виктора Стабникова не просто
напичкали сильнодействующими препаратами. Нет, его обязаны были запихнуть
в какую-нибудь спецклинику, о которой пока еще не ведают ни зарубежные
борцы за права человека, ни свои, "домашние", диссиденты!..(Вопрос о том,
почему Стабникова не прикончили, конечно, вызвал у меня массу различных
предположений. Много позже я узнал, что давление на шефа сверху в том
плане, чтобы воздать Стабникову за его провинность "по максимуму", было
чудовищным, но Генон пошел ва-банк и на самом роскошном ковре, куда был
вызван в этой связи, поставил ультиматум: "Или вы сохраните ему жизнь -
или я уйду из Опеки". Одного я не мог допустить: что Генону чисто
по-человечески стало жалко Виктора. Просто у таких прожженых прагматиков,
как мой дражайший начальник или сказочная сестрица Аленушка, спасавшая
своего братца от гусей-лебедей, даже человеческие чувства и поступки
обязательно сопряжены с задней мыслью о том, что когда-нибудь
облагодетельствованный ими субъект, будь он проштрафившимся подчиненным
или яблонькой, которую нужно полить без видимых выгод, "просто так", еще
пригодится.
   И, кстати, жизнь показывает, что они абсолютно правы.)
   Таким образом, пространство, в котором я должен был произвести поиск,
значительно сократилось. Правда, огорожено оно было не просто высоким
забором, недоступным для простых смертных, но и колючей проволокой под
током высокого напряжения. Но получить доступ к сведениям о пациентах,
содержащихся в закрытых психиатрических лечебницах, было уже делом
техники. Единственная трудность, которая возникла у меня при этом, - это
сохранение строжайшей конспирации, и дело было даже не в том, что меня
могли разоблачить и со скандалом изгнать из Опеки. Скорее всего, и я
уверен в этом, до этого не дошло бы. Просто-напросто могло случиться так,
что беседовать мне уже было бы не с кем, потому что накануне беседы сердце
у больного Стабникова не выдержало бы повышенной дозировки
успокоительного: "Медсестра перепутала, она у нас, знаете ли, еще недавно,
вот и допускает ошибочки!"...
   И поэтому я крутился в те дни почище ужа на горячей сковородке, пытаясь
совместить две несочетающиеся вещи: и Стабникова найти, и принять меры,
чтобы никто из Опеки об этом не знал. Огромную услугу мне оказал мой
бывший одноклассник Володька Немцов, у которого дядя жены соседа по
лестничной площадке был референтом у министра здравоохранения - и именно
по части психиатрии...
   Как ни удивительно, но Виктор Стабников обнаружился отнюдь не в
Архангельске и не в Чите. И даже не в Подмосковье. С самого начала своего
внезапного "заболевания" он содержался в лечебнице особого режима,
расположенной почти в двух шагах от Садового кольца. Кроме этого, через
Немцова мне больше ничего не удалось узнать, но и этого было достаточно.
   Целый месяц у меня ушел на то, чтобы обеспечить себе возможность
доступа на закрытую для посторонних территорию лечебницы. Но попасть туда
было нельзя, не вызвав подозрений комитетского начальства.
   Персонал лечебницы был представлен людьми ответственными и серьезными,
взятыми не с улицы, а после тщательного отбора - как для учебы во ВГИКе .
Но в любом стаде, как известно, водится паршивая овца. В данном случае ею
оказалась молодая медсестра с экзотическим именем Жанна. В течение
нескольких вечеров я добросовестно провожал ее с работы домой - правда,
заочно, стараясь не попадать в поле ее зрения. Вскоре я знал о ней почти
вс+ и решил, что пора непосредственно познакомиться с девушкой. Знакомство
наше состоялось на нейтральной территории, и я был уверен, что понравлюсь
Жанне. Так оно и оказалось. Некоторое время мы встречались "просто так". Я
напропалую сыпал анекдотами и шутками, почерпнутыми мною из специальной
методической разработки "Использование юмора оперативным работником при
выполнении специальных заданий", составленной спецами Комитета и, видимо,
по инерции имевшей гриф "Для служебного пользования" (впоследствии, когда
в нашей стране буйствовала свобода печати, я не раз с изумлением
обнаруживал в книготорговых точках тощенькие, аляпистые брошюрки с
анекдотами, почерпнутыми из той самой кагебешной разработки). При этом я
охотно рассказывал о себе и избегал расспрашивать свою даму о том, где она
работает. Жанна кокетливо смеялась, то и дело поправляя волосы, с
аппетитом поедала мороженое, которым я ее угощал, с удовольствием
принимала в подарок цветы и прочие подношения... В целом, я окружил Жанну
опекой, напоминавшей ту, тайну которой я тщился разгадать, только гораздо
меньших размеров. Оказалось, что предмет моего обожания любит театр, и я
проявлял чудеса предприимчивости, чтобы раздобыть дефицитные в ту пору
билеты на премьеры с участием знаменитостей. Жанна заканчивала работу в
шесть вечера, а спектакли обычно начинались в семь или в восемь, поэтому я
ждал свою любимую медсестру прямо за высокой стеной, которой была обнесена
территория лечебницы, а когда резко похолодало (стояла неприятная
слякотная осень), то моя возлюбленная проявила чувство сострадания и
уговорила охранников пускать меня в будку проходной.
   Дальше - больше, и тихой сапой я вскоре стал просачиваться в само
здание лечебницы. Вскоре весь персонал объекта АЧ 3316/28, как он
именуется в открытых документах, уже знал меня в лицо как глуповатого, но
преданного и внешне симпатичного поклонника Жанны Хухро из двенадцатого
отделения. Видно было, что моя несчастная подруга стесняется своего места
работы, потому что избегала расспросов на эту тему. Впрочем, я не особенно
настаивал, больше доверяя своим глазам и слуху. А информации, находясь
внутри здания, я почерпнул немало. Схема расположения помещений... Система
коридоров и переходов... Типы дверных замков и слепки с ключей,
оставленных на виду беспечным персоналом... Распорядок дежурств и посты
охраны... Сигнализация и каналы связи... Фамилии и имена больных...
   Однако мне прежде всего нужны были сведения о Стабникове. В том числе
те, которые я мог выведать только у Жанны, казалось бы, ничего не
значащими вопросами- разумеется, не упоминая его фамилии, но так, чтобы
она поняла, о ком идет речь. Например, в каком состоянии находится
Стабников, какой режим лечения (а точнее - углубления и развития
умственного расстройства) к нему применяется, способен ли он разумно
мыслить, и прочие детали... Один Бог знает, какое хитроумное объяснение
своего интереса мне пришлось выдумать для Жанны, но главное - она мне
поверила! И неудивительно: в том состоянии слезливой расслабленности и
неизведанного ею ранее блаженства, в какое моя медсестра впала после нашей
первой интимной близости, она поверила бы даже самой чудовищной выдумке и
раскрыла бы мне самые сокровенные тайны!.. Бедняжка и не подозревала, что
этим она сама приближает конец нашей связи: как только я получил от нее,
что хотел, мне она больше была не нужна.
   Так я узнал, что большинство больных выводят на прогулку лишь в так
называемый внутренний дворик, устроенный в лечебнице по принципу зимнего
сада. Но, если верить Жанне, Стабников и еще несколько человек к числу
тех, кому давали раз в день увидеть над головой клочок грязно-серого неба,
не относились. В сущности, эти люди были обречены на сидение взаперти в
четырех стенах, и вовсе не лечебницей было для них это невзрачное снаружи
здание из желтого кирпича, а тюрьмой, и не в палатах они там содержались,
а в самых натуральных карцерах-одиночках. Неудивительно поэтому, что по
отношению к Стабникову, как и к другим "узникам совести", почти не
применяли всякую дрянь в виде таблеток или уколов, предназначенную для
выбивания из их мозгов последних остатков разума. По мнению администрации,
такие пациенты были и без того обречены на сумасшествие, только более
затяжное и потому более мучительное... Экономные были здесь чиновники,
сволочи!..
   Но мне такой режим содержания Стабникова был на руку. Гораздо хуже было
бы, если бы я, приложив поистине гигантские усилия для встречи со своим
предшественником, нашел его в состоянии полнейшей отрешенности от
окружающего мира, со слюной, текущей по подбородку, и с пустым взглядом,
замершем в одной точке... Теперь же мне оставались сущие пустяки:
прорваться к Виктору. Только как это сделать, если в лечебнице
полным-полно охранников и систем сигнализации? Сейчас любой мой
неосторожный шаг мог повлечь за собой провал. Стоило кому-нибудь хотя бы
заподозрить, что меня интересует не Жанна, а кто-то из больных-узников, и
столько месяцев моих ухищрений полетели бы псу под хвост, потому что, в
лучшем случае, меня после этого не подпустили бы к этому дурдому для
избранных на пушечный выстрел, а в худшем... Впрочем, зачем портить себе
настроение грустными мыслями? Лучше подумать, как все-таки проникнуть к
Стабникову, не используя для этого сказочную шапку-невидимку.
   Я долго обсасывал в уме разнообразные варианты моего проникновения в
заветную палату-одиночку под номером двадцать один. Бесполезно... Силовой
вариант отпадает категорически: не исключено, что в охране лечебницы
имеется человек, которому строго-настрого велено не допустить контакта
Стабникова с внешним миром и который в случае штурма извне (либо пожара,
наводнения, взрыва и прочих экстремальных обстоятельств) просто-напросто
отправит многознающего пациента на тот свет... Значит, нужно думать над
стратагемами типа "выдавание себя за кого-нибудь, кто имеет доступ
внутрь". Нет-нет, этот номер тоже не пройдет, ввиду того, что я успел
засветиться перед охраной и персоналом, а надеяться на макияж и прочие
штучки означает неоправданный риск...
   Я успел перебрать еще множество вариантов, в том числе и самых
экзотических типа "перелететь через забор на дельтаплане и подняться по
стене до окна двадцать первой палаты с помощью альпинистского снаряжения"
или "устроить в лечебнице пожар и проникнуть в здание, пользуясь суматохой
и паникой, в обличие пожарного - тем более, что в комплект снаряжения
пожарных входит, по-моему, и противогаз", но ни один из них не
гарантировал успеха хотя бы на тридцать процентов.
   И только потом, когда я уже отчаялся найти решение этой задачи, меня
осенило, и я с досадой и облегчением хватил себя кулаком по лбу. Зачем,
собственно, мне нужно проникать в лечебницу? Чтобы встретиться со
Стабниковым? А зачем мне нужна эта встреча? Чтобы поговорить с ним о
недалеком прошлом? Но разве в наше время обязательным условием разговора
является встреча? Разве не для того были придуманы разные средства связи,
чтобы обеспечить общение людей на расстоянии?..
   Вот видишь, приятель, вопрос заключается лишь в том, какие технические
средства тебе следует избрать, чтобы вступить в контакт с твоим горемычным
предшественником! Ведь ему нельзя позвонить по телефону или вступить в
заочную переписку...
   Вот где мне на все сто пригодилась моя подруга Жанна! Пользуясь
беспрепятственным доступом не только к ее телу, но и к деталям ее одежды,
мне не составило особого труда навесить ей на одежду и на туфли (в выемке
между каблучком и носком) несколько миниатюрных микрофонов, которых в
нашем ведомстве привыкли называть "клопами". Они имели безобидный вид
соринки и надежно держались на любой несущей поверхности благодаря
надежному электронному замку-липучке. Но любое общение должно быть
двусторонним - и к подолу юбки Жанны тем же способом мной был прикреплен
мощный передатчик размером с булавочную головку типа "комар". Радиус его
действия ничтожно мал, а громкость встроенного в него микроскопического
динамика такая слабая, что даже поднеся его к уху, с трудом можно
различить слабый, почти комариный писк. Комплект этих шпионских штучек
стоит бешеные деньги, а главное - держится в секрете, так что мне стоило
немалых усилий раздобыть "клопы" и "комара". Как всегда, помогло мне то,
что на складе технического отдела Комитета был у меня один хороший
знакомый прапорщик, которому мне пришлось оказывать кое-какие услуги.
   В итоге однажды вечером я сидел в машине, позаимствованной мною на
время у одного из московских автовладельцев путем угона, рядышком с
забором лечебницы и, нацепив наушники приемопередающего устройства, слушал
те звуки, которые сопровождали перемещение моей ненаглядной медсестры по
коридорам и палатам лечебницы. Собираясь сдавать смену своей напарнице,
Жанна имела похвальное обыкновение совершать обход всех своих владений - в
том числе и двадцать первой палаты...
   Было около шести часов вечера, но ноябрь был на исходе, и на улице было
уже темно. Свет в салоне я предусмотрительно не включал, уличный фонарь в
этом месте тротуара не горел, а номера машины были так забрызганы грязью,
что различить их можно было, лишь подойдя к бамперу вплотную. Мотор машины
был выключен, и в кабине было прохладно, но меня била легкая дрожь не от
этого. Это был мандраж, обусловленный сознанием того, что еще немного - и
я узнаю, наконец-то, ответы на вопросы, которые не давали мне спать
спокойно. Если не на все, то, по крайней мере, на некоторые из них...
   Вот в наушниках послышался стук и скрип, означавший, что Жанна
открывает какую-то дверь. Вот прозвучал ее голос:
   - Все в порядке, Виктор?
   В ответ раздалось неразборчивое мычание. Судя по шорохам и прочим
звукам, моя "любимая" подметала пол и стирала пыль с мебели. Хорошо же
оберегают Стабникова от контактов с посторонними, раз уборщицу - и ту к
нему в палату не пускают, а ее функции возложили на бедняжку Жанну!
Причем, как она сама мне не раз жаловалась, за чисто символическую
доплату!..
   Наконец, шум, вызванный уборкой палаты, прекратился, и я услышал голос
своей пассии:
   - Ладно, я пошла... Тебе что-нибудь нужно, Виктор?
   Пауза. Потом - еле различимый, но вполне внятный мужской голос произнес:
   - Какое сегодня число?
   - Двадцать четвертое ноября, среда, - равнодушно-вежливо, как
"говорящие часы", произнесла Жанна: видимо, она научилась не удивляться
тому, что ее пациенты способны потерять всякую ориентировку во времени.
Тем не менее, сказать Стабникову, который час, по собственной инициативе,
без наводящих вопросов, она и не подумала. - Так что тебе принести?
   Было слышно, как Виктор хмыкнул.
   - Можно подумать, - скептически произнес он, - что вам разрешено
что-нибудь приносить мне!.. На кой черт вы предлагаете мне свои услуги?
Чтобы лишний раз показать, какая вы заботливая и милосердная?
   - Успокойтесь, что это вы так разнервничались, больной? - В голосе
Жанны проскользнуло едва сдерживаемое раздражение - уж к этому времени я
ее хорошо изучил. Слово "больной" она выделила особой интонацией. - Или
желаете, чтобы я сделала в журнале для Риммы отметку о том, что плановая
инъекция не принесла результата и вы нуждаетесь в дополнительной дозе? А
может, вызвать санитаров с "распашонкой"? - (Тесное общение с
медперсоналом обогатило мой лексикон некоторыми жаргонными терминами, и я
знал, что милое словечко "распашонка"
   означало здесь смирительную рубашку).
   Стабников что-то невнятно пробормотал, и я услышал шаги Жанны по полу.
Очевидно, она направлялась к двери.
   - До свидания, Виктор, - вежливо сказала она на прощание.
   Он промолчал.
   Что ж, было вполне естественно, что человек, проведший последние
полгода в глухом заточении, не знает, какое сегодня число. Я допускал, что
у него наверняка имеются и другие странности - было бы удивительно, если
бы в таком месте аномалий не возникло. Однако, если судить по тому тону,
каким к нему обращалась медсестра, разум еще теплился в Викторе
Стабникове, и это не могло не радовать меня. Вс+ шло, как было задумано.
Кроме того, по короткому, но красноречивому разговору между Жанной и моим
предшественником можно было сделать вывод о том, что Виктор обладал
сильной волей и мужеством. Тем, кто запихнул его в эту одиночку, не
удалось сломить или запугать его. Возможно, они не очень-то к этому и
стремились, но все равно такое поведение со стороны человека, обреченного
заживо сгнить в этом склепе, вызывало невольное восхищение...
   Когда я сделал вывод, что Жанна направилась к двери, то нажал кнопку на
передатчике, послав в эфир особый радиосигнал, отключивший "липучку" на
"клопах"
   и "комаре". Стук в наушниках подтвердил, что микроскопические
устройства упали на пол. Если я не ошибся - внутри палаты.
   Потом я выждал некоторое время, чтобы исключить возможность возвращения
Жанны:
   мало ли, может быть, она забыла что-нибудь. В то же время тянуть резину
не стоило: с одной стороны, Стабников мог уснуть, а с другой, каждая
минута была дорога, потому что мне нужно было успеть получить максимум
информации за каких-нибудь два часа. Насколько мне был известен распорядок
дня в лечебнице, в восемь часов сменщица Жанны Римма должна была принести
в палату ужин, а в девять больных ожидала "плановая инъекция",
предназначенная для того, чтобы обеспечить спокойный сон не только им, но
и обслуживающему персоналу, которому выпала нелегкая участь ночного
дежурства в психбольнице. Да и емкости батарей тех устройств, которые мне
удалось подкинуть в палату к Стабникову, используя свою ненаглядную в
качестве носителя, хватит ненадолго.
   Что ж, пора было начинать. Я глубоко вздохнул, выкрутил ручку громкости
передатчика ло отказа и включил амплитудную модуляцию низкой частоты. В
палате сейчас должно было раздаться легкое жужжание, отчетливо различимое
на расстоянии нескольких метров. Я представил, как, сидя на скомканных
простынях, Стабников прислушивается к этому звуку, неведомо откуда
доносящемуся до него. Вот он встает с кровати (еле слышно взвизгнули
пружины), и взгляд его упирается в еле видимую черную точку на полу возле
двери. Сейчас он подойдет к передатчику (показалось мне, или действительно
раздались легкие шаги босых ног?), наклонится, возьмет "комара" двумя
пальцами и поднесет к лицу, чтобы хорошенько рассмотреть. Именно в этот
момент я отключил трансляцию сигнала вызова и поднес к своим губам
чувствительный микрофон. Одновременно запустил подсоединенный к
приемопередатчику магнитофон.
   - Здравствуйте, Виктор, - сказал я не без торжественности в голосе. -
Не бойтесь, это не галлюцинация. У вас в руках - передатчик типа "комар".
Кроме него, в палате находится парочка чувствительных микрофонов, так что
мы с вами можем беседовать все равно что по телефону. Вам достаточно
держать передатчик возле уха, а говорить вы можете не повышая голоса.
Скажите что-нибудь.
   Я умолк. Некоторое время в наушниках было тихо, и я успел испугаться:
неужели что-то из микротехники повредилось при падении на пол, и контакт
не состоится по техническим причинам? Или Виктор по каким-либо причинам
откажется разговаривать со мной?
   - Кто вы? - тихо, но отчетливо послышалось через микрофоны, и я
облегченно вздохнул. Спина моя вмиг стала мокрой. - И чего вы от меня
хотите?
   Связь действовала. Теперь надо было убедить своего невидимого
собеседника в чистосердечности своих намерений и в том, что я - на его
стороне.
   - Меня зовут Кирилл, - сказал я. - Сейчас я нахожусь в пятистах метрах
от вас, за оградой того богонеугодного заведения, в котором вас держат.
Поймите, Виктор, сейчас нет времени объяснять вам, как я вас нашел и каким
способом вышел на связь с вами. Могу сказать только, что мы с вами -
коллеги...
   - Были, - сумрачно поправил он меня.
   - Да-да, - торопливо согласился я. - То есть, я тоже работаю в Комитете.
   Впрочем, вы уже наверное об этом догадались по той технике, которую я
использую для связи с вами. Скажу вам больше: полгода назад я был нанят
неким полковником по прозвищу Генон для участия в одной операции, которая
носит чрезвычайно секретный характер и называется Опекой...
   - Прекрасно, - с плохо скрытым раздражением сказал Стабников. - И зачем
же я вам понадобился?
   - Я хочу, чтобы вы ответили мне на ряд вопросов.
   - Зачем?
   А действительно - зачем? Чего я добиваюсь? Неужели информация об Опеке,
которую я тщусь получить от него, нужна мне лишь для удовлетворения зуда
любопытства, не больше?.. Я понимал скрытый смысл вопроса Стабникова. Он
хотел получить подтверждение того, что вс+ то, что я узнаю от него, будет
обращено против Опеки. Ведь именно против Опеки он поднял безнадежный,
обреченный на быстрый провал "бунт на корабле", и теперь он желал знать,
собираюсь ли я поступить в будущем так, как полгода назад поступил он.
Беда была в том, что я и сам этого до сих пор не знал, потому что решить
это можно было бы лишь после того, как раскроется тайна Опеки...
   - Для меня это очень важно. Видите ли, я занял ваше место в этой
команде, Виктор...
   - Ну и как? Нравится? - хмыкнул он.
   "Не отвлекайся, - мысленно просил его я, - и не упирайся как баран. Что
тебе стоит ответить на мои вопросы? Что ты потеряешь от этого?". Но,
естественно, от упреков я воздержался, а сказал вот что:
   - Я буду с вами откровенен, Виктор. Пока я не узнаю, за что они вас так
наказали, я не могу гарантировать, что использую полученные от вас
сведения в целях вашего освобождения отсюда. Да, скорее всего, дело
обстоит так, что в нынешней ситуации это не удастся. Но вы поймите,
пожалуйста, вот что... Генон и его шефы стремились заткнуть вам рот и
поэтому упрятали в дурдом. По идее, вы должны стремиться хоть как-то
отомстить им. И вы должны отдавать себе отчет в том, что наш с вами
разговор будет первым и последним вашим контактом с окружающим миром, если
не считать медицинского персонала и охраны лечебницы. А уж им-то наплевать
на любые ваши откровения!.. Вы должны понимать, что это ваш единственный
шанс открыть людям глаза на ваших бывших коварных начальничков и их
махинации. Так чего же вы медлите, почему вы запираетесь?
   И в этот момент Стабников рассмеялся с каким-то странным клекотом. Мне
стало немного не по себе. Может, он уже и вправду свихнулся в этой
психушке?
   - Что конкретно вас интересует, Кирилл? - деловым тоном, внезапно
оборвав смех, вдруг спросил он.
   - Так вы согласны отвечать на мои вопросы?
   - Черт возьми, какой же ты зануда, коллега! - воскликнул он. - Сам
говоришь, что время-то идет!.. Давай, спрашивай!
   Переход от упрямого запирательства к панибратской открытости был так
внезапен, что я невольно замешкался, лихорадочно формулируя первый вопрос.
   - Во-первых, меня интересует все об Опеке, - начал я. - Какую цель
преследует Комитет в этой операции, чем так опасен Подопечный, когда и
каким образом нашим удалось выйти на него - одним словом, вс+, что ты
знаешь об этом...
   - Послушай, Кирилл, - сказал Стабников таким тоном, будто я поведал ему
очень смешной, но - вот беда-то какая! - весьма неприличный анекдот, - а
тебя, случайно, не интересует тайна Тунгусского метеорита? Или, скажем, от
чего на Земле погибли динозавры, а?
   - А что такое?
   - А то, что я знаю об Опеке не больше, чем ты!
   Сказать, что я был ошарашен в тот момент, значило ничего не сказать. Я
даже горечь по-настоящему не успел еще ощутить - столько сил и времени
затрачено, и вс+ зря?!..
   - Но тогда за что тебя здесь держат? - с удивлением спросил я.
   - А вот это я тебе расскажу с удовольствием! Может, пригодится
когда-нибудь.
   Хотя бы для того, чтобы не повторить такие дурацкие ошибки!..
   И Виктор стал рассказывать.
   Как и меня, его взяли в Опеку с оперативной работы. Это было в
восемьдесят четвертом. Сначала ему, как и мне, было обещано, что работать
он будет год, после чего его якобы отпустят восвояси - с солидной премией
в кармане. Однако за первый год Виктор неплохо зарекомендовал себя в
глазах Генона, и тот сказал ему:
   "Срок нашего контракта автоматически продлевается, мой хороший, разве я
тебя не предупреждал об этом?" (впоследствии я убедился, что эта присказка
у Генона припасена для всякого, кто сумеет ему прийтись по душе в течение
испытательного срока).
   Как и мне, поначалу Стабникову поручили весьма скромную задачу, и никто
не собирался открывать ему глаза на смысл и цель проводимой операции. Но,
как и в любой другой структуре, в системе Опеки со временем происходили
кадровые изменения: одни уходили по своей воле, от других Генон избавлялся
сам, так что к началу восемьдесят пятого года Стабников перескочил сразу
несколько ступенек в иерархии Опеки и вошел в число так называемых
кураторов - людей, с которыми Генон делился многими секретами. Однако это
не прибавило ему знаний об Опеке.
   Впрочем, в отличие от меня, Стабникова это не очень-то мучило. С
детства выросший в семье кадрового военного, Виктор отлично усвоил одно
правило: успехов в служебной карьере может добиться лишь тот, кто умеет
беспрекословно подчиняться своим начальникам, и не стремится узнать
больше, чем ему полагается...
   Он съездил вместе с Подопечным сначала в Африку, потом - в жаркие
Каракумы.
   Какую легенду придумал Стабникову Генон, чтобы он мог чуть ли не бок о
бок работать с Подопечным и ежедневно дышать ему в затылок, Виктор мне не
сказал, да я и не расспрашивал - времени и так было мало. Из его слов было
ясно лишь, что он наблюдал за Подопечным уже не тайно, а совершенно
открыто, на правах его знакомого - правда, держась на некотором отдалении.
   То ли это сближение с субъектом Опеки сыграло свою роль, то ли просто
дало о себе знать время, проведенное в наблюдениях за одним и тем же
человеком (почти два года - это не шутка!), но к январю восемьдесят
шестого, когда Подопечный готовился к сдаче последней зимней сессии,
Стабников был уже не в состоянии относиться к нему индифферентно. Наблюдая
за этим парнем изо дня в день, он успел не только хорошо изучить его
поведение, но и привязаться к нему, как к давнему другу. Все-таки
опекаемый был в его глазах неплохим парнем, и Стабников, не отдавая себе
отчета в этом, испытывал все большую симпатию к нему. А потом эта симпатия
стала перерастать в сочувствие...
   У Виктора стали появляться сомнения по поводу тех методов, к которым
прибегали его шефы, стремясь обеспечить максимальный комфорт Подопечному.
А, как известно, любое сомнение при определенных обстоятельствах может
превратиться в убеждение.
   Такие обстоятельства для Стабникова сложились, когда Подопечный получил
то самое сообщение от сестры о болезни матери.
   Вместе с другими кураторами Стабников присутствовал на том экстренном
совещании, которое Генон созвал, когда ему доложили об этом письме. Он
хотел услышать мнение своих подчиненных о том, что следует предпринять, с
учетом информации, полученной по каналам Комитета с родины Подопечного. На
лечение матери Подопечного были брошены лучшие в стране врачи, которые
имели право применять любые, пусть даже самые дорогостоящие лекарства,
лишь бы только спасти жизнь больной. Но помочь несчастной женщине никто
уже не мог, и умереть она могла в любую минуту. Операция, которая длилась
столько лет, висела на волоске, и, по мнению выступавших кураторов, вопрос
заключался лишь в том, насколько удастся смягчить последствия того шока,
которое вызовет у Подопечного смерть матери.
   Одни предлагали транквилизанты, другие - гипноз, причем и те, и другие
отдавали отчет в том, что все эти меры отрицательно скажутся на состоянии
Подопечного и, в сущности, являются паллиативами...
   Генон, постаревший сразу на десяток лет, сидел с почерневшим лицом, не
проронив ни слова. Будто мать умирала не у Подопечного, а у него самого...
Потом он сказал: "А теперь послушайте меня", и все притихли, поняв, что
шеф принял свое решение. Оно оказалось настолько неожиданным, что казалось
на первый взгляд невыполнимым...
   Генон предложил организовать так называемую "информационную блокаду"
   Подопечного. То есть, не допустить, чтобы он узнал о смерти своей
матери. "Да, но как это сделать, шеф?", с недоумением воскликнул кто-то из
присутствующих. "А это уже ваша забота, - отпарировал Генон. - Вам,
кажется, за это деньги платят, мои хорошие!". "Ну что ж, - сказал другой
куратор, - каналы связи Подопечного со своими родственниками мы, конечно,
взять под свой контроль сможем, это нам - раз плюнуть... Но как быть, если
Подопечный надумает, к примеру, завтра поехать домой, чтобы проведать мать
в больнице?". "Значит, он не должен этого надумать, - стоял на своем
Генон. - Значит, надо что?.. Правильно, надо внушить ему, что у матери
ничего серьезного нет, что речь шла лишь о легком недомогании и что ее уже
выписали из больницы". "Хорошо, шеф, - не сдавался куратор-скептик, - мы
можем пойти и на это, но ведь, рано или поздно, Подопечный все-таки
захочет побывать дома, навестить свою мать, сестру, просто позвонить
кому-нибудь из них по телефону, написать письмо и ждать ответа... да мало
ли что еще! Как мы тогда сможем обеспечить продолжение розыгрыша
Подопечного? А ведь если он узнает, что его... что от него держали в
секрете смерть матери, у него может возникнуть ряд неприятных вопросов по
поводу Опеки!". И тут Генон сказал то, что до сих пор не приходило, не
могло прийти в голову никому из его подчиненных. "Если мы примем решение
не говорить ему о смерти матери, - сказал он, - то нам придется идти до
конца. Нам придется, мои хорошие, всеми мыслимыми и немыслимыми способами
и средствами поддерживать начатую игру. Нам придется придумать что-то
такое, что навсегда закроет Подопечному дорогу в родной город. В то же
время следует обработать его сестру так, чтобы она никогда не проболталась
о случившемся. И в дальнейшем нам постоянно придется поддерживать у
Подопечного иллюзию того, что его мать все еще жива, даже если для этого
потребуется подделывать ее почерк для отправки писем от ее имени, даже
если понадобится использовать актрису с таким же тембром голоса, как у
нее, - для обеспечения ее телефонных разговоров с сыном... Если даже нужно
будет найти и нанять для выполнения этой задачи двойника покойной - нам
придется пойти на это! Потому что иначе..." - тут Генон замолчал, плечи
его ссутулились, он сел, ни на кого не глядя и принялся ожесточенно
смолить "Герцеговину Флор".
   Кураторы сидели, будто пораженные громом. Только теперь они осознали
весь размах и значение предстоящей комбинации. И только теперь им стало
понятно, что Генон прав, и задача эта не такая уж и неосуществимая. Но,
тем не менее, чисто по-человечески каждый из них внутренне содрогался,
представив на какую чудовищную ложь придется пойти ради достижения цели
Опеки - если у нее, конечно, есть какая-то определенная цель, кроме
изоляции Подопечного от бед и невзгод...
   Решение, о котором объявил Генон, особенно задело Стабникова. И именно
он выступил с гневной тирадой по поводу столь чудовищной лжи, на которую
"опекунов"
   подбивал шеф. Виктор не повторил мне своих тогдашних доводов, но я и
сам представлял, о чем мог сказать своим коллегам и товарищам человек, для
которого Подопечный был не просто "объектом" операции, а вызывал
сочувствие и симпатию.
   Главный аргумент куратора Стабникова наверняка выглядел так: ничто на
свете не может оправдать подобное надругательство над человеческими
чувствами, и допуская негуманность по отношению к Подопечному, мы,
опекуны, тем самым бросаем бумеранг, который рано или поздно вернется и
уничтожит нас самих. Нельзя, наверняка говорил Стабников, ни на минуту
переставать быть человеком, что бы тебе ни грозило!..
   - И вот тут Генон взорвался, - сказал мне Виктор (по звукам,
сопровождавшим его рассказ, мне было понятно, что он уже не мог усидеть на
кровати и кружил, как затравленный зверь, по тесной палате, натыкаясь на
стены и койку). - Нет, он не вскочил и не заорал на меня во всю мочь. Он
не стал стучать кулаком по столу и хватать меня за грудки. Однако по тону
его да по набрякшей посреди лба жиле я понял, что он сдерживает себя лишь
неимоверным усилием воли... Генон каким-то невнятным, бесцветным голосом
поинтересовался у меня, представляю ли я, что случится, если Подопечного
постигнет шок. Я, разумеется, не представлял и представлять не хотел.
Тогда все тем же тихим голосом он осведомился, есть ли у меня жена и дети.
Вопрос был провокационным: я был холостяком, и он прекрасно знал это... И
тут его прорвало. Выпучив глаза и брызгая слюной, он завопил, что нечего
тогда и вякать, раз за моей спиной нет дорогих, по-настоящему близких мне
людей, и что лично он, Генон, сделает вс+, что в его силах, чтобы из-за
чьей-то интеллигентской мягкотелости не погибли люди, много людей -
возможно, вся страна или даже целый континент!..
   Он замолчал. В наушниках моих что-то взвизгнуло, и я сообразил, что это
пружины койки простонали под весом тела моего предшественника. Я покосился
на наручные часы. Время, которое, по моим расчетам, могло быть затрачено
на нашу беседу, подходило к концу.
   - Генон не объяснил, на чем основывалась эта его убежденность? -
спросил я своего невидимого собеседника.
   - Нет... Он сразу замолчал, словно спохватившись, что проговорился...
   - Что было дальше?
   - Сначала я молчал, - сказал Виктор. - Мы начали претворять в жизнь это
безумное решение, и я молчал, как рыба, стараясь загнать свои сомнения
вглубь себя. Да, сначала я хотел написать рапорт, чтобы уйти из Опеки, но
Генон и слушать меня не захотел. "Это пройдет, мой хороший, - сказал мне
он, когда я взял его на абордаж по этому поводу. - Поверь мне, в молодости
я был таким же горячим и эмоциональным, как и ты, но с возрастом это
проходит. Делай свое дело, и не думай ни о чем". И я молчал... Операция
продолжалась, и нам действительно удалось создать у Подопечного иллюзию
того, что его мать жива. Средств, конечно, было вбито в это немало, да и
штат Опеки за счет дополнительного филиала, который пришлось учредить в
родном городе Подопечного, намного расширился.
   Собственно, я даже не знаю, каким именно способом Подопечного убедили в
благополучном исходе болезни матери... этим занимались другие... но в
апреле я не выдержал. Последней каплей, переполнившей мою чашу терпения,
стало сообщение Генона на очередном совещании кураторов о том, что
Подопечного решили женить на нашей сотруднице, дабы взять его под более
надежный контроль. И тут я понял...
   Сказав "а" в случае с матерью Подопечного, Генон был намерен произнести
не только "б", но и весь оставшийся алфавит. Этот гигантских масштабов
обман Подопечного окончательно развязал нашему шефу руки, и раньше-то не
отличавшемуся прочными моральными устоями. Отныне Подопечный был обречен
на вечный обман. И еще я понял, что Опека - самое проклятое занятие на
свете!.. Да, она обеспечивает тому, на кого она направлена, почти райское,
безмятежное существование. Но за вс+ приходится платить, так что за
отсутствие несчастий Подопечному придется заплатить незнанием истинного
положения дел, и эта участь суждена ему без его согласия до самого конца
его жизни. Если, конечно, ему когда-нибудь позволят умереть... И тогда я
решил: пусть меня за это убьют, пусть даже это принесет несчастье многим
людям, но я должен открыть парню глаза на Опеку. Я должен спасти его для
него самого. Я решил ему рассказать всю правду о нем. И о нас, опекунах, -
тоже...
   - Не страшно было? - спросил я.
   Он помедлил с ответом.
   - Нет. Хотя, как ни странно, я верил Генону. Понимаешь, я допускал, что
Опека имеет огромнейшее значение. Возможно, что в результате моей авантюры
действительно кто-то пострадал бы... И не знаю, поймешь ли ты меня,
Кирилл, и будешь ли ты разделять мою точку зрения, но я взял на себя
смелость считать, что даже если от этого обычного, на первый взгляд, парня
в мире что-то зависит, то он должен знать об этом, и никакая Опека не
сможет и не должна снимать с него ответственности за судьбы людей... -
Виктор закашлялся и снова умолк.
   Еще двадцать минут...
   - Значит, это ты назначил Подопечному встречу на скамейке в сквере в
апреле этого года? - спросил я.
   - Да, это был я. Кстати, он не был особенно удивлен: ведь, как-никак, я
уже перешел для него в ранг старого знакомого. Главное было - придумать
предлог для нашей встречи. Но я не ломал голову. Я просто сказал ему, что
могу поведать нечто важное...
   - Ну и?..
   - Я многое не успел сказать ему, - глухо проговорил Виктор. - Только
про мать - собственно, с этого я и начал наш разговор. Я даже не знаю,
поверил ли он мне...
   Видимо, этот старый лис Генон давно держал меня под наблюдением, и наш
разговор с Подопечным прослушивался с самого начала... Когда люди, которые
вели меня, убедились, что я раскрываю Опеку, им пришлось вмешаться в наш
разговор, а времени на обеспечение секретности этого вмешательства уже не
было. Как потом мне сказал Генон, я должен благодарить судьбу за то, что
меня вообще оставили в живых, хотя могли бы применить, скажем, снайперскую
винтовку или изобразить из себя случайно заглянувшую в сквер группу пьяных
"отморозков", вооруженных заточками... Во всяком случае, чту именно против
нас с Подопечным применили и как это сделали, я до сих пор не знаю, но,
судя по эффекту, это была какая-то химия психопаралитического действия.
Лично я очнулся спустя неделю уже здесь...
   Он-то что-нибудь помнит о нашем разговоре?
   - Ноль целых, хрен десятых, - сообщил я. - Они преподнесли ему этот
случай так, будто бы он был найден в нетрезвом состоянии, сильно простыл,
и под этим соусом его поместили в больницу... Ложные воспоминания, ты сам
знаешь, они это умеют.
   - А потом, в больнице, его, значит, обработали амнестетиками, -
заключил Виктор.
   - Ты мне вот что скажи, Кирилл... Как он сейчас, наш Подопечный?
   - Вс+ хорошо.
   - Вс+ хорошо, - медленно повторил он. - Значит, Опека продолжается?
   Я понял скрытый смысл его вопроса: "Значит, я напрасно пожертвовал
собой?
   Значит, мне так и не удалось ничего изменить в этом мире? Значит, я
проиграл в борьбе с Опекой?".
   - Виктор, - сказал я ("Двенадцать минут, не больше"), - у нас мало
времени...
   Значит, ты не знаешь, чем Подопечный был так опасен?
   - Нет, - с горечью сказал он. - Если б знал - разве я бы скрывал это от
тебя?..
   Вообще-то, погоди-ка!
   Он опять надолго замолчал, и на этот раз я не решался его окликнуть,
хотя часы тикали у меня на руке, как мина замедленного действия.
   - Вспомнил, - наконец, сказал Стабников. - Однажды при мне Генон назвал
нашего общего знакомого "детонатором".
   - "Детонатором"? - переспросил я. - Как это понимать? Он что, - живая
атомная бомба, что ли?
   - А черт его знает! - откликнулся Виктор. - Я думаю, что в данном
случае слово "детонатор" означало...
   Голос его внезапно оборвался, в наушниках раздался какой-то странный
звук, а потом вс+ стихло.
   Я невольно подергал контакты наушников, зачем-то постучал по корпусу
приемопередатчика, но связь не восстанавливалась. На мои обращения "Виктор!
   Виктор! Стабников, отвечай!" -никто не отвечал. Микрофоны были,
несмотря на их миниатюрность, весьма чувствительными, но, сколько я ни
прислушивался к тишине, никаких звуков до меня из палаты номер двадцать
один не доносилось.
   И тут спина моя мгновенно как бы покрылась инеем. Я вспомнил недавние
слова Стабникова: "Этот старый лис Генон давно держал меня под
наблюдением"... Значит, это был испытанный прием нашего общего шефа: когда
кто-то вызывал у него хоть малейшее подозрение, за ним устанавливалось
наблюдение с применением спецсредств - "клопов", "жучков" и прочего
шпионского спецбарахла. Не это ли произошло и со мной? Неужели Генону
удалось проследить мой путь к Стабникову, подслушать нашу беседу (это было
бы, в принципе, нетрудно), а в решающий момент, когда мой предшественник
вот-вот мог бы открыть кое-какие секреты, убрать его с помощью своих
агентов-ликвидаторов из числа персонала лечебницы? Неужели я допустил
какую-то оплошность, которая привела к гибели Виктора?!..
   Я судорожно огляделся по сторонам, словно ожидал узреть в
непосредственной близости от машины физиономию Генона. Но вокруг,
естественно, вс+ было тихо, спокойно и не свидетельствовало о том, что за
мной следят. Еще бы: чего-чего, а опыта "наружки" моим коллегам было не
занимать: столько лет Опеки оттачивают филерское мастерство до блеска.
   Рука моя уже потянулась было к ключу зажигания: если за мной все-таки
следили (а теперь я уже не сомневался в этом), то не стоит ожидать, пока
мною займутся вплотную. Но я сумел превозмочь этот импульс. Немедленное
бегство ничего мне не давало. Разве что я не был бы пойман на месте
преступления с поличным - вот и вс+, однако для Генона хватило бы и данных
радиоперехвата. Между тем, я хотел узнать, что там случилось с Виктором:
до того момента, когда сиделка Римма принесет ему поднос с ужином,
оставалось всего несколько минут.
   Ровно через семь минут в наушниках послышался легкий скрип открываемой
двери, стук каблучков дамских туфелек и веселый женский грудной голос:
   - Эй, Стабников, ваша мама пришла, вам пожрать принесла!
   Римму я имел возможность лицезреть пару раз. Это была статная пожилая
женщина с унтерскими повадками. Именно таких, наверное, имел в виду
Некрасов, когда писал:
   "Коня на скаку остановит...".
   Виктор не откликнулся на слова медсестры, и она воскликнула:
   - Тебе что, сон дороже еды, что ли? Вставай давай, ишь разлегся, как
Иванушка-дурачок на печи!
   Видимо, Стабников лежал на кровати, раз она приняла его за спящего.
Может быть, Римма потрясла своего подопечного за плечо, чтобы разбудить
его, потому что в следующий момент она почуяла что-то неладное и
изменившимся голосом неуверенно спросила:
   - Эй, ты что, притворяешься? Стабников!!!
   Я закусил губу. Все было ясно.
   Раздался звон подноса, полетевшего на пол вместе с тарелками, и тут же
завопила Римма:
   - Коля! Коля! Быстро в двадцать первую - здесь этот придурок коньки
откинул!..
   * * *
 Был в те времена уютный бар совсем рядом с выходом из метро
"Тургеневская".
   Название его было вызывающим лишь для тех, кто либо знал латынь, либо
разбирался в медицинской терминологии: "Анус". Он был открыт до полуночи,
и в нем постоянно, даже в солнечный день, благодаря не только толстым
черным портьерам, но и деревянным декоративным щитам на окнах, царил
полумрак, навевающий ассоциации с бомбоубежищем, воем сирен воздушной
тревоги снаружи и стуком метронома. К числу прочих достоинств бара
относился также тот факт, что его таинственные хозяева плевать хотели с
высокой колокольни на антиалкогольную компанию и в любое время дня и ночи
обслуживали клиентов любыми горячительными напитками (съестного здесь,
правда, кроме шоколада и соленых орешков никогда не водилось, так что
желавший плотно откушать был обречен на голодную смерть). Как ни
удивительно, но за полгода в "Анус" еще не нагрянула ни одна проверка, и
отсутствие "стука" властным инстанциям объяснялось очень просто: в бар
пускали только своих, проверенных и испытанных клиентов, причем не
обязательно богатых.
   Каждый из завсегдатаев отличался каким-нибудь безобидным чудачеством.
Был среди них, например, тип не то по кличке, не то по имени Ливерий,
который после энного коктейля "Северное сияние" выбирался к стойке и
начинал кривляться под музыку, изображая балетные па (по слухам, ранее он
числился в труппе Большого театра одним из лучших балерунов). Бармен Агаф
специализировался на карточных фокусах.
   Отдельным клиентам предлагалось угадать, откуда Агаф достанет
загаданную карту, и если это все-таки случалось, счастливчик
вознаграждался бесплатной порцией самого дорогого коньяка. Я полюбил это
место за то, что здесь не было, как в других московских заведениях этого
рода, атмосферы кичливого разгула и плохо скрытого разврата. Нет, девицы,
зарабатывавшие себе на жизнь по ночам, бывали и здесь, но все они были
какие-то не от мира сего и могли запросто побеседовать с тобой, скажем, о
Кафке или о Германе Гессе...
   Именно в "Анус" я направил стопы в тот холодный ноябрьский вечер, едва
отделался от чужой машины, превращенной мною в пункт связи с пациентом
спецлечебницы АЧ 3316/28 Виктором Стабниковым. Был уже девятый час, а
ровно в полночь я должен был, как делал это ежедневно, заступить на
очередное дежурство в стенах неуютной и холодной квартиры, принадлежащей
не мне, а Опеке.
   Меня привело в бар не желание выпить за упокой моего предшественника
или, точнее, не только оно... Определенный этап моего тайного
расследования был завершен, и теперь следовало хорошенько подумать над
тем, какие выводы можно было из него извлечь.
   Через два часа я спохватился, что коктейль, который я заказал, придя в
"Анус", так и стоит передо мной нетронутым и что я совсем не слышу ни
музыки, ни жужжания голосов за соседними столиками. Я поднял голову, и на
меня тут же обрушился водопад звуков, а по глазам стегнул луч из
цветомузыкального устройства над стойкой бара. Оказывается, все это время
я провел почти в полной "отключке", сосредоточенно размышляя над тайной
Опеки.
   Я залпом осушил коктейль, расплатился с Агафом и поехал к себе на
"Авиамоторную".
   Без пяти минут двенадцать я открыл дверь своей квартиры и ввалился в
тьму прихожей. Машинально насвистывая модную песенку "Эх, напрасно, тетя,
вы лекарство пьете!", прошел на кухню, поставил на плиту чайник, открыл
кран и умылся прохладной водой.
   - Вообще-то культурные люди умываются в ванной, - вдруг ехидно произнес
за моей спиной чей-то знакомый голос.
   Еще в номерной "учебке" инструкторы отмечали высокую скорость моей
реакции, но сейчас мне удалось вовремя обуздать свое инстинктивное
намерение не оборачиваясь ударить назад пяткой ноги и одновременно, падая
вбок, швырнуть в говорившего увесистую глиняную тарелку, вот уже два дня
грустно торчавшей в немытом состоянии на столе рядом с раковиной. Вместо
этого я шумно высморкался под струей воды и только потом пробурчал:
   - Если бы эти культурные люди прожили, как я, пятнадцать лет в условиях
коридорной системы, они бы тоже заимели такую дурную привычку: ванная-то в
"коммуналке" бывает постоянно занята...
   Вытерся и не торопясь повернулся. Опираясь плечом на дверной косяк, как
ни в чем не бывало передо мной стоял сам Генон. Скорее всего, он явился
сюда раньше меня:
   брызги грязи на его ботинках уже успели высохнуть. Наверное, сидел в
темной комнате и поджидал меня, как паук муху. Шляпы на моем шефе не было
- значит, внизу его ждала машина, - но на сложенные на животе руки был
небрежно наброшен свернутый вдвое потертый темно-синий плащ.
   Мне было от чего похолодеть, и я невольно пожалел, что секунду назад
сдержал свои агрессивные инстинкты, так глупо не использовав фактор
внезапности. Слишком красноречивым был этот плащ на сложенных вместе
руках...
   Генон усмехнулся:
   - Угостишь чайком-то, а? - Не меняя положения рук, шагнул и присел на
табурет возле стола, привалившись спиной к стене.
   В голове моей промелькнуло: "Ну вот, допрыгался, шерлок холмс
задрипанный?" - но потом я разозлился на себя: а что такого криминального
я совершил?! Прислушался к окружающей тишине: вроде бы мой шеф был один,
хотя те, что прикрывали его, вполне могли сидеть в засаде в соседней
квартире, наблюдать за нами через объектив микровидеокамеры и держать
наготове гранату с нервно-паралитическим газом, чтобы в случае чего
закинуть ее в вентиляционный "стояк"...
   Между тем, чайник вскипел, я заварил чай, стараясь унять дрожь в руках,
и налил своему шефу большой бокал в красную горошину. Мне было интересно,
какой рукой он возьмет бокал: правой или левой. Хотя, разумеется, значения
это не имело:
   человек с подобным опытом обычно одинаково хорошо стреляет с обеих рук.
   Но Генон лишь жадно покосился на бокал, как петух на большое аппетитное
зернышко. Он явно прибыл без предупреждения не для того, чтобы попить
крепкого свежего чая в моей компании, и не очень-то скрывал этого.
   - Ты, я вижу, мой хороший, - любитель подышать свежим воздухом перед
сном, - наконец сказал он.
   - Перед дежурством, - уточнил я. - В ноль часов начинается моя смена.
Так что, если меня вдруг выдернет из этого уютного гнездышка оперативный
диспетчер, не поминайте лихом - служба есть служба!..
   - Да-да, я и запамятовал совсем, - притворно запричитал Генон,
по-прежнему не трогая бокал с чаем. - Но вернемся к твоему вечернему
моциону. Один прогуливаешься или?..
   - Или. Есть тут у меня один старый знакомый, - подхватил я в тон своему
шефу.
   Мне уже окончательно стало ясно, что Генон в курсе всех моих
похождений. - Забавный мужик, много интересных вещей рассказывает...
Например, про то, чем мы с вами занимаемся. Я, конечно, и сам кое-что уже
скумекал, но лишний раз убедиться в своей правоте не мешает.
   Лицо моего шефа не изменилось. Он лишь уставился в пол, да пожевал
губами - совсем, как Броневой-Мюллер в знаменитом телесериале о Штирлице.
   - Ну и чем же мы с тобой занимаемся? - необычайно серьезным тоном
осведомился он, и я понял, что настал решающий момент наших
взаимоотношений. Правда, непонятно было, какой же будет развязка, и
повлияет ли на нее правильность тех выводов, к которым мне удалось прийти.
   - Мы удерживаем мир на краю пропасти! - не удержался я от эффектного
заявления.
   - М-да, - промямлил Генон не поднимая глаз, - сказано красиво. А если
конкретнее?
   - У вас чай совсем остыл, - ехидно заметил я. - И потом, это будет
долгая история, а меня могут в любой момент вызвать...
   - Ну-ну, не держи меня за идиота, - возразил Генон. - Прежде чем
нанести тебе визит, я предусмотрительно распорядился о том, чтобы
оперативный диспетчер на тебя этой ночью не рассчитывал.
   Естественно! Ведь направляясь ко мне, ты уже знал, что оставлять меня в
живых теперь нельзя.
   - А за чай не беспокойся, - продолжал шеф, - просто я не люблю
обжигаться...
   Итак?
   Делать нечего, придется выложить ему вс+, как на духу. Обидно, конечно,
что некому будет восхититься моими выкладками.
   - В этой истории, - начал я, - я несколько раз сворачивал с верного
пути в тупик. Сначала я задался вопросом: по какой причине мы опекаем
нашего Подопечного с таким размахом и тщательностью? Но ответа на него не
было видно.
   Тогда я решил зайти с другого конца и стал разыскивать того, на чье
место вы меня взяли...
   - Подожди, подожди, - остановил меня Генон. - Это что же получается: ты
не прислушался к моей рекомендации не совать нос в тайны Опеки?
   - Виноват, шеф, - дурашливо приняв стойку "смирно", доложил я. - Не
велите казнить, велите миловать!..
   - Умгу, - промычал Генон с непроницаемой физиономией. - Продолжай.
   - Размышляя над Опекой, я, конечно же, не мог оставить без внимания
личность и биографию Подопечного. Я безуспешно ломал голову над тем, как
отдельные события в его жизни соотносятся - или могли бы соотноситься с
деятельностью нашего Комитета. Но у меня ничего из этого не вышло. Потом я
перевернул эту связь вверх тормашками и стал гадать, какие поступки
Подопечного могли заинтересовать нашу контору, но и эта метода была
обречена на неудачу... И только сегодня - а вернее, уже вчера, -
поправился я, глянув на часы, - меня наконец осенила неплохая мысль.
   Тут я не сумел удержаться от театральной паузы, в ходе которой отправил
в рот конфету из вазочки и запил ее несколькими большими глотками чуть
теплой жидкости. Генон терпеливо следил за моими манипуляциями, хотя
чувствовалось, что он был бы не прочь сейчас взорваться и поставить меня
на положенное подчиненному место.
   - Разгадка этого ребуса, оказывается, крылась в соотношении некоторых
фактов, имевших место в жизни Подопечного, и тех событий, которые
происходили в то время в нашей стране. Хронологическая связь была
безупречной! Стоило мне обратить на это внимание, и клубок стал
распутываться сам собой... Возьмем, например, тысяча девятьсот восемьдесят
второй год, ноябрь. В это время наш Подопечный переживает разрыв со своей
первой любовью - труженицей-лимитчицей Наташей, что родом из Тамбова. В
его досье детально зафиксировано, как он мучался, переживая несчастную
любовь, я не буду на этом останавливаться... А что в ноябре восемьдесят
второго случилось в нашей стране? Какое крупное событие? Правильно, умер
Брежнев. Случайное совпадение, скажете вы? Не может быть никакой
корреляции, скажете вы? - (Генон отвернулся и стал смотреть в угол). -Что
ж, посмотрим, что было дальше... А дальше был восемьдесят третий, когда
наш Подопечный осваивал африканские просторы, и именно в те дни, когда он
корчился в очередном приступе малярии, в той стране, где он был,
начинается крупная распря, постепенно приобретшая масштаб гражданской
войны. Возможно, кто-то из вас сперва обрадовался: вот и найден способ
нейтрализации опасности, исходящей от "детонатора" - убрать его подальше
от наших границ, и пусть с ним бедствуют те, кто его приютит. Может быть,
я ошибаюсь? Хотелось бы верить... Но горячие головы быстро остыли, потому
что Подопечный не успел вернуться после африканской стажировки, как опять
пришлось хоронить Генсека. Год восемьдесят пятый:
   командировка в Каракумы, где для нашего студента открылся простор по
части депрессии и отрицательных впечатлений - и вновь умирает главный
руководитель партии и государства... Отныне даже самые завзятые скептики
притихли и поверили в то, что удаленность Подопечного от столицы нашей
Родины никакого значения не имеет, он все равно продолжает неизвестным
образом вызывать социальные катаклизмы. Впрочем, прошло не так много
времени, и оказалось, что бедствия, которые несет Подопечный советскому
народу, отнюдь не сводятся к сфере политики.
   Когда в результате предательства моего предшественника Виктор
Стабникова Подопечный узнал не только о смерти своей матери, но и о том,
что он находится под невидимым, но герметичным колпаком Комитета то
никакой химиотерапии не хватило, чтобы изгнать из его подсознания горечь
этих открытий. Это было в апреле восемьдесят шестого, и через несколько
дней грянул Чернобыль... Я специально привожу только самые крупные
примеры, хотя были и менее впечатляющие события, странным образом
совпавшие с потрясениями в жизни Подопечного. И потому мы так возимся с
ним, что он - это своего рода детонатор, который, срабатывая, - а
срабатывает он, очевидно, тогда, когда этому типу очень хреново! -
нарушает некий природный баланс... можно назвать это как угодно, суть от
этого не изменится... и тогда происходят страшные катастрофы и бедствия в
нашей стране...
   А теперь можете сколько угодно твердить мне, что все это - плоды моего
больного воображения, а на самом деле все куда проще и банальнее. Можете
сказать, Генон, что я начитался бульварной фантастики и что моим
рассуждениям - грош цена, потому что они бездоказательны. Наконец, вы
можете ничего не говорить, а вытащить пистолет из-под плаща, которым вы
так старательно прикрываете руки и разрядить в меня всю обойму. Я
наверняка стал проблемой для вас, а пуля, по-вашему, решает любую
проблему: нет человека - нет и проблемы...
   Мышцы мои были сведены судорогой в бесчувственный комок, в горле было
сухо и горько. Я понимал, что теперь, когда я открыл Генону все свои
карты, моя песенка спета, и бесполезно дергаться, чтобы пытаться уйти от
наказания за излишнюю резвость. Сейчас, вот сейчас он нажмет на курок, и я
не расслышу звука выстрелов - не потому даже, что пистолет у него
наверняка оснащен надежным глушителем, а потому, что стрелять он будет мне
наверняка в лоб, и прежде чем мозг мой успеет воспринять акустические
сигналы, он разлетится на множество мелких окровавленных кусочков...
   - Ты действительно сам допер до таких выводов или это раскололся
Стабников? - осведомился Генон.
   - Бросьте притворяться, шеф, - сказал я устало. - Вы же прекрасно
знаете, что Стабников не мог мне рассказать ничего подобного, потому что
не был посвящен в секрет Опеки. И не говорите мне, что вы случайно
заглянули ко мне на огонек именно сегодня. Просто-напросто вам уже
доложили, что несколько часов назад Стабников дал дуба в психлечебнице...
Нет-нет, разумеется, вы его не убивали. Ни сами, ни с помощью своих людей
в лечебнице. Достаточно было закодировать его подсознание особым образом,
и ключом, запускающим механизм остановки сердца, явилось слово
"детонатор". Просто, эффективно и надежно. Только так с минимальными
затратами можно было избежать разглашения Стабниковым секретов.
   Однако, как видите, мне хватило всего одного слова, чтобы связать концы
с концами. По-вашему, я вбил себе в голову всякие глупости и пытаюсь
морочить голову вам, честному полковнику госбезопасности? По-вашему, я
заблуждаюсь?
   - Да, - со странной интонацией проговорил Генон. Глаза его блестели. -
Разумеется, ты заблуждаешься, Кирилл. Но только в деталях. А что касается
общей схемы - тут ты попал в точку. - Он тяжело вздохнул, словно сожалея,
что придется убить такого неглупого, но не в меру ретивого подчиненного. -
Что ж, поздравляю тебя. Ты неплохо справился с этой задачей, а значит -
заслуживаешь... - Он скинул с рук плащ и сделал эффектную паузу. - Нет, не
пули в лоб, как ты предположил, мой хороший. Во-первых, ты заслуживаешь,
чтобы я рассказал тебе все об Опеке. А во-вторых, ты заслуживаешь
повышения. Разумеется, в нашей системе координат. Так что через несколько
дней готовься, мой хороший, заступить на дежурство. На этот раз -
оперативным диспетчером... А сейчас давай-ка мы с тобой выпьем за это! Но
только не чаю...
   В руках моего шефа оказался вовсе не пистолет. Там была коробка с
французским коньяком "Наполеон". Причем, как впоследствии выяснилось,
вовсе не отравленным мгновенно действующим ядом...
   Эпизод этот мне запал в память даже не потому, что доставил мне
неприятные эмоции. Просто тогда Генон в первый раз назвал меня по имени, а
это означало у него высшую меру поощрения.
    
  
 Часть 2. ОХОТА НА ОХОТНИКА (Год 1994)
 
 
   Какое-то неприятное ощущение кольнуло затуманенное сном сознание и
потащило меня огромным воздушным пузырем из глубины, где было так легко,
свободно и приятно парить, на поверхность. А поскольку я знал, что на
поверхности меня поджидает суровая, грубая реальность, от которой не
спрятаться, сколько ни натягивай одеяло на голову, то ощутил такое
чувство, которое, наверное, испытывает наркоман, когда действие "кайфа"
кончается. И оказался прав: неприятное ощущение оказалось настойчивым
звонком телефона.
   Было всего пять утра, и за окном еще царила колючая мгла, раздираемая
порывами ледяного февральского ветра.
   В голове еще теснились обрывки сновидений, но рука уже автоматически
сорвала трубку "Панасоника", потому что так рано мне могли звонить только
из отдела. Не дай бог, что-то отчебучил наш Подопечный!..
   Но я ошибся. Звонили мне по межгороду, и это была мама.
   - Сыночек, здравствуй, - заискивающе сказала она, едва я пробурчал в
трубку нечто нечленораздельное. - Как ты там? Я тебя не разбудила?
   - Все нормально, мам, - с невольной досадой ответил я. - Что-нибудь
случилось?
   - Да не то чтобы случилось... Ты уж извини, что я тебя так рано
беспокою. Я вообще-то не хотела звонить, да Анна-Иванна уговорила меня, ты
же знаешь, сыночек, какая она настырная...
   По опыту телефонных переговоров я знал, что вступление у мамы могло
затянуться надолго.
   - Ма, нельзя ли короче? - перебил я ее, чтобы упредить подробный
пересказ всех перипетий взаимоотношений матери с соседкой-подружкой.
Наконец после очередной порции причитаний и отклонений от сути дела я
уяснил причину столь раннего звонка матери.
   Вот уже несколько лет моя родная старушка страдала варикозным
расширением вен.
   Болезнь зашла достаточно далеко, многочисленные операции не помогали, и
на ногах у матери появились язвочки, причинявшие ей жуткую боль и массу
неудобств. Ходить становилось все тяжелее, и когда нужно было что-то
купить, приходилось матери просить об этом все ту же Анну-Иванну. Недавно
врач, который время от времени звонил матери ради консультаций или просто
узнать о ее самочувствии, сказал ей, что в Москве появилось в продаже
новое средство, которое, по рассказам, обладает феноменальной
эффективностью в борьбе с варикозом. Средство было импортным, дорогим и
редким, так что в провинции за ним было даже бессмысленно гоняться. В
связи с этим суть маминой просьбы заключалась в том, что нужно было
разыскать в столичных аптеках данное лекарство, разыскав - приобрести в
особо крупных размерах, а затем отправить егодомой, но не по почте, а
через племянника все той же Анны-Иванны, который работал проводником на
железной дороге и как раз сегодня вечером должен был отбывать из Москвы в
наш город... Я мысленно ругнулся, потому что не далее чем через два с
половиной часа я должен был заступить на очередное дежурство.
   Но, разумеется, отказать маме я не мог и потому торжественно поклялся
сделать все, что в моих силах, чтобы выполнить ее поручение.
   Продолжать спать не имело смысла ввиду того, что до звонка будильника
оставалось всего четверть часа, и я в порыве мазохистского самоистязания
решительно отбросил в сторону тонкое японское одеяло с электроподогревом...
   Есть в городе Москве одно здание, которое я ненавижу всем своим нутром
больше всего на свете, хотя внешне оно представляет собой вполне
пристойную конструкцию в современном стиле. Расположено оно через дорогу
от выхода из станции метро "Красные Ворота", напротив довольно чахлого
скверика, где уныло высится фигура Михаила Юрьевича Лермонтова, обыгранная
как "мужик в пиджаке" в знаменитой комедии "Джентль-мены удачи". Если
верить стандартной вывеске из черного стекла, то в здании этом расположен
"Информационно-вычислительный центр Министерства путей сообщения
Российской Федерации". Однако еще Козьма Прутков утверждал, что вывескам
не следует верить, и в данном случае он оказался прав, потому что в недрах
этого стеклянно-бетонного монстра имеется девятый этаж, доступ на который
возможен только посредством лифта. Однако посторонние не смогли бы
пробраться в эту святая святых Опеки, даже если бы очень захотели: дело в
том, что на панели управления лифтами имеется всего восемь кнопок. Лишь
некоторым посетителям Центра известно, что для достижения невидимого
девятого этажа следует нажать одновременно кнопки "1" и "8", причем
повторить эту операцию дважды. При этом в нашей диспетчерской
автоматически зажигаются красные сигнальные лампочки, раздается тревожный
звуковой сигнал, и посетителя на всякий случай встречает с оружием
наготове у дверей лифта второй помощник диспетчера.
   Ненавижу я это здание по одной простой причине: именно в нем я провожу
в последнее время каждые третьи сутки. График жесткий и соблюдается
неукоснительно. Из месяца в месяц, из года в год. Только болезнь может
освободить от дежурства оперативным диспетчером. Или смерть - причем твоя
собственная, а не твоих родных и близких...
   Диспетчеры бывают разные. В основном так принято называть эту профессию
у транспортников: железнодорожников, авиаторов, моряков. Суть же у всех
одна:
   координировать действия множества субъектов, подчас не подозревающих
друг о друге. На сложные траектории перемещения этих субъектов в
пространстве цветным пунктиром накладываются временные координаты, и
задача одновременного оперирования несколькими величинами требует такого
сосредоточения, что любой транспортный диспетчер после дежурства чувствует
себя измотанным до предела. Что же говорить тогда о нас, если, в отличие
от транспортников, у которых все расписано по графику, нам то и дело
приходится импровизировать и на ходу пытаться найти решения для
неразрешимых в принципе ситуаций!.. Вот почему сутки после дежурства
уходят на то, чтобы отоспаться и восстановить затраченные нервные
клеточки. Еще сутки - на личную жизнь, для решения неотложных проблем, а
потом - снова в бой. Разумеется, при таком режиме никакой полноценной
личной жизни не получается, потому что нет для тебя ни нормальных
праздников, ни выходных по субботам и воскресеньям, ни настоящего
отдыха... Радость существования постоянно отравляет одна и та же
подспудная мысль: послезавтра...
   нет, уже завтра ты должен будешь опять сесть в мягкое вращающееся
кресло в окружении нагромождений спецаппаратуры и на протяжении двадцати
четырех часов не смыкать глаз, пытаясь заблаговременно предвосхитить
возможные проблемы, но, разумеется, все предугадать невозможно...
   Ровно в восемь я принял смену у Миши Чигринова. Подопечный в это время
заканчивал дома завтракать. Из книги отчетов о дежурстве я уже знал, что
за прошедшие сутки никаких ЧП в жизни Подопечного не случилось. Впрочем,
это подтверждалось и сводкой утренних данных о его физиологическом
состоянии, снятых с помощью сложнейшей телеметрической аппаратуры.
Оставалось лишь надеяться, что и предстоящие сутки обойдутся без сюрпризов.
   В восемь ноль три от агентов "наружки" поступили доклады о готовности к
сопровождению "объекта".
   Я попросил своего помощника Костю Рудавского приготовить мне чашку
крепкого кофе, а сам не спускал глаз с экрана монитора "наружки", который
транслировал вид дверей подъезда Подопечного. Вот-вот он должен был
появиться здесь.
   Схема Опеки за многие годы ее осуществления была отработана до мелочей,
и пока что все шло по накатанной колее.
   В восемь десять Галина сообщила, что Подопечный вышел из квартиры и
сейчас появится в поле нашего зрения.
   - Какие планы на сегодня? - деловито спросил я, не отрывая взгляда от
экрана монитора.
   - У меня? - лукаво переспросила она.
   - Не притворяйся, Галь, - посоветовал я. - Сейчас я лицо официальное,
при исполнении, поэтому твои планы меня интересовать сегодня никак не
могут, хотя в любое другое время...
   - А я, между прочим, всегда при исполнении, - полушутя-полу-серьезно
перебила меня Галина. Она была права, поэтому спорить с ней не стоило. -
Ладно, Кир, записывай. После работы он зайдет в сбербанк на Рабочей - пора
платить за квартиру. Потом заглянет на Рогожский рынок, чтобы купить там
кое-что из продуктов - вы, кстати, помогите там ему выбрать свининку
получше, а то он разбирается в мясе, как свинья в апельсинах!.. Так, в
прачечную я сама схожу. Ну и вроде бы все... Если, конечно, в последний
момент у него не возникнет какая-нибудь очередная авантюрная идея - но тут
уж, ребята, смотрите сами в оба.
   - Понял, отключаюсь, - сухо бросил я, нажимая клавишу селектора на
пульте.
   На экране "наружки" двери распахнулись, и из подъезда, как всегда, с
озабоченно-рассеянным видом вынырнул Подопечный. И как всегда, огляделся
он по сторонам с таким ошарашенно-пришибленным видом, что мне сразу
захотелось с презрением сплюнуть. Господи, в который раз подумал я, за что
же ты избрал именно этого зачуханного гаврика?!.. Неужели этот тип в
полустоптанных ботинках, мятых брюках и обвислом пальто действительно
способен причинить людям столько зла? Неужели от такого невзрачного
субъекта зависит существование целой страны?..
   И, тем не менее, это было так, и я прекрасно знал это. Поэтому погасил
крамольные мысли в самом зародыше и принялся осуществлять оперативное
сопровождение Подопечного на его пути к многоэтажному бетонно-стеклянному
кубу на Шоссе Энтузиастов. В моем распоряжении была аудио-, видео- и
компьютерная аппаратура. Моим распоряжениям и указаниям безоговорочно
подчинялись десятки лучших агентов. Поэтому лишь непосвященному человеку
могло бы показаться, что Подопечному сопутствует удача. На самом деле -
это я, плюс воля и усилия множества людей, плюс невероятная слаженность в
действиях да тщательно продуманная и годами отработанная организация
Опеки, обеспечивали так называемые счастливые случайности для
одного-единственного человека.
   Не успел Подопечный подойти на остановку - как, повинуясь нажатой мной
клавише, к ней подкатил троллейбус двадцать четвертого маршрута. Наш
человек, отвечавший за подачу транспорта, не упал в грязь лицом:
троллейбус был полупустым, что обеспечивало Подопечному беспрепятственную
посадку на мягкое сиденье. Никто не ведал, что столь малое количество
пассажиров объяснялось очень просто:
   предыдущие три остановки машина пролетела на полном ходу, не
останавливаясь.
   Труднее всего для диспетчеров были именно такие моменты, когда
Подопечный оказывался "в людях". Ведь трудно было предугадать, как будет
развиваться обстановка и не посягнет ли кто-нибудь на его душевное
равновесие или даже физическую неприкосновенность. И хотя на этом же этаже
постоянно дежурила группа аналитиков, и "оперативный" в любой момент мог
прибегнуть к их услугам, но иногда вмешательство должно было быть
решительным и мгновенным.
   Как, например, сегодня. Не успел троллейбус доехать до угла Радио и
Добролюбовской, как в салон влезла и угрожающе нависла над Подопечным
старуха с сумкой на колесиках и огромной волосатой бородавкой на
подбородке. Это была явная представительница той категории пенсионеров,
которые до девяносто первого года до хрипоты спорили из-за места в
очередях за водкой, а после девяносто первого восприняли свободу рынка как
возможность спекулировать сигаретами у метро. Еще немного, и бабка
обязательно изрекла бы в пространство нечто о наглости молодых, неуважении
немощных старцев и о том, что она всю свою жизнь простояла у фрезерного
станка. Зная слабохарактерность Подопечного, можно было не сомневаться,
что после этого стресс третьей категории ему на сегодня был бы обеспечен.
Я только собрался было отдать соответствующее приказание нашим людям в
троллейбусе, но те, слава Богу, сами допетрили, что следует нанести
превентивный удар. "Садитесь, бабушка", вскочив со своего места, громко
сказал Влас Персианцев, сидевший через проход от Подопечного, и старуха,
что-то сердито бурча себе под нос и то и дело косо посматривая на
Подопечного, взгромоздилась на сиденье. Я облегченно вздохнул.
   Но на этом сегодня дорожные передряги Подопечного еще не закончились.
Когда он собрался выходить из троллейбуса на конечной, вдруг навстречу в
двери ему полез звероподобный верзила в замызганной и распахнутой настежь,
несмотря на мороз, куртке типа "Аляска" и без шапки. На робкую попытку
Подопечного осудить верзилу тот разверз щербатую пасть и заорал: "Ты чо,
не вишь, бля, што я залазию? А?".
   Судя по интонации, он горел желанием разогнать кровь в своих жилах,
заржавевших от многих запоев, хорошей драчкой, причем неважно с кем, и
Подопечный лишь удачно подвернулся ему под руку.
   - Влас, - негромко посоветовал я по спецсвязи, - прими меры.
   Персианцев согласно кивнул и аккуратно оттер Подопечного в сторону,
оказавшись лицом к лицу со щербатым.
   - Ох, не люблю я, когда возле меня базар устраивают, - выдохнул Влас. -
Может, выйдем, поговорим? - предложил он негромко грубияну. Тот,
покачнувшись, замахнулся со словами: "Да я тебя и здесь пришибу, сучара!",
но в следующий момент его тело вдруг приподняла над полом и боком вынесла
в дверной проем какая-то неведомая сила. А еще через мгновение детина
зарылся в заснеженный кювет, дрыгая ногами. Я надавил нужную кнопку, и не
успел хулиган выбраться из кювета, как в конце улицы показался милицейский
"уазик", мигающий сине-красными маячками.
   Я машинально вытер о брюки вспотевшие ладони. Внимательно присмотрелся
к Подопечному - вроде бы все в порядке, не успел он воспринять сей
инцидент как потерю своего лица, а значит - гибельных последствий нам и
здесь удалось избежать.
   Больше до самого НИИ ничего страшного Подопечного не подкарауливало.
Однако на границе между свободой и служебной территорией его поджидала
очередная неприятность. Хорошо еще, что я заранее просмотрел, что творится
на проходной:
   благо, передо мной высился квадратор - целый штабель мониторов,
позволяющих непосредственно наблюдать за ключевыми точками.
   А на проходной вовсю протекала кампания поимки злостных разгильдяев, то
бишь опаздывающих. Лично сам Степан Борисович, отставной полковник
Генштаба, а ныне - замначальника отдела кадров, торчал возле турникета с
блокнотиком в руке, старательно фиксируя фамилии пересекающих заветную
черту позже положенного срока. Поскольку электронные часы показывали, что
Подопечный опаздывает на целых полторы минуты, нетрудно было представить,
чем может закончиться его попытка просочиться мимо бдительного Степана
Борисовича.
   Времени для вмешательства у меня оставалось в обрез, поэтому я первым
делом науськал Камиля Копорулина, сменившего Власа на троллейбусной
остановке, задержать Подопечного во что бы то ни стало на пару минут возле
проходной, и Камиль тут же принялся разыгрывать спектакль: гость столицы
из солнечного Татарстана спрашивает у прохожего, то есть у Подопечного,
как ему найти какой-то переулок, название которого он позабыл, но помнит
только, что в начале переулка располагаются бани, а чуть подальше -
комиссионный автомобильный магазин, но магазин-то ему, гостю столицы вовсе
не нужен, а нужен ему зачем-то Дом культуры шарикоподшипникового завода
номер двенадцать (которого, кстати, в природе не существует), и все это
действо происходит внешне вполне безобидно, но несколько замедленно,
потому что помимо акцента, мешающего понимать торопливую речь приезжего
татарина, у последнего наличествует еще и заикание...
   А тем временем я набрал нужный телефонный номер и, когда на моем экране
вахтер в форменной фуражке поднял трубку, то начальственным голосом
небрежно сказал ему:
   "Вот что, голубчик... мнэ-э... если Степан Борисович все еще торчит в
твоей конуре, дай-ка ему... мнэ-э... трубочку". Но дед-вохровец был не
лыком шит, потому что робко попытался уточнить, кто, собственно,
спрашивает кадровика. В ответ, естественно, он услышал, сквозь череду
эканий и меканий недвусмысленный намек на то, что не его это собачье дело,
а если он считает иначе, то завтра может на службу не выходить, а сидеть
дома и нянчить засранцев-внуков... Когда трубку взял отставной полковник,
мой тон несколько изменился.
   - Здравия желаю, товарищ начальник! - с этакой злой усмешкой произнес
я. - Полагаю, вам известно, кто с вами разговаривает?
   - Нет, - растерянно ответил кадровик. Было видно, что мой напор его
смутил.
   - Тем хуже для вас, - многозначительно сказал я. - Полковник Сетов,
государственная безопасность. - И сделал вид, что взрываюсь: - Послушайте,
какого черта, полковник?!.. Какой идиот приказал вам осуществлять эту
несанкционированную проверку?! Кому вы подчиняетесь?! Да вы знаете, чту
вам за это будет?!
   Вся эта вереница риторических, но не лишенных скрытого смысла вопросов,
бомбардировала сознание бывшего генштабовца, пробудив в нем отнюдь не
самые приятные воспоминания о своей армейской карьере. На экране было
отчетливо видно, как Степан Борисович машинально встал во фрунт с трубкой
возле уха.
   - Но я, - стал оправдываться он дрогнувшим голосом, - видите ли, я...
не по своей инициативе...
   - Что-о? - уже не сдерживаясь, заорал я. - Ма-алчать! Вы что себе
позволяете, полковник?!
   - Я... я уже не полковник, - пролепетал Степан Борисович, утерев лоб
платком. - Я давно в запасе...
   - Тем хуже для вас! - повторил я. - Немедленно отставить эту
возмутительную профанацию с проверкой! Вы все поняли? У вас там
директором, кажется, Теренецкий?.. - (Это "кажется" обычно действует на
таких степанов борисовичей сильнее, чем самая отборная ругань). - Отлично,
передайте ему, что это я распорядился прекратить проверку на проходной!..
   И я швырнул трубку на рычаг. Степан Борисович потоптался еще некоторое
время в вахтерском "аквариуме", а потом медленно почесал затылок и,
насупившись, направился к выходу. Проводив его ошалелым взглядом, вахтер
пожал плечами и, не обращая внимание на протискивающегося через турникет
Подопечного, принялся готовиться к чаепитию.
   Я бессильно откинулся на спинку кресла. В горле у меня было сухо и
шершаво, будто там застрял невидимый рашпиль.
   "Черт бы его подрал, ипохондрика!", как всегда в таких случаях подумал
я, глядя хмуро в сутулую спину Подопечного (на территории НИИ наблюдение
за ним велось с помощью миникамер, вмонтированных в очки наших людей). Это
же надо было природе отколоть такое коленце: человек, от эмоционального
состояния которого зависит одна шестая часть света, оказывается, ни много
ни мало, самым настоящим неврастеником! И некоторые еще осмеливаются
укорять нас за то, что мы-де плохо справляемся со своими задачами, что
будто бы Опека не достигает своих целей! Да если бы не Опека, в стране
вообще черт бы знает что творилось! Я на миг представил весь тот хаос,
который мог бы наступить, если бы мы пустили судьбу нашего Подопечного на
самотек, и мне стало очень скверно... Достаточно и того, что происходит
несмотря на все наши старания! Это ведь только кажется, что так легко
умыть руки и мысленно освободить себя от ответственности за гибель ни в
чем не повинных и не знающих о страшной опасности сограждан. Да, ты можешь
тысячу раз повторить себе, что ты сделал вс+, что мог, и не твоя вина, что
получилось так, как получилось, но когда с газетных фотоснимков или с
телеэкрана на тебя глянут глаза детей, потерявших отцов и матерей в
каком-нибудь очередном спитаке, или наоборот, когда ты посмотришь в глаза
матерей, чьи дети погибли, когда автобус, в котором они ехали утром в
школу, столкнулся на переезде с товарным поездом, то сознаешь, что грош
цена всем твоим попыткам задобрить свою взбесившуюся совесть...
   Подопечный тем временем резво преодолел расстояние, отделявшее его от
административного корпуса, пересек бодрым шагом лифтовый холл и ворвался
одним из первых в очень кстати подоспевший лифт. На шестом этаже он
продрался сквозь толпу опаздывающих лаборантов, выскочил из кабины и
помчался по коридору к своему персональному кабинету. Куда это он так
спешит, ведь часы и так уже показывают начало десятого? Я на всякий случай
насторожился.
   Вообще-то Подопечного нельзя было обвинить в том, что он портит много
крови "опекунам". Не знаю, догадывался ли он о том, что его
подстраховывает множество людей и что так называемые "счастливые
случайности" на его жизненном пути тщательно продуманы и подготовлены
нами, но вел он себя в целом корректно. Так, он никогда не совал свой нос
туда, куда другие непременно сунули бы с преогромным удовольствием. Он не
был любителем каких-то эксцессов и авантюр, и если он, предположим, утром
в выходной день отправлялся в парикмахерскую стричься, то можно было быть
уверенным, что он не вернется лишь затемно в положении риз, ссылаясь на
то, что совершенно случайно встретил одного своего старого приятеля, с
которым пришлось выпить по кружке пива... после двух поллитр водки,
конечно. Следить за ним было довольно легко, потому что он был
предсказуем, как восход и заход солнца. Даже в октябре кровавом, когда
многие любопытные москвичи лезли под самые гусеницы танков,
расстреливающих мятежный Белый Дом, и ползали под огнем на асфальтовой
равнине близ Останкинского телецентра, Подопечный не рвался стать
свидетелем "исторических событий" - правда, благодаря нам, он узнал о
попытке переворота лишь тогда, когда порядок был в основном уже наведен,
снайперов попереловили на крышах, а Анпилова арестовали...
   Но, тем не менее, бывали и весьма неприятные для диспетчеров и прочих
членов нашей "команды" сюрпризы. И, видимо, ничего с этим нельзя было
поделать, а нужно было только смириться и уповать на то, что и на этот раз
все обойдется и пронесет, как проносило раньше.
   Действительно, ничего особенного за собой спешка Подопечного, как
оказалось, не скрывала. Он отпер дверь кабинета ключом, поздоровался с
проходившим мимо сотрудником, вошел и стал располагаться, как дома. В
сущности, это и был его второй дом, и мы тоже позаботились, чтобы создать
ему более-менее приличные условия.
   Раздевшись и погрев руки на батарее, Подопечный включил чайник и уселся
за компьютер. Теперь мне можно было расслабиться, потому что я знал:
ничего особенного до обеда в НИИ не стрясется, а по своей воле Подопечный
едва ли полезет куда-нибудь на чердак, в подвал или в техмастерскую: на
технику безопасности, ответственным за которую в своем учреждении он
числился, он махнул рукой давно и основательно. И вполне справедливо. Я,
например, не мог себе представить, в чем должна была заключаться эта самая
безопасность для ученых мужей, которые тяжелее ручки отродясь ничего не
держали и что вообще может означать сочетание слов "техника" и
"безопасность" в одной терминологической упряжке...
   В то же время в душе я отдавал должное этому типу: вместо того, чтобы
маяться от безделья и тратить рабочее время на решение своих лично-бытовых
проблем, как делают одни, или на бесконечные кроссворды, перекуры,
разговоры ни о чем с сослуживцами за чаепитиями через каждые полчаса, как
это делают другие, Подопечный все-таки занимался на своем никому не нужном
рабочем месте делом. И пускай это было не Бог весть какое занятие, и пусть
оно не сулило обществу и самому Подопечному немедленных и значительных
выгод, но все же оно требовало определенных затрат умственной и душевной
энергии, а я давно пришел к выводу, что лишь те люди достойны уважения,
которые не позволяют себе погрязнуть в трясине вечной погони за
легкодоступными удовольствиями, не требующими приложения ума, нервов и сил.
   С девяносто первого года Подопечный писал прозу. Это был странный сплав
реализма и фантастики, и неизвестно, чего было больше. С одной стороны,
того, о чем писал наш сочинитель, не могло быть, но с другой - нельзя было
утверждать, подобно чеховскому герою, что этого "не могло быть никогда"...
Одно время Подопечный тщательно скрывал свое творчество ото всех, даже от
Галины, хотя других секретов от жены у него никогда не было: стеснялся,
наверное. Однако от нас-то ничего нельзя было скрыть в такой прозрачной
жизни, которая была ему уготовлена судьбой и Геноном, и лично я, как и все
мои коллеги, прочитывал все опусы писателя-самоучки, едва они выходили
из-под его пера. Если бы Подопечный знал, сколько людей обсуждают
результаты его литературных опытов, какие страсти порой разгораются во
время таких диспутов!.. Я не особенно разбираюсь в литературных тонкостях,
но те вещи, которые сочинял Подопечный, меня чем-то неизменно поражали.
Едва ли они пользовались бы спросом у читающей публики, если бы он вздумал
опубликовать их (правда, с другой стороны, нетрудно предвидеть, что ему
наверняка "удалось" бы избежать разгромных рецензий, исходящих ядовитой
иронией редакторов и равнодушных выстрелов в упор со стороны снайперов от
литературоведения), но в чем-чем, а в ординарности творения Подопечного
трудно было упрекнуть. Один его сюжет меня поразил особенно.
   ... В далеком будущем человечество создало Суперумельцев - роботов,
которые умеют делать все. Задача Суперумельцев - оказывать всестороннюю
помощь людям. Но проходит несколько веков, и люди начинают понимать, что
допустили ошибку, создав тех, кто вместо них выполняет всякий труд, потому
что этот путь ведет в эволюционный тупик человечество. Однако Суперумельцы
по-прежнему стремятся выполнять свою миссию, ради которой их создали:
они-то не виноваты в том, что их помощь уже никому не требуется. Они
блуждают в поисках хоть какой-нибудь работы по планете, но так и не
находят себе занятия: добрые, бескорыстные, всемогущие, но, увы, такие
беззащитные и ненужные. Потом у людей возникает опасение, что, рано или
поздно, всесильные роботы начнут хитрить, чтобы хоть как-то пригодиться
людям, ведь для этого им надо будет "всего лишь" замаскироваться под
людей. А люди всегда боятся тех, кто подделывается под них. И тогда
принимается решение:
   всех Суперумельцев уничтожить... руками самих же Суперумельцев. Просто
одному из них надо внушить, что, заманивая в ловушку и убивая своих
собратьев, он оказывает неоценимую помощь людям...
   Нет, честное слово, если человек пишет такое, то я могу простить ему и
невзрачный внешний вид, и слабость душевной организации, и даже получение
им государственных денег за безделье на никому не нужной должности!..
   По какой-то очень далекой ассоциации я вспомнил вдруг про утренний
звонок от матери и решил не откладывать в долгий ящик выполнение своего
сыновнего долга...
   В конце концов, нам ведь это не трудно, правда? Тем более, на дежурстве
в кресле диспетчера Опеки! Да я сейчас обладаю таким могуществом, какое и
не снилось никому в этом утреннем, морозном, заносимом легким пушистым
снежком городе. Куда там со мной тягаться тем же роботам-Суперумельцам!..
Вот наберу сейчас номер дежурного по Центральному аптечному управлению
Минздрава, поставлю задачу, и через час мне задаром, на подносике,
доставят самое дорогое и эффективное лекарство от варикоза, которое только
существует в мире! Я уже потянулся было к телефону, но призадумался: а
куда, собственно, заказывать доставку? Не сюда же, куда вход посторонним
строго-настрого запрещен... да и не найдут они несуществующий этаж... Ко
мне домой? А смысл какой? Может быть, сразу на вокзал?
   А тогда зачем связываться с проводником? Может, лучше пусть сразу
перешлют мазь по своим каналам в наш город?..
   От раздумий меня отвлек сигнал о том, что к нам пожаловал в гости
кто-то из своих. Рудавский пошел открывать, даже не расстегнув кобуры, и
был незамедлительно выдран за это вошедшим Геноном. За спиной шефа маячил
главный научный консультант Опеки, действительный член всех действующих
Академий наук, профессор Ариан Диамидович Гузевский.
   Вошедшие уселись по обе стороны от меня и забегали глазами по экранам
квадратора. Я предложил им кофе, но они отказались.
   - Ну-с, что у нас тут творится? - несколько брюзгливо осведомился Генон.
   - Судя по тому, что мир пока еще существует, за время моего дежурства
ЧП не случилось, шеф, - доложил я. Кое-кому мой тон мог бы показаться
развязным, но начальник у нас был демократичен, начальник наш не любил
чинопочитания и верноподданических интонаций. Хотя, если того требовали
интересы дела, он мог наехать на любого из нас дорожным катком и с
наслаждением расплющить провинившегося в лепешку.
   - Ну-ну, - пробормотал он и повернулся к Гузевскому. - Видите,
профессор, с какими наглецами мне приходится работать?
   Профессор застенчиво осклабился и что-то невнятно изрек. Он был
небольшого роста, лысоват, с крупными, прокуренными до черноты зубами.
Чем-то он был похож на Господа Бога в известном антирелигиозном кукольном
спектакле Образцова. А вообще, только человек с очень большим воображением
мог бы принять его за крупного ученого: заношенный до дыр свитер, рубаха в
клетку без галстука, мятые брюки, давным-давно потерявшие всякое подобие
стрелок, стоптанные ботинки армейского образца. И, тем не менее, именно он
был крестным научным отцом Опеки.
   Генон рассказывал мне, что благодаря Гузевскому и его великой теории из
миллионов людей был вычленен один, который и стал Подопечным, однако в чем
заключалась эта методика, я, признаться, до сих пор так и не уяснил: не
хватало знаний...
   - А если конкретнее? - спросил у меня Генон.
   Я описал сегодняшние приключения Подопечного по дороге на работу.
   - Кстати, шеф, - в заключение сказал я, - а почему бы нам не
организовать нашему другу работу на дому? Ведь тогда можно было бы
избежать всех этих треволнений, связанных с перемещением Подопечного по
городу...
   - Вы посмотрите на него, Ариан Диамидович, - с преувеличенным
удивлением протянул Генон, - до чего он додумался! Как все-таки быстро
растут кадры!.. Вот мы с вами тут заскорузли умами, зря только свой хлеб
едим, а они - молодые, энергичные, инициативные!.. Может, у тебя еще есть
какие-нибудь соображения, Кирилл?
   - Конечно, - невозмутимо сказал я. Раз уж начинаешь резать правду-матку
начальству в глаза, то всегда следует идти до конца, иначе помимо всего
прочего тебя еще обвинят и в половинчатости. - Я вообще считаю, что нам
пора сменить тактику Опеки. Вы посмотрите на Подопечного, как он живет:
хоть и отдельная квартира, но обычная клетка в панельном доме. Машины даже
отечественной нет, не говоря уж об иномарке. На две комнаты всего один
телевизор!... Да что там говорить о материальном положении - вы ведь даже
не позволяете ему ребенком обзавестись! И после всего этого вы хотите,
чтобы он чувствовал себя счастливым человеком?!..
   Я и сам чувствовал, что меня заносит, но остановиться вовремя не смог.
   В диспетчерской воцарилась нехорошая тишина. Рудавский, пробормотав,
что пойдет заварит кофе, вовремя ретировался от греха подальше в соседнюю
комнату.
   - Ну и что вы об этом думаете, профессор? - громко осведомился Генон.
На скулах его начинали вспухать желваки: верный признак предстоящей
вспышки.
   - Видите ли, коллега, - сипло изрек Гузевский, обращаясь ко мне, - вы
оказались в плену у довольно распространенного ... м-м... заблуждения,
свойственного ненаучному подходу к оценке положения человека в мире и
обществе. Я не хотел бы показаться чересчур назидательным, но данное
заблуждение заключается вкратце в том, что будто бы положительная оценка
субъектом своего существования - то есть, так называемое счастье - зависит
целиком и полностью от совокупности условий существования. "Бытие
определяет сознание", вдалбливали нам в голову на протяжении многих лет,
забывая подчас уточнить, что имеется в виду под бытием, а что - под
сознанием... Вданном случае существование нашего Подопечного определяется
весьма специфичной совокупностью условий, среди которых немаловажную роль
играет его неосведомленность об Опеке...
   - Я понял, Ариан Диамидович, - довольно невежливо прервал я излияния
главного научного консультанта. - Ну, хорошо, вы считаете, что работа на
дому, машина - это роскошь, которая даст Подопечному основание догадаться
о нашей Опеке... Но ребенок-то здесь причем?
   - А вот на этот вопрос тебе отвечу я, - вмешался Генон. - Если бы
Подопечный был женщиной, то и тогда мы бы постарались сделать все, что в
наших силах, чтобы не допустить рождения ребенка. И не надо считать нас
бесчеловечными сухарями, Кир.
   Просто-напросто ребенок, помимо тех положительных эмоций, которые он
доставляет своим родителям, неизбежно станет причиной для тревоги, страха
за его судьбу, а в конечном счете - и лишним объектом для Опеки. Ты вот
что пойми, Кирилл: мы ведь не всесильные боги, и наши возможности не
безграничны... А родись у Подопечного ребенок - и объем тех средств,
которые мы тратим на Опеку, возрастет во много раз!
   - По-вашему, бухгалтерский подход к проблеме человека уместен, шеф? -
спросил я и тут же понял, что переборщил.
   Генон взорвался. Он стукнул кулаком прямо по диспетчерскому пульту,
едва не выведя из строя всю аппаратуру, и заорал, что, в конце концов, ему
решать, чту Подопечному нужно, а что - нет; что в обязанности диспетчера
вовсе не входит решение концептуальных вопросов Опеки и что, самое
главное, я упускаю из виду один момент... Тут он замолчап так же внезапно,
как и начал кричать.
   - Что вы имеете в виду, шеф? - спросил я, тоже начиная злиться.
   - Галина, - сказал коротко Генон, и я сразу вс+ понял и оценил этот
аргумент как действительно убойный.
   - Простите, шеф, - виновато сказал я, отведя глаза.
   - Ладно, - сказал он. - Бог простит... Ты лучше не отвлекайся, Кирилл.
Пойдемте, Ариан Диамидович.
   Уже у выхода Генон обернулся ко мне и сказал:
   - А вообще-то ты идешь по моим стопам, мой хороший. Когда-то и я
мучился подобными вопросами...
   Уж не знаю, чего больше прозвучало в этот момент в голосе шефа: похвалы
в мой адрес или сожаления о том, что люди обречены повторять чужие
ошибки...
   Когда они ушли, я некоторое время тупо пялился на экраны квадратора,
прежде чем сообразил, что меня уже давно вызывает на связь агент номер
восемнадцать. Это был один из наших людей в НИИ, где работал Подопечный.
Кто это был на самом деле, я не ведал и ведать, в принципе, не хотел:
какая мне разница?.. Вообще, у нас много было своих людей в самых разных
местах, где имел обыкновение бывать Подопечный, но в НИИ - особенно.
Каждый из них имел свой порядковый номер, и все они, наверное, совмещали
работу на Опеку с исправным исполнением своих функций в качестве старших и
младших научных сотрудников, лаборантов, инженеров-испытателей и прочих
штатных единиц.
   Агент номер восемнадцать был в состоянии, близком к панике. Через
полчаса всех больших и малых начальников собирали на расширенное
совещание-летучку с участием директора НИИ господина Теренецкого. Между
тем, по сведениям, имеющимся у номера восемнадцатого, на данном совещании
заведующий производственным сектором некто Сипайлов должен был выступить с
разоблачительной речью, в которой непременно собирался упомянуть с
отрицательной стороны и Подопечного. Может быть, никакими оргвыводами этот
демарш Подопечному и не грозит, но энное количество нервных клеточек у
него наверняка отнимет... Все меры, предпринятые номером восемнадцатым в
целях предотвратить критику в адрес Подопечного, результатов не дали,
поскольку господин Сипайлов прибыл в НИИ недавно и еще не успел - а может
быть, и не захотел уяснить, на каком особом положении здесь находится
скромный инженер по технике безопасности. В связи с этим, мне как лицу
ответственному и полномочному предлагалось принять соответствующее решение.
   Я скрипнул зубами, но вслух заверил номера восемнадцатого, что, конечно
же, без внимания его информацию не оставлю. В течение последующих
пятнадцати минут я вывел на экран компьютера и тщательно изучил личное
дело господина Сипайлова.
   Ничего хорошего для себя я там не обнаружил. Судя по его биографии, зав
производственным сектором был человеком прямым и принципиальным, и
оправдывал свою репутацию правдолюбца несмотря ни на что. За свое пагубное
пристрастие к истине он уже не раз был наказан лишением всевозможных
премий, увольнением с работы, развалом своей собственной семьи и даже
мордобитием, но, видно, испытания только закаляли его характер.
   У меня было много разных возможностей заткнуть глотку этому борцу за
справедливость на производстве, но я решил выбрать самый верный и
быстродействующий способ. Я снял трубку и набрал номер самого Теренецкого.
   Однако его на месте не оказалось. Секретарша милым голоском мне
сообщила, что еще с утра Павел Александрович уехал в главк и ожидается
лишь к самому совещанию. Затем все тем же приятным голосом она
осведомилась, кто его спрашивает и что передать, и я вынужден был положить
трубку.
   М-да, что же делать? Выход напрямую на Сипайлова вряд ли что-то мне
даст, наоборот, это может лишь усугубить положение Подопечного: в глазах
правдолюбцев телефонные звонки заступников свидетельствуют лишь о том, что
в данном коллективе сложилась система круговой мафиозной поруки и
коррупции... Но не сбрасывать же этого склочника с лестницы, черт побери,
чтобы только помешать ему выступить на совещании!..
   А может, организовать неявку на совещание Подопечного?.. Нет-нет, это
не годится: потом-то он все равно узнает, каких гадостей про него
наговорил Сипайлов. Злые языки передадут, добавив от себя массу такого,
чего и не было сказано в его адрес...
   Нет, мой хороший, работать надо тоньше, ведь, если верить нашему
дорогому Генону, работа у нас филиграннее, чем у какого-нибудь левши,
подковывающего блоху!..
   Совещание началось вовремя. Теренецкий прибыл из главка к самому
началу, так что перехватить мне его не удалось - да я не особенно и
старался. Тема, вынесенная в повестку дня, была стандартная: итоги
деятельности за минувший квартал и задачи на предстоящий. В прениях каждый
из участников получал возможность высказать все, что у него наболело на
душе, пожаловаться на отсутствие финансирования и материально-технического
снабжения, потребовать расширения штата своего подразделения и пообещать,
что в ближайшем будущем, тем не менее, все задачи будут блистательно
выполнены. На мой взгляд, в таком же духе совещания в различных
организациях нашей бюрократически-производственной страны протекали в
течение последних тридцати лет, только раньше выступавшие не обходились
без упоминания решений последнего партийного съезда или пленума ЦК,
которые, как универсальный ключик, подходили к любой проблеме в жизни
общества...
   Пока Теренецкий зачитывал, что называется, "с листа" подготовленный ему
нештатной референтурой доклад, в зале было тихо, и кое-кто в задних рядах
умудрялся даже дремать или просматривать последний номер "Московского
комсомольца". Сипайлов же проявлял необыкновенное внимание к докладу
начальника.
   По-моему, временами он даже конспектировал его. К началу прений он явно
налился до краев энергией разоблачительства. Однако, выступавший перед ним
начальник исследовательской группы проблем автоматики, человек тишайший по
своей природе, вдруг обрушил на Сипайлова град не очень заслуженных
обвинений. Что-де с приходом этого человека производство в НИИ
окончательно остановилось, что он окружил себя бездарными подхалимами и
пьяницами, а всех толковых и непьющих уволил, что он наплевательски
относится к важнейшим плановым показателям.
   Вследствие этого, по мнению выступающего, под угрозой находится не
только план его исследовательской группы, но и весь НИИ как таковой!..
   Что тут началось!.. Сипайлов, красный как рак, потребовал слова и полез
на трибуну оправдываться. При этом он сосредоточил весь свой полемический
заряд на "пресловутой исследовательской группе автоматики", которая
вовремя не выполняет свои обязательства, грубо не подчиняется
распоряжениям директора и вообще отличается крайней неисполнительностью и
стремлением перекладывать вину за свои упущения на других. В зале возник
шум, аудитория, почуяв скандал, встрепенулась и разделилась на
сочувствующих начальнику группы и на сторонников "производствен-ников".
Разумеется, про Подопечного Сипайлов, ушедший в конце концов в глухую
защиту, уже забыл напрочь.
   Я утер пот со лба.
   Совещание закончилось как раз перед обедом, и я "проводил" Подопечного
в столовую, распорядился пропустить его без очереди к прилавку раздачи
блюд и принял меры к тому, чтобы ему не подсунули вчерашний прокисший
соус, гречку с булыжниками на гарнир, и чтобы борщ налили без слоя
расплавленного маргарина, неотвратимо вызывающего даже у человека с
луженым желудком изжогу первой степени. Слишком свеж в моей памяти был
эпизод, когда из-за пустякового расстройства желудка Подопечного рванул
газопровод в одной из московских многоэтажек. Людей, к счастью, в доме в
момент взрыва оказалось немного, но несколько десятков семей лишились
жилья...
   После обеда Подопечный вдруг повернул в направлении библиотеки, и я
спохватился.
   Пускать его туда ни в коем случае не следовало, потому что среди
девчонок, работавших в библиотеке, имела место вялотекущая эпидемия
какого-то очень уж тяжелого вируса гриппа. Времени у меня было очень мало,
и в самый последний момент, когда Подопечный уже собирался толкнуть дверь
читального зала, его ухватили сзади за рукав, и он наверняка испытал шок
невероятной остроты: перед ним стояла дама ослепительной красоты. С
обезоруживающей улыбкой на устах дама обратилась к Подопечному с просьбой
показать ей дорогу в приемную директора (которая располагалась в
совершенно противоположном от библиотеки крыле здания), и устоять перед
этим было бы не в силах любого мужчины, осознающего себя таковым.
Подопечный не стал исключением, и проводил даму до самой приемной, а там
его уже ждал для пустякового, но продолжительного разговора агент номер
девять, так что, когда Подопечный спохватился и глянул на часы, библиотека
уже закрылась на двухчасовой перерыв.
   Покачав головой, инженер по технике безопасности вернулся в свой
кабинет и вновь предался литературному творчеству.
   Я перевел дух и решил тоже пообедать. Рудавский, в обязанности которого
входило мое всестороннее обеспечение, быстренько соорудил нечто вполне
съедобное, и мы с ним неплохо подзаправились. Уже за кофе я опять вспомнил
о лекарстве для матери, но мое намерение покончить с этим делом раз и
навсегда было парализовано в зародыше грянувшим телефонным звонком.
   Это была Лика, которая тут же извинилась за то, что отрывает меня от
работы (я тут же оглянулся на ничего не подозревающего Рудавского и
плотнее прижал к уху наушник: диспетчерам строго-настрого запрещались
личные переговоры по служебным телефонам во время дежурства, и за подобное
нарушение от Генона запросто можно было схлопотать нечто похуже строгого
выговора), но дело было неотложное. По чистой случайности ей удалось
приобрести два билета на вечерний спектакль к Виктюку, и она хотела, чтобы
я разделил радость ее приобщения к авангардному искусству. Я попытался
объяснить ей, что мысленно я всегда с ней, а вот физически не получается
из-за дежурства, но она не восприняла это как аргумент.
   "Зайчик, ну попробуй отпроситься, - жалобным голоском принялась
канючить она, - ну ради меня... ну неужели ты не можешь?.. ну, один раз
всего!" - и так далее, в том же духе. В конце концов, я, не сдержавшись,
брякнул что-то слишком крепкое, и Лика попросила не звонить ей больше.
Попытки мои достигнуть примирения результатов не дали, и я с чувством
глубокого неудовлетворения брякнул сердито трубку на аппарат.
   Подопечный на экране сидел в той же позе, что и час назад, и яростно
стучал по клавишам клавиатуры. Признаться, я даже позавидовал его
работоспособности.
   Интересно, что он на этот раз стругает?.. Дадим-ка мы максимальное
увеличение...
   Я принялся настраивать резкость объектива видеокамеры, что была
встроена в толстый гвоздь, на котором висела огоньковская репродукция
картины Чюрлениса "Истина", и внезапно обнаружил, что фокусировка
разрегулировалась окончательно и бесповоротно. При максимальном увеличении
изображение Подопечного, корпящего за компьютером вполоборота ко мне,
становилось расплывчато-мутным. Неужели камера ерундит?.. Я повозился с
непослушной аппаратурой еще с полчаса, потом плюнул и вернул изображение
на экране монитора в прежнее положение. Ладно, при сдаче дежурства надо не
забыть сделать об этом запись, пусть техники проверят, в чем дело...
   ... Все равно я знаю, что за вещь он пишет вот уже третью неделю,
подумал я. На этот раз дело там происходит в далеком будущем, когда ученые
сделали сенсационное открытие о том, что к Земле из космоса приближается
гигантская "черная дыра", жадно пожирающая любую материю, попадающуюся ей
на пути.
   Катастрофа неизбежна, но наступит она не раньше, чем через тысячу лет,
так что перед человечеством возникает альтернатива: либо бросить все силы
на строительство космических кораблей, способных эвакуировать землян на
одну из пригодных для жизни планет вне опасности, либо... либо жить, как
прежде, не думать о том, что ждет далеких потомков, и изо всех сил
надеяться, что уж они-то, эти шагнувшие к высотам прогресса потомки,
найдут способ избежать гибели... Что-то его в последнее время тянет на
глобальные темы, подумал я.
   Неужели из подсознания его прорывается инстинктивное ощущение того, что
он сам является причиной бед и гибели для сотен тысяч людей? Но если это
так, то, значит, мы обречены регулярно гасить в нем это ощущение любым
доступным нам способом? Как там сказал профессор Гузевский? Что
неосведомленность об Опеке является одним из ключевых условий счастливого
существования этого человека, и может быть, он прав, этот академик от
системологической астрологии и астрологической системологии, соединенных
им в рамках одной теории...
   Я бросил взгляд на часовое табло и ужаснулся. До отхода поезда, с
которым я должен передать матери лекарство, оставалось всего три часа. Я
потянулся было к телефону, но в этот момент по экрану монитора слежения
пробежала странная дрожь, Подопечный сладостно потянулся, оторвавшись от
компьютера, а потом поднялся и стал облачаться, явно готовясь покинуть
рабочее место досрочно. "Да, ему же еще на рынок надо зайти!", вспомнил я.
Черт бы их побрал со своей картошкой!..
   В последующие три часа у меня не было ни минуты свободного времени, и
очнулся я от управленческой горячки весь в поту лишь тогда, когда
Подопечный переступил порог своей квартиры, где на нем тут же повисла жена
Галина...
   * * *
 Сдав на следующее утро дежурство Гагику Берулаве, я кое-как дополз до
дома на своем "мерседесе", дважды чуть не совершив ДТП с тяжкими
последствиями, и тут же завалился спать. Как всегда, чувствовал я себя
совершенно разбитым, но в тот день почему-то особенно. Однако выспаться
мне не дали.
   Около полудня меня разбудил телефон, причем, если судить по его трелям,
вызывали меня из Опеки и очень срочно. С большим трудом продрав глаза и
подавив в себе мощные позывы к луддитству, я взял трубку.
   Это был Берулава, который с большим сочувствием осведомился, не
разбудил ли он меня. Когда же я почти искренне пожелал, чтобы вокруг
могилы, в которой его когда-нибудь похоронят, однажды вырос частокол из
мужских пенисов, то Гагик удовлетворенно поцокал языком, высоко оценив
восточную цветистость моих проклятий, и перешел непосредственно к делу.
   Дело было довольно скверным.
   Во-первых, по неизвестной причине Подопечный сегодня утром изменил
маршрут своего следования на работу и, вместо того, чтобы сесть на
троллейбус, предпочел добираться до станции метро Красные Ворота, а потом
с двумя пересадками на Чистых Прудах и Третьяковской - до Площади Ильича,
затратив на дорогу ровно вдвое больше времени, чем троллейбусом.
   Во-вторых, на протяжении всего этого вычурного маршрута вокруг
Подопечного регулярно мелькало одно и то же лицо, которое усиленно
изображало невнимание к персоне Подопечного, но чувствовалось, что именно
им-то лицо и заинтересовано больше всего на свете. Люди Опеки, разумеется,
пожелали проследить путь незнакомца, но тот, проводив Подопечного чуть ли
не до ворот его НИИ, таинственным образом исчез, будто провалился под
землю.
   И в-третьих, и это было самое сногсшибательное известие, когда Берулава
хотя бы профилактики ради решил установить по картотеке личность
конкурента Опеки, то оказалось, что речь идет об известном в преступном
мире киллере, трудящемуся под полудетской кличкой Дизик.
   Картина складывалась четкая, как будто совпали друг с другом
разрозненные кусочки детской головоломки, именуемой на западный манер
"пазлом": некто заказал Дизику убийство Подопечного, и тот осуществлял
обычную в таких случаях "разведку подступов к объекту". В то же время было
весьма вероятным, что Подопечный почувствовал эту опасность или каким-то
образом узнал о ней, потому что заметался, пытаясь избежать покушения.
Правда, особой паники в его действиях пока не было заметно, но если он
действительно переживал чисто животный ужас дичи, то это было еще хуже,
чем если бы его прикончили одним выстрелом.
   В связи со сложившейся обстановкой Генон приказал Берулаве вызвать на
экстренное совещание всех кураторов Опеки.
   Совещание началось в час дня в подземном зале заседаний Опеки, вход в
который был замаскирован под ржавую железную дверь в стене на станции
метро "Октябрьская" с примелькавшейся вывеской "Посторонним вход
воспрещен". В качестве информации Генон продемонстрировал нам утреннюю
запись эволюций Дизика в близости от Подопечного, снятых скрытой камерой,
а заодно и дал его сильно увеличенный портрет. Киллер выглядел
интеллигентно и респектабельно. Он был облачен в роскошную дубленку, на
голове его красовалась подбитая мехом кожаная шапочка с козырьком, а в
руке был изящный пластиковый дипломат стоимостью сто пятьдесят долларов.
Если Дизик имел при себе оружие, то оно, скорее всего, лежало у него в
дипломате, в красивом футляре, обитом благородным бархатом.
   Попутно Генон зачитал нам доблестную биографию нашего нового
конкурента, составленную по материалам досье, заведенном на него три года
назад, когда Дизик грохнул в Чертаново одного известного "автори-тета".
Характерной чертой киллера была исключительная меткость, причем при
стрельбе из пистолета. "Авторитета" он убрал одним-единственным выстрелом,
когда машина, на переднем сиденье которой рядом с личным водителем
восседал "авторитет", выезжала из переулка на широкий проспект. Напротив
переулка стоял пятиэтажный "хрущевский" дом, на чердаке которого сидел
Дизик. Выстрел его был таким точным, что жена "авторитета", сидевшая за
мужем, не пострадала, хотя если бы пуля вошла "авторитету" не в правый
глаз, как это случилось, а в левый, то неминуемо пробила бы голову и его
супруге... Именно эта меткость и создала Дизику в определенных кругах
столицы репутацию надежного человека, когда требовалось кого-нибудь
убрать. К тому же, он был умен и хитр, этот Никитин Юрий Петрович, 1961
года рождения, русский, уроженец города Москвы. Все заказы, которые, по
оперативным данным, он брал за эти три года, он действительно исполнял
четко и с умом. В результате, ни разу не попался ни на месте преступления,
ни позже. Более того, он каким-то образом сумел ускользнуть от возмездия
со стороны "соратников" своих жертв и от попыток спрятать концы в воду со
стороны тех, кто заказывал ему убийства. И уж совсем было непонятно,
почему, имея на Дизика столь подробное досье, органы правопорядка не могли
арестовать его.
   Последнее время он скрывается неизвестно где, пояснил Генон. Меняет
города и веси, как перчатки. На него объявлен всероссийский розыск, и
портреты его печатаются в газетах, передаются по телевидению и висят на
стендах "Их разыскивает милиция" по всей стране от Чукотки до Мурманска.
Безрезультатно. А теперь оказывается, что он в Москве, да еще и явно
охотится на нашего Подопечного!.. Генон помолчал и осведомился, какие у
нас есть вопросы.
   Саша Ромицын спросил, есть ли у Дизика родственники и где они
проживают. Генон рассказал, что мать Юрия Никитина в настоящее время
вместе с третьим по счету мужем живет в городе Долгопрудный, что она не
знает и в принципе знать не желает, где может носить ее непутевого
сыночка, и что есть основания верить ей, потому что Дизик ни разу не
появлялся в Долгопрудном за последние два года.
   Больше вопросов не было. Тогда шеф поинтересовался, какие у нас в связи
со всем этим будут предложения и идеи. Предложение было только одно:
усилить меры по обеспечению безопасности Подопечного, но, естественно,
ничего не говорить ему об этом. При первом же следующем появлении Дизика
вблизи объекта Опеки задержать его любым способом, вплоть до применения
против него оружия...
   "Нет-нет, мои хорошие, - взволнованно сказал Генон, - вот этого лучше
не надо!..
   Мне он очень нужен живым. По крайней мере, в состоянии поведать, кто и
с какой целью нанял его для данной работы".
   "Что ж, тогда нам, джентльмены, придется стрелять так, чтобы не попасть
этому мерзавцу в язык", пошутил наш балагур Валера Багмутов.
   "Я вам еще раз говорю, - серьезно повторил Генон. - Никитин мне нужен
живым. Где гарантия, что его одного наняли для ликвидации Подопечного?
Может быть, вокруг бродят и другие убийцы, только мы их не знаем?"...
   "Вы что, шеф, полагаете, что наш Подопечный может заинтересовать
кого-то до такой степени?", спросил я.
   "А вы нет? - вскинулся Генон. - Кто из вас может выдвинуть
правдоподобную версию насчет мотивов, которые могли бы побудить кого-либо
на Земле заказать одному из лучших киллеров Москвы убийство инженера по
технике безопасности никому не нужного НИИ? Или вы считаете, мои хорошие,
что Дизик переквалифицировался из наемного убийцы в личного охранника?
Какие версии вы можете выдвинуть по этому поводу?".
   Все молчали. Действительно, Генон рассуждал логично. Жизнь Подопечного
могла бы заинтересовать кого-то только в том случае, если бы этот "кто-то"
знал об его статусе "детонатора". Но если даже каким-то образом и
произошла утечка подобной информации, то желать убийства человека, от
безопасности и благополучия которого зависит существование целой страны,
если не всего мира, могли бы только политические авантюристы,
маньяки-самоубийцы или внешние недоброжелатели нашего государства. Первые
и вторые отпадали, потому что если бы Дизика послал кто-то из них, то не с
целью убить Подопечного, а чтобы захватить его в качестве заложника и
затем потребовать от правительства выполнения каких-нибудь крутых
требований. Значит, скорее всего, речь могла идти только о внешних врагах.
   Правда, и в этом случае оставалось неясным, почему спецслужбы
враждебных нам государств решили использовать для убийства Подопечного
российского киллера, а не своих тайных агентов, несомненно, более
натренированных для подобных миссий.
   Не хотели оставить свидетельства своей причастности к этому делу?..
   Все эти соображения промелькнули в моей голове в какие-то доли секунды,
а потом я поднял, как в школе, руку, прося у Генона слова.
   - Я всегда считал, что самая светлая голова из нас - у Кирилла, -
сказал Генон с усмешкой. - Что ж, мы слушаем тебя очень внимательно,
куратор Сетов.
   Стараясь не распространяться, я изложил суть своих мысленных
рассуждений и добавил:
   - Те, кто нам противостоит, не могли не знать о том, что мы опекаем
Подопечного.
   Любому профессионалу достаточно было бы чуть-чуть понаблюдать за ним,
чтобы убедиться, что мы с него чуть ли пушинки не сдуваем. Из этого можно
сделать вывод, что либо Дизик является спецагентом иностранной разведки -
кстати, не этим ли объясняются его экстраординарные даже для киллера
качества: меткость, неуловимость, умение принимать тактически умные и
правильные решения? - либо он подсунут нам специально, чтобы отвлечь наше
внимание, пока настоящие убийцы будут выполнять свою задачу... В первом
случае мы должны поступить так, как предлагает наш самый мудрый из всех
начальников на свете, то есть стараться взять и с пристрастием допросить
Дизика, пока он не успел напакостить. Но...
   Я заколебался.
   - Что, Кирилл? - спросил Генон. - Забыл свою мысль?
   - Нет, шеф, - сказал я, отведя взгляд. - Просто я больше склоняюсь ко
второму варианту. Мне как-то не верится, что разведчик будет так лезть на
рожон, как это делал сегодня утром Дизик. Поверьте на слово бывшему
разведчику!..
   -... а ныне - сторожу музея КГБ, - под всеобщий хохот завершил мою
фразу Багмутов.
   Генон тоже снисходительно улыбнулся.
   - Смею заметить, - язвительно сказал он мне, - что ты допускаешь одну
методологическую ошибочку, мой хороший. По-твоему, если человек работает
на иностранную разведку, так он просто обязан быть джеймсом бондом... Нет,
Кир, это только в боевиках существуют суперагенты, в жизни вс+ гораздо
проще!
   Я смущенно пробормотал, что, конечно, ему как начальнику виднее, и что,
конечно же, право решать принадлежит ему, а не нам, и это правильно, но
что все-таки я останусь при своем мнении, которое, разумеется, не
воспрепятствует выполнению мной любых указаний и приказов...
   "Ладно, ладно, - добродушно ответствовал Генон. - Кому-то же нужно быть
не согласным со здравомыслящим большинством!"...
   После чего мы приступили к разработке конкретных вариантов наших
действий в случае повторного появления Дизика в поле нашего зрения.
   * * *
 Мы удвоили и утроили бдительность, отслеживая Дизика, но его физиономия
больше не мелькала в тех местах города, которые мы просматривали не только
с помощью своих людей, но и посредством стационарных скрытых видеокамер.
Берулаве не стоило завидовать: у него не было ни минуты передышки. В
диспетчерской то и дело звонили телефоны, пищали "сотовики", из телефакса
непрерывно ползли листы с какими-то данными. Одним словом, "святая святых"
Опеки очень напоминала в тот день пресс-центр на Олимпийских играх.
   Генон бросил нас, кураторов, на подмогу "провожатым". Все люди уже были
оповещены и проинструктированы, но только мы владели информацией в полном
объеме.
   Лично мне бесследное исчезновение Дизика очень не нравилось. Это было
затишье перед бурей. Если учесть методы его работы, этот тип любил
нападать на свою жертву из засады с дальнего расстояния. Как бы не
прозевать его, подумал я и, повинуясь какому-то неясному ощущению,
отправился к проходной, из которой через полчаса должен был выйти с работы
Подопечный.
   Напротив проходной НИИ автоматики и электроники располагалась
трамвайная остановка, поэтому, если преступник задумал совершить покушение
здесь, то он должен был выстрелить именно в тот момент, когда Подопечный
будет переходить дорогу. Другого такого удобного случая у него больше
нигде не будет. В других местах киллеру будет мешать либо кустарник, либо
деревья, либо толпы прохожих на тротуаре. Стрелять же в трамвае или в
метро означает подвергаться опасности быть схваченным на месте
преступления, да и свидетелей там слишком много, которые впоследствии
могут опознать убийцу... Нет, чем больше я размышлял, тем все больше
утверждался во мнении, что Дизик попытается напасть на нашего инженера
возле НИИ - если, конечно, он вообще намерен нападать на него.
   Улица, на которой находился институт Подопечного, была не очень широкой
и мест для укрытия предоставляла немного. Справа и слева от проходной на
протяжении добрых сотни метров тянулся глухой бетонный забор. На другой
стороне улицы никаких зданий не было, поэтому Дизик не мог спрятаться
где-нибудь на крыше или на чердаке, как любят поступать в таких случаях
киллеры. Оставались естественные укрытия в виде деревьев в чахлом скверике
и машины на стоянке, которая находилась метрах в пятидесяти от проходной,
чуть наискосок от нее. Сквер я исключил сразу: не то было время года,
чтобы человек в нем мог остаться незамеченным. Если только, разумеется, он
не затаился под снегом наподобие фронтового снайпера...
   Значит, оставались самые надежные и естественные в городских условиях
укрытия:
   машины. На стоянке их было десятка два, и все они были легковыми.
Кабины их были пусты. Однако на проезжей части, притулившись к обочине,
торчало еще несколько машин, причем среди них были и грузовики, и
минифургоны, в кузове которых вполне мог сидеть сейчас Дизик со
снайперской винтовкой, оснащенной хорошим прицелом, и с комфортом
готовиться к решающему выстрелу. Не могу же я проверять все грузовики:
ведь таким образом я сразу выдам себя своему невидимому противнику. Я
неторопливым шагом прошел вдоль бетонной стены сначала в одну сторону,
потом в другую. Посмотрел на часы. Опять неспешно двинулся, заложив руки
за спину, по тротуару. Если киллер сейчас наблюдает за мной, пусть слегка
понервничает, гадая: действительно ли я жду кого-нибудь, кто должен выйти
из проходной, или же пытаюсь засечь его, затаившегося в своем укрытии.
   Я знал, что, в сущности, вступил в неравное противоборство с моим
противником.
   Во-первых, я его не вижу и даже не знаю, здесь ли он сейчас и
собирается ли он стрелять. Во-вторых, вариантов нападения на Подопечного
настоящий профессионал даже при этих скудных декорациях мог бы придумать
тысячу, и я никак не смог бы воспрепятствовать реализации его замысла,
если только убийца, конечно, не встанет посреди тротуара с автоматом
наизготовку. Единственный способ как-то помешать предстоящему покушению -
это попытаться заранее разгадать, что же задумал киллер. Для этого
волей-неволей нужно раскинуть мозгами, хотя думать в условиях цейтнота и
стресса никому не хочется...
   ... Значит, исходим из того, что киллер сейчас лежит на полу или на
сиденье машины и наблюдает за обстановкой через заранее просверленную
дырочку. Стоит показаться Подопечному из стеклянной будки проходной - и он
мгновенно заведет мотор, промчится на скорости по дороге и стрелять в
нашего инженера будет на ходу, пока еще никто из возможных свидетелей и
охранников не успееет опомниться.
   Что ж, вполне возможно... Или выстрелит от места стоянки, а потом
заведет машину и умчится за поворот дороги. Или, увидев свою жертву,
сначала заведет машину, а потом уже будет стрелять, не выезжая со стоянки.
В любом случае, он должен будет довольно быстро завести машину, потому что
ему нельзя сделать это слишком рано, иначе он привлечет к себе наше
внимание... Однако, учитывая тот факт, что морозец сейчас - примерно минус
двадцать градусов и что у всех машин в поле моего зрения двигатель
заглушен, значит, машина у Дизика такая, что он уверен:
   мотор заведется с полоборота. Так, например, это не может быть иномарка
с дизельным движком - завести их зимой очень проблематично. Значит,
отбрасываем вон тот джип "мицубиси-паджеро", желтый "ниссан" и серебристую
"ауди"... Пойдем дальше тем же методом исключения. Если бы я был убийцей и
поджидал бы свою жертву в автомобиле, какого цвета машину я бы выбрал для
этой цели? Яркую, как канарейка или губная помада? Вряд ли. Сверкающую,
как елочная игрушка? Ну, что вы!.. А может, спортивную иномарку,
бросающуюся в глаза своими необычными контурами, блестящими фонарями и
многочисленными "наворотами"? Упаси боже: ведь мне, наоборот, не следует
привлекать к себе внимания возможных свидетелей...
   Значит, отбрасываем вс+, что попадает в вышеперечисленные категории, и
остается у нас всего пять машин. "Жигули" пятой модели кофейного цвета,
серый "рено" да белая "волга" - это на стоянке. Плюс "москвич"-комби с
трафаретом на дверце "Доставка грузов населению" и вся, от порожков до
макушки, забрызганная грязью "девятка" - это на дороге... Теперь остается
уделять этим "тачкам" повышенное внимание по сравнению с остальными, но и
дорогу из поля зрения не упускать:
   вполне возможно, что киллер вылетит из-за поворота в тот момент, когда
Подопечный будет переходить проезжую часть.
   Я вновь посмотрел на часы и увидел, что с момента окончания рабочего
дня прошло уже двадцать пять минут. Что-то наш герой сегодня
заработался... Или он попросту боится нос высунуть из своего уютного
кабинетика, словно чувствуя, что смерть дышит ему в затылок?
   Мини-приемник в моем ухе пискнул вызовом, и я услышал голос Гагика
Берулавы:
   - Кирилл, ты где?
   - В районе проходной НИИ, - отозвался я, поднеся ко рту запястье с
часами, в браслет которых был вмонтирован микрофон. - Решил подстраховать
наших...
   - Думаешь, наш конкурент попытается нам нагадить?
   - Все возможно, - уклончиво сказал я. - Правда, здесь пока вс+ спокойно.
   - Как ты считаешь, может, лучше эвакуировать Подопечного от проходной
как можно быстрее? Вс+ будет выглядеть вполне естественно: просто
сослуживец, имеющий машину, предложит Подопечному подбросить его до
метро...
   Какое-то интуитивное озарение толкнуло меня ответить:
   - Нет-нет, ни в коем случае! Пусть вс+ идет, как обычно.
   Наверное, уже тогда я предвидел, что если киллер решил напасть на
Подопечного сейчас, то надо выжать из этой ситуации вс+, что можно.
Возможно, Дизик пока не подозревает о нашем присутствии, и это сулит нам
определенную внезапность, а вот если убрать у него из-под носа того, за
кем он охотится, это вызовет у него подозрения, и в следующий раз он будет
действовать гораздо изощреннее...
   - Может быть, тебе нужна подмога, Кир?
   - Было бы замечательно.
   - Хорошо, сейчас пришлю к тебе Рауфа и Пуртова. Только смотрите, не
обложайтесь там, а то шеф с меня три шкуры потом спустит!..
   Я понял, что Гагик волнуется, как школьник, не приготовивший домашнее
задание.
   Что ж, его можно было понять. Я и сам мандражировал, хотя на заднем
плане моего сознания все-таки пульсировала подленькая мыслишка о том, что,
вообще-то, неплохо было бы, если бы этот негодяй Дизик сумел прикончить
нашего Подопечного.
   И даже если бы весь мир, включая меня самого, полетел бы из-за этого в
тартарары, в последний миг я, наверное, испытал бы некое удовлетворение,
потому что умирать лучше вот так, сразу, когда у тебя из-под ног выбивают
табурет, а не постепенно, когда все больше затягивают петлю на твоем
горле... В принципе, вдруг с необычайной ясностью понял я, вся наша
операция, затянувшаяся на много лет и не имеющая ни конечной цели, а
следовательно и предела, - не что иное, как попытка продлить агонию
гибнущего многомиллионного организма нашей цивилизации.
   Человечество обречено, вопрос только в том, сколько времени ему еще
удастся оттягивать свою гибель. И дело даже не в Подопечном, потому что,
не будь его, нашлось бы что-нибудь другое в функции дамоклового меча,
повисшем над миром на постепенно перетирающейся веревке: великий мор,
разгул СПИДа, экологическая катастрофа, истощение всех ресурсов, дырка в
озоновом слое, таяние льдов Антарктиды или шальная комета...
   Появились Рауф и Пуртов. Первый сошел с трамвая, вывернувшего из-за
поворота, и так и остался стоять на остановке, словно решил сделать
пересадку на другой номер. Пуртов же приехал на "уазике" с надписью на
дверцах "Министерство связи", что вполне сочеталось с профилем
деятельности НИИ Подопечного. Припарковавшись напротив проходной, он, не
выключая двигателя, развалился на сиденье и вроде бы задремал, но меня его
беззаботная поза в заблуждение не вводила. Я знал, что в кабине у Пуртова
приготовлен целый арсенал вооружения, начиная от карабина и кончая
портативной "базукой".
   Я вновь нажал на радиобраслете кнопку вызова диспетчера и сказал вмиг
всполошившемуся Берулаве:
   - Гагик, предупреди меня, когда Подопечный выйдет из корпуса и двинется
к проходной.
   - А он уже идет, - растерянно откликнулся Берулава.
   - Так какого же черта ты молчишь?! - вскричал я.
   Время сразу сдвинулось с мертвой точки и, убыстряясь с каждой секундой,
понеслось под гору грузовиком, сорвавшимся с тормозов.
   Я вновь огляделся, чувствуя, как спина моя покрывается испариной
несмотря на мороз. Через пять минут Подопечный должен показаться из
проходной, и если убийца уже загнал патрон в ствол, то ему хватит
нескольких секунд, чтобы поймать сутулую фигурку в перекрестие прицела.
   Где же ты, сволочь?
   Четыре минуты. Надо спросить его...
   - Гагик, кто-нибудь из наших сопровождает Подопечного?
   - Номер десятый.
   - Хорошо.
   Три с половиной минуты. Все внимание - автомобилям на стоянке и вдоль
дороги.
   Если Дизик прячется в одном из них, сейчас он должен будет выдать
себя... Нет, вроде бы никаких признаков жизни в кабинах...
   Болван, какой же я болван!..
   Ровно за три минуты до того момента, как Подопечный должен был пересечь
проходную, я вдруг понял, где засел Дизик. Это было каким-то наитием,
озарением, шестым чувством - назовите его как угодно!.. Только потом я
понял, что все это время мой мозг неустанно переваривал информацию,
поступавшую от всех органов чувств, и если мой взгляд не раз равнодушно
скользнул мимо одинокого подъемного крана, ржавой зазубриной портившего
пейзаж на противоположной стороне дороги, то мозг ухватился за этот фактик
и обрабатывал его до тех пор, пока не выдал на-гора вывод: а ведь поиск
следует вести не только в горизонтальной плоскости, но и в вертикальной!
Почему ты, убедившись, что вокруг нет зданий, сосредоточил внимание лишь
на земле? Разве нельзя спрятаться в кабине подъемного крана?
   Наоборот, это же самая отличная позиция для стрелка-снайпера: ему
видно, как на ладони, вс+, что происходит в районе проходной, - через
каждые двадцать-тридцать метров здесь горят галогеновые лампы на фонарных
столбах, так что светло, как днем. Но зато кабину крана в сгустившихся
сумерках с земли почти не видно, и уж тем более не различить, есть ли там
кто-нибудь внутри!..
   Кран находился на пустыре, метрах в пятидесяти от дороги. Видно, днем
там велось какое-то строительство, которое находилось пока еще в стадии
возведения первых этажей будущего здания. Высота крана была около
пятидесяти метров, значит, по правилам геометрии дистанция от проходной до
кабины стрельбы должна быть не больше сотни метров - не слишком много для
такого меткого стрелка, как Дизик!..
   Берулаву я вызывал уже на бегу.
   - Гагик, - сказал я, задыхаясь, - он в кране!..
   - Где-где? В каком кране? - не понял диспетчер. - Он что, превратился в
воду?
   - Некогда объяснять... Пусть "десятый" любым способом задержит
Подопечного хотя бы на несколько минут за забором, понял?
   Берулава что-то еще говорил, но я его уже не слышал. Бежать по пустырю
было тяжело: ноги то и дело увязали в глубоком снегу. И было темно. Один
раз я провалился в какую-то яму. Потом пару раз чуть не напоролся на
строительную арматуру, торчащую из сугробов. Подбежав к подножию крана, я
стал карабкаться по ступенькам железной лестницы, уходившей во тьму в
переплетении стальных балок корпуса крана. Через несколько метров руки мои
закоченели от ледяного металла.
   В одном месте на ступеньке виднелся прилипший комочек снега. Я
осторожно потрогал его. Он был смерзшимся, но не совсем. Теперь я был
уверен в том, что сделал правильный вывод об укрытии Дизика, и постарался
подниматься как можно бесшумнее, чтобы не вспугнуть киллера.
   (Лишь потом я узнал, что в то время, пока я изображал верхолаза,
сотрудник НИИ автоматики, проходивший у нас как агент номер десять, нагнал
Подопечного и сообщил ему, что его вот уже с четверть часа разыскивает
директор. Разумеется, это было враньем, шитым белыми нитками: Теренецкий
еще час назад покинул территорию НИИ на черной "Волге", но более
подходящего предлога, чтобы воспрепятствовать Подопечному покинуть
институт, наш человек не нашел...
   Подопечный удивился: "Зачем это я ему понадобился?". "Понятия не имею",
пожал плечами номер десять. Он сделал вид, что задыхается, будто гнался за
Подопечным от самого корпуса. Теперь все зависело от его актерских
способностей. "Но ведь рабочее время уже закончилось, - сделал робкую
попытку возмутиться Подопечный. - Он что, тебя лично послал за мной?".
"Ага... Иди, говорит, и во что бы то ни стало верни его!" Подопечный
задумался, потом махнул рукой и предложил "десятому": "Слушай, а может,
скажешь ему, что не догнал меня? Понимаешь, я сегодня спешу и вообще...".
"Да ты что?! - возмутился наш человек. - Да Теренецкий меня выстирает и
высушит, если я вернусь ни с чем!.. Нет уж, никуда я тебя не отпущу,
понял? Не хочешь по-доброму - силой тебя приведу к шефу!".
   Представляю, каково было на душе в этот момент у нашего сотрудника.
Отныне он становился презренным болтуном и вообще нехорошим человеком для
Подопечного, ведь едва ли попытка выдать столь наглый обман за шутку могла
бы увенчаться успехом... Подопечный криво ухмыльнулся и, с досадой сплюнув
себе под ноги, поплелся к административному корпусу. Так для меня было
отвоевано целых восемь минут).
   Я не знал, сколько времени мне понадобилось, чтобы преодолеть эти
пятьдесят метров стальных, гулких, заиндевелых от мороза ступенек. Мне
казалось, что я безнадежно опаздываю и что вот-вот над моей головой сухо
щелкнет выстрел, и тогда сразу станет вс+ бессмысленно, и на какие-то доли
секунды мне даже захотелось, чтобы так случилось, потому что было
интересно, действительно ли произойдет что-то страшное с этим миром, а
если да, то сразу или немного погодя?... Но, конечно же, усилием воли я
прогнал все эти глупости из головы и постарался сосредоточиться только на
скользких стальных ступеньках и кабине крановщика.
   Добравшись до кабины, я извлек из-за пазухи пистолет, передернул
затвор, загоняя патрон в ствол, а затем одним рывком распахнул дверцу
кабины, чтобы прохрипеть так громко, насколько позволят обожженные морозом
легкие: "Стоять, руки за голову, ты арестован, Дизик" - или что-нибудь в
этом роде...
   Однако кричать было бессмысленно: будка оказалась пуста. Сперва я
ощутил огромное разочарование, и только потом в глаза мне бросилась
открытая створка бокового окна кабины. Но правильный вывод из этого я
сделать не успел. Что-то мелькнуло сбоку, и в ту же секунду на мою голову
обрушился удар чем-то тяжелым (как потом выяснилось, услышав, что в кабину
кто-то поднимается, Дизик вовремя выбрался через окно кабины на стрелу
крана, обошел кабину по периметру и подкрался ко мне сбоку как раз в тот
момент, когда я собрался взять штурмом пустую будку. Он ударил меня по
голове деревянным футляром от телескопического прицела, но удар пришелся
вскользь и не оглушил меня - к счастью, разумеется).
   Я инстинктивно взмахнул руками, выронив пистолет в черную пустоту, и,
потеряв равновесие, сорвался вниз. Но, видно, Господь Бог очень не хотел,
чтобы я досрочно предстал перед ним, потому что непонятно как мне тут же
удалось вцепиться руками в поперечную балку крана и повиснуть, нелепо
раскачиваясь над пропастью, которая показалась мне бездонной из-за того,
что земли внизу не было видно. Ноги мои лишь скользили по покрытому
изморозью железу, не находя опоры. А киллер схватил винтовку, которая,
оказывается, была у него припрятана на крыше кабины, и стал приближаться
ко мне с явным намерением вдарить побольнее по костяшкам моих сведенных
судорогой и холодом пальцев. Или по голове, что вело к идентичному
результату. Тратить патрон, чтобы прикончить меня наверняка, он не
собирался: не то пожадничал, не то винтовка была без глушителя, и он
опасался, что выстрел услышат мои сотоварищи. Это, в конечном счете, и
погубило его.
   Я мог бы закрыть глаза и попрощаться со своей короткой жизнью. Но
вместо этого вспомнил слова своего училищного инструктора по рукопашному
бою: "Сражаться нужно до конца. Даже тогда, когда вам кажется, что вс+
потеряно, и дальнейшее сопротивление безнадежно, у вас еще есть шанс
одержать верх в поединке, потому что противнику вашему в этот момент будет
мниться, что вы вот-вот сдадитесь на его милость, и он морально не будет
готов к продолжению боя на равных"...
   Что я мог сделать в этой, казалось бы, безнадежной ситуации? Чтобы
сопротивляться, нужно иметь свободной хотя бы одну руку - и я отпустил
правой рукой перекладину, продолжая висеть на одной левой и чувствуя, как
жилы на ней натягиваются до гитарного гула. Что дальше?
   Держа винтовку, как дубинку, мой противник от души размахнулся ею, но
ударить меня не успел. Сорвав свободной рукой со своей шеи шарф, я
захлестнул его концом, как лассо, винтовку (благо, на конце шарфа имелась
увесистая култышка, позволявшая это сделать) и рванул шарф на себя, лишь
чудом удержавшись на левой руке. "Верная подружка снайпера" вырвалась у
киллера из рук и, с громыханием пересчитывая перекладины, полетела вниз во
тьму. Опомниться своему сопернику я уже не дал. Ноги наконец-то уперлись в
балку, так что можно было теперь без паники сделать выход силой на
крохотную площадку из сварных стальных листов перед кабиной крановщика.
Дизик попытался ударить меня в лицо, но в ближнем бою я мог дать ему
внушительную фору. Уйдя от удара, я вонзил левый локоть своему противнику
под ребра, а когда он согнулся, ловя воздух широко раскрытым ртом, то
вовремя обуздал свой порыв добавить ему коленом в лицо, потому что он мог
бы запросто не удержаться на ногах и последовать в свободном падении за
своим и моим оружием. Вместо этого я схватил его за шиворот куртки,
распахнул дверцу кабины и втолкнул его внутрь, сжав горло так, чтобы
оставить ему лишь узенькую щелочку для забора кислорода.
   - Трепыхнешься хоть чуть-чуть - задушу! - страшным голосом сообщил я
Дизику.
   Он мне поверил, и я славно продержал его в таком положении до тех пор,
пока на помощь мне не подоспели Рауф и Пуртов. Рауф тут же нацепил Дизику
наручники, но потом чертыхнулся:
   - А как же он слезет без помощи рук?!
   - Ничего, ничего, - сказал я. - Захочет жить - слезет, как миленький!
Пусть прочувствует, что значит - держаться зубами за воздух!..
   * * *
 Как следует я рассмотрел своего противника только во время допроса. Его
допрашивал сам Генон, а мы, кураторы, наблюдали за допросом из соседней
комнаты через большое окно, замаскированное под зеркало. На всякий случай
Генон решил нас не "светить" киллеру...
   Юрий Никитин оказался темноволосым молодым человеком чуть выше среднего
роста.
   Держался он вполне интеллигентно, изъясняясь без помощи матерных и
жаргонных слов. Глядя на него, нельзя было поверить, что еще пару часов
назад он хладнокровно пытался сбросить меня с крана, чтобы потом
размозжить пулей голову Подопечного.
   С самого начала Дизик потребовал чашку кофе, разрешения курить и
присутствия адвоката. Видимо, он еще не разобрался в обстановке и
по-прежнему принимал нас за сотрудников милиции. Ему хватило всего двух
ударов по физиономии и одного - по печени, чтобы уяснить: здесь с ним
церемониться никто не собирается. Генон избрал, на мой взгляд, правильную
линию на предельную жесткость в отношении задержанного: тот еще ни разу не
попадался правоохранительным органам и мог не знать, что слухи
относительно пыток, применяемых к преступникам людьми в мундирах, не
соответствуют действительности. А психология человека такова, что если сам
он спокойненько расправляется со своими жертвами, то, как правило, боится
боли и смерти.
   Допрос двинулся по накатанной дорожке. Генон заявил, что нам вс+
известно о личности и преступных деяниях задержанного, и в принципе мы
могли бы передать его дело в суд прямо сейчас. Но нас интересуют кое-какие
подробности, связанные с последним заказом, из-за которого он, Дизик,
рискнул полезть в стужу на строительный кран. Если задержанный будет
достаточно искренен и красноречив, то, возможно, суд учтет его стремление
оказать содействие следствию и скостит ему несколько лет отбывания срока...
   В ответ Дизик возразил, что он не знает, о каком заказе идет речь, и
вообще понятия не имеет, по какому праву его задержали и избивают.
   Но это была уже агония. Генон вскочил со своего места, обошел стол и,
приблизив свое лицо к лицу киллера, тихо, но внятно произнес, что
вообще-то насчет суда он пошутил, потому что постсоветское правосудие не
внушает ему доверия, а посему, если задержанный будет упираться, то его
просто-напросто порежут на кусочки, а затем останки соберут в консервную
банку, которую закопают в ближайшем лесу так, что никто никогда не найдет
и следа от Юры Никитина по кличке Дизик...
   Дизик побледнел. Блеф Генона удался на славу. Киллер поверил, что его
взяли не "легавые" и не комитетчики. Он принял нас за одну из мафиозных
группировок, а Генона - за нашего "пахана". Теперь он знал, что перешел
дорогу людям авторитетным и могущественным, которые так просто его не
отпустят. Будет он запираться или выложит вс+, как на духу, - значения
особого для его судьбы это уже не имеет: его все равно убьют. Правда, если
он будет изображать желание поведать своим собеседникам вс+, что он якобы
или в действительности знает, то может избежать особых мучений.
   И тогда он раскололся. Он все-таки выпросил сигарету у нашего шефа и
стал рассказывать, как в последнее время скрывался не только и не столько
от следственных органов, сколько от своих "коллег", конкурентов и
заказчиков... Где именно? Вряд ли это имеет особое значение, тем более,
что речь идет о местожительстве женщины, которая не подозревает о
незаконных делах своего "Юрика". Она просто согласилась принять своего
возлюбленного на время, "пока он ищет себе работу". Несколько дней назад в
почтовом ящике той квартиры, где затаился Дизик, оказался конверт,
адресованный ему лично. Когда он его вскрыл, то увидел две
тысячедолларовые бумажки, фотографию нашего Подопечного и кратенькую
записку, сообщавшую условия нового заказа. Жертву следовало убрать как
можно быстрее, не вдаваясь в подробности, кто она и за что ее лишают жизни.
   Анонимный заказчик не настаивал на своем поручении, если у Дизика не
возникнет желания оказать помощь в этом деле, но намекал, что после
выполнения заказа киллер получит раз в пять больше. Инкогнито вовсе не
угрожал разоблачением или иными мерами по отношению к Дизику в случае его
отказа, но это было логично так же, как и бессмысленность попыток
пуститься в бега. Раз уж этот некто сумел отыскать Никитина, то теперь-то
он не выпустит его из-под наблюдения. Именно поэтому Дизик, заметив в ходе
разведки подступов к жертве подозрительных типов, принял их за соглядатаев
своего неизвестного заказчика...
   Тут Генон, со смиренным терпением выслушивавший исповедь киллера,
прервал его и осведомился, где и каким образом должна была состояться
передача денег после выполнения Дизиком своей миссии. Задержанный сообщил,
что в письме этот пункт не оговаривался.
   Тогда наш шеф, изучая носки своих туфель, спросил, сохранилась ли
анонимка, на что Дизик, широко улыбнувшись, пообещал впредь
ксерокопировать подобные документы где-нибудь на Главпочтамте сразу в
десяти экземплярах и заверять копии у нотариуса. А деньги в сумме две
тысячи долларов? Пожертвованы на строительство Храма Христа Спасителя -
он, Дизик, с детства был религиозен до жути... Но Генон не оценил
остроумия своего визави. Он поднялся, докуривая сигарету, подошел к
Никитину и неторопливо раздавил горящий окурок у него на лбу. Когда киллер
перестал орать от жуткой боли, шеф сообщил ему, что вскоре им займется
специалист по развязыванию языка с использованием последних достижений
науки. И если выяснится, что он, Дизик, пытался ввести в заблуждение
честных людей, то пусть пеняет на себя...
   Генон не блефовал: срочно вызванный им спецмедик из шестого управления
Комитета сидел в соседней комнате вместе со своим чемоданчиком,
напичканным до отказа мощными препаратами, разблокирующими контроль
человека над своим сознанием и подсознанием. Правда, на человека,
прошедшего такую обработку, можно было смело оформлять пенсию по
инвалидности до конца жизни: препараты необратимо разрушали отдельные
клетки головного мозга, превращая человека, в лучшем случае, в
недееспособного дебила...
   После этого Дизика приковали к тому креслу, в котором он сидел, а шеф
вышел к нам на перекур. Он хотел знать наше мнение о правдоподобности той
истории, которую поведал киллер. Большинство кураторов склонялось к мысли
о том, что Дизик врет и знает намного больше о заказчике, чем пытается
показать.
   Тогда к киллеру запустили спецмедика. Однако когда "сыворотка правды"
   подействовала, то Генону удалось узнать от Дизика лишь адрес той
квартиры, где киллер отсиживался последнее время. На большее молодого
человека не хватило:
   сердце у него оказалось со скрытым дефектом, и никакие срочные меры по
реанимации не помогли оживить несчастного. После этого целый час никто не
решался попадаться под руку шефу. Он чуть не выбросил из окна яростно
оправдывавшегося медика, перебил вс+ стеклянное, что попалось ему под
руку, и переломал несколько столов ударами своих мощных кулаков. Но это
вовсе не способствовало разгадке той тайны, которую Дизик предпочел унести
с собой в могилу, и шеф прекрасно отдавал себе в этом отчет.
   Несмотря на глубокую ночь, по адресу, выуженного из Дизика, была
снаряжена опергруппа. Любовница Дизика, продавщица овощного магазина по
имени Люся, жила на Волгоградском проспекте. Ее допрашивали полночи - на
этот раз, без всяких препаратов - но в конце концов мы пришли к общему
мнению, что она ничего не ведает об этом деле. Знакома с Никитиным Люся
была давно: еще с тех пор, когда ее Юрик служил в армии. Познакомились они
заочно, по переписке, а после дембеля Никитин вернулся в Москву и чуть
было не женился на Люсе, но потом по каким-то причинам охладел к ней, и
долгое время не появлялся в поле ее зрения. Люся успела дважды сходить
замуж, заиметь сына (сейчас он жил у бабушки в Ярославле)
   и благополучно развестись с каждым из мужей. Все это время Юрик то
возникал на горизонте вновь, каждый раз нанося глубокую сердечную рану
своей воздыхательнице, то вновь исчезал на долгий срок неизвестно куда. О
себе он рассказывать не любил и строго-настрого запретил Люсе
распространяться о нем кому бы то ни было. Дело было ясное: Дизик
использовал бедную Люсю в качестве "запасного аэродрома", когда ему было
нужно отсидеться в безопасном месте после выполнения очередного заказа...
Приходило ли вчера письмо, адресованное ее Юрику? Да, и взяла из ящика его
она, но, будучи женщиной порядочной, она передала его возлюбленному не
вскрывая. Обратного адреса, естественно, не было, а ее адрес был напечатан
на компьютере. "На принтере", ворчливо поправил Люсю Генон. "Да-да",
торопливо согласилась она. "Я, знаете, не очень-то разбираюсь в
технике"... Что было потом? Письмо пришло утром, а после обеда Юрик
куда-то уходил - чем очень удивил Люсю, потому что последних месяца два он
носа не высовывал из дома даже за сигаретами. Отсутствовал Никитин всего
час, не больше, а вернулся какой-то задумчивый и чересчур серьезный, даже
ночью плохо спал... А утром, проводив ее на работу, ушел и, видимо, больше
не вернулся, потому что обед, который Люся оставляла для него в
холодильнике, так и остался нетронутым... С ним что-то случилось? Он в
чем-то виновен, скажите?
   Люся переводила взгляд с Генона на каждого из нас, но мы молчали. И шеф
не решился сказать этой женщине правду. Он пробурчал, что пока ничего еще
не известно, что придет время и ей вс+ скажут, и распорядился отвезти Люсю
домой на дежурной машине.
   На этом мы работу в тот день закончили, а розыск и опрос бывших мужей,
соседей Люси и прочих возможных свидетелей решили отложить на следующий
день. Отойдя от неудачи с Дизиком, Генон сделал вывод о том, что главную
свою задачу - уберечь Подопечного от пули - мы выполнили, а в ближайшее
время придется во что бы то ни стало отыскать заказчика покушения, чтобы у
него не возникло искушения повторить заказ кому-нибудь другому. Мне как
главному герою сегодняшнего дня шефом была официально объявлена
благодарность, по поводу чего Валера Багмутов процитировал известную
шуточку, пародирующую служебную характеристику: "Кроме взысканий, никаких
поощрений не имел"...
   Только вернувшись в свою нелепо-роскошную квартиру, я почувствовал, как
я вымотался. Однако спокойного сна у меня в ту ночь почему-то не
получилось. Уже когда хрустальные часы на специальной подставке в углу
гостиной мелодично прозвенели пять раз, я пришел в себя и долго пытался
понять, что же мне не дает дрыхнуть с чистой совестью. Было во всей этой
истории с несостоявшимся покушением нечто такое, что прямо-таки кричало:
"Вот где собака зарыта!" - но не улавливалось моим, словно распухшим от
впечатлений прошедшего дня, мозгом.
   В десять я встал, позавтракал, пытаясь докопаться до беспокоившей меня
мысли.
   День, мой драгоценный выходной день, утекал неотвратимо и быстро, как
вода из пригоршни. Я мотался по квартире до обеда, обуреваемый
воспоминаниями об отдельных фрагментах вчерашнего дня.
   Потом позвонил Лике. Трубку взяли, но не сказав ни слова, положили,
стоило лишь мне проронить: "Алло?". Вс+ ясно...
   Я включил телевизор и некоторое время любовался рекламами зубных паст,
"сникерсов", стиральных порошков, "памперсов" и женских гигиенических
прокладок.
   На другом канале крутили "Женщину, которая поет", и еще молодая Алла
Пугачева доверчиво признавалась: "В горький час, когда смертельно не
везет, говорю, что везет все равно"...
   Выключив телевизор, пошел в гостиную и взял из книжного шкафа черный
томик Высоцкого, который с готовностью открылся на "Песне о Сочувствующих
Издалека":
   Так многие сидят в веках на берегах - и наблюдают внимательно и зорко,
как другие рядом на камнях хребты и головы ломают.
   Они сочувствуют слегка погибшим, но издалека.
   Нет, это не про нас, думал я, бессмысленно уставясь в оконное стекло на
поземку, белыми струями прошивающую серый воздух над крышами домов. Мы-то,
наоборот, стараемся предотвратить, чтобы другие не ломали "хребты и
головы". Вот только почему при этом мы совсем не сочувствуем тем, кого
спасаем?..
   В общем, промаялся я так в четырех стенах до самого вечера. А вечером
со мной связался дежуривший в тот день Миша Чигринов, чтобы уточнить,
собираюсь ли я завтра менять его согласно графику. У нас, диспетчеров, это
уже стало неписаным правилом: обязательно позаботься о том, чтобы тебя
сменили с дежурства, ведь всякое может со сменщиком случиться. Мы с Мишей
поболтали о том, о сем, и помимо всего прочего он сообщил мне, что сегодня
Подопечный опять следовал на работу через метро. Это во-первых. А
во-вторых - что всю дорогу, начиная со станции "Красные Ворота", его
телеметрия была близка к критической, причем без всякой видимой причины.
"Мы тут чуть все с ума не посходили, - поделился со мной впечатлениями
Чигринов, - уже не знали, что делать"... "И что дальше?", спросил я,
одновременно пытаясь ухватить за хвост какую-то юркую мыслишку, которая
вертелась в моей голове. Миша зевнул. "А ничего, - сердито пробурчал он. -
Потом вс+ вернулось в норму. Погода, наверное, влияет"...
   Мы еще малость поболтали о погоде и о магнитных бурях, а потом я
положил трубку и решил лечь пораньше, чтобы хорошенько выспаться. Больше
всего я опасался, что ничего хорошего из этой моей затеи не выйдет, что
буду я, как это обычно происходит, вертеться ужом под одеялом, вновь и
вновь лихорадочно перебирать в уме условия стоящей передо мной задачки,
безуспешно пытаясь найти ее решение, и что через каждые двадцать минут я
буду шлепать босыми ногами по холодному паркету в туалет, а далеко за
полночь, вконец отчаявшись забыться сном, выползу в трусах на кухню,
хватану залпом полстакана ледяной "смирновской" и выкурю одну за другой
сразу несколько сигарет, поеживаясь и тупо внимая сонному урчанию
японского холодильника, а в результате - утром голова будет свинцовой,
тело ватным, и в башку полезут всякие дурные мысли о том, как неплохо бы я
мог обрести вечный покой, если бы накануне Дизику удалось сбросить меня с
крана...
   Однако, как ни странно, уснул я как мгновенно, как убитый, и спал так,
словно накачали меня по уши снотворным...
   Лишь приняв у Миши дежурство, я возобновил свою умственную активность,
и то ли сказалась ночная релаксация, то ли случайно нейроны в моем мозгу
вошли в зацепление друг с другом своими микроскопическими крючочками -
если, конечно, они вообще существуют в действительности, а не в одном моем
воображении - так, как надо, но именно в этот момент я вдруг ясно понял,
что же мучило меня с позапрошлой ночи. Это было так просто, что впору было
бить себя кулаком по черепу и обзывать в припадке самоистязания любыми
обидными словами, только толку от этого было бы мало.
   Поэтому я загасил только что начатую сигарету и кинулся к компьютеру,
который был связан с архивным сервером Опеки. Нужно было проверить
посетившую меня догадку, и я проверил и убедился в том, что стою на верном
пути. Все остальные детали укладывались в образ ситуации, который возник в
моем сознании, так же точно и однозначно, как составные части автомата во
время сборки. Ничего нельзя было перепутать и вогнать не туда, куда нужно,
потому что вс+ соединялось единственно возможным образом...
   К тому моменту, когда Подопечный вышел из подъезда своего дома, я сидел
в кресле, выкрученный и выжатый досуха, словно белье, побывавшее в
центрифуге мощной стиральной машины-автомата, и вяло наблюдал, как сутулая
фигурка в теплой куртке ползет через сугробы к троллейбусной остановке.
Трубы Страшного Суда прогремели в моем мозгу, и теперь ничто не имело
смысла, потому что нельзя было войти в одну реку дважды, как нельзя было
вернуть позавчерашний день и переиграть его с самого начала, но теперь уже
по-другому, совсем по-другому!.. И еще было так пусто внутри, что меня
слегка подташнивало, и почему-то я думал лишь, чту я скажу Генону, когда
вскоре он ввалится в диспетчерскую румяный с мороза и очень довольный
собой и всеми нами...
   ... Наверное, я скажу ему, что вс+ кончено, что вс+ пропало и что
продолжать Опеку дальше не имеет никакого смысла. Как, помнится, причитал
в одном из гайдаевских фильмов, театрально заламывая руки и рыдая,
манерный Геша в исполнении покойного Подопечного Миронова: "Вс+ пропало,
шеф, вс+ пропало!"... А когда Генон поинтересуется, какая колючка попала
мне в задницу - это его аналог всем известной поговорки насчет укуса мухи
- то придется начать издалека, чтобы подвести его исподволь к тому выводу,
к которому пришел я, и чтобы шеф сам сделал этот вывод, иначе он
просто-напросто сочтет, что у меня разыгрались нервы и пошлет меня
подальше - в буквальном смысле этого выражения. Во внеочередной отпуск
куда-нибудь на южное взморье, например...
   ... И я начну с того факта, который казался мне подозрительным в этой
истории с самого начала.
   Я расскажу Генону, как внутренне ощутил неладное на том совещании
кураторов, когда мы обсуждали комплекс мер по перехвату Дизика. Одной из
моих особенностей является неплохая память. В разведшколе инструкторам
удалось довести те природные задатки, которые имелись в моем мозгу, почти
до максимума, и именно благодаря своей памяти мне удалось назубок выучить
досье Подопечного. А когда материалом владеешь на уровне автоматизма, то
всякие мельчайшие подробности могут всплыть потом в твоем сознании в
самый, казалось бы, неподходящий момент.
   Ассоциативные связи - так, кажется, называется это явление у ученых...
Услышав от вас, скажу я шефу, полную фамилию, имя и отчество киллера,
развившего нездоровую активность на подступах к Подопечному, я тут же
перебрал в памяти всех Никитиных, с которыми мне приходилось когда-либо
иметь дело в своей жизни.
   Впрочем, их было не так уж много: директор нашей школы, кто-то из
дальних родственников матери и однокашник по "учебке". Однако, хотя данная
фамилия не отличается оригинальностью, полного совпадения по остальным
двум параметрам в виде имени и отчества у моих знакомых с Дизиком не
наблюдалось. Тем не менее, я прямо-таки ощущал физически, что есть еще
один человек по фамилии Никитин, который попадался мне за последние
восемь-десять лет. К сожалению, наличие хорошей памяти отнюдь не означает,
что человек адекватно пользуется ею на практике. Поэтому я долго не мог
вспомнить, где же я встречал упоминание именно о таком сочетании, как
"Никитин Юрий Петрович". И лишь вчера вечером мне удалось наконец-то
задействовать ту клеточку своего мозга, где хранилась нужная информация.
Собственно, об этом должны были знать все те, кто был допущен к
ознакомлению с досье Подопечного... В том самом автобронетанковом
батальоне ГСВГ, где проходил службу Подопечный, служил в одно время с ним
Юра Никитин, личность своеобразная и противоречивая. Уже сам факт
занесения его в личное дело свидетельствует о том, что между двумя
солдатами-одногодками завязались и долгое время поддерживались тесные
отношения. Вряд ли можно было назвать это дружбой, но несомненно одно:
Подопечный выделял Никитина из всех прочих сослуживцев, потому что Юра был
ему интересен - частенько, уединившись в укромном уголке, приятели
беседовали на темы, далекие от окружавших их грубых и однообразных, почти
тюремных, реалий. Даже после расставания (Подопечный дембельнулся немного
раньше Никитина) между ними еще некоторое время велась переписка, которая,
однако, вскоре оборвалась. Кстати, не исключено, что приятели встречались
первое время в Москве, когда Опека еще не была установлена...
   Ладно, не тяни кота за хвост, грубовато перебьет меня шеф. Дизик - тот
самый Никитин или нет? А когда я кивну, то осведомится: "Ну и что дальше?".
   ... Согласитесь, уважаемый Генон, скажу тогда я, что ситуация, когда
один из бывших друзей должен убить другого, довольно часто была описана в
мелодрамах. В конце концов, вы можете сказать, что прошло почти пятнадцать
лет с того момента, когда Никитин и Подопечный виделись в последний раз, и
первый, ставший киллером Дизиком, мог и не узнать в своей очередной жертве
бывшего сослуживца... Однако, есть все основания полагать, что Никитин
отлично знал, кого он собирается прикончить на этот раз, ведь он
достаточно покрутился вблизи от Подопечного, чтобы не разглядеть его, да и
срок разлуки не так уж велик, чтобы не узнать старого дружка... И все-таки
Никитин-Дизик лезет со снайперской винтовкой в кабину крана напротив
проходной НИИ Подопечного явно не для того, чтобы, так сказать, прикрыть
его огнем. Мы-то отлично знаем, что никакой опасности для жизни
Подопечного ни сейчас, ни неделю, ни год назад не было. Так в чем же
дело?..
   Тьфу ты, Кирилл, с досадой махнет рукой Генон. Тебе бы только в театре
одного актера играть!.. Может, тебе выговор объявить за попытку
несвоевременного доклада командованию ценных сведений?
   ... А вс+ очень просто, не спеша буду продолжать я, если мы вспомним
специфику той ситуации, в которой находился Никитин в последнее время. Его
можно обозначить одним-единственным словечком - "бега", которое на
милицейско-криминальном жаргоне означает, что человек весьма активно
скрывается от всех на свете. Его можно понять: слишком высока ставка в
этих бегах, и тот, кто выиграет, заполучит его, бегуна, драгоценную жизнь.
Слишком многим он успел насолить, этот Юра Никитин, слишком часто нажимал
на спусковой крючок, и кто-то где-то принял решение: парень уже выполнил
свою норму, так что пусть отдохнет.
   Желательно - вечным сном. Это с одной стороны. А с другой - милиция,
уголовный розыск, прокуратуры всех уровней и прочие органы, которые весьма
заинтересованы в том, чтобы сгрести стервеца-киллера за шиворот, устроить
над ним громкий показательный процесс, в ходе которого ему, мерзавцу,
припишут не только его кровные, но и чужие делишки, а потом постараются
определить куда-нибудь в колонию строгого режима лет этак на пятнадцать,
где его пришьют людишки по заказу тех, кто не дотянулся до Дизика на
воле... Вот почему "бегуну" приходится конспирацию соблюдать пуще
дореволюционных большевиков, лечь на дно как можно на более долгое время,
признаков жизни не подавать, а если обнаружатся кончики ниточки, ведущей к
нему, - обрубить их, даже если придется рубить по живому...
   Тут не только старого приятеля, с которым вместе армейские щи из одного
котелка хлебал, уберешь - родную бабушку подушкой задушишь, если тебе твоя
шкура дорога!
   Тем более, что тайная профессия все-таки накладывает на человека
отпечаток, и там, где другой, ничтоже сумняшеся, задумался бы о морали и
нравственности, киллер, угробивший полсотни душ, жуя жвачку, загонит
патрон в патронник и нажмет курок без особых угрызений совести...
   Значит, по-твоему, между Никитиным и Подопечным состоялась встреча,
перебьет меня опять Генон, после которой Дизик решил убрать нашего
инженера? Для профилактики, так сказать? Да? Но ведь это значит, что...
   Вы, как всегда, совершенно правы, уважаемый Генон, скажу я - ради того,
чтобы польстить начальству, не грех и оборвать его на полуслове. Да-да,
Подопечный, сам того не подозревая, стал опасен для своего бывшего
сослуживца. Во-первых, тем, что он знал адрес, который Дизик использовал в
качестве пресловутого "дна"
   - адрес квартиры, принадлежащей продавщице Люсе. Откуда ему он стал
известен?
   Нетрудно ответить на этот вопрос, если вспомнить историю знакомства
Люси и Никитина. Вполне может быть, что именно Подопечный и дал своему
приятелю адресок девчонки, желающей вступить в "близость на расстоянии",
как именовали в армии заочную переписку. Если у него сохранился этот
адресок, то он мог извлечь его на белый свет и проверить, не там ли
проживает сейчас разыскиваемый органами внутренних дел за серию заказных
убийств гражданин Никитин. С чего он взял, что Дизика "ищут пожарные, ищет
милиция"? А вспомните, шеф: ежедневно, следуя на работу, наш герой минует
стенд отделения милиции: "Разыскиваются", и разве не логично, что он мог
бы уделить внимание соответствующим плакатам?.. Да-да, я проверял: там до
сих пор висит трехмесячной давности ориентировка на Никитина.
   А теперь остается самое интересное, шеф: какого черта Подопечный
поперся к волку, то бишь разыскиваемому милицией опасному преступнику, в
пасть? Неужели в нем настолько взыграли былые дружеские чувства, что он не
пожалел ни сил, ни средств, чтобы позавчера тайно встретиться с Дизиком?
Откуда я знаю, что их встреча произошла позавчера?
   А очень просто: потому что в тот день Подопечный обвел всех нас вокруг
пальца.
   Пользуясь своими познаниями в области средств аудио-, видео- и
телесвязи, он не только выявил скрытую камеру в своем кабинете так, что мы
не сумели заметить этого, но и создал миниатюрное устройство, способное
излучать на одной волне с камерой определенную информацию - скорее всего,
стоп-кадр из предыдущей трансляции. Потом ему оставалось только в
определенное время подсоединить к нашей камере свой транслятор, который
исправно передает нам на монитор диспетчера изображение неподвижно
застывшего объекта наблюдения, а самому отправиться на встречу с Дизиком.
При этом он наверняка, вспомнив свой опыт армейских самоволок,
воспользовался одной из многочисленных дырок в заборе НИИ.
   Часа два ему хватило для решения всех насущных вопросов, после чего он
возвращается на рабочее место и восстанавливает нормальный режим работы
камеры...
   Смотреть на Генона в этот момент будет жалко, но интересно, потому что
в течение считанных минут его лицо сменит несколько цветовых оттенков, от
бледно-желтого до багрово-красного. Придя в себя, шеф наверняка
поинтересуется не предвещающим ничего хорошего тоном, кто в тот день
дежурил по Опеке, и мне ничего не останется, кроме как признаться, что это
был я сам...
   ... Так зачем Подопечному понадобились все эти ухищрения? Зачем ему
вдруг понадобился Дизик? А зачем вообще может понадобиться кому-то киллер?
Правильно, для того, чтобы заказать ему убийство. Причем, если этот кто-то
не обладает достаточными финансовыми ресурсами для оплаты подобной услуги
и не вхож на рынок криминальных талантов, то оптимальным вариантом станет
обращение не просто к киллеру, а к знакомому наемному убийце... "Юр, тут
надо кое кого грохнуть. Делов - на пару минут... Может, уважишь по старой
памяти?" - "О чем речь, старина?!
   Нет проблем!" - "Ты не думай, я заплачу" - "Ну, ты обижаешь, старик!..
Какие могут быть деньги? Я ж не забыл, как ты мне, бывало, ночью на пост
хлеб с маслом приносил!" - так или примерно так это должно было
выглядеть...
   А теперь, горячо любимый и многоуважаемый Генон, подумайте и скажите:
чье убийство мог заказать Подопечный своему старому приятелю? Но, прежде
чем отвечать на этот вопрос, сопоставьте его с явным враньем Дизика насчет
письма, пришедшего к нему по почте с двумя тысячедолларовыми бумажками и с
заказом на убийство Подопечного... Что? Я так и знал, что вы - самый умный
начальник во всем мире!.. Что вы говорите, шеф? Не может быть, чтобы любой
здравомыслящий человек заказывал преступнику свое собственное убийство?
Уму не постижимо, чтобы кто-то, пусть даже самый последний псих, таким
изощренным способом стремился покончить с собой?
   ... Эх вы, скажу я тогда шефу с упреком, а я-то думал, вы вс+ поняли.
Ни черта вы так и не поняли, мой хороший Генон, потому что на самом деле
Подопечный вовсе не заказывал Юре Никитину свое убийство. Он заказывал ему
нечто другое - покушение на его, Подопечного, убийство , которое будет тем
более убедительным, что совершать его будет киллер известный и все еще
разыскиваемый. Но тогда логично будет предположить, что покушение это
необходимо Подопечному с одной-единственной целью: проверить те подозрения
в отношении нашей Опеки, которые у него некоторое время назад возникли и
успели окрепнуть после обнаружения камеры наблюдения в своем кабинете.
Видимо, терзаемый не самыми светлыми мыслями, он в результате все-таки
пришел к идее о том, что ему тайно помогает некая могущественная
организация. Почему и зачем - другой вопрос, пока что ему важно установить
сам факт скрытой опеки... Разумеется, подобное покушение стало бы весьма
действенным способом проверки такого предположения, потому что люди,
незримо охраняющие Подопечного, не могут не отреагировать на явную угрозу
его жизни, когда киллер направит на него ствол оружия...
   "Значит, ты полагаешь, что Дизик взобрался на кран с оружием, вовсе не
собираясь убивать Подопечного?", непременно спросит меня шеф. Значит, он
только разыгрывал покушение на убийство?
   Нет, шеф, скажу я. Может быть, я уже запутал вас, но, если бы не наше
вмешательство, Никитин выстрелил бы в Подопечного и наверняка с первого же
выстрела уложил бы его наповал на промерзшем асфальте возле проходной
института.
   Дело в том, что покушение должно было состояться лишь на следующий день
и совсем в другом месте и при иных обстоятельствах. Учитывать здесь
следует то, что раз это покушение изначально замышлялось как фактор
привлечения внимания возможных телохранителей, то и проводиться оно должно
было совсем не так. Я думаю, наиболее оптимальными условиями совершения
такого покушения должны были явиться, во-первых, присутствие многих людей
вокруг в момент выстрела, а во-вторых, обеспечение безопасного отхода
Дизику. А поскольку в тот день Подопечный впервые изменил маршрут своего
утреннего следования на работу и отправился на метро, то, видимо, следует
предположить, что дружки договорились инсценировать покушение во время
следования Подопечного подземным транспортом. Я не знаю, должен ли был
Дизик стрелять в своего бывшего сослуживца настоящими боевыми патронами и
"промахнуться лишь по чистой случайности" или использовать холостые, но
ясно одно: всему этому действу суждено было разыграться вчера утром,
потому что именно вчера Подопечный вновь избрал окольный путь на работу
через Красные Ворота. И то, что покушение не состоялось, теперь
неопровержимо докажет ему, что Опека - отнюдь не плод его воспаленного
воображения... Он все-таки умный мужичок, этот наш инженерик. Во всяком
случае, не так прост, как кажется на первый взгляд. Дизик, конечно, мог
дать ему огромную фору по части коварства и предательства, решив убрать
своего бывшего дружка накануне покушения, но и Подопечный был не лыком
шит. Задумав свою комбинацию, он, судя по всему, не упустил из виду
возможность того, что люди, которые следят за ним везду и всюду, могут
взять Никитина сразу, как только он попадется им на глаза - если вздумает
начать двойную игру против своего старого друга. Так оно и оказалось. Мы
бездарно проиграли Подопечному, когда взяли Дизика "с поличным", и эта
ошибка стала непоправимой, когда киллер взял да и отбросил копыта по
причине слабого сердечка...
   И тогда Генон, конечно же, скрипнет зубами и выругается, потому что
только теперь до него дойдет тот логичный вывод о нашем провале, к
которому я буду стараться подвести его под ручку. Ведь если Подопечный
убедился в наличии Опеки, то теперь наши усилия переходят в принципиально
новую стадию, стадию легализации всей операции и перехода к открытому
обеспечению жизнедеятельности "детонатора".
   Не говоря о том, что подобный поворот дела усложнит нашу деятельность в
энной степени, просто бессмысленно пытаться ублажить человека, если он
знает, что окружающие смотрят ему в рот в готовности выполнить любое его
пожелание. Счастье - штука весьма непрочная, и если можно получить его
задаром, "по щучьему велению", то лишь на очень короткое время...
   Однако ничего этого я так и не сказал Генону. У меня не было
возможности это сделать: в тот день он, почему-то впервые изменив своему
обыкновению, так и не появился в диспетчерской с утра. (Впоследствии
выяснилось, что именно в то утро на Садовом кольце в районе Курского в зад
"Волги" Генона врубился самосвал, водитель которого не сделал поправку на
гололед. Шефу повезло, и он отделался лишь легким испугом, но машина его
влезла под передний бампер грузовика так прочно, что удалось ее вытащить
лишь полчаса спустя).
   Но когда я, мысленно сочинив и откорректировав вышеприведенный вариант
своего диалога с Геноном, глянул на экран квадратора, то остолбенел.
   ПОДОПЕЧНЫЙ И НА ЭТОТ РАЗ ИЗБРАЛ СВОИМ МАРШРУ-ТОМ ПУТЬ ЧЕРЕЗ СТАНЦИЮ
МЕТРО
 "КРАСНЫЕ ВОРОТА"! Вместо того, чтобы сесть на подошедшую к остановке
одновременно с ним "двадцатьчетверку", идущую в направлении к
"Авиамоторной", он снова упрямо дождался троллейбуса, направлявшегося к
памятнику "мужика в пиджаке", и минут через десять должен был войти в
метро, как делал это вот уже два дня подряд.
   И тогда я понял, что исход операции, на протяжении многих лет
впитывавшей в себя, наподобие гигантской губки, усилия, пот, кровь,
отчаяние и горечь поражений множества людей, зависит сейчас от
одного-единственного человека - от меня...
   Ведь если Подопечный направлялся к метро и сегодня, это могло означать
только то, что он все еще ожидает "покушения" со стороны Дизика. Я не
знал, действительно ли тот спектакль, который два друга договорились
разыграть, был намечен на сегодня, или же речь шла о дополнительном,
подстраховочном варианте, осуществляемом "на всякий случай, если что", да
сейчас это было и не важно.
   Важнее было другое. Я мог бы еще попытаться спасти Опеку, но для этого
мне пришлось бы импровизировать на ходу. Самому себе я напоминал актера,
который был вытолкнут некими балбесами-шутниками за шиворот на сцену в
самый драматический момент незнакомой ему пьесы и которому, ради спасения
репутации режиссера, надо так органично вступить в спектакль, чтобы
зрительный зал ничего не заметил, а для этого надо, во-первых, мгновенно
сориентироваться, а во-вторых - сочинить очень правдоподобный текст,
потому что суфлер, не ожидавший такого поворота событий, крепко спит в
своей будке. Иными словами, нужно со скоростью самой быстродействующей
вычислительной машины произвести в уме расчеты, и причем не с
математическими величинами, а с поступками и логикой действий персонажей
пьесы...
   Вывод напрашивался сам собой: если бы я захотел воспользоваться тем
шансом, который судьба подарила мне, то именно я должен был совершить
мнимое покушение на Подопечного. Именно я должен был разыграть этот фарс,
предназначенный для успокоения нервишек человека, от эмоций которого
зависела вся наша страна, а может быть и планета. Да, сейчас я являлся
диспетчером, то есть тем лицом, от которого в системе Опеки зависит очень
многое. Диспетчеру подчиняются все остальные кураторы, и только он имеет
чрезвычайные полномочия в экстремальной ситуации. Почти такие же, как у
Генона... И сейчас в моем распоряжении были десятки людей, в том числе и
те, кто находился в непосредственной близости от "Красных Ворот". Но я
прекрасно понимал, что если я сейчас отдам любому из этих людей
распоряжение совершить покушение на жизнь Подопечного, пускай даже и
ложное, но с настоящим оружием, это вызовет, в лучшем случае, непонимание.
Чтобы меня поняли, придется объяснять все то же самое, что я хотел
рассказать Генону, только времени на обстоятельный и аргументированный
доклад у меня уже не будет, а в результате мне никто не поверит, а если не
поверит, то не только не подчинится, но и сделает вс+, чтобы помешать
осуществлению моего "бредового замысла"...
   Я украдкой оглянулся на своего сегодняшнего помощника Федю Чемисова,
деловито варганившего на столике в углу традиционный утренний кофе, словно
опасаясь, что он подслушает мои мысли. Мне было отлично известно, что
диспетчеру для того и придавался помощник, чтобы они могли контролировать
друг друга. По секретной инструкции, любой из них при крайней
необходимости имел право применить любые средства, включая оружие, против
своего напарника, если иного выхода, чтобы спасти Подопечного, не будет...
   Значит, я сам должен был замаскироваться под Юрия Никитина. Задача эта
отчасти облегчалась тем, что, насколько я смог запомнить, мы с Дизиком
были примерно одного телосложения. А как скрыть физиономию - это уже
вопрос техники камуфляжа и гримерства. Самое простое - это использовать
темные очки, как можно больше растительности на лице, скудное освещение,
шапку, надвинутую на лоб. Плюс чуть-чуть спецмакияжа, поменьше жестов -
ведь человека можно опознать не только по речи или по лицу, но и по его
манерам и привычкам - и останется надеяться, что в условиях толпы,
сутолоки и нехватки времени на размышления Подопечный поверит моему
лицедейству охотнее, чем Станиславский.
   ... Водитель троллейбуса, в котором следовал вместе с толпой пассажиров
и "опекунов" Подопечный, объявил, гулко прокашлявшись, в микрофон:
"Следующая остановка - метро "Красные Ворота", конечная"...
   Вс+. Мне надо выходить. Иначе я просто не успею его перехватить.
   - Федь, а Федь, - сказал я Чемисову, с отвратительным прихлебыванием
лакавшему кофе из большой алюминиевой кружки, явно входившей в комплект
снаряжения советского солдата где-нибудь еще в пятидесятые годы. - Будь
другом, смотай в буфет за чем-нибудь съедобным, а? Понимаешь, позавтракать
дома не успел, так теперь просто кишка кишке рапорт пишет. Купи там
каких-нибудь булочек, что ли...
   Федя поколебался. Буфет ВЦ Минжелтранса располагался на пятом этаже в
другом крыле здания. С утра там торговали весьма аппетитными пышками,
которые привозили из Сокольников.
   - Не положено, Кир, - промямлил, наконец, он. - Сам ведь знаешь.
   Я знал. Та же секретная инструкция строго-настрого запрещала "дежурному
персоналу" отлучаться куда бы то ни было из диспетчерской. Да и
необходимости особой в этом не было. За стеной, в специальной кладовой,
хранился запас сухих пайков, которого на двоих хватило бы на год. В нашем
распоряжении были любые газеты и журналы. При желании один из экранов
квадратора превращался в телевизор, на котором можно было от скуки
посмотреть интересную передачу или фильм...
   - Да и очередь, наверное, там, - продолжал ныть мой помощник. - А если
Генон нагрянет?..
   - Да что ты ломаешься, как престарелая кокетка! - воскликнул я. -
Деньги дать?
   - Не-а, - сказал Федор и бодрой рысью испарился из диспетчерской. Видно
было, что свежие булочки интересуют его сейчас больше, чем перспектива
заработать выговор от Генона.
   - Я тебя прикрою перед шефом, - крикнул я ему вслед.
   В диспетчерской Опеки есть вс+, что только может понадобиться для
удовлетворения внезапно возникших потребностей человека. Этакий комнатный
коммунизм в виде минисклада... Поэтому проблем с маскировкой и
переодеванием у меня не возникло...
   Через три минуты я уже направлялся к станции "Красные Ворота" по
обледенелому тротуару. На мне были: просторная куртка на синдипоновой
подкладке, шапка-ушанка и очки с толстыми стеклами в массивной роговой
оправе, а подбородок мой был закрыт длинным шарфом, многослойной повязкой
облегавшим шею.
   Утренний морозец щипал щеки даже под слоем грима, но мозги мои чуть не
плавились от напряжения. Нужно было во что бы то ни стало за те несколько
минут, на которые я опережалПодопечного, решить одну интеллектуальную
задачку: где и как должно было состояться представление, смысл которого
заключается в том, что один человек попытается "застрелить" другого. От
того, насколько верно будет мое решение, в конечном счете будет зависеть
не только Опека - но и моя участь тоже, потому что хотя Генон не терпит
самодеятельности от подчиненных, но самодеятельности глупой, бездарной и
обреченной на провал он не потерпит тем более. А если я не разгадаю тот
замысел, который разработали на пару дружки-заговорщики, то этим вызову
подозрения Подопечного...
   Уже входя в двери метро, я не выдержал и оглянулся. За сквером, по
другую сторону дороги, было видно, как к конечной остановке причалил
переполненный троллейбус, и из него стал вываливаться одуревший от давки
народ.
   Итак, где и как? Или как и где - что, в принципе, одно и то же...
Попробуем подойти к этим двум вопросикам логически. А для этого нам надо
предварительно ограничить круг поиска возможных вариантов ответа. А то
слишком большой разброс получается. Ведь на пути между станциями "Красные
Ворота" и "Авиамоторная" наш Подопечный должен миновать столько уютных
уголков, что глаза разбегаются, как у зайца на морковной грядке:
предстоит-то ему сделать два перехода, один раз на Тургеневской, другой -
на Третьяковской, а есть еще и три "транзитных" станции, да еще какие -
Китай-Город, Марксистская, Площадь Ильича!..
   Значит, надо для начала представить себе, каким мог бы быть примерный
сценарий поведения киллера, отвечающий заданным параметрам. А параметры
эти нетрудно вывести из основной цели данной акции: выявить наличие
возможного прикрытия Подопечного со стороны незнакомых и посторонних
людей. Значит, во-первых, "покушение" должно было состояться так, чтобы
оно, а особенно приготовление к нему бросалось в глаза окружающим. Именно
по этой причине оно должно быть зрелищным, а не настоящей "мокрухой".
Настоящее убийство совершается втихую и, как правило, без свидетелей. В
нашем же случае место, наоборот, должно быть таким, чтобы обеспечить
потенциальным свидетелям хорошую видимость происходящего. Какие помещения,
доступные всем и каждому, имеются в метро?
   Вестибюль станции - раз. Переход с одной станции на другую - два.
Перрон - три.
   И, наконец, сам вагон поезда - четыре... Вс+? Кажется, вс+. В каком из
этих мест спектакль имеет шансы быть замеченным как можно большим
количеством людей?
   Вестибюль, переходы и перрон станции отпадают: хотя народу в этих
местах много, но разглядеть что-то как следует одновременно большой массе
людей невозможно - одни зрители будут неизбежно закрывать своей широкой
спиной "сцену" другим. В вагоне метро? Хм, тоже сомнительно, потому как
народу в час пик передвигается столько, что двери на каждой из
вышеперечисленных станций чуть ли не в пресс превращаются, чтобы уплотнить
массу пассажирскую. Где уж там уследить, что какой-то придурок в середине
вагона выхватил из кармана пистолет!..
   А ведь еще и на это, по мысли Дизика и Подопечного, должно было быть
направлено лже-покушение: на то, чтобы обеспечить возможным
"телохранителям" время для реагирования на оружие, угрожающим образом
направленное против объекта их попечительства! Значит, бывшие сослуживцы
должны были выбрать в метро такое место, которое обеспечивало бы возможным
зрителям не только видимость, но и реальный шанс предотвратить выстрел,
который могли бы использовать только профессиональные охранники, а не
зеваки...
   Думай, Кирилл, думай, мой хороший! Что это может быть за место?
   На "Красных Воротах" входной эскалатор состоит как бы из двух частей,
разделенных посередине этакой уютненькой площадкой, на которой продают
цветы и газеты. Я успел доехать как раз до такой площадки, и тут меня
словно обожгло:
   вот оно, самое подходящее место! Эскалатор! Ну да, конечно, как же я
сразу не сообразил?!.. Именно на эскалаторе обеспечивается и зрелищность -
"зрители"
   находятся, как в настоящем зрительном зале, друг над другом и хорошо
просматривают эскалатор вниз от себя. Если человек с оружием будет
подниматься снизу к своей жертве по встречному ряду эскалатора, то его
будет видно чуть ли не с самого верха. К тому же, охранники имеют
обыкновение располагаться сзади того, кого они оберегают от покушения, -
значит, увидев человека с оружием, они успеют принять меры по обеспечению
его безопасности, благо, на эскалаторе это сделать нетрудно, достаточно
посадить человека прямо на ступеньки, и он будет скрыт от покушающегося
боковой стенкой!..
   Теперь весь план двух бывших дружков был виден мне, как на ладони. Я
остановился возле лотка на площадке между двумя частями эскалатора и
глубокомысленно уставился на пеструю журнально-газетную продукцию. На
самом деле я теперь решал другую головоломку: где именно, на каком
эскалаторе могло бы быть разыграно "действо-злодейство"...
   ... Входной эскалатор на "Красных Воротах", где я сейчас стою, - раз.
   Переходы... Отпадают: и с перрона "Чистых Прудов" на "Тургеневскую", и
с одного перрона на другой на "Третьяковской" переход осуществляется по
лестнице. Значит, эскалаторов всего два. Здесь и длинная
лестница-кудесница на Авиамоторной, знаменитая тем, что в восемьдесят
втором году несколько десятков человек там получили увечия, когда лента
эскалатора внезапно лопнула, и люди стали проваливаться вниз на крутящиеся
стальные колеса-шестерни (кстати, не аура ли Подопечного вызвала эту
катастрофу?)... Здесь Подопечный спускается, там - поднимается. Значит,
там Дизик должен был бы спускаться, а здесь - подниматься навстречу своему
бывшему другу. Что же выбрать? ЧТО?!..
   Выбор мой сузился до двух точек, но, похоже, теперь действительно
оставалось только надеяться на догадку. Методом тыка - "да" или "нет",
"чет" - "нечет", "угадал- не угадал"... "грудь в крестах - голова в
кустах"... Эх, как же часто нам приходится делать свой выбор таким глупым
и ненадежным способом!
   И тут меня окатило горячей волной догадки во второй раз. Я даже глаза
прикрыл на миг. Господи, теперь только сделай так, чтобы вс+ у меня
получилось, как надо!..
   Я бросил взгляд на часы. Мне показалось, что с того момента, как я
толкнул входную дверь станции, прошла вечность, но оказалось - всего
четыре с половиной минуты...
   Несложные вычисления в уме. От троллейбусной остановки до входа в метро
средним темпом ходьбы - минуты три, не больше. Но еще надо перейти через
дорогу, по которой льется почти безостановочный поток машин с Садового
кольца. Во всяком случае, утром нечего и думать, чтобы перебежать дорогу
на красный свет, даже если очень спешишь... Значит, надо сделать скидку на
то время, которое Подопечному потребуется прождать, пока не загорится
зеленый свет светофора. Ну, а теперь напряги вовсю свою память, свое
мышление и что там у тебя еще есть, Кир?.. Вспомни, какой сигнал светофора
горел на переходе через дорогу в тот момент, когда троллейбус высадил
своих пассажиров сбоку от памятника Лермонтову?
   Ведь хотя бы уголком глаза ты должен был видеть этот чертов сигнал!..
Разве не искусству запоминания обстановки беглым взглядом учили тебя в
свое время в "учебке"?!
   И я вспомнил - сигнал был желтым. Значит, с учетом того, что на данном
переходе красный свет горит минуты две, не меньше, там, наверху,
Подопечный вот-вот войдет в вестибюль станции. А поскольку ты должен
встретить его почти на самом верху эскалатора, то медлить тебе больше
нельзя, иначе ты опоздаешь, а опоздание в данном случае не очень-то
выгодно тебе, Кир. Впрочем, если ты ошибся в своих прогнозах, то тебе тоже
нельзя будет позавидовать, потому что "стрелять" в Подопечного тебе тогда
придется в вестибюле, а это смажет весь эффект твоей умственной работы...
   Я оторвался от газетного лотка и вступил на ленту эскалатора,
уносившуюся наверх. Ехать было недалеко, эскалатор здесь был коротким,
поэтому пистолет я достал из-за пояса в самом начале. Вскинув его стволом
в потолок, нарочито неторопливо, со вкусом передернул затвор так, что
ехавшие передо мной оглянулись и так и застыли с открытым ртом...
Навстречу мне ехали уже те, кто прибыл к метро в одном троллейбусе с
Подопечным. Значит, вот-вот на эскалаторе должен появиться и он. Если,
конечно, его не задержала контролерша на входе и если он не собрался
подкупить жетонов в кассе... Нервы мои были на пределе, но я кутал нос в
свой пушистый шарф, искренне надеясь, что если меня сейчас и наблюдает на
экране квадратора в брошенной мной на произвол судьбы диспетчерской кто-то
из наших, то он не узнает меня в подозрительном субъекте с пистолетом в
руке...
   Видя, что я не собираюсь скрывать пистолет, люди, ехавшие перед мной,
расслабились. Кто-то на встречном эскалаторе с пониманием произнес,
оглянувшись мне вслед: "Кино, наверное, снимают... Боевик".
   Шесть метров до того места, когда эскалатор начинает плавно переходить
в горизонтальное положение... Пять... Четыре...
   Я уже полагал, что ничего путного из моей затеи не выйдет, как вдруг на
гребне эскалатора показалась знакомая мне сутуловатая фигура Подопечного.
В тот же миг я вскинул пистолет и хлестнул тремя выстрелами подряд по
плафонам старинных люстр, с помощью которых освещалось полотно эскалатора.
Раздался звон, и сверху посыпались осколки стекла. Одна из люстр погасла
напрочь, две других тускло мигали уцелевшими лампочками. Люди вокруг
завизжали, как по команде, кое-кто из ехавших впереди меня пригнулся и
инстинктивно закрыл голову руками. Ехавшие перед Подопечным, пытались
повернуть назад, но было поздно: движущаяся лестница с жестокой
неумолимостью несла их вниз...
   Первая часть моей программы была выполнена. Я не только уменьшил
освещенность "сцены" подобно искусному осветителю, но и доказал
Подопечному, что патроны в моем пистолете - не холостые пустышки, забитые
порохом, а настоящие, боевые, которые и на тот свет отправить способны...
   Однако на лице Подопечного появилось выражение не страха, а безмерного
удивления. Именно на это я и надеялся, производя столько шума путем
стрельбы по лампам. Он был явно удивлен, и значит покушение на него должно
было состояться в другом месте, на "Авиамоторной". Но теперь мне следовало
идти до конца, и поэтому, когда эскалатор сблизил нас на расстояние почти
вытянутой руки, я спокойно разрядил в его грудь всю оставшуюся в моем
пистолете обойму. Пять аккуратных дырочек возникли в куртке Подопечного,
и, не издав ни звука, он повалился навзничь на ступеньки, которые тут же
понесли его вниз.
   В тот же миг за ним на эскалаторе возникли белые, как мел, лица
"телохранителей". Это были Валерка Багмутов и Сашка Ромицын. Огромными
прыжками, расталкивая бесцеремонно потерявших всякую ориентацию людей, они
неслись по эскалатору, но было уже поздно. Перед тем, как мой эскалатор
вынес меня в вестибюль, я успел оглянуться и заметить, что оба склонились
над неподвижным телом Подопечного.
   Разумеется, цейтнот не позволил мне просчитать возможное развитие
событий сразу после моей авантюрной выходки, но в принципе я надеялся, что
вполне успею, пользуясь неразберихой, создавшейся в вестибюле, когда
ехавшие сверху еще не знали, что случилось, а ехавшие снизу не знали, кто
в этом виновен, избавиться от пистолета и некоторых деталей своего
камуфляжа и прошмыгнуть на эскалатор, идущий вниз, чтобы присоединиться к
Сашке и Валерке и поведать им суть своего замысла. Но я недооценил стражей
по охране порядка в метрополитене. Два здоровенных лба в форме уже
поджидали меня в вестибюле, причем один из них был вооружен табельным
"макаровым". Действовали они вполне грамотно и, пока тот, что был
вооружен, брал меня на мушку, другой скомандовал окружающим во всю мощь
своего зычного голоса: "Ложись!" - и мне стало нечем и некем закрыться от
черного кружка ствола.
   - Ребята, - сказал я, делая шаг по направлению к милиционерам, - я из
Комитета Государственной Безопасности...
   Но они меня не стали слушать.
   - Руки за голову! - приказал тот, что был с пистолетом. - Ложись мордой
вниз, сволочь!
   Я скрипнул зубами. Эти болваны могли вс+ испортить. Слишком долго
медлить было нельзя, потому что действие снотворного, которое содержалось
в пулях-ампулах, которыми я стрелял в Подопечного, могло закончиться через
несколько минут, и поэтому следовало срочно повторить инъекцию. Именно об
этом я и должен был сказать ребятам, которые неразумно копошились возле
Подопечного на остановившемся наконец эскалаторе, пытаясь чуть ли не
делать ему искусственное дыхание.
   Как назло, поблизости никого из наших больше не было. К тому же, я
знал, что станция "Красные Ворота" была одним из тех немногих мест,
которые не были оснащены стационарными видеокамерами, так что ни Генон, ни
Федя Чемисов меня не могли сейчас видеть.
   У меня оставался последний шанс.
   - Обыщите меня, - сказал я милиционерам, ложась на мраморный пол. - У
меня есть документы!
   Они не были профессионалами и попались на этот нехитрый крючок. Они
думали, что лежащий человек не может мгновенно встать на ноги. Но они не
подозревали, что мне вовсе и не надо вставать, чтобы расправиться с ними.
Когда тот, что был с дубинкой, сделал ко мне три шага, сократив
разделявшее нас расстояние до двух метров, я просто сделал перекат и
подкосил его подсечкой. Щелкнул выстрел, и пуля, выбив рядом со мной кусок
мрамора, ушла в потолок. Второй раз милиционер выстрелить не успел, потому
что я, крутнувшись через голову и плечо, сделал "ножницы", и пистолет
отлетел в угол. Я бросился к эскалатору, но тут большое тупое бревно
ударило меня в ногу, потом в другую, потом такая же тяжесть обрушилась на
мою спину, и у меня стало стремительно темнеть в глазах. На ступени я
падал уже бесчувственной чуркой...
   * * *
 Когда я вновь открыл глаза, то обнаружил, что лежу на довольно жесткой
койке из никелированных трубок, что к моим конечностям и носу тянутся от
закрепленных на подставках-штативах бутылок с разноцветными жидкостями
пластиковые трубочки и, наконец, что рядом с моим изголовьем сидит смутно
знакомый мне человек в белом халате, небрежно наброшенном поверх костюма
из отличного английского твида.
   Прошла целая вечность, прежде чем я вспомнил, что это мой шеф и что
зовут его Генон.
   - Ну что, мой хороший, допрыгался? - почти ласково осведомился Генон,
заметив, что я очнулся. - Тебя как: сразу бить или подождать, пока совсем
оклемаешься?
   - Лучше подождать, шеф, - с трудом ворочая шершавым, чужим языком,
прохрипел я.
   - Знаете, никогда не поздно предпринять еще одну попытку, чтобы сделать
нечто такое, что не получалось много раз!
   - Шутни-и-ик, - с непонятной интонацией прокомментировал подачу мною
голоса Генон. - Причем с претензией на звание великого философа...
Вообще-то, если верить художественным фильмам о войне, ты должен был
спросить, где ты и которое сегодня число. Видно, ты совсем плох, мой
хороший!.. Ладно, давай о деле, а то еще возомнишь, что я теряю с тобой
здесь свое время только из жалости и сострадания к тебе!
   Я осторожно улыбнулся. Видимо, мозг мой за время отключки успел
разучиться отдавать приказы мышцам и нервам и теперь, прежде чем
предпринять какое-нибудь движение, осторожничал, просчитывая возможные
последствия.
   Однако мыслить, слава Богу, то серое вещество, которое находилось в
моем черепе, еще не разучилось. Именно поэтому я сразу сообразил, что, раз
уж подвергаюсь медицинскому обслуживанию по полной форме, значит, я не
только жив, но и каким-то образом не оказался в опале у своего любимого
начальничка. А раз так, то значит - Подопечный жив-здоров, и вообще все
мои усилия были не напрасны.
   Всегда приятно, сознавать, черт побери, что ты не зря коптил и без того
пасмурное небо над головой и что хоть на чуточку да отодвинул человечество
в сторону от той пропасти, к которой оно галопом несется вот уже много
столетий!
   Как говорит наш балагур Багмутов, внес свою лепту в общий лепет...
   После этого мы с Геноном поговорили.
   Для начала он потребовал от меня полного доклада, но я заартачился и
попросил его сделать скидку на мое прескверное самочувствие. После
некоторых препирательств шеф пошел на попятную и с каменно-безразличным
видом выслушал мой сокращенный рассказ: тот самый, что я репетировал в уме
перед тем, как отправиться "убивать" Подопечного, плюс динамичное описание
стрельбы и прочих моих похождений в метро...
   - М-да, - констатировал Генон, когда я сделал паузу, чтобы глотнуть
живительного кислорода из трубочки, ведущей к носу. - Теперь-то я понимаю,
насколько я был дальновиден, когда распорядился не добивать тебя прямо в
метро, а поместить в лучший госпиталь и ухаживать за тобой, как за самым
родным человеком!.. Все-таки есть в тебе нечто, Кирилл, что когда-нибудь
спасет мир! Во всяком случае, наш Подопечный не только не делает драму из
того факта, что какой-то придурок попытался прикончить его в общественном
месте, но и, наоборот, вовсю наслаждается своим положением
тяжелораненого...
   - Тяжелораненого? - воскликнул я, но Генон с неожиданной заботой не дал
мне приподняться на подушках - да и вряд ли я бы сумел это сделать. - Но я
же не мог!..
   - Не бойся, мой хороший, ты не перепутал обоймы. Ты действительно
стрелял в него зарядами нембутала... Да, сначала я просто был в отчаянии,
узнав об этом. Но потом я сказал себе: если уж Сетов так поступил, значит
на то были веские причины. Если бы он сошел с ума и хотел расправиться с
Подопечным, то не стал бы устраивать маскарад в самом людном месте и уж
тем более не заряжал бы магазин пистолета усыпляющими патронами. Почему же
он так сделал?.. Ответ виделся мне только следующий: видимо, Сетову стало
известно нечто такое, что вынудило его имитировать покушение на
Подопечного. Естественно, что весь этот маскарад должен был
предназначаться не для нас и не для прохожих, а для того, на кого ты, Кир,
якобы покушался!.. Придя к такому выводу - а, скромно замечу, чтобы прийти
к нему, мне потребовалось совсем немного времени - я дал указание
поддерживать мирный сон Подопечного с помощью снотворного, привезти его в
госпиталь и тут симулировать операцию по извлечению якобы засевших в его
теле пуль и последующее благополучное выздоровление - играть так играть,
черт возьми!.. Как видишь, мой хороший, не ты один такой умный, мы тоже не
лаптем щи хлебали, кое-что кумекаем еще...
   - Ну, шеф, вы - голова! - признался я совершенно искренне. - Честно
говоря, у меня не было времени, чтобы додуматься до такого завершения
своей авантюры в метро, и я просто хотел отключить Подопечного на какой-то
срок, а потом видно будет... Вы же сыграли тоньше и, что самое главное,
надежно!
   - Ладно, будет тебе льстить! - жестом руки остановил меня шеф. - Это
опасный показатель, если подчиненный начинает льстить своему
непосредственному начальнику. Ты лучше вот что скажи: как ты все-таки
выбрал из двух эскалаторов тот, что на "Красных Воротах"?
   - "Это элементарно, Ватсон", как сказал бы великий дедуктор, - нахально
заявил я. - Подсознательно меня в то утро мучила одна мысль: почему Дизик
пошел на поводу у своего дружка-искусителя и согласился инсценировать
покушение на убийство на эскалаторе в таком месте, как метро? Ведь здесь
не только многолюдно, но и постоянно дежурят милицейские посты. Поэтому,
даже если бы приятелям удалось благополучно убедить блюстителей порядка в
том, что возникшая заваруха и паника спровоцированы неудачной попыткой
пошутить, их бы все равно промурыжили энное время в "дежурке", и уж там-то
кто-нибудь да обратил бы внимание на тот факт, что один из любителей
розыгрышей значится в розыске как опасный преступник!.. Но Дизик
согласился, и это означало только то, что он задумал убить своего партнера
по шуткам в общественных местах. Да, идеальным вариантом для киллера стало
бы, если бы ему удалось выследить и убрать Подопечного накануне
назначенного дня, да вдобавок в более безопасном для себя месте. Но если
бы это оказалось невозможным - а такой вариант этот пройдоха,
поднаторевший в бандитских кознях да интригах, не мог не допустить - то
тогда ему пришлось бы стрелять в своего бывшего сослуживца там и точно в
такое время, как это значилось в их неписаном договоре. Но, разумеется,
Дизик вовсе не собирался только попугать Подопечного. ОН НАМЕРЕВАЛСЯ ЕГО
УБИТЬ ПО-НАСТОЯЩЕМУ!
   Следовательно, для меня, если я взял на себя труд во всем подражать
киллеру, лучшим выходом было стрелять в нашего инженера тоже
по-настоящему, хотя и не боевыми зарядами. В рамках этих рассуждений было
также логичным предположить, что настоящее убийство подразумевает и
обеспечение безопасного отхода киллера.
   Если бы Дизик избрал эскалатор на Авиамоторной, то ему пришлось бы
стрелять в Подопечного тогда, когда тот поднимался бы наверх, к выходу, а
самому Никитину тогда следовало после выстрелов бежать по длинному
эскалатору вниз, а это было бы опрометчивым риском: во-первых, эскалатор
могла бы отключить опомнившаяся дежурная, а во-вторых, даже если бы на
перроне в тот момент стоял поезд, то дежурный по станции мог бы передать
машинисту сообщение, что среди пассажиров его состава находится убийца, и
тогда тот просто-напросто остановил бы поезд в туннеле... Другое дело -
входной эскалатор на "Красных Воротах": Дизику ничего бы не стоило так
подобрать момент совершения убийства, чтобы Подопечный находился на самом
верху, и тогда киллеру оставалось бы, пользуясь суматохой сразу после
выстрелов, добежать до выхода из метро - там, кстати, всего-то несколько
метров от эскалатора - и выскочить из вестибюля станции на улицу, а там он
мог бы заранее поставить машину с нанятым водителем... Как видите, шеф,
мне ничего не оставалось, кроме как попытаться воплотить замысел Дизика на
практике. К тому же, таким путем мы заодно решали и проблему последующих
контактов Подопечного с Никитиным. Ведь у них мог быть какой-то уговор о
встрече после покушения, и если бы убийца не появился, это могло бы
насторожить Подопечного. А теперь вс+ шито-крыто: коварный киллер,
который, в нарушение существовавшей между ним и его старым приятелем
договоренности о розыгрыше, попытался этого самого приятеля убить, но
органами нашей доблестной милиции был при попытке к бегству убит...
   - Наши люди, играющие роль следователей по этому делу, уже дали
Подопечному понять, что человеку, стрелявшему в него, удалось скрыться, и
сейчас он числится в розыске, - перебил меня Генон.
   - Хорошо, тогда примерно через пару недель надо будет известить нашего
героя, что Дизик был в результате успешных оперативно-розыскных
мероприятий арестован, но еще до первого допроса повесился в камере СИЗО
на собственных кальсонах!..
   Пойдет?
   - Насчет кальсон - вряд ли, - спокойно возразил мне Генон, - а так
ничего. Во всяком случае, мне нравится... Ладно, мой хороший, я и так
слишком много сил и времени у тебя отнял, пора и честь знать. - Он
заботливо поправил одеяло на моей груди. - Давай, поправляйся поскорее,
потому что лежать тебе некогда. Тебя ждет работа.
   - Но ведь вы сами сказали, шеф, что Подопечный еще балдеет на
больничной койке!
   - возмутился я.
   - Сказал, и это правда. Он, как ты изволил выразиться, балдеет всего в
нескольких десятках метров от тебя. Через две палаты по коридору...
   - Что вы задумали, Генон? - Я вытаращил на него глаза. - Неужели хотите
выдать меня ему на растерзание?
   - Именно так, - невозмутимо парировал мой начальник. - Только не как
человека, который в него палил из нагана, а как его потенциального
близкого друга... Это такое звание, - с ухмылкой пояснил он, - которое
присваивается наиболее отличившимся "опекунам". Должен же я как-то
отыграться на тебе за подрыв своих нервов?.. Согласись, что момент для
вашего знакомства наиболее благоприятен: оба вы прикованы к постели в
одном и том же отделении, оба имеете массу времени и множество общих тем
для разговоров, не так ли?.. Легенду, как ты попал сюда, придумаешь себе
сам, - вдруг жестко сказал он, и я понял, что он вовсе не шутит насчет
моего знакомства с Подопечным.
   - Но зачем, шеф? - в отчаянии вскричал я.
   Генон хмыкнул.
   - Странные вопросы ты задаешь, мой хороший, - опять ухмыльнулся он. -
Зачем человеку жена? Чтобы любить... Зачем ему нужен близкий друг? Чтобы
дружить...
   Ведь "друг всегда уступить готов место в шлюпке и круг" - так, кажется,
поется в одной старой песне?
   Он встал, а я смотрел на него снизу вверх и чувствовал, как во мне
что-то начинает ныть вс+ сильнее и сильнее, словно те пули, которые были
загнаны в меня, все еще сидят в моей плоти. И чтобы превозмочь это
ощущение внутренней боли, я просипел шефу вслед:
   - А вы хоть собираетесь наградить меня?
   Генон остановился и обернулся ко мне, придерживая сползающий с плеча
грязно-белый халат.
   - Конечно, мой хороший, - приторно проговорил он. - Конечно, тебя
наградят.
   - Чем же?
   Он молча распахнул дверь, и в палату тут же стремительно вошла
медсестра с устрашающего вида шприцем в руке. Судя по ее виду, она долго
ждала в коридоре, пока мы наговоримся здесь всласть.
   - Вот этим, - сказал Генон. Помолчал и добавил: - Пока...
    
  
  
 Часть 3. ПРОЗРЕНИЕ СЛЕПЦА (Год 1996)
    
 
 
   Рассказ назывался "Пожелайте мне неудачи". Я уселся поудобнее в мягком
кресле и, используя навыки скорочтения, приобретенные еще в "учебке",
побежал взглядом по тексту.
   "Будильник ехидно усмехался своими стрелками, показывающими семь сорок.
   Зловредный механизм, который по праву следует поставить в один ряд с
гильотиной, колючей проволокой, зубоврачебным креслом и прочими
извращениями изобретательного человечества. Впрочем, злорадство будильника
можно было понять:
   впервые за десять лет своей трудовой деятельности я проспал. Наверно, я
проснулся бы еще позже, если бы не удивился во сне столь вопиющему
нарушению распорядка дня со своей стороны. А между тем, удивляться было
нечему, потому что накануне вечером я сознательно не завел будильник...
   Что ж, для начала новой жизни совсем недурно!.. Хотя, как выражался
Покойный Бард в роли белогвардейского офицера в одном из своих старых
фильмов, - "Р-рано р-радуешься, дур-рак!". Ничего это наверняка тебе не
даст. На первый раз тебя простят - если вообще заметят твое опоздание.
"Один раз не считается" - какой идиот выдумал это железобетонное
оправдание проступков, совершенных на почве разгильдяйства?..
   Тем не менее, с сегодняшнего дня для меня действительно должна была
начаться новая жизнь. И если бы я страдал манией вешать ярлычки на все
подряд, то, пожалуй, назвал бы ее "Этапом Экспериментальной Проверки
Гипотезы".
   Однако, пора вставать.
   Стараясь не разбудить Регину, я осторожно осуществил десантирование ног
из-под одеяла в шлепанцы, но сон у моей женушки был чутким, как у часового
на посту.
   - Боже мой, Боренька! - воскликнула она, подняв голову. - Почему
будильник не сработал?
   - Понятия не имею, - соврал я. - Да ты лежи, тебе-то зачем вставать?
   - Ой, ну как это - зачем?
   Регина, будто ужаленная, вскочила и, на ходу натягивая на себя халат,
исчезла за дверью. Словно не я опаздывал на работу, а она...
   В ванной, когда я приводил свою помятую физиономию в порядок, пришло
мне вдруг в голову, что вс+ то, что либо действительно происходит со мной,
либо кажется, будто это происходит... бр-р, какая словесная грязь!..
вполне может быть изложено на бумаге в виде очередного рассказа. А что,
почему бы не попробовать, а? Не собираюсь же я когда-нибудь печатать вс+
это ради гонорара и сомнительной популярности!... Но тогда зачем это тебе
нужно? Чтобы лишний раз пощекотать нервы Им?.. Едва ли. Просто почему-то
чувствую я в последнее время себя этаким шпионом-резидентом на грани
провала, а, как известно, готовясь к неминуемому аресту, любой шпион
спешит передать своим последнее - и самое важное - донесение. Вот таким
"донесением", изложенным в форме фантастики, и мог бы стать мой будущий
опус...
   Я всегда удивлялся, как моя жена ловко и быстро управляется с импортным
кухонным комбайном. Ведь, дабы разобраться в предназначении множества
клавиш, кнопок и переключателей заморского агрегата (выигранного, кстати,
мною еще в годы повального дефицита в тридцатикопеечную денежно-вещевую
лотерею), даже мне, человеку с высшим техническим образованием, пришлось
бы постоянно совать нос в объемистую (ввиду того, что рассчитана на
слабоумных) инструкцию, содержащую замечательные переводческие перлы типа:
"Для приведения аппарата в эксплуатацию, воткните вилку А в свою ближайшую
электросеть"... Регина же обращалась с этим, если верить рекламным
утверждениям, "образцом бытовой техники будущего" так, будто ее обучали
этому еще в детском саду...
   Как всегда, готовя завтрак (обед и ужин, впрочем, тоже), Регина
священнодействовала так, будто участвовала в кулинарном конкурсе. На
столе, в тарелочке от японского сервиза, уже источало ароматный душок
нечто, чему я не способен был подобрать названия, но что наверняка
способно было удовлетворить самого взыскательного гурмана.
   Когда я вошел на кухню, Регина шагнула ко мне и запечатлела на моих
губах традиционный утренний поцелуй... Поцелуи у моей жены четко делились
на "утренние" и "вечерние", "приветственные" и "прощальные", и всей этой
гаммой она владела в подозрительном совершенстве... Да брось ты,
спохватился невольно я, что это ты такой мнительный, приятель? Если будешь
так подозревать всех подряд - точно свихнешься!..
   Тем не менее, стараясь выглядеть недовольным в рамках придуманной себе
роли, я произнес:
   - Ну вот, опять ты меня, как в ресторане, кормишь!.. Это же завтрак,
пойми, Регинушка, за-втрак!.. Может, мне обильная стряпня с раннего утра в
горло не лезет, а? Разве нельзя было приготовить что-нибудь попроще?
   Жена не возмутилась таким беспардонным привередничаньем. Она лишь
осведомилась кротко:
   - Что именно, милый?
   В свете Гипотезы именно такой реакции и следовало ожидать.
   - Ну, не знаю, - проворчал я, вяло размазывая по гренке французский
паштет с грибами и оливками. - Яичницу бы пожарила... А что? Ты же знаешь,
я очень люблю глазунью!
   - Так это я - мигом! - тут же рванулась к микроволновой печи жена. -
Две секунды потерпи, золотце мое, буквально две секунды!
   - Да не надо, не надо, - с нарочитой досадой остановил ее я. - И так
времени в обрез. Я же опаздываю...
   - Ничего, ничего, - откликнулась Регина, с непонятным женским
наслаждением наблюдая за тем, как я вливаю в себя огромными глотками кофе.
- Не расстраивайся, дорогой. Никуда от тебя работа твоя не убежит. Может,
ты вообще сегодня никуда не пойдешь? Аркадий Семенович - человек добрый,
он тебя отпустит...
   - Ничего себе, "добрый", - промычал я, с трудом справляясь с объемным
бутербродом. - А знаешь, как его у нас зовут? Зверь!..
   - Ты, главное, не переживай, Боря, - посоветовала жена. - Вс+ будет
хорошо...
   Ну разумеется, подумал я. Вс+ будет прекрасно в этом лучшем из миров,
потому что пасут тебя, Боря, будто барана, умненькие и предусмотрительные
пастухи и пастушки!..
   И тут же я устыдился своих мыслей. А что, если я все-таки заблуждаюсь?
Что, если мне действительно повезло с женой? Что, если Регина сейчас не
играет? Может она быть просто ангелом в юбке или нет?..
   Чтобы не дать сомнениям окончательно загрызть меня, я быстренько
закончил завтрак и покинул наш двухкомнатный очаг улучшенной планировки.
   Регина, разумеется, проводила меня очередным прощальным поцелуем на
пороге и сотнями напутствий и наказов быть осторожнее и внимательнее.
Будто я отправлялся не куда-нибудь в центр Москвы, а, по меньшей мере, в
разведывательно-диверсионный рейд по тылам противника!..
   Сегодня я решил пустить в ход одну небольшую уловку. Поэтому,
спустившись на лифте до первого этажа, тут же вернулся обратно и, стараясь
действовать бесшумно, открыл дверь своей квартиры.
   Из гостиной, где находился телефон, донесся неразборчивый голос моей
жены.
   Говорила она тихо, но о чем - я не мог расслышать, сколько ни старался.
Решил подойти поближе и шагнул к дверям комнаты, но в темноте задел
вешалку, с которой тут же с шумом обрушился зонтик.
   В комнате хлопнула по рычагу трубка, и жена молнией вынеслась в
прихожую, восклицая: "Кто там?". Фигура ее была напряжена, как сжатая до
отказа пружина.
   Во всяком случае, беззащитную домохозяйку Регина никак не напоминала,
скорее - кого-нибудь из разряда диких, кошачьих...
   Увидев меня, супруга моя неуловимо стала опять женственно-слабым
созданием и с тревогой в голосе осведомилась:
   - Это ты, Боря? Боже, как ты меня напугал! Что-нибудь случилось?
   - Ключи забыл, - стараясь говорить естественно, произнес я. В
подтверждение потряс в воздухе связкой. Потом не удержался от "шпильки" в
адрес жены: - Прости, я, кажется, прервал твой телефонный разговор...
   Она небрежно махнула рукой:
   - Ничего особенного, какой-то чудак ошибся номером.
   Ну, конечно же, иначе кто мог бы звонить в такое раннее время?..
Только, на мой взгляд, для того, чтобы объяснить заблудшему абоненту, что
он не туда попал, Регина говорила слишком долго...
   Но я больше ничего не стал говорить, а отправился на работу. Величина
моего опоздания приближалась к критической, не заметить моей своевременной
неявки на рабочее место было бы уже никак нельзя, и я заранее предвкушал
последствия своей выходки.
   Если меня действительно "вели", то, кто бы это ни был, действовали мои
незримые противники сегодня неуклюже. Видно, все-таки я сбил их с толку...
Не успел я подойти к автобусной остановке, как рядом со мной с визгом
затормозила машина, за рулем которой сидел знакомый, живший в соседнем
подъезде. Разумеется, по-соседски он предложил доставить меня в центр,
благо сам туда направлялся.
   Предложение было соблазнительным, но сегодня я был намерен держаться до
конца.
   Уж не помню, что я соврал настойчивому соседу, чтобы только отделаться
от него...
   Потом подошел автобус. Именно тот маршрут, который мне был нужен, из
пяти прочих!.. Несмотря на то, что часы "пик" были еще в самом разгаре,
он, как всегда, оказался полупустым и пропускать его было бы просто
неразумно.
   Водителя автобуса будто кто-то предупредил, что я опаздываю, потому что
мчался он во всю прыть, а последнюю остановку перед станцией метро вообще
проигнорировал, невзирая на возмущение приготовившихся было покинуть салон
пассажиров.
   Метрополитен тоже не подкачал. Поезд несся по тоннелю с такой
скоростью, словно собирался, по примеру своего коллеги из знаменитого
боевика "Скорость", в конце концов пробить стену и вылететь наружу, и
путь, который обычно занимал у меня час, на этот раз был преодолен мною за
рекордное время!..
   В отместку за это, от площади Ильича я отправился пешочком, и в здание
проходной Института вошел на час позже, чем должен был бы войти, будь я
сознательным тружеником на благо общества. Тут мне опять повезло - хотя и
не в том смысле, как это понимают все прочие люди. На проходной дежурил
тот вахтер, договориться с которым насчет чего-нибудь было так же
невозможно, как уломать отпетого преступника явиться с повинной. Звали его
дядя Семен, и за свои усы, имя и строгий нрав заслужил он у сотрудников
кличку "Буденный".
   Сунув ему под нос пропуск, я выразительно покосился сначала на свой
наручный "Роллекс", а затем - на огромное электронное табло часов. Но
Буденный сегодня упорно не желал понимать моих намекательных телодвижений.
   - Проходи, проходи, парниша, чего застрял в проходе? - благодушно
посоветовал он, явно стремясь возобновить необычное для него
ничегонеделание при исполнении служебных обязанностей.
   Я деланно возмутился:
   - Но, послушайте, ведь я опоздал на целый час!..
   - Ну и что?
   - Как это что?! Вы хотя бы запишите мою фамилию, да сообщите потом куда
следует!..
   - А куда следует? - равнодушно, как сама матушка-природа, взирал на
меня дядя Семен.
   - В отдел кадров, например... Или начальнику моему, три-пять-семь его
номер.
   Позвоните, позвоните!..
   Но вохровец был непробиваем, как броня новейшего танка.
   - Пусть твой начальник, парниша, с тобой сам разбирается, - сказал он и
уткнулся в замызганный "Огонек", по-моему, еще перестроечной эпохи. - В
мои обязанности это не входит, понял? Во всем должон порядок быть, а то -
развели бардак на всю страну, тьфу!.. Лучше бы деньги вовремя платили!
   Ага... "Какая зарплата - такая работа". Может, в этом все дело?.. Я
больше не стал спорить и миновал турникет.
   В коридорах нашего корпуса царила обычная бестолковая суета. Я
проследовал прямиком к кабинету шефа и вошел, не постучавшись: нужно было
последовательно соблюдать новые правила игры.
   Шеф был один. Он задумчиво курил, стряхивая пепел в корпус старого
радиоприемника, заменявшего ему пепельницу. Свирепо покосился на дверь,
собираясь, очевидно, рявкнуть на бесцеремонно нарушившего его уединение -
не зря его все-таки прозвали Зверем - но, увидев меня, скривился в
вымученной улыбке.
   - А, Борис Иванович? - Я, наверное, был единственным во всем НИИ, к
кому Зверь обращался по имени-отчеству, а не по фамилии. - Проходите,
присаживайтесь...
   Чай, кофе?
   Я отрицательно покачал головой, не собираясь ни садиться, ни
"присаживаться".
   - Коньяк, шампанское, пиво? - продолжал шеф, улыбкой давая понять, что
он, конечно же, шутит, хотя, если я буду настаивать, он может на самом
деле выставить из сейфа соответствующую бутылку. Я не настаивал, и тем
самым, по-моему, крепко разочаровал его.
   - Аркадий Семенович, - сказал я тоном преступника, явившегося с
повинной, - я сегодня опоздал на работу.
   Шеф откинулся в кресле, по-прежнему хитро улыбаясь.
   - Но ведь у вас наверняка были какие-нибудь веские причины, Борис
Иванович, - возразил он. - Например, соседи сверху вашу квартиру залили...
Или, скажем, родственников вы встречали на вокзале... А, может быть, вы
ключи от квартиры потеряли, а? Как наш Пенкин - тот, знаете ли, каждую
неделю ключи теряет: то от квартиры, то от машины, то от служебного сейфа,
хе-хе-хе...
   Это походило на издевательство, но я предполагал, что дело было совсем
в другом.
   - Да проспал я, - почти грубо прервал я Зверя. - Проспал без всяких
уважительных причин и готов понести любое взыскание!
   - Ну, зачем вы так сразу-то? - Аркадий Семенович потушил окурок в
оболочке радиоприемника и укоризненно взглянул на меня, как на
избалованного ребенка.
   Потом вдруг хлопнул ладонью по лбу и вскричал: - Да что же это я,
старый дурак, вас за нос вожу?! Вспомнил, я ведь сам разрешил вам
задержаться сегодня ровно на час... Вчера, помните, вы ко мне подходили?
Так что, успокойтесь, Борис Иванович, никакого криминала вы не совершили!
   - Вам что, моя супруга позвонила? - спросил я напрямую.
   Аркадий Семенович сделал кристально-честные глаза:
   - Ваша супруга? Помилуйте, с какой стати?.. Да мы с ней и знать друг
друга не знаем!
   Мне окончательно стало противно. И понял я в тот момент, что таким
способом ничего не добьюсь. Только, возможно, навлеку на себя ненужные
подозрения.
   Поэтому молча развернулся и двинулся к двери кабинета.
   - Может, вы вообще хотите на сегодня взять отгул, Борис Иванович? -
осведомился мне в спину голос шефа. - Пожалуйста, ведь ничего срочного да
горящего пока нет...
   Не оборачиваясь, я угрюмо спросил:
   - А, может быть, мне вообще не стоит ходить на работу, а только денежки
получать? Да чтобы кассир мне их вместе с ведомостью на дом привозил, а,
Аркадий Семенович? Подумайте над этим!
   И, не дожидаясь ответа, захлопнул за собой тяжелую, обитую натуральной
кожей дверь.
   Войдя в свой кабинет (не уступающий, между прочим, размерами кабинету
шефа, но оснащенный вдобавок кондиционером, мягкими ковровыми дорожками,
новейшим компьютером и японским телевизором), я тщательно запер дверь на
ключ, плюхнулся в мягкое кресло, изначально предназначавшееся, скорее, для
какого-нибудь роскошного ночного клуба, нежели для служебного кабинета
задрипанного инженеришки по технике безопасности в рядовом НИИ) и
постарался собраться с мыслями.
   Подумать мне было о чем.
   Благо, как всегда, никто меня не беспокоил. Создавалось впечатление (и
оно, наверное, соответствовало истине), что ни я, ни моя жалкая должность
абсолютно не нужны Конторе. Даже если бы я дезертировал в глухой загул
этак на полгода, то и тогда, наверное, никто бы не хватился меня, и мне
исправно начисляли бы зарплату и даже премиальные за особое старание...
   Ладно. Это мы пока оставим. Главное сейчас - продумать, как жить-быть
дальше. И как воевать с невидимым противником. Как ни странно, но
почему-то я совершенно не сомневался в том, что речь идет именно о войне и
что люди, которые хотя и стараются опекать меня, как малого ребенка, на
самом деле имеют враждебные намерения. Ведь опека эта носила столь
фальшиво-предупредительный характер, что невольно напрашивался вывод: меня
боялись (по какой причине, это другой вопрос)
   и ненавидели в то же время!.. И если я был прав в своих предположениях,
то как следовало мне отныне держать себя? Делать вид, что я ничего не
замечаю и копить факты в мысленном досье, ожидая чего-нибудь, о чем и
понятия не имею? Но какой в этом смысл?.. Или же перейти в открытое
контрнаступление, вынудить врага раскрыться и затем нанести решающий удар?
Но какой удар я могу нанести? И не окажется ли, что вс+ намного страшнее,
чем я могу предположить?..
   Я думал над этим до самого обеденного перерыва. За это время я искурил
почти целую пачку "Джей-Пи-Эс" и выдул шесть чашек крепкого кофе, для
приготовления которого у меня имелся кофеварочный агрегат "Мулинекс" -
подарок сослуживцев на день рождения.
   Чтобы окончательно убедиться в некоторых деталях своей версии, я,
разыграв разговор с самим собой, сообщил в пространство, что мне позарез
необходим "Справочник радиоинженера" (который исправно стоял в книжном
шкафу в углу кабинета), и в безуспешных поисках его перевернул весь
кабинет вверх дном.
   Однако, никаких подслушивающих и подсматривающих устройств я не
обнаружил. Это, видимо, было наивностью с моей стороны: полагать, будто
те, что за мной следят, используют примитивные микрофоны и телекамеры
времен майора Пронина... Все-таки техника - в том числе и шпионская -
далеко шагнула вперед в последнее время.
   Затем мне в голову пришла идея. Прямо скажем, она была весьма
авантюрной и поэтому - не блестящей, но когда тебя припирают к стене,
остается одно - идти ва-банк. Или грудь в крестах, или голова... сами
знаете, где.
   И я приступил к подготовке о т в е т н о г о у д а р а.
   Прежде всего, я отправился на склад нашей Конторы и там, покопавшись в
отходах и неликвидах, набрал нужные радиодетали. Естественно, кладовщик
был далек от мысли чинить мне какие-либо препятствия. Он даже отмахивался,
как черт от ладана, от полагающегося в подобных случаях вознаграждения в
виде "жидкой валюты".
   Остальное было делом техники. Паять я еще не разучился, да и кое-какие
схемы помнил по памяти еще с институтских времен.
   Тут, правда, меня начали отвлекать. То позвонила Раиса Петровна, наша
кассирша, и с ходу осведомилась, когда мне будет удобно подойти получить
очередную премию "за высокие показатели в работе" - это в то время, когда
никому в Институте еще не выплатили зарплату за последние полгода!.. Мы с
ней объяснялись, наверно, добрых четверть часа, но так друг друга и не
поняли. Потом мне позвонили из профкома и сообщили, что на мою долю
выделена бесплатная путевка, причем на вопрос "куда?" ответствовали в том
смысле, что это, мол, по моему выбору: либо в какой-то санаторий закрытого
типа в Крыму, с проживанием в пятизвездочном отеле и "всеми делами", либо
в двухнедельный круиз по странам Западной Европы. Круиза мне сейчас только
и не хватало! В итоге, я разочаровал профсоюзных вождей резким отказом и
брякнул трубку на рычаг...
   С и с т е м а действовала безотказно и оперативно. Теперь мне видно
было, как она действует, как крутятся, вступая в зацепление друг с другом
гигантские и совсем махонькие шестеренки, как распрямляются туго сжатые
пружины, как срабатывают многочисленные реле-ограничители, как подается
питающий ток на микросхемы и в разные контуры...
   Но предназначение этого "черного ящика", возникшего из небытия на моих
глазах, оставалось неясным, и можно было до боли в висках ломать голову,
что же создает С и с т е м а в конечном итоге ? Пока что получалось, что
создавала она М Е Н Я.
   Но ведь должно было быть что-то еще, иначе кому бы был интересен
рядовой, невзрачный человечек по фамилии Чураков?!..
   Когда, наконец, я завершил корпение над своим эпохальным
радиотехническим трудом, то набрал по памяти номер телефона и попросил:
   - Позовите, пожалуйста, Сеницкого...
   К счастью, Женька был на месте. Мы с ним быстренько обменялись вместо
приветствий цитатами из нашего любимого покойного Покойного Барда, после
чего я сделал заявку на встречу, упирая на то, что речь идет о неотложном
деле.
   Выяснилось, что Женька очень кстати имеет возможность прямо сейчас
слинять с работы до конца рабочего дня.
   Поскольку жил он недалеко от нашего НИИ, то мы договорились встретиться
у него дома. Я попытался было уточнить, какое продоволь-ственное
обеспечение требуется нашему серьезному мужскому разговору, но он
безапелляционно заявил, что с "этим делом" у него нет проблем, и я повесил
трубку.
   Чей-то невидимый взгляд сопровождал меня всю дорогу. Я теперь
чувствовал его почти физически, как луч ослепительно-яркого света, но
откуда этот луч исходил, разгадать так и не смог...
   И еще почему-то у меня было такое предчувствие, как у героя повести
Стругацких "За миллиард лет до конца света": "Будто вот-вот наткнется он
на кого-то. Цапнут его за локоть и скажут негромко: "Одну минуточку,
гражданин"... Цапать меня, однако, никто и не собирался, и я благополучно
добрался до жилища своего близкого друга Женьки.
   Познакомились мы с ним в клубе любителей фантастики, функционировавшем
некогда при одной из публичных городских библиотек. Как и у меня, в те
времена (и до сих пор) у Женьки было три основных пристрастия: фантастика
в лице братьев Стругацких, коих он знал почти наизусть; творчество
Покойного Барда, которое он знал наизусть без всяких "почти", а также -
Высокая Наука. Тот КЛФ давным-давно зачах и распался, а мы с Женькой
по-прежнему виделись почти каждый день.
   Странное дело, но Регина абсолютно спокойно относилась к нашей дружбе,
хотя по своему статусу ей положено было бы рвать и метать от ревности к
другу мужа, тем более - безнадежному холостяку, и тем паче - если муж
частенько возвращается после "посиделок" с другом в два ночи...
   С Женькой было легко, как верхом на воздушном шаре. Его способность с
хладнокровно-садистским юмором относиться ко всему на свете неизменно
восхищала меня.
   Однако, сегодня мне было не до шуток, и, отворив мне дверь своей
квартиры, Женька, видимо, почувствовал это, потому что не стал, как
обычно, с бурным восторгом бить меня по плечу, а потащил меня сразу на
кухню.
   Там я плюхнулся в свое любимое кресло с облезлой, словно шкура старого
медведя, обивкой, а Женька деловито полез в холодильник. При этом он
что-то беспрестанно бормотал себе под нос.
   - Что ты там ищешь ? - осведомился я.
   - Кто ищет, тот обрящет, - гулко ответил он, не прекращая своей возни в
холодильнике. - Или ты решил завязать? "Нет, ребята-демократы, только чай"?
   Я хмыкнул. Он, видно, истолковал это как отрицание, потому что
распрямился, держа в одной руке запотевшую бутылку "Смирновской", а в
другой - полузасохшую половинку лимона и жалкий остаток сырокопченой
колбасы.
   - Ну как?.. - поинтересовался он, водружая свои находки на стол.
   - "Сойдет за мировоззрение", - ответил я цитатой из Стругацких. - Хотя
мог бы запастись харчами посолиднее.
   Он хохотнул:
   - Да я не о снеди... Как у тебя дела-то?
   - Ничего особенного, - сказал я. - На работу вот проспал сегодня.
   - Да ты что? - изумился Женька не то в шутку, не то всерьез.
   - Ага. А еще компьютер у меня на работе свистнули, - решил разыграть я
"домашнюю заготовку".
   На широкоскулом лице моего друга изобразилось неподдельное удивление.
   - Когда? Каким образом? - спросил он с таким интересом, будто мои
ответы имели для него огромное значение.
   - Вчера ночью, наверное, кто-то залез в мой кабинет... Телевизор,
подлецы, не взяли, дискеты не тронули - хотя там одних программ на
несколько "штук" баксов - а вот "пентиум" умыкнули...
   - А как залезли? - не унимался Сеницкий. - Взломали дверь?
   - Если бы, - вздохнул я. - Нет, дверь открывали либо отмычкой, либо
ключом, и сейчас начнется вся эта тягомотина со служебным расследованием,
визитами следователя, допросами... И в результате, чует мое сердце,
повесят на меня вину за небрежное хранение материальной ценности. "Ключ, -
скажут, - надо было сдавать на хранение"... "Кабинет должен был быть
опечатан, - скажут, - и подключен к сигнализации"!.. "Эх вы, а еще -
инженер по технике безопасности!"...
   - А может, все-таки найдут мерзавца?
   - Что-то я сомневаюсь... Вот если, конечно, кому-нибудь из горе-сыщиков
на лапу дать, то - возможно. А так... - Я "уныло" махнул рукой.
   - Ну и Бог с ним, с этим электронным исчадием западного мира! -
бодренько пробормотал Женька. - Не бери в голову, Боб, все уладится!..
   Мы выпили и стали старательно жевать кружки лимона, кое-как напиленные
Женькой.
   Тему "похищенного" компьютера мы обсасывали с моей подачи еще в течение
трех рюмок. Я делал вид, будто для меня это - удар судьбы в спину из-за
угла, а Женька, как мог, утешал и успокаивал меня. С этой целью он поведал
мне дюжину изощренных анекдотов, а потом заявил, что ему скоро принесут
доселе не известную, чудом сохранившуюся в единственном экземпляре запись
концерта Покойного Барда, который тот якобы давал, находясь в Саранском
медвытрезвителе, а затем в красках рассказал историю, будто бы недавно
имевшую место в их загадочном НИИ:
   - Понимаешь, Борь, приходит к нам в один прекрасный день стандартный
заказ на проведение исследований в рамках комплексной
научно-исследовательской работы...
   Мы такие получаем пачками за день. Директор, не вникая в суть,
накладывает, как обычно, резолюцию: "Начальнику лаборатории номер пять, -
то есть, нашей лаборатории - подготовить предварительные предложения"...
Наш шеф читает эту бумагу и в тихом ужасе начинает седеть на глазах. Тем
не менее, приказ есть приказ, сопроводиловки оформлены как надо, ни к чему
не подточишь носа...
   Собирает шеф нас на срочную летучку и зачитывает тему предстоящей НИР:
   "Исследование целевых установок существования индивидуумов и их роли в
деле повышения производительности общественного труда". А девиз-шифр у
этой работки - черным по белому: "Смысл жизни"...
   - "... и животноводства", - невольно процитировал я Братьев.
   - Народ, естественно, поначалу ржет и наперебой состязается в
остроумии, но шеф непреклонен и требует конкретных предложений, -
продолжал Женька, пытаясь подцепить вилкой шпротину. - И вот тогда нашими
учеными мужами завладевает страх ответственности. Один за другим они
бормочут о несоответствии своего научного профиля тематике исследования, о
невозможности решения этой проблемы в короткие сроки, о недостаточном
материально-техническом обеспечении работ, ну и так далее... Но этот номер
ни у кого не проходит, потому что шеф волевым решением назначает всех,
включая техников и завхоза, в состав авторского коллектива и ставит срок
исполнения: к концу текущего квартала, который, кстати, - не за горами...
С этого дня в лаборатории начинают раскручиваться, один за другим, семь...
или сколько там их?.. кругов ада... Шахматы, домино, кроссворды, походы
женщин по магазинам и ежечасные чаепития в нашем коллективе прекращаются
сами собой. Все сидят и ломают голову над банальным вопросом: зачем живет
человек?..
   Тут Женька неожиданно оборвал повествование, потушил окурок и предложил
выпить за смысл жизни. Мы так и сделали. Правда, этот самый смысл лично
для меня от этого не прояснился. Наоборот, в голове стало возникать,
заволакивая мысли туманом, нечто бессмысленное.
   И я почти совсем забыл о своей проблеме, как вдруг мой приятель сказал
почти серьезным тоном:
   - Если хочешь, могу уступить тебе право написать рассказ на эту тему.
Или даже повесть...
   Женька был в курсе моего литературного лепета и частенько подбрасывал
мне какие-нибудь идейки. Если честно, то львиная доля моих скромных
литературных успехов принадлежала ему. Я черпал из общения с ним образы
персонажей, удачные фразы, сравнения, целые сюжеты... Но от полноценного
соавторства он неизменно отказывался.
   - Кстати, Жень, - сказал я, - тут у меня одна идея возникла...
   - Выкладывай, - потребовал мой друг, усаживаясь поудобнее и запаливая
очередную "пегасину" - что касается прочих сигарет, то Женька попросту не
признавал за ними права называться табачными изделиями.
   Я положил нога на ногу и, разглядывая обшарпанный кухонный стол, на
котором, по выражению все тех же братьев Стругацких, "много и сытно
едали", начал:
   - Значит, так. Живет один обыкновенный человек...
   - Где? - тут же спросил Женька.
   - Неважно. Какая разница?.. Я же тебе идею излагаю!..
   - А что значит "обыкновенный"? - не унимался он.
   - Да отстань ты, не придирайся пока, - отмахнулся я. - Итак, перед нами
- рядовой гражданин, никакими особыми достоинствами или недостатками не
отличающийся, ничего в своей жизни не натворивший и не совершивший. Таких
на каждом шагу встретишь. И внешность у него самая заурядная. Как у меня,
например, - не удержался добавить я. - Но однажды он задумывается над тем,
как он прожил свои... м-м... скажем, тридцать с поросячьим хвостиком лет,
и посещает вдруг его голову совершенно ни в какие рамки не вписывающийся
вывод. Оказывается, с самого начала его сознательной жизни ему невероятно
везло. Ну, просто немыслимо везло!.. Ему везло там, где не везло никому на
свете. Он выкручивался из самых крутых передряг. За что бы он ни хватался,
у него все получалось. Он пользовался неизменным успехом везде и всюду.
Казалось даже, что он нарочно нарывается на неудачу, но никак не может
поймать ее за хвост. Одним словом, про таких говорят:
   родился в рубашке...
   - Можешь привести хоть один пример везения этого типа? - с жадным
интересом спросил вдруг Женька.
   - Пример? - Я задумался. - Ну, вот возьмем хотя бы основные этапы, так
сказать, вехи его биографии... Будем плясать от поступления нашего героя в
институт.
   Несмотря на огромный конкурс и сдачу вступительных экзаменов на
"трояки", приняли именно его, а не очкастых отличников, с колыбели
мечтавших об учебе в данном вузе... Про загулы во время экзаменационных
сессий, пропуски занятий между ними и прочие шалости в духе
традиционно-нерадивого студенчества я уж не говорю, но, вопреки всем
ожиданиям, нашего персонажа - назовем его для удобства Эн - распределили в
один столичный НИИ, на непыльную, не требующую ни умственных, ни
физических усилий, должность, где он благополучно работает уже второй
десяток лет... Сразу после выпуска из института Эн женился на лучшей в
мире девушке и как жена она его ни разу ни в чем не подводила. Любовь и
верность до гроба, и прочее в том же духе... Дальше - больше. Участвуя в
различных лотереях, розыгрышах и тиражах, Эн умудрился обеспечить и себя,
и жену двухкомнатной квартирой в пределах Садового кольца, мебелью,
тряпками и так далее. Ему постоянно что-то либо дарили, либо предлагали
купить по дешевке.
   Несколько раз он находил крупные суммы денег - прямо на улице, среди
бела дня.
   Деньги, кстати говоря, у него никогда не переводились... Всякие там
премии, ценные подарки на работе, наследства богатых дальних
родственников, о которых Эн никогда и не подозревал, потому как,
оказывается, проживали они за рубежом еще с семнадцатого года... Если Эн
участвовал в жеребьевке, то жребий неизменно доставался ему. Ему никогда
ни в чем не отказывали, он никогда не стоял в длинной очереди, ему ни разу
не нахамили в общественном транспорте или в магазине... В общем, понятно?
   Женька кивнул. Лицо его было безмятежно, он, как всегда, прищурившись,
покусывал нижнюю губу и был похож в этот момент на каменного идола,
оставшегося от татаро-монгольского нашествия где-нибудь в приволжских
степях.
   - Главное было - заметить, - продолжал я, - что с ним и вокруг него
творится нечто неладное, неестественное и поэтому - страшное. Ведь по всем
законам философии, логики, и просто здравого смысла такого перманентного
везения быть не может! Эн догадался, что он живет как бы в некоем
безвоздушном пространстве, куда не проникают неудачи и горе, но почему это
так - он так и не мог разгадать.
   Если отбросить метафизику - а наш Эн никогда не был мистиком - то
получается, что кто-то заинтересован в его, Эна, благополучии и что этот
некто старательно, не жалея ни сил, ни средств, ни времени, оберегает
нашего героя от бедствий и переживаний. Но кто это может быть и зачем ему
это понадобилось?..
   Я патетически умолк, и Женька, выдержав паузу, осведомился:
   - А что дальше?
   - Дальше? - переспросил я. Закурил и, стряхнув пепел, сказал: - А
дальше я пока не придумал... В принципе, фабулу всегда можно придумать -
беготня всякая, стрельба, умные беседы персонажей, метания и мучения Эн,
фактура его фантастического везения, то есть все, что составляет внешнюю
сторону повествования... Закавыка в другом - как ответить читателю на тот
вопрос, который стоит перед главным героем, чтобы он, читатель, поверил
этому объяснению, а не отшвырнул книгу с воплем: "Ну и бредятина!"...
Может быть, ты мне что-нибудь посоветуешь, Жень?
   Я думал, что Сеницкий сейчас мне выдаст что-нибудь
скептически-язвительное типа:
   "Ну и муру ты, Борька, придумал!.. К тому же, об этом уже писал
кто-то", и мы завязнем в нашем вечном диспуте по поводу того, стоит ли
писать о том, о чем уже писал кто-то раньше, или нет, и будем обильно
цитировать классиков, и так наш спор ничем конкретным и не кончится... Но
мой друг пустился расспрашивать меня о всех деталях моего замысла. В конце
концов, мне надоел подобный допрос с пристрастием, я выразил громкий
протест и потребовал от Женьки немедленно изложить свою версию, если,
конечно, она у него имеется.
   - Может, зайдем на второй круг? - спросил Женька и потянулся к дверце
холодильника.
   - Нет уж, хватит, - сказал я, - мне еще домой переть через весь город.
Лучше действительно "только чай".
   Мой приятель залил чайник водой, включил его и повернулся ко мне. Лицо
его было трагически-серьезно.
   - Послушай, Борь, - тихо сказал он. - Здесь имеются два принципиальных
вопроса, которые тебе как автору нужно решить прежде всего... Во-первых,
если это будет фантастический рассказ, то ты можешь избрать любой вариант
в рамках этого жанра:
   тут к твоим услугам будут и инопланетяне, и пришельцы из будущего, и
даже метафизика, которую ты так не терпишь... Мол, божественное провидение
опекает Избранного для дальнейшей борьбы со Злом. Или, если держаться
ближе к науке, якобы сама Природа поддерживает таким образом некий
"гомеостазис Вселенной", чтобы кому-то - всегда шишки на голову и шиш с
маслом, а другому - вечно только одни пенки бы доставались... Хотя об этом
уже писали Братья.
   Тут он умолк и принялся сосредоточенно заваривать какую-то бурду, по
нелепой случайности пахнувшую чаем.
   - А во-вторых? - осведомился я.
   - А во-вторых, если это будет не фантастика... - Женька осекся и
хихикнул. - Тогда одно-единственное объяснение годится: этот твой Эн - или
безнадежный оптимист, видящий свое прошлое и настоящее в розовом свете,
или латентный шизофреник. Латентный - это значит: скрытый, - пояснил он с
усмешкой. - И в том, и в другом случае, по-моему, ему пора лечиться...
Пей, а то чай остынет. Чай надо горячим пить, в отличие от водки...
   - Есть еще кое-что, - сказал я, - о чем я тебе сразу не сказал.
Понимаешь, когда Эн начинает прозревать, он, помимо всего прочего,
чув-ствует, что за ним постоянно кто-то следит. И дома, и на работе, и в
общественных местах, и, пардон, даже в отхожем месте!..
   Женька скривился.
   - О, господи, - возвел он глаза к потолку. - Ну, начинается!.. Ты, в
конце концов, фантастику пишешь или шпионские страсти?! Что
свидетельствует о слежке, кроме озарений, "шестого" или какого там по
счету чув-ства героя? Факты есть?
   - Фактов нет, - признал я. - В том числе и "на лице"... Ну, а если
все-таки Эн прав? Например, если допустить, что существуют люди,
заинтересованные в его благополучии, то чем это можно было бы объяснить?
Ведь следят-то они за ним именно не как враги, а как опекуны,
могущественные, незримые опекуны...
   - Вот ты об этом у них сам спроси, - мрачно сказал Женька. - Так
сказать, на правах автора...
   - Уже спросил, - в тон ему ответил я. - Вроде бы получается так, что
этот человек им очень нужен. Ведь если бы он представлял для них
какую-нибудь серьезную опасность, его попросту прикончили бы, как в "Жуке
в муравейнике" - и дело с концом!.. Но, судя по всему, Эн приносит
какую-то неизмеримо-огромную пользу людям... сам не подозревая об этом...
Только вот какую?
   - Тут еще вот что, - оторвался от своей чашки Женька. - Предположим, ты
прав, старина, и все обстоит так, как ты описываешь... Но что мешает этому
твоему типу и дальше поживать себе припеваючи? Ведь от него никто ничего
не требует, а, может быть, и вряд ли когда-нибудь потребует!.. Так живи и
в ус не дуй, правильно? Да каждый, твоими словами выражаясь, "обыкновенный
человек" к этому только и стремится, разве нет?! Разве мало в мире
голодных бродяг, лишенных крова и средств к проживанию? Разве есть кто-то,
кто был бы доволен своей жизнью? Ты у них спроси, и они тебе сказали бы:
зажрался твой Эн, если недоволен тем, что в рубашке родился!..
   Этим он невольно задел меня.
   - А если он не хочет, чтобы о нем заботились? Если он не хочет, чтобы
добрые дяденьки устраивали его судьбу? Если он не хочет быть не таким, как
все, и жить в свое удовольствие, когда вокруг одна сплошная мерзость? Что
тогда? О нем же никто не подумал, и получается: он - как марионетка в
кукольном театре!..
   - А если это было не целесообразно? - осведомился, зажмурившись, Женька.
   - "Не целесообразно"! - пробурчал я. - При чем здесь целесообразность?
- Что-то вертелось в моей голове, и, наконец, всплыло в виде цитаты: -
"Какова целесообразность постройки моста через реку с точки зрения
рыбы?"...
   Как я и предполагал, Женька не мог не вцепиться в неточность.
   - Не рыбы, - поправил он, - а щуки. У Стругацких, если уж ты берешься
их цитировать, было именно - щуки. "За миллиард лет...", страница
восемьдесят один лениздатовской книжки!
   - Иди ты к черту, - упрямо возразил я. - Какой еще щуки? Я отлично
помню, что там было сказано - "рыбы". И именно в лениздатовском варианте.
   Я отлично знал, что сейчас Женька разозлится до белого каления. Так оно
и вышло.
   Плюясь ругательствами и различными прозвищами в мой адрес, он ринулся в
соседнюю комнату, к богатствам своего книжного шкафа, и застрял в его
развалах ровно на четверть часа. До меня доносились звуки падения книг с
полок, проклятия, то негодующие, то чисто риторические возгласы и сопение
моего друга, а потом что-то завизжало - судя по всему, Женька передвигал
мебель - и, наконец, раздался торжествующий вопль, наверняка, разбудивший
соседей (был уже первый час ночи, спохватился я, глянув на часы).
   В последующие полчаса я был окончательно унижен, морально растоптан и
бесчисленное количество раз оскорблен празднующим свой триумф победителем.
   Потрясая книгой и порываясь сунуть мне ее в лицо, он прыгал по кухне,
окончательно забыв уже о нашем предыдущем споре.
   Я еще раз посмотрел на часы и объявил, что мне пора отбывать к
семейному очагу.
   Предложение выпить по маленькой "на посошок" я отверг напрочь.
   - "Ну, ты, это, заходи, если что", - процитировал, осклабившись,
Сеницкий на прощание слова Волка - персонажа мультфильма "Жил-был пес".
   И аккуратно закрыл за мной дверь.
   Я неторопливо спустился по лестнице, хотя "душа рвалася из груди",
выражаясь словами Покойного Барда. На меня наверняка смотрели.
   Оставалось надеяться, что квартира Женьки была лишена всяких
штучек-дрючек.
   Зачем ставить видеокамеру дома у человека, который сам выполняет
функцию наблюдателя?..
   Внизу, вместо того, чтобы взять курс на автобусную остановку
(авто-бусы, правда, уже не ходили, но ради меня наверняка появился бы,
откуда ни возьмись, какой-нибудь торопящийся в парк "Икарус" - и водитель
еще спасибо бы мне сказал за то, что торчу в такой поздний час на
остановке), я прошел через разломанную неким ураганом детскую площадку в
чахлый скверик и уселся на шершавую, как кожа старого слона, скамью.
   В успех моей затеи я к этому моменту верил очень смутно.
   Но, едва надел наушники и включил обычный с видук "плеер", как
убедился, что попал в самое "яблочко".
   "Плеер" мой только с виду был самым обычным, и со стороны могло
показаться, что я наслаждаюсь музыкой в столь поздний час. На самом же
деле я потратил сегодня время на то, чтобы внести в конструкцию этого
нехитрого аппарата ряд усовершенствований, благодаря чему мог теперь
отчетливо слышать знакомый мне вот уже почти десять лет голос.
   Голос этот говорил:
   - ... по-моему, мы совершили ошибку...
   * * *
 - По-моему, мы совершили где-то крупную ошибку, шеф, - повторил я. - Во
всяком случае, поведение объекта убедительно свидетельствует об этом.
   Шеф молча сопел в трубку. Видно, мои слова были для него ударом почище
апоплексического.
   - Судите сами, - продолжал я. - Ни с того, ни с сего он начал дергаться
на ровном месте. Его сегодняшнее поведение - не что иное, как самый
настоящий вызов. Вызов всем нам... Он словно нарывался на грубость со
стороны окружающих.
   Опоздание на работу из-за якобы не заведенного накануне будильника...
Это вранье с якобы украденным компьютером... Мне вс+ это очень не
понравилось. Он словно проверял меня, понимаете? Разумеется, мне пришлось
принять его игру. Ну, а этот его сюжет о некоем рядовом гражданине,
незаслуженно обласканном госпожой Удачей, - это уже не лакмусовая бумажка,
это нечто пострашнее, шеф.
   - Так, - впервые за все время нашего общения промолвил шеф. - Какие
будут предложения ?
   - Насколько я могу судить по докладам своих людей, ситуация
катастрофически осложнилась и вот-вот выйдет из-под контроля. Пока еще
объект не испытывает особого эмоционального потрясения, но недалек тот
момент, когда стресс будет все больше углубляться, и тогда...
   - Твои предложения? - сердито повторил скрипучим голосом шеф.
   - Нам сейчас во что бы то ни стало следует предпринять все меры, чтобы
успокоить объект. Усыпить его бдительность, так сказать. В числе
первоочередных мер лично я вижу такие: снять наблюдение...
   Шеф неопределенно буркнул.
   - На время, разумеется, - поспешил заверить я. - И, главное, - снизить
интенсивность подстраховки объекта...
   - Да ты в своем уме? - просипел перехваченным голосом мой
непосредственный начальник. - А ты хоть представляешь себе, во что это
может вылиться в случае чего?!.. И знаешь, кому ежедневно я докладываю о
состоянии Подопечного? Думаешь, нас с тобой похвалят за то, что мы пустили
ситуацию на самотек?
   Я мученически вздохнул и в который уже раз подумал, что убеждать
начальство в том, что оно неправо, - такое же неблагодарное дело, как
пытаться протащить канат через игольное ушко.
   - Да поймите, шеф, - сказал я. - У нашего подопечного пока что просто
появились подозрения, не подкрепленные фактами. И если подкинуть некоторые
фактики не в пользу его "гипотезы", то вс+ может перемениться. И потом:
я-то лучше его знаю, чем... чем кто бы то ни было. Для этого человека
важнее всего - не его благополучие, а осознание свободы своего выбора. Ну,
и на здоровье: создадим ему такую иллюзию, какую он хочет! Кстати, если уж
анализировать причину создавшегося кризиса, то я усматриваю ее в том, что
в последнее время мы перегнули палку... Согласитесь, шеф, что в этом не
было никакой необходимости...
   Всякие там мелочные блага ему подсовывали, чуть ли не за ручку вели по
жизни, и чем дальше, тем больше!.. Теперь, если мы хотим рассеять
возникшие у него сомнения, то неплохо было бы подстроить ему какую-нибудь
достаточно крупную подляночку, по мелочам я уж не говорю...
   - Ладно, - категорическим тоном отрубил шеф. - Ты изложил мне свою
точку зрения.
   Но если даже я ее и приму, то придется изрядно попотеть, чтобы убедить
руководство... - Он помолчал, а потом спросил: -Послушай, а может лучше
применить нулевой вариант?
   -Можно, - сказал я. - Только где гарантия, что это не выйдет нам боком?
   Вспомните-ка восемьдесят шестой год... Хотите, чтобы на этот раз стране
пришлось дезактивировать не сто пятьдесят, а сто пятьдесят тысяч
квадратных километров?
   - Хорошо, - трагическим голосом заявил шеф. - Тогда принимаю следующее
решение...
   Докончить он не успел. Его голос перешел в писк и умолк. В трубке
послышалось странное жужжание, а потом связь окончательно оборвалась.
   Я еще не успел осознать всю невероятность этого факта (нарушиться
спутниковая связь могла бы в одном-единственном случае: если бы спутник
рухнул с орбиты), как в дверь квартиры мощно забарабанили.
   Я придал себе заспанный вид и пошел открывать.
   Дверь ударилась в стену от сильного толчка, и в прихожую, задыхаясь, с
перекошенным лицом белее мела, ворвался мой друг Борис...
   * * *
 - Ловко ты нас обвел вокруг пальца, Борька, - попытался усмехнуться я,
одновременно массируя назревавший синяк под левым глазом.
   - Это еще не известно, кто кого обманул, - огрызнулся он, кружа по
кухне, как затравленный хищник. - Вы много лет водили меня за нос, и ты
хочешь, чтобы я простил вам это?!
   Его надо было как-то срочно успокоить. Иначе вс+ летело в тартарары...
Я невольно прикрыл глаза, и мне показалось, будто я уже вижу фотоснимки в
завтрашних газетах... Неподвижные тела ни в чем не повинных людей...
Разрушенные дома, больницы, школы... Сошедшие с рельсов под откос
железнодорожные составы...
   Хлещущая огненной рекой лава пробудившегося вулкана... И так далее, в
том же духе.
   Господи, взмолился я про себя, если ты есть, не допусти этого! Успокой
его, Господи!..
   - Да сядь ты, - как можно дружелюбнее посоветовал я. - Пойми одно:
никакой опасности для тебя не было и нет. Мы - твои друзья, а не враги,
как ты, наверное, возомнил...
   - "Друзья-я", - саркастически протянул Борис (сесть он все-таки сел). -
Друзья не следят за каждым твоим шагом. И не суют свой нос туда, куда их
не просят!..
   Видно было, что он постепенно "отходил" от пережитого потрясения. И то
хорошо...
   - Чай будешь? - спросил я как ни в чем не бывало. - Или что-нибудь
покрепче?
   - Да иди ты со своим чаем и коньяком!.. - ответствовал он. И добавил
ехидно: - Что, за вс+ уплачено и все схвачено? Может, ты в чай собираешься
подсыпать мне какую-нибудь дрянь? Про какой это такой "нулевой вариант"
все толковал твой шеф?
   - Давай, я тебе объясню лучше все с самого начала, - предложил я.
Внешне я старался быть спокойным, как лед, хотя на самом деле внутри у
меня бушевал десятибалльный шторм эмоций.
   - Нет уж, дражайший Женька, - откликнулся он. - Или как там тебя на
самом деле зовут?.. Вопросы теперь буду задавать я! А ты будешь отвечать
на них правду, понял?
   - Не хватает только яркой лампы мне в глаза и мордоворота с
соответствующим набором орудий пыток, - усмехнулся я.
   Открыться ему теперь волей-неволей придется. Хотя бы временно, чтобы
восстановить его психический тонус. Хотя кто знает, как он отреагирует на
всю п р а в д у о себе?.. Ладно, потом мы все равно вернем вс+ на место.
Отключить Бориса я могу в любую минуту, но надо вытянуть из него как можно
больше, чтобы в последующем я или тот, кто придет мне на смену, мог бы
заранее предупредить возникновение подобных ситуаций... Ты был прав, шеф,
без "нулевого варианта" с применением отшибающих память спецсредств теперь
нам точно не обойтись. И без жертв тоже...
   - Кто вы? - сурово осведомился Борис.
   - Во всяком случае, не инопланетяне, и не пришельцы из другого
измерения. Так что сюжета для фантастического рассказа ты не получишь.
   Все гораздо реальнее, говорил я. Помнишь, ты в школе ежегодно проходил
так называемый "добровольно-принудительный медосмотр"? Абсолютно случайно
ваш школьный врач, худой и очкастый молодой человек, которого вы прозвали
Стетоскопом, увлекся модной в то время биоэнергетикой и втихую, с помощью
самодельной аппаратуры занялся измерением биополей своих подопечных. Когда
подошла твоя очередь, самозваный магистр биоэнергетики опупел: все его
нехитрые приборчики в буквальном смысле зашкалило. Выходило, что, в
отличие от остальных, твое биополе достигало просто-таки гигантских
размеров. Стетоскоп почитал кое-какую литературу, потом побежал
советоваться с соответствующими инстанциями... Те - ноль внимания,
разумеется. Тогда он написал в Москву, и по другой случайности его
послание попало в некие государственные органы, давно уже в условиях
абсолютной секретности разрабатывавшие программу использования
экстрасенсов в государственных интересах. В результате, как ты помнишь,
наверное, Стетоскопа уволили из школы за ненаучную самодеятельность, и
вдобавок дали такой нагоняй, что он потом всю жизнь шарахался от всяких
"лженаук", а тебя... тебя взяли под наблюдение. Без твоего и чьего бы то
ни было ведома, разумеется. И знаешь, что показала специализированная
экспертиза? Что размеры твоего биополя охватывают зону диаметром в
несколько тысяч километров!
   Консультанты из Академии наук, продолжал я, долго не хотели верить, что
ты не обладаешь никакими сверхъестественными способностями - имеется в
виду телекинез, телепатия или хотя бы заурядный гипноз. В течение
нескольких лет над разгадкой этой проблемы бились целые полчища ученых. И,
опять-таки, чисто случайно кто-то из группы статистиков, обрабатывая
данные о стихийных бедствиях на той же ЭВМ, где хранились твои параметры,
обнаружил невероятное совпадение графиков.
   Получалось так, что катаклизмы и катастрофы, уносившие сотни, тысячи
человеческих жизней, происходили именно тогда, когда ухудшалось твое
психическое самочувствие. Ты был огорчен "двойкой" за контрольную по
математике - а далеко в горах снежная лавина, сошедшая с гор вопреки
всяким прогнозам, сметала с лица земли селения и постройки. Ты
расстраивался, не забив гол в ворота во время игры во дворе, - а где-то
далеко разбивались самолеты, рушились здания. Ты переживал безответную
первую любовь к Валечке Симаковой из десятого "Б" - а за несколько сотен
километров от твоего родного города, в сейсмически безопасном районе,
случалось страшное землетрясение... Продолжать, я думаю, не стоит. Вот
тогда-то и стало понятно, что тебя следует бояться, как стихии. Вот
тогда-то и было решено опекать тебя, чтобы не допустить бедствий и смерти
людей. Ради этого мы сейчас и работаем, не жалея ни средств, ни сил...
Слишком многое было поставлено на карту, Боря, чтобы пустить твою судьбу
на самотек!".
   На этом рукопись обрывалась. Я машинально посмотрел даже, нет ли
чего-нибудь на обороте последнего листа. Ничего там не было, кроме
грязного отпечатка чьего-то большого пальца - видимо, до меня рассказ уже
кто-то читал.
   Я вопросительно посмотрел на Подопечного.
   - Понимаешь, Кир, - смущенно сказал он, уловив смысл моего немого
вопроса, - конец рассказа я пока не придумал. Вообще, такие вещи трудно
писать... В том смысле, что концовка получается не такой, какой она
виделась вначале. Вот и тут:
   сначала я хотел развернуть в конце бурные страсти-мордасти...
Естественно, Борис вначале отказывается поверить своему приятелю Женьке, а
когда все-таки убеждается, что, по крайней мере, других разумных
объяснений нет, то проклинает своих "ангелов-хра-нителей". Во-первых,
потому что, значит, вся жизнь его от начала до конца была как бы
запрограммирована другими людьми, в ней вс+ было расписано, как по нотам,
и от него самого ничего не зависело... Оказывается, нет у него в
действительности ни родных, ни близких людей, потому что они любят его "в
рамках своего задания". И выясняется также, что нет у Бориса ни подлинных
литературных успехов, ни карьеры, ни дома, ни благополучия - вс+ это было
создано для него другими... Разве может человек спокойно пережить
такое?!.. В свою очередь, Женьке наплевать на все переживания своего
приятеля. Он вообще считает их чистоплюйством и "муками" зажравшегося
интеллигента. Да он сам, этот Женька, вложил в Борькину жизнь столько
усилий, что возмущаться этим вместо чистосердечной благодарности - по его
мнению, настоящее свинство!.. Вот в таком ключе развивается дальше ночная
беседа моих героев. А потом, когда Борис признается, что не сможет отныне
жить так, как прежде, Женька извлекает какой-нибудь шприц-пистолет с
сильнодействующим амнезирующим средством, стреляет в своего приятеля,
вышибая у него напрочь память обо всем случившемся, отвозит его домой, и
все начинается с начала, до тех пор, пока в один прекрасный день у Бориса
вновь не возникают подозрения по поводу своей везучести... Но мне такой
вариант теперь не нравится. Может быть, у тебя будут какие-то идеи на этот
счет?
   Он так странно глядел на меня, что мне пришлось невольно усмехнуться.
Надеюсь, моя усмешка не получилась кривой, как в таких случаях пишут в
книгах.
   - Ну и муру же ты написал! - ехидно процитировал я одного из персонажей
рассказа моего приятеля. - И как только тебе в голову могла прийти такая
белиберда?
   Подопечный, не глядя на меня, поднялся, засунул руки в карманы,
сгорбился и принялся измерять шагами обширный персидский ковер, занимавший
почти всю площадь комнаты.
   - Литература - это зеркало, Кир, - задумчиво проронил он. - Любой
человек, взявшийся за перо, собирается отразить в этом зеркале прежде
всего то, что его окружает. Даже если пишет он какую-нибудь "космическую
оперу", действие которой происходит в двадцать пятом веке...
   Я чуть не подавился баночным пивом, на фоне которого происходило наше
общение.
   - Уж не хочешь ли ты сказать, что в своем опусе отразил нас с тобой?! -
вскричал я, ставя "Будвайзер" на матово-дымчатую стеклянную гладь финского
журнального столика.
   Подопечный остановился и пристально посмотрел на меня.
   - Да нет, - пробормотал он немного погодя. - С чего ты взял? Когда я
говорю "зеркало", это не значит, что проза отражает действительность
именно так, как все обстоит на самом деле... Это - кривое зеркало, Кир!
Помнишь? - Он возвел глаза к хрустальной люстре и, прищурившись,
процитировал чьи-то давние стихи: - "За гривенник осмеянные нами, ломая
мир причудами стекла, упрямыми и дерзкими глазами на мир глядят кривые
зеркала"... Ничего из того, что я попытался описать, конечно, не было,
но... но разве такого не могло быть?!
   - Ну и ну, - сказал я. - Это не критерий, знаешь ли... Этак вообще
можно черт знает до какой мистики докатиться! Что, собственно, ты,
по-моему, и сделал... И потом, т а к, как у тебя описано, в
действительности быть не могло!
   - Что ты имеешь в виду? - усаживаясь в кресло, осведомился он.
   По телевизору в этот момент заорали дурным голосом, и я утихомирил
"Панасоник" с помощью пульта дистанционного управления.
   - Давай посмотрим на эти вещи реально, - предложил я. - Допустим,
действительно живет такой суперчеловек, - правда, не подозревающий о том,
что он - "супер", - который своим эмоциональным настроем способен вызывать
стихийные бедствия необычайных размеров...
   - И техногенные катастрофы - тоже, - прервал меня Подопечный. - И еще
много других пакостей человечеству...
   - Допустим, - согласился я. - Хотя с научной точки зрения это весьма
спорно и попахивает ладаном...
   - С научной? - сразу окрысился он. - А кто тебе сказал, что наша наука
всегда была права на все сто?! Да если бы...
   - Не лезь в бутылку, старичок, - почти ласково посоветовал я. - Лучше -
в пивную банку... Открыть?
   Он что-то неразборчиво пробурчал, и я истолковал эти звуки как согласие.
   Проделав все операции по обслуживанию своего друга, я продолжал:
   - Пусть так... Опять же допустим, что этого человека усиленно опекает
государство в лице специально для этой цели созданного органа, имеющего
почти неограниченные полномочия. Хотя, на мой неискушенный взгляд, вряд ли
подобная опека носила бы характер "прессинга по всему полю". Никто бы -
тем более, в нашем бардачном государстве - не пошел бы на столь чудовищные
затраты - даже если бы от этого действительно зависела жизнь многих сотен
тысяч людей!..
   Вспомни примеры из жизни: когда испытывали ядерное оружие - разве
думали о последствиях этих испытаний для жизни и здоровья жителей
окружающих регионов? А когда с нарушениями технологии эксплуатировали
атомные станции - разве кто-то думал, что, рано или поздно, грянет
Чернобыль? Когда доводили до ручки Арал и готовились перебросить воды из
южных рек на север страны - разве думали при этом, как это скажется на
природе, а, следовательно, и на людях?!.. Поэтому, если бы наше
руководство и приняло решение опекать твоего Чуракова, то, скорее всего,
оно ограничилось бы тем, что приставило бы к нему нескольких людей в
качестве его, так сказать, родных и близких, а вс+ остальное было бы
пущено на самотек. Кстати, реальная жизнь об этом свидетельствует - иначе
тебе было бы нужно описывать такой мир, где с начала семидесятых годов не
случилось ни одного мало-мальски крупного катаклизма...
   - Подожди, подожди, Кир, - прервал меня Подопечный. - Но ведь опека
малыми силами была бы просто не эффективна!.. Допустим, что к нашему герою
было бы приставлено всего двое-трое "опекунов". Но каким образом им
удавалось бы оберегать его от стрессов, не следуя при этом по его пятам,
подобно теням?!
   - Вс+ очень просто, старик. Когда у твоего Бориса возникают проблемы, к
кому он обратится с просьбой о помощи в первую очередь? К другу или к
жене... Кому он может поплакаться в жилетку на неурядицы, произвол
начальства, неудачи в творчестве и прочей жизни? То-то же!.. А другу или
жене останется лишь вмешаться в его судьбу и исправить положение дел. Это
не так уж и сложно, как можно подумать... Во-первых, у "опекунов" должен
иметься набор самых разнообразных "ксив", начиная от удостоверения
сотрудника службы безопасности и кончая жетоном контролера проезда в
общественном транспорте. Во-вторых, они могут обратиться за содействием к
своим всемогущим начальникам, вхожим к главе правительства и, если
потребуется, к самому Президенту... Надо, например, достать опекаемому
билеты в Большой театр, путевку в Крым в разгар сезона, набор модной
мебели, еще что-нибудь? Нет проблем!.. Надо избавить Бориса от
утомительного стояния в очереди? Пожалуйста!.. Надо осадить
хамку-продавщицу или бракоделов-портных, "запоровших" ему при пошиве
костюм? Пара телефонных звонков кому нужно и откуда следует - и вот уже
перед Борей все пляшут на задних лапках и смахивают с него пылинки!
"Телефонное право", старик, - самое мощное и быстродействующее право в
нашем неправовом государстве!..
   - Но ведь такая работа потребовала бы от людей, опекающих
"человека-стихию", постоянной готовности к действию, - тихо сказал
Подопечный, словно обращаясь только к самому себе. - Они же, "опекуны"
эти, не смогут тогда принадлежать самим себе, и не будет у них ни минуты
покоя! Ни семьи, ни отпусков, ни выходных!.. Обеспечивать чьи-то нужды и
потребности - пускай даже по долгу службы - это же вечное дежурство, Кир!
   Я красноречиво развел руками:
   - А ты как хотел?.. Ладно, это мы уже в лирику с тобой ударились.
Давай-ка вернемся к нашим баранам.
   Подопечный покусывая нижнюю губу, молча смотрел на меня, и во взгляде
его было что-то такое странное, что я невольно внутренне содрогнулся.
   - По-моему, - продолжал я, отхлебнув пару глотков из своей банки и
закуривая "Кэмел", - что у тебя абсолютно не вяжется в рассказе - так это
решающая "разборка" между двумя друзьями. Подумай сам: на обеспечение
благополучия Бориса - как духовного, так и физического - таинственная
"контора", на которую работает Женька, ухлопала массу средств и времени,
причем главное заключалось в том, чтобы виновник всего этого переполоха ни
о чем не догадывался... И что же получилось? Ни с того, ни с сего этот
самый Женька, будучи взятым за горло своим дружком, вдруг выкладывает ему
всю правду!.. Даже в свете того варианта с последующим размахиванием
шприцем-пистолетом, о котором ты упомянул, это выглядит совершенно вне
всякой логики! Да Женька выкручивался бы в той ситуации, как мог! Он врал
бы все, что угодно, он бы юлил перед Борисом, как змея, он бы запудрил ему
мозги как истинный профессионал в два счета! Зачем ему нужно было, чтобы
Борис узнал правду - и тут же ее бы позабыл?!
   - Э-э, нет, - не согласился Подопечный. - Ты не учитываешь психологии
людей, Кир. Взять того же Женьку... Всю свою жизнь он заботился о том,
чтобы Борису было хорошо и спокойно. Много лет он, как какой-нибудь
секретный агент, работал, не имея времени ни на передышку, ни на
устройство своей собственной личной жизни, ни на счастье... На его глазах
человек получал все, что ему хотелось, не шевельнув и пальцем для этого, а
сам Женька... да что там говорить! - Он махнул огорченно рукой. - Разве не
мог он позавидовать, чисто по-человечески позавидовать своему другу? Разве
не имел он права высказать вс+, что о нем думает и что копилось в его душе
годами, когда Борис вдруг начинает артачиться и высказывать недовольство
своей судьбой?!
   Говорил Подопечный с таким искренним запалом, что мне стало не по себе.
В душе моей зародилось вдруг страшное подозрение.
   - Постой, постой, - сказал я растерянно. - Значит, ты тоже мне
завидуешь? Ведь, если посмотреть со стороны, я тоже как бы родился в
рубашке. А что? Двухэтажный коттедж, машина-иномарка, жратва-шмотки всякие
импортные, работа непыльная, деньги... Вот только на личном фронте не
повезло с женой и детишками - так ведь я никогда особо и не стремился!..
Ты это, что ли, имеешь в виду?
   Подопечный стушевался.
   - Да нет, ну что ты, - пробормотал он. - Я же знаю, что ты все...
своими руками, как говорится... Ты это зря, ты в голову не бери всякую
чушь... В конце концов, давай-ка лучше выпьем чего-нибудь покрепче из
твоих запасов, а?
   Я еще немного потерроризировал своего приятеля, наслаждаясь зрелищем
его искреннего раскаяния и смущения, а потом хлопнул его по плечу и сказал:
   - Да ладно, не переживай!.. Хотя, признаться, твой опус мне не
понравился. Дело даже не в идее, а в том, что сюжета там практически
никакого нет... Одни сплошные разговоры. Публике такое нынче не нравится.
Публике, старина, сегодня нравится, когда на каждой странице стреляют,
гонятся друг за другом на иностранных машинах и то и дело занимаются
любовью в совершенно непригодных для этого местах!..
   - Ты так считаешь? - вяло пробормотал Подопечный. - А мне уже пообещали
в одном месте, что готовы напечатать...
   - Ну, если так - поздравляю! За это мы сейчас и выпьем что-нибудь
двадцатилетней выдержки!..
   И уже в самом конце нашего общения я все-таки не преминул уколоть
своего друга:
   - А вообще-то, старичок, не знаю, как я теперь буду жить. Подозрение,
которое ты заронил в мою слабую душу, теперь будет грызть меня днем и
ночью...
   Действительно: уж слишком у меня все хорошо получается, и что, если я -
такой же, как твой Борис?.. В общем, не мешало бы эту версию отработать,
как говорят на Петровке-тридцать восемь. Поэтому... поэтому пожелай мне
неудачи, старина !
   - Иди ты к дьяволу, - беззлобно сказал Подопечный.
   На том мы с ним и расстались.
   * * *
 - И все-таки: зачем я тебе понадобилась? - спросила Галина.
   Я зевнул и выбросил выкуренную наполовину сигарету в приоткрытое окно
дверцы "тойоты". Голова трещала: результат последних бессонных ночей; в
душе было пусто и тоскливо, как с похмелья.
   Повернув голову, я некоторое время молча смотрел на свою спутницу. Что
и говорить, она не была идеальной красавицей, но было в ней нечто такое,
что притягивало мужской взгляд. Может быть, именно это имеют в виду,
употребляя странное словечко "женственность"?
   Мы торчали в машине уже с полчаса. За это время я успел рассказать Гале
все свежие анекдоты и новости о наших "коллегах".
   Ни то, ни другое ее не заинтересовало.
   Что-то случилось с нашей милой Галей в последнее время. Слишком уж
задумчивой она стала. А если женщина начинает часто задумываться, это не к
добру...
   Моя "Тойота" серебристого цвета смотрелась, наверное, как инопланетное
летающее блюдце, по недоразумению припаркованное к тротуару в одном из
центральных районов столицы, потому что прохожие чуть ли голову не
сворачивали, шествуя мимо машины.
   - Ответь мне сначала на один вопрос, - попросил я. - В последнее время
ты ничего странного не замечала за Подопечным?
   Она закусила губу.
   - Странного? - повторила она. - Что ты имеешь в виду?
   - Вс+, что только можно иметь в виду в таких случаях, - усмехнулся я. -
Любые отклонения от его обычной манеры вести себя, разговоры, детали,
взгляды - ну, и так далее...
   Она добросовестно подумала, машинально перебирая тонкими, чуткими
пальцами край своей короткой юбочки.
   - Нет, - сказала она, наконец. - Вс+ было как всегда. А что ?
   - За последний месяц количество ЧП резко возросло. Самые крупные ты,
наверное, знаешь: Архангельск - раз, Башкирия - два, Чита - три, ну и так
далее...
   - Да что ты заладил сегодня "и так далее, и так далее"? - с внезапным
раздражением вскинула она голову. - При чем здесь Подопечный?
   Я хмыкнул.
   - Да, наверное, ни при чем, - делая вид, что спокоен, как дверная
ручка, медленно произнес я. - Только вот вчера он принес прочитать мне
свой новый опус... Тебе он, случайно, не давал его почитать? "Пожелайте
мне неудачи"
   называется...
   - Нет, - коротко сказала она, не глядя на меня.
   - Так вот, в этом рассказике он изложил те подозрения, которые, видимо,
недавно опять появились у него. И знаешь, он - просто гений. В своих
догадках и умозаключениях он на семьдесят пять процентов приблизился к
истине. И этот факт "нулевка" никак не может оставить без внимания. Ведь
последствия будут такими катастрофическими, что мы их можем не расхлебать.
Вспомни, как Опека висела на волоске два года назад, когда он пытался
заказать покушение на самого себя!..
   - Ты ошибаешься, - сказала Галина. Пальцы ее стали машинально
сворачивать подол юбки в трубочку. - Вы все ошибаетесь! Подопечный в
полном порядке, и я могу это гарантировать.
   - Теперь это уже неважно, - сказал я. - Сама знаешь, что лучше гасить
саму возможность провала в зародыше, чем потом кусать себе локти. Одним
словом, решение принято, и нам с тобой придется сойти со сцены...
   -Что-о? -она уставилась на меня так, будто я в мгновение ока
трансформировался в синекожего инопланетянина. - Ты это серьезно?
   - Абсолютно. Послушай меня, Галя, внимательно и без этих... женских
эмоций.
   Сколько ты уже живешь с ним?
   - Десять лет, - бесцветным голосом произнесла она. - Скоро будет...
   - Десять лет, - повторил я. - А я - два... А всего мной отдано Опеке
тоже десять лет. Скоро мне стукнет сорок.. Со-рок! То есть, основная часть
жизни осталась позади. И на что ее мне пришлось потратить? На Опеку!
Теперь возьмем тебя. Почти десять лет ты отдала жизни бок о бок с этим
монстром, потаканию всем его прихотям, подавлению в себе всех желаний и
настроений, идущих вразрез с твоей Задачей! Так неужели теперь, когда нам
подворачивается такая возможность выйти из игры и зажить в свое
удовольствие, мы упустим этот шанс?!..
   - И как ты себе представляешь наш "выход из игры"? - странным голосом
осведомилась она.
   Я наощупь нажал кнопку на своих "говорящих часах", и они мелодичным
женским голосом пропищали: "Восемнадцать часов тридцать ми-нут двадцать
шесть секунд".
   - Он вот-вот должен появиться, - сказал я. - Он всегда в это время
здесь проходит. Машину мою он узнает сразу, она бросится ему в глаза, как
стриптиз посреди улицы. Когда он подойдет поближе, то увидит, как мы с
тобой страстно целуемся в кабине... Остальное можешь представить себе
сама, если у тебя достаточно развито воображение. Самое главное, в самом
факте измены жены с близким другом нет ничего необычного, такое случается
со многими. Но этот факт подорвет его веру - а, скорее, недоверие - в свою
везучесть...
   Взгляд, который Галина бросила на меня, был полон гадливого отвращения.
Так обычно смотрят на крыс.
   - Но ведь это... это подло! - воскликнула она. - К тому же, это будет
для него таким ударом, от которого он не скоро оправится!
   - Ошибаешься, Галя, - возразил я. - Во-первых, время успешно лечит все
раны.
   Через недельку-другую Подопечный напрочь выбросит из головы неверную
супругу и коварного дружка. Во-вторых, процесс этот не будет пущен Геноном
на самотек, и нас с тобой наверняка заменит кто-нибудь другой... А
в-третьих, если уж тебя так мучает моральная сторона этого дела, то разве
не подлостью была вся наша предыдущая деятельность? И разве теперь мы не
имеем права немножко отомстить этому типу за то, что по его милости нам
пришлось потерять напрасно все эти годы?!.. Так что прекрати истерику и
приготовься в последний раз сыграть ту роль, которая от тебя требуется!
   Рука Галины вдруг метнулась к ручке дверцы, но я был начеку и запер
дверцу одним движением пальца на панели управления. Все-таки иномарки -
чертовски удобные машины!..
   - Ах, так? - прошипела она. - Тогда послушай, что я скажу тебе и можешь
передать это своему Генону!.. Я ненавижу вас! Я ненавижу тебя - сытого,
хорошо одетого, пользующегося всеми благами жизни за счет Опеки! Я
ненавижу Генона, которому когда-то пришла в голову идиотская идея опекать
этого человека! Посмотри на себя - ты же все эти годы паразитировал на
Подопечном, как клоп! А он... он - просто замечательный человек... И вам
повезло, что вы на него нарвались, а не на какого-нибудь хапугу! Ведь
другие бы на его месте жили припеваючи и в ус себе не дули, а он... он не
такой. Он доволен тем, что у него есть. Он не стремится заполучить
материальное благополучие и не рвется к заоблачным высотам, потому что его
единственная страсть - это книги. Если бы рядом с ним не было меня, он и
сейчас бы жил в своей коммунальной комнатушке!.. Может быть, это и плохо -
быть "не от мира сего", не знаю, но он выше всех вас на целую голову, и
я... я люблю его за это, а поэтому никогда и ни за что не сделаю ему
больно!..
   Она всхлипнула, и на ее глазах показались слезы. И с к р е н н и е
слезы, вот в чем дело.
   Именно это разозлило меня больше всего, а не ее гневная тирада. Я
совершенно некстати вспомнил, как накануне своей свадьбы Галя - тогда еще
молодая, наивная, но преданная делу Опеки сотрудница - плакала на моем
плече, без конца повторяя:
   "Я же не смогу с ним жить, Кир! Я... я просто боюсь его!", и как я,
скрипя зубами, утешал ее: "Это же не надолго, Галя... Вот увидишь, вс+ у
тебя получится, а не получится - выйдешь из игры... В конце концов,
главное для тебя сейчас - сыграть женщину, просто женщину, а все остальное
будет как надо!"...
   Вот она и сыграла - да так, что эта роль въелась в ее кожу и душу
намертво, заставив забыть обо всем остальном...
   - Послушать тебя, так твой Подопечный - вообще ангел, - сказал я,
борясь с желанием дать пощечину этой сучке, посмевшей дать волю своим
бабским чувствам. - Разве что на крылышках не летает... А то, что он -
самое настоящее стихийное бедствие - для тебя пустяки?! А то, что по его,
пусть даже невольной вине, погибали и погибают тысячи людей - это,
по-твоему, можно простить и забыть?!
   Этот субъект - все равно что смерч, землетрясение, ураган силой в
десять баллов в человечьем обличии, так можно ли подходить к нему с
обычными, человеческими мерками?!.. Поэтому будь добра, возьми себя в
руки, перестань строить из себя невинную школьницу и сделай то, что тебе
приказано!
   - Нет! - прошептала она, закрыв лицо руками. - Нет, я... я не смогу!..
Я же никогда не прощу себе этого!.. Какими глазами я буду на него потом
смотреть, скажи?
   Я усмехнулся. Раз женщина начала спорить - значит, в конце концов, она
уступит мужчине.
   - Во-первых, - сказал я, пристально наблюдая за улицей (Подопечный
почему-то опаздывал), - никто тебя не заставляет ложиться со мной в
постель - хотя, между прочим, такой вариант наверху тоже рассматривали...
Во-вторых, если уж ты так боишься потерять его, вс+ еще можно будет потом
исправить, и я думаю, Генон пойдет на это. Из игры тогда выйду только я.
Мне-то Подопечный, пожалуй, не простит предательства, а ты покаешься ему
во всех грехах, какое-то время полижешь ему пятки, пообещаешь никогда
больше не обманывать его - и заживете вы с ним так же мирно и спокойно,
как и прежде... В конечном счете, я мог бы и не церемониться с тобой, а
поцеловать тебя в нужный момент не предупреждая, но нужно показать ему,
что мы с тобой встречаемся уже давно, и вообще - чтобы вс+ было
естественно...
   - Нет, - сказала глухо Галина, прекращая плакать и глядя на меня с
ненавистью. - У тебя ничего не получится! Подлец!..
   Я молча открыл бардачок и достал оттуда черную небольшую коробочку с
несколькими кнопками и шкалой настройки.
   - Знаешь, что это такое? - спросил я ее. - Новинка нашего оборонного
комплекса, которая до поры, до времени держится в строгом секрете. Так
называемый портативный психогенератор, позволяющий делать из людей самых
настоящих роботов, "зомби"... Вот нажму эту красную кнопочку - и ты, как
миленькая, выполнишь любой мой приказ - даже если я прикажу тебе раздеться
догола на виду у прохожих!
   Лицо Галины перекосилось.
   - Какая же ты мразь! - воскликнула она. - Вы все, обосновавшиеся под
крылышком у Генона, - гады и сволочи!.. Вы существуете за счет Подопечного
- и при этом ненавидите его! Вы бесплатно жрете лучшие импортные продукты,
понастроили себе комфортные коттеджи за счет средств, отпущенных
государством на выполнение Опеки, вы присосались, как пиявки, к
госбюджету, прикрываясь Подопечным, а теперь, когда почва стала уходить
из-под ваших ног, вы готовы сделать ему любую подлость!.. А ваша Опека -
чего она стоит, чего? Вот скажи мне, чту вы сумели предотвратить, опекая
моего мужа, какие такие бедствия и катастрофы?
   Я еще не успел ничего ответить, а она продолжала:
   - А, может быть, и нет никаких смертоносных свойств у Подопечного?
Может быть, вы ошиблись в своих оценках? Я уж не говорю, что Генон и
Гузельский нарочно придумали человека-суперзлодея, чтобы таким способом
существовать за его счет - у меня просто в голове не укладывается, какими
чудовищами надо быть, чтобы пойти на это! Хотя, конечно, очень удобно
сваливать все просчеты, ошибки, халатности на одного человека, объявив его
опасным для общества! При этом никто из вас, разумеется, не считался с
тем, каково ему будет вынести все это! Вспомни: вы взвалили на него всю
вину за чернобыльскую трагедию, за землетрясение в Спитаке, за
столкновение десятков поездов, за падение стольких самолетов!.. А вы
подумали, что такую ответственность не под силу вынести человеку?! Вы
подумали, какая сила воли нужна, чтобы жить спокойной, ровной жизнью,
чтобы выработать в себе стоицизм и хладнокровие по отношению даже к самым
стрессовым ситуациям, зная, что другого выхода нет, что иначе причинишь
боль и страдания людям?! И лично я считаю, что муж мой, - (эти два слова
Галина произнесла с явной гордостью), - просто герой, каждый день
совершающий подвиг!..
   Что-то не вязалось в ее сбивчивом монологе. Я нахмурился.
   - Постой-ка, - после паузы оказал я. - Это что же получается?! Разве
он?..
   - Вот именно! - с вызовом бросила она мне в лицо. - Я вс+ рассказала
ему еще три месяца назад!
   Прав был тот, кто изрек: "Женщина никогда не может стать хорошим
агентом, будь она хоть трижды Мата Хари!"... Теперь я осознавал
справедливость этого тезиса в полной мере.
   Я на секунду прикрыл глаза, но психологический аутотренинг на этот раз
не помог, и я ударил Галину по щеке. Раз, потом - другой...
   - Дрянь, - сказал я, закуривая трясущимися руками. - Какая же ты дрянь,
Галька!
   Что ты наделала - ты не можешь себе представить... Теперь понятно,
почему, несмотря на все наши старания, катастрофы продолжали сыпаться одна
за другой!
   Теперь я понимаю, что не он сам допер до мысли об Опеке - это ты дала
ему козыри в руки!..
   Пощечины она словно не заметила. Глаза ее горели, волосы рассыпались,
щеки пылали огнем - Жанна д'Арк, идущая на костер, да и только!
   - Как бы не так! - вскричала она. - Он ни в чем не виновен, понял? Все
эти годы он ни разу не вышел из себя, он... он воспитал самого себя так,
что спокойствие стало нормой его жизни!
   Галина продолжала что-то говорить мне, но я ее уже не слышал. Я весь
словно превратился в огромный желудок, который никак не может переварить
угловатые, больно колющие мысли.
   Ситуация кардинально изменилась. Весь мой план шел коту под хвост, и
вообще вс+ летело к черту...
   Я не сказал Галине одного: то, чего я добивался от нее, было чистой
воды самодеятельностью, плодом моего измученного бессонницей мозга.
Разумеется, о своей идее выхода из игры я никому из наших не рассказывал,
потому что это было бы расценено, как дезертирство. Просто я слишком устал
от этой проклятой работы... Генон был бы просто поставлен перед фактом,
когда Подопечный больше не захотел бы иметь дело ни со мной, ни с Галиной.
Меня не интересовало, что со мной и с Галиной будет потом, когда нас, как
провалившихся разведчиков, вышибут из Опеки, главное - мы бы зажили с ней,
как обычные люди, которым не приходится заниматься гадостями и подлостями
ради высоких целей и которым не надо творить нечеловеческие дела ради
человечества...
   Я сознательно выбрал именно такой вариант ухода, хотя были и другие
возможности "подставить" себя и одновременно создать у Подопечного иллюзию
неудачи... Но мне нужна была Галя. Все эти десять лет я постоянно боялся
признаться не только ей, но и самому себе, что люблю ее. Поэтому я
ненавидел Подопечного вдвойне: он отнял у меня не только десять лет жизни,
но и любимую женщину...
   А теперь в голове моей вертелись бесконечной каруселью строки из
рассказа Подопечного: "- А если он не хочет, чтобы о нем заботились? Если
он не хочет, чтобы добрые дяденьки устраивали его судьбу?.. О нем же никто
не подумал, он - как марионетка в кукольном театре!"...
   Одна мысль не давала мне покоя: почему в том разговоре со мной он
возмущался не столько тем, что его самого превратили в марионетку, сколько
тем, что множество других людей вынуждены заниматься им, не имея права ни
на отдых, ни на ошибку?
   Неужели Галина была права в оценке своего мужа? Неужели вообще человек
способен даже в таких вот немыслимых обстоятельствах ухитриться остаться
человеком, думающим не о себе, а прежде всего - о других?
   Постепенно я начинал понимать Подопечного. И было мне в этот момент так
скверно и стыдно, как бывает стыдно нормальному, скромному и порядочному
человеку, который, проснувшись, узнает, что накануне буйствовал в пьяном,
беспамятном угаре. Осознание своей вины и неправоты было моим горьким
похмельем. Я понимал, что не смогу посмотреть в глаза своему бывшему
"лучшему другу"...
   Я недостоин его дружбы, это Галя правильно сказала. Мы все недостойны
его, встретившего лицом к лицу огромную, нечеловеческую ответственность и
при этом ни разу не дрогнувшего, никому не пожаловав-шегося, изо всех
старавшегося жить так, как будто с ним ничего не случается - чтобы ничего
не случилось с другими - потому что все мы очень боимся ответственности...
   Я понимал теперь, почему Подопечный ни словом не обмолвился и не
показал вида, что знает, кто такой он и кто такой я. Он всегда был добрым
человеком и ухитрился пронести свою доброту как невидимое знамя
Человечности через все муки и тернии, и в ситуации, перечеркнувшей все
рамки обыденности, он жалел не себя - хотя именно себя ему бы нужно было
жалеть больше всего. Он жалел меня и жалел Галину, и жалел всех наших -
так жалел, что больше не мог носить в себе эту жалость, - и выплеснул ее
на бумагу в виде рассказа, который, скорее всего, и не собирался
публиковать...
   Утверждая, что Подопечный не является, по нашей терминологии,
"детонатором", что мы это якобы выдумали, чтобы безбедно жить за его счет,
Галина, конечно же, не права. Это она переборщила в запале спора.
Во-первых, все мое "благополучие" - казенное, оно дано мне как бы взаймы
на период Опеки и в ее интересах. Просто Генону однажды пришло в голову,
что безопаснее всесторонне обеспечить благополучие не объекта Опеки, а
"опекуна", чтобы он мог оказать любую помощь Подопечному... Во-вторых, я
сам читал заключения экспертов из Академии наук и знаю, что потенциально
Подопечный опасен, очень опасен - больше, чем атомное оружие и эпидемия
СПИДа, вместе взятые. Кроме того, таких "детонаторов", как он, только в
нашей стране насчитывается около двух десятков - и всех их опекают по
секретной государственной программе. Правда, время от времени катастрофы
все же происходят, и все равно сходят с гор снежные лавины, а с рельсов -
пассажирские поезда, все равно пылают гигантские пожары в лесах, все равно
извергаются вулканы и затопляют населенные пункты разлившиеся реки...
Природа есть природа, и, помимо "биодетонаторов" в лице наших подопечных,
на нее, видимо, влияют и другие факторы, но именно от этих людей зависит,
состоится ли когда-нибудь конец света...
   И еще я знал, что, если теперь предам Подопечного и оставлю его наедине
с той тяжкой ношей, которую он ежесекундно должен нести на своих плечах,
как некогда один человек нес на себе крест на Голгофу за все человечество,
то стану противен самому себе до конца дней своих...
   Очнулся я от того, что Галина колотила плотно сжатыми кулачками по
моему плечу и кричала:
   - Открой мне дверь, слышишь? Ну, пожалуйста, Кир!.. Открой, прошу
тебя!..
   И я, конечно же, выпустил ее из машины, и она выпорхнула чайкой
навстречу Подопечному, который, оказывается, был уже в нескольких шагах от
нас. Галя с разбегу кинулась ему на грудь, и они застыли, обнявшись,
посреди тротуара, под недоуменными и осуждающими взглядами прохожих.
   Я сглотнул резиновый комок в горле. Мне захотелось выжать до упора
педаль газа, умчаться отсюда как можно скорее, приехать к себе, запереться
и, не отвечая на звонки Генона и оперативного диспетчера, напиться до
беспамятства. Или же разбиться вдребезги о фонарный столб на максимальной
скорости...
   Но вместо этого я медленно открыл дверцу и медленно выбрался из машины.
Асфальт жег подошвы, словно был залит смолой из адского котла, в котором
черти жарят души грешников. Я медленно направился к Галине и Подопечному,
машинально считая шаги, будто меня вели на расстрел. Подопечный повернулся
ко мне лицом. Выглядел он, как всегда, спокойным, но во взгляде его
читалось некое ожидание. Галина, прильнув к груди мужа, тоже неотрывно
смотрела на меня.
   И тогда я первым протянул своему другу руку.
    
  
 Часть 4. В ЗАЛОЖНИКАХ - ВЕСЬ МИР(год 1997)
 
 
   Я всегда знал, что добром эта затея не кончится. В сущности, этого
следовало ожидать еще с того момента, когда я, тридцатисемилетний майор
Комитета государственной безопасности Геннадий Онищенко, пытался воплотить
в жизнь свою идею "детонаторов". Эта гипотеза была настолько
неправдоподобной и нереальной, что в нее никак не должны были поверить
нормальные, серьезные люди. Однако в нее поверили одновременно множество
самых разных людей. В том числе и из тех, от которых тогда, почти двадцать
лет назад, зависело в нашем государстве если не вс+, то очень многое. А
может быть, именно потому и стала реальностью эта полусумасшедшая
концепция, словно почерпнутая из ненаучно-фантастического романа, что была
она уж совсем невероятной. Наверное, все-таки прав был в свое время доктор
Геббельс с его знаменитым тезисом: "Ложь должна быть чудовищной, чтобы в
нее поверил целый народ". Правда, в нашем случае речь шла не о
сознательной лжи, а о... не доказанной гипотезе, скажем так, да и вовсе не
нужно было, чтобы в нее поверил весь советский народ - достаточно было и
веры отдельно взятых государственных мужей, но тем не менее... Вообще,
доказательства в пользу той или иной теории, навязанной общественности
средствами массовой информации, требуются не всем. Взять хотя бы посещение
Земли инопланетянами, проблемы "летающих тарелок", "снежного человека",
привидений, телепатии, левитации и прочей псевдонаучной чепухи, потоками
изливающейся на обывателя... В условиях отсутствия в обществе религии ее
функцию неизбежно будет выполнять какая-нибудь шарлатанская выдумка,
потому что для любого человека, далекого от истинной науки, важнее вера,
нежели познание. С этой точки зрения, становится понятным, каким образом
конгломерат моей фантазии и отдельно взятых, "оч-чень научных"
   фактов и фактиков завоевал, так сказать, умы и сердца избранных,
стоящих у руля власти... Только сейчас я понимаю, что их стремление
безоговорочно поверить в подобную белиберду насчет "детонаторов",
биоэнергетики и прочего была обусловлена чисто человеческим страхом
неизвестности. Они, властители, боялись того, что им неподвластно, в
частности - так называемой судьбы... А моя теорийка позволяла приручить
этого кровожадного, непредсказуемого в своих поступках зверя, прикормить
его, приласкать и вообще всячески выдрессировать и использовать в своих
целях...
   "Сон разума порождает чудовищ" - прекрасно сказано, но, увы, не про
наше время.
   В наше время, наоборот, чудовищ порождает не сон разума, а его
чрезмерная активность, ведь любая лихорадочная деятельность на пределе
возможностей всегда имеет отрицательные последствия. Так, если двигатель в
течение длительного времени будет работать на бешеных, предельных
оборотах, то он неизбежно начнет перегреваться, возрастет износ его
клапанов, вкладышей, поршней и прочих деталей, ухудшатся технические
характеристики... На определенном этапе это явление, видимо, наблюдается и
в науке: отлаженный организм, не вынося чрезмерного умственного
напряжения, начинает давать сбои, ошибки, словом, говоря языком
математиков - начинает "делить на нуль". И тогда появляются так называемые
чудаки, "борцы против косности и рутины", о которых с восхищением и
сочувствием пишут журналисты, которых приглашают на телепередачи и
ток-шоу, которым дают слово на страницах изданий, не имеющих никакого
отношения к миру науки...
   Именно поэтому, когда мне, сотруднику секретного отдела КГБ СССР,
занимавшемуся всякими паранормальными явлениями, встретился очередной
такой "непризнанный гений" по фамилии Гузевский и вывалил на меня с ходу
свои полоумные рассуждения о "биоэнергоинформационных полях",
"микролептонах", "уравнениях судьбы" и "бумерангах Кармы", то я сначала не
придал всей этой дребедени особого значения.
   Человек он был, как сейчас говорят молодые люди, "повернутый" на
лженауке, хотя, признаться, был способен увлечь слушателей своим
красноречием. Мы с ним профессионально побеседовали несколько раз, и вдруг
я зацепился за одну его мысль, показавшуюся мне весьма любопытной, хотя и
чисто умозрительной. Речь шла о том, что, в соответствии с теорией слабых
и сверхслабых микролептонных взаимодействий, не только Вселенная влияла на
человека, но и каждый человек влиял на состояние окружающего его мира. Как
правило, люди оказывали слишком ничтожное воздействие на Вселенную, чтобы
его стоило принимать во внимание. Но почему бы не предположить, что
существуют отдельные личности, которые способны, при определенных
условиях, как бы катализировать природные процессы и оказывать сверхмощное
воздействие на ту среду, в которой они находятся, будь то природа или
человеческое общество?.. Оставалось только изучить, что же это за условия,
позволяющие "детонаторам" (этот термин был введен уже не Гузевским, а мной)
   проявить свои феноменальные способности, а потом и разработать методику
их выявления...
   Через несколько дней, через голову всех вышестоящих начальников (нашему
отделу было предоставлено такое право) я подал докладную записку на десяти
страничках на имя Председателя Комитета, снабдив ее грифом чрезвычайной
секретности.
   А через несколько месяцев тяжелая махина административно-командной
системы стронулась с места и постепенно стала набирать обороты. Я был
повышен в звании и назначен начальником нового отдела - Особого отдела
"нуль" (впоследствии мы удачно трансформировали этот нуль в букву "О" от
слова "Опека"). Мне были предоставлены деньги, средства, чрезвычайные
полномочия и кое-кто из испытанных в деле сотрудников. Остальное было за
мной, и я не обманул высокого доверия ко мне...
   Ровно через год "напряженного труда и интенсивных поисков" по
разработанной Гузевским и его помощниками (ему дали в подчинение чуть ли
не целый НИИ)
   методике нами был выявлен первый "детонатор", который, по нашей версии,
"ведал"
   состоянием вулканических процессов в земной коре нашей необъятной
Родины от Кавказа до Камчатки. За ним последовали другие. Каждый из них
"отвечал" за что-то свое и требовал повышенного внимания к себе. Отдел О
впору было доводить до размеров всего Комитета. Я чувствовал, что нас
вот-вот попрут в шею с нашими всевозрастающими запросами, и вскоре пришел
к мысли, что лучше иметь одного объекта, чем множество.
   Так в восемьдесят втором в поле нашего зрения появился Подопечный.
Разумеется, как и прочие "детонаторы", выбор наш был якобы обусловлен
"научной методикой поиска и отбора", а на самом деле мы действовали
наобум, и совсем по иным критериям...
   С тех пор прошло почти пятнадцать лет. Много всяких перипетий было за
это время, но нам удавалось удержаться на плаву даже в, казалось бы, самых
безвыходных положениях.
   Но закономерности развития свидетельствуют, что, рано или поздно, любой
системе приходит конец. Причины могут быть самые разные, но это случается
с неизбежностью Большого Взрыва нашей Вселенной.
   И вот теперь это случилось, но нельзя сказать, что я спокойно воспринял
реализацию этой вероятности, которая многие годы висела надо мной и моими
людьми подобно тени смерти, которая витает над любым из смертных. И прежде
всего потому, что конец делу, которому я посвятил всю свою жизнь, положил
не кто иной, как мой самый любимый и верный ученик. Наверное, нечто
подобное чувствует всякий учитель, когда воспитанный и обученный им юноша
разбивает в пух и прах его идеи... А еще, скорее всего, мне не было бы так
обидно и горько, если бы это произошло естественным путем - например, в
том случае, если бы Подопечный умер от глубокой старости, как какой-нибудь
Мао Цзэ-дун, когда помочь ему были бы бессильны все медики на Земле,
вместе взятые. Я даже не переживал бы так, если бы Опеке пришел конец в
результате чьей-то ошибки, неосторожности, чисто случайной оплошности...
   Но я не мог и представить себе, что кто-то когда-нибудь сознательно
поднимет руку на Опеку - да так, что я и все мои люди окажемся бессильными
наблюдателями гибели двадцатилетнего труда многих людей.
   * * *
 6 сентября 1997 года приходилось на субботу. Именно в этот день Москва
пышно отмечала свое 850-летие. Было похоже, что организаторы торжеств
решили доказать всему миру, что русские еще не разучились праздновать
великие события. Лично я относился к юбилею столицы очень спокойно. Я и
свои-то дни рождения не очень люблю отмечать, а тут речь шла о целом
городе. Поэтому, когда до знаменательного события оставалось уже совсем
мало, и повсюду, куда ни кинешь взгляд, подряженный во всех концах нашей
необъятной страны рабочий люд в авральном порядке реставрировал, возводил,
скреб, мыл, чистил и красил, я лишь чертыхался про себя: сколько же денег
собираются истратить, чтобы пустить всему миру пыль в глаза!.. И это как
бы оправдывало меня в своих же собственных глазах: чем, собственно говоря,
моя многолетняя махинация с Опекой отличается от того растранжиривания
средств, которое допускают руководители города и страны?
   Накануне я вернулся домой поздно, потому что ездил в загородную
резиденцию Деда на очередной доклад. Несмотря на всю свою загруженность
перед торжествами, Дед урвал пару минуток для меня в своем графике, но это
время, как зачастую это бывало, пришлось на заполночь.
   ... Вообще, об Опеке в стране знали вс+ до мельчайших подробностей
всего три человека: президент (ранее - Генеральный секретарь), премьер и
председатель Комитета. Такая секретность была не случайной. Еще Андропову
я с цифрами и фактами в руках убедительно доказал, что общественная
стабильность в нашем государстве, а значит - и благополучие правящей
верхушки, зависят от одного-единственного человека, его состояния и
настроения. С Брежневым этот номер не прошел: он не поверил Председателю
Комитета и, хотя и разрешил создание "отдела О", но, пожевав губами,
произнес: "Ты мне мозги не пудри, Юра, я ведь не по первоисточникам знаю,
что быти+ определяет сознание, а не наоборот! Я об этом даже две книжки
написал, не читал? "Малая Земля" и "Целина" они называются!..".
   Самое интересное, что все те, кто приходил к власти после Ильича-2,
почти безоговорочно принимали на веру необходимость продолжать Опеку, но
первое время им обязательно надо было доказать на деле, что мы не зря едим
свой хлеб. И мы доказывали. Люди Гузевского составляли пухлые отчеты и
одностраничные справки, из которых явствовало, что если завтра с головы
Подопечного упадет волосок - грянет такая катастрофа, что вся страна - а
то и весь мир - в ужасе схватится за голову. При этом приходилось искусно
воздействовать на подлинные научные авторитеты, если они в качестве
"независимых экспертов" отказывались подписывать подобную галиматью. В ход
шли любые средства, в том числе и самый грубый шантаж.
   А что делать, иначе было нельзя: пан или пропал...
   Любопытно, что на эпоху Горбачева пришлось больше всего катастроф - и
природно-естественных, и общественно-политических, и техногенных. В
отличие от нынешнего Деда, Михаил Сергеевич предпочитал общаться со мной
исключительно по зашифрованному каналу личной связи (для этого на орбиту
был запущен специальный спутник), и только два раза он удостоил меня чести
личного приема: сразу после аварии в Чернобыле и по возвращении из Фороса.
Если в первую нашу встречу он орал, бесновался и топал ногами, обвиняя
меня в преступной небрежности (как раз тогда Подопечный узнал от
Стабникова о смерти своей матери), то во второй раз он был неожиданно тих
и задумчив. "Вы отдаете себе отчет, генерал, что это не я повернул историю
в нашей стране с накатанной колеи вбок, а вы?", спросил он меня тогда в
конце беседы. Впрочем тут же, криво улыбнувшись под очками, добавил: "Да
вы не бойтесь, в мемуарах об этом я никогда не напишу". Я не боялся,
потому что считал, что если кому-то из нас и следует бояться, так это ему
- слишком много он знал таких секретов, обнародование которых стало бы
непростительной ошибкой.
   История показала, что Горбачев осознал это в полной мере...
   В отличие от своих предшественников, Дед уделял мне значительно больше
внимания.
   То ли хотел казаться демократом даже в этом, а может быть, про
предысторию Опеки ему уже донесли сведущие люди, ведь полностью утаить
операцию от всеведущих чиновников, особенно если от этой информации
зависело так много, было невозможно - да я и не пытался. Вся эта мышиная
возня, ожесточенная драчка за каждую кроху информации была мне на руку и
отчасти забавляла. Зато потом сразу становилось легче решать насущные
проблемы материально-технического и финансового обеспечения. Думаю, что
склонность Президента к личным встречам со мной объяснялась и присущей ему
недоверчивостью. По-моему, он постоянно опасался, что в нашей стране вс+
прослушивается и просматривается и что некто, владеющий таким же голосом,
как у него, может от его имени отдавать мне, корысти своей ради,
какие-нибудь распоряжения. Впрочем, Дед был не так уж далек от истины, и
лично мне известно несколько подобных случаев с крупными чиновниками его
администрации, попавшихся на этот крючок. Правда, он не учитывал, что даже
личная встреча не несет гарантии достоверности происходящего: как я мог
быть уверен, что человек, сидящий передо мной в кресле с высокой спинкой,
- Дед, а не его двойник?.. Советы по поводу Подопечного он давал
совершенно дурацкие.
   Например, почему-то он был уверен, что Подопечного надо просто хорошо и
сытно кормить, и тогда не будет никаких, понимаешь, эксцессов. Еду,
кстати, он признавал только самую простую, из рациона для деревенского
мужика. "Ты там скажи Галине, - говорил он, уставившись на меня мутным
взглядом, - пусть она сварганит своему мужу картошечки рассыпчатой,
огурчики поставит на стол соленые, понимаешь, водочки грамм двести... Или
пельмени пусть сделает. Пельмени-то она умеет лепить? Не с Урала сама? -
Почему-то он был уверен, что пельмени умеют по-настоящему делать только в
его родных местах. - А то, если что, только свистни, я своей Наине команду
дам, научит"...
   В этот раз Дед проявил характерную для него прозорливость, которая
прорезалась у него тогда, когда начинало попахивать жареным. Он терпеливо
выслушал мой стандартный доклад о том, что вс+ в порядке, текущие проблемы
решены, а глобальных не предвидится, Подопечный сыт, напоен, ухожен и
уложен почивать любящей женушкой после плодотворного трудового дня,
проведенного им за письменным столом (вот уже год как он уволился из НИИ
и, воспользовавшись тем, что на него "обратили внимание" в одном из
крупных издательств, стал писателем-надомником), а потом поинтересовался:
   - Какие у них планы на праздники?
   - Да никаких особенно, - уклончиво ответил я. - Завтра собираются в
центр, на Манежную да на Красную площадь...
   - Зачем это? - со странным подозрением осведомился Дед.
   - Да просто так... Посмотреть, как там вс+ преобразилось. Он уже
давненько там не бывал. А завтра там как раз будут проходить народные
гуляния...
   - Знаю я эти гуляния, - опять перебил меня Дед, выкатив свои тусклые
глазки, которые, впрочем, в последнее время стали казаться чуть больше
из-за того, что Дед похудел после последней операции - это, кстати,
породило множество слухов в прессе о том, что он якобы был подменен своим
двойником по причине полной физической неспособности управлять
государством. - Ты там гляди в оба, понимаешь!.. Народу будет уйма, а
Куликов, боюсь, не справится с поддержанием порядка. Да и коммунисты могут
что-нибудь отчебучить по такому случаю! Я этих сволочей знаю!..
   - Не беспокойтесь, Борис Николаевич, - сказал я. - Вс+ будет хорошо...
   После этого мы еще поговорили немного о том, как бы подсунуть
Подопечному какую-нибудь премию в области литературы, причем президент
настаивал на том, чтобы нашего писателя сделать сразу чуть ли не
нобелевским лауреатом - иногда чувство меры Деду изменяло - а я считал,
что еще рано так поощрять начинающего писателя, и мы договорились, что я
проконсультируюсь у видных литературоведов, а сразу после праздников мы
вернемся к этому вопросу. Именно - договорились: Дед хоть в этом оказался
дальновиднее и демократичнее своих предшественников, которые постоянно
пытались командовать мной. Помнится, Черненко всерьез заявлял, что
собирается разжаловать меня до рядового и на всю жизнь засунуть на
какую-нибудь "точку" в тундре, если я не буду подчиняться его указаниям. Я
же сдаваться не желал, и неизвестно, чем бы кончилось наше противостояние
(скорее всего, ничем, как это было и с другими Генсеками), если бы вскоре
он не умер...
   Мой прогноз насчет того, что завтра вс+ будет хорошо, сбылся лишь до
того момента, когда Подопечный и Галина на своем роскошном "наутилусе",
изготовленном по индивидуальному заказу за бешеные деньги (Подопечный,
правда, об этом не знал и был уверен, что какой-то неразбирающийся в
машинах тип решил продать ему почти новую "иномарку" за очень смешную
цену), подъехали со стороны Пушкинской площади к отелю "Интурист", приняли
вправо в крайний ряд и остановились у края проезжей части в начале
Тверской. Машин здесь было припарковано много. Их всегда бывает много в
этом месте, а в тот день - тем более: народ хотел посмотреть, как
преобразился центр столицы после открытия подземного торгового центра на
Манежной, пройти по Красной площади, погулять в Александровском саду...
Поэтому Подопечному пришлось долго ждать, прежде чем в веренице
автомобилей, стоявших у края проезжей части, образуется просвет,
достаточный для того, чтобы приземистый и широкий, похожий на припавшую к
земле в готовности к прыжку лягушку, "наутилус" мог втиснуться на стоянку
между двумя известными отелями-соседями:
   "Националем" и "Интуристом"...
   Было около четырнадцати часов. В это время я находился на территории
музея-усадьбы Царицыно. Мои девчонки давно звали меня туда, но я вс+ не
мог выкроить время для этой экскурсии. Лишь шестого я решил расслабиться и
провести хотя бы один день целиком вместе с дочкой и внучкой. Была
отличная теплая погода, светило по-летнему яркое солнце, хотя еще пару
дней назад Москву хлестал проливной дождь с сильным ветром. В Царицыно
было многолюдно - впрочем, как везде в те дни.
   Мы спешились у самого въезда, где дежурил милицейский пост,
пропускавший на территорию усадьбы лишь машины, везшие товары на
многочисленные торговые точки, да артистов, готовившихся до самого вечера
выступать перед публикой под открытым небом. Я мог бы воспользоваться
своим "многонулевым" пропуском и въехать в каменные ворота-арку на машине,
но почему-то мне захотелось в этот день ничем не отличаться от
окружающих...
   Мы со Светой и Маришкой неспешным шагом дошли до большой центральной
поляны, где был развернут надувной городок-"прыгалка" для детей, а в
центре в воздух рвалась гроздь разноцветных шаров всяческих размеров.
Потом спустились на набережную пруда, перешли по мостику через глубокий
овраг и оказались возле бывших конюшен, где в тесной клетке сидел вялый,
успевший привыкнуть к неволе и к людям медведь.
   Вокруг буйно плодоносили яблони, еще не ставшие окончательно дикими, и
дети, облепившие клетку, то и дело кидали медведю яблоки. Косолапый,
каждый раз ожидавший чего-то новенького и необычного, с интересом цеплял
яблоко длинными когтями, подносил его к своей морде, чтобы обнюхать, и тут
же терял к нему всякий интерес...
   Маришка была в восторге. Она впервые видела настоящего медведя так
близко и, жадно разглядывая его, засыпала меня вопросами. Я отвечал ей
односложно. На душе у меня было неспокойно. Наверное, я уже в тот момент
каким-то образом предчувствовал, что яркий, располагающий к беззаботному
веселью и бездумному прожиганию драгоценного времени день окажется самым
черным днем в моей жизни.
   - Что-нибудь случилось, папа? - спросила Светка, взяв меня под руку.
Видимо, она заметила тень тревоги на моем лице. - Как ты себя чувствуешь?
   - Все нормально, - как можно спокойнее постарался ей ответить я. -
Может, прокатим Маришку?..
   И кивнул на стилизованную под старинный экипаж повозку, в которую была
впряжена пара лошадей. Таких повозок на площадке перед конюшнями было
несколько, на их козлах сидели молоденькие девчонки. Катанием детей
ученики Царицынской конно-спортивной школы по праздникам зарабатывали
деньги.
   Лицо у Светки вдруг дрогнуло, я догадался, что она вспомнила про свою
мать, и сердце мо+ тоже стукнуло пару раз со сбоем. Эх, Маша, Маша, если
бы ты не покинула нас четыре года назад, то сейчас тоже могла бы вместе с
нами радоваться ласковому солнцу, синему небу и свежему воздуху! Ну ладно,
что ж тут сделаешь...
   Мы посадили Маришку на телегу вместе с другими детишками, и кони,
возмущенно мотая головой и отфыркиваясь, спорым шагом двинулись по
наверняка набившему им оскомину маршруту вокруг конюшен. Мы со Светой
остались ждать на месте старта, который был одновременно и финишем, и я
хотел было подойти к ближайшей торговой точке и взять, как было изречено в
известном гайдаевском фильме "дитям мороженое, женщинам цветы", а себе -
бутылочку пива, и выбросить из головы неотвязные думы про то, чем сейчас
может заниматься Подопечный, и не забыл ли дежурный диспетчер выполнить
все мои наказы, и не расслабится ли кто-нибудь из "телохранителей" до
такой степени, что натворит проблем выше головы для всей нашей армии
Опеки, как это уже не раз бывало на моей памяти...
   И тут в моем кармане запикал телефон. Вернее, та коробочка, что была
всегда при мне, даже если я принимал душ или проходил флюороскопию. Она
была замаскирована под сотовый телефон, но в действительности это
надежнейшее и мощнейшее средство связи называлось у нас коммуникатором.
Обмен сообщениями через коммуникатор нельзя было ни подслушать, ни
записать на пленку. Цифровой радиомодем с трансляцией через искусственный
спутник Земли - вот что примерно это было, насколько я правильно понял
разъяснения наших связистов...
   Вызывать меня мог кто угодно и по любому поводу, но тогда, как ни
странно, я понял, что случилась какая-то дрянь, еще до того, как ответил
на неожиданный вызов.
   Я отошел от Светы на пару метров в сторону (она не протестовала, она
уже привыкла, что мне могут позвонить куда угодно и когда угодно), и,
заткнув одно ухо пальцем, чтобы мне не мешал надрывавшийся неподалеку
духовой оркестр, приложил ко второму уху "наушник" коммуникатора.
   Это был Ромицын, который сегодня дежурил по Опеке. Голос у него был
такой...
   Существует образное выражение "нет ни кровинки в лице", но в тот момент
я мог бы вполне сказать, что у Саши не было "ни кровинки в голосе". Ясно
было одно:
   Ромицын находился в шоке. Он даже не мог членораздельно доложить, в чем
дело, и постоянно употреблял много неясных указательных слов типа "он",
"она", "они", "этот", "тот"...
   - Что случилось, Саша? - спросил я. - Уж не захватили ли помещение
диспетчерской террористы?
   Моя попытка пошутить, которую я предпринял, дабы привести в чувство
ошеломленного диспетчера, вызвала неожиданную реакцию со стороны Ромицына.
   - Е-если бы, ш-шеф! - с отчаянием вскричал он. - Уж лучше это, чем то,
что там творится!.. Нет, вы посмотрите, что он делает, сволочь!.. Вы
правы, Генон!.. Тут Подопечного и Галю взяли в заложники!.. Они там
такое!.. Нет, это нельзя... Да отстань ты, Венька!.. Лучше срочно вызывай
на Тверскую группу "Альфа"!.. Вы не представляете, шеф, что там
происходит!.. И знаете, кто этот негодяй?..
   Нет, с ним положительно нельзя было иметь сейчас дело. По крайней мере,
на расстоянии, потому что самый лучший способ привести человека в себя -
это дать ему пару раз по щеке.
   - Подожди, я сейчас приеду, - сказал я Ромицыну. - Без меня пока ничего
не предпринимать и никого не вызывать.
   - Приедете? А куда?
   Нет, он действительно очумел, этот Сашка!..
   - Ловить кобылу из пруда!!! - заорал я. - Не отключайся от меня ни на
секунду, а я тут докончу свои дела!..
   Подошел к Свете. Она уже все поняла и без моих объяснений.
   - Эх ты, дед, - с укором сказала она. - Что я твоей внучке-то скажу? Ты
же еще в зоопарк ее обещал свозить!..
   - А я и так в зверинец еду, - сказал я как можно веселее, словно ничего
не происходило. - Только пока ребенка туда брать нельзя: там один очень
опасный хищник из клетки вырвался... А Маришке скажи, что ее в следующий
раз непременно свожу. Ну пока!..
   - Когда будешь дома? - крикнула она мне вслед, но я лишь махнул рукой
на бегу.
   Пока я дотрусил до машины, сердчишко мое трепыхалось подобно рыбе на
крючке.
   Хорошо еще, нитроглицерин был у меня с собой, и я тут же сунул под язык
пару таблеток.
   - Ну, а теперь докладывай подробно, - приказал я Ромицыну, выруливая
навстречу одностороннему движению из переулка, где оставлял свой "фолькс".
- Кто, что, с кем и сколько...
   И он доложил.
   Я узнал, что когда, погуляв по окрестностям Красной площади, Подопечный
и Галя вернулись к своей машине, там их уже ждал Кирилл Сетов. Откуда он
там взялся - было одному Всевышнему известно!.. По плану, в этот день он
должен был отдыхать от общения с Подопечным. Естественно, что пока
Подопечный и его жена гуляли, вс+ внимание наших людей, включая
диспетчера, было сосредоточено исключительно на супругах, и поэтому Сетов
был обнаружен с опозданием, когда он уже находился в непосредственной
близости от машины. Как возбужденно поведал мне потом Ромицын, вообще
складывалось такое впечатление, будто Кир возник у "Интуриста" из воздуха,
словно пресловутый чертик из коробочки!..
   А дальше произошло нечто и вовсе несусветное. Вместо того, чтобы
поприветствовать своего друга и Галю и, извинившись, объяснить, что он
оказался в этом месте и в этот момент по чистой случайности, Сетов извлек
из кармана ручную гранату и не торопясь, явно наслаждаясь растерянностью и
замешательством супругов, выдернул из нее чеку. Теперь - разумеется, если
граната была настоящей - для того, чтобы произошел взрыв, ему достаточно
было лишь разжать пальцы левой руки и отпустить спусковую скобу. Но этого
ему, видимо, показалось мало, потому что правой рукой он достал из-за
пазухи пистолет (как потом выяснилось, висевший у него на цепочке на
груди, так что он мог в любой момент выпускать и вновь хватать его не
занятой гранатой рукой) и ткнул стволом в висок Подопечному.
   После этого он развернулся лицом к скрытой камере, установленной на
автомобиле "телохранителей", стоявшем неподалеку, и произнес четко и с
расстановкой:
   - С этой минуты эти люди становятся моими заложниками. Свои требования,
равно как и причины, побудившие меня пойти на их захват, я изложу в личной
беседе с Геноном. Жду его выхода в эфир для переговоров ровно через час,
на канале Опеки.
   Предупреждаю, что, если кто-то попытается предпринять действия,
направленные на пресечение данной акции, а таковыми я буду считать
приближение любых субъектов и объектов к машине ближе чем на пятьдесят
метров, я взорву и себя, и этих людей.
   После этого, повернувшись к Подопечному, он жестом предложил ему сесть
в машину на водительское место. Но тот, видать, еще не осознал, что вс+
это происходит на полном серьезе, и, попытавшись дернуться, с укором
сказал Кириллу что-то в том духе, что, мол, не самое удачное место и время
он выбрал для шуток.
   Тогда Сетов ударил его по лицу. Он бил без размаха, но у Подопечного
сразу же хлынула из носа кровь, и он невольно зажал его рукой, вследствие
чего потерял способность что-либо членораздельно говорить.
   Галина в это время находилась по другую сторону машины и, пользуясь
этим, могла бы попросту убежать. Едва ли она приняла действия Сетова за
глупую шутку, и едва ли Кирилл стал бы стрелять ей в спину на многолюдной
улице. Да, если по большому счету, то она ему особо и не была нужна, он-то
отлично знал, что я, если бы меня вынудили обстоятельства, не стал бы
дорожить ее жизнью - такова уж наша профессиональная, почти фронтовая
этика: самое главное - это задание, а не люди, которые его выполняют. Если
Кирилл действительно хотел добиться от меня выполнения каких-то
требований, то ему был нужен только один человек:
   Подопечный...
   Но Галя не кинулась прятаться за прохожих. В последнее время мне мои
ребята докладывали, что, судя по некоторым признакам, Галина относится к
своему мужу не просто как к Подопечному, и теперь ее чувства по отношению
к нему подтвердились.
   Да Бог с ней, я никогда не стал бы упрекать ее в том, что она посмела
влюбиться в объекта такой длительной операции - в конце концов, у меня
самого - взрослая дочь, и потому человеческие порывы мне тоже не бывают
чужды!..
   В то же время, Галина не стала предпринимать что-либо, чтобы помешать
Сетову претворить в жизнь свой преступный замысел, и опять же понять ее
было можно: она ничем не была вооружена и находилась с противоположной
стороны автомобиля, а пистолет и граната в руках Сетова представляли собой
веские аргументы против безрассудных поступков. Она только побледнела, как
мел, и что-то прошептала.
   После этого Сетов выхватил из рук Подопечного ключи от машины, отпер
дверцу водителя и втолкнул своего "друга" внутрь. Потом молча направил
пистолет на Галину, вынуждая ее последовать примеру мужа. Она хотела сесть
на заднее сиденье, но эта наивная хитрость не удалась: Сетов красноречиво
показал стволом пистолета на место рядом с водителем, и женщина перешла к
передней дверце.
   Видимо, уже пришедший в себя Подопечный разблокировал изнутри фиксатор
замка, потому что Галина открыла дверцу со второй попытки.
   Потом Сетов огляделся (никто из прохожих не сделал ни малейшей попытки
вмешаться или хотя бы разобраться, в чем дело), распахнул заднюю дверцу с
левой стороны и быстро нырнул на заднее сиденье "наути-луса".
   Пока Сашка Ромицын, совершенно обалдевший от такого "грома среди ясного
неба", наблюдал за происходящим, чуть ли не открыв рот, до телохранителей
в лице Камиля Копорулина и Григория Марина, как до двух жирафов, наконец
дошло, что происходит что-то непонятное и, выбравшись из машины, они
вразвалочку направились к "наутилусу"...
   Вообще, оцепенение и паралич мышления, которые постигли моих
подчиненных, были вполне понятны, ведь на этот раз опасность исходила не
от кого-то незнакомого, а от своего же, хорошо знакомого парня, с которым
ты еще вчера мог пить пиво и обсуждать дела Опеки. Сетов действительно
хорошо вс+ продумал, прежде чем нанести решающий удар. А то, что вся
"акция" была обдумана им до мельчайших подробностей, впоследствии
подтвердилось...
   Стекло в левой задней дверце опустилось ровно настолько, насколько было
нужно, чтобы в образовавшуюся щель пролезла рука с пистолетом. Выстрелов
было всего два, и оба достигли цели. И оба попали Камилю и Грише в ноги,
ранив их не очень серьезно, но зато лишив обоих возможности маневрировать
и быстро перемещаться по театру начинающихся боевых действий.
   Ребята упали, с запозданием выхватив из подмышечных кобур оружие.
Однако стрелять было нельзя, ведь в машине кроме Сетова находились еще два
человека.
   Только теперь до Копорулина и Марина дошло, что Кирилл настроен
серьезно.
   Впрочем, до Ромицына тоже, он опомнился от ступора, принял меры к тому,
чтобы предупредить о случившемся милицию, и связался со мной...
   Одним словом, к тому моменту, когда я прибыл на место, диспозиция была
такова.
   Сетов, Подопечный и Галина находились в "наутилусе" с наглухо закрытыми
дверцами. Кроме того, изнутри Кирилл оклеил все стекла специальной
зеркальной пленкой, позволяющей ему видеть вс+, что происходит вокруг, а
нам - лишь отражаться в этих стеклах. Ввиду того, что пленка была
металлизированной, мы не могли даже просветить салон машины интроскопами и
передвижными рентгеновскими установками, в результате информация о том,
что творилось в кабине "наутилуса", напрочь отсутствовала.
   После выстрелов Сетова и доклада Ромицына милицейским должностным лицам
участок Тверской от Манежной до самого памятника Юрию Долгорукому был
оцеплен, и внутрь оцепления никого не пропускали специальные блокпосты.
"Никого" в данном случае означало и журналистов, хотя они, как
кладбищенские вороны, привлеченные свежей могилой, слетелись сюда со всей
Москвы... Вообще, переполох поднялся страшный, тем более, если учесть, что
дело происходило под носом не только у столичного мэра, но и у всей
кремлевской рати. Хорошо еще, что, мчась на Тверскую, я успел отдать
Ромицыну необходимые распоряжения, и он меня на этот раз не подвел.
   Машина с Сетовым и заложниками стояла на прежнем месте, и автомобили,
хозяева которых не успели вовремя уехать, окружали ее со всех сторон.
Всюду, куда только ни бросишь взгляд, прятались вооруженные винтовками
дальнего боя и скрывающие лица под забралами шлемов снайперы спецназа.
Если бы им кто-то отдал приказ открыть огонь, то "наутилус" наверняка вмиг
был бы превращен в сито. К счастью, таких умников до моего прибытия не
нашлось, а потом я поспешил взять бразды правления в свои руки.
   Согласно моему распоряжению, почти весь личный состав Опеки был поднят
Ромицыным по тревоге и направлен в район "Националя" и "Интуриста". В
районе Главпочтамта на базе специального фургона был оборудован временный
пункт управления операцией, с которым держали постоянную связь Ромицын и
его помощник. Зона захвата заложников была напичкана видео- и телекамерами
наблюдения, причем некоторые из них работали в невидимых областях
светового спектра. Даже муха не могла бы сейчас подлететь незамеченной к
машине Подопечного...
   Ситуация была по-настоящему экстремальной. Сейчас уже было не до жиру и
речь не шла о том, чтобы предотвратить стрессовое состояние Подопечного -
при иных обстоятельствах я бы предвкушал, как спишу на этот "форс-мажор"
парочку хорошеньких пожаров, взрыв каких-нибудь армейских складов с
боеприпасами, не говоря уж о крупных авиа- и автокатастрофах. Сейчас надо
было во что бы то ни стало выполнить две невыполнимых задачи одновременно:
во-первых, максимально избежать рассекречивания Опеки, а во-вторых, спасти
Подопечного от физического уничтожения.
   Террористы, захватывающие заложников и выдвигающие какие-либо
требования к властям, обычно до самого последнего момента не решаются
привести свои угрозы в исполнение, и это понятно: в первую очередь, их
интересует удовлетворение своих желаний, а после убийства заложника трудно
рассчитывать не только на получение каких-то выгод, но и даже на то, что
останешься в живых. Однако это правило действует лишь в том случае, если
преступник сохраняет здравомыслие и способен трезво оценивать сложившуюся
ситуацию. А у меня по отношению к Сетову такой уверенности не было. С
одной стороны, Кирилл никогда не производил впечатление потенциального
маньяка, но, с другой, его действия сейчас свидетельствовали либо о том,
что его разум внезапно помутился, не выдержав постоянной психологической
нагрузки, либо... либо он вс+ очень хорошо продумал, раз уж надеется
добиться своего.
   За то время, что я знал этого странного парня, он не раз уже выглядел
сумасшедшим, но потом оказывалось, что в действительности его действия
были единственно верными в тех или иных обстоятельствах. Так было, когда
Кирилл вместо того, чтобы охранять Подопечного от выстрела наемного
убийцы, вдруг бросил свою позицию и полез на строительный кран, стоявший
далеко в стороне от места предполагаемого покушения. Так было, когда он
сам, покинув пост оперативного диспетчера, устроил на Подопечного засаду в
метро. Я вспомнил это вс+, и мне стало не по себе. Неужели и на этот раз
он задумал что-то такое, что направлено на благо Опеке?..
   Сладить с милицией и своими бывшими коллегами из ФСБ оказалось легко.
Они безоговорочно признали мое старшинство, подкрепленное соответствующими
документами. Несколько раз мне пришлось прибегнуть к звонкам влиятельным
лицам, которым были подчинены самые недоверчивые. Но потом на место
происшествия стало прибывать городское и российское начальство, и я
вынужден был действовать совсем круто.
   Апофеозом этой драчки за власть стал конфликт с "человеком в кожаной
кепке", как называли за глаза мэра столицы. Зажав в кулаке свой знаменитый
головной убор, Лужков кричал, что если я немедленно не приму самых срочных
и действенных мер по наведению порядка и возобновлению движения транспорта
на центральной магистрали города, то он лично возьмет на себя руководство
операцией по освобождению заложников.
   Разумеется, я его отлично понимал: тяжкое преступление в центре Москвы,
под носом у самого Президента, да в разгар столь тщательно готовившихся
торжеств, да еще с возможностью массовых жертв и нанесения облику столицы
материального ущерба (мэру уже успели доложить "доброжелатели", что
террорист оснащен зарядом взрывчатки огромной разрушительной силы) грозило
стать тем самым скандалом, после которого людей если и не снимают с
ответственного поста, то они сами подают в отставку. Но с другой стороны,
стрельба вовсе не входила в мои планы, потому что это грозило не просто
жизни Подопечного - моей жизни тоже....
   В конце концов, я отвел мэра в сторонку и, четко выговаривая каждый
слог, послал его по очень известному в нашей стране адресу, добавив, что
если ему неизвестен маршрут в это место, то пусть обратится за справкой к
Президенту. Разумеется, Юрий Михайлович, на глазах разбухая от возмущения
и гнева, так и сделал, воспользовавшись каналом связи Опеки. Естественно,
в ответ он услышал хорошо знакомый всем россиянам голос: "Юрий Михайлович,
ты что, понимаешь, мать твою так, там мешаешь людям работать?"... Лужков
пустился в объяснения, но был безапелляционно прерван Дедом: "Ты давай
лучше занимайся своими делами, а Онипко и без тебя с террористами
управится. Тем более, он в этом соображает лучше нас с тобой, и я доверяю
ему, как самому себе". И, не дожидаясь аргументов своего собеседника,
Президент положил трубку.
   Разъяренный мэр вышел из фургончика связи, яростно плюнул на асфальт,
швырнул с досадой кепку в руки кого-то из своей свиты, сел в машину и
умчался восвояси. Я победил. Правда, Лужков и не подозревал, что стал
жертвой небольшого подлога с моей стороны. Разговаривал он вовсе не с
Дедом, а с компьютерной программой, в которую были заведены тысячи
официальных выступлений и частных бесед Президента.
   Из кусочков этих речей можно было составить любое высказывание, причем
выявить его неестественный характер было практически невозможно благодаря
специальному компьютеру с речевой приставкой.
   И еще мэр не догадывался, что мне крайне невыгодно, чтобы информация о
захвате Подопечного в качестве заложника дошла до Президента. По крайней
мере до тех пор, пока мы не закончим операцию по его освобождению.
   Наконец, когда мне удалось окончательно утрясти все вопросы управления
(которые осложнялись тем, что Сетов мог прослушивать все наши переговоры
по особым каналам связи, а значит, следовало перейти на обычные
милицейские рации), распределить своих людей по милицейским постам с целью
контроля действий последних, организовать просмотр и прослушивание места
стоянки "наутилуса", то только тогда я утер пот со лба и приказал вызвать
Сетова на связь со мной.
   Кирилл откликнулся мгновенно. Видимо, он только и делал, что ждал связи
со мной.
   Перед этим я наспех прикинул, как мне построить предстоящий разговор.
Избрать тон ледяного презрения и отвращения? Или, наоборот, сделать вид,
что ничего особенного не случилось, что мы еще можем остаться хорошими,
понимающими друг друга партнерами (естественно, уже не коллегами!), если
Кирилл передумает и сдастся нам без боя? Запугивать его или выказать
готовность пойти на любые уступки ради спасения главного - жизни
Подопечного?..
   Но, как это частенько бывает, все мои заготовки оказались бесполезными,
потому что, услышав голос Сетова в наушнике коммуникатора, я стал
импровизировать на ходу.
   Судя по голосу, а также по содержанию высказываний (не может же
сумасшедший до бесконечности притворяться нормальным человеком, рано или
поздно он все равно ляпнет что-нибудь несуразное!), Сетов был в здравом
рассудке, и это отчасти успокоило меня... Самое интересное, что лично я
почему-то абсолютно не помню, о чем мы с ним тогда говорили. Разумеется,
вс+ это записывалось на аудио и видеопленку, и потом я мог сотни раз
слушать вновь и вновь нашу беседу, но сразу после окончания этого трудного
разговора я поймал себя на том, что он почти начисто улетучился из моей
памяти - будто вс+ это происходило не наяву, а в каком-то бредовом сне!..
   Разумеется, я с самого начала сделал слабую попытку образумить этого,
столь дорогого мне идиота, но Кирилл оборвал меня на полуслове и сообщил,
что уже поздно, мосты сожжены и вообще разговаривать на эту тему означает
терять время, а время дорого, потому что пальцы, которыми он удерживает
спусковую скобу "лимонки", затекают с каждой секундой вс+ больше и скоро
не будет гарантии, что он сможет ими владеть. Тогда мы перешли к делу.
(Забавно, что, так сказать, морально-нравственные категории мы с ним в том
разговоре вовсе не упоминали, будто они нас вовсе не интересовали).
   Дело было таким. Кириллу нужна была энная сумма в долларах, причем
наличными, после чего он требовал обеспечить его отбытие из страны на
самолете в то место, которое он укажет пилоту, а взамен он обещал сразу же
после пересечения государственной границы России выбросить Подопечного на
парашюте ("А жена?", спросил в этот момент я. "Какая жена?", не понял меня
он. "Галина". - "А-а. Я готов отпустить ее в аэропорту, если вами будет
выполнено мое предыдущее требование: деньги и свободное перемещение на
машине до Шереметьева").
   Ничего себе! Я был, признаться, несколько разочарован. Чего угодно я
ожидал от него, но только не банального выкупа, пусть даже в виде крупной
суммы, и не такого дилетантского подхода к обеспечению гарантий сторон.
Здесь таился какой-то подвох, и в более спокойной обстановке можно было бы
поломать над этим голову, но в тот момент мне было не до анализа.
   Насчет гарантий я, конечно же, спросил его и, конечно же, получил
стереотипный ответ, что стопроцентных гарантий в таком деле нет и быть не
может, что тот, кто не хочет покупать товар, пусть проходит мимо, и так
далее. Разумеется, я стал просить время на размышления, ссылаясь на то,
что мне необходимо посоветоваться с руководством, что я один здесь ничего
не решаю, но Сетов только сухо рассмеялся и сказал, что в моем
распоряжении еще час, не больше.
   Дело осложнялось моим противоречивым положением. С одной стороны, я,
как это бывает в подобных случаях, должен был всячески тянуть время, то и
дело вступать в нудные переговоры с террористом, а тем временем бравые
ребята из спецназа потихоньку подбирались бы к машине, чтобы взять ее
одновременным штурмом с разных сторон. Но в то же время я должен был
покончить со всей этой катавасией как можно быстрее, иначе рисковал
привлечь к суете вокруг "наутилуса" внимание высокопоставленных чиновников
и министров, не говоря уж о Деде. И мне было бы очень трудно объяснить
твердолобым начальникам, почему в такой пустяковой ситуации я не хочу
рисковать жизнью какого-то там заурядного писателишки и его супруги. Плюс
ко всему, когда информация о случившемся дойдет до Деда, то мне придется
объяснять ему на пальцах, как могло так получиться, что один из моих
подчиненных отчебучил такое и нет ли и моего личного участия в проводимой
им комбинации?..
   Итак, слишком высока была цена риска, и я знал, что у меня нет другого
выхода, кроме как сдаться - по крайней мере, на этом этапе, а там
посмотрим... Но, ради отвода глаз, я собрал совещание лиц, входивших в
"штаб операции по освобождению заложников", и поинтересовался, какие будут
предложения.
   Предложения, как и следовало ожидать, были только глупые. Типа того,
что нужно все-таки дать команду снайперам открыть огонь с флангов по
заднему сиденью (замначальника ГУВД Москвы и Московской области). В ответ
я вежливо осведомился, где гарантии того, что террорист находится на
заднем сиденье? Ах, вы видели, как он садился в машину? Что же он, дурак,
по-вашему, и не допер, что именно по заднему сиденью в случае чего будут
палить снайперы? Но милиционер оказался упрямцем и предложил тогда открыть
огонь по "наутилусу" спереди, по оси соседнего с водителем места - тогда,
мол, не будет иметь особого значения, где именно сидит преступник, на
заднем или переднем сиденье... А то, что при этом пулями снайперов могла
быть ранена или убита Галина, этому деятелю было, видите ли, наплевать!..
Я мысленно сосчитал до десяти и спросил, где гарантия, что этот самый
"преступник" не поменялся местами с Подопечным? И вообще, что мы
обсуждаем, товарищи? Кто может поручиться, что после смерти пальцы
террориста не разожмутся и не выпустят спусковую скобу гранаты?
   Из наших кто-то высказался в том плане, что, дескать, надо сделать вид,
будто мы готовы удовлетворить требования Сетова, выманить его из центра
города в пустынные кущи международного аэропорта, а там уже думать, как
обмануть его бдительность. Почему-то мысль о том, что в данном случае
проще всего отдать Сетову деньги и выпроводить его из страны, но зато
сохранить Опеку, не пришла в голову никому, кроме меня, но, конечно же, я
не стал ее пока озвучивать.
   Мы наметили ряд мероприятий, позволяющих в последующем, после
перемещения операции с Тверской за пределы кольцевой автодороги,
обезвредить террориста. В число этих мер входило, например, оснащение
мешка с деньгами специальным устройством, испускающим
нервно-паралитичес-кий газ в момент открывания мешка.
   Кроме того, к машине мы планировали подключить всевозможные датчики,
которые позволили бы нам следить за перемещением "наутилуса", хотя машина
и так была очень приметной.
   После этого я соединился с Сетовым во второй раз. Было уже около
семнадцати часов.
   - Ну, как вы там? - спросил его я.
   Он хмыкнул, и я понял, почему. Мой вопрос прозвучал так, будто Сетов и
Подопечный с женой наслаждаются солнцем и морем где-нибудь на югах, а я
звоню им из Москвы по телефону.
   - Нормально, - наконец, ответил он. - Вы приняли решение, Генон?
   - Да. Мы согласны выполнить все ваши требования.
   - Что ж, отлично. Я знал, что благоразумие - ваша главная отличительная
черта, шеф.
   Этот наглец еще смел издеваться надо мной!.. Я сжал кулаки, и кровь
бросилась мне в голову. На секунду мне захотелось выдать своему бывшему
подчиненному вс+, что я о нем думаю, открытым текстом, но потом я
сдержался. Сейчас мне следовало быть мягким и покорным, как шелковистая
молодая травка. Ничего, еще не вечер. Мы еще посмотрим, чья возьмет...
   - Только вы, возможно, не в курсе, что число моих требований несколько
возросло со времени нашего последнего разговора, - продолжал Сетов.
   - Что вы имеете в виду?
   - Я хочу, чтобы вы пропустили сюда представителей средств массовой
информации.
   Пресса, телевидение - ну, словом, вс+ по полной программе... Пусть
снимают машину.
   Сердце мое опять нехорошо заныло.
   - Нет, - сказал я. - Этого вы не получите никогда. Что, захотели стать
героем дня? Вот уж не знал, что вам так хочется славы!
   - Что вы, шеф, - сказал он, как говорил много раз раньше. ("Черт, потом
надо не забыть приказать своим людям удалить из записи все намеки на то,
что мы с Сетовым были когда-то близкими знакомыми", подумал я). - Я просто
пекусь о праве общественности получать наиболее полную информацию о
событиях в стране и за рубежом... Да не бойтесь вы так, ничего об Опеке я
им все равно не скажу, мне главное - чтобы нас троих показали по
телевизору.
   - Но зачем?
   - А просто так! - огрызнулся он, и тут я впервые почувствовал, что он
нервничает и вообще смертельно боится. Понятное дело, на его месте любой
бы боялся. - Поменьше задавайте вопросов, мой хороший, а побольше
делайте!.. Итак, я жду. В вашем распоряжении - двадцать минут, и если по
истечении этого срока я не увижу свою физию в прямом эфире, считайте, что
мы с вами не договорились со всеми вытекающими последствиями!..
   Дурак, какой же он дурак, подумал я. Он совсем забыл, что у него
больная мать, которая не выдержит прямого репортажа с места преступления
ее сына. Тем более, если нам потом придется прикончить его...
   Я нажал клавишу отключения связи и, ничего не видя вокруг себя,
огляделся. Белые пятна лиц окружающих повернулись на меня.
   - Ну что, ребята, - сказал хрипло я. - Готовьте прессу и телевидение!
   - Шеф, вы действительно хотите?.. - начал было Копорулин, но я перебил
его:
   - Ну нет, я еще не сошел с ума! Журналистов и телевизионщиков придется
изображать вам, мои хорошие!..
   Через двадцать минут внутри небольшого участка Тверской улицы,
оцепленного и блокированного со всех сторон, разыгрались следующие события.
   Стоявшие на Манежной поперек проезжей части машины оцепления с
"мигалками" и включенными, несмотря на белый день, фарами как бы
расступились, пропуская внутрь кавалькаду разноцветных фургончиков и
легковых автомобилей, которые ринулись прямиком к "наутилусу" и, не
доезжая до него нескольких десятков метров, визжа тормозами, встали прямо
посреди проезжей части. Из них высыпала толпа галдящих людей, держащих в
руках фотоаппараты, микрофоны, видео- и телекамеры. Как по команде, они
устремились к машине, захваченной Сетовым, но тут их уже поджидал
дополнительный кордон милиции. Я объявил по мегафону:
   - Граждане журналисты, вам предоставляется пять минут для осуществления
съемки с места событий. Поясняю суть дела. Два часа назад неизвестный
террорист, угрожая оружием, захватил на стоянке у отеля "Интурист"
автомобиль вместе с супругами, личности которых в настоящее время
выясняются, в качестве заложников. Преступник выдвинул следующие
требования...
   И так далее. Слушая мое сообщение, толпа людей с камерами не теряла
время напрасно: непрерывно щелкали фотоаппараты, жужжали телекамеры,
кто-то поспешно бормотал в диктофон, остальные лихорадочно строчили в
блокнотах.
   Закончив свое выступление, я, не обращая внимание на истошные выкрики
"журналистов" ("Господин генерал, дайте эксклюзивное интервью для первого
канала!", "Как на это реагируют городские власти?", "Вы собираетесь
удовлетворить требования террориста?", "Почему он это сделал?"),
повернулся и собрался залезть в фургончик нашего оперативного штаба, как
вдруг правая задняя дверца "наутилуса" распахнулась настежь (а все-таки
прав был я насчет местонахождения людей в "наутилусе"!), и из машины,
бледный, как привидение, осторожно выбрался Подопечный. Вслед за ним
возник и Сетов, прижимавший ствол пистолета к виску своего бывшего
"приятеля".
   На мгновение на Тверской воцарилась мертвая тишина, а затем бешено
застрекотали камеры, еще интенсивнее защелкали фотоаппараты, и голоса
"журналистов" стали такими истошными, что трудно было разобрать, что
конкретно они выкрикивают. Я пристально следил за Сетовым. На мгновение
наши взгляды встретились, при этом он едва заметно кивнул мне в знак немой
благодарности, а потом они с Подопечным снова исчезли в машине, и дверцы
захлопнулись почти одновременно.
   Шоу закончилось. По моему сигналу, милицейский кордон стал теснить
людей с камерами к машинам с яркими надписями "Телевидение" и
"Радиовещание" на дверцах и кузовах, наконец, взревели моторы, и данный
участок улицы вновь опустел.
   Наверняка в "наутилусе" имелся портативный телевизор, и сейчас, глядя
на его крошечный экранчик, Кирилл Сетов ждал, чем кончится его кампания с
целью саморекламы. Результат не заставил себя долго ждать: по всем
московским каналам шли экстренные репортажи "спецкоров" о "событиях в
центре праздничной столицы".
   На разные лады журналисты повторяли ту информацию, которую я сообщил им
через мегафон, кое-кто умудрился даже записать мой голос... Вс+ остальное
представляло собой домыслы и риторические вопросы на фоне непрерывно
повторяющихся одних и тех же кадров: вот из "наутилуса" показывается
Подопечный, а вот вылезает и Сетов, спокойно улыбаясь в объектив. Камеры
снимали этот момент в основном крупным планом, и поэтому лица террориста и
его жертвы были хорошо видны на экране.
   Я переключился на российский канал. На экране тут же появилась заставка
знаменитой передачи, и в камеру натужно улыбнулся известный телеведущий.
"Добрый день, дорогие телезрители, - начал он своим густым, бархатным
баритоном. - Правда, не для всех этот праздничный день оказался
действительно добрым"...
   Я глубоко вздохнул и нажал кнопку вызова на коммуникаторе, с помощью
которого осуществлялась связь с "наутилусом".
   - Вы довольны, Сетов? - спросил я, услышав в наушнике знакомый голос.
   - О да, - охотно откликнулся Кирилл. - Спасибо, шеф, я знал, что вы
меня не подведете. По-моему, мы с моим приятелем выглядели вполне
фотогенично, не правда ли?
   Еще бы, злорадно подумал я. Ведь снимали тебя не какие-нибудь операторы
ведущих телекомпаний, а профессионалы Опеки, привыкшие пользоваться
сложнейшей аппаратурой записи в самых неблагоприятных условиях. Труднее
всего было заманить сюда для достоверности парочку известных
телекомментаторов, я даже и не знаю, какими средствами и способами
пришлось воспользоваться для этого моим людям. Но теперь цель этого
розыгрыша вроде бы достигнута, и неважно, что телепередача ведется из
фургона рефрижератора за углом, где была за рекордный срок развернута
полевая телестудия. Неважно и то, что передача эта ведется исключительно
на два телеприемника - тот, что находится в машине Подопечного, и тот, что
есть у меня...
   - Хорошо, - сказал я. - Мы выполнили и другие ваши требования. В
настоящее время в аэропорту Шереметьево готовится к вылету Ил-62, экипаж
будет в вашем полном распоряжении...
   - А почему именно Ил-62? - с внезапным подозрением перебил меня Кирилл.
   - Потому что у этого самолета радиус действия больше, чем у других, -
пояснил я, стараясь быть спокойным. Разумеется, ни о какой подготовке к
вылету не могло быть и речи, но Сетову об этом знать не следовало. - Мы же
не знаем, куда вы собрались. А вдруг захотите отправиться в Антарктиду?
   Это было своего рода местью своему противнику за предыдущие
издевательства.
   - Это мое дело, куда мне лететь, - возразил ровным голосом Сетов.
   - Разумеется... А вот, наконец, готовы и деньги. Как передать их вам?
   - Как это обычно делается в таких случаях.
   - Ну я не знаю, мой хороший. Не каждый же день приходится нянчиться с
такими мерзавцами, как вы.
   - Но-но, полегче на поворотах, шеф!.. Можно подумать, вы сами -
шестилетний мальчик, а не старый лис спецслужбы!.. Во что упакованы
деньги? В мешок?
   - Да.
   - Хм, могли бы разориться на "дипломат" или, на худой конец, на
"атташе-кейс".
   - Приходится экономить из-за таких, как вы, которые заставляют Родину
постоянно раскошеливаться.
   - Ну, вы тоже не были лыком шиты, генерал. Кто-нибудь когда-нибудь
подсчитывал те суммы, которые вы угрохали на Опеку за пятнадцать с лишним
лет?
   - Больше - за семнадцать...
   - Тем более!.. И знаете что? Давайте не будем выяснять отношения, ладно?
   - Идет. Только прежде чем вам будут доставлены "баксы", я хотел бы
удостовериться, что вы случайно не прикончили в припадке неврастении своих
заложников. Покажите мне их по очереди в приоткрытую дверцу.
   - Вы считаете, что я мог бы незаметно убить нашего общего друга? Как же
так, генерал? Не вы ли утверждали, что его смерть обернется для всей
страны неслыханными бедствиями?
   - Ладно, ладно, умник. Сейчас нам обоим лучше забыть, кто что говорил
раньше, потому что теперь мы с вами находимся по разные стороны
баррикады... Ну так что, продемонстрируете мне, что люди, которые
находятся с вами в машине, живы и здоровы?
   - С удовольствием.
   Я взял мощный бинокль. Правая передняя дверца отворилась, и в щель
показалась Галина. Словно чувствуя, что на нее сейчас смотрит множество
глаз ее товарищей, она помахала нам рукой и тут же исчезла внутрь, словно
кто-то втянул ее силой в машину. Потом на ее месте появился Подопечный.
Кровь из носа у него идти перестала, был он, конечно, испуган, растерян и
абсолютно ничего не понимал, но выглядел вполне сносно...
   Не отводя бинокля от глаз, я сказал в микрофон коммуникатора:
   - Что ж, достаточно. Я удовлетворен. А теперь давайте все-таки
договоримся о конкретном способе передачи вам денег...
   Мы еще немного побеседовали, а потом я сказал:
   - Что ж, теперь можете забирать свои вонючие деньги и проваливать на
все четыре стороны!
   Не знаю, поверил ли Сетов в искренность моих намерений отпустить его за
здорово живешь из страны, да еще и с таким козырем, как Подопечный, но
когда он ответил, в голосе его не было и тени сомнений:
   - Надеюсь, Генон, вы на меня зла не держите? Поймите, то, что я делаю,
было необходимо. Подумайте над этим на досуге!.. - Он внезапно замолчал и
уже совсем другим тоном заметил: - Послушайте, по-моему, вы принимаете
меня за полного идиота, шеф. Если вы сейчас же не уберете тех идиотов,
которые пытаются сейчас подползти к заднему бамперу нашей машины, на
удаление хотя бы сотни метров, то пеняйте на себя!..
   - Что-о?! - Я повернулся к стоявшему рядом со мной и с недоумением
внимавшему моим переговорам с Сетовым полковнику, возглавлявшему в ходе
данной операции подразделение спецназа. - Это ваши люди занялись
самодеятельностью, полковник?
   Спецназовец нахмурился.
   - Почему - самодеятельностью? Это я им приказал...
   - Да как вы посмели?!.. Вы подчиняетесь мне, и ваши люди тоже должны
подчиняться мне! Немедленно отзовите свою команду!..
   - Но неужели вы дадите ему уйти с деньгами? - удивился спецназовец. -
Ведь взять этого придурка - пара пустяков!.. Достаточно только атаковать
машину сразу с нескольких сторон, а предварительно отвлечь внимание этого
типа - и не успеет он опомниться, как будет повязан!
   - Болван! - не сдержался я. - Какой же вы болван, полковник! Да неужели
вы решили, что этот "придурок", как вы его назвали, не предусмотрел
подобную возможность и не предохранился заранее от неожиданного нападения?
Есть такая штука, как система кругового наблюдения. Он наверняка установил
на машине видеодатчики-детекторы, и теперь даже мышь не может прошмыгнуть
незамеченной в радиусе двадцати метров от машины, понятно?
   Некоторое время, играя желваками, командир спецназа смотрел на меня,
потом отвернулся и сказал в микрофон рации:
   - Коля, отбой. Всем - на исходную позицию!.. Это приказ. Вс+, вс+, я
сказал!..
   Когда спецназовцы убрались из зоны захвата, я приказал Ромицыну:
   - Мешок с деньгами - пошел!
   Кто-то - по-моему, это был Персианцев - выскочил из штабного автобуса,
таща в руке довольно большой матерчатый мешок, чем-то напоминавший
пресловутый мешок с подарками Деда Мороза, и, пригибаясь, словно по нему
стреляли, побежал к "Интуристу". Приблизившись вплотную к машине, в
которой находились Сетов и заложники, Влас положил мешок на капот
"наутилуса" и отправился в обратный путь.
   Прошло несколько минут, но из машины никто не выходил. Я хотел уж было
вызвать Сетова, как вдруг водительская дверца медленно открылась, и из нее
высунулся Подопечный. Скорее всего, Кирилл держал его на прицеле изнутри
кабины. Мешок был тяжелым, и Подопечному с трудом удалось втянуть его в
салон "наутилуса". Дверца захлопнулась, и на некоторое время возникла
пауза.
   Я сказал в микрофон рации:
   - Внимание, приготовились!
   Если Сетов был круглым идиотом, то сейчас он должен был полезть в
мешок, чтобы удостовериться, в наличии ли деньги, и тогда последней его
мыслью, перед тем, как он грохнется без сознания под действием
нервно-паралитического газа, было бы разочарование: в мешке только сверху
были настоящие деньги, на сумму двадцать две тысячи пятьсот двадцать три
доллара США пятидесятидолларовыми купюрами. Вс+ остальное содержимое мешка
было представлено грубыми копиями долларов, откатанными на цветном
ксероксе... Когда сработает газовый баллон, на специальный пульт в наш
фургончик поступит радиосигнал, и тогда можно будет отдавать команду на
штурм с целью захвата обезвреженного террориста...
   В динамике связи с "наутилусом" что-то сухо щелкнуло, и веселый голос
Сетова произнес:
   - Можете не радоваться, шеф, что обвели меня вокруг пальца. Я тут
совершенно случайно захватил с собой три противогаза, так что не
надейтесь, что та дрянь, которую вы спрятали в мешке, выведет нас из строя!
   Я сплюнул прямо на пол фургона. Этого и следовало ожидать. Сетов
никогда не был безмозглым кретином, и эта мысль наполнила меня не очень-то
своевременной - а потому дурацкой - гордостью за него.
   Ну вот, сейчас он, конечно же, обнаружит, что и деньги фальшивые, и
тогда нам вообще будет труба!.. Эх, говорил же я Председателю Центробанка,
что нужна настоящая валюта, но он только зенки на меня выпучил: "Да вы в
своем уме, генерал? Кто, интересно знать, будет отвечать за утрату такой
суммы, если, не дай Бог, деньги пострадают в ходе операции? Вы?"!..
Экономист хренов!.. Хотя в отношении ответственности он был полностью
прав: у меня своих обязанностей было - по горло, а тут еще отвечай за их
кое-как отмытые нефтедоллары!..
   Но Сетов, видимо, не стал досконально проверять содержимое "мешка Деда
Мороза", потому что вскоре двигатель "наутилуса" почти беззвучно завелся,
и из выхлопной трубы потянулся синеватый дымок. Я взглянул на часы. С
момента начала операции прошло всего три часа. А мне-то казалось, что она
уже длится вечно!..
   Солнце опускалось за громады окрестных зданий, и на улицу наползли
длинные тени.
   Я глотнул "спрайта" прямо из горлышка пластиковой бутылки, услужливо
поднесенной мне Чемисовым, и только теперь ощутил, как я устал.
   Но до конца этого безумного дня еще было далеко.
   И вновь вызов по коммуникатору из "наутилуса".
   - Значит, так, шеф, - развязно начал Сетов, - сейчас мы рванем в
аэропорт, но у меня есть одно пожелание. Не надо обеспечивать наш проезд в
аэропорт. Я имею в виду, воздержитесь от команд "гаишникам" расчистить
улицы и перекрыть все движение. Вы меня поняли?
   Я пожал плечами. Чего ж тут было непонятного? Мальчик хотел
застраховаться на тот случай, если мы захотим убрать его по пути в
Шереметьево. Пока "наутилус"
   будет находиться в гуще дорожного движения, по нему нельзя будет
стрелять. Даже остановить его с помощью ленты, утыканной шипами, мы и то
не сможем без риска для окружающих!..
   Только вот отпускать одного его мы тоже не должны...
   - Ладно, согласен, - сказал наконец я. - Только не думайте, что вы
обойдетесь полностью без эскорта. Сами понимаете, что мы на всякий случай
должны вас контролировать...
   - Тогда держитесь позади нашей машины. Дистанция - как минимум,
пятьдесят метров.
   - Есть, командир. Что-нибудь еще?
   Он добросовестно подумал несколько секунд.
   - Пока вс+. Снимите оцепление.
   Я принялся отдавать необходимые распоряжения насчет снятия милицейских
кордонов в центре города. Потом связался с дежурным по Управлению ГАИ и
оповестил его о том, что вот-вот из центра Москвы в сторону аэропорта
Шереметьево проследует машина с опасным преступником, однако не только
нельзя останавливать ее, но и перекрывать дорожное движение ради нее тоже
не следует. Мой собеседник предложил выделить вертолет для воздушного
сопровождения "наутилуса", и я согласился.
   Насчет вертолета Сетов ничего не говорил, и этот факт можно было
использовать...
   Наконец, вс+ было готово к старту, милицейские "волги", "уазики" и
"рафики"
   освободили проезжую часть, но машина, на которой скрестились взгляды
множества людей, не спешила трогаться с места. Сетов словно выжидал, когда
Тверская вновь наполнится автомобилями. Они не замедлили себя долго ждать.
Едва "гаишники" и спецназовцы убрали заслоны с Манежной и в районе
Пушкинской площади, как в зону захвата тут же хлынули потоки машин. Я
поднес к глазам бинокль.
   Проклятье, ни черта не видно, что творится сейчас внутри "наутилуса"!..
За рулем наверняка будет сидеть Подопечный, думал я. Или Галина. Вряд ли
Сетов сам сможет вести машину, не выпуская из кулака готовую ежесекундно
взорваться гранату. Или угроза взрыва была лишь блефом с его стороны,
предпринятым, чтобы вынудить нас уступить его абсурдным требованиям?..
   Я поморщился. Что-то во всей этой истории мне не нравилось, но я никак
не мог понять, что именно...
   Наконец, "наутилус" тронулся - сначала медленно и неуверенно, словно
прощупывая своими колесами асфальт, потом начал стремительно набирать
скорость. Я ожидал, что он двинется по Тверской в сторону Белорусского
вокзала и Ленинградского проспекта, поскольку это был прямой путь в
Шереметьево, но Сетов, видно, задумал какой-то сюрприз для нас.
   "Наутилус" повернул направо и, свернув за угол, двинулся мимо Манежа.
Куда это он, интересно, направился? Собрать вещички перед отбытием из
страны? Или в последний раз полюбоваться красотами праздничной Москвы?
   Кавалькада машин, во главе которой находился наш потрепанный и
неказистый на вид фургончик, последовала примеру "наутилуса". Я потянулся
было к коммуникатору, чтобы вызвать Сетова, но раздался звонок по
радиотелефону.
   - Вадик, возьми трубку, - сказал я Бариловичу, сменившему Багмутова,
который отбыл в аэропорт еще полчаса назад, чтобы подготовить
"торжественную встречу"
   бывшему сослуживцу.
   Вадим взял трубку, сказал: "Да?" - и лицо его тут же вытянулось и
застыло, как будто было вылеплено из пластилина.
   - Вас спрашивает Президент, - шепнул он мне, держа трубку двумя
пальцами.
   - Скажи, что я вышел, - посоветовал ему я.
   - Да вы что, шеф?! Это же сам Президент! Знаете, как-то неловко врать
главе государства... И потом, ему абсолютно начхать, где вы, - хоть в
отхожем месте!
   Ему хочется срочно поговорить с вами, и он достанет вас из-под земли!
   Вадик был прав, и я, тяжело вздохнув, взял трубку.
   - Что это у вас там происходит, Геннадий? - послышался раздраженный
голос Деда в трубке. - Вам что, других дней мало, обязательно сегодня надо
было устроить маневры в центре города? А меня тут достали, понимаешь,
репортеришки: что да почему, а я - ни в зуб ногой, и в моей администрации
не ведают, что случилось...
   И Лужков еще куда-то запропастился! Черт знает что!..
   - Борис Николаевич, - тихо, но твердо произнес я. - Тут произошло
небольшое ЧП, но мы просто не хотели вас беспокоить.
   - Чепе? Какое еще чепе? И почему ты там фигурируешь на первом плане,
понимаешь?
   - Дело в том, что несколько часов назад в районе гостиницы "Интурист"
один психически нездоровый человек захватил машину с супружеской четой в
качестве заложников и потребовал большую сумму денег и самолет с правом
беспрепятственного пересечения государственной границы...
   Последний вопрос Президента я намеренно игнорировал.
   - Ну и ну, совсем вы, братцы, от рук отбились! - запричитал Дед. - Это
ж надо подумать: весь центр столицы парализован, а меня об этом извещают в
последнюю очередь, понимаешь!.. Кто руководит операцией? И где этот
многоуважаемый мэр, мать его растак?!..
   - Операцией руководит какой-то эмвэдэшник с Огарева, - уклонился я от
прямого ответа. - Он сейчас где-то в районе аэропорта "Шере-метьево"... А
насчет мэра - не знаю, не видел...
   Сразу после разговора со мной на Тверской Лужков был взят "под охрану"
моими людьми под предлогом опасности "государственного переворота", увезен
в надежное место, где и содержался под охраной и без права пользоваться
средствами связи.
   - А что за людей этот паршивец захватил?
   - Фамилии и мотивы пока выясняются, - вновь соврал я, - но успокойтесь,
Борис Николаевич, к нашему Подопечному это ЧП никакого отношения не имеет.
Просто они с Галиной, как и сотни других людей, оказались в районе,
который был оцеплен милицией, но с ними ничего не случилось...
   Главное - побольше твердости и уверенности в голосе, когда врешь очень
высокому начальству...
   - Я лично контролирую охрану нашего человека и его супруги и гарантирую
их безопасность, господин Президент! - продолжал я официальным тоном. -
Кстати говоря, они уже едут домой...
   - Ох, когда-нибудь разберусь я со всеми вами, дармоедами! - пообещал
Дед и в сердцах швырнул трубку.
   Мы уже мчались по Арбату. Дистанция между нашими машинами была такая,
какую заказывал Сетов. Посторонние автомобили, которые пытались затесаться
между нашим фургончиком и "наутилусом", вовремя перехватывались и
отсекались "гаишным"
   эскортом, следовавшим по двум соседним полосам.
   На связь вышел Багмутов. Он доложил, что в Шереметьево вс+ готово. Это
означало, что сейчас десятки вооруженных до зубов бойцов из
антитеррористической группы "Альфа" заняли исходные позиции в укрытиях
вокруг пассажирского лайнера, пожертвованного для такого дела руководством
"Аэрофлота". Впрочем, моторный ресурс самолета уже вышел и он был недавно
списан... Сетов и его заложники поднимутся по трапу в салон, где их будет
ждать засада. Подопечный и Галина первыми должны войти в самолет, и именно
в этот момент, когда они будут уже за порогом, а Сетов - еще на трапе,
трап отъедет в сторону, а спецназовцы, находящиеся внутри самолета, втащат
супругов в кабину и мгновенно захлопнут люк, обшитый изнутри, как и
прилегающая к нему часть салона, броневыми листами. Даже если Сетов
подорвет гранату на трапе, кроме себя, никому больше вреда этим он
причинить не сможет. А вообще хотелось бы, чтобы "альфовцы" взяли Кирилла
хоть и раненым, но живым. Мне очень надо узнать, ради чего он выкинул свой
смертельный номер без всякой страховки...
   Я внимательнее присмотрелся к машине, которую мы преследовали.
"Наутилус" шел не очень быстро, где-то под шестьдесят. Издалека он был
похож на игрушечную машинку. Только теперь я осознал, чту же беспокоило
меня во всей этой истории с самого начала. Сетов не мог, не должен был
оказаться таким глупым и наивным, чтобы пуститься на подобную авантюру, не
имея какого-нибудь козыря, спрятанного в рукаве. Профессионалу его
квалификации грешно было требовать наличные в качестве выкупа, потому что
в этом случае деньги, даже не будучи отравленными кожным ядом или
помеченными невидимыми радиоактивными изотопами, просто-напросто могли
иметь зарегистрированные банком номера, и впоследствии по этому следу
человека можно было бы отыскать хоть на дне морском. Бывшему разведчику и
куратору Опеки стыдно было лезть в пасть зверю, требуя предоставить ему
самолет с экипажем для вылета за пределы России. Тем более, с человеком,
ценность которого для нашей страны, по его мнению, должна была намного
превышать все возможные выкупы. Только дурак в таких обстоятельствах мог
рассчитывать, что его не убьют при попытке сесть в самолет!.. А Кирилл
Сетов никогда не был дураком, это я хорошо усвоил за время работы с ним.
   "Наутилус" пересек Садовое кольцо и стал спускаться к Калининскому
мосту. Справа высилась махина Белого Дома, и я стал гадать, свернет ли
Сетов вправо на Краснопресненскую набережную, чтобы через площадь 1905
года и Беговую выскочить потом на "Ленинградку". Но "наутилус" двигался по
прямой, словно у него отказало рулевое управление и теперь он мог ехать
только прямо.
   Что же он задумал? Неужели он надеется каким-то образом оторваться от
преследования и "гаишного" эскорта в жилых массивах на окраине Москвы?
Может быть, он передумал улетать из страны? Может быть, сейчас он
потребует подать ему самолет в каком-нибудь другом аэропорту?
   На Калининском мосту "наутилус" стал резко ускоряться, набирая
скорость. Мы были вынуждены мчаться вслед за ним, не отставая. Решетчатые
опоры бокового ограждения моста мелькали по сторонам, словно спицы
огромного велосипедного колеса, в которое мы каким-то образом попали...
   А потом произошло такое, чего ни я, ни кто-либо другой из нас не мог ни
предвидеть, ни предотвратить. Такое, чего я целых два дня не мог разумно
объяснить...
   На самой середине моста, на скорости около ста двадцати километров в
час, автомобиль, в котором находились Сетов, Подопечный и его жена,
превратился в сгусток багрового пламени и черного дыма, по инерции
продолжавший нестись вперед. Я еще не понял, что случилось, кто-то дергал
меня за рукав сзади, кто-то что-то орал в самое ухо, а я вс+ смотрел, как
огненный болид, подпрыгнув, врезается на полной скорости в защитное
ограждение моста и превращается в шар из пламени. А спустя доли секунды
этот шар распался на обломки, и взрывная волна вдавила в кабину нашей
машины разлетевшееся на тысячу кусочков лобовое стекло.
   Водитель резко затормозил, и наш фургон встал поперек моста, и машины
"гаишников" останавливались где попало, визжа покрышками о бетон, и
встречные машины, не успев вовремя отвернуть или остановиться, образовали
самую настоящую кучу-малу посреди проезжей части, где жадное пламя лизало
остатки "наутилуса", и одинокое, чудом уцелевшее и не загоревшееся колесо,
как в одном из эпизодов знаменитого "Терминатора", выкатилось медленно и
печально из пламени к нам навстречу и, закружившись в агонии наподобие
пса, пытающегося ухватить зубами свой хвост, улеглось на асфальт.
   Они взорвались, и произошло это на наших глазах, и теперь ничего нельзя
было сделать или исправить.
   Да, Сетов все-таки победил меня, но победа досталась ему ценой его
собственной жизни, и я вс+ думал: имело ли смысл стремиться к такой
победе?..
   Но еще больший шок, чем смерть Кирилла Сетова, у моих ребят вызвала
гибель Подопечного. По сути дела, на их глазах погиб человек, от которого
зависело безопасное существование целой страны, и не удивительно, что
теперь они боялись конца света. Как потом выяснилось, некоторые из них на
следующий же день предались безудержному пьянству, словно в душе у каждого
из них лопнула та струнка, которая заставляла их жить и бороться за свое
право на жизнь. Другие еще тогда, на мосту, ходили как в воду опущенные, и
видно было невооруженным глазом, что они теперь не поверят ни одному моему
слову насчет "детонаторов". Я не смел упрекать ни тех, ни других. Мне было
просто не до этого. Я думал, как мне спастись из создавшегося положения,
которое в шахматах именуют цугцвангом:
   это когда любой ход плох, и нужно выбрать наименее худший из всех.
   ... В тот траурный день, когда пожарные и службы спасения не успели еще
убрать с проезжей части Калининского моста сгоревшие дотла обломки
"наутилуса", со мной связался по экстренному каналу премьер-министр.
Суровым тоном он осведомился, что за фейерверк происходит почти под окнами
его кабинета и не перепутали ли городские власти время праздничного
салюта. Мне пришлось доложить главе правительства о случившейся
катастрофе. Я рассказал всю правду, умолчав лишь о том, кем являлись
заложники и террорист. Конечно, доброжелатели из Министерства внутренних
дел, рано или поздно, донесут премьеру истинную информацию, но сейчас мне
важно было выиграть время.
   Тогда вс+ тем же озабоченным тоном Черномырдин осведомился, кого, по
моему мнению, следует наказать за халатное отношение к проведению операции
по освобождению заложников, на что я отвечал, что вины нашей во взрыве
нет, что, судя по всему, преступник по своей же небрежности не сумел
удержать в кулаке гранату, а запас взрывчатого вещества, который, видимо,
находился в багажнике машины, сделал свое черное дело...
   Тогда Виктор Степанович поставил следующую задачу. Мне следовало в
течение праздничных дней провести своими силами расследование, чтобы
выяснить причины и обстоятельства неудачного завершения операции по
освобождению заложников, а также степень ответственности различных
должностных лиц за "срыв апофеоза праздника", как он выразился. Результаты
расследования доложить ему докладной запиской в понедельник до
четырнадцати ноль-ноль. Быть также в готовности представить необходимые
разъяснения и предложения лично президенту Российской Федерации.
   В тот же вечер по моей просьбе судебные медики МВД провели экспертизу
места взрыва и искореженного остова "наутилуса", чтобы определить,
находились ли в момент взрыва в машине люди. Я до конца еще не верил в то,
что эта троица отправилась к праотцам. Обломки взрывом разметало на
десятки метров по мосту, а часть вещественных доказательств вообще улетела
в воду за перила моста. Однако сухое заключение экспертов гласило, что
анализ тканей, обгоревших костей и других останков показал: погибших было
трое, в том числе одна женщина.
   ... Никто, наверное, не узнает, от чего произошел взрыв, думал я той
бессонной ночью. Едва ли Кирилл совершил нечто вроде публичного аутодафе,
окончательно лишившись рассудка. Наиболее вероятны два варианта
объяснений: либо граната выпала из кулака Сетова случайно, например, под
влиянием толчка, когда колесо попало в яму, либо кто-то из заложников -
скорее всего, Галина - вступил в борьбу с Кириллом, но потерпел неудачу...
   А утром, когда я пялился воспаленными от бессонницы глазами в экран
телевизора, в программе новостей по столичному каналу продемонстрировали
сенсационную видеозапись, сделанную накануне вечером с места загадочных
событий на Тверской.
   Это был тот самый "репортаж", который мы вчера транслировали для
одного-единственного зрителя, сидевшего в "наутилусе". Съемка велась явно
одним из наших "телеоператоров". На пленке было хорошо видно, как из
"наутилуса"
   показался бледный Подопечный, а за ним, на фоне "Интуриста", маячил
Сетов с пистолетом в руке.
   -... есть основания полагать, что именно эта машина впоследствии по
неизвестной причине взорвалась на Калининском мосту, - говорил, загадочно
ухмыляясь, ведущий программы - молодой, но уже резвый журналист. - Между
тем, вчера на все наши запросы по поводу усиленных постов милиции и
спецназа в самом центре Москвы власти и компетентные органы отвечали, что
проводятся плановые мероприятия в рамках подготовки к юбилею столицы.
Таким образом, налицо попытка властей скрыть данный акт террора от нас с
вами: спите, дескать, спокойно, граждане, а то, что в районе Красной
площади стреляют и в близости от Белого дома взрываются машины - так это
пустяки, не стоит обращать внимания!.. - Ведущий сделал эффектную паузу и
заключил: - Лет десять-пятнадцать назад это попрание гласности,
несомненно, сошло бы с рук неудачливым борцам с преступностью, но теперь,
когда демократия позволила каждому из нас...
   Он еще долго распространялся на тему гласности и права граждан на
информацию, но я его уже не слушал.
   Каким образом в телестудию могла попасть эта запись? Неужели кто-то из
наших оказался предателем? Или ушлой журналистской братии удалось все-таки
проникнуть внутрь кольца оцепления? В любом случае, это был мой конец.
Теперь, когда запись "репортажа" видело пол-Москвы, утаивать и дальше от
Деда и Премьера тот факт, что Подопечный погиб, было бы не только нелепо,
но и преступно. Вот-вот меня должны были вызвать наверх к самому высокому
начальству - но не для того, чтобы потребовать объяснений по поводу
случившегося, а чтобы объявить приговор. И, как говорил этот любитель
сенсаций, "есть все основания полагать", что меры наказания по отношению
ко мне окажутся очень суровыми. Не потому даже, что я бездарно провалил
операцию, допустив гибель самого важного "детонатора", и даже не потому,
что пытался скрыть это от Президента (в конце концов, это стремление уйти
от ответственности по-человечески понятно), а потому, что многие годы
водил руководство страны за нос, пуская на ветер драгоценные "народные
денежки". И только одно меня теперь может спасти, как и любого, кто
виновен в нарушении законов. Мне нужно явиться с повинной к президенту,
бухнуться к нему в ноги и покаяться в заблуждении. Дескать, бес меня
попутал, Борис Николаевич, да еще этот шарлатан Гузевский с его
маразматической теорией "детонаторов"!.. Да, грешен, поверил и проводил в
жизнь, так ведь не я один, правда же?.. Так не судите строго, господин
Президент, отправьте меня в отставку без права на пенсию, только дайте
дожить то количество лет, сколько мне еще осталось, ведь у меня есть дочь
и внучка, которым без меня будет ох как плохо!..
   Вот так бы разжалобить и надеяться на барское помилование. А чтобы
насчет продолжения Опеки - ни-ни!..
   Но я поборол предательское побуждение выкинуть перед сволочью-судьбой
белый флаг. Как там, бывало, говаривал покойный Кирилл?.. "Никогда не
следует считать, что поздно что-то предпринимать, ибо даже своим последним
вздохом ты еще можешь погасить свечу, которую враг подносит к пороховой
бочке". Вроде бы где-то у древних китайцев вычитал он эту не очень-то
оригинальную мысль, хотя лично я подозреваю, что он сам облек ее в столь
красивую форму.
   Мне сейчас нужно было время, чтобы хорошенько подумать и сделать
следующий ход.
   Хотя бы сутки... А посему я "ушел в бега". С собой я взял только
деньги, а оружие, документы и коммуникатор оставил дома.
   В тот день скрываться в столице было довольно легко: день опять был
солнечным и теплым, и многие из жителей Москвы вышли на улицы и площади,
чтобы вспомнить полузабытое ощущение праздника. Но с другой стороны,
повсюду дежурили усиленные наряды милиции, которые имели право проверить
документы у любого, кто покажется им подозрительным. С учетом того, что
меня могли разыскивать пуще, чем опасного преступника, попадаться стражам
порядка даже генералу с особыми полномочиями явно не стоило...
   Этим и объяснялось то, что почти весь заключительный день праздничных
торжеств, посвященных 850-летию основания Москвы, я провел как самый
рядовой обыватель, поставивший перед собой цель всего за один день
накачаться впечатлениями до отказа. Я совершил две поездки на теплоходе по
Москва-реке: от Речного вокзала до Южного порта и обратно. Я несколько
часов подряд крутился над землей на "чертовом колесе" в Парке имени
Горького. Я выпил, наверное, целую бочку сильно разбавленного пива в
пивном баре без вывески, расположенном в укромном уголке ВВЦ. В
промежутках между этими полезными занятиями я собирал ту информацию,
которую мне недоставало для решения головоломки. Задачка заключалась в
том, чтобы установить, каким образом запись лже-репортажа оказалась в
Останкино.
   Правда, завершил я этот день так, как и полагалось рыцарю плаща и
кинжала, пусть даже находящемуся в опале. С пятнадцати до девятнадцати
часов я провалялся в лесу за кольцевой автодорогой, с помощью
дистанционного микрофона подслушивая разговоры веселой компании,
потребляющей шашлык на соседней поляне. Я вовсе не свихнулся на почве
шпиономании. Вс+ дело было в том, что в состав компании входил и
телеведущий, донесший народу правду об акте террора на Тверской улице.
   Мои прогностические способности оказались и на этот раз на высоте:
после третьей рюмки из второй бутылки компания, во-первых, сделалась более
искренней, а во-вторых - вспомнила о работе, то есть, о том, о чем болит
голова у каждого из присутствующих мужского пола. И звезда телеэкрана, не
желая отставать от других, с ухмылкой поведала, как именно к ней попала та
самая кассета с сенсационной видеозаписью и как именно она пустила в ход
всю свою принципиальность и настойчивость, чтобы уговорить шефа редакции
пустить в эфир этот материал.
   Разумеется, второе интересовало меня гораздо меньше, чем первое, хотя
именно о втором больше всего говорил журналист своим собутыльникам. В
результате, я узнал, что кассету с записью оставил на проходной телецентра
неизвестный мужчина среднего роста, в темных очках, с короткой стрижкой и
неразборчивым, тихим голосом. Предварительно он позвонил ведущему и, не
представившись, предложил "жареный материал" о том, как чиновники в
милицейских и иных погонах пытаются повесить народу "лапшу на уши". После
чего предложил тому спуститься вниз за пакетом и повесил трубку, не
дожидаясь расспросов...
   Конечно, пленку с записью мог передать в Останкино любой из моих
сотрудников, принимавший участие во вчерашних событиях, но почему-то не
хотелось допускать, что кто-то из ребят, по дурному примеру Сетова, решил
нанести мне удар в спину.
   Поэтому я стал перебирать в уме заново вс+, что относилось ко
вчерашнему - и не только вчерашнему - дню. На эти размышления у меня ушли
вечер и ночь, которые я провел в центре города, смешавшись с толпами
гуляющих. Правда, в отличие от других, я не любовался салютом на Красной
площади, не присутствовал на шоу в Лужниках и не "торчал" на Манежной да
на Васильевском спуске под шлягеры, исполняемые известными поп-звездами во
время концерта-марафона. Я проверял возникшую у меня версию.
   А утром я позвонил из обычного телефона-автомата в диспетчерскую Опеки.
Там долго не брали трубку, и я начал уже опасаться, что за прощедшие сутки
мой отдел окончательно развалился. Но потом мне все-таки ответил знакомый
голос Чигринова, который был приятно удивлен общением с тем, кого он
считал со вчерашнего дня лежащим вверх голым пузом где-нибудь на Гаваях
или на Канарских островах. Мы обменялись мнениями на этот счет, а потом я
попросил Михаила собрать совещание кураторов. В диспетчерской, ровно в
полдень.
   - Да-да, конечно, Генон, - вежливо сказал Миша. - Только вот...
   Он умолк, и я понял то, что он хотел сказать: "Только едва ли кто-то
придет, шеф".
   - Ничего-ничего, не могут же все быть дезертирами, - бодренько сказал
я. - Вот что... Если народ будет тебя спрашивать, в чем дело, прикинься
валенком и скажи, что ты ничего не знаешь.
   - А я и так не знаю, - растерянно произнес Чигринов.
   - Ну и хорошо, - скороговоркой сказал я, - ну и ладно, мой хороший.
Меньше знаешь - крепче спишь, верно?.. И еще подготовь, пожалуйста,
кое-какие материалы. Они нам сегодня понадобятся...
   Перечислив то, что мне было нужно, я повесил трубку.
   Как ни странно, на совещание пришли почти все. Вполне возможно, что
многим просто хотелось посмотреть, как я буду выпутываться, оправдываться
и, краснея, разглагольствовать про стечение обстоятельств, свои ошибки и
ответственность кураторов. Если так, то я не оправдал ожиданий народа...
   Правда, начал я свое выступление издалека. Я долго говорил о том, что
все мы устали за годы Опеки, что и мне бывало не раз чисто по-человечески
жаль Подопечного, потому что, в сущности, он был совсем не виноват, что
его угораздило родиться этакой живой атомной бомбой. Однако то, что сделал
Сетов, ни в какие ворота не лезет. И дело совсем даже не в том, что он
решил выйти из игры сам... Хуже другое - он решил спасти Подопечного от
нас. Видимо, Кириллу показалось, что мы будем гоняться за этим типом по
всему белу свету. И тогда он придумал, подготовил и блестяще провел эту
инсценировку, свидетелями которой стали не только мы, но и пол-Москвы,
включая самого премьер-министра, окна кабинета которого выходили как раз
на Калининский мост. Впрочем, последнее не являлось простым совпадением.
Вс+ было продумано, подготовлено и учтено в плане Сетова.
   Одного он только не оценил и не учел в должной мере: что я всегда был
самого высокого мнения о его умственных способностях и поэтому не кинусь
горевать по поводу гибели Подопечного и не испугаюсь будущего конца света.
Он недооценил мою наблюдательность и дедукцию, а между тем в его замысле
имелись слабые места, которые прямо-таки прыгали в глаза, и надо было
заметить их и тщательно проанализировать...
   - Постойте, шеф, не торопитесь, - вдруг поднялся со своего места
Берулава и оглянулся в поисках поддержки на остальных. - Значит,
по-вашему, Подопечный не погиб? И Кирилл тоже?.. И Галя? Вы считаете, что
они сговорились и действовали сообща?
   Интересно, подумал я, как все-таки быстро на них повлияло отсутствие
руководящей руки. Раньше никто из них не осмелился бы прервать мой монолог
без разрешения.
   Ладно, сделаем вид, что вс+ это - в порядке вещей.
   - Несомненно, Гагик, - сказал я. - От этого никуда не деться. Если бы
Сетов действовал лишь на свой страх и риск, он бы не провернул это дело в
одиночку...
   Они молча смотрели на меня, и видно было, что никто мне не верит. Может
быть, в глубине души они считают, что я тронулся от пережитого потрясения,
и не расходятся лишь из вежливости? Что ж, попробуем их разубедить...
   - Вот что, мои хорошие, - громко сказал я. - Давайте-ка мы с вами
поиграем. Игра будет называться "вопросы на засыпку"... Итак, я утверждаю,
что тот "захват заложников", который якобы имел место позавчера на
Тверской, являлся инсценировкой, предпринятой Сетовым, Подопечным и нашей
красавицей Галей с одной-единственной целью: наглядно убедить нас и других
свидетелей в том, что они погибли стопроцентной смертью. Ваша задача, мои
золотые - попытаться уличить меня в невозможности осуществления этого
плана на практике... Кто хочет попробовать первым?
   Они переглянулись с таким видом, словно едва сдерживались, чтобы не
покрутить пальцем у виска, имея в виду: совсем, мол, рехнулся наш
старик!.. Что ж, посмотрим, как вы запоете через полчаса. Главное -
сбросить с горной кручи первый камушек, а чем дальше он будет катиться,
тем все больше будет становиться камнепад, пока не сорвется вниз самая
настоящая лавина...
   - Ну? - осведомился я. - Да вы не стесняйтесь, ребята!.. Тому, кто меня
опровергнет, я поставлю ящик коньяку. Разумеется, не греческого и не тех
дешевых подделок под армянский "Арарат" или молдавский "Белый аист",
которых сейчас видимо-невидимо в каждом коммерческом ларьке... Нет,
настоящий "арманьяк". По двести пятьдесят тысяч за бутылку!
   Они оживленно загалдели, обсуждая предложенные мной условия. Сейчас
вопросы должны посыпаться градом - не из-за коньяка, конечно, а просто
потому, что атмосфера в комнате резко потеплела. Как в старые добрые
времена...
   Первым поднял руку Эмиль Боговин.
   - Я начну с самого главного, шеф. Каким образом нашей троице удалось
уцелеть, если машина, в которой они ехали, взорвалась, разлетелась на
кусочки, а затем еще и сгорела почти дотла? Может быть, взрыв и пожар лишь
почудились тысячам людей, находившимся в то время в районе моста?
   Дружный гогот. Смейтесь, мои хорошие, смейтесь сейчас, а я буду
смеяться последним!..
   - Ну что вы, Эмиль, как можно отрицать столь очевидные вещи? Взрыв
действительно имел место, и сила его не позволяет надеяться, что
кто-нибудь из тех людей, которые находились бы в его эпицентре, мог бы
остаться в живых. Вс+ правильно...
   за одним небольшим уточнением. Я отнюдь не случайно употребил
сослагательное наклонение - "находились бы"... Просто у меня есть все
основания полагать, что в момент взрыва ни Подопечного, ни его жены, ни
даже Кирилла Сетова в "наутилусе"
   не было.
   Что тут началось! Шум и гам, как на перемене в школе, куда мне пришлось
несколько раз отводить свою внучку Маришку... Наконец, Багмутову удалось
гаркнуть так грозно, что все невольно утихли, и он воспользовался этим,
чтобы задать свой вопрос:
   - Что вы имеете в виду, шеф, говоря, что в машине не было никого из
этой троицы?
   - Видимо, я несколько неточно выразил свою мысль, - возразил я. - В
"наутилусе"
   не было не только тех, кого я перечислил выше, но и вообще кого бы то
ни было.
   Другими словами, в момент взрыва "наутилус" был пуст!
   Опять шум. Я вынужден был поднять руку, прося слова:
   - Послушайте, мои хорошие, нельзя ли нам вести себя более по-деловому?
Если вы будете так шуметь после каждого моего ответа, мы рискуем просидеть
в этой норе до завтрашнего утра!
   Кажется, подействовало... Ага, теперь это Персианцев:
   - Но как могла пустая машина разъезжать по Москве? Это уже не
"наутилус", а какой-то "летучий голландец" получается!.. По-моему, шеф, вы
в детстве слишком часто читали "Всадника без головы".
   Ах, засранец, он еще смеет издеваться надо мной! Ладненько, как говорил
один из персонажей Антона Павловича Чехова, кусайте, жрите, ешьте поедом
меня вместе с галошами, только уважайте!..
   - Во-первых, Влас, ты преувеличиваешь. По всей Москве "наути-лус" не
ездил. Он преодолел сравнительно небольшое расстояние от гостиницы
"Интурист" до Калининского моста через Москва-реку. Если ты возьмешь план
города, мой дорогой Влас, то, несомненно, обратишь внимание на то, что
кратчайший путь между этими двумя точками пролегает по Моховой, а затем по
Новому Арбату. Всего один поворот, а на протяжении всего остального
маршрута - движение по прямой... Ты когда-нибудь увлекался в детстве
радиомоделированием? Нет? Очень жаль, потому что иначе ты бы имел
представление о том, что существуют такие игрушечные машинки, которыми
можно управлять по радио, посылая команды посредством специального
передатчика... В нашем же случае роль модели играла настоящая машина, и
оборудование для управления ею на расстоянии было чуть сложнее, чем у
игрушек, но суть дела от этого не меняется. Поскольку движение
осуществлялось по прямой и машина была оборудована автоматической коробкой
передач, управлять ею было не очень-то сложно, если допустить, что
оператор на протяжении нескольких месяцев проходил соответствующий
тренаж...
   - Но тот, кто управлял "наутилусом", все равно должен был перемещаться
вместе с машиной, иначе радиоимпульсы отражались бы от высотных зданий,
которых в центре - море, - не сдавался упрямый Персианцев.
   - Вижу, что в школе ты был круглым отличником по физике, - насмешливо
сказал я.
   - И полностью с тобой согласен: оператор-радиолюбитель действительно
передвигался на сравнительно небольшом расстоянии от "наутилуса". То есть,
он ехал в другой машине.
   - Но ведь за машиной Подопечного мчались мы и целый эскорт в лице
гаишников!
   Между ним и нами даже муха не могла бы вклиниться!
   - А кто тебе сказал, что оператор должен был ехать непременно за
"наутилусом"?
   Согласись, ничто не мешало ему двигаться перед объектом управления.
Судя по всему, "наутилус" был напичкан аппаратурой, как сдобная булка -
изюмом, и там наверняка имелись телекамеры, позволявшие оператору
осуществлять телеуправление автомобилем. Ему достаточно было взглянуть на
экран своего монитора, чтобы почувствовать себя за рулем "наутилуса"!..
Кстати, именно этим объяснялось странное требование Сетова, чтобы посты
ГАИ не перекрывали дорогу и не останавливали дорожное движение по маршруту
следования "наутилуса": ведь иначе та машина, в которой передвигался
оператор, бросалась бы нам в глаза, как прыщ на лбу. В конце концов, ее
могли бы остановить бдительные стражи дорожного движения. А так она
затерялась в потоке попутных машин... Следующий вопрос?
   Следующим оказался Камиль Копорулин. Именно он задал вопрос, которого я
ждал все это время. Он поинтересовался, каким образом Подопечному, его
жене и Сетову удалось покинуть машину столь незаметно в условиях
перекрестного наблюдения и куда, в конечном итоге, они подевались.
   - Хороший вопрос, - искренне сказал я. - Просто отличный!.. Но вместо
того, чтобы ответить на него, позвольте мне, мои хорошие, задать несколько
вопросов вам, а то игра у нас получается в одни ворота... А еще лучше,
если мы с вами вначале просмотрим видеозапись, сделанную в тот день...
Давай, Миша, материал номер один.
   Чигринов пощелкал клавишами на пульте, и на левой стене шторки
раздвинулись, открыв большой экран. В ту же секунду жалюзи на окнах
сомкнулись так плотно, что в комнате стало почти темно, и по экрану
замелькали кадры видеозаписи.
   ... Вот "Наутилус" подъехал к отелю "Интурист" и остановился почти
напротив входа в небольшой стеклянный павильончик с вывеской
"Патио-Пицца", притулившийся под крылышком у махины гостиницы. Край
проезжей части у тротуара напротив "Интуриста" был размечен линиями,
образующими места для парковки. "Наутилус", выжидая, замер...
   - Стоп, - сказал я, и кадр на настенном экране послушно замер. -
Обратите внимание: Подопечный не торопится парковать машину к тротуару,
хотя кое-где на стоянке есть пустые "клетки". Почему?
   На несколько секунд в диспетчерской воцарилась тишина. Потом кто-то
неуверенно произнес:
   - Да мало ли, почему... Может, он в это время с женой целовался?
   - Смотрим дальше, - предложил я, и изображение вновь ожило. Когда,
наконец, темно-серый "форд", занимавший место в двух метрах от
"наутилуса", отъехал, Подопечный выполнил замысловатый разворот и
припарковался задом к гостинице. При этом "наутилус", натужно взревев,
выскочил задними колесами на кромку тротуара.
   Но на этом водитель не успокоился и принялся ерзать взад-вперед, словно
кот, умащивающийся на горячей печи. - Итак, кто может разумно объяснить,
для чего Подопечному понадобились столь сложные эволюции при парковке и
как это связано с таинственным исчезновением людей из "наутилуса" у нас
под носом?
   Ребята сконфуженно молчали. Да-а, невольно подумал я. Все вы, конечно,
хорошие парни и исправно выполняете свои обязанности, но до Кирилла вам
далеко. Как там пел этот хрипатый бард, которого они с Подопечным так
любили цитировать? "В этой схватке теряем мы лучших товарищей, на бегу не
заметив, что рядом товарищей нет"... Действительно, лично мне всегда
почему-то приходилось терять самых лучших, самых умных и достойных.
Стабников, Сетов, да еще множество других...
   - Тогда объясню я, - нарушил я затянувшуюся паузу. - Если бы вы
предварительно осмотрели то место, куда встал "наутилус", то, несомненно,
узрели бы, что почти у самого тротуара там располагается канализационный
люк с буквой "Д" на крышке.
   Это из-за него Подопечный стремился попасть именно на данное место
парковки. И это из-за него он встал задом к тротуару, да еще и залез
задними колесами на кромку. Не мне вам объяснять, мои хорошие, что
канализационные люки, решетки, колодцы и прочие подземные коммуникации
представляют собой отличный путь для незаметного перемещения объекта, за
которым ведется слежка... Они готовились к этой акции долго, очень долго.
Скорее всего, идея того, как обмануть нас, появилась у них еще год назад -
именно тогда Сетов, исполняя настойчивое пожелание Подопечного, сделал
заказ на закупку в Италии "наутилуса". Выбор этой марки был не случаен.
Это широкая и переднеприводная машина, а значит, в полу ее корпуса на
уровне заднего сиденья можно прорубить люк наподобие танкового, и в нужный
момент достаточно поднять его крышку, чтобы скользнуть напрямую в
канализационный колодец... Корпус "наутилуса" обладает достаточной длиной
для того, чтобы перемещение людей из машины в канализационный люк прошло
незамеченным для наблюдателей, расположенных перед автомобилем. К тому же,
под передним бампером у "наутилуса" установлен дополнительный спойлер.
Добавьте сюда еще исключительно низкую посадку корпуса этой марки машины,
наличие соседних автомобилей на стоянке и въезд задними колесами на кромку
тротуара, в результате чего "наутилус" почти уткнулся носом в асфальт, - и
вы поймете, как Сетову и его сообщникам удалось незаметно покинуть машину
под носом у сотен наблюдателей... С этой же целью "наутилус" был оснащен
сильно тонированными стеклами и зеркальной пленкой: они не хотели, чтобы
мы видели, что происходит в машине. Вс+ остальное, что было связано с
угрозами взорвать машину, "захватом заложников", было блефом, розыгрышем,
на который мы с вами попались. Надеюсь, вам понятно, что пробраться под
землей можно куда угодно - в том числе, на соседнюю улицу, где у них мог
стоять наготове достаточно неприметный автомобиль. Разумеется, тоже с
затемненными стеклами. Допускаю даже, что наши "герои" могли выбраться в
"запасную" машину тем же способом, каким они покидали "наутилус", - чтобы
не привлекать к себе внимания случайных прохожих... И хотя это сейчас не
имеет никакого значения, но на всякий случай, чисто из академического
интереса, давайте посмотрим, какая машина держалась метрах в ста перед
"наутилусом" на всем протяжении его последнего пути... Миша, запусти
пленку с камеры "гаишников".
   На экране появилось изображение Нового Арбата, по которому мчался поток
автомобилей. В фокусе находился широкий зад "наутилуса". Запись
производилась явно "с колес", и поэтому изображение прыгало и
подскакивало, но даже в этом случае было отчетливо видно, что впереди,
метрах в пятидесяти, по соседней полосе движется очень грязный мини-вэн.
Стекла его даже под ярким солнцем казались черными из-за сильной
тонировки. Скорость мини-вэна была такой, что расстояние между ним и
"наутилусом" не сокращалось, но и не увеличивалось.
   Словно между ними была натянута невидимая нить - собственно, так оно и
было...
   Перед Калининским мостом минивэн свернул на Краснопресненскую
набережную и притерся к тротуару. Что с ним было дальше, разглядеть не
удалось: граница кадра сместилась так, что мини-вэн пропал из поля
зрения... Вс+ было ясно: Сетов не хотел рисковать, двигаясь по мосту перед
пустой машиной. Он не был уверен, что взрывная волна не достанет мини-вэн.
   - Номерные знаки этого милого мини-вэнчика при желании можно разглядеть
на сильном увеличении, но они, как и следовало предполагать, оказались
фальшивые, - сказал я. - Миша уже проверял...
   Чигринов кивнул. Под тем номером, который значился на минивэне, в
Госавтоинспекции был зарегистрирован обыкновенный "жигуль" вполне мирного
и явно не имеющего никакого отношения к махинациям с номерными знаками
гражданина.
   Видеопроектор перестал жужжать, в зале загорелся свет, и я оглядел
присутствующих. Судя по их ошарашенному виду, мои логические умозаключения
пали на благодатную почву и пустили побеги. Теперь уже мало кто сомневался
в истинности моей версии случившегося. Однако следовало идти до конца.
   - Что мы с вами еще упустили? - спросил я. - Ага, вы можете спросить
меня: что ж, вс+, что вы нам тут наговорили, очень логично и весьма
вероятно. Но где доказательства?
   - Да какие там доказательства, Генон! - воскликнул сидевший в углу
Ромицын. - Тут и так вс+ ясно. Лопухнулись мы все, а эти умники нас
красиво накололи!..
   - Подожди, Саша, - остановил его я. - Доказательства в этом деле нужны
не ради интереса. Между прочим, меня до сих пор разыскивает вся милиция
Москвы, чтобы препроводить пред ясные очи руководителей государства. И вот
тогда, когда это случится - а рано или поздно меня все-таки отыщут - мне
придется изложить вс+, что вы сейчас услышали, но с обоснованием каждого
пункта своей версии... И мне кажется, что одной только логики для таких
людей, как президент или премьер-министр, окажется недостаточно. Именно
поэтому я и рискнул сегодня обратиться к вам, мои хорошие. Мне понадобится
доказать свою правоту осязаемыми, материальными аргументами: актами
экспертиз, заключениями экспертов и вещдоками - и только вы сможете мне в
этом помочь. В создавшемся положении я не вправе требовать от вас
беспрекословного подчинения, но могу только просить вас о помощи. Поэтому
тот, кто не верит мне или не хочет участвовать в этой затее и дальше,
сейчас имеет полное право уйти. В свою очередь, мне очень хотелось бы
надеяться на безоговорочную поддержку тех, кто останется в этой комнате.
   И я выжидающе умолк.
   В помещении диспетчерской было непривычно тихо. Не стрекотали принтеры,
не звонили обычные телефоны и не пиликали мелодично "сотовики". Люди,
сидевшие передо мной, молчали. Но я видел по их лицам, что никто из них не
уйдет сейчас, а значит и не уйдет никогда в будущем. Всех их, как и меня
самого, Опека опутала невидимой паутиной, и расстаться с работой на это
многорукое и многоногое чудовище они уже не смогут, вот в чем дело.
Человек ко всему привыкает, а к своей работе - особенно. Он может
постоянно скулить и жаловаться, сколько сил и нервов он тратит на это
паскудное занятие, но стоит лишить его этого - и он неизбежно ощутит
внутреннюю пустоту. В сущности, если вдуматься, то, наверное, всякая
работа в этом мире столь же бессмысленна и бесполезна, по большому счету,
как и Опека, но разве сумеет кто-нибудь убедить в этом человечество?..
   Однако, об этом совсем не стоило говорить сейчас людям, которые
внимательно и доверчиво смотрели на меня. Как и о том, что я знал, как
будут развиваться события и дальше. Потому что вс+, что я столь
убедительно и логично доказывал им битых два часа, на самом деле было
взято мной с потолка, и лично я вовсе не уверен, что именно так
развивались события в субботу. В глубине души я подозреваю, что Сетов и
супруги действительно погибли, потому что на месте взрыва были найдены
останки человеческих тел. Видимо, тот план, который был разработан и
осуществлен этой троицей, лишь по нелепой случайности не удался.
   Все великие планы и идеи рушатся из-за сущего пустяка - детонации
взрывного устройства под воздействием резонанса моста, например.
   Но об этом лучше помалкивать.
   "Л+ руа э мор, вив л+ руа" .
   Я знал, что мои парни поверят мне. В ближайшие дни нам удастся
доказать, что взрыв на мосту был частью хитроумного плана Кирилла Сетова.
Мы с ребятами из кожи вылезем вон, но докажем, что вс+ было так, как я
расписал. Трассологическая экспертиза места последней парковки
"наутилуса", покажет, что крышка люка совсем недавно извлекалась из своего
гнезда, на металлических скобах, спускающихся в канализационный коридор,
будут обнаружены свежие следы. Судебно-медицинская экспертиза выявит, что
кости и человеческие органы, обнаруженные на месте взрыва, принадлежат
людям, смерть которых наступила на несколько дней раньше катастрофы. А
сторож одного из московских моргов засвидетельствует, что за пару дней до
событий на Тверской неизвестный мужчина, по описанию похожий на Сетова,
купил у него за пару бутылок водки останки бомжей, которые "только
занимали зря место в морозильнике" и которых некому было хоронить. Другими
словами, будут добыты убедительные доказательства того, что в салоне
машины заговорщики оставили вместо себя отдельные части приобретенных ими
в морге трупов, дабы окончательно убедить всех в своей гибели. И еще будет
собрано немало вещдоков и найдено много свидетелей, чьи показания также
будут подтверждать мою версию...
   И разве будет иметь значение то, что большая часть этих доказательств
будет попросту сфабрикована нами ради одной большой цели - сохранения
Опеки. Разве так уж будет важно, что эксперты будут подкуплены, вещдоки и
следы - подделаны, а свидетели - запуганы?..
   Зато мы добьемся того, что нам поверят все, кто посвящен в тайну Опеки.
Включая Президента... И когда это произойдет, мы развернемся в полную
силу. "Играть - так играть, любить - так любить, гулять - так гулять",
как, помнится, изрек в одной из своих песен Александр Розенбаум.
   Любая система стремится к тому, чтобы как можно дольше продлить свое
существование, так что ничего зазорного в нашей попытке выжить любым путем
нет.
   Это во-первых.
   Во-вторых же, и в-третьих, и в-сотых, я знаю, что не смогу спокойно
жить, если Опека закончится моим полным поражением. Ведь пока остается
хоть малейшая возможность того, что мои фантасмагоричные выдумки насчет
козней Сетова соответствуют действительности, я буду чувствовать так,
будто меня принародно сунули мордой в грязь. Я же - прирожденный игрок по
своей натуре, а игроку всегда бывает обидно, когда соперник побеждает не
совсем честным путем. Что остается, если не прибегнуть к аналогичному
способу борьбы? То-то же!..
   Поэтому, если Сетов и рассчитывал, что сумеет не только гарантированно
вывести из игры Подопечного, Галину и самого себя, но и навсегда
уничтожить Опеку, то он ошибся. Ему было невдомек, этому несчастному
злодею, что я не остановлюсь ни перед чем.
   Опека будет продолжаться!
   Для этого надо будет всего лишь доказать Президенту иже с ним, что
Подопечный не погиб (хотя строгого выговора за отсутствие предвидения мне,
конечно же, не миновать), а потом останется лишь "найти" его среди
миллионов жителей нашей необъятной Родины и вновь опутать паутиной
невидимой, очень тщательной заботы. К счастью, страна наша действительно
велика, и это дает основания предполагать, что среди такого
многочисленного населения наверняка должен отыскаться хоть один человек,
который будет являться более-менее убедительной копией Подопечного...
   Все остальное - дело техники.
 
 
   г. Москва, 1997 год