Код произведения: 2904
Автор: Генри О.
Наименование: Из сборника "Всего понемножку"
О.Генри.
Из сборника "Всего понемножку"
(1911 г.)
Файл с книжной полки Несененко Алексея
Чародейные хлебцы
Перевод Н. Волжиной
Мисс Марта Мнчем содержала маленькую булочную на углу (ту самую,
знаете? где три ступеньки вниз и когда открываешь дверь, дребезжит
колокольчик).
Мисс Марте стукнуло сорок, на ее счету в банке лежало две тысячи
долларов, у нее было два вставных зуба и чувствительное сердце. Немало
женщин повыходило замуж, имея на то гораздо меньше шансов, чем мисс Марта.
Раза два-три на неделе в ее булочной появлялся покупатель, которым она
мало- помалу заинтересовалась. Это был человек средних лет, в очках и с
темной бородкой, аккуратно подстриженной клинышком.
Он говорил по-английски с сильным немецким акцентом. Костюм на нем -
старенький, неотутюженный, местами подштопанный - сидел мешковато. И, тем не
менее, вид у него был опрятный, а главное - манеры хорошие.
Этот покупатель всегда брал два черствых хлебца. Свежие хлебцы стоили
пять центов штука. Черствые - два на пять центов. И ни разу он не спросил
ничего другого.
Однажды мисс Марта заметила у него на пальцах следы красной и
коричневой краски. Тогда она решила, что он художник и очень нуждается.
Наверно, живет где-нибудь на чердаке, питается черствым хлебом и мечтает о
разных вкусных вещах, которых так много в булочной у мисс Марты.
Принимаясь теперь за свой завтрак - телячья отбивная, сдобочки, джем и
чай, - мисс Марта частенько испускала вздох и сокрушалась, что этот
художник, такой деликатный, воспитанный, вместо того чтобы делить с ней ее
вкусную трапезу, гложет сухие корки у себя на чердаке, где гуляет сквозняк.
Сердце у мисс Марты было, как вы уже знаете, чувствительное.
Решив проверить свою догадку о профессии этого человека, она вынесла из
задней комнаты в булочную картину, купленную когда-то на аукционе, и
поставила ее на полку позади прилавка.
На картине изображалась сценка из венецианской жизни: на самом видном -
вернее, на самом водном месте высилось великолепное мраморное палаццо (если
верить подписи). Остальное пространство было занято гондолами (дама,
сидевшая в одной из них, вела пальчиком по воде), облаками, небом и обилием
светотени. Ни один художник не сможет пройти мимо такой картины, не обратив
на нее внимания.
Через два дня покупатель зашел в булочную.
- Два шерствых хлебца, пожалюйста.
И когда мисс Марта стала заворачивать хлебцы в бумагу, он сказал:
- Какой у фас красивый картина, мадам.
- Да? - Мисс Марта пришла в восторг от собственной хитрости. - Я так
люблю искусство и... (Не рано ли говорить: "и художников"?) - Найдя
подходящую замену, мисс Марта заключила: - ...и живопись. Вам нравится эта
картина?
- Тфорец нарисован неправильно, - ответил покупатель. - Неферный
перспектив. До свидания, мадам.
Он взял свои хлебцы, поклонился и быстро вышел.
Да, тут и сомневаться нечего, он художник. Мисс Марта унесла картину
обратно в заднюю комнату.
Какой мягкий, добрый свет излучали его глаза из-за очков! Какой у него
высокий лоб! С первого взгляда разобраться в перспективе - и жить на
черством хлебе! Но гениям нередко приходятся бороться за существование,
прежде чем мир признает их.
А как выиграло бы искусство и перспектива, если бы такого гения
поддержать двумя тысячами долларов на банковском счету, булочной и
чувствительным сердцем... Но вы начинаете грезить наяву, мисс Марта!
Теперь, заходя в булочную, покупатель задерживался у прилавка
минуту-другую, чтобы поболтать с хозяйкой. Ее приветливость, видимо,
радовала его.
Он продолжал покупать черствый хлеб. Ничего, кроме черствого хлеба, ни
пирожных, ни пирожков, ни ее восхитительного песочного печенья.
Мисс Марте казалось, что он похудел за последнее время, стал какой-то
грустный. Ей так хотелось добавить чего-нибудь вкусного к его скудным
покупкам, но всякий раз мужество покидало ее. Она не осмеливалась нанести
ему обиду. Ведь эти художники такие гордые.
Мисс Марта стала появляться за прилавком в шелковой блузке - белой,
синим горошком. В комнате позади булочной она состряпала некую таинственную
смесь из айвовых семечек и буры. Многие употребляют это средство для
придания белизны коже.
В один прекрасный день покупатель зашел в булочную, положил на
прилавок, как обычно, монету, в пять центов и спросил свои всегдашние
черствые хлебцы. Мисс Марта только протянула руку к полке, как вдруг на
улице раздался рев сирены, грохот колес, и мимо булочной пронеслась пожарная
машина.
Покупатель бросился к двери, как сделал бы каждый на его месте. Мисс
Марта, осененная блестящей мыслью, воспользовалась этим.
На нижней полке под прилавком лежал фунт сливочного масла, которое
молочник принес ей минут десять назад. Мисс Марта надрезала ножом черствые
хлебцы, вложила в каждый по солидному куску масла и крепко прижала верхние
половинки к нижним.
Когда покупатель вернулся от двери, она уже завертывала хлебцы в
бумагу.
После коротенькой, но Особенно приятной беседы он ушел, и мисс Марта
молча улыбнулась, хотя сердце у нее билось неспокойно.
Может быть, она слишком много себе позволила? А что, если он обидится?
Нет, вряд ли! Съедобные вещи не цветы - у них нет своего языка. Сливочное
масло вовсе не обозначает нескромности со стороны женщины.
В тот день мисс Марта много думала обо всем этом. Она представляла
себе, как он обнаружит ее невинную хитрость. Вот он откладывает в сторону
свои кисти и палитру. На мольберте у него стоит картина с безукоризненной
перспективой.
Он собирается позавтракать сухим хлебом с водицей. Разрезает хлебцы
и... ах!
Мисс Марта залилась румянцем. Подумает ли он о руке, которая положила в
хлебцы масло? Захочет ли...
Звонок на двери злобно тренькнул. Кто-то входил в булочную, громко
стуча ногами. Мисс Марта выбежала из задней комнаты. У прилавка стояли двое
мужчин. Какой-то молодой человек с трубкой - его она видела впервые; второй
был ее художник.
Весь красный, в сдвинутой на затылок шляпе, взлохмаченный, он сжал
кулаки и яростно затряс ими перед лицом мисс Марты. Перед лицом мисс Марты!
- Dummkopf! - что есть силы закричал он по-немецки. Потом: -
Tausendonfer! - или что-то в этом роде.
Молодой человек потянул его к выходу.
- Я не хочу уходить - свирепо огрызнулся тот, - пока я не сказаль ей
все до конца.
Под его кулаками прилавок мисс Марты превратился в турецкий барабан.
- Вы мне испортиль! - кричал он, сверкая на нее сквозь очки своими
голубыми глазами. - Я все, все скажу! Вы нахальный старый кошка!
Мисс Марта в изнеможении прислонилась спиной к хлебным полкам и
положила руку на свою шелковую блузку - белую, синим горошком. Молодой
человек схватил художника за шиворот.
- Пойдемте! Высказались - и довольно. - Он вытащил своего разъяренного
приятеля на улицу и вернулся к мисс Марте.
- Вам все-таки не мешает знать, сударыня, - сказал он, - из-за чего
разыгрался весь скандал. Это Блюмбергер. Он чертежник. Мы с ним работаем
вместе в одной строительной конторе. Блюмбергер три месяца, не разгибая
спины, трудился над проектом здания нового муниципалитета. Готовил его к
конкурсу. Вчера вечером он кончил обводить чертеж тушью. Вам, верно,
известно, что чертежи сначала делают в карандаше, а потом все карандашные
линии стирают черствым хлебом. Хлеб лучше резинки. Блюмбергер покупал хлеб у
вас. А сегодня... Знаете, сударыня, ваше масло... оно, знаете ли... Словом,
чертеж Блюмбергера годится теперь разве только на бутерброды.
Мисс Марта ушла в комнату позади булочной. Там она сняла свою шелковую
блузку - белую, синим горошком, и надела прежнюю - бумажную, коричневого
цвета. Потом взяла притиранье из айвовых семечек с бурой и вылила его в
мусорный ящик за окном,
Улисс и собачник
Перевод Т. Озерской
Известно ли вам, что существует час собачников?
Когда четкие контуры Большого Города начинают расплываться, смазанные
серыми пальцами сумерек, наступает час, отведенный одному из самых печальных
зрелищ городской жизни.
С вершин и утесов каменных громад Нью-Йорка сползают целые полчища
обитателей городских пещер, бывших некогда людьми. Все они еще сохранили
способность передвигаться на двух конечностях и не утратили человеческого
облика и дара речи, но вы сразу заметите, что в своем поступательном
движении они плетутся в хвосте у животных. Каждое из этих существ шагает
следом за собакой, будучи соединено с ней искусственной связью.
Перед нами жертвы Цирцеи. Не по своей охоте стали они няньками при Жужу
и Вижу и мальчиками на побегушках у Аделек и Фиделек. Современная Цирцея не
уподобила их целиком животным - она милостиво оставила между теми и другими
известное расстояние, равное длине поводка В иных случаях просто отдается
приказ, в других - пускается в ход ласка или подкуп, но так или иначе каждый
из собачников, послушный своей собственной Цирцее, ежевечерне выводит на
прогулку бесценное домашнее сокровище.
Лица собачников и вся их повадка свидетельствуют о том, что они
околдованы прочно и утратили надежду на спасение. Даже избавитель-Улисс в
лице человека с собачьим фургоном не явится к ним, чтобы разрушить чары.
У некоторых из собачников каменные лица. Этих уже не тронут ни
любопытство, ни насмешки, ни сострадание их двуногих собратьев. Годы
супружеского рабства и принудительного моциона в обществе собак сделали их
нечувствительными ко всему. Они освобождают от пут ноги зазевавшегося
прохожего и фонарные столбы с бесстрастием китайских мандаринов,
потягивающих за веревочки запущенный в небо воздушный змей.
Другие, лишь недавно низведенные до положения собачьих поводырей,
подчиняются своей участи с угрюмым ожесточением Они дергают за поводок с тем
чувством злорадства, какое бывает написано на лице девицы, когда она в
воскресный денек вытаскивает из воды поймавшуюся на крючок рыбешку. На
случайные взгляды прохожих они отвечают свирепыми взглядами, словно только
ищут предлога, чтобы послать их к свиньям собачьим. Это полупокоренные, не
до конца оцирцеенные собачники, и, если подопечный пес одного из них
начинает обнюхивать вам лодыжку, вы поступите благоразумно, не дав ему
пинка.
Есть еще категория собачников, представители которой не принимают
своего положения так близко к сердцу. Это преимущественно потасканные
молодые люди в модных каскетках и с сигаретой, небрежно свисающей из угла
рта. Между ними и вверенными их попечению животными не чувствуется прочной,
гармоничной связи. На ошейнике у их собак обычно красуется шелковый бант, а
сами молодые люди с таким усердием несут свою службу, что невольно возникает
подозрение - не ждут ли они каких-то особых наград за добросовестное
выполнение возложенных на них обязанностей.
Собаки, эскортируемые всеми вышеупомянутыми способами, принадлежат к
различным породам, но все они в сущности одно и то же: жирные, избалованные,
капризные твари, с оскаленными мордами, омерзительно гнусным характером и
наглым поведением. Они упрямо и тупо тянут за поводок и застревают у каждого
порога, у каждого забора и фонарного столба, не спеша обследуя их с помощью
своих органов обоняния. Они присаживаются отдохнуть, когда им только
заблагорассудится. Они сопят и отдуваются, как победитель конкурса "Кто
съест больше бифштексов". Они проваливаются во все незакрытые погреба и
угольные ямы. Словом, устраивают своим поводырям веселую жизнь.
А эти несчастные слуги собачьего царства - эти дворецкие дворняжек,
лакеи левреток, бонны болонок, гувернантки грифонов, поводыри пуделей,
телохранители терьеров и таскатели такс, завороженные высокогорными
Цирцеями, покорно плетутся за своими питомцами. Собачонки не питают к ним ни
почтения, ни страха. Эти человеческие существа, которые тащатся за ними на
поводке, могут быть хозяевами дома, но над ними они отнюдь не хозяева. С
мягкого дивана - прямо к выходной двери, из уютного уголка - на пожарную
лестницу гонит свирепое собачье рычание эти двуногие существа, обреченные
следовать за четвероногими во время их прогулок.
Как-то в сумерки собачники, по обыкновению, вышли на улицу,
подчинившись просьбе, подкупу или щелканью бича своих Цирцеи. Один из них
был человек могучего телосложения, чья внушительная внешность не вязалась с
этим малосолидным занятием. Уныние было написано на его лице, во всех
движениях сквозила подавленность. Он был влеком за поводок отвратительно
жирной, развращенной до мозга костей, зловредной белой собачонкой, ни в грош
не ставившей своего поводыря.
На ближайшем углу собачник свернул в переулок, надеясь избавиться от
свидетелей своего позора. Раскормленная тварь ковыляла впереди, сопя от
пресыщенности жизнью и непомерных физических усилий.
Внезапно собака остановилась. Высоченный загорелый мужчина в
длиннополом пиджаке и широкополой шляпе стоял на тротуаре, подобно колоссу,
загораживая проход.
- Чтоб мне сдохнуть! - сказал мужчина.
- Джим Берри! - ахнул собачник, пустив в ход несколько восклицательных
знаков.
- Сэм Тэлфер! - возопил длиннополо-широкополый. - Ах ты, старый
бесхвостый битюг! Дай копыто!
Их руки сошлись в коротком, крепком, достойном Запада рукопожатии, в
мощных тисках которого мгновенно погибают все микробы.
- Ах ты, чертова перечница! - продолжал широкополый, сияя улыбкой в
паутине коричневых морщин. - Пять лет ведь, как не видались. Я здесь уже
целую неделю, да разве в этом городе найдешь кого! Ну как она,
супружеская-то жизнь?
Что-то рыхлое, тяжелое, мягкое, как подошедшее на дрожжах тесто,
шлепнулось Джиму на ступню и с рычаньем и чавканьем принялось жевать его
штанину.
- Будь так добр, - сказал Джим, - объясни мне, зачем ты накинул свое
лассо на это страдающее водобоязнью животное, похожее на бочку? Неужто ты
держишь в своем загоне эту скотину? Как это у вас называется, кстати,
собакой или еще как- нибудь?
- Я хочу выпить, - сказал собачник, в котором упоминание о водобоязни
разбередило дурные наклонности. - Пойдем.
Кафе было рядом. В большом городе оно всегда где-нибудь по соседству.
Приятели сели за столик, а шарообразное, заплывшее жиром чудовище с
визгливым лаем начало скрести когтями пол, стремясь добраться до хозяйской
кошки.
- Виски, - сказал Джим официанту.
- Давайте два, - сказал собачник.
- А тебя здесь здорово раскормили, - сказал Джим. - И, кажется,
основательно объездили. Не сказал бы я, что здешний воздух пошел тебе впрок.
Когда я уезжал, все ребята наказывали разыскать тебя. Сэндч Кинг отправился
на Клондайк. Уотсон Бэрли женился на старшей дочке старика Питерса. Я
недурно заработал на скоте и купил изрядный кусок пустоши на Литл-Паудер.
Осенью думаю обнести оградой. А Билл Роулин засел у себя на ферме. Ты
помнишь Билла? Ну да, еще бы! Он же волочился за Марселлой... Прошу
прощенья, я хотел сказать за той дамой, которая преподавала в школе на
Прэри-Вью и выскочила за тебя замуж. Да, ты натянул нос Биллу. Как же
поживает миссис Тэлфер?
- Ш-ш-ш! - зашикал собачник, знаком подзывая официанта. - Что ты
выпьешь?
- Виски, - сказал Джим
- Давайте два, - сказал собачник.
- Марселла в добром здоровье, - промолвил он, отхлебнув виски. - Не
желает жить нигде, кроме Нью-Йорка, она ведь отсюда родом. Снимаем квартиру.
Каждый вечер в шесть часов я вывожу этого пса гулять. Это любимчик Марселлы.
Признаться тебе, Джим, никогда, с сотворения мира, не было на земле двух
существ, которые бы так ненавидели друг друга, как я и это животное. Его
зовут Пушок. Пока мы гуляем, Марселла переодевается к обеду. Мы едим за
табльдотом. Тебе никогда не приходилось есть за табльдотом, Джим?
- Ни разу в жизни. Я видел объявления, но думал, что это какая-нибудь
игра, вроде рулетки. А как за ним едят - стоя или сидя? Это удобнее, чем за
столом?
- Сколько ты здесь пробудешь? Мы могли бы...
- Нет, дружище. В семь двадцать пять отправляюсь домой. Рад бы побыть
еще, да не могу.
- Я провожу тебя до парома, - сказал собачник.
Собака впала в тяжелую дремоту, предварительно прикрутив ногу Джима к
ножке его стула. Джим хотел встать, покачнулся, и слегка натянувшийся
поводок обеспокоил собаку. Раздраженный визг потревоженного пса был слышен
на весь квартал.
- Если это твоя собака, - сказал Джим, когда они вышли на улицу, - кто
мешает тебе привязать ее к какому-нибудь дереву, использовав это ярмо,
надетое ей на шею в нарушение закона о неприкосновенности личности, уйти и
забыть, где ты ее покинул?
- У меня никогда не хватит на это духу, - сказал собачник, явно
испуганный таким смелым предложением. - Он спит на кровати. Я сплю на
кушетке. Стоит мне взглянуть на него, как он бежит жаловаться Марселле. Но
когда-нибудь я сведу с ним счеты, Джим. Я уже все обдумал. Подкрадусь к нему
ночью с ножом и проделаю в пологе над его кроватью хорошую дырку, чтобы его
покусали москиты. Я буду не я, если не сделаю этого.
- Что с тобой, Сэм Тэлфер? Ты сам на себя не похож. Я, конечно, не знаю
этой вашей городской квартирной жизни... Но вот в Прэри-Вью я собственными
глазами видел, как ты одним медным краном от бочки с патокой обратил в
бегство обоих тиллотсоновских ребят. И разве не ты накидывал лассо на самого
свирепого быка в Литл-Паудер и вязал его тридцать девять с половиной секунд
по часам?
- А ведь и правда, а? - воскликнул Сэм Тэлфер, и что-то вспыхнуло на
мгновение в его взгляде. - Да, это все было, пока меня еще не присобачили к
этой собаке.
- А что миссис Тэлфер?.. - начал было Джим.
- Молчи, - сказал собачник. - Вот еще кафе. Зайдем?
Они стали у стойки. Собака брякнулась на пол у их ног и задремала.
- Виски, - сказал Джим.
- Давайте два, - сказал собачник.
- А я ведь думал о тебе, когда покупал эту пустошь, - сказал Джим. -
Жалел, что нет тебя, чтобы помочь мне управиться со скотом.
- Во вторник, - сказал собачник, - он вцепился мне в лодыжку за то, что
я попросил сливок к кофе. Сливки всегда достаются ему.
- А тебе бы сейчас понравилось у нас в Прэри-Вью, - сказал Джим. -
Ребята съезжаются к нам с самых отдаленных ранчо, за полсотни миль. А мой
выгон начинается в шестнадцати милях от города. Одну сторону обнести
оградой, так и то пойдет миль сорок проволоки, не меньше.
- В спальню стараешься попасть через кухню, - продолжал собачник, - а в
ванную комнату крадешься через гостиную, а оттуда норовишь проскользнуть
назад в спальню через столовую, чтобы можно было отступить и спастись через
кухню. И даже во сне он все время лает и рычит, а курить меня прогоняют в
сквер, потому что у него астма.
- А разве миссис Тэлфер... - начал Джим.
- Ах, да замолчи ты! - сказал собачник. - Ну, что теперь?
- Виски, - сказал Джим.
- Давайте два, - сказал собачник.
- Что ж, мне, пожалуй, пора пробираться на пристань, - заметил Джим.
- Ну, ты, кривоногая, вислозадая, толстопузая черепаха! Шевелись, что
ли, пока тебя не перетопили на мыло! - заорал вдруг собачник с какой-то
новой ноткой в голосе, и рука его по-новому ухватила поводок. Собака
заковыляла за ним следом, злобно рыча в ответ на неслыханные речи своего
телохранителя.
В конце Двадцать третьей улицы собачник толкнул ногой вращающуюся
дверь.
- Ну, разгонную! - сказал он. - Ты что выпьешь?
- Виски, - сказал Джим.
- Давайте два, - сказал собачник.
- Не знаю, где мне найти человека, которому я мог бы доверить мой скот
на Литл- Паудер, - сказал владелец ранчо. Тут нужен свой парень. Славный
кусочек прерий, и роща там у меня, Сэм. Вот если бы ты...
- Кстати, насчет водобоязни, - сказал собачник. - Эта бешеная зверюга
вырвала мне вчера кусок мяса из ноги за то, что я согнал муху с руки
Марселлы. "Необходимо сделать прижигание", - сказала Марселла, и я был
целиком с ней согласен. Вызвали по телефону врача. А когда он пришел,
Марселла и говорит: "Помоги мне подержать бедную крошку, чтобы доктор
продезинфицировал ему ротик. Надеюсь, он не успел наглотаться микробов, пока
кусал тебя за ногу!" Ну, что ты скажешь?
- А что миссис Тэлфер... - начал Джим.
- Ах, брось ты это, - сказал собачник. - Выпьем?
- Виски, - сказал Джим.
- Давайте два, - сказал собачник.
Они направились на пристань. Скотовод шагнул к билетной кассе.
Внезапно душераздирающий собачий визг сотряс воздух. За первым
увесистым пинком быстро последовал второй и третий, и кривоногий студень,
отдаленно напоминающий собаку, сломя голову припустился без провожатого по
улице, всем своим видом выражая крайнее возмущение.
- Билет до Денвера, - сказал Джим.
- Давайте два! - закричал собачник и полез в карман за деньгами.
Родственные души
Перевод Т. Озерской
Вор быстро скользнул в окно и замер, стараясь освоиться с обстановкой.
Всякий уважающий себя вор сначала освоится среди чужого добра, а потом
начнет его присваивать.
Вор находился в частном особняке Заколоченная парадная дверь и
неподстриженный плющ подсказали ему, что хозяйка дома сидит сейчас
где-нибудь на мраморной террасе, омываемой волнами океана, и объясняет
исполненному сочувствия молодому человеку в спортивной морской фуражке, что
никто никогда не понимал ее одинокой и возвышенной души. Освещенные окна
третьего этажа в сочетании с концом сезона в свою очередь свидетельствовали
о том, что хозяин уже вернулся домой и скоро потушит свет и отойдет ко сну.
Ибо сентябрь - такая пора в природе и в жизни человека, когда всякий
добропорядочный семьянин приходит к заключению, что стенографистки и кабаре
на крышах - тщета и суета, и, ощутив в себе тягу к благопристойности и
нравственному совершенству, как ценностям более прочным, начинает поджидать
домой свою законную половину.
Вор закурил сигарету. Прикрытый ладонью огонек спички осветил на
мгновение то, что было в нем наиболее выдающегося, - его длинный нос и
торчащие скулы. Вор принадлежал к третьей разновидности. Эта разновидность
еще не изучена и не получила широкого признания. Полиция познакомила нас
только с первой и со второй. Классификация их чрезвычайно проста.
Отличительной приметой служит воротничок.
Если на пойманном воре не удается обнаружить крахмального воротничка,
нам заявляют, что это опаснейший выродок, вконец разложившийся тип, и тотчас
возникает подозрение - не тот ли это закоренелый преступник, который в
тысяча восемьсот семьдесят восьмом году выкрал наручники из кармана
полицейского Хэннесси и нахально избежал ареста.
Представитель другой широко известной разновидности - это вор в
крахмальном воротничке. Его обычно называют вор-джентльмен. Днем он либо
завтракает в смокинге, либо расхаживает, переодевшись обойщиком, вечером же
- приступает к своему основному, гнусному занятию - ограблению квартир. Мать
его - весьма богатая, почтенная леди, проживающая в респектабелынейшем
Ошеан-Гроув, и когда его препровождают в тюремную камеру, он первым долгом
требует себе пилочку для ногтей и "Полицейскую газету". У него есть жена в
каждом штате и невесты во всех территориях, и газеты сериями печатают
портреты жертв его матримониальной страсти, используя для этого извлеченные
из архива фотографии недужных особ женского пола, от которых отказались все
доктора и которые получили исцеление от одного флакона патентованного
средства, испытав значительное облегчение при первом же глотке.
На воре был синий свитер. Этот вор не принадлежал ни к категории
джентльменов, ни к категории поваров из Адовой Кухни. Полиция, несомненно,
стала бы в тупик при попытке его классифицировать. Ей еще не доводилось
слышать о солидном, степенном воре, не проявляющем тенденции ни опуститься
на дно, ни залететь слишком высоко.
Вор третьей категории начал крадучись продвигаться вперед. Он не носил
на лице маски, не держал в руке потайного фонарика, и на ногах у него не
было башмаков на каучуковой подошве. Вместо этого он запасся револьвером
тридцать восьмого калибра и задумчиво жевал мятную резинку.
Мебель в доме еще стояла в чехлах. Серебро было убрано подальше - в
сейфы. Вор не рассчитывал на особенно богатый "улов". Путь его лежал в
тускло освещенную комнату третьего этажа, где хозяин дома спал тяжелым сном
после тех услад, которые он так или иначе должен был находить, дабы не
погибнуть под бременем Одиночества. Там и следовало "пощупать" на предмет
честной, законной, профессиональной поживы. Может, попадется немного денег,
часы, булавка с драгоценным камнем, словом, ничего сногсшибательного,
выходящего из ряда вон. Просто вор увидел распахнутое окно и решил попытать
счастья.
Вор неслышно приоткрыл дверь в слабо освещенную комнату. Газовый рожок
был привернут. На кровати спал человек. На туалетном столике в беспорядке
валялись различные предметы - пачка смятых банкнот, часы, ключи, три
покерных фишки, несколько сломанных сигар и розовый шелковый бант. Тут же
стояла бутылка сельтерской, припасенная на утро для прояснения мозгов.
Вор сделал три осторожных шага по направлению к столику. Спящий жалобно
застонал и открыл глаза. И тут же сунул правую руку под подушку, но не успел
вытащить ее обратно.
- Лежать тихо! - сказал вор нормальным человеческим голосом. Воры
третьей категории не говорят свистящим шепотом. Человек в постели посмотрел
на дуло направленного на него револьвера и замер.
- Руки вверх! - приказал вор.
У человека была каштановая с проседью бородка клинышком, как у
дантистов, которые рвут зубы без боли. Он производил впечатление солидного,
почтенного обывателя и был, как видно, весьма желчен, а сейчас вдобавок
чрезвычайно раздосадован и возмущен. Он сел в постели и поднял правую руку.
- А ну-ка, вторую! - сказал вор. - Может, вы двусмысленный и стреляете
левой. Вы умеете считать до двух? Ну, живо!
- Не могу поднять эту, - сказал обыватель с болезненной гримасой.
- А что с ней такое?
- Ревматизм в плече.
- Острый?
- Был острый. Теперь хронический.
Вор с минуту стоял молча, держа ревматика под прицелом. Он глянул
украдкой на туалетный столик с разбросанной на нем добычей и снова в
замешательстве уставился на человека, сидевшего в постели. Внезапно его лицо
тоже исказила гримаса.
- Перестаньте корчить рожи, - с раздражением крикнул обыватель. -
Пришли грабить, так грабьте. Забирайте, что там на туалете.
- Прошу прощенья, - сказал вор с усмешкой. - Меня вот тоже скрутило.
Вам, знаете ли, повезло - ведь мы с ревматизмом старинные приятели. И тоже в
левой. Всякий другой на моем месте продырявил бы вас насквозь, когда вы не
подняли свою левую клешню.
- И давно у вас? - поинтересовался обыватель.
- Пятый год. Да теперь уж не отвяжется. Стоит только заполучить это
удовольствие - пиши пропало.
- А вы не пробовали жир гремучей змеи? - с любопытством спросил
обыватель.
- Галлонами изводил. Если всех гремучих змей, которых я обезжирил,
вытянуть цепочкой, так она восемь раз достанет от земли до Сатурна, а уж
греметь будет так, что заткнут уши в Вальпараисо.
- Некоторые принимают "Пилюли Чизельма", - заметил обыватель.
- Шарлатанство, - сказал вор. - Пять месяцев глотал эту дрянь. Никакого
толку. Вот когда я пил "Экстракт Финкельхема", делал припарки из
"Галаадского бальзама" и применял "Поттовский болеутоляющий пульверизатор",
вроде как немного полегчало. Только сдается мне, что помог главным образом
конский каштан, который я таскал в левом кармане.
- Вас когда хуже донимает, по утрам или ночью?
- Ночью, - сказал вор. - Когда самая работа. Слушайте, да вы опустите
руку... Не станете же вы... А "Бликерстафовский кровеочиститель" вы не
пробовали?
- Нет, не приходилось. А у вас как - приступами или все время ноет?
Вор присел в ногах кровати и положил револьвер на колено.
- Скачками, - сказал он. - Набрасывается, когда не ждешь. Пришлось
отказаться от верхних этажей - раза два уже застрял, скрутило на полдороге.
Знаете, что я вам скажу: ни черта в этой болезни доктора не смыслят.
- И я так считаю. Потратил тысячу долларов, и все впустую. У вас
распухает?
- По утрам. А уж перед дождем - просто мочи нет.
- Ну да, у меня тоже. Стоит какому-нибудь паршивому облачку величиной с
салфетку тронуться к нам в путь из Флориды, и я уже чувствую его
приближение. А если случится пройти мимо театра, когда там идет слезливая
мелодрама "Болотные туманы", сырость так вопьется в плечо, что его начинает
дергать, как зуб.
- Да, ничем не уймешь. Адовы муки, - сказал вор.
- Вы правы, - вздохнул обыватель.
Вор поглядел на свой револьвер и с напускной развязностью сунул его в
карман.
- Послушайте, приятель, - сказал он, стараясь преодолеть неловкость. -
А вы не пробовали оподельдок?
- Чушь! - сказал обыватель сердито. - С таким же успехом можно втирать
коровье масло.
- Правильно, - согласился вор - Годится только для крошки Минни, когда
киска оцарапает ей пальчик. Скажу вам прямо - дело наше дрянь. Только одна
вещь на свете помогает. Добрая, старая, горячительная, веселящая сердце
выпивка. Послушайте, старина... вы на меня не серчайте... Это дело, само
собой, побоку... Одевайтесь-ка, и пойдем выпьем. Вы уж простите, если я...
ух ты, черт! Опять схватил, гадюка!
- Скоро неделя, как я лишен возможности одеваться без посторонней
помощи, - сказал обыватель. - Боюсь, что Томас уже лег, и...
- Ничего, вылезайте из своего логова, - сказал вор. - Я помогу вам
нацепить что- нибудь.
Условности и приличия мощной волной всколыхнулись в сознании обывателя.
Он погладил свою седеющую бородку.
- Это в высшей степени необычно... - начал он.
- Вот ваша рубашка, - сказал вор. - Ныряйте в нее. Между прочим один
человек говорил мне, что "Растирание Омберри" так починило его в две недели,
что он стал сам завязывать себе галстук.
На пороге обыватель остановился и шагнул обратно.
- Чуть не ушел без денег, - сказал он. - Выложил их с вечера на
туалетный стол.
Вор поймал его за рукав.
- Ладно, пошли, - сказал он грубовато. - Бросьте это. Я вас приглашаю.
На выпивку хватит. А вы никогда не пробовали "Чудодейственный орех" и мазь
из сосновых иголок?
Призрак возможности
Перевод В. Жак
- Да с носилками за плечами! - трагически повторила миссис Кинсолвинг.
Миссис Бэлами Бэлмор сочувственно подняла брови. Этим она выразила
соболезнование и щедрое количество вежливого удивления.
- Представьте, снова начала миссис Кинсолвинг, - она всюду говорит, что
видела привидение в комнате, которую занимала, - в нашей лучшей комнате для
гостей, - видела призрак старого мужчины в рабочем комбинезоне, с трубкой и
носилками. Самая невероятность этого свидетельствует о ее злостном
намерении. Никогда ни один Кинсолвинг не ходил с носилками для кирпичей.
Всем известно, что отец мистера Кинсолвинга нажил свое богатство на крупных
строительных подрядах, но он никогда, ни одного дня не работал на стройке
сам. Этот дом строился по его плану, но, боже мой, носилки! Почему она была
так жестока и коварна!
- Это действительно очень неприятно, - согласилась миссис Бэлмор, с
одобрением обводя своими прекрасными глазами просторную комнату, отделанную
в двух тонах: сиреневом и старого золота. - И она видела его в этой комнате?
О нет, я не боюсь привидений. Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. Я рада,
что вы поместили меня здесь. Я считаю, что фамильные привидения очень
занятны. Но в рассказе миссис Фишер-Симпкинс отсутствует логика. От нее
можно было бы ожидать чего-нибудь более удачного. Ведь на таких носилках
носят кирпичи, не правда ли? Ну для чего привидение понесет кирпичи в виллу,
построенную из мрамора и камня? Мне очень жаль, но я готова подумать, что на
миссис Фишер-Симпкинс начинает сказываться возраст.
- Этот дом, - продолжала миссис Кинсолвинг, - построен на месте
старого, в котором семья жила во времена Войны за независимость. Вполне
возможно, что в нем и водится привидение. Был ведь капитан Кинсолвинг,
который сражался в армии генерала Грина, хотя нам так и не удалось достать
документы, подтверждающие это. Если уж в семье должно быть привидение, то
пусть оно лучше будет капитаном, а не каменщиком.
- Привидение предка-освободителя - это было бы не плохо, - согласилась
миссис Бэлмор, - но вы знаете, как привидения бывают капризны и
бесцеремонны. Может быть, они, как любовь, создаются воображением. Главное
преимущество тех, кто видит привидения, это что их рассказы невозможно
опровергнуть. Злонамеренный глаз может легко принять ранец воина за носилки
для кирпичей. Дорогая миссис Кинсолвинг, не думайте больше об этом. Я
уверена, что это был ранец.
- Но она ведь рассказывала это всем, - безутешно горевала миссис
Кинсолвинг. - Она настаивала на деталях, и потом эта трубка, а как быть с
рабочим комбинезоном?
- Не надевать его совсем, - сказала миссис Бэлмор, изящно подавляя
зевок. - Слишком грубо и неуклюже. Это вы, Фелис? Пожалуйста, приготовьте
мне ванну. Вы здесь, в Клифтоне, обедаете в семь, миссис Кинсолвинг? Как
мило с вашей стороны, что вы забежали поболтать со мной до обеда. Я люблю
эти маленькие интимности в обращении с гостями. Они придают визиту семейный
характер. Вы меня простите, - мне нужно одеваться. Я так ленива, я всегда
откладываю это до последней минуты.
Миссис Фишер-Симпкинс была первым большим куском, который Кинсолвингам
удалось урвать от общественного пирога. Долгое время пирог этот лежал высоко
на полке и только дразнил глаз. Но деньги и настойчивость помогли дотянуться
до него. Миссис Фишер-Симпкинс была линзой избранного круга высшего
общества. Блеск ее ума и поступков отражал все самое модное и смелое в этом
светском стереоскопе. Прежде ее слава и первенство были настолько прочными,
что не нуждались в применении таких искусственных мер, как раздача во время
котильона живых лягушек. Но теперь такие средства стали необходимы для
поддержки ее трона. Кроме того, непрошенная старость заметно портила блеск
ее проделок. Сенсационные газеты сократили посвящаемые ей заметки с целой
страницы до двух столбцов. Ум ее приобрел едкость; манеры стали резкими и
бесцеремонными, словно она чувствовала необходимость утвердить свое
царственное превосходство презрением условностей, связывающих других, менее
солидных владык.
Под давлением силы, которой располагали Кинсолвинги, она снизошла до
того, что на один вечер и ночь почтила своим присутствием их дом. За это она
отомстила хозяйке, - она повсюду с мрачным наслаждением и сарказмом
рассказывала свою выдумку о привидении с носилками. Для миссис Кинсолвинг,
осчастливленной тем, что ей удалось так далеко проникнуть в желанный круг,
такой результат был жесточайшим разочарованием. Одни жалели ее, другие
смеялись над ней - и то и другое было одинаково плохо.
Но через некоторое время миссис Кинсолвинг воспряла духом, завоевав
другой и более ценный приз.
Миссис Бэлами Бэлмор согласилась посетить Клифтон и собиралась провести
там три дня. Миссис Бэлмор была одной из сравнительно юных матрон, которой
красота, происхождение и богатство обеспечили в святая святых прочное место,
не нуждавшееся в какой-либо особой поддержке. Поэтому она великодушно
согласилась исполнить заветное желание миссис Кинсолвинг; в то же время она
знала, какое большое удовольствие доставит этим Теренсу. Может быть, ей даже
удастся разгадать его.
Теренс был сыном миссис Кинсолвинг. Ему было двадцать девять лет, он
был хорош собой и обладал двумя-тремя привлекательными и загадочными
черточками.
Во-первых, он был очень привязан к своей матери, и это одно уже было
так странно, что заслуживало внимания. Затем он возмутительно мало говорил и
казался или очень застенчивым, или очень сложным человеком. Миссис Бэлмор
заинтересовалась им, потому что не могла решить, какое из двух предположений
верно. Она решила изучить его поближе, пока это не перестало ее занимать.
Если он окажется только застенчивым, она оставит его, так как застенчивость
скучна. Если он окажется сложным, она тоже оставит его, так как сложность
опасна.
Вечером, на третий день визита миссис Бэлмор, Теренс застал ее в уголке
гостиной не более и не менее как рассматривающей альбом.
- Как мило с вашей стороны было приехать сюда и выручить нас из беды, -
сказал он. - Вы, вероятно, слышали, как миссис Фишер-Симпкинс пыталась
потопить корабль, прежде чем покинуть его. Она пробила ему днище носилками.
Моя мать так этим расстроена, что я опасаюсь за ее здоровье. Не постараетесь
ли вы, пока вы здесь, миссис Бэлмор, увидеть для нас привидение - роскошное
привидение - с графским гербом и с чековой книжкой?
- Миссис Фишер-Симпкинс - злая старая леди, Теренс, - сказала миссис
Бэлмор. - Может быть, вы накормили ее слишком плотным ужином. Неужели ваша
мать действительно всерьез огорчена этим?
-По-моему, да, - ответил Теренс. - Можно подумать, что все кирпичи с
носилок свалились ей на голову. Она хорошая дама, и мне больно видеть ее
огорчение. Надо надеяться, что привидение состоит членом союза каменщиков и
объявит забастовку. Иначе в нашей семье никогда больше не будет покоя.
- Я сплю в комнате привидения, - задумчиво проговорила миссис Бэлмор. -
Но она такая удобная, что я не поменяла бы ее, даже если бы мне было
страшно, а мне совсем не страшно. Я думаю, мне не следует сочинять
контррассказ о симпатичном аристократическом призраке, не правда ли? Я бы с
удовольствием, но мне кажется, что противоядие будет слишком явным и только
подчеркнет эффект первой версии.
- Да, - сказал Теренс, задумчиво проводя двумя пальцами по своим
вьющимся каштановым волосам. - Это не годится. А что, если увидеть опять то
же привидение, но без рабочего комбинезона и чтобы кирпичи были золотые? Это
вознесет призрак из области унизительного труда в финансовые сферы. Не
думаете ли вы, что это будет достаточно респектабельно?
- У вас был предок, который сражался с англичанами, не так ли? Ваша
мать упоминала как-то об этом.
- Да, кажется. Один из тех чудаков, которые носили мундиры реглан и
брюки для гольфа. Мне-то нет никакого дела до всех этих исторических
предков, но мама увлечена помпой, геральдикой и пиротехникой, а я хочу,
чтобы она была счастлива.
- Вы хороший мальчик, Теренс, что заботитесь о своей маме, - сказала
миссис Бэлмор, подбирая свои шелка поближе к себе. - Садитесь здесь рядом со
мной и давайте смотреть альбом, как это делали двадцать лет тому назад.
Ну-ка расскажите мне о каждом из них. Кто этот высокий, внушительный
джентльмен, опирающийся на горизонт, положив одну руку на коринфскую
колонну?
- Вот этот, с большими ногами? - спросил Теренс, изогнувшись. - Это
двоюродный дедушка О'Брэнниген. Он содержал пивную на Бауэри.
- Я просила вас сесть, Теренс. Если вы не будете забавлять меня или
слушаться, утром я доложу, что видела привидение в фартуке, таскающее кружки
с пивом. Вот так-то лучше. Застенчивость в вашем возрасте, Теренс, - это
черта, в которой должно быть стыдно признаваться.
За завтраком, в последнее утро своего визита, миссис Бэлмор удивила и
очаровала всех присутствующих, решительно заявив, что видела привидение.
- Оно было с нос... нос... - От замешательства и волнения миссис
Кинсолвинг не могла выговорить это слово.
- Нет, нет, отнюдь.
От сидевших за столом градом посыпались вопросы: "Вы испугались?", "Что
оно делало?", "Как оно выглядело?", "Как оно было одето?", "Сказало оно что-
нибудь?", "Вы не вскрикнули?"
- Я постараюсь ответить сразу всем, - мужественно сказала миссис
Бэлмор, - хотя я ужасно голодна. Меня что-то разбудило - не знаю, шум или
прикосновение, - и я увидела призрак. Я никогда не оставляю света на ночь,
так что в комнате было темно, но я ясно видела его. Я не спала. Это был
высокий мужчина, весь в каком- то белом тумане. Он был в костюме старых
колониальных времен: напудренные волосы, мешковатые полы сюртука, кружевные
манжеты и шпага. Он казался воздушным и как будто светился в темноте и
двигался бесшумно. Да, я сначала немного испугалась, или, вернее, удивилась.
Это было первое привидение, которое мне довелось увидеть. Нет, оно ничего не
сказало. Я не вскрикнула. Я поднялась на локте, и тогда оно стало медленно
отдаляться и, достигнув двери, исчезло.
Миссис Кинсолвинг была на седьмом небе от радости.
- По описанию это капитан Кинсолвинг, генерал армии Грина, один из
наших предков, - сказала она, и голос ее дрожал от гордости и облегчения. -
Мне следует извиниться за нашего призрачного родственника, миссис Бэлмор. Я
боюсь, что он доставил вам большое беспокойство.
Теренс довольной улыбкой поздравил свою мать. Наконец-то победа была на
стороне миссис Кинсолвинг, и он был рад ее счастью.
- Хоть мне и очень стыдно, - сказала миссис Бэлмор, принимаясь за
завтрак, - но я должна сознаться, что не была очень обеспокоена. Мне,
вероятно, следовало бы вскрикнуть и упасть в обморок и заставить вас всех
забегать по дому в самых живописных костюмах. Но, когда первая тревога
миновала, я уже не могла вызвать у себя чувство страха. Привидение, сыграв
свою роль, спокойно и мирно сошло со сцены, и я опять уснула.
Почти все слушатели приняли рассказ миссис Бэлмор как выдумку,
великодушно созданную в противовес злому видению миссис Фишер-Симпкинс. Но
кое-кто заметил, что ее рассказ носил печать подлинного убеждения. Каждое
слово дышало правдой и искренностью. Даже человек, не верящий в привидения,
при некоторой наблюдательности вынужден был бы признать, что она
действительно видела странного посетителя, хотя бы в очень ярком сне.
Вскоре горничная миссис Бэлмор принялась укладывать вещи. Через два
часа автомобиль должен был доставить миссис Бэлмор на станцию. Когда Теренс
прогуливался по восточной веранде, миссис Бэлмор подошла к нему. В глазах ее
сверкал лукавый огонек.
- Я не хотела рассказывать все другим, - сказала она, - но вам я
расскажу. Я думаю, что в какой-то мере вы должны нести ответственность за
это. Догадайтесь, каким образом привидение разбудило меня ночью.
- Загремело цепями, - предположил Теренс после некоторого раздумья, -
или застонало? Они обычно делают либо то, либо другое.
- Не знаете ли вы, - со странной непоследовательностью продолжала
миссис Бэлмор, - похожа я на кого-нибудь из родственниц вашего беспокойного
предка, капитана Кинсолвинга?
- Не думаю, - в крайнем удивлении ответил Теренс. - Никогда не слышал,
чтобы хоть одна из них была признанной красавицей.
- Тогда почему, - спросила миссис Бэлмор, серьезно глядя в глаза
молодому человеку, - почему привидению вздумалось поцеловать меня?
- Боже! - воскликнул Теренс, широко открыв от изумления глаза. - Что вы
говорите, миссис Бэлмор! Неужели он действительно поцеловал вас?
- Я сказала - оно, - поправила его миссис Бэлмор.
- Но почему вы говорите, что я должен нести за это ответственность?
- Потому что у этого привидения, кроме вас, нет родственников мужского
пола.
- Понимаю. "До третьего и четвертого колена". Но, серьезно, неужели
он... неужели оно... откуда вы?..
- Знаете? Как вообще знают? Я спала, и это прикосновение как раз и было
тем, что разбудило меня, я почти уверена.
- Почти?
- Ну, я проснулась, когда... о, неужели вы не понимаете, что я хочу
сказать? Когда вас неожиданно разбудят, вы не уверены, то ли вам снилось, то
ли... и все же вы знаете, что... боже мой, Теренс, неужели я должна
анализировать самые примитивные ощущения, чтобы удовлетворить вашу
чрезвычайно практическую любознательность?
- Но в отношении поцелуев привидений, - смиренно сказал Теренс, - я
нуждаюсь в самых элементарных сведениях. Я никогда не целовался с
привидениями. Это... это?..
- Раз уж вы хотите поучаться, - сказала миссис Бэлмор, намеренно, но
слегка шутливо подчеркивая каждое слово, - это дает ощущение чего-то
среднего между физическим и духовным.
- Конечно, - сказал Теренс, вдруг становясь серьезным, - это был сон
или какая- то галлюцинация. Теперь никто не верит в духов. Если вы
рассказали эту историю по доброте сердечной, я не могу выразить, как я вам
благодарен, миссис Бэлмор. Вы доставили этим маме величайшее счастье. Этот
предок-освободитель гениальная выдумка!
Миссис Бэлмор вздохнула.
- Меня постигла обычная судьба тех, кто видит привидения, - смиренно
сказала она. - Честь моей встречи с духом приписывают салату из омаров или
фантазии. Что ж, у меня по крайней мере осталась одна память от этого
крушения: поцелуй с того счета. Скажите, Теренс, капитан Кинсолвинг был
очень храбрым человеком?
- Кажется, он был разбит под Йорктауном, - ответил Теренс, вспоминая. -
Говорят, он удрал со своей ротой после первого же боя.
- Я так и думала, что он был робок, - рассеянно заметила миссис Бэлмор.
- Он мог бы получить еще один.
- Еще один бой? - тупо спросил Теренс.
- Что же другое могла я иметь в виду? Теперь мне пора идти собираться.
Через час автомобиль будет здесь. Я очень хорошо провела время в Клифтоне.
Прекрасное утро, не правда ли, Теренс?
По дороге на станцию миссис Бэлмор вынула из сумочки шелковый носовой
платок и посмотрела на него, загадочно улыбаясь. Потом завязала его
несколькими крепкими узлами и бросила в удобный момент за край обрыва, вдоль
которого шла дорога.
У себя в комнате Теренс давал распоряжения своему лакею Бруксу.
- Сложите это тряпье, - сказал он, - и отошлите его по адресу,
указанному на этой карточке.
Карточка была от нью-йоркского костюмера. "Тряпьем" был костюм
джентльмена далеких дней тысяча семьсот семьдесят шестого года, весь из
белого атласа и с серебряными пряжками, белые шелковые чулки, белые лайковые
туфли и в довершение пудреный парик и шпага.
- И потом, Брукс, - с некоторым беспокойством добавил Теренс, - поищите
шелковый носовой платок с моей меткой. Я, должно быть, обронил его где-то.
Месяц спустя миссис Бэлмор и еще одна или две дамы высшего общества
составляли список лиц, приглашенных на прогулку в Кэтскилские горы.
Миссис Бэлмор в последний раз просмотрела список. Имя Теренса
Кинсолвинга попалось ей на глаза. Миссис Бэлмор провела по нему тонкую линию
своим цензорским карандашом.
- Слишком застенчив, - нежно прошептала она в объяснение.
Джимми Хейз и Мьюриэл
Перевод М. Лорие
I
Ужин кончился, и в лагере наступила тишина, сопровождающая обычно
свертывание папирос из кожуры кукурузных початков. Маленький пруд светился
на темной земле, как клочок упавшего неба. Тявкали койоты. Глухие удары
копыт выдавали присутствие стреноженных коней, продвигавшихся к свежей траве
скачками, как деревянные лошадки-качалки. Полуэскадрон техасского
пограничного батальона расположился вокруг костра.
Знакомый звук - шорох и трение чапарраля о деревянные стремена -
послышался из густых зарослей повыше лагеря. Пограничники насторожились. Они
услышали, как громкий, веселый голос успокоительно говорил:
- Подбодрись, Мьюриэл, старушка! Вот мы и приехали. А долгая получилась
поездка, верно? Эх ты, допотопное существо! Да ну, будет тебе целоваться,
право! И не цепляйся так крепко за мою шею. Надо тебе сказать, этот коняга
под нами не очень тверд на ноги. Он еще, чего доброго, сбросит нас с тобой,
если мы будем зевать.
После двух минут ожидания на лагерную площадку вылетела усталая серая в
яблоках лошадь. Долговязый парень лет двадцати раскачивался в седле. Никакой
Мьюриэл, к которой он обращался, не было видно.
- Эй, друзья, - весело закричал всадник, - вот тут письмо лейтенанту
Мэннингу!
Он спешился, расседлал коня, опустил на землю свернутое в кольцо лассо
и снял с луки седла путы. Пока лейтенант Мэннинг, командир полуэскадрона,
читал письмо, он заботливо соскреб засохшую на путах грязь, показав тем
самым, что бережет передние ноги своего коня.
- Ребята, - сказал лейтенант и помахал пограничникам рукой, - это
мистер Джимми Хейз. Он зачислен в нашу часть. Капитан Мак-Лин прислал его к
нам из Эль-Пасо. Хейз, когда стреножите коня, ребята вас накормят.
Пограничники приняли новичка радушно. Тем не менее они подвергли его
внимательному осмотру и воздержались до поры до времени от окончательного
приговора. Пограничники выбирают нового товарища в десять раз
осмотрительнее, чем девушка возлюбленного. От выдержки, преданности,
хладнокровия и меткой стрельбы вашего соседа в бою часто зависит ваша жизнь.
После плотного ужина Хейз присоединился к курящим у костра. Его
внешность не рассеяла всех сомнений у его собратьев по оружию. Они видели
всего лишь длинного, сухопарого юношу с выжженными солнцем волосами цвета
пакли и загорелым простодушным лицом, на котором играло добрая, лукавая
улыбка.
- Друзья, - сказал новый пограничник, - я сейчас представлю вас одной
моей знакомой леди. Я никогда не слышал, чтобы ее называли красавицей, но вы
согласитесь, что она все-таки ничего себе. Поди-ка сюда, Мьюриэл!
Он расстегнул свою синюю фланелевую рубаху. Из-за пазухи у него
выползла рогатая лягушка. Ярко-красная ленточка была кокетливо повязана
вокруг ее колючей шеи. Она сползла на колено к хозяину и уселась там
неподвижно.
- Вот у этой самой Мьюриэл, - сказал Хейз с ораторским жестом, -
имеется куча достоинств. Она никогда не спорит, она всегда сидит дома, иона
довольствуется одним красным платьем и в будни и в воскресенье.
- Вы только посмотрите на эту погань, - сказал, смеясь, один из
пограничников. - Видал я рогатых лягушек, но никогда не видел, чтобы
кто-нибудь взял себе такую дрянь в товарищи. Она что, знает вас?
- Возьмите ее и увидите, - сказал Хейз.
Небольшая короткохвостая ящерица, известная под названием рогатой
лягушки, совершенно безвредна. Она уродлива, как те доисторические чудовища,
уменьшенным потомком которых она является, но кротка, как голубь.
Пограничник взял Мьюриэл с колен Хейза и вернулся на свое сиденье из
свернутых одеял. Пленница вертелась, царапалась и энергично вырывалась из
его руки. Подержав лягушку с минуту, пограничник опустил ее на землю.
Неуклюже, но быстро она заработала своими уморительными лапками и
остановилась у ноги Хейза.
- Здорово, разрази меня гром! - сказал другой пограничник. - Никогда не
думал, что у этих насекомых столько соображения.
II
Джимми Хейз стал общим любимцем в лагере пограничников. Он обладал
бесконечным запасом добродушия и неиссякаемым мягким юмором, который очень
ценится в походной жизни. Он был неразлучен со своей рогатой лягушкой. За
пазухой во время езды, на плече или на колене в лагере, под одеялом ночью -
маленький уродец никогда не покидал его.
Джимми был шутником того типа, который преобладает в сельских
местностях Запада и Юга. Не умея ни изобрести что-нибудь новое по части
развлечений, ни сострить экспромтом, он набрел как-то раз на забавную мысль
и крепко ухватился за нее. Ему показалось очень смешным иметь при себе для
развлечения друзей ручную рогатую лягушку с красной ленточкой на шее. Это
была счастливая мысль - почему же не развивать ее до бесконечности?
Отношения, связывавшие Джимми с его лягушкой, трудно поддаются
определению. Способна ли рогатая лягушка на прочную привязанность, это
вопрос, для разрешения которого мы не располагаем данными. Легче угадать
чувства Джимми. Мьюриэл была перлом его остроумия и в качестве такового была
им нежно любима. Он ловил для нее мух и защищал ее от холодного ветра.
Заботы его были наполовину эгоистичны, и все же, когда пришло время, она
отплатила ему сторицей. Немало других Мьюриэл так же щедро вознаграждали
других Джимми за их поверхностное увлечение.
Джимми не сразу добился полного признания со стороны своих товарищей.
Они любили его за простоту и чудачества, но над ним все еще висел тяжелый
меч отсроченного приговора. Жизнь пограничников состоит не только в том,
чтобы дурачиться в лагере. Приходится еще выслеживать конокрадов, ловить
опасных преступников, драться со всякими головорезами, выбивать из чапарраля
шайки бандитов, насаждать закон и порядок с помощью шестизарядного
револьвера. Джимми, по собственному его признанию, был преимущественно
ковбоем и не имел опыта в пограничной войне. Поэтому пограничники в его
отсутствие усиленно гадали, как он будет вести себя под огнем. Ибо, да будет
всем известно, честь и гордость каждого пограничного отряда зависят от
личной отваги составляющих его солдат.
Два месяца на границе было спокойно. Солдаты бездельничали в лагере. А
затем, к великой радости изнывавших от скуки защитников границы, Себастьяно
Салдар, знаменитый мексиканский головорез и угонщик скота, перешел со своей
шайкой Рио- Гранде и стал производить опустошения на техасском берегу.
Теперь были основания предполагать, что скоро Джимми Хейзу представится
случай показать, чего он стоит. Отряд гонялся за бандитами неустанно, но у
Салдара и его людей кони были, как у Лохинвара (1), и настигнуть их было
нелегко.
Однажды вечером, перед закатом, пограничники после долгого перехода
остановились на отдых. Усталые лошади стояли тут же, нерасседланные. Люди
жарили сало и варили кофе. Вдруг из чащи зарослей на них выскочил Себастьяно
Салдар со своей шайкой, стреляя из шестизарядных револьверов и оглашая
воздух отчаянными воплями. Это было полной неожиданностью. Пограничники,
раздраженно ругаясь, схватились за винчестеры; но атака оказалась лишь
показным выступлением в чисто мексиканском духе. После этой шумной
демонстрации налетчики с оглушительным криком ускакали прочь вдоль реки.
Пограничники вскочили на коней и пустились в погоню; но уже мили через две
их лошади выдохлись, и лейтенант Мэннинг отдал приказ прекратить погоню и
вернуться в лагерь.
Тут обнаружилось, что Джимми Хейз исчез. Кто-то вспомнил, что, когда
началась тревога, он побежал к своей лошади, но после этого никто его не
видел. Наступило утро, а Джимми все не было. Думая, что он лежит где-нибудь
убитый или раненый, пограничники обыскали все окрестности, но безуспешно.
Тогда они пошли по следам банды Салдара, но она как в воду канула. Мэннинг
решил, что коварный мексиканец после своего театрального прощания снова ушел
за реку. И действительно, ни о каких дальнейших набегах сведений не
поступало.
Это дало пограничникам время разобраться в своих неприятностях. Как уже
было сказано, честь и гордость каждого пограничного отряда зависят от личной
отваги составляющих его солдат. И теперь они были уверены, что свист
мексиканских пуль обратил Джимми Хейза в позорное бегство. Бак Дэвис хорошо
помнил, что мексиканцы не дали ни одного выстрела, после того как Джимми
побежал к своей лошади. Таким образом, он не мог быть убит. Нет, он бежал от
своего первого боя и не захотел вернуться, зная, что презрение товарищей
труднее вынести, чем вид направленных на тебя винтовок.
И в отряде Мэннинга из пограничного батальона Мак-Лина было невесело.
Это было первое пятно на их знамени. Ни разу еще за всю историю пограничной
службы ни один солдат не показал себя трусом. Все они любили Джимми Хейза, и
это еще больше портило дело.
Проходили дни, недели и месяцы, а облачко неизжитого позора все еще
висело над лагерем.
III
Год спустя, оставив позади много стоянок и изъездив с оружием в руках
много сотен миль, лейтенант Мэннинг почти с тем же составом людей был послан
на борьбу с контрабандистами на несколько миль ниже по реке от их старого
лагеря. Однажды, пересекая густо заросшую мескитом равнину, они выехали на
луг, изрезанный овражками. Тут глазам их представилась немая картина
давнишней трагедии.
В одном из овражков лежали скелеты трех мексиканцев. Их можно было
узнать только по платью. Самый большой скелет был когда-то Себастьяно
Салдаром. Его громадное дорогое сомбреро с золотыми украшениями - шляпа,
известная по всему Рио-Гранде, - лежало тут же, пробитое тремя пулями. На
краю овражка покоились заржавевшие винчестеры мексиканцев - все они были
направлены дулами в одну сторону.
Пограничники проехали в ту сторону пятьдесят ярдов. Там, в небольшой
впадине, все еще целясь из винтовки в тех троих, лежал еще один скелет. Это
был бой на взаимное уничтожение. Ни по каким признакам нельзя было опознать
одинокого защитника. Его одежда, над которой немало потрудились дожди и
солнце, могла быть одеждой любого ранчмена или ковбоя.
- Какой-нибудь ковбой, - сказал Мэннинг. - Они настигли его одного.
Молодец парень! Задал он им горячих, прежде чем они укокошили его! Так вот
почему мы больше ничего не слышали о доне Себастьяно!
И вдруг из-под истрепанных непогодой лохмотьев мертвеца вылезла рогатая
лягушка с полинявшей красной ленточкой вокруг шеи и уселась на плече своего
давно успокоившегося хозяина. Безмолвно рассказала она повесть о неопытном
юноше и быстроногом сером в яблоках коне - как они в погоне за мексиканскими
налетчиками обогнали всех своих товарищей и как мальчик погиб, поддерживая
честь своего отряда.
Пограничники теснее столпились у трупа, и, словно по данному знаку,
дикий вопль вырвался из их уст. Этот вопль был и панихидой, и надгробной
речью, и эпитафией, и торжествующей песнью. Странный реквием над прахом
павшего товарища, скажете вы, но, если бы Джимми Хейз мог его услышать, он
бы все понял.
---------------------------------------------------------
1) - Храбрый рыцарь, герои баллады Вальтера Скотта, увезший свою
возлюбленную, которую хотели выдать замуж за другого.