Код произведения: 15040
Автор: Андреев Леонид
Наименование: Большой шлем
ЛЕОНИД АНДРЕЕВ
БОЛЬШОЙ ШЛЕМ
Они играли в винт три раза в неделю: по вторникам, четвергам и
субботам; воскресенье было очень удобно для игры, но его пришлось оставить
на долю всяким случайностям: приходу посторонних, театру, и поэтому оно
считалось самым скучным днем в неделе. Впрочем, летом, на даче, они играли
и в воскресенье. Размещались они так: толстый и горячий Масленников играл
с Яковом Ивановичем, а Евпраксия Васильевна со своим мрачным братом,
Прокопием Васильевичем, Такое распределение установилось давно, лет шесть
тому назад, и настояла на нем Евпраксия Васильевна. Дело в том, что для
нее и ее брата не представляло никакого интереса играть отдельно, друг
против друга, так как в этом случае выигрыш одного был проигрыш для
другой, и в окончательном результате они не выигрывали и не проигрывали. И
хотя в денежном отношении игра была ничтожная и Евпраксия Васильевна и ее
брат в деньгах не нуждались, но она не могла понять удовольствия игры для
игры и радовалась, когда выигрывала. Выигранные деньги она откладывала
отдельно, в копилку, и они казались ей гораздо важнее и дороже, чем те
крупные кредитки, которые приходилось ей платить за дорогую квартиру и
выдавать на хозяйство. Для игры собирались у Прокопия Васильевича, так как
во всей обширной квартире жили только они вдвоем с сестрой, - существовал
еще большой белый кот, но он всегда спал на кресле, - а в комнатах царила
необходимая для занятий тишина. Брат Евпраксии Васильевны был вдов:
он потерял жену на второй год после свадьбы и целых два месяца после
того провел в лечебнице для душевнобольных; сама она была незамужняя, хотя
когда-то имела роман со студентом. Никто не знал, да и она, кажется,
позабыла, почему ей не пришлось выйти замуж за своего студента, но каждый
год, когда появлялось обычное воззвание о помощи нуждающимся студентам,
она посылала в комитет аккуратно сложенную сторублевую бумажку "от
неизвестной". По возрасту она была самой молодой из игроков: ей было сорок
три года.
Вначале, когда создалось распределение на пары, им особенно был
недоволен старший из игроков, Масленников. Он возмущался, что ему
постоянно придется иметь дело с Яковом Ивановичем, то есть, другими
словами, бросить мечту о большом бескозырном шлеме.
И вообще они с партнером совершенно не подходили друг к другу. Яков
Иванович был маленький, сухонький старичок, зиму и лето ходивший в
наваченном сюртуке и брюках, молчаливый и строгий. Являлся он всегда ровно
в восемь часов, ни минутой раньше или позже, и сейчас же брал мелок сухими
пальцами, на одном из которых свободно ходил большой брильянтовый
перстень. Но самым ужасным для Масленникова в его партнере было то, что он
никогда не играл больше четырех, даже тогда, когда на руках у него имелась
большая и верная игра. Однажды случилось, что как начал Яков Иванович
ходить с двойки, так и отходил до самого туза, взяв все тринадцать взяток.
Масленников с гневом бросил свои карты на стол, а седенький старичок
спокойно собрал их и записал за игру, сколько следует при четырех.
- Но почему же вы не играли большого шлема? - вскрикнул Николай
Дмитриевич (так звали Масленникова).
- Я никогда не играю больше четырех, - сухо ответил старичок и
наставительно заметил: - Никогда нельзя знать, что может случиться.
Так и не мог убедить его Николай Дмитриевич. Сам он всегда рисковал и,
так как карта емуне шла, постоянно проигрывал, но не отчаивался и думал,
что ему удастся отыграться в следующий раз. Постепенно они свыклись со
своим положением и не мешали друг другу: Николай Дмитриевич рисковал, а
старик спокойно записывал проигрыш и назначал игру в четырех.
Так играли они лето и зиму, весну и осень. Дряхлый мир покорно нес
тяжелое ярмо бесконечного существования и то краснел от крови, то
обливался слезами, оглашая свой путь в пространстве стонами больных,
голодных и обиженных. Слабые отголоски этой тревожной и чуждой жизни
приносил с собой Николай Дмитриевич. Он иногда запаздывал и входил в то
время, когда все уже сидели за разложенным столом и карты розовым веером
выделялись на его зеленой поверхности.
Николай Дмитриевич, краснощекий, пахнущий свежим воздухом, поспешно
занимал свое место против Якова Ивановича, извинялся и говорил:
- Как много гуляющих на бульваре. Так и идут, так и идут...
Евпраксия Васильевна считала себя обязанной, как хозяйка, не замечать
странностей своих гостей. Поэтому она отвечала одна, в то время как
старичок молча и строго приготовлял мелок, а брат ее распоряжался насчет
чаю.
- Да, вероятно, - погода хорошая. Но не начать ли нам?
И они начинали. Высокая комната, уничтожавшая звук своей мягкой мебелью
и портьерами, становилась совсем глухой. Горничная неслышно двигалась по
пушистому ковру, разнося стаканы с крепким чаем, и только шуршали ее
накрахмаленные юбки, скрипел мелок и вздыхал Николай Дмитриевич,
поставивший большой ремиз. Для него наливался жиденький чай и ставился
особый столик, так как он любил пить с блюдца и непременно с тянучками.
Зилюй Николай Дмитриевич сообщал, что днем морозу было десять градусов,
а теперь уже дошло до двадцати, а летом говорил:
- Сейчас целая компания в лес пошла. С корзинками.
Евпраксия Васильевна вежливо смотрела на небо - летом они играли на
террасе - и, хотя небо было чистое и верхушки сосен золотели, замечала:
- Не было бы дождя.
А старичок Яков Иванович строго раскладывал карты и, вынимая червонную
двойку, думал, что Николай Дмитриевич легкомысленный и неисправимый
человек.
Одно время Масленников сильно обеспокоил своих партнеров. Каждый раз,
приходя, он начинал говорить одну или две фразы о Дрейфусе. Делая
печальную физиономию, он сообщал:
- А плохи дела нашего Дрейфуса.
Или, наоборот, смеялся и радостно говорил, то несправедливый приговор,
вероятно, будет отменен Потом он стал приносить газеты и прочитывал из них
некоторые места все о том же Дрейфусе.
- Читали уже, - сухо говорил Яков Иванович, но партнер не слушал его и
прочитывал, что казалось ему интересным и важным. Однажды он таким образом
довел остальных до спора и чуть ли не до ссоры, так как Евпраксия
Васильевна не хотела признавать законного порядка судопроизводства и
требовала, чтобы Дрейфуса освободили немедленно, а Яков Иванович и ее брат
настаивали на том, что сперва необходимо соблюсти некоторые формальности и
потом уже освободить. Первым опомнился Яков Иванович и сказал, указывая на
стол:
- Но не пора ли?
И они сели играть, и потом, сколько ни говорил Николай Дмитриевич о
Дрейфусе, ему отвечали молчанием.
Так играли они лето и зиму, весну и осень. Иногда случались события, но
больше смешного характера. На брата Евпраксии Васильевны временами как
будто чтото находило, он не помнил, что говорили о своих картах партнеры,
и при верных пяти оставался без одной. Тогда Николай Дмитриевич громко
смеялся и преувеличивал значение проигрыша, а старичок улыбался и говорил:
- Играли бы четыре - и были бы при своих.
Особенное волнение проявлялось у всех игроков, когда назначала большую
игру Евпраксия Васильевна.
Она краснела, терялась, не зная, какую класть ей карту, и с мольбою
шотрела на молчаливого брата, а другие двое партнеров с рыцарским
сочувствием к ее женственности и беспомощности ободряли ее
снисходительными улыбками и терпеливо ожидали. В общем, однако, к игре
относились серьезно и вдумчиво. Карты давно уже потеряли в их глазах
значение бездушной материи, и каждая масть, а в масти каждая карта в
отдельности, была строго индивидуальна и жила своей обособленной жизнью.
Масти были любимые и нелюбимые, счастливые и несчастливые. Карты
комбинировались бесконечно разнообразно, и разнообразие это не поддавалось
ни анализу, ни правилам, но было в то же время закономерно. И в
закономерности этой заключалась жизнь карт, особая от жизни игравших в них
людей. Люди хотели и добивались от них своего, а карты делали свое, как
будто они имели свою волю, свои вкусы, симпатии и кат призы. Черви
особенно часто приходили к Якову Ивановичу, а у Евпраксии Васильевны р.уки
постоянно полны бывали пик, хотя она их очень не любила. Случалось, что
карты капризничали, и Яков Иванович не знал, куда деваться от пик, а
Евпраксия Васильевна радовалась червям, назначала большие игры и
-ремизилась. И тогда карты как будто смеялись. К Николаю Дмитриевичу
ходили одинаково все масти,, и ни одна не оставалась надолго, и все карты
имели такой вид, как постояльцы в гостинице, которые приезжают и уезжают,
равнодушные к тому месту, где им пришлось провести несколько дней. Иногда
несколько вечеров подряд к нему ходили одни двойки и тройки и имели при
этом дерзкий и насмешливый вид. Николай Дмитриевич был уверен, что он
оттого не может сыграть большого шлема, что карты знают о его желании и
нарочно не идут к нему, чтобы позлить. И он притворялся, что ему
совершенно безразлично, какая игра у него будет, и старался подольше не
раскрывать прикупа. Очень редко удавалось ему таким образом обмануть
карты; обыкновенно они догадывались, и, когда он раскрывал прикуп, откуда
смеялись три шестерки и хмуро улыбался пиковый король, которого они
затащили для компании.
Меньше всех проникала в таинственную суть карт Евпраксия Васильевна;
старичок Яков Иванович давно выработал строго философский взгляд и не
удивлялся и не огорчался, имея верное оружие против судьбы в своих
четырех. Один Николай Дмитриевич никак не мог примириться с прихотливым
нравом карт, их насмешливостью и непостоянством. Ложась спать, он думал о
том, как он сыграет большой шлем в бескозырях, и это представлялось таким
простым и возможным: вот приходит один туз, за ним король, потом опять
туз. Но когда, полный надежды, он садился играть, проклятые шестерки опять
скалили свои широкие белые зубы. В этом чувствовалось что-то роковое и
злобное. И постепенно большой шлем в бескозырях стал самым сильным
желанием и даже мечтой Николая Дмитриевича.
Произошли и другие события вне карточной игры.
У Евпраксии Васильевны умер от старости большой белый кот и, с
разрешения домовладельца, был похоронен в сгду под липой. Затем Николай
Дмитриевич исчез однажды на целых две недели, и его партнеры не знали, что
думать и что делать, так как винт втроем ломал все установившиеся привычки
и казался скучным. Сами карты точно сознавали это и сочетались в
непривычных формах. Когда Николай Дмитриевич явился, розбвые щеки, которые
так резко отделялись от седых пушистых волос, посерели, и весь он стал
меньше и ниже ростом.
Он сообщил, что его старшин сын за что-то арестован и отправлен в
Петербург. Все удивились, так как не знали, что у Масленникова есть сын;
можег быть, он когданибудь и говорил, но все позабдлли об этом. Вскоре
после этого он еще один раз не явился, и, как нарочно, в субботу, когда
игра продолжалась дольше обыкновенного, и все опять с удивлением узнали,
что он давно страдает грудной жабой и что в субботу у него был сильный
припадок болезни. Но потом все опять установилось, и игра стала даже
серьезнее и интереснее, так как Николай Дмитриевич меньше развлекался
посторонними разговорами. Только шуршали крахмальные юбки горничной да
неслышно скользили из рук игроков атласные карты и жили своей таинственной
и молчаливой жизнью, особой от жизни игравших в них людей. К Николаю
Дмитриевичу они были по-прежнему равнодушны и иногда зло-насмешливы, и в
этом чувствовалось что-то роковое, фатальное.
Но в четверг, 26 ноября, в картах произошла странная перемена. Как
только началась игра, к Николаю Дмитриевичу пришла большая коронка, и он
сыграл, и даже не пять, как назначил, а маленький шлем, так как у Якова
Ивановича оказался лишний туз, которого он не хотел показать. Потом опять
на некоторое время появились шестерки, но скоро исчезли, и стали приходить
полные масти, и приходили они с соблюдением строгой очереди, точно всем им
хотелось посмотреть, как будет радоваться Николай Дмитриевич. Он назначал
игру за игрой, и все удивлялись, даже спокойный Яков Иванович. Волнение
Николая Дмитриевича, у которого пухлые пальцы с ямочками на сгибах потели
и роняли карты, передалось и другим игрокам.
- Ну и везет вам сегодня, - мрачно сказал брат ЕЕпракеии Васильевны,
сильнее всего боявшийся слишком большого счастья, за которым идет такое же
большое горе. Евпракеии Васильевне было приятно, что наконец-то к Николаю
Дмитриевичу пришли хорошие карты, и она на слова брата три раза сплюнула в
сторону, чтобы предупредить несчастье.
- Тьфу, тьфу, тьфу! Ничего особенного нет. Идут карты и идут, и дай
бог, чтобы побольше шли.
-Карты на минуту словно задумались в нерешимости, мелькнуло несколько
двоек со смущенным видом - и снова с усиленной быстротой стали являться
тузы, короли и дамы. Николай Дмитриевич не поспевал собирать карты и
назначать игру и два раза уже заспался, так что пришлось пересдать. И все
игры удавались, хотя Яков Иванович упорно умалчивал о своих тузах:
удивление его сменилось недоверием ко внезапной перемене счастья, и он еще
раз повторил неизменное решение - не играть больше четырех. Николай
Дмитриевич сердился на него, краснел и задыхался. Он уже не обдумывал
своих ходов и смело назначал высокую игру, уверенный, что в прикупе он
найдет, что нужно.
Когда после сдачи карт мрачным Прокопием Васильевичем Масленников
раскрыл свои карты, сердце его заколотилось и сразу упало, а в глазах
стало так темно, что он покачнулся - у него было на руках двенадцать
взяток: трефы и черзи от туза до десятки и бубновый туз с королем. Если он
купит пикового туза, у него будет большой бескозырный шлем.
- Два без козыря, - начал он, с трудом справляясь с голосом.
- Три пики, - ответила Евпраксня Васильевна, которая была также сильно
взволнована: у нее находились почти все пики, начиная от короля.
- Четыре черви, - сухо отозвался Яков Иванович.
Николай Дмитриевич сразу повысил игру на малый шлем, но разгоряченная
Евпраксия Васильевна не хотела уступать и, хотя видела, что не сыграет,
назначила большой в пиках. Николай Дмитриевич задумался на секунду и с
некоторой торжественностью, за которой скрывался страх, медленно произнес:
- Большой шлем в бескозырях!
Николай Дмитриевич играет большой шлем в бескозырях! Все были поражены,
и брат хозяйки даже крякнул:
- Ого!
Николай Дмитриевич протянул руку за прикупом, но покачнулся и повалил
свечку. Евпраксия Васильевна подхватила ее, а Николай Дмитриевич секунду
сядел неподвижно и пряно, положив карты на стол, а потом взмахнул руками и
медленно стал валиться на левую сторону. Падая, он свалил столик, на
котором стояло -блюдечко с налитым чаем, и придавил своим телом его
хрустнувшую ножку.
Когда приехал доктор, он нашел, что Николай Дмитриевич умер от паралича
сердца, и в утешение живым сказал несколько слов о безболезненности такой
смерти.
Покойника положили на турецкий диван в той же комнате, где играли, и
он, покрытый простыней, казался громадным и страшным. Одна нога,
обращенная носком внутрь, осталась непокрытой и казалась чужой, взятой от
другого человека; на подошве сапога, черной и совершенно новой на выемке,
прилипла бумажка от тянучки"
Карточный стол еще не был убран, и на нем валялись беспорядочно
разбросанные, рубашкой вниз, карты партнеров и в порядке лежали карты
Николая Дмитриевича, тоненькой колодкой, как он их положил.
Яков Иванович мелкими и неуверенными шагами ходил по комнате, стараясь
не глядеть на покойника и не сходить с ковра на натертый паркет, где
высокие каблуки его издавали дробный и резкий стук. Пройдя несколько раз
мимо стола, он остановился и осторожно взял карты Николая Дмитриевича,
рассмотрел их и, сложив такой же кучкой, тихо положил на место. Потом он
посмотрел прикуп: там был пиковый туз, тот самый, которого не хватало
Николаю Дмитриевичу для большого шлема. Пройдясь еще несколько раз, Яков
Иванович вышел в соседнюю комнату, плотнее застегнул наваченный сюртук и
заплакал, потому что ему было жаль покойного. Закрыв глаза, он старался
представить себе лицо Николая Дмитриевича, каким оно было при его жизни,
когда он выигрывал и смеялся. Особенно жаль было вспомнить легкомыслие
Николая Дмитриевича и то, как ему хотелось выиграть большой бескозырный
шлем.
Проходил в памяти весь сегодняшний вечер, начиная с пяти бубен, которые
сыграл покойный, и кончая этим беспрерывным наплывом хороших карт, в
котором чувствовалось что-то страшное. И вот Николай Дмитриевич умер -
умер, когда мог наконец сыграть большой шлем.
Но одно соображение, ужасное в своей простоте, потрясло худенькое тело
Якова Ивановича и заставило его вскочить с кресла. Оглядываясь по
сторонам, как будто мысль не сама пришла к нему, а кто-то шепнул ее нг
ухо, Яков Иванович громко сказал:
- Но ведь никогда он не узнает, что в прикупе был туз и что на руках у
него был верный большой шлем.
Никогда!
И Якову Ивановичу показалось, что он до сих пор не понимал, что такое
смерть. Но теперь он понял, и то, что он ясно увидел, было до такой
степени бессмысленно, ужасно и непоправимо. Никогда не узнает! Если Яков
Иванович станет кричать об этом над самым его ухом, будет плакать и
показывать карты, Николай Дмитриевич не услышит и никогда не узнает,
потому что нет на свете никакого Николая Дмитриевича. Еще одно бы только
движение, одна секунда чего-то, что есть жизнь, - к Николай Дмитриевич
увидел бы туза и узнал, что у него есть большой шлем, а теперь все
кончилось и он не знает и никогда не узнает.
- Ни-ко-гда, -медленно,по слогам, произнес Яков Иванович, чтобы
убедиться, что такое слово существуег и имеет смысл.
Такое слово существовало и имело смысл, но он был до того чудовищен и
горек, что Яков Иванович снова упал в кресло и беспомощно заплакал от
жалости к тому, кто никогда не узнает, и от жалости к себе, ко всем, так
как то же страшно и бессмысленно жестокое будет и с ним и со всеми. Он
плакал - и играл за Николая Дмитриевича его картами, и брал взятки одна за
другой, пока не собралось их тринадцать, и думал, какмного пришлось бы
записать, и что никогда Николай Дмитриевич этого не узнает. Это был первый
и последний раз, когда Яков Иванович отступил от своих четырех и сыграл во
имя дружбы большой бескозырный шлем.
- Вы здесь, Яков Иванович? - сказала вошедшая Евпраксия Васильевна,
опустилась на рядом стоящий стул и заплакала. - Как ужасно, как ужасно!
Оба они не смотрели друг на друга и молча плакали, чувствуя, что в
соседней комнате, на диване, лежит мертвец, холодный, тяжелый и немой.
- Вы послали сказать? - спросил Яков Иванович, громко и истово
сморкаясь.
- Да, брат поехал с Аннушкой. Но как они разыщут его квартиру - ведь мы
адреса не знаем.
- А разве он не на той же квартире, что в прошлом году? - рассеянно
спросил Яков Иванович.
- Нет, переменил. Аннушка говорит, что он нанимал извозчика куда-то на
Новинский бульвар.
- Найдут через полицию, - успокоил старичок. - У него ведь, кажется,
есть жена?
Евпраксия Васильевна задумчиво смотрела на Якова Ивановича и не
отвечала. Ему показалось, что в ее глазах видна та же мысль, что пришла и
ему в голову. Он еще раз высморкался, спрятал платок в карман наваченного
сюртука и сказал, вопросительно поднимая брови над покрасневшими глазами:
- А где же мы возьмем теперь четвертого?
Но Евпраксия Васильевна не слыхала его, занятая соображениями
хозяйственного характера. Помолчав, она спросила:
- А вы, Яков Иванович, все на той же квартире?
ЛЕОНИД НИКОЛАЕВИЧ АНДРЕЕВ
РАССКАЗЫ И ПОВЕСТИ
Андреев Л.
Рассказы и повести. Вступ. статья В. Чувакова; Худ. В. Савадов. -М.:
"Недра", 1980 - 288 с.
В настоящий сборник вошли рассказы и повести Л.Андреева 1898 - 1908 гг.
Проникнутые гуманным чувством, они направлены на защиту "униженного и
оскорбленного" маленького человека от калечащих его душу жизненных
обстоятельств. В ряде рассказов ("Марсельеза", "Рассказ о семи повешенных",
"Иван Иванович") отразился дух революционной эпохи 1905 года.
Издательство "Художественная литература", 1979 г.
Издательство "Недра", 1980 г
Редактор издательства В. Н. Никитина Художественный редактор В. В.
Шутько Технический редактор Н. В. Жидкова Корректоры Э. Г.Агеева, К.И.
Савенкова
ИБ ь 4441
Подписано в печать 31.10 80. Формат 84x108 1/32. Бумага типографская Л2
Гарнитура литературная. Печать высокая. Усл. печ. л. 15,12. Уч-изд. л. 15
12. Дополнительный тираж 100000 экз. Заказ 336/8351-3 Цена 1 р. 50 к.
Изд-во "Недра", 103633, Москва, К-12, Третьяковский проезд, 1/19
Отпечатано с матриц в Ленинградской типографии ь 6 ордена Трудового
Красного Знамени Ленинградского объединения "Техническая книга" им Евгении
Соколовой Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам
издательств, полиграфии и книжной торговли. 193144 г. Ленинград, ул.
Моисеенко, 10.
OCR Pirat