Абдулаев Чингиз / книги / Идеальная мишень

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

 
Код произведения: 14991 
Автор: Абдулаев Чингиз 
Наименование: Идеальная мишень 





Чингиз АБДУЛЛАЕВ

                              ИДЕАЛЬНАЯ МИШЕНЬ

  Анонс

  Счет идет на недели, затем - на дни. Если Дронго не сумеет отыскать
директора нефтяной компании "ЛИК", то рассыплется с таким трудом собранное
прокуратурой дело о колоссальных хищениях. Кроме Дронго, за директором
"ЛИКа" охотятся две конкурирующие группы уголовников. Но Дронго, расставив
всех участников драмы подобно фигурам на шахматной доске, начинает
разыгрывать партию. Начинает черными и...

  Ибо вы пойдете неторопливо и не побежите; потому что впереди вас
пойдет Господь, и Бог Израилев будет стражем позади вас.
  Исайя, 52:12

  Господи! Путеводи меня в правде Твоей, ради врагов моих; уровняй
предо мной путь Твой.
  Псалтирь, 5:9

  НАЧАЛО

  Москва. 12 апреля

  Я слоняюсь по магазину, стараясь не обращать внимания на этих двух
типов, - назойливая парочка то и дело попадалась мне на глаза. В какой-то
момент мне даже стало обидно: неужели я не заслужил ничего поприличнее
этих дилетантов, которые боятся меня потерять даже здесь, в охраняемой
зоне международного аэропорта? Прилепились ко мне как приклеенные. Потом я
увидел третьего. Вернее, я его вычислил. Судя по тому, как эти двое нервно
оглядывались по сторонам, было ясно, что они выполняют роль "дурачков",
усердно стараясь обратить на себя мое внимание. А вот тот, третий, он явно
классом повыше. Сидит в кресле, спиной к магазинам, и делает вид, что
читает газету. И все было бы отлично, если бы не демонстрация абсолютного
спокойствия. Даже когда рядом заплакал ребенок, он не повернул головы,
словно ничего не слышал.
  Только однажды чуть наклонился, ничем, правда, не обнаруживая своего
интереса, когда мимо него прошел один из "приклеившихся" ко мне субъектов,
но именно в это мгновение я понял, что вместе со мной в Амстердам полетит
именно он - широкомордый незнакомец.
  К этому времени мне было уже все равно, кто именно полетит и сколько
их будет. Я уже знал, что в самолет войду не один. Самый легкий и самый
тяжелый выход из создавшегося положения. Легкий потому, что мне нечего
опасаться, хотя бы в самолете, а тяжелый... Ну это особый разговор. Если
бы со мной никто не сел в самолет, я бы очень удивился. Вернее, не так...
Я бы расстроился. Нет, я бы огорчился. Да, да, именно огорчился. Если бы
вдруг мои преследователи не проявили пристального интереса к моей персоне
- это было бы странно.
  Два типа кружились вокруг, явно не зная, что им еще делать. Задания
на мою ликвидацию они не получали. Это было понятно еще до того, как я
появился в Шереметьеве. Если бы меня не хотели выпускать за рубеж, вполне
могли бы перехватить до того, как я приехал в аэропорт. Или хотя бы не
допустить до пограничников. После того как мне проставили в паспорте
разрешение на выезд, убийство автоматически становилось делом весьма
нерентабельным. Пришлось бы объяснять целой ораве пограничников,
таможенников и сотрудников аэропорта, как могло получиться, что в
абсолютно закрытую международную зону аэропорта проникли убийцы с оружием
в руках.
  Я уверен, что у них есть оружие. И нисколько не сомневаюсь, что при
желании они бы нашли и убили меня даже в этой "ничейной" зоне, куда могут
проникать только пассажиры, вылетающие за рубеж. Как им удалось пронести
оружие на столь сурово охраняемую территорию? Я даже не хочу думать об
этом. Конечно, им помогли. Конечно, у них повсюду свои, купленные люди.
Верить в честность наших таможенников либо пограничников может только
идиот. После августовского кризиса в нашей стране не осталось людей, даже
притворяющихся честными. Все остатки нравственности слопал этот проклятый
кризис. Теперь каждый выживает в одиночку. Если раньше цена совести еще
могла колебаться в пределах нескольких сотен долларов, то теперь у совести
вообще не осталось цены. За несколько сот долларов на борт можно пронести
все, что угодно. За тысячу они вам еще укажут нужный объект. А за сумму
сверх этой любой подготовленный сотрудник сам еще и уберет нужного
человека. Это наши реалии.
  Только не нужно спешить меня опровергать. Вы сейчас будете
доказывать, что у нас еще встречаются честные пограничники и порядочные
таможенники.
  Действительно, встречаются. И даже бывают иногда мужественные офицеры
милиции, в одиночку сражающиеся против мафии. Бывают. В кино и в книгах. А
в реальной жизни у каждого из таких "героев" есть семья, которую нужно
кормить. И есть дети, которым нужно дать хотя бы какое-то образование. И
есть жена, которая должна выглядеть не хуже своих подруг. Иногда у них
случаются и старики-родители, которых тоже нужно кормить и лечить. Если в
этих условиях офицер милиции пошлет всех к черту и откажется от взятки,
часто превышающей его заработок за десять лет, значит, у него не все в
порядке с головой. Таких кретинов в милиции не держат. Я уже не говорю о
таможенниках, которые чуют деньги шестым чувством и чаще всего занимаются
обычным вымогательством.
  Порядочные люди иногда попадаются среди пограничников, но не потому,
что они лучше остальных. Просто в отряд изредка берут людей со стороны,
провинциалов, мечтающих устроиться в столице, молодых ребят и девушек, у
которых сохранились иллюзии, нерастраченные идеалы. Эти славные парни и
девушки бывают честными, но ровно до того момента, пока им не предложат
вдруг очень большую, ошеломительную сумму. Отказаться - значит, кроме
всего прочего, выглядеть болваном в глазах своих коллег. Болваном никто не
хочет быть, и в результате - бывший молодой провинциал уже через несколько
месяцев превращается в наглого столичного вымогателя.
  Представляю, с каким возмущением готов опровергать меня кто-то из
руководителей этих служб. Но опровергать не нужно. Достаточно выйти из
здания аэропорта и посмотреть на припаркованные машины таможенников и
сотрудников аэропорта. Если кто-нибудь сумеет хотя бы приблизительно
прикинуть, сколько стоят новые иномарки, и посчитать, можно ли их купить
на мизерную зарплату всех перечисленных должностных лиц, я согласен взять
свои слова обратно. Но так как сию задачку не решит ни один экономист, то
получается, что моих преследователей либо просто пропустили через границу
без всякого контроля, либо, что еще хуже, у них есть право проникать за
эту границу. Может быть, у них даже имеются поддельные удостоверения
сотрудников спецслужб. Хотя скорее всего удостоверения у них даже
настоящие - достаточно понаблюдать, как нагло и бесцеремонно они
действуют. Им просто нравится демонстрировать свою власть. Увидев их, я
должен испугаться. Вполне вероятно, что это тоже входит в их задачу. Они
выставляют напоказ свои возможности. Чтобы я понял, с кем имею дело. И не
колебался, когда мне придется рисковать. Они ведь знают, что я человек
подготовленный. Значит, весь расчет на это - мой профессионализм и
подчинение их силе.
  Но я не пугаюсь. Меня вообще теперь невозможно ничем испугать. После
всего пережитого я сознательно сделал свой выбор. Я, Эдгар Вейдеманис,
бывший подполковник КГБ, бывший офицер, бывший коммунист и бывший
гражданин Советского Союза, ныне гражданин России, получивший гражданство
только два месяца назад.
  Теперь я неудачливый бизнесмен, который каким-то образом сумел
получить сначала гражданство, потом заграничный паспорт и визы для выезда
за рубеж, нашел даже нужную сумму денег на путешествие.
  Я помню, конечно, кто и зачем дал мне все это, об этом знают и мои
"наблюдатели".
  И им должен быть известен мой дальнейший маршрут. Судя по тому
профессионалу, который сидит в кресле и продолжает вот уже целых двадцать
минут читать одну и ту же страницу газеты, им известно почти все. И этот
тип убежден, что я буду вести себя хорошо. Иначе бы меня не выпустили из
Москвы. Иначе меня остановили бы на границе. Но раз все формальности
позади - значит, ничего уже нельзя изменить. Я лечу в Амстердам. А вместе
со мной и этот широколицый истукан, упрямо сидящий ко мне спиной. И не он
один. Если я все правильно рассчитал, то в самолете должен быть еще один
"наблюдатель". Их обязательно должно быть двое, чтобы подстраховывать друг
друга. Как минимум двое. Впрочем, может быть и трое. Судя по всему, денег
не пожалеют. Со мной пошлют "лучших людей", и с таким расчетом, чтобы те
сели на меня основательно.
  В тот момент, когда наконец объявили посадку, мои явные "наблюдатели"
засуетились. Один побежал к "читателю", второй бросился к двери из
"накопителя", словно опасаясь, что я передумаю лететь. Люди не торопясь
выстраивались в очередь, терпеливо ожидая разрешения на посадку. Я встал в
самый конец и скорее почувствовал, чем увидел, как за моей спиной, третьим
или четвертым, становится Широкомордый - уж он-то точно полетит со мной.
За ним встала в очередь какая-то дамочка с нервно дергающимся личиком.
  "Интересно, есть ли у него оружие?" - подумал я. А если есть, то как
он пронесет его в самолет. Или он уже сдал его в багаж, справедливо
полагая, что на борту самолета нужно проявлять осторожность. Впрочем, это
не его, а. моя забота. Это мне нужно быть осторожным, ведь это мое
путешествие может прерваться в любой момент. Да в любую секунду. Возможно,
Широкомордый уже получил приказ, когда именно меня убрать. Ведь он почти
наверняка профессиональный убийца. Может случиться, что мой первый день в
Амстердаме станет моим последним днем. Я сделаю свою работу, и меня тут же
уберут.
  Впрочем, не нужно загадывать. Я ведь сознательно сделал свой выбор. Я
осознанно пошел на риск. Самое главное, чтобы убийцы всегда находились у
меня за спиной.
  А я - у них перед глазами. Как реальная мишень, в которую нужно
целиться. Как идеальная мишень, которая не имеет права исчезать. Моя
задача под ставиться, может быть, даже под их ножи и пистолеты. Занять их
внимание. Или, если угодно, вызвать гнев. С этой секунды я становлюсь
идеальной мишенью, и моя единственная задача - оставаться таковой в
течение всего путешествия. Несколько дней или недель, пока я не найду
нужного человека. Нужного... Впрочем, расскажу все по порядку... С самого
начала...


                                  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


  ЗА ДЕСЯТЬ МЕСЯЦЕВ ДО НАЧАЛА

  Москва. 27 июня

  Водитель сидел в машине, терпеливо ожидая, когда выйдет "хозяин".
  Служебная машина приезжала за ним точно в половине девятого утра. От
дома до министерства не больше двадцати минут езды, но он считал, что
нужно выходить именно в половине девятого, чтобы не опаздывать на работу.
  Рашит Ахметов был заместителем министра уже второй год. Вообще в
министерстве работал больше семи лет, пройдя путь от ведущего специалиста
до заместителя министра. Грамотный, толковый, хорошо говоривший по-русски,
он довольно успешно делал карьеру. К сорока двум годам, когда министр
предложил ему пост заместителя, Ахметов стал не просто одним из лучших
специалистов в.
  Минтопэнерго, его уважали сотрудники за удивительную
работоспособность и даже самоотверженность в работе. Министр знал, что
среди его заместителей Ахметов был тем, кого принято стало называть
трудоголиком. Кроме того, он обладал ровным, спокойным характером,
выдержанностью, имел репутацию довольно осторожного человека.
  И все же "идеальный" Ахметов владел двумя иномарками, большой
двухэтажной дачей, стоимость которой превышала его зарплату в министерстве
за сто лет безупречной службы, имел пятикомнатную квартиру в городе. Но в
Москве на такие "мелочи" уже давно не обращали внимания. Каждый
устраивался как мог, и каждый жил по своему разумению. Никому даже в
голову не приходило, что ответственным правительственным чиновникам
следовало бы жить поскромнее, соизмеряя свои расходы с доходами. Общая
атмосфера безнравственности и вседозволенности, установившаяся в
девяностых годах, стала нормой жизни для руководителей всех рангов.
  ...Ахметов вышел из дома, держа в руках большой темный портфель,
когда-то подаренный ему в Словакии. Сев в машину, он хмуро кивнул водителю
и коротко бросил:
  - На работу. - По дороге он обычно просматривал утренние газеты,
купленные водителем. Ахметов не любил терять времени, справедливо полагая,
что на работе нужно заниматься исключительно делами.
  Уже подъезжая к зданию министерства, он почувствовал какое-то
неудобство. Может быть, опять слишком сильно накрахмален воротничок.
Сколько раз говорил жене, чтобы следила за рубашками, которые привозят из
прачечной. Он повертел шеей, чуть ослабил узел галстука. Выходя из
автомобиля, машинально кивнул водителю, оставив газеты на заднем сиденье.
Все сотрудники знали, что заместитель министра - строгий руководитель, не
допускавший панибратства. С портфелем в руке он прошел к кабине лифта.
Поднявшись на свой этаж, прошел в приемную, где его уже ждала секретарь.
Она знала, что первые несколько минут шефа нельзя беспокоить. Он должен
пройти в свой кабинет, устроиться, просмотреть бумаги и только через
десять минут вызовет ее для сверки графика приемов и неотложных дел на
день.
  Пройдя в свой кабинет, он положил портфель на стул рядом с вешалкой.
  Подошел к столу, взглянул на телефон правительственной связи, словно
решая, стоит ли звонить прямо сейчас. Разделся, уселся в свое кресло,
посмотрел на часы, подвинул папку с бумагами. В этот момент раздался
телефонный звонок. Он недовольно покосился на аппарат внутренней связи.
Секретарь твердо знала - в первые минуты его нельзя беспокоить. Но,
возможно, приехал министр или случилось нечто непредвиденное.
  - В чем дело? - спросил он недовольным голосом.
  - К вам приехали... - виновато сообщила секретарь. Не дослушав ее, он
поморщился. Только этого не хватало, чтобы посетители врывались так рано.
Нужно увольнять эту бестолковую женщину.
  - Пусть ждут, - буркнул он, но в этот момент дверь кабинета
распахнулась, и порог переступили четверо мужчин. Еще не зная, кто они, он
кожей почувствовал волнение, знакомое по ночным кошмарам. Но это был не
сон.
  - Мы из прокуратуры, - представился один из вошедших, - у нас есть
ордер на ваш арест и обыск в вашем кабинете. Вы сами выдадите ценности или
мы все же должны проводить обыск?
  - Что? - машинально спросил он, чувствуя, что в эту секунду рухнуло
все. Вся его прежняя жизнь.
  - Вот ордер на ваш арест. - Руководитель группы сотрудников
прокуратуры положил на стол бумагу.
  - Какие ценности?.. - пробормотал Ахметов, заикаясь. - У меня... нет
никаких ценностей.
  Руководитель группы, человек лет пятидесяти пяти, с побелевшими
висками, чуть прихрамывая, прошел к его сейфу. Как глупо все получилось,
подумал Ахметов. Давно нужно было забрать оттуда деньги.
  В кабинет вошли секретарь и начальник управления кадров.
  - Будете свидетелями. Вы можете дать ключи? - обратился сотрудник
прокуратуры к Ахметову.
  - Я их потерял, - выдавил из себя Ахметов, все еще прикованный к
креслу. Он врал, хотя уже понял, что его ничто не спасет.
  - Может, они все же остались в вашем столе? - спросил сотрудник
прокуратуры - помоложе.
  - Их у меня нет, - ответил, все еще надеясь оттянуть неизбежное,
Ахметов.
  - У вас есть запасные ключи? - спросил руководитель группы у
секретаря.
  Женщина метнула испуганный взгляд на Ахметова и покачала головой.
  - Мы их потеряли несколько дней назад, - сказала она, пытаясь
подыграть своему шефу. Не совсем дура, с облегчением подумал Ахметов. Зря
он бывал с ней груб и несправедлив.
  - Это ничего, - усмехнулся руководитель группы, - у нас есть
специалисты. Капитан Торопов, вы сумеете открыть этот сейф?
  Тот, кого назвали Тороповым, кивнул, доставая связку ключей. Подошел
к сейфу. Он возился с замком не больше минуты - и дверца громко лязгнула,
открываясь.
  "Ну вот и все", - обреченно подумал Ахметов.
  - Ознакомьтесь, пожалуйста, - пригласил всех к сейфу старший
сотрудник прокуратуры. В глубине лежали пачки долларов. Ахметов точно
помнил, что там было шестьдесят тысяч. Как глупо, снова подумал он. Нужно
было увезти их еще несколько дней назад. Почему он оставлял их в сейфе?
Все время забывал. Он ведь взял себе за правило никогда не оставлять
деньги в сейфе или дома. Дома... Если они сделают обыск на даче, то найдут
еще больше. Кажется, он оставил там больше ста тысяч долларов. Черт
возьми, как же все нелепо.
  И, словно услышав его мысли, сотрудник прокуратуры негромко сказал:
  - После обыска в вашем кабинете мы поедем на квартиру и на дачу. Вы
не хотите добровольно выдать все ценности, которые мы можем у вас найти?
  Ахметов хотел что-то сказать, возразить, начать спорить,
возмущаться...
  Но он по-прежнему сидел в кресле и не мог произнести ни слова. Отныне
его жизнь была разделена на две части, и водораздел проходил через этот
день. Эти утренние часы двадцать седьмого июня.
  "Хорошо, что часть денег я успел спрятать за рубежом, - подумал
Ахметов, - жена не проболтается. Это не в ее интересах. Тем более что
часть суммы переведена на ее счет, открытый в немецком банке. Господи,
когда они приедут домой, с ней наверняка случится истерика".
  - Мы составим протокол, - сказал седовласый, извлекая пачки "зеленых".
  Ахметов вспомнил, что в портфеле у него лежат документы, от которых
он хотел бы избавиться. Но теперь и это поздно. Все поздно. Документы
попадут в руки сотрудников прокуратуры, и все будет кончено. Он обреченно
закрыл глаза.
  Какая разница, думал Ахметов, немного больше или немного меньше улик.
Все равно крах неизбежен. Ну и черт с ними! Ведь его арестовали наверняка
с разрешения кого-либо из руководства страны. Чтобы получить санкцию на
арест заместителя министра, нужно обращаться к премьеру или в
администрацию президента. Значит, на самом верху принято решение о его
сдаче. Значит, они решили его сдать. Пусть теперь пеняют на себя. Он не
станет молчать. Расскажет обо всем. Он не хочет играть роль крайнего.
Расскажет все, что знает. Ему-то терять нечего!
  - Я хочу сделать заявление, - сказал он вдруг хриплым голосом,
стараясь не смотреть на своего секретаря, у которой в глазах стоял
неподдельный ужас.

  ЗА ДЕВЯТЬ МЕСЯЦЕВ ДО НАЧАЛА

  Москва. 3 июля

  Когда раздался утренний звонок, он посмотрел на часы. Половина
восьмого утра. Интересно, кто мог позвонить так рано? Он толкнул жену,
надеясь, что та возьмет трубку. Но жена, невразумительно буркнув что-то,
продолжала спать.
  Коротко ругнувшись, Силаков поднялся и, не надевая тапочек, побежал в
другую комнату к телефону.
  - Слушаю, - хрипло сказал он, стараясь не выдать досады.
  - Витя, это я, - услышал он знакомый голос.
  Силаков поежился от испуга - неужели случилось что-то серьезное?..
  - Я тебя слушаю, - сказал он дрогнувшим голосом, - что-нибудь
случилось?
  - Случилось. Через полчаса к тебе приедет Бык. Он будет ждать тебя на
улице. Нам нужно встретиться. Дело очень важное.
  - Понятно.
  Абонент отключился. Силаков растерянно посмотрел на телефонную
трубку, которую все еще держал в руках.
  - Кто звонил? - крикнула из другой комнаты жена.
  Силаков молчал, глядя на телефонный аппарат.
  - Кто звонил?! - еще громче крикнула жена.
  - Никто. Молчи и спи, дуреха! - взвился Силаков, положив наконец
трубку на рычаг. И решительно направился в ванную. Видимо, случилось нечто
весьма серьезное, если сам Женя Чиряев решил ему позвонить. Неужели опять
по делу Ахметова? Черт бы побрал этого татарина, не мог язык держать за
зубами. Хотя у него, кажется, чисто. Силаков почесал затылок. Деньги все
спрятаны, никакого компромата дома не держит, все наиболее ценное перевез
к тетке за город. Там искать наверняка не будут. Документов у него нет,
если будут спрашивать, он Ахметова никогда и в глаза-то не видел.
  Уже кончая бриться, вспомнил, что в фотоальбоме должна быть его
фотография с Рашитом Ахметовым, кажется, на каком-то дне рождения. Он
торопливо вытер лицо полотенцем, побежал в комнату и, найдя фотоальбом,
начал быстро листать страницы. За этим занятием его и застала жена.
  - Что ты делаешь? - испуганно спросила она.
  - Иди спать! - закричал он. - Убирайся, сказал ведь! Не зли ты меня.
  Женщина с испугом скрылась в спальне, зная, что мужа действительно
лучше не злить. Он наконец нашел фотографию и, изорвав ее на мелкие
клочки, положил на столик, чтобы затем вынести вон из дома. Быстро
одевшись, взглянул на часы. В запасе оставалось несколько минут.
  Подумав, он прошел на кухню, выпил для храбрости рюмку коньяка,
закусил лимоном, поморщился и снова вернулся в столовую. Клочки фотографии
лежали на столике. Он сунул их в карман, решив выбросить на улице, и вышел
за дверь.
  На углу соседнего дома уже стоял знакомый "Ниссан", в котором сидели
два боевика Чиряева. Одного из них, Матвея Очеретина по кличке Бык,
Силаков знал. Второй, очевидно, был водителем.
  - Садись, - пригласил Бык, сидевший на заднем сиденье, - поехали.
  - Что случилось? - спросил Силаков, усаживаясь рядом с уголовником. -
Почему такая спешка? Я ведь тысячу раз просил, чтобы Чиряев не звонил ко
мне домой.
  - А мне откуда знать? - пожал плечами Бык. - Значит, так надо. Чиряев
приказал тебя привезти, говорит, очень важное дело.
  - А куда мы едем?
  - За город, - успокоил его Бык, - здесь совсем недалеко. Минут
тридцать езды.
  - Я должен вернуться домой к одиннадцати, - Силаков посмотрел на часы.
  - У меня важная встреча.
  - Вернешься, - успокоил его Очеретин, - я же говорю, всего полчаса
езды.
  Силаков успокоился и больше не задавал вопросов. Он презирал
уголовников и не особенно скрывал свое отношение к этим типам, с которыми
иногда вынужден был встречаться. Силаков даже не подозревал, что он
никогда больше не вернется домой. И вообще больше не вернется в Москву.
Через полчаса, за городом, когда машина остановится у небольшого парка,
Бык пригласит его выйти и застрелит двумя выстрелами в упор, не забыв
сделать контрольный выстрел в голову. Затем, забросав Силакова ветками и
листвой, они уйдут. И конечно, обыщут труп перед тем, как уйти, но на
клочки фотографии не обратят внимания, прихватив лишь деньги и документы.
  Но если для Силакова и это утро, и этот рассвет стали последними в
его жизни, то и для его убийц этот день оказался не совсем удачным. Уже к
вечеру гуляющая молодая парочка наткнется на труп Силакова. А еще через
день, восстановив фотографию, следователи прокуратуры будут точно знать,
что убитый был хорошим знакомым Рашита Ахметова, с которым неоднократно
встречался. Еще через два дня в этом признается и сам Ахметов.
  Всего этого Силаков пока не знал. Он сидел на заднем сиденье
автомобиля и недовольно поглядывал на поток машин, спешивших в город.
Мысли его были заняты арестованным Ахметовым. В душе он даже жалел того,
не подозревая, что его самого ждет участь куда более печальная.

  Берлин. 10 июля

  Самолет немецкой авиакомпании "Люфтганза" должен был сесть в
берлинском аэропорту Тегель точно по расписанию. Несмотря на то что Берлин
вот уже десять лет как стал единым городом, в нем исправно функционировали
несколько крупных аэропортов, которые, как и прежде, были распределены по
отдельным зонам. Если самолеты Аэрофлота прилетали в бывший аэропорт
Восточного Берлина Шенефельд, то самолеты немецкой авиакомпании
"Люфтганза" по-прежнему летали в Тегель, некогда расположенный в Западном
Берлине.
  В полупустом салоне первого класса летело несколько пассажиров. Среди
них - двое молодых мужчин. Один, невысокий, с бычьей шеей и тройным
подбородком, очень коротко стриженный, явно не отличался изысканными
манерами.
  Едва усевшись на свое место, он потребовал принести ему водки и
коротал время с бутылкой всю дорогу. Время от времени он делал паузу и
принимался донимать стюардесс своими наглыми вопросами. Малиновый пиджак
он снял, словно специально для того, чтобы демонстрировать окружающим свою
золотую цепь, просвечивающую через белую тенниску, свои неприлично дорогие
часы и браслет на правой руке.
  Список его драгоценностей был бы неполным без большого перстня с
бриллиантом на толстенном пальце правой руки.
  В отличие от этого здоровяка второй пассажир был и пониже ростом, и
телом худ. Сквозь светлые волосики кое-где проглядывала плешь. У него были
бесцветные глазки, почти лишенные ресниц. У правого глаза белел небольшой
шрам.
  В отличие от своего приятеля он почти ничего не пил, так молча и
просидел более двух часов у иллюминатора. Лишь изредка закрывал глаза, но
стоило кому-то пройти рядом, и он снова обращал взгляд к иллюминатору -
дремал, как дикое животное, опытом жизни наученное осторожности. Он даже
отказался от еды, хотя немецкая авиакомпания славилась своим обслуживанием
пассажиров, заплативших за путешествие немалые деньги. Недоумевающие
стюардессы предлагали ему и выдержанные коньяки, и самые лучшие вина,
которые были у них на борту, но он ограничился лишь стаканом апельсинового
сока и бокалом шампанского.
  В последние годы стюардессы "Люфтганзы" привыкли к типам вроде
обладателя малинового пиджака, наглецам, привыкшим считать, что весь мир у
них в кармане. Но пассажиров из Москвы, отказывающихся от еды и напитков,
они еще не встречали. Каждый из попадавших в салон первого класса считал
для себя обязательным перепробовать все, что полагалось пассажиру, - еще
бы, такие денежки заплачены.
  Служащие "Люфтганзы" ни за что не поверили бы, услышав от очевидца
повествование о жизни двух пассажиров. Еще десять лет назад они сидели в
колонии усиленного режима, и койки их стояли рядом. Первый, Матвей
Очеретин по кличке Бык, четырежды судимый, славился своим буйным нравом и
невероятной физической силой. Но еще более известным человеком был молчун.
В колониях, куда он попадал, его имя произносили шепотом; ходили легенды о
том, как безжалостно и страшно расправляется он со своими врагами. Если
посчитать, сколько людей было убито по приказу вора в законе Евгения
Чиряева по кличке Истребитель, то перечень жертв вполне мог превысить
список убитых в бомбежках летчиком-асом времен Второй мировой войны.
Чиряев был известен и своей замкнутостью, крайне недоверчивым характером,
о котором тоже ходили легенды. Этот человек словно шкурой чуял опасность,
обходя все расставленные ловушки. С врагами он расправлялся быстро и
безжалостно, друзей держал на расстоянии, предпочитая никому не доверять.
Друзей, как таковых, у него и не было, лишь подельники, шпана, выполнявшая
его поручения, да женщины, с которыми он спал и к которым относился как к
самкам, удовлетворявшим его потребности. И еще - небольшой круг равных
ему, бандитов, которые справедливо опасались его, ожидая в любой момент
коварного подвоха.
  В последние годы, когда из каждых десяти королей преступного мира
восемь были уничтожены, Истребителя спасали только его недоверчивость и
беспощадная жестокость, с которой он расправлялся с любым из своих, кто
показался ему подозрительным.
  События летних месяцев особенно встревожили его. Сначала был
арестован Рашит Ахметов, поручения которого его люди выполняли и с которым
их связывали деловые отношения. К этому времени бывший вор уже хорошо
знал, что самые большие деньги бывают не у бандитов и даже не у
авторитетов, наводивших ужас на жителей крупных городов. Самые большие
деньги водятся у людей, присосавшихся к государственным организациям и
бюджетным источникам. Они были по-настоящему богатыми и влиятельными и
умели при необходимости использовать уголовные авторитеты.
  От одного из таких Чиряев и получил приказ устранить Силакова. Он
понимал, что необходимость в этом после ареста Ахметова очевидна. Силакова
убрали третьего июля. А уже через несколько дней сам Чиряев получил приказ
исчезнуть из города. Он хорошо сознавал, как это важно для человека,
занимающегося таким неприятным делом, - вовремя исчезать, не подставляясь
под прицел наемного убийцы. Не решаясь искушать судьбу в очередной раз, он
решил срочно улететь за границу, чтобы, обосновавшись в Австрии, оттуда
руководить своими людьми. В Европе он собирался переждать опасное время и
вернуться через полгода. В девяносто втором, когда уголовный беспредел
захлестнул Москву и криминальная война унесла жизни многих известных в
уголовном мире бандитов, он уже предпринимал нечто подобное. В стране
тогда шел процесс передела власти, и многие заплатили слишком большую цену
за самонадеянность. Он в те дни несколько перестарался, решив "наехать" на
торговцев наркотиками, и получил вместо ожидаемой прибыли трупы своих
"шестерок". Усвоив урок, он улетел за рубеж, а его. люди еще долго
торговались об условиях мира.
  Истребитель улетел тогда в Прагу, где и просидел, пережидая опасное
время, полгода. С годами он стал еще более осторожен и терпелив, старался
действовать наверняка, не подставляться и не вызывать гнева своих
"коллег-авторитетов. Но не всегда все шло гладко. После ряда спокойных лет
он снова решил немного нарушить правила игры и оставить себе часть
доходов, которые обязан был разделить с другими авторитетами. Был уверен,
что успеет рассчитаться с ними, но, когда арестовали Рашита Ахметова,
стало ясно, что Истребителю нужно срочно скрыться. Это была уже не
проблема долга, а вопрос жизни или смерти самого Евгения Чиряева.
  В аэропорту его провожало больше телохранителей, чем это положено
даже федеральному министру. В напарники он взял Быка, парня, который
отличался неимоверной физической силой при полном отсутствии мозгов.
Последнее обстоятельство особенно устраивало Чиряева. Всякий рассуждающий
опасен - так он считал. Наличие мозгов означало, что в какой-то момент
человек может начать рассуждать и дорассуждаться до того, что выгоднее
предать своего патрона, если кто-то заплатит гораздо больше. С Очеретиным
это исключено. Во-первых, тот обязан Чиряеву своей жизнью и свободой, а
во-вторых. Бык элементарно глуп, чтобы просчитывать варианты, с кем-то
вести переговоры.
  В салоне бизнес-класса находился еще один человек, с которым Чиряев
не расставался во время своих поездок, хотя внешне их связь никак не
проявлялась.
  Об этом сотруднике не знало даже ближайшее окружение Чиряева. Франца
Баугиса, бывшего сотрудника латвийской милиции, Чиряев "перекупил" еще в
начале девяностых. Они были даже чем-то похожи внешне, оба замкнутые,
хмурые, нелюдимые. К услугам Баугиса Чиряев прибегал тогда, когда
требовалось применить нечто из арсенала нестандартных приемов. Но Баугис
выполнял и роль резервного "наблюдателя", который со стороны изучал и
оценивал степень опасности, грозящей Истребителю. В качестве этакой "тени"
он сопровождал Чиряева во всех его поездках. Несмотря на то, что Чиряева и
Очеретина провожала толпа телохранителей из Шереметьево-2, а в берлинском
аэропорту их должны были встречать группы других охранников, Чиряев и в
самолете находился под двойным наблюдением - Очеретина и Баугиса.
  И тем не менее в самолете был еще один сопровождающий, о
существовании которого Чиряев не подозревал. Он сидел в салоне
экономического класса на одном из последних кресел и дремал, безучастный
ко всему, затем, проснувшись, с аппетитом съел принесенный ему обед, выпил
стакан минеральной воды и снова задремал. Человек с невыразительным лицом,
сдержанный в движениях, незаметный, стандартно одетый, он мог спокойно
затеряться в толпе, даже небольшой. Тип идеального наблюдателя,
скользящего за "объектом" ловко и незаметно.
  В берлинском аэропорту самолет приземлился точно по расписанию, ровно
в пятнадцать часов пятьдесят минут. Очеретин, с трудом оторвавшись от
кресла, тяжело поднялся, достал с полки большую сумку. Кроме личных вещей,
в сумке было около двадцати тысяч долларов, записанных на его имя. Чиряев
справедливо считал, что в этой поездке могут срочно понадобиться именно
наличные деньги, хотя многочисленные кредитные карточки, которые у него
имелись, могли помочь практически в любой точке мира. Все вывезенные им из
Москвы деньги были безупречно оформлены. Очеретин владел небольшим
магазином в центре Москвы, исправно платил налоги и, вывозя деньги за
рубеж, неизменно предъявлял необходимые банковские документы на таможне.
Сделал он это и на сей раз.
  Выходя из самолета, Чиряев незаметно кивнул молчаливо стоявшему в
сторонке Баугису. Несмотря на то что ни у Баугиса, ни у Очеретина не было
оружия, тем не менее наличие рядом двух "своих" придавало Чиряеву
уверенность.
  Уже выйдя из самолета, он заметил нескольких мужчин, явно ожидавших
кого-то из пассажиров. Чиряев насторожился. В Германии не принято
встречать кого бы то ни было у трапа самолета - кроме официальных
государственных лиц. 'Все без исключения пассажиры обязаны пройти
пограничный и таможенный контроль по единым правилам, и лишь после этого
встречающие могли общаться с приехавшими.

  ***

  Еще более его насторожило то, что при его появлении эти "встречающие"
обменялись взглядами, перекинулись репликами, явно сговариваясь о чем-то.
  Чиряев скосил взгляд на Очеретина, обернувшись, увидел следовавшего в
нескольких метрах позади них Баугиса. Подал тому незаметный сигнал - будь
наготове. Баугис принял сигнал и, ускорив шаг, прошел мимо, оказавшись
непосредственно перед Чиряевым, - Истребитель был защищен охраной с двух
сторон.
  Они уже подходили к пограничному контролю. Надо только пройти
контроль, а там его будут ждать боевики с оружием и автомобилями. После
этого он может не опасаться за свою жизнь. Баугис, зная, что первым
границу проходит Очеретин, замешкался перед пограничником, пропуская Быка
первым. Тот протянул свой паспорт. Чиряев и Баугис напряженно ждали. А в
это время рядом с пограничником вырос один из "встречающих", кто стоял у
трапа самолета.
  Офицер пограничной службы долго рассматривал документы Очеретина.
  - Вы надолго прибыли в Шенгенскую зону? - спросил он.
  - Там же написано, - недовольно буркнул Очеретин. - У меня разрешение
на три месяца.
  - Не забудьте, что срок строго оговорен вашей визой, - напомнил
пограничник и наконец поставил печать, разрешая вход на территорию
Германии.
  Очеретин оглянулся на Чиряева, победно улыбнулся и, получив обратно
паспорт, прошел вперед.
  Чиряев перевел дыхание. Они получали визу вместе, и, если бы у
офицера возникли какие-то претензии к Очеретину, пограничник не пропустил
бы того через границу. Значит, с документами и визой все в порядке. В
конце концов, они уже не первый раз прилетают в страны Шенгенской зоны.
Чиряев достал свой паспорт, кивнул Баугису и прошел к офицеру, протягивая
документы. Баугис заторопился к соседнему окну.
  - Ширяев? - спросил пограничник, взяв документы Истребителя.
  - Чиряев, - поправил он привычно - в Европе, как правило, не
выговаривали первой буквы его фамилии.
  - Евгений, - прочел офицер.
  - Да, да, Евгений Алексеевич, - усмехнулся Чиряев, - там все
написано. У меня есть обратный билет, и я несколько раз бывал в Германии.
  - Ширяев, - снова повторил пограничник, набирая на своем компьютере
данные гостя.
  На невозмутимом лице офицера ничего невозможно было прочесть, но
Чиряев вдруг почувствовал неладное. Слишком непроницаемое лицо офицера
насторожило его. Пограничник долго смотрел на дисплей компьютера, набирая
все новые и новые данные. На Чиряева он не смотрел. Баугис, получив свои
документы, уже проходил дальше, но замешкался, ожидая Чиряева. На него
зашикали пассажиры, идущие следом, и он прошел дальше, оглянувшись на
Евгения.
  Рядом с пограничником как по команде возникло несколько человек. Те
самые "встречающие". Чиряев снова почувствовал волнение. Один из
подошедших взял его паспорт и почти без акцента спросил по-русски:
  - Вы мистер Чиряев?
  Если немец говорит на таком хорошем русском, значит, он находится
здесь не случайно - это Чиряев понял сразу.
  - Да, - кивнул он, - а в чем, собственно, дело?
  - Извините, мистер Чиряев, но у нас есть запрос на ваш паспорт.
  - Какой запрос?
  - Мы должны вас задержать. Прошу вас следовать за мной.
  - Кто это "мы"? - разозлился Чиряев. - Покажите свои документы. Я
получил визу в немецком посольстве в Москве. У меня что, не правильно
оформлена виза или не такой паспорт?
  - Нет, мистер Чиряев. Паспорт и виза не вызывают сомнений. Но у нас
есть запрос, - упрямо повторил этот русскоговорящий немец, - прошу вас
следовать за нами.
  - Позовите моего помощника, - ощетинился Чиряев, - он только что
вышел отсюда. Наверное, ожидает багаж. Без него я никуда не пойду.
  - Как его фамилия?
  - Матвей Очеретин. Он только что прошел через границу. Очеретин
прилетел вместе со мной. Сообщите ему, где я.
  - Мы выполним вашу просьбу, - согласился немец, - прошу вас следовать
за нами.
  "Если бы они хотели меня убить, то не стали бы уговаривать пройти
вместе с ними, - подумал Чиряев, - кроме того, это наверняка немецкая
полиция.
  Что же произошло? Про какой "запрос" они твердят?"
Но Чиряев не видел, с каким напряженным вниманием наблюдает за ним
пассажир, вышедший из третьего салона самолета. Не становясь в очередь, он
рылся в своей сумке, явно ожидая кого-то или чего-то. Чиряев раздраженно
пожал плечами, понял, что поднимать здесь скандал бессмысленно, нужно
спокойно выяснить, чего от него хотят.
  Он повернулся и пошел следом за тем, кто отобрал у него паспорт. В
большой светлой комнате, куда они вошли, находилось еще несколько человек
- коротко стриженных мужчин и неуловимо похожих друг на друга. Полицейские
- он не ошибся. Человек, который привел его сюда и в руках у которого все
еще был его паспорт, сказал громко и даже торжественно, словно на сцене:
  - Мистер Чиряев, вы арестованы. Согласно запросу Интерпола и
криминальной полиции Австрии вы арестованы. С этой минуты вы можете не
отвечать на наши вопросы, пригласить своего адвоката и требовать встречи с
представителями вашего посольства.
  Проклятье! Сбежать из Москвы, чтобы нарваться на немецкую полицию.
Хотя это не самое страшное, что могло случиться в Берлине. Гораздо хуже,
если бы его встретили здесь пулей в висок. Но кто его подставил? Чиряев
лихорадочно размышлял, не находя ответа.
  - У вас есть пожелания? - спросил полицейский.
  - Да. Я хочу позвонить моему адвокату. И найти Очеретина. Мне нужно с
ним переговорить. Он поможет разыскать мои личные вещи. Могу ли я взять с
собой в вашу тюрьму свои личные вещи? - с ухмылкой спросил он.
  - Безусловно, - сдержанно улыбнулся полицейский, - наши законы весьма
гуманны, мистер Чиряев. Думаю, вы сумеете их оценить.
  В этот момент "тихий" пассажир, уже прошедший границу, достал
мобильный телефон, набрал номер и скороговоркой произнес:
  - Все в порядке. Его арестовали на границе.
  - Никаких эксцессов? - спросили из Москвы.
  - Никаких, - подтвердил тот, - у него отобрали паспорт и задержали на
границе. Я видел, как его арестовали представители немецкой полиции.
  - Возвращайтесь в Москву, - услышал он и отключился. Затем,
оглянувшись по сторонам, посмотрел на часы; Через несколько часов будет
вечерний рейс Аэрофлота из Шенефельда. Он еще успеет оформить обратный
билет.

  ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО НАЧАЛА

  Москва. 28 марта

  После отъезда Джил прошло несколько дней, но он уже чувствовал себя
одиноким. Молодая женщина сумела расшевелить в нем, казалось, уже давно
угасшие эмоции. В свои сорок Дронго старался сохранять приличную форму и
держал свой вес в неких "цивилизованных" рамках. Гурману это не особенно
легко. Но и это не доказательство душевного здоровья. Меланхолия и чувство
опустошенности в последние годы все чаще посещали его - до тех пор, пока
не появилась Джил.
  У него и раньше бывали женщины. С некоторыми он чувствовал настоящую
близость, с другими расставался после первой встречи. Но отношения с Джил
были особенными, светлыми и грустными одновременно. Светлыми потому, что
эта молодая женщина заставляла его снова испытывать давно забытые чувства,
дарила ему чувство сопричастности к ее молодой, полной света жизни.
Грустными же оттого, что оба понимали эфемерность подобных отношений. Она
была гражданка Италии, проживавшая почти постоянно в Англии или в США, а
он жил в Москве, и все их отношения могли строиться лишь на коротких,
мимолетных встречах. К тому же его итальянский был далек от совершенства,
а она не знала русского. К тому же разница в возрасте - он почти годился
ей в отцы. К тому же она была из старинного аристократического рода. К
тому же... он сам все понимал. Их отношения должны были рано или поздно
кончиться, и кончиться печально. Может, поэтому ее внезапный приезд в
Москву был для него таким радостным и... таким печальным.
  Оставшись один, он обложился книгами своих любимых авторов-фантастов,
у которых пытался найти ответы на мучившие его вопросы. Грустно, но эти
мудрецы в конце века один за другим ушли из жизни. Пол Андерсон, Айзек
Азимов, Роджер Желязны... Если Бог действительно существует, то он не мог
дать ему лучших собеседников. Из числа великих еще оставался жив самый
лучший, по его мнению, писатель современности - мудрый и добрый Рэй
Брэдбери, а также относительно молодой, саркастический, остроумный и
веселый Роберт Шекли.
  Он не выходил из квартиры иногда по несколько дней, сам готовя себе
еду. Один из телевизоров постоянно работал, передавая круглосуточные
новости Си-эн-эн. Второй он включал только для того, чтобы услышать
местные новости.
  Так он и провел несколько дней в своей пустой московской квартире,
пока однажды не раздался звонок, который многое изменил в его жизни.
  Когда звонил телефон, обычно включался автоответчик и он мог слышать,
кто оставлял ему сообщение. Хотел - брал трубку, если сообщение его не
интересовало - оставлял без внимания. Звонил Владимир Владимирович. На
этот звонок Дронго всегда откликался - старый разведчик никогда не
беспокоил по пустякам.
  - Здравствуй, - услышал он знакомый голос, - будь добр, возьми
трубку, если ты дома, а то мне трудно говорить в пустоту.
  - Добрый день, - Дронго поднял трубку, - хотя скорее вечер, сейчас,
кажется, уже темно.
  - В Москве рано темнеет, - вздохнул Владимир Владимирович. - Часть
своей жизни я провел у экватора. Там всегда поздно темнело. С тех пор я
привык засыпать с наступлением сумерек.
  - Странно, - заметил Дронго, - я думал, вы работали только в Канаде...
  - Я много где работал, - ворчливо заметил Владимир Владимирович, -
когда у тебя будет время, приезжай ко мне, и я расскажу тебе, в каких
странах я побывал. Думаю, спустя столько лет этот секрет я могу открыть.
  - А когда я приеду, вы снова будете рассказывать мне о Канаде, -
засмеялся Дронго, - у вас безотказный психологический самоконтроль. Как
только вы хотите сказать мне нечто секретное, сразу срабатывает невидимый
рычажок, и вы замыкаетесь в себе.
  - Все смеешься, - не обиделся старик, - а ты думаешь, легко в
семьдесят лет перестраиваться? Это Горбачеву было легко самому
перестраиваться и перестраивать весь мир. А мне трудно, пожалуй, даже
невозможно.
  - Да, - согласился Дронго, - это правда. Даже мне в сорок очень
трудно переиначивать свой образ жизни.
  - Это ты насчет своей знакомой? - спросил Владимир Владимирович.
Дронго познакомил его с Джил, и молодая женщина осталась в полном восторге
от старого разведчика, безупречно владевшего английским и французским,
галантного кавалера и остроумного собеседника.
  - И насчет нее тоже.
  - Очень приятная особа, - заметил Владимир Владимирович, - я бы на
твоем месте не раздумывал. Что тебе еще нужно? Деньги у тебя есть,
по-итальянски ты кумекаешь. Остается очаровать тещу и получить согласие
папы.
  Хотя, я думаю, для самой Джил это не важно. Она от тебя без ума и так.
  - Вы меня утешаете или говорите правду?
  - Я тебе объясняю, что нужно делать, - прохрипел Владимир
Владимирович, - нужно купить билет на самолет, полететь к ней и сделать
предложение.
  По-моему, вы любите друг друга.
  - Жениться? - задумчиво спросил Дронго. - Как вы себе это
представляете? Мы граждане разных стран, у нас разное мировоззрение,
разные условия жизни. С моей неустроенной жизнью вторгаться в ее будущее...
  По-моему, нужно быть законченным эгоистом, чтобы так ломать жизнь
женщины.
  - А по-моему, ты просто ничего не понимаешь в жизни, - рассердился
старик, - она тебя по-настоящему любит. Я знаю все твои комплексы. Это
из-за Натали?..
  Натали погибла в Вене восемь лет назад. Но и теперь воспоминание о
ней неизменно вызывало боль. Дронго помрачнел.
  - Из-за нее тоже, - сказал он, - вы позвонили, чтобы провести сеанс
душевной терапии?
  - Нет. Я позвонил по делу. К тебе хотят приехать, скажем так,
солидные люди. У них к тебе важное дело. А над моим предложением ты
все-таки подумай.
  - Какое дело, - не понял Дронго, - и что значит солидные люди?
  - Они тебе сами все объяснят. Приедут от меня, сегодня вечером. Если
тебя заинтересует - соглашайся. Итак, сегодня в семь вечера.
Предварительно еще позвонят.
  - Понятно. Ваши бывшие коллеги?
  - Не совсем. По другому ведомству.
  - Хорошо.
  - И учти, они готовы оплатить все твои расходы.
  - Надеюсь, - хмыкнул Дронго, - неужели они будут платить мне еще и
гонорар?
  - Не думаю. Но расходы оплатят. Ты ведь все равно сидишь дома и
киснешь. А здесь очень интересный поворот. В общем, сам беседуй и решай.
  - Договорились. - Он провел рукой по лицу и с неудовольствием
отметил, что сегодня так и не успел побриться. Посмотрел на часы. - Жду их
ровно в семь, - сказал он на прощание.
  Все случилось именно так, как сказал Владимир Владимирович. В
половине седьмого ему позвонили. Передали привет от старика и подтвердили,
что через полчаса у него будет гость. Ровно в семь в квартиру позвонили.
Дронго пошел открывать дверь. На пороге стоял крепкий широкоплечий человек
лет пятидесяти.
  Коротко остриженные волосы, массивные очки, удлиненное лицо, чуть
срезанный подбородок, нос с небольшой горбинкой, умные темные глаза.
Рукопожатие было достаточно сильным.
  - Романенко, - представился он, - Всеволод Борисович Романенко.
  - Очень приятно. - Дронго повесил пальто гостя на вешалке в прихожей,
и они прошли в гостиную.
  - Что-нибудь будете пить? - спросил Дронго.
  - Меня предупреждали, что вы любите чай, - улыбнулся Романенко.
  - В таком случае идемте на кухню, - улыбнулся в ответ хозяин, - там
удобнее попить чайку.
  Он обратил внимание, когда они проходили в кухню, что Романенко
прихрамывает на левую ногу. Усевшись за столик, гость с интересом
огляделся.
  Дронго оборудовал свою квартиру не по принципу моды, а по принципу
удобства.
  Поэтому его жилище было своеобразной визитной карточкой вкусов самого
хозяина.
  Рядом с электрическим чайником стояло несколько коробок чая, большая
банка кофе. Немецкие ножи покоились в изящной деревянной коробке.
Разноцветные ложки и вилки, привезенные из Англии, помещались в висячей
подставке. Дронго указал Романенко на стул и включил чайник, усаживаясь
напротив гостя.
  Романенко ему нравился. В нем ощущался крепкий стержень, внутренняя
сила, основанная на чувстве уверенности в собственной правоте. У него были
умные и честные глаза человека, словам которого можно доверять. В
последние годы это становилось редкостью. Умные все чаще превращались в
циников и проходимцев. Дронго был достаточно проницателен, чтобы отличить
глаза умного прохвоста от глаз честного человека. Честный, вынужденный
порой даже идти на сделку с совестью, стыдился своего поступка, в его
взгляде мелькало некое сожаление от содеянного. Взгляд того, кто потерял
совесть, светился только торжеством - вот, мол, как мне удалось провести
всех вас, вот как я устроился в этой жизни. Романенко был из числа изрядно
поредевшего племени чиновников, живущих по законам совести.
  - Мне о вас много рассказывал полковник Машков из ФСБ, - начал
Романенко, - он сейчас в отъезде, просил передать вам привет.
  - Спасибо. Мы знакомы уже много лет. Удивительно, как Машкова терпят
в ФСБ. С его взглядами и принципами он давно должен был оказаться вне
этого ведомства, где стало принято подстраиваться под "хозяина".
  - Профессионалы нужны везде, - заметил Романенко.
  - Как и у вас, в прокуратуре, - невозмутимо сказал Дронго, наливая
чай своему гостю.
  - Мне говорили о вашей проницательности и склонности к подобным
эффектам, - засмеялся Романенко. - Вам сказал Владимир Владимирович или вы
действительно сами вычислили, что я работаю в прокуратуре?
  - Это было несложно, - заметил Дронго. - После звонка Владимира
Владимировича я понял, что речь пойдет о консультации по какому-то делу. А
так как я могу оказывать помощь совершенно особого рода и случайных
посетителей он ко мне не направит, то я мог сделать вывод: гость должен
быть представителем правоохранительных органов. Если бы вы работали в ФСБ,
вы бы не сказали о Машкове, предпочитая начать разговор с других
персонажей. Кроме того, вы произнесли "Машков из ФСБ", то есть
подсознательно вы не идентифицировали себя с организацией, где работает
полковник. Для разведки вы тоже не подходите. Вам за пятьдесят, на
оперативной работе в СВР вас бы не держали. Остается милиция, но я
заметил, что вы шли к столу, чуть хромая. Значит, милиция тоже отпадает,
там существуют довольно строгие требования, которым нужно соответствовать.
  Осталась прокуратура. Вычислить несложно, как видите.
  - Здорово, - рассмеялся Романенко, - как все просто и убедительно. Я
действительно работаю в прокуратуре. Следователь по особо важным делам. В
настоящее время возглавляю специальную группу по расследованию хищений в
особо крупных размерах. Я давно хотел познакомиться с вами и очень рад,
что через свои связи сумел на вас выйти.
  - Спасибо. И давно вы работаете в прокуратуре?
  - Почти тридцать лет. С тех пор, как закончил юридический факультет
Свердловского университета.
  - Так чем я могу вам помочь?
  - Дело в том, что я возглавляю бригаду, которая ведет расследование
уже второй год. Вы, наверно, слышали о хищениях в Минтопэнерго? Арестована
целая группа сотрудников министерства, в том числе и заместитель министра.
  - Кое-что слышал. Но, насколько я знаю, дело застопорилось. Газеты
даже писали, что оно будет развалено.
  - Это так писали газеты, - нахмурился Романенко, - они выдают
желаемое кое-кем за действительное. Пока дело не развалено, но вполне
возможно, что будет развалено, если мы не предпримем решительные меры.
Дело в том, что многие свидетели и обвиняемые по этому делу выводят нас на
чиновников, которые по своему статусу находятся на более высокой ступени
власти, чем заместитель министра. Я могу говорить откровенно?
  - Здесь наверняка нет магнитофонов, - очень серьезно сказал Дронго, -
у меня стоят специальные дешифраторы. Запись исключена.
  - По нашим данным, в деле замешаны несколько очень высокопоставленных
чиновников из правительства и администрации президента. Заместитель
министра Ахметов, которого мы арестовали еще в прошлом году, сначала дал
кое-какие показания, но затем, под явным давлением своего адвоката,
отказался от них.
  Есть ряд моментов, которые мы хотели у него уточнить, но он молчит,
явно надеется на покровительство своих высокопоставленных друзей.
  - Они хотят развалить дело, - понял Дронго.
  - Конечно. Они давят на Генерального прокурора, оказывают давление на
нашу бригаду, в общем, делают все, чтобы не довести дело до суда. Наши
сотрудники работают без отдыха, без отпусков уже два года... - Романенко
вздохнул. - Теперь нам удалось выйти на некоего Чиряева по кличке
Истребитель, который по одному из главных эпизодов связан с нашим
уголовным делом. В ходе аукциона на директора нефтяной компании "ЛИК" было
оказано давление, и он вынужден был уступить контрольный пакет акций
каким-то сомнительным людям, к тому же предлагавшим заведомо меньшую цену.
Так вот, давление оказывал уголовник Чиряев и его "братки". Мы начали
поиски Чиряева, но едва объявили розыск, как его тут же арестовали в
Берлине, предъявив ему смехотворные обвинения в неуплате налогов в
Австрии, где у него есть недвижимость. Ясно, что Чиряева решили таким
манером вывести из игры, подставив его немецкой полиции.
  Несколько наших запросов в Берлин оказались бесполезными. Чиряева не
выдают. У нас к тому же исчез главный свидетель - тот самый директор
нефтяной компании "ЛИК", о котором я говорил. А без него наши обвинения
против Чиряева рассыпаются. Нам его могут не выдать. Директор же исчез
почти сразу вслед за арестом Чиряева.
  - Интересно, - в задумчивости проговорил Дронго, - очень интересное
дело. Значит, вы убеждены, что между арестом Ахметова в Москве и арестом
Чиряева в Берлине есть прямая связь?
  - Абсолютно убеждены, - кивнул Романенко, - Ахметов был арестован
двадцать седьмого июня, а уже десятого июля в Берлине арестовали Чиряева.
  Причем арестовали на границе, в тот самый момент, когда он рейсом из
Москвы прибыл в Берлин. Арестовали прямо на границе. Мы проверили.
Оказывается, запрос на арест Чиряева был оформлен через Интерпол еще
второго июля. Таких совпадений не бывает. Конечно, мы тогда ничего не
знали. Фамилия Чиряева всплыла только в августе. Мы дважды делали попытки
вернуть его в нашу страну, и дважды суд нам отказывал. После того как
исчез директор нефтяной компании, у нас нет свидетеля, который мог бы
подтвердить в немецком суде обоснованность наших просьб. А без Чиряева все
наши обвинения строятся лишь на первоначальных показаниях Ахметова, от
которых тот уже отказался.
  - Подождите, - прервал собеседника Дронго, - между двумя арестами
существует несомненная связь. Но вы сказали, что Чиряева арестовали в
Берлине, куда он прилетел из Москвы. Правильно?
  - Вот именно. Прямо на границе. Мы потом хотели узнать, почему в
Москве не было известно о намерении Интерпола арестовать Чиряева. Но никто
не дал нам вразумительного ответа. Объясняли, что в странах Западной
Европы более надежная информативная сеть. Это довольно не правдоподобно,
если учесть, что запрос был оформлен еще второго июля, но в московское
бюро Интерпола он не пришел.
  - Тогда получается, что кто-то сознательно подставил Чиряева,
спровоцировав его арест именно в Берлине, - сделал вывод Дронго.
  - Вот это нас и волнует, - сказал Романенко, отодвигая от себя уже
остывший чай, к которому он так и не притронулся. - Ведь, по логике вещей,
Чиряева могли арестовать и в Москве. Или в Вене, куда он собирался лететь
после Берлина. Но его арестовали именно в Берлине, поскорее, чтобы
изолировать от нас.
  - Ахметова вы арестовали двадцать седьмого. Когда он стал давать
показания?
  - Буквально на следующий день. Вы же знаете, что самые ценные
показания бывают сразу после ареста, когда человек еще находится в
состоянии шока. Мы нашли довольно внушительную сумму иностранной валюты у
него на работе и на даче. Он подробно рассказал, как выходил на Чиряева и
как тот оказывал давление через своих людей на руководство нефтяной
компании "ЛИК".
  - Он назвал фамилии?
  - Разумеется. Посредником между Ахметовьм и Чиряевым был некто
Силаков, чиновник Минтопэнерго.
  - Где он сейчас?
  - Погиб, - сказал Романенко, глядя в глаза Дронго, - вернее, убит
третьего июля. По свидетельству жены, ему кто-то позвонил утром. Муж
оделся и вышел из дома. Вечером труп Силакова обнаружен в лесополосе
совершенно случайно. Документов при нем не было, но в кармане лежали
обрывки фотографии, которую мы восстановили. На ней погибший снят вместе с
Рашитом Ахметовым.
  Очевидно, Силаков хотел избавиться от улики, но не успел. Ясно, что
действовал нанятый убийца. Киллер произвел контрольный выстрел в голову.
Для справки: на следующий день мы должны были арестовать Силакова.
Опоздали всего на один день.
  На кухне воцарилось молчание. Дронго, поднявшись, взял обе чашки,
вылил в раковину остывший чай, снова включил чайник. И уселся напротив
Романенко. Тот внимательно наблюдал за хозяином.
  - Сложная у вас работа, Всеволод Борисович, - заметил Дронго. - очень
сложная.
  - Мне моя работа нравится, - пожал плечами Романенко, - радуюсь,
когда отправляю мерзавцев за решетку. До сих пор не потерял охотничьего
азарта. Когда удается найти и наказать негодяя - чувствуешь себя хирургом,
который вскрыл гнойник.
  - Кто адвокат у Ахметова?
  - Бергман. Вы его, кажется, знаете. Или же слышали.
  - И слышал, и знаю. Он дружил с покойным Яковом Ароновичем
Гольдбергом, другом моего отца.. Если сам Бергман ведет дело Ахметова - у
вас немного шансов.
  - Пока шансы равные, - бесстрастно заметил Романенко.
  - Двадцать седьмого арестован Ахметов, - повторил Дронго, - второго
пошел запрос на Чиряева, третьего застрелили Силакова. Сходится. Но почему
не убрали самого Чиряева? Он ведь такой опасный свидетель. И почему
провели столь сложную операцию - через Интерпол и арестовали его не в
Москве, а в Берлине?
  - По нашим данным ,Чиряев очень опытный и ловкий рецидивист,
осторожный и скрытный. Возможно, хотели действовать наверняка.
  - Вы сами верите в это? - с сомнением спросил Дронго. - Вам не
кажется странным, что люди, заранее получающие сведения обо всем, что
происходит в вашей группе, не смогли убрать вора в законе? Вы верите в то,
что легче устроить арест через Интерпол в Берлине, чем убрать рецидивиста
в Москве? В конце концов, его могли просто не выпускать из страны, а потом
застрелить во время доставки в тюрьму, объяснив все попыткой побега. Но
кто-то специально подстроил его арест, решив, что так будет лучше. И этот
"кто-то" точно знал, когда и куда полетит Чиряев. Значит, имел все
возможности физического устранения Чиряева, но не пошел на этот шаг.
Возникает вопрос: почему? Его могли пожалеть?
  Романенко усмехнулся. Дронго согласно кивнул.
  - Я тоже так думаю. В тех кругах, где вращался Чиряев, о таких
старомодных понятиях никогда не слышали. Тогда почему? Почему его не
убрали, а решили устроить арест в Берлине? Кому выгодно, чтобы он был под
арестом, но в другой стране?
  - Я об этом тоже думал, - признался Романенко. - И пришел к
одному-единственному выводу: Чиряев еще нужен. Он нужен как оружие против
кого-то. Если понадобится, Чиряева могут использовать. Поэтому его решили
не убирать, а под благовидным предлогом посадить в тюрьму, чтобы он не
сбежал, как директор нефтяной компании. Это единственное объяснение,
которое можно принять.
  - Похоже, вы правы. Можно либо сломать эту игру, доставив Чиряева в
Москву, либо, приняв их игру, оставить Чиряева в Берлине, позвонив кому-то
развалить все дело.
  - Двенадцатого мая в немецком суде будет рассмотрена наша апелляция.
  Если до этого времени мы не найдем директора нефтяной компании,
исчезнувшего неизвестно куда, нам не выдадут Чиряева. И тогда мы потеряем
шансы на успешное завершение нашего многострадального дела. Два года
работы...
  - Может быть, директор уже давно общается с чертями в аду? Такой
вариант вы исключаете?
  - Исключаю полностью. Он сбежал из Тюмени, где находился центральный
офис компании. Четыре месяца назад он еще был жив, прятался у своих
родственников в Москве. Мы не успели его арестовать, он снова скрылся.
  - Как его фамилия? У него осталась здесь семья?
  - Труфилов. Дмитрий Викторович Труфилов. Семьи у него нет, он
разведен.
  Остались бывшая жена и сын. По нашим сведениям, он поддерживает с
ними отношения. Есть знакомая, очень близкая, в Москве, но он у нее не
появлялся - там уже несколько месяцев дежурят наши люди. В Тюмени у него
есть большой дом.
  В Харькове живут мать и семья сестры, но там он тоже не объявлялся.
Мы проверяли.
  - Он нефтяник по профессии? Где работал раньше? - Дронго поднялся,
чтобы снова налить кипяток в чашки.
  - В ГРУ. Он бывший офицер военной разведки, - выдавил Романенко.
  Дронго резко обернулся. Поставил чайник на место.
  - Вы шутите?!
  - Какие могут быть шутки? Он воевал в Афганистане, был ранен,
контужен.
  В девяностом демобилизовался. Работал в различных местах, одно время
даже сидел без работы. С девяносто шестого, перебравшись в Тюмень,
руководил нефтяной компанией "ЛИК". Мы проверили и установили странную
закономерность. Его рекомендовал на эту должность именно Силаков. Судя по
всему, у Труфилова и Силакова были прямые связи и с Чиряевым. Что
произошло между ними, никто не знает, но Чиряев сумел убедить Труфилова
отказаться от контрольного пакета акций. Во время аукциона происходило
нечто запредельное. Из Москвы пошла телефонограмма о запрете на проведение
аукциона, но в Тюмени объявили, что телефонограммы не получали. В день
аукциона туда полетел чиновник Мингосимущества, но самолету не дали
посадку, объявив, что в аэропорту нелетная погода. Диспетчеры позже
признались, что их вынудили отказать самолету в посадке. И наконец, во
время аукциона Чиряев и Труфилов лично присутствовали в зале. Контрольный
пакет за бесценок был продан другой компании. Несмотря на попытки
Мингосимущества обжаловать сделку в суде, все осталось в силе.
  - И кому конкретно достался контрольный пакет?
  - А вы не догадываетесь? - Романенко вздохнул. - Конечно,
"Роснефтегазу".
  - Так, - сказал Дронго, снова протягивая руку к чайнику. - Хорошо
хоть теперь мы знаем, с кем именно будем иметь дело. Очень солидные люди.
  Получается, что Ахметов работал на них.
  - И не только он один. Чиряев, Труфилов, Си-лаков - целая цепочка. И
все замыкается на руководстве нефтяной компании. Ни для кого не секрет,
что они были чрезвычайно близки с вице-премьером нашего правительства.
  - Теперь ясно, откуда у них столь исчерпывающая информация обо всех
ваших действиях, - заметил Дронго. - Тем более почему Чиряев в таком
случае все еще жив? По всем законам он обязан был умереть еще в Москве. И
Труфилова не должны были отпускать живым.
  - Этого мы не понимаем, - признался Романенко, принимая чашку с
горячим чаем. - Спасибо.
  - И чем же я могу вам помочь? - спросил Дронго.
  - Нам нужно найти Труфилова. Он должен дать показания, чтобы мы могли
получить Чиряева из Берлина. Вы знаете, как сейчас в Европе относятся к
запросам нашей прокуратуры. После того как в Польше не выдали Станкевича,
во Франции - Собчака, мы не можем рисковать. Если двенадцатого мая
немецкий суд подтвердит решение о невыдаче Чиряева, все дело может
рассыпаться. Мы не сможем доказать, что группа Ахметова действовала в
корыстных целях. У нас в запасе всего полтора месяца. Нам нужно найти
Труфилова, - снова повторил Романенко.
  - А почему вы считаете, что именно я могу вам помочь?
  - Только вы, - убежденно сказал Романенко. - По нашим последним
данным, Труфилову удалось выехать за пределы страны. Он сейчас где-то в
Европе. Мы обязаны найти его до двенадцатого мая. Найти и вернуть в
страну. Иначе мы рискуем не получить Чиряева и окончательно провалить дело.
  Дронго молчал. Он уже понимал всю сложность предстоящей работы, о
которой просил Романенко.
  - Я говорил с Генеральным прокурором, - добавил Романенко. - Он
полностью со мной солидарен. Если мы снова получим отказ, это будет
пощечина не только прокуратуре, но и всей нашей правоохранительной
системе. Купленные журналисты и так изгаляются над нами, доказывая, что
все подстроено бригадой прокуратуры и на суде уголовное дело против
Ахметова и его группы все равно лопнет. Мы обязаны доказать свою правоту.
Именно поэтому я решил прибегнуть к столь нетрадиционному для прокуратуры
шагу. Я получил согласие Генерального прокурора на розыск Труфилова. Мы
готовы оплатить все ваши расходы. Но нужно найти и доставить его в Москву
до двенадцатого мая. Иначе мы действительно проиграем.
  Дронго все еще молчал.
  - Речь идет не о престиже прокуратуры, - продолжал Романенко, - не о
моей карьере и не об амбициях нашего Генерального прокурора. Мы должны
показать всем, что наконец перешли от слов к делу. Мы обязаны
продемонстрировать нашу решимость бороться с воровством и коррупцией,
которые захлестнули нашу страну.
  Сейчас вопрос поставлен именно так. Или мы, или они. Вы хотите нам
помочь?
  Дронго все еще молчал, понимая всю сложность предстоящей работы. Но с
другой стороны - это и была его настоящая жизнь, то единственное, что он
умеет делать.
  - Каким образом вор в законе мог запугать сотрудника ГРУ, пусть даже
бывшего? - вдруг спросил Дронго. - Здесь что-то не сходится.
  - Нам тоже так кажется. Но никаких видимых причин мы не нашли.
  Возможно, был просто сговор между ними. Возможно, были и другие
серьезные мотивы. Ничего конкретного у нас пока нет. Так вы согласны?
  - Да, - ответил Дронго. - Да, кажется, вы меня убедили. Для начала я
должен получить полное досье на всех людей, которых вы мне назвали. И
выпейте наконец свой чай, или мне придется его снова выливать.
  - Я был уверен, что вы согласитесь, - с облегчением произнес
Романенко.
  - Меня уверяли, что вы лучший аналитик в мире, и уж наверняка в
странах СНГ лучше вас никого не найти.
  - Спасибо, - пробормотал Дронго, - мне остается только поверить вам и
найти исчезнувшего Труфилова. Надеюсь, его не закопали где-нибудь за
городом, и он действительно сумел выбраться в Европу. Нам предстоят долгие
разговоры. Вы должны рассказать мне обо всем более подробно. И разумеется,
ознакомить с документами вашей следственной группы.
  - Конечно, - согласился Романенко, - это в наших интересах. И еще
одна просьба. Я понимаю, что эти слова лишние, но обязан сказать, это было
одним из условий нашего Генерального прокурора. Никто, кроме нас с вами,
не должен знать о поисках Труфилова. Это единственное и обязательное
условие.
  - Думаю, что оно справедливо. Но учтите, мне понадобятся помощники.
  Надеюсь, у вас есть на примете толковые молодые люди, один-два
человека?
  - Найдем, - пообещал, улыбаясь, Романенко.

  НАЧАЛО

  Самолет над Европой. 12 апреля

  Мы летим в небе над Европой. Говорят, это самая лучшая трасса в мире.
  Лететь над Европой из Москвы куда-нибудь в Париж или Амстердам - это
значит быть постоянно под контролем сразу нескольких авиадиспетчеров,
которые внимательно наблюдают за движением лайнера, передавая его
буквально "из рук в руки". Собственно, диспетчеры есть везде, но
европейские трассы особенные.
  Во-первых, они перегружены так, что из иллюминатора всегда можно
увидеть пролетающие навстречу или параллельно с вами самолеты, а
во-вторых, здесь сидят лучшие специалисты в мире. Такого класса
авиадиспетчеры, возможно, есть только в США. Но столь проверенных трасс
точно нет нигде в мире. Стоит лишь представить себе, сколько под крылом
вашего самолета надежных и благоустроенных аэропортов, и можно спокойно
спать в своем кресле. Полет над Европой всегда удовольствие, почти
гарантированная безопасность, если, конечно, самолет можно считать
гарантированно безопасным средством передвижения.
  Где-то я читал, что риск погибнуть в авиационной катастрофе примерно
равен одной двадцатипятитысячной. Шанс почти нереальный. Но если
вспомнить, сколько людей ежегодно гибнет в авиакатастрофах, то как-то
сразу забываешь об этих шансах. Впрочем, мне все равно не умереть в
самолете. У меня мало шансов вернуться обратно в Москву живым и
невредимым. Вернее, шансов почти нет. Один на сто или на тысячу. Я не
знаю, как считать. Я ведь идеальная мишень. То есть такая круглая бумажка
с указанием разрядов, которую повесили перед глазами стрелков, чтобы они
попали точно в десятку. Стрелки имеют неограниченное количество патронов и
возможность стрелять столько, сколько им нужно. А я обязан терпеливо
дожидаться, когда в меня попадут. Точно в десятку. Может быть, в сердце.
Или в голову. Это уже не так важно. Единственное, на что я не имею права,
так это уклоняться от их преследования. Я не имею права никуда исчезать.
  Более того, я обязан сделать все, чтобы быть у них постоянно под
прицелом.
  Только не считайте меня сумасшедшим. Я сознательно сделал свой выбор.
И вполне понимаю, на что именно я иду. Впрочем, на сегодняшний день у меня
все равно нет иного выбора.
  Я нахожусь в салоне бизнес-класса. Мой широкомордый преследователь
сидит в другом салоне. Но я не сомневаюсь, что среди моих спутников есть
его напарник. Все спят, но один наверняка делает вид, что спит. Впрочем,
я, возможно, излишне подозрителен. Куда я могу сбежать из самолета,
который только через несколько часов приземлится в Амстердаме? Выпрыгнуть
с парашютом? Или заставить пилотов посадить самолет где-нибудь в Германии?
Все это хорошо для фантастического боевика. В жизни все скучнее и проще. И
гораздо опаснее.
  Впрочем, какая мне разница, чем моя история не похожа на надуманные
романы. Любой профессионал скажет вам, чем и как отличается настоящая
жизнь от захватывающих приключений супергероев. Да прежде всего своей
монотонностью, своей обыденностью. Самые великие разведчики - это те, о
которых мы так ничего и не узнали. Самые выдающиеся контрразведчики - это
люди, незаметно и хорошо делавшие свою работу. Когда преступника
арестовывают со стрельбой и погоней, это означает только одно -
следователь не умеет работать, а сотрудники уголовного розыска откровенные
профаны. К сожалению, это не относится ко мне.
  Моя жизнь в течение нескольких ближайших дней или недель, смотря по
тому, сколько я смогу продержаться, не обещает быть ни монотонной, ни
обыденной.
  Мне кажется, я примерно знаю, кто именно напарник Широкомордого. Это
неприятный типчик, сидящий в углу салона. У него короткие, будто
нарисованные усики и несколько азиатский тип лица. Возможно, он калмык или
татарин. Скорее всего его родовые корни на Северном Кавказе. Он
удивительно быстро открывает глаза, когда рядом с ним появляется
стюардесса. Не спит, имитирует сон.
  Все правильно. У Широкомордого обязательно должен быть напарник. Они
будут "пасти" меня вдвоем, подстраховывая друг друга. Я подзываю
стюардессу и прошу принести мне кампари. Уже давно я не выезжал за рубеж и
давно не испытывал этого непонятного чувства полусвободы, когда ты
оказываешься за рубежом. И хотя я прекрасно понимал, что никуда не могу
сбежать и в любом случае вернусь в страну по завершении командировки, тем
не менее в тот момент, когда я оказывался за границей, мне казалось, что я
попадал даже не в другую страну, а в другое время. Все было фантастически
интересно и как-то тревожно.
  Сейчас уже многим не понять, как завидовали человеку, который имел
возможность в семидесятые-восьмидесятые годы регулярно выезжать за рубеж.
На человека, побывавшего в Париже или в Лондоне, смотрели как на
инопланетянина. Я пришел в КГБ в семьдесят пятом. Честно говоря, я даже не
думал, что когда-нибудь стану сотрудником органов. К нам, прибалтам,
традиционно относились с большим недоверием, чем к представителям других
народов. Я родился в сорок девятом, в сибирском поселке Старая Галка.
  Там мы жили вчетвером - с матерью, сестрой и бабушкой. Нас выслали в
Сибирь в сорок восьмом, родители матери, как нам сказали, оказались
представителями старинного баронского рода. И хотя мой дед к тому времени
уже давно лежал в семейном склепе на кладбище, "баронства" оказалось
достаточно, чтобы выслать жену, беременную дочь и внучку в Сибирь как
потенциально опасных представителей старого мира. Интересно, чем могла
навредить Советской власти моя старая бабушка или моя пятилетняя сестра?
Беременной была моя мама, и, как вы догадываетесь, именно я сидел у нее в
животе. А вот с папой все было гораздо сложнее.
  О моем отце мама никогда не говорила, словно его никогда и не было.
  Однажды сестра рассказала мне, что он ушел от нас, когда ей было
четыре года.
  Бабушка говорила сестре, что он бросил семью и уехал в Западную
Германию, к своему дяде. Откуда нам было знать, почему он уехал в Германию
и почему мама ничего нам не рассказывала? Он уехал за восемь месяцев до
моего рождения и за полгода до нашего выселения из Латвии. Уезжая в
Германию, он не знал, что моя мама ждет ребенка.
  Мы провели в Сибири больше пяти лет. Об этом времени у меня почти не
осталось воспоминаний. Я только помню большую крестьянскую избу, где
всегда было тепло и весело. Мы жили в крестьянской семье, где, кроме нас с
сестрой, росло еще четверо ребят. И нужно сказать, что мудрые крестьяне
понимали все гораздо лучше наших доморощенных "политиков" из КГБ. Они
чувствовали разницу между настоящими врагами и несчастными людьми,
случайно ставшими жертвами этого молоха. К нам относились всегда хорошо, а
сестре в школе даже не намекали, что она из семьи "врагов народа". Хотя
формально мы не считались "чесизрами", то есть членами семьи изменников
родины. Дедушка умер в тридцать восьмом, и мы были просто ссыльными
поселенцами.
  Пять с половиной лет пролетело довольно быстро. Во всяком случае, так
мне говорила моя сестра, которой к тому времени шел уже одиннадцатый год.
Она училась в четвертом классе и уже говорила по-русски без всякого
акцента, когда однажды к нам домой приехал сам начальник районного отдела
КГБ. В пятьдесят четвертом так стали называть органы разведки и
контрразведки. До этого местные отделения КГБ назывались сначала отделами
НКВД, затем МГБ, позже МВД.
  Нужно было жить в те времена, чтобы понимать, какое значение имел
визит руководителя районного КГБ в глухое сибирское село. Все население
деревни знало о визите важного гостя. Но самое удивительное было не в том,
что он впервые приехал в это село. Поразительно, что, кроме правления,
куда он обязан был зайти, редкостный гость пришел еще и в наш дом. Наши
хозяева были не то что напуганы, даже трудно подобрать слова, чтобы
описать их чувства. Если бы они были по-настоящему религиозными людьми,
они бы решили, что к ним явился сам Господь. Или по меньшей мере кто-то из
его архангелов. Приехавший оказался довольно молодым и приятным человеком,
не более тридцати пяти лет. Помню, как он улыбнулся мне и даже дал
конфету, которую тут же отняла у меня сестра. Он явился к нам с
председателем колхоза, который часто кашлял, наверное, скрывая свое
смущение.
  Потом важный гость и моя мама о чем-то говорили наедине. Вдруг дверь
распахнулась, и он попросил принести воды. Бабушка закричала. Я помню ее
крик.
  Она, очевидно, посчитала, что непрошеный гость убил дочь. Ничего
хорошего от представителей Советской власти она уже не ждала. Тем более от
сотрудников КГБ.
  Председатель колхоза принес воды. Я почему-то громко заплакал, и в
этот момент гость подошел ко мне, поднял меня высоко к потолку и,
улыбаясь, сказал:
  - Значит, вот ты какой, Эдгар Вейдеманис-младший.
  Откуда мне было знать, почему он назвал меня так? И откуда я мог
знать, что моего отца звали Эдгаром и в его честь моя мать назвала меня
этим самым дорогим для нее именем? Откуда мне было знать, что бабушка
ненавидела даже мое имя и называла меня по-разному, лишь бы не произносить
- Эдгар? Она считала, что мой отец бросил семью и сбежал и мать должна
теперь навсегда вычеркнуть его из своего сердца.
  Мама пришла в себя и начала одеваться. Я помню ее трясущиеся руки,
помню, как нервно подергивалось ее лицо. Господи, как мне было тогда
страшно. Я боялся на нее взглянуть. Даже бабушка не понимала, что же
происходит. Мать попросила ее быстро одеть меня.
  - Почему? - спросила бабушка по-латышски. Они никогда не говорили при
людях на латышском, справедливо полагая, что, проживая в чужом доме,
нельзя секретничать от хозяев. Впервые за несколько лет она не захотела
говорить по-русски, даже находясь среди стольких людей.
  - Так нужно, - твердо сказала моя мама. Бабушка вдруг побледнела,
схватила меня в охапку, прижала к себе и крикнула:
  - Они хотят его забрать? Они хотят забрать его вместо отца?
  Мама обернулась. Что-то блеснуло в ее глазах. Она собиралась
улыбнуться или рассмеяться. Но вместо этого у нее снова дрогнули губы, и
она заплакала.
  Подошла к бабушке, обняла ее, слезы продолжали беззвучно катиться из
ее глаз.
  Она ничего не рассказывала, не объясняла. Но бабушка шестым чувством
уловила настроение, почувствовала дочь. Они стояли и плакали вместе. А
потом меня одели, и мама, усадив меня в машину рядом с собой, почему-то
обняла меня, прижала к себе и нежно-нежно поцеловала. А потом еще и еще.
Но перед этим бабушка отвела меня в другую комнату, перекрестила и надела
крестик, который чудом хранила все эти годы.
  - Береги его, Эдгар, - шепнула на прощание бабушка.
  Мы ехали долго. Машина дважды останавливалась - несмотря на раннюю
осень, снега было уже достаточно. Мать дрожала, словно в лихорадке. Я
помню, как дрожали ее руки, когда она поправляла платок на голове. Никогда
прежде я не видел ее в таком состоянии. Она была как одержимая и даже
разговаривая со мной, смотрела куда-то невидящими глазами. А потом мы
приехали. Нас повели в большой дом. Я никогда раньше не видел таких
огромных строений. Мы поднялись на третий этаж, нам показали на какую-то
дверь, и мама сделала несколько неуверенных шагов вперед. Дверь открылась.
  На пороге стоял высокий светловолосый мужчина. Он смотрел на маму и
на меня. Стоял и смотрел. И я видел в его глазах что-то совсем непонятное,
что-то страшное для меня. У него дергался глаз. Я видел, как дрожал его
левый глаз. Он пытался что-то сказать и... молчал. А потом он шагнул к
моей маме, и мама бросилась к нему. Она бросилась к этому чужому человеку,
обняла его и начала целовать. Господи! Как она его целовала! Примерно так
же, как и меня до этого, в машине. Нет, не так. Она целовала его немного
по-другому. Она целовала его так, как целуют самого дорогого человека
после долгой разлуки. А он сжимал ее в своих объятиях, отвечая на ее
поцелуи, сжимал так, словно хотел задушить.
  Заревев от гнева и ужаса, я бросился на этого человека. Я хотел его
убить, растоптать, задушить, отобрать у него свою маму. И выбросить
незнакомца на улицу, вышвырнуть его из нашей жизни, спасти себя и свою
маму.
  Я колотил его по ногам изо всех сил, кричал, плакал. Но незнакомец
вдруг выпустил из рук маму, сгреб меня в охапку и поднял высоко над собой.
Я закричал от ужаса. Но мама не пришла мне на помощь. Она стояла рядом и
улыбалась. Я не мог понять, почему она меня предала, ведь до сегодняшнего
дня она любила меня больше всех на свете. Почему она не вырывала меня из
рук этого дядьки. Но в эту секунду она даже не смотрела на меня, она
смотрела на него и улыбалась. А он, подняв меня над головой, словно
разглядывая, вдруг спустил пониже, прижал к себе и начал целовать. Я
почувствовал его незнакомый запах, прикосновение его чужих губ.
  - Эдгар, - повторял он как заклинание, - мой Эдгар.
  Никогда больше отец вот так не поднимал меня на руки. Никогда не
позволял себе подобной сентиментальности. Но в это мгновение его словно
прорвало. Я вдруг понял, что незнакомец не сделает ничего плохого ни мне,
ни нашей семье. Я успокоился, а он продолжал меня целовать, бормоча, как
заклинание, мое имя. И в этот момент я услышал голос мамы:
  - Это твой отец, Эдгар. Твой отец. Он вернулся.
  Я посмотрел на незнакомца и вдруг понял, что у меня теперь будет отец.
  Но я радовался этому обстоятельству в основном потому, что смогу
теперь хвастаться отцом перед соседскими ребятишками. Похоронки с фронта
находили даже это далекое село, и многие ребята росли уже без отцов. Как
мы завидовали тогда тем, у кого вернулись живые отцы. Как же мы завидовали
им...
  ...Мне все-таки не нравится этот типчик в углу. Я поднимаюсь и иду в
туалет. Кажется, он тоже поднялся. Неужели они полагают, что я смогу
сбежать из туалета, или они боятся, что я покончу с собой? Но это не
входит в мои планы.
  Уже входя в туалет, я оборачиваюсь. Никаких сомнений. Он идет прямо
ко мне.
  Наверно, собирается дежурить у дверей. Может быть, они боятся чего-то
другого?
  Но чего?

  ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО НАЧАЛА

  Москва. 30 марта

  В этот день у них было назначено свидание в ресторане. Дронго был
знаком с несколькими известными адвокатами в Москве. Давида Самуиловича
Бергмана знал довольно давно. Бергман был известным адвокатом, который не
только сохранил клиентуру с советских времен, но и сумел подтвердить свою
репутацию в середине девяностых, блестяще проведя ряд процессов в Москве и
Санкт-Петербурге. Достоинствами Бергмана были его безукоризненное знание
законов, умение использовать малейшие оплошности обвинения и сугубое
внимание к мелким деталям, которые обычно ускользали от внимания
следователей.
  В свою очередь Бергман знал Дронго как одного из самых лучших
аналитиков, который не раз помогал представителям правоохранительных служб
в ряде сложных расследований, причем помогал не выступая на стороне
обвинения, но в ряде случаев и адвокатам, становясь на сторону
несправедливо обвиненных жертв судебного и прокурорского произвола,
незаконно осужденных заключенных.
  Они относились друг к другу с должным уважением, сдобренным
самоиронией, принятой в среде профессионалов высокого класса. Оба
отличались еще одним роднившим их качеством - господа эти были заядлыми
гурманами. Но если Дронго умудрялся сохранять неплохую физическую форму и
весил чуть меньше ста килограммов - при росте метр восемьдесят семь, то
Давид Самуилович весил больше ста пятнадцати кэгэ, будучи на пятнадцать
сантиметров ниже ростом. Бергман предпочитал классические костюмы-тройки и
постоянно менял очки, которых у него было несколько дюжин.
  В Москве в середине девяностых открылось много прекрасных ресторанов,
известных не только своими "кусающимися" ценами, но и изысканной кухней.
  Несмотря на августовский обвал девяносто восьмого и изрядный отток
богатых клиентов, в столице сохранялось немало мест, где можно было
пообедать вкусно и с комфортом.
  Они выбрали ресторан "Монте-Кристо", что на проспекте 60-летия
Октября.
  Кабинет для особо важных гостей был заказан заранее; когда Дронго
приехал на место встречи, выяснилось, что Бергман его уже ждал.
  - Я решил прийти чуть раньше, - признался адвокат, пожимая руку
Дронго, - у меня оказалось немного времени, и я подумал, что можно
позволить себе подождать вас тут. Спасибо за приглашение, я, кстати, не
был еще в этом ресторане.
  - Я тоже, - заметил Дронго, усаживаясь за столик, - но мне
понравилось рекламное объявление этого заведения. В разделе "часы работы"
было указано, что ресторан работает "с двенадцати часов дня и до
последнего посетителя".
  Согласитесь, это говорит об определенном уровне обслуживания.
  - Согласен, - улыбнулся Давид Самуилович, которому официант подал
меню.
  - Потрясающе! - восхищенно отреагировал он тут же. -У вас
безошибочная интуиция, Дронго. Посмотрите только, как поэтично описаны
блюда. Просто прелесть! "Каменный окунь, запеченный на углях с пряными
травами и томатом, сервированный лимоном и отварными молодыми овощами, на
соусе из осветленного сливочного масла с пикантными специями", -
процитировал он. - Черт возьми, да это настоящая поэма! Или вот еще -
"Филе дикого французского кабана, маринованное пряными травами,
фаршированное черносливом и жареными грецкими орехами, запеченное со
свежим помидором и сыром "Эмменталь", с соусом из красного вина,
можжевельника и брусники". По-моему, здесь работал не шеф-повар, а живой
классик.
  - Возьмите лучше рулет из ягненка, - посоветовал Дронго, - и выберите
себе салаты по вкусу. Кстати, какое вино вы предпочитаете - французское,
американское?
  - Американское. У французов большее разнообразие, зато калифорнийские
вина, как правило, более насыщенные и с редким букетом.
  - Какое конкретно вино? - спросил Дронго.
  - Каберне совиньон восемьдесят пятого или восемьдесят седьмого года,
- попросил Бергман, - и минеральную воду.
  - Теперь я убедился, вы действительно настоящий гурман, - улыбнулся
Дронго, когда официанты покинули кабинет. Он оглянулся, многозначительно
взглянув на портфель, лежавший на стуле, в углу кабинета.
  - Надеюсь, вы пригласили меня не для того, чтобы убедиться в этом? -
засмеялся Давид Самуилович.
  - Не только. Думаю, что вы уже знаете, почему я вас пригласил.
  - Догадываюсь, - подмигнул ему Бергман, на его румяном круглом лице
появилось лукавое выражение, - хотя не уверен, что вы будете играть на
моей стороне.
  - Почему?
  - Иначе вы бы назначили встречу в другом месте, - притворно вздохнул
адвокат. - Впрочем, я вам все равно благодарен. Место для встречи вы
выбрали неплохое.
  - Я хочу поговорить с вами о деле Рашита Ахметова, - признался Дронго.
  - Я занимаюсь этим делом не так давно, - сказал Бергман, - он наделал
много глупостей и ошибок, но я надеюсь, что общимиусилийми нам удастся
отстоять его доброе имя.
  - После того, как вы приняли на себя защиту его интересов, он
отказался от первоначальных показаний.
  - И правильно сделал. Следствие велось с грубейшими нарушениями
закона, вся процедура его ареста и обысков была одним сплошным нарушением.
Почему он должен во всем признаваться и брать на себя вину других людей?
  - Давид Самуилович, - мягко заметил Дронго, - вы же знаете, как на
самом деле все произошло. Только в сейфе у него было найдено шестьдесят
тысяч долларов. Я внимательно знакомился с его делом. На даче обнаружили
сто восемь тысяч долларов. Это зарплата обычного служащего за тысячу лет
его работы.
  - Смешно, - сказал Бергман без улыбки, - только вы забываете, что он
не обычный служащий, а заместитель министра. У него были акции ряда
компаний, он имел привилегированные нефтяные акции. Незаконное
происхождение денег еще нужно доказать. Что касается денег в сейфе, то это
явная подставка. Сотрудники прокуратуры и милиции открывали сейф своим
ключом, хотя у самого Ахметова был ключ. Почему они не воспользовались его
ключом?
  - Насколько я понял из материалов дела, он отказался отдавать им свои
ключи.
  - И они ему поверили. Вы же профессионал, как вы можете так говорить!
- укорил собеседника Бергман. - Если у них была санкция на арест и обыск,
они обязаны были обыскать Ахметова и найти ключи. А только потом открывать
сейф. И не в присутствии такого свидетеля, как секретарь Ахметова, которая
от волнения ничего не помнит.
  - Они чувствовали себя неуверенно. Все-таки не каждый день приходится
арестовывать заместителей министров.
  - Это их проблемы, - улыбнулся Бергман. Официанты вошли, чтобы
поставить закуски. Один разлил вино по бокалам, и Бергман с видимым
наслаждением сначала вдохнул аромат, а затем сделал глоток густой красной
жидкости.
  - Изумительно, - сказал он восхищенно, - принесите нам, пожалуйста,
еще одну бутылку. Боюсь, что одной окажется маловато.
  Когда официанты удалились, Бергман поднял бокал.
  - Мне всегда приятно общаться с профессионалами вашего уровня, -
искренне произнес он.
  - Взаимно, - сделал ответное признание Дронго. Вино действительно
оказалось превосходным. Сделав глоток, он поставил бокал на стол. - Не
буду с вами спорить, - продолжал Дронго, - в юридической казуистике вы
наверняка положите меня на обе лопатки. Я собирался спросить вас о Другом.
Вы наверняка знаете, что основным обвинением против Ахметова будет эпизод
с нефтяной компанией "ЛИК", которую возглавлял некто Труфилов. Судя по
всему, именно с согласия Ахметова был проведен явно незаконный аукцион, на
котором контрольный пакет акций был передан другой, гораздо более мощной
компании, которая и без того собиралась поглотить "ЛИК".
  - Насколько я знаю, вы не правы, - улыбнулся Бергман. - Действительно
были сомнения относительно этого аукциона, но дело рассмотрел суд, и суд
подтвердил, что контрольный пакет компании "ЛИК" на абсолютно законных
правах куплен компанией "Роснефтегаз". Какие могут быть еще претензии?
  - Никаких, - согласился Дронго, пережевывая сочную шейку, - но
остается еще один важный момент. Кто-то убрал посредника Силакова, решив,
что он может быть опасным свидетелем.
  - Мои соболезнования его семье, - пробормотал Бергман, - в такой игре
всякое может случиться. Кто-то выигрывает, кто-то проигрывает. Когда
играют такие крупные ставки, одна жизнь не столь большая плата.
  - Согласен, - кивнул Дронго, - но остался на свободе некто Чиряев.
  - Я знаю, - сказал Бергман, отпивая вино, - знаю, что Романенко и
компания пытаются приписать Ахметову знакомство с этим бандитом. Но это
дохлый номер. Ничего у них не получится. Ахметов в жизни не видел Чиряева
и никогда с ним не разговаривал.
  - Потому, что с ним разговаривал Силаков. Бергман хмыкнул. Осторожно
подцепил вилкой шляпку маринованного грибка, отправил ее в рот, тщательно
прожевал и вполне дружелюбно заметил:
  - Не нужно брать меня на мушку за каждое слово. Я и так нарушаю
адвокатскую этику, соглашаясь беседовать с вами о деле, которое еще не
завершено. Тем более что вы явно выступаете на стороне Романенко и
компании. Но услуга за услугу. Вы можете мне сказать, что конкретно вы
должны сделать?
  - Двенадцатого мая в Берлинском суде будет рассмотрена апелляция
российской стороны по поводу выдачи Чиряева. Я собираюсь сделать все,
чтобы Чиряева выдали Москве и он дал показания против вашего подзащитного.
  - Смело, - пробормотал адвокат, - ничего не скажешь, смелый шаг. Но
боюсь, что вы будете разочарованы. У прокуратуры нет веских свидетельств о
связи Чиряева с моим подзащитным. Все строится на пустых домыслах. Нет
конкретных свидетелей, нет конкретных доказательств. А немецкий суд
руководствуется в первую очередь законом. И согласно немецкому
законодательству, Чиряева так просто не выдадут. Даже несмотря на все его
предыдущие преступления. Скорее всего его выдадут Австрии, где он получит
три года за неуплату налогов. Или заплатит штраф и будет освобожден прямо
в зале суда.
  - Не будет, - уверенно произнес Дронго, - я намерен сделать все от
меня зависящее, чтобы до двенадцатого мая представить доказательства вины
Чиряева и его связей с Ахметовым.
  - То же самое обещал и Романенко, еще до первого слушания в суде дела
Чиряева. И тем не менее ничего не добился. В Германии уже дважды
рассматривали возможность выдачи Чиряева и дважды отказывали. Я думаю, что
шансов доказать что-то в третий раз у вас немного.
  Дронго взял бутылку, наполнил сначала бокал собеседника, затем налил
себе. Дождавшись, пока адвокат возьмет свой бокал, спросил:
  - А если я смогу все же найти до двенадцатого мая Труфилова?/ Бокал в
руке Давида Самуиловича заметно дрогнул. Он непроизвольно дернул голову в
сторону своего портфеля. Но быстро справился с волнением, сделав несколько
торопливых глотков, спросил как бы равнодушно:
  - Кто такой этот Труфилов?
  - Вы переигрываете, Давид Самуилович, - с упреком заметил Дронго, -
ведь прекрасно знаете, как звали бывшего генерального директора нефтяной
компании "ЛИК".
  - Может быть, и знаю, - без тени смущения заметил Бергман, - но не
понимаю, при чем тут Труфилов. И какая разница - найдете вы его или нет?
  Официанты принесли очередную перемену блюд, собеседники вновь
замолчали, дожидаясь, пока останутся наедине.
  - Вы были правы, - пробормотал Бергман, - ягненок действительно выше
всех похвал. Редко где в московских ресторанах умеют готовить баранину.
Если не считать нескольких, где шеф-повара кавказцы.
  - Я тоже так считаю, - согласился Дронго, - а насчет Труфилова могу
заметить, что он сбежал, и вы, очевидно, строите свою защиту, используя
именно то обстоятельство, что у Романенко нет главного свидетеля.
  - Скорее, одного из обвиняемых, - заметил адвокат. - Если все, что вы
говорите, правда, тогда Труфилов такой же обвиняемый, как и прочие. Почему
вы так уверены, что он согласится дать показания против Чиряева?
  - Совсем не уверен. Но я собираюсь его найти именно для того, чтобы
убедить дать эти показания. Пока Труфилов жив, он реальный кандидат в
покойники. Чиряев и люди, стоящие за ним, не оставят его в живых. Если
учесть, что Труфилов раньше работал в военной разведке, он и сам это
прекрасно понимает. Мне остается только найти его...
  - Зачем вы решили со мной встретиться? - Бергман нахмурился. - Хотите
меня испугать? Или договориться? Вы же понимаете, что это бессмысленно. Я
никогда не пойду ни на какие сделки в ущерб своему клиенту.
  - Безусловно. Именно поэтому я и хотел с вами встретиться. Вы умный
человек, Давид Самуилович, и понимаете, что может случиться, если я найду
Труфилова и заставлю его дать показания против Чиряева. В таком разе
полетит не только ваш подзащитный, но и все руководство компании
"Роснефтегаз". А это уже гораздо серьезнее, чем арест даже такого
человека, как Ахметов. Отсюда вывод - я решил встретиться с вами, чтобы
сообщить вам о своем обязательстве найти столь важного свидетеля, как
Труфилов.
  - Почему они не открыли вторую бутылку? - пробормотал Бергман.
  - Что? - не понял Дронго.
  - Нужно позвать человека, чтобы открыл вторую бутылку, - задумчиво
проговорил адвокат и без всякой связи с этой фразой изрек:
  - Вы или безумец, или авантюрист. Простите за откровенность. Но
почему вы сообщаете о своем плане именно мне! Вы же прекрасно понимаете,
что содержание нашей беседы может стать известно моему подзащитному. Или
людям, которые платят мне за защиту Ахметова.
  - На это я и рассчитываю, Давид Самуилович. Дело в том, что у меня
очень мало времени. И если Труфилов действительно сбежал в Европу, то
найти его за оставшиеся полтора месяца - чистая авантюра. Или безумие -
как хотите. Но с вашей помощью я надеюсь это сделать.
  - Каким образом?! - У Бергмана пропал всякий аппетит. Он еще раз
посмотрел на свой портфель, лежавший в углу.
  - Вы наверняка сообщите о том, что Романенко в моем лице решил начать
активный поиск Труфилова, - охотно пояснил Дронго. - И другая сторона,
которая не заинтересована в осуждении Ахметова, еще с большей
интенсивностью продолжит поиск исчезнувшего директора нефтяной компании.
Если учесть, что он бывший сотрудник ГРУ и умеет прятаться, то поиски
будут нелегкими. Но у меня появится шанс. И знаете почему? Потому что за
ним будут охотиться люди, не заинтересованные в том, чтобы Труфилов
появился в Москве. Они будут выполнять роль егерей, которые гонят на меня
добычу охотника. Остаться безучастными они не смогут. А когда "добыча", то
бишь Труфилов, убедится в том, что на него идет облава, он скорее всего
согласится с моими доводами - приехать в Москву и выступить против Чиряева.
  - А знаете, это интересно, - прошептал Бергман почти интимно,
наклоняясь к Дронго, - но если его "затравят" те самые егеря, о которых вы
говорили... Если им и достанется эта добыча.
  - Риск существует, - согласился Дронго, - но я думаю, что лучше
искать человека, которого обложили со всех сторон, чем самостоятельно
пытаться найти бывшего разведчика в Европе. Вы со мной не согласны?
  - А вы не боитесь? - ответил вопросом на вопрос Давид Самуилович, в
упор глядя на Дронго. - Ведь егеря могут по ошибке начать стрелять и в
охотника. Говорят, иногда такое случалось на охоте.
  - Не боюсь. Дело в том, что Романенко располагает целой группой
охотников, которые будут работать со мной. Они двинутся широким кольцом, и
смерть одного охотника ничего не изменит.
  Официант открыл вторую бутылку, разлил вино по бокалам и тут же исчез.
  Бергман посмотрел ему вслед, тяжело поднялся и подошел к своему
портфелю, лежавшему на стуле. Щелкнул замком, достал магнитофон, который
записывал беседу, и выключил его, положив обратно в портфель. Дронго молча
наблюдал за ним.
  - Покойный Яков Аронович был о вас хорошего мнения, - почему-то
сказал Бергман, - вы ведь знали Гольдмана?
  - Якова Ароновича? Конечно, знаю. Это известный бакинский адвокат.
Знаю с самого детства. Они большие друзья с моим отцом.
  - В свое время Гольдман вел знаменитое дело Малышева, - напомнил
Бергман, - я ему тогда помогал. Малышев был руководителем ОБХСС Одесской
области. Гольдману удалось сделать невозможное в советские времена. Он не
только добился освобождения Малышева, но и сумел доказать вину
руководителей области, прокуратуры и КГБ. Он встречался со всеми
свидетелями только на улице, чтобы избежать подслушивания. Вы понимаете,
почему я вспомнил эту историю?
  - Понимаю.
  - Я должен буду отдать эту пленку людям, которые знают о нашей
встрече, - вздохнул Бергман, - должен сказать, что Яков Аронович отзывался
о вас очень тепло. Он рассказывал мне, что всегда с особым чувством
симпатии относился и к вам, и к вашему отцу.
  - У нас были взаимные симпатии, - Дронго все еще не понимал, куда
гнет Бергман.
  - Будьте осторожны, - вдруг тихо произнес адвокат, - эти люди не
станут шутить. Я не смогу вам помочь. Вы меня понимаете?
  Дронго кивнул. Он получил подтверждение своим опасениям. Заделом
Ахметова стояли гораздо более серьезные люди, чем думал Романенко.
  - Почему вы так рискуете? - спросил Бергман.
  - Слишком мало времени. К тому же другая сторона все равно узнает о
нашем желании найти Труфилова. Любой шаг группы Романенко становится
известен им, а через них и вам. Разве я не прав?
  Адвокат уклонился от ответа. Он молча смотрел на бокал с вином,
словно размышляя, как именно сформулировать мысль.
  - Мне говорили, что вы умный человек, - задумчиво произнес Бергман, -
теперь я понял, что вы еще и смелый человек. Выпьем за вашу удачу. Для
меня проигрыш будет означать всего лишь неудачу на процессе, который я
вел. Для вас проигрыш будет равносилен смерти. Я искренне желаю вам
остаться в живых, Дронго. Надеюсь, что мы с вами встретимся и после
двенадцатого мая. Если вы останетесь в живых, я приглашу вас в этот
ресторан четырнадцатого числа.
  Договорились?
  - В таком случае можете прямо сейчас заказать столик.
  - Вы еще и самонадеянны, - грустно заметил адвокат, - мне уже за
шестьдесят, и я повидал в этой жизни больше чем нужно. Не стройте иллюзий,
Дронго. Это дело вам не по зубам. Вопрос даже не в том, удастся ли вам
найти Труфилова. Если даже произойдет чудо и вы его найдете, то и в этом
случае он откажется работать с вами. Даже в том совсем уж маловероятном
случае, если вы все же сумеете его убедить сотрудничать с группой
Романенко, вам элементарно не удастся доставить его живым в Москву. У вас
так мало шансов, что я даже не хочу их просчитывать. Можно сказать, что у
вас нет шансов вообще. Откажитесь от этой безумной авантюры, пока не
поздно. Вам не дадут довести дело до конца. Чиряев никогда не будет в
Москве и не даст показаний. Это абсолютно исключено.
  - Я все-таки попытаюсь, - пробормотал Дронго.
  Бергман замолчал. Он смотрел на блюдо, стоявшее перед ним, и молчал.
  Затем взял нож и вилку. И медленно произнес:
  - Иногда я думаю, что без таких идеалистов, как вы, жизнь была бы
неинтересной. Вы еще молоды. Попытайтесь. Может быть, вы и сумеете сделать
невероятное. Хотя я, честно говоря, не представляю, как это у вас
получится. За ваше здоровье, Дронго, - поднял он свой бокал, - оно вам
очень понадобится в ближайшие дни. Будьте здоровы!
  - Спасибо, - едва слышный звон бокалов нарушил тишину кабинета.
  - А теперь я, снова включу свой магнитофон, - сказал Бергман, - и
давайте поговорим о чем-нибудь другом. Например, о литературе. Мне
говорили, что вы хорошо владеете английским. Кого из современных
англоязычных писателей вы бы посоветовали почитать?

  НАЧАЛО

  Амстердам. 12 апреля

  Я выхожу из туалетной комнаты. Выхожу и натыкаюсь на неприятного
типчика, стоящего прямо у дверей. Он нервно оглядывается и шепотом
спрашивает:
  - Вы Вейдеманис?
  У меня нет таких знакомых. Если учесть мою профессиональную память,
то я могу сказать точно: никогда в жизни не встречался с этим типом. Да и
вообще трудно поверить, что в такой момент в самолете оказался знакомый.
  - Что вам нужно? - громко спрашиваю я. Он настороженно оглядывается.
  Может, ждет Широкомордого? Наверное, я даже переоценил свои
возможности, и мне не дадут долететь до аэропорта. Ликвидируют прямо в
самолете. Получили соответствующее указание накануне визита - сейчас ведь
никаких проблем со связью нет, у всех при себе мобильные телефоны. Так что
вполне вероятно.
  - Не так громко, - просит незнакомец, - не нужно кричать. Я хотел бы
с вами поговорить.
  - Идемте в салон, - предлагаю я, кивая на занавески, отделяющие нас
от салона; - рядом со мной есть пустое место.
  - Нет, нет, - отказывается он, - не стоит туда идти. Я бы хотел
поговорить с вами здесь.
  - О чем же? Я ведь вас не знаю. - Я опять говорю громко с таким
расчетом, чтобы услышали в салоне. На случай, если он захочет меня убрать,
- появляются свидетели.
  - Не шумите, - снова просит он меня, - я дам вам свои координаты. В
Амстердаме я остановлюсь в отеле "Виктория". Это напротив вокзала. Если
хотите, встретимся там. У вокзала, сегодня в девять вечера.
  - Не хочу. Пропустите меня на мое место.
  - Это очень важно, - почти умоляет незнакомец. - Поймите, речь идет о
вашей жизни...
  В этот момент из-за занавески появляется особа лет сорока пяти, в
немыслимом макияже и пестром "прикиде". Цепочки, ожерелья, браслеты всех
форм и цветов делают ее похожей на рождественскую елку.
  - Простите, милые мужчины, - говорит она, улыбаясь ярко накрашенным
ртом, - вы пропустите даму в туалет или он заблокирован?
  - Извините, - говорю я, отодвигаясь и пропуская игривую даму. На меня
накатила волна аромата ее резких духов. Почему это вульгарные особы и
душатся так, словно хотят отравить всех окружающих? Впрочем, она,
бедняжка, наверное, не виновата. Я где-то читал, что дело не в парфюмерии.
Смешиваясь с запахом тела, духи каждый раз создают свой неповторимый
аромат. Поэтому от разных людей исходят разные запахи, даже если они
употребляют одинаковые духи. Лично я еще в институтские времена употреблял
после бритья лосьоны нашей рижской фабрики. Это был "мой" запах. А после
того, как попал за рубеж, у меня появился интерес к продукции Пако Рабана.
Может, потому, что мне нравился стиль его одежды. Одежду фирмы я покупать
не мог, у меня не было таких денег, а вот флакончики духов появлялись
регулярно. Одна-две капли - для поднятия тонуса. Мужчине больше и не
нужно. Но это я подумал так, между прочим. А мой "благожелатель" тем
временем сразу исчез в салоне, словно и не подходил ко мне. Странно.
Неужели таким образом он хотел признаться, что следит за мной? А к чему
слова, что речь идет о моей жизни? Значит, у них есть приказ меня
убрать... Черт возьми, столько вариантов, что можно запутаться.
  Из салона вышел еще один мужчина - высокий, с желтоватым цветом лица,
словно болен желтухой, жидковатые волосы зачесаны назад.
  - Простите. - Он выразительно смотрит на меня, проходя по проходу к
туалету, но дверца уже заперта. Помещение занято дамой. Я пожимаю плечами
и возвращаюсь на свое место. Через час мы будем в Амстердаме.
  Мне всегда нравился этот город, один из немногих городов с какой-то
невообразимо пьянящей атмосферой свободы. И дело не в наркотиках, которые
разрешены в этой европейской стране.
  Дело даже не в толпах хиппи, стекавшихся сюда со всего мира. Все дело
в самих голландцах - невозмутимых, спокойных, внешне замкнутых и
одновременно добродушных и гостеприимных людях.
  Первый раз в Амстердам я попал еще пятнадцать лет назад. Тогда любой
выезд из Советского Союза воспринимался как праздник. Молодым уже не
понять, что такое "железный занавес". Мощный щит, сквозь который
просачивались только единицы. Любой выезд за рубеж рассматривался как
потенциальная возможность измены. Любой, побывавший "за щитом", внушал
властям опасения. Конечно, при Брежневе уже не считали врагами народа
всех, кто бывал за границей, но все же.
  В анкетах, которые мы заполняли на выезд, следовало указывать: "Под
судом и следствием не был. Осужденных в семье не имею. Родственников за
границей нет".
  Все прочие считались почти что "пятой колонной". А может, правильно
считались?
  Ведь любой, побывавший хотя бы один раз на Западе, начинал мучительно
размышлять, почему у них и продуктов изобилие, и жить можно, ничего не
боясь, можно критиковать собственное правительство, и в прессе прочтешь о
великих мира сего такое... У нас же языки развязываются только на кухне,
под звуки капающей воды и работающего радио. Одним словом, куча вопросов и
сомнений, а для режима это было равносильно бунту.
  Стоп, стоп... А сам-то ты? Я ведь был верным винтиком системы. Я
работал в КГБ, и от этого никуда не денешься. Но тогда мы все жили
идеалами наших отцов и дедов. Верили в прекрасное будущее человечества. Мы
даже не подозревали, что размашистая подпись Сталина, перечеркнувшая всю
Европу, приписала маленькую Латвию к "великой Родине". Мы ничего не знали
об ужасах сталинского режима в тридцатые годы. Хотя я должен был
догадаться, но вот поди... Ведь мое детство прошло в далеком сибирском
поселке, куда нас выслали только потому, что мой дед был потомственным
бароном, хотя и умер за десять лет до того, как нас выслали.
  Уже позже я начал понимать, почему в нашу судьбу не вмешались
"компетентные органы". Мой отец был сотрудником НКВД, работал в разведке и
был послан в длительную служебную командировку в Западную Германию. Он
честно предупредил маму, что уезжает на "неопределенно долгое" время, и
просил ждать его. Но получилось, что нас выслали через несколько месяцев,
и его письма, которые он наверняка передавал через своих товарищей, уже не
доходили до нашей семьи. Мама плакала ночами, не понимая, где же ее муж.
Можно только представить себе силу любви этой женщины! Она родила мужу
сына, пять с лишним лет надрывалась в Сибири и ни разу не позволила себе
усомниться в его честности!
  Вряд ли мужчина способен на такое самопожертвование. А ведь мама была
красивой женщиной. И очень нравилась молодому вдовцу - председателю нашего
колхоза, потерявшему во время войны свою семью.
  Вернувшись через пять с половиной лет, отец с ужасом узнал, что его
семью депортировали в Сибирь. Потом он объяснял нам, что это была "ошибка".
  Мама не успела оформить документы на фамилию отца и проходила по делу
под своей девичьей фамилией. Но отец был умный человек и понимал, почему
нас выслали.
  Позже в разговоре со мной он подтвердил мои предположения. Конечно
же, происхождение деда не играло тут никакой роли. Руководство НКВД
просчитало, что он может не вернуться: либо останется на Западе у своего
родственника, либо будет раскрыт как нелегал и погибнет. В любом случае
шансов выжить у этого "агента" было мало. А значит, семью следует выселить
подальше в Сибирь. Такой вариант выгоден еще и тем, что Вейдеманису, семью
которого сослали, больше поверят на Западе. В конце сороковых никого не
трогали страдания людей - все во имя победы! Во имя победы над врагом
можно отправить в Сибирь не только семью, но и целые народы.
  Первое время нам с сестрой трудно было привыкнуть к отцу, к его
появлению в доме, к его улыбке, запаху, одежде. Он вел себя деликатно, не
старался сразу навязать себя детям, мастерил для меня кораблики, помогал
сестре решать задачи по математике. Постепенно мы к нему привыкли. Мы
вернулись в Ригу, получили хорошую трехкомнатную квартиру. Бабушка жила с
нами, хотя мы чувствовали, что она по-прежнему недолюбливает отца.
  В четырнадцать лет я отказался вступить в комсомол. Именно тогда у
меня произошел первый серьезный разговор с отцом. На дворе уже были
позднехрущевские времена, и мой отказ мог спровоцировать нашу вторую
выселку в Сибирь. Отец ходил мрачный, но до поры молчал. В пятницу вечером
отец предложил мне съездить в Сигулду на воскресенье.
  Дело было в мае, с моря дул холодный ветер, но мы ходили по пляжу, не
обращая внимания на погоду. Отец расспрашивал меня о занятиях в школе, о
товарищах. Потом предложил зайти в небольшое кафе, которое встретилось нам
на пути. Мы сели за столик, заказали кофе и булочки. Отец вдруг спросил:
  - Ты отказался вступить в комсомол?
  - Да, - с некоторым вызовом сказал я, уже сообразив, что это "работа"
мамы, - не хочу быть в их молодежной организации. Они нас в Сибирь
высылают, а я буду членом комсомола. Не желаю.
  - Это тебе бабушка так сказала? - улыбнулся он своей грустной улыбкой.
  - Нет, не бабушка. Я сам решил.
  - Ну конечно. Ты уже взрослый, все сам можешь решать. Только не
торопись, подумай еще раз. У тебя впереди длинная жизнь. И нельзя решать
вот так - наотмашь.
  - Но они же выслали нас в Сибирь, - упрямо твердил я.
  - Я помню, - сказал он.
  - А ты в это время нас бросил и уехал в Германию, к другой женщине.
  Бросил маму и нас! - Мальчишки могут быть злыми и несправедливыми. У
него дернулось лицо.
  - Уехал, - повторил он, - действительно уехал. Только твою маму я не
бросал. Я ее всегда очень любил. Просто были такие обстоятельства.
  - Если бы любил, не уехал бы, - твердил я, - она столько лет одна
была.
  И нас ты тоже бросил.
  - Поэтому ты теперь и не вступаешь в комсомол? - снова улыбнулся он.
  - И поэтому тоже. Это русские придумали комсомол. Для нас, латышей,
он не нужен. А все, кто служит в КГБ, работают на Москву и предают Латвию.
- Я думал почти так, как говорил, каким одномерным виделся мне мир в то
время.
  - Предаем Латвию... - повторил отец. - Ты плохо знаешь историю, Эдгар.
  Никто и никого не предает. Жаль, что у вас плохо преподают историю
Латвии. В восемнадцатом году, когда распалась бывшая Российская империя, в
Москве левые эсеры подняли мятеж. Они были против политики государства,
которое решило отдать Латвию немцам. Они были против Брестского мира,
который отдавал Германии часть Украины, Белоруссии и нашу родину. В этот
момент у правительства не было никаких сил, чтобы защитить свою власть.
Никаких, если не считать двух латышских полков. И ты представь себе выбор
латышей. Нужно было выбирать между левыми эсерами, которые не хотят
отдавать их родину врагу, и правительством в Москве, которое готово отдать
Латвию немцам. Как ты думаешь, в чью пользу они сделали выбор?
  Я молчал. Я действительно впервые слышал об этой странице нашей
истории. Мне хотелось думать, что они сделали правильный выбор в пользу
тех, кто не желал отдавать родину врагу. Но я молчал, уже тогда понимая,
что отец не стал бы рассказывать мне всего этого, если бы выбор был так
прост.
  - Они выступили против левых эсеров, - с тяжелым вздохом сообщил мне
отец. - Среди тех, кто защитил тогда правительство в Москве, был и твой
дед. С точки зрения любого нормального человека получается, что он и ему
подобные были предателями, которые выступали за порабощение родины врагом.
На самом же деле это были люди, верившие в святые идеалы пролетарской
революции, за которые они готовы были сражаться и умирать.
  - А за идеалы можно умирать? - спросил я.
  - Можно, - кивнул он, - хотя в последнее время мне кажется, что
идеалы, в которые верил мой отец и твой дед, - дело далекого будущего. Их
время не пришло. Но это уже вопрос совести и ума каждого. Его жизненного
опыта. Если не хочешь вступать в комсомол - не вступай. Только не пой
никогда с чужого голоса. Старайся во всем разобраться сам.
  - А почему ты нас бросил? - спросил я. - Почему оставил нас одних?
  И он вдруг понял, почему я отказался вступать в комсомол. Я хотел
показать ему, что никогда не прощу его поступка, что никогда не забуду
страданий мамы, которая пять с лишним лет провела одна в далекой сибирской
деревне.
  - Это ты из-за меня? - Отец смотрел мне в глаза.
  Я отвернулся. Мне не хотелось больше говорить на эту тему. Да,
наверное, мой отказ был вызовом офицеру КГБ, который оказался моим отцом.
Может быть, это было стремлением оправдаться перед мальчишками, которые
иногда дразнили меня, зная, где работает мой отец. Или же это было
своеобразной мальчишеской местью за страдания матери?
  - Я тебе никогда не рассказывал, - вдруг сказал отец, - а, наверно,
нужно было открыться тебе раньше. Я вас не оставлял. Когда я уезжал в
Германию, то думал, что вернусь через несколько месяцев. Я даже не знал,
что ты родился...
  - А когда узнал, все равно не приехал? У тебя была там другая женщина?
  - В четырнадцать лет все кажется слишком ясным.
  - Не было, - грустно усмехнулся он, - я был ранен, тяжело ранен, и
полгода провалялся в больнице. А потом был вынужден остаться в Германии.
Меня не вызывали обратно. Поэтому все так и получилось.
  - Я тебе не верю, - произнес я, - ты меня обманываешь. Боишься, что
тебя выгонят с работы, потому что твой сын не вступил в комсомол. Ты этого
боишься?
  Он поднялся. Тень пробежала по его лицу. Кажется, он хотел сказать
мне нечто грубое. Но сдержался. Он вообще был человеком исключительной
выдержки.
  Снова сел, глядя куда-то в сторону.
  Поколебался мгновение и вдруг резким движением поднял свой свитер,
выдергивая его из брюк вместе с рубашкой и майкой. И я с ужасом увидел у
него на груди два пулевых ранения. Две глубокие раны, уже затянувшиеся
кожей, но оставившие на теле свои страшные следы. Я же о них ничего не
знал! Не знал о его ранах! Впрочем, отец никогда не ходил раздетым дома...
  Я протянул руку, чтобы коснуться шрамов. Он уже опустил свитер. И, ни
слова не говоря, поднялся и вышел из кафе.
  - Отец, - я побежал следом за ним, - подожди!
  Он обернулся. И я сделал самый главный и самый естественный поступок
в своей жизни.
  - Прости меня, - сказал я ему, - прости. Иногда я думаю, что
человеком я стал в ту самую секунду, когда догадался попросить прощения у
своего отца.
  - Глупо, - сказал он, - никогда не думал, что так могу сорваться. Я
очень люблю твою маму, Эдгар. Давай поедем быстрее домой и купим по дороге
цветы. Она так любит цветы.
  Больше он никогда не говорил со мной об этих проблемах. В комсомол я
в тот год так и не вступил. Меня приняли позже, уже в последнем классе, но
с отцом мы стали друзьями на всю жизнь. А это было важнее всего.
  Я вспоминал об отце, когда объявили посадку. Я пристегнул ремни и
покосился в угол. Тип, который разговаривал со мной у туалета, дремал,
прислонившись к иллюминатору. Ему, очевидно, было холодно, и он накинул на
себя плед. Странно, что он решил заснуть после столь необычного разговора
со мной.
  Впрочем, все это нужно проверить.
  Через пятнадцать минут мы совершили посадку в Амстердаме. Стюардесса
принесла мою куртку и с улыбкой протянула ее мне. Я подумал, что мне еще
удастся вернуться в Москву. Вторая стюардесса прошла дальше. Она
наклонилась, чтобы разбудить заснувшего в углу пассажира. Чуть приподняв
плед, она вскрикнула. Мой "доброжелатель" лежал, чуть изогнувшись, он спал
вечным сном. В левом боку у него торчал нож. Кто-то всадил его по самую
рукоятку, под сердце.
  Профессиональный удар убийцы. Я вскочил, с ужасом глядя на мертвого.
Кто и почему убил его?
  Стюардесса продолжала кричать. Из кабины пилотов выбежал командир
корабля.
  - Передайте в полицию, - приказал он чуть дрогнувшим голосом, - у нас
на борту убитый.
  Я все смотрел на лежавшего в углу человека. В девять часов вечера, у
вокзала, сказал мне он. Речь идет о моей жизни. Получалось, что речь шла и
о его жизни. Я смотрел на мертвого и понимал, что такое начало путешествия
не сулило мне ничего хорошего.

  ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО НАЧАЛА

  Москва. 3 апреля

  Они договорились с Романенко встречаться в заранее условленных
местах, понимая, как важно не обнаруживать их связи. Дронго ждал
руководителя следственной группы на квартире, расположенной в отдаленном
районе Москвы.
  Каждый раз, начиная подобное расследование, Дронго снимал небольшую
конспиративную квартирку, - его дом оставался вне подозрений. Романенко
приехал с опозданием на пятнадцать минут. Раздевшись И пройдя в комнату,
он с порога заявил:
  - Вы были правы. За вашей квартирой установлено наблюдение. Я
попросил ФСБ проверить, кто дежурит в автомобиле, стоящем перед вашим
домом. Оказалось, частная охранная фирма "Чагчаран". Их пока не трогают.
Вы убеждены, что поступили правильно, решив открыть все карты Бергману?
  - Конечно, убежден. Сегодня уже третье апреля. Найти за месяц
человека, скрывающегося в Европе, практически невозможно. Даже Интерпол
может оказаться бессилен, если у Труфилова документы на чужое имя. А я не
сомневаюсь, что так оно и есть. Мы все-таки имеем дело с бывшим военным
разведчиком, а не с дилетантом. Значит, он выехал из Москвы под своей
фамилией, а уже затем, по прибытии, пройдя регистрацию на границе,
оказался в Шенгенской зоне с другим именем.
  - Да, мы все проверили, - озабоченно вздохнул Романенко, усаживаясь
за стол, - он вылетел из Москвы в Амстердам, а потом его след затерялся.
Куда он направился, где скрывается все эти месяцы, один бог знает. Точно
известно одно: он пока не выезжал за пределы Шенгенской зоны. Вернее, не
выезжал человек с паспортом на имя Труфилова. Возможно, он улетел
куда-нибудь в Африку или в Азию под другой фамилией.
  - Не думаю. Судя по всему, деньги у него есть. И он понимает, что
прятаться нужно среди европейцев или, в крайнем случае, в Северной Америке.
  Другие варианты исключены. В Африке или в Азии труднее затеряться.
Кроме того, я ознакомился с некоторыми подробностями его биографии по
материалам, которые вы мне дали. Этот господин работал ранее в странах
Европы, знает немецкий и английский. Зачем ему страны Азии? Не исключены
еще Австралия, ЮАР и Канада.
  Это страны, где он будет чувствовать себя достаточно уверенно. Но все
же вероятнее Европа, где у него непременно должны остаться связи и
знакомства.
  Если бы мы посмотрели его личное дело из ГРУ, стало бы куда легче.
  - Нам его не дадут, - вздохнул Романенко, - мы трижды запрашивали
Министерство обороны, ссылались на неотложность розысков, объясняли, что
Труфилов уволен из ГРУ почти десять лет назад. Все безрезультатно. Я
подозреваю, что они вообще никому не выдают подобных сведений. Мы получали
только биографические данные, которые и без того известны. Их даже можно
понять. Наверняка среди людей, с которыми общался Труфилов, были и
граждане стран Шенгенской зоны, и ныне действующие агенты. В любом случае
из ГРУ мы получали только вежливые отказы.
  - Именно поэтому я пошел на вариант с Бергманом. Руководство компании
"Роснефтегаз" может оказаться более заинтересованным в получении нужных
нам сведений. И боюсь, будут куда настойчивее вашей организации.
  - Вы хотите сказать, что они могут получить секретные материалы из
ГРУ?
  - изумился Романенко. - Конечно, в нашей стране царит бардак, но не
до такой степени.
  - До такой, - печально Отозвался Дронго, - За последние десять лет я
уже ничему не удивляюсь. Мы обязаны предполагать самое худшее. Я думаю,
что агентурные данные они, конечно, не получат, но подробности работы
Труфилова за рубежом могут поиметь. Во всяком случае - адреса людей, с
которыми он общался.
  - А если они его уберут до того, как мы его найдем?
  - Что мешало им сделать это раньше? Труфилов не мальчик. Он понимает
степень риска, на который идет. Но надеюсь, что мы окажемся на финише
вместе и я получу ценнейшего союзника в лице бывшего майора военной
разведки. В конце концов, он просто обязан бороться за собственную жизнь.
  - Надеюсь, что вы правы. А что делать с этими типами, которые дежурят
у вашего дома?
  - Ничего. Уберите оттуда сотрудников ФСБ, чтобы они не спугнули
"дежурных". Иначе я не смогу действовать.
  - Уже убрал. В агентстве работают бывшие сотрудники МВД и КГБ, я не
хотел подставлять наших людей.
  - Разумно, - согласился Дронго. - Как, вы сказали, называется это
агентство?
  - "Чагчаран". Что-то восточное. Сейчас наши выясняют, откуда такое
экзотичное имечко. Странно... Мы проверяли, президент компании некто
Артемьев, бывший сотрудник милиции, уроженец Перми...
  - Чагчаран, - повторил Дронго, - а этот ваш Артемьев не был в
Афганистане?
  - Кажется, был. Его там ранили, но легко. После возвращения продолжал
службу в милиции. А почему вы спрашиваете?
  - Я, кажется, понял. Чагчаран - небольшой городок высоко в горах, на
перевале Шутурхун. Это совсем недалеко от туркменской границы. Возможно,
он там и был ранен. Или в горах погиб кто-нибудь из его друзей.
  - Странно, что нам не пришло в голову проверить афганские названия.
Мы считали, что это кавказское слово, обозначающее силу или волю. Два
похожих слога - "чаг" и "чарано...
  - На какие деньги бывший "афганец" и сотрудник милиции открыл частное
охранное агентство? - спросил Дронго.
  - Их кредитовал банк "Роснефтегаза", - пояснил Романенко. - Все
сходится. Он, очевидно, лично обязан кому-то из руководства компании.
Теперь отрабатывает полученные кредиты.
  - И много людей в агентстве?
  - Человек сорок. Почему вы спрашиваете?
  - Мне нужны точные данные. Адрес агентства. Где живет сам Артемьев,
его биографические данные. У него есть охрана?
  - Есть. Один телохранитель и водитель, выполняющий по
совместительству роль телохранителя. По нашим сведениям, все его
сотрудники вооружены. Есть официально оформленное разрешение на ношение
оружия. Вам нужно быть очень осторожным. У вас, кстати, есть оружие?
  - Есть, но я стараюсь обходиться без него. Странно, что, имея такую
структуру, как агентство Артемьева, они использовали Чиряева и его людей.
  Гораздо легче поручить исполнение приговоров бывшим сотрудникам КГБ
или МВД, чем уголовной шпане.
  - Может быть, были какие-то мотивы?
  - Все может быть, - согласился Дронго. - Но нужно выяснить эти мотивы.
  Что связывало бывшего майора ГРУ и вора в законе Чиряева? Почему
Чиряев мог так легко оказывать давление на Труфилова? Что общего было у
этих людей? Вы не проверяли? Труфилов и Артемьев не служили вместе?
  - Проверял. Никогда не служили. Артемьев был обычным командиром роты,
на западе страны. А Труфилов находился на востоке. Они никогда не
встречались друг с другом. Во всяком случае, это следует из наших
документов. Я думаю, что им можно доверять. На Артемьева нам выдали полное
досье. Он был обычным старшим лейтенантом, и ничего секретного в его
службе не было. После ранения лечился, потом пошел на службу в милицию.
Будучи уже заместителем начальника РУВД, оставил работу в милиции в звании
подполковника. Вышел на пенсию по выслуге лет. Через полгода открыл свое
агентство. Вот, собственно, и все. Женат. Двое детей. Более точные данные
мы получим к вечеру, но, кажется, один из его сыновей работает сейчас в
милиции. Могу вас обрадовать: его супруга - сотрудница
научно-исследовательского института "Роснефтегаза".
  - Этого следовало ожидать. Он же не сам принял решение о наблюдении
за моей квартирой. И вряд ли его наняли как частного детектива. Ему дали
конкретное указание, и он выполняет это указание. Остается узнать, кто дал
ему такой приказ?
  - Это очень рискованно, - озабоченно заметил Романенко, - вы
понимаете, что его люди имеют право ношения оружия? Для вас сложно
подобраться к Артемьеву. Может, лучше мне вызвать его на допрос?
  - Он вам ничего не скажет, и мы только потеряем время. Давайте
договоримся, Всеволод Борисович. Вы попросили меня найти и доставить
Труфилова в Москву, я согласился вам помочь. Но как именно действовать, я
буду решать только сам. Не беспокойтесь, постараюсь не нарушать Уголовный
кодекс и действовать в рамках закона, - лукаво пообещал Дронго.
  - И я должен вам верить? - улыбнулся Романенко.
  - У вас есть альтернатива?
  - Нет. Поступайте, как считаете нужным. Наши телефоны вы знаете. Если
понадобится наша помощь, мы готовы ее оказать. Вечером я привезу вам все
материалы по Артемьеву. Вы просили помощников. Я отобрал двоих. Как вы и
просили - мужчину и женщину. Завтра вечером я могу их с вами познакомить.
  - Спасибо. Хорошо бы они приехали по отдельности и даже не знали, что
работают в одной группе.
  - Хорошо, - Романенко поднялся. - У вас есть еще какие-нибудь
пожелания?
  - Что говорит Бергман?
  - Ничего. На допросах Ахметова он улыбается. А вчера в коридоре тихо
сказал мне: "Вы затеяли рискованную игру, Всеволод Борисович. Очень
рискованную". Вот я и боюсь, что мы, не желая того, можем вас подставить.
Когда я шел к вам неделю назад, я даже не думал, что вы закрутите такую
интригу, вызвав огонь на себя.
  - У нас слишком мало времени, - заметил Дронго. - За меня не
волнуйтесь. И в следующий раз, когда приедете ко мне, отпустите водителя
за два квартала от нашего дома, а не на соседней улице.
  - Откуда вы знаете, где я его отпустил? - изумился Романенко. -
Неужели вы следили за моей машиной?
  - Конечно, нет. Но я так подумал. Вы опаздывали и наверняка решили
сойти на соседней улице, чтобы успеть на встречу. Разве я не прав?
  - Господи, - улыбнулся Романенко. - Иногда мне кажется, что все слухи
о вас совсем не преувеличены. Может, мне правда не стоит так волноваться и
вы действительно справитесь с невыполнимым? Я и впрямь попросил водителя
остановиться на соседней улице.

  НАЧАЛО

  Амстердам. 12 апреля

  Самолет продержали в аэропорту больше шести часов. Всех пассажиров
переписали, всех сидевших в нашем салоне допросили, у одной женщины
случилась истерика, один мальчик, по-моему, описался. В общем, все было
как обычно и бывает в таких случаях. Но убийцу не нашли. На борту самолета
не оказалось ни Эркюля Пуаро, ни комиссара Мегрэ, и чуда не произошло. В
реальной жизни среди двухсот человек убийцу можно найти тогда, когда
знаешь точно, что он двести первый. Сталинская логика, по которой следует
сажать десять невиновных, чтобы не упустить одного виноватого, явно не
подходит голландской полиции. С их точки зрения, лучше отпустить убийцу,
который абсолютно точно находится среди пассажиров, чем причинять
неудобство двум сотням ни в чем не повинных людей. Не сомневаюсь, правда,
что все фамилии прибывших попали в компьютер, который будет теперь следить
за передвижением каждого по Европе. Единая компьютерная сеть,
разработанная для стран Шенгенской зоны, - это штука почище сталинского
контроля. Достаточно где-нибудь в странах зоны совершить одно
правонарушение, например, проехать на красный свет, и вы уже никогда
больше не получите визу.
  Оказаться в списке подозреваемых в убийстве, да еще и совершить
какое-то правонарушение, с точки зрения добропорядочных европейцев, - это
уж чересчур.
  Впрочем, у них свои причуды. В бывшей Стране Советов до сих пор не
могут понять, как может человек в здравом уме честно платить налоги. У
каждого свой менталитет, и ради справедливости стоит отметить, что в
Прибалтийских республиках налоги собираются немного лучше, скажем, чем в
среднеазиатских, где они почти не собираются. Или идут в карман самим
налоговикам.
  Полицейские были достаточно вежливы, но чувствовалось, как их выбила
из колеи очередная неприятность с "русской мафией". Несмотря на то, что
убитый не был русским, а среди остальных две трети являли собой полный
интернационал - от негра, говорившего по-русски лучше меня, до корейца,
проживающего в Хабаровске, для европейцев мы все - "русские", как для нас
европейцами - на одно лицо - являются граждане Люксембурга, Андорры и
Лихтенштейна. Только вот американцев с ними не спутаешь - эта публика
более бесцеремонная, шумная и напористая.
  Нас допрашивали почти до вечера. Правда, разрешали пользоваться
буфетом и кафе, но продержали до семи часов вечера. Особое подозрение
вызывали у местной полиции мужчины, сидевшие в нашем салоне. Эксперты были
уверены, что убийство совершено мужчиной, с такой силой убийца загнал нож
в сердце несчастного. Рядом с убитым сидел тот самый тип, с зализанными
волосами, который вышел за нами в туалет. Он уверял, что у него болел
живот и он трижды выходил в туалет. Видимо, во время его отлучек убийца
подошел и ударил ножом несчастного. И сразу прикрыл тело пледом.
Отпечатков пальцев, конечно, не нашли. Убийца был не настолько глуп, при
современных методах дактилоскопии проверить двести человек - не проблема.
  Но отпечатков не было. Поэтому соседа убитого задержали, попросив его
остаться для беседы с комиссаром, остальных же отпустили, переписав
данные, в частности, где каждый из нас будет останавливаться. И конечно,
менять адрес, который вы дали в полиции, никому не рекомендовалось. Иначе
мы могли создать сами себе большие проблемы. Широкомордого, который следил
за мной, тоже допрашивали. Я обратил внимание на его мощные руки - такой
вполне мог ударить ножом в сердце так, что жертва и не вскрикнет. Но
Широкомордого допросили и отпустили даже раньше меня. Выяснилось, что у
него, кроме визы, есть еще и командировочное удостоверение, он
представитель какой-то фирмы. Может, я ошибался и мне только показалось,
что он за мной следит? Но вряд ли... А тот, убитый, - его напарник? Сам ли
он убрал его? Или это сделал кто-то третий?
  Вопросов куда больше, чем ответов. Знаю только, что голландская
полиция мне немного помогла, как и это неожиданное убийство в самолете.
Теперь мне не нужно ничего придумывать, чтобы сообщить моим
преследователям, где именно я собираюсь оставаться во время допроса. Я
говорил достаточно громко, чтобы все пассажиры могли слышать, какой адрес
я называю.
  Этого-то мне и нужно. Я не имею права уходить из-под наблюдения моих
господ преследователей. Представляете, какая у меня сложная задача? Знать,
что за тобой наблюдают, видеть, кто тебя "пасет", но делать вид, что
ничего не подозреваешь. Валять дурака! Только в этом случае можно
надеяться на успех моей миссии.
  Меня отпустили очень поздно. Амстердамский аэропорт славится своим
сервисом, но мне некогда было прохлаждаться в его шикарных помещениях. Я
быстро вышел из аэропорта, сел в первое попавшееся такси и попросил
отвезти в "Гранд-отель". Это недалеко от вокзала. Собственно, я сразу
заявил, что буду жить именно в этом отеле. Там всегда останавливается
много туристов из стран СНГ. Сейчас, правда, после августовского кризиса,
там наверняка будет гораздо меньше гостей...
  Я сижу в такси, которое везет меня в центр Амстердама. Я уже
несколько раз бывал в Голландии. Как давно это было, словно в прошлой
жизни. События до девяносто первого года воспринимаются теперь как совсем
другая жизнь, другая эпоха. В последние годы я стал верить в разного рода
гороскопы. Ведь действительно Нострадамус предугадал множество событий,
которые произошли и в прошлом, и в нынешнем веке. Я всегда относился с
большой долей иронии ко всякого рода предсказаниям. В конце семидесятых
мне показали один из катренов Нострадамуса, где было сказано, что в
"северной стране" власть захватят безбожники, и их правление будет длиться
семьдесят три года и восемь месяцев. Я тогда еще посмеялся над этим
"гаданием". Получалось, что Советский Союз или власть в Советском Союзе
рухнет летом девяносто первого. Всем это предположение тогда казалось
бредом, дикостью. Вторая сверхдержава мира, тысячи боеголовок, самая
сильная в мире сухопутная армия, десятки танковых дивизий, готовых в
считанные сутки оказаться у берегов Ла-Манша, самые мощные спецслужбы в
мире, огромная партия, власть которой казалась безграничной, - да разве
кто-нибудь в мире мог предположить, что великая империя рухнет за
несколько лет! Что колосс, выдержавший стальной натиск дивизий Гитлера,
сумевший восстановить свое хозяйство после такой разрушительной войны,
запустивший в космос первый спутник и первого человека, - что подобный
колосс окажется даже не глиняным, а бумажным. Достаточно было разрешить
говорить правду весной восемьдесят девятого во время Первого съезда
Советов, как через два года вся система рухнула.
  Рухнула, оставив под обломками миллионы человеческих судеб от
Камчатки до Калининграда.
  Да, как ни крути, Нострадамус оказался прав... Но он сказал еще
несколько неприятных вещей, например, что в августе девяносто девятого на
Париж упадет огромный метеорит. Честно говоря, я верю астрономам, которые
уверяют, что таких метеоритов пока что не просматривается. Но выяснилось,
что впервые за две тысячи лет все планеты Солнечной системы именно в
августе выстроятся в форме креста и в центре будет находиться наша Земля.
Именно летом девяносто девятого. Неужели конец света все-таки состоится?
Хотя я почему-то думаю, что Париж все-таки выстоит. И человечество не
погибнет. Правда, три девятки - это перевернутые три шестерки, пресловутый
знак дьявола. Впрочем, и до августа мне еще нужно дожить. Я думаю, что мой
крест поближе. Но даже если меня и не будет, то останутся мои родные,
мать, моя дочь, и мне хотелось бы, чтобы прекрасный месяц август не принес
им новых неприятностей.
  Я еду и смотрю в окно такси.
  Голландцы умудрились отвоевать у природы узкую полоску земли и
построить на ней свою страну - страну тюльпанов. А мы, граждане бывшего
Советского Союза, умудрились потерять все, что имели, потерять самую
большую страну в мире, разодрав ее на части и перессорившись друг с другом.
  ...Я поступил в политехнический, и мне нравилась моя будущая
профессия.
  Меня назначили старостой группы. В деканате, видимо, считали, что я
самый дисциплинированный студент, потому что я почти не прогуливал и
хорошо учился все четыре года. А перед тем, как должен был получить диплом
и назначение на работу, меня вдруг пригласили в КГБ. Разговор получился
длинный. Сначала меня долго расспрашивали, потом говорили о геройских
заслугах моего отца. К тому времени, когда я кончал институт, он уже
серьезно болел. Сказывались его раны, да и вся нелегкая жизнь.
  Но когда мне неожиданно предложили поехать на учебу в Москву, чтобы
потом стать офицером КГБ, я сначала опешил. Мне казалось, что во мне нет
ничего такого, что могло бы прельстить этих товарищей из нашего местного
управления.
  Оказалось, что есть. Тут сыграла роль и судьба моего деда -
латышского стрелка, и судьба отца - профессионального разведчика, который
несколько лет провел за рубежом нелегалом. Я, конечно, обещал подумать, но
твердо решил отказаться.
  Вернувшись домой, я узнал, что отца увезла "Скорая".
  Домой он больше не вернулся. Операция уже не могла его спасти. В
последний день я был у него в больнице. Он посмотрел на меня тем самым
пронзительно-спокойным взглядом, каким иногда смотрел на людей, тихо
прошептал:
  - Жизнь, Эдгар, - это сложная штука. Живи так, как тебе подсказывает
твоя совесть. И береги мать.
  Больше он не сказал ничего. А через месяц я уже уезжал в Москву, на
учебу в Высшую школу КГБ. Тогда мне казалось, что это правильное решение,
что отец одобрил бы мой выбор. Уже закончив школу и вернувшись в Ригу, я
начал понимать, что отец был прав. И далеко не все, что нам говорили про
нашу историю, правда. Да, тысячи латышей были сосланы в Сибирь, погибли в
сталинских застенках, когда маленькую Латвию "присоединили" в сороковом
году. Для коммунистов это было освобождение, для националистов -
оккупация. И у каждого была своя правда.
  Конечно, я вступил в партию. В семидесятые годы офицер КГБ не мог не
быть членом партии. Но я не просто носил при себе партбилет - исправно
платил членские взносы и посещал партийные собрания, я приобретал
определенный опыт, имея доступ к информации. В те годы я узнал о позорном
прошлом наших националистов, запятнавших себя предательским
сотрудничеством с фашистами. Для меня любой, кто работал на гитлеровскую
Германию, однозначно являлся предателем своего народа. Но и коммунисты
были далеко не ангелами и не всегда действовали в интересах латышей. Но
нам приходилось жить и служить режиму, зная несколько больше, чем
остальные советские граждане.
  ...В центр города мы попали только в девятом часу. Может быть,
"Гранд-отель" действительно классная гостиница, но мне так не показалось.
Мой номер, расположенный в новом корпусе, представлял собой маленькую
комнатушку, где к столику невозможно было пробраться, а окно заслоняла
стена какого-то здания. Фантастическими были только цены: триста-четыреста
долларов за право жить в центре города, имея не такие уж роскошные условия.
  Размышления о том о сем не сбивали меня с главной мысли - я собрался
идти к вокзалу. Тот, кого убили в самолете, назначил встречу на девять
часов вечера. От гостиницы до вокзала ходу минут десять - можно особенно
не торопиться. У меня даже осталось время, чтобы купить по дороге сандвич
с сыром, ужин мне, видимо, не светил.
  Конечно, я рисковал. Я понимал, что могу глупо подставиться, скажем,
вызвать подозрение у голландской полиции. Ведь я ничего не знал об убитом,
о его связях. Но и сидеть в отеле я не мог. Моя "свита" обязательно
появится завтра. Эти люди ни за что не оставят меня одного. Я могу
оторваться от наблюдения сейчас или никогда. И я решился!
  Улица, которая вела к вокзалу, как бы отсекала центральную часть
города от знаменитого "розового" квартала. Вообще-то его нужно бы назвать
"красным" из-за алых занавесок, которые задергивали проститутки, когда в
их номер входили мужчины. Это было зрелище, бьющее по нервам новичков,
впервые попадавших в подобные места.
  Представьте себе обилие полураздетых женщин за стеклами
комнат-"аквариумов", похотливых лиц. Особенно откровенно вели себя
негритянки - они вертели языком, подмигивали, извивались в свете неоновых
ламп, как жирные змеи в ожидании жертвы.
  До начала девяностых годов жрицами любви были в основном негритянки и
женщины из Индонезии. Встречались и крашеные блондинки европейского типа,
спрос на которых был всегда достаточно устойчив. После развала стран так
называемого соцлагеря в Амстердам ринулись тысячи "ночных бабочек" из
восточноевропейских стран, что привлекало сюда толпы молодых оболтусов,
которые ходили глазеть на низкопробное зрелище. Меня всегда поражала цена
унижения - какие-то жалкие пятьдесят гульденов (около тридцати долларов)!
За эти деньги вы могли открыть дверь, войти в комнату любой из женщин и
получить от нее купленное по дешевке подобие наслаждения. То ли из-за
брезгливости, то ли потому, что нам нельзя было посещать такие места и я
подсознательно внушил себе отвращение к представительницам второй
древнейшей профессии и их дружкам-наркоманам, болтающимся в кварталах, но
при одной мысли, что я могу воспользоваться их услугами, меня бросало в
дрожь.
  Я не был прописным ханжой. И даже дважды в своей жизни пользовался
услугами проституток. Но это было в Риге и в Москве. Один раз, когда я еще
учился в институте и мы поехали к кому-то на дачу, вызвав девочек "по
договоренности". В другой раз в Москве, в гостинице "Россия", где девица
деловито обходила все номера, ища "клиента". Позвонила и ко мне в номер, и
наше недолгое общение закончилось моим грехопадением.
  С трудом вспоминаю ее лицо, но помню лишь чуть расплывшееся тело и
наглый взгляд. Кажется, ее звали Белла. Такие особы любят называть себя
короткими именами - вроде кличек. Девица действовала с профессиональным
напором. Протянула мне презерватив, а когда все закончилось, прошла в
ванную и приняла душ. Да, она заранее взяла пятьдесят рублей - по
советским меркам очень много - и удалилась, даже не спросив, как меня
зовут. А зачем?..
  Амстердамский "розовый" квартал вызывал стойкое ощущение гадливости -
продажная любовь напоказ.
  Вот отдернулась очередная занавеска, самец ушел, самка готова к
новому совокуплению. Она похотливо потягивается.
  У центрального входа в вокзал почти безлюдно. Несколько бродяжек
толпятся бесцельно у дверей. Они никому не мешают, и им никто не мешает,
редкие прохожие просто обходят экзотическую группу. Чуть подальше,
прислонив к стене свои велосипеды, целуется молодая парочка. Наверное,
студенты. Я перехожу трамвайную линию. Подхожу к стоянке такси, здесь
пусто. Тоже обычная картина: машины такси ждут клиентов, не наоборот - как
недавно еще в нашей стране.
  Впрочем, теперь их еще меньше, такси не пользуется спросом из-за
дороговизны.
  Гостиница "Виктория". Здесь тоже пусто. Заходи и селись. Без всякой
брони или предварительной заявки от всяких могучих организаций... Ко мне
так никто и не подходит. Может, и не подойдут... Снова ловлю себя на
мысли, что продолжаю, как обычно за рубежом, сравнивать "их" и "наши"
порядки. Теперь это неактуально, но почему-то охватывает ностальгия по
старым временам. В них было все - и хорошее, и плохое. Крушение назревало
давно. Но разве мы предполагали, что все рухнет так скоро и так страшно?..
  Я принимаю решение подойти прямо к центральному входу. Если меня
решили убрать, то уберут прямо здесь, у вокзала, и никто не сможет меня
защитить. Ни тут, ни в другом месте. Что-то, во всяком случае, прояснится.
Я не думал, что убийства начнутся в самолете. По моим расчетам, это могло
быть только в Голландии. Но я ошибся. В чем еще я ошибся?
  Я вхожу в здание вокзала. Сворачиваю налево, к туристическому офису.
Он уже давно закрыт. Я смотрю на билетные кассы и поворачиваюсь, чтобы
выйти из здания. И тут за своей спиной слышу голос:
  - Хорошо, что вы пришли, господин Вейдеманис. Мы должны обсудить с
вами некую общую проблему.

  ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО НАЧАЛА

  Москва. 4 апреля

  Он сидел на скамейке, наблюдая за зданием. Первый этаж
шестнадцатиэтажного дома занимало частное агентство "Чагчаран". Вывеска
оповещала, что в доме расположено акционерное общество "Чаран". Подъезжали
машины, сновали люди, по виду - деловые, мужчины в основном до сорока,
иногда - женщины. Дронго подумал, что Артемьев допускает ошибку, обычную
для бывших сотрудников милиции. Он вызывает всех своих людей в агентство,
вместо того чтобы видеться с ними на конспиративной квартире. Но Артемьев
взял за правило встречаться нелегально только с агентами, а своих служащих
вызывал, соответственно, в управление.
  Дронго следил за агентством уже целый день, меняя место обзора.
  Артемьев приехал на работу утром. Днем отъехал куда-то по своим
делам. Через час вернулся. Затем в четыре часа дня снова уехал, но уже на
полтора часа, и вернулся к половине шестого. В семь часов свет почти во
всех кабинетах погасили, и многие сотрудники заспешили домой. Перед
зданием стояли только два автомобиля:
  "БМВ" темно-синего цвета, принадлежавший самому Артемьеву, и джип, на
котором ездил кто-то из его служащих. Примерно к восьми часам вечера
Артемьев вышел из своего офиса. Высокий худощавый человек лет пятидесяти.
У него были редкие седые волосы и узкие, азиатские глаза.
  С ним вместе вышли водитель и телохранитель. Водитель поспешил к
автомобилю. Телохранитель открыл дверцу. Артемьев сел в свой "БМВ",
телохранитель занял место на переднем сиденье, и автомобиль тронулся.
Буквально через несколько минут вышли из здания еще два молодых человека,
подошли к джипу, достали из него несколько целлофановых пакетов. Очевидно,
это были дежурные, которые оставались в здании на всю ночь, и в пакетах
находилась еда и бутылки с водой. Все окна в здании, выходившие на улицу,
были темными. Только в одной комнате, рядом с входной дверью, горел свет.
Очевидно, там находились дежурные.
  Теперь у него уже был примерный план действий. Он встал, чувствуя,
как затекли ноги. Пройдя на соседнюю улицу, он остановил такси и назвал
адрес своей съемной квартиры. У его дома по-прежнему дежурили сотрудники
агентства Артемьева. Приехав в свое временное жилище, Дронго шел вверх по
грязной, заплеванной лестнице. Не дойдя нескольких пролетов, услышал
звонок телефона в своей квартире. Он никогда не носил с собой на задание
мобильный телефон, зная, что нельзя рисковать подобными вещами. Телефон
мог зазвонить в самое неподходящее время. Или же выпасть в самый неудобный
момент, став прекрасным ориентиром для тех, кто его ищет. И вообще Дронго
считал, что в опасных ситуациях телефон может только помешать.
  Кто мог звонить ему по городскому телефону?
  Кроме Романенко, номера не знал никто. Дронго быстро открыл дверь,
вошел в комнату и снял трубку.
  - Здравствуйте, - с явным облегчением сказал Романенко, - я уже
думал, что с вами что-то случилось.
  - Нет. Я оставил свой мобильный телефон дома.
  - Слава богу. Я звоню уже несколько часов. Когда мне прислать своих
людей?
  - Вы им дали адрес?
  - Конечно. Как вы и просили. Я собираюсь отправлять их по одному. Они
ждут моего звонка. Кого первым?
  - Давайте начнем с дамы. Все-таки достаточно поздно, а ей потом одной
возвращаться домой.
  - Это не такая дама, которая боится вечерних прогулок, - засмеялся
Романенко. - Сейчас я ее к вам пошлю. Следующий сотрудник подойдет к
десяти часам вечера. Вас устраивает такой график?
  - Конечно. Они незнакомы друг с другом?
  - Почти нет. Возможно, встречались, но вряд ли. Она из милиции, из
группы сотрудников МВД, которые прикомандированы к нам, а он из
технического отдела. Золотой специалист. Может сделать все, что вы
скажете. Подключиться к любому телефону. Хотя я официально вас
предупреждаю, что это незаконно, - полушутливо напомнил Романенко. - Нет,
я не думаю, что они контактировали. Хотя наверняка слышали друг о друге. С
нашей группой работает около сорока человек.
  - Прекрасно. Тогда я жду вашу даму. Он положил трубку и взглянул на
часы. Девятый час вечера. Дронго с отвращением оглядел свое временное
жилище.
  Привыкший к порядку, он с неудовольствием замечал плохо приклеенные
обои, тусклый свет грязной люстры, старую, местами потертую и поцарапанную
мебель.
  Его устраивало местоположение квартиры, район, но жить здесь долго он
бы не смог. Главное, с чем он не мог примириться даже временно, - это
постельное белье. Он сам купил себе комплект в итальянском магазине и
пользовался только им. Посуда на кухне тоже была его, а не хозяйская.
  Через двадцать минут в квартиру позвонили. В "глазок" двери он увидел
женщину лет тридцати пяти, с коротко остриженными светлыми волосами,
несколько длинноватым носом, маленькими темными глазами, щелкой
узкогубого, неженского рта. Почему-то он ждал красавицу и в душе посмеялся
над своим нелепым эстетизмом. Ведь ему нужен профессионал, а не
фотомодель. За дверью стояла сотрудник милиции, и это чувствовалось в
каждом ее движении, в манере держаться. И все же, решил он, можно было
прислать сотрудника с более женскими чертами лица. Но, когда он открыл
дверь, у него было непроницаемое лицо.
  - Добрый вечер, - голос у женщины оказался под стать внешности -
резкий, бьющий по нервам.
  - Здравствуйте. - Он посторонился, чтобы пропустить даму в квартиру.
  - Я пришла от вашего знакомого, - сказала она, и Дронго
подсознательно отметил, что она не назвала фамилии. Это было явным плюсом
в ее актив. Стоя на пороге, она ждала, что он ответит.
  - Я вас жду, - коротко сказал Дронго, приглашая гостью войти.
  Женщина вошла в коридор, сняла свой утепленный плащ, повесила на
вешалку и прошла в комнату. Темный костюм - юбка сильно за колено и темная
же водолазка, как ни странно, шли ей. В довольно большой сумке, висящей
через плечо, она наверняка хранила свое оружие.
  - Я Галина Сиренко, - представилась женщина.
  - Очень приятно. Вам, очевидно, сказали, что нам предстоит совместная
работа? - начал Дронго.
  - Сказали, - подтвердила она, оглядывая комнату. Обстановка ей явно
не нравилась, и это отразилось на ее лице.
  - Я здесь только снимаю квартиру, - пояснил он, - садитесь,
пожалуйста, на стул. У меня к вам несколько предварительных вопросов.
  Положив сумку рядом с собой, она приготовилась отвечать.
  - Сколько вам лет?
  - Тридцать четыре.
  - Сколько времени вы работаете в милиции?
  - Одиннадцать лет, - ответ прозвучал как некий вызов, и он это
почувствовал.
  - Все время на оперативной работе?
  - Последние восемь лет - да.
  - Давно вы работаете с группой Всеволода Борисовича?
  - Больше десяти месяцев. - И снова в ее словах почувствовался то ли
вызов, то ли намек на то, что его вопросы слишком примитивны.
  - Приходилось стрелять?
  - Два раза. Один раз я ранила убегавшего преступника, - сухо сообщила
она. - Но мне кажется, вас должны были ознакомить с моим личным делом.
  - Разумеется. Но мне интересно разговаривать непосредственно с
человеком, с которым я буду работать. Вы замужем?
  - Это тоже нужно для нашей работы? - Она не улыбнулась, просто
спросила.
  - Если бы не было нужно, я бы не спрашивал.
  - Разведена. Шесть лет назад. Детей нет. Родители живут в Туле.
  - Вы работали в уголовном розыске?
  - Сначала в дежурной части, потом, после окончания института, меня
взяли на работу в уголовный розыск. Больше приходилось встречаться с
нелегалами. - Дронго знал, что так в милиции называют сотрудников,
внедренных в среду преступников.
  - Вы работали с агентурой?
  - У нас не принято распространяться на этот счет. Но если вам нужно,
я отвечу. Да, работала.
  - Вы знаете, зачем вас сюда прислали?
  - Меня проинформировали коротко. Я обязана вам помогать. Помогать во
время ваших поисков Труфилова. Так сформулировал для меня задачу Всеволод
Борисович.
  - Хорошо. - Дронго встал. - Хотите чаю?
  - Что? - удивилась она.
  - Вы ведь, наверно, еще не ужинали. У меня нет особых разносолов, но
горячий чай и бутерброды я охотно сделаю.
  Она чуть усмехнулась. Впервые с того момента, как вошла в эту
квартиру.
  - Спасибо.
  - Можно мне называть вас Галиной? - спросил Дронго.
  Она кивнула. Он прошел на кухню и, пока возился с бутербродами, вдруг
обнаружил, что она смотрит на него.
  - Я помогу вам?.. - предложила она.
  - Сегодня вы у меня в гостях. А с завтрашнего дня я буду вас
эксплуатировать, - усмехнулся Дронго.
  Через десять минут они вновь сидели в комнате, и Дронго излагал ей
свой план на завтрашний день. Галина внимательно слушала.
  - Завтра я попытаюсь проникнуть в агентство "Чагчаран" и попытаюсь
заставить Артемьева рассказать мне, кто именно поручил ему слежку за моим
домом. Я почти наверняка убежден, что он не скажет всей правды или вообще
не захочет говорить. Если точны сведения, которые мне передали о нем, этот
человек упрям, вспыльчив и взбалмошен. Добавьте сюда его службу в
Афганистане и работу в милиции. Полагаю, он не красная девица, которая при
виде моего пистолета грохнется в обморок. Но именно на этом я и построил
свой расчет... Он наверняка откажется говорить. Более того, попытается
оказать сопротивление или вызвать охрану. Я продумал все до мелочей.
Спасибо Всеволоду Борисовичу, он любезно снабдил меня картой местности
вокруг здания. Поэтому моя задача - не столько получить сведения у
Артемьева, сколько его разозлить. Устроить неудачную попытку шантажа и
постараться уйти живым.
  - Рискованный план, - пробормотала Галина, - вы серьезно рискуете.
  - Зато очень действенный. Как только моя попытка сорвется, первое,
что он должен сделать, - это позвонить и сообщить о нападении. Он
обязательно должен сообщить о моей неудачной попытке узнать у него имя
заказчика. Вот на этом и строится мой план. Мне нужно, чтобы вы завтра
вытащили из его машины водителя и телохранителя. Хотя бы на несколько
минут. Сумеете?
  - Думаю, что да. Но мне понадобится машина.
  - Я уже говорил с Романенко. Завтра утром они выделят вам служебные
"Жигули" с частными номерами. Что-нибудь еще?
  - Почему вы уверены, что он вам не скажет правды? Ведь у вас будет
оружие?
  - Нужно знать такой тип человека. Он скорее умрет, чем уступит силе.
Я обратил внимание, что всех своих сотрудников он вызывает в агентство,
предпочитая беседовать с ними лично. Этот человек верит только в свою
силу. Он получил ранение в Афганистане, работал в милиции заместителем по
политической части, привык иметь дело со своими подчиненными.
Хитросплетения оперативной работы ему даются гораздо труднее. Когда он
вынужден был заниматься оперативной работой, то проявлял гораздо меньше
рвения, чем во время проверок вверенных отделов.
  - А если он все-таки скажет правду? Человек может меняться под дулом
пистолета.
  - Тогда вообще нет никаких проблем. Я сразу узнаю то, для чего и
придумал всю операцию. Но я уверен, что он не скажет. А если даже скажет,
то соврет. Но если случится невероятное и он признается, то и тогда первым
делом позвонит своим заказчикам. На этом строятся все варианты моего плана.
  - Вы собираетесь подключиться к его мобильному телефону? - поняла
Галина.
  - Собираюсь. И думаю, что он обязательно позвонит, чтобы сообщить о
случившемся.
  - Я все поняла, - кивнула она, - давайте обговорим детали.
  Он достал карту с подробным планом местности, и они склонились над
ней.
  Через полчаса она ушла. Еще через полчаса к нему снова позвонили. На
этот раз на пороге стоял невысокий крепыш лет двадцати пяти. У него были
сильные рабочие руки, немного приплюснутый нос, широкая улыбка, большой
покатый лоб, уже начинающий лысеть, короткая стрижка.
  - Захар Лукин, прибыл в ваше распоряжение, - по-военному представился
крепыш.
  - Идемте, Захар, в комнату, - усмехнулся Дронго. - Ты ужинал? - с
мужчинами он быстро переходил на "ты".
  - Да, - кивнул Лукин, - я успел заехать домой, сообщил жене, чтобы не
волновалась. Заодно и перекусил.
  - Ты женат?
  - И есть ребенок, - улыбнулся Захар, - ему уже три года.
  - Давно работаешь в техническом отделе?
  - Не очень. Три года. Меня взяли сразу, как только я окончил институт.
  У меня заочное образование.
  - А до этого работал на заводе?
  - С чего вы взяли?
  - Твои руки, - пояснил Дронго, - не похоже, чтобы ты был только
студентом.
  - Да кем я только не был, - засмеялся Захар, - и грузчиком, и
чернорабочим. Последние годы оператором в электроцеху, научился разным
премудростям. Даже думал одно время бросить завод и пойти на юридический.
Но потом передумал. Инженеры везде нужны толковые. С Всеволодом
Борисовичем работаю. Больше двух лет.
  - Он говорил. Мне нужен твой совет, Захар. Можно подключиться к
мобильному телефону достаточно быстро и незаметно?
  - А номер вы знаете?
  - Думаю, что завтра буду знать.
  - Нет никаких проблем. Запросто. Можно прослушать любой разговор по
мобильнику с помощью элементарной аппаратуры, - Уверен?
  - Абсолютно. Кого нужно прослушать? - деловито справился Лукин.
  - А санкция прокуратуры? - спросил Дронго.
  - Неужели вы думаете, что мы слушаем всех с особого разрешения
прокурора? - хохотнул Захар. - Да если бы все делалось по закону, разве у
нас в стране был бы такой бардак? И с другой стороны - если с каждым
бандитом поступать по законам, ни одного подлеца за решетку не посадишь.
Элементарно, сами знаете.
  - Знаю. К сожалению, слишком хорошо знаю. Именно поэтому мне и нужна
твоя помощь. Учти, никаких срывов быть не должно. Мне необходимо знать,
кому он позвонит и о чем будет говорить.
  - Я могу записать все его разговоры на пленку, - предложил Захар.
  - Это совсем хорошо. И не забудь, что об операции ты не должен никому
рассказывать. Никому, кроме Всеволода Борисовича.
  - Не беспокойтесь, меня Романенко проинструктировал.
  - Тогда договорились. Завтра начинаем действовать.
  Дронго посмотрел на часы. Время близилось к полуночи. Возможно,
завтра он уже будет иметь ответ на некоторые вопросы.

  НАЧАЛО

  Амстердам. 12 апреля

  Услышать в Амстердаме свою фамилию, да еще в таком месте! Я резко
повернулся: на незнакомце, который окликнул меня, была клетчатая кепка и
длинный кожаный плащ. В руках он держал зонтик. Узкое, несколько птичье
лицо, капризно изогнутые губы, кривоватый нос, маленькие настороженные
глазки.
  Никогда раньше не видел этого типа. Но я не ошибся - он обращался
именно ко мне.
  - Хорошо, что вы пришли, господин Вейдеманис, - повторил он. - Нам
есть о чем поговорить.
  - Откуда вы меня знаете? - настороженно спросил я. - Вы случайно не
ошиблись?
  - Нет, не ошибся, - негромко ответил незнакомец. - Но я подозреваю,
что за нами могут следить.
  - Не сегодня, - сказал я, - они бы не успели. Те, кто следит...
  - Тогда пойдемте, - предложил незнакомец. - Здесь недалеко есть
неплохой бар, нам там никто не помешает.
  - А почему я должен, собственно, вам верить? - задал я резонный
вопрос.
  - Может быть, по дороге вы меня убьете, и весь разговор.
  - Если бы я хотел вас убить, то сделал бы это минуту назад, -
успокоил меня незнакомец. - Речь идет действительно о разговоре.
  В его словах был резон. Когда хотят убить, не просят пройти в бар,
чтобы сделать это при свидетелях. Мы шли недолго. Территория вокруг
вокзала - это почти сплошь маленькие ресторанчики и по-английски уютные
бары. Мы вошли в один из таких полутемных баров, устроились в углу и для
начала заказали по кружке пива.
  - Итак, мы все знаем о вас, господин Вейдеманис, - повторил
незнакомец. - Знаем, кто вы такой и зачем прилетели в Европу.
  - Странно, что моя скромная персона вызвала чье-то любопытство, -
пошутил я, прокашливаясь. - Не думал, что настолько популярен в Амстердаме.
  - Бросьте, - сказал незнакомец, - для подполковника КГБ вы играете
слишком ненатурально. Повторяю, нам известно о вас практически все. И о
цели вашего задания, и о том, кто за вами здесь следит. Впрочем, вы это
знаете не хуже нашего.
  Я смолчал. Пиво здесь недурно, но немного горчит. А эти господа
сработали неплохо. Мне остается только удивляться. Молодцы, ребята...
  - Вы прилетели сюда, чтобы искать друзей господина Труфилова, -
продолжал господин в кепке ровным, негромким голосом, словно читал лекцию.
  - Предположим, - говорю я, снова закашлявшись. Значит, этот тип знает
Труфилова. - Предположим, - продолжаю я, - что вы правы. И что из этого
следует?
  - Следует то, что вы пошли на весьма опасную акцию. Вы прекрасно
знаете, что за вами следят. И все же дали согласие на подобную авантюру.
Едва вы выйдете на Труфилова, они уберут его, чтобы тот ни при каких
обстоятельствах не попал в Москву и не смог дать свидетельских показаний.
  - Не понимаю, о чем вы говорите. - Я продолжал гнуть свою линию. Но
на моего собеседника такая тактика не подействовала.
  - Все вы прекрасно понимаете, - со вздохом сказал он. - Только учтите
- зря вы подставляетесь, зря изображаете ходячую мишень. Труфилов, поймите
вы это, не приедет в Москву ни при каких обстоятельствах.
  - И вы знаете, кто именно за мной следит?
  - Конечно знаю. Люди Чиряева. И они сделают все, чтобы вы нашли
Труфилова. Только в Москву его не выпустят. Вы идете по следу, постоянно
находясь на виду. Вы должны в открытую выходить на людей, у которых может
прятаться Труфилов, чтобы ваши "наблюдатели" шли по этому следу. Ведь
именно такая договоренность была у вас с Кочиевским?
  - Не знаю, о ком и о чем вы говорите.
  - Знаете, знаете. Прекрасно знаете. Может, он вам не представился? Но
уж то, что он полковник ГРУ и раньше работал вместе с Труфиловым, вам не
может быть неизвестно.
  - Вы, кажется, хотели со мной поговорить, - напомнил я этому
всезнайке, который словно бы присутствовал при всех наших разговорах с
Кочиевским.
  - Итак, полковник Кочиевский предложил вам найти Труфилова, -
невозмутимо продолжал мой собеседник, заказав еще две кружки пива, - но он
предупредил вас, что за вами будут следить люди Чиряева. Сказал при этом,
что вы можете не обращать на них внимания, потому что они обеспокоены
поисками других людей. Вероятнее всего, что он предложил вам крупную сумму
за услуги. Но он не сказал вам главного. Не сказал, что сами вы не
вернетесь живым ни при каких обстоятельствах. Вас уберут вместе с
Труфиловым. Или без него. Независимо от успеха ваших поисков. Вот этого он
вам тогда не сказал.
  И здесь настал мой черед улыбаться. Мой собеседник испытующе смотрел
на меня. Он явно смущен. Человеку сообщили, что он обречен, что его
непременно убьют... В такой ситуации каждый должен насторожиться. А я
улыбаюсь. Мне смешно. Если бы он знал всю правду, он бы понял, почему я
улыбаюсь. Но он даже не подозревает, насколько я не опасаюсь своих
преследователей. Он даже не может предположить, как глубоко мне наплевать
на Кочиевского и на всех этих гнид. Моя поездка действительно может стать
последней. Но не потому, что они идут за мной по следу и что это оговорено
в нашем негласном контракте. Совсем не поэтому...
  - Но кто вы такой, если рассчитываете меня испугать? Давайте уж
говорить начистоту, - решил я изменить тактику. - Скажите, откуда вам все
известно, и я постараюсь вам поверить.
  - Я друг погибшего в самолете пассажира, - признался мне незнакомец.
- Его убрали, чтобы он не успел с вами поговорить. Они не хотят оставлять
вам ни единого шанса. Но мы собираемся им помешать. Если хотите, мы
намерены помочь вам. Впрочем, это одно и то же.
  - Кто это "мы" и кто "они"?
  - Вы знаете, кто вас послал и зачем. Поэтому на второй ваш вопрос я
отвечать не стану. А на первый отвечу. "Мы" - это люди, способные помешать
Чиряеву и его бандитам. И мы заинтересованы в том, чтобы вы нашли
Труфилова и доставили его в Москву. Нам надо, чтобы Чиряева выдали Москве.
Поэтому, господин Вейдеманис, мы и готовы вам помогать. Вы уже убедились,
что мы многое знаем. У нас есть силы, деньги и возможности. И мы готовы
постараться переправить Чиряева в Москву.
  - Мне нужно подумать, - признался я, - ваше предложение достаточно
неожиданно. Я, откровенно говоря, к нему не готов.
  - Уверяю вас, в нем нет никакого подвоха. В отличие от Кочиевского мы
вам не лжем. Он сказал, что использует вас как подсадную утку, как
барана-провокатора, который ведет стадо на убой. Но он не сказал, что вы
жертвенный баран. И в любом случае будете отданы на заклание.
  - Вы родом не из Средней Азии? - довольно невежливо перебил я его.
  - Да, - вздрогнул он, - из Киргизии, а почему вы спрашиваете?
  В этот момент я снова закашлялся. Этот проклятый кашель не дает мне
покоя. Я чуть успокоился, достал платок, вытер рот.
  - У вас довольно образные сравнения. И есть легкий акцент, когда вы
волнуетесь. Я сразу понял, что вы родом из Киргизии или Туркмении. Хотя
по-русски вы говорите чисто.
  - Спасибо. Так вы поняли, о чем я вам попытался рассказать?
  - Чем вы докажете, что убитый пассажир был вашим другом?
  Неизвестный достал из внутреннего кармана пиджака фотографию и
протянул ее мне. На ней он и погибший в самолете сидят в каком-то
ресторане и весело смеются. Я невольно вздрогнул, взглянув на эту
карточку. Еще несколько часов назад этот человек был жив.
  - Вы знаете, кто его убил? - спросил я, возвращая снимок.
  - Один из ваших преследователей. Вместе с вами отправили
профессиональных убийц. Это не "наблюдатели", Вейдеманис, это настоящие
убийцы.
  Профессиональные киллеры, которые будут убивать всех, кто встанет на
вашем пути или захочет с вами общаться.
  - В таком случае вы сильно рискуете, - пробормотал я, снова
закашлявшись. Хорошо, что я успел поднести платок ко рту и незаметно
отхаркнуть кровь. Кажется, мой собеседник ничего не заметил. Он изрекает
свои истины таким тоном, словно я ничего не знаю.
  - Да, - соглашается он, - очень сильно рискую. Но я подумал, что мой
друг обязан был перед смертью предупредить вас о нашей встрече. Он был
очень обязательный человек. Видите, вы все-таки пришли на встречу.
  - Чего вы от меня хотите?
  - Пока ничего. Мы не можем постоянно следовать за вами, рискуя
вызвать подозрение ваших преследователей. Но мы можем находиться рядом,
чтобы помочь вам в случае необходимости. Если вы посчитаете нужным нам
позвонить, мы сумеем вытащить вас из истории, в которую вас втянули.
  Он все говорит правильно. Но мой собеседник и те, кто стоит за ним,
не знают одного. Они не подозревают, что меня никто не втягивал. Я сам дал
"добро" на подобную операцию. Сам согласился стать "идеальной мишенью". Я
один, и никто больше. Впрочем, говорить об этом сейчас не имеет смысла.
Очевидно, у меня есть кое-какие козыри, если мой собеседник не знает
самого важного: почему я дал согласие на участие в этих поисках.
  - Как мне вас называть? - Я еще не дал согласия, но по моим вопросам
он должен почувствовать, что я колеблюсь.
  - Самар. Самар Хашимов. Вот мой мобильный телефон, - он протянул мне
карточку, - запомните? Телефон легкий для запоминания.
  - И вы можете мне гарантировать защиту? - Я невольно улыбнулся. Самар
смотрел на меня настороженно, даже неприязненно.
  - Неужели вы еще ничего не поняли? Мы такие же профессионалы, как
Кочиевский. Только из другого ведомства. И мы гораздо больше
заинтересованы в успехе ваших поисков, чем они в неуспехе. Надеюсь, это
вам ясно?
  - Но почему я должен помогать именно вам? - продолжал недоумевать я.
  - Потому что на кон поставлена ваша жизнь, - довольно буднично сказал
Самар. - Цена достаточно высокая. Или вы так не считаете?
  Мне осталось только согласно кивнуть и придвинуть к себе третью
кружку пива, которую любезно принес нам официант. Пусть Самар и дальше
остается в неведении, почему я согласился на предложение Кочиевского.
Пусть он даже не подозревает об истинных причинах.
  В начале восьмидесятых я начал выезжать за рубеж. Под видом
журналиста работал в странах Западной Европы. Почему-то ко мне относились
с симпатией и западные журналисты. Они видели во мне не только советского
коллегу, но и представителя "оккупированной" Латвии. У них не возникало
подозрений, что я могу быть сотрудником КГБ, что в своих анализах-отчетах
я передаю в Москву все сведения, которые от них получаю.
  Меня за это поощряли, и я довольно быстро рос по службе. В
восемьдесят четвертом я женился. Тогда мне исполнилось тридцать пять лет.
Холостяцкая жизнь вообще-то меня устраивала, но дальше тянуть было нельзя.
Тем более что на этом настаивала не только моя семья - мама и сестра, но и
мои руководители. В то время я отправился на учебу в Москву, чтобы
получить назначение на дипломатическую службу в одну из африканских стран.
И подразумевалось, что туда я отправлюсь уже женатым человеком. Может
быть, поэтому я совершил ошибку.
  Поторопился и сломал жизнь сразу нескольким людям - себе, Вилме,
Илзе. Вилме тогда было всего двадцать два года. Тринадцать лет - это
большая разница.
  Разные мировоззрения, разный подход к людям, несхожие характеры. Она
была живым, непосредственным человеком. Любила шумное общество, своих
институтских друзей.
  Мне казалось, что я не был ханжой. Во всяком случае, не хотел им быть.
  Я довольно спокойно относился к ее друзьям, к ее прежним знакомым.
Конечно, она не была наивной девочкой, я не был непорочным девственником.
У каждого из нас имелся некоторый опыт общения с лицами противоположного
пола, и мы полагали, что в итоге нам удастся достичь некоторой гармонии.
  До какого-то времени мне даже казалось, что мы любим друг друга.
Худшие черты ее характера, которые потом развились и усугубились, еще не
были так заметны. Но через несколько лет я с ужасом стал замечать ее
истерические срывы, все чаще она устраивала скандалы по пустякам. И что
ужасно - появилась патологическая лживость. Она умела врать, что
говорится, не моргнув глазом, "честно" глядя собеседнику в лицо. Она
просто классически врала. И, даже пойманная на своем вранье, продолжала
отпираться с выражением невинной овечки на лице.
  В восемьдесят пятом у нас родилась Илзе, и мы снова переехали в
Москву.
  Я учился около двух лет, после чего меня направили на работу в наше
посольство.
  Это случилось в конце восемьдесят седьмого. Наша совместная жизнь в
Москве уже не была той идиллией, какой она начиналась в Риге. Здесь было
куда меньше друзей и знакомых. Вилме приходилось сидеть с маленьким
ребенком, и это ее бесило. Начались скандалы. К тому же Илзе часто болела.
Наверное, московский климат не очень подходил девочке.
  Мы уехали из страны в конце восемьдесят седьмого года, два года
пробыли в Африке. Другой климат, другие люди, новый круг общения. На
какое-то время наши отношения наладились. Потом начались обычные скандалы,
ссоры. Скука была страшная. В колонии все пили по-черному, и единственное,
чем можно было себя занять, - накачаться дешевым местным ромом, от
которого воняло какой-то дрянью.
  Наверное, в упреках Вилмы была даже некоторая доля справедливости.
Мне ведь было уже под сорок, а ей только двадцать шесть. Лучший возраст,
который она должна была проводить в африканской жаре, в стране, где высшее
достижение культуры - пляски на раскаленных углях и обрезание половых губ
у женщин, чтобы те не получали эротического удовольствия от общения с
мужчинами.
  Так мы прожили примерно два года, в конце восемьдесят девятого меня
наконец отозвали обратно в Союз. И тут выяснилось, что мы прилетели совсем
в другую страну. И в другую эпоху. Конец восемьдесят девятого - это начало
крушения не только одного государства, но всего социалистического лагеря -
все его страны "посыпались", как костяшки домино. Летом восемьдесят
девятого состоялись выборы в Польше, на которых победила "Солидарность".
Осенью восемьдесят девятого рухнула Берлинская стена. В Венгрии и
Чехословакии началось сильное брожение. А в Румынии произошел переворот, в
результате которого семью Чаушеску просто расстреляли. Нельзя же серьезно
назвать судом заседание военного трибунала, когда за несколько часов
решили судьбу бывшего президента страны и его супруги.
  Но были и другие варианты. В апреле восемьдесят девятого в Тбилиси
власти жестоко подавили народные выступления. А через несколько месяцев,
уже в Пекине, против восставших студентов двинулись танки. Система
пыталась защищаться, но уже тогда было ясно, что она трещит по швам.
  В конце восемьдесят девятого вся страна жила событиями в Баку, где
власть переходила к Народному фронту. Противостояние между властями и
оппозицией носило ожесточенный характер, а закончилось оно в январе
девяностого года армянскими погромами. Тогда мне говорили, что имела место
провокация. Но на каждого провокатора нашелся подонок, готовый подхватить
его начинание.
  К концу января выяснилось, что румынский сценарий повторяется в
Азербайджане в самых худших его вариантах. На площади уже стояли три
виселицы для руководителей республики, составлялись списки
коммунистических функционеров; их семей. Нужно было срочно наводить
порядок. Но то, что произошло потом, стало истинной бедой. Вместо
наведения элементарного порядка в город ввели воинские части, да не просто
части, а резервистов. О результатах знает весь мир. Тысячи раненых -
стариков, женщин, детей. Это были люди разных национальностей. Мир
содрогнулся. Но Советский Союз был спасен. Вернее, была получена отсрочка
на один год. Впрочем, республики Прибалтики явно уходили, их почти
невозможно было остановить.
  Всех прибалтов из структур КГБ срочно перебросили в свои республики
для работы на местах. Труднее всего было в Литве, где президент взял
открытый курс на конфронтацию с Центром. Летом девяностого меня перевели в
Ригу, в распоряжение республиканского Комитета государственной
безопасности.
  В Риге я узнал о болезни матери. К этому времени большая часть
архивов латышского КГБ перекочевала из Риги в Москву. В январе девяносто
первого разразилась трагедия в Вильнюсе. В Риге также происходили
столкновения, погибли люди.
  Возмутил цинизм верховной власти, которая заявила о своей
непричастности к событиям, свалив все на местное партийное руководство и
комитеты государственной безопасности. Мы вполголоса обсуждали эти события
в коридорах, чувствуя свое бессилие. Объяснить что-то людям было
невозможно. На улицах мы ловили на себе косые взгляды рижан. Случалось,
что это были не просто взгляды. На подходе к нашему зданию мне встретилась
пожилая женщина. На ней было белое пальто, в руках белая сумочка. Женщина
поравнялась со мной. Она явно видела, что я собираюсь войти в здание
Комитета. И тут, сделав шаг ко мне, она пошатнулась. Я попытался
поддержать ее. Но женщина плюнула мне в лицо. В эту секунду мне
показалось, что земля уходит из-под ног.
  - Предатель, - прошептала женщина, проходя дальше.
  До конца своей жизни не забуду выражения ее лица и этот плевок. Я
вытер лицо платком и, ни слова не говоря, вошел в здание. Целый день у
меня было подавленное настроение. Еще много дней я ощущал на лице этот
плевок. За что?
  Ведь я не имел никакого отношения к смерти несчастных граждан. Ведь я
работал в Первом управлении, занимался внешней разведкой и никогда не был
ни стукачом, ни жандармом, ни карателем. Но разве можно было объяснить
пожилой женщине, чем именно я занимался в этом доме? Может, среди погибших
был ее сын или муж. Но ведь не объяснишь ей, что не все офицеры КГБ были
сукиными детьми. Впрочем, по-своему она, возможно, и права. Для многих
латышей КГБ стало символом тоталитарного режима, символом несчастья,
приходившего в разные годы в их семьи. Работая в разведке, я твердо уяснил
одну истину - госпожа Истина ко всем поворачивается своим лицом. Как у
великого режиссера Куросавы - каждый из рассказчиков имеет свою версию
смерти самурая. У каждого свой взгляд и свое право на истину.
  Вот и сейчас сидевший передо мной человек полагал, что обладает всей
истиной. Если бы он знал, почему я согласился на предложение Кочиевского.
Если бы он знал, что меня толкнуло на это. Наверно, у нас получился бы
тогда другой разговор. А может, вообще не было бы никакого разговора. Он
даже не подозревает, каким подонком я стал. Он даже не подозревает...
  - Я вам позвоню, - обещаю я ему, снова покашливая. - Я запомнил ваш
телефон.

  ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО НАЧАЛА

  Москва. 5 апреля

  В шестом часу вечера к агентству подъехали серые "Жигули". За рулем
сидела молодая женщина. Она развернула автомобиль, проехала мимо стоянки и
выехала на улицу, чтобы оставить машину у соседнего дома.
  Дронго в это время стоял в магазине, расположенном напротив
агентства, и разглядывал ручки, выставленные в витрине. Августовский
кризис сильно ударил по экспорту в страну, и прежнее великолепие
разнообразных ручек самой фантастической стоимости - от нескольких сот до
нескольких тысяч долларов - начало постепенно меркнуть. Многие банкиры и
бизнесмены были разорены, а контингент лиц, которые могли покупать
подобные вещицы, сузился до нескольких человек.
  Долго оставаться в магазине нельзя, и он вышел на улицу. Все было
рассчитано верно. С самого утра шел сильный дождь, на тротуаре слякотно и
мокро. Дронго посмотрел на часы. На другом конце улицы в стоявшем у
булочной автофургоне разместился с аппаратурой Захар Лукин. Захар
бдительно прослушивал все разговоры мобильного телефона Артемьева. К этому
мобильнику он подключился еще два часа назад, когда ему сообщили номер
телефона руководителя агентства.
  В шесть часов Артемьеву позвонил неизвестный абонент.
  - Филипп Григорьевич, здравствуйте, - поздоровался мужской голос.
  Лукин, прослушивающий и одновременно записывающий все разговоры,
включил запись.
  - Что случилось? - раздался резкий голос Артемьева. - Почему ты
звонишь в это время? Что-нибудь случилось?
  - Мы сидим с ребятами уже несколько дней. По-моему, он нас водит за
нос. Никто здесь не появлялся. И он сам никуда не выходит. Ребята дежурят
попарно, все время находятся у его дома. Но никто похожий из дома не
выходил.
  - Свет у него горит?
  - Мы не знаем. На всех окнах темные шторы, не пропускающие света. Что
там происходит, узнать невозможно. Один из наших ребят сумел проникнуть в
дом, постоял минут десять и послушал у его дверей. Все тихо, никакого
шума. Нам кажется, что в квартире никого нет.
  - Кажется или точно? - нервно спросил Артемьев.
  - Мы так думаем, - пробормотал голос, - домой он не приходит. За
несколько дней ни разу не появился. Газет и журналов не получает, писем
тоже нет. Мы думали отключить в квартире свет, чтобы хозяин вышел на
лестничную клетку, но его ящик с электросчетчиком заперт на замок. Может
быть, кто-нибудь носит ему еду, чтобы он не выходил?
  - И вы до сих пор не определили кто? Нужно обратить внимание на мусор.
  У них есть в доме мусоропровод?
  - Есть. Но на лестничной клетке. Нам все же кажется, что его нет дома.
  - Ладно. Может быть, и нет. Но все равно дежурство снимать нельзя.
Рано или поздно он там появится.
  - Сколько нам еще ждать?
  - Сколько понадобится, - разозлился Артемьев, - сколько понадобится,
столько и будете ждать. Все понял? И не нервируй меня своими звонками. Раз
тебя туда послали, ты должен там сидеть. И если я узнаю, что твои ребята
халтурят, вместо того чтобы заниматься делом...
  - Обижаете...
  - Так вот, я тебя предупредил. Если узнаю, что они отлучались хотя бы
на минуту, лично всем головы поотрываю. Понадобится - будете сидеть до мая.
  - Все понял, Филипп Григорьевич.
  Артемьев отключился. Лукин записал весь разговор. Через тридцать
минут Артемьев вышел из здания в сопровождении двоих мужчин. Они уже
подошли к автомобилю, когда рядом затормозили "Жигули" и из машины,
улыбаясь, выпорхнула молодая особа с ярко-рыжими волосами. Даже очень
внимательный человек не смог бы заподозрить, что это не настоящие волосы
хозяйки машины, а парик, на который была натянута кокетливо сдвинутая
набок беретка.
  Рыженькая попыталась развернуть свой "жигуль", но неожиданно
забуксовала на месте. Телохранитель открыл дверцы перед Артемьевым,
подождав, пока тот сядет в авто.
  "Жигули" буксовали прямо перед "БМВ". Водитель прошел к своему месту,
оглянулся на машину.
  - Проезжай! - крикнул он. - Да проезжай ты! И в этот момент мотор
заглох. Женщина, виновато улыбаясь, пожала плечами. Артемьев усмехнулся.
Кто дает такой дуре водить машину? Водитель расхохотался.
  - Уезжай, ну! - крикнул он. - Чего встала?
  - Не заводится! - крикнула она. - Не заводится машина!
  - Проезжай! - рявкнул водитель.
  - Свалилась на нашу голову, - выругался телохранитель.
  Но машина по-прежнему не заводилась.
  - Помогите ей, - разрешил Артемьев, - может, аккумулятор сел. У такой
дурехи что хочешь может случиться.
  Водитель и телохранитель поспешили к машине, чтобы столкнуть ее с
дороги.
  - Нажми на газ! - зло заорал водитель.
  Артемьев приоткрыл дверцу автомобиля, глядя на своих людей,
пытавшихся столкнуть "Жигули" с растяпой-водителем. Он не заметил, как за
его машиной появился неизвестный. Занятый маневрами с "Жигулями", он не
заметил, как к нему подсел неизвестный.
  Как и большинство иномарок, машина Артемьева имела свой персональный
код и охранную сигнализацию с дистанционным управлением. Подходя к своему
автомобилю, водитель открывал одновременно все дверцы. В отличие от машины
старой советской конструкции, где каждую дверь приходилось открывать
отдельно, в "БМВ" дистанционный механизм открыл разом все двери.
  Артемьев с изумлением покосился на неожиданно появившегося в машине
незнакомца.
  - Кто вы такой? - недовольно спросил он. Только недовольство и
недоумение - испуга не было. Но в эту секунду в бок ему уперлось дуло
пистолета, и он тут же понял - это опасный враг.
  Вот тут он испугался - человек может оказаться убийцей. Но убийца
медлил. Он не стрелял, глядя на Артемьева и словно чего-то ожидая.
Водитель и телохранитель Артемьева, отчаявшись дождаться от хозяйки
"Жигулей" какой-то расторопности, подошли к машине, и она предложила
кому-то сесть за руль ее автомобиля. Сама же вышла и остановилась рядом.
Водитель, чертыхаясь, сел за руль, но тут же получил сильный удар
рукояткой пистолета и упал вперед.
  Телохранитель испуганно замер, когда увидел, как женщина подняла
пистолет и громко скомандовала:
  - Лечь на землю! Быстро! И не двигаться. Одно движение, и я стреляю.
  Пистолет лежал в кобуре у него под мышкой, но, видя, как она
решительно действует, он понял, что благоразумнее подчиниться. И неловко
плюхнулся на землю. Дронго, сидевший в машине, увидел, как упал охранник,
и в эту секунду спросил у Артемьева:
  - Кто вам приказал следить за моим домом?
  - Вы с ума сошли? Кто вы такой? Что вам нужно? - Артемьев понял, что
его не собираются убивать, если задают вопросы.
  - Я Дронго. Вы приказали следить за моим домом. Я могу узнать, почему
вы решили послать туда своих людей?
  - Какой Дранго? - Он отлично понял, кто с ним говорит. Понял и
несколько успокоился. Если информация, которую он получал, была верной,
этот тип его ни за что не застрелит. Во-первых, он не бандит, а во-вторых,
избегает подобных решений.
  Артемьев даже не подозревал, что и эти его мысли входили в расчет
Дронго. Он знал, что его репутация человека, избегавшего крови, известна
всему городу. И наверняка в досье, которое получил Артемьев перед тем, как
установить наблюдение за Дронго, были и эти важные сведения. Если бы
Дронго нужно было только напутать главу фирмы, он бы наверняка не стал
представляться. Но, представившись, он позволил Артемьеву просчитать
варианты, тянуть время и в результате придал храбрости своему пленнику,
что входило в его первоначальный план.
  - Не Дранго, а Дронго. И не говорите, что вы никогда не слышали обо
мне, - продолжал Дронго свою игру.
  - Может, и слышал. Ну и что? Чего вы хотите? Сейчас подойдут мои
телохранители и вышвырнут вас из машины.
  - Предположим, вышвырнуть меня не так легко, - усмехнулся Дронго, -
скорее я выброшу вас из машины к вашим телохранителям. Но на них особенно
не надейтесь. Вам просто их сейчас не видно. Один лежит в машине, которая
преградила вам путь, а второй уткнулся лицом в грязь.
  - Черт возьми! - рыкнул Артемьев. - Что вы от меня хотите?
  - Имя человека, который послал вас следить за мной. Мне нужно только
его имя.
  - Идите к черту! Я еще в своем уме. Вы же такой опытный профессионал.
  Как вы могли решить, что я назову это имя? Я не хочу, чтобы меня
сразу же убрали.
  - Так уберу вас я.
  - Не уберете. Вы не убийца. Вы аналитик. Об этом знает любой
следователь в Москве. Не нужно устраивать дешевых спектаклей, Дронго. Я
вам все равно ничего не скажу. Но мы можем договориться. Я снимаю
наблюдение за вашим домом на одни сутки, а вы убираетесь из моей машины и
вообще из города. Хотя бы до двенадцатого мая. Вас устраивает такой
вариант.
  - Почему именно двенадцатого?
  - Вы прекрасно знаете почему. Мне все равно вас не переиграть в этой
словесной перепалке. Кончайте валять дурака, - посоветовал Артемьев, - и
уберите свой пистолет.
  - Я вам не верю.
  - Придется поверить. Убив меня, вы станете преступником. Следователям
будет очень нетрудно установить, кто именно меня убрал. Я фиксирую все
свои объекты наблюдения в журнале, который хранится у меня в офисе. Они
проверят и выйдут на вас. А вы получите пятнадцать лет тюрьмы вместо
денег, которые вам обещали, если вам удастся вытащить в Москву Евгения
Чиряева.
  - Вы так откровенны. - Дронго все-таки ослабил нажим пистолета,
словно колебался.
  - Не считаю возможным играть в эти дешевые игры, - сердито бросил
Артемьев. В его азиатских глазах появилось нечто хищное. - И учтите, я не
прощаю, когда меня унижают. Лучше вам убить меня в машине, чем устраивать
такой идиотский допрос. Я вам все равно ничего не скажу.
  - Вы сильно рискуете, - сказал, словно немного колеблясь, Дронго.
  Артемьев уловил эту интонацию.
  - Я нисколько не рискую, - хищно улыбнулся он, - примите мое
предложение. Я дам вам один день. Потом мы объявим на вас охоту. А после
двенадцатого мая всем уже будет безразлично, появитесь вы здесь или нет.
  Деньги, я знаю, у вас есть, вы человек обеспеченный и можете
куда-нибудь укатить на месяц. Это единственное, что я вам могу предложить.
  Галина Сиренко заметила, что служащие из офиса смотрят на стоящий у
здания без движения "БМВ" и лежащего на земле телохранителя. Из дверей
вышли несколько человек, и тогда она стремительно подбежала к своему
автомобилю и одним движением выбросила с сиденья лежавшего без сознания
водителя. Усевшись за руль, она развернулась и подъехала к "БМВ".
Телохранитель, лежавший на земле, поднял голову, доставая оружие. Из офиса
уже бежали несколько человек.
  - Быстрее, - крикнула Сиренко, обращаясь к Дронго, - они нас заметили!
  - Мы еще поговорим, - пообещал на прощание Дронго, вываливаясь из
"БМВ". Он успел вскочить в "Жигули" в тот самый момент, когда
телохранитель сделал первый выстрел. Он был раздосадован и напуган
случившимся, понимая, что Артемьев не простит ему такого промаха. С
остервенением он стрелял по "Жигулям", вымещая на машине свой страх и
злость.
  - Пригнитесь, - посоветовала Сиренко, уводя машину из-под обстрела.
  - Кажется, выстрелы не были предусмотрены в нашей программе, -
хмыкнул Дронго, чуть наклоняясь.
  Одна из пуль попала в заднее стекло, и оно разлетелось вдребезги.
  - Осторожнее! - крикнула Сиренко, сворачивая за угол.
  - Получилось, - улыбнулся Дронго, поднимая голову.
  - Вам нравится играть в ковбоя? - спросила Галина. - Он мог снести
вам голову.
  - Я пригнулся, - пробормотал Дронго, - просто унизительно прятаться
от пуль придурка, который так ничего и не понял. Я даже ему благодарен. Он
подарил нам абсолютное алиби. Такая стрельба в центре города создала
эффект преследования. Что и требуется для отхода.
  Артемьев тем временем вылез из машины. Он .подошел к лежавшему на
земле водителю, наклонился к нему. Рядом уже сидел один из его товарищей.
Остальные сотрудники, подбежавшие к ним с оружием в руках, стояли
полукругом, тяжело дыша.
  "Придурки, - неприязненно подумал Артемьев, - ни на что не годные
придурки".
  - Он жив, - сообщил кто-то из сотрудников, - его сильно ударили, но
он живой.
  - Хорошо, - Артемьев посмотрел на свой офис. На минуту заколебался,
но затем повернулся к машине. - Отбери двух ребят, пусть отвезут меня
домой, - приказал он своему заместителю. - Объясни журналистам, что здесь
произошло.
  Если, конечно, сможешь.
  - А что мне говорить сотрудникам милиции?
  - Что хочешь, - не сдержался Артемьев, - что тебе нравится, то и
скажешь.
  Он сел в машину, достал мобильный телефон и, подумав, набрал номер.
  Лукин зафиксировал его. Артемьев дождался, пока человек, которому он
звонил, снимет трубку.
  - Да, я слушаю, - прозвучало в трубке.
  - У нас неприятности, - сообщил Артемьев, - ко мне приходил наш
знакомый.
  - Какой знакомый? - не понял абонент. - Куда он приходил?
  - Наш знакомый, - с нажимом повторил Артемьев, - который собирается
найти другого нашего знакомого.
  - Я понял. Но почему он пришел к тебе?
  - Видимо, обнаружил моих людей, которые проявляли к нему интерес. Он
пришел, чтобы узнать, кто попросил меня о такой услуге.
  - Надеюсь, его нет рядом с тобой?
  - Он уже сбежал. Мои люди его немного побеспокоили. Он мне угрожал...
  - И ты, конечно, ему ничего не сказал?
  - А ты сомневаешься? - разозлился Артемьев. - Ты же меня знаешь
столько лет.
  - Ладно, не нужно по телефону. Приезжай ко мне. Я тебя жду.
  Артемьев убрал аппарат. В салон автомобиля сели двое из его
сотрудников. Заместитель наклонился к нему:
  - Приехали из уголовного розыска. Филипп Григорьевич, вы будете с
ними разговаривать?
  - Сам будешь объясняться. И уволь, к чертовой бабушке, моего
телохранителя! - рявкнул Артемьев. - Отбери у этого идиота оружие. Мне
такие бараны не нужны!
  В этот момент Лукин позвонил Дронго.
  - Все в порядке, - сообщил он, - я записал их разговор. Он сейчас
поехал на встречу.

  НАЧАЛО

  Амстердам. 13 апреля

  Утром я проснулся с непонятным ощущением сухости во рту. Моя
небольшая комнатка в "Гранд-отеле" действует на меня угнетающе. В этом
крыле, пристроенном к основному зданию, не было ни внешнего великолепия
самого отеля, ни его комфорта. Скорее третьеразрядная европейская
гостиница с набором услуг.
  Но когда я спустился к завтраку, то понял, почему отель считается
одним из самых роскошных в Амстердаме. Высокая, в два этажа, галерея, в
которой был сервирован завтрак, была не просто красива. Она была
великолепна. Рождалось ощущение, что ты попал в музей цветов, где для тебя
сервирован столик.
  Сидя за столиком, я заметил Широкомордого, который пристроился
неподалеку. Рядом с ним сидел тип, которого я не видел в самолете. Но если
бы видел, то наверняка решил бы, что это потенциальный убийца. Внешность
вполне заурядная, серенький и незаметный. Но глаза - мертвые глаза
человека, способного на все. Он даже ел как-то безучастно, словно ему было
все равно, что именно он жует. Челюсти двигались как бы сами по себе, не
согласуясь с выражением лица! Старик Ломброзо был прав: иногда человека
можно идентифицировать и по внешнему виду. Такой может убить человека и
даже не обратить на это внимания - так, прихлопнул назойливую муху между
делом. Эти двое и будут моими спутниками во время всего путешествия. И я
должен делать вид, что не замечаю их. Вот такая у нас идиотская игра. Хотя
само присутствие двух мерзавцев действует на меня угнетающе.
  Эти типы уже успели переехать в мой отель, а сегодня днем начнут
слежку. В моей записной книжке пять фамилий. Пять человек, у которых мог
спрятаться Труфилов, тот, кого ищу. Это самая большая ценность, которой я
владею. Первый из нужных мне людей живет в Хайзене. Это совсем недалеко от
Амстердама. Второй - в Антверпене. Третий и четвертый должны находиться в
Париже, вернее, их обоих видели недавно в Париже. Дальше - по
обстоятельствам.
  И наконец, пятого надо искать в Лондоне. Мне так и сказали, что их
будет пятеро. Пять человек, с которыми может войти в контакт Труфилов.
Пятеро, кто мог помочь ему с документами и убежищем. Четверо мужчин и одна
женщина.
  Кочиевский считал, что убийцы, которые идут за мной по следам, не
знают их адресов. На этом строился наш план. Я пока тоже не знаю адресов
людей, чьи фамилии мне прекрасно известны, чьи личные дела я досконально
изучал - вплоть до мельчайших черт и обстоятельств жизни. Умный Кочиевский
не дал мне заранее адресов. Их я буду получать в каждом городе. Так менее
опасно и для дела, и для меня, хотя я и смертник.
  Сегодня тринадцатое апреля. Сегодня я начинаю поиски. В Европе 13 -
счастливое число, в России - наоборот. Для меня это не имеет такого уж
принципиального значения. А для Труфилова? Или для полковника Кочиевского,
который так хочет его ликвидации? Или для Чиряева, который, конечно, не
собирается возвращаться в Москву под конвоем? Для кого как.
  Итак, что же произошло со мной? Почему я добровольно согласился
выступать в качестве "идеальной мишени"?
  Все кончилось в августе девяносто первого. После того, как
застрелился Пуго, один из самых честных и самых порядочных людей, которых
я знал в своей жизни. Для меня он был воплощением чести тех самых
"латышских стрелков", о которых так много рассказывал мне мой отец.
  Я часто встречался с Пуго, когда он работал в Риге. Мы вспомнили его
принципиальные, смелые выступления. Он никогда не был ни наивным дурачком,
ни прямолинейным кретином, способным лишь произносить пламенные речи и
искренне верить в то, что говорят с высоких трибун. Это был умный,
начитанный, грамотный и смелый человек. Он искренне полагал, что
счастливая историческая судьба нашего народа связана с Москвой. Может
быть, он ошибался, но в любом случае он говорил то, что думал. И всегда
поступал в полном согласии со своей совестью.
  Он искренне считал, что прав, поддерживая путчистов, спасающих столь
наивным образом Советский Союз. Но после провала путча, перестав верить
президенту, Пуго вернулся домой, отпустил свою охрану, не забыв
поблагодарить их за службу, а потом, приняв последнее решение, сначала
выстрелил в жену, потом в себя.
  Уже позже мне рассказал один из бывших наших сотрудников о последних
минутах жизни семьи Пуго. Он погиб сразу. Его жена какое-то время еще
жила. Она сидела на полу и просила дать ей платок, чтобы вытереть кровь. А
по квартире уже сновали прибывшие туда "сотрудники". Потом Пуго
кремировали и похоронили. А в Верховном Совете известие об их смерти
встретили аплодисментами. Интересно, как сложилась потом судьба
аплодировавших депутатов?
  Через несколько дней независимость Латвии признала Москва. А еще
через два месяца я уволился из КГБ. Следующие два года были самыми
трудными в моей жизни. Мать болела, нужны были лекарства, наши отношения с
Вилмой испортились окончательно. А новые испытания и вовсе разорвали наш
непрочный союз.
  У нее появился друг. Модный рижский художник. К тому времени мы уже
только формально считались мужем и женой. Просто у меня не было ни сил, ни
возможностей разменять нашу квартиру. Она, не стесняясь, уже несколько раз
ночевала у него, и мне приходилось думать не только о матери, но и о нашей
дочери. К тому времени Илзе пошла в школу и многое начала понимать. Я
опасался, что в школе может появиться та самая старушка в белом пальто или
ее дочь, которая плюнет в лицо моей дочери за то, что ее отец служил
"оккупационному режиму". В Латвии нас уже открыто называли "оккупантами".
Дошло до того, что людей, служивших в эсэсовских частях, стали называть
героями, а нас предателями. Я долго терпел, долгих два с половиной года.
Но потом понял, что терпеть больше не стоит.
  Латвия достаточно маленькая страна, здесь все друг друга знают. Ни
устроиться на постоянную работу, ни даже мечтать о сносном существовании я
к тому времени уже не мог. Я был узким профессионалом. Ничего другого
делать не умел. Правда, довольно сносно владел двумя иностранными языками,
и это меня как-то спасало, поддерживало на плаву. Весной девяносто
четвертого Вилма предложила мне развестись. Она даже не возражала, чтобы я
оставил девочку себе.
  Нас развели довольно быстро. А через месяц в Риге появился Федор
Гаско, с которым я познакомился еще в Африке. Он работал в торгпредстве.
Встретились мы с ним случайно, но я узнал, что он президент большой фирмы
и дела у него идут неплохо. В свое время я ему очень помог, и он об этом
помнил. У него тогда пропали важные документы, а я подписал акт, что они
сгорели во время пожара в его офисе. После нашей встречи в Риге он побывал
у меня дома, увидел мою мать, дочь, которой было уже девять лет. И сразу
предложил мне переехать в Москву, руководить службой безопасности в его
фирме.
  В Риге к тому времени меня уже ничто не держало. Но я долго колебался.
  Здесь был наш дом, могилы моих предков, отца. Но весной девяносто
четвертого мать снова легла в больницу. У сестры, с трудом сводившей концы
с концами, денег на ее лечение не было. Врачи посоветовали мне везти мать
в Германию. Или в Россию. Это и решило в конечном итоге нашу дальнейшую
судьбу. Мы переехали в Москву. Сначала снимали квартиру. Илзе пошла в
школу. Спасибо Федору, он дал мне под честное слово большую сумму денег. И
сразу взял на довольно высокую зарплату, и вскоре я уже отработал свой
долг.
  Матери сделали операцию, все прошло благополучно, хотя ей было уже за
семьдесят. Мы купили небольшую двухкомнатную квартиру. Я даже приобрел
старый автомобиль "девятку" с пятилетним пробегом. В общем, жизнь как-то
налаживалась.
  Но в роковой день двадцать четвертого сентября девяносто шестого года
на пороге своего дома был убит Федор Гаско. Отпустив водителя, он вошел в
подъезд своего дома, где киллер и настиг его тремя выстрелами. И еще был
один выстрел - контрольный.
  После этого все наши дела пошли наперекосяк. Меня вскоре выгнали с
фирмы, мол, это я отвечал за безопасность Феди. Не желали и слушать, что я
был не личным телохранителем президента, а отвечал лишь за безопасность
поставок.
  Кое-какие связи у меня к тому времени были, и я все же устроился на
работу.
  Следующие два года выдались довольно тяжелыми, но кое-как жили. Илзе
превратилась в высокую красивую девушку, на нее уже засматривались молодые
люди. Мама немного окрепла. Но я ночами стал сильно кашлять. Сначала не
обращал на это внимания и пил элементарные таблетки от кашля. Потом
показался врачам - у меня пошла кровь. Это случилось в конце июля
девяносто восьмого года.
  Последующие консультации были более основательными. А как-то врач,
строгий мужчина лет сорока, человек с добрыми глазами, пригласил меня в
свой кабинет и, пристально глядя на меня, сказал:
  - Вы серьезно больны, Эдгар Эдгарович. Вам нужно серьезно лечиться.
  Необходима срочная госпитализация.
  - Не смогу, - улыбнулся я, - у меня семья - мать и дочь. Кто их будет
кормить? Они без меня пропадут. Нет, доктор, ничего не выйдет. Я могу
согласиться на что угодно, но только не на больницу. Выпишите мне
таблетки, и я буду честно исполнять все ваши предписания.
  Он еще раз посмотрел на рентгеновские снимки и поморщился:
  - Поймите меня, вам просто необходимо срочно лечь в больницу. Иначе...
  - Мои дела так плохи? - растерянно спросил я.
  - У нас есть очень серьезные подозрения, - сказал он, но по его
глазам я видел, что он лукавит, - пока только подозрения... Короче, нужно
лечь в больницу.
  - Вы не говорите, какие подозрения. Это из-за того, что я много курю?
  - Прежде всего из-за этого, - признался врач, - вам нужно срочно
бросить курить.
  - С этим я попробую справиться, - жалко улыбнулся я.
  Врач снова взялся изучать снимки.
  - Я дам вам направление в другую клинику. Стоит еще раз провериться,
- не очень решительно проговорил он.
  Он взял бланк, начал что-то писать, но я остановил его руку.
  - Не нужно, - тихо сказал я, - не думайте, что я ничего не понимаю. У
меня ночью иногда идет горлом кровь. Что у меня, доктор? Это кишечник,
легкие?
  Что? Только не скрывайте, скажите правду. Я достаточно сильный
человек и обязан знать всю правду, до конца.
  Доктор молчал. Лживая советская этика не позволяла врачу честно
говорить с больным. На Западе, напротив, считают, что пациент обязан все
знать.
  И рассчитывать немного на себя, а больше на Бога. Во всяком случае,
чтобы иметь возможность перед смертью распорядиться своим имуществом.
Завершить все земные дела. У нас же в Бога никто давно не верит, а на себя
никто рассчитывать не может. Значит, наши врачи в чем-то правы. Зачем
знать о страшном диагнозе среднестатистическому гражданину? Он немедленно
грохнется в обморок, или у него лопнет сердце.
  - Я даю вам направление в онкологический центр, - проговорил наконец
врач. - Уберите вашу руку. Я напишу направление.
  Я медленно убираю руку. Случилось то, чего я боялся больше всего на
свете. Отец умер от этой страшной болезни. И тоже в относительно молодом
возрасте. Мне только сорок девять.
  - Вы не ошиблись? - спрашиваю я только для того, чтобы нарушить
гнетущее молчание.
  - Вам нужно провериться, - уже сердито сказал он, дописывая
направление, - и послушайтесь моего совета - ложитесь в больницу.
  Я киваю ему, лихорадочно соображая, что же мне делать. Сбережений не
так много, кроме квартиры и машины, нет ничего ценного. Если понадобится
операция, я не смогу найти денег. А продавать квартиру не стану ни за что.
Мать и Илзе будут жить в этой квартире даже после моей смерти. Она
досталась мне так непросто. К этому времени я наконец получил российское
гражданство. Хотя должен был получить его почти автоматически. Ведь я
родился в России, в Сибири, и место рождения зафиксировано в моем
паспорте. Но к прибалтам в России отношение настороженное. Я их не виню.
Зная, что сорок процентов населения Латвии, которые жили в Риге до августа
девяносто первого года, до сих пор не имеют латвийского гражданства, на
некоторые вещи смотришь совсем по-другому.
  Я возвращался домой в крайне подавленном настроении. Врач выдал мне
мои рентгеновские снимки и приказал передать их в центр. Он даже написал -
кому.
  Уже у дома я решил узнать все побыстрее. Развернул машину и поехал в
онкологический центр. Нашел там врача, к которому меня направляли, и
сказал ему, протягивая снимки:
  - Это снимки моего брата, доктор. Я бы хотел, чтобы вы посмотрели.
Брат придет завтра сдавать анализы.
  Это был пожилой врач, какой-то весь помятый жизнью, в мятом халате,
шапочке, съехавшей набок. Потом я узнал, что в этот день он принял два
десятка больных. Конечно, все реакции у него притупились. Если бы я
приехал утром, он никогда не допустил бы такой ошибки. Взяв снимки, он
машинально поднес их к свету и тут же вернул.
  - Сколько лет вашему брату?
  - Пятьдесят.
  - Жаль, - сказал он, - впрочем, привозите его к нам. Химиотерапия
здесь уже бессильна. Только оперативное лечение, вплоть до удаления
легкого.
  - Все так серьезно? - выдавил я из себя.
  - Очень. У вашего родственника запущенная форма. Поражено легкое.
  Сильно поражено. Уже есть метастазы.
  Впервые в жизни я напился до одурения. И в угаре готов был покончить
с собой. Все казалось мне таким несправедливым. Зачем мне такая
неустроенная жизнь? Вспомнились наши страдания в Сибири, ранняя смерть
отца, мой непонятный выбор будущей профессии, мои мучения в Африке, разрыв
с Вилмой, болезни матери, распад Союза, измена Вилмы, увольнение, бегство
из Латвии, убийство Федора. И еще - плевок старухи... Честно говоря, нужно
было удивляться не запущенной форме болезни, а тому, как долго я
сопротивлялся. Дома я ничего не сказал.
  Думал, что смогу сам решить свои проблемы. Все пытался оттянуть
решение.
  Это было в конце июля. А семнадцатого августа разразился кризис,
которого никто не ждал. Доллар за несколько дней подскочил в три раза. Все
подорожало. И в сентябре закрылась фирма, где я работал. Тут уже не до
операции. И вообще я больше стал думать о будущем Илзе, чем о своей
собственной жизни.
  Кажется, понятно теперь, почему меня смешило обещание моего
амстердамского доброхота спасти меня? Я смертник. И не только потому, что
согласился стать мишенью. Может быть, с убийцами я бы еще справился. Но с
болезнью, которая гложет меня изнутри, не совладаю. Месяцем раньше,
месяцем позже. Что изменится? Именно на это и рассчитывал Кочиевский,
когда делал мне свое предложение.
  ...Пять человек. Пять человек, которым я должен нанести визит. Визит
в сопровождении ангелов смерти, которых послали следить за мной. И я
обязан все время помнить об их интересах. Но делать вид, что даже не
подозреваю об их присутствии. Дурацкая затея полковника Кочиевского.
  Первый из пятерых живет в Хайзене. Это совсем недалеко от Амстердама.
  Говорят, полтора часа езды. Конечно, лучше взять такси, но не на
такой случай.
  Я заказал для себя машину для поездки. Адрес у меня уже есть.
Надеюсь, что он окажется точным.
  Закончив завтракать, я встаю, чтобы отправиться в холл. Широкомордый
кивает. Сидящий напротив него человек, тот, кого я про себя назвал
Мертвец, поднимается и идет следом за мной. Игра в прятки с заранее
известным результатом. Впрочем, черт с ними. Мне нужно дотянуть до конца
поисков и получить свои деньги. Каждый лишний день, который я проживу на
этом свете, прибавит денег моим близким в Москве. Если, конечно,
Кочиевский не обманет. Но обмануть себя я не дам. Буду звонить каждый
вечер в банк, узнавая об этих деньгах. Пусть только попробуют меня
обмануть. Деньги для моих близких - это единственная причина, по которой я
согласился на эту чудовищную "экскурсию".
  Наверняка зная, что она будет последней в моей жизни. Даже при
идеальном стечении обстоятельств повезти мне не может. Я могу вернуться
домой уже смертельно больным и умереть на руках матери и дочери. Не знаю,
может, действительно лучше чтобы меня убили? Мне казалось, что
приговоренный человек бывает более отчаянным, зная, что ничего хуже смерти
с ним не случится. Но оказывается, что все это вранье: приговоренный
чувствует лишь апатию, он психически готов примириться с неотвратимостью
гибели и поэтому постоянно пребывает в подавленном настроении.
  Теперь я знаю, почему не сопротивляются смертники, которых ведут на
казнь. Настоящая храбрость - это не безумие и не отчаяние смертника.
Настоящая храбрость - всегда преодоление страха и вызов смерти. Кураж,
который необходим мужчине. Впрочем, мне всегда не хватало этого куража.
Мы, прибалты, наверное, слишком флегматичны. Нам не хватает
эмоциональности. Но в любом случае я начал игру в прятки со смертью. И не
могу знать, чем она закончится.
  В Хайзен я выехал через полчаса на "Ситроене", который ждал меня у
отеля. Следом за мной тут же ринулся темно-зеленый "Фольксваген". Я мог
даже не смотреть, кто сидит в салоне, - оба типа, которые завтракали со
мной в "Гранд-отеле". Это первый акт нашей драмы. Будем считать, что
случай в самолете был всего лишь прелюдией...

  ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО НАЧАЛА

  Москва. 5 апреля

  На часах было около восьми часов вечера. Галина Сиренко, отказавшись
от чая, выпила чашечку кофе и уселась смотреть телевизор. Дронго читал
газету, когда ему позвонил Лукин.
  - Я установил, где находится абонент Артемьева, - сообщил Захар, -
сказать по телефону или приехать?
  - Приезжай. Только не поднимайся наверх, я спущусь к тебе, и мы
побеседуем в автомобиле.
  - Что-нибудь случилось? - спросила Галина, отрываясь от телевизора.
  - Мой помощник установил, кто звонил Артемьеву.
  - А почему вы не хотите, чтобы он поднялся сюда? - спросила она. - Вы
мне не доверяете?
  - Доверяю. Но не хочу подвергать вас лишним испытаниям. В тех
дурацких играх, в которые я играю, бывают потери с обеих сторон. Вас могут
захватить и потребовать, чтобы вы назвали имя моего помощника. И тогда у
вас будет возможность сказать, что вы его не знаете.
  - И вы думаете, что я так просто выложу им все, что знаю? - с
недоумением спросила Галина.
  - Не думаю. Но обязан предполагать самое худшее. Кстати, вы напрасно
думаете, что я только вас оберегаю таким образом. Ведь он тоже не знает,
кто именно вытащил меня из сегодняшней передряги. Вы не допускаете мысль,
что захватить могут его, и тогда он провалит вас?
  - У вас железная логика, - улыбнулась Галина, - мне говорили, что вы
супераналитик. Но почему у вас такая странная кличка... Почему вы не
любите, когда вас называют по имени-отчеству?
  - В таком случае число желающих убрать меня вырастет на порядок, -
пояснил Дронго, - даже сейчас мои противники довольно легко вычисляют, где
я живу в Москве. А тогда будут просто находить по справочному бюро.
Согласитесь, что это излишняя роскошь для моих противников.
  - Убедили, - кивнула Галина. - Если будут звонить в ваше отсутствие,
отвечать на телефонные звонки?
  - Кроме Всеволода Борисовича и моего второго помощника, никто не
знает этого телефона. А они звонить просто так не станут. Поэтому можете
отвечать на любые звонки. Возможно, кто-то спросит хозяев квартиры.
  - Артемьев нам не простит сегодняшнего налета, - пробормотала Галина,
- он наверняка поручит своим людям найти мою машину и нас обоих. Машину-то
он не найдет. Это вообще невозможно: ее уже перекрашивают в нашем бюро и
меняют номер. А вот нас он захочет достать. И в первую очередь вас.
  - Наверняка, - согласился Дронго, - но у меня нет другого выхода. Мне
необходимо было вызвать огонь на себя, чтобы попытаться выяснить, кому
позвонит Артемьев. Его телохранитель, открывший огонь, невольно
спровоцировал Артемьева на моментальную реакцию. А мой расчет как раз и
строился на двух вещах. Первая - возмущенный Артемьев не говорит мне
правды. И вторая - сообщает заказчику о наезде на него. Это принцип самбо:
падая, подтолкни своего соперника. Но, кажется, мне пора.
  Он оделся и вышел из квартиры. Спустившись вниз, прошел к соседнему
дому, чтобы встретить автомобиль с Лукиным. Тот уже ждал его в бежевом
"Москвиче". Дронго уселся рядом.
  - Я вычислил, куда он позвонил, - устало сообщил Лукин, - хотите
послушать их разговор?
  - Конечно. Ты все записал на пленку?
  - Записал. Но до этого я хочу, чтобы вы прослушали два его разговора,
касающиеся лично вас. Он звонил своим людям полчаса назад. Я так понял,
что это наблюдающие за вашим домом сотрудники Артемьева. Сначала, часов в
шесть, они позвонили ему. А полчаса назад он им перезвонил. Послушайте,
вам будет интересно. Лукин включил магнитофон. "Филипп Григорьевич,
здравствуйте". "Что случилось? - Дронго сразу же узнал грубый голос
Артемьева. - Почему ты звонишь в это время? Что-нибудь случилось?"
"Мы сидим с ребятами уже несколько дней. По-моему, он водит нас за
нос.
  Никто здесь не появлялся. И он сам никуда не выходит. Ребята дежурят
попарно, все время находятся у его дома. Но никто похожий из дома не
выходил".
  "Свет у него горит?"
"Мы не знаем. На окнах темные шторы, не пропускающие света. Что там
происходит, узнать невозможно. Один из наших ребят сумел проникнуть в дом,
постоял минут десять и послушал у его двери. Все тихо, никакого шума. Нам
кажется, что в квартире никого нет".
  "Кажется или точно?"
"Мы так думаем".
  Дронго слушал, закрыв глаза. Странное ощущение, когда слушаешь, что
говорят о тебе твои "наблюдатели", подумал он, хотя для него это не ново.
  "За несколько дней ни разу не появился..."
Когда "наблюдатель" сообщил, что они хотели отключить свет, Дронго
удовлетворенно кивнул. Он предусмотрел такую ситуацию и уже давно запер
свой ящик со щитком на хороший английский замок. И поставил на всякий
случай автономное питание у себя в коридоре.
  Дальше был разговор о том, что кто-то носит ему еду.
  "И вы до сих пор не определили, кто? - раздался голос Артемьева. -
Нужно обратить внимание на мусор. У них есть в доме мусоропровод?"
"Есть. Но на лестничной клетке. Нам все же кажется, что его нет дома".
  "Ладно. Может быть, и нет. Но все равно дежурство снимать нельзя.
Рано или поздно он там появится".
  .. "Сколько нам еще ждать?"
Дронго насторожился, это был самый важный момент в разговоре.

  ***

  "Сколько понадобится, - раздался злой голос Артемьева, - сколько
понадобится, столько и будете ждать. Все понял? И не нервируй меня своими
звонками. Раз тебя туда послали, ты должен там сидеть. И если я узнаю, что
твои ребята халтурят, вместо того чтобы заниматься делом..."
Он держит своих людей в страхе, подумал Дронго, значит, их уловка
удалась. Человек, подобный Артемьеву, доверяет только страху. Он поверил,
что Дронго сбежал из автомобиля, испугавшись его сотрудников. Артемьев
верит в свою Исключительность, считая себя хищником среди травоядных.
Такой феномен глупости иногда встречается среди сильных людей, и тогда
сильного может обмануть даже слабый, но хитрый соперник.
  "Если узнаю, что они отлучались хотя бы на минуту, я лично всем
головы поотрываю, - кричал Артемьев, - ты меня понял? Понадобится - будете
сидеть до мая". "Все понял, Филипп Григорьевич".
  - Он сказал "до мая", - повторил Дронго, - ну-ка еще раз включи его
последнюю фразу.
  Лукин перемотал пленку и включил запись. Артемьев вновь произнес ту
же фразу.
  - Все правильно, - удовлетворенно сказал Дронго, - значит, мы на
верном пути. Это не просто оговорка. Именно май их точка отсчета. Именно -
двенадцатое мая. Значит, мы рассчитали все верно.
  - Вы думаете, они снимут наблюдение в мае? - спросил Лукин.
  - Это значит, что я не попаду к себе домой в течение месяца, -
пошутил Дронго. - Придется смириться, - улыбнулся он и, обращаясь к
Захару, предложил:
  - Давай-ка другой разговор. Потом дашь мне пленку, и я внимательно
прослушаю все их беседы.
  "Спишь, что ли? Куда ты пропал? Почему не отвечаешь?" - это снова
Артемьев.
  "Мы на своем месте, - с обидой в голосе ответил его сотрудник, -
телефон у меня висит на подставке. Я сейчас воду пил. Пока убрал бутылку,
пока телефон достал, время прошло".
  "Воду или водку?" - угрожающе спросил босс. "Только воду, Филипп
Григорьевич. Мы же люди с понятием".
  "Никого у вас не было?"
"Никак нет. Никого. Мы думаем, что он вообще отсюда переехал. Может,
уехал из города?"
"Никуда он не уехал, - зло прошипел Артемьев, - сидите и ждите. Он
обязательно придет. Может, сегодня, может - завтра. Я послал еще одну
машину.
  Учтите, что он вооружен. Ты меня понял?"
"Понял, Филипп Григорьевич. А нам оружие применять?"
"Нет. Он нам нужен только живым. Можете стрелять в крайнем случае, и
только в ноги. Но живым, вы меня поняли, брать живым!"
"Все поняли, Филипп Григорьевич. Возьмем тепленьким, пусть только
появится".
  "Дурак. Он профессионал. Если появится, ты можешь стать холодненьким.
  Поэтому перестань пить свою воду и смотри в оба. Если вы его
провороните, можешь считать себя уволенным. Ты меня понял?"
Сотрудник Артемьева залепетал в ответ какие-то оправдания, но тот,
уже не слушая, отключился.
  - У них что-то произошло, - задумчиво сказал Дронго, - между, первым
и вторым разговором. Им нужно меня остановить. Но они пока не знают, что
именно мне известно. Теперь давай поговорим об Артемьеве. Так с кем же он
разговаривал, кто дал задание на слежку?
  - Я сумел сперва установить номер телефона, куда он позвонил. Потом
проверил несколько раз. По данным МВД, этот телефон был зарегистрирован на
"Роснефтегаз". Я попросил Романенко уточнить через ФСБ, кому именно
принадлежит номер. Перезвонил через десять минут и узнал, что телефоном
пользовался обычно некто Олег Кочиевский, руководитель службы безопасности
"Роснефтегаза".
  Артемьев позвонил ему сразу после инцидента с вами. Включить запись?
  - Конечно, - кивнул Дронго. Лукин перемотал ленту и включил запись.
  Раздался незнакомый голос:
  "Да, я слушаю".
  "У нас неприятности, - Артемьев говорил, тяжело дыша, очевидно, еще
не успокоился после всего случившегося, - ко мне приходил наш знакомый".
  "Какой знакомый? - не понял Кочиевский. - Куда он приходил?"
"Наш знакомый, - с нажимом пояснил Артемьев, - который собирается
найти другого нашего знакомого..."
"Я понял, - быстро сказал Кочиевский, - но почему он пришел к тебе?"
"Видимо, обнаружил моих людей, которые проявляли к нему интерес. Он
пришел, чтобы узнать, кто попросил меня о такой услуге".
  "Надеюсь, его нет рядом с тобой?"
"Он уже сбежал. Мои люди его немного побеспокоили. Он мне угрожал..."
"И ты, конечно, ничего ему не сказал?"
"А ты сомневаешься? - крикнул Артемьев. - Ты же меня знаешь столько
лет".
  "Ладно, не стоит по телефону. Приезжай ко мне. Я тебя жду".
  Щелчок отбоя. Послышалось шипение - и тишина.
  - Больше они ни о чем не говорили, и он никому не звонил, - выдохнул
Захар, - я записал всего четыре разговора.
  - Как это четыре? - не понял Дронго. - Я прослушал три, а где
четвертый? Почему ты говоришь, что он никому не звонил?
  - Ему позвонили, - пояснил Лукин, усмехнувшись, - сейчас поставлю и
четвертый, но он короткий, несколько фраз. Правда, мне кажется, что он не
имеет отношения к нашей теме.
  - Все, что касается Артемьева, имеет отношение к нашей теме, -
наставительно заметил Дронго, - давай-ка включай свою запись. Я, кажется,
знаю, кто ему позвонил. Одна из его девочек?
  - Ага, - кивнул Лукин, улыбнувшись, и включил запись.
  "Слушаю", - раздался недовольный голос Филиппа Григорьевича.
  "Филя, это я, - услышали они женский, скорее даже девичий голосок".
  "Перезвони попозже", - довольно грубо бросил Артемьев.
  "Ты же обещал заехать, - упрекнула его девица, - я жду тебя уже
полчаса. И ужин приготовила".
  "Я сегодня не приеду, - зло рыкнул Артемьев, - завтра поговорим.
Пока".
  Он отключился. Лукин посмотрел на Дронго, вздохнул.
  - С этим номером никаких проблем не было. Звонили с проспекта
Вернадского. Это Алевтина Жучкова. Телефон и квартира на ее имя.
  - Его пассия, - пробормотал Дронго, - ты не узнал, давно у нее этот
телефон?
  - Нет.
  - Тогда до завтра. Да узнай, кто такая Алевтина Жучкова. Как давно
переехала на проспект Вернадского и когда приобрела квартиру и телефон? Ты
меня понял? Завтра в двенадцать я жду твоего звонка.
  - Хорошо, - пробормотал Захар, - постараюсь узнать.
  - До свидания. - Дронго вышел из машины. На часах было около половины
девятого. Он заторопился к дому. Нужно дать поручение Сиренко собрать в
течение двух дней все сведения о Кочиевском. Интересно, что за гусь, ежели
поручает Артемьеву установить наблюдение за его квартирой? И откуда вообще
знает про Дронго? Как ему удалось так быстро вычислить, кто встречался с
Бергманом и где он живет? Ведь Бергман наверняка не знает его московскою
адреса. Такая оперативность - свидетельство принадлежности к сонму
специалистов, посвященных в секреты спецслужб.
  Он поднялся по лестнице, Позвонил. Дверь сразу открылась, словно
Галина ждала его на пороге. По ее лицу он догадался - произошло нечто
серьезное.
  - Что случилось?
  - Звонил Романенко, - выпалила она одним духом, - кажется, мы
прокололись.
  - Говорите яснее.
  - Пятнадцать минут назад в своем доме, прямо на пороге квартиры, убит
Филипп Артемьев. Киллер сделал контрольный выстрел в голову.
  Это был удар. Такого Дронго явно не ожидал.
  - Как это случилось? - несколько растерянно спросил он.
  - Не знаю. Романенко сказал, что там работает следственная бригада
МВД.
  - Но у него были телохранители. Все бывшие сотрудники милиции. Куда
они делись?
  - Ничего не знаю, - как-то виновато ответила Галина, - если
разрешите, я поеду и выясню.
  - Только не на место происшествия, - вздохнул Дронго. - Черт возьми,
кто-то сломал нам всю игру. Узнайте, как его убили. И постарайтесь
получить полные сведения на руководителя службы безопасности концерна
"Роснефтегаз"
Олега Кочиевского. Вы запомнили фамилию?
  - Конечно, - кивнула она на прощание. Когда Галина ушла, он запер
дверь, вернулся в комнату, включил телевизор.
  "Как быстро сработали, - подумал Дронго, - интересно, кто это мог
быть?"
Поверить в совпадение он не мог и не хотел. Вероятность случайного
совпадения, разумеется, была, но просчитывалась как ничтожно малая
величина. В шесть часов вечера у него был инцидент с Дронго. В семь часов
он вернулся домой после разговора с Кочиевским. А в девятом часу вечера
его убивают. Артемьева могли убрать за тысячи других грехов, но его
убийство именно сегодня означало, что кто-то бросил вызов лично самому
Дронго. И он готов принять этот вызов.

  НАЧАЛО

  Хайзен. Голландия. 13 апреля

  Из города я выехал ровно через сорок пять минут. Как они ездят по
Амстердаму, я просто не представляю. В центре города лучше ходить пешком
или кататься на роликах. Говорят, что голландские полицейские уже давно
катаются по городу на роликах. Им разрешили таким необычным образом
патрулировать улицы.
  Даже велосипеды здесь не всегда помогают. Я бы назвал Амстердам
городом каналов и велосипедов, хотя каналы есть и в других города мира, и
не только в голландских. А вот такого количества велосипедов я не встречал
ни в одной другой стране.
  Дорога до Хайзена заняла не больше тридцати минут. В Голландии
автобаны образцовые, как и повсюду в западном мире. Главное - выехать из
города. Когда я въехал в Хайзен, на часах было уже около одиннадцати. Я
подивился точности портье в моем отеле. Он сказал, что на всю дорогу я
потрачу полтора часа.
  Очевидно, для местного жителя этот срок был бы в три раза короче.
  Найти нужный дом было еще проще. Карты города продаются в каждом
газетном киоске, их можно получить в любом мотеле. Я довольно быстро нашел
нужную мне улицу и вычислил дом, который стоит в конце ее, прямо у залива.
  Место здесь тихое, уютное. Любой разведчик может только мечтать к
старости поселиться в таком месте, чтобы предаваться в тиши неспешным
воспоминаниям. Я остановил машину, огляделся по сторонам. Конечно, в конце
улицы стоит этот проклятый "Фольксваген".
  Я вышел из машины, чтобы пройти к дому, в котором живет Кребберс.
Рууд Кребберс, бывший связной Труфилова, с которым тот работал в Европе.
Если Труфилов захочет остаться в Европе, он не должен миновать этот домик.
Если, конечно, он не рассчитывает на такого упорного "следопыта", как я.
  По моим данным, Кребберс живет один. Он уже на пенсии, владеет
небольшим домиком и кучей акций разных компаний. Раньше советским агентам
хорошо платили. Разговоры о том, что на нашу бывшую страну все работали по
идеологическим мотивам, разговоры для дураков или дилетантов. Наверное,
были и порядочные люди, верящие в идею. Конечно были. Но большинство
агентов работали за деньги.
  Кстати, наши доморощенные предатели, которые были агентами западных
стран, тоже работали за деньги. Мне всегда смешно читать, как они
доказывают, что к предательству их толкала идея. Я ведь знаю, что все это
вранье. Я подполковник КГБ, проработавший в Первом главном управлении
много лет, и я знаю, что все эти Шевченки, Гордиевские, Резуны-Суворовы
просто продажные шкуры, а никакие не герои. Для меня и Калугин такой же
предатель, как и все остальные. Человек, который отрекается от своей
прежней жизни, всегда самый страшный предатель, ведь в конечном счете он
предает свою жизнь и свою память.
  Меня всегда поражала двойная мораль разведчиков. Работающие на нас
агенты считались героями, а те, кто против, - предатели и подлецы.
Впрочем, так было всегда и везде. С точки зрения нашего бывшего ГРУ,
мистер Кребберс был прекрасным человеком и достойным гражданином. С точки
зрения голландской службы безопасности, наверняка был чем-то принципиально
иным.
  Я обхожу дом. Он старый, но не запущенный. Соседние дома
расположились довольно далеко от него. Я звоню в дверь. Тишина. Заглядываю
в окна.
  Голландская традиция не вешать занавесок меня изумляет. Говорят, эта
привычка осталась еще с тех пор, когда страна была во власти испанцев.
Тогда по приказу кровавого герцога Альбы все занавески в городе были
сняты, чтобы сидевшие в своих домах голландцы не замышляли ничего против
оккупантов.
  Сквозь стекла я рассматриваю внутренние помещения. Неужели здесь
никого нет? Как это глупо. Зачем тогда я приехал в Хайзен? А если господин
Кребберс давно умер? По моим данным, ему немало лет. Он ведь был осужден
десять лет назад. Правда, его осудили только на восемь лет, и уже через
пять он вышел, но, возможно, переехал в другое место. Тогда почему мне
дали этот адрес? Полковник Кочиевский не мог ошибиться. Еще раз обхожу дом
и довольно громко стучу.
  Громко, изо всех сил.
  Наконец слышу шаги за дверью. Кто-то спускается со второго этажа,
затем подходит к двери и спрашивает:
  - Кто вам нужен?
  Я не знаю голландского, но я говорю по-немецки. Мы получили довольно
неплохую подготовку, и просто так звание подполковника в КГБ не давали. Я
хорошо говорю на двух языках - немецком и английском. При желании могу
изъясняться и на французском. Для путешествия по Европе вполне достаточно.
По данным Кочиевского, Кребберс обязан знать немецкий язык.
  - Простите, - говорю я хозяину дома, - можно видеть Кребберса, герра
Кребберса.
  - Что вам нужно? - Вопрос хозяина звучит грубовато, словно я
рекламный агент, назойливо предлагающий свою продукцию.
  - Мне нужно с вами поговорить.
  - Я не желаю с вами разговаривать. Уходите.
  - Мне нужно...
  - Я не встречаюсь с журналистами, - Прохрипел он, - убирайтесь.
  - Я не журналист, - я решился открыться, у меня тоже есть терпение. -
Я друг Дмитрия Труфилова...
  Наступило долгое молчание. Затем дверь осторожно открылась. Медленно,
со скрипом. Странно, здесь двери обычно не скрипят. Их или хорошо
пригоняют, или потом хорошо смазывают. Хозяин уставился на меня
слезящимися красноватыми глазами:
  - Я не знаю никакого Труфилова. Что вам нужно? Зачем вы явились?
  Для иностранца воспроизвести незнакомую фамилию "Труфилов" достаточно
сложно. Да почти невозможно. Этим Кребберс невольно выдал себя. Я не
говорю больше ни слова. Молчание затягивается. Посторонившись, он
пропускает меня в дом. Затем, тщательно закрыв дверь, снова смотрит на
меня.
  - Что вам угодно? Если вы думаете, что меня можно заставить работать,
то вы ошибаетесь. Я отсидел пять лет. По-моему, вполне достаточно. Я не
знаю, кто вас прислал - русские, немцы или наши. Но в любом случае вы
ошиблись. Я не стану с вами разговаривать и не желаю ничего слышать о
Труфилове.
  - У меня только один вопрос...
  - Я не буду отвечать на него, - перебивает меня упрямец, - уходите.
  Напрасно он меня впустил. Такого гостя не так легко выставить. И свой
единственный вопрос я ему все-таки задал:
  - Вы видели Труфилова после того, как вышли из тюрьмы?
  Он вздрагивает и смотрит на меня. Вздрагивает еще раз и отрицательно
мотает головой.
  - Так что вам все-таки нужно? - почти жалобно спрашивает старик,
который уже изрядно пострадал из-за своих связей с Труфиловым. - Почему вы
не хотите оставить меня в покое? Я уже обо всем забыл. А вы снова и снова
пытаетесь напомнить мне...
  - По моим данным, Труфилов скрылся в Европе. Скажите только, где его
можно найти?
  - Понятия не имею. Мне кажется, вы ищете его не там, где нужно. Он
знал, что со мной произошло. Знал, что меня посадили. Возможно, и теперь
за мной наблюдает наша служба безопасности. И мне опять придется давать
объяснения, кто вы такой и откуда приехали. Я прошу вас уехать. - Он
смотрит на меня, и я вижу в его глазах боль. Мне знакомо это чувство
растерянности и опустошенности, ощущение разбитой жизни, такое невозможно
сыграть. Мне это так знакомо. Я больше не хочу мучить старика.
  - Простите, - говорю я ему, поворачиваясь к двери. Весь разговор мы
провели стоя, он даже не предложил мне сесть. - Может быть, вы знали его
друзей? - Я все еще пытаюсь выудить у Кребберса хоть какую-нибудь
информацию.
  Он отрицательно мотает головой. Ясно, что он ничего не скажет. Людей,
которых он знал и с которыми был связан, он либо выдал раньше, либо
постарался забыть. В любом случае старик не скажет мне больше, чем сказал
на суде. Его рука тянется к замку, открывает дверь и жестом показывает мне
на улицу.
  - До свидания. - Я мог бы сюда и не приезжать. Человек, отсидевший в
тюрьме пять лет, - это пустой номер. Ни один нормальный разведчик не будет
искать убежища в его доме. Достаточно посмотреть в глаза Кребберсу, чтобы
все понять. Я выхожу из дома. Смотрю в конец улицы. Оба моих
преследователя все еще сидят в салоне своего "Фольксвагена". Отсюда я их
четко вижу.
  - До свидания. - Я поворачиваюсь к нему спиной, чтобы уйти.
  - Зачем вы приезжали? - звучит у меня за спиной вопрос. Я
поворачиваюсь. Действительно, ему трудно понять, зачем я приезжал. Если я
связной российской разведки или бывший друг Труфилова, то я не могу быть
настолько наивным, чтобы не понимать ситуации. Но как объяснить Кребберсу,
что у меня совсем другая задача. Что я обязан найти своего "друга"
Труфилова, чтобы следующие за мной "ангелы смерти" навсегда оставили его в
Европе. Как мне объяснить Кребберсу, что Труфилов главный свидетель и без
него германский суд не выдаст Чиряева. Боюсь, что он ничего не поймет,
поэтому я только пожимаю плечами. Мои преследователи все еще сидят в своем
автомобиле.
  И в этот момент раздается характерный щелчок. Затем второй. Я знаю
этот звук - противный звук жужжащей пули, пролетающей мимо. Оборачиваюсь и
вижу, как падает Кребберс. Он ловит воздух губами, пытаясь что-то сказать,
и сползает на пол. Его застрелили! Я вижу, как пузырится кровью его одежда
и алые пятна застывают в двух местах, где ее прострелили. Господи, только
этого мне не хватало.
  Я делаю шаг к старику, чтобы помочь ему, и в это мгновение понимаю,
что помочь ему я уже не смогу. А если сделаю следующий шаг и дотронусь до
него, то мои отпечатки пальцев будут растиражированы по всей Европе, и
тогда мне нечего рассчитывать на дальнейшее продолжение путешествия. Я все
понимаю и поэтому, застыв, смотрю, как он умирает у меня на глазах. Но
почему они стреляли? У нас ведь была негласная договоренность. Они должны
устранить только Труфилова.
  Почему они стреляли в Кребберса?
  Я поворачиваюсь к "Фольксвагену". Оба моих преследователя сидят в
машине. Никто не выходил из салона. Один из них даже открывает дверцу
машины, чтобы высунуть голову и взглянуть на меня. Им тоже не нравится моя
поза. Оттуда ни один из них не мог бы попасть в Кребберса, не тот угол
полета. Да и пули вошли в него спереди. Господи, неужели здесь есть еще
кто-то! И если стреляли не мои преследователи, тогда кто же?
  Я потратил несколько секунд, чтобы осмотреться. И потерял время. Он
лежал на полу и, задыхаясь, поднимал руку, очевидно желая что-то сказать.
Его могли убить только из соседнего дома, находившегося напротив. Снайпер
должен сидеть там, это идеальное место, Кребберс, продолжая пускать
кровавые пузыри, неожиданно схватился за дверь и усилием воли запер ее. Я
не успел даже подскочить, когда щелкнул замок. Все, дверь закрыта.
Конечно, можно выломать ее, привлекая сюда соседей. Можно попытаться
открыть ее, оставляя свои отпечатки. Но я стою перед закрытой дверью и
мучительно соображаю: кто мог стрелять, почему его убили? И если решено
было убить его, почему этого не сделали два моих преследователя? Черт
возьми, от подобной головоломки можно сойти с ума.
  Но я понял, почему Кребберс последним движением руки, на которое был
способен, закрыл дверь. Он не хочет, чтобы нас нашли вместе. Он не хочет
остаться "советским агентом". Ему важно после смерти быть порядочным
человеком.
  Ему важно сделать так, чтобы все выглядело как месть со стороны
разведки, на которую он работал и которую в конечном счете предал.
  Мне нужно уходить. Двое моих преследователей, видя, что я все еще
стою перед дверью, выказывают явное беспокойство. Один уже вышел из
автомобиля.
  Кажется, это Широкомордый. Может, он боится, что со мной что-либо
случится? Он ведь еще и мой своеобразный телохранитель. До тех пор, пока я
не найду Труфилова, они будут меня охранять, даже рискуя своей жизнью. Для
них важна моя конечная цель. Но почему и кто убил Кребберса?
  Я еще раз смотрю в сторону "Фольксвагена". Нет никаких сомнений. В
салоне сидит второй мой преследователь. Но тогда кто же стрелял? Я
оглядываюсь по сторонам - никого. Нужно принимать решение. Убийца явно не
собирался стрелять в меня. Ему был нужен только Кребберс. Я поворачиваю
голову в сторону строения, стоящего напротив. До него довольно далеко,
метров восемьдесят, может, даже сто. Получается, что там сидел не просто
киллер, а профессиональный снайпер. Вот уже полторы, две минуты я стою,
изображая из себя идеальную мишень, - любой стрелок за это время мог меня
спокойно расстрелять. Но убийца не стрелял. Просто я не его мишень. Я все
еще стою и жду непонятно чего. Затем медленно иду к своей машине.
  Если я проторчу здесь еще немного, у соседей появятся все основания,
чтобы рассказать голландской полиции о моем появлении в Хайзене. Как все
глупо получилось. Я смотрю на дом, в котором жил Кребберс. Бедняга, он
даже не подозревал, что я привезу ему смерть в своем автомобиле. Я подхожу
к "Ситроену", усаживаюсь на сиденье водителя и, развернувшись, медленно
отъезжаю от дома. Через несколько минут за мной следует и "Фольксваген".
Час от часу не легче. Я думал, что меня плотно опекают только эти двое.
Вчера я узнал, что у меня есть друг. Сегодня узнал, что есть еще и враг.
Не слишком ли много попутчиков для одного путешествия?
  В Амстердам я гнал, выжимая из своего автомобиля все возможное. Меня
мало интересовали мои г преследователи в "Фольксвагене". Похоже, что
провели не только меня. Представляю их рожи. Вот так, на огромной
скорости, мы и влетели в Амстердам. Нам еще повезло, что мы не совершили
аварии и никто не связал наше утреннее появление в Хайзене с убийством
Кребберса, Никто, кроме...меня. Я теперь знаю, что среди моих
преследователей появился еще один - безжалостный и целеустремленный.
  Или полковник Кочиевский меня все-таки обманул? Но тогда в чем его
конкретная цель? И не лучше ли было сразу меня предупредить, что следующий
за мной убийца будет убирать всех, с кем я встречаюсь? Нет, концы явно не
сходятся. Что-то здесь не то.
  Кочиевский вышел на меня спустя несколько месяцев после кризиса. Я
вскоре продал машину, вспомнив, что есть метро. Но деньги катастрофически
"улетали". К тому времени даже новые "Жигули" продавали по фантастически
низкой цене. Мне еще повезло, мне дали за мой автомобиль две тысячи
долларов.
  С каждым днем мне становилось все хуже. Сеанс химиотерапии принес
лишь некоторое улучшение. Уже в начале года я начал понимать, что мне не
дожить до его конца. Тревожило испуганное лицо матери, которая, кажется,
начинала понимать, что со мной происходит. И тогда я вспомнил об одном
своем старом знакомом. С Виктором я встретился случайно несколько лет
назад. Он ездил на шикарном "Мерседесе" в компании длинноногих красавиц.
Нужно было только видеть, какие девицы сидели в его автомобиле. Я тогда
подъехал к ресторану на встречу со своим шефом. И увидел Виктора. Некогда
Кузьмин был майором-пограничником, сотрудником оперативного отдела. Сейчас
уже многие забыли, что Главное управление пограничных войск подчинялось
КГБ и входило в его структуру. Вскоре Кузьмин ушел из своего ведомства.
Поговаривали, что он перешел в Министерство обороны. И вот спустя столько
лет - неожиданная встреча.
  Кузьмин вроде обрадовался, подробно расспросил о моем житье-бытье. На
прощание дал свою визитную карточку и предложил встретиться.
  - Ты ведь был неплохим стрелком, - вспомнил Кузьмин, - кажется, даже
брал призы на соревнованиях. Такие люди, как ты, могут зарабатывать
огромные деньги, практически ничего не делая. Знаешь, какой спрос сейчас
на бывших офицеров КГБ и ГРУ? Мы ведь "золотой запас" народа. На нас
делают такие бабки, ты даже себе представить не можешь.
  - Действительно, не могу, - улыбнулся я в ответ, - думаешь, кому-то
могут понадобиться мои услуги? Но я в телохранители не пойду. Я все-таки
подполковник КГБ, как-то унизительно.
  - Чудак-человек, - рассмеялся Виктор, - о чем ты говоришь? С твоим
опытом и знаниями, Эдгар, ты можешь сам нанять себе телохранителей. Почему
вы, прибалты, такие тугодумы? - пошутил он. - Достаточно нескольких точных
выстрелов, и ты покупаешь себе два таких "мерса", как у меня.
  Теперь я его понял. По Москве и раньше ходили слухи, что киллерами в
основном "работают" отставные офицеры КГБ и МВД. Похоже на правду. Одно
дело просто выстрелить в человека, совсем другое - спланировать операцию,
убрать "цель" и бесшумно исчезнуть, не оставляя следов. Для этого нужен
профессионализм.
  - Нет, Витя, такие вещи не для меня. Спасибо, но...
  - Жаль, - искренне огорчился Виктор. На его квадратном лице с
маленькими бегающими глазками, которые изрядно портили впечатление от его
внешности, отразилось разочарование. Коротко стриженный, он всегда носил
темные кепки, с которыми не расставался с ранней осени до поздней весны.
Он дернул себя за козырек неизменной кепки и одарил меня блеском золотых
зубов в своей немного хищной улыбке. Так наша встреча и осталась без
последствий. Но когда жизнь прижала меня так, что надо было срочно что-то
решать, тогда я и позвонил Виктору. Мне было уже все равно. Ради своих
близких я готов был сделать несколько точных выстрелов. Может быть, и
сил-то у меня останется на один выстрел, этого никто сказать не мог.
  Итак, мы встретились: Во время нашего разговора я старался не кашлять
и вообще выглядеть молодцом. Кузьмин обещал поговорить обо мне "с кем
нужно".
  Через неделю, которая показалась мне годом, к нам позвонили. На
следующий день я поехал по указанному адресу. Это был офис какой-то фирмы.
Я вошел внутрь, показал охраннику свой паспорт, прошел через контроль
металлоискателя. Потом меня повели на третий этаж. Я вошел в большой
кабинет и увидел стоявшего у окна человека небольшого роста с
непропорционально большой головой и густыми темными бровями. Это и был
полковник Кочиевский. Он, увидев меня, кивнул:
  - Хорошо, что вы приняли наше предложение, подполковник. Я рад, что
вы согласились с нами работать. Мы давно искали такого человека.
  В эту минуту я еще не знал, на что потратил Кочиевский целую неделю,
которую он не звонил мне. Я пока не догадывался, почему им нужен именно
такой человек. А если бы и догадался, то и тогда бы не ушел из кабинета.
Мне нужны были деньги, любой ценой! Я не имел права уходить из жизни, не
оставив им ничего. Я созрел даже для того, чтобы убивать...
  "Фольксваген", который шел следом, уже несколько раз просигналил. В
чем там дело? Ведь, по "договоренности", они делают вид, что меня не
знают. А я делаю вид, что не замечаю их наблюдения. Но они сигналят мне,
явно требуя остановиться. И тут позвонил мой мобильный телефон.
  - Остановитесь, Вейдеманис, - говорит кто-то из моих преследователей,
- у нас к вам важный разговор...
  Я отключаю телефон и мягко торможу через пятьдесят метров. Мы стоим в
сплошном сером тумане. Темно-зеленый "Фольксваген-Пассат" подъезжает ко
мне вплотную.

  ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО НАЧАЛА

  Москва. 6 апреля

  Утром позвонила Галя Сиренко. Зная, что телефон может прослушиваться,
она была немногословна.
  - Я все узнала. Его убили, выманив из квартиры, когда он был без
охраны. Приеду, расскажу подробности.
  Он не любил вставать рано утром. В его "вольной" профессии эксперта
самым ценным была возможность читать по ночам любимых авторов, а потом
отсыпаться. Он был ярко выраженной "совой" и привык к подобному образу
жизни.
  Обычно он спал до одиннадцати-двенадцати. Но на этот раз поднялся в
десять, чтобы побриться, привести себя в порядок и в одиннадцать часов
принять женщину.
  Она приехала в половине двенадцатого. На ней был темный тяжелый плащ.
Сняв его, она оказалась в темно-зеленом платье, довольно прилично сидевшем
на ее несколько тяжеловатой фигуре. Дронго с удовольствием отметил ее
нерабочий наряд, приглашая в комнату. За чашкой кофе Галина рассказала
подробности вчерашнего убийства Филиппа Артемьева.
  - Кто-то позвонил ему в восемь вечера. Жена утверждала, что разговор
был коротким. Очевидно, Артемьеву сообщили, что к нему должен зайти
посыльный от его знакомого и передать ему какой-то пакет. Через десять
минут после звонка Артемьев предупредил жену, что сейчас вернется, и вышел
на лестничную клетку.
  Его уже ждали. Два выстрела в грудь, третий, контрольный, в голову.
Соседи и жена ничего не слышали. Еще минут через десять она
забеспокоилась, на улице холодно, а он, как оказалось, не взял с собой
шапку. Несчастная женщина выглянула на лестничную клетку, увидела убитого
мужа, и ей стало плохо. Потом вызвали милицию. Вот, собственно, и все.
  - В его подъезде есть код?
  - Есть. Но он, очевидно, сам сообщил комбинацию своему знакомому.
  Позвонившему он явно полностью доверял, если решился выйти из своей
квартиры без охраны и даже в тапочках.
  - Вы так думаете? - спросил Дронго.
  - Разумеется. Если бы он не верил этому человеку, то не вел бы себя
так опрометчиво. А вы думаете как-то иначе?
  - Тут есть вопросы, - нахмурился Дронго. - Конечно, это его близкий
знакомый. Но смотрите, как странно он себя повел. Во-первых, не сказал
жене, кто ему звонил. Во-вторых, решил встретить этого человека на
лестничной клетке.
  Если он ему доверял, почему не впустил в дом? Почему нужно было
выходить в домашних тапочках на лестничную клетку, не проще ли впустить
знакомого человека в квартиру? Отсюда вывод - он не хотел, чтобы гость
входил в его жилище. Значит ли это, что он ему не доверял? Думаю, нет.
Скорее не хотел, чтобы жена увидела гостя. Отсюда следует вывод: жена его
знала. Итак, убийцу или пособника убийцы нужно искать среди тех знакомых
Артемьевых, которых могли знать оба супруга.
  - Здорово, - усмехнулась Галина, - а я-то хвасталась своей
догадливостью, мол, поняла, почему Артемьев вышел на лестничную клетку.
  - Ну и правильно делали. Он бы к незнакомцу не стал выходить. Это
тоже важный факт. Теперь нужно установить, кто именно ему звонил и почему
решили так внезапно убрать его.
  - Всеволод Борисович взял дело под личный контроль, - уточнила Галина.
  - Вы же знаете, что всеми убийствами занимается прокуратура. Он
позвонил в городскую прокуратуру и потребовал данные по этому делу.
  - Пусть и дальше держит нас в курсе дела, - попросил Дронго. - Вы
можете сообщить мне что-нибудь о другом объекте нашего внимания?
  - Не очень много, - призналась она. - Руководитель службы
безопасности полковник Кочиевский восемнадцать лет работал в военной
разведке. В девяносто втором вышел на пенсию. В девяносто шестом стал
руководителем службы безопасности. Женат. Двое детей. Есть внук. Вот,
собственно, и все.
  - Интересно, - пробормотал Дронго, - значит, он работал в ГРУ?
  - Да, в аппарате ГРУ. Но нам не удалось установить за такое короткое
время, мог ли он общаться с Труфиловым, - пояснила Галина, глядя ему в
глаза.
  - Я вам ничего не говорил про Труфилова, - нахмурился Дронго.
  - Верно. Но все сотрудники его группы знают, что для Романенко
главное - это найти Дмитрия Труфилова до того, как берлинский суд вынесет
решение по делу Чиряева. Он главный свидетель обвинения. Без него все наши
доказательства будут неубедительны. И тогда развалится все дело.
  - Вы знаете гораздо больше, чем я предполагал, - пробормотал Дронго,
- хотя это действительно был секрет Полишинеля. Значит, вы считаете, что
Кочиевский и Труфилов никогда не встречались друг с другом?
  - Этого мы не сумели узнать, - смутилась Галина. - У меня было
слишком мало времени. Если вы дадите мне хотя бы два дня, я постараюсь все
выяснить.
  - Каким образом? Проникните в архивы ГРУ? Они умеют хранить свои
секреты. В отличие от разгромленного КГБ, в архивы которого лезли все,
кому не лень, и где сменился добрый десяток начальников, военная разведка
так просто свои секреты не открывала. Непросто узнать, встречались ли
Кочиевский с Труфиловым, а если и встречались, то при каких
обстоятельствах.
  - Я попробую, - упрямо сказала женщина, глядя ему в глаза.
  - Пробуйте, - улыбнулся Дронго, - сегодня шестое число. Я жду вас
через два дня. Восьмого апреля в двенадцать. Сорок восемь часов вам хватит?
  - Можно мне закурить? - вдруг спросила Галина, оглядываясь в поисках
пепельницы.
  - Можно, - кивнул он, - сейчас принесу пепельницу. Она, кажется, на
кухне.
  Вернулся он с пустой коробкой спичек.
  - Не нашел пепельницу, - усмехнулся Дронго. - Так вам действительно
хватит двух дней?
  - Постараюсь успеть, - ответила Галина, - хотя... - она чуть
запнулась, - может, вы дадите мне еще один день? - вдруг спросила она
улыбаясь.
  - Идет, - согласился он, - тогда встретимся девятого в двенадцать.
  Честно говоря, я могу не вернуться восьмого, и мне будет перед вами
неудобно.
  Пусть будет девятое, мне так даже удобнее.
  - Не вернуться? - не поняла женщина.
  - Меня не будет два дня в городе, - пояснил Дронго, - я прилечу
только восьмого числа вечером.
  - У вас важные дела? - спросила она.
  - Не очень, - улыбнулся Дронго, - скорее личные.
  Она удивленно взглянула на него. Стряхнула пепел в коробок.
  - Вся Москва знает, что вы женоненавистник и холостяк, - с явным
вызовом сказала Галина. - Или вы решили изменить свои принципы?
  - Решил, - подтвердил Дронго, все еще улыбаясь, - по-моему, я тоже
имею право на личную жизнь. Тем более что вы сами просите у меня три дня.
  - Вы, наверное, шутите?
  - Нет. Все объясняется довольно просто. У меня завтра день рождения.
Я улечу из Москвы в свой родной город, чтобы встретить его с родителями. И
если все будет нормально, ночью перелечу в другой город, чтобы встретиться
на следующий день еще с одним человеком. А восьмого вечером я вернусь в
Москву.
  - Этот человек женщина? - спросила Галина, потушив сигарету. Он
обратил внимание, что вместо вчерашней обуви на ней были довольно дорогие
итальянские сапожки. Дронго едва заметно улыбнулся.
  - Надеюсь, вы не ревнуете?
  - Ревную, - неожиданно произнесла Галина, вставая. - О вас так много
говорят. Достаточно раз побеседовать с вами, чтобы подпасть под ваше
обаяние.
  Честно говоря, не думала, что со мной может такое произойти. Но мне
нравится в вас многое - как вы держитесь, как разговариваете со мной, как
ведете себя под пулями. Вы как-то серьезны и бесшабашны одновременно. Это
редкое качество.
  Она повернулась и пошла к двери. Потом остановилась.
  - У вас будут еще какие-нибудь задания? - спросила бесстрастным
голосом.
  - Будьте осторожны, - мягко попросил Дронго.
  - Хорошо, - сказала она, кивая ему на прощание и снимая с вешалки
свой тяжелый кожаный плащ, - но вы так и не ответили на мой вопрос.
  - Какой? - Он помнил ее вопрос, но почему-то медлил с ответом.
  - Вы летите на встречу с женщиной? - Очевидно, профессия выработала в
ней умение задавать прямые вопросы, И получать прямые ответы.
  - Да, - ответил Дронго. - Да, на встречу с любимой женщиной.
  Она хотела что-то сказать еще, но передумала. Только тихо произнесла:
  - Я бы хотела на нее посмотреть, если, конечно, вы говорите серьезно.
  - В таких вопросах я не люблю врать, - уже менее уверенно добавил он.
  - Спасибо, - грустно улыбнулась она, выходя на лестничную площадку, -
я думаю, что она красивая...
  Дверь мягко закрылась за Галиной. Он постоял минуту у двери, затем
пошел к телефону, который в этот момент снова зазвонил. Это был Захар
Лукин.
  - Я все узнал, - сообщил он, - квартиру она купила несколько месяцев
назад. И телефон тогда перевела на свое имя. Очевидно, ей помогли с
покупкой, она заплатила за свою трехкомнатную квартиру девяносто тысяч
долларов. Я сумел подключиться к компьютерной сети фирмы по торговле
недвижимостью, которая занималась сделками с квартирой Жучковой. У нее все
чисто, но деньги поступали частично из агентства Артемьева. Видимо, она у
него на содержании.
  - Понятно, - пробормотал Дронго, - необходимо сегодня же навестить
эту Алевтину Жучкову. Когда ты можешь за мной заехать?
  - Когда скажете, - бодро отрапортовал молодой человек.
  - Тогда давай прямо сейчас. У подобных дамочек еще раннее утро, они
пока еще нежатся в постели.
  Одеваясь, он взглянул на себя в зеркало. Выпуклый большой лоб, темные
глаза, упрямые тонкие губы. "Что они во мне находят?" - с некоторым
недоумением подумал Дронго. Может, действительно самое сексуальное у
мужчины - это голова, как говорила одна его знакомая. Просто их привлекают
его аналитические фокусы.
  Хотя, судя по Алевтине Жучковой и ей подобным, женщин весьма
прельщает и содержимое кошелька выбранного ими мужчины. И это куда
существеннее и его внешности, и всех вместе взятых внутренних качеств.
  Надев плащ, он вышел из квартиры. Часы показывали уже половину
первого.
  Еще через несколько минут он сел в автомобиль Захара, чтобы навестить
бывшую пассию убитого Артемьева.

  НАЧАЛО

  Амстердам. 13 апреля

  Я не стал выходить из машины. Следил, как из "Фольксвагена",
затормозившего следом за моим автомобилем, движется в мою сторону
Широкомордый.
  Мертвец сидит за рулем, похоже, полностью безучастный. Может, он
действительно мертвец и его оживили как зомби, чтобы он принял участие в
погоне за мной? Вот какая чушь лезет в голову. Я усмехаюсь, глядя на
подходящего Широкомордого.
  - Что у вас произошло? - в лоб спрашивает этот тип. Он не
здоровается, не спрашивает, знакомы ли мы. Все эти ненужные формальности
кажутся ему излишними. Ему важно знать лишь одно - что случилось?
  - Я думал, это вы мне расскажете, - ответил я, также не здороваясь.
Он обошел мой автомобиль спереди, жестом показал, чтобы я открыл ему
переднюю дверь. - плюхнулся рядом на сиденье. В салоне сразу запахло его
дешевым одеколоном. В сочетании с запахом его грузного тела это просто
невыносимо. Я невольно закашлялся.
  - Что у вас случилось в Хайзене? - спросил снова Широкомордый.
  - А вы разве не видели?
  Мне все еще не хотелось верить, что рядом с нами присутствует еще и
некто третий. Во всяком случае, на дороге его нет, это очевидно. Наши два
автомобиля одиноко стоят в сером тумане, опустившемся на автобан. В такую
погоду трудно следить за автомобилем.
  - Мы видели, как вы пригнулись, потом нагнулись. Мы поняли, что там
что-то произошло. Я даже подумал, что вы собираетесь драться. Он не
захотел с вами разговаривать?
  - Боюсь, что он уже ни с кем не будет разговаривать, - пробормотал я,
глядя перед собой. Мне не хотелось даже смотреть на Широкомордого.
  - Почему?
  - Его убили.
  Широкомордый дернулся. Нет, он не испугался. Для него человеческая
жизнь, кроме его собственной, ничего не стоит. Он удивился:
  - Вы его убили?
  - У меня нет оружия, и я не убийца. Его застрелили у меня на глазах.
  - Вы видели его убийцу? - Я просто чувствую, как шевелятся мозги у
этого типа, словно тяжелые камни перекатываются по невспаханному полю.
  - Нет. Стреляли из соседнего дома. Мне кажется, убийца знал о нашей
встрече. Когда я приехал на место, он не успел выстрелить. А когда я
выходил, Кребберс неосторожно подставился. И тогда его застрелили.
  - Почему вы не вошли в дом?
  - Он упал на пол и непроизвольно захлопнул дверь. А вы хотели бы,
чтобы я взломал дверь и привлек всех соседей к убитому Кребберсу?
Учитывая, что все знали о его прошлом, а мое прошлое тоже нетрудно
установить, мне могли присудить пожизненное заключение за убийство бывшего
агента советской разведки.
  Кстати, заодно со мной могли арестовать и вас обоих. Вас прельщает
такая перспектива? - спросил я у Широкомордого ледяным голосом, глядя
прямо в его глаза, почти лишенные ресниц.
  Он долго соображал. Затем изрек:
  - Так вы думаете, это случайность? Стреляли в вас, а попали в него?..
  - Я стоял почти на пороге дома. В тот момент, когда я повернулся и
шел к машине, убийца дважды выстрелил. Буквально за секунду он успел
сделать два выстрела. Два точных выстрела - в сердце и в легкое. Кребберс
умер через несколько секунд. Вы думаете, что убийца случайно попал два
раза в Кребберса? Я стоял у его дома секунд двадцать. За это время
нормальный стрелок мог сделать из меня ситечко. Похоже, у него был
однозначный приказ - убрать Кребберса и не трогать меня. Значит, я им
зачем-то нужен, - сказал я, по-прежнему отвернувшись от Широкомордого.
Помолчав, добавил:
  - Как, кстати, и вам тоже.
  Мой собеседник снова умолк. Но, так и не придумав ответа, кивнул мне
головой и вышел из автомобиля. Уже хлопнув дверцей, он наклонился ко мне и
решился на вопрос:
  - И что думаете делать?
  - Уеду сегодня вечером в Антверпен, - сказал я. Потом, словно бы
передумал на ходу, уточнил:
  - Нет, завтра утром. Да, я уеду в Антверпен завтра утром. Но,
по-моему, вы не должны меня об этом спрашивать. И вообще, насколько я
понял, нам не стоит общаться впрямую.
  Вскинув голову, он пошагал к своему автомобилю. Через несколько
секунд дверца "Фольксвагена" хлопнула, машина сорвалась с места и исчезла
в тумане.
  Глядя вдаль, я думал, что моя будущая жизнь столь же непредсказуема,
как этот туман. Сколько мне осталось жить? Три месяца, четыре, пять? Может
быть, лучше всего сейчас закрыть глаза и направить машину к обрыву, за
которым - пустота забвения? И я не буду мучиться, кричать от боли, сходить
с ума от страха. Но что тогда будет с мамой, с Илзе? Как они выживут, кто
позаботится о них? Каждый день моего пребывания в этом "путешествии" дает
лишние деньги для моей семьи.
  Значит, я обязан держаться до последнего. До тех пор, пока убийца,
третий из компании, не получит приказ убрать меня. Или такой приказ
получат мои знакомые - Широкомордый и его напарник. Значит, я могу ждать
выстрела с любой стороны.
  "Идеальная мишень" для любого из них. Остановка за приказом. Но до
этого часа мои близкие будут получать деньги. Такая договоренность была у
нас с Кочиевским.
  Я останавливаю машину у телефона и выхожу, чтобы позвонить. Своим
мобильником я принципиально не пользуюсь. А подслушать все телефоны на
бельгийских дорогах не сможет даже Интерпол. Я набираю наш московский
номер.
  Трубку сразу берет мама. Я узнаю ее голос.
  - Здравствуй, мама, - радостно говорю я, сдерживая кашель, - как у
вас дела?
  - Все хорошо. У нас все в порядке. Как ты себя чувствуешь?
  - Нормально. Где Илзе?
  - Уже ушла в школу. Она все время о тебе спрашивает.
  - Скажи, что я ее люблю. Очень люблю. До свидания.
  - Ты еще позвонишь? - спрашивает меня мать.
  - Конечно. - Я кладу трубку и возвращаюсь к машине.
  И долго кашляю перед тем, как сесть за руль. Тогда, в Москве,
полковник Кочиевский принял меня в своем огромном кабинете. Я был выше его
на целую голову, но сразу почувствовал его внутреннюю силу. Даже
превосходство. Есть такие люди, чья энергетика сразу чувствуется. Он
пригласил меня сесть за стол.
  Затем сел напротив меня, поднял темную кожаную папку, открыл ее и
начал ровным голосом читать:
  - Эдгар Вейдеманис, бывший подполковник бывшего ПГУ КГБ СССР. Родился
в сорок девятом году в сибирском селе Старые Галки. Учился... Женился...
  Развелся... Родители... Дочь... Мне читать про ваши служебные
операции, - спросил он, - или вы мне поверите, что я получил ваше полное
досье?
  У этого типа было действительно почти полное досье на меня. Мне
говорили, что в КГБ после девяносто первого года многие ценные документы
оказывались в руках мафии или зарубежных спецслужб, но я не думал, что
утечка столь впечатляюща.
  - Не нужно, - прервал я полковника, - вы достаточно меня удивили
своим знанием. Зачем вы меня вызвали, полковник?
  - Мне кажется, это вы настаивали на встрече, - напомнил Кочиевский. -
Вы ведь сейчас остались без работы. И сдается, не так давно даже продали
свой автомобиль?
  Он знал обо мне все. И даже больше, чем я мог себе представить. Я
смотрел на него и молчал. В таких случаях лучше молчать, чтобы не
совершить ошибку.
  - Мне сдается, - повторил полковник, - вы точно знали, на что идете.
  Кажется, вы обо всем договорились с Кузьминым.
  - Не обо всем. Он советовал мне обратиться к вам.
  - Но вы ведь не отказывались применить свои прошлые знания на пользу
некоторых людей. За крупный гонорар, разумеется.
  - Не отказывался. - Он знал, что ситуация загнала меня в угол. Он
знал, что я не могу отказаться ни от чего, и этим пользовался. Но я все
еще не догадывался, что именно они мне готовят.
  - Нам нужен именно такой человек, как вы, - повторил полковник, - вы
тот самый идеальный случай, который мы давно искали.
  Интересно, почему я идеальный случай? Если учесть, что я хорошо
стреляю, то это не редкость. Подобных стрелков в Москве сотни. Можно даже
отыскать чемпионов по стрельбе. Если он намекает на мое прошлое, то тоже
непонятно. Отставных Офицеров КГБ, МВД и армии сейчас по всей стране даже
не десятки, а сотни тысяч. Среди них есть люди, имеющие боевой опыт. Есть
тысячи офицеров, прошедших не только уже полузабытый Афганистан, но и
Приднестровье, Карабах, Чечню, Абхазию. Но полковник сказал, что именно я
"идеальный случай", который они давно искали. И это меня заинтриговало.
  - Чем и кому я могу быть полезен?
  - Сначала я должен быть уверен, что вы согласитесь. Скажите, на какой
гонорар вы рассчитывали, придя ко мне?
  - Не знаю, - я действительно этого не знал, - думаю, что тысяч десять
или пятнадцать, - тогда для меня это были огромные деньги.
  Он нехорошо усмехнулся. Щеточка усов у него под носом при этом хищно
изогнулась, и он стал похож на злобного тролля.
  - И на сколько "операций" вы рассчитывали? Уже в этот момент я обязан
был догадаться, что он знает все. И понять, почему я "идеальный объект".
Но я был слишком занят своими мыслями. И своей болезнью. В таком состоянии
трудно требовать от человека особой проницательности.
  - Вы хотели сказать: на сколько меня хватит? - пробормотал я,
совершая ошибку. И в этот момент он вдруг сказал:
  - А если действительно не хватит?
  - Что вы хотите сказать? - спросил я и закашлялся. Проклятая болезнь
дала о себе знать. Именно в эту секунду. Он с интересом следил за мной.
Да, да, именно с интересом. Не с жалостью, не с любопытством. В его глазах
был неподдельный интерес. Так смотрят на вертящуюся юлу, считая обороты и
ожидая, когда наконец она свалится.
  - Вы больны, Вейдеманис, - безжалостно произнес Кочиевский, - вы
серьезно больны, подполковник.
  Отпираться не имело смысла. Я подумал, что он откажется со мной
работать. В конце концов, если он сумел достать мое досье, то узнать о
моей болезни легче легкого. Мои посещения онкологического центра не
великий секрет.
  Да и мой кашель говорит о многом.
  - Я болен, но это не имеет значения, - сказал я, глядя ему в глаза. -
Я могу выполнить любое ваше задание.
  - Не сомневаюсь. - Если бы он в этот момент улыбнулся, я бы встал и
вышел из кабинета. Но он смотрел на меня очень серьезно. И вновь повторил:
  - Не нужно скрывать очевидного, Вейдеманис. Вы больны. - Я сделал
резкое движение, чтобы встать, и именно в этот момент услышал:
  - Но поэтому я и захотел с вами встретиться. У меня есть к вам весьма
перспективное предложение.
  Я остался как пригвожденный сидеть на своем стуле. Вспоминая потом
наш разговор, я понял, что мою волю подточили не столько его слова,
сколько самочувствие и моя неустроенная жизнь.
  - Нам нужны именно вы, - продолжал тем временем Кочиевский, глядя мне
в глаза, - вы и только вы, Эдгар Вейдеманис.
  - Что же вы от меня хотите? - Если этот тип, думал я, знает о моей
болезни, то почему так настойчиво стремится меня заполучить? Или он
думает, что обреченный на смерть киллер будет более ловким убийцей, чем
его здоровый "коллега"? Или же он поручит мне дело, на которое и годится
только смертник. В таком случае я попрошу у него гораздо большую сумму. За
мою жизнь он заплатит большие деньги. Даже если мне осталось жить на этом
свете всего несколько месяцев. Полковник терпеливо ждет, пока я откашляюсь.
  - Не скрою, нам нужен специалист, профессионал, который мог бы
обеспечить нормальное развитие операции, и вместе с тем мы должны иметь
гарантию нашей безопасности. Чтобы подобная операция никогда и нигде не
могла быть разглашена. Ваша болезнь - лучшая гарантия нашей безопасности.
Даже если вам удастся уйти от наших людей, вы не... одним словом, вы не
дождетесь суда.
  Уже во время следствия, которое могут провести по вашим
свидетельствам, ваше здоровье не позволит вам участвовать в процессе. Мы
говорили с вашим лечащим врачом. У вас нет шансов, - безжалостно закончил
полковник.
  Я сидел и слушал, будто речь шла о постороннем человеке. А что еще
можно делать в такой ситуации? Только сидеть и слушать.
  - Мы хотим с вами работать, - продолжал Кочиевский. - Вы уже знаете,
что я бывший полковник военной разведки и умею просчитывать некоторые
варианты.
  Если вы согласитесь на операцию, которую мы вам предложим, ваша семья
получит деньги. Большие деньги. И за каждый день операции, которую вы
будете проводить, ваша семья будет получать дополнительные суммы. Все
зависит от того, насколько долго вы продержитесь и как далеко сможете
продвинуться.
  - Сколько денег я получу? - это единственное, что меня интересовало.
  - Если согласитесь с нами сотрудничать, то сразу пятьдесят тысяч
долларов, - сказал он, глядя мне в глаза. Я дрогнул. Мне показалось, что я
ослышался. Такая сумма - пятьдесят тысяч долларов!
  - За каждый день операции будете получать еще по тысяче долларов, -
продолжал он как змей-искуситель, наблюдая за моей реакцией. - Если все
пройдет нормально и операция будет завершена так, как мы планируем, то вы
получите еще пятьдесят тысяч по завершении, - добил он меня окончательно.
  Пятьдесят тысяч долларов сразу! Да за такие деньги я сделаю для него
все, что он прикажет. Я отдам свою кровь до последней капли, разрешу
разрезать меня на куски, использовать как донора, как живой материал для
опытов. Он, видимо, почувствовал мое состояние - на его лице появилась
удовлетворенная улыбка. Он понял, что я принимаю все его условия.
  - А теперь я расскажу вам о ходе операции, - сказал Кочиевский как о
деле решенном.
  И действительно, я сдался ему с потрохами, готовый выполнить все.
Все, даже не задумываясь о своих принципах. Правильно говорят, что у
голодных нет принципов.
  Я все время думаю об этом. Вот уже сколько дней. Почему я так легко
сдался? Мог ли я отказаться от денег и остаться честным и порядочным
человеком?
  Но тогда бы я, кичась своей неподкупностью, обрек на нищету
собственную мать и дочь. Порядочно ли оставаться честным за счет своих
близких, которым некому помочь в этой жизни? И не является ли грех гордыни
самым тяжким из грехов?
  С другой стороны, может, это и есть искушение дьявола. Ведь так легко
оправдать собственную слабость заботой о близких. И где та золотая
середина, найдя которую можно жить в полном ладу со своей совестью и не
обделять людей, зависящих от тебя? Я не знаю ответов на эти вопросы. Я
вообще, кажется, ничего теперь не понимаю в жизни. Дожив почти до
пятидесяти лет, я все еще не могу для себя .решить подобные дилеммы. Что
более нравственно: умереть честным человеком и оставить голодными своих
беспомощных родных или пойти на сделку с подонками, понимая, что
обеспечиваешь нормальную жизнь своим близким? Какой выбор сделали бы вы?
Были герои, отрекавшиеся от себя и своих семей, были титаны, возносившиеся
к богам силой своего духа и мужества. Но я не титан и не герой. Я всего
лишь конформист, заурядный приспособленец.
  Когда нужно было делать карьеру, я вступил в комсомол. Когда нужно
было выбирать место работы, я пошел в КГБ. Даже когда нужно было жениться,
я выбрал Вилму, хотя уже тогда понимал, что легкой семейной жизни у меня
не будет. Я всегда шел по пути наименьшего сопротивления, плыл по течению.
И в конце своей жизни снова получил право выбора - нелегкого выбора.
Улыбчивые взяточники, наживающиеся на человеческом горе, милые
расхитители, торгующие своей Родиной, добродушные подлецы, устраивающие
свою карьеру на костях друзей, очаровательные мерзавцы, готовые пролить
чужую кровь ради собственного благополучия, респектабельные негодяи,
готовые отречься от своего Бога, родины, любимых, от собственных идеалов
ради достижения своих целей, я всех вас понимал в этот момент. Всех, без
исключения. Понимал ваши трудности, хотя и презирал вас.
  Отныне и до самого своего последнего вздоха я так же буду презирать и
самого себя. Согласившись на сделку с дьяволом, коим предстал передо мной
полковник Кочиевский, я присоединился ко всем вам, мерзавцы и подлецы. И
теперь уж никакие оправдания не смогут изменить этого факта. Жить с
ощущением собственной подлости, возможно, самое худшее из наказаний,
когда-либо придуманных для человека.
  - Итак, - еще раз повторил Кочиевский, уверенный в моем согласии и
преданности, - я изложу детали нашего плана.
  Я впервые за время нашего разговора облегченно вздохнул. Мне теперь
было все равно, что он скажет. Я гарантировал своей девочке хотя бы
безбедное будущее.

  ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО НАЧАЛА

  Москва. 6 апреля

  - Может, ее нет дома? - пробормотал Лукин, когда они подъехали по
нужному им адресу. - Все-таки уже второй час дня.
  - Она дома, - уверенно ответил Дронго, - вот увидишь.
  Он достал свой мобильный телефон и, узнав у Захара номер, набрал
квартиру Жучковой. Трубку взяли тут же.
  - Извините, пожалуйста, я говорю по просьбе Филиппа Григорьевича. Он
извинялся, что вчера не смог приехать, и просил передать вам небольшую
посылочку от него. Как войти к вам в дом?
  - У нас шифр, - обрадовалась Алевтина, - наберите сначала буквы Н и
С, а потом цифры: один, пять, девять, и дверь откроется.
  От радости, что Артемьев прислал ей подарок, она забыла о всякой
осторожности. Дронго верно рассчитал реакцию девицы. Она рассудила, что
никто из посторонних не мог знать о ее вчерашнем разговоре с Артемьевым.
Поэтому и посылку вполне мог прислать Филипп Григорьевич. Итак, Дронго
рассчитывал узнать у Алевтины о возможных связях Артемьева с Кочиевским.
Похоже, план удавался, но это было и достаточно рискованно, ведь в
квартире Жучковой в любую секунду могли появиться сотрудники прокуратуры,
которые так или иначе выйдут на любовницу убитого директора частного
агентства.
  Дронго попросил Лукина остаться на улице, чтобы в случае появления
людей из прокуратуры тот дал знать по мобильному телефону. Поднявшись на
третий этаж, позвонил в дверь. Через несколько секунд за дверью
послышались торопливые шаги. Даже не заглянув в "глазок", она открыла -
так не терпелось девушке получить подарок от своего дружка. И почти сразу
кто-то вошел в квартиру, оттолкнул ее в коридор и закрыл дверь.
  Она испугалась, очень испугалась. Хотела закричать, позвать на
помощь, но не решилась и на это. Высокий, довольно плотный мужчина
обернулся к ней, и она тихо спросила:
  - Что вам нужно?
  Дронго был удивлен не меньше ее. В таких случаях женщины начинают
кричать, метаться, звать на помощь. Алевтина была явно испугана, но вела
себя не совсем обычно.
  - Вы смелая женщина, - начал Дронго. - Другая бы в вашем положении
либо орала, либо потеряла сознание от ужаса.
  - Я не теряю сознания при виде незнакомых мужчин, - нагловато
ответила хозяйка, - так что вам нужно?
  - Мне нужно с вами поговорить.
  - Так бы сразу и сказали. Надеюсь, вы не грабитель?
  - А разве я похож на грабителя?
  - Нет, - криво усмехнулась она, - поэтому я и не закричала. Когда вы
вошли и оттолкнули меня в коридор, я почувствовала запах вашего парфюма.
Это "Фаренгейт", верно?
  - Да, - удивился Дронго, - у вас тонкое обоняние.
  - Ничего потрясающего. У меня был друг, испанец, который любил этот
запах. Поэтому я сразу узнаю его. Это ведь очень дорогой парфюм. Я сразу
поняла, что вы не грабитель. Да и по одежде видно, на домушника вы никак
не похожи.
  - Вы меня просто потрясли, - засмеялся Дронго, - никогда не думал,
что мой одеколон может успокоить женщину.
  - Будь это "Шипр"... - Она туже перевязала свой розовый банный халат
и тряхнула распущенными по плечам каштановыми волосами. Полные чувственные
губы были ярко накрашены, карие глаза в обрамлении длинных ресниц смотрели
вызывающе. - Проходите в комнату, - пригласила хозяйка.
  Дронго снял плащ, повесил его на вешалку, после чего прошел в
гостиную.
  Алевтина показала ему на глубокое кресло, сама села напротив, закинув
ногу на ногу. Из-под коротенького халата вызывающе виднелись ее красивые
ноги.
  - Так что вам, собственно, нужно? - повторила она, почувствовав себя
хозяйкой положения.
  - Вы недавно сюда переехали? - задал он свой первый вопрос.
  - Это допрос? - спросила она, усмехаясь.
  - Нет. Это даже не вопрос. Скорее утверждение. Вы переехали сюда
достаточно недавно. И с деньгами вам помог Филипп Григорьевич. Так?
  - Так, - улыбнулась она, - ну и что? Кому какое дело, кто мне помогал?
  Это ведь мое личное дело. Вы только это хотели узнать? - Не только. -
Его, кажется, нервировали ее обнаженные ноги. У Артемьева был хороший
вкус. Он прикупил лучший образец породистой самки - точеные лодыжки,
молодое, упругое тело, высокая грудь, приятное лицо. С одним лишь
недостатком - у нее был вызывающе похотливый взгляд и нагловатый смех. Это
отталкивало от нее.
  - Вам еще что-нибудь от меня нужно? - спросила Алевтина.
  - Да. Вы по паспорту Алевтина, а как вас называют подруги? - вдруг
спросил он.
  - Аля, - изумленно ответила она.
  - Валютная проститутка, - ударил он наотмашь и посмотрел ей прямо в
глаза. И она дрогнула.
  - Ах ты, "мусор", - скривила губы, - мент поганый. Как я сразу тебя
не раскусила.
  - Думаешь, я твой участковый? - усмехнулся Дронго.
  - Нет, - она оглядела его с головы до ног. Она знала приблизительную
стоимость его ботинок. Заметила блеснувшую пряжку на ремне. Нет, такой тип
не мог быть обычным офицером милиции. Даже старшим офицером. Он для этого
слишком элегантен.
  - Ты из ФСБ? - спросила она и, не дожидаясь ответа, покачала головой.
  Нет, этот не был похож на сыскаря, даже из контрразведки. - Может, ты
адвокат?
  - догадалась наконец она.
  - Не голова, а компьютер, - хмыкнул Дронго. - Давно с Артемьевым
дружишь?
  - А ты кто такой, чтобы я тебе отвечала?
  - Его друг. Близкий знакомый. И давай без хамства. У меня всего
несколько вопросов. Получу ответ и уйду.
  - Вот еще. Ничего я тебе не скажу, - разозлилась Алевтина, поднимаясь
из кресла. - Убирайся-ка отсюда! Сейчас позвоню Филиппу Григорьевичу, он
мигом пришлет своих ребят. Они тебя быстро из кресла вытряхнут.
  Жучкова схватила лежавший на столе мобильный телефон и начала быстро
набирать номер, опасаясь, что незваный гость сейчас отнимет у нее телефон.
  - Не звони, - спокойно сказал Дронго, - и отключи телефон. Иначе
через несколько минут здесь будут сотрудники прокуратуры и милиции.
  - Это почему? - не поняла Алевтина.
  - Он убит, - спокойно пояснил Дронго. - Его убили вчера вечером.
  У нее дернулась рука. Она посмотрела на телефон - номер уже был
набран, осталось послать подтверждающий сигнал. Алевтина машинально
подняла палец и аннулировала набор. На ее лице появилось растерянное
выражение.
  - Как это... убит?
  - Его убили вчера вечером, - повторил Дронго, - можешь позвонить в
агентство, и тебе подтвердят, что я сказал правду.
  Она задумчиво смотрела на него. Но звонить не стала.
  - Значит, его убили, - медленно проговорила Алевтина. Она даже не
притворялась - ни намека на огорчение. Она была скорее удивлена. - Кто ты
такой? - спросила она через несколько секунд. - Я такого знакомого у
Филиппа Григорьевича не знаю.
  - Сколько он тебе платил?
  - Иди ты...
  - Я тебя спрашиваю.
  - У нас любовь была, - с вызовом сказала она, - я ему нравилась.
  - А он тебе? И жениться обещал, - поддел Дронго.
  Она хищно улыбнулась. Потом взяла телефон и набрала номер. Взглянула
на спокойно сидевшего в кресле Дронго и громко спросила:
  - Сергунчик, это я. Ты не знаешь, что там у Филиппа Григорьевича
случилось?
  - Убили его, Аля, - прозвучало с того конца провода, - вчера вечером
убили. И не звони мне больше. - Телефон дал отбой.
  Женщина взглянула на сидевшего в кресле Дронго, положила телефон на
стол.
  - Нет, - сказала она, - жениться на мне он не обещал. Квартиру купить
обещал и купил. А жениться не обещал. На кой х... мне такой муж нужен. -
Теперь, после его смерти, она могла говорить все, что думала об этом
борове.
  Каждый раз, когда он залезал на нее, она с отвращением вдыхала вонь
из его рта.
  - Ты просто бесподобная дрянь, - усмехнулся Дронго, - циничная и
бессовестная.
  - Ага. А ты ангел божий, - с издевкой сказала Алевтина. - Пришел сюда
меня наставлять на путь истинный. Ты такая же дрянь, как и я. Хочешь
докажу?
  Она вдруг резко распахнула на себе халат, а под халатом - ничего.
Жест эффектный, громкий, как пощечина. Но Дронго даже не отвернулся. У нее
действительно было очень красивое тело. Он только сейчас понял, насколько
она молода, не больше двадцати трех - двадцати четырех лет.
  - Вот видишь, - с удовольствием сказала Аля, - нравится? А ты меня
еще совестишь. Никакой ты не ангел.
  - Нравится, - спокойно подтвердил он, - только ты лучше закройся, а
то простудишься.
  - Боишься? - Она знала, что ее тело производит впечатление, и умело
пользовалась этим.
  - И боюсь тоже, - честно признался Дронго, - я нормальный мужчина,
поэтому и боюсь. Красивое у тебя тело.
  Она улыбнулась, снова облизывая языком губы. Незнакомец был в ее
вкусе - спокойный, не мельтешит, не дергается. Такие типы бывают
изощренными любовниками. Но иногда и садистами. Хотя ей нравилось, когда
ее немного мучили в постели. Мужчина имеет право проявить свою силу. От
Артемьева подобных фантазий не дождешься. Он был скучен, предпочитая всем
формам секса - оральный.
  Иногда он собирался с силами и пытался сотворить нечто, но каждый раз
это были лишь жалкие потуги на мужскую состоятельность. Сказывался и
возраст. Она еще раз улыбнулась Дронго.
  - Красивое, - повторила она с вызовом.
  - Конечно, - невозмутимо поддержал он. - Я вот смотрю и пытаюсь
определить, сколько стоит. Наверно, по две сотни за ночь брала? Или больше?
  - Ну ты и сволочь. - Она вскочила, запахнула халат и заорала:
  - Убирайся!
  - Не кричи, - поморщился Дронго, - сначала ты ответишь на несколько
моих вопросов. Это в твоих интересах.
  - Почему я должна тебе верить?
  - Во-первых, сегодня вечером у тебя будут гости, и тебе еще предстоит
подготовиться к их приему. Они ведь наверняка приедут с ордером на обыск,
и тебе нужно вывезти все ценные вещи.
  - Нет у меня ценных вещей, - торопливо сказала Аля.
  - Есть. И наверняка не только твои, но и его, может даже, он держал у
тебя немного своих денег, - уверенно сказал Дронго.
  - Не держал, огрызнулась она, плюхаясь в кресло.
  - И во-вторых, - невозмутимо продолжал Дронго, - к тебе могут прийти
его убийцы. А они с тобой разговаривать долго не станут. И телом твоим
красивым любоваться тоже не будут. Они тебя удавят или зарежут, смотря что
им больше понравится. И твое красивое тело отправят в городской морг...
  - Хватит! - взвизгнула она. - Развел тут философию. Чего ты хочешь?
  Скажи, наконец, зачем пришел? Пугать меня явился? Только ты учти, что
я пуганая. И не таких видала.
  - Никто тебя не пугает, - возразил Дронго. - Я не хочу даже мешать
твоим сборам... Так вот, ты не слышала фамилию Кочиевский? Может, в
разговоре с тобой Филипп Григорьевич упоминал ее? Или же вы встречались с
этим человеком?
  - Нет, не слышала. И ни с кем мы не встречались. Он вообще не любил
показывать меня своим Друзьям, ревновал сильно. Ему все казалось, что я
могу изменять с его друзьями. Опасался, что они меня перекупят.
  - И ты не изменяла? - иронично спросил Дронго.
  - Не твое собачье дело, - сузила она глаза. -Еще вопросы есть?
  - Есть. Он единственный владелец агентства или у него были компаньоны?
  - Был один. Толстый такой, вальяжный. Я его несколько раз видела. Он
с охраной приезжал. Джип за ним следовал постоянно.
  - Как звали, не помнишь?
  - Нет, не помню. Отчество у него было такое смешное - Иннокентьевич.
А как звали, не помню. И фамилию не помню. Филипп Григорьевич фамилии не
говорил.
  А я не спрашивала. Зачем мне его секреты? Но он все же не был
компаньоном. Нет, не компаньоном. Они не на равных говорили. Скорее тот
себя как владелец вел, как хозяин. Я таких сразу чую. Знаешь, приходишь в
компанию и видишь - пять мужиков сидит. И все чин чинарем. Только один
ведет себя как хозяин, баб себе лучших выбирает, первый нас уводит в свою
комнату. Значит, он здесь главный.
  Может, и не платит, а за него его "шестерка" платит. Но он все равно
главный. Я так поняла, что Артемьев меня содержал, а этот тип - его
агентство. У нас в жизни все так устроено. Все кого-то содержат. Только я
телом торгую, а они своей совестью. И еще неизвестно, кто честнее из нас.
  - Ты, Аля, философ, - добродушно заметил Дронго, - давай теперь
последний вопрос. Вспомни, ты слышала когда-нибудь такую фамилию -
Труфилов?
  - Трефилов? - переспросила она.
  - Труфилов, - повторил он, - может, случайно когда-то слышала.
  - Нет, - наморщила она лоб, - нет, никогда не слышала.
  - Ну ладно, - он поднялся наконец, - Спасибо тебе за все. Толковый ты
человек, Аля. С тобой приятно было иметь дело.
  - Может, останешься? - усмехнулась она. - Я теперь женщина свободная.
С тобой и бесплатно поиграть могу. Ты ведь мужчина обеспеченный. Я по
твоим ботинкам вижу, что не бедный.
  - Спасибо, - поблагодарил он, - времени нет. Меня здесь видеть не
должны. Я тебе телефон оставлю моего помощника. Зовут его Захар. Если тебе
помощь моя понадобится, только позвони.
  - Ты на меня не обижайся, - сказала она, когда он вышел в коридор,
чтобы надеть плащ, - я иногда не в себе бываю. А тут такой мужик погиб. Я
ведь на него очень рассчитывала. Он мне машину обещал купить.
  - Ничего. Другой купит. Ты женщина молодая, красивая. - Он открыл
входную дверь.
  - Будь здоров, - кивнула на прощание Аля, - скажи хоть, как тебя
зовут?
  - Дронго, - ответил он, выходя на лестничную площадку.
  - Кликуха такая? - усмехнулась она. - Никогда не слышала.
  - Ну и хорошо, что не слышала, - засмеялся он, входя в лифт. - И не
говори никому о нашем разговоре. Это в твоих интересах, Аля.
  Он вошел в кабину. Створки захлопнулись. Она пожала плечами, закрыла
дверь. Подумала немного. И подошла к телефону, набирая уже знакомый номер.
  - Сергунчик, - сказала Аля, - я теперь женщина свободная. Ты мне
машину срочно пришли. Нужно барахло к подружке перевезти. На всякий случай.


                                  ЧАСТЬ ВТОРАЯ


  Амстердам. 13 апреля

  Сегодня вечером я не выехал из Амстердама. На это у меня были свои
соображения. Есть вещи, о которых мои преследователи даже не догадываются.
  Только самому себе я могу сказать, какая я сволочь. Вчера ночью после
возвращения от Самара Хашимова я позвонил Кочиевскому. И все рассказал.
  Рассказал, понимая, как подло я поступаю. Но у меня нет выбора. Мне
нужны деньги. Мне нужно получать тысячу долларов за каждый день,
проведенный с этими мерзавцами. Деньги переводят в немецкий банк, где я
открыл счет сегодня утром после возвращения от Кребберса.
  Я достал свой мобильный телефон и позвонил Кочиевскому.
  - Добрый день, - я все еще помню, что разница с Москвой два часа.
  - Что у вас случилось? - перебивает Кочиевский. - Почему вы не
позвонили?
  - Вам уже доложили? - устало спрашиваю я. - Вы хотели, чтобы я
позвонил вам непосредственно с места происшествия? Чтобы меня арестовали
прямо на месте убийства Кребберса?
  - Кто его убил?
  - Я думал, вы мне об этом расскажете.
  - Перестаньте шутить, - злится Кочиевский, - как его убили?
  - Стрелял снайпер. Очевидно, из соседнего дома. Стрелял профессионал.
Два выстрела в течение секунды-двух. Оба почти точно в сердце.
  Расстояние было метров сто или сто пятьдесят.
  Я честно выполняю свою работу, докладываю с предельной точностью.
  - А двое кретинов, которые были с вами, ничего не заметили? -
разочарованно спрашивает Кочиевский.
  - Кажется, не заметили. Да они и не могли ничего видеть.
  - За вами кто-нибудь ехал?
  - Был сильный туман. Но на дороге никого не было, это абсолютно точно.
  Никого, кроме ваших людей.
  - Ясно. Когда вы должны звонить вашему голландскому знакомому?
  - Сегодня вечером.
  - Очень хорошо. Сообщите ему о смерти Кребберса и проследите за его
реакцией.
  - Ваших людей предупреждать?
  - Нет. Отправляйтесь один. Он может заметить моих людей, и мы сорвем
всю игру. Вы меня поняли?
  - Все понял. Тогда вечером я с ним встречусь.
  Откуда знать Самару Хашимову, что я еще вчера рассказал Кочиевскому о
нашем разговоре? Откуда ему об этом знать? Ведь для этого нужно осознавать
мотивы моего согласия работать на такого мерзавца, как Кочиевский. Не знаю
почему, но у меня весь день было плохое настроение. Может, на меня
подействовала смерть Кребберса. Он ведь умер один и остался лежать в своей
квартире с простреленным правым легким и сердцем. Если он не умер в ту
секунду, когда захлопнулась дверь, а я думаю, что он все-таки умер, тогда
он должен был очень мучиться в последние минуты своей жизни. Может, мне
нужно было остаться и помочь ему? Или попытаться сломать дверь? И хотя я
почти наверняка убежден, что он умер, тем не менее сознание собственной
вины давило на меня. Я все время пытался отогнать жуткие видения - старик
корчится от боли, пытается доползти до телефона, до окна, чтобы позвать на
помощь... Конечно, если он остался жив.
  Я мечтал о его быстрой смерти как о некой награде, которую заслужил
несчастный Кребберс. Может быть, в последние минуты своей жизни он
сожалел, что так бездарно растратил жизнь, дарованную ему Богом. Возможно,
он боялся остаться один. Подумалось, что и я буду умирать вот так же
страшно и одиноко, только в чужом городе и в чужом доме. Ведь моя болезнь
не дает мне шансов на быструю и легкую смерть. Я буду умирать долго, в
страшных мучениях. Если, конечно, не упрошу усыпить меня до того, как
превращусь в неуправляемый комок нервов и клеток, обезумевших от
неистового желания жить и одновременно жаждущих скорой смерти как
избавления от страдания.
  Если верить врачам, мне осталось не так много, всего несколько
месяцев.
  Если верить врачам... Если даже их прогнозы слишком пессимистичны, то
я буду жить не два-три месяца, а четыре или пять. Ну а в худшем случае -
мне осталось не больше четырех недель.
  Не хочу об этом думать. Человек странное существо. Я иногда даже
начинал забывать о своей болезни, о близкой смерти. Когда во время полета
наш самолет вдруг сильно тряхнуло и я испугался, то, поймав себя на этом
чувстве, едва не расхохотался. Смертник испугался авиакатастрофы. Но ведь
говорится: кому суждено быть повешенным, не утонет и не сгорит. Прожить
мне надо как можно дольше, хотя бы ради оплаты за каждый день, проведенный
в компании с Широкомордым и Мертвецом. Может, стоит подойти к ним и узнать
их настоящие фамилии? Или даже пригласить в ресторан и дружно распить
бутылочку-другую.
  Впрочем, это, конечно, фантазии. Они не пойдут, а я не стану их
приглашать.
  Возможно, что именно эти двое станут моими палачами, так что и пить с
ними нечего. Да и моим "компаньонам" не стоит появляться вместе со мной,
чтобы подозрительный Кочиевский не отдал приказа об их ликвидации.
  Но именно потому, что я человек и мне не чуждо ничто человеческое, я
вдруг решил остаться в Амстердаме. После смерти Кребберса я словно
проснулся.
  Ведь у меня нет никаких шансов снова вернуться в этот прекрасный
город с его каналами, увидеть его благожелательных людей, побродить по его
многочисленным музеям. Неужто я не имею на это права! Мне раньше
доводилось бывать в Амстердаме, но по понятным причинам я всегда обходил
все злачные места, служба обязывала. Но теперь, когда я был свободен и мог
делать все, что хочу, не боясь наказания и "оргвыводов", меня туда
нисколько не тянуло. И я понял, что смерть - это утрата интереса ко всему
живому. Притом это не мгновенный обвал, а длительный процесс отмирания
клеток, но начинается он именно в тот момент, когда клетки теряют интерес
к жизни, перестают делиться и размножаться. В финале они отмирают.
  Мне не хотелось стать конгломератом таких клеток. Пока я есть, я буду
жить полноценной жизнью, брать от нее все. Так я решил про себя. Но, увы,
никакого интереса к женщинам я не испытывал. Наверное, из-за болезни у
меня атрофировались железы, отвечающие за мое сексуальное влечение. Я шел
по "розовым кварталам" и глазел на выставленный в них товар пустыми
глазами.
  Существует мнение, что умирающих тянет совершать безумства, жадно
глотать доступные удовольствия. Теперь я понял, что это мнение ошибочно.
Мне неинтересны продажные девки, просто неинтересны. Мне не страшно
рисковать, не боюсь умереть даже от СПИДа. Но они вне моих интересов. И я
отправился просто побродить по улицам города. Хотелось вдыхать холодный
воздух, смотреть на нарядно одетых малышей. Как глупо, что я не увижу
своих внуков. Вот и мой отец не увидел своих внуков. И мой дед. Может, и в
этом есть своя закономерность.
  Рок, висящий над нашей семьей.
  Я вернулся в отель в седьмом часу вечера, обнаружив сидевшего в холле
Мертвеца. Конечно, он меня узнал, но сделал вид, что вообще не
интересуется мною. Я поднялся в свой номер, лег на кровать, развернул
газету. Только через несколько минут я понял, что купил газету на
итальянском, которым не владею.
  Отложив газету, я закрыл глаза. С тех пор как мы виделись с
Кочиевским, прошло несколько дней. А кажется, что минуло несколько
месяцев. За это время два человека погибли, сколько еще смертей впереди, я
не знаю.
  Перед моими глазами встала эта картина. То, что произошло десятого
апреля. Кочиевский играл со мной, как сытый кот с мышкой. Он то отпускал
меня, то вновь прихлопывал своей когтистой лапой. Я думал сначала, что он
хочет использовать меня как смертника. Честное слово, я бы пошел даже на
убийство. В конце концов, ничего другого я не умел. Но у него был более
дьявольский расчет.
  - Пятьдесят тысяч долларов, - предложил Кочиевский, - и еще тысячу за
каждый день. Нам нужен именно такой человек, как вы, Вейдеманис.
  - Что я должен делать? - Я почувствовал, как у меня дрожит от
напряжения голос. Неужели он догадается по моему голосу, насколько мне
нужны эти чертовы деньги? Но он не просто догадывался - знал все.
  - Мы собираемся поручить вам розыски одного нашего друга, - сказал
тогда Кочиевский, - по нашим сведениям, он уехал куда-то за рубеж, решив
скрыться от нас. Ваша задача найти его...
  Он молчал, явно чего-то недоговаривая. Он смотрел на меня, словно
ждал моих вопросов. И я задал ему вопрос:
  - Только найти?..
  - Нет, конечно, не только... Иначе мы бы послали на поиски совсем
другого человека. У вас будет трудная задача, мистер Вейдеманис. Вам нужно
найти сбежавшего за рубеж бывшего сотрудника ГРУ, который будет делать
все, чтобы мы не обнаружили его в ближайшие несколько недель.
  - И это все?
  - Конечно, не все. За обычные розыски не платят таких денег. И не
предлагают детективу доплату за каждый день его работы, ведь вы можете
растянуть удовольствие на долгие годы... - Он увидел по выражению моего
лица, что сказал глупость, и быстро поправился:
  - Или на несколько месяцев. Итак, ваша задача найти человека,
фотографии которого мы вам дадим. Надо обнаружить его во что бы то ни
стало. Само собой разумеется, что он старательно заметает свои следы.
  - Кто этот человек?
  - Труфилов. Дмитрий Труфилов, бывший сотрудник Главного
разведывательного управления Генштаба СССР. Мы подробно познакомим вас с
его биографией. Но учтите, что выехать вы должны прямо завтра. В крайнем
случае - послезавтра. Один день мы дадим вам на ознакомление с личным
делом Труфилова и его связями в Европе.
  - У вас есть личное дело подполковника ГРУ? . Я ведь работал в
госбезопасности и знаю, что такое Главное разведывательное управление. Это
была самая закрытая организация в нашей стране. И вот Кочиевский спокойно
говорит, что ознакомит меня с его делом. Тут что-то не так...
  - Почему вы так уверены, что я его найду? - спросил я Кочиевского
напрямик.
  - Мы дадим вам все возможные адреса Труфилова в Европе. И даже в
Америке. Вы должны лично проверить эти адреса. Не скрою - это будет
трудно. Не скрою от вас и того факта, что следом за вами по этим адресам
будет следовать наш эксперт, один из лучших аналитиков, когда-либо
работавших в правоохранительных органах. И если он найдет нужного нам
человека первым, то боюсь, что вы ничего не получите, подполковник.
Точнее, вы получите в этом случае контрольный выстрел в голову. Сами
понимаете, что мы не имеем права разглашать операцию подобного рода.
  - Ничего не понимаю, - я действительно в тот момент ничего не
понимал, - вы посылаете меня найти человека и предупреждаете, что он может
от меня скрываться. Вместе с тем вы знаете, что на поиски может
отправиться и другой человек, у которого будет больше шансов найти нужный
вам объект. Так не лучше ли заплатить этому человеку и отправить на поиски
его?
  - Мы пытались, - честно признался Кочиевский, - но это не тот
человек, которого можно купить. Его можно только остановить. Но и это
достаточно проблематично. Для "страховки" мы пошлем вместе с вами
нескольких наших сотрудников. Можете рассматривать их как наших
"наблюдателей". Разумеется, вы не должны пытаться оторваться от них. И не
надо рассматривать их в качестве своих врагов. Они помогут вам устранить
нежелательного соперника, если тот вдруг появится на вашем пути.
  - Вы хотите сказать, что посылаете за мной "наблюдателей", которые
будут меня охранять?..
  - Не только. Я буду с вами предельно откровенен. У них есть и другое
поручение...
  Я уже догадывался, что это за поручение. Из "наблюдателей" они могут
превратиться в убийц.
  Но спросил о другом:
  - Что мне с ним делать после того, как я его найду?
  - После - не будет, - улыбнулся Кочиевский. - Как только вы его
обнаружите, можете возвращаться. Остальное сделают "наблюдатели". Но если
вы провалите операцию, вы не сможете вернуться. Даже учитывая ваше
состояние, вы все еще способны дать показания следователю. Хотя и не
уверен, что вы можете дожить до суда, - цинично повторил полковник. -
Итак, о наших поисках знают всего несколько человек. С этой минуты и вы
причислены к посвященным. В случае неудачи мы сделаем все, чтобы вы не
смогли вернуться. Вы меня понимаете?
  - Вполне. Я обязан искать Труфилова для ваших убийц, которые будут
следовать за мной по пятам. Если я не выполню поручения, они уберут меня
вместо Труфилова. Если выполню, то уберут сначала Труфилова, а потом,
возможно, и меня. Все правильно?
  Кочиевский усмехнулся. Его ухмылка отвратительна, она похожа на
гримасу, искажающую половину его лица.
  - А зачем вас убирать? - безжалостно спросил он. - Мы ведь знаем ваш
диагноз. Только в том случае, если вы вдруг захотите начать с нами свою
игру, примем такое решение. Но игры с нами не в ваших интересах. Вы можете
лишиться своих премиальных.
  Он так и сказал - "премиальных", словно я выполняю некий наряд на его
производстве. Сказал, и снова его лицо свело гримасой. И я подумал: он
будет так же кривиться, отдавая приказ о моей ликвидации. Я закашлялся. А
он терпеливо ждал. И лишь потом добавил:
  - Повторяю еще раз. Мы не исключаем, что, кроме вас, Труфилова могут
искать и другие. Вы будете и для них открытой мишенью. Они будут знать,
что вы ищете Труфилова. Вы должны помнить и об этой возможности...
  Я помню о такой возможности. Именно из-за нее уже погибло два
человека.
  Неизвестный в самолете. И Кребберс на пороге своего дома. Двое
убитых, а я в своих поисках все еще не продвинулся дальше Амстердама. Но
первую тысячу долларов я уже заработал. Завтра утром я проверю поступление
денег. А сегодня я еще должен позвонить Хашимову и назначить встречу.
  Я набираю номер Самара Хашимова и жду, пока мне ответят. Не отвечают
долго. Потом трубку берет женщина. Похоже, это телефон офиса. Странно, что
они работают допоздна. Я поздоровался по-немецки. Черт, я снова кашляю!
Женщина терпеливо ждет. Они в Европе привыкли терпеливо ждать. Наконец я
прошу к телефону Самара Хашимова.
  - Сейчас я вас соединю, - любезно говорит женщина, и через секунду
мне отвечает Самар.
  - Нам нужно встретиться, - у меня голос глухой, как у очень
простуженного человека.
  - Хорошо, - он, видимо, понимает, что эта встреча мне необходима, -
через полчаса. Я продиктую вам адрес. Запишите. Только не садитесь в
первое такси, стоящее у вашего отеля. Впрочем, вы сами все знаете.
  Конечно, я все знаю. Я ведь не дилетант. Именно поэтому меня послал
Кочиевский. Он знает, что из-за денег, которые мне платят, я готов делать
все очень хорошо. И он знает, что я никуда не сбегу. Глупо убегать от
собственной судьбы... В холле уже никого не было. Мои "наблюдатели"
решили, что я отправился спать.
  Через полчаса я подъехал в условленное место. Старый, похоже,
заброшенный дом. И закрытые окна. Наглухо закрытые металлическими жалюзи.
Их не так много в городе, и это сразу бросается в глаза.
  Я отпустил такси и по пустынной улочке прошел к нужному мне дому. У
дома - тоже никого. Мимо проехали только двое велосипедистов. Оглянувшись,
я постучал в дверь. Кочиевский был прав. Если бы за мной следил кто-то из
его людей, их бы наверняка обнаружили. Никаких шансов остаться
незамеченными на этой улочке у моих "наблюдателей" не было.
  Дверь открылась моментально. Похоже - автоматически. Значит, следили
за мной, наблюдая скрытой камерой. Собственно, я так и думал. Войдя в дом,
я остановился перед лестницей.
  - Поднимайтесь, я жду вас на втором этаже, - услышал я голос Хашимова.
  Поднявшись наверх, я вошел в комнату, дверь в нее была открыта. Перед
тремя мониторами сидел Самар Хашимов, он встал, протягивая мне руку:
  - Добрый вечер.
  - Здравствуйте. - Мне неприятно пожимать ему руку. Вообще, это очень
трудно - все время врать. Чувствуешь себя иудой. Правда, к счастью, Самар
не Христос и, судя по всему, никогда им не станет.
  - Садитесь, - он показал мне на глубокое кресло, стоящее в углу. Сам
сел напротив. Европейцы в таких случаях предлагают выпить. Но этот тип
явно не европеец. - Что у вас случилось? - спрашивает Хашимов. - Почему вы
мне позвонили?
  - Сегодня утром убили Кребберса, - сообщил я. Выгнутые губы Самара
даже не дрогнули. Глядя на меня, он спокойно спрашивает:
  - Какого Кребберса?
  - Одного из тех, кто мог знать местонахождение Дмитрия Труфилова. - Я
начинаю нервничать. - Не пытайтесь делать вид, что вы никогда не слышали о
Кребберсе. Вы ведь наверняка знали о моем возможном маршруте в Хайзен.
  - У него есть другие адреса? - спрашивает Самар.
  - Есть. - Я начинаю кашлять.
  - Тогда сообщите их мне, - предлагает Хашимов. - Назовите адреса всех
возможных друзей Труфилова, и мы с вами сразу расстанемся. Навсегда. Мы
даже готовы заплатить.
  Он все еще не понимает, что происходит. Я попытался объяснить, но на
меня снова напал приступ кашля. Опасаясь, что может пойти кровь, я
прижимаю к губам платок. Пряча его в карман, я вижу, как внимательно он
следит за мной.
  Еще не хватает, чтобы и этот догадался о моей болезни.
  - Это невозможно, - отвечаю я ему, - они сразу же поняли бы, что я
выдал все адреса. Если бы они у меня были...
  - Как это - если бы?.. - удивляется Хашимов. - А куда вы поедете из
Амстердама?
  Он все еще думает, что мы дилетанты. Он все еще полагает, что
полковник ГРУ Кочиевский и подполковник КГБ Вейдеманис такие идиоты, что
не смогли элементарно предусмотреть развитие ситуации.
  - Каждый раз я получаю новый адрес, - поясняю я ему. - После каждого
города мне будут говорить следующий, чтобы не провалить операцию в случае
моего предательства. Мне сразу не дают все адреса.
  Хашимов соображает. Значит, он ничего не знает - ни о плане целиком,
ни о моей болезни.
  - Ясно, -. говорит он, - а куда вы теперь направляетесь?
  - Мне приказано взять билет в Антверпен.
  - Когда вы выезжаете?
  - Завтра утром. На поезде.
  - Позвоните мне, когда получите адрес, - предлагает он, - только до
того, как вы посетите этого человека. Иначе связного опять могут убить на
ваших глазах. Но на этот раз вы можете не успеть уехать.
  Ага, значит, он не такой ангел, и это его люди убрали Кребберса. От
возмущения я сжимаю кулаки.
  - Вы не даете мне работать, - гневно произнес я, почти не играя. Я
действительно взбешен. Этот сукин сын послал убийцу по моим следам, даже
не поставив меня в известность.
  - Кребберс уже отработанный материал, - пояснил мне Хашимов, - вы
могли бы туда и не ехать. Он ведь столько лет сидел в тюрьме. Наверняка он
бы связался с голландской службой безопасности, стоило вам задержаться у
него еще несколько минут. Мы не могли рисковать. Пришлось разрешить нашему
человеку убрать Кребберса. Я вам обещаю, что такое больше не повторится. В
наших интересах найти живого Труфилова. В отличие от Кочиевского, который
жаждет увидеть труп Дмитрия Труфилова, мы не заинтересованы в его смерти.
Более того, мы сделаем все, чтобы ваши "наблюдатели" не смогли убрать
Труфилова. Все, что в наших силах, уверяю вас, Вейдеманис. Мы пойдем на
все, чтобы найти Труфилова раньше вас и защитить его от этих подонков.
  - Кто это "мы"? - спрашиваю я, с любопытством глядя на Хашимова.
  - Мы - это люди, которым выгодно осуждение Чиряева. И всех, кто с ним
связан, - достаточно откровенно высказался Хашимов. - Можете считать это
нашей главной задачей. Именно поэтому мы будем делать все, чтобы защитить
вас во время ваших поисков Труфилова.
  Ага, у меня появились новые "защитники". Не много ли на одного
человека? Все меня защищают, и все хотят меня убрать в случае, если я
сделаю шаг в сторону. И для всех важно найти Труфилова. Если он такой
важный свидетель, они могли бы не прибегать к моей помощи. Могли бы решать
вопросы сами, между своими двумя бандами. Но тогда моя семья осталась бы
без средств. А сам я умер бы в какой-нибудь городской больничке. Из-за
Илзе я становлюсь подонком, типом, на которого мне противно смотреть в
зеркало по утрам, когда я бреюсь.
  - Хорошо, - говорю я, - постараюсь позвонить вам в Антверпене заранее.
  Только не убивайте очередную жертву. Тем более что это наш бывший
соотечественник.
  - Они вам сказали, кто он?
  - Сказали, что бывший российский гражданин. У него были коммерческие
связи с Труфиловым. Два года назад он выехал из России и поселился в
Антверпене.
  - Как его зовут?
  - Мне пока не сказали. Его адрес и имя я узнаю только на месте.
  - Это очень похоже на правду.
  Он размышлял целую минуту. А я целую минуту боролся с накатывающимся
кашлем. Наконец он сказал:
  - Тогда решено. Я буду ждать завтра вашего звонка. Вы можете дать мне
свой мобильный телефон?
  - Зачем вам мой телефон? - я играю удивление.
  - Я его верну вам через пять минут, - сказал он, протягивая руку. -
Согласитесь, мы должны иметь некоторые гарантии. Если мы помогаем вам
сохранить жизнь, мы не хотим, чтобы вы вели двойную игру.
  Я делаю вид, что размышляю над его словами, и протягиваю ему трубку.
  Откуда ему знать, что и этот вариант предусмотрен Кочиевским. Хашимов
сам загоняет себя в ловушку. Откуда ему знать, что мы предвидели
возможность их подключения к моему мобильному телефону и обговорили
специальный код для таких случаев. Откуда, наконец, знать Хашимову, что в
моем номере есть еще и телефон спутниковой связи. Судя по тому, с каким
ожесточением идет борьба за Труфилова, его возвращение или невозвращение в
Москву стоит огромных денег.
  Хашимов отнес телефон в другую комнату. Я понимаю, что он может за
мной следить, и сдерживаюсь изо всех сил, чтобы не закашляться. Он
вернулся даже раньше, чем я думал. Минуты через три. Очевидно, они просто
подменили мой аппарат. Он еще в прошлый раз обращал внимание на мой
телефон. Или вложили в него некое устройство, позволяющее считывать мои
разговоры. Наверно, второе, ближе к истине. Они бы не решились заменить
аппарат, опасаясь, что их игра будет раскрыта.
  - Мы узнаем адрес, когда вам позвонят, - мрачно говорит Хашимов.
  - Конечно, - соглашаюсь я, принимая аппарат.
  - И ни одного лишнего слова, - предупреждает он меня напоследок.
  Я поднялся из кресла и в этот момент снова закашлялся. Да так сильно,
что мой платок окрасился кровью. Убирая платок, я услышал его слова:
  - У вас кровь на пальцах.
  - Да, - ответил я, не глядя на него, - иногда у меня идет кровь. Сам
не знаю отчего. Уже выйдя из дома и пройдя несколько кварталов, я делаю
круг, чтобы проверить, нет ли за мной наблюдения. Остановившись у первой
телефонной будки, достаю телефонную карточку, купленную на вокзале, и
звоню Кочиевскому.
  - Все в порядке, - докладываю я полковнику, - они клюнули.
  Возвращаясь в отель, я не подозревал, что в эти минуты происходит в
той самой комнате, где я только что беседовал с Хашимовым. Тот прошел в
другую комнату, где прятался какой-то человек.
  - Что вы думаете, доктор? - спросил его Хашимов.
  - Никаких сомнений. У него запущенная форма рака легких. Это
настолько очевидно, что вы можете не сомневаться. Он практически смертник.
Последняя стадия. Он уже харкает кровью.
  - Ясно, Кочиевский нашел смертника. Поэтому он на него и работает.
  Поэтому готов выполнить любой приказ.
  - У него должно быть уязвимое место, - сделал вывод врач. - Если в
таком состоянии он решился на подобное путешествие, у него должны быть
очень веские мотивы. Постарайтесь их узнать.
  И Самар Хашимов, просчитав варианты, решил, что надо выбить самый
сильный козырь из рук Кочиевского. И стал его искать.

  ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО НАЧАЛА

  Стамбул. 7 апреля

  В его распоряжении была всего одна ночь. Самолет задержался с
вылетом, и он добрался до города только в девятом часу вечера. Утром надо
уже было вылетать обратно в Москву, чтобы к вечеру успеть на встречу с
Лукиным и Сиренко. Обычно октябрьские праздники он проводил в своем родном
Баку, где оставались самые близкие друзья и родня. Но в этом году он
изменил своим принципам. Отметив наскоро день рождения в Москве, Дронго
вылетел в Стамбул рейсом турецкой авиакомпании.
  Стамбульские таксисты великие хитрецы. Пользуясь неосведомленностью и
доверчивостью приезжих, не знающих города, они предлагают пассажирам самые
дальние объездные пути. Дронго, усмехаясь, выслушал таксиста, а потом
по-турецки предложил свой маршрут - проехав набережную, свернуть на авеню
Кеннеди, а дальше прямиком через мост и на другой берег, где до отеля
"Хилтон" рукой подать. Правда, и здесь они угодили в пробку, потратив
драгоценное время.
  С отелями была своя проблема. В многомиллионном Стамбуле имелось три
отеля корпорации "Хилтон". При этом самый большой из них, "Конрад Хилтон"
- на шестьсот двадцать номеров, - находился в Бешикташе, чуть ближе - на
Джумхурият-джаддеси - собственно отель "Хилтон", насчитывающий пятьсот
номеров, а между ними располагался небольшой отель "Парк Хилтон" - всего
на сто двадцать три номера.
  Хитромудрые таксисты и здесь делали свой бизнес. Из всех "Хилтонов",
если пассажир произносил именно это слово, он выбирал такой отель, чтобы
намотать побольше километров. Еще чаще таксисты, получавшие проценты с
каждой трехзвездочной гостиницы, отвозили пассажиров в тот отель, с
которым у них была договоренность, и дополнительная мзда была им
гарантирована.
  Несмотря на свои маленькие хитрости, водители все же зарабатывали не
так много. Самый дальний маршрут не давал им больше пятнадцати-двадцати
долларов, но и эта сумма казалась таксистам целым состоянием.
  Маленькие и неудобные желтые машинки, бегающие по Стамбулу, не шли ни
в какое сравнение с американскими "Линкольнами" или английскими такси,
похожими скорее на кареты аристократов, чем на современные машины. Правда,
и цена у них была соответствующая. Если в Токио путь от нового аэропорта
до центра города стоил не меньше двухсот пятидесяти долларов, а в Англии
такси от аэропорта Гэтвика до центра Лондона обходилось в сто двадцать -
сто тридцать долларов, то в Стамбуле весь путь от аэропорта до центра
обходился в пятнадцать-двадцать долларов, а чаще это стоило и того меньше,
учитывая постоянную инфляцию в стране.
  Была, правда, разница и в сервисе. В Нью-Йорке гостей встречал
специальный представитель такси, который выдавал купоны на проезд до
Манхэттена. Водитель мог ехать, куда и как угодно, но весь путь стоил
только тридцать долларов плюс несколько долларов так называемых "толлов" -
оплата за проезд по скоростной дороге.
  Около сорока долларов стоил проезд в парижские аэропорты Орли и де
Голля. Еще меньше - из центра Франкфурта до знаменитого аэропорта,
ставшего своеобразным деловым центром Европы. Дронго помнил и все эти
аэропорты, и все свои путешествия. В своих странствиях по земному шару он
словно находил подтверждение своим мыслям о едином человечестве, об общих
пороках, присущих людям Земли в разных частях света, и об общих ценностях
цивилизации, готовящейся к вступлению в двадцать первый век.
  К отелю "Хилтон" он подъехал в десятом часу вечера, не забыв купить
по дороге цветы. Несмотря на поздний час, в городе работало множество
магазинов и лавочек. Летом же магазины работали вообще до полуночи. И это
не только примета Стамбула. Магазины, скажем, на Елисейских Полях в Париже
были открыты до полуночи, и никто этому не удивлялся. Уплатив водителю на
несколько долларов больше положенного по счетчику, Дронго получил в ответ
восторженную благодарность молодого человека, не ожидавшего подобной
щедрости от придирчивого пассажира.
  Дронго почти вбежал в вестибюль. Портье встретил его дежурной улыбкой.
  - На мою фамилию заказан номер, - сказал Дронго, протягивая свой
паспорт.
  - Да, господин, - подтвердил портье, - мы можем поднять вещи в ваш
номер. Номер заказан с видом на Босфор.
  - А соседний номер уже занят? - спросил Дронго. - Я заказывал два
номера.
  - Да, господин, - бесстрастно ответил турок, - молодая женщина. Его
заняла очень красивая женщина, - позволил он себе вольность. - Она
прилетела сегодня утром.
  - Спасибо. Вот моя кредитная карточка. Дождавшись, пока ему вернут
карточку и паспорт, он поспешил к лифту.
  - Поднимите вещи в номер, - прокричал он, на ходу врываясь в кабину.
В коридоре пятого этажа никого не было. Он бросился к двери, позвонил.
Никто не ответил. Он снова позвонил. В отелях подобного класса были
установлены звонки в каждый номер. Никто не отвечал. Черт возьми, неужели
она ушла, не дождавшись его? Он растерянно повернулся к лифту. Похоже, ей
надоело его ждать.
  Спустившись вниз, он прошел к портье. Протянул ему букет цветов.
  - Отнесите в соседний с моим номер, - попросил он.
  - Конечно, господин, - кивнул с улыбкой портье. Его не нужно было ни
о чем просить. Он и так все понимал. Молодая женщина прибыла утром и
заняла номер, предупредив, что номер рядом забронирован. Вечером появился
этот господин, который привез цветы и стремительно умчался наверх. Портье
был хоть и юным, но сообразительным человеком. Он понимал, что иностранцы
сняли соседние номера не зря. К тому же они были заказаны всего на один
день.
  Дронго, отдав цветы, взглянул на часы. Куда же она ушла? Они
договорились с Джил встретиться в отеле. И хотя самолет опоздал, он
рассчитывал, что она дождется его. Рассчитывал. Он вспомнил о большой
разнице в их возрасте, а сегодняшний его день рождения, увы, не сделал его
моложе. Он физически чувствовал, как стареет. Хотя Джил и подарила ему
ощущение молодости, ощущение некоего куража, который был так присущ ему в
молодые годы и которого он лишился было к сорока годам.
  Он повернулся к небольшому японскому саду за стеклянной витриной.
  Миниатюрный садик вызывал умиление. В кресле рядом сидела женщина с
газетой в руках. Он мельком взглянул на нее и отвернулся. На женщине было
глухое темное пальто до щиколоток, какие носили обычно верующие
мусульманки. На голове - темный платок. Женщина читала газеты, пряча глаза
за темными очками. Он постоял, не зная, что же предпринять. Если Джил не в
отеле, то, значит, она поехала в город. Уехала, зная, что он прилетит
только на один день.
  Он достал свой мобильный телефон и набрал номер. Черт возьми, как это
понимать? Где-то зазвонил телефон, он рассерженно отвернулся.
  - Я слушаю тебя, - сказала трубка голосом Джил.
  - Я прилетел, - немного растерянно пробормотал он, - где ты
находишься, дорогая?
  - За твоей спиной, - она не успела договорить, как он обернулся.
  Господи! У него за спиной действительно стояла Джил: в платке и в
темном пальто до пят. Эта проказница обманула одного из лучших аналитиков
в мире.
  - Здравствуй! - Она со смехом бросилась к нему.
  - Кто бы подумал, что тебе удастся меня провести, - смущенно
пробормотал он.
  - Как видишь, смогла, - засмеялась Джил, - я была уверена, что ты не
станешь и смотреть в мою сторону, увидев темный платок и такое же пальто.
Здесь недалеко есть магазин для мусульманских женщин, там и продают
подобные вещи. А ничего пальтишко, правда?
  - Я послал цветы к тебе в номер, - чуть растерянно сказал он.
  - Сегодня твой день рождения. Сегодня моя очередь делать тебе подарки.
  - Об этом мы еще поговорим. Спасибо, что ты прилетела, - пробормотал
он. - Мне было бы , сложно лететь в Рим. Оттуда я бы не успел вернуться
завтра вечером в Москву. Из Баку нет прямых рейсов в Рим.
  - Ты сомневаешься, что я прилечу к тебе в любой город мира? - задорно
спросила она. - Да хоть в Антарктиду!
  - Не сомневаюсь. - Ах, какая она молодец! - Мы можем пойти поужинать,
- напомнил он Джил, - только выберем хороший ресторан.
  - Нет, - возразила она, - у нас с тобой только одна ночь, утром ты
улетишь. Я не хочу в ресторан.
  - Ты была раньше в Стамбуле?
  - Нет. Но какое это имеет значение? Они разговаривали, стоя лицом
друг к другу, словно были здесь совсем одни.
  - Я мог бы показать тебе город... Он очень красивый.
  - Не хочу. У меня только одна просьба.
  - Какая?
  - Мы можем подняться наверх? - спросила она, блеснув глазами. - Ты
разговариваешь уже две минуты. Мне может это надоесть.
  Они вошли в лифт, и только там он позволил себе поцеловать ее.
Вернее, не он - она поцеловала его и не отпускала до тех пор, пока кабина
лифта не остановилась на пятом этаже. Створки лифта закрылись, и лишь
тогда он, опомнившись, снова нажал на пятерку, и они вышли, проходя к ее
номеру.
  Ему было немного неловко наблюдать ее пылкую влюбленность. Как будто
в нем сидел некий .посторонний наблюдатель, отмечавший и ее
непосредственность, и его некую отстраненность. Она начала раздеваться,
все еще пытаясь поцеловать его.
  - Я должен принять душ, - извинившись, сказал Дронго.
  - Конечно, - засмеялась она" - я пока закажу ужин. Мне кажется, что я
умру с голода. Я весь день ничего не ела, ждала тебя.
  - Извини, - он улыбнулся, - я выйду на минуту к себе.
  - Нет, - возразила она, тряхнув головой, - нет. Прими душ у меня в
номере. Там висит халат. Хотя я думаю, что после душа он тебе не
понадобится.
  Улыбнувшись, он прошел в ванную комнату. Чувство неловкости не
покидало его. Он начал замечать, что чувствует себя рядом с ней неловко,
словно старый, очень старый мужчина пытается соблазнить молодую девушку.
Может быть, поэтому говорят, что настоящий опыт приходит в сорок лет,
подумал Дронго. Сорокалетний мужчина - тип опытного совратителя. Такова
жизнь, к этому возрасту мужчина научился держать свои эмоции под контролем
и может демонстрировать все навыки своего общения с женщинами, не утруждая
душу.
  Он любил принимать горячий душ, обжигавший кожу. Горячие струи
смывали усталость и подавленное настроение. Из комнаты донесся голосок
Джил. Очевидно, она заказывала ужин. Он повернулся к стене, закрыв глаза и
успокаиваясь. И вдруг почувствовал некое движение за спиной. Обернувшись,
он с изумлением увидел Джил. Она стояла перед ним уже нагая и готовая
присоединиться к нему.
  - Осторожнее, - крикнул он, видя, как она подняла ногу, и невольно
залюбовался ее лодыжкой. Даже у Алевтины ноги были не так хороши.
  - Что? - Она не поняла, почему он задержал ее. Они обычно общались на
английском либо итальянском, сейчас крикнул по-итальянски, чтобы она сразу
же все поняла.
  - Ты что, - спросила она, чуть краснея, - тебе неприятно, что я рядом?
  - Да нет же, - он повернулся к ней, - нет...
  - Тебе неприятно, что я навязываюсь? - сникла она.
  - Ты не поняла, глупышка, - он протянул ей руку, - дотронься до воды.
  Только осторожнее. И все сразу поймешь.
  Она протянула руку. И, взвизгнув, убрала ее.
  На девичьем лице появилась улыбка. Ее улыбка, которая так ему
нравилась. В ней было нечто загадочное и немного вызывающее. Обжигающая
смесь женского изящества, дразнящей откровенности, мистической тайны,
присущей каждой женщине, и почти материнского понимания. Он убавил напор
горячей воды и протянул ей руку...
  Потом ужин долго остывал на столике, который так и остался у двери.
Он даже не заплатил официанту чаевые, расписавшись на бланке ресторана и
добавив чаевые в сумму счета. На часах было уже восьмое апреля, шел первый
час ночи, а они все еще, забыв про ужин, любили друг друга. И говорили. И
снова были вместе. Еще через час она поднялась и посмотрела на
изумительную панораму, открывавшуюся из окна номера.
  - Как же здесь красиво, - протянула она задумчиво, глядя на другой
берег.
  - Ты так и не была в городе, - напомнил он ей.
  - Мы встретимся здесь еще раз, и тогда ты мне покажешь город, -
сказала она, не оборачиваясь. Лунный свет высвечивал изящную фигурку на
фоне звездного неба и разноцветных огней берега, сливавшихся в феерически
прекрасную картину.
  - Хорошо, - прошептал он.
  - Я все время хочу у тебя спросить, - произнесла она, не отрывая глаз
от мягких волн Босфора, - кого из композиторов ты любишь? У тебя есть
любимые композиторы?
  - Штраус, например, - сказал наобум. - А почему ты спрашиваешь?
  - И все?
  - Нет, конечно, нет. Моцарт, безусловно. Брамс... Это самые любимые.
  - А из итальянцев тебе никто не нравится? - ревниво спросила она,
оборачиваясь.
  - "Риголетто"... "Аве Мария" Верди, "Севильский цирюльник" Россини.
  - У Россини нет такого произведения, - лукаво улыбнулась она.
  - Как это нет? Я слушал эту оперу в "Ла Скала".
  - Нет, - продолжала настаивать Джил, - хочешь поспорим?
  - Ага, - вспомнил он, - у итальянцев она называется "Альмавива, или
Тщетная предосторожность".
  - Тебе никто не говорил, что ты поразительно образован? - фыркнула
она.
  - У меня появляется комплекс неполноценности.
  - Еще Рахманинов...
  - Это русский композитор, - вспомнила Джил, - говорят, что он гений.
  - На Востоке тоже был свой музыкальный гений, - пробормотал он, - и
он, пожалуй, мой самый любимый композитор. Эту музыку я слушал с детства.
  - На Востоке? - удивилась Джил. - Как его звали?
  - Узеир Гаджибеков.
  - У тебя есть его записи?
  - Конечно. В следующий раз я привезу тебе их.
  - А из современных? - продолжала допытывать она. - Или ты любишь
только классиков?
  - Ллойд Уэббер, Франсис Лей, Нино Рота. Достаточно, ты проверила мою
эрудицию или собираешься задавать еще вопросы?
  Она замолчала, снова поворачиваясь к нему спиной.
  - Ты знаешь, - вдруг сказала Джил, глядя на Другой берег, - я была у
гадалки.
  Он всегда относился с большой иронией к подобным вещам. С его-то
рациональным умом!
  - И что она тебе сказала? - В его голосе, очевидно, проскользнула
насмешка. Она чуть наклонила голову.
  - Не смейся. Я была у гадалки впервые в жизни.
  На этот раз он промолчал. Она наклонила голову еще ниже, словно
положив ее себе на плечо.
  - Гадалка сказала мне, что я люблю необыкновенного человека. И она
сказала, что я могу родить ему сына. Нет, она сказала не так. Она сказала,
что я хочу родить ему сына.
  Он приподнялся на локте. И долго молчал. Это был тот редкий случай в
жизни, когда он не знал, что ответить.
  - Ты простудишься, - сказал он, и слова ушли куда-то в сторону.
  Она вскинула голову, по-прежнему стоя к нему спиной.
  - Иди сюда, - позвал он, - расскажи мне подробнее, что тебе сказала
гадалка.
  Джил повернулась к нему. Он не мог разглядеть выражение лица женщины.
  Луна освещало ее теперь со спины. Она сделала несколько шагов к нему,
села рядом.
  - Это серьезнее, чем ты думаешь, - печально произнесла Джил.
  - Что случилось?
  - Отец спрашивает меня, почему у меня нет постоянного друга. А я не
знаю, что ему ответить. Мы всегда были с ним так дружны.
  - Ты не хочешь говорить ему про меня?
  - Не знаю. Я не знаю, что именно говорить и как об этом говорить.
Когда мы с тобой познакомились в Лондоне, все было так естественно, так
просто. А сейчас я не знаю.
  - Тогда не говори, - рассудительно произнес он, - может, это и к
лучшему. Рано или поздно мы все равно...
  - Не надо, - она приложила свою узкую ладонь к его лицу, - не нужно
ничего говорить. Пусть никогда не будет "поздно". Пусть всегда будет
"рано".
  - Если хочешь, я могу прилететь к тебе в Рим или в Лондон, -
предложил Дронго, - и ты меня познакомишь со своим отцом. Хотя я считаю,
что этого делать не нужно.
  Рука соскользнула с лица. Она вздрогнула.
  - Почему?
  - У нас социальное неравенство, - пробормотал, улыбаясь, Дронго. - Ты
итальянская аристократка, а я почти... по-русски есть такое слово "бомж",
что переводится как "без определенного места жительства". Я человек,
лишенный Родины.
  - Я видела твою московскую квартиру, - сказала она с явным вызовом, -
это у вас называется "бомж"? И потом, у меня тоже нет постоянного места
жительства. Я живу то в Лондоне, то в Риме, то в Милане. Почему ты
улыбаешься?
  - Ну как тебе объяснить, что такое "бомж". Тебе будет трудно
встречаться со мной. Очень трудно. Мы слишком разные, Джил. Я и раньше
честно предупреждал тебя об этом. Кроме того, моя профессия не позволяет
мне надеяться на стабильные заработки. Я всего-навсего частный эксперт.
Пока есть нужда в моих услугах, мне оплачивают расходы. Через несколько
лет они могут не понадобиться и тогда, возможно, мне придется сдавать свою
шикарную квартиру, чтобы как-то свести концы с концами. Я неустроенный
человек, Джил, и, по большому счету, жизнь у меня не сложилась.
  - Не смей так говорить! - яростно крикнула она. - Вспомни, сколько
людей ты спас в Лондоне, когда предотвратил взрыв в "Дорчестере". Вспомни
все, что ты сделал. Если даже ты помог одному человеку, если даже спас
одну жизнь, то и тогда ты не имеешь права так говорить. Не смей, слышишь,
не смей!
  Она была великолепна в своей ярости. Волосы разметались по лицу, она
наклонилась к нему, и он почувствовал аромат молодого женского тела. Обнял
ее за плечи, привлекая к себе.
  - Может, ты и права, Джил, - прошептал он, - может, и права. Но я не
хочу сам признаваться даже себе, что у меня все хорошо. После девяносто
первого года я езжу как неприкаянный между Москвой и Баку. После того, как
у меня отняли мою страну от Камчатки до Калининграда, я стал менее
уравновешенным. Ты понимаешь, в чем дело, - оказывается, для счастья
человеку нужно еще гордиться своей страной. Я гордился своим любимым
городом Баку, в котором вырос и в котором знал каждую улицу, я гордился
столицей своего государства - Москвой, где учился и где сейчас живу, тоже
зная многие ее улицы и переулки. Я безумно любил Ленинград, его белые
ночи. А как мне нравилось ездить в Прибалтику, как шумно проводили мы
вечера в Тбилиси и Ереване. А потом - все. Все кончилось. У меня отняли
право даже на передвижение. Чтобы попасть в Прибалтику, я должен получить
визу. При этом, учитывая мое прошлое, визу мне дают не всегда. Моя родная
страна, за которую я проливал кровь, был ранен, из-за которой столько
страдал, потерял работу, любимую женщину, да мало ли, - оказалась
Атлантидой, ушедшей на дно. И вместе с ней ушли мои надежды, мои планы,
моя вера.
  Он заметил, как она вдруг напряглась. Не понимая, в чем дело, он
недоуменно взглянул на нее. И вдруг понял. Мужчины иногда бывают
удивительно нечуткими. Даже такие аналитики, как Дронго. Он вспомнил, да
ведь он сказал - "любимая женщина". Джил выбралась из-под его руки, легла
на подушку и сумрачно взглянула на него.
  Она даже не стала переспрашивать, как он потерял "любимую женщину". И
он почувствовал, что должен сказать правду. Это был момент истины, когда
нельзя врать человеку, который так доверчиво лежит рядом с тобой.
  - Ее убили, - пробормотал Дронго, глядя невидящими глазами в потолок.
- Мы встретились с ней в конце восемьдесят восьмого, и тогда меня тяжело
ранили.
  Ей сказали, что я убит. Спустя три года мы снова встретились. Уже в
Вене. Она была американкой. В последнюю секунду, защищая меня, она под
ставилась под выстрелы. Ее убили в венском аэропорту, когда она спасла мне
жизнь. - Я ничего не знала, - прошептала Джил.
  - Была еще одна женщина, - безжалостно продолжал Дронго, - она
просила меня перед смертью позаботиться о ее ребенке. Но когда я начал
искать, мне объяснили, что семью уже вывезли в другое место.
  - Ее тоже убили? - спросила с ужасом Джил.
  - Нет. Она убила себя сама. Была такая ситуация, что она не могла
остаться в живых.
  Джил взглянула на него и внезапно порывисто обняла. Он ожидал, что
она расплачется, но она была очень сильным человеком.
  - Теперь я все поняла, - с глубокой болью сказала Джил, - теперь я
все поняла. Ты просто боишься любить еще раз. Ты боишься, что потеряешь
меня и не даешь волю своим чувствам. Так?
  - Может быть, и так.
  - Как ее звали? Женщину, которую убили в аэропорту. Как ее звали?
  - Натали.
  - У тебя есть ее фотография?
  - Я не могу возить с собой чужие фотографии, - напомнил Дронго, - мне
принадлежат только воспоминания. Она вскочила, сбросила с него одеяло.
Наклонилась к нему.
  - Сегодня ты мой, - прошептала Джил, - сегодня ты мой. До самого утра.
  - Но ведь я уеду, - напомнил он, глядя ей в глаза.
  - Ничего, - у нее все же появились слезы, - ничего страшного. Мы
будем встречаться с тобой долго-долго. Мы будем встречаться с тобой всю
мою жизнь. И твою, - торопливо добавила она, словно сознавая, что
допустила оплошность.
  - Да, - негромко произнес он, - мы будем встречаться с тобой целую
жизнь. Но никто не знает, какой она будет - моя жизнь.
  - Переезжай ко мне в Италию, - вдруг предложила она, - я думаю, что
папа мог бы помочь тебе с получением итальянского гражданства.
  - Буду жить на твоем содержании. - Он улыбнулся и закусил губу. Потом
они посмотрели друг на друга и расхохотались.
  Так и прошла эта долгая и короткая ночь. Они смеялись и плакали,
говорили и спорили. Ужин остыл на столике, все казалось нереальным,
зыбким. И этот номер с видом на Босфор, и эти стены, и лицо Джил,
расплывавшееся в каком-то розовом тумане. А утром он улетел. И она
осталась одна. И только тогда, когда он вышел из номера, поцеловав ее на
прощание, она позволила себе разрыдаться. Она сидела по-турецки на постели
долго плакала, утешаясь, что сумела сдержаться при нем. Уже из аэропорта
он позвонил ей:
  - Я послал тебе цветов, Джил.
  - Твой подарок, - сказала сквозь слезы Джил, - я приготовила тебе
подарок и забыла отдать.
  - Из-за этого ты плачешь? - Он посмотрел на часы. До отлета
оставалось меньше часа.
  - Я купила тебе твой любимый "Фаренгейт".
  - Не расстраивайся. Сожми флакончик крепко в руках, я сейчас подойду
к парфюмерному магазину и куплю себе точно такой же. Буду считать, что это
ты подарила мне его. А сама открой коробку, и пусть одеколон останется у
тебя. Как память обо мне.
  - Мы что, больше не увидимся?! - испугалась Джил.
  - Мы обязательно увидимся, - горячо сказал он, даже испугавшись
всплеска своего чувства, - четырнадцатого мая жди меня в Риме.
Договорились?
  - Я буду в аэропорту, - прошептала она, - с твоим флаконом.
  - С нашим, - поправил он ее.
  - С нашим, - счастливо всхлипнула Джил. Уже в салоне самолета он
открыл коробку купленного "Фаренгейта" и вдохнул любимый запах. До Москвы
было еще далеко. Приземлившись в аэропорту, он включил свой мобильный
телефон, который немедленно зазвонил. Даже не посмотрев, кто звонит, он
соединился с абонентом.
  - Слушаю вас.
  - Где вы были? - услышал он тревожный голос Романенко. - Куда вы
запропастились? Я ищу вас со вчерашнего дня.
  - Что произошло?
  - Они узнали, что мы подключались к телефону Артемьева. Они обо всем
узнали. Вы меня слышите, Дронго? Зайдите в комнату для официальных
делегаций, там вас ждут сотрудники ФСБ. Зайдите туда и не выходите, пока
они к вам не подойдут. И попросите их предъявить вам свое удостоверение.
Вы все поняли?
  - Да, - пробормотал он, уже понимая, что произошло нечто
непредвиденное, - да, я все понял.

  Антверпен. 14 апреля

  Я прибыл в Антверпен утренним поездом, купив билет в вагон первого
класса. Все равно я тратил деньги подлеца Кочиевского, а мне хотелось
остаться одному. Но вагон первого класса оказался одним общим салоном,
правда, кресла были обиты велюром. Я сел в углу и промолчал всю дорогу,
стараясь не замечать сидевших в другом конце вагона двоих моих
соглядатаев. Конечно, они знали, каким рейсом я выезжаю в Антверпен. По
договоренности с Кочиевским я звонил ему, сообщая о своем маршруте.
  Вчера мне не понравилось выражение лица Самара Хашимова, когда тот
смотрел на меня. И когда провожал - тоже. Мне очень не понравилось
выражение его лица. Он как бы понял, что я его обманываю, и собирался
предпринять некие меры. Интересно, какие именно? Как вообще можно наказать
человека в моем положении? Убить? Но это будет только акт сострадания. Я
все равно обречен и должен умереть через несколько месяцев в страшных
мучениях. Убрать моих "наблюдателей"? Но мне нет до них никакого дела,
пусть Хашимов режет их хоть на мелкие кусочки. Он может узнать раньше меня
адреса людей, которых я должен проверить, и прикажет устранить их так же,
как устранил Кребберса? Ну, во-первых, это сложно, а во-вторых, он
облегчит мне задачу. Я буду ездить по городам и искать несуществующих
людей. Но если учесть, что за такие поездки я получаю тысячу долларов в
день, то проблема лишь в том, как быстро Кочиевский раскусит липу. И хотя
в таком случае я в итоге не получу "премиальные" пятьдесят тысяч, но мне
же будет легче, если Труфилова я не найду.
  Вся сложность в том, что Хашимову, в отличие от Кочиевского, не нужно
рубить все концы. Он обязан вычислить и найти Труфилова. Я не знаю, кто
именно стоит за Хашимовым и почему они так хотят доставить Труфилова в
Москву, но, судя по их осведомленности и оснащению здания в Амстердаме, за
Самаром стоят довольно мощные силы. От всего этого у меня начинает болеть
голова. Все, надо сосредоточиться. Сегодня мне предстоит не просто
разыскать второго человека, с которым может быть связан Труфилов, но это
нужно сделать так, чтобы Хашимов поверил в мое алиби. Убедился в моей
искренности. Он должен поверить моим словам, что мне не доверяет
Кочиевский и у меня нет адресов и фамилий людей, через которых я могу
выйти на Труфилова.
  Я разместился в отеле "Софитель Антверпен" - это в самом центре
города.
  В Антверпене я еще не был. Бельгийские города поражают уютом и
красотой старых домов. Бельгийцы всегда были более склонны к компромиссам,
чем их северные соседи - голландцы. В то время когда Голландия уже
получила независимость, Бельгия еще долго входила в состав других
государств, сначала - испанских владений, потом, частично, австрийских, и
много лет страна была территорией собственно Франции. В маленькой стране
сложилось историческое двуязычие - французский и нидерландский
(фламандский) имеют одинаковый государственный статус. Бельгийцы никогда
не чурались связей с Францией, в отличие от голландцев, которые
инстинктивно тянулись к британцам, а получили влиятельного соседа -
Германию.
  Наверно, это очень правильно, что именно в Бельгии находятся
общеевропейские структуры, в том числе и штаб-квартира НАТО. Страна дает
ощущение подлинного центра Европы. В свое время Брюссель был нашпигован
нашими разведчиками, а вот Антверпен держится как бы в стороне. Он не так
ошеломительно красив, как Брюгге, и не такой европейский, как Брюссель. Он
скорее похож на итальянские города своим хорошо сохранившимся историческим
центром, где множество строений относится к девятнадцатому и даже к началу
семнадцатого-восемнадцатого веков.
  Устроившись в отеле, я даже не стал проверять, приехали ли сюда мои
соглядатаи. Хотя точно знал, что приехали. Спустившись вниз, я пообедал в
ресторане "Тиффани" и вновь поднялся наверх. Для заурядного отеля здесь
слишком претенциозные названия. Ресторан "Тиффани", "Пульман" - наверно,
владельцы отеля вскоре захотят изменить и его название, придумав нечто
сверхэлегантное.
  Я поднимаюсь к себе в номер и ложусь на постель не раздеваясь. Ровно
в шестнадцать ноль-ноль мне должен позвонить Кочиевский. Он уже знает, что
мой мобильный телефон прослушивается. Теперь его задача узнать, кто стоит
за Самаром Хашимовым. Мне даже жаль несчастных, которых пошлет на встречу
Хашимов.
  Их наверняка встретят люди Кочиевского. Чем там все закончится, не
мое дело. В конце концов, у каждого своя игра.
  Ровно в четыре раздается звонок полковника Кочиевского. Звонок по
моему мобильному телефону, который прослушивается людьми Хашимова.
  - Добрый день, Вейдеманис, - уверенно начал полковник, - как у вас
дела?
  Здесь важно не переигрывать. Хашимов и его люди не должны ничего
заподозрить.
  - У меня все в порядке, - отвечаю я бодрым голосом, - приехал в
Антверпен нормально, жду, когда вы дадите, мне адрес.
  - Запишите, - говорит мне Кочиевский. - Игорь Ржевкин. Он живет в
Схетоне, это город-спутник Антверпена. У него собственный дом. Запишите
адрес, - он диктует мне подробный адрес. Я делаю вид, что записываю,
понимая, что там людей Хашимова будут ждать двое убийц, один из Которых
хладнокровно зарезал несчастного друга Хашимова в самолете. Впрочем,
другая сторона тоже не осталась в долгу. Судя по тому, как они застрелили
Кребберса, у них есть свои профессионалы не хуже. Но это меня уже не
должно касаться.
  - Я все понял, - отвечаю я полковнику, глядя в окно, - выезжаю через
полчаса. Возьму машину, и вперед.
  - Удачи! - Он отключается.
  В эту секунду ко мне в номер постучали. Я отключил телефон и
направился к двери. На пороге - молодой посыльный, почти мальчик, с
конвертом в руках. Он явно ждет чаевых. Черт возьми, какое же соотношение
бельгийского франка к французскому? Не могу сообразить: один к трем или к
четырем? Даю пять бельгийских франков. Он удивленно смотрит на меня.
Конечно, я ошибся. Доллар стоит примерно тридцать бельгийских франков.
Черт возьми, быстрее бы они все перешли на евро. Впрочем, я до этого дня
все равно не доживу. Я беру конверт и протягиваю ему доллар. Это ему
нравится гораздо больше. Он кивает и величественно удаляется по коридору.
  Я открываю конверт. Точность Кочиевского меня поражает. Вот это
профессионализм! В конверте адрес, подлинный адрес Ржевкина. Пока боевики
Кочиевского и Хашимова будут убивать Друг друга в Схетоне, я могу спокойно
съездить в Другой конец Антверпена и поговорить с Ржевкиным. Если,
конечно, он окажется на месте.
  Я смотрю на свой мобильный телефон. Если все пройдет нормально,
больше он мне не понадобится. Сам ар Хашимов и его люди попали в
расставленную ими же ловушку. Я оставлю телефон на столе, даже не выключая
его. Пусть он еще некоторое время поработает. Хотя нет. Я должен еще раз
позвонить Хашимову и убедиться, что все нормально. Я поднимаю свой телефон
и набираю номер Самара.
  - Вы все слышали? - спрашиваю я его.
  - Конечно. Это бывший компаньон Труфилова. Мы так и предполагали, что
он в Бельгии, но не знали, где именно.
  - Теперь знаете, - сухо говорю я ему, - удачи вам. Только сделайте
так, чтобы при мне не стреляли.
  - Выезжайте через час, - советует мне Хашимов, - и не особенно
торопитесь. Мои люди уже выехали в Схетон. Они будут на месте через
тридцать минут.
  - Договорились. - Я снова кладу мобильный телефон на столик. Как
легко все получилось. Хашимов считает, что его люди успеют поговорить с
Ржевкиным до того, как я там появлюсь. Они рассчитывают, что у них будет
время решить, что делать с бывшим компаньоном Труфилова. И если он им
скажет правду, то они выйдут на самого Труфилова раньше нас. Я думаю, что
времени у них в обрез и они наверняка решат похитить Ржевкина, чтобы потом
спокойно его допросить. А допросив, конечно, уберут. Получается, что они
такие же убийцы, как и мои "наблюдатели". Пауки в банке. Какая разница,
кто из них раньше слопает другого.
  Через час я выезжаю из отеля. Минут через десять оставляю машину на
стоянке, ныряю в супермаркет, выхожу с другой стороны, останавливаю такси.
  Затем повторяю трюк еще раз, убеждаясь, что за мной никто не следит.
И наконец подъезжаю к офису компании "SRS", которая находится в
трехэтажном уютном особнячке. По данным Кочиевского, именно в этом здании
работает его президент, а ныне бельгийский гражданин Игорь Ржевкин.
  Войдя в офис, узнаю, где находится компания Ржевкина. Поднимаюсь на
третий этаж. Приемную украшает длинноногая девица, в которой я безошибочно
узнаю бывшую соотечественницу. По-моему, она даже литовка. Довольно острые
черты лица и темные волосы. Наши бывшие соотечественники почему-то
уверены, что им необходимы длинноногие секретари. Профессиональные
качества девушек их мало заботят. Я хорошо знаю этот сорт нуворишей,
которые потянулись в Европу после августовского кризиса. Поняв, что
воровать становится труднее, а в некоторых местах и вообще невозможно, они
потянулись косяком в другие страны, стремясь спасти остатки своего
капитала и имущества.
  - Мне нужен господин Ржевкин, - объясняю я длинноногой особи
по-русски.
  Я не ошибся. Нужно видеть, с каким презрением она на меня взглянула.
  Ясно - она презирает всех своих бывших соотечественников.
  - Что мне ему сказать? - спрашивает она.
  - Передайте ему, что приехал друг Дмитрия Труфилова.
  Она смотрит на меня пустыми глазами. Потом нажимает кнопку
селекторной связи. Даже не встает, чтобы пойти и доложить своему боссу.
Очевидно, она спит с ним и поэтому позволяет себе эти вольности.
  - К вам посетитель, - докладывает она на чудовищном французском.
  - Какой посетитель? - раздается негодующий рык хозяина.
  - Он утверждает, что он друг Дмитрия Трефилова, - докладывает девица.
  - Труфилова, - поправляю я девушку, но похоже, что ее босс все понял
и так.
  - Я сейчас выйду, - крикнул он, и через несколько секунд из кабинета
выбежал коренастый Крепыш в темной водолазке и сером костюме. Хорошо еще,
что не в малиновом пиджаке. И хотя на пальцах этого типа поблескивает
крупный перстень, на груди нет привычной цепи. Это уже впечатляет.
  - Кто вы такой? - бросается он ко мне. - Откуда вы приехали? Я не
знаю никакого Труфилова. Уходите отсюда.
  - Мне нужно с вами поговорить. - Я хладнокровно наблюдаю за его
метаниями. Главное сейчас - выдержать первый напор.
  - Чего вы хотите? Я бельгийский гражданин. У меня вид на жительство.
Я ничего не хочу слышать, не собираюсь участвовать в ваших фокусах.
  - Спокойнее, - говорю я ему, не повышая голоса, - иначе вы можете
потерять и вид на жительство, и свою фирму. И даже оказаться в бельгийской
тюрьме.
  Он смотрит на меня вытаращенными глазами. До него постепенно доходит
смысл моих слов. Затем он направляется в свой кабинет, коротко бросив мне:
  - Идемте.
  Мы входим в его кабинет. Именно такой кабинет и должен быть у
подобного типа. Огромных размеров комната, большой стол, несколько
телефонов и даже портреты хозяина в рамках. Охотничьи трофеи в немалых
количествах, даже грамота о членстве в каком-то клубе. И все здесь словно
кричит - смотрите, как я преуспел, как я отлично устроен в жизни.
  - Так что вам, собственно, нужно? - спрашивает он, плотно закрывая
дверь.
  - Мне нужен ваш друг - Дмитрий Труфилов.
  - Я не знаю, где он сейчас, - отвечает Ржевкин, отводя глаза. И
конечно, замечает, как я реагирую на его вранье. Я молчу, глядя на него, а
он начинает нервничать еще больше.
  - Мы с ним не виделись два года. Или полтора. Я ничего не знаю, -
нервно говорит он в ответ на мое затянувшееся молчание.
  В такие моменты пауза бьет по нервам похлеще любого вопроса.
  - Но вы знали раньше Труфилова? - спрашиваю я.
  Отпираться бессмысленно, ведь он сам себя выдал нервозными ответами.
  - Знал. Немного знал. Но я давно уехал из Москвы, и у меня нет
связей...
  В такие секунды нужно действовать быстро и, главное, решительно. Я
схватил его за водолазку, прижимая к стене. Он даже не пытался вырваться.
  - Послушай, что я тебе скажу, - прошептал я этому подлецу, - мне
позарез нужен Труфилов. И я знаю, что тебе известно, где он находится. Ты
меня понимаешь. Я приехал от его бывших сослуживцев. Если мы смогли
вычислить, где ты находишься, то мы обязательно найдем и его. Но если наши
поиски затянутся, ты можешь считать себя покойником. Ты хорошо меня понял?
Покойником!
  - Я ничего не знаю, - твердит он, но я знаю, что такие типы бывают
стойкими только до первой пощечины. Элементарные азы психологии. Я резко и
больно бью его по физиономии - раз, второй.
  - Не будь кретином, - говорю я ему очень тихо, с трудом сдерживая
кашель. Закашляться сейчас - значит обнаружить свою слабость. - За тобой
уже выехали убийцы, и у тебя есть тридцать минут, чтобы сбежать отсюда.
Только тридцать минут! Ты меня понял? Потом будет поздно.
  - Какие убийцы? - Он напуган до предела.
  - Которые объявили на тебя охоту. Я оставлю тебя здесь и уйду. А
ровно через полчаса появятся люди, которые не будут церемониться ни с
тобой, ни с твоей длинноногой любовницей.
  - Чего ты хочешь? - начинает он соображать.
  Пощечины явно ускорили процесс кровообращения.
  - Когда ты видел последний раз Труфилова? Говори быстрее, у нас мало
времени. - Три месяца назад. Он приезжал ко мне в Антверпен. Говорил, что
его будут искать. Просил денег. Я ему немного помог.
  - Куда он уехал?
  Ржевкин трясет головой, даже не пытаясь ничего сказать. Я снова бью
его по лицу.
  - Куда он уехал? Говори быстрее! Вспоминай, вспоминай. У нас осталось
только двадцать пять минут. Только двадцать пять.
  - Он уехал... уехал... - Ржевкин трусит. Он хочет сказать, но боится,
что получится еще хуже.
  - У нас нет времени! - ору я изо всех сил.
  - Он уехал в Париж, - выдавливает Ржевкин, - уехал три месяца назад.
Он живет за Монпарнасом, в Париже. Там находится дом его знакомой.
  - Как ее зовут?
  Он все еще колеблется.
  - Назови мне ее имя!
  - Сибилда. Ее зовут Сибилла. Фамилии я не знаю.
  Похоже, он говорит правду, было такое имя среди пяти людей, чьи досье
я изучал. Там значилось имя Сибиллы Дюверже. Похоже, он действительно
напуган и не врет.
  - Адрес! - ору я. - Говори адрес!
  - На авеню генерала Леклерка, - выдыхает он, - больше я ничего не
знаю.
  Я толкаю его к стене. Смотрю на часы. Если у него осталось и не
двадцать минут, то, конечно, не больше часа. Он должен успеть сбежать,
чтобы его не остановили ни мои соглядатаи, ни профессионалы Хашимова.
  - Уезжай из города, - советую я ему, - вернешься через несколько
дней, когда все будет спокойно. А еще лучше, после двенадцатого мая. Тогда
ты уже никому не будешь нужен. Ты меня понял?
  - Понял. - Он сглотнул слюну, глядя куда-то вбок. Ага, он смотрит в
сторону картины, висящей на стене. Интересно, почему он туда смотрит? Она
как-то непонятно низко висит. Подойдя к картине, я ударом руки сбрасываю
ее на пол. Так и есть. За ней - личный сейф этого идиота. Такие не
меняются никогда.
  Самые надежные документы и часть наличных он наверняка хранит у себя
в сейфе.
  Эти разбогатевшие торгаши с золотыми цепями на шее искренне верят
только в наличные деньги, которые лежат у них под задницей... До чего же
противно иметь с ними дело.
  - Уезжай, - напоминаю я ему и выхожу из кабинета. Девица смотрит на
меня с явным недоумением.
  - Не хотите ли кофе? - спрашивает меня эта особа.
  - Думаю, что вашему шефу оно тоже не пригодится, - говорю я ей на
прощание.
  Теперь самое главное - забрать свои вещи из отеля, пока туда не
доберутся люди Хашимова. Я все еще думаю, что я самый умный. Уже отходя от
здания, тороплюсь к остановке такси, чтобы вернуться в отель. У меня очень
мало времени. Кто бы ни вернулся из Схетона, легче мне от этого не станет.
  В тот момент, когда я останавливаю такси, чтобы отправиться в отель,
я вижу, как выбежавший из здания Ржевкин спешит к своему "БМВ",
оставленному перед зданием. Я сажусь в автомобиль и называю водителю свой
отель. Ржевкин усаживается в свой, положив рядом на сиденье небольшой
чемоданчик. Конечно, я был прав. Он держит некий запас наличности в своем
сейфе.
  - Быстрее, - прошу я водителя, и в этот момент страшный взрыв
потрясает всю округу. Я невольно оборачиваюсь. Белый "БМВ", в который
только что сел Игорь Ржевкин, превратился в горящий факел. Я выскакиваю из
машины, растерянно оглядываясь по сторонам. Кто это мог сделать? Кто
подложил бомбу? Кто успел это сделать, пока я говорил с бизнесменом в его
офисе? Или Кочиевский меня снова обманул, и его "наблюдатели" не поехали в
Схетон. Но тогда зачем было устраивать засаду людям Хашимова в Схетоне?
Они ведь не могли успеть вернуться так быстро. Что вообще происходит?
  - Мсье, - обращается ко мне водитель, - вы поедете в отель? Сейчас
здесь будут пробки. Полиция перекроет все улицы.
  Он думает только о своем. Конечно, ему важно быстрее покинуть этот
район.
  - Да, - кивнул я, - давайте побыстрее в отель. Мне нужно еще успеть
на вечерний поезд в Париж.

  ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО НАЧАЛА

  Москва. 8 апреля

  Его уже ждали в зале для официальных делегаций аэропорта
Шереметьево-2.
  Трое сотрудников ФСБ посадили его в машину и на полной скорости
рванули, но не в сторону города, а совсем в ином направлении.
  - Куда мы едем? - спросил Дронго, заметив, что впереди идет еще одна
машина.
  - Так нужно, - загадочно ответил ему один из спутников.
  Проехав около двадцати минут, оба автомобиля свернули с основной
дороги налево, направляясь к небольшим строениям, видневшимся за высокой
металлической оградой. Ворота автоматически открылись, и они въехали на
площадку, затормозив перед большим строением без окон, похожим на большой
деревянный амбар.
  - Войдите внутрь, - предложил один из офицеров ФСБ, - там установлена
специальная система, исключающая возможность прослушивания.
  Подозревая, что столь тщательные меры безопасности вызваны чем-то
непредвиденным, Дронго шагнул в здание. "Амбар" только снаружи был
деревянным.
  Стальная обшивка в несколько сантиметров надежно изолировала основное
помещение. Несколько офицеров ФСБ сидели за столиками. Один из них встал и
подошел к Дронго - Рогов, - представился он, - Андрей Викторович. Я много
о вас слышал.
  Среднего роста, лет сорока, с немного запавшими глазами. Мрачный, в
общем, человек - словно бы сознание личной ответственности наложило
отпечаток на весь его облик. Его густая седая шевелюра казалась инородной
при таком молодом лице. Энергично пожимая Дронго руку, другой рукой он
показал, куда следует пройти гостю.
  - Спасибо. - Дронго прошел к столику и сел на предложенный ему стул.
  Почти сразу из другой комнаты вышли Романенко и Лукин.
  - У вас только двадцать минут, - напомнил Рогов.
  - Где вы пропадали? - спросил Романенко. - Я искал вас вчера весь
день.
  Боялся даже думать о чем-то плохом.
  - Вы просто забыли, - напомнил Дронго, - когда мы начинали нашу
операцию, я отпросился У вас на седьмое апреля. Это день моего рождения.
  - У меня голова кругом идет. Вы думаете, я способен помнить еще такие
даты, - пожаловался Романенко, - во всяком случае, я вас поздравляю и
желаю вам долгих лет жизни.
  - Спасибо. У нас неприятности?
  - Еще какие, - вздохнул Романенко. - Судя по всему, ваша уловка
против Артемьева удалась наполовину. Он действительно поверил, что вы
хотели силой добиться от него признания, и позвонил Кочиевскому. Остальное
вы помните. Нам удалось подслушать разговор Артемьева. А через несколько
часов он был убит. Я уже тогда подумал, что должна быть связь между
встречей Артемьева с Кочиевским и убийством главы агентства. Но только
сегодня утром Захар выяснил, что связь точно была. В той части здания, где
сидит Кочиевский, установлена специальная система, исключающая возможность
прослушивания. Более того, они поставили в самом здании систему "Шатер".
  - Я думал, что подобные системы используют только в контрразведке, -
хмуро заметил Дронго.
  - Как видите, не только. Сейчас уже трудно удивить какой-либо
системой.
  Можно заказать любую и привезти ее в Москву совершенно легально.
Очевидно, Кочиевский обнаружил попытку Лукина прослушать телефон Артемьева
и все понял.
  Конечно, это никакое не доказательство, но для нас важно, что у них
стоит такая система. Это уже косвенное доказательство вины полковника
Кочиевского. Хотя только на основании этого мы не сможем его арестовать
или предъявить ему какие-либо обвинения.
  - Они установили систему "Шатер" в сочетании с дуплексным телефонным
определителем, - пробормотал Лукин. - Я не мог даже предположить, что в их
здании существует подобная система защиты.
  - Подождите, - нахмурился Дронго, - что значит - в сочетании с
дуплексным определителем? Я не совсем понял, что это значит.
  - Система "Шатер" разворачивается в зданиях повышенной секретности
для защиты излучаемой информации за счет изменения частот шумов
электромагнитного поля, - пояснил Лукин. - В сочетании с дуплексным
определителем система может не только исключить возможность прослушивания
любых телефонных разговоров, но и определить, какой именно телефон
прослушивают.
  - Значит, мы подставили Артемьева, - заключил Дронго.
  - Получается, что так, - мрачно согласился Лукин, - хуже всего, что
они сумели меня вычислить и определить, чей именно телефон прослушивается.
И поэтому убрали Артемьева. Я обязан был предусмотреть такой вариант.
Просчитать все возможные последствия нашего подключения, предвидеть
уровень подобной защиты.
  - Сейчас уже поздно себя упрекать, - перебил его Дронго, -
получается, что наши предположения подтвердились. Артемьев позвонил
полковнику Кочиевскому, встретился с ним и через два часа был убит. Из
квартиры его вызвал звонком знакомый. Полагаю, что на три дня вы можете
задержать Кочиевского по подозрению в организации убийства Филиппа
Артемьева.
  - А потом буду вынужден отпустить его, принося свои извинения? -
недовольно спросил Романенко. - Нет, такой вариант меня не устраивает. Вы
знаете, где он работает? В крупнейшей компании страны. Начальником службы
безопасности. У него личная охрана человек пять или шесть. И лучшие
адвокаты.
  - И поэтому вы его не трогаете?
  - И поэтому тоже, - строго ответил Романенко, - но главное - у меня
нет никаких правовых оснований.
  - Вы не знаете, мой второй помощник получил какие-нибудь
дополнительные сведения? - спросил Дронго у Всеволода Борисовича. - Не
знаю. Но я звонил своему знакомому военному прокурору, просил его помочь.
Он перезвонил в ГРУ, записался на прием. Но не думайте, что все так
просто. Боюсь, так не удастся что-либо выяснить. У военных своя система
защиты и свои секреты. Они не любят, когда мы лезем в их тайны.
  - Вы советуете мне вообще забыть об этом полковнике? - немного
раздраженно спросил Дронго.
  - Нет, не советую, - Романенко чуть помолчал, - убийцу Артемьева мы,
конечно, никогда не найдем. Все было сделано очень профессионально.
  - И поэтому мы не станем ничего предпринимать в этом отношении?
  - Нет, - снова вздохнул Романенко, - у нас все гораздо хуже. Как вы
думаете, зачем мы вас сюда привезли?
  - Я не думаю, я уже догадался. Очевидно, Кочиевский сумел вычислить
Лукина, который попытался прослушать и его разговоры. Верно?
  - Как всегда, - кивнул Романенко, - но это еще не самое страшное. Они
действительно узнали о попытках прослушать их разговоры. Незаконно
прослушать, без санкции прокуратуры. Я не мог получить санкцию на такую
организацию, как "Роснефтегаз".
  - Я уже понял, что они засекли работу аппаратуры Лукина.
  - И не только засекли, - признался Всеволод Борисович, - сегодня
утром они его захватили.
  - Не понял. Как это захватили?
  - Сели к нему в машину с нескольких сторон, блокировали его охрану. В
машине, кроме него, находился еще водитель.
  - Они убили водителя? - помрачнел Дронго.
  - Нет. И это самое удивительное, что могло произойти, - пояснил
Романенко, - они отпустили обоих. И водителя, и Захара. Правда,
предварительно разбив их аппаратуру.
  - И только? - В это действительно верилось с трудом. После убийства
Артемьева можно было ожидать самого худшего.
  - Нет, не только, - Романенко посмотрел на сидевшего рядом с ним
хмурого Лукина. - Ну-ка, сам расскажи, что с вами было.
  - Глупо попались, - признался Захар, - они здорово сработали,
отрезали от нас машину охраны, а нас окружили со всех сторон. Пришлось
пересесть в их машину.
  - Они вам угрожали?
  - Да. Пистолетами. Потом несколько раз ударили по ребрам, надавали по
шее. Но ничего особенного, если не считать моего телефона.
  - Какого телефона? - не понял Дронго.
  - Они узнали номер моего телефона и попросили передать его вам.
  - Мне? - оставалось удивляться мобильности Кочиевского, оказавшегося
достойным партнером.
  - Да, они так и сказали, чтобы я передал телефон вам. Предупредили,
что позвонят. Но я сказал, что вы будете только поздно вечером, выехали за
город.
  - Молодец, - кивнул Дронго, - ты не сказал им, что я улетел. Они
наверняка ждали меня на центральных магистралях, ведущих в город. Понятно,
почему вы привезли меня сюда. Но для чего им нужен разговор со мной?
  - Этого мы не знаем, - ответил Романенко, - но подозреваю, что именно
благодаря вам наши ребята остались в живых. Нападавшим ничего не стоило
пристрелить Захара и его спутника.
  - Я ваш должник, - невесело произнес Лукин.
  - Когда они должны звонить? - спросил Дронго.
  - В девять часов вечера. Но я распорядился, чтобы поменяли аппарат, -
пояснил Романенко, - они могли заложить в мобильный телефон Захара
взрывчатку.
  Вы отлично представляете, как умеют работать специалисты из ГРУ. Им
ничего не стоит установить по аппарату ваше местонахождение и попытаться
вас уничтожить.
  Мы связались с ФСБ, и они предложили нам выехать за город. Военные и
КГБ издавна не, любили друг друга. В тот самый момент, когда вам будут
звонить люди Кочиевского, специалисты из ФСБ постараются подключиться и по
возможности обезопасить нас от возможных провокаций ГРУ.
  - Понятно, - мрачно произнес Дронго. Получалось, что полковник
Кочиевский воспользовался его трюком - решил выйти с ним на связь через
Захара Лукина, который подслушивал разговоры убитого Артемьева и пытался
добраться до Кочиевского.
  Романенко молчал, думая о своем.
  - Судя по всему, - заговорил наконец он, - те люди уже знают, что вы
взялись за расследование. По данным ФСБ, в Европу вылетает специальная
группа для захвата Труфилова. У них есть конкретный приказ - найти и
ликвидировать бывшего подполковника ГРУ.
  - Откуда у них эти сведения? - удивился Дронго, - У них есть свои
люди среди окружения Кочиевского?
  - Этого они нам не говорят, - ответил Романенко, - объясняют, что
данные получены оперативным путем.
  - Внимание, - к ним подошел Рогов, - уже Девять часов. Ждите звонка.
  Аппарат вынесли из помещения, подключив его к антенне. Как только
сигнал поступит на телефон, аппарат внесут в помещение, оставив снаружи
только антенну. Таким образом сотрудники ФСБ исключали возможность для
людей Кочиевского обнаружить местонахождение Дронго.
  Ровно в девять позвонил телефон. Дождавшись второго звонка, один из
офицеров внес в помещение телефон, уже подключенный к аппаратуре ФСБ.
Антенна была выведена за пределы домика. Рыжов сделал знак, сработал
включатель.
  - Слушаю вас, - негромко произнес Дронго.
  - Здравствуйте, - раздался резкий голос, - говорит полковник
Кочиевский. Спасибо, что вы решили мне ответить. Я хочу с вами встретиться.
  - Когда и где? - Он знал, что долго говорить не следует. Но это знал
и Кочиевский.
  - Завтра вечером. В шесть часов. В ресторане "Царская охота". Он
находится...
  - Я знаю...
  - Тем лучше. Безопасность мы гарантируем. Давид Самуилович обещал
быть посредником. До свидания.
  - До свидания. - Он положил трубку.
  - Что у нас? - спросил Рыжов у своих сотрудников.
  - Ничего установить не удалось, - доложил один из офицеров ФСБ, -
неизвестно, откуда звонили и где находится телефон.
  - Я так и думал, - кивнул Рыжов, - они решили подстраховаться.
  - Вы думаете, стоит завтра пойти на свидание с этим мерзавцем? -
встревожился Всеволод Борисович.
  - Обязательно пойду, - мрачно ответил Дронго, - очевидно, нам
действительно пора лично поговорить.
  - Это может быть очень опасно, - предостерег Романенко.
  - Не думаю. Он же не идиот, понимает, что я буду не один. Ресторан
находится на правительственной трассе, недалеко от Жуковки. Там полно
милиции и сотрудников службы охраны. И кроме того, гарантия Бергмана стоит
многого. Если, конечно, он мне вечером позвонит.
  - Вы думаете - позвонит? - У Романенко был растерянный вид. Он не
представлял, как можно встречаться с человеком, подозреваемым в
организации убийства своего коллеги.
  - Обязательно позвонит. И не нужно так нервничать, Всеволод Борисович.
  Раз он разрешил отпустить Лукина, раз решился на такую встречу,
значит, хочет сообщить мне нечто очень важное.
  - А если он хочет предложить вам взятку? - спросил Лукин.
  Дронго обернулся, посмотрел через плечо на молодого человека. Тот,
чуть покраснев, отвернулся.
  - За всю свою жизнь, - сообщил Дронго чуть Дрогнувшим голосом, - я не
заработал ни копейки, которой не мог бы гордиться. Для меня человек,
берущий незаработанные деньги, хуже проститутки, которая торгует, своим
телом. Причем заработки-то вполне трудовые. Совестью не торгую. Я ответил
на твой вопрос, Захар?
  - Завтра, - примирительно заметил Романенко, - завтра мы узнаем, что
толком они хотят. Надеюсь, что все пройдет благополучно.

  Париж. 14 апреля

  Сегодня вечером я приехал в Париж. Не знаю почему, но на меня город
не производит такого впечатления, как на многих людей. Обычный город -
большая столица европейского государства. В центре похожие друг на друга
здания в некоем псевдоромантическом стиле. Говоря честно, думаю, что нужно
очень любить жизнь или быть чуточку влюбленным, чтобы по достоинству
оценить Париж. Жизни у меня осталось не так много, а настоящей любви
никогда и не было. Вот и все объяснение. Для меня маленький городок типа
французского Бреста или бельгийского Гента куда более приятное место для
проживания, чем огромный шумный Париж. И для упокоения - тоже.
  Я забрал все свои вещи из отеля, сел в поезд и впервые за несколько
дней остался один, без своих бдительных "друзей". Я сидел в купе в
абсолютном одиночестве, твердо зная, что за мной никто не следит. Я даже
проверил и убедился - действительно, никого. Меня очень смущал этот взрыв
в Антверпене.
  Кто мог узнать о моей встрече? Почему нужно было взрывать Ржевкина?
По логике, всех возможных свидетелей должны убирать люди Кочиевского. Но
если они не поехали в Схетон, кто тогда встречал там людей Хашимова? Или
же мои "наблюдатели" решили сделать круг и вернуться к офису компании
Ржевкина?
  От сильного напряжения кашель мой стал затяжным, я с ужасом замечал,
как платок все обильнее окрашивается кровью. Если я не дотяну до конца
поездки, моя семья может и не получить "премиальных" за найденного
Труфилова. Как я его ненавидел в душе, внушая себе, какой он негодяй. С
другой стороны - пока все нормально. Если все пойдет так и дальше, я уже
через несколько дней вернусь в Москву умирать богатым, а Труфилова
похоронят в Париже, куда он сбежал, надеясь остаться богатым и живым.
  Когда поезд подходил к Парижу, я включил свой телефон спутниковой
связи. И он сразу зазвонил, словно ждал моего сигнала - Почему вы
отключили телефон? - услышал я голос Кочиевского. - Где вы сейчас
находитесь?
  - Не хотел, чтобы меня засекли, - признался я полковнику, - сейчас я
в поезде, уже подъезжаю к Парижу.
  - Вы успели поговорить с Ржевкиным? - Он так и спросил "успели",
забывая о том, что я подполковник КГБ. Явно нервничает, и этим объясняется
его прокол. Он невольно себя выдал, но я Должен делать вид, что ничего не
понял.
  - Я с ним встретился, - докладываю я полковнику, - но он ничего
толком не знает. Видел Труфилова последний раз два года назад.
  - Почему вы решили поехать в Париж, а не в Лондон? - спрашивает меня
Кочиевский.
  - Здесь двое людей, с которыми может общаться Труфилов, а в Лондоне -
только один. Больше шансов именно в Париже. - Я говорю логично, и откуда
Кочиевскому знать, что я решил начать собственную игру. Я уже не верю
полковнику, который послал за мной целую свору безжалостных убийц. Я
больше не верю никому.
  - Когда устроитесь, сообщите мне, в каком вы отеле, - продолжает
полковник. - Завтра утром получите адреса.
  Он даже не знает, что у меня есть адрес Сибиллы. У меня в запасе
ночь, и я попытаюсь найти Труфилова без его "наблюдателей". На вокзале я
прохожу в туристическое бюро и прошу заказать мне отель где-нибудь в
районе Монпарнаса.
  - Непосредственно у вокзала? - спрашивает меня улыбающаяся
француженка.
  Нет, у вокзала нельзя. Если остановлюсь слишком близко к авеню
генерала Леклерка, полковник может заподозрить неладное. Нет-нет... Близко
нельзя. Нужно где-то подальше. Я показываю на выставленной передо мной
карте Парижа место, находящееся поближе к Сене. От Монпарнаса - к западу.
  - Бульвар Гренель? - спрашивает девушка.
  - Да. Пусть будет бульвар Гренель, - соглашаюсь я, отмечая отель в
три звездочки. Мне не нужен особый комфорт. Только тишина. Девушка чуть
заметно пожимает плечами и поднимает трубку телефона. Через минуту
говорит, обращаясь ко мне:
  - С вас пятьдесят франков. Отель "Холлидей Инн" на бульваре Гренель.
  Чтобы взять такси, вам нужно спуститься вниз на один этаж и пройти
направо.
  - Спасибо. - Я беру бланк заказа, еще не зная, что за отель
приготовила мне эта улыбающаяся стервочка. Нет, она сказала все правильно.
Только это не отель "Холлидей Инн", а скорее мотель. И дело не в том, что
в небольшом шестиэтажном домике всего сорок семь плохоньких номеров, -
прямо напротив входа в здание, на уровне окон, проходит линия метро.
Представляете, какой здесь грохот? Тишины у меня явно не будет. Правда, я
получил номер с выходом на противоположную от подземки сторону, окно
которого упирается в глухую стену. Но это все равно лучше, чем вид на
грохочущий поезд. Если учесть, что за сутки я плачу девятьсот франков, что
составляет примерно сто пятьдесят долларов, то мой номер явно не тянет на
такую цену. Впрочем, мне все равно. Платит Кочиевский, а ему я не
собираюсь экономить деньги. Вообще, нужно было снять апартаменты за тысячу
долларов, но мне и этого не хочется. Моя мечта остаться в номере своего
отеля и никуда не выходить - день, два, три. Месяц. Все оставшееся время
до самого конца. Смотреть в глухую стену и думать о моей неудавшейся жизни.
  Я долго размышлял, почему у нас ничего не получилось с Вилмой?
Разница в возрасте? Нет, я знал семьи, где разница была гораздо больше,
например, у родителей моей матери, где отец был старше своей жены, моей
бабушки, на целых двадцать лет. И они счастливо прожили всю свою жизнь.
Разница в возрасте здесь ни при чем. Скорее разница в мировоззрении. Я
любил посидеть дома, посмотреть телевизор, почитать книгу. Вилму же тянуло
в шумные компании, к друзьям, радовали все эти презентации, встречи.
  Но сейчас я думаю, что мы разошлись даже не из-за этого. И дело было
не в ней - во мне. Может, поэтому я довольно спокойно реагировал на ее
многочисленные измены, чувствуя свою вину? Я ведь не хотел уезжать в
Москву, я думал остаться в Риге, стать инженером. После смерти отца я
принял решение, о котором потом долго жалел. Мне сначала казалось, что,
попав К "систему", я смогу понять механизм ее воздействия на человека,
смогу стать ее частью и это в будущем огородит меня и мою семью от тех
неприятностей, которые выпали на долю моих родителей, да и мою лично.
Может, Фрейд или Юнг объяснили бы все моими подсознательными комплексами.
Страхом предать отцовское начало, ведь первые годы моей жизни я провел без
отца, и это въелось в мою память. Встреча с отцом стала точкой отсчета
новой жизни, которую я запомнил навсегда.
  Но судьбу нельзя повторить. То, что для моего отца было делом всей
его жизни, для меня стало тяжкой обязанностью. Я неплохо учился, довольно
успешно продвигался по службе, но это было не мое. Я чувствовал - все это
не мое. Меня мучило, что я совершил ошибку. И когда я встретил Вилму,
такую молодую, непосредственную, живую, мне показалось, что она способна
изменить мою судьбу.
  Но мы оба не смогли измениться. Ни она, ни я. Впервые я понял это еще
в Африке, когда к нам в посольство приехала делегация Госкино. В составе
делегации был один молодой актер, уже достаточно популярный к тому
времени, успевший сняться в нескольких нашумевших фильмах. Весь вечер на
приеме в посольстве он делал комплименты Вилме. Я обязан был понять, что
происходит, заметить их взгляды. Но я ничего не видел - не хотел видеть,
погруженный в себя. На следующий день она поехала вместе с делегацией на
экскурсию, кажется, в местный зоопарк. Когда все вернулись к обеду,
оказалось, что нет Вилмы и того смазливого актера. Она появилась через два
часа. Если бы меня случайно не оказалось дома, я бы, возможно, так ни о
чем и не догадался. Но она сразу полезла в ванную. Если учесть, что она не
любила днем мыться, принимая душ только по утрам, я заподозрил неладное. Я
вошел в ванную и молча смотрел на нее. Она вдруг испуганно обернулась на
меня.
  - Что? Что? - спросила с тревогой.
  - У тебя синяк на плече, - сказал я, глядя ей в глаза, - кажется, это
кровоподтек. Где ты могла так удариться?
  - Синяк как синяк, - вспыхнула она. Восточный мужчина на моем месте
устроил бы сцену ревности. Или отправился бы бить морду молодому актеру. Я
же повернулся и вышел из ванной. Вечером мы провожали делегацию Госкино.
Когда этот актер протянул мне руку, я посмотрел ему в глаза. Похоже, он
даже забыл, что я муж Вилмы. Он улыбался и смотрел сквозь меня. Подумаешь,
эпизод в его богатой приключениями жизни. И я подумал тогда, что нужно
жить, как этот артист, порхая по жизни и не очень утруждаясь сомнениями.
Возможно, болезнь потому и съедает меня, что я слишком часто занимался
самоедством.
  Восточным мужчиной я не был, но пять лет в Сибири что-то да значили.
У меня была сибирская закваска. Я улыбнулся в ответ актеру и тихо сказал:
  - Вам просили передать пакет.
  - Какой пакет? - не понял он.
  - Посылку. Просили передать без свидетелей. - Да, он даже не вспомнил
меня. Для него я был предметом интерьера. Он покорно прошел за мной в
туалет.
  - Где же пакет? - спросил он, и в этот момент я ударил его по
физиономии. Он вскрикнул. Я нанес еще два удара в живот, и он упал на пол.
  Парень оказался хлюпиком, несмотря на все свои внушительные размеры.
Он хныкал, когда я поднял его.
  - Я муж Вилмы, - сообщил я этому типу, и он начал размазывать слезы
по лицу. Мне стало противно. На какую же мразь она польстилась.
  - Вы с ней спали? - спросил я. - Только не врать.
  - Нет. - Он все еще думал, что я собираюсь его убивать.
  - Говори правду. - Я бил его без эмоций, и это, наверное, самое
страшное.
  - Мы с ней... мы... Это она... она... Я не хотел...
  - Где вы были?
  - В машине. Я взял машину у консула. Но я не хотел.
  Черт побери, она изменила мне с этим типом в машине. Не могла найти
нормального места, чтобы трахнуться. Потому-то сразу побежала в душ. Мне
даже стало смешно. Я поднял его и еще раз отвесил пощечину. Если бить
ладонью, то эффект получался двойной. Больно и обидно. И главное - не
оставляет видимых следов.
  - Иди к самолету. Опоздаешь и останешься в этой проклятой стране, - я
подтолкнул его к выходу.
  Я надеялся, что никто ничего не заметил. Но я ошибался. Только спустя
много лет я узнал, что все обратили внимание на наше отсутствие. Кто-то
рассказал об этом своей жене, а та, в свою очередь, своей подруге. По
цепочке сплетня дошла до Вилмы.
  Целых три месяца после этого мы с ней не общались. Пока однажды ночью
она не пробралась ко мне в постель. И мы, ничего не объясняя друг Другу,
занялись любовью. Мне не хотелось ее обвинять, а ей не хотелось мне ничего
объяснять. Наверное, так было лучше. Мы просто вычеркнули из памяти этот
эпизод. Вернее, постарались вычеркнуть. Но оказалось, что чувствовать себя
прощенной еще хуже, чем чувствовать себя виноватой. Для женщины такого
истерического склада, как Вилма, это было худшее из наказаний. Мое
благородство казалось ей подозрительным, неестественным, непонятным.
  У нас снова начались скандалы. Она стала пить, и это было хуже всего.
  Хотя в той стране, где мы жили, ничего другого делать не оставалось.
Иногда посольские напивались вдрызг, чтобы забыть обо всем на свете. Так
продолжалась наша совместная жизнь в африканской стране.
  После возвращения в Москву Вилма демонстративно несколько раз уходила
из дома, и я не спрашивал, где она ночевала. Мне действительно это было
неинтересно. Измена? Но изменить можно только другу или любимому человеку.
  Поэтому измены со стороны Вилмы не было. Очевидно, нас обоих убивало
чувство одиночества, которое мы испытывали, живя рядом.
  Еще пять лет после возвращения из Африки мы только формально
считались мужем и женой. Вилма жила со своим художником, я тоже был не
ангелом. К счастью, Илзе оставалась у меня, жила с моей мамой. Весной
девяносто четвертого мы развелись. К тому времени уже не было советских
судов, и не нужно было лицемерить, призывать к сохранению "ячейки
социалистического общества".
  Латышский суд развел нас быстро и без лишних формальностей.
  А еще через несколько месяцев мы в последний раз поговорили с Вилмой.
Я приехал к ней перед отъездом подписать документы, разрешающие мне увезти
дочь.
  К этому времени они почти не встречались. Илзе уже стала понимать,
почему мать не живет с нами. А Вилму, похоже, устраивало то
обстоятельство, что ребенка воспитывает бабушка. Мы отправились к
нотариусу окончательно все оформить.
  Когда все было кончено, мы пошли в небольшое кафе. По странному
совпадению, это оказалось то самое кафе, где мы познакомились. Жизнь
иногда любит такие гримасы. Мы сидели друг против друга и не знали, что
сказать. Все и без того было ясно.
  Я уезжал в Россию, забирая с собой мать и дочь. Она оставалась в
Латвии. Мы оба понимали, что возможность свиданий будет крайне ограничена.
  Знали, что для поездки в наши теперь разные страны нужны визы и
иностранные паспорта. И нам нечего было сказать друг другу. Мы, в
сущности, все время жили рядом, оставаясь чужими людьми.
  - Как твоя мама? - спросила Вилма. - Она ведь болеет?
  - Да, - кивнул я, - врачи считают, что в России ей помогут. Поэтому я
и решил переехать.
  - Илзе будет там лучше. Она ведь учится в русской школе. - Голос
Вилмы не дрогнул.
  - Да, наверное. Хотя у нее здесь остаются Друзья.
  - Ты будешь просить российское гражданство?
  - Еще не знаю, - честно признался я Вилме, - там ведь, сама знаешь,
какая обстановка. После октября девяносто третьего ничего нельзя заранее
предугадать.
  - Ты надеешься устроиться на работу?
  - Да, мне обещали работу. - Я не стал говорить ей про Федю Гаско.
  Вообще-то ей это неинтересно. Мы оба тяготились и нарочитостью этой
сцены прощания, и ненужностью нашего разговора.
  - Мы здесь встречались с тобой десять лет назад, - вдруг сказал я
Вилме, - помнишь, там еще стояла в углу большая ваза?
  - Не помню, - посмотрела она в ту сторону, - я тогда как-то не
замечала, где мы встречаемся.
  Все было ясно. И все было сказано. Лишние слова ничего не могли
изменить. Я расплатился, мы допили свой кофе и вышли на улицу.
  - Береги Илзе, - попросила Вилма.
  - Ты придешь на вокзал?
  - Нет. Я попрощаюсь с ней завтра, без тебя.
  - Прощай, - я кивнул ей на прощание.
  - Эдгар, - позвала она меня, и я обернулся. Вилма наклонила голову. -
Ты меня прости, - выдавила она, - прости меня за все.
  - Мы оба были не ангелы, - проговорил я.
  - Нет, не то. Тогда... в посольстве... я не должна была... Мне было
очень стыдно и плохо. Мне до сих пор стыдно. Мне рассказали, как ты избил
этого актера в туалете. Мне было тогда очень стыдно...
  - Я уже все забыл, - сказал я ей, пряча глаза.
  - А я нет, - Вилма протянула мне руку, - не забывай меня. Ты, в
общем, был неплохой человек, Эдгар, жаль, что все так получилось.
  - Жаль, - согласился я, - прощай. Потом я повернулся и ушел, не
оглянувшись. Я подвел черту под целой эпохой моей жизни. Через несколько
дней мы переехали в Москву, и С тех пор я уже никогда не встречался с
Вилмой. Она даже не знает, что я болен. И слава богу, что не знает. Мне
сейчас меньше всего нужно сочувствие кого-нибудь из моих близких. Я думаю,
что о моей болезни догадывается только моя мать. Но она сильная женщина -
ни разу не дала мне понять, насколько серьезно мое положение. А может, она
просто боится разговаривать на эту тему. Не хочет признаться самой себе,
что у сына развивается болезнь, от которой умер ее муж. Мы говорили с ней
о моем здоровье два раза. В первый я побоялся сказать ей правду, но во
второй мне пришлось это сделать. Это случилось перед самым отъездом,
одиннадцатого апреля.
  За несколько дней я уже побывал в трех европейских городах. Господи,
как же мне все надоело! Это труднее, чем я думал. Как гончая собака, я
натаскан на запах Труфилова, чтобы найти его и подставить своим неизменным
спутникам-убийцам, идущим за мной по пятам. Но я не уверен, что,
расправившись с Труфиловым, они оставят живым меня. Слишком рискованно
оставлять жить такого свидетеля. Их не остановит ничто - даже моя болезнь.
  Я принял душ и включил телевизор. Решил немного отдохнуть перед тем,
как отправиться на авеню генерала Леклерка. Я очень быстро устаю в
последнее время. Лежа на постели, я автоматически переключал каналы
телевизора. На одном показывали трупы. Два трупа, которые выносят из
здания. Что там произошло?
  Голос диктора за кадром - похоже, русская мафия снова заявляет о
себе. "Сегодня в бельгийском городе Схетоне неизвестные убийцы жестоко
расправились с двумя русскими туристами, неизвестно каким образом
оказавшимися в этом заброшенном доме. Полиция подозревает, что оба
погибших были членами преступной группировки. Тела случайно обнаружены
страховым агентом. Очевидно, убитых допрашивали перед тем, как застрелить,
так как на обоих телах найдены следы истязаний..."
Пока он говорит, я встаю с постели. Господи боже ты мой! Я все понял.
  Мои двое "наблюдателей" устроили засаду на людей Хашимова. Одни пауки
сожрали других. Будь они все прокляты! Я вскакиваю и дрожу от желания
запустить в экран телевизора чем-нибудь тяжелым. И в этот момент звонит
мой чертов телефон.
  - Да! - ору я в трубку, уже зная, что позвонить может только
Кочиевский.
  - Вы уже в Париже? - спрашивает он меня. - В каком отеле вы
остановились? Наши люди будут в городе через полчаса.

  ЗА НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ ДО НАЧАЛА

  Москва. 9 апреля

  Утром в двенадцать к нему приехала Галина Сиренко. Довольно
элегантная - в темных брюках и темной водолазке. Пройдя в комнату и сухо
кивнув, села на свое привычное место.
  - Добрый день, - приветливо поздоровался Дронго.
  - Всеволод Борисович говорил мне, что вы вернулись вчера в Москву, -
сообщила Галина. - Мне кажется, что вы зря так рискуете. Вам лучше было бы
не приезжать сюда. Они могут вычислить и этот адрес.
  - Сегодня - нет, - возразил Дронго, - сегодня они будут ждать нашей
встречи в "Царской охоте".
  - Я знаю. Романенко попросил всех своих сотрудников выехать в Жуковку.
  Мы постараемся сделать все, чтобы не допустить никаких эксцессов с их
стороны.
  - Никаких эксцессов и не будет, - сообщил Дронго, - я в этом
абсолютно уверен. Сегодня утром мне позвонил Давид Самуилович Бергман. Он
гарантировал безопасность нашей встречи. Я давно его знаю. Это не тот
человек, который может подставить. Уверен, что и Кочиевский, и те люди,
которые стоят за ним, доверяют ему полностью. Поэтому я мог бы поехать на
встречу даже один.
  - Всеволод Борисович не разрешит, - возразила Галина, - в самом
ресторане будут сотрудники ФСБ. А мы составим внешнее кольцо оцепления.
  - Хорошо, - согласился Дронго, - но до встречи у меня еще много
времени. Вам удалось что-нибудь узнать о Кочиевском?
  - Немного. Несмотря на все наши запросы, они, конечно, не разрешили
знакомиться с его личным делом.
  - Я так и думал. Они всегда были достаточно закрытой организацией.
  - Как я вам докладывала, он работал в ГРУ восемнадцать лет. Его
характеризуют как решительного, смелого, напористого человека. Очень
энергичный. И после ухода из военной разведки пользуется у коллег большим
авторитетом. Говорят, что у него очень хорошие связи.
  - В прошлый раз вы говорили, что он ушел из военной разведки в
девяносто втором и только в девяносто шестом стал руководителем службы
безопасности "Роснефтегаза". Вам не удалось установить, где он провел
четыре года - с девяносто второго по девяносто шестой?
  - Удалось. В девяносто втором его видели в Приднестровье. Там он был
что-то около года. Затем переехал в Москву. С девяносто третьего находился
в Таджикистане. Судя по всему, там изрядно отличился. Говорят, в некоторых
кишлаках "маленьким бровастым человеком" до сих пор пугают детей. Когда
требовали обстоятельства, он становился жестоким до беспредела. Сжег
однажды живьем двоих боевиков, не признававшихся, где находится склад
оружия. Третий, оставшийся в живых, все ему рассказал и сошел с ума.
  - Колоритная личность, - пробормотал Дронго.
  - Мне не удалось установить, встречался ли он с Труфиловым, но то,
что они могли встречаться, не вызывает сомнений. Кочиевский работал в так
называемом "Аквариуме" - центральном аппарате ГРУ. Там же работал
некоторое время и Труфилов. Думаю, они наверняка встречались.
  - Думаю - это еще не резон, - недовольно заметил Дронго, - мне нужны
были точные данные. Они встречались или нет?
  - Почти наверняка встречались. Но об их совместных операциях ничего
не известно. Правда, я обратила внимание на такое совпадение: после того
как полковник Кочиевский стал руководителем службы безопасности концерна
"Роснефтегаз", через два месяца директором компании "ЛИК" был утвержден
Дмитрий Труфилов. Если это совпадение, то достаточно странное. Тем более
что Силаков, который рекомендовал Труфилова, оказывается, был другом
Кочиевского. Во всяком случае, Кочиевского иногда видели в компании
Силакова.
  - Интересно, - задумчиво произнес Дронго, - очень интересно. Судя по
вашему рассказу, Кочиевский не просто мерзавец, а настоящий сукин сын.
  - Я не поняла, о чем вы?
  - Силаков был его знакомым, может быть, даже другом. И тем не менее,
когда выяснилось, что цепочка от арестованного Ахметова может привести к
Труфилову, Силакова сразу убрали. То же случилось и с Артемьевым. Его
убрали немедленно, как только Кочиевский понял, что произошло и каким
образом мы прослушали их разговор. Получается, что он "специализируется"
на смерти своих знакомых. Есть такая поговорка: злейшие враги - это бывшие
друзья. Боюсь, что дружить с Кочиевским достаточно опасно. Все, кто
оказываются рядом с ним, плохо кончают.
  - Да, - согласилась Галина, - именно поэтому Всеволод Борисович так
беспокоится за сегодняшнюю встречу.
  - Мне даже интересно будет встретиться с этим полковником, - сказал
Дронго. - У вас есть еще что-нибудь?
  - Есть, - кивнула она. - Романенко предупредил, что, по сведениям
ФСБ, Кочиевский готовит группу профессионалов для выезда в Европу и поиска
исчезнувшего Труфилова. Они хотят опередить вас.
  - Это я уже знаю. Он мне вчера рассказывал. Вам удалось выяснить, кто
такой неизвестный представитель "Роснефтегаза" с отчеством Иннокентьевич?
  - Пока нет. Среди руководства и акционеров компании нет человека с
таким отчеством.
  - Жаль, - пробормотал Дронго, - я рассчитывал, что Жучкова сказала
мне правду. Как вы думаете, удастся ли нам узнать через ФСБ возможные
адреса знакомых Труфилова в Европе?
  - Думаю, что нет. Мы пытались, но это невозможно. У Кочиевского есть
свои выходы на ГРУ, мы таких выходов не имеем. Он может узнать адреса всех
друзей и знакомых Труфилова, с которыми тот встречался в Европе. Но в ФСБ
нет никаких данных о Труфилове и его возможных связях. Мы даже сделали
запрос в Службу внешней разведки. Там тоже ничего.
  - Ясно, - кивнул Дронго, - значит, придется идти по следам группы,
которую Кочиевский отправит в Европу. Интересный он тип. Другой бы сидел
спокойно и ждал, пока я найду Труфилова, а этот не желает ждать, хочет все
решить сам. Ладно. Вечером я еду в "Царскую охоту".
  - Я буду на месте, - поднялась Галина. Пройдя к двери, она замерла и,
оглянувшись, спросила:
  - Как прошла ваша поездка?
  - Неплохо...
  Она явно хотела задать еще один вопрос. Хотела. Но вместо этого
отвернулась, прошла в коридор и вышла из квартиры, хлопнув дверью чуть
сильнее обычного.
  Через час за ним приехали сотрудники ФСБ, чтобы проинструктировать
его, как себя вести. Еще через час они отправились в Жуковку. Рядом с
рестораном они будут ждать до шести часов вечера, когда появится
Кочиевский. Начиная с четырех в ресторан начали прибывать посетители.
Некоторые даже здоровались друг с другом. В большом зале сидели несколько
сотрудников ФСБ и бывших сотрудников ГРУ. Без пяти шесть у ресторана
появились три автомобиля. Полковник Кочиевский приехал в сопровождении
всей своей охраны. Похоже, опасался ареста непосредственно в ресторане.
Прямо из зала он поднялся наверх, в небольшую комнату, предназначенную для
встречи.
  Через десять минут к ресторану подъехал Дронго. В машине, кроме него,
за рулем сидел офицер ФСБ. Выйдя из машины, Дронго огляделся, понимая, как
много глаз следит за ним в это мгновение, - и вошел в ресторан. Его сразу
проводили наверх; поднявшись по лестнице, он оказался лицом к лицу с
Кочиевским. Кроме самого полковника, в комнате находились двое его
охранников.
  Полковник был гораздо меньше ростом, чем Дронго, и это неприятно
поразило Кочиевского. Как и все коротышки, он подсознательно не любил
высоких людей.
  Кивнув в знак приветствия и не протягивая руки, Кочиевский пригласил
Дронго сесть. Когда они уселись друг против друга, полковник спросил:
  - Что вы будете есть?
  - Я не ем с незнакомыми людьми, - серьезно ответил Дронго, - скажите,
чтобы нам принесли минеральной воды.
  - Минеральной воды, - приказал Кочиевский застывшему в ожидании
приказа официанту.
  - У вас есть оружие? - спросил один из охранников Кочиевского.
  - Вы боитесь, что я могу убить вашего патрона? - улыбнулся Дронго.
  - Уходите, - нахмурился полковник.
  - Мы его не проверили... - оправдывался один из охранников.
  - Убирайтесь! - рявкнул Кочиевский. Оба охранника вышли из комнаты.
  Испуганный официант принес две бутылки минеральной воды, поставил
стаканы и мгновенно исчез, споткнувшись на лестнице, по которой он
буквально взлетел.
  - Вы, кажется, нервничаете, - добродушно заметил Дронго. - Если вы
боитесь, меня могут обыскать. Я приехал без оружия.
  - Не боюсь, - криво усмехнулся полковник, - я знаю, что вы не любите
ходить с оружием. И уж наверняка не станете в меня стрелять..
  - Спасибо. Но боюсь, что не смогу вернуть вам подобный комплимент. По
моим данным, вы практикуете отстрел своих бывших друзей и знакомых. У вас,
судя по всему, такое хобби.
  Кочиевский сжал кулаки, отрывисто рассмеялся.
  - Неплохо, - сказал он, - вы специально меня провоцируете, хотите
вывести из состояния равновесия. Очень неплохо. Но это старый трюк.
Давайте поговорим спокойно, без срывов, - предложил он, - в конце концов,
Давид Самуилович гарантировал нам конфиденциальность и безопасность нашей
встречи.
  - И я должен был поверить, что вы приедете на встречу без своих людей?
  - усмехнулся Дронго.
  - Конечно, нет. Как и вы. Ваши люди наверняка сидят где-нибудь в
ресторане. Или вокруг него.
  - Не будем спорить, - согласился Дронго, - зачем вы хотели меня
видеть?
  - Чтобы поговорить. Я много о вас слышал. Очень много. Говорят, что
вы не просто аналитик, не просто человек, умеющий разгадывать любые
комбинации.
  Многие профессионалы считают вас супераналитиком, человеком с
компьютерными мозгами. Говорят, что вы можете найти любого преступника,
раскрыть любое дело.
  Удивляюсь, что вас еще не пригласили работать Генеральным прокурором
страны.
  - Я не веду государственных расследований, - сухо ответил Дронго, - и
я не состою на службе ни в одной государственной организации. Я
действительно иногда провожу частные расследования по просьбам моих
друзей. И только...
  - Я все знаю, - усмехнулся Кочиевский, - я даже знаю больше, чем вы
думаете. Многие ваши операции стали достаточно широко известны в наших
кругах.
  Должен признаться, что профессионалы вас очень ценят.
  - Зачем вы говорите мне столько комплиментов? Переходите к основной
теме нашего разговора.
  - Это и есть основная тема. Жаль будет, если такой "суперкомпьютер"
разлетится вдребезги.
  - Вы мне угрожаете? - спросил Дронго.
  - Если хотите - да. Но у меня есть конкретное предложение. Вы
отказываетесь от розысков известного вам человека и вместо этого получаете
достаточно приличное вознаграждение, компенсирующее уже проведенные вами
поиски.
  - То есть вы хотите меня купить?
  - А вы хотите сказать, что не продаетесь? Послушайте, Дронго, в нашем
мире все и всегда продается. И ваши услуги тоже продаются. Вы ведь
получаете гонорары за свои расследования. Вот теперь и я предлагаю вам
неплохой гонорар.
  Весьма неплохой, смею вас заверить.
  - На что вы рассчитываете, полковник? Вы ведь наверняка изучали не
только мои дела. Перед тем как встретиться со мной, вы побеседовали с
психологами, которые твердо заверили вас в невозможности меня купить. И не
только потому, что я такой честный или богатый. Просто я никогда не играю
на стороне мерзавцев. Это, если хотите, мое кредо.
  - Вы наивный романтик, Дронго, - ухмыльнулся Кочиевский, - такие
иногда встречаются в нашей жизни. Я думал, что это порождение писательской
фантазии, но вижу, что подобные персонажи встречаются и в реальной жизни.
Только ваш героизм абсолютно никому не нужен. Это я и хочу вам объяснить.
  - Вы полагаете, что меня легко переубедить?
  - Нет. Убедить. Вы же аналитик. Вы верите только фактам. Поэтому я
буду говорить исключительно фактами.
  Кочиевский помолчал, как бы собираясь с мыслями.
  - Во-первых, - начал он, - вы действительно исключительно сильный
аналитик. За несколько дней вам удалось сделать то, что другим не удалось
бы и за целый год. Вы специально провели беседу с Давидом Самуиловичем,
чтобы под ставиться под наше наблюдение. Мы клюнули на ваш крючок. Должен
сказать, что вы все продумали безупречно, никто не предвидел подобного
хода. Затем вы с безупречной точностью вычислили, кто следит за вами, и
вышли на Артемьева. Я верно излагаю?
  - Мне интересно вас слушать, полковник, - признался Дронго, - поэтому
не стану вас перебивать, подтверждать или опровергать ваши слова. Пусть
каждый остается при своем мнении.
  - Хорошо. Сцену с нападением на Артемьева вы разыграли просто красиво.
  Надо же так рассчитать психологию бывшего офицера милиции. Учли все
до мельчайших деталей. Я готов признать это одной из лучших операций,
которые мне приходилось видеть в моей жизни. Вы задействовали весь арсенал
- умение просчитывать варианты, подробный анализ возможного развития
ситуации, психологию самого Филиппа Артемьева, его сотрудников, других
людей, принимавших участие в этой операции.
  Совершая нападение на Артемьева, вы заранее знали, что он вам ничего
не скажет. Более того, вы предвидели, что долго не сможете продержаться в
его машине. Охранники открыли стрельбу, и вы благополучно уехали.
Несчастный Артемьев бросился звонить мне. Вы знали и это - просчитав его
реакцию. А ваш человек, который подключился к телефону Филиппа, сумел
довольно быстро определить, кому звонил Артемьев.
  Кочиевский вздохнул, взял бутылку минеральной воды, налил себе в
стакан, с удовольствием выпил. Затем продолжил:
  - Ваш человек прослушивал телефон Филиппа Григорьевича и в нашем
офисе.
  Но здесь получилась накладка. Это уже была не ваша вина. Мы
установили в своем офисе самое современное оборудование, исключающее
всякую возможность прослушивания наших сотрудников или считывания
информации с наших компьютеров.
  Вы об этом знать не могли. Но ваш человек, который подключился к
телефону Артемьева, должен был все проверить. Увы, вы не оставили ему
времени, рассчитав все по секундам. В результате мы довольно быстро
установили, что мобильный телефон Артемьева прослушивается. И сделали
соответствующие выводы.
  - Решили его ликвидировать, - вставил Дронго.
  - Я этого не говорил, - криво ухмыльнулся Кочиевский, - но если вы
изволите так думать - пожалуйста. Во всяком случае, Артемьев не имел права
так глупо подставляться. Он не был дилетантом. Хотя признаюсь, в поединке
с таким профессионалом, как вы, он выглядел довольно бледно. Просто разные
весовые категории.
  - Вы его убили, - повторил Дронго.
  - Он сам себя убил, - возразил Кочиевский. - Нам удалось выяснить,
что аппаратура, которая была задействована при прослушивании телефона
Артемьева, работала в стационарном режиме, - таким образом вышли на
Лукина. Кажется, он работает в техническом отделе? Специалист из группы
Романенко. Мы могли бы легко устранить и его, но я решил сделать подарок,
подарить парня вам. Да и нам ни к чему лишние сложности.
  Он говорил так, словно жизнь Захара - пустячок, детская игрушка.
Дронго подумал, что полковник не играет в злодея. Для него действительно
жизнь человеческая ничего не стоила. Кочиевский налил себе еще стакан
минеральной воды и залпом выпил его.
  - А теперь я перейду к главному, - сказал он. - Вы считаете, что,
сотрудничая с Романенко, вы боретесь за правое дело. Я даже могу сказать
вам, что именно говорил вам Всеволод Борисович, вводя в курс столь
сложного и важного дела. Но, поймите меня, вы романтик умный, а он глупый
романтик. И судьба так распорядилась, что вы должны были встретиться.
Романенко искренне убежден, что, найдя Труфилова, он выполнит свой
прокурорский долг. На самом же деле это далеко не так.
  Полковник улыбнулся. Дронго смотрел на него, ожидая продолжения
разговора.
  - Романенко используют в этой игре, - пояснил, кривя рот в улыбке,
Кочиевский, - используют точно так же, как и вас. Это иллюзия, что вы
сражаетесь за правое дело. В этом деле вообще нет ангелов. Битва идет не
между Богом и Антихристом, а между двумя Антихристами. Никто даже не
заметил, что Бог давно исчез. Остались только Антихристы.
  - Теперь вы решили богохульничать, - заметил Дронго, - не боитесь,
что Бог вас накажет?
  - Я атеист. Убежденный материалист. В моем возрасте трудно менять
взгляды. Что же касается Бога, то я его не боюсь даже теоретически. Я
внимательно читал Библию, христианское учение об Апокалипсисе. Рано или
поздно Христос все равно проиграет сражение Антихристу - так сказано в
Библии. Так к чему трепыхаться, если христианство признает неизбежность
конечной победы зла.
  Может, нас и создали по бесовскому образу и подобию, чтобы мы
показали всем живым существам, населяющим Вселенную, как не надо жить. И
вся наша кровавая история - это, возможно, история о том, каким не надо
быть Человеку, разумному существу. Вы об этом не думали, Дронго? Если мы
некое учебное пособие в руках высших сил, созданное лишь для эксперимента,
- закончил Кочиевский, - то наша участь предрешена, торжество Антихриста
неизбежно.
  - И вы можете назвать фамилию вашего Антихриста? - спросил Дронго.
  - Смешно, - снова криво усмехнулся Кочиевский, - очень смешно. Ценю
ваши остроумные замечания. Но дело не в конкретных фамилиях. Дело в
Дмитрии Труфилове, бывшем подполковнике ГРУ, который исчез где-то в Европе
и которого вы хотите найти до двенадцатого мая. Так?
  - Возможно. Зачем же спрашивать о том, что вы прекрасно знаете?
  - Я хочу уточнить наши позиции. Если вы сумеете каким-то чудом найти
Труфилова, в чем лично я, простите, сомневаюсь, то вы должны будете
привезти его в Москву и заставить дать показания против Чиряева. Только в
этом случае германский суд выдаст Чиряева российской прокуратуре. И только
в этом случае Романенко сможет раскрутить цепочку от заместителя министра
Ахметова и выше. Но у него ничего не получится. Все равно цепочка
оборвется. Дело в том, что милейшего Всеволода Борисовича используют в
этой игре втемную. Речь идет о двух известных в нашей стране политиках, о
самых известных, если хотите. На стороне одного - банки, деньги, нефтяные
компании, средства массовой информации. У другого - тоже деньги, плюс
власть, все правоохранительные органы, машина государственного аппарата.
Они примерно равны по мощи. Но именно в деле Ахметова им захотелось
потягаться.
  Труфилов всего лишь мелкая сошка, но, зацепившись за него, можно
раскрутить очень многих чиновников. И "т незначительной, в общем-то,
фигуры Труфилова сегодня зависит, кто из наших "антихристов" победит. Ваш
Романенко всего лишь подставная фигура в этой игре. Вот, собственно, и
все. Не думайте, что вы играете на стороне добра. Это ерунда. Существует
только выбор из двух зол. Но лично у вас может и не быть никакого выбора.
Мы даем вам очень большую сумму денег и предлагаем выйти из игры. Скажем,
уехать куда-нибудь на Гавайи до двенадцатого мая. Мы оплатим все ваши
расходы. Вы меня понимаете?
  - Понимаю, - вздохнул Дронго, - Всеволод Борисович искренне считает,
что служит закону. Он может огорчиться, если узнает о моем предательстве.
  - О чем вы? - не понял Кочиевский.
  - Может быть, вы и правы, и действительно. существует выбор лишь
между двух зол. Но я не меняю сторону, за которую играю. И не потому, что
одна сторона мне нравится больше, чем другая. Вы сами сказали, что мы с
Романенко два романтика. Значит, нас уже двое. А это коллектив. Если к нам
присоединится третий, то потом, возможно, появятся четвертый и пятый, и
так далее. Кто-то должен оставаться в мире честным и порядочным человеком.
Вам это, Кочиевский, трудно понять. Но существуют, кроме материальных,
такие ценности, как совесть, честь, вера...
  - Я думал, вы серьезный человек, - нахмурился полковник, - а вы,
оказывается, демагог.
  - Это не демагогия. Это закон равновесия. Злу противостоит добро.
  Может, поэтому в несовершенный мир людей пришел Христос. И всегда
должна оставаться надежда, что силы добра победят мрак и хаос зла.
  - Так, - мрачно подвел итог Кочиевский, - теперь я знаю вашу точку
зрения. Но вы не узнали мою. Вы даже не представляете, сколько мы вам
готовы предложить. Вы можете стать очень обеспеченным человеком. Это же
глупо, Дронго.
  Да при вашей опасной профессии вы в любой момент можете стать
инвалидом.
  - Значит, буду лечиться в государственной больничке, - упрямо сцепил
зубы Дронго, - но все-таки попытаюсь с вами побороться.
  - Вы будете бороться не со мной, - поднял кверху палец полковник, -
против вас выступят такие силы, такие... одним словом - они вас раздавят.
  Раздавят, несмотря на все ваши способности, хитрость и ловкость.
Нельзя в одиночку противостоять такой армаде.
  - Если вы захотели меня купить, значит, вы меня опасаетесь. А это уже
свидетельство вашей неуверенности, Кочиевский. Или я не прав?
  - До свидания, - полковник вскочил со своего места. - Вы еще
пожалеете о своем решении, - прохрипел он, - но у вас не будет ни одного
шанса. Вы слышите, ни единого.
  Дронго качнулся на стуле и медленно поднялся во весь свой большой
рост.
  Полковник был ему до плеча. Кочиевский нервно закусил губу.
  - Полковник, - проговорил с высоты своего роста Дронго, - игра только
началась. Я играю своими фигурами, за вас делают ходы другие люди. Учтите,
что в ответственный момент они могут подменить фигуру.
  Кочиевский повернулся, ругнулся сквозь зубы и направился к выходу. Не
проронив больше ни слова, он спустился по лестнице в общий зал, кивая на.
ходу своим охранникам. Через несколько минут от ресторана отъехали три
автомобиля.
  Уже в салоне своего "Мерседеса" полковник Кочиевский спросил у
сидевшего впереди начальника охраны:
  - Вы все проверили?
  - Так точно, - повернулся тот к шефу, - он действительно болен.
  Последняя стадия. Рак легких. Врачи уверяют, что он не протянет
больше нескольких месяцев.
  - Пусть протянет один месяц, - зло бросил Кочиевский, - завтра
десятое апреля. Привезите ко мне Вейдеманиса. Я объясню ему ситуацию. Если
он хочет помочь своей семье, он наверняка согласится. И возьми ему билет
на двенадцатое апреля в Амстердам. Подготовьте личные дела всех пятерых.
  - Вы скажете ему адреса? - удивился начальник охраны.
  - Конечно, нет. Адреса он будет получать после прибытия в конкретный
город. Отправишь с ним наших лучших людей.
  - Двоих?
  - Нет, - подумав, ответил Кочиевский, - Двое не справятся. Пусть он
думает, что их двое. Отправишь еще одного. Я тебе сам выберу, кого именно.
У Нас ведь Витя, кажется, засиделся? Надеюсь, они сумеют опередить этого
хваленого Дронго.
  - Может нам его убрать прямо сейчас? - предложил Начальник охраны.
  - Здесь через пять минут будут машины ФСБ. Мы не успеем даже отъехать
от ресторана, - зло бросил Кочиевский, - это же правительственная трасса.
Я у него говорю о его людях, которые наверняка есть в ресторане. Ничего, у
нас еще будет возможное его устранить.
  Он помолчал.
  - А потом, мне даже интересно - неужели он в одиночку может нам
противостоять? Нужно дать парню шанс...

  Париж. 14 апреля

  Кочиевский сказал мне, что они будут в городе только через полчаса.
  Значит, вся компания приезжает из Антверпена ночным поездом. От
Северного вокзала, куда прибывает поезд до моей гостиницы минут двадцать
пять, тридцать.
  У меня в запасе ровно час. Только один час. Я быстро оделся, помня,
что Кочиевский мог и соврать. Возможно, они уже в городе и нагрянут в
отель через несколько минут. Хотя в любом случае им неизвестно, где именно
я остановился.
  Им потребуется минут пятнадцать, чтобы из центра города добраться до
меня.
  Значат, мне надо уходить из отеля немедленно.
  Потом скажу, что вышел подышать свежим воздухом.
  По данным Кочиевского, в Париже жили два человека, с которыми мог
контактировать Дмитрий Труфилов, - это Сибилла Дюверже и Эжен Бланшо.
Первая встречалась с Труфиловым во время его работы в Польше. Мать ее -
полька из Кракова, во время войны угнанная во Францию, где она
познакомилась со своим будущим мужем - французом. Эжен Бланшо был
сотрудником военной миссии Франции, он работал с Труфиловым пятнадцать лет
назад. В отличие от Кребберса Бланшо не был русским агентом, но отношения
его с Труфиловым являлись достаточно близкими, и в ГРУ считали, что в
случае необходимости тот мог обратиться к Эжену Бланшо за помощью.
  Я знал, что подобные оперативки готовили на многих разведчиков. Дело
в том, что в разведывательных учреждениях всех стран мира существуют свои
внутренние контрразведки. В КГБ эта структура называлась управлением
внешней контрразведки Первого Главного управления КГБ СССР. В свое время
его возглавлял молодой генерал Калугин. Я знал его лично. Тогда он мне
казался умным и честным человеком, но в девяностые годы он фактически
отрекся от всей своей прежней жизни, перекрасился в "демократа" и даже
стал делиться своими секретами с американцами. Кажется, он переехал жить в
Америку, а в ЦРУ вряд ли забыли, какую именно должность он занимал. Хотя с
какой стати я ругаю этого человека, если сам стал мерзавцем, готовым на
все ради денег.
  Управления или отделы внешней контрразведки - это самые секретные
структуры разведок, своего рода внутренняя полиция для надзора за
разведчиками.
  Именно они готовят особые папки на каждого разведчика, выполняющего
ту или иную миссию за рубежом. Все контакты разведчика, все его связи
заносятся в особую папку - своего рода внутренний документ о связях
разведчика. Его готовят в ПГУ три управления - само управление внешней
разведки, управление оперативного планирования и анализа, а также
управление разведывательной информации.
  В случае, если разведчик попадает под подозрение или пытается
скрыться, эта папка и извлекается на свет божий. Конечно, доступ к ней
имеют только руководители управления внешней контрразведки в СВР или
аналогичного подразделения в ГРУ. И поэтому я очень удивился, когда
Кочиевский назвал мне пять фамилий и позволил ознакомиться с биографией
каждого из "связных"
Труфилова. Это значило одно - полковник Кочиевский до сих пор имеет
очень хорошие связи в своем бывшем ведомстве.
  Об Эжене Бланшо я пока забываю. Занимаюсь исключительно Сибиллой
Дюверже. Я надеваю свой плащ и выхожу из отеля. Надеюсь, мои "наблюдатели"
еще не успели добраться сюда. Останавливаю такси и еду к вокзалу
Монпарнас. Там легко можно затеряться, есть выходы с нескольких сторон. На
вокзале я покупаю телефонную карточку. Кажется, за мной никто не следит.
Можно позвонить в справочную и узнать адрес Сибиллы Дюверже. На авеню
генерала Леклерка, как выясняется, живет только одна Сибилла Дюверже. Да
здравствует европейский порядок! Мне кажется, что я уже близок к цели. С
одной стороны, я, конечно, делаю все, чтобы возненавидеть Дмитрия
Труфилова, из-за которого погибло уже столько людей - убитый в самолете
неизвестный, застреленный у меня на глазах Кребберс, двое убитых в
Схетоне, погибший во время взрыва Игорь Ржевкин. С другой стороны, все,
кроме Кребберса, которого я не знал, были далеко не ангелами. Жуликоватый
Ржевкин и трое бандитов не могли вызвать у меня чувства жалости.
  Но я твердо знаю, что это не последние жертвы. Даже найдя Труфилова,
убийцы не остановятся. Они убьют всех, кто имел хоть какое-то отношение к
исчезнувшему офицеру ГРУ. Они уберут и Сибиллу Дюверже, и неизвестного мне
Эжена Бланшо. Убьют заодно и меня, я им не нужен в Москве. Я звоню каждое
утро и проверяю - деньги уже три дня исправно поступают в немецкий банк.
Каждый день по тысяче долларов. Счет открыт на имя моей девочки. На имя
Илзе Вейдеманис.
  Только она может получить деньги. Или ее доверитель, которым я
оформил свою мать.
  Пятьдесят тысяч долларов, которые мне дал Кочиевский, я потратил в
первый же день. Я не имел права рисковать, так как не надеялся на свое
благополучное возвращение. Значит, обязан был хоть как-то гарантировать
жизнь своим близким. Я купил за сорок две тысячи квартиру - двухкомнатную
квартиру в центре, рядом с метро. После августовского кризиса цены упали,
и квартиру, которая раньше стоила восемьдесят тысяч, я приобрел за сорок
две. Куда можно еще вложить деньги за один день? Покупать ценности глупо.
В случае нужды они не продадут их даже за половину цены, да и грабители
могут похитить и ценности, и деньги. Оставалось вложить деньги в
недвижимость. Сорок две тысячи ушли за квартиру и еще четыре тысячи -
агенту по недвижимости, чтобы все оформил за один день.
  А вечером следующего дня у меня состоялся самый трудный разговор с
матерью.
  Еще осенью, когда я начал кашлять, она впервые как-то изучающе
посмотрела на меня и спросила:
  - Ты давно был у врача? Он поставил какой-то диагноз?
  На что я ответил:
  - Надо сходить на рентген.
  - Ты же был на рентгене месяц назад. Разве не вредно так часто
облучаться?
  - Кажется, ты путаешь, - сказал я, пряча глаза, - это было гораздо
раньше.
  - Может быть, - сказала моя мудрая мать, - может быть, я
действительно путаю.
  Больше на эту тему мы не говорили. Еще через месяц, когда я начал
кашлять уже очень сильно, мать вышла из спальни, где они спали вместе с
девочкой - в нашей маленькой квартирке я спал в столовой, на диване, - и
сказала мне, садясь рядом:
  - Эдгар, давай наконец поговорим откровенно.
  - Да, конечно. - Я решил, что она начнет расспрашивать меня о
лекарствах, которые я прячу в стенном шкафу у дверей.
  - Как у тебя дела? - начала мама.
  - Все нормально. Ты ведь знаешь, сейчас всем трудно. Но мне твердо
обещали найти неплохую работу.
  - Да я не о работе. Как ты себя чувствуешь? - спросила она напрямик,
и я напрягся, ожидая следующего вопроса.
  - Врачи говорят, что у меня хронический бронхит. - Я старался
говорить так, чтобы она поверила. Она всегда легко распознавала, когда я
вру. Я умолк, и она молчала. Долго молчала. А потом вздохнула и неожиданно
сказала:
  - Меня беспокоит Илзе.
  - Что? - Я поднял голову. - Что ты сказала?
  - Меня беспокоит Илзе, - повторила мама. Только этого не хватало. Я
поднялся и сел рядом с ней.
  - Что случилось?
  - Она ведь уже не ребенок, - сказала мама, - ей уже четырнадцать.
  Кажется, у нее появился Друг.
  - Господи, - сказал я улыбаясь, - только этого не хватало.
  - Перестань улыбаться, - покачала головой мать, - я говорю серьезно,
Эдгар.
  - Я понимаю. Но, видишь ли, я считаю, что не стоит вмешиваться в дела
детей. Тем более таких уже взрослых, как наша Илзе. А что, ты полагаешь, я
должен сделать? Поговорить с ней? Или с ним? Ты можешь представить меня в
роли отца-ментора?
  - Я не об этом. У Илзе появился друг, - продолжала моя мать, - а она
не хочет с ним встречаться.
  - Значит, он не настоящий друг, - пожал я плечами, собираясь ложиться
спать. - Она все время думает о тебе, - вдруг сказала мать, - она нашла
твои лекарства в стенном шкафу. Ее парень - студент медицинского
института. Ему девятнадцать, а ей четырнадцать. И он рассказал ей, для
чего нужны эти лекарства. От какой болезни они помогают. Ты меня
понимаешь? Теперь она не хочет с ним встречаться. Все время плачет.
  Черт возьми! Только этого не хватало. Я ошеломленно посмотрел на мать.
  Она не сказала мне ни слова про мою болезнь. Она вообще меня ни о чем
не спрашивала. Она говорила только про Илзе, но сумела сказать все, что
нужно. Я понял, что она давно все знала. Знала и молчала. Как это было
похоже на мою мать. Она молча страдала, не решаясь заговорить со мной на
эту тему.
  - Что мне теперь делать? - спросил я, глядя матери в глаза.
  - Поговори с Илзе. Объясни, что ты принимаешь лекарство для
профилактики. И скажи, чтобы она не злилась на своего парня.
  - Да, конечно, - машинально сказал я, соглашаясь. Наверное, моя
выдержка - от матери. И мое хладнокровие - тоже от нее.
  Она встала, собираясь уйти в спальню, не говоря больше ни слова.
  Кремень - не женщина.
  - Мама, - окликнул я ее.
  - Да, - обернулась она ко мне. В темноте мне трудно было рассмотреть
выражение ее лица.
  - У меня на самом деле нет ничего серьезного.
  - Слава богу. - Она снова направилась в спальню.
  - Мама, - позвал я снова.
  - Я здесь, - произнесла она так, как говорила в детстве, когда мне
снились страшные сны и она успокаивала меня, укладывая рядом с собой в
постель.
  - Все будет хорошо, - сказал я ей. Но мои слова, наверное, звучали не
очень убедительно.
  - Я могу тебе чем-нибудь помочь? - спросила она.
  - Нет. - Мне не хотелось так отвечать ей, но мне действительно уже
ничем нельзя помочь.
  Почти сразу же после этого разговора меня позвали к полковнику
Кочиевскому. Десятого апреля я поговорил с ним, а потом весь день
знакомился с личными делами "связных" Труфилова. Затем я получил деньги и
позвонил агенту по недвижимости. Следующий день заняли хлопоты по
оформлению квартиры. Я взял такси, заехал за матерью и дочкой. А через
несколько часов - переезд на новую квартиру.
  Мы подъехали к многоэтажному дому. Нужно было видеть восторг Илзе. Мы
прошли к подъезду. Я набрал код, открыл дверь, и мы вошли в шикарный, по
нашим понятиям, подъезд. Поднялись на четвертый этаж, и я открыл дверь
ключом.
  - Это наша новая квартира, - сказал я торжественно и закашлялся,
смазывая эффект. Мать посмотрела на меня. Она теперь часто смотрела на
меня таким вот вопрошающим взглядом. Илзе первая ворвалась в квартиру и
замерла на пороге. Потом подошла к окну. Отсюда открывался вид на реку. Я
снова закашлялся, подходя к ней.
  - Тебе нравится здесь? - спросил я ее.
  - Да, - прошептала она и почему-то помрачнела. - Это наша квартира? -
с сомнением спросила она.
  - Я купил ее на имя твоей бабушки, - ответил я, отводя глаза.
  - У тебя появились такие деньги? - Илзе была уже взрослой. Я даже не
заметил, как она выросла.
  - Появились. Я раньше вкладывал деньги в акции одной компании и
теперь, продав их, получил неплохую сумму.
  - Это действительно наша квартира? - переспросила Илзе.
  - Конечно. Я могу показать документы.
  - Не нужно. - Дочь снова подошла к окну, посмотрела на панораму,
открывавшуюся из окна. И отвернулась.
  - Так тебе нравится, дочь?
  Илзе промолчала. И я отправился по делам. Вечером я сам позвал мать
для последнего разговора. Возможно, вообще последнего разговора с матерью
в моей жизни.
  - Мы должны поговорить, - сказал я, когда мы расположились на кухне
после общего ужина. Я выложил на стол оставшиеся деньги - четыре тысячи
долларов.
  - Откуда у тебя столько денег? - спросила мать.
  - Мне заплатили, - в эту ночь мне не хотелось ей врать.
  - Заплатили? Такие деньги? Квартиру ты тоже купил на эти деньги? Я не
видела у тебя никаких акций.
  - Да. И квартиру - тоже.
  - Я могу быть уверена, что ты не сделал ничего такого, о чем мне даже
страшно подумать?
  - Можешь. Я не сделал ничего плохо. Я завтра улечу в Европу.
  - Это срочно, - поняла мать.
  - Очень. - Я не стал ей говорить, куда именно я собираюсь лететь. Ей
не нужно этого знать, а мне будет спокойнее, что она ничего не знает.
  - Когда ты вернешься?
  - Я не знаю. - Лицо матери стало каменной маской. Она понимала
гораздо больше, чем я думал. - Я действительно не знаю, - сказал я и
мучительно закашлялся.
  - Ты серьезно болен, - она уже не спрашивала, она утверждала.
  - Да, - честно признался я, - может быть, мне удастся там показаться
врачам.
  - Зачем ты хочешь уехать? Это как-то связано с теми деньгами, которые
ты получил?
  - С ними тоже. Послушай, мама, когда мы сюда переезжали, я тебе
говорил, что у нас могут быть некоторые трудности, а потом все
нормализуется.
  Но все получилось немного по-другому. Я тебе ничего не говорил о
своей болезни.
  Сегодня я тебе могу сказать. Я болен. Очень серьезно болен.
  - Я знаю, - сказала она, глядя мне в глаза, - я уже давно все знаю. И
не только от друга Илзе.
  - Врачи считают, что мне уже нельзя помочь. - В эту ночь мне нужно
было забыть о жалости, забыть о своих чувствах, иначе я не смог бы ей
ничего рассказать.
  Она молчала. Я не представляю себе, как она смогла это выдержать. Я
понимал, какую боль я ей причиняю. Но я обязан был сказать все. В нашем
последнем разговоре.
  - Может быть, лучше отдать эти деньги на твою операцию? - спросила
она.
  - Нет. Во-первых, их не хватит. А во-вторых, уже поздно, -
безжалостно ответил я, - ничем помочь уже невозможно. И поэтому я купил
квартиру на твое имя. Можешь ее сдавать и жить на эти деньги. В немецком
банке я открою счет на имя Илзе. И сообщу вам номер счета. Ты будешь ее
доверителем. Я думаю, туда тоже поступят деньги. Пока не знаю, сколько.
Пять тысяч. Или десять.
  - Когда ты вернешься? - снова спросила она.
  - Не знаю. Я могу не вернуться вообще. Обещаю тебе, что я не сделаю
ничего плохого. Но боюсь, что меня могут использовать. И поэтому не могу
сказать тебе ничего определенного. Поэтому я и купил для вас квартиру.
Извини, что не могу больше ничего для вас сделать. Илзе уже взрослая, она
сама о себе позаботится, и о тебе, если понадобится.
  И тут моя мама заплакала. Беззвучно, горестно. Первый раз в жизни. Я
не видел ее плачущей даже тогда, когда умер отец. Тогда она держалась,
чтобы не показать нам своего горя. Сейчас она сидела передо мной и молча
плакала. Будь проклята моя жизнь! Что я мог ей сказать? И что я мог
сделать? Победить свою проклятую болезнь? Вернуть деньги и остаться
умирать с голоду вместе с матерью и дочерью? Что я должен был делать?
  Нас все время учили, что социализм лучше капитализма. Но это были
одни слова. Дешевая пропаганда. И как мы смеялись над собственными
идеологическими лозунгами. Как мы над ними издевались. Мы выезжали на
Запад и видели, что там люди живут гораздо лучше. Там было изобилие в
магазинах, там ходили счастливые, улыбающиеся люди, там было все, а у нас
- масло и водка по талонам и в парткомах - кретины и карьеристы.
  Нам тогда казалось, что стоит убрать эту дурацкую систему, унижающую
человека, и мы заживем прекрасно. Откуда нам было знать, что власть
грязных денег ничуть не лучше власти любого государства. Но при социализме
я мог все же надеяться, что после моей смерти мать и дочь будут получать
приличную пенсию, а дочь закончит школу и поступит в институт. Конечно, им
пришлось бы нелегко, но они бы жили. Сносно жили. А сейчас? Не будь этих
чертовых денег, их бы ждало нищенское существование на пенсию моей матери.
  Да, "постсоветский" капитализм не принес нам никакого облегчения.
  Кто-то сказал великую фразу: "Все, что нам говорили про социализм,
было ложью, все, что нам говорили про капитализм, оказалось правдой". С
другой стороны, никто не виноват, что все так случилось в нашей семье. Моя
болезнь, моя неудачная судьба, исковерканная личная жизнь. По большому
счету, мне в конце жизни даже повезло. Удалось найти полковника
Кочиевского, моего "благодетеля", давшего неожиданный шанс решить как-то
наши проблемы. Я смотрел, как плачет моя мать, и молчал. Мы оба боялись
разбудить Илзе.
  - Ты можешь продать обе квартиры и вернуться в Ригу, к сестре, -
предложил я матери, - только не доверяй маклерам. Лучше переведи деньги
через солидную фирму или банк. Они помогут тебе купить домик в Риге. Этих
денег хватит на неплохой дом.
  Она вытерла слезы. Посмотрела мне в глаза.
  - Когда ты родился, Эдгар, - сказала она, - я чуть не умерла. Сегодня
я первый раз в жизни пожалела, что тогда осталась жива.
  - Не говори так, мама.
  - Я очень переживала тогда из-за твоего отца. От него не было никаких
вестей. Может, это сказалось на твоей нервной системе?
  - Нет, - улыбнулся я, - врачи считают, что я много курил. Это
наказание за мое легкомыслие и несдержанность.
  - Ты очень похож на отца, - вздохнула мать. - Мне казалось, что ты
будешь его продолжением. Я так хотела, чтобы у тебя тоже был сын. Но Илзе
похожа на вас обоих.
  - Ты ей ничего не говори, - попросил я мать, - может, еще все
кончится хорошо и я вернусь.
  Она всегда чувствовала малейшую фальшивую ноту в моих словах. И
теперь она медленно покачала головой:
  - Ты говоришь мне не правду. Я наклоняю голову, беру ее руки в свои и
замечаю, как сам начинаю плакать. Что мне ей сказать?
  Как мне ее утешить?
  - Прости, прости меня, - шепчу я ей, словно сам виноват в своей
болезни. Она кладет мне руку на голову.
  - Будь сильным, - говорит она чуть дрогнувшим голосом, - я знаю, как
это страшно. Твой отец умер от похожей болезни. Будь сильным, Эдгар. Он
держался до самого конца. Только об одном тебя прошу: постарайся
вернуться. Я хочу еще раз увидеть тебя. Ты мне обещаешь?
  - Да, - шептал я, уткнувшись в ее ладони и сам не веря в свои слова,
- да, да...
  Вот уже четыре дня я вспоминаю наш разговор. Деньги исправно
поступают на счет, а я все не решаюсь еще раз позвонить домой. Поймав
такси, которое везет меня на авеню генерала Леклерка, в южную часть
города, я прошу остановиться у телефонной будки. Достаю карточку и быстро
набираю номер телефона. Со своего телефонного аппарата спутниковой связи я
не хочу звонить.
  Если Хашимову удалось подсоединиться к моему мобильному телефону, то
вполне вероятно, что Кочиевский может прослушивать и мой телефон
спутниковой связи.
  Лучше позвонить с обычного автомата. Наш домашний телефон не отвечает.
  Странно, сейчас в Москве уже вечер. Куда они могли пойти? Отправились
в гости к знакомой мамы? Позвоню попозже. Я снова сажусь в такси, и мы
едем к нужному мне дому. Здесь установлены диктофоны. Я нажимаю на кнопку
под табличкой с фамилией "Дюверже" и долго жду. Но в ответ - молчание. Я
снова нажимаю кнопку.
  Кажется, в доме никого нет. Очень плохо.
  Большой семиэтажный дом с мансардами. Куда могла уйти мадемуазель
Дюверже? Хотя по парижским меркам сейчас совсем не поздно. Она может
явиться домой и за полночь. Я нажимаю кнопку еще раз. Снова молчание. Не
получилось! От досады хочется кусать губы. Я еще не знаю, что, когда
приеду сюда еще раз, все будет еще хуже для меня. Перед глазами всплыла
сцена, увиденная по телевизору.
  Мои спутники не только пристрелили посланцев Хашимова - "они их еще и
пытали, перед тем как убить", сказал диктор. Интересно, что они хотели
узнать у несчастных?
  Погуляв полчаса, я возвращаюсь к дому. Опять никого. Глупо и обидно.
У меня в запасе была всего одна ночь. Я все еще надеялся, что смогу
уговорить Труфилова уехать куда-нибудь и потянуть несколько дней,
увеличивая свой счет в банке. Мне все еще казалось, что можно оставаться
порядочным человеком, начав игру на стороне отъявленных негодяев.
  Похоже, что сегодня мне уже не дождаться мадемуазель Дюверже. Я снова
иду к телефону-автомату и звоню домой. И сразу слышу тревожный голос
матери.
  - Алло, - кричит она, - алло, я вас слушаю. Кто это говорит?.
  Она никогда раньше не кричала. Мне сразу не понравился этот крик, в
нем слышалось предчувствие большой беды.
  - Это я, мама, что случилось?
  - Илзе пропала, - сообщает мне мама убитым голосом, - она не
вернулась из школы. Я весь день бегала по городу, искала ее. Только сейчас
вернулась, и мне позвонили. Они сказали, что девочка у них. Сказали, чтобы
я не беспокоилась. И еще у меня была какая-то женщина от них.
  - Кто позвонил? - У меня от волнения задрожали руки. Даже если бы в
меня сейчас выстрелил убийца, я бы оставался спокойнее. Если это дело рук
Кочиевского, я прямо сейчас возьму билет обратно в Москву и найду этого
мерзавца, чтобы убить его. - Какая женщина? - заорал я.
  - Они просили передать, что будут ждать твоего звонка, - сообщает мне
мама, - я записала их телефон. Они будут ждать твоего звонка. Ты меня
слышишь, Эдгар?
  - Конечно, слышу. Ты не волнуйся, мама. Ты только не волнуйся. Дай
мне номер телефона, - говорю я, чувствуя, как начинаю дрожать от
ненависти. Кто бы это ни сделал - он покойник. Но почему Кочиевский пошел
на такую авантюру?
  Зачем ему моя дочь? Ведь я исправно выполнял все его приказы.
  Мама диктует мне номер телефона в Москве.
  Я запоминаю номер и еще раз говорю:
  - Ты. только не волнуйся. И не нужно никуда звонить. Ты меня
понимаешь.
  Не нужно сообщать в милицию. Мы сами во всем разберемся. Ты меня
поняла?
  - Да, да. Я очень боюсь, Эдгар. Она уже взрослая девочка, они могут
ее обидеть.
  - Не обидят. Закрой двери и никому не открывай. Я тебе попозже
перезвоню. Какая женщина к тебе приходила?
  - Я не знаю. Она расспрашивала про Илзе. Может, она из милиции. Она,
кажется, что-то знает.
  - Главное - ничего не бойся. Ничего не бойся! кричу я ей.
  Я быстро набираю московский номер, который дала мама. Кто мог сыграть
со мной такую шутку? Кому понадобилась моя дочь? Наконец я слышу знакомый
голос, от которого судорога сводит мое тело.
  - Здравствуйте, Вейдеманис. Я очень рад, что вы позвонили. Мы уже
думали, что вы пропали. После того как вы так здорово подставили наших
людей, мы очень на вас обиделись. Мы даже не думали, что вы способны на
такую подлость.
  Это Самар Хашимов. Значит, он остался жив. Значит, сам не поехал в
Схетон и там убили его боевиков. Более того, он вычислил, что это с моей
помощью были подставлены его люди. Вычислил и сделал единственно верный
ход.
  Похитил мою дочь, чтобы заставить меня снова позвонить ему.
  - Что вы хотите? - спрашиваю я с дрожью в голосе.
  - Вы прекрасно знаете, кто нас интересует, - говорит он. - И я знаю,
что вы в Париже. Я сейчас нахожусь в машине, еду из Амстердама в Париж.
Боюсь, что Амстердам стал ненадежным убежищем. Вы видели новости из
Схетона? Их крутят по всем каналам. Какие-то негодяи убили двух туристов
из России. И представляете, они даже пытали их перед смертью. Очевидно,
хотели узнать, кто их туда послал. Ужасно, вы не находите?
  Я крепко сжимаю трубку. Они нашли мое самое Уязвимое место. У них в
руках моя Илзе, моя девочка, из-за которой я решился отправиться в
командировку.
  - Где моя дочь? - спрашиваю я Хашимова.
  - Она у наших людей в Москве.
  - Если с ней что-то случится...
  - Не нужно нам угрожать, - перебивает меня Хашимов. - В отличие от
вас мы не ведем двойной игры. С головы девочки не упадет ни один волосок,
пока вы будете выполнять наши указания. Вы меня понимаете, Вейдеманис?

  Москва. 10 апреля

  Утром десятого апреля в квартире, которую снимал Дронго, раздался
телефонный звонок. Он нахмурился, посмотрел на часы. После встречи с
Кочиевским Дронго назначил встречу своим помощникам во второй половине
дня, решив до этого еще раз проанализировать ситуацию. И вот звонок в
одиннадцать утра. Может, Романенко? Неужели опять что-то случилось? Кроме
Всеволода Борисовича и двух помощников, которых он выделил, никто не знал
этого телефона. А может, ошиблись номером? Дронго, с сожалением вспомнив о
телефоне с автоответчиком, который остался дома, протянул руку к аппарату.
  - Доброе утро, Дронго, - послышался знакомый голос, заставивший его
вскочить с постели. - Вы, наверно, еще спите?
  - Уже нет, - проговорил он. - Значит, вы меня нашли?
  - А вы сомневались? - рассмеялись на том конце провода. - Искать
людей - моя обязанность. Тем более таких специалистов, как вы, Дронго.
  В трубке снова раздался смех. Да, конечно... Он все равно бы его
нашел, например, узнал бы номер телефона у Романенко. Всеволод Борисович
не отказал бы этому человеку, генералу Федеральной службы безопасности
Леониду Потапову. Они познакомились два года назад, когда Дронго поручили
расследовать убийство известного тележурналиста. Убийство популярного
ведущего потрясло страну.
  Дронго же сумел довольно быстро вычислить заказчика убийства, но
Потапов тогда приказал закрыть расследование и не сообщать никому о своих
подозрениях.
  Спустя несколько месяцев они встретились еще раз - тогда в глухом
сибирском поселке Чогунаше произошло убийство двух сотрудников научного
центра, раскрытое Дронго. В общем, генерал Потапов знал возможности
человека, которому сейчас звонил. Дронго же, в свою очередь, знал:
генерал, безусловно, порядочный человек, пусть и слишком высокого о себе
мнения. Более того, Потапов умел сохранять хорошие отношения с
вышестоящими чиновниками и при этом не терять лицо перед своими
подчиненными. Будучи мастером компромиссов, он почти никогда не действовал
против упреков собственной совести.
  - Не сомневался в ваших способностях, Леонид Владимирович, -
усмехнулся Дронго. - Позвонили из-за вчерашней встречи в ресторане?
  - С вами неинтересно разговаривать, - сухо заметил Потапов. - Вы все
знаете наперед. Мне нужно с вами встретиться.
  - Это я уже понял. Когда?
  - Сегодня. Отмените все встречи и приезжайте ко мне.
  - Неужели вы хотите, чтобы я приехал в ваше ведомство?
  - Нет, не хочу. После каждого вашего визита мне приходится объяснять,
зачем я вас вызывал. По управлению ползут разные слухи. Вы становитесь
популярной личностью. Некоторые наши офицеры уже знают вас в лицо. Давайте
встретимся в нашем обычном месте, - Я думал, вы уже давно поменяли
квартиру.
  - У нас сложности с финансированием, - пробурчал Потапов. - Во всяком
случае, мы не имеем возможности постоянно менять квартиры. Адрес помните?
  - Конечно, помню. В какое время?
  - В шесть. - Генерал усмехнулся. - Только отнимите от этой цифры
номер автобуса, который туда идет. Помните номер автобуса?
  - Помню. - Пятый номер, подумал Дронго. Значит, встреча состоится
ровно в час дня.
  - Договорились. - Потапов положил трубку.
  - Мог бы позвонить и через час, - пробормотал Дронго, взглянув на
часы.
  Заснуть уже все равно не удастся. Он поднялся и пошел в ванную.
  В семь минут второго Дронго звонил в дверь квартиры, где обычно
встречался с генералом. Открыли сразу же. На пороге стоял молодой человек
с невыразительным лицом. Он молча кивнул и указал на вешалку, куда можно
было повесить плащ. Затем - по-прежнему молча - кивнул в сторону комнаты,
где уже ждал Потапов. Дронго нисколько не удивило присутствие
постороннего. К тому же офицер ФСБ, каковым, вне всякого сомнения, являлся
молодой человек, никак не мог им помешать.
  - Здравствуйте, - сказал Потапов, когда Дронго вошел в комнату.
Внешне они чем-то походили друг на друга. Дронго был чуть крупнее и шире в
плечах. Но оба - с залысинами, с тонкими губами, с сократовским лбом.
Правда, Потапов был курносый, а у Дронго - нос с горбинкой. И оба
темноглазые, с проницательным взглядом.
  Во внешности каждого человека есть нечто сугубо индивидуальное,
присущее только ему. Можно, например, пересадить на плешь волосы с другой
части тела, можно изменить форму носа, можно убрать с подбородка жировые
складки, даже изменить цвет лица. Но останутся глаза, "зеркало души", как
писали в старых романах. Ни один офтальмолог в мире еще не научился
придавать . пустым глазам глубокомысленное выражение.
  - Добрый день, Леонид Владимирович. - Дронго протянул генералу руку.
- Рад отметить, что вы не изменились. - Я немного поправился, - криво
усмехнулся Потапов. - А вы, кажется, умеете сохранять форму.
  - Не уверен, - улыбнулся Дронго. - Я недавно застрял в тоннеле под
Ла-Маншем, и это, очевидно, сказалось на моем физическом состоянии.
  - А заодно вы нашли убийцу банкира, - кивнул Потапов. - Знаю об этом.
  - От вас ничего не скроешь, - пробормотал Дронго, усаживаясь на диван.
  - Какое у вас ко мне дело?
  - Мне доложили о вашей вчерашней встрече с Олегом Кочиевским, бывшим
полковником военной разведки, а ныне руководителем службы безопасности
концерна "Роснефтегаз", - сказал Потапов, усаживаясь рядом. - Я был бы
удивлен, если бы вам не доложили, - снова улыбнулся Дронго.
  - Значит, вы пригласили меня, чтобы поблагодарить за эту встречу?
  - Мне не до шуток, - нахмурился Потапов. - Все гораздо серьезнее, чем
вы думаете.
  - В таком случае я умолкаю и прошу вас объяснить, в чем дело. Вы
действительно оказались в затруднительном положении?
  - Не я, а вы, - сказал генерал. - В затруднительном положении
оказались вы, Дронго. Даже не подозревая о том, вы ввязались в очень
грязную игру. По старой дружбе я хотел вас предупредить, посоветовать...
  - Выйти из игры, - подхватил Дронго. - Вчера вечером мне то же самое
говорил Кочиевский. Но он еще и предлагал мне большую сумму денег.
  - Я вам не стану предлагать деньги, - заметил Потапов. - У меня их
все равно нет. Но предупредить вас я просто обязан. Романенко не имел
права втягивать вас в подобную авантюру. Это очень серьезное дело. Очень.
Вы даже не можете себе представить, насколько серьезное.
  - Почему же не могу? Представляю, - ответил Дронго без тени улыбки. -
Я ведь занимаюсь этим делом уже две недели. И специально вызвал на встречу
адвоката Бергмана, чтобы заставить людей, заинтересованных в молчании
Труфилова, обратить на себя внимание. Более того, я за эти дни провел еще
несколько встреч. Если мне удастся Найти Труфилова и он даст показания,
может образоваться очень интересная цепочка. Берлинский суд выдает нам
вора в законе Евгения Чиряева, который связан с арестованным заместителем
министра Ахметовым.
  А через него группа Романенко может выйти на бывшего вице-премьера. И
я думаю, это еще не конец цепочки. Она должна заканчиваться где-то на
самом верху.
  - Интересно, - с невозмутимым видом кивнул Потапов. - Мне всегда
очень интересны ваши рассуждения. Только не увлекайтесь, Дронго. Даже если
случится чудо и вы найдете Труфилова, заставите его дать показания,
сумеете добиться выдачи Чиряева - то и в этом случае все замкнется на
Ахметове. Никто не допустит, чтобы Романенко копал глубже. Вы меня
понимаете?
  - Вы не знаете Всеволода Борисовича, - усмехнулся Дронго. - Его
трудно остановить. Он будет копать до конца.
  - Не будет, - покачал головой Потапов. Он встал, прошелся по комнате
и почему-то закрыл дверь в коридор. Потом снова сел на диван. - Ему не
разрешат продолжать расследование, - проговорил генерал вполголоса.
  - Вы же знаете, что мне нельзя говорить такие слова, - заметил Дронго.
  - Я от этого становлюсь еще более неуправляемым. И все равно буду
искать Труфилова. Но подозреваю, что у вас имеются еще какие-то факты,
которыми вы хотите меня удивить. О том, что Романенко в решающий момент
подрежут крылья, вы уже сообщили...
  - Обязательно подрежут, - перебил собеседника Потапов. - Начнем с
того, что никого не интересует директор компании "ЛИК" Труфилов. Этот
уголовник Чиряев - тоже. И с Ахметовым не все ясно. Если его защиту взял
на себя Давид Самуилович, то еще неизвестно, как дело обернется в суде.
Ахметова вполне могут оправдать. Но дело в другом...
  Потапов придвинулся поближе к Дронго.
  - Вы знаете, какая сейчас обстановка в Москве? - почти шепотом
продолжал генерал. - Президент болен. Серьезно болен. Две крупные
группировки пытаются определиться, вернее, идет борьба за власть в стране.
В одну из группировок как раз и входит бывший вице-премьер, о котором вы
говорите. Причем обратите внимание: он фигура не самая значимая. И вы
прекрасно знаете, кто за ним стоит.
  - Для этого не нужно быть аналитиком, - заметил Дронго. - Достаточно
развернуть любую газету.
  - Вот именно, - кивнул генерал. - А у бывшего вице-премьера, как вам
хорошо известно, обширные связи. Кочиевский - далеко не единственный.
Деньги и пресса будут на стороне этой группировки. Большие деньги и
солидные средства массовой информации, - добавил Потапов. - По нашим
сведениям, в результате вашей вчерашней встречи полковник Кочиевский
принял решение отправить специальную группу в Европу для поисков Дмитрия
Труфилова. Весьма вероятно, что бывший полковник ГРУ Кочиевский знает
немного о связях офицера своего ведомства. Если он найдет и ликвидирует
Труфилова, то оборвет все нити для группы Романенко. Чиряева в таком
случае нам не выдадут. А Давид Самуилович сумеет добиться оправдания
арестованного заместителя министра.
  - То есть вы заранее настраиваетесь на проигрыш? - спросил Дронго. -
Получается, что все напрасно?
  - Нет, не напрасно. - Впервые за время беседы генерал улыбнулся. -
Дело в том, что существует и вторая группировка.
  - Это уже по существу, - кивнул Дронго.
  - Вторая группировка контролирует силовые ведомства, в том числе ФСБ,
прокуратуру. Службу внешней разведки, - продолжал Потапов. - Перед
прокуратурой была поставлена конкретная задача - обвинить Ахметова. Именно
поэтому удалось добиться разрешения на арест заместителя министра. Но это
не все. Вторая группировка пытается сделать все для того, чтобы Ахметов не
был оправдан и процесс получился как можно более громким. При этом с
обязательным выходом на бывшего вице-премьера. Никто, разумеется, не
собирается сажать вице-премьера, пусть даже бывшего, в тюрьму. Речь идет о
максимальном моральном уроне, который можно нанести первой группировке.
Речь идет, если угодно, о влиянии на президента и о раскладе политических
сил после новых выборов.
  - Тогда вам вообще нечего волноваться. Первая группа против нас,
вторая - за нас. Можно продолжать работать, - улыбнулся Дронго.
  - Нельзя, - покачал головой Потапов. - Я же вам сказал: в игре
участвуют очень сильные игроки. И сделаны солидные ставки. Ваша
мальчишеская непосредственность здесь не поможет. По следам группы
Кочиевского отправится другая группа - с противоположной целью. Они должны
будут найти и доставить в Москву Дмитрия Труфилова. И справятся с этим
гораздо лучше, чем вы. Они, если хотите, совершенно беспринципны и более
последовательны в своих действиях.
  - То есть вы хотите сказать, что в Европу улетят две группы, каждая
из которых попытается выполнить свою задачу? - спросил Дронго.
  - Совершенно верно, - кивнул Потапов. - И я рассчитываю на ваше
понимание. Вам совершенно незачем лезть в эту игру. Это большие деньги,
много крови и много грязной политики. Скажите Всеволоду Борисовичу, что вы
заболели.
  Или объясните ему, что решили отказаться от этого расследования...
  Дронго молчал. Потапов поспешно добавил:
  - Вы можете даже сослаться на меня. Объяснить, что это я отсоветовал
вам заниматься розысками Труфилова.
  Дронго по-прежнему молчал.
  - Ну, так как же? - не выдержал генерал. - О чем вы думаете?
  - Сложная комбинация, - в задумчивости проговорил Дронго. - То, что
Кочиевский и люди, стоящие за ним, не хотят, чтобы Дмитрий Труфилов
вернулся в Москву, - понятно. Он слишком опасный свидетель. Но о чем
думают те, кому нужно добиться осуждения Ахметова? Ведь, по логике вещей,
они должны только радоваться, что на их стороне в игру вступил еще один
игрок, пусть даже такой одиночка, как я. Но вы почему-то просите меня не
участвовать в поисках Труфилова. Тогда получается, что и второй группе он
не нужен в качестве свидетеля для Романенко. Он нужен, чтобы подтвердить
компромат на их соперников. Я правильно понял?
  - Я всегда знал, что с вами невозможно договориться. - Потапов
вскочил с дивана. - Что вы себе позволяете? Генерал ФСБ специально приехал
для встречи с вами, объясняет вам ситуацию, предостерегает от ошибок, а вы
позволяете себе подобные домыслы. Какое вам дело до того, что они сделают
с Труфиловым? Его и так найдут, без вашей помощи. Занимайтесь обычной
уголовщиной и не лезьте в политику. Можете считать это моей настоятельной
просьбой. Или приказом, если вас так больше устраивает.
  - Я не сотрудник контрразведки, генерал, - улыбнулся Дронго. - Я
всего лишь частный эксперт.
  - Ну хватит, хватит, - проворчал Потапов. - Я знаю, что вы прекрасный
эксперт. Но один раз в жизни послушайте доброго совета. Наблюдение с вас
мы снимем. С Кочиевским договоримся, чтобы он про вас забыл на всю
оставшуюся жизнь. Возвращайтесь домой, отдыхайте, работайте, если хотите.
В Москве столько дел, столько запутанных историй, столько маньяков. Вы же
аналитик, прекрасный эксперт. Можете помогать нашим следователям,
принесете пользу.
  - А Труфилова пусть ищут другие?
  - Да, другие! - закричал Потапов, теряя терпение. - Разве я вам плохо
все объяснил?
  - Не кричите, - поморщился Дронго. - Я не люблю, когда на меня кричат.
  - Извините. - Генерал снова сел на диван. Тяжело вздохнул. Немного
помолчав, взглянул на Дронго и спросил:
  - Ну как, согласны?
  - Конечно, нет, - ответил Дронго, глядя прямо в глаза Потапову. Он
поднялся с дивана. - Спасибо за предостережение, Леонид Владимирович. Но я
думаю выйти на финиш раньше этих двух групп. Полагаю, что у меня неплохие
шансы.
  Он направился к двери. Неожиданно остановился, оглянулся. Потапов
сидел на диване, откинувшись на спинку и прикрыв глаза.
  - Леонид Владимирович, - позвал Дронго.
  - Что? - не открывая глаз, спросил генерал.
  - Вы действительно думали, что вам удастся меня отговорить? Вы
считали, что я смогу отказаться от расследования?
  Потапов наконец открыл глаза и посмотрел на Дронго. Долго смотрел,
секунд десять. Потом опять прикрыл глаза. Усталым голосом проговорил:
  - Не верил. Знаю вас, поэтому не верил.
  - Спасибо. - Дронго открыл дверь и вышел в коридор.
  Генерал снова открыл глаза и посмотрел в спину Дронго.
  - Негодяй, - усмехнулся он.

  Париж. 15 апреля

  Ночью я вернулся к себе в отель. В небольшом холле сидел Широкомордый.
  Увидев меня, кивнул с явным удовлетворением. Как будто я мог
куда-нибудь исчезнуть. Я подошел к нему и спросил:
  - Как доехали?
  - Что? - Он явно удивился вопросу - ведь "идеальная мишень" должна
молчать, когда в нее стреляют.
  - Все прошло нормально? - продолжал я.
  - Конечно, мы добрались на поезде. - Я все верно рассчитал. Самолет
исключается, там регистрируют билеты и фамилию пассажира. А брать машину,
показывая кредитную карточку, они не решатся. Тем более что у таких типов
не бывает кредитных карточек. Они платят за все наличными.
  И тут, не давая ему опомниться, задаю еще один вопрос:
  - В Схетоне тоже все прошло нормально? Он явно испугался. Я говорил
вполголоса; к тому же в холле, кроме сонного портье, никого не было, да и
тот в этот момент говорил по телефону. Но все же Широкомордый очень
испугался. Глянув по сторонам, он спросил:
  - Вы о чем? Я вас не понимаю.
  Я посмотрел на его пухлые пальцы. Этими самыми пальцами он пытал
людей и убивал. Пусть даже таких же мерзавцев, как он сам. Возможно,
именно Широкомордый прикончил ударом ножа несчастного пассажира в самолете.
  - Все ты понимаешь, - пробормотал я сквозь зубы и направился к лифту.
  Поднявшись наверх, я прошел в ванную и подставил голову под холодную
струю. Нужно успокоиться и просчитать варианты. Да, главное успокоиться и
собраться с мыслями.
  Я подошел к кровати. Легко сказать успокоиться... Ведь я только и
думаю об Илзе. Представляю, что сейчас чувствует моя мама. И нельзя
позвонить ей отсюда, потому что "наблюдатели", возможно, подключились к
моему телефону. Я даже не могу ее успокоить. Не могу позвонить ей и
успокоить. Впрочем, что бы я ей сказал? Какими словами успокоил бы ее?
Представляю, как мама нервничает...
  Не могу сосредоточиться - одолевают все те же вопросы, мучают все те
же мысли. Я с удивлением замечаю, что стал меньше кашлять. Одержимые,
говорят, почти не болеют. Может быть, и я в данный момент одержим
ненавистью. Хашимов даже не представляет, в каком я состоянии.
  Итак, я в сложнейшей ситуации. Во-первых, Кочиевский знает, что среди
убитых Хашимова не оказалось. И знает, что я в Париже. К тому же
догадывается, что я мог узнать какие-нибудь подробности у покойного
Ржевкина. И, наконец, он убежден, что я не знаю адресов двоих знакомых
Труфилова, живущих в Париже. С этой стороны у меня одни минусы.
  Более того, люди Хашимова захватили в Москве мою дочь. И Хашимов мне
не доверяет. После случившегося в Схетоне они меня возненавидели. Хашимов
знает, что я получаю адреса только в День операции, и не сомневается в
том, что мне пока неизвестны адреса Сибиллы Дюверже и Эжена Бланшо.
  И мой самый большой минус - они захватили мою дочь. Отпустят же ее
лишь в обмен на твердые гарантии. Вернее, им нужна голова Труфилова.
Причем, насколько я понял, - живого Труфилова.
  Итак, подытожим... Меня обложили со всех , сторон. Люди Кочиевского
идут за мной по пятам, а Люди Хашимова будут ждать моего сигнала. И всем
нужен Дмитрий Труфилов. Одним - в качестве покойника, другим - как
единственный! свидетель. А мне нужна живая Илзе. Плюс согласие Кочиевского
по-прежнему платить мне за каждый день моего пребывания за рубежом. Задачи
почти неразрешимые, но я обязан найти выход, обязан помнить: самая главная
моя цель, освобождение Илзе. Все остальное не так важно. Ни деньги, ни мое
здоровье, ни даже жизнь. Смотрю на часы. Близится полночь. Нужно
дождаться, когда Широкомордый поднимется в свой номер, а потом выйти из
отеля, чтобы позвонить по обычному телефону.
  Но это можно сделать и через час. Я уверен, мать все равно не заснет,
пока не дождется моего звонка. Надо просчитать все варианты, просчитать
таким образом, чтобы исключить ошибку. Трупы, которые я видел сегодня по
телевизору - эти кадры до сих пор крутят по всем европейским каналам, -
могут произвести впечатление даже на менее искушенного человека.
Представив, что на месте убитых могла оказаться и моя Илзе, я сжал кулаки,
заскрипел зубами.
  Но ненависть - плохой советчик. Если я буду так нервничать, то ничего
путного не придумаю. Усилием воли заставляю себя успокоиться. Мне
необходимо успокоиться. Необходимо взять себя в руки и продумать план
действий. У меня есть только один козырь. Они не знают, что мне известен
парижский адрес Сибиллы Дюверже, не знают, что перед смертью Игорь Ржевкин
успел сказать мне: именно у нее можно найти Труфилова. Кочиевский убежден,
что я пока ничего не знаю.
  С другой стороны, кто-то третий успел подложить взрывчатку в машину
Ржевкина. На засаду в Схетон наверняка отправились несколько людей
Кочиевского.
  Я уверен: в Схетон за мной поехали двое. Тогда получается, что за
мной следят не двое, а трое людей полковника. Значит, именно третий
приехал к офису компании Ржевкина и установил в машине взрывное
устройство? Я немного разбираюсь в таких вещах, хотя никогда не занимался
диверсионной работой. На установку подобного устройства потребовалось
две-три минуты. Нужно подключить взрывное устройство к системе зажигания,
чтобы оно сработало в тот момент, когда машина тронется с места. Две-три
минуты, не менее. Когда я вышел от Ржевкина и поймал такси, прошла минута,
от силы полторы. К тому времени Ржевкин тоже успел выбежать из здания. Он
наверняка смотрел на свою машину. Значит, у "третьего" времени в запасе не
было. То есть он бы не успел управиться с автомобилем Ржевкина. Не говоря
уже о том, что требовалось отключить систему сигнализации.
  Но тогда выходит, что решение об устранении Ржевкина было принято
Кочиевским еще до нашего разговора. Он справедливо рассудил, что не стоит
оставлять в живых такого свидетеля. А может, бомбу подложили рано утром,
когда Ржевкин только приехал на работу? Нет, не может быть - я сразу
отметаю такой вариант. Кочиевский не пошел бы на подобный риск. Ржевкин
мог уехать куда-нибудь по делам, мог просто выйти до нашей встречи и сесть
в свою машину.
  И тогда наша встреча могла сорваться. Если я все правильно рассчитал,
то убийца должен был приступить к установке взрывного устройства в тот
момент, когда я вошел в офис. За мной никто не следил, это я проверял. Где
находился Ржевкин, знал только Кочиевский. Ему было важно устранить
опасного свидетеля только после моей с ним встречи. Так и случилось.
Значит, третий "наблюдатель" существует.
  Я расхаживаю по своему номеру. Глухая стена, что напротив моего окна,
все больше раздражает. Раздражает как некий символ моих попыток вырваться
из тупика, в котором я оказался. Значит, Кочиевский отправил за мной троих
"наблюдателей". Троих. Двое из них сопровождают меня, непосредственно
следуя за мной, а еще один находится на "подстраховке". Очень умный шаг.
Вычислить третьего чрезвычайно сложно. Ведь он, в сущности, не следит за
мной, появляется только в тех местах, которые ему указывает Кочиевский.
  Тогда выходит, что именно этот третий, дождавшись моего ухода от
Кребберса, убрал его. Почерк схожий. Дождался, когда я выйду, убрал
ненужного свидетеля. Но не исключено, что я ошибаюсь. Возможно, что
Кребберса убрали люди Хашимова. В любом случае это ничего не меняет.
Главное, что третий существует.
  И он может появляться в самые неожиданные для меня моменты.
  Кажется, Кочиевский рассчитал все, что можно было рассчитать,
предусмотрел все возможные случайности. Не предусмотрел он только одного:
спасения Хашимова и активности его людей в Москве, похитивших мою дочь. Но
Кочиевский пока об этом не знает. Когда же узнает, перестанет мне доверять.
  Значит, у меня время до утра. На часах уже полночь, а я все еще хожу
по комнате. Несколько шагов вперед, несколько шагов назад. Я снова и снова
смотрю на часы. Широкомордый и его спутник, наверное, уже легли спать. Они
сегодня поработали на славу, сделали все, что могли.
  Хорошо, что в каждом приличном отеле имеется телефонный справочник. Я
довольно быстро нахожу домашний номер мадемуазель Сибиллы Дюверже,
проживающей на авеню генерала Леклерка. Запомнив телефон, я наконец
принимаю решение.
  Нельзя терять ни минуты.
  Я бесшумно одеваюсь. Эти мерзавцы, возможно, взяли номер за стенкой,
возможно, сейчас прислушиваются... Осторожно прикрываю за собой Дверь и
спускаюсь по лестнице, стараясь не шуметь. Слава богу, никого не встречаю.
  Внизу сонный портье смотрит на меня с удивлением.
  - Плохо себя чувствую, - объясняю я, - слишком душно. Пойду немного
пройдусь.
  Портье кивает - мол, понимает меня. Двери в парижских отелях
запираются после двух-трех ночи. Правда, запираются символически, вы
можете заявиться в любое время суток, и никто не удивится. Я выхожу на
улицу. Над головой - стоящая на опорах линия метро. Хорошо, что не
грохочет поезд, хотя время еще не очень позднее. С бульвара Гренель видна
башня Монпарнаса. Я перебегаю на другую сторону, уворачиваясь от
несущегося навстречу мотоциклиста, оглядываюсь.
  Кажется, за мной никто не вышел. Сворачиваю в боковую улочку. Еще раз
сворачиваю. Карточка с номером у меня в руках, я обязан позвонить.
  Первым делом, я набираю парижский номер. Прости меня, мама, но я в
первую очередь думаю об освобождении нашей Илзе. Жду недолго. Вскоре
молодой голос говорит по-французски:
  - Алло. Я вас слушаю. Кто вам нужен?
  - Мне нужна мадемуазель Дюверже. - Я помню несколько французских фраз.
  - Я вас слушаю.
  - Простите, мадемуазель, вы говорите по-английски? - спрашиваю я.
  - Немного. Кто это? Что вам нужно?
  - Я друг мистера Труфилова.
  - Кого? - удивляется мадемуазель - или делает вид, что удивляется.
  - Я друг Дмитрия Труфилова. Мне нужно срочно с вами встретиться. У
меня очень важное дело.
  - Но я вас не знаю, мсье, - резонно возражает Сибилла. - Уже довольно
поздно...
  - Речь идет о его жизни, мадемуазель, - решительно перебиваю я
собеседницу. - И о вашей тоже, - поспешно добавляю. - Только эти
обстоятельства и заставили меня позвонить вам так поздно. Поймите меня,
мадемуазель Дюверже.
  - Я все понимаю, - отвечает Сибилла, - но все-таки уже слишком поздно.
  Давайте встретимся завтра утром.
  - Необходимо встретиться сейчас, - заявляю я решительно. - Именно
сейчас. Завтра может быть поздно.
  - К чему такая спешка?.. - Сибилла явно колеблется, возможно, с
кем-то советуется. - К чему такая спешка? - снова спрашивает она.
  - У меня дело чрезвычайной важности, - настаиваю я.
  - Хорошо, - наконец соглашается Сибилла. - Приезжайте прямо сейчас.
  - Спасибо. Я буду у вас через пятнадцать минут.
  После этого я быстро набираю номер наших московских соседей. Слава
богу, что разница во времени всего два часа, так что еще не очень поздно.
  Трубку снимает наша соседка. Она знает мой голос.
  - Зинаида Аркадьевна, добрый вечер. Вы уж извините, что я так поздно.
  Вы не могли бы позвать к телефону мою мать. Я никак не могу к ней
Дозвониться.
  - Конечно-конечно, - говорит соседка. - У нас сегодня такое
случилось... - Я в ужасе замираю. Неужели мать рассказала о похищении
Илзе, несмотря на мой запрет? Тогда девочку могут не вернуть никогда. Если
узнает милиция, все может рухнуть. - У нас сегодня кошка забралась в
водосточную трубу, - продолжает соседка. - Хорошо, что ее вытащили оттуда
пожарные.
  - Да, - соглашаюсь я, утирая пот со лба, - конечно, это ужасно. Так
вы можете ее позвать?
  - Сейчас позову. - Соседка уходит к нам, а я снова утираю пот и
чувствую, что у меня дрожат руки. Хорошо еще, что меня не донимает мой
кашель.
  Наконец трубку берет моя мама. Господи, сколько ей пришлось пережить.
И сколько еще предстоит.
  - Мама, это я, здравствуй, - говорю я.
  - Здравствуй. - Она понимает, что нельзя упоминать об Илзе при
соседях.
  - Мама, у нас мало времени, - объясняю я. - Если завтра Илзе
отпустят, ты должна сразу забрать ее и уехать к своей подруге. Ты помнишь,
где живет твоя подруга, тетя Клава?
  - Конечно, помню. - Мать действительно должна все помнить. Клава -
младшая сестра хозяйки дома в сибирском селе Старые Галки. Когда мы там
жили, мама с Клавой очень подружились и потом часто ездили друг к другу в
гости:
  Клава к нам, а мама к ней, в Витебск. Витебск - это в Белоруссии, так
что виза не нужна, достаточно взять билеты на поезд.
  - Как только Илзе вернется домой, бросайте все и уезжайте. Ты меня
поняла? Как только она придет домой...
  - Я все поняла. - Мама явно хочет меня спросить, почему я так уверен,
что Илзе придет домой. Она хочет об этом спросить - и не может, соседка,
очевидно, стоит рядом.
  - У тебя все хорошо? - спрашивает мама.
  - Да, все хорошо. Илзе отпустят домой, можешь не сомневаться, -
говорю я таким тоном, словно девочка стоит рядом со мной.
  - До свидания. - Мама - очень сильный человек. Мне часто не хватает
такой силы воли.
  - Мама! - кричу я. - Я тебя очень люблю!
  - Я тебя тоже, Эдгар, - отвечает она, и я понимаю, что она с трудом
сдерживается. - Береги себя. До свидания.
  Я вешаю трубку и наклоняюсь - жуткий кашель раздирает мои легкие. Мне
кажется, что я вот-вот задохнусь. Кое-как достаю платок, рассыпаю
лекарство.
  - Вам плохо? - слышу участливый молодой голос.
  Поднимаю голову. Рядом стоит молоденькая девушка. Она смотрит на меня
с явным сочувствием. Откуда она взялась? Ее же не было рядом со ой... Я
стал таким подозрительным, что готов заподозрить даже в этом юном существе
человека Кочиевского.
  - Нет-нет, ничего, - выдыхаю я собирая рассыпавшиеся таблетки. Она
наклоняется и помогает мне. Протягивает пузырек. Ей не больше двадцати. В
другие времена я был бы польщен подобным вниманием.
  - Мерси, мерси, мадемуазель, - шепчу я, продолжая кашлять.
  Она смотрит на меня с участием - так смотрят на тяжело больных, на
инвалидов, на стариков. Для нее я и впрямь глубокий старик. Наконец
выпрямляюсь.
  - Мерси, - повторяю я, убирая платок. Девушка мне улыбается.
  - Оревуар, мсье, - говорит она мне на прощание.
  Я пытаюсь что-то сказать - и снова кашляю. Достаю платок,
оборачиваюсь - а девушки уже нет. Странно... Неужели она успела дойти до
угла? Куда она могла свернуть? Откуда взялась? Господи, я готов поверить в
Бога. Может быть, Господь послал мне ангела? Может, эта девушка была
ангелом, спустившимся с небес, чтобы мне помочь? Если действительно Бог
существует, пусть поможет мне.
  Мне сейчас так нужна помощь... Ведь я меня не осталось в жизни
ничего, кроме моей Илзе. Ничего, кроме нее. Смотрю на часы. Я обещал
Сибилле, что буду у нее через пятнадцать минут. Пять минут уже прошло.
Нужно срочно искать такси.

  Москва, 12 апреля

  Последние два дня Дронго провел в лаборатории полковника Рогова.
  Оборудованная по последнему слову техники, лаборатория ФСБ имела
неплохую информационную базу. Можно было пользоваться не только
информацией ФСБ, но и Министерства внутренних дел, если, конечно, речь не
шла о строго секретных данных.
  Дронго приехал в лабораторию десятого апреля вечером, уже два дня жил
здесь; он ежедневно с самого утра усаживался перед компьютерами. Захар
Лукин, приехавший утром одиннадцатого, терпеливо просиживал с Дронго до
поздней ночи, хотя и был "жаворонком", любил рано вставать и рано
ложиться. В два ночи Дронго разрешал ему уйти, сам же сидел до пяти утра,
а на следующий день, уже с десяти, снова занимал свое место перед
компьютерами, вызывая изумление дежурных техников.
  Вечером, к восьми часам, Дронго отправился в столовую, где ужинал
Рогов. Офицер-контрразведчик посмотрел на него и спросил:
  - У вас пока ничего?
  - Совсем немного, - признался Дронго. - Приходится проверять
множество сообщений. Меня особо интересуют все газетные публикации,
связанные с арестом Ахметова, задержанием в Берлине Евгения Чиряева и
махинациями компании "ЛИК".
  Некоторые журналисты подкидывают интересные идеи.
  - Думаете, поможет? - усмехнулся Рогов. - Странный у вас метод
работы...
  - Почему странный? - улыбнулся Дронго. - Ну, договаривайте,
договаривайте. Я не обидчивый, мне даже интересно... Спасибо, -
поблагодарил он девушку в форме прапорщика - девушка поставила перед ним
тарелку гречневой каши с мясом.
  - Я очень много слышал о ваших... нестандартных методах работы, -
признался Рогов. - Но не думал, что они настолько оригинальны. Полагаете,
что можно найти Труфилова по газетным статьям или по каким-то данным наших
информационных центров? Вы уж извините, но мне это не совсем понятно.
  - Понимаю, - снова улыбнулся Дронго. - Мои методы действительно
иногда вызывают недоумение. Но мне нужно охватить всю проблему целиком,
знать все возможные точки зрения. Я убежден: исчезновение Труфилова и вся
история с арестом Ахметова - это скорее политика, а не уголовщина.
  - Всеволод Борисович так не считает, - заметил Рогов.
  - И правильно не считает. Он занимается конкретным делом, ему важно
найти доказательства и передать дело Ахметова в суд.
  - Я думал, что вы тоже занимаетесь конкретным делом - ищете
исчезнувшего свидетеля.
  - Искать можно по-разному. Можно начать проверку аэропорта, откуда он
вылетел, выяснить, куда именно он направлялся. Но я убежден: так у нас
ничего не получится. Если бы Труфилов был просто бывшим директором
нефтяной компании, возможно, такие методы дали бы положительный результат.
Но он - бывший офицер ГРУ, значит, прятаться умеет. Уходить от слежки его
тоже учили. Конечно, для поисков Труфилова мне нужно узнать, каковы его
связи в Европе, но мне никто не даст подобной информации. Кстати, боюсь,
что и вам ее не дадут. А вот бывший полковник ГРУ Кочиевский имеет шансы
получить подобную информацию. Значит, на этом направлении я заведомо
проигрываю. Именно поэтому мне следует действовать иначе. Я убежден, что
Труфилова будут искать не только те, кто желает его ликвидировать, но и
те, кому он нужен для подтверждения компромата на влиятельных людей,
поддерживающих Ахметова. Значит, во-первых, я должен знать, кто и почему
поддерживает или не поддерживает всю эту компанию. Во-вторых, обязан
разобраться: что может связывать столь разношерстную компанию -
заместителя министра, бывшего полковника ГРУ и вора в законе. При этом у
Чиряева весь последний год были достаточно серьезные разногласия с
конкурентами.
  - Да, к нам поступала такая информация, - кивнул Рогов.
  - Вот видите... Дело в том, что Чиряев хотел подмять под себя все
славянские группировки в Москве. После того как многие авторитеты были
уничтожены или сбежали за границу, Чиряев оставался одним из самых
известных в городе криминальных авторитетов. И в такой момент он
ввязывается в борьбу за компанию "ЛИК". А через несколько дней, после
того, как Чиряев оказал кому-то очень существенную помощь, в Москве
арестовали двоих известных мафиози. Грузина и чеченца. Я не верю в
подобные совпадения. Видите, какая польза от чтения старых газет? Нужно
только уметь обращать внимание на некоторые факты.
  - Хорошо, - согласился Рогов, - предположим, что вы правы.
Предположим, что эта информация действительно заслуживает внимания. Я даже
согласен, что вы точно просчитали их связи. Возможно, Чиряева попросили, и
он помог кое-кому, помог, используя свои связи в криминальном мире. Но что
нам все это дает? Что у нас имеется на Чиряева? Берлинский суд не примет
наших аргументов. А наш суд оправдает Ахметова.
  - Верно, - согласился Дронго. - Но остается еще одна сторона, те,
кого не устраивает деятельность Чиряева. Это друзья и знакомые тех самых
авторитетов, которые были арестованы в Москве. Они все просчитали и
поняли: именно Чиряев сдал своих конкурентов сотрудникам милиции. Такие
вещи в преступном мире не прощаются. Мне пришлось пересмотреть все газеты
за прошлый год. И сличить некоторые даты. Двадцать седьмого июня прошлого
года арестовали Ахметова. Через неделю был убит Силаков. Еще через неделю
из Москвы уезжает Евгений Чиряев. Его арестовывают в Берлине по явно
надуманному обвинению - неуплата налогов с австрийской недвижимости.
Кому-то выгодно засадить Чиряева за решетку. Не убирать, а именно
посадить, "законсервировать" важного свидетеля. Вполне возможно, что на
подобный шаг решились люди, которым он оказал поддержку в деле с компанией
"ЛИК". Не исключено, что его подставили конкуренты, решив избавиться на
время от такого опасного человека. Во всяком случае, он оказался в тюрьме.
А уже через несколько дней прогремели взрывы в принадлежащем ему казино.
Восемнадцатого июля все газеты сообщили об этих взрывах. И началась новая
война московских преступных группировок.
  - Интересно, - усмехнулся Рогов. - Действительно интересно. Кажется,
я начинаю верить в ваши нестандартные подходы.
  - Я могу рассказать вам очень занятную историю, которую слышал от
отца, - продолжал Дронго. - В шестидесятые годы один человек решил
защитить диссертацию по газетам военного времени. Он исправно
проштудировал в библиотеках все газеты, выходившие во время войны, и
написал диссертацию о нашем военном потенциале в первой половине
сороковых. И что вы думаете?
  Диссертацию немедленно засекретили, настолько ошеломляющими оказались
сведения о нашем военном потенциале во время войны. И это газеты времен
войны, которые подвергались строжайшей военной цензуре. Вот вам и весь
секрет, В ЦРУ, говорят, целые управления занимались подробным анализом
всех выходивших в социалистическом лагере газет и журналов. Вы, очевидно,
не знаете, что в состав Первого Главного управления КГБ СССР входили еще
два сверхсекретных управления.
  Управление "Р", отвечавшее за оперативное планирование и анализ, и
управление "И", уже тогда имевшее мощную компьютерную службу. Но, кстати,
лучше всех прессу использовала особая секретная служба "А", которая
занималась организацией дезинформации. Именно сотрудники этой службы
готовили различные статьи в чужих газетах, они прекрасно понимали, как
важно использовать печать в собственных интересах.
  - Да, разумеется. - Рогов отодвинул тарелку. - Но почему вы уверены,
что сумеете выйти на конкретный результат?
  - Судя по вашим данным, Кочиевский отправил в Европу группу для
захвата Труфилова, - пояснил Дронго. - Я абсолютно убежден, что противники
Чиряева попытаются нанести ответный удар. Если я все рассчитал верно, мы
вскоре узнаем о действиях этих групп. И тогда мне следует оказаться в
нужном месте. В этом и состоит моя тактика. Я почти уверен: мы получим
известия в ближайшие несколько дней.
  - Да, - сказал Рогов, - теперь я понимаю, почему вас считают гением.
  В следующее мгновение в столовую ворвался возбужденный Лукин. В
пустом помещении сидели только Дронго и Рогов. Лукин подскочил к ним,
посмотрел на Дронго.
  - Говорите, - кивнул тот.
  - Есть, - выдохнул Лукин. - Вы просили обращать внимание на любые
происшествия в самолетах, вылетающих из Москвы.
  - Что случилось? - спросил Дронго.
  - Только что передали из Амстердама. На рейсе Аэрофлота
Москва-Амстердам убили одного из пассажиров. Голландская полиция задержала
всех пассажиров, ведется расследование.
  - Они начали, - вздохнул Дронго, отодвигая тарелку. - Я так и
предполагал. Они начали. Когда ближайший рейс на Амстердам?

  Париж. 15 апреля

  К дому на авеню генерала Леклерка я подъехал минут через двадцать
после того, как договорился о встрече. Расплатившись с таксистом, я
выскочил на тротуар. Подбежав к подъезду, нажал на кнопку домофона.
  - Я вас слушаю, - раздался голос Сибиллы Дюверже.
  - Это друг мистера Труфилова, - проговорил я, сдерживая кашель. - Я
звонил вам недавно.
  - Заходите, я живу на четвертом этаже. - Щелкает замок входной двери.
  Я вхожу в подъезд, автоматически включается свет. Прохожу к лифту. И
через несколько секунд после того, как. открывается дверь и включается
свет, раскрываются створки кабины лифта, распахиваются под приятную
музыку. Вхожу в кабину, нажимаю на кнопку четвертого этажа. Когда всю
жизнь видишь автоматически включающийся свет, чистые парадные и услужливо
раскрывающиеся перед тобой створки лифта, поневоле вырабатывается совсем
другой характер, чем у большинства бывших советских людей. Чаще всего мы
видели замызганный темный подъезд, провонявший сивухой и мочой, и
обшарпанные двери. Я не утверждаю, что все подъезды в нашей бывшей стране
были такими, но и таких повидал немало.
  Выхожу из лифта, озираюсь. На площадке четыре квартиры. На каждой
двери имеется табличка. Прохожу по коридору и вижу наконец нужную мне
фамилию. Едва подхожу ближе, как дверь открывается. На пороге стоит
женщина. У нее темные прямые волосы, почти до плеч. Светлые миндалевидные
глаза, нос с небольшой горбинкой, который ее совсем не портит, и тонкие
сухие губы. Она смотрит на меня и, похоже, пытается вспомнить, где меня
видела. Но вспомнить не удается - мы с ней никогда не встречались. Зато я
сразу узнаю ее лицо. Мне показывал фотографию Кочиевский. - Добрый вечер,
- здороваюсь я.
  Хозяйка молча пропускает меня в квартиру. Когда я вхожу и она
закрывает дверь, я оборачиваюсь к ней.
  - Должна вас предупредить, - говорит Сибилла, - я позвонила своему
другу в полицию и сообщила о вашем визите. Камера наблюдения внизу уже
сфотографировала вас, и ваша фотография уже имеется у нашего консьержа.
  - Спасибо за предупреждения. - Я пытаюсь улыбнуться.
  - Проходите, - приглашает Сибилла.
  На хозяйке длинное черное платье, даже туфли на высоком каблуке почти
не видны. Странно... Она что же, ходит на каблуках и дома? Впрочем, у
каждого свои причуды. Но мне почему-то кажется, что она дома не одна... А
может, хозяйка недавно принимала гостей и еще не успела переодеться? Стоит
ли гадать?
  Мне вдруг приходит в голову, что она, возможно, специально так
нарядилась, то есть из-за моего визита. В конце концов, разве поймешь
француженку, пусть даже наполовину польку?
  Я усаживаюсь на голубой диван. В просторной гостиной - царство
"нового евростиля". Или, как его сейчас называют, "техностиля". Глубокие,
причудливо выгнутые диваны, настольные лампы и торшеры четких
геометрических линий...
  Небольшие лампочки освещают картины постмодернистов. И повсюду
неяркий мягкий свет, словно рассеивающийся по гостиной. Хозяйка садится в
кресло причудливой формы, стоящее напротив дивана.
  - У вас ко мне дело? - Она берет со столика длинную пачку сигарет.
  Предлагает мне, но я качаю головой - уже откурил свое.
  Сибилла щелкает зажигалкой, затягивается. Внимательно смотрит на меня.
  Сложно начинать разговор именно здесь. Париж... Картины
постмодернистов на стенах, причудливый дизайн и эта женщина... Какое ей
дело до моей судьбы, до моей дочери, до моей жизни? Как я могу ей
объяснить, что произошло? Могу ли я надеяться, что она захочет мне помочь?
Какое ей дело до моего горя? - Извините, что беспокою вас так поздно, -
говорю я, покашливая, - но у меня очень важное дело. Я не посмел бы даже
позвонить вам, если бы речь не шла о самом дорогом для меня человеке, о
моей дочери.
  Она смотрит на меня с удивлением. Смотрит и курит, изящным движением
стряхивая пепел в стоящую на столике пепельницу в виде головы льва,
раскрывающего пасть.
  - Я вас не совсем понимаю, - говорит она. - При чем тут ваша дочь?
  Какое я имею к ней отношение? Вы сказали, что вы друг Дмитрия
Труфилова, и только поэтому я согласилась вас принять. Я действительно
знала мистера Труфилова, недолго, но знала. Однако я не совсем понимаю,
что именно вы от меня хотите.
  - Мне нужно срочно увидеться с мистером Труфиловым. Я должен его
увидеть, - говорю я, глядя в ее равнодушное лицо.
  - Это даже... неприлично, - замечает Сибилла. - Вы врываетесь ко мне
ночью, требуете найти человека, которого я не видела уже несколько лет, и
при этом рассказываете о своей дочери. Я ничего не понимаю...
  - Сейчас объясню.
  Очевидно, я не совсем правильно начал разговор, моя сумбурная речь,
вероятно, смутила хозяйку. Впрочем, трудно было бы требовать от меня
четкости изложения в такой момент.
  - Дело в том, что мне нужно срочно найти Труфилова. Я знаю, что он
сейчас в Париже. Речь идет не только о судьбе моей дочери. Речь идет и о
его судьбе. Я приехал его предупредить. Может так получиться, что завтра
его убьют.
  Она улыбается. Вежливо улыбается. Хваленая европейская вежливость.
  - Вы говорите страшные вещи. - Сибилла докуривает сигарету и небрежно
тушит ее в пепельнице.
  - И тем не менее я говорю правду.
  Кажется, мне нужно успокоиться и перевести разговор в русло
неторопливой беседы с перечислением фактов. Но как рассказать этой особе
обо всем, что случилось? Как рассказать о моей болезни, о пославшем меня
полковнике Кочиевском, о нашедшем меня в Голландии Самаре Хашимове? Как ей
все объяснить?
  Но я просто обязан найти доводы, которые ее убедят.
  - Мадемуазель Дюверже, понимаю, вам трудно довериться незнакомцу,
появившемуся у вас среди ночи. - Я снова закашлялся. - Мне понятны ваши
сомнения. Поэтому я вынужден сообщить вам кое-что неприятное...
  - Любопытно. - Она снова закуривает. А ведь ей действительно просто
любопытно...
  - Я узнал ваш адрес у друга Дмитрия Труфилова, у которого он был
несколько месяцев назад. Это его знакомый Игорь Ржевкин, проживавший до
вчерашнего дня в Антверпене. Именно Игорь сообщил мне, что я могу найти
мистера Труфилова у вас.
  - Он ошибся. - Сибилла пожимает плечами. - Как, вы сказали, его
фамилия? Мистер Ржевкин? Я никогда не знала такого человека. Не понимаю,
почему он дал вам мой адрес. Это очевидная ошибка. В последний раз мы
встречались с мистером Труфиловым... очень давно, и я не видела его в
Париже.
  - Понимаю, что вы мне не верите, - говорю я этой равнодушной стерве.
- Понимаю, как нелепо я выгляжу. Но поверьте, мне не до смеха. Дело очень
серьезное. Очень. В Москве похитили мою дочь. Если вы мне сейчас не
поверите, то завтра, возможно, будет уже поздно. И вы не знаете, с кем вам
придется иметь дело. Никакая полиция вас не защитит. Возможно, они уже
завтра заявятся сюда.
  Они убьют и вас, и вашего консьержа. Убьют всех, кто встанет на их
пути.
  Главное для них - найти Дмитрия Труфилова. Найти и убить. И никто не
сможет их остановить.
  Кажется, моя речь произвела на хозяйку некоторое впечатление. Она в
задумчивости смотрит на меня. Тушит сигарету и спрашивает:
  - Кто вы такой? Я никогда не знала о таком друге Дмитрия.
  - Меня зовут Эдгар Вейдеманис. Могу показать вам свой паспорт. Я
бывший подполковник КГБ. Поверьте мне, если бы не отчаянное положение, я
бы к вам не пришел.
  - При чем тут ваша дочь? - спрашивает Сибилла. - Вы сказали, что
похитили вашу дочь?
  - Похитили, чтобы заставить меня работать на них.
  Я понимаю: сейчас не время объяснять, почему я согласился работать на
Кочиевского и почему Хашимов решил похитить мою дочь. Тогда пришлось бы
рассказать, как я подставил двоих бандитов Хашимова, пришлось бы
признаться в том, что на моей совести - человеческие жизни. Пусть даже
жизни подонков. А я не имею права рассчитывать на то, что ангел Божий
явится мне помогать.
  Вероятно, около отеля я видел девушку, случайно оказавшуюся у
телефонной будки.
  Эта мысль приводит меня в отчаяние, и я снова начинаю кашлять. Достаю
платок.
  Кашель сотрясает меня. Наконец приступ проходит. Я утираю губы и
смотрю на хозяйку.
  Сибилла же смотрит на меня с некоторой брезгливостью. Впрочем, я ее
понимаю. Как еще можно смотреть на человека, который ворвался к вам за
полночь, угрожает вам, рассказывает кошмарные вещи и, наконец, кашляет
так, словно вот-вот отправится к праотцам. Конечно, мое состояние с каждым
днем ухудшается.
  Лихорадочный блеск в глазах, жуткий кашель, хриплый голос, запавшие
Щеки... То есть со мной все ясно.
  - Я не знаю, где сейчас находится мистер Труфилов, - говорит Сибилла,
очевидно, что-то решая для себя. - Очень сожалею, что не могу вам помочь.
  После этих слов мне нужно встать и уйти. Но я по-прежнему сижу на
голубом диване. На что я рассчитываю? Что она меня поймет? Зачем вообще я
сюда пришел? В конце концов, деньги я получил. И честно их отработал. Если
найдем Труфилова, то можно считать, что я выполнил задание. Не могу я
отвечать еще и за киллеров, упускающих Труфилова в последний момент. Тогда
мне останется только одно - подставить Труфилова людям Хашимова, которым
он для чего-то нужен. И подставить убийц Кочиевского, которые давно
заслужили смерть, а потом заставить Хашимова отпустить мою дочь и спокойно
уехать обратно в Москву.
  Конечно, Кочиевский быстро все поймет. Конечно, в Москве меня найдут
и ликвидируют. Но это потом. Все будет потом. Самое главное, что к тому
времени Илзе будет уже в другом месте. Вот что самое главное. Но я все еще
остаюсь порядочным человеком.
  Мне жаль эту надменную стерву, которая смотрит на меня с таким
равнодушием. Мне действительно жаль ее. Ведь она наверняка скоро умрет -
таких свидетелей, как она, в живых не оставляют. Если убрали Кребберса и
Ржевкина, то наверняка уберут и ее.
  - Жаль, - говорю я, поднимаясь с дивана. - Очень жаль, что вы меня не
поняли. Оставлю вам свой телефон. Я остановился в отеле. Возможно, до утра
объявится Дмитрий Труфилов, и тогда вы сможете меня найти.
  - Он не объявится, - с уверенностью заявляет Сибилла. - Вы напрасно
оставляете мне эту карточку.
  - Все может быть.
  Я кладу карточку на столик, киваю хозяйке на прощание. Завтра здесь
появятся другие. Да, мне жаль эту несчастную женщину - она так ничего и не
поняла. Я подхожу к входной двери и уже протягиваю руку чтобы открыть.
  - Остановитесь, Вейдеманис, - раздается за моей спиной резкий мужской
голос.
  Может быть, на это я и рассчитывал. А может, чувствовал, что здесь
появится Дмитрий Труфилов. Я оборачиваюсь и вижу стоящего в комнате
человека. С пистолетом в руках. Но это не Труфилов. Незнакомцу лет
двадцать пять, у него черные вьющиеся волосы. Выражение лица -
решительное, злобное. Круглые темные глаза и плохие зубы - это я замечаю,
когда он говорит.
  - Остановитесь, - снова приказывает этот тип.
  Я замираю у двери. Может быть, я опять допустил ошибку. Возможно, это
спланированная засада, ловушка? Я смотрю на незнакомца и ничего не понимаю.

  Амстердам. 13 апреля

  Он сидел в кабинете комиссара полиции. Хозяин кабинета, долговязый
светловолосый голландец с несколько вытянутым лицом и усталыми глазами
навыкате, курил трубку, то и дело поглядывая на назойливого посетителя.
  Комиссара трудно было вывести из равновесия, хотя он провел в
аэропорту бессонную ночь. Формально считалось, что убийство произошло на
чужой территории, поэтому голландская полиция не должна была вмешиваться.
  Действительно, убийство совершено в лайнере российской компании
"Аэрофлот - международные авиалинии", значит, расследовать его могли
только российские следователи. Но после того, как многие пассажиры
потребовали выпустить их в Голландии - а среди них оказалось много
транзитных пассажиров, - голландская полиция была вынуждена уступить.
  В данном случае полиция могла лишь тщательно проверить документы всех
пассажиров, а также проверить каждого из прибывших по информационному
блоку Интерпола. При этом удалось обнаружить кое-какие нарушения.
Например, двоих студентов из Нигерии задержали в аэропорту - их решили
депортировать обратно в Москву. Кроме того, документы одного из прибывших
вызывали подозрение; после тщательной проверки удалось установить, что это
турецкий гражданин, находящийся в розыске за мошенничество. Мошенник,
переправив две буквы в своем паспорте, пытался попасть в Шенгенскую зону и
улететь затем в Латинскую Америку, но его арестовали, и на следующий день
ему предстояло отправиться в Стамбул, где его уже поджидала турецкая
полиция.
  Однако арестованный мошенник никак не мог оказаться убийцей
пассажира, найденного в самолете. Турецкий гражданин был небольшого роста,
с изящными руками карманника или шулера, но никак не убийцы. Трудно было
поверить, что такой щуплый человек мог всадить в жертву нож чуть ли не по
самую рукоятку. Тем не менее формально комиссар мог бы удовлетвориться
проделанной работой. Двое депортированных, один арестованный и еще
несколько задержанных до выяснения всех обстоятельств - вроде бы неплохо.
Неплохо - но все же слабое утешение, своего рода "победа по очкам", то
есть как бы и не победа вовсе. Ведь убийцу найти не удалось, пусть даже
это и не его, комиссара, дело...
  Убитый оказался бизнесменом из Нальчика, Асхатом Короповым.
  Загранпаспорт бизнесмен получал в Москве, там же была выдана и
голландская виза. Выяснилось, что Коропов летел в Голландию за
автомобилями и имел шенгенскую визу всего лишь на семь дней. В карманах
были две "золотые" карты, не тронутые убийцей, и скромная сумма - около
двух тысяч долларов. Обращало на себя внимание и то обстоятельство, что
обратный билет у бизнесмена был с открытой датой. Запрос в Нальчик ничего
не дал. Телефон, который Коропов сообщил при оформлении документов,
принадлежал другим людям, а почтовый адрес фирмы, где якобы трудился
покойный, оказался адресом обычной средней школы.
  Комиссар полиции Дирк Вестерген ждал прибытия следователей из Москвы.
  Они действительно прилетели первым дневным рейсом и сразу же
приступили к работе с задержанными. Однако вместе со следователями
прилетел этот странный высокий мужчина, надоедавший комиссару своими
непонятными вопросами.
  - Я уже вам все сказал, - терпеливо объяснял Вестерген, в очередной
раз раскуривая трубку. - Всех, кто вызывал у нас хоть малейшее подозрение,
мы задержали. Остальных отпустили. Мы не имели права задерживать людей без
веских на то оснований.
  - Но вы могли дождаться прибытия российских следователей, - возразил
Дронго. - Возможно, среди отпущенных вами находился убийца.
  - Возможно, - с невозмутимым видом кивнул комиссар. - Но мы все равно
не имели права арестовывать людей. В нашей стране так не принято.
  - Я не говорил, что вы должны были их "арестовывать". - Дронго явно
нервничал. - Но вы могли бы оцепить самолет и задержать их хотя бы на
день, для проверки. Поселили бы всех пассажиров в одном из отелей, рядом с
аэропортом.
  - А вы знаете, в какую сумму это обошлось бы голландским
налогоплательщикам? - поинтересовался комиссар. - Семьдесят из них были
транзитными пассажирами, и у них на руках имелись билеты. Кто оплатил бы
возможные убытки? Кто компенсировал бы транзитным пассажирам стоимость их
билетов? Кто оплатил бы оставшимся Пребывание в отеле и питание? У
Аэрофлота нет таких денег, - улыбнулся Вестерген, - а Нидерланды -
демократическая страна.
  Говорили по-английски, и комиссар тщательно выговаривал каждое слово,
отчего казалось, что он поучает собеседника.
  - Все ясно. - Дронго поднялся. - Вы не могли бы дать мне хотя бы
список всех пассажиров?
  - Мой помощник уже выдал такой список вашим представителям, - сообщил
флегматичный комиссар. - У вас еще есть какие-нибудь вопросы?
  - Никаких, - вздохнул Дронго. - Благодарю за помощь.
  Он вышел из кабинета и увидел стоявшего в коридоре Лукина. За одну
ночь удалось получить визы только для нескольких сотрудников прокуратуры и
милиции, вылетевших в Амстердам. Среди них оказался и Захар Лукин. У
самого Дронго имелась многоразовая виза, разрешавшая ему въезжать в страны
Шенгенской зоны в течение трех лет.
  - Мне нужны списки всех пассажиров, - сказал Дронго. - Проследи,
чтобы дали полный список. Не только российских граждан. Мне нужен список
всех прилетевших вчера в Амстердам.
  - Ясно. - Лукин быстро зашагал по коридору. Дронго со вздохом
опустился на стул. Пять минут спустя появился Захар со списками в руке.
Дронго внимательно изучил их. Затем вернул списки Лукину.
  - Надеюсь, ты не забыл свой "ноутбук"?
  - Он у меня всегда с собой, - ответил Лукин.
  - Проверь по своим спискам, - предложил Дронго. - Может, отыщешь
совпадения. Если совпадет хоть одна фамилия, если кто-то из прилетевших
пассажиров хоть где-то упоминался рядом с Кочиевским или Ахметовым, сразу
докладывай мне. Ты понял?
  - Понял, - кивнул Лукин. - Сейчас все проверю.
  Дронго вышел из коридора и направился в просторную "общую комнату".
За стойками стояли предупредительные полицейские в отутюженных униформах.
Дронго медленно проходил мимо блюстителей порядка; он думал о том, как
отличаются условия их работы от условий работы в Москве или в Киеве, в
Баку или в Ташкенте. В аэропорту работа правоохранительных служб всегда
специфична - и в то же время имеет ярко выраженный национальный колорит.
  Он прошел еще дальше. Где-то плакала женщина, кто-то рассказывал об
украденном чемодане. На одной из скамеек спал пожилой человек лет
шестидесяти.
  На него никто не обращал внимания. На этот раз Лукин появился через
тридцать пять минут. Подойдя к Дронго, протянул ему списки и покачал
головой. Никаких совпадений обнаружить не удалось.
  - Может, мы ошиблись? - спросил Лукин. - Может быть, пассажира
убили... случайно?
  - Нужно проверить, - сказал Дронго. - Поедем в город и составим
списки всех крупных отелей. Начнем проверку самостоятельно. У нас нет
другого выхода.
  - Хорошо, - пожал плечами Лукин, - если нужно, поехали. Только
учтите, я не знаю ни английского, ни голландского.
  - Как же ты обращаешься с компьютером?
  - С компьютером - умею, а говорить - нет, - признался Лукин.
  - В центре города не так много первоклассных отелей, - в задумчивости
проговорил Дронго. - Если среди прилетевших есть уголовники, они могут
поселиться в отелях, которые мы не найдем даже в туристическом справочнике.
  Судя по профессиональному удару, каким вогнали нож в сердце
несчастного, среди пассажиров наверняка были уголовники. В общем, один я
не справлюсь. Даже если попытаюсь объехать все отели в центре города. Ведь
их, наверное, несколько сот.
  К тому же многие голландцы сдают свои квартиры приезжим. Нет, так не
пойдет.
  Нужно сделать запрос через службу гостиничной информации. Она где-то
здесь, в Схипхоле.
  Через пятнадцать минут они уже находились в офисе службы информации.
  Дронго долго уговаривал главу службы, просил оказать помощь. В конце
концов пришлось звонить комиссару Вестергену, чтобы получить его согласие
на подобную акцию. Лишь после этого глава службы разрешил одной из своих
сотрудниц ввести списки в банк Данных и выдать распечатку, то есть адреса
отелей, где остановились пассажиры, прилетевшие рейсом из Москвы. И лишь
когда вся работа была закончена, глава службы любезно сообщил, что у
комиссара уже имеется подобный список - каждого из прибывших в Амстердам
просили сообщить свой адрес.
  - Они все какие-то ненормальные, - проворчал Лукин. - Неужели он не
мог сообщить нам об этом заранее?
  - У них так принято. Не предлагают помощь, о которой не просят. И не
дергают по пустякам, - вздохнул Дронго. - Можно сказать, национальный
характер.
  Давай посмотрим списки. Значит, в Амстердаме осталось сто двенадцать
человек?
  - Да. И все они поселились в отелях, - пробормотал Лукин. - Правда,
тридцать человек сегодня утром отправляются в Кельн. Это спортсмены,
опаздывают на соревнования.
  - Спортсмены... - в задумчивости повторил Дронго. - У спортсменов,
как правило, сильные руки.
  - Думаете, кто-то из них? - спросил Лукин.
  - Не думаю. Спортсмены получали визы полмесяца назад, а Коропов
только одиннадцатого числа. Черт бы побрал этого невозмутимого комиссара.
Если бы он мне помог. Если бы узнать, кто получал визы в Шенгенскую зону
именно в последние несколько дней. Ладно, пойдем к нему, пусть попробует
отказать.
  Они вернулись в полицейское управление. И уже в коридоре столкнулись
с комиссаром.
  - Надеюсь, у вас все в порядке? - спросил Дирк Вестерген, спросил
просто из вежливости.
  - Нет, не все, - заявил Дронго. - Мне нужны данные на некоторых
пассажиров. На тех из них, кто получил визу в последние несколько дней.
Это очень важно.
  - Ваши люди работают в конце коридора, - сообщил комиссар. - Вы
можете к ним присоединиться.
  - Подождите. - Дронго схватил комиссара за рукав. - Помогите мне.
Нужны данные на пассажиров, получавших визы в последние несколько дней.
  - Завтра мы сделаем запрос, - пробормотал комиссар, отстраняясь.
  - Нет, сегодня, - настаивал Дронго. - Возможно, от этого зависят
жизни людей, - добавил он.
  Вестерген что-то пробормотал сквозь зубы. Этот назойливый тип
вывел-таки его из себя. С другой стороны, комиссару всегда нравилась
подобная настойчивость.
  - Хорошо, - сказал он, направляясь к своему кабинету. - Идемте со
мной.
  Я позвоню в нашу консульскую службу, у них должны быть все данные.
Сколько пассажиров осталось в городе? Сколько их?
  - Восемьдесят два человека, - с невиннейшим видом ответил Дронго. -
Согласитесь, не так уж много.
  - О господи, - прошептал комиссар. - Кажется, я сегодня не попаду
домой.
  Через полтора часа вконец уставший Вестерген протянул Дронго список.
В списке - пятьдесят восемь человек, получивших визу в последние несколько
дней.
  - Спасибо, комиссар, - улыбнулся Дронго.
  - Я могу ехать домой? - спросил Вестерген.
  - Разумеется. - Дронго поспешил в комнату, где его ждал Лукин.
  - Пятьдесят восемь пассажиров, - сообщил он. - Нужно вычеркнуть
женщин - это шестнадцать человек. Женщина при всем желании не могла бы
нанести такой удар. То есть надо проверить сорок две фамилии. Среди них -
убийца.
  - Уже седьмой час вечера, - напомнил Лукин, взглянув на часы.
  - Пойдем ужинать, - улыбнулся Дронго. - Итак, сорок две фамилии, -
пробормотал он. - Стоп, подожди! Ведь из этих сорока двух некоторые только
недавно получили свои паспорта. Нужно сделать еще один запрос и выяснить,
когда именно они получали паспорта. А затем отсеять всех, кто получал
паспорта не в Москве.
  Дронго снова зашагал по коридору. Увидев его, комиссар невольно
вздрогнул. Он тщательно запер свой кабинет и сунул в рот трубку. Закурил.
Затем повернулся к нахальному гостю и спросил:
  - Надеюсь, вы не ко мне?
  - К вам, - тотчас же последовал ответ. Комиссар вытащил изо рта
трубку и в задумчивости посмотрел на этого странного человека. Потом снова
сунул трубку в рот, открыл дверь и сказал:
  - Может, останемся здесь ночевать?
  - Еще полчаса, - улыбнулся Дронго. - Мне нужны данные из вашей
консульской службы. Пусть проверят даты выдачи паспортов. Только на сорок
две фамилии. Только на сорок две.
  - Теперь я понимаю, почему говорят о загадочном русском характере, -
пробормотал Вестерген, принимая у Дронго список.
  А через полчаса выяснилось: из сорока двух пассажиров двадцать восемь
получили загранпаспорта за несколько дней до вылета. Из них шестеро
получили паспорта и визы одиннадцатого апреля, а один даже двенадцатого.
  И кроме того, у шестерых из двадцати восьми были дипломатические и
служебные паспорта. То есть оставались двадцать два человека, из которых
пятеро получили визы одиннадцатого апреля.
  Комиссар посмотрел на часы - восемь вечера.
  - Я могу ехать домой? - проговорил он жалобным голосом.
  - Конечно. - Дронго одарил коллегу ослепительной улыбкой. - Благодарю
за бесценную помощь.
  Он снова вышел в коридор. И увидел сидевшего в кресле грустного
Лукина - тот умирал от голода.
  - Идем ужинать, - сказал Дронго. - Двадцать два человека, - сообщил
он, кивая на список. - Если сегодня ночью не поспим, успеем объехать все
отели.
  - Хотите сразу начать проверку? - упавшим голосом спросил Лукин.
  - Обязательно, - кивнул Дронго. - А почему ты спрашиваешь?
  - Откуда... у вас столько сил? - пробормотал Захар. - Откуда столько
энергии?
  - По гороскопу я - Овен. Значит, сильный и неистовый, - улыбнулся
Дронго.
  - Оно и видно, - заметил Лукин, с трудом поспевая за шефом.
  - Пока работают следователи, нам нужно закончить с этим списком, -
пояснил Дронго. - Постараемся до полуночи объехать все отели. Хотя нет,
слишком рискованно. Друзья Коропова будут искать убийцу, чтобы отомстить.
Враги же опасаются мести, поэтому и постараются избежать встречи с нами.
  - Зачем объезжать все отели? - не понял Лукин. - Вы и так знаете, кто
и где живет.
  - Я бы хотел видеть их лица, их мимику, их движения, - пояснил Дронго.
  - В общем, придется поработать. Ну ничего, ничего. Думаю, до полуночи
закончим.
  Вы правы, лучше не мотаться по отелям.
  - Лучше, - вздохнул Лукин.
  После ужина они сидели еще четыре с половиной часа, "прокручивая"
весь список. Итак, двадцать два человека; из них шестеро получили визы
перед вылетом. Пришлось обзванивать отели, те из них, где остановились
хотя бы двое пассажиров. Таких отелей было три. В одном - "Бастион
Амстердам" - остановились сразу восемь подозреваемых. В другом -
"Гранд-отеле" - поселились трое. И в "Барбизон-Паласе" двое пассажиров,
имевшие разное гражданство: один - российское, другой - французское. Но
поселились они рядом, в соседних номерах.
  И кроме того, выяснилось, что и в самолете эти пассажиры сидели рядом.
  - Мы их нашли! - воскликнул Лукин. - Мы их нашли. Это те самые убийцы.
  Можно арестовать их прямо сейчас.
  - Не уверен, - пробормотал Дронго. - Странно, что они сидели рядом и
в самолете. По логике вещей, они должны были сидеть подальше друг от
друга, чтобы не вызывать подозрения. И потом, обрати внимание: французу
уже за пятьдесят.
  Возраст не самый подходящий для таких опасных путешествий...
  - А его напарнику двадцать шесть, - сообщил Лукин. - Это они, можете
не сомневаться.
  - Отметим их как возможную пару, - пробормотал Дронго. - Давай
посмотрим остальных. Восемь человек - в "Бастион Амстердам". Многовато. Я
бы сказал, подозрительно много. Если Кочиевский сумел найти такую команду,
то он просто гениальный кадровик-организатор. Но я не верю, что столько
агентов ринулись в Европу на поиски. Восемь человек - явный перебор.
Однако запомним и этот вариант.
  - А почему вам кажется, что много? Тридцать спортсменов - не много, а
восемь человек - много?
  - Да, много. В отеле, где они остановились, всего-то сорок номеров, -
пробормотал Дронго. - Так что если бы они были людьми Кочиевского, то
наверняка выбрали бы отель побольше, где легко затеряться. И, наконец,
"Гранд-отель". Там поселились трое. Один из них - прибалт. Интересно, как
они сидели в салоне самолета?
  - Порознь сидели, - сообщил Лукин, проверив посадочные места.
  - Вот видишь. Эти больше подходят. К тому же все трое довольно молоды.
  - Одному почти пятьдесят. - Лукин посмотрел на дисплей компьютера. -
Эдгар Вейдеманис. А двое других - значительно моложе.
  - Вот это, мне кажется, самый интересный вариант, - сказал Дронго. -
Ведь Кочиевский должен послать не только профессиональных киллеров. Он
обязан отправить и человека, знающего иностранные языки, своего рода
"поводыря" группы. Убийцам необязательно знать иностранные языки возможных
связных Труфилова. Для этого существует "поводырь".
  - Может, начнем проверку с "Барбизон-Паласа"? - предложил Лукин. -
Эти двое - самые подозрительные. Они уехали в разное время, а в отеле
сняли номера рядом.
  - Проверим всех, - кивнул Дронго. - Ты смотри... Уже первый час ночи.
  Не знаешь, где можно остановиться на ночь?
  - Наши ребята отправились в отель. Аэрофлот заказал, это где-то в
районе аэропорта, - пробормотал Лукин. - У нас с вами один номер на двоих.
  Они вышли в коридор. К ним подошел руководитель следственной группы,
прибывшей в Амстердам. Вид у него был уставший.
  - У вас есть что-нибудь? - спросил он.
  - Кое-что, - кивнул Дронго. - Нужно проверить через Москву несколько
фамилий. Это очень срочно. И тогда мы будем точно знать, куда ехать.
  - Давайте фамилии, - предложил руководитель группы. - Я сделаю запрос
прямо сейчас.
  Дронго протянул список с фамилиями. И отправился следом за Лукиным.
Тот пошатывался от усталости. Бешеный ритм Дронго выбивал его из колеи.
  - Ты иди отдыхай, а я немного погуляю, - Предложил Дронго.
  - У вас еще остались силы? - встрепенулся Захар. - А я думал, вы
отправитесь спать.
  - Еще остались, - усмехнулся Дронго. - Хочу зайти в казино.
  - Вы играете в казино? - удивился Лукин. - Никогда бы не подумал, что
вы азартный человек.
  - Скорее скучающий, - сказал Дронго. - Вряд ли меня можно назвать
азартным. Я вхожу в казино, твердо зная, что могу проиграть определенное
количество долларов. Максимум триста-пятьсот. Если я их быстро проигрываю,
то сразу ухожу. Чаще я сначала выигрываю, а потом долго сижу, пока все не
проиграю.
  - А если выиграете? - не унимался Захар.
  - В любом случае не стану переживать, - усмехнулся Дронго. - Ни в
случае выигрыша, ни в случае проигрыша. Иди спать, уже поздно. Хотя нет,
давай пойдем вместе, узнаем, в каком отеле находятся наши вещи. Мне,
кажется, нужно поменять рубашку.
  Через сорок минут Дронго уже, сидел в казино. Все произошло так, как
он рассказывал. Сначала он выиграл без малого шестьсот долларов. Затем
проиграл их и еще триста сверху. Потом снова выиграл двести и снова все
проиграл. Под конец выиграл сотню и, забрав жетоны, поднялся из-за стола.
  В три часа ночи он отправился в душ. В половине четвертого уже спал.
В половине десятого, во время завтрака, Лукин с интересом посмотрел на
него и спросил:
  - Вы не устали? Ведь так поздно пришли...
  - Ничего, - улыбнулся Дронго. - Я могу долго не спать, а затем
отсыпаюсь сутками.
  В этот момент в ресторан вошел комиссар Вестерген.
  - Быстрее, - сказал он, - ваши коллеги уже выехали на место.
  - Что случилось? - спросил Дронго.
  - Мы, кажется, нашли преступников, - пояснил комиссар. - У одного из
"Барбизон-Палас" - две судимости. Он их скрыл от нас при получении визы в
посольстве.
  - "Барбизон-Палас"! - воскликнул Лукин. - Я так и думал.
  - Поехали, - торопил комиссар, утративший свою обычную невозмутимость.
  - Мы арестуем их прямо в отеле.

  Париж. 15 апреля

  Неизвестный держит в руке пистолет и смотрит на меня. Потом поводит
дулом в сторону - требует, чтобы .я отошел от двери. Я знаю, что в таких
случаях лучше не возражать. Любой неосторожный жест может привести к
нервному срыву. Я делаю несколько шагов в сторону, наблюдая за
незнакомцем. Пистолет он держит верно, на уровне груди, не поднимая дуло
слишком высоко. Рука прижата к телу, не напряжена. Когда человек
нервничает, он говорит отрывисто. И держит оружие в вытянутой руке, что
очень неудобно - рука начинает дрожать. Дилетанты полагают, что пистолет
должен находиться как можно ближе к цели - считают оружие как бы
продолжением своей руки. Профессионалы же знают, как обращаться с оружием,
и стараются не дергаться. Из этого можно сделать вывод: незнакомец -
профессионал.
  Он знает мою фамилию. Но вряд ли этот тип мой родственник.
  Следовательно, он нас подслушивал. Да, конечно... Сибилла принимала
меня в вечернем платье и на высоких каблучках. Совершенно ясно: у нее
находился гость.
  Он, кажется, чуть пониже ее ростом. Если он ее друг, то должен
комплексовать из-за своего роста. Впрочем, сейчас мне нужно подумать о
себе.
  - Кто вы такой? - спрашивает незнакомец, когда я снова вхожу в
комнату.
  - Что вам нужно?
  - Мой паспорт у меня в кармане, - отвечаю я. - Можете меня обыскать.
  - Обыщи его, - приказывает он хозяйке. Сибилла поднимается и подходит
ко мне.
  - Подними руки, - приказывает незнакомец. Я поднимаю руки, и Сибилла
меня обыскивает. Обыскивает неумело, с явной неохотой. Хлопает меня по
карманам, наморщившись, вытаскивает мой паспорт. Затем тянется к моему
животу и при этом смотрит мне в глаза.
  - Достаточно! - рявкнул незнакомец. - Можешь опустить руки, - говорит
он мне.
  По-английски он говорит с чудовищным акцентом. Я опускаю руки.
Сибилла подходит к незнакомцу и протягивает ему мой паспорт. Тот
раскрывает его, читает. Вытаскивает из паспорта билет. Смотрит дату
прибытия в Амстердам.
  Двенадцатое апреля. Неужели прошло всего лишь три дня? Как странно...
Он разглядывает мой билет. Дата обратного рейса не проставлена. Я мог бы
купить билет в одну сторону, но тогда у меня возникли бы проблемы с
голландскими пограничниками. В Европе не понимают людей, которые берут
билеты в одну сторону. Это либо бандиты, скрывающиеся от правосудия, либо
тайные эмигранты, которые хотят остаться в богатой Европе. И к тем, и к
другим отношение очень негативное. Но если такой билет найдут у девушки,
то можно не сомневаться: ее просто не пустят в Европу. Конечно, это не
распространяется на людей, покупающих билеты первого класса в одну
сторону. Ведь такие билеты стоят несколько тысяч долларов...
  Незнакомец бросает мой паспорт и билет на столик. После чего говорит:
  - Теперь скажи правду: зачем ты пришел?
  - Я сказал правду, - отвечаю с некоторым раздражением.
  Мне действительно надоела эта дурацкая игра. Получается, что я
прибежал сюда спасать жизнь Труфилову и его стервозной подруге. А вместо
этого нарвался на какого-то типа, который мне еще и угрожает. Если бы его
прислал Кочиевский или Хашимов, он бы непременно говорил по-русски. Найти
образованного киллера, знающего иностранные языки, - это еще нужно суметь.
Здесь приходится выбирать: либо убийца, либо человек, знающий языки.
Можно, конечно, - поискать и найти бывшего подполковника КГБ, знающего
языки, - например, меня. Но такое случается не часто. Кроме того, все
бывшие офицеры спецслужб, владеющие иностранными языками, давным-давно
нашли себе применение.
  - Что тебе нужно? Кто тебя послал? - спрашивает незнакомец.
  Я хочу ответить - ив этот момент начинаю кашлять. Кашель сотрясает
меня. Я с трудом вынимаю платок. Незнакомец что-то кричит, но я его не
слышу. С величайшим усилием делаю несколько шагов и, не обращая внимания
на пистолет, буквально падаю на голубой диван. Мне кажется, кашель вот-вот
доконает меня. На платке появляется кровь. Сибилла смотрит на меня с
отвращением. Потом обращается к незнакомцу по-французски. Хозяйка знает,
что я понял ее слова.
  - Ты же видишь, он болен, - говорит она. Неизвестный подходит ко мне.
  Смотрит на мой платок. Я с удовольствием вытер платок о голубую
обивку дивана.
  Пусть привыкают. Завтра здесь будет еще больше крови.
  - Вы испачкали мой диван! - кричит Сибилла.
  Женщины всегда такие. В самый напряженный момент думают о своем
диване, а ведь этот тип мог выстрелить в меня - и тогда мои мозги пришлось
бы собирать по всей комнате.
  - Подожди, - говорит незнакомец. - Не кричи. Пусть он успокоится и
расскажет нам, зачем им нужен Дмитрий.
  - Он уже рассказал.
  Странно... Пять минут назад Сибилла была совершенно спокойной, а
сейчас почему-то нервничает. Похоже, этот тип специально ее заводит.
  - Это не твое дело, - говорит он хозяйке. Сибилла вспыхнула, пожала
плечами и ушла в другую комнату. Я вижу со своего места, как она ,подходит
к невысокому комоду, на котором что-то лежит. Наклоняется. Черт возьми,
кажется, нюхает кокаин. Вот почему она казалась такой
благодушно-равнодушной. Черт бы их всех побрал. Может быть, Ржевкин просто
соврал мне?
  - Зачем ты приехал в Париж? - спрашивает тип с пистолетом. - Говори
быстрее, у нас мало времени. Зачем тебе нужен Дмитрий?
  - Я уже объяснил: его ищут враги. - Как еще объяснить этим
наркоманам, что за Труфиловым - настоящая охота. - Эти враги могут убить и
его, и вас. И меня, - добавил я, немного помолчав.
  О господи, подумал я. Ведь захватившие мою Илзе бандиты могут дать ей
наркотики. Могут приучить ее к этому зелью. Я сижу и объясняю наркоманам,
почему мне нужна их помощь, ад это время моя дочь находится в руках
бандитов.
  Я снова начинаю кашлять. Будь проклята моя болезнь. Чуть отдышавшись,
я поднимаю голову.
  - Где сейчас Труфилов? - спрашиваю я.
  - Что? - изумился придурок с пистолетом. - Ты еще меня спрашиваешь!
Ты еще смеешь меня спрашивать? Здесь я задаю вопросы!
  В конце концов мне это надоело. Возможно, он и умеет стрелять, но я
больше не могу ждать. Мои "наблюдатели" в отеле могут догадаться, что я
вышел из номера, и начнут поиски. И поедут по адресам, которые им даст
Кочиевский.
  Во-первых, поедут к Эжену Бланшо. К Бланшо? Ржевкин сказал, что
Труфилов живет за Монпарнасом. Он назвал имя Сибиллы и дал ее адрес.
Может, попытаться? Может быть, она знает Бланшо?
  - Мне очень плохо, - говорю я незнакомцу. - Отпустите меня, уже
поздно.
  - Сначала ты нам все расскажешь, - отвечает он с угрозой в голосе.
  И в этот момент появляется Сибилла, снова спокойная и равнодушная.
  - Он еще здесь? - удивляется она.
  - Заткнись! - кричит ее дружок.
  - Хватит, Марсель, - морщится женщина. - Я хочу спать. Мне уже
надоели разговоры про Дмитрия.
  - Вы знали Эжена Бланшо? - спрашиваю я Сибиллу.
  Она вздрогнула. Совершенно очевидно - вздрогнула, хотя и находилась в
прострации. Посмотрела на меня и, запинаясь, спросила:
  - Откуда вы знаете про Эжена?
  - Вы его знали? - снова спрашиваю я. Марсель явно не понимает, что
происходит. Он смотрит то на меня, то на Сибиллу. И явно нервничает.
  - Молчать! - кричит он. - Замолчите!
  - Убери оружие, - неожиданно усмехнулась Сибилла. - Он действительно
друг Дмитрия.
  - Откуда ты знаешь? - кричит Марсель, уже вытягивая руку с пистолетом.
  Я понял: этот тип утратил над собой контроль. Значит, сейчас не нужно
его раздражать. Интересно, где он научился обращаться с оружием. А ведь
ему лет двадцать пять, не больше.
  - Знаю. - Сибилла становится между мной и Марселем, Она смотрит мне в
глаза, и я чувствую сладковатый запах парфюма. Или так пахнут наркотики? Я
никогда этого не знал, потому что никогда их не пробовал. Но мне надоела
эта идиотская игра.
  - Где он живет? - спрашиваю я вполголоса.
  - В Жосиньи, - отвечает Сибилла. - У негр там дом. Жосиньи - это
недалеко от Парижа.
  - Не разговаривай с ним! - кричит Марсель.
  - Не обращай внимания, - говорит мне Сибилла, даже не поворачиваясь к
своему другу. - Он был в армия. Несколько лет. Служил в Африке и там
получил ранение в голову. Поэтому такой нервный. Дмитрий наш хороший друг,
но он здесь не живет.
  - О чем ты с ним разговариваешь? - бушевал Марсель.
  - Это твой дом? - Странно, что у наркоманов такая квартира...
  - Мне купил эту квартиру мой друг, - объясняет Сибилла. - Марсель -
это так, для души.
  - Отойди от него! - кричит Марсель.
  - Спасибо, Сибилла. - Я беру за руки эту несчастную.
  А ведь Сибилле не меньше тридцати пяти. Марсель явно моложе ее,
моложе лет на десять. Выходит, друг, купивший квартиру, нужен для
обеспеченной жизни, а неистовый Марсель - для души. Все правильно. Я целую
хозяйке руку. Мы оба не замечаем Марселя. Тот же никак не может понять,
что происходит.
  Я подхожу к столику. Забираю свой паспорт, билет и подмигиваю
Марселю, который все еще держит в руке пистолет.
  - Спасибо тебе, Марсель. - Взглянув на часы, я иду к двери.
  Уже слишком поздно - половина третьего ночи. Я поворачиваюсь, чтобы
еще раз попрощаться, - и в этот момент слышу звон стекла. Мне слишком
хорошо знаком подобный звон. Звон пробитого пулей оконного стекла. Я падаю
на пол. И вижу словно в замедленной съемке: Марсель медленно оседает на
пол и выпускает из руки пистолет. Первый выстрел пробил ему грудь. Кровь
брызнула фонтаном. Потом прогремел второй выстрел. И еще один, и еще...
  Сибилла пыталась закричать, но не сумела - так и стояла с раскрытым
ртом, глядя безумными глазами, как убивают ее друга. Я лежал на полу и все
видел. Четыре пули поразили Марселя. Он умер мгновенно.
  Наконец воцарилась тишина. Сибилла молча посмотрела на меня. Я хотел
что-то сказать - и вдруг услышал, как осыпается оконное стекло, осыпается
на бездыханное тело Марселя.

  Амстердам. 14 апреля

  В одном из трех автомобилей, направлявшихся в "Барбизон-Палас",
сидели Дронго и Захар Лукин. Молодой человек, впервые оказавшийся за
рубежом, к тому же выезжавший на задержание столь опасных преступников,
явно нервничал.
  - Если они еще в отеле, мы возьмем их прямо в номерах, - сказал он,
обращаясь к Дронго.
  - Возможно. - Дронго с невозмутимым видом смотрел в окно.
  - Вы думаете, они вооружены? - не унимался Захар. Впереди, рядом с
водителем, сидел помощник Вестергена, и Лукину приходилось сдерживать свои
эмоции.
  - Не знаю, - ответил Дронго. - Скорее всего нет. Хотя не исключено,
что вооружены. Если у них имеются сообщники в Европе, которые могли бы
передать им оружие.
  - Это они, они убили в самолете Коропова, - предположил Лукин. -
Возможно, убийцы - его сообщники. Они могли поспорить в самолете, и его
убили.
  Я даже могу сказать, кто эти двое. Наверняка француз и был тем самым
"поводырем". Его послали в Европу искать Труфилова, а двое Других его
сопровождали. Но в самолете они поссорились, и один из них...
  - Зачем? - осведомился Дронго.
  - Как это... зачем? - удивился Лукин. - Чтобы не делить деньги,
которые им обещали за Труфилова. Все совпадает. Нам остается только их
арестовать.
  - Не получается, - вздохнул Дронго. - Немного не получается.
Во-первых, французу за пятьдесят. Он староват для "поводыря". Но
предположим, что возраст в данном случае не самое главное. Допустим, с ним
отправили двоих, которым приказали ему помогать. И уже в самолете они
ссорятся, так? Но такого просто не может быть. Если один из напарников
прирежет другого, то первое, что он должен сделать, прибыв в Амстердам, -
это бежать отсюда подальше. И не от голландской полиции, а от собственных
друзей, которые найдут и удавят его. Им поручили важное дело, а они решили
сводить счеты друг с другом? Тогда убийцу просто найдут и пристрелят за
то, что сорвал такое важное мероприятие. Но предположим, что ты прав.
Тогда получается, что и француз в сговоре с убийцей.
  Ведь они снимают два номера. Номера - рядом. И вот еще что... В
самолете как ты помнишь, эти двое тоже сидели рядом. двое, а не трое, а
ведь по твоей логике получается, что вся троица должна была сидеть
рядышком, раз отправили на задание троих. Не сходится, Захар. Извини меня,
но никак не сходится.
  - Наоборот, все сходится, - не уступал Захар. - Наверное, полковник
Кочиевский не доверяет французу и поэтому поручил одному из своих людей
сидеть рядом с ним в самолете, чтобы присматривать за "поводырем".
  - Зачем? - улыбнулся Дронго. - Куда он мог сбежать из самолета,
совершающего рейс между Москвой и Амстердамом без промежуточных посадок?
  Неужели выпрыгнул бы? Зачем сажать возможного убийцу рядом с
"поводырем"? Не логично, ты не находишь?
  - Но этот тип скрыл две свои судимости" - выложил Лукин свой
последний козырь. - Вы же слышали, что сказал комиссар полиции.
  - Слышал. Поэтому и еду вместе с вами. Чтобы проверить все
обстоятельства на месте. Я не уверен, что мы на верном пути. Но в любом
случае надо проверить все варианты.
  Лукин хотел еще что-то сказать, но передумал - уставился в окно.
  - Красиво, - сказал он, немного помолчав.
  - Да, красиво, - согласился Дронго. - Здесь вообще очень красивые
места. Тебе еще не повезло. Сейчас холодно. А вот в мае здесь потрясающе
красиво. Просто сказка.
  - Вы много путешествовали? - спросил Захар.
  - Много, - кивнул Дронго. - Я как-то раз не поленился и посчитал.
  Только в США был раз десять, а если сложить все мои путешествия, то
получается, это я уже несколько раз облетел земной шар.
  - Интересно?..
  - Конечно, интересно, - улыбнулся Дронго. - Я мог бы составлять
популярные справочники с указанием ресторанов, где можно хорошо пообедать,
и отелей, где можно прекрасно отдохнуть. Есть города, которые остаются в
памяти на всю жизнь. Есть и такие, куда не очень-то хочется возвращаться.
Бывает и так, что в первое посещение город кажется невероятно
привлекательным, а уже во второй раз удивляешься: чем мог тебе понравиться?
  - А какие города вам больше всего понравились?
  - Их много. Любимые города - это Лондон, Нью-Йорк, Рим,
Сан-Франциско, Будапешт, Багдад, Пекин - все не перечислишь. К Парижу у
меня особое отношение.
  Из наших городов мне всегда нравились Москва, Баку, Ленинград,
Таллин, Рига.
  - А страны? - не унимался Лукин. - В каких странах вы бы хотели жить.
А где просто понравилось?
  - Жить лучше всего на Лазурном берегу, во Франции, - рассмеялся
Дронго.
  - Конечно, если у тебя есть десять тысяч долларов ежемесячного
дохода. Если учиться, то в Англии. Если говорить о чувстве свободы, то,
конечно, в США.
  Нигде человек не чувствует себя настолько свободным...
  - А какая страна вам дороже всего?
  - Бывший Советский Союз, - немного помолчав, ответил Дронго.
  - Я серьезно спрашиваю, - обиделся Захар.
  - А я серьезно отвечаю. Недавно прочел расхожую фразу: "Кто не
сожалеет о Советском Союзе, у того нет сердца, кто желает его возрождения
- у того нет головы". С головой у меня все в порядке, но и сердце на месте.
  Лукин замолчал, не решаясь продолжать расспросы. Автомобили уже
катили по центру города. "Барбизон-Палас" считался одним из лучших отелей
Амстердама.
  Здесь находился знаменитый оздоровительный комплекс, включавший
турецкие бани, сауны, солярий. В отеле обычно останавливались очень
состоятельные люди, так как номера стоили до полутысячи голландских
гульденов.
  Наконец подъехали к отелю. Выбравшись из первой машины, комиссар Дирк
Вестерген кивнул своим людям, призывая следовать за ним. Полицейские вошли
в отель. Помощник комиссара тотчас же подскочил к портье, показывая свое
удостоверение. Портье побледнел и энергично закивал. В европейском отеле
такой категории служащие не задавали лишних вопросов. Помогать сотрудникам
полиции - служебный долг каждого служащего.
  Вслед за голландцами вошли руководитель российской следственной
группы майор Шевцов, один из его сотрудников и Захар Лукин.
  - У вас остановились двое, они прибыли рейсом из Москвы. - Помощник
комиссара строго взглянул на портье и протянул карточку с фамилиями.
  Портье посмотрел на карточку, кивнул и повернулся к компьютеру. Затем
взял ручку, бланки, написал номера комнат, где поселились гости из Москвы.
  Передал бланк комиссару.
  - Там один выход? - спросил тот.
  - Нет, - ответил портье. - Там два выхода. К лифту и на лестницу.
  - Номера связаны между собой?
  - Да, - кивнул портье. - Но они сами попросили такие номера.
  - Ясно. - Комиссар взглянул на своих людей. - Пошли. И пусть нам
покажут, где находятся эти номера. Хотите с нами? - спросил он, обращаясь
к Шевцову.
  - Если можно, - кивнул майор.
  - Можно, - разрешил комиссар. - Только учтите, здесь моя территория.
Мы берем обоих, а затем передаем их вам. Согласны?
  - Конечно, - ответил майор.
  Шевцов был опытным следователем - именно на таких энтузиастах и
держалась пока вся правоохранительная система страны. Человек далеко еще
не старый - ему не было и сорока, - майор едва ли мог рассчитывать на
блестящую карьеру. Он был обычной "рабочей лошадкой", тянувшей воз самых
сложных дел.
  Шевцов вырос в Казахстане, среди немецких переселенцев, и довольно
неплохо владел немецким, который ему сейчас очень пригодился. Разумеется,
голландский язык заметно отличался от немецкого, и все же кое-что майор
понимал.
  Они поднялись на четвертый этаж. Портье провел их к двери одного из
номеров. Взглянув на помощника комиссара, передал ему ключи. Двое
полицейских тем временем вытащили оружие. Комиссар хотел закурить и уже
вытащил трубку, но, увидев табличку, запрещавшую курить, убрал трубку в
карман. Дронго невольно усмехнулся - комиссар был столь же законопослушен,
как и все прочие голландцы.
  Помощник Вестергена глянул по сторонам, прислушался. Затем вставил
ключ в замочную скважину и открыл дверь. Полицейские ворвались в номер и
замерли у порога, никого не обнаружив. Дверь соседнего номера оказалась
открытой.
  Полицейские поспешили туда. Вестерген последовал за ними. Несколько
секунд спустя они увидели двоих мужчин, лежавших на кровати. Полицейские,
похоже, разбудили обоих постояльцев. Француз приподнялся на локте и
уставился на визитеров. Второй постоялец, напротив, забрался под одеяло.
  - В чем дело? - проворчал француз. - Что происходит? По какому праву
вы ворвались в мой номер?
  В этот момент к кровати подошел Шевцов. Нахмурился. Лукин же
отвернулся. А Дронго почему-то развеселился - губы его тронула улыбка.
  - Я комиссар Вестерген, - представился комиссар. - Прошу нас извинить.
  Мы хотели проверить документы вашего... - он замялся, - вашего друга.
  - При чем тут мой друг?! - закричал француз, поднимаясь с постели.
  Пожилой постоялец - он был совершенно голый - несколько мгновений
пристально смотрел на комиссара. Затем натянул брюки, накинул на плечи
рубашку и вытащил из кармана пиджака, висевшего на стуле, свой паспорт.
  - Вот мои документы. И объясните, по какому праву вы врываетесь в мой
номер? - Француз протянул паспорт стоявшему перед ним Дирку Вестергену.
  - Франсуа Кристу, - прочел комиссар. - Вы могли бы ответить на
несколько моих вопросов?
  - На какие вопросы? - спросил Кристу.
  - Вы прибыли два дня назад из Москвы? - спросил Вестерген.
  - Я не знал, что это противозаконно, - усмехнулся француз. - Или вы
боитесь, что меня там завербовали?
  - Отвечайте на мои вопросы. Вы прилетели из Москвы рейсом Аэрофлота?
  - Да, прилетел. Два дня назад.
  - В вашем самолете произошло убийство?
  - Вы считаете, что я заколол того несчастного? Я теперь вспомнил, где
вас видел, комиссар. В аэропорту, два дня назад. Нас уже допрашивали,
когда вы вошли в комнату. Я не причастен к этому убийству. У меня не было
причин убивать этого человека.
  - А это кто? - Комиссар протянул французу паспорт и указал на кровать.
  - Это тоже вызывает у вас возражения? - с вызовом спросил мсье Кристу.
  - Нет, не вызывает. Мы в свободной стране. Но я хочу знать, кто здесь
лежит.
  - Это мой друг, - пробормотал француз.
  - Черт знает что... - вполголоса проворчал Лукин.
  Дронго с упреком посмотрел на молодого коллегу.
  - У вашего друга есть документы? - спросил комиссар.
  - Да, есть, - раздался голос из-под одеяла. - Они в моем пиджаке.
  Комиссар взглянул на своего помощника. Тот понял его без слов и
направился в соседний номер. Несколько секунд спустя вернулся с пиджаком в
руке. Достал из кармана паспорт и протянул комиссару.
  - Вячеслав Кирилин, - проговорил комиссар, передавая паспорт Шевцову.
  Майор взглянул на фотографию и кивнул.
  - Вылезай, - сказал он по-русски.
  Молодой человек высунул голову из-под одеяла.
  - Ты прилетел вместе с ним? - спросил Шевцов, кивнув на француза.
  - Да, с ним, - пробормотал парень.
  - Два дня назад?
  - Да. - Молодой человек был явно напуган. В отличие от француза он не
жил в свободном государстве.
  - Когда получил визу? - спросил майор.
  - Перед выездом. У меня было приглашение.
  - Знаю я, какое у тебя приглашение, - проворчал Шевцов. - Вставай.
  Кирилин приподнялся. Его друг прошел в соседнюю комнату и принес ему
брюки. Кирилин Дрожащими руками взял брюки. Натянул их под одеялом.
Наконец поднялся.
  - Значит, ты вместе с ним приехал? - Шевцов снова кивнул на француза.
  - Да... Он мне заплатить обещал.
  - Ах ты... - Шевцов с трудом удержался от крепкого словца. - Ладно, -
сказал он, - одевайся. Мы с тобой в Москве поговорим.
  - Подождите, - вмешался мсье Кристу, понимавший по-русски. - Что вы
ему сказали? Почему вы хотите взять его в Москву? В чем он виноват? У него
разрешение на пребывание в странах Шенгенской зоны в течение трех месяцев.
  - Он незаконно получил визу, - объяснил Шевцов. - Скрыл свои две
судимости.
  - Я ничего не скрывал! - закричал Кирилин. - Я все написал, как есть.
  Сейчас на мне ничего нет. У меня была судимость в четырнадцать лет, а
потом в семнадцать. Но их уже сняли. У меня сейчас нет судимостей. Я чист
по закону.
  Это было девять лет назад. Можете все проверить.
  - Проверим, - кивнул Шевцов. - Давай одевайся. Поедешь с нами. Потом
разберемся.
  - Нет, - вмешался француз, - он никуда не поедет. Объясните, на каком
основании вы хотите арестовать моего друга? - Он взглянул на комиссара.
  - Мы подозреваем его в убийстве, - заявил комиссар. - Кроме того, он
незаконно получил визу.
  - Он получил визу абсолютно законно! - прокричал мсье Кристу. - Я
лично был в голландском посольстве и передавал для него приглашение. А
ваши подозрения просто смехотворны. Если вы подозреваете его в убийстве,
то это просто смешно.
  - Почему смешно? - не понял комиссар.
  - Посмотрите на его руку, комиссар, - неожиданно вмешался в разговор
Дронго. - Вставая, он опирался на левую руку. На правой у него свежий шрам.
  Очевидно, недавний перелом.
  - Да, он попал в автомобильную катастрофу несколько месяцев назад, и
у него был открытый перелом руки, - подтвердил француз.
  - А вы спросите, был ли у него перелом правой руки? - Комиссар
повернулся к Дронго. Тот перевел вопрос голландца.
  - Да, - ответила Кирилин, поднимая правую руку. - Из-за этого я не
смог приехать зимой. Я тогда попал в автомобильную катастрофу.
  Дронго подошел к парню, посмотрел его руку и пожал плечами. Молодой
человек говорил правду. Комиссар посмотрел на майора Шевцова.
  - Он не мог ударить правой рукой, - сказал Вестерген. - Это очевидно.
  - Мы все равно его заберем, - упорствовал Шевцов.
  - За что? - удивился комиссар. - Мы уже все выяснили...
  - Это вы все выяснили, - возразил майор. - А у нас другие законы,
может, с него действительно сняли судимости, может, он действительно
сломал руку и не мог совершить убийство. Но мы застали его в постели с
мужчиной. По нашим законам это преступление. Поэтому мы должны его
арестовать.
  Комиссару показалось, что он ослышался. Вестерген неплохо знал
немецкий, но он просто не мог поверить своим ушам. Впервые в жизни
комиссар растерялся. Он посмотрел на своего помощника. Тот пожал плечами -
он тоже ничего не понимал, хотя и знал немецкий.
  - Я не понял, что вы имеете в виду, - обратился Вестерген к Шевцову.
- Ведь мы все выяснили? Или вы хотите проверить, как именно он получал
визы?
  - Нет, - возразил Шевцов, - это вы можете проверить и сами. Мы
арестуем его за... как это по-немецки? За интимные отношения с мужчиной.
  Комиссар в изумлении уставился на своего помощника. Тот, по-прежнему
ничего не понимая, в растерянности посмотрел на француза. Дронго
неожиданно улыбнулся. Шевцов с мрачным видом спросил:
  - Чему вы улыбаетесь? Я не могу ему объяснить, какое преступление
совершил Кирилин.
  - И не сможете, - кивнул Дронго. - Здесь свободная демократическая
страна, майор. В этой стране никто не имеет права вмешиваться в личную
жизнь людей. Здесь подобные отношения - это норма.
  - Не учите меня, - проворчал майор. - Он ведь российский гражданин.
  Значит, должен отвечать по нашим законам.
  - Отвечать? - изумился Дронго. - Вы хотите опозориться перед
голландцами? Хотите арестовать его за интимные отношения с мсье Кристу?
Какой идиотизм... Нельзя арестовывать человека за то, что он хочет
встречаться с другим человеком. Наша постыдная статья за мужеложство - это
позор всего цивилизованного мира. Неужели вы не понимаете, что здесь не
было никакого принуждения? Уголовной ответственности подлежат сношения с
несовершеннолетним, либо совращение, либо насилие. Какой из этих пунктов
вы собираетесь применить?
  - Не кричите, - сказал Шевцов. - Они могут нас понять.
  - Они вас никогда не поймут, - усмехнулся Дронго. - Это невозможно.
  Кроме того, мы находимся на голландской территории.
  - Ладно, - пробормотал Шевцов, - заканчиваем. Черт с ними.
  Майор повернулся и вышел из комнаты. Комиссар вытащил трубку, но,
вспомнив про табличку, снова сунул ее в карман.
  - Извините нас, - сказал Вестерген, - мы, кажется, ошиблись.
  - Ничего, - пожал плечами француз, - я вас понимаю.
  Все вышли в коридор. Лукин вопросительно посмотрел на Дронго. Тот
промолчал. Они спустились вниз в холл и вышли из отеля. Уже сидя в машине,
Дронго повернулся к Лукину:
  - Почему такой мрачный? Что случилось?
  - Можно вопрос?
  - Конечно, можно, - кивнул Дронго.
  - Зачем вы защищаете такую мерзость? - спросил Захар. - Как вы можете?
  Неужели вам нравятся такие отношения?
  - Это сложнее, чем ты думаешь, Захар, - вздохнул Дронго. - Странно...
  Ты такой молодой и настолько нетерпимый. Дело не в том, нравятся мне
их отношения или не нравятся. Лично я убежденный женолюб, то есть
придерживаюсь традиционной сексуальной ориентации. Более того, осуждаю так
называемые нетрадиционные отношения. Но .это не значит, что нужно
арестовывать людей за подобные связи. Ни в одной цивилизованной стране
такого нет. Совращение несовершеннолетних - другое дело. А интимные
отношения двух взрослых людей никого не должны интересовать. Понимаешь,
Захар, нетерпимость к инакомыслию - это просто дикость. Так недолго
додуматься и до того, что начнут регулировать и отношения между мужчиной и
женщиной - станут, например, объяснять, какие позы хороши, а какие
противоестественны. По-моему, смешно.
  - А мне не смешно, - заявил Захар. - Вы знаете, что у нас в Москве
творится. Какое засилье "голубых". И такой человек, как вы, поощряет этот
разврат?
  - Ты ничего не понял, - усмехнулся Дронго. - Я же тебе объяснил:
свобода либо есть, либо ее нет. Не бывает немного свободы. Ты можешь
осуждать интимные отношения мужчины с мужчиной, тебе может не нравиться в
традиционном сексе оральный или анальный секс, тебе могут быть противны
мазохисты и садисты, но в любом случае, если есть добрая воля двоих, ты не
имеешь права вмешиваться.
  Говорят, что в сексе идеальный вариант - это встреча садиста с
мазохистом.
  Представляешь, как подобное выглядит со стороны? Но им обоим это
доставляет удовольствие. Пусть и противоестественное с точки зрения
нормальных людей. Мы сейчас находимся в стране, где разрешено даже
употребление наркотиков, где наркоманам бесплатно выдают шприцы. Я не
думаю, что все так просто. И не уверен, что подобная свобода нужна
большинству людей. Но это и есть та самая свобода, в которой не может быть
ограничений. Тебе могут не нравиться отношения Кристу и Кирилина, но это
не значит, что ты можешь сажать их за это в тюрьму.
  Нужно уважать свободу других людей, вот, собственно, и все.
  - Мне трудно принять подобные принципы, - признался Захар.
  - Согласен, - кивнул Дронго. - Это всегда трудно.
  Они свернули к "Гранд-отелю", где остановились еще трое гостей из
Москвы. Подъехали к отелю в половине одиннадцатого. Все тотчас же
выскочили из машин и взбежали по ступенькам. Помощник комиссара вошел
первым. Он подбежал к стоявшей за стойкой молодой женщине.
  - Мы из полиции. - Он показал удостоверение. - у вас вчера
остановились трое мужчин. Они прилетели из Москвы. Вот их фамилии.
  Женщина взяла список и ввела данные в компьютер. Потом с улыбкой
сказала:
  - Весьма сожалею, но они уже уехали. - Когда? - спросил помощник.
  - Полчаса назад, - улыбнулась она заученной улыбкой. - Рассчитались и
уехали. Тридцать минут назад.
  - Это они, - пробормотал Дронго. - Я был уверен, что это они.

  Париж. 15 апреля

  Марсель лежал на полу гостиной, и кровь впитывалась в дорогой
голубоватый ковер, так удачно подобранный в тон мебели. На размышления
оставались считанные секунды. Еще немного - и будет поздно, убийца уйдет.
Ведь он уже сделал свое дело, отстрелялся.
  Я вскочил с пола и бросился к убитому. Перевернул его на спину и
осмотрел. Никаких сомнений - стреляли из снайперской винтовки с оптическим
прицелом. Я приподнял голову. Конечно, стреляли из соседних домов,
находившихся напротив. Черт возьми, почему я не догадался задернуть
занавески? Вероятно, убийца увидел человека с пистолетом и решил, что это
и есть Дмитрий Труфилов.
  Но как убийца оказался в доме напротив? И кто это мог быть?
  Сибилла же словно окаменела. Похоже, она. еще не до конца осознала
тот факт, что Марселя убили. Я схватил пистолет и бросился к выходу.
  - Не вызывай пока полицию, не вызывай! - крикнул я, выбегая.
  Уже в лифте я подумал, что мне нужно было подскочить к Сибилле и дать
пощечину. Или хорошенько встряхнуть ее. Но я терял секунды. Терял
драгоценные секунды. Главное качество профессионального убийцы - это не
умение стрелять, а умение уходить с места происшествия. Исчезать как можно
быстрее. Если бы убийца стрелял где-нибудь в Москве или Тамбове, я бы даже
не побежал в его сторону.
  Совершенно ясно, что я бы все равно опоздал. Когда убийца открыл
огонь, я упал на пол. Отстрелявшись, убийца, как правило, бросает оружие и
уходит. На это требуется десять-пятнадцать секунд.
  Но сколько же времени прошло? Я поднялся, осмотрелся, подбежал к
убитому и перевернул его на спину. Осмотрев труп, взглянул на дом, откуда
стреляли. Потом схватил пистолет, крикнул что-то Сибилле и выбежал в
коридор.
  Вызвал лифт, добрался до первого этажа и выбежал на улицу. По самым
скромным подсчетам, у меня ушло на все это секунд тридцать пять - сорок.
Возможно, сорок пять. Итого сорок пять секунд потерянного времени. Это
даже немного. Это бездна времени - опытный киллер давно бы ушел. И все
же... Все же он еще не ушел.
  Теперь я объясню, почему был так уверен, что убийца еще не ушел. Дело
в том, что я не просто тратил драгоценные секунды на осмотр тела
несчастного Марселя. Я изучал характер ранений. Рваные раны -
свидетельство убойной силы снайперской винтовки. И самое главное:
выстрелов было не шесть, а пять. Я успел осмотреть стену. Одна пуля
ударила в стену и застряла в ней. Другая Же лишь чиркнула по штукатурке,
так как до этого прошила навылет тело Марселя. Значит, выстрелов было не
шесть, как мне показалось вначале, а пять. Что в корне меняло дело. Я даже
знал, кто именно стрелял в Марселя.
  Я выбегаю из дома, сжимая в руке пистолет Марселя. Пять выстрелов.
Пять одиночных выстрелов страшной убойной силы. При этом дульная энергия и
начальная скорость пуль настолько высоки, что обычные патроны здесь не
годятся.
  Использовались специальные патроны фирмы "Norma". Сомнений быть не
могло: стреляли из снайперской винтовки "реминттон-700". Я знал, что это
за оружие.
  Каждая такая винтовка делается на заказ. Дуло - из особой
высококачественной стали. И по всей длине ствола - специальные вырезы,
усиливающие убойную мощь оружия. Ствол, приклад, ложе - все разбирается.
Такая винтовка - мечта каждого профессионала. Ее можно перевозить в
разобранном виде в небольшом чемоданчике.
  И при этом емкость магазина - именно пять патронов. Пять пуль
выпустил убийца в Марселя. Стреляя в Кребберса, он произвел меньше
выстрелов. Очевидно, потому, что тот сразу упал, а убийца боялся попасть в
меня. Конечно же, тот самый третий "наблюдатель", которого отправил
Кочиевский, Тот самый третий, который находится в "свободном поиске". Все
верно. Двое "наблюдателей" идут за мной, а третий контролирует наше
продвижение. Именно он убрал Кребберса и взорвал автомобиль Ржевкина, и я
знаю, кто это такой. Это "чистильщик", как говорят на Западе, или
"ликвидатор", как выражаются у нас. Он следует за нашей группой и
"подчищает" наши ошибки. Его, убийцу-профессионала, специально наняли для
этой операции. Ни, похоже, сейчас он допустил небольшую ошибку, понятную
только мне.
  В любом российском городе убийца выбросил бы свое оружие, чтобы не
подставляться под подозрение. Но здесь - совсем другое. Здесь Европа,
просвещенная и цивилизованная. Здесь работают Интерпол и всевозможные
спецслужбы, здесь налажен контроль за движением каждой винтовки, каждого
патрона. На Западе нельзя разбрасываться такими винтовками, как
"ремингтон-700". И убийца это знает. Именно поэтому он стрелял из одной и
той же винтовки и в Хайзене, и в Париже. Значит, понимает: оружие бросать
нельзя.
  Следовательно, у него должно уйти секунд двадцать-тридцать на разбор
винтовки.
  Да, никак не меньше, даже если все движения заучены и отработаны.
Убийца знает, что в три часа ночи его никто не остановит. Пока вызовут
полицию, пока они приедут, пройдет минут пять, не меньше. Но он не учел
моей реакции. Он не знает, что именно я теперь становлюсь охотником. Мне
надоел этот проклятый сукин сын, который маячит у меня за спиной. И
появляется всякий раз для того, чтобы Убить моего очередного собеседника.
  Но мною движет не жажда мести за убитого Марселя. Мной руководит
холодный расчет. Этот профессионал сумел нас выследить. Сумел просчитать
ситуацию и убрать Марселя, когда тот угрожал мне пистолетом. Но дело не в
Марселе и не во мне. У него приказ - охранять меня до того момента, пока я
не выйду на Труфилова. Именно поэтому я опасаюсь его больше всего. Он
знает, что я скрыл правду от Кочиевского, скрыл настоящий адрес Сибиллы
Дюверже. Он знает, что я был у нее дома. А если Кочиевский меня
заподозрит, то может отказаться от моих услуг. Для меня же это равносильно
потере дочери.
  Я не думаю, что убийца, который носит с собой "ремингтон-700", имеет
при себе мобильный телефон. И не потому, что у него нет такого телефона.
  Наверняка есть. Но с собой на дело он его не возьмет. По телефону
могут его вычислить. Настоящий профессионал возьмет только оружие и
паспорт. Паспорт нужен на случай внезапного задержания. Причем паспорт у
него наверняка фальшивый. Зато оружие у этого мерзавца замечательное.
Конечно, если я просчитался, значит, он уже позвонил Кочиевскому. Но в
любом случае я должен его остановить.
  Я бегу по улице. Ни души. Лишь изредка проносятся мимо автомобили.
  Смотрю по сторонам. Неужели я все-таки не правильно рассчитал?
Неужели упустил его?
  На улице по-прежнему ни души. Я до боли закусил губу, чтобы не
закашляться. Уже чувствую боль в боку. Я убираю пистолет под пиджак -
вспомнил, что оставил свой плащ у Сибиллы. Дом напротив кажется глухим и
мрачным. Подхожу ближе. Все закрыто. Откуда этот тип мог стрелять? Я
задираю голову. Если он все же забрался в дом, то наверняка стрелял из
мансарды. Значит, кто-то его туда пустил? Нет, это не вариант. Я иду
дальше. Подхожу к ветхому четырехэтажному дому. Все двери заперты.
Разумеется, убийца не мог постучать в дверь и объяснить хозяевам - это в
три часа ночи, - что хочет зайти к ним на минутку с винтовкой в руках.
Черт побери, тогда откуда же он стрелял? Обхожу вокруг дома.
  Пожарная лестница! Как же я сразу не догадался? Вот она, лестница.
Убийца взобрался наверх и прошел по крыше. Да, по крыше. Там и отыскал
место для стрельбы.
  Я зябко поежился. Но не потому, что на улице было холодно... Какой же
он сукин сын, этот убийца... Как ловко умеет прятаться, как тщательно
продумывает все свои действия. Я снова кусаю губы, чтобы не закашляться.
Нужно возвращаться к Сибилле. Получается, что он уже успел уйти. Может, у
него есть помощник? Похоже, что я ошибся в расчетах.
  Я уже собрался уходить - и вдруг услышал осторожные шаги. Кто-то шел
по крыше. Господи, значит, он еще здесь. Причем настолько уверен в себе,
что даже не торопится. Какие же нервы надо иметь... Он настоящий охотник,
настоящий профессионал. Выпустил весь магазин в несчастного Марселя, без
особой спешки собрал свою винтовку и теперь преспокойно спускается.
  Я отхожу в кусты. Кто бы ни был убийца, он пройдет мимо меня. Уже
слышу его дыхание. Он все-таки торопится, старается уйти подальше от этого
дома. Вот он спускается по лестнице. У него мягкие и плавные движения. Да,
такого профессионала мог найти только Кочиевский. Как тонко работал этот
киллер.
  Но сейчас он просчитался. И даже не подозревает, что нарвался на
такого же охотника. Он настолько уверен в себе, что мне становится не по
себе. Почему он так уверен, что меня не следует бояться? Полиции он,
разумеется, не боится, это понятно. Полицейские не успеют приехать, даже
если их вызвать сию же минуту. Но почему он уверен, что я не стану его
искать? Почему полагает, что я не отреагирую на его действия?
  Убийца спустился по лестнице и ступил на асфальт. В руке чемоданчик.
  Так я и думал - винтовка у него с собой, уже в разобранном виде.
Такое оружие - слишком ценная вещь; к тому же она ему еще понадобится.
  Он стоит под лестницей, озирается. Что-то знакомое в его облике...
  Вернее, в его движениях. Но ведь этого не может быть. Или я схожу с
ума? Может, действительно ничего не понимаю? Убийца снова смотрит по
сторонам. Достает из кармана мобильный телефон. Значит, я ошибся. Телефон
он все-таки носит с собой.
  И сейчас расскажет обо всем Кочиевскому. Полковник далеко не дурак,
он сразу просчитает все варианты и поймет, что я его обманул в Антверпене.
Возможно, он меня простит. А может приказать убийце убрать "идеальную
мишень", раз она, мишень, так глупо каждый раз подставляется.
  И тогда - конец. Даже если меня не убьют из этой винтовки, жить мне
незачем. Хашимов не простит мне убийство своих людей, не простит мое
предательство. Он не отпустит Илзе живой, это я точно знаю. Ему не нужны
лишние свидетели. Мне даже страшно подумать, что они могут с ней сделать.
А я сейчас так далеко от Москвы... Я ничего не смогу поделать, если убийца
сейчас позвонит Кочиевскому и все расскажет. Если позвонит - игра
закончена. Кочиевский ни за что не сообщит мне парижский адрес Эжена
Бланшо. Вполне вероятно, что его вилла за городом - всего лишь место
отдыха. У Бланшо должен быть парижский адрес, я уверен. Но если не сообщат
этот адрес, то я не смогу выйти на Труфилова. И тогда Илзе не вернется
домой. Будь они все прокляты! Ради моей дочери я пойду на все. На все!
Убийца уже набирает номер. И по-прежнему держит в левой руке чемоданчик. Я
достаю пистолет - и выхожу из кустов. Теперь я вижу лицо убийцы.
  - Убери телефон, - говорю я ему. - Мне нужно с тобой поговорить.
  - Значит, ты меня все-таки вычислил, Эдгар? - улыбается он.

  Амстердам. 14 апреля

  Данные на троих уехавших срочно переправили в Москву. Дронго с
мрачным видом расхаживал по комнате. Он считал, что это его личная ошибка.
Считал, что обязан был сразу же ехать в "Гранд-отель"... Обязан был
настоять на этом.
  Заехав в "Барбизон-Палас", они потеряли полчаса - именно столько
времени потребовалось троице, чтобы успеть скрыться.
  Через час выяснилось, что эти трое брали накануне два автомобиля
напрокат и выезжали куда-то за город. Перед этим один из них спрашивал у
портье, где можно купить карту пригородов Амстердама.
  - Когда они вернулись? - спросил Дронго.
  - Примерно через два-три часа, - ответил Вестерген, было очевидно,
что он очень тяжело переживает неудачу.
  - Очертите круг, центр - отель, - предложил Дронго. - И проверьте все
сводки за вчерашний день. Любое чрезвычайное происшествие нужно
проанализировать. Возможно, оно связано с этой троицей. Нужно проверить
все вчерашние сводки. Проверить в радиусе ста километров. Даже если это
обычная драка.
  - Понятно, - кивнул Вестерген. Шевцов взглянул на Дронго.
  - Думаете, это. они?
  - Пока не знаю, - в задумчивости проговорил Дронго. - Но похоже, что
они. Взяли два автомобиля, хотя явно отправились по одному маршруту.
Сидели в самолете порознь, но затем приехали в один отель. Слишком много
совпадений.
  Боюсь, что мы опоздали. Они, наверное, уже уехали из Амстердама.
  - Мы их найдем, - заявил Шевцов. - Обязательно найдем.
  - Посмотрим, - вздохнул Дронго. Перед ним лежали фотографии
улизнувшей троицы. Эдгар Вейдеманис, Осип Харченко, Сергей Кокотин... Три
фамилии. Три человека. Двоим под тридцать, одному под пятьдесят.
Фотографии были нечеткие - копии карточек, вклеенных в паспорт.
  - Мы сделаем запрос через Интерпол, - сказал Шевцов.
  - Боюсь, бесполезно, - покачал головой Дронго. - Голландцы наверняка
уже делали подобный запрос. Но меня сейчас интересует другое. Интересно,
чем занимаются эти трое? Почему они прилетели в Амстердам именно на этом
самолете?
  И как получилось, что они "случайно" оказались в одном отеле,
"случайно" взяли две машины и вернулись одновременно, а потом вместе
покинули отель?
  - Проверим, - кивнул Шевцов. - Мы все проверим.
  Раздался телефонный звонок. Захар взял трубку и протянул ее Дронго.
  - Ты, как всегда, прав, - раздался в трубке усталый голос Романенко.
  - Ты оказался прав, заподозрив этих троих. Как ты думаешь, где раньше
работал Эдгар Вейдеманис?
  - Неужели в ГРУ?
  - Почти угадал. В Первом Главном управлении КГБ СССР. Он
подполковник, имеет награды, знает языки. Теперь ты понял, кого послал
Кочиевский? Это самый настоящий "поводырь". Он приведет своих помощников
прямо к Труфилову. Он его обязательно найдет. Правда, в последние годы
Вейдеманис отошел от дел, но сам знаешь - профессионалы такого уровня не
остаются без работы.
  - Мне нужны все его данные, - сказал Дронго. - Абсолютно все, что
можно раздобыть.
  - Понимаю; ФСБ уже готовит для тебя материал. Слава богу, что он не
из ГРУ, иначе у нас опять возникли бы проблемы. Генерал Потапов приказал
Рогову заниматься только нашими вопросами.
  - Очень любезно с его стороны, - пробормотал Дронго. - А остальные
двое?
  - Один из них работал в агентстве Артемьева. Вы четко вышли на след.
  Жаль, не успели задержать. Их выслал Кочиевский на поиски Труфилова.
  - Кто именно работал у Артемьева?
  - Кокотин. Работал два года. А Харченко указан как бизнесмен,
руководитель небольшой фирмы. Мы проверили - такой фирмы не существует.
Сейчас все перепроверяем. Думаю, через несколько часов получим результаты.
Рогов отслеживает по материалам ФСБ все возможные связи Труфилова. Может,
что-нибудь найдем.
  - Спасибо. Мы ждем вашей информации, - напомнил Дронго.
  Положив трубку, Дронго взглянул на Шевцова:
  - Это они. Теперь нет никаких сомнений. Шевцов вполголоса выругался.
И в этот момент дверь отворилась и вошел Вестерген с листком бумаги в руке.
  Всегда немного флегматичный, комиссар сейчас был сильно взволнован.
  - С вами не отдохнешь, - сказал Вестерген, глядя на Дронго. - Должен
признать: ваши методы вызывают восхищение. Вы оказались правы. Вот
сообщение из Хайзена. Вчера утром там был убит выстрелом из снайперской
винтовки бывший агент советской разведки Кребберс. Он отсидел несколько
лет в тюрьме и вышел на свободу. В нашей службе безопасности убеждены, что
это месть русской разведки...
  - Подождите, - перебил Дронго. - Возможно, это совпадение. Чей, вы
сказали, он был агент?
  - Ваш, - буркнул комиссар. - Кребберс был вашим, агентом, а потом его
арестовали. Он признался во всем и был осужден.
  - Стоп, стоп. Когда это произошло?
  - Десять лет назад. В восемьдесят девятом. Он служил на нашей
военно-морской базе. Его приговорили к восьми годам, а через пять лет
выпустили. Жил он один. Никого у него не было. Его. застрелили из
снайперской винтовки вчера утром. Труп нашли только вечером, да и то
случайно. Приехала его сестра, на неделю раньше, чем обещала.
  - На какую разведку он работал? - спросил Дронго. - На военную
разведку или на КГБ?
  - На вашу разведку, - проворчал комиссар.
  - У нас было две разведки. Военная и разведка КГБ. Какое обвинение
ему предъявили? Чьим агентом он был?
  - Странно, - пробормотал комиссар. - Этого я не знал. Сейчас выясню...
  Он снова вышел из комнаты. Шевцов, нахмурившись, взглянул на Дронго.
  - Зачем вам это? - удивился майор. - Какая разница, на кого именно он
работал?
  - Очень большая. Если он работал на КГБ - значит, его убрали из-за
Вейдеманиса, чьи секреты он еще мог знать. А если работал на ГРУ, значит,
группа Кочиевского получила указание убирать всех, кто мог помочь найти
Труфилова.
  - Понятно, - буркнул Шевцов. - Как трудно с вами работать...
  В этот момент пришло сообщение из Москвы. Лукин подбежал к факсу.
  - Здесь данные на Эдгара Вейдеманиса, - сказал он, передавая
документы Дронго. Тот принялся читать.
  "Эдгар Вейдеманис, родился в сорок девятом году в деревне Старые
Галки, в Сибири. Отец - профессиональный разведчик, работал за рубежом.
Мать в настоящее время проживает в Москве, недавно получила российское
гражданство.
  Был женат, разведен. Дочь живет с ним, в Москве. После девяносто
первого вышел в отставку. Работал в частной фирме. Последний год не
работал.
  Операции в Европе. Двухлетняя командировка в Африку. Хороший стрелок,
имел правительственные награды, в том числе орден Красного Знамени".
  - Странно, - сказал Дронго. - Странная жизнь у этого отставного
подполковника. Родился в Сибири - туда была сослана его семья. Отец -
профессиональный разведчик. Сын пошел по стопам отца, но вышел в отставку.
  Уехал с женой в Африку, прожил с ней там два года, а потом развелся.
Мало того, бросил все и переехал в Москву, уже в девяносто четвертом, в
самое трудное время. Дочь забрал с собой. А сейчас согласился работать на
полковника Кочиевского. И еще: Труфилов и Кочиевский из ГРУ, а Вейдеманис
из КГБ. Тогда почему же Кочиевский ему поверил? Почему Кочиевский поверил
чужаку? А ведь они никогда с ним прежде не сталкивались. И почему
Вейдеманис согласился?
  - Деньги большие заплатили - вот и согласился, - с раздражением
проговорил Шевцов. - У нас сейчас все покупаются. Не то что подполковника,
генерала купить могут. Пообещали ему сто тысяч, так он и про КГБ, и про
совесть свою забыл.
  - Вы не поняли меня, майор, - сказал Дронго. - Он может забыть про
свою совесть, может забыть про свою прежнюю работу. Может оказаться
потенциальным предателем. Но подполковник КГБ не может так быстро
превратиться в идиота.
  - Что-то я не очень вас понимаю, - пожал плечами Шевцов.
  - Вы прекрасно все поняли, - усмехнулся Дронго. - Его, конечно же,
могли купить, и я не исключаю такой возможности. Но ему поручили найти
Труфилова, и он знает, кого именно должен искать, верно? Более того,
бывший разведчик должен понимать, что его едва ли оставят в живых после
завершения такой операции. И вот у меня вопрос: почему он пошел на такой
риск? Он ведь обязан понимать, что шансов остаться в живых у него нет. Ни
единого шанса. Его не оставят в покое. Как только найдут Труфилова, уберут
и его. И тем не менее он согласился. Почему? Почему он согласился на роль
"идеальной мишени"?
  Получается, что он смертник. Или идиот. Вы можете представить, что
подполковник КГБ, имеющий немало наград, стал полнейшим идиотом? Я не могу.
  Воцарилась тишина. Подчиненные Шевцова молча переглянулись. Майор же
в изумлении уставился на Дронго - майору нечего было возразить.
  Дронго тем временем снял телефонную трубку, набрал номер.
  - Здравствуйте, Всеволод Борисович, - сказал он, - у меня к вам
большая просьба. Поручите Гале Сиренко узнать об Эдгаре Вейдеманисе все,
что можно. Не по документам, а лично. Пусть побывает у них дома, пусть
опросит соседей. У вас есть его московский адрес. И было бы очень неплохо,
если бы она побеседовала с его матерью и с дочерью. Я хочу понять
психологию этого странного человека.
  Хочу понять, почему он согласился работать на Кочиевского, хотя
прекрасно понимает, что может в итоге поплатиться за это жизнью.
  - Да, сделаем, - ответил Романенко. - У нас новые сведения о
Труфилове.
  Нам удалось выяснить имя человека, с которым Труфилов контактировал
уже после ухода из военной разведки. Можете записать. Это Игорь Семенович
Ржевкин, живет в Антверпене. У него там своя фирма. Вы можете немедленно
выехать в Антверпен?
  Сейчас мы передадим по факсу все данные на него.
  - Выезжаем немедленно, - выдохнул Дронго. - Спасибо, Всеволод
Борисович.
  В комнате снова появился комиссар Вестерген. Он подошел к Дронго и
сказал:
  - Кребберс работал на военную разведку бывшего СССР. В нашей службе
безопасности сообщили, что она раньше называлась... - Он посмотрел на
листок бумаги, который держал в руке, и прочел:
  - Г.Р.У.
  - Едем в Антверпен, - заключил Дронго. - К сожалению, я оказался прав.
  Они убирают всех, кто имеет хоть какое-то отношение к Труфилову. Надо
торопиться. Господин комиссар, вы не знаете, где можно арендовать вертолет
или самолет?
  - Это так срочно? - спросил комиссар.
  - Боюсь, что да. Если я прав, то вся эта компания выехала именно в
Антверпен. И очень боюсь, что мы можем снова опоздать.

  Париж. 15 апреля

  Он смотрит на меня, и я гадаю: кто из нас больше удивлен? Он или я?
  Даже понимая, что в Кребберса и в Марселя стрелял профессионал, даже
сознавая, что со мной не послали бы дилетанта, даже вычислив, кто именно
мог отправиться третьим наблюдателем, - я все же не ожидал его здесь
встретить. Именно он предложил мне работать на полковника Кочиевского.
Именно он был терпеливым охотником в горах, где обучал молодых
пограничников. И он - вместе со мной - брал все призы на соревнованиях по
стрельбе. Майор-пограничник Виктор Кузьмин, мой бывший товарищ, а ныне
профессиональный убийца.
  - Здорово ты меня вычислил, - улыбается Виктор, улыбается так, словно
мы встретились с ним в парке Горького. - Молодец. Я, признаться, даже не
ожидал, что ты так быстро здесь появишься.
  Он убрал телефон в карман - и это было сейчас самое главное.
Чемоданчик же по-прежнему держал в левой руке.
  - Зачем ты его? - спрашиваю я, все еще ошеломленный нашей встречей.
  - Как это зачем? - удивляется Виктор. - Он ведь мог тебя убить. Я
прекрасно видел, как он тебе угрожал. Или ты хотел, чтобы он разрядил свой
пистолет в тебя? Ну, знаешь, нельзя быть таким неблагодарным. Я только
что, можно сказать, спас тебе жизнь, а ты выбегаешь из кустов, наставив на
меня пистолет.
  - Тише, - говорю я, - нас могут услышать соседи.
  - Тем более, - соглашается он, переходя на шепот. - Чего ты хотел?
  Чтобы он твои мозги по стене размазал? Я уже сколько дней тебя
охраняю, а вместо благодарности...
  - В Хайзене твоя работа была? - перебил я.
  - Моя, - кивает он с улыбкой. - Нелегко было, Эдгар, попасть в него и
не попасть в тебя. Но я сумел, вспомнил, как ты меня учил, и сумел.
  - А в Антверпене тоже ты сработал?
  - Там было просто, - улыбается он еще шире. - Там вообще проблем не
было.
  - Сукин ты сын, - говорю я безо всяких эмоций в голосе.
  - Почему? - искренне удивляется он. На круглом лице Виктора впервые
появляется озабоченное выражение. Странно, у него самое заурядное, круглое
лицо. Ломброзо, вероятно, ошибался - у Витьки обычный круглый череп.
  - Господи, ты даже не понимаешь, почему ты мерзавец, - говорю я
своему бывшему товарищу.
  - Действительно, не понимаю, - говорит он, пристально глядя на меня.
- Я убирал всякую мразь, можно сказать, помогал полиции избавлять мир от
разной шпаны. В Хайзене я застрелил бывшего агента, сначала предавшего
свою страну, а потом и тех, на кого работал. Когда ты к нему пришел, я
терпеливо ждал окончания вашего разговора. И, только сообразив, что ничего
не вышло, Убрал Кребберса. Или в Антверпене... Я ведь сидел у офиса с
самого утра. Ждал, когда ты приедешь. И только когда ты вошел в офис, я
пошел к машине Ржевкина. Для меня важнее всего был твой разговор с ним. И
только после разговора Ржевкину пришлось замолчать. Навсегда замолчать.
  - Ты сам-то хоть слышишь, что говоришь? - спрашиваю я. - Ты человек
или робот? О живых людях ведь говоришь...
  - Да ладно тебе. - Он поморщился. - О каких живых людях речь? О
мерзавцах. Моему брату в Чечне ноги перебило, из его роты половина в живых
остались. Брат от гангрены умер, его даже в Москву привезти успели. Так
вот, из их роты только один офицер остался. Лейтенант. Который от вида
крови маму звал и даже мух давить не умел. Это до войны. А сейчас он сам
людей режет. Не стреляет, он этого не любит. Именно режет. Мерзавцев
всяких, наркоманов, шваль всякую. Когда в Москву вернемся, ты ему о живых
людях расскажи, пусть он и тебе свои шрамы покажет.
  - При чем тут это?! - Я повысил голос. - На войне люди звереют, сам
знаешь. Но ты сейчас не на войне. Ты в Париже. Тебя никто не просил
убивать ни в чем не повинных людей.
  - Как это ни в чем не повинных? Он тебе пистолетом грозил? Убить тебя
хотел? А я должен был сидеть и ждать, когда он в тебя выстрелит? У меня
такого приказа не было. Я тебя, дурака, охранять должен.
  - А если бы приказали - и меня бы убрал? - усмехнулся я. - И еще
заплатили бы.
  - Убрал бы, - кивает Виктор. - Только чего ты печешься об этом
придурке-наркомане, который тебе угрожал? Или о его придурочной бабе?
Кстати, нужно будет ее тоже убрать, пока она полицию не вызвала. Красивая
она, но нужно.
  Последние слова Виктора меня взбесили.
  - Пошли! - заорал я, поводя дулом пистолета.
  - Ты что, с ума сошел? - Он смотрит на меня в изумлении.
  - Идем, говорю. - Я бью его рукояткой по спине. Он охает, невольно
морщится и поворачивает к дому Сибиллы.
  Мы доходим до дома, и я нажимаю на кнопку диктофона. Только бы она
мне ответила... Только бы она мне ответила...
  - Да, - слышу безучастный голос.
  - Это я, Вейдеманис. - И тотчас же щелкает замок, дверь открывается.
  - Идем, - говорю я Виктору, толкая его в спину.
  - Она тебе нравится? - подмигивает мой бывший товарищ, и мы входим в
кабину лифта.
  На четвертом этаже выходим. Дверь все еще открыта. Выбегая, я только
прикрыл входную дверь, а Сибилла не стала ее закрывать. Несчастная
женщина...
  Она сидит на полу перед трупом Марселя и даже не плачет. Только
смотрит на него и раскачивается из стороны в сторону. Хорошо еще, что она
открыла нам наружную дверь.
  Наше с Виктором появление ее совсем не волнует. У Виктора в руке
чемоданчик, и он похож скорее на практикующего врача, чем на убийцу.
  Убийца косится на меня, потом подходит к голубому дивану и садится,
демонстративно положив чемоданчик рядом с собой.
  Я подхожу к Сибилле. Кладу руку ей на плечо. Но она даже не
оборачивается. По-прежнему смотрит на труп друга. Человек, купивший ей
квартиру, нужен для обеспечения жизни, а Марсель был "для души". Она так и
сказала - "для души". Я уставился на Виктора. Может, все-таки поймет, что
натворил? Неужели можно вот так, запросто, убить совершенно незнакомого
человека? Неужели можно разрушить целый мир надежд, устремлений, радостей?
Ведь человек, убивающий другого человека, берет на себя такой грех.
  Виктор смотрит на меня. Хмурится. Ему явно не нравится эта квартира.
Не нравится и Сибилла, сидящая над трупом Марселя. Виктор снова достает
свой мобильник. Он действительно не понимает, что произошло. Полагает, что
сможет позвонить полковнику.
  - Подожди. - Я подхожу к нему и вырываю из его руки аппарат.
  - Тебе нужно позвонить? - спрашивает Виктор.
  Вместо ответа я со всей силы запускаю телефоном в стену.
  - Рехнулся! - вскакивает Виктор. - Ты знаешь, сколько он стоит?
  - Сиди. - Я толкаю его обратно на диван. Виктор пытается что-то
сообразить. Смотрит то на меня, то на Сибиллу.
  - Вы с ней были раньше знакомы? - Ничего другого ему в голову не
приходит. - Она была с тобой?
  Сибилла поднимает на меня глаза. Неужели она понимает по-русски?
  Впрочем, мать у нее полька... Может, и понимает.
  - Чего тебе от меня нужно? - Виктор начинает нервничать.
  - Кто это? - спрашивает Сибилла, указывая дрожащим пальцем на убийцу.
  Она уже догадалась, что он не доктор. И не из полиции.
  - Это он стрелял в Марселя. Я привел его сюда, чтобы он увидел, что
натворил, - отвечаю я, глядя на Виктора.
  - Он?.. - спросила Сибилла. И вдруг, вскочив на ноги, метнулась к
нему, словно собиралась убить голыми руками.
  - Убери! - дико орет Виктор, отбиваясь. - Убери от меня эту стерву!
  Сибилла же, вцепившись ногтями в его физиономию, пытается добраться
до глаз. На круглом лице Виктора появляются кровавые полосы.
  - Убери, - он, уже не стесняясь меня, бьет ее изо всех сил. Я слышу
удары - один, второй, третий. Он знает, как бьют, он умеет бить даже
женщин.
  Она падает на пол после очередного удара, кусая губы от боли. Он
попал ей в солнечное сплетение. Волосы падают на лицо женщины. Он, тяжело
дыша, поднимает голову за волосы, с ненавистью смотрит на нее, потом на
меня.
  - Психованная дура, - громко говорит он, - чуть глаза не выдрала. И
ты тоже идиот, решил дурацкий эксперимент поставить. Давай твой пистолет.
  Наверное, он так ничего и не поймет. Его воодушевила моя
неподвижность.
  Я в таком состоянии, что не могу адекватно реагировать на все. В эти
минуты я больше всего думаю об Илзе. Я не успел прийти на помощь женщине,
так стремительно она рванулась к нему. А потом даже не понял, что же
произошло, когда он несколькими точными ударами сшиб ее на пол.
  - Сволочь, - прохрипел он, касаясь пальцами своего кровоточащего лица.
  И снова ударил ее ногой. Легко, без злобы, как пинают назойливую
собаку.
  - Понравилось? - спрашивает он меня. Ему все еще кажется, что я
провожу эксперимент. Или ему хочется, чтобы так казалось.
  Она лежит на полу, глядя в потолок. Наверное, он ударил ее слишком
сильно. Я начинаю кашлять, и он ждет, когда я закончу. Странно, что
Сибилла лежит без движения. Туфли она давно отбросила куда-то в сторону.
Юбка порвалась, обнажив колено. Странно, но у нее не очень красивое
колено. И вообще не очень красивые ноги. Я смотрю на ее обнаженную ногу.
Может, поэтому у нее длинное платье. Не хочет показывать свои ноги. Ведь
она наполовину полька, у нее должна быть идеальная фигура. Господи, о чем
я думаю в такой момент.
  - Давай пистолет, - снова рычит Виктор, - уже четвертый час утра,
нужно сматываться. Того и гляди сюда может подняться консьерж. Или кто-то
из соседей вызовет полицию, кто слышал, как ломалось стекло. Давай
пистолет.
  Он снова трогает свое лицо и снова с ненавистью смотрит на женщину.
Его волнует только то, что имеет отношение лично к нему. Подлец! Видимо,
он действительно ударил ее очень сильно. Она все еще лежит на полу, не
двигаясь. Я вдруг замечаю, что она беззвучно плачет. Не знаю почему, но
это трогает меня, очень сильно трогает. Возможно, я вспомнил Илзе. Она
тоже не любит громко плакать. Она никогда не плачет при посторонних, а
если такое случалось, то плакала беззвучно, словно стесняясь своих чувств.
Девочка выросла без матери.
  - Черт с тобой, - шепчет Виктор, оглядываясь по сторонам, - не хочешь
стрелять, не нужно. Вообще-то ты прав, шуму будет много. Можно без
пистолета обойтись.
  Он оборачивается и берет большую подушку с дивана. Подходит к
женщине, лежащей на полу. В этом есть какой-то дикий эротизм. Его грубые
башмаки у ее лица. Он поднимает башмак и легко бьет ее по лицу.
  - Стерва, - говорит он почти ласково, - сейчас успокоишься.
  В эту секунду я понимаю, что высшим проявлением эротики для этого
подонка является момент убийства. Он получает от этого удовольствие. От
сознания собственной значимости, мужской силы, своей власти, которая
позволяет ему давить других людей. Он наслаждается убийством.
  Мерзавец наклонился, собираясь положить подушку на лицо Сибиллы.
  Кажется, он собирается ее удавить. Она даже не сопротивляется,
уставясь на него ненавидящими глазами. Мне кажется, что она решила, будто
я ее предал, и поэтому она так неподвижна. Разве сбежишь от двух
вооруженных мужчин, так страшно и нагло ворвавшихся в ее жизнь?
  Виктор наклоняется совсем низко, наслаждаясь созерцанием своей жертвы.
  Когда жертва захрипит, этот подонок наверняка захрюкает от
удовольствия. Каким идиотом я был! Неужели я не видел в его глазах этот
вожделенный блеск?
  - Погоди-ка, - останавливаю я его сдавленным шепотом, - дай мне
подушку.
  Он оборачивается ко мне. Изумление на его лице сменяется восторгом.
Он понял - я такой же, как он. Я - удушитель. И хочу получить свою долю
удовольствия. Да и мне невыгодно оставлять живого свидетеля. Мы с ним
сейчас в одной связке. Я нахожу, а он убивает. До тех пор пока я не найду
Труфилова, я для него приманка для дичи. А вот когда найду - стану
идеальной мишенью. А пока я должен убрать свидетельницу. Но я хочу сделать
это сам. Он так думает.
  Значит, каждому воздается по вере его.
  - Бери, - говорит он, улыбаясь. Я делаю к нему два шага. Хватаю
подушку, достаю пистолет и вдруг, прислонив подушку к его груди, стреляю.
  Раз, второй, третий. Я вижу, как меняется его лицо. Вижу, как ему
больно. Чувствую, как он дергается. Господи, что со мной? Я хочу понять
логику садиста. Хочу почувствовать такое же удовольствие от самого
процесса убийства, которого ждал он. Ему не просто больно, ему очень
страшно. У него подгибаются ноги, и он падает на пол. Я отбрасываю
подушку, наклоняюсь к нему.
  - Что ты чувствуешь? - кричу я, словно безумный. - Тебе хорошо? Тебе
очень хорошо?
  Он пытается что-то сказать и не может. Хочет говорить, но у него нет
сил. Он застывает, оскалив рот в предсмертной усмешке. Я отворачиваюсь.
Беру подушку и бросаю ему на лицо. Будь ты проклят! Первый раз в жизни
убиваю человека, первый раз в жизни я решился на такое.
  И снова кашель раздирает мою грудь. Я скрючиваюсь, чтобы сохранить
хотя бы остатки сил, - кашель раздирает меня изнутри. Когда меня немного
отпустило, я обнаружил, что сижу на полу, а рядом лежит Сибилла. Она
по-прежнему смотрит в потолок. Повернув голову ко мне, она спрашивает:
  - Зачем?
  - Не знаю. - Я действительно не знаю, зачем я его убил. Какой-то
подсознательный импульс! Или же меня потряс ее беззвучный плач. А
возможно, это связано с событиями последних дней. Но оказалось, Сибилла
спрашивала не о том.
  - Зачем он его убил? - прошептала она. Я отвернулся. Что можно
объяснить потрясенной женщине? Что вообще я могу сказать? Уже утро, а я
все еще здесь. И неизвестно, когда вернусь в отель. А если вернусь,
оставив здесь два трупа, то меня найдут через несколько часов. И тогда моя
девочка погибнет. И моя мать сойдет с ума от горя. А я буду умирать в
страшных мучениях во французской тюрьме. Я сижу на полу и постоянно
прокручиваю эти мысли. Рядом со мной лежит женщина и смотрит куда-то
сквозь меня. И два трупа. Бог знает, что мне с ними делать.

  Антверпен. 14 апреля

  Они вылетели на вертолете. Вместе с Дронго в салоне большегрузного
голландского вертолета находились комиссар Вестерген, майор Шевцов, Захар
Лукин и помощник комиссара. Все время пути они молчали, думая об одном -
надо успеть в Антверпен так, чтобы переговорить с неизвестным им
Ржевкиным. Вертолет приземлился в Антверпене через сорок минут. Комиссар
Вестерген вышел первым.
  Его встречал у трапа бельгийский коллега - комиссар Верье. Плотный,
румяный здоровяк, который мог служить образцом шеф-повара или хозяина
кондитерской, но этот человек занимался самыми громкими преступлениями в
Бельгии, считаясь высококлассным специалистом, в том числе и по "русской
мафии".
  Вестерген пожал руку своему коллеге. Тот кивнул и мрачно заметил:
  - Вы опоздали, Вестерген. Вы немного опоздали.
  - Что случилось? - спросил Дронго, спускавшийся следом по трапу. Он
придерживал рукой черную широкополую шляпу. Головной убор не совсем
привычный для него. Обычно он предпочитал кепи, купленное в Лондоне. Но в
эту поездку изменил своим правилам. В Европе эта шляпа, которую он
приобрел несколько лет назад в Ницце, не казалась столь экзотичной, как
дома или на Востоке.
  По лицу комиссара Верье он понял, что они снова опоздали.
  - Что произошло? - повторил он, протягивая руку комиссару.
  - Полчаса назад взорвали автомобиль с мистером Ржевкиным. Наши
сотрудники опоздали буквально на десять-пятнадцать минут. Мои люди уже на
месте.
  Даже обычно невозмутимый Вестерген отпустил крепкое словцо. Шевцов,
вышедший из вертолета, выслушал Дронго, нервно пожал плечами, и лицо его
исказила презрительная гримаса.
  - К чему нужны все ваши логические построения, если все равно у нас
ничего не получается. Занимайтесь своим анализом и не мешайте нам делать
свое дело. Мне Шерлоки Холмсы ни к чему. Мне нужны реальные бандиты,
которых я могу арестовать и доставить в Москву.
  - Договорились, - холодно ответил Дронго, - отныне каждый из нас
будет заниматься своим Делом.
  - А ты отойди от меня, - отмахнулся от Лукина майор Шевцов, - и без
тебя тошно. Надо осмотреть место, где его взорвали.
  Приехавшие рассаживались по автомобилям. В первом разместились
комиссары Вестерген и Верье, а также их помощники. Во втором - гости,
прилетевшие из Москвы. Шевцов сел впереди и демонстративно не оборачивался
всю дорогу. Его раздражали постоянные неудачи. Дважды они опаздывали к
месту событий, и дважды преступники уходили буквально у них из-под носа.
  На место происшествия группа прибыла минут через двадцать. Они
увидели черный остов автомобиля Ржевкина, толпу испуганных горожан,
обезумевшую от ужаса секретаршу, которая давала показания следователям.
Остатки того, что когда-то было самим Ржевкиным, уже погрузили в машину
"Скорой помощи" и увезли.
  К комиссару Верье подошел один из сотрудников полиции.
  - В машину была заложена взрывчатка, - доложил он, - очевидцы
уверяют, что она взорвалась, как только он сел в автомобиль. Явно работали
профессионалы. Свидетелей много, мы работаем со всеми, но никто не видел,
как к этому автомобилю подходил кто-то чужой.
  - Что говорит его секретарь? - спросил Верье.
  - Уверяет, что за несколько минут до взрыва у него был незнакомец,
который угрожал президенту компании. Она убеждена, что он угрожал.
  - Они вышли вместе? - спросил Верье.
  - Нет. Сначала его гость, а потом мистер Ржевкин. Но гость был из
России, в этом она убеждена.
  Дронго, услышавший слово "Россия", подошел чуть ближе.
  - Что она говорит? - спросил Дронго у Верье. Он не знал французского.
  Верье коротко изложил суть:
  - Говорит, что у Ржевкина был какой-то гость, который ему угрожал.
  Девушка считает, что он был из России. Она сама из Вильнюса, но
понимает русский язык.
  - Конечно, понимает, - улыбнулся Дронго, - можно мне с ней поговорить?
  - Говорите, - пожал плечами Верье, - если вы считаете, что так нужно.
  Дронго подошел к девушке. Та была не просто напугана, она находилась
в состоянии шока. На вопросы отвечала судорожными кивками головы.
  - Извините меня, - тихо сказал Дронго, - вы запомнили человека,
который к вам приходил?
  - Да, да, - кивнула она сквозь слезы. Девушка вытирала лицо платком,
еще больше размазывая косметику. Спокойный голос Дронго немного привел ее
в чувство. - Я его запомнила, - она обрадовалась, что среди бельгийских
полицейских оказался и бывший соотечественник.
  - Он говорил по-русски? - спросил Дронго. Майор Шевцов подошел ближе,
но не вмешивался в допрос.
  - Да, он хорошо говорил по-русски, - кивнула она, - очень хорошо.
  - Он угрожал Ржевкину? Вспомните, он действительно угрожал вашему
хозяину?
  - Угрожал, - заплакала она, - он угрожал. Сказал, что посадит его в
бельгийскую тюрьму. - В бельгийскую тюрьму? - задумчиво повторил Дронго.
  - У него был литовский акцент? - спросил, вступивший в разговор
Сергей Шевцов, - Нет, - удивилась девушка, - не было. Он очень хорошо
говорил по-русски.
  - Вейдеманис родился в Сибири и провел там первые пять лет, -
напомнил Дронго, не глядя на майора. Он подозвал Лукина и взял у него
фотографию Вейдеманиса, полученную по факсу. Фотография была смазанная,
бывший подполковник КГБ был изображен на ней еще довольно молодым. Но как
только он показал фотографию девушке, она вскочила со скамьи, едва не
опрокидывая ее.
  - Это был он! Он! Я его узнала. Это он приходил к нам. - Девушка
снова заплакала.
  Верье ловко выхватил фотографию из рук Лукина, уже собиравшегося
убрать ее в папку.
  - Я думаю, она нам пригодится, - строго сказал бельгиец.
  - Эдгар Вейдеманис, - задумчиво повторил Дронго.
  - Это ясно и без ваших умозаключений, - с вызовом сказал Шевцов. -
Они наверняка вернулись в Голландию. Нужно снова начинать с Амстердама.
  - Возможно, - кивнул Дронго, - но у меня отпало всякое желание лететь
с вами обратно. Я останусь в Антверпене. Захар, не забудь переслать мои
вещи в отель "Антверпен Хилтон". Я останусь здесь, пока не найду
Вейдеманиса.
  - Решили помочь бельгийской полиции? - спросил Шевцов. - Думаете, вы
сможете найти преступников раньше бельгийцев?
  - Я постараюсь это сделать, - коротко ответил Дронго. - Мне не
нравится это дело с самого начала. Я должен попытаться опередить их группу
хотя бы один раз.
  - Это ваше дело, - пожал плечами Шевцов, - можете оставаться.
  Он пошел к автомобилю. Лукин вопросительно посмотрел на Дронго.
  - Ты тоже уезжай, - разрешил Дронго, - если будут новости - сразу
звони на мой телефон. Самое главное - узнать все про Вейдеманиса. Мне
нужно понять, почему он согласился отправиться в такую опасную
командировку.
  - А как же вы тут один? - с испугом спросил Лукин. - У вас есть план
действий?
  - План один - думать. Нужно просто успокоиться, сесть и подумать.
  Нельзя бегать за ними по всей Европе. Нужно просчитать варианты и
попытаться их опередить. Только в этом случае появятся шансы на успех.
Иначе я могу успеть тогда, когда они найдут и убьют Труфилова. А насчет
меня ты не беспокойся. В любой стране мира, особенно в Европе, я чувствую
себя как дома. Я знаю здесь каждый город, в котором побывал раньше. Здесь
у меня есть знакомые и даже друзья. Оставь мне только фотографии Харченко
и Кокотина. И не забудь выслать мои вещи.
  - До свидания, - Лукин пожал ему руку, - я буду вам звонить.
  Группа отъезжающих села в автомобиль. Вестерген попрощался со своим
бельгийским коллегой, пожал руку Дронго.
  - Меня трудно удивить, - признался на прощание флегматичный
голландец, доставая трубку, - но вам, похоже, это удалось. Удачи вам,
мистер Дронго.
  Кажется, под этим именем вас знают в Европе.
  - Спасибо, - Дронго попрощался с комиссаром и подошел к оставшемуся у
обгоревшей машины Верье.
  - Решил остаться с вами, - сказал он по-английски, - надеюсь, вы не
будете возражать, господин комиссар?
  - Как вам угодно, - сухо заметил тот, - у нас и так хватает своих
проблем, а теперь еще проблемы с этими бандитами. Вы предполагали нечто
подобное, когда просили нас взять под наблюдение офис компании мистера
Ржевкина?
  - Предполагали, - .признался Дронго, - но мы все время опаздываем.
  - Очевидно, работает специальная группа террористов, - задумчиво
сказал Верье, - их перебросили в Европу.
  - Боюсь, что это не обычные террористы, - горько заметил Дронго, -
судя по всему, они ищут бывшего сотрудника военной разведки. А тот, кто
возглавляет поиски, - бывший сотрудник разведки КГБ. Это не обычные
бандиты и не обычные террористы.
  - Понятно, - прошептал Верье, - я примерно так и полагал. Взгляните,
какой профессионал работал здесь. Взрыв строго направленного действия. У
несчастного мистера Ржевкина не было ни одного шанса выжить.
  - Да, - кивнул Дронго, подходя к обгоревшей машине, - они, очевидно,
установили взрывное устройство, подключив его к системе зажигания.
  - Эксперты разберутся, - вздохнул комиссар, - надеюсь, та группа
убралась из Бельгии...
  На полуслове комиссара прервал один из сотрудников, подбежавших к
нему.
  Комиссар выслушал своего помощника и ошеломленно посмотрел на Дронго.
В его глазах мелькнуло нечто похожее на страх.
  - Только что сообщили из Схетона, - сказал комиссар Верье, - там
найдены трупы двоих убитых мужчин. Их мучили перед смертью. В эту квартиру
шел страховой агент; он и услышал крики несчастных. Негодяи поняли, что им
могут помешать, убили обоих и скрылись. Я еду в Схетон. Кажется, мы опять
опоздали...
  Вы поедете со мной? - спросил комиссар Дронго.
  - Да, - ответил тот. - По-моему, число загадочных убийств за
последние дни катастрофически растет... Чья рука направляет их?

  Москва. 14 апреля

  Галина Сиренко приехала в Ясенево, в штаб-квартиру службы внешней
разведки, в половине двенадцатого утра. Два часа ее знакомили с личным
делом бывшего подполковника ПГУ КГБ СССР Эдгара Вейдеманиса. Все, что
можно было показать, включая материалы о событиях десятилетней давности,
ей показали. Она тщательно делала выписки, понимая, как важны все детали
для Дронго, ожидавшего ее материалов в Голландии и Бельгии. Затем ее
принял генерал СВР, один из бывших сослуживцев Вейдеманиса. Серый
элегантный костюм и яркий галстук, завязанный двойным американским узлом,
придавали генералу некий штатский шарм.
  - Вы собираете материалы на Вейдеманиса? - спросил он.
  - Я ознакомилась с выдержками из дела, которое мне любезно показали
ваши сотрудники, - подтвердила Галина.
  - Мы не можем дать вам его личное дело, - объяснил генерал, -
некоторые операции, в которых он принимал участие, до сих пор засекречены.
Вы должны нас понять.
  - Понимаю, - кивнула Сиренко, - но данные, которые мне дали, имелись
и в ФСБ. Там нет почти ничего нового.
  - Разумеется, - согласился генерал, - там и не может быть ничего
нового. Он ведь ушел из разведки сразу после событий девяносто первого
года.
  Мотивы ухода можно понять, он был тогда гражданином Латвии, а в
республике в это время разыгрался националистический шабаш.
  - Вы знали его лично?
  - Немного знал. Мы с ним работали вместе в одной африканской стране.
Он был человек дисциплинированный, пунктуальный и обязательный. Но в нем
чувствовался какой-то надрыв. И эти нелады в семье. Они с супругой жили не
очень дружно, и об этом знали все сотрудники посольства. В маленькой
колонии трудно скрывать такие вещи. Я слышал, что потом они развелись. И
еще он производил впечатление человека, занимающегося то ли нелюбимым, то
ли не своим делом. Тут тоже было внутреннее напряжение. Мне это непонятно.
Отец у него тоже работал в разведке... В общем-то, по большому счету,
жизнь у Вейдеманиса не сложилась. В девяносто четвертом он переехал в
Москву.
  - У вас были какие-то контакты в это время? - спросила Галина. - Ваше
ведомство не пыталось его снова использовать?
  - Нет, - улыбнулся генерал, - это в милиции используют людей, которые
работали раньше осведомителями. Я знаю случаи, когда человека отправляли в
колонию и там снова требовали продолжения работы. Думаю, и вы знаете массу
подобных случаев. У нас несколько другая специфика. Он три года не был с
нами связан, три года жил в другом государстве, настроенном к нам не очень
дружески.
  Мы не можем использовать такого человека, даже с учетом того, что он
был подполковником, нашим бывшим коллегой.
  - Понятно, - подвела неутешительный итог Сиренко, - я надеялась, что
у вас будет больше информации.
  - Честно говоря, нам довелось еще раз заниматься Эдгаром
Вейдеманисом, - сказал генерал, - когда он получал российское гражданство.
Мы провели негласную проверку - все же он бывший разведчик и профессионал
достаточно высокого класса. Все оказалось чисто. Если, конечно, не считать
его тяжелой болезни.
  - Что? - сразу же вскинулась Галина. - А чем он болен?
  - А вы разве не знаете? - удивился генерал. - Вы можете получить все
медицинские показания в Онкологическом центре. Собственно, поэтому мы
тогда и не стали больше его разрабатывать. Ему предлагали обратиться в
ассоциацию бывших сотрудников КГБ и МВД, которая помогает всем нуждающимся
и инвалидам. Но он отказался. И я его понимаю, он гордый человек. И таким
был всегда. В Африке, когда он узнал, что один актеришка решил развлечься
с его женой, он так накостылял тому в туалете, что дамский угодник надолго
запомнил его науку.
  - Мне этот мужик нравится, - подвела итог разговора Галина. - Спасибо
за информацию, господин генерал.
  Генерал встал, протягивая руку.
  - Рад, если помог. Только у нас в разведке не любят этого слова -
"господин"... Успехов вам.
  Из Ясенева Галина отправилась сначала в прокуратуру, а затем в
Онкологический центр на Каширском шоссе. По словам врачей, наблюдавших
Вейдеманиса, его болезнь была изрядно запущена. Помочь могла только
операция, если он на нее решится. Но и от химиотерапии пациент отказался,
после десятого апреля не приезжал в больницу.
  В четвертом часу дня Галина позвонила Дронго и рассказала обо всем,
что узнала.
  - Он тяжело болен, - говорила Сиренко. - В Онкологическом центре ему
рекомендовали немедленную операцию. С очень небольшими, правда, шансами на
успех. Но он отказался и от операции, и от химиотерапии.
  - И он все знает о своей болезни? - спросил ошеломленный Дронго.
  - Знает. Может быть, поэтому он и согласился на предложение
Кочиевского. Ведь ему уже нечего терять.
  - Спасибо, Гала, вы мне очень помогли, - взволнованно сказал Дронго.
- Если вам удастся поговорить еще и с его родными, будет совсем хорошо. И
узнайте, где он раньше работал.
  - Постараюсь. Успехов вам...
  В фирмах, где раньше трудился Вейдеманис, ничего нового узнать не
удалось. Все то же самое: исполнительный, добросовестный работник. Кое-кто
вспомнил, что он дружил с убитым Федором Гаско, но никто не связывал
смерть коммерсанта с Вейдеманисом. В шесть часов вечера Галина поехала к
Вейдеманисам.
  Нашла нужный подъезд, квартиру. Позвонила. Ей никто не ответил. Она
позвонила еще раз. И снова - никого. Галина позвонила к соседям. Соседка
оказалась словоохотливой.
  - Сейчас их дома нет, - объяснила она. - Девочка задержалась в школе,
а бабушка пошла за ней.
  - Понятно, - Галина вышла из подъезда. Достала телефон, собиралась
было позвонить, но передумала. Решила, что вернется сюда через час. Но и
через час в квартире по-прежнему никого не было.
  Она поехала в прокуратуру, надеясь найти Всеволода Борисовича, и не
ошиблась. Романенко сидел в своем кабинете. Очевидно, у него слезились
глаза от постоянного недосыпания. Хмуро взглянув на Галину, он предложил
ей сесть. Она знала, что он не любит слушать новости с порога. Романенко
считал, что торопливость - признак легкомыслия. Сначала приведи в порядок
свои мысли, а потом говори.
  - Все данные на Вейдеманиса я уже оставила у вас, - начала она, - я
была в Онкологическом центре. Там подтвердились наши подозрения - он
тяжело болен. Именно поэтому и согласился стать проводником группы
Кочиевского в Европе. Они нашли своего рода идеальный вариант:
профессионал, бывший сотрудник разведки, знающий иностранные языки, умело
ориентирующийся в европейских странах. Он ищет Труфилова, а за ним идет
группа убийц, которая устраняет всех, кто имел какое-либо отношение к
этому делу.
  - Понятно, - вздохнул Романенко, - мы искали демона зла, а нашли
несчастного человека, которому осталось жить совсем ничего. Он потерял
работу и заболел. Представляю его самочувствие. У него на руках мать и
дочь, будущее которых он обязан обеспечить. Вы сообщили Дронго о вашей
поездке в Онкоцентр?
  - Сообщила, - кивнул Галина, - но я не смогла поговорить с родными
Вейдеманиса. Два раза приезжала, но их не было дома.
  - И что думаешь? Где они?
  - Соседка сообщила, что бабушка отправилась за внучкой, та не пришла
из школы.
  - Странно... - Романенко нахмурился, - нужно проверить все еще раз.
  Поедешь с нашим сотрудником. Все, что касается Вейдеманиса; нас
интересует в первую очередь.
  - Я поеду сама, - предложила Галина, - у вас и так хватает забот.
  - Добро, - согласился Всеволод Борисович, - только осторожнее. Если
увидишь что-то подозрительное, звони. И немедленно, без лишнего героизма.
И так проблем выше крыши.
  - Что-нибудь случилось?
  - У нас каждый час что-то случается, - пробормотал Романенко, -
сначала в Хайзене застрелили Кребберса, бывшего связного Труфилова, затем
в Антверпене взорвали автомобиль с Игорем Ржевкиным. А днем в Схетоне,
рядом с Антверпеном, нашли трупы двоих туристов, прилетевших из Москвы.
Если добавить еще и убийство в самолете два дня назад, то получается, что
мы все время опаздываем. Честно говоря, я даже не представляю себе, как
Дронго может справиться с этой проблемой. Не нужно было вообще его
подключать. Мы все равно не успеем найти Труфилова. Против нас слишком
крупные силы.
  - Он так не считает, - возразила Сиренко. - И мы не можем
останавливаться на полпути.
  - Не можем, - кивнул Романенко. - Будем надеяться, что Дронго все же
сумеет остановить их раньше, чем они найдут Труфилова. Это наш последний
шанс.

  Антверпен. 14 апреля

  Они приехали в Схетон, когда эксперты еще работали на месте трагедии.
  Все произошло в одном из заброшенных домов, на окраине Схетона. Дом
был оцеплен, и журналисты рвались сквозь кордон полицейских, пытаясь
получить хоть какую-нибудь информацию. Работали телевизионные камеры,
сразу несколько человек комментировали происходящее с места событий.
Комиссар хмурился, понимая, как вреден расследованию шум вокруг
преступления. Он протиснулся вместе с Дронго сквозь толпу журналистов, не
отвечая на их вопросы.
  Войдя в дом, они прошли на второй этаж, где и произошли оба убийства.
  Комиссар Верье подошел к одному из экспертов.
  - Как он погиб?
  - Его застрелили, - сообщил эксперт, - но перед смертью пытали.
  Прижигали руки, ноги, половые органы. Перед этим связали. Взгляните,
на руках характерные борозды. Очевидно, использовали и повязки, чтобы
пленные не кричали. Мы нашли одну из таких повязок в углу. Но убили их
совсем недавно, примерно час назад.
  - Почему не были слышны выстрелы?
  - Очевидно, стреляли из пистолетов с глушителями. Использовали два
пистолета.
  - Что-нибудь нашли при убитых?
  - Да, документы. Оба русские туристы из Москвы, прилетели к нам пять
дней назад. В карманах были даже деньги. Видимо, убийцы спешили. Но это в
любом случае не ограбление. У одного из убитых даже не сняли золотые часы.
  Дронго, не любивший смотреть на трупы, отвернулся. Затем снова
вернулся и все-таки заставил себя сесть на корточки перед одним из убитых,
взглянул на искаженное предсмертной гримасой лицо. Жестокость убийства
потрясла его, но что за этой жестокостью?
  Комиссар хотел вытащить какие-то подробности из своих сотрудников.
  - Как все это случилось?
  - Страховой агент приехал, чтобы проверить состояние строения, -
рассказывал инспектор, - услышав крики, попытался войти в дом. Но
передумал и поспешил на улицу. Из автомата позвонил в полицию. Когда
приехала полиция, в доме уже никого не было. А наверху - два теплых трупа,
кровь даже не успела свернуться. На первом этаже мы нашли два пистолета с
глушителями. Убийцы их выбросили.
  - Значит, кто-то захватил этих двоих, - сделал вывод комиссар, -
затем пленников привезли сюда, в заброшенный дом, начали пытать, а когда
услышали шаги страхового агента, убрали обоих. Так?
  - Да, видимо, все так и было, - подтвердил инспектор.
  Комиссар Верье подошел к Дронго, тот показал ему на достаточно четкий
след - отпечаток ноги сорок пятого или сорок шестого размера.
  - А что вы думаете насчет этих русских? - спросил комиссар. - Мы
нашли документы у них в карманах. А внизу кто-то выбросил пистолеты с
глушителями.
  Они туристы, прилетели в Голландию несколько дней назад.
  - Двенадцатого? - переспросил Дронго.
  - Нет, кажется, десятого, - ответил комиссар, - а почему вы
спрашиваете?
  - Вместе с основным подозреваемым в Голландию прилетели еще два
человека, которые находятся у нас на подозрении, - объяснил Дронго. - Но
судя по всему - по лицам убитых, это не они. У меня есть фотографии людей,
прилетевших вместе с Вейдеманисом.
  - Вы хотите сказать, что прилетела еще парочка? - иронично протянул
комиссар. - Не слишком ли много для нашей маленькой страны?
  - Я все проверю, - дернул плечом Дронго, - разрешите, я позвоню в
Амстердам и узнаю, значились ли эти фамилии в списке пассажиров на
двенадцатое апреля.
  - Ради бога, - пожал плечами комиссар, - но мы нашли в их карманах
билеты. Они прилетели десятого. У них есть и паспорта, с отметками.
Десятого они прошли голландскую границу. Десятого апреля.
  - Непонятно, - задумчиво протянул Дронго, - кто же эти люди? Если
друзья Труфилова, то почему они прилетели именно в Голландию, а затем
переехали в Бельгию? Если враги, то кто их убил? И почему? Что хотели у
них узнать?
  - У меня нет ответов на эти вопросы, - чуть раздраженно сказал
комиссар, - мне казалось, что вы сможете нам помочь. Теперь выясняется,
что это двойное убийство для вас такая же неожиданность, как и для меня.
  - Еще большая, - честно признался Дронго, - более того, я не
представляю себе, как теперь действовать. Остался единственный шанс.
  - Какой? - спросил комиссар.
  - Проверить все отели в Антверпене. Мне нужно знать, где остановились
трое людей - Эдгар Вейдеманис, Осип Харченко и Сергей Кокотин. Нужно
проверить все центральные отели Антверпена. Если понадобится, вообще все
отели.
  - Сделаем, - кивнул комиссар, - давайте мне их фамилии. Только
напишите в латинской транскрипции.
  Он взял список и передал своему помощнику. Затем снова подошел к
одному из убитых.
  - Все же почему их пытали? - задал себе тот же вопрос комиссар. - Они
прилетели только десятого числа. Что они могли за несколько дней узнать
такого, чтобы их так зверски мучили? Какой тайной они владели?
  - Если бы я знал ответ на этот вопрос, то, возможно, ответил бы и на
второй - почему их убили, - раздумчиво сказал Дронго.
  - Заканчивайте осмотр, и все материалы ко мне, - приказал комиссар, -
страхового агента тоже привезете сюда. Я лично его допрошу. Возможно, он
вспомнит еще что-нибудь.
  - Не хочу вам мешать, - сказал Дронго в раздумье. - Боюсь, что я
немного ошибался. Эти двое явно неучтенные фигуры в той игре, которую я
себе вроде бы представлял. А пока я буду ждать вашего звонка в отеле
"Антверпен Хилтон". Я ведь все равно не знаю французского, - сказал
Дронго. - Если вам удастся что-либо найти, очень прошу вас позвонить мне.
  - До свидания, - кивнул комиссар, вновь обернувшись к своим
сотрудникам. Забот у него хватало.
  Дронго с трудом пробился через автомобильную пробку и довольно долго
выходил к центру города, надеясь найти машину. Лишь через полчаса он нашел
такси и поехал в Антверпен, заказав себе отель по телефону. Обратная
дорога заняла гораздо больше времени, чем он себе представлял. Сказывались
пробки в центре города, особенно при подъезде к отелю.
  Добравшись в отель, он поднялся в свой забронированный четыреста
семидесятый номер. Он выходил окнами на какое-то учреждение. А в самом
номере - невероятно большой комнате - впечатляла широченная двухспальная
кровать. Он подошел к окну, по привычке закрывая темные занавески. В любом
помещении он всегда задергивал шторы и закрывал занавески.
  Приняв горячий душ и облачившись в халат, позвонил по номеру
обслуживания клиентов:
  - Пришлите, пожалуйста, горничную, - мне необходимо срочно постирать
рубашку и отутюжить костюм.
  Его вещи не могли так быстро прийти из Амстердама. Еще надо было
спуститься вниз и купить зубную щетку, пасту, лезвия для бритья, любимый
"Фаренгейт" в варианте лосьона. И на всякий случай - еще одну свежую
сорочку. В этот момент позвонил мобильный телефон. Он услышал голос Галины
Сиренко.
  - Он тяжело болен... - начала Галина. Через несколько минут он уже
знал подробности о состоянии Вейдеманиса.
  - И узнайте точно, где он раньше работал, - попросил, прощаясь,
Дронго.
  Теперь он знал главное - почему Вейдеманис согласился на эту поездку.
  В дверь вежливо постучали. Он пошел открывать. Странно, что в отеле
такой категории не работал замок. Продолжая удивляться этому
обстоятельству, он наконец поднял глаза на горничную, которая стояла на
пороге. Это была статная высокая женщина такой редкой красоты, что он
замер от неожиданности. Загорелая молодая красавица лет двадцати -
двадцати двух. У нее были роскошные длинные волосы, собранные и туго
уложенные на затылке, спортивного склада фигуру не мог скрыть даже костюм
горничной с фартучком. В этой европейке, очевидно, была и восточная кровь
- чувственные выступающие скулы, темные влажные глаза, большой красивый
рот. Она строго взглянула на него, и он вдруг застеснялся своего короткого
халата и всего встрепанного вида.
  - У меня, кажется, не работает замок, - пробормотал Дронго.
  - Я пришлю мастеров, - сказала она, чувствуя свое превосходство над
этим растрепой.
  - И возьмите мои вещи, - скрывая неловкость, попросил он.
  Когда горничная ушла, он лег на постель, обдумывая ситуацию. Внезапно
появившаяся красотка несколько нарушила привычный ход мыслей. Должно быть,
студентка, подрабатывает здесь горничной, подумал Дронго. Для обычной
горничной у нее слишком независимый и гордый вид. В отеле она выглядит
чужеродным телом.
  Пришла и смутила его - он не ожидал увидеть здесь такую женщину.
Почему смутила? От неожиданности.
  Начнем снова, подумал он. Забудем женщину, вспомним о Дмитрии
Труфилове. Итак, две группы в Москве пытаются разыграть карту Труфилова,
как сказал ему генерал Потапов. Есть две группы. Группа Кочиевского
прислала в Амстердам бывшего подполковника КГБ Эдгара Вейдеманиса.
Подполковник подошел им тем, что он обречен, его болезнь не оставляет ему
шансов на жизнь. Вместе с ним полковник Кочиевский отправил двоих своих
боевиков - Харченко и Кокотина. Все трое летели в Амстердам, когда в
самолете убили Коропова. Если бы Коропов был человеком Кочиевского, его бы
не убили в самолете. Следовательно, Коропов - человек из другой команды.
Он чужеродное тело, как эта горничная.
  Человек из другой команды, повторил для себя Дронго. Поэтому его
убили, и это мог сделать кто-то из людей Кочиевского. Первая кровь
пролилась. Затем убирают Кребберса. Ясно, что его смерть нужна была людям
Кочиевского. Тут логика такая: они выехали в Хайзен, и кто-то по пути
убрал Кребберса. Кто из троих - не имеет значения, но это, конечно, не сам
Вейдеманис. Для этого не присылают в Европу. Его задача - найти Дмитрия
Труфилова.
  Затем последовало убийство Игоря Ржевкина. Оно укладывается в
привычные рамки. Кочиевский точно знал, где находится офис Ржевкина. Пока
все понятно.
  Вейдеманису дали задание навестить бизнесмена, поговорить с ним,
дождались, пока он ушел, и взорвали автомобиль Ржевкина.
  До этого момента все идет правильно. Но в Схетоне убивают двоих
незнакомцев. Кто они такие? И почему их убивают?
  Он встал с постели. Когда предстояло принять важное решение, он
начинал даже нервничать, не мог спокойно лежать. В момент особого
напряжения у него начинали подергиваться мышцы ноги или руки. Он мерил
шагами комнату. Двое неизвестных прилетели десятого апреля. Десятого
апреля - за два дня до прибытия группы Кочиевского. Если они люди
Кочиевского, то почему не прилетели все вместе двенадцатого?..
  Эти двое прилетели десятого. Их поймали в Схетоне и пытали, перед тем
как убить. Их пытали, а они молчали. Если они знали, где Дмитрий Труфилов,
и молчали под пытками, то это должны быть по меньшей мере его отец или
брат. Во всех остальных случаях нормальные люди говорят. Их зверски
пытали, но они не выдали тайну. Какую тайну они могли знать? Еще раз -
заново. Двое незнакомцев оказались чужеродными телами. Их никто не ждал.
Они были захвачены и... Их пистолеты. Дронго остановился. Черт возьми! У
них были пистолеты с глушителями.
  Убийцы выбросили пистолеты. Значит, это не их пистолеты! Таким
оружием не разбрасываются. Кто-то захватил этих двоих, начал их пытать,
застрелил обоих и выбросил пистолеты. В заброшенном доме? Что делали эти
двое в заброшенном доме?
  Их же не могли насильно привезти в город. Судя по всему, они
прилетели с определенной целью на несколько дней.
  Покупка машины - это формальный повод для получения визы.
  Они прилетели раньше группы Кочиевского. Предположим, что они
представители второй группы. Если они действуют не с Кочиевским, значит -
они против него. Тогда все сходится. Их убили люди Кочиевского, которым
мешали конкуренты. Конкуренты. Они представители второй группы, которые
тоже охотятся на Труфилова. Но, в отличие от группы, которую послал
Кочиевский, они имеют совсем другие цели. И им тоже нужен Труфилов.
Кажется, все начинает сходиться.
  Неясно лишь, почему их пытали.
  От напряжения болела голова. Он взглянул на часы. Был уже восьмой час
вечера. Странно, что Галина не звонит. Он вдруг почувствовал, как голоден.
  Поднял телефон и заказал обед в номер. И снова принялся размышлять.
Если Вейдеманис знает о своей болезни, то ему все равно, что будет потом с
ним, а тем более - с Труфиловым. Для него самое главное - получить деньги.
Получить деньги, чтобы обеспечить оставшихся в Москве мать и дочь.
  Он должен понимать, что его в живых не оставят. Шансов очень мало,
вернее - их почти нет. Дронго принесли обед, скорее ужин. Это хорошо, не
надо тратить время на кофе. Он еще не успел доесть, когда принесли готовую
одежду.
  Теперь это была другая горничная, что его немного разочаровало.
  Он оделся и вышел в город. Внизу он попросил портье переадресовывать
телефонные звонки с номера на его мобильный телефон. Ему нравился
Антверпен.
  Это был один из тех городов, в которых сохранялось очарование старых
европейских центров культуры. Дронго задумчиво шагал по улицам города,
хранящим очарование старины. И вдруг он вспомнил, что именно в этом городе
живет одна его дальняя родственница. Несколько лет назад она вышла замуж
за бельгийца и теперь жила с семьей - мужем и двумя детьми - в Антверпене.
Он даже остановился, замедляя шаг. Можно позвонить ей, только надо найти
ее телефон.
  Дронго посмотрел на часы. Поздновато - одиннадцатый час вечера.
Звонить уже нельзя.
  А вот почему ему не звонит комиссар - это странно. Странно, что
поиски приехавших туристов так затянулись. Неужели он ошибся и они
проживали не в Антверпене? Или комиссар решил позвонить ему уже утром? Он
достал телефон, набирая номер отеля.
  - Мне не звонили? - спросил Дронго.
  - Звонили, - любезно сообщил портье, - и оставили номер телефона. Но
они сказали, что вы можете перезвонить и утром.
  - Дайте мне этот телефон, - крикнул так громко, что от него в испуге
шарахнулась парочка стариков, прогуливающих свою собачку.
  Портье продиктовал номер. Это оказался комиссариат полиции. Верье был
еще на месте.
  - Добрый вечер, комиссар, вернее, уже доброй ночи. У вас есть новости?
  - Кажется, мы напали на след, - сообщил комиссар удивительно
спокойным голосом.
  - Вы нашли, где они жили? - спросил он, едва сдерживая нетерпение.
  - Они останавливались в отеле "Софитель Антверпен", - сообщил
комиссар, - мы проверили. Все трое жили в этом отеле.
  - Жили, - огорченно пробормотал Дронго, - они все трое уехали?
  - Да, уехали. Но мы нашли главное. В номере, где останавливались двое
приехавших - мистер Харченко и мистер Кокотин, - наши эксперты нашли грязь
на полотенце, идентичную следам ног в Схетоне. Нет никаких сомнений, что
мы вышли на убийц. Благодаря вам, мистер... простите, но вас все называют
мистер Дронго.
  - Они уехали? - Это было единственное, что его интересовало.
  - Да, - сухо подтвердил комиссар, - но вы можете не волноваться.
  Спокойно оставайтесь в отеле до утра. Утром их все равно арестуют.
  - Каким образом?
  - Мы передали сообщение в Интерпол, дали номера паспортов, фамилии,
фотографии. Их арест - дело нескольких часов. Поверьте мне.
  Он ничего не понимает, подумал Дронго. Человек живет в сытой,
спокойной, нормальной стране. Для него событие в Схетоне - это нечто
невероятное. Он абсолютно уверен, что преступников рано или поздно схватят.
  Только он не знает, что это будет уже поздно. Он даже не представляет
себе - насколько поздно. Если они найдут и уберут Труфилова, искать
Вейдеманиса бесполезно. Тот не вернется домой. А остальные двое появятся в
Москве под другими именами, с другими документами.
  И все. Дело кончено.
  Комиссар считает, что он может спокойно спать до утра. Дронго достал
телефон, набирая номер Галины. Та словно ждала его звонка.
  - Я была у Вейдеманисов, - с ходу сообщила Галина, - их девочка до
сих пор не пришла домой. Бабушка мне ничего не говорит. Она вообще не
хочет со мной разговаривать. Но девочки дома нет. И мать Вейдеманиса,
кажется мне, чем-то очень напугана. Вы меня понимаете?
  - Позвоните Романенко, пусть установит у дома дежурство. Я вас очень
прошу, Гала, быть вместе с ними. Но ни в коем случае не демонстрируйте
своего присутствия. Вы меня поняли? Ваша задача только наблюдать. Если
девочки нет дома, значит, что-то произошло. Тут нужна предельная
осторожность.
  - Я все поняла, - сказала Галина, - и сделаю все, как вы сказали,
можете не беспокоиться.
  - Несчастный, - подумал Дронго, - неужели они решили, что таким
образом можно гарантировать верность Вейдеманиса? Но нужно ли это
Кочиевскому? Он решил, что болезнь Вейдеманиса и деньги - гарантии слишком
ненадежные. Нет, Кочиевский зря так нервирует Эдгара Вейдеманиса. Ведь тот
будет сходить с ума из-за дочери. Он вполне добровольно пошел на эту
командировку.
  Если Кочиевский похитил его дочь, то получается, что он вредит сам
себе, заставляя нервничать своего человека. В таком случае задача
Вейдеманиса ни поскорее найти Труфилова, а тянуть время, пока отпустят его
дочь. Значит, это не Кочиевский. Значит, вторая группа сумела вычислить
Вейдеманиса и решила похитить его дочь.
  От неожиданности Дронго остановился. Какая страшная судьба у этого
бывшего подполковника. Он почувствовал невольную симпатию к этому
человеку. Но ждать до утра нельзя. Утром события могут принять неожиданный
оборот. Он больше не имеет права опаздывать. Дронго поднял руку,
останавливая такси, поправляя, тронул пальцами поля шляпы.
  - "Отель Антверпен", - коротко бросил водителю. Тот кивнул,
разворачивая машину.

  Париж. 15 апреля

  Уже начало светать, а я все еще сижу перед трупами. Нужно уезжать,
принимать какое-то решение. А я не в силах определиться. И оставлять
Сибиллу в таком состоянии невозможно. Она может тронуться умом или
покончить жизнь самоубийством. Вызвать полицию? Но для меня это, наверное,
самый худший вариант.
  - Нам надо идти, - говорю я ей, - мы должны идти.
  Она смотрит на меня безумными глазами. Честно говоря, я ее понимаю.
Тут любой повредится умом. Но нам нужно поскорее убираться отсюда. Хотя
куда ей идти из собственной квартиры? Ко мне? Но я не могу везти ее в свой
отель, подставляя своим соглядатаям. Но и торчать здесь в бесцельном
ожидании я не могу - это означало бы не только мое поражение, это верная
гибель для моих близких. Только не это!
  Я поднимаюсь и подхожу к окну. Стекло разбилось, но, к счастью, упало
внутрь. Осторожно вынимаю куски и смотрю по сторонам. Может быть, с улицы
это не очень заметно, но надеяться на это не стоит. Я задергиваю
занавесками окно - пусть некоторое время на него не обращают внимания. Да,
Сибилла. Как же мне увести ее?
  - Нам нужно идти, Сибилла. Ты понимаешь меня?
  Но она смотрит на меня ничего не понимающими глазами. Господи, что же
с ней делать! Я пытаюсь ее поднять, но она оседает на пол, даже не делая
попыток мне помочь.
  - Сибилла, - шепчу я ей, - вставай. Нам нужно немедленно уходить.
  Вставай же. Уже четыре часа утра.
  Мне удалось поднять ее и положить на диван. Она все еще в прострации.
Я нахожу ее туфли, надеваю на ноги. Юбка у нее порвана, но ничего
страшного, под плащом не будет видно. Сейчас носят длинные плащи. Где тут
стенной шкаф?  Плащ, наверное, там. Ага, вот спальня, за ней небольшая
гардеробная. Не выбирая, снимаю несколько платьев и кладу их в сумку. А
вот и довольно длинный плащ. Беру с полки две простыни и накрываю ими тела
убитых. После этого подхожу к Сибилле и тяну ее за руку. Она качает
головой.
  - Пристрелите меня здесь, - вдруг просит она.
  - Нет, - устало говорю я ей, - я не буду никого убивать. Пойми ты
меня наконец!
  - Вы меня убьете? - снова тупо спрашивает она.
  У меня нет другого выхода: я размахиваюсь и бью ее по лицу изо всех
сил. Она вскрикивает, падает на диван и начинает громко рыдать. Наконец-то!
  Слава тебе господи. Больше всего на свете боюсь, когда плачут тихо.
Больше всего на свете боюсь беззвучного плача.
  Я сижу рядом и глажу ее по голове. Я даже сам не заметил, как это
получилось. Она плакала минут двадцать, не меньше. А я двадцать минут
сидел и гладил ее волосы. Даже ни разу не закашлявшись. Наверное, таким
образом я успокаивал и себя. Говорят, что нужно гладить кошку, снимая
напряжение. Я гладил ее по волосам, снимая собственное напряжение.
  Наконец, выплакавшись, Сибилла подняла голову.
  - Кто ты такой? - спросила она.
  - Я же тебе объяснял, - после всего случившегося мы перешли на "ты",
словно родственники. Хотя в английском языке нет этого местоимения, но
подсознательно я чувствую, что мы именно так обращаемся друг к другу.
  - Зачем он убил Марселя?
  - Ему не нужны свидетели. Он готов был убить и меня, и тебя.
  - Ты его знал? - Она смотрит на меня, и я понимаю, что наступил
момент истины. В такие мгновения не врут. Похоже, что она почувствовала
мое состояние.
  - Немногой Он мне казался нормальным человеком. Теперь я знаю, что он
убийца.
  - Потому, что он убил Марселя?
  - Нет. До Марселя он убивал и других людей... Он совершил много
подлых поступков.
  - Ты тоже убивал?
  - Это - первый, - сказал я, кивая на труп Виктора.
  Она снова надолго замолкает. Потом говорит:
  - Ты можешь рассказать мне, что тут произошло? Почему ты здесь?
Почему он стрелял? Почему ты так страшно кашляешь? Почему ты его убил? Ты
можешь мне все объяснить?
  В этот момент я не смотрю на часы. Я даже не смотрю, как светает за
окном. В этот момент я понимаю, что обязан ей все рассказать. Что я должен
с кем-то поделиться своей болью, своими страхами. Я обязан сделать так,
чтобы меня понял хотя бы один человек в мире. Возможно, это мой последний
рассвет в жизни, а завтрашнего я уже никогда не увижу. Все возможно в этот
день, пятнадцатого апреля, в Париже. И сам толком не зная почему, я
откинулся на спинку дивана и, продолжая гладить ее по волосам, начал свой
рассказ. Я начал его с того самого момента, когда родился в селе Старые
Галки. Я говорил ей про отца и про мой неудачный выбор, про мать и развал
некогда единой страны. Я рассказал ей про плевок старухи, которого никогда
не забывал. Рассказал об изменах Вилмы. О своей болезни. Об Илзе, моей
дочери. Я рассказал ей о поисках неизвестного мне Труфилова, о
"наблюдателях", которые шли за мной следом. О Хашимове, который тоже
кружил надо мной, как стервятник. Я рассказал о похищении моей девочки, о
событиях в Амстердаме и Антверпене. Я рассказал все, что имело отношение к
этой истории. А к ней имела отношение вся моя неудавшаяся жизнь. Я говорил
около часа. Или чуть больше. Это был длинный монолог, прерываемый кашлем.
  Она слушала молча, ни разу не прервав. За час. моего рассказа она не
задала ни единого вопроса. Она все понимала, а если и не понимала, то
догадалась. Я словно был на исповеди. На последней исповеди в моей жизни,
когда итог уже подведен и врать нельзя. Скоро, совсем скоро предстанешь
перед Создателем, и каждое слово лжи будет обращено против тебя. Я сказал
ей всю правду, ничего не прибавив и не утаив. И за все время ни разу не
закашлялся, не выпил ни глотка воды, так был увлечен желанием высказаться,
надеждой разделить мою боль с ее болью, найти понимание у этой молодой
женщины.
  Когда я закончил рассказ, был шестой час утра. Она уже сидела на
диване, подняв колени и положив на них голову. Иногда она хмурилась,
иногда ее глаза лучились сочувствием, а на глаза наворачивались слезы. Мои
последние слова потонули в приступе кашля. Она вскочила и побежала
куда-то. Я даже растерялся. Она могла выбежать за дверь, позвать на
помощь, позвонить в полицию. Но она появилась, протягивая мне стакан воды.
  Я благодарно кивнул, сделав первый глоток. Она снова села на диван,
взглянула на меня, потом на мертвого Марселя, затем - на Виктора.
  - Как страшно устроена жизнь, - вдруг сказала Сибилла.
  - Нам нельзя здесь оставаться, - устало сказал я, не в силах
прибавить больше ни слова.
  - Нельзя, - вдруг согласилась Сибилла, - скажи, я могу тебе помочь?
  - Не знаю. - Она смущает меня своим вопросом, я действительно не
знаю, как ответить на этот вопрос. - Может быть, - неопределенно говорю я.
  - Что мне делать?
  Я сижу, закрыв глаза. Может быть, это и есть один шанс из ста. Может,
мне стоит попробовать. Может быть, я могу ей поверить.
  - Мне нужна твоя помощь, - твердо сказал я Сибилле. - Только ты
можешь мне помочь.
  - Хорошо, - соглашается она, - что я должна сделать?
  - Для начала - уйти вместе со мной. И я расскажу тебе свой план.
  - А как они? - спрашивает Сибилла. Меня не зря учили столько лет в
разведшколах. Меня научили принимать решения в экстремальных ситуациях.
Если я все рассчитаю правильно, можно даже надеяться на спасение Илзе. Но
только если я все точно рассчитаю.
  - Мы должны уехать отсюда на несколько часов. Потом ты можешь
вернуться. Я тебе объясню свой план.
  У меня почти не осталось времени. За окном совсем светло. Я очень
коротко излагаю ей свой план. Мне важно, чтобы она со мной пошла.
  - Я поняла, - говорит Сибилла, - если тебе нужно, я помогу. И отомщу
за Марселя.
  Это уже польская кровь. Благовоспитанная француженка согласна мне
помочь, но полька будет еще и мстить. Она встает, чтобы переодеться в
спальне.
  Как только она уходит, я начинаю действовать. Я раскрываю чемоданчик
Виктора и быстро собираю его винтовку. У меня ушло на это около двух
минут. Даже если бы он сам собирал ее еще быстрее, то и тогда не успел бы
уйти раньше меня.
  Рассчитано все правильно.
  Собранную винтовку я бросил у окна. Туда же перенес и тело Виктора.
  Именно перенес, завернув в простыню, а не перетащил. Марселя
намеренно оттащил так, чтобы остались видны следы крови. Простыню с него я
тоже сдернул, но перевернул на бок, чтобы Сибилла не видела его лица. Обе
простыни и пистолет я положил в чемоданчик Виктора, который унесу с собой.
Чуть не забыл про свой паспорт и билет. Теперь все в порядке. Ловушка
расставлена. Остается ждать, когда она захлопнется.
  Через минуту из спальни вышла Сибилла. Увидев, что я снял простыни с
убитых, она замирает, затем все-таки пересиливает себя и подходит к
Марселю. Я этого боялся, с ней опять может случиться припадок. Но она
закрывает глаза, наклоняется, целует его в голову и, резко поднявшись,
говорит мне неестественно громко:
  - А теперь поехали.
  Она все-таки согласилась. Через пять минут мы уже внизу. Кое-где уже
появились машины. Ее автомобиль в переулке, недалеко. Она садится за руль,
и мы едем, едем к отелю "Меридиан", который находится рядом с вокзалом
Монпарнас.
  - Я буду ждать твоего звонка, - твердо говорит мне Сибилла.
  - В десять часов утра, - напоминаю я ей, - ровно в десять утра. Ты
все помнишь?
  - Все. - Видя, что я хочу уйти, она вдруг останавливает меня. Потом
смотрит, не отводя глаз, и глухим голосом произносит по-русски:
  - Ни пуха ни пера.
  - К черту, - я улыбаюсь ей. Она тоже слабо улыбается мне. Это первые
улыбки за столько часов, проведенных вместе. Откуда ей известны эти
русские слова, я узнаю потом. Если вообще узнаю. Я киваю ей на прощание и
иду к стоянке такси. Странно, что она мне поверила. Говорят, что женщины
любят убогих и несчастных. Может быть, она увидела во мне еще более
несчастного человека, чем сама. Ведь, по существу, так оно и есть. Жизни у
меня осталось на несколько месяцев.
  Илзе находится в руках похитителей. Мать моя медленно сходит с ума. Я
не знаю, у кого сегодня была более тяжелая ночь - у меня или у нее. Ладно,
надо действовать.
  Когда я подъехал, к своему отелю на бульваре Гренель, был уже седьмой
час утра. Мои "наблюдатели", к счастью, еще спят. Я тихо поднялся к себе в
номер, открыл дверь ключом. И сразу направился в ванную. Впереди самый
решающий день в моей жизни. Самый главный.
  В девять часов утра я спустился вниз позавтракать. "Наблюдатели" уже
сидели в холле, ожидая моего появления. Мы так и вышли из отеля - сначала
я, а потом они. Через полчаса я вернулся в номер. Ровно в половине
десятого я позвонил Хашимову.
  - У меня все в порядке, - доложил я этому сукину сыну, - я в отеле
"Холлидей Инн" на бульваре Гренель. Жду сообщения из Москвы.
  - "Наблюдатели" с вами? - осведомился Хашимов. Ясно, у него с ними
личные счеты. Они пытали и убили двоих его людей.
  - Да, - ответил я, - они здесь.
  - Жду вашего звонка, - сказал он, отключаясь.
  Теперь остается ждать. К десяти часам еще ничего не произошло. Я
представляю себе, как волнуется Сибилла. Если она, конечно, еще в отеле и
если она мне все-таки поверила. Пять минут одиннадцатого - ничего. Десять
минут...
  Одиннадцать... Двенадцать... Я теряю терпение. И в этот момент
зазвонил телефон.
  - Да! - кричу я в трубку. - Я вас слушаю.
  - Сейчас принесут адреса, - сообщает Кочиевский, - как вы спали ночью?
  - Хорошо... Там будет два адреса? - уточняю я у полковника.
  - Два, - сухо отвечает он, - но первой проверите женщину.
  Конечно, женщину. Подлец Виктор наверняка сообщил ему, что идет на
авеню генерала Леклерка. Наверняка же сообщил. И теперь Кочиевский
волнуется, почему нет известий от Виктора. Наверное, поэтому он и позвонил
на двенадцать минут позже. Почти сразу в дверь раздается стук. Это два
конверта, которые принес мне посыльный. Я даю ему десять французских
франков и закрываю дверь.
  Нетерпеливо открываю конверты. Авеню генерала Леклерка - мадемуазель
Сибилла Дюверже. Бульвар Виктора Гюго - Эжен Бланшо. Значит, у полковника
устаревшие сведения. Он не знает, что теперь Бланшо живет за городом.
Впрочем, это мне на руку. У меня появились козыри. Я могу начать свою игру.
  Я поднимаю трубку, набираю отель "Меридиан", прошу соединить меня с
номером Сибиллы. Один звонок, второй, третий. Неужели она ушла...
  - Слушаю, - отвечает сонным голосом Сибилла. Конечно, бедняжка уснула.
  Эти испытания не для психики нормального человека.
  - У нас все в порядке, - докладываю я ей, - все нормально.
  Слава богу. Я кладу трубку и прикрываю глаза.
  Это все, что я мог сделать. Простите меня, мама и Илзе. Простите за
то, что я причинил вам столько страданий. Простите меня за все, что я еще
сделаю. У меня нет другого выхода. Я все рассчитал верно. Сначала мне
нужно избавиться от моих соглядатаев. Потом отдать Труфилова людям
Хашимова, которым он нужен только живым. И больше никаких смертей. Больше
никого не убьют, если я все правильно рассчитал. Убьют только одного
человека - меня. Убьют в тот самый момент, когда я укажу им адрес
Труфилова. Ясно, что шансов остаться в живых у меня нет. Ни одного. И не
потому, что Хашимов отомстит мне за двух убитых в Схетоне. Он просто
вынужден убрать единственного свидетеля, который будет знать, кто заберет
Труфилова.
  Господи, я некрещеный. Я никогда не был в церкви или в костеле. Я не
верил в Бога. Но в детстве моя бабушка повесила мне крестик на грудь,
когда мы уезжали к отцу. Повесила крестик, который я сохранил на всю
жизнь. И, отправляясь в свою последнюю поездку, я взял этот крестик.
Теперь, достав его из кармана, я смотрю на крестик. Господи, я ведь не
прошу ничего невозможного.
  Я не подставлю больше ни одного человека. Если мой план будет
выполнен так, как я его задумал, то никто больше не погибнет. Ни единый
человек. Господи, разве сохранение человеческих жизней не есть первая
заповедь Бога! И разве я о многом прошу! Спаси их всех и возьми только мою
жизнь. Только мою! Я смотрю на крестик, не зная, что мне еще сказать. Я не
умею молиться, меня этому не научили.
  Бог, очевидно, отвернулся от меня, послав мне эту страшную болезнь.
Он выбрал меня на заклание. Так какая разница, когда именно я погибну?
Какая разница, как именно я умру? Мне нужно сохранить человеческие жизни.
Я хочу спасти Илзе, мою любимую дочь, и умереть. Больше я ничего не прошу.
Господи, неужели это так много?
  И в этот момент кто-то осторожно стучит в дверь. Я подхожу к двери. Я
не жду гостей в это утро. И нет "глазка", чтобы посмотреть, кто ко мне
пожаловал. Впрочем, мне уже ничего не страшно. Я открываю дверь. На пороге
стоит высокий широкоплечий мужчина в шляпе. Но шляпы носят только ковбои и
стиляги.
  - Доброе утро, вы Эдгар Вейдеманис? - обратился ко мне приятным
баритоном обладатель шляпы.
  Самое страшное, что он обратился ко мне по-русски. Откуда он знает
мое имя? Неужели это конец?
  - Да, - я с трудом заставил себя отвечать, - да, я Эдгар Вейдеманис.
  - Доброе утро, - повторяет он и как-то печально, по-доброму
улыбается, - я вас долго искал, подполковник Вейдеманис, - говорит он мне.
  - Вы разрешите мне войти?

  Париж. 15 апреля

  Приехав в полночь в "Софитель Антверпен", он нашел портье. Тот
размещал группу прибывших из России туристов.
  - Извините меня, сэр, - сказал осторожный портье, - но комиссар Верье
предупредил нас, чтобы мы не говорили ни с кем о гостях из этой группы.
  - Это понятно, - согласился Дронго, - но я его друг. Вот моя карточка.
  Я живу в отеле "Хилтон". Вы можете проверить. А вот это меня просили
передать вам за вашу любезность, - он показал три тысячи бельгийских
франков. Портье тут же превратился в слух.
  - Расскажите мне о гостях, - попросил Дронго. Портье любезно сообщил
ему, что сначала он оформил номер господину Эдгару Вейдеманису, а через
двадцать минут двум господам, прибывшим следом, - Харченко и Кокотину. Но
выехали они с интервалом во времени. Примерно через четыре часа после
того, как уехал господин Вейдеманис, отбыли и те двое господ.
  - Через четыре часа, - повторил Дронго. - А вернувшись в отель, они
уехали сразу или через некоторое время?
  - Они еще обедали, - улыбнулся портье, - но комиссар Верье
предупредил нас...
  - Вот три тысячи франков, - протянул ему Дронго новую купюру, -
значит, они еще и обедали.
  - Да, в нашем ресторане "Тиффани". И выехали вечером.
  - Такси они заказывали?
  - Нет. Но машины стоят перед отелем.
  - И куда они отправились? Комиссар ведь наверняка проверил, в какую
машину они садились. Или они все-таки заказывали такси?
  - Я мог бы вспомнить, но... - осторожно начал улыбающийся портье, и
на его круглой, почти кошачьей физиономии появилось лукавое выражение.
  - Еще тысячу франков, - Дронго протянул бумажку, равную примерно
тридцати пяти долларам. Портье спрятал их в карман.
  - На вокзал, - прошептал он, - они торопились на вокзал.
  - Спасибо, - Дронго вышел из отеля, остановил такси и поехал на
вокзал.
  Расписание прояснило обстановку. С интервалом в четыре часа шли
поезда только в Париж. Именно в то время, когда Харченко и Кокотин
торопились на вокзал, поезда шли в Париж.
  Он вернулся в номер, собрал вещи, которых, впрочем, почти не было, и
отправился на автобусную станцию, чтобы к утру добраться до Парижа. Рано
утром он уже был в Париже. Задача формулировалась так: в огромном городе
найти как можно скорее Вейдеманиса и его партнеров. Для любого человека
это было абсолютно нереально. Но это - для любого. Разместившись в отеле
"Наполеон", находившемся в самом центре города, рядом с Триумфальной
аркой, он отдохнул минут двадцать и в девять часов утра уже был на
Северном вокзале, куда прибывали поезда из Бельгии и Голландии. Пройдя в
туристическое агентство, расположенное на вокзале, он довольно быстро
выяснил, что прибывший вчера мистер Вейдеманис заказал в агентстве место в
отеле "Холлидей Инн", что на бульваре Гренель.
  Вейдеманис не прятался, не уходил от преследования. Наоборот, он
делал все, чтобы его могли легко найти. Поэтому и заказал себе отель, не
выходя из здания вокзала. Его "сопровождение" прибыло гораздо позднее,
глубокой ночью.
  В десять часов пятнадцать минут утра Дронго появился в отеле
"Холлидей Инн", на бульваре Гренель, и, поднявшись по лестнице, постучал в
дверь номера Эдгара Вейдеманиса. Дверь ему открыл высокий худой мужчина с
копной седых волос. У него лихорадочно блестели глаза, он имел вид
нездорового человека: нос заострен, кожа землистого оттенка. Но он был еще
довольно красив, в чертах изнуренного болезнью лица проглядывало
внутреннее благородство. Примерно такой облик Эдгара и сложился в
представлении Дронго.
  - Доброе утро, - грустно улыбнулся он, - я вас долго искал,
подполковник Вейдеманис. Вы разрешите войти?
  Вейдеманис посторонился. Его явно озадачил приход незнакомца. Дронго
снял шляпу, повесил на вешалку плащ и сел на единственный стул, имевшийся
в небольшом номере.
  - Только договоримся сразу, - начал незнакомец, включая телевизор, -
давайте без лишних движений и постараемся не нервничать.
  - Кто вы такой? - обреченно спросил Вейдеманис.
  - Дронго, - услышал он ошеломивший его ответ.
  - Не может быть! Это невероятно. Как вы меня нашли?
  - Я бегаю за вами уже целый месяц, - признался Дронго, - сначала
искал вас в Москве, потом в Амстердаме, затем в Антверпене и, как видите,
нашел в Париже.
  - Поздно нашли, - криво ухмыльнулся Вейдеманис, - мне уже все равно
нельзя помочь. - Он закашлялся.
  - Я все знаю, - сказал Дронго, - и про вашу болезнь. И про вашу дочь.
  - Оставьте это, - попросил Вейдеманис, - вы даже не представляете, с
кем мы имеем дело. Одно неосторожное движение, и они убьют девочку. Прошу
вас, умоляю. Мне осталось жить несколько часов. Я много о вас слышал. Вы
человек благородный. Разрешите мне спасти мою дочь и спокойно умереть.
  - Не уверен, что должен выполнить вашу просьбу, - прошептал Дронго. -
В одном вы правы. Доверять окружающим нельзя. Они уберут вас сразу же, как
только вы не будете им нужны.
  - Знаю, - кивнул Вейдеманис, - я все знаю. И все рассчитал.
  - Давайте без сантиментов, Эдгар. Я здесь для того, чтобы помешать
вам найти Труфилова. Вернее, я прилетел сюда, чтобы найти и доставить его
в Москву.
  Живым и невредимым.
  - У вас ничего не выйдет. Все поздно. Вы опоздали, Дронго.
  - Если я не позвоню, через несколько минут в отель ворвутся
французские полицейские, - спокойно сказал Дронго. - И арестуют не только
вас, но и ваших сообщников, которые сидят внизу. Кажется - Харченко и
Кокотина.
  - Вы не сделаете этого, - Вейдеманис задохнулся, подавляя кашель, -
вы этого не сделаете. Вы блефуете. Скажите, что вы блефуете.
  - Может быть - да, а может - и нет.
  - Перестаньте, - прошептал Вейдеманис, - мне так плохо...
  - Хватит! - крикнул Дронго. - Хватит вам умирать. Человек обязан
бороться за свою жизнь до последнего мгновения, до последней секунды. Вы
меня слышите, Эдгар Вейдеманис? Подумайте, как бы вел себя в такой
ситуации ваш отец. А как мужественно он умирал. Вспомните, как ему было
тяжело без семьи, когда вас сослали. Не смейте раскисать. Слышите, вы
бывший подполковник КГБ, и вы не можете искать успокоения в смерти.
Вечного покоя нет. Есть только тьма забвения. И ваше поражение. Любая
смерть, если она не отдана за других, - это поражение. Почему вы считаете
себя вправе так легко распоряжаться тем бесценным даром, который вы
получили? За что вы собираетесь умирать? За Родину, за друзей, за родных?
Нет, вы собираетесь умирать за деньги, которые дал вам Кочиевский, и за
этих бандитов.
  - И за свою дочь, - тихо вымолвил Вейдеманис.
  - Тем более, - примирительно сказал Дронго, - ладно, давайте без
крика. Что вы думаете делать? Только не врите. У вас мало времени. Вы уже
дважды смотрели на часы. Что вы собираетесь делать?
  - Сегодня ночью я нашел убийцу, которого послал за мной Кочиевский.
  Контрольного убийцу, - пояснил Вейдеманис, тяжело вздохнув, - моего
бывшего знакомого, майора-пограничника. Он застрелил друга Сибиллы
Дюверже, женщины, которая случайно оказалась втянутой в эту историю:
  - Где он сейчас? - спросил Дронго.
  - Я его убил...
  - Интересная комбинация, - сдержанно заметил Дронго. - Где в таком
случае их трупы?
  - На авеню генерала Леклерка, в доме Сибиллы. Я собирался отправить
туда своих "наблюдателей", а сам поехать к Труфилову. Я знаю, где он
сейчас находится. Он у Эжена Бланшо, но не в Париже, а в другом месте. Как
только я выдам его другим людям, они отпустят мою дочь. А потом повезут
Труфилова в Москву, а меня убьют. Вот мой план. Если я не позвоню этим
людям до одиннадцати, будет поздно.
  - У нас еще есть пятнадцать минут. А где Сибилла?
  - В одном из отелей на Монпарнасе. Я спрятал ее там. Она в плохом
состоянии. У меня ключи от ее дома.
  - Так, - сказал Дронго, нахмурившись, - значит, так...
  Он молчал минуту, вторую. Когда пошла третья, Вейдеманис громко
засопел. Затем стал кашлять. Наконец Дронго заговорил:
  - Я придумал другую концовку. Сыграем так, чтобы иметь
гарантированный выигрыш.
  - У меня такого быть не может, - сказал, задыхаясь, Вейдеманис.
  - Посмотрим. - Дронго встал. - Начнем с ваших ублюдков. Вы правы. От
них нужно быстро избавляться. Это ведь профессиональные убийцы. И они
могут сбежать из квартиры Сибиллы до приезда полиции. Мы все сделаем
по-другому...
  И он коротко изложил свой план. Лицо Вейдеманиса просветлело.
  - А зачем вам все это нужно? - спросил он Дронго, недоуменно пожимая
плечами.
  - Считайте меня альтруистом, - улыбнулся тот, - но учтите, я ведь не
совсем бескорыстен. Вы помогаете мне найти Дмитрия Труфилова. А я помогаю
вам избавиться от этих подонков. Как зовут мерзавца, который похитил вашу
дочь?
  - Самар Хашимов.
  - Звоните ему и требуйте гарантий. Он должен видеть вашу
заинтересованность в гарантиях. Но сыграйте одновременно и умирающего
человека, которому все равно.
  - Да, конечно.
  Вейдеманис поднял трубку и набрал номер телефона Хашимова.
  - У меня все в порядке, - сообщил Вейдеманис, - адреса у меня.
Труфилов в городе. Но я не выдам его, пока не получу гарантий.
  - Не торгуйтесь, вы не в таком положении. - В голосе Хашимова звучало
презрение.
  - Я покажу вам Труфилова, и вы отпускаете мою дочь. - Вейдеманис
постарался сдержать себя. - Когда вы увидите его живым, вы согласитесь на
мои условия?
  - Если увидим, то согласимся. Но учтите, мы не допустим, чтобы ваши
люди нам помешали.
  - Они не помешают, - уверенно заявил Вейдеманис.
  - Подумайте, подполковник, - в голосе Хашимова звучала угроза, - если
вы вздумаете с нами играть, мы уберем девочку.
  - Не надо меня пугать. - Вейдеманис закашлял в трубку. - Это не в
ваших интересах.
  - Короче, когда вы покажете нам Труфилова?
  - Через два часа, - ответил Вейдеманис, которому Дронго показал два
пальца, - ровно через два часа.
  - Договорились. - Хашимов отключился. Вейдеманис взглянул на Дронго.
  - Это очень рискованно. Вы уверены в своих людях?
  - Все будет как нужно, - улыбнулся Дронго. - Я представляю себе, как
вы нервничаете. Но это наш шанс на спасение. Я думаю, что все пройдет
нормально.
  Мы просто используем способности каждого. Немного поможем каждому из
этих господ.

  Париж. 15 апреля

  Я ему поверил. Не знаю почему, но поверил. Может, потому, что много о
нем слышал. Или потому, что ждал именно такого человека. Я молил о помощи,
и появился Дронго. Человек, про аналитические способности которого ходили
легенды. Человек-легенда. Пожалуй, единственный, кому я мог поверить. И
хотя речь шла не только о моей жизни, но и о жизни моей дочери, я поверил
ему абсолютно. Наверное, у меня просто не было другого выхода.
  Я снова позвонил Сибилле. Она опять спала. Явно она принимала
снотворное или какое-то успокоительное лекарство. Хотя бы она продержалась
еще два часа. Только два часа. Возможно, даже меньше.
  Дронго позвонил кому-то в Москву.
  - Галина, - сказал он, - поднимись наверх к матери Эдгара Вейдеманиса.
  Скажи, что сын хочет с ней говорить. И передай мне трубку.
  Неужели они следили за нашей квартирой? Кажется, я недооценил Дронго.
  Через несколько минут я услышу голос матери из его телефонного
аппарата.
  - Что случилось, Эдгар? Ты не узнал, где Илзе?
  - Все хорошо, мама, теперь уже все хорошо, - говорю я, стараясь не
кашлять. - Сделай все, как тебе скажут. Ничего не бойся и сделай точно,
как скажут.
  - Я поняла, Эдгар, не волнуйся.
  Я за нее не очень волновался. Она у меня умная и сильная женщина.
  Должна все понять. Потом телефон взял Дронго и попросил какую-то
Галину.
  - Нужно, Гала, сделать все очень аккуратно. Чтобы никто ничего не
заподозрил.
  Он отключает телефон и смотрит на меня. Если все получится, то я -
должник этого человека до смерти. До моей смерти, уточняю я про себя, до
которой осталось не так уж много времени. Через полчаса я спустился вниз.
Там уже находились мои "наблюдатели".
  - Проверим два адреса, - тихо сказал я Широкомордому, - сначала
поедем на авеню генерала Леклерка. Через сорок минут я буду там. Можете
выезжать на место.
  Он кивнул мне, отходя в сторону. Я поднимаюсь к себе в номер и звоню
Хашимову.
  - Мы можем встретиться, - говорю я ему.
  - Думаете загнать нас в ловушку? - смеется он. - Однажды уже
сорвалось.
  Нам нужен только живой Труфилов. Понимаете - живой.
  - Вы его сегодня увидите. А мне нужна моя дочь.
  - Она у наших людей в Москве. Как только мы получим Труфилова, мы ее
отпустим.
  - Вы убьете меня и мою дочь. Я вам не верю.
  - У вас нет другого выхода.
  - Может, вы уже ее убили...
  - Не говорите глупостей. Вы подставили моих людей, которых схватили
бандиты Кочиевского. Они их пытали, хотели узнать, где я прячусь. Думали,
что все так просто.
  - Мне пора выезжать по адресу, - говорю я очень твердо, - если через
тридцать минут моя дочь не будет дома, вы ничего не получите. Я смертельно
болен, и мне нечего терять, - заявил я под одобрительные взгляды Дронго.
  - Она не будет дома! - кричит Хашимов. - Слышите - я вам на верю.
  - Приведите домой, а потом, если я обману, захватите ее вместе с моей
матерью, - предлагаю я ему невероятную сделку.
  - Зачем нам ваша мать? - спрашивает Хашимов. Но он явно смущен моим
предложением. Я не ошибся, они наверняка сумели подключиться к нашему
домашнему телефону и ждали, когда мы себя выдадим. Какое счастье, что я не
пользовался этим телефоном. С другой стороны, Хашимов восточный человек, и
для него такое предложение - свидетельство моей честности.
  - Я предлагаю вам дело - приведите мою дочь к матери, - повторяю я
мерзавцу. - Сделайте это, и я выдам вам Труфилова. Условие одно - моя мать
должна видеть девочку. Иначе я не стану с вами разговаривать. Торопитесь,
Хашимов, у нас не так много времени.
  Я отключаю телефон. Дронго все рассчитал правильно. Хашимов не самый
главный. Возможно, он руководит группой своих боевиков здесь, в Европе. Но
его кто-то направляет из Москвы. А раз так, Хашимов ничего сам не решает.
Для него самое главное - найти живого Труфилова. Он им нужен. Нужны его
показания и он сам. Это, конечно, не прокуратура. Кажется, я догадываюсь,
что происходит.
  Кроме двух мощных групп, соперничающих за Труфилова, есть еще и
бандиты Хашимова. Очевидно, у них свои счеты с Чиряевым. Возможно, что он
работает на первую группу, а мы этого и не знаем. И живой Труфилов нужен
им не для торжества закона, а всего лишь как козырная карта в какой-то
грязной комбинации в подлой игре, в которой дозволено убивать людей,
воровать детей, быть подлецами и мерзавцами.
  Через пятнадцать минут позвонил Хашимов.
  - Мы согласны, - сообщил он глухим голосом, - девочку уже везут к вам
домой. Но если вы нас обманете, она умрет. Вы меня понимаете?
  - Когда они будут на месте?
  - Через сорок минут.
  - Вот тогда и поговорим. Вы сами знаете, Самар, мне терять нечего.
  Я набираю свой домашний телефон.
  - Мама, - говорю я торопливо, понимая, что нас слушают, - сейчас к
нам привезут Илзе. Ты ничего не бойся. Даже если с ней будут незнакомые
люди. Они оставят вас и скоро уйдут. Как только я позвоню. Ты меня
понимаешь?
  - Все понимаю, - она старается говорить спокойно, но голос у нее
дрожит, - главное, чтобы Илзе была рядом со мной.
  Дронго наверняка остался бы мною доволен. Но его уже нет рядом. Я
теперь один и должен довести до конца свою партию. Примерно минут через
двадцать раздался стук в дверь. Это меня немного удивляет и настораживает.
Я открываю дверь и тогда вижу на пороге Широкомордого. Я уже знаю, что его
фамилия Харченко. Это он заколол несчастного в самолете. Он же
собственноручно пытал и убивал двух бандитов Хашимова в Схетоне.
Непонятно, как он решился прийти ко мне.
  - Что вам угодно? - спрашиваю, не показывая своего состояния.
  - Когда мы едем? - выпаливает он. Конечно, они волнуются. И ясно, что
ему названивает Кочиевский. Он ведь не может ни знать, ни понять, почему
замолчал Виктор. Тот сообщил ему, что едет на авеню генерала Леклерка, - и
замолчал. А его разбитый телефон лежит сейчас рядом с ним в квартире
Сибиллы, в комнате, залитой кровью. Кочиевский волнуется не зря.
  - Минут через двадцать, - говорю я своему "наблюдателю". А самого
меня подмывает рассмеяться ему в лицо. Откуда ему знать, какую ловушку
приготовил ему Дронго. Мне даже чуточку жаль этих подонков. Против такого
аса, как Дронго, они выглядят как любители против гроссмейстера. Он
сегодня дает сеанс одновременной игры. Против всей этой мрази. И я
надеюсь, что он победит.
  Харченко ушел. Я подошел к телефону. Теперь все зависит от неведомой
мне Галины. Пока все идет по сценарию Дронго. Конечно, люди Хашимова
прослушивали мой домашний телефон. Ясно, что отсюда, из Парижа, я не могу
ни обратиться за помощью в милицию, ни помочь. Они предугадали все, не
учли только появления Дронго. Именно он спутал им все карты.
  Минут через двадцать мне наконец позвонил Хашимов.
  - Можете связаться со своей матерью, - заявил он, - ваша дочь уже
дома.
  Но предупреждаю, ваш телефон прослушивается. Ни одного лишнего слова.
  Я набираю заветный номер. Бедная моя мама, как много ей пришлось
вынести. Она отвечает сразу:
  - Слушаю вас. Говорите. - Таков наш условный знак, оговоренный с
Дронго. Если она произнесет эти три слова, - значит, все в порядке.
Господи, неужели все страшное позади?
  - Мама! - радостно кричу я в трубку. - Как у вас дела?
  - Все нормально. Илзе рядом со мной. Ты хочешь с ней поговорить?
  - Нет, нет. - Я боюсь, что девочка проговорится. Скажет что-то не так.
  - Не нужно ее волновать, - прошу я маму, - я вам еще перезвоню.
  Я отключаю телефон. Вот и все, господа. Хашимов, Кочиевский, бандиты
и убийцы, теперь вы все у меня на крючке. И новый звонок Хашимова.
  - Вы убедились? - спрашивает он.
  - Конечно, - радостно отвечаю я ему, - теперь мы едем за Труфиловым.
  Можете считать, что вы его уже взяли.

  Москва. 15 апреля

  Два автомобиля подъехали к дому почти одновременно. Из них вышли
пятеро мужчин. Все, как близнецы, в черных кожаных куртках. Осмотрев двор
и не найдя ничего подозрительного, они передали по телефону разрешение
въехать третьей машине. Это был микроавтобус. Он подъехал к самому
подъезду, и из него выпрыгнули еще трое мужчин и одна девочка.
  Четверо, плотно окружив девочку, вошли в подъезд. Лифтом они не
воспользовались, шли пешком. Девочка шла спокойно, видимо, ей пообещали,
что все будет хорошо. Те, кто остался внизу, у машин, переговаривались,
курили, поглядывая по сторонам. В эти утренние часы все шло своим чередом.
Дворник мел двор, старушки сидели на скамейке, в киоске напротив дома
продавали газеты.
  Четверо медленно поднимались с девочкой по лестнице. Вот и дверь
нужной им квартиры. Один из мужчин нажал на кнопку звонка. Двое других
Достали из-под курток автоматы. Четвертый приставил дуло к голове девочки,
побелевшей как мел.
  Дверь открыла пожилая женщина. Увидев Илзе, она всплеснула руками, в
глазах появились слезы.
  - Девочка моя дорогая! - вскрикнула бабушка, протянув к ней руки, но
ее оттолкнули. В квартиру ввалились сначала трое с автоматами и лишь затем
Илзе, которую опекал четвертый бандит. Один из них, видимо главный, вошел
в квартиру, заглянул в гостиную, в спальню, затем на кухню, ванную комнату
и туалет.
  - У нас все в порядке, - сообщил он, - можете так и передать. В
квартире все нормально.
  - Илзе. - Бабушка хотела обнять внучку, но девочку вновь грубо
оторвали от нее. Трое бандитов расселись на стульях в центральной комнате,
из которой был выход на балкон. Девочку они усадили рядом с собой.
Четвертый пошел на кухню. Но осел на пороге, получив удар по голове.
Бабушка, стоявшая у плиты, улыбнулась. Улыбаясь, она вошла в комнату и
спросила "гостей":
  - Не хотите ли чаю? У меня чайник закипел.
  - Можно, - благодушно соглашаются они, - только, бабка, без глупостей.
  И не вздумай что-нибудь подсыпать в чай, сама первая попробуешь.
  Шутка понравилась. Бандиты заржали. Бабушка, наливая чай, ободряюще
улыбнулась Илзе. Парни наглы и спокойны. Внизу находятся четверо боевиков.
  Чтобы напасть на такую группу вооруженных людей, нужно иметь не
меньше роты солдат или спецназовцев.
  - Включи телевизор, - предлагает главный одному из своих людей. Тот
поднимается со стула, но в это мгновение на балконе появляются три
человека с автоматами. Еще трое врываются из боковых комнат - они
прятались в стенных шкафах, куда не догадались заглянуть бандиты.
  - Сидеть! - приказывает старший группы захвата. - Всем сидеть на
месте.
  Двое бандитов, бросив автоматы, растерянно .поднимают руки. Они даже
не успели понять, что произошло. Главный, рядом с которым сидит
помертвевшая от ужаса девочка, выхватил пистолет, пытаясь направить оружие
на нее. Его молниеносное движение кажется бесконечным, как в замедленном
кадре. Офицеры группы захвата тоже подняли оружие, не решаясь выстрелить.
Бандиту достаточно чуть-чуть выпрямиться или чуть сдвинуть руку влево в
сторону девочки. Чем закончится поединок нервов? Мгновение, и пистолет
может оказаться у виска девочки. Реакция бабушки оказывается самой
быстрой. Не раздумывая, одним резким движением она выплескивает чашку с
кипятком в лицо бандита.
  Вскрикнув от боли, он вскакивает. Офицеры выхватывают у него оружие.
  Негодяй орет от боли и ярости.
  - Кажется, она сожгла ему глаза, - замечает один из офицеров,
обращаясь к Галине Сиренко, которая вышла из квартиры напротив.
  - Сам виноват, - равнодушно замечает Галина, - у него опасная
профессия.
  Орущего от боли бандита вскоре увезла вызванная "Скорая". Четверку
"дозорных" во дворе захватывают еще быстрее. Они не успели даже выхватить
оружие. Из соседних подъездов, из газетного киоска, из нескольких
въехавших во двор машин спешат на помощь люди. Даже старик-дворник
оказался молодым человеком, который ловко подставил черенок метлы одному
из бандитов, пытавшемуся убежать. Через несколько минут все было кончено.
Мать Эдгара обняла свою внучку. Девочка тихо заплакала, пытаясь
рассказать, как ее украли. И тут раздался звонок. Галина снимает трубку и
передает ее хозяйке дома.
  - Слушаю вас. Говорите, - начинает женщина улыбаясь. На ее глазах
слезы. - Все нормально, - повторяет она Эдгару, - Илзе рядом со мной. Ты
хочешь с ней поговорить?
  Девочка тянется к телефону, но бабушка кладет трубку.
  - Нельзя, - строго говорит она, - ему тяжелее, чем нам. Он боится за
нас. Пожелай ему про себя удачи, Илзе. Ему сейчас так трудно, одному, - и,
неожиданно обхватив внучку руками, она беззвучно плачет. Плачет, приводя в
недоумение сотрудников милиции и ФСБ, которым кажется, что эта операция
проведена блистательно.

  Париж. 15 апреля

  Я подъехал на такси к дому Сибиллы. Теперь я уже ничего не боюсь.
  Ровным счетом ничего. Но нужно доиграть нашу игру. И пусть все
заплатят по счетам. Или, если угодно, - получат по заслугам. Отпустив
такси, я увидел машину: голубой "Пежо" тормозит буквально рядом. Отчетливо
вижу моих заклятых друзей - Широкомордого и Мертвеца. Любому из
постояльцев отеля взять машину на короткое время нетрудно. Для этого
достаточно показать паспорт и указать номер-шифр своего отеля. А вот чтобы
совершить более далекую поездку на автомобиле, нужно указывать номер своей
кредитной карточки, по которой можно определить маршрут пассажира. Поэтому
мои преследователи берут автомобили только на несколько часов, заказывая
их в отелях. При этом они оставляют в залог наличными гораздо больше, чем
положено в таких случаях.
  Странно, но они явно питают страсть к большим машинам - этот "Пежо",
наверное, самый большой в своем классе. Я сижу на скамье и гляжу на дом, в
котором должны произойти главные события. Интересно, куда подевались
Хашимов и его люди? Пока их не видно. Почему? Адрес я указал точно, должны
бы уже появиться. Но во дворе стоит только голубой "Пежо" с моими
неизменными "друзьями". Господи, как же обрыдли их бандитские рожи. Но
ничего - не так долго осталось на них любоваться. Ага, вот и люди
Хашимова. Этот сукин сын, как всегда, осторожен. Сам он не приехал.
Прислал парочку мерзавцев - вот они медленно проехали мимо меня на белом
"Мерседесе". Сколько у этих типов денег, и зачем им позарез нужен этот
Труфилов? Хашимова по-прежнему нигде нет, и я уже волнуюсь. И тут зазвонил
мой мобильник.
  - Почему вы не входите в дом? - раздраженно спрашивает Хашимов. - И
где Труфилов?
  - Будет с минуты на минуту, - отвечаю я ему, - а где вы-то сами?
  - Это неважно, - зло бросает Хашимов. - Покажите нам Труфилова и
можете уходить.
  - А мои "наблюдатели"?
  - Это наша проблема, - недовольно буркнул Хашимов. - И не вздумайте
обмануть нас еще раз. Не забывайте, что ваши родные в руках наших людей.
  - Я об этом не забываю, - еле сдерживаясь, отвечаю мерзавцу.
  Странно, что он не сел в "Мерседес" к своим людям. Их автомобиль
снова проезжает мимо меня, но уже в другую сторону. Хашимов сидит на
заднем сиденье.
  Ясно, не выдержал-таки. Наверное, ждал машину где-то за углом. Теперь
мне нужно подать условный сигнал. Поднимаю руку и,. поправляю волосы -
сразу же раздается звонок.
  - Будьте готовы, - слышу я голос Дронго, - только не переусердствуйте.
  У меня все в порядке. Можете начинать.
  Этому человеку я обязан жизнью своей дочери. Для меня его голос
звучит музыкой. Я достаю телефон. За мной наблюдают пять пар глаз. Пять
пар глаз, которые я должен обмануть. Медленно набираю номер Хашимова и
говорю:
  - Он уже находится в доме.
  - Хорошо, - говорит он, - вы можете подняться туда? Постарайтесь с
ним договориться. Только не зовите ваших людей, они все равно обречены. И
учтите, что мы за вами следим. Если они попытаются выйти из машины, мы их
ликвидируем.
  А потом отдадим соответствующий приказ и о ваших родных. Вы, надеюсь,
поняли?
  Он еще не подозревает, как он попался. Я отключаю аппарат и подхожу к
голубому "Пежо.
  - Будьте осторожны, - говорю я им напоследок. В конце концов, мой
человеческий долг предупредить их, пусть они и палачи. Впрочем, они
заслужили свою участь.
  Подхожу к двери с табличкой "Сибилла Дюверже", нажимаю на кнопку.
Дверь тут же открывается, и я вхожу в вестибюль. Играет приятная музыка,
но мелодия мне знакома, включается свет, открываются створки лифта. Это
все работа Дронго.
  Я вхожу в кабину лифта и поднимаюсь на четвертый этаж. Здесь лифт
останавливается, и я иду по коридору. Нужная мне дверь уже открыта. Мне не
очень хочется входить в эту квартиру. Но я должен. Там меня ждет Дронго.
Он приехал полчаса назад. Приехал специально, чтобы загнать всех пауков в
банку и прихлопнуть.
  Я стараюсь не думать о смертях, о трупах. Каждый из них заслужил свою
участь. Каждый в этом мире получает по заслугам - и свою жизнь, и свою
смерть.
  Я смотрю вниз, до мелочи зная сценарий, по которому пойдут события.
Прямо у дома стоит голубой "Пежо". Метрах в двухстах от него - "Мерседес".
Хашимов никогда не простит Харченко и Кокотику двух своих людей. Это их
разборки. Мне не хочется вновь увидеть убитых Виктора и Марселя.
Воспоминания о тяжелой ночи все еще гнетут меня.
  - Вот и все, - слышу я голос Дронго, - начинаем последний акт
трагедии.
  Звоните, Эдгар. Я достаю свой аппарат, звоню Хашимову.
  - Мы сейчас обо всем договорились, - говорю я, даже не волнуясь, - но
нужно быть предельно осторожными. Мы не сможем выйти сразу. Будем ждать
вас наверху. Труфилов рядом со мной.
  - Договорились. - Он убежден, что я не могу обмануть его снова.
  Теперь-то все козыри у него.
  Сверху мы наблюдаем, как все происходит. Двое выходят из белого
"Мерседеса" и медленно идут к голубому "Пежо". Один идет быстрее, отвлекая
на себя внимание. Он уже прошел полпути, когда второй резко отклоняется и
достает пистолет.
  Представляю, как они испугались. Ведь убийцы ,. трусливы по своей
природе. Через несколько секунд "Пежо" стало машиной мертвецов. Мерзавцы,
на счету которых не один десяток жизней, были мертвы. Хашимов сказал
правду: его люди умеют убивать. Сделали все быстро и четко. Мои
"наблюдатели" не вернутся в Москву, чтобы служить своему полковнику.
  Хашимов торжествовал, он уже не сомневался в моем предательстве
прежних хозяев. Его голос, когда он позвонил мне, звучал почти ласково:
  - Мы решили все проблемы. Сейчас двое наших людей поднимутся к вам.
  Можете ни о чем не беспокоиться.
  - Мы не беспокоимся, - на этот раз я сказал ему чистую правду.
  Дронго смотрит на меня. Его так же, как и меня, взволновала
обыденность двойного убийства. И хотя это и было частью нашего плана, и
нам стало не по себе, словно мы испачкались в грязи, предав этих
мерзавцев. Проклятая порядочность!
  Они позвонили в квартиру Сибиллы. Дронго нажал кнопку домофона,
открывая им входную дверь. В вестибюле включился свет, и створки лифта
распахнулись. Ничего необычного. Киллеры, которые умели только выполнять
приказы и не умели размышлять, смело вошли в кабину лифта. Они были
убеждены, что им ничего не грозит. Они ведь только что расправились со
своими врагами.
  Теперь они поднимались за наградой. Поднимались... Когда кабина лифта
оказалась между третьим и четвертым этажами, Дронго, успевший пройти к
аварийному выключателю, отключил электропитание. Бандиты остались в кабине
лифта - в темной мышеловке.
  Я сбежал вниз по лестнице. Сейчас все решала скорость, пока эти
субчики не поняли, что произошло. У входа в дом стоял Хашимов. Увидев
меня, он нахмурился. Вполне возможно, что его боевики получили приказ
покончить со мной сразу.
  - В чем дело? - спросил он, доставая пистолет. - Где Труфилов?
  - Он наверху, - я пожал плечами, придерживая входную дверь, чтобы она
не захлопнулась, - не хочет верить вашим боевикам. Опасается, что его
могут убить. Вам нужно подняться и уговорить его. Вашим людям он не верит.
  Хашимов, кажется, поверил. У него не было иллюзий относительно
умственных способностей своих киллеров. Типичные качки с двумя извилинами
и отнюдь не ораторы. Случаются, правда, и убийцы-интеллектуалы, которые
получают от своей профессии эстетическое наслаждение. Своего рода
палачи-виртуозы. Те и поговорить могут. Тут не тот вариант.
  - Черт бы вас побрал! У нас нет времени, - рыкнул он, видя, что дверь
может закрыться. - Ступайте впереди меня! - крикнул он.
  Я поспешил вверх по лестнице. Он бежал следом, даже не спрашивая,
почему не работает лифт. Его люди к этому времени уже начали нервничать в
кабине и даже делали попытки освободиться. Но, к счастью, не кричали,
возились молча. Расчет Дронго был ювелирным: вряд ли будут звать на помощь
убийцы, застрявшие в лифте с оружием в руках, когда к тому же в машине
перед домом лежат два трупа, в которых стреляли из этого оружия.
  Мы поднялись наконец на четвертый этаж. Хашимов задыхался не меньше,
чем я. Мы пробежали по коридору, ворвались в комнату. И тут он замер на
пороге - его люди убиты.
  - Бросьте свой пистолет! - Хашимов не посмел даже повернуть голову.
Он понял, что попал в ловушку. Пистолет упал на ковролин. Только после
этого Хашимов медленно повернулся.
  - Кто вы? - спросил он хрипло побелевшими от бешенства губами. - Вы
Труфилов?
  - К счастью, нет, - ответил незнакомец. - Я Дронго.
  - Кто?! - Ему показалось, что он ослышался. Ведь этот человек должен
был находиться за много сотен километров отсюда. Мог ли он здесь оказаться?
  - Вы не ослышались, - повторил Дронго, - ваши люди заперты в кабине
лифта, и через пять минут Сибилла Дюверже вызовет сюда французскую полицию.
  Думаю, что они с интересом познакомятся с вашими киллерами, найдя
трупы убитых в голубом "Пежо".
  - Зато из моего пистолета никого не убивали, - криво усмехнулся
Хашимов, - уж мне-то вы ничего не пришьете.
  - Вы так" думаете? - улыбнулся Дронго. - Впрочем, блажен, кто верует.
  Ответьте только на один вопрос, всего на один, если можно. Зачем вы
ищете с таким маниакальным упорством Труфилова? Я понимаю, зачем его хочет
убрать Кочиевский. Понимаю сотрудников прокуратуры, которым он нужен
позарез как свидетель. Но вам, бандитам, зачем он?
  Хашимов облизнул губы. Посмотрел на пистолет в руках Дронго и выдавил
из себя:
  - У Жени Чиряева осталось много долгов в Москве. Был сход
авторитетов, и они решили, что Чиряев должен заплатить. Но как заставишь
платить, если он сидит в немецкой тюрьме? Вот и решили отправить нас,
чтобы мы нашли Труфилова.
  Если Истребитель узнает, что Труфилов у нас и может дать показания
против него, он сразу расплатится по счетам. По всем счетам.
  - Я примерно так и думал, - качнул головой Дронго. - И ради этого
погибло столько людей. А эти двое внизу, которых вы сейчас оставили в
"Пежо", они захватили ваших дружков, чтобы узнать ответ на этот вопрос?
Верно?
  - Не только, - буркнул Хашимов, - они и меня искали. Знали, что мне
поручено найти Труфилова раньше их группы. Мы-то еще десятого в Амстердам
прилетели.
  - Деньги, - задумчиво произнес Дронго, - и корень зла, и движущая
сила прогресса... А теперь послушайте, что произойдет с вами. Вас найдут в
этой комнате через несколько минут. Найдут без сознания. В руках у вас
будет не ваш пистолет, а совсем другой, тот, который сейчас у меня. Из
этого пистолета был убит лежащий у окна снайпер. Я полагаю, лет двадцать
французской тюрьмы вам гарантировано. Ваше счастье, что здесь нет смертной
казни. Что касается ваших помощников, застрявших в лифте, то они наверняка
получат пожизненное. Или лет по тридцать. В любом случае Россия избавится
от таких мерзавцев, как вы, на достаточно большой срок.
  - Вы не посмеете, - прохрипел Хашимов, - А ты не посмеешь...
  Откуда ему было знать, что самое приятное дело в этой операции Дронго
поручил мне. А я так шмякнул прикладом ружья по голове этой гниды, что он
мгновенно упал на пол. Дронго сдержал свое слово. Он вложил в руки
Хашимова свой пистолет, из которого я застрелил Виктора. И забрал его
пистолет, чтобы затем выбросить его в Сену.
  Ровно через минуту Сибилла позвонила в полицию. И заснула в отеле,
забывшись в долгом сне. Все ее объяснения затем были туманны и путаны. Она
рассказывала, как убежала из дома, спасаясь от бандитов. Как бил ее
Виктор, как неизвестный убил Марселя.
  Дронго оказался прав. Самар Хашимов после суда получил двадцать лет
тюрьмы, а его помощники - по тридцать пять. И без права помилования, так
что на свободу они выйдут глубокими стариками.
  Вечером пятнадцатого апреля мы нашли Труфилова в местечке Жосиньи под
Парижем. Бывший офицер военной разведки, он сразу принял все наши доводы.
Иного выхода у него не было. И он согласился полететь с нами. На следующий
день мы прилетели в Москву.
  Потом мне стало плохо. За последние дни я израсходовал весь резерв
своих сил: Уже вечером шестнадцатого апреля я потерял сознание, и меня
отвезли в онкологический центр. Говорят, врачи удивились, как я мог
путешествовать с моим заболеванием и даже получить страховку перед
выездом. Но страховка н распространялась на онкологические заболевания, и
я все равно не смог бы получить хирургическую помощь во Франции. Такие
номера там не проходят. На хроников, в том числе и на онкобольных,
страховка не распространяется. Откуда мне было знать, что Дронго
договорился с врачами в Москве об оплате моей дорогостоящей операции.
  Говорят, что каждый человек достоин той жизни, которую он проживает.
  Дронго в одном из наших последних разговоров рассказал мне о надписи,
которую видел в одном испанском храме. На, камне были высечены слова:
"Проси у Бога только здоровья себе и своим близким. Все остальное зависит
только от тебя". Я думаю, что эту надпись сделал мудрый человек.
  Я пишу эти строчки в больнице. Через несколько часов мне предстоит
операция. Врачи считают, что шансы есть. Во всяком случае - я надеюсь.
Дронго был прав: смерть - это поражение, если не отдашь свою жизнь за
кого-то. Я теперь очень хочу жить. Я знаю, что очень нужен моим близким.
После стольких испытаний Бог должен наконец помочь мне. Несколько раз я
приходил в себя, пока меня готовили к свиданию с хирургами...
  Очень хотелось бы перечитать свои записки.