В петле

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

Код произведения: 14783
Автор: Голсуорси Джон
Наименование: В петле

Джон Голсуори
Сага о Форсайдах-3

В петле

%% Наименование
----------------------
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
0 I. У ТИМОТИ
3 II. СВЕТСКИЙ ЧЕЛОВЕК УХОДИТ СО СЦЕНЫ
8 III. СОМС СОБИРАЕТСЯ ЧТО-ТО ПРЕДПРИНЯТЬ
10 IV. СОХО
12 V. ВИДЕНИЯ ДЖЕМСА
15 VI. УЖЕ НЕ МОЛОДОЙ ДЖОЛИОН У СЕБЯ ДОМА
18 VII. СТРИГУНОК НАХОДИТ ПОДРУЖКУ
20 VIII. ДЖОЛИОН ИСПОЛНЯЕТ СВОИ ОБЯЗАННОСТИ ПОПЕЧИТЕЛЯ
23 IX. ВЭЛ УЗНАЕТ НОВОСТИ
26 X. СОМС ПРИНИМАЕТ У СЕБЯ БУДУЩЕЕ
27 XI. ...И НАВЕЩАЕТ ПРОШЛОЕ
29 XII. НА ФОРСАЙТСКОЙ БИРЖЕ
33 XIII. ДЖОЛИОН НАЧИНАЕТ ПОНИМАТЬ, ЧТО С НИМ ПРОИСХОДИТ
35 XIV. СОМСУ СТАНОВИТСЯ ЯСНО, ЧЕГО ОН ХОЧЕТ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
37 I. ТРЕТЬЕ ПОКОЛЕНИЕ
40 II. СОМС РЕШИЛ УДОСТОВЕРИТЬСЯ
43 III. ВИЗИТ К ИРЭН
46 IV. КУДА ФОРСАЙТЫ СТРАШАТСЯ ЗАГЛЯДЫВАТЬ
49 V. ДЖОЛЛИ В РОЛИ СУДЬИ
52 VI. ДЖОЛИОН В НЕРЕШИТЕЛЬНОСТИ
53 VII. ДАРТИ ПРОТИВ ДАРТИ
58 VIII. ВЫЗОВ
59 IX. ОБЕД У ДЖЕМСА
62 Х. СМЕРТЬ ПСА БАЛТАЗАРА
63 XI. ТИМОТИ ПРЕДОСТЕРЕГАЕТ
65 XII. ОХОТА ПРОДОЛЖАЕТСЯ
67 XIII. "А ВОТ И МЫ!"
71 XIV. ДИКОВИННАЯ НОЧЬ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
72 I. СОМС В ПАРИЖЕ
74 II. В ПАУТИНЕ
76 III. РИЧМОНД-ПАРК
78 IV. ПО ТУ СТОРОНУ РЕКИ
79 V. СОМС ДЕЙСТВУЕТ
80 VI. ЛЕТНИЙ ДЕНЬ
82 VII. ЛЕТНЯЯ НОЧЬ
83 VIII. ДЖЕМС В ОЖИДАНИИ
85 IX. ВЫПУТАЛСЯ ИЗ ПАУТИНЫ
88 X. ВЕК УХОДИТ
92 XI. ЗАТИШЬЕ
94 XII. РОЖДЕНИЕ ФОРСАЙТА
97 XIII. ДЖЕМСУ СКАЗАЛИ
98 XIV. ЕГО СОБСТВЕННОЕ

Изд. "Известия", Москва, 1958 г.
Перевод М. Богословский
OCR Палек, 1998 г.

И переходят два старинных рода
Из старой распри в новую вражду.
Шекспир, "Ромео и Джульетта"

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I. У ТИМОТИ

Инстинкт собственности не есть нечто неподвижное. В годы процветания
и вражды, в жару и в морозы он следовал законам эволюции даже в семье
Форсайтов, которые считали его установившимся раз навсегда. Он так же
неразрывно связан с окружающей средой, как сорт картофеля с почвой.
Историк, который займется Англией восьмидесятых и девяностых годов, в
своД время опишет этот быстрый переход от самодовольного и сдержанного
провинциализма к ещД более самодовольному, но значительно менее сдержан-
ному империализму, - развитие собственнического инстинкта у эволюциони-
рующей нации. И тому же закону, по-видимому, подчинялось и семейство
Форсайтов. Они эволюционировали не только внешне, но и внутренне.
Когда в 1895 году Сьюзен Хэймен, замужняя сестра Форсайтов, последо-
вала за своим супругом в неслыханно раннем возрасте, всего семидесяти
четырех лет, и была подвергнута кремации, это, как ни странно, произвело
весьма слабое впечатление на шестерых оставшихся в живых старых Форсай-
тов. Равнодушие это объяснялось тремя причинами. Первая - чуть ли не
тайные похороны старого Джолиона в Робин-Хилле в 1892 году, первого из
Форсайтов, изменившего фамильному склепу в Хайгете. Эти похороны, после-
довавшие через год после вполне благопристойных похорон Суизина, вызвали
немало толков на Форсайтской Бирже - в доме Тимоти Форсайта в Лондоне на
Бэйсуотер-Род, являвшемся, как и прежде, средоточием и источником семей-
ных сплетен. Мнения разделились между причитаниями тети Джули и откро-
венным заявлением Фрэнси, что отлично сделали, положив конец этой тесно-
тище в Хайгете. Впрочем, дядя Джолион в последние годы своей жизни, пос-
ле странной и печальной истории с женихом своей внучки Джун, молодым Бо-
сини, и женой своего племянника Сомса - Ирэн, весьма явно нарушал семей-
ные традиции; и эта его манера неизменно поступать по-своему начала ка-
заться всем своего рода чудачеством. Философская жилка в нДм всегда про-
бивалась сквозь толщу форсайтизма, и в силу этого истинные Форсайты были
до некоторой степени подготовлены к его погребению на стороне. Но в об-
щем во всей этой истории было что-то странное, и когда завещание старого
Джолиона стало "ходячей монетой" на Форсайтской Бирже, все племя завол-
новалось. Из своего капитала, представлявшего сумму в 145 304 фунта ми-
нус налог на наследство в размере 35 фунтов 7 шиллингов 4 пенсов, он ос-
тавил 15 000 фунтов - "кому бы вы думали; дорогая? - Ирэн!" - сбежавшей
жене своего племянника Селса, Ирэн, женщине, можно сказать, опозорившей
семью и, что самое удивительное, не состоявшей с ним в кровном родстве!
Не капитал, конечно, а только проценты, и в пожизненное пользование! Но
все-таки; и вот тогда-то права старого Джолиона на звание истинного Фор-
сайта рухнули раз и навсегда. И это была первая причина, почему погребе-
ние Сьюзен Хэймен в Уокинге не произвело особенно сильного впечатления.
Вторая причина была уже несколько более наступательного и решительно-
го свойства. Сыозеп Хэймен, кроме дома на Кэмден-Хилл, владела ещД по-
местьем в соседнем графстве (доставшимся ей после смерти Хэймена), где
мальчики Хэймены совершенствовались в искусстве верховой езды и
стрельбы, что, конечно, было очень мило и вызывало всеобщее одобрение; и
самый факт, что она являлась собственницей земельных угодий, до некото-
рой степени оправдывал то, что прах еД был развеян по ветру, хотя каким
образом ей взбрела мысль о кремации, этого они никак не могли себе
представить. Традиционные приглашения, однако, были разосланы, и Сомс
присутствовал на похоронах вместе с молодым Николасом, и завещание всеми
было признано вполне удовлетворительным, поскольку это было возможно в
данном случае, так как она была только пожизненной владелицей своего
состояния и все оно в равных долях беспрепятственно переходило к детям.
Третья причина, почему похороны Сьюзен не произвели особенно сильного
впечатления, отличалась безусловно наиболее наступательным характером, и
еД весьма смело резюмировала бледная, тощая Юфимия: "Я полагаю, что люди
имеют право распоряжаться собственным телом даже и после смерти". Подоб-
ное заявление дочери Николаев, либерала старой школы и большого деспота,
было крайне удивительно: оно явно показывало, сколько воды утекло со
времени смерти тети Энн в 86-м году, когда право собственности Сомса на
тело его жены начало вызывать коекакие сомнения, что и привело впос-
ледствии к такой катастрофе. Конечно, Юфимия говорила как ребенок, у неД
не было никакого опыта, ибо, хотя ей перевалило далеко за тридцать, она
все ещД носила фамилию Форсайт. Но, даже принимая все это во внимание,
еД замечание несомненно свидетельствовало о расширении понятия свободы,
о децентрализации и о стремлении применить основной принцип собственнос-
ти прежде всего к самим себе. Когда Николае услышал от тети Эстер о за-
мечании своей дочери, он пришел в негодование. "Ах, эти жены и дочери!
Нет пределов их теперешней свободе!" Он, конечно, до сих пор не мог
вполне примириться с законом о собственности замужних женщин, который
ему доставил бы много неприятностей, не женись он, к счастью, до того,
как этот закон вошел в силу. Но поистине трудно было не замечать возму-
щения молодых Форсайтов тем, что ими кто-то распоряжается, и, подобно
стремлению колоний к самоуправлению, этому парадоксальному предвестию
империализма, возмущение это неуклонно прогрессировало. Все они теперь
обзавелись семьями, за исключением Джорджа, неизменного приверженца ип-
подрома и "Айсиум-Клуба", Фрэнси, преуспевавшей на музыкальном поприще в
студии на Кингс-Род в Челси и по-прежнему появлявшейся на балах со свои-
ми поклонниками, Юфимии, живущей с родными и вечно жалующейся на Никола-
ев, и "двух Дромио" - Джайлса и Джесса Хэйменов. Третье поколение было
не так уж многочисленно: у молодого Джолиона было трое, у Уинифрид Дарти
четверо, у молодого Николаев как-никак шестеро, у молодого Роджера один,
у Мэрией Туитимен один, у Сент-Джона Хэймена двое. Но остальные из шест-
надцати сочетавшихся браком: Сомс, Рэчел, Сисили - дети Джемса; Юстас и
Томас - Роджера; Эрнест, Арчибальд, Флоренс - дети Николаев; Огастос и
Эннабел Спендер - дети Хэйменов - жили из года в год, не воспроизводя
рода.
От десяти старых Форсайтов произошел двадцать один молодой Форсайт,
но у двадцати одного молодого Форсайта было пока только семнадцать по-
томков, и сколько-нибудь значительное увеличение этого числа уже каза-
лось маловероятным. Любитель статистики, вероятно, отметил бы, что при-
рост форсайтского потомства изменялся в соответствии с размерами процен-
тов, которые им приносил их капитал. Дед их, "Гордый Досеет" Форсайт, в
начале девятнадцатого столетия получал десять процентов и имел, соот-
ветственно, десять детей. Эти десять, за исключением четырех, не всту-
пивших в брак, и Джули, супруг которой, Септимус Смолл, не замедлил
скончаться, получали в среднем от четырех до пяти процентов и в соот-
ветствии с этим и плодились. Двадцать один Форсайт, которых они произве-
ли на свет, теперь едва получали три процента с консолей, переданных им
отцами по дарственной во избежание высокого налога на наследство, и у
шестерых из них, у которых были дети, родилось семнадцать человек, то
есть как раз два и пять шестых на каждого родителя.
Были ещД и другие причины этой столь слабой рождаемости. Неуверен-
ность в своей способности зарабатывать деньги, естественная, когда дос-
таток обеспечен, вместе с сознанием, что отцы ещД не собираются умирать,
делала их осторожными. Когда есть дети, а доход не особенно велик, тре-
бования вкуса и комфорта должны неминуемо снизиться: что достаточно для
двоих, недостаточно для четверых и так далее; лучше подождать и посмот-
реть, как поступит отец. Кроме того, приятно жить в своД удовольствие,
без помех. В сущности, им гораздо больше нравилось не иметь детей, а
распоряжаться самими собой по собственному усмотрению в соответствии со
все растущей тенденцией "fin de siecle" [Конца века (франц.); декадентской],
как тогда говорили. Таким образом они избегали всякого риска и приобретали
возможность завести автомобиль. Действительно, у Юстаса уже был автомобиль,
правда, он на нДм здорово расшибся и выбил себе глазной зуб, так что, пожалуй, лучше по-
дождать, пока они не станут немножко безопаснее. А пока что - довольно
детей! Даже молодой Николае забастовал и за три года к своим шестерым не
прибавил ни одного.
Тем не менее упадок корпоративного чувства у Форсайтов, вернее, их
разобщенность, симптомы которой были налицо, не помешали им собраться,
когда в 1899 году умер Роджер Форсайт. Лето простояло прекрасное; после
поездок за границу или на курорты все они уже вернулись в Лондон, как
вдруг Роджер, со свойственной ему оригинальностью, весьма неожиданно
скончался у себя дома на Принсез-Гарденс. У Тимоти грустно шушукались,
что бедняга Роджер всегда был несколько эксцентричен в еде, - кто, как
не он, предпочитал немецкую баранину всякой другой?
Как бы там ни было, его похороны в Хайгете прошли вполне благоприс-
тойно, и, возвращаясь с них, Сомс Форсайт почти машинально направился к
дяде Тимоти на Бэйеуотер-Род. "Старушкам" - тете Джули и тете Эстер -
будет интересно послушать про похороны. Джемс, его отец, в восемьдесят
восемь лет не в состоянии был присутствовать на столь утомительной цере-
монии, а Тимоти, конечно, не поехал, так что из братьев присутствовал
только Николае. Но все-таки народу собралось достаточно, и тетям Джули и
Эстер приятно будет узнать об этом. К этому доброму желанию примешива-
лась непреодолимая потребность извлечь что-нибудь полезное и для себя из
всего, что ни делаешь, наиболее характерная черта всех Форсайтов, как,
впрочем, и всех здравомыслящих людей каждой нации. Привычку являться со
всякими семейными делами к Тимоти на Бэйсуотер-Род Сомс перенял от отца,
имевшего обыкновение по крайней мере раз в неделю навещать своих сестер
у Тимоти и изменившего этому правилу, только когда ему стукнуло во-
семьдесят шесть лет и он утратил силы настолько, что не выезжал один без
Эмили. А бывать там с Эмили не имело никакого смысла: ну можно ли толком
поговорить в присутствии собственной жены? Как, бывало. Джемс, Сомс те-
перь почти каждое воскресенье находил время зайти к ним и посидеть в ма-
ленькой гостиной, где благодаря его авторитетному вкусу произошли
кое-какие перемены: появился фарфор, правда не вполне отвечающий его
собственным высоким требованиям, а на рождестве он подарил им две карти-
ны сомнительных барбизонцев. Сам он чрезвычайно выгодно разделался со
своими барбизонцами и вот уже несколько лет как перешел к Марисам, Изра-
эльсу, Мауве и надеялся разделаться с ними ещД более выгодно. В его за-
городном доме на берегу реки близ Мейплдерхема, где он теперь жил, у не-
го была галерея, в которой картины были искусно развешаны и прекрасно
освещены; редко кто из лондонских продавцов не побывал в этой галерее.
Она служила также приманкой для гостей, которых его сестры Уинифрид и
Рэчел привозили к нему время от времени по воскресеньям. И хотя он был
весьма неразговорчивым гидом, его спокойный, сдержанный детерминизм
обычно производил впечатление на гостей, которые знали, что его репута-
ция коллекционера основана не на пустой эстетической прихоти, а на спо-
собности угадывать рыночную будущность картины. Когда он приходил к Ти-
моти, у него почти всегда был наготове рассказ о победе, которую он
одержал над тем или иным скупщиком, и он очень любил воркующие изъявле-
ния гордости, с которой его слушали тетушки. Однако сегодня, явившись к
ним с похорон Роджера в изящном темном костюме, не совсем черном, потому
что дядя в конце концов всего только дядя, а Сомс не терпел чрезмерного
проявления чувств, он был настроен несколько необычно. Откинувшись на
спинку стула маркетри, закинув голову и уставившись на небесно-голубые
стены, увешанные золотыми рамами, он был заметно молчалив. Потому ли,
что он только что был на похоронах, или почему-нибудь другому, характер-
ный форсайтский склад его лица сегодня проступал особенно четко - про-
долговатое худощавое лицо с решительным подбородком, который казался бы
непомерно выдающимся, если бы с него убрать мясо, - словом, лицо, в ко-
тором преобладал подбородок, но в общем не некрасивое. Сегодня он
сильнее, чем когда-либо, чувствовал, что обитатели дома Тимоти - это
собрание неисправимых чудаков и что тетушки его, в сущности, унылые вик-
торианские старушки. Единственно, о чем ему сейчас хотелось бы погово-
рить, было его положение неразведенного мужа, но об этом говорить было
невозможно. Однако это занимало его настолько, что он ни о чем больше не
мог думать. Началось это у него только с весны, и новое чувство, бродив-
шее в нДм, подстрекало его к чему-то такому, что самому ему казалось су-
щим безумием для Форсайта в сорок пять лет. С недавних пор он все больше
и больше отдавал себе отчет в том, что идет в гору. Его капитал, до-
вольно значительный уже в то время, когда он задумал построить дом в Ро-
бин-Хилле, дом, разрушивший его супружескую жизнь с Ирэн, за эти двенад-
цать одиноких лет, в течение которых он мало чем интересовался, вырос
необычайно. Сомс стоил теперь свыше ста тысяч фунтов, ему некому было их
оставить, и у него не было никакой цели, ради которой стоило бы продол-
жать следовать тому, что было его религией. И если бы даже рвение его
ослабло - деньга деньгу любит, гласит пословица, а он сознавал, что, не
успеет он оглянуться; у него будет полтораста тысяч фунтов. В Сомсе
всегда были сильны чувства семейственности и чадолюбия; обманутые, заг-
лушенные, они были глубоко спрятаны, но теперь, когда он был, как гово-
рится, в цвете лет, они стали снова прорываться; и в последнее время,
когда его увлечение молодой, бесспорно красивой девушкой конкретизирова-
ло их и как бы собрало в фокус, они стали истинным наваждением.
Девушка эта была француженка, по-видимому не склонная поступать опро-
метчиво или согласиться на неузаконенное положение. Да и самому Сомсу
такая мысль претила. За долгие годы своей вынужденной холостой жизни ему
приходилось сталкиваться с низменной стороной любви, тайно и всегда с
отвращением, так как он был брезглив и обладал врожденным чувством за-
конности и приличия. Он не хотел тайной связи. Свадьба в посольстве в
Париже, несколько месяцев путешествия - и он привезет обратно Аннет,
окончательно порвавшую с прошлым, правду сказать, не весьма импозантным,
так как она всего-навсего вела бухгалтерию в ресторане своей матери в
Сохо; он привезет еД обратно совершенно обновленную и шикарную, так как
у неД, как у француженки, много вкуса и самообладания, и она будет ца-
рить у него в "Шелтере" [Убежище, кров (англ.)] близ Мейплдерхема. На
Форсайтской Бирже и среди его загородных знакомых распространится слух,
что он во время путешествия познакомился с очаровательной молодой
француженкой и женился на ней. Женитьба на француженке - в этом есть
известный cachet [Печать изысканности (франц.)], это может даже показаться
романтичным. Это его не страшило. Вот только его проклятое положение
неразведенного мужа и неизвестность, согласится ли Аннет выйти за него,
- этого вопроса он не решался касаться до тех пор, пока не будет в
состоянии предложить ей вполне определенное и даже блестящее будущее.
Сидя в гостиной у своих теток, он рассеянно, краем уха слушал обычные
вопросы: как здоровье его дорогого батюшки? Он, разумеется, не выходит
из дому, ведь теперь уже становится свежо? Сомс должен непременно пере-
дать ему, что от этой боли в боку Эстер очень помог отвар Остролистника:
припарки через каждые три часа, потом укутаться в красную фланель. И,
может быть, ему понравится - они приготовили для него совсем маленькую
баночку их лучшего варенья из чернослива - оно в этом году на редкость
удалось и действует замечательно. Ах да, насчет Дарти, слышал ли Сомс,
что у милочки Уинифрид большие неприятности с Монтегью? Тимоти полагает,
что кто-нибудь должен вмешаться в это и заступиться за неД. Говорят - но
пусть Сомс не считает это за совершенно достоверное, - что он подарил
драгоценности Уинифрид какой-то ужасной танцовщице. Какой пример для
юного Вэла, да ещД как раз теперь, когда мальчик поступает в универси-
тет! И Сомс ничего не слышал об этом? Ах, ну, он непременно должен на-
вестить сестру и узнать, в чем дело. А как он думает, эти буры действи-
тельно будут воевать? Тимоти ужасно беспокоится. Консоли стоят так высо-
ко, и у него столько денег вложено в них. Как Сомс думает, они непремен-
но должны упасть, если будет война? Сомс кивнул. Но ведь это, конечно,
очень скоро кончится. Для Тимоти было бы ужасно, если бы это затянулось.
И милому батюшке Сомса это было бы очень тяжело в его возрасте. К
счастью, дорогой Роджер избавлен от этого ужасного испытания. И тетя
Джули смахнула носовым платочком большую слезу, пытавшуюся взобраться на
неизменную припухлость на еД левой, теперь уже совершенно дряблой, щеке:
она вспомнила милого Роджера, какой он был выдумщик и как он любил ты-
кать еД булавками, когда они были совсем маленькие. Тут тетя Эстер, инс-
тинктивно избегавшая всего неприятного, быстро переменила разговор: а
как Сомс думает, мистера Чемберлена скоро сделают премьер-министром? Он
бы мигом все это уладил. И она так была бы рада, если бы этого старого
Крюгера [Крюгер (1825 - 1904) - президент Южно-Африканской республики до
завоевания еД Англией в 1902 году] сослали на остров св. Елены. Она так
хорошо помнит, как пришло известие о смерти Наполеона и как дедушка был
доволен. Разумеется, они с Джули - "мы тогда бегали в панталончиках, мой
милый" - не много в этом смыслили.
Сомс взял протянутую ему чашку чаю и быстро выпил еД, закусив тремя
миндальными бисквитиками, которыми славился дом Тимоти. Его бледная
презрительная улыбка выступила отчетливее. Нет, правда же, его родствен-
ники остались безнадежными провинциалами, хоть и владеют чуть не целым
Лондоном. Подумать только, старый Николае по-прежнему ещД фритредер и
член этой допотопной твердыни либерализма - клуба "Смена", хотя, само
собой разумеется, почти все члены этого клуба теперь консерваторы, иначе
он и сам бы не мог в него вступить, а Тимоти, говорят, все ещД надевает
ночной колпак. Тетя Джули опять заговорила. Милый Сомс так хорошо выгля-
дит, ни чуточки не постарел с тех пор, как умерла дорогая тетя Энн; как
они все тогда собрались вместе: дорогой Джолион, дорогой Суизин и доро-
гой Роджер. Она остановилась и смахнула слезу, которая на этот раз
всползла на припухлость правой щеки. Слышал ли он... слышал он что-ни-
будь об Ирэн? Тетя Эстер красноречиво передернула плечами. Право же.
Джули всегда что-нибудь скажет! Улыбка сбежала с лица Сомса, и он поста-
вил чашку на стол. Ну вот, они сами коснулись того, о чем он думал заго-
ворить, но, как ему ни хотелось открыться, он не в состоянии был вос-
пользоваться предложенной ему возможностью.
Тетя Джули поспешно продолжала:
- Говорят, милый Джолион оставил ей эти пятнадцать тысяч сначала в
полную собственность, но потом он, разумеется, решил, что это неудобно,
и переписал в пожизненное пользование.
Слышал ли это Сомс? Сомс кивнул.
- Твой кузен Джолион теперь вдовец. Он ведь еД попечитель, ты, конеч-
но, знаешь об этом?
Сомс покачал головой. Он знал, но не хотел, чтобы они думали, что это
его интересует. Он не виделся с молодым Джолионом со дня смерти Боснии.
- Он, должно быть, теперь уже совсем пожилой, - задумчиво продолжала
тетя Джули. - Позвольте-ка, он родился, когда твой дорогой дядюшка жил
на Маунтстрит, задолго до того, как они поселились на СтэнхопГейт - в
декабре сорок седьмого года, как раз перед этой ужасной революцией. Да,
ему уж за пятьдесят! Подумать только! Такой хорошенький мальчик, мы все
так гордились им, он ведь первый был.
Тетя Джули вздохнула, и прядь еД - правда, не совсем еД - волос выби-
лась из прически и повисла, так что тетя Эстер даже вздрогнула. Сомс
встал; он сделал удивительное открытие. Старая рана, нанесенная его гор-
дости, его самоуважению, не зажила. Он шел сюда, думая, что сможет заго-
ворить об этом; он даже хотел поговорить о своем затруднительном положе-
нии, и - вот! Он бежит от этих напоминаний тети Джули, - прославившейся
тем, что она всегда говорит некстати.
О, разве Сомс уже уходит? Сомс улыбнулся чуть-чуть мстительно и ска-
зал:
- Да. До свидания. Кланяйтесь дяде Тимоти.
И, приложившись холодным поцелуем к обоим лбам с бесчисленными мор-
щинками, которые, казалось, льнули и липли к его губам, словно томясь
желанием быть разглаженными его поцелуем, он вышел, провожаемый ласковы-
ми взглядами. Дорогой Сомс, как это мило, что он зашДл сегодня, когда
они чувствуют себя не совсем...
С щемящим чувством раскаяния Сомс спустился по лестнице, где всегда
стоял приятный запах камфары, портвейна и дома, в котором запрещены
сквозняки. Бедные старушки - он не хотел их обидеть! На улице он тотчас
же позабыл о них, снова охваченный воспоминаниями об Аннет и мыслью о
проклятых путах, связывающих его. Почему он тогда же не покончил с этим,
не добился развода, когда этот несчастный Босини попал под колеса, -
ведь у него было сколько угодно улик! Свернув, он направился к своей
сестре Уинифрид Дарти на Грин-стрит, Мейфер.

II. СВЕТСКИЙ ЧЕЛОВЕК УХОДИТ СО СЦЕНЫ

То, что светский человек, столь подверженный превратностям судьбы,
как Монтегью Дарти, все ещД жил в доме, в котором он прожил по крайней
мере двадцать лет, было бы много более удивительно, если бы арендная
плата, налоги и ремонт этого дома не оплачивались его тестем. Этим прос-
тым и в некотором роде коммерческим способом Джемс Форсайт обеспечил
своей дочери и внукам известную устойчивость существования. В конце кон-
цов есть нечто действительно неоценимое в надежной крыше над головой та-
кого стремительного спортсмена, как Дарти. Вплоть до событий, разыграв-
шихся за эти последние дни, он целый год вел себя неестественно мирно.
Секрет был в том, что он приобрел на половинных началах кобылу Джорджа
Форсайта, который, к ужасу Роджера, ныне успокоившегося в могиле, неук-
лонно продолжал играть на скачках. Запонка, дочь Страдальца и Огненной
Сорочки и внучка Подвязки; была гнедая кобыла трех лет от роду, которая
по ряду причин ещД ни разу не обнаружила своей истинной формы. Когда
Дарти почувствовал себя полуобладателем этого подающего высокие надежды
животного, весь его идеализм, скрытый где-то глубоко в нДм, как и во
всяком другом человеке, ожил и в течение долгих месяцев помогал ему дер-
жаться с пламенной стойкостью. Когда у человека появляется надежда на
что-то хорошее, ради чего стоит жить, удивительно, до чего он может
стать трезвым, а то, что было у Дарти, было безусловно хорошо: три к од-
ному на осеннем гандикапе, при котировке двадцать пять к одному. Допо-
топный рай был просто убожеством по сравнению с этим - все надежды Дарти
держались на Запонке от Огненной Сорочки. И не одни надежды - куда
больше зависело от этого отпрыска Подвязки! В сорок пять лет, в этом
беспокойном возрасте, опасном для Форсайтов - и хотя, может быть, менее
отличающемся от какого-либо другого возраста для Дарти, но все же опас-
ном и для них, - Монтегью избрал объектом своих неугомонных прихотей не-
кую танцовщицу. Это было серьезное увлечение; но без денег, и при этом
без порядочного количества денег, любовь их грозила остаться не менее
эфемерной, чем еД балетные юбочки, а у Дарти никогда не было денег; он
влачил жалкое существование на то, что ему удавалось выпросить или за-
нять у Уинифрид, женщины с характером, которая терпела его, потому что
он был отцом еД детей и из чувства ещД не совсем угасшего восхищения пе-
ред этими ныне исчезающими чарами с Уордер-стрит, пленившими еД в юнос-
ти. Она и всякий, кто способен был дать ему взаймы, да ещД его проигрыши
в карты и на скачках (удивительно, как некоторые люди умеют извлекать
выгоду из своих проигрышей) были единственным источником его доходов;
Джемс стал слишком стар и раздражителен, чтобы к нему можно было
подъехать, а Сомс был чудовищно неприступен. Можно сказать без всякого
преувеличения, что Дарти в продолжение нескольких месяцев жил одной на-
деждой. Он никогда не любил деньги ради денег и презирал Форсайтов с их
увлечением инвестициями, хотя и старался извлечь из них пользу, елико
возможно. Он ценил в деньгах то, что на них можно купить, - ощущения.
- Истинный спортсмен не интересуется деньгами, - обычно говорил он,
занимая двадцать пять фунтов, когда не было смысла пытаться занять
пятьсот. Было что-то восхитительное в Монтегью Дарти. Он был, как гово-
рил Джордж Форсайт, истинный "одуванчик".
Утро того дня, в который должны были состояться скачки, взошло ясное,
светлое, - утро последнего сентябрьского дня; Дарти, накануне приехавший
в Ньюмаркет, облачился в безупречный клетчатый костюм и поднялся на при-
горок взглянуть, как его половину кобылы показывают на легком галопе.
Если она придет - три тысячи чистоганом у него в кармане, скромная наг-
рада за терпение и трезвость всех этих месяцев надежд, пока еД готовили
к состязанию. Но поставить больше он был не в состоянии. Может, ему пе-
реуступить свою ставку, а разницу поставить в восьми к одному, как она
котируется сегодня? Только одна эта мысль и занимала его, пока он стоял
на пригорке, и жаворонки пели над ним и холмы, поросшие травой, благоу-
хали, а хорошенькая кобылка, вскидывая голову, прохаживалась внизу, лос-
нящаяся, как атлас. В конце концов, если он проиграет, платить будет не
он, а если переуступит и поставит в восьми к одному, выигрыш его сокра-
тится до полутора тысяч - сумма едва ли достаточная, чтобы приобрести
танцовщицу. Но ещД сильнее подзадоривал его присущий всем Дарти азарт
игрока. И, повернувшись к Джорджу, он сказал:
- Лошадка классная. Она возьмет, можно ручаться. Ставлю в лоб, на
первое место.
Джордж, который поставил и в том и в другом заезде и ещД в нескольких
других и рассчитывал выиграть, как бы ни повернулось дело, усмехнулся на
него с высоты своего внушительного роста и сказал только: "Хо! Xo! По-
шел, голубчик! ", - потому что после тяжелой школы, которую он прошел на
деньги вечно сокрушавшегося Роджера, его форсайтская натура теперь помо-
гала ему входить в роль собственника.
Бывают в жизни людей минуты разочарований, которые чувствительный по-
вествователь не решится описывать. Достаточно сказать, что дело провали-
лось. Запонка не пришла. Надежды Дарти рухнули.
В промежуток времени между этими событиями и днем, когда Сомс напра-
вился на Грин-стрит, чего только не произошло!
Когда человек с характером Монтегью Дарти занимается в течение нес-
кольких месяцев самообузданием с благочестивыми целями и не получает
награды, он не умирает, проклиная бога, а проклинает бога и остается
жить на горе своему семейству.
Уинифрид, отважная, хотя и несколько слишком светская женщина, терпе-
ливо выдерживавшая неприятельский натиск своего супруга ровно двадцать
один год, никогда не могла себе представить, что он дойдет до того, до
чего он дошел. Подобно многим женам, она считала, что уже испытала самое
худшее; но она ещД не знала его сорокапятилетним, когда он, как и другие
мужчины в эти годы, почувствовал: "Теперь или никогда". Заглянув второго
октября в свою шкатулку с драгоценностями, она пришла в ужас" обнаружив
исчезновение венца и гордости своей женской славы - жемчугов, которые
Монтегью подарил ей в восемьдесят шестом году, когда родился Бенедикт, и
за которые Джемс весной восемьдесят седьмого года принужден был запла-
тить во избежание скандала. Она сейчас же заявила об этом своему супру-
гу. Он пренебрежительно фыркнул: "Найдутся!" И только после того, как
она резко сказала: "Отлично, Монти, в таком случае я сама пойду в Скот-
ленд-Ярд", - он согласился заняться этим делом. Увы, случается иногда,
что серьезное и стойкое намерение осуществить великое дело неожиданно
нарушается выпивкой. Когда Дарти ночью вернулся домой, море ему было по
колено и утаить что-либо он был совершенно не в состоянии. В обычных ус-
ловиях Уинифрид просто заперлась бы на ключ, предоставив ему проспаться,
но мучительное беспокойство о судьбе жемчугов заставило еД дождаться
его. Вынув из кармана маленький револьвер и опершись на обеденный стол,
он тут же заявил ей, что ему совершенно наплевать, ж-живет она или н-не
живет, покуда она не скандалит; но что сам он устал - от жизни. Уиниф-
рид, стоя по другую сторону стола, ответила:
- Перестань паясничать, Монти. Ты был в СкотлендЯрде?
Приставив к груди револьвер, Дарти несколько раз нажал гашетку. Ре-
вольвер оказался незаряженным. С проклятием бросив его на пол, он про-
бормотал:
- Р-ради детей! - и упал в кресло.
Уинифрид подобрала револьвер и дала Дарти содовой воды. Напиток ока-
зал на него магическое действие. Жизнь его з-загублена. Уинифрид его
н-никогда не п-понимала. Если он не имеет права взять ж-жемчуг, который
он ей с-сам подарил, то кто же имеет? Он у той девочки, у испанки. Если
Уинифрид в-возражает, он ей перережет горло. А что тут такого? (Так,
должно быть, и возникло это знаменитое выражение, ибо темны источники
даже самых классических изречений.)
Уинифрид, которая прошла суровую школу искусства владеть собой, пос-
мотрела на него и сказала:
- Девочка? Испанка? Ты хочешь сказать, эта девка, которую мы видели в
"Пандемониуме"? Ну что же, значит ты - вор и мерзавец.
Это была последняя капля, переполнившая болезненноотягченное созна-
ние; вскочив с кресла, Дарти схватил же" ну за руку и, вспомнив подвиги
своего детства, начал выворачивать ей пальцы. Уинифрид выдержала мучи-
тельную боль со слезами на глазах, но не проронив ни звука. Улучив мину-
ту, когда он ослабел, она выдернула руку; потом, встав снова по ту сто-
рону стола, сказала сквозь зубы:
- Ты, Монти, предел всему. (Несомненно, это выражение употреблялось
впервые - так-то под влиянием обстоятельств формируется язык.)
Оставив Дарти, у которого на темных усах выступила пена, Уинифрид
поднялась к себе, заперлась на ключ, подержала руку в горячей воде, по-
том легла и всю ночь, не смыкая глаз, думала о своих жемчугах, украшаю-
щих шею другой, и о том внимании, которым был, по-видимому, награжден за
это еД супруг.
Светский человек проснулся с чувством, что он погиб для света, смутно
вспоминая, что его, кажется, назвали "пределом". Он с полчаса просидел в
том самом кресле, где он проспал ночь, - это были, вероятно, самые нес-
частные полчаса в его жизни, потому что даже для Дарти конец представля-
ет собой нечто трагическое, а он понимал, что дошел до конца. Никогда
больше не будет он спать у себя в столовой и просыпаться с рассветом,
пробивающимся сквозь занавеси, купленные Уинифрид у Никкенса и Джарвейса
на деньги Джемса. Никогда больше не будет он, приняв горячую ванну, есть
крепко наперченные почки за этим столом палисандрового дерева. Он достал
из кармана фрака бумажник. Там было четыреста фунтов в пяти- и десяти-
фунтовых бумажках - остаток суммы за проданную им накануне Джорджу Фор-
сайту половину кобылы, к которой тот, изрядно выиграв в нескольких заез-
дах, не проникся, подобно Дарти, внезапным отвращением. Послезавтра ба-
летная труппа отправляется в Буэнос-Айрес, и он поедет с ними. За жемчуг
с ним ещД не расплатились; все ещД кормили закуской.
Он тихонько поднялся наверх. Не осмеливаясь принять ванну и побриться
(к тому же вода, конечно, холодная), он переоделся и бесшумно уложил
все, что мог. Жалко было оставлять столько сверкающих лаком ботинок, но
чем-нибудь всегда приходится жертвовать. Неся в каждой руке по чемодану,
он вышел на площадку лестницы. В доме было совсем тихо, в доме, где у
него родилось четверо детей. Странное это было ощущение - стоять у две-
рей спальни жены, в которую он когда-то был влюблен, если и не любил, и
которая назвала его "пределом". Он ожесточил себя, повторив еД фразу, и
на цыпочках прошел дальше; но пройти мимо следующей двери было тяжелее.
Это была спальня его дочерей. Мод в школе, но Имоджин сейчас лежит там,
и осовевшие глаза Дарти увлажнились. Из всех четверых она больше всех
была похожа на него своими темными волосами и томными черными глазами.
Только ещД распускается, прелестная крошка! Он опустил на пол оба чемо-
дана. Это почти формальное отречение от своих отцовских прав было для
него очень мучительно. Утренний свет падал на лицо, искаженное истинным
волнением. Не какое-либо ложное чувство раскаяния обуревало его, но ес-
тественное отцовское чувство и грустное сознание "никогда больше". Он
провел языком по губам, и полная нерешительность парализовала на мгнове-
ние его ноги в клетчатых брюках. Тяжело, так тяжело, когда человек вы-
нужден покинуть свой родной дом!
- Проклятье! - пробормотал он. - Я никогда не думал, что до этого
дойдет.
По шуму наверху он понял, что прислуга встает; и, схватив оба чемода-
на, на цыпочках стал спускаться по лестнице. Щеки его были влажны от
слез, и это несколько утешало его, словно подтверждая искренность его
жертвы. Он задержался немного внизу, чтобы уложить все своя сигары,
кое-какие бумаги, шапокляк, серебряный портсигар, путеводитель Рэффа.
Потом, налив стакан виски с содовой водой и закурив папироску, он оста-
новился в нерешительности перед фотографией в серебряной рамке, изобра-
жавшей обеих его дочерей. Фотография принадлежала Уинифрид. "Ничего, -
подумал он, - она может их снять ещД раз, а я не могу!" - и сунул еД в
чемодан. Потом, надев шляпу, пальто и прихватив ещД два пальто, свою
лучшую бамбуковую трость и зонтик, он отпер входную дверь. Бесшумно зак-
рыв еД за собой, он вышел на улицу, нагруженный, как никогда в жизни, и
свернул за угол подождать, пока покажется ранний утренний кэб.
Так на сорок пятом году жизни Монтегью Дарти покинул дом, который он
называл своим.
Когда Уинифрид сошла вниз и обнаружила, что его нет, первым еД
чувством была глухая злоба, что вот он улизнул от еД упреков, которые
она в эти долгие бессонные часы тщательно припасала для него. Конечно,
он уехал в Ньюмаркет или в Брайтон и, наверно, с этой женщиной. Какая
гадость! Вынужденная сдерживаться перед Имоджин и прислугой и чувствуя,
что нервы еД отца не выдержат этой истории, она не утерпела и днем отп-
равилась к Тимоти, чтобы под великим секретом рассказать теткам Джули и
Эстер о пропаже жемчуга. Только на следующее утро она заметила исчезно-
вение фотографии. Что это могло значить? Тщательное обследование остат-
ков имущества еД супруга убедило еД в том, что он уехал без намерения
вернуться. Когда это убеждение окончательно окрепло, она, стоя посреди
спальни среди выдвинутых со всех сторон ящиков, попыталась уяснить себе,
что она, собственно, чувствует. Это было очень нелегко! Хотя Монти и был
"пределом", он все же был еД собственностью, и она при всем желании не
могла не чувствовать себя обедневшей. Остаться вдовой и в то же время не
совсем вдовой в сорок два года, с четырьмя детьми! Сделаться предметом
сплетен, соболезнований! Кинулся в объятия испанской девки! Воспомина-
ния, чувства, которые она считала давно угасшими, ожили в ней, мучитель-
ные, цепкие, злые. Машинально задвинула она один ящик за другим, прошла
к себе в спальню, легла на кровать и зарылась лицом в подушки. Она не
плакала. Что пользы плакать? Когда она встала, чтобы сойти вниз к завт-
раку, она почувствовала, что утешить еД могло бы только одно: при-
сутствие Вэла. Вэл, еД старший сын, который через месяц должен был пос-
тупить в Оксфорд на средства Джемса, сейчас находился в Литлхэмтоне, где
преодолевал последние барьеры со своим репетитором, галопом готовясь к
экзаменам, как говорил он, заимствуя выражения у отца. Она распоряди-
лась, чтобы ему дали телеграмму.
- Мне надо заняться его костюмами, - сказала она Имоджин. - Я не могу
отправить его в Оксфорд одетым кое-как. Там на это очень обращают внима-
ние.
- У Вэла масса костюмов, - ответила Имоджин.
- Я знаю, но их нужно пересмотреть, привести в порядок. Я надеюсь.
Что он приедет.
- Можешь быть уверена, мама, пулей примчится. Но только он, вероятно,
провалится на экзамене.
- Тут уж я ничего не могу поделать, - сказала Уинифрид. - Мне нужно,
чтобы он был здесь.
Кинув на мать невинно-проницательный взгляд, Имоджин промолчала. Ко-
нечно, тут замешан отец. В шесть часов Вэл действительно "примчался пу-
лей".
Представьте себе помесь Форсайта с повесой - это и будет юный Публиус
Валериус Дарти. Из юноши с таким именем вряд ли могло получиться что-ни-
будь иное. Когда он родился, Уинифрид, пылая возвышенными чувствами и
жаждой оригинальности, решила, что назовет своих детей так, как ещД ник-
то не называл. (Какое счастье, - думала она теперь, - что она не назвала
Имоджин Фисбой.) Но имя Вала было изобретением Джорджа Форсайта, который
всегда слыл остряком. Случилось так, что Дарти, спустя несколько дней
после рождения своего сына и наследника, обедал с Джорджем и рассказал
ему о высоких замыслах Уинифрид.
- Назовите его Катон, - сказал Джордж, - это будет здорово пикантно.
Он как раз в этот день выиграл десятку на лошадь, которая так называ-
лась.
- Катон! - повторил Дарти. (Они были слегка навеселе, как принято бы-
ло говорить даже и в то время.) - Это не христианское имя.
- Эй! - крикнул Джордж лакею в коротких штанах и чулках. - Принеси-
те-ка из библиотеки Британскую энциклопедию на букву К.
Лакей принес.
- Вот оно! - сказал Джордж, тыкая сигарой. - Катон Публиус Валериус,
чистокровный, сын Лидии и Виргилия. Вот как раз то, что вам нужно. Пуб-
лиус Валериус вполне христианское имя.
Дарти, вернувшись домой, сообщил об этом Уинифрид. Она пришла в вос-
торг. Это было так шикарно. И младенца окрестили Публиус Валериус, хотя
впоследствии выяснилось, что этот Катон был не самый знаменитый. Однако
в 1890 году, когда маленькому Публиусу было около десяти лет, слово "ши-
карно" вышло из моды, и на смену ему пришло благоразумие; Уинифрид нача-
ли одолевать сомнения. Эти сомнения превратились в уверенность, когда
сам маленький Публиус вернулся из школы после первого полугодия, горько
жалуясь, что ему жить не дают, называют его Пубби. Уинифрид, женщина ре-
шительная, немедленно поместила его в другую школу и переименовала Вэ-
лом, так что Публиус исчез даже из инициалов.
В девятнадцать лет это был стройный веснушчатый юноша с большим ртом,
светлыми глазами с длинными темными ресницами, с обаятельной улыбкой, с
весьма обширными знаниями того, чего ему не следовало знать, и полным
неведением того, что знать полагалось. Редко кто из мальчиков был так
близок к исключению из школы - милый бездельник. Поцеловав мать и ущип-
нув Имоджин, он побежал наверх, прыгая через три ступеньки; затем, уже
переодетый к обеду, спустился вниз, прыгая через четыре. Ему ужасно до-
садно, но его репетитор, который тоже приехал в Лондон, пригласил его
обедать в Оксфорд-и-Кэмбоидж-Клуб"; отказаться неудобно, старик обидит-
ся. Уинифрид, огорченная и в то же время польщенная, отпустила его. Ей
хотелось, чтобы он остался дома, но ей было приятно, что наставник так
любит его. Уходя, он подмигнул Имоджин.
- Да, мама, - сказал он, - я видел у кухарки куликовые яйца, оставьте
мне парочку к вечеру, я с удовольствием поужинаю. Да, кстати, у тебя нет
денег? Мне пришлось занять пятерку у старика Снобби.
Уинифрид, глядя на него с любовной проницательностью, ответила:
- Но, дорогой мой, нельзя же так сорить деньгами, и во всяком случае
ты не должен платить сегодня вечером: ты же его гость. ("Какой он очаро-
вательный и стройный в этой белой жилетке, и эти густые темные ресни-
цы!")
- Но мы, может быть, пойдем в театр, мама, и я думаю, что мне придет-
ся заплатить за билеты, у него насчет монеты слабо.
Уинифрид, протянув ему пятифунтовую бумажку, сказала:
- Ну хорошо, может быть, действительно лучше отдать ему, но в таком
случае ты не должен платить за билеты.
Он сунул бумажку в карман.
- Если бы мне и пришлось, я не смог бы. До свидания, мам.
Он вышел, высоко задрав голову в лихо сдвинутой набок шляпе, жадно
вдыхая воздух Пикадилли, как молодой пес, выпущенный на волю. Чудно по-
везло! После этой грязной, скучной дыры очутиться здесь!
Он встретился со своим наставником, правда, не в "Оксфорд-и-Кэмб-
ридж-Клубе", а и "Клубе Козла". Наставник оказался всего на год старше
его - красивый юноша: прекрасные карие глаза, гладко причесанные темные
волосы, маленький рот, овальное лицо, томный, безукоризненный, хладнок-
ровный до последней степени, один из тех молодых людей, которые без тру-
да приобретают моральное влияние на своих сверстников. Он чуть не выле-
тел из школы за год до Вала, провел последний год в Оксфорде и Валу ка-
зался окруженным ореолом. Его звали Крум, и не было человека, который бы
умел тратить деньги быстрее. Казалось, это было его единственной целью в
жизни, что совершенно ослепляло юного Вала, в котором Форсайт, однако,
держался иного мнения, удивляясь время от времени, где же, собственно,
то, за что они платили деньги.
Они мирно пообедали, стильно и со вкусом, выпили каждый по бутылке
вина и, выйдя из клуба, попыхивая сигарами, отправились в "Либерти" в
кресла первого ряда. Звуки веселых куплетов, зрелище очаровательных но-
жек затуманивались и пропадали для Вала за неотвязными мыслями о том,
что ему никогда не сравняться с Крумом в его спокойном дендизме. Мечты о
недостижимом идеале смущали его душу, а когда это происходит, всегда бы-
вает как-то не по себе. Конечно, у него слишком большой рот, не безуко-
ризненный покрой жилета, брюки не обшиты тесьмой, а на его перчатках
цвета, лаванды нет черных простроченных стрелок. Кроме того, он слишком
много смеется; Крум никогда не смеется, он только улыбается, так что его
прямые темные брови слегка приподнимаются, образуя треугольник над опу-
щенными веками. Нет, ему никогда не сравняться с Крумом! А все-таки это
замечательно веселый спектакль, и Цинги я Дарк прямо великолепна! В ант-
рактах Крум посвящал его в подробности частной жизни Цинтии, и Вал сде-
лал мучительное открытие, что Крум, если захочет, может пройти за кули-
сы. Ему так хотелось сказать: "Послушай, возьми меня с собой", но он не
смел из-за своих несовершенств, и от этого последние два акта чувствовал
себя просто несчастным. При выходе Крум сказал:
- ЕщД полчаса до закрытия театров, поедем в "Панде - мониум".
Они взяли кабриолет, чтобы проехать сто ярдов, и места по семь шил-
лингов шесть пенсов, хотя намеревались стоять, и прошли в зал. Вот в та-
ких именно мелочах, в этом полном пренебрежении к деньгам, проявлялась
эта столь восхитительная утонченность Крума. Балет подходил к концу и
шел в последний раз, поэтому в зале была невыразимая давка. Мужчины и
женщины в три ряда столпились у барьера. Вихрь и блеск на сцене, полум-
рак, смешанный запах табака и женских духов, вся эта увлекательная пре-
лесть толчеи, свойственная увеселительным местам, разогнали идеалисти-
ческие грезы Вэла. Он восхищенно заглянул в лицо какой-то молодой женщи-
не, обнаружил, что она не так уж молода, и быстро отвел глаза. Бедная
Цинтия Дарк! Рука молодой женщины нечаянно задела его руку; на него пах-
нуло запахом мускуса и резеды. Опустив ресницы, Вэл украдкой покосился
на неД. Может быть, она всетаки молодая. Она наступила ему на ногу и
попросила извинения. Он сказал:
- Пожалуйста; не правда ли, какой чудный балет?
- О, он мне уже надоел, а вам неужели нет?
Юный Вэл улыбнулся своей открытой очаровательной улыбкой. Дальше он
не пошел - все это было для него ещД мало убедительно. Форсайт в нДм
требовал большей определенности. А на сцене вихрем кружился" балет, точ-
но в калейдоскопе, белый, ярко-розовый, изумрудно-зеленый, фиолетовый, и
вдруг все сразу застыло неподвижной сверкающей пирамидой. Взрыв аплодис-
ментов - все кончилось. Коричневый занавес закрыл сцену. Тесный полукруг
мужчин и женщин у барьера разорвался, рука молодой женщины прижалась к
руке Вэла. Чуть-чуть поодаль вокруг какого-то господина с розовой гвоз-
дичкой в петлице царило необычайное оживление. Вэл снова украдкой поко-
сился на молодую женщину, глядевшую в ту сторону. Трое мужчин, взявшись
под руки, нетвердой походкой вышли из круга. У того, который шел посере-
дине, были темные усы, розовая гвоздичка в петлице и белый жилет; он
слегка пошатывался на ходу. Голос Крума, ровный и спокойный, произнес:
- Взгляни-ка на этого пшюта, здорово он навинтился!
Вэл обернулся; "пшют", высвободив руку, показывал пальцем прямо на
них. Голос Крума, как всегда ровный, сказал:
- Он, по-видимому, знает тебя!
"Пшют" крикнул:
- Алло, полюбуйтесь-ка, друзья! Этот юный шалопай - мой сын!
Вэл увидел: это был его отец. Он готов был провалиться сквозь малино-
вый ковер. Не из-за того, что они встретились с ним в таком месте, не
из-за того даже, что отец "навинтился"; а из-за этого слова "пшют", ко-
торое в эту минуту, словно откровение, показалось ему неопровержимой ис-
тиной. Да, отец его действительно имел вид пшюта - красивое смуглое ли-
цо, эта розовая гвоздичка в петлице и развязная, самоуверенная походка!
Не говоря ни слова, Вэл нырнул за спину молодой женщины и бросился вон
из зала. Он услышал позади себя оклик: "Вэл! ", быстро сбежал по покры-
той толстым ковром лестнице мимо капельдинеров - и прямо в сквер.
Стыдиться родного отца - это, пожалуй, самое тяжелое, что может пере-
жить юноша. Бежавшему без оглядки Вэлу казалось, что карьера его кончи-
лась, не успев и начаться. Ну как же он после этого будет жить в Оксфор-
де среди этих молодых людей, среди этих блестящих приятелей Крума, кото-
рые теперь все узнают, что его отец пшют? И внезапно он возненавидел
Крума. А кто такой этот Крум, скажите пожалуйста? Если бы в эту минуту
Крум очутился около него, он несомненно сшиб бы его с тротуара. Родной
отец, его родной отец! Рыдание сдавило ему горло, и он глубже засунул
руки в карманы пальто. К черту Крума! Его охватило безрассудное желание
побежать назад, разыскать отца и пройтись с ним под руку перед Крумом.
Но он тотчас подавил это желание и зашагал дальше по Пикадиллн. Молодая
женщина преградила ему дорогу.
- Ты, цыпка, кажется, сердишься на что-то?
Он отскочил от неД, увернулся и сразу остыл. Если Крум посмеет только
заикнуться об этом, он его так вздует, что отобьет у него охоту болтать.
Он прошел шагов сто, успокоившись на этой мысли, но потом его снова ох-
ватило полное отчаяние. Это совсем не так просто! Он вспомнил, как в
школе, когда чьи-нибудь родители не подходили под установленную мерку,
как это всегда клеймило мальчика. Это то, чего никогда с себя не смоешь.
Почему его мать вышла замуж за отца, если он пшют? Это так несправедли-
во, прямо-таки бесчестно: дать ему в отцы пшюта. Но самое худшее во всем
этом было то, что, когда Крум произнес это слово, он почувствовал, что и
сам уже давно безотчетно сознавал, что отец его не настоящий джентльмен.
Это самое ужасное, что он когда-либо испытал за всю свою жизнь, ужаснее
всего, что кому-либо случалось переживать. Удрученный как никогда, он
дошел до Грин-стрит и открыл дверь похищенным когда-то ключом. В столо-
вой на столе были аппетитно приготовлены куликовые яйца, нарезанный лом-
тиками хлеб и масло, а на дне графина немножко виски - как раз столько,
как думала Уинифрид, чтобы он мог почувствовать себя мужчиной. Ему стало
тошно, когда он увидел все это, и он поднялся наверх.
Уинифрид услышала его шаги и подумала: "Милый мальчик уже вернулся.
Слава богу! Если он пойдет по стопам отца, я просто не знаю, что я буду
делать Но нет, этого не будет, он весь в меня. Дорогой мой Вэл!"

III. СОМС СОБИРАЕТСЯ ЧТО-ТО ПРЕДПРИНЯТЬ

Когда Сомс вошел в маленькую гостиную своей сестры, отделанную в сти-
ле Людовика XV, с крошечным балкончиком, всегда украшенным летом цвету-
щей геранью, а теперь заставленным горшками с lilium auratum, его пора-
зила неподвижность человеческого бытия. Все здесь выглядело совершенно
так же, как в первый его визит к молодоженам Дарти двадцать один год на-
зад. Он сам выбирал обстановку для этой комнаты и сделал это так основа-
тельно, что никакие приобретения в дальнейшем не могли изменить еД ат-
мосферу. Да, он хорошо устроил свою сестру, и это для неД было очень су-
щественно. В самом деле, для Уинифрид было очень важно, что после
стольких лет жизни с Дарти она ещД сохранила хорошую обстановку. С само-
го начала Сомс угадал истинную натуру Дарти под этой напускной добропо-
рядочностью, savoir faire [Деловитость (франц.)] и привлекательной
внешностью, которые так пленили Уинифрид, еД мать и даже Джемса, что те
совершили роковую ошибку - позволили этому молодцу жениться на их дочери,
хотя он не принес в дом решительно ничего.
Уинифрид, которую Сомс заметил уже после обстановки, сидела за своим
бюро-буль с письмом в руке. Она встала и пошла ему навстречу. Высокая, с
него ростом, с выдающимися скулами, прекрасно одетая, но что-то в еД ли-
це встревожило Сомса. Она скомкала письмо в руке, потом, по-видимому пе-
редумав, протянула его Сомсу. Он был не только еД братом, но и поверен-
ным в делах. На листе почтовой бумаги "Айсиум-Клуба" Сомс прочел следую-
щее:
"Вам больше не удастся оскорблять меня в моем собственном. Завтра я
покидаю Англию. Карта бита. Мне надоело терпеть Ваши оскорбления. Вы са-
ми меня довели. Ни один уважающий себя человек не сможет этого вынести.
Я больше ничем не буду Вас беспокоить - Прощайте. Я взял фотографию де-
вочек. Скажите им, что я их целую. Мне совершенно безразлично, что будут
говорить Ваши родственники. Это дело их рук. Я собираюсь начинать новую
жизнь. М. Д."
На этом письме, написанном, по-видимому, после хорошего обеда, красо-
валось ещД не совсем высохшее пятно. Сомс взглянул на Уинифрид - пятно
от слез, ясно, - и он подавил готовые было вырваться слова: "Скатертью
дорожка!" Потом у него мелькнула мысль, что это письмо ставит еД в то
самое положение, из которого он так хочет выпутаться: положение неразве-
денного Форсайта.
Уинифрид, отвернувшись, нюхала маленький флакончик с золотой пробкой.
Глухая жалость, смутное ощущение обиды шевельнулось в сердце Сомса. Он
пришел к ней поговорить о своем положении, рассчитывая встретить со-
чувствие, и вот, оказывается, она сама в таком же положении, и, конечно,
ей хочется поговорить об этом, и она ждет сочувствия от него. И всегда
так! Никому, по-видимому, даже в голову не приходит, что у него могут
быть свои неприятности и интересы. Он сложил письмо пятном внутрь и ска-
зал:
- Что все это значит?
Уинифрид спокойным голосом рассказала ему историю с жемчугом.
- Как ты думаешь. Сомс, он действительно уехал? Ты видишь, в каком
состоянии он писал это письмо.
Сомс, когда ему чего-нибудь очень сильно хотелось, заискивал перед
судьбой, делая вид, что не верит в счастливый исход; поэтому он ответил:
- Не думаю, вряд ли. Я могу попытаться навести справки в его клубе.
- Если Джордж там, он, конечно, знает, - сказала Уинифрид.
- Джордж? - сказал Сомс. - Я видел его сегодня на похоронах.
- Тогда, значит, он сейчас, наверное, в клубе.
Сомс, здравый смысл которого невольно приветствовал догадливость
сестры, нехотя сказал:
- Хорошо, я могу заехать туда. Ты что-нибудь сообщала на Парк-Лейн?
- Я рассказала Эмили, - ответила Уинифрид, сохранившая "шикарную"
привычку называть мать по имени. - С папой мог случиться припадок.
Действительно, все мало-мальски неблагополучное от Джемса теперь
скрывали... Окинув последний раз взглядом обстановку, словно оценивая
действительное положение сестры, Сомс вышел и направился к Пикадилли.
Спускались сумерки, тянуло холодком октябрьского тумана. Он шел быстро,
с замкнутым и сосредоточенным видом. Нужно поскорей разделаться с этим,
он сегодня собирался пообедать в Сохо. Узнав от швейцара "Айсиум-Клуба",
что мистера Дарти не было сегодня. Сомс, бегло взглянув на него, решил
спросить, здесь ли мистер Джордж Форсайт. Оказалось, что здесь. Сомс,
недолюбливавший своего кузена Джорджа, ибо ему всегда казалось, что тот
непрочь поиздеваться над ним, последовал за лакеем, несколько утешая се-
бя мыслью, что Джордж только что схоронил отца. Он, вероятно, получит
тысяч тридцать, не считая того, что у Роджера вложено в дело и с чего не
взимается налог на наследство. Он нашел Джорджа за столиком; сидя в глу-
бине оконной ниши, Джордж поглядывал на улицу поверх стоящего перед ним
наполовину опустевшего блюда с пончиками. Его высокая, массивная, одетая
в черное фигура возвышалась почти зловеще, сохраняя в то же время
сверхъестественную подтянутость спортсмена. Со слабой усмешкой на мясис-
том лице он сказал:
- Алло, Сомс! Хочешь пончик?
- Нет, благодарю, - пробормотал Сомс, вертя шляпу в руках и придумы-
вая, что бы ему сказать такое подходящее и сочувственное. - Как здоровье
твоей матушки?
- Благодарю, - сказал Джордж, - так себе. Тысячу лет тебя не видел.
На скачки ты не ходишь. Как дела в Сити?
Сомс, чувствуя, что сейчас посыпятся остроты, уклонился от ответа и
сказал:
- Я пришел тебя спросить относительно Дарти. Я слышал, что он...
- Упорхнул! Укатил в Буэнос-Айрес с красоткой Лолой. Счастье для Уи-
нифрид и малюток Дарти. Вот уж сокровище!
Сомс кивнул. Несмотря на взаимную неприязнь, двоюродные братья прони-
кались друг к другу родственными чувствами, когда дело доходило до Дар-
ти.
- Дядя Джемс может теперь спать спокойно, - сказал Джордж. - А тебя
он, верно, тоже здорово пощипал.
Сомс улыбнулся.
- Да, ты его правильно угадал, - дружелюбно продолжал Джордж. - Это
сущий лоботряс. За малышом Валом нужно хорошенько присматривать. Мне
всегда было жаль Уинифрид. Мужественная женщина.
Сомс снова кивнул.
- Мне надо вернуться к ней, - сказал он. - Она хотела знать наверно.
Теперь можно будет предпринять чтонибудь. Я думаю, здесь не может быть
ошибки?
- Верно, как алфавит, - сказал Джордж (он изобрел немало таких стран-
ных выражений, которые потом приписывались другим). - Вчера вечером он
был пьян как сапожник; но все-таки уехал сегодня утром, отплыл на "Тус-
кароре", - и, вытащив карточку, Джордж насмешливо прочел: - "Мистер Мон-
тегью Дарти, Буэнос-Айрес, до востребования". Я бы поторопился действо-
вать, будь я на твоем месте. И надоел же он мне вчера!
- Да, - сказал Сомс, - но это не так-то просто. - И, уловив в глазах
Джорджа, что он напомнил ему о своей собственной истории, он встал и
протянул ему руку. Джордж тоже встал.
- Кланяйся Уинифрид и, если хочешь знать мое мнение, не медли, выпус-
кай еД в ближайшем гандикапе на развод.
На пороге Сомс обернулся и искоса посмотрел на него. Джордж снова
уселся, глядя прямо перед собой. Он казался таким огромным и одиноким в
своем черном костюме. Сомс никогда не видел его таким смирным. "По-види-
мому, он все-таки огорчен, - подумал он. - Они, верно, получили, если
подсчитать все, тысяч по пятьдесят каждый. Им следовало бы сообща сохра-
нить дело. Если будет война, недвижимость обесценится. Впрочем, дядя
Роджер был предусмотрительный человек". И образ Аннет возник перед ним в
сгущающейся уличной мгле: еД каштановые волосы, голубые глаза с темными
ресницами, свежие губы и щеки, полные, цветущие, несмотря на лондонские
туманы, еД изящная фигура француженки. "Пора что-то предпринять!" - по-
думал он. У подъезда дома Уинифрид он встретил Вэла, и они пошли вместе.
Внезапно у Сомса мелькнула идея. Его кузен Джолион - попечитель Ирэн;
первый шаг, который необходимо сделать, это поехать в Робин-Хилл и пови-
даться с ним. Робин-Хилл! Странное, удивительно странное чувство пробу-
дили в нДм - эти слова! Робин-Хилл, дом, который Босини выстроил для не-
го и для Ирэн, дом, в котором они никогда не жили, - роковой дом! И те-
перь в нДм живет Джолион. Гм! И внезапно он вспомнил: говорят, у него
сын в Оксфорде! Почему бы не захватить с собой Вэла и не познакомить их?
Вот и предлог! Это будет не так явно, вот именно не так явно! И, подни-
маясь с Вэлом по лестнице, он сказал ему:
- У тебя есть кузен в Оксфорде, ты его никогда не видел. Я хочу зах-
ватить тебя с собой - я завтра поеду к ним, вы познакомитесь. Для тебя
это может оказаться полезным.
И так как Вэл не изъявил по этому поводу никакой радости, Сомс, не
давая ему возразить, прибавил:
- Я заеду за тобой после завтрака. Это недалеко - за городом, тебе
это доставит удовольствие.
На пороге гостиной он с усилием вспомнил, что шаги, которые ему в
данный момент надлежит предпринять, касаются не его, а Уинифрид.
Уинифрид по-прежнему сидела за своим бюро-буль.
- Действительно, это так, - сказал он, - он отправился в Буэнос-Ай-
рес, уехал сегодня утром, нужно устроить за ним слежку, как только он
сойдет на берег. Я сейчас же дам каблограмму. Иначе нам это будет стоить
уйму денег. В таких случаях чем раньше начать действовать, тем лучше. Я
до сих пор жалею, что я не... - он остановился и искоса взглянул на без-
молвствующую Уинифрид. - Кстати, могла бы ты доказать его жестокое обра-
щение с тобой?
Уинифрид безжизненным голосом ответила:
- Не знаю. Что значит жестокое обращение?
- Ну, может, он тебя ударил или что-нибудь в этом роде?
Уинифрид передернулась и стиснула зубы.
- Он выворачивал мне руку. Или, может быть, достаточно того, что он
целился в меня из револьвера? Напивался так, что не в состоянии был сам
раздеться, или... но нет, я не могу впутывать в это дело детей.
- Не можешь, - сказал Сомс, - нет. Ну, не знаю... Конечно, существует
узаконенный разъезд - этого легко можно добиться, но разъезд, гм!
- Что это такое? - безнадежным голосом спросила Уинифрид.
- Это значит, что он лишается на тебя всяких прав и ты на него; вы
остаетесь в браке и в то же время как бы не в браке... - он опять нео-
добрительно фыркнул. Что это, в сущности, как не его собственное дурац-
кое положение, только узаконенное? Нет, до этого он еД не допустит. -
Нужно добиться развода, - сказал он решительно. - Если ты сказываешься
жаловаться на жестокое обращение, остается факт, что он тебя бросил. Те-
перь не обязательно ждать два года. Попробуем сейчас подать в суд о
восстановлении тебя в супружеских правах. Если он не подчинится судебно-
му решению, можно по истечении шести месяцев провести развод. Разумеет-
ся, ты не хочешь, чтобы он вернулся, Но они не должны этого знать. Ко-
нечно, здесь есть риск - он и впрямь может вернуться. Я бы все-таки выс-
тавил мотивом жестокое обращение.
Уинифрид покачала головой.
- Это так гнусно.
- Ну что же, - пробормотал Сомс, - возможно, что риск сейчас невелик,
пока он влюблен без памяти и у него есть деньги. Ты только никому ничего
не рассказывай и не плати его долгов.
Уинифрид вздохнула. Несмотря на все, что ей приходилось терпеть, это
ощущение утраты было мучительно горько. А сознание, что ей не нужно
больше платить долгов Монти, усиливало это ощущение до невыносимой явст-
венности. Что-то ценное ушло из жизни. Без Монти, без своих жемчугов,
без внутреннего сознания того, что она мужественно переносит свои семей-
ные невзгоды, ей придется теперь стать лицом к лицу с жизнью. Она
действительно чувствовала себя обездоленной.
И Сомс, приложившись холодным поцелуем к еД лбу, вложил в этот поце-
луй не свойственное ему теплое чувство.
- Я завтра собираюсь в Робин-Хилл, мне нужно повидать по делу молодо-
го Джолиона. У него сын в Оксфорде. Я хочу захватить с собой Вэла и поз-
накомить их. Приезжай ко мне в Шелтер на воскресенье и привози детей.
Ах, нет, нет, это не удастся, ко мне кое-кто собирался.
И с этими словами Сомс вышел от Уинифрид и направился в Сохо.

IV. СОХО

Из всех кварталов странной, причудливой амальгамы, именуемой Лондо-
ном, Сохо, подеалуй, менее всего соответствует духу Форсайтов. "Coxo!
Xo-xo! Голубчик!", - сказал бы Джордж, увидя своего кузена направляющим-
ся туда. Грязный, изобилующий греками, изгоями, кошками, итальянцами,
томатами, кабаками, шарманками, пестрыми лохмотьями, странными названия-
ми, зеваками, выглядывающими из верхних окон, он живет своей жизнью,
чуждой государственному устройству Великобритании. Но и здесь понемножку
процветают свои инстинкты собственности и собственничество в некотором
роде благоденствует, ибо арендная плата в Сохо растет, в то время как в
других кварталах она падает. В продолжение многих лет знакомство Сомса с
Сохо ограничивалось только западным бастионом, Уордер-стрит. Немало
удачных покупок сделал он там. Даже в течение тех семи лет, что он жил в
Брайтоне после смерти Боснии, и исчезновение Ирэн, он иногда приобретал
там сокровища, хотя ему, в сущности, негде было держать их, ибо, когда
он убедился наконец, что жена ушла от него совсем, он велел прибить на
Монпелье-сквер дощечку:
ПРОДАЕТСЯ
Об условиях продажи этого удобного особняка справляться у гг. Лессона
и Тьюка.
Корт-стрит. Белгрэвия.
Не прошло и недели, как его продали - этот удобный особняк, под без-
мятежной сенью которого так долго страдали два сердца - мужчины и женщи-
ны.
Однажды в туманный январский вечер, незадолго до того, как дощечка
была снята. Сомс пришел туда ещД раз и стал, прислонившись к ограде
сквера, глядя на неосвещенные окна и снова жуя жвачку все тех же
собственнических воспоминаний, жвачку, от которой становилось так горько
во рту. Почему она его не любила? Почему? Она получала все, чего могла
желать, и взамен давала ему в течение трех долгих лет все, что он желал,
- кроме своего сердца, правда. У него невольно вырвался глухой стон, и
проходивший мимо полисмен подозрительно взглянул на него - ведь у него
больше не было права войти в эту зеленую дверь с медным резным молоточ-
ком под доской с объявлением: "Продается"! Он почувствовал, как у него
сдавило горло, и поспешно скрылся в тумане. В тот же вечер он переехал
жить в Брайтон...
Подходя к Мальта-стрит и ресторану "Бретань", где красивые плечи Ан-
нет склонялись над кассовой книгой, Сомс с удивлением вспоминал эти семь
лет жизни в Брайтоне. Как только он мог прожить так долго в этом городе,
где никогда не слышно запаха цветущего горошка, где ему негде было даже
развесить свои сокровища? Правда, это были годы, когда у него не было
даже времени любоваться ими, - годы какой-то исступленной погони за
деньгами, когда "Форсайт, Бастард и Форсайт" вели дела стольких акцио-
нерных обществ, что едва в состоянии были с ними справиться. Утром в
пульмановском вагоне в Сити, вечером в пульмановском вагоне из Сити.
После обеда просмотр деловых бумаг, потом сон утомившегося человека, и
наутро опять все сначала. Конец недели с субботы до понедельника он про-
водил у себя в клубе в Лондоне - забавное нарушение привычного уклада,
основанное на инстинктивном, но глубоко предусмотрительном убеждении,
что во время столь утомительной работы ему необходимо дышать морским
воздухом дважды в день, когда он отправляется на станцию и обратно, а во
время отдыха можно отдать дань и своим семейным привязанностям. Воскрес-
ные визиты к родным на Парк-Лейн, к Тимоти и на Грин-стрит и время от
времени визиты в кое-какие другие места казались ему столь же необходи-
мыми, как морской воздух в будни. Даже когда он переселился в Мейплдер-
хем, он сохранял эти привычки, пока не познакомился с Аннет. Аннет ли
произвела революцию в его взглядах на жизнь, или эти взгляды были причи-
ной появления Аннет - он знал об этом не больше, чем мы знаем о том, где
начинается круг. Все это глубоко и сложно переплеталось с растущим в нДм
сознанием, что собственность, если еД некому оставить, есть отрицание
истинного форсайтизма. Иметь наследника, некое продолжение самого себя,
который начнет там, где он кончит, послужит гарантией, так сказать, что
все нажитое не пойдет прахом, - мысль эта за последний год преследовала
его все больше и больше. Как-то апрельским вечером, удачно купив чашку
веджвудского фарфора, он завернул на Мальта-стрит взглянуть на дом, при-
надлежавший отцу и превращенный теперь в ресторан - предприятие риско-
ванное и не предусмотренное в условиях найма. Он некоторое время расс-
матривал дом снаружи: выкрашен в красивый молочный цвет, две ярко-голу-
бые кадки с лавровыми деревцами в глубине у входа, над которым золотыми
буквами красовалось: "Ресторан Бретань", - впечатление довольно прият-
ное. Войдя, он увидел изрядное количество народу за круглыми зелеными
столиками, на которых стояли вазочки с живыми цветами и бретонская посу-
да. Он обратился к опрятно одетой служанке, сказав, что ему нужно видеть
хозяина. Его провели в заднюю комнату, где за простым письменным столом,
заваленным бумагами, сидела молоденькая девушка, а на маленьком круглом
столике было приготовлено два прибора. Впечатление чистоты, порядка, хо-
рошего вкуса усилилось у Сомса, когда девушка, встав, спросила с акцен-
том:
- Вы хотите видеть maman, мсье?
- Да, - ответил Сомс. - Я представитель вашего домовладельца, вернее
- я его сын.
- Будьте добры, присядьте, сэр. Скажите maman, чтобы она вышла к это-
му господину.
Ему понравилось, что его приход, по-видимому, произвел впечатление на
молодую девушку: это обнаруживало в ней присутствие деловых инстинктов.
И вдруг он заметил, что она необыкновенно хорошенькая, такая хоро-
шенькая, что его глаза с трудом могли оторваться от еД лица. Когда она
встала, чтобы подать ему стул, движения еД были полны такого неизъясни-
мого изящества, словно еД смастерил кто-то, обладавший особым неуловимым
искусством; а еД лицо и чуть-чуть открытая шея казались такими свежими,
словно их только что спрыснули росой. Вероятно, в эту минуту Сомс и ре-
шил, что условия найма вовсе не были нарушены, хотя самому себе и отцу
он обосновал своД решение прибыльностью этого не совсем законного ис-
пользования дома, явными признаками процветания и несомненными деловыми
способностями мадам Ламот. Он, впрочем, не преминул отложить на будущее
выяснение некоторых вопросов, что вызвало необходимость повторных посе-
щений, так что маленькая комнатка вскоре привыкла к его худощавой, не
лишенной солидности, но отнюдь не навязчивой фигуре, к его бледному лицу
с выступающим подбородком, коротко подстриженными усами и темными воло-
сами, ещД не поседевшими на - висках.
"Un monsieur tres distingue" [Очень достойный господин (франц.)] -
отозвалась о нДм мадам Ламот, а теперь, заметив взгляды, которые он бросал
на еД дочку, стала добавлять: "Tres amical, tres gentil" [Очень приветливый,
очень симпатичный (франц.)].
Она была одной из тех красивых, пышнотелых, темноволосых француженок,
каждый поступок и самый тон голоса которых внушает полное доверие к их
осведомленности в домашнем хозяйстве, к их кулинарному искусству и за-
ботливому взращиванию текущего счета в банке.
После того как начались эти визиты в ресторан "Бретань", посещения
других мест прекратились, без всякого, впрочем, определенного решения со
стороны Сомса, ибо он, как и все Форсайты и как большинство его сооте-
чественников, был прирожденным эмпириком. И эта-то перемена в его образе
жизни постепенно заставила его ясно осознать, что он стремится изменить
своД положение неженатого мужа на положение женатого и молодожена.
Свернув на Мальта-стрит в этот вечер, в начале октября 1899 года, он
купил газету, чтобы посмотреть, нет ли в ней каких-нибудь новых сообще-
ний о деле Дрейфуса - вопрос, которым он считал полезным интересоваться
для установления более дружеских отношений с мадам Ламот и еД дочерью -
католичками и антидрейфусистками.
Просматривая столбцы газеты. Сомс не обнаружил ничего, имеющего отно-
шение к Франции, но заметил общее падение курса на бирже и зловещую пе-
редовицу о Трансваале. Он вошел в ресторан с мыслью: "Войны не миновать;
надо будет продать консоли". Не то чтобы их было у него так много - до-
ход они давали ничтожный, - но надо посоветовать клиентам; консоли упа-
дут наверняка. Бросив беглый взгляд внутрь через дверь ресторана, он
убедился, что дела идут как нельзя лучше, но это открытие, которое обра-
довало бы его в апреле, теперь вызвало в нДм некоторое беспокойство. Ес-
ли шаги, которые он собирается предпринять, окончатся его браком с Ан-
нет, было бы весьма желательно, чтобы еД мамаша благополучно отправилась
к себе во Францию - путешествие, которому процветание ресторана "Бре-
тань" может стать препятствием. Разумеется, ему придется откупиться, по-
тому что французы только за тем и приезжают в Англию, чтобы наживать
деньги, но чем лучше идут дела ресторана, тем дороже ему это обойдется.
Но тут томительно-сладостное жжение в горле и усиленное биение сердца -
ощущения, которые он всегда испытывал перед дверью в маленькую комнатку,
- помешали ему думать о том, во что это ему обойдется.
Входя, он заметил сначала широкую черную юбку, тут же исчезнувшую в
глубине ресторана, а затем Аннет, которая, подняв руки, поправляла при-
ческу. Это была поза, в которой она особенно восхищала его - вся такая
округлая, гибкая и стройная. И он сказал:
- Я пришел переговорить с вашей матушкой, чтобы снять ту перегородку
в зале. Нет, нет, не зовите еД.
- Вы поужинаете с нами, мсье? Через десять, минут все будет готово.
Сомс, не выпускавший еД руки из своей, поддался неудержимому порыву,
удивившему его самого.
- Вы такая хорошенькая сегодня, - сказал он, - удивительно хоро-
шенькая. Вы знаете, какая вы хорошенькая, Аннет?
Аннет вспыхнула и выдернула руку.
- Вы очень добры, мсье.
- Ничуть я не добр, - сказал Сомс и мрачно опустился на стул.
Аннет сделала легкий протестующий жест рукой, и еД красные губы, не
тронутые помадой, дрогнули улыбкой.
И, глядя на эти губы. Сомс сказал:
- Вам нравится здесь или вам хотелось бы вернуться к себе?
- Ах, я люблю Лондон. Париж, конечно, тоже. Но Лондон лучше Орлеана,
и здесь чудесные загородные места. В прошлое воскресенье я была в Рич-
монде.
Сомс секунду колебался, взвешивая: Мейплдерхем? Можно ли решиться на
это? Но в конце концов почему бы ему не решиться показать ей, на что она
может рассчитывать? Однако... Там можно было бы и объясниться. Здесь, в
этой комнате, это невозможно.
- Я бы хотел, чтобы вы с вашей матушкой приехали ко мне в следующее
воскресенье, - внезапно сказал он. - Мой дом стоит на самом берегу реки;
пока ещД не поздно и погода держится теплая; кроме того, я могу показать
вам кое-какие хорошие картины. Что вы скажете?
Аннет всплеснула руками.
- О, как это чудесно! Река такая красивая!
- Тогда решено. Я попрошу мадам.
Ему больше ничего не следует говорить ей сегодня, чтобы не выдать се-
бя. Но разве он уже и так не сказал слишком много? Разве без умысла при-
дет кому-нибудь в голову пригласить к себе за город хозяйку ресторана с
хорошенькой дочкой? Если Аннет не понимает, то мадам Ламот отлично пой-
мет. И пусть. Много ли есть на свете такого, чего бы не поняла мадам? К
тому же он второй раз остается у них ужинать, должен же он отплатить за
гостеприимство...
Возвращаясь домой на Парк-Лейн (он гостил у отца), он вспоминал неж-
ную подвижную ручку Аннет в своей руке и предавался приятным, немножко
чувственным и довольно сбивчивым размышлениям. Предпринять шаги! Какие
шаги? Каким образом? Перемывать на людях своД грязное белье? Фу! С его
репутацией предусмотрительного, дальновидного человека, так умело выру-
чавшего других, ему, стоявшему на страже интересов собственности, сде-
латься игрушкой того самого Закона, оплотом которого он был! В этом есть
что-то отталкивающее! Достаточно истории Уинифрид! Двойная огласка в
семье! Не лучше ли ограничиться связью - любовная связь и сын, которого
потом можно усыновить? Но путь к этим мечтам преграждала грозная, твер-
дая, бдительная мадам Ламот, Нет! Это не выйдет. Ведь, разумеется. Аннет
не пылает к нему страстной любовью; в его годы нечего на это и наде-
яться! Но если бы еД мать захотела, если бы это сулило им несомненные и
существенные выгоды, тогда - возможно. Если же это не так, то наверняка
последует отказ. Но, кроме этого, Сомс думал: "Я не подлец, я не хочу еД
обижать, и я не хочу ничего тайного. Но я хочу еД и хочу сына! А для
этого нужен развод - так или иначе, во что бы то ни стало развод".
В тени платанов, освещенных уличными фонарями, он медленно шагал
вдоль ограды Грин-парка. Меж синеватыми очертаниями деревьев висел ту-
ман, непроницаемый для уличного света. Сотни раз проходил он мимо этих
деревьев по пути из дома отца на Парк-Лейн, когда ещД был совсем молодым
человеком, или из своего собственного дома на Монпелье-сквер в продолже-
ние четырех лет супружеской жизни! И сегодня, когда у него созрело реше-
ние освободиться от этих бессмысленных давних супружеских уз, ему вдруг
пришла фантазия пройти до угла Хайд-парка и выйти к Найтсбридж-Гейт,
как, бывало, он ходил в прежнее время, возвращаясь домой к Ирэн. Како-
ва-то она теперь? Как она жила эти годы с тех пор, как он видел еД пос-
ледний раз, двенадцать лет назад - ведь уже семь лет прошло, как дядя
Джолион оставил ей эти деньги! Все так же ли она хороша? Узнает ли он
еД, если увидит? "Я не очень изменился, - подумал он, - а вот она, надо
полагать, изменилась. Сколько страданий она мне причинила!" Ему вдруг
вспомнился один вечер. Это было в первый год после их свадьбы. Он в пер-
вый раз отправился без неД на обед - это была встреча школьных товари-
щей. Как он торопился домой; он вошел крадучись, бесшумно, как кот, и
услышал, что она играет. Беззвучно отворив дверь гостиной, он остановил-
ся, следя за выражением еД лица; оно было так не похоже на то, что он
знал, такое открытое, доверчивое, как будто она отдавала музыке своД
сердце, которое для него было закрыто. И он вспомнил, как она вдруг пе-
рестала играть и обернулась, и как лицо еД сразу стало таким, какое он
знал, и как ледяная дрожь прошла по его телу, хотя в следующую минуту он
уже обнимал еД плечи. Да, сколько он из-за неД выстрадал! Развод! Это
смешно после стольких лет полного разрыва! Но это необходимо. Другого
выхода нет. "Вопрос в том, - подумал он с неожиданной деловитостью, -
кому из нас придется взять на себя вину. Ей или мне? Она меня бросила.
Она должна поплатиться за это. У неД, наверно, есть ктонибудь". И у него
невольно вырвался глухой, сдавленный стон; повернув обратно, он напра-
вился на Парк-Лейн.

V. ВИДЕНИЯ ДЖЕМСА

Дворецкий сам открыл дверь и, бесшумно прикрыв еД, остановил Сомса в
вестибюле.
- Мистер Форсайт плохо себя чувствует, сэр, - прошептал он. - Он ска-
зал, что не ляжет, пока вы не вернетесь. Он сейчас в столовой.
Сомс спросил, понизив голос, как теперь все говорили в доме:
- Что с ним, Уормсон?
- Он, кажется, нервничает, сэр. Может быть, эти похороны, или вот ещД
миссис Дарти заходила сегодня. Должно быть, он слышал что-нибудь. Я сва-
рил ему глинтвейн. Миссис Джемс только что поднялась наверх.
Сомс повесил шляпу на вешалку из красного дерева с оленьим рогом.
- Хорошо, Уормсон, можете идти спать. Я сам отведу его наверх.
И Сомс направился в столовую...
Джемс сидел в большом кресле перед камином; поверх сюртука на плечах
у него был накинут плед из верблюжьей шерсти, очень легкий и теплый, и
на него свисали его длинные седые бакенбарды. Седые волосы, все ещД гус-
тые, блестели в свете лампы; мелкие слезинки, выкатившиеся из неподвижно
вперившихся в одну точку светло-серых глаз, оставили следы на его все
ещД румяных щеках и в глубоких впадинах морщин, тянувшихся до самых уг-
лов гладко выбритых губ, которыми он шевелил, словно пережевывая свои
мысли. Его длинные ноги в клетчатых брюках, тощие, как у петуха, были
согнуты почти под прямым углом, и худая рука, лежавшая на колене, безос-
тановочно перебирала широко раздвинутыми пальцами с блестящими заострен-
ными ногтями. Около него на низеньком столике стоял наполовину опорож-
ненный стакан глинтвейна, запотевший и покрытый капельками влаги. Джемс
просидел здесь целый день с перерывами только для еды. В восемьдесят во-
семь лет он все ещД был физически здоров, но очень страдал от мысли, что
ему никогда ничего не рассказывают. Было даже непонятно, каким образом
он узнал, что сегодня схоронили Роджера, - Эмили от него это скрыла. Она
вечно от него все скрывает. Эмили ведь всего только семьдесят лет! Джемс
досадовал на молодость жены. Он иногда думал, что ни за что бы не женил-
ся на ней, если бы знал, что у неД будет так много лет впереди, когда у
него уже останется так мало. Это неестественно. Она проживет ещД пятнад-
цать - двадцать лет после него, истратит массу денег; у неД всегда были
такие экстравагантные вкусы. Она, чего доброго, ещД вздумает завести ав-
томобиль. Сисили, Рэчел, Имоджин, вся эта молодежь разъезжает на велоси-
педах, носится бог весть где. А теперь вот и Роджер умер. Он ничего не
знает, не может сказать! Семья разваливается. Сомс, наверно, знает,
сколько оставил его дядя. Странно, что он думал о Роджере как о дяде
Сомса, а не как о своем родном брате. Сомс! Все больше и больше он ста-
новится его единственной опорой в этом уходящем от него мире; Сомс бе-
режлив; Сомс богатый человек, но ему некому оставить свои деньги. Вот и
опять! Ведь он ничего не знает! А теперь ещД этот Чемберлен! [Джозеф Чемберлен (1836 - 1914) - отец Остина и Невиля Чемберленов,
английский министр по делам колоний, одно время носившийся с мыслью об
англо-германском союзе] Политические взгляды Джемса сложились между
семидесятым и восемьдесят пятым годами, когда "этот грязный радикал" был
занозой в глазу для каждого собственника, и Джемс не доверял ему и по сие
время, несмотря на его перерождение; он ещД втянет страну в какую-нибудь
историю и добьется что курс фунта упадет. Прямо какой-то буревестник! А
где же Сомс? Конечно, отправился на похороны, про которые от него все
скрывают. Но он отлично знает, он видел, в каких брюках ушел Сомс. Роджер!
Роджер в гробу! Он вспомнил, как они вместе возвращались из школы,
примостившись на козлах дилижанса "Черепаха", - это было в 1824 году. А
Роджер залез в ящик под козлы и уснул. У Джемса вырвалось какое-то
кудахтанье. Смешной малый был Роджер, чудак! Разве когда знаешь! Моложе
его - и в гробу! Семья разваливается. Вот и Вэл отправляется в университет;
он теперь и глаз сюда не кажет. А каких денег будет стоить это учение!
Расточительный век! И все те деньги, которых будут стоить ему его четыре
внука, заплясали перед глазами Джемса. Ему не жаль было для них этих денег,
но страшен был риск, которому он подвергал своих наследников, тратя эти
деньги; страшно было уменьшение капитала. А теперь вот Сисили вышла замуж,
и у неД тоже могут быть дети. И он ничего не знает, ничего не может сказать!
У всех теперь только одно на уме: сорить деньгами, разъезжать туда-сюда и,
как они теперь говорят, "пожить". За окном проехал автомобиль. Уродливая
громоздкая - штука, и какой шум, треск! Вот так-то и все теперь. Шумят,
кричат, а страна катится в пропасть. Куда-то все торопятся, и ни у кого
и времени нет подумать о хорошем тоне. Приличный выезд - вот как его ко-
ляска с гнедыми - разве сравнятся с ним все эти новомодные фокусы? И
консоли уже дошли до 116! По-видимому, масса свободных денег в стране, а
теперь ещД этот старикашка Крюгер! Они хотели скрыть от него Крюгера, да
не сумели; как же, тут такая каша заварится! Он отлично предвидел, чем
это кончится, когда этот Гладстон, который, слава богу, отправился на
тот свет, поднял такой шум после той ужасной истории при Маджубе [Битва
при Маджубе в 1881 году, в которой англичане потерпели поражение, после
чего, по настоянию Гладстона, Южно-Африканской республике было дано
самоуправление]. Он ничуть не удивится, если вся империя развалится и всД
пойдет прахом. И это видение империи, обратившейся в прах, вызвало у него
на целые четверть часа ощущение мучительной дурноты. Из-за этого он почти
ничего не ел за завтраком. Но самое ужасное потрясение ему пришлось пережить
после завтрака. Он дремал и вдруг услышал голоса, тихие голоса, Ах, ему
никогда, никогда ничего не говорят! Голоса Уинифрид и еД матери. "Монти!"
Опять Дарти, вечно этот Дарти! Голоса удалились, и Джемс остался один, с
настороженными, как у зайца, ушами, объятый пронизывающим до костей
страхом. Почему они оставили его одного? Почему они не придут, не расс-
кажут ему? И страшная мысль, преследовавшая его уже давно, с внезапной
отчетливостью сверкнула в его сознании. Дарти обанкротился, злостно
обанкротился, и, чтобы спасти Уинифрид и детей, ему, Джемсу, придется
платить! Сможет ли он... Сможет ли Сомс обезопасить его, превратить его,
так сказать, в компанию с ограниченной ответственностью? Нет, не может!
Вот, вот оно! С каждой секундой, пока не вернулась Эмили, призрак стано-
вился все более грозным. Что если Дарти подделал векселя? Вперив остано-
вившийся взгляд в сомнительного Тернера, висевшего на стене. Джемс пере-
живал адские муки. Он видел Дарти на скамье подсудимых, внуков в нищете
и себя самого прикованного к постели. Он видел, как сомнительного Терне-
ра продают у Джобсона, как все величественное здание собственности обра-
щается в прах. В его воображении вставала Уинифрид, одетая коекак, не по
моде, а голос Эмили говорил: "Ну полно. Джемс, не волнуйся". Она всегда
говорит: "Не волнуйся". У неД нет нервов. Ему не следовало жениться на
женщине на восемнадцать лет моложе его. Тут явственный голос живой Эмили
произнес:
- Хорошо ли ты вздремнул. Джемс?
Вздремнул! Он мучается, а она спрашивает, хорошо ли он вздремнул!
- Что такое с Дарти? - спросил он, глядя на неД пронизывающим взгля-
дом.
Эмили никогда не теряла самообладания.
- А что ты слышал? - мягко спросила она.
- Что с Дарти? - повторил Джемс. - Он обанкротился?
- Какая ерунда!
Джемс сделал громадное усилие и поднялся во всю длину своей аистопо-
добной фигуры.
- Ты никогда ничего мне не говоришь. Он обанкротился.
Избавить его от этой навязчивой идеи казалось сейчас Эмили самым
главным.
- Нет, - решительно ответила она, - он уехал в Буэнос-Айрес.
Если бы она сказала - на Марс, это не произвело бы на Джемса более
ошеломляющего впечатления; его воображению, всецело поглощенному бри-
танскими акциями, Марс и Буэнос-Айрес представлялись одинаково смутно.
- Зачем он туда поехал? - спросил он. - У него нет денег. С чем он
поехал?
Взволнованная услышанными от Уинифрид новостями и раздосадованная
этими непрерывно повторяющимися жалобами, Эмили спокойно ответила:
- С жемчугами Уинифрид и с танцовщицей.
- Что? - сказал Джемс и упал в кресло.
Эта внезапная реакция испугала Эмили; поглаживая его по лбу, она ска-
зала:
- Ну полно, не волнуйся, Джемс!
Багровые пятна выступили на лбу и на щеках Джемса.
- Я заплатил за них, - сказал он дрожащим голосом. - Он вор, я... я
знал, чем это кончится. Он меня в могилу сведет; он...
Язык отказался служить ему, и он затих.
Эмили, считавшая, что она его так хорошо знает, испугалась и пошла к
шкафчику, где у неД стоял бром. Но она не видела, как в этой хилой, дро-
жащей оболочке стойкий дух Форсайтов вступил в борьбу с непозволительным
волнением, вызванным таким надруганием над форсайтскими принципами; дух
Форсайтов, прочно внедренный в Джемсе, говорил: "Не сходи с ума, не го-
рячись, этим не поможешь. Только испортишь себе пищеварение, с тобой
случится припадок". И этот невидимый ею дух оказался сильнее брома.
- Выпей-ка это, - сказала она.
Джемс отмахнулся.
- О чем только Уинифрид думала, что она позволила ему взять свои жем-
чуга?
Эмили поняла, что кризис миновал.
- Она может носить мои жемчуга, - спокойно сказала она. - Я их никог-
да не надеваю. А ей нужно хлопотать о разводе.
- Вот до чего дошло! - сказал Джемс. - Развод! Никогда в нашей семье
не было разводов. Где Сомс?
- Он сейчас придет.
- Неправда, - сказал Джемс почти злобно. - Он на похоронах. Ты дума-
ешь, я ничего не знаю.
- Ну хорошо, - спокойно сказала Эмили, - но ты не должен так волно-
ваться, когда мы тебе что-нибудь рассказываем.
И, взбив ему подушку и поставив бром на столик возле него, она вышла
из комнаты.
А Джемс остался со своими видениями - Уинифрид в суде на бракоразвод-
ном процессе, имя Форсайтов в газетах, комья земли, падающие на гроб
Роджера; Вэл идет по стопам отца; жемчуга, за которые он заплатил и ко-
торых он больше не увидит; доход с капитала, понизившийся до четырех
процентов; страна, разорившаяся в прах; и по мере того как день перехо-
дил в сумерки и прошло время чая и обеда, видения становились все более
путаными и зловещими - и ему ничего не скажут, пока ничего не останется
от всех его денег, ему никто ничего не говорит. Где же Сомс? Почему он
не идет?.. Рука его протянулась к стакану с глинтвейном, он поднес его
ко рту и увидел сына, который стоял рядом и смотрел на него. Вздох об-
легчения разомкнул его губы, и, опустив стакан, он сказал:
- Наконец-то! Дарти уехал в Буэнос-Айрес! Сомс кивнул.
- Лучшего и желать нельзя, - сказал он, - слава богу, избавились.
Словно волна умиротворения разлилась в сознании Джемса. Сомс знает,
Сомс - у них единственный, у кого есть здравый смысл - Почему бы ему не
переехать сюда и не поселиться с ними? Ведь у него же нет своего сына? И
он сказал жалобным голосом:
- В мои годы трудно совладать с нервами. Я бы хотел, чтобы ты по-
больше бывал дома, мой мальчик.
Сомс опять кивнул. Бесстрастное, словно маска, лицо ничем не выразило
согласия, но он подошел и словно случайно коснулся плеча отца.
- Вам все просили кланяться у Тимоти, - сказал он. - Все сошло очень
хорошо. Я заходил к Уинифрид. Я думаю предпринять кое-какие шаги.
И подумал: "Да, но ты не должен о них знать".
Джемс поднял глаза, его длинные седые бакенбарды вздрагивали, между
концами воротничка виднелась тонкая шея, хрящеватая и голая.
- Мне так было плохо весь день, - сказал он, - они никогда ничего мне
не рассказывают.
Сердце Сомса сжалось.
- Да что же, все идет своим порядком. И волноваться не из-за чего.
Пойдемте, я провожу вас наверх, - и он тихонько взял отца под руку.
Джемс послушно поднялся, вздрагивая, и они вдвоем медленно прошли по
комнате, казавшейся такой роскошной при свете камина, и вышли на лестни-
цу. Очень медленно они поднялись наверх.
- Спокойной ночи, мой мальчик, - сказал Джемс у двери в спальню.
- Спокойной ночи, отец, - ответил Сомс.
Его рука скользнула под шалью по рукаву Джемса. Казалось, рукав был
почти пустой - так худа была рука. И, отвернув лицо от света, падавшего
через открытую дверь. Сомс поднялся ещД на один пролет в свою спальню.
"Хочу сына, - сказал он про себя, сидя на краю постели, - хочу сына!"

VI. УЖЕ НЕ МОЛОДОЙ ДЖОЛИОН У СЕБЯ ДОМА

Деревья мало поддаются влиянию времени, и старый дуб на верхней лу-
жайке в Робин-Хилле, казалось, не постарел ни на один день с тех пор,
как Босини, растянувшись под ним, говорил Сомсу: "Форсайт, я нашел самое
подходящее место для вашего дома". После того там дремал Суизин, и ста-
рый Джолион уснул вечным сном под его ветвями. А теперь, располагаясь
обычно около качелей, уже не молодой Джолион часто рисовал здесь. Во
всем мире это было для него, пожалуй, самое священное место, потому что
он любил своего отца.
Глядя на этот громадный ствол, корявый и кое-где поросший мхом, но
ещД не дуплистый, он размышлял о том, как течет время. Это дерево, быть
может, видело всю историю Англии. Оно росло здесь, он почти не сомневал-
ся в этом, по крайней мере со времен Елизаветы. Его собственные пятьде-
сят лет казались пустяком в сравнении с возрастом дерева. Когда этому
дому позади него, которым он теперь владеет, будет не двенадцать, а
триста лет, дерево по-прежнему будет стоять здесь, громадное, дуплис-
тое... Ну кто же решится на такое святотатство - спилить его? Может
быть, какой-нибудь Форсайт будет ещД жить в этом доме и ревниво охранять
его. И Джолион старался представить себе, на что будет похож этот дом,
достигнув такого глубокого возраста. Стены его уже теперь заросли глици-
нией, он уже не кажется новым. Сохранит ли он своД лицо и то благородное
величие, которым облек его Босини, или гигант Лондон поглотит его и об-
ратит в жалкое убежище среди теснящего хаоса наскоро сбитых домов? И
внутренний, и внешний облик дома не раз убеждал Джолиона, что Босини
подчинялся вдохновению, строя его. И правда, архитектор вложил в него
свою душу. Он мог бы, пожалуй, стать одним из достопримечательных домов
Англии - редкий образец искусства в эти дни упадка архитектуры. И Джоли-
он, в котором чувство прекрасного уживалось с форсайтским инстинктом
продолжения рода, проникался радостью и гордостью от сознания, что дом
этот принадлежит ему. В его желании, чтобы этот дом перешел к его сыну и
к сыну его сына, был какой-то оттенок поклонения и благоговейной любви к
предкам ("по крайней мере к одному из них). Его отец любил этот дом, лю-
бил этот вид, эту землю, это дерево; его последние годы счастливо про-
текли здесь, и никто здесь не жил до него. Эти последние одиннадцать
лет, проведенные Джолионом в Робин-Хилле, были важным периодом в его
жизни художника - периодом успеха. Он был теперь в самом авангарде ху-
дожников-акварелистов и пользовался всеобщим Признанием. Картины его
продавались за большие деньги. Специализировавшись в одной этой области
с упорством человека его склада, он завоевал себе "имя", немножко позд-
но, правда, но не слишком поздно для отпрыска рода, который поставил се-
бе целью существовать вечно. Его искусство действительно стало более
глубоким и более Совершенным. В соответствии с достигнутым положением он
отрастил короткую светлую бородку, начинавшую чутьчуть седеть и скрывав-
шую его форсайтский подбородок; его смуглое лицо потеряло напряженное
выражение временного остракизма, и он выглядел положительно моложе.
Смерть жены в 1894 году была одной из тех семейных трагедий, которые в
конце концов приносят благо всем. Он действительно любил еД до самого
конца, будучи глубоко привязчивым по натуре, но она становилась день ото
дня труднее: ревновала его к своей падчерице Джун, даже к своей дочурке
Холли и вечно причитала, что он не может еД любить, такую больную и ни-
кому не нужную, и лучше бы ей умереть. Он искренне горевал по ней, но
стал выглядеть моложе с тех пор, как она умерла. Если бы она только была
способна поверить в то, что он с ней счастлив, насколько счастливее были
бы эти двадцать лет их совместной жизни!
Джун, в сущности, никогда не могла как следует ужиться с этой женщи-
ной, незаконно занявшей место еД матери, и после смерти старого Джолиона
она поселилась в Лондоне, устроив себе нечто вроде ателье; но когда ма-
чеха умерла, она вернулась в Робин-Хилл и забрала бразды правления в
свои маленькие решительные ручки. Джолли в то время был в Хэрроу, а Хол-
ли все ещД училась с мадемуазель Бос. Ничто не удерживало Джолиона дома,
и он повез своД горе и свой ящик с красками за границу. Он долго бродил
по Бретани и в конце концов очутился в Париже. Он прожил там несколько
месяцев и вернулся помолодевший, с короткой русой бородкой. Так как он,
в сущности, был одним из тех людей, которым дом нужен только как кров и
приют, ему, было очень удобно, что Джун вернулась хозяйничать в Ро-
бин-Хилл и он мог свободно отлучаться со своим мольбертом когда и куда
угодно. Она, правда, обнаруживала сильную склонность рассматривать этот
дом главным образом как убежище для своих протеже, но годы изгнания пре-
исполнили Джолиона участием ко всем отверженным, и "несчастненькие"
Джун, населявшие дом, не раздражали его. Пусть себе подбирает и кормит
их. И хотя он со своим слегка циничным юмором подмечал, что они не
только трогают еД доброе сердце, но в не меньшей мере удовлетворяют и еД
потребность властвовать, его все же умиляло, что у неД столько "несчаст-
неньких". С каждым годом его отношения с дочерьми и сыном становились
все более непринужденными и братскими, приобретая характер какого-то
своеобразного равенства. Когда он приезжал к Джолли в школу, ему всегда
было как-то неясно, кто из них старше; сидя рядом с сыном, он ел с ним
вишни из бумажного пакета, ласково улыбаясь и чуть-чуть иронически при-
подымая бровь. Отправляясь в Хэрроу, Джолион всегда заботился о том,
чтобы у него были деньги в кармане, и одевался особенно тщательно, чтобы
сыну не приходилось краснеть за него. Они были по-настоящему друзьями,
но у них, казалось, не было потребности в словесных излияниях, потому
что оба отличались одинаковой форсайтской склонностью замыкаться в себе.
Они знали, что поддержат друг друга в несчастии, но говорить об этом не
было надобности. Джолиону, отчасти по свойствам его натуры, отчасти в
результате его юношеского грехопадения, ходячая мораль внушала паничес-
кий ужас. Самое большее, что он мог бы сказать своему сыну, было бы
приблизительно следующее: "Послушай, старина, не забывай, что ты поря-
дочный человек, джентльмен", - и потом он ещД долго, удивляясь самому
себе, раздумывал бы, не снобизм ли это. Большой крокетный матч, на кото-
ром они ежегодно присутствовали вместе, был для них, пожалуй, самым
опасным испытанием, так как Джолион был итонцем. Они были особенно пре-
дупредительны друг к другу во время этого матча и, восклицая "Урра! ",
приговаривали: "Эх, не повезло, старина!" или: "Урра! Не везет вашим,
папа! - в то время, как сердце у них замирало от радости при каждом про-
махе в команде противника. И Джолион в этот день, вместо своей обычной
мягкой шляпы, надевал серый цилиндр, чтобы пощадить чувства сына; черный
цилиндр он всетаки никак не мог решиться надеть. Когда Джолли отправился
в Оксфорд, Джолион поехал вместе с ним, радостный, смущенный и даже нем-
ножко побаиваясь, как бы ему не дискредитировать своего сына в глазах
всех этих юнцов, которые ему казались гораздо самоувереннее и старше его
самого. Он часто думал: "Хорошо, что я художник. (Он уже давно бросил
службу у Ллойда.) Это так безобидно. Никто не смотрит сверху вниз на ху-
дожника, не принимает его слишком всерьез". Джолли, в котором был ка-
кой-то врожденный аристократизм, сразу вошел в очень тесный замкнутый
кружок, что втайне немножко забавляло его Отца. У мальчика были светлые,
слегка вьющиеся волосы и глубоко сидящие серо-стальные глаза деда. Он
был хорошо сложен, очень строен и восхищал эстетическое чувство Джолиона
так, что тот даже чуть-чуть побаивался его, как это всегда бывает с ху-
дожниками, когда они восхищаются физическим совершенством людей одного с
ними гола. И на этот раз он собрал все своД мужество и заставил себя
дать сыну следующий совет:
- Вот что, старина, ты, конечно, залезешь в долги; смотри же, немед-
ленно обратись ко мне; разумеется, я заплачу за тебя. Но помни, что че-
ловек всегда уважает себя больше, когда сам платит свои долги. И ни у
кого не занимай, кроме меня, хорошо?
И Джолли ответил:
- Хорошо, папа, не буду, - и никогда ни у кого не занимал.
- И потом ещД одна вещь. Я не очень-то разбираюсь в вопросах морали и
во всем этом, но мне кажется так: прежде чем совершить какой-нибудь пос-
тупок, всегда стоит подумать, не обидишь ли ты этим другого человека
больше, чем это необходимо.
Джолли на секунду задумался, потом кивнул и крепко пожал отцу руку. А
Джолион подумал: "Имел ли я право говорить ему это?" У него всегда был
панический страх лишиться того молчаливого доверия, которое они питали
друг к другу; он не забыл, как сам он на долгие годы лишился доверия
своего отца и как потом уже ничто не связывало их, кроме большой любви
на расстоянии. Джолион, разумеется, недооценивал, насколько изменился
дух времени с 1865 года, когда он юношей поступал в Кэмбридж, а также
недооценивал, пожалуй; и способность своего сына почувствовать и понять
безграничную терпимость отца. Эта-то терпимость, а возможно, и некоторый
скептицизм и заставляли его придерживаться такой странной оборонительной
позиции в отношении Джун, Она была такая решительная особа, так порази-
тельно хорошо знала, чего хочет, так неуклонно добивалась всего, что бы
ни задумывала, хотя потом, правда, нередко отказывалась от этого внезап-
но, словно обжегшись. Мать еД была совершенно такая же, откуда и прои-
зошли все несчастья. Не то чтобы его расхождения с дочерью хоть
сколько-нибудь напоминали его разногласия с первой миссис Джолион: что
может казаться забавным в дочери, совсем не забавно в жене. Видеть, как
Джун, сжав челюсти, упорно и решительно добивается чего-нибудь, казалось
в порядке вещей, потому что это "что-нибудь" никогда не задевало всерьез
свободы Джолиона - единственное, против чего он восстал бы, с не меньшей
решительностью сжав челюсти, и довольно-таки внушительные челюсти, под
этой короткой седеющей бородкой. А кроме того, к серьезным столкновениям
между ними не было никакого повода. Всегда можно было отделаться шуткой,
как он обычно и делал. Гораздо огорчительнее для него было то, что Джун
никогда не радовала его эстетическое чувство, хотя, казалось, у неД были
все данные для этого; золотисто-рыжие волосы, светлые, как у викингов,
глаза, что-то воинственное во всем еД облике. Совсем иначе обстояло дело
с Холли, спокойной, кроткой, застенчивой, ласковой, хоть в ней и прятал-
ся шаловливый бесенок. Он с необыкновенным интересом следил за своей
младшей дочкой, когда она ещД была несформировавшимся утенком. Станет ли
она лебедем? ЕД смуглое с правильным овалом лицо, задумчивые серые глаза
с длинными темными ресницами как будто и обещали, и нет. Только в этот
последний год Джолиону стало казаться, что он может сказать безошибочно:
да, она будет лебедем, темным, стыдливо застенчивым, но истинным лебе-
дем. Ей минуло восемнадцать лет, мадемуазель Бос ретировалась - эта осо-
ба после одиннадцати лет, насыщенных непрерывными воспоминаниями, хорошо
воспитанных маленьких Тэйлорах", переселилась в другое семейство, чье
лоно отныне будет постоянно потрясаться еД воспоминаниями о "хорошо вос-
питанных маленьких Форсайтах". Она научила Холли говорить по-французски
так же, как говорила сама.
Хотя Джолион не был особенно силен в портрете, тем не менее он уже
три раза писал портрет своей младшей дочери и теперь, 4 октября 1899 го-
да, писал в четвертый раз, когда ему подали визитную карточку, заставив-
шую его брови изумленно поползти вверх:
М-р Сомс Форсайт.
Шелтер, "Клуб знатоков",
Мейплдерхем. Сснт-Джемс.
Но здесь мы позволим себе новое отступление в саге о Форсайтах...
Вернуться из долгого путешествия по Испании в дом, где опущены шторы,
к маленькой перепуганной дочке и увидеть любимого отца, мирно спящего
последним сном, - такое воспоминание не могло изгладиться из памяти
столь впечатлительного и доброго человека, как Джолион. Ощущение ка-
кой-то тайны было связано с этим печальным днем и смертью того, чья
жизнь текла так плавно, размеренно и открыто для всех. Казалось неверо-
ятным, чтобы отец мог так внезапно исчезнуть, не сообщив о своем намере-
нии, не сказав последнего слова сыну, не простившись с ним; а бессвязные
рассказы крошки Холли о "даме в сером" и мадемуазель Бос о какой-то ма-
дам Эронт (как ему послышалось) заволакивали все каким-то туманом, кото-
рый несколько рассеялся, когда он прочел завещание отца и приписку, сде-
ланную позже. Его обязанностью как душеприказчика было уведомить Ирэн,
жену его двоюродного брата Сомса, о том, что ей оставлены в пожизненное
пользование проценты с пятнадцати тысяч фунтов. Он отправился к ней,
чтобы сообщить, что капитал, с которого ей будут идти проценты, помещен
в Индийских акциях и что доход еД будет равняться примерно 130 фунтам в
год, свободным от подоходного налога. Это была его третья встреча с же-
ной его двоюродного брата Сомса, если только она все ещД оставалась его
женой, в чем он был не совсем уверен, Он вспомнил, как увидел еД в пер-
вый раз, когда она сидела в Ботаническом саду, дожидаясь Босини, - прек-
расная безвольная фигура, напомнившая ему Тицианову "Любовь небесную", и
потом, когда, по поручению отца, он явился на Монпелье-сквер вечером, в
тот день, когда они узнали о смерти Босини. Он до сих пор отчетливо пом-
нил еД появление в дверях гостиной - еД прекрасное лицо, вдруг вспыхнув-
шее безумной надеждой и снова окаменевшее в отчаянии; он помнил чувство
жалости, охватившее его, злобную улыбку Сомса и его слова: "Мы не прини-
маем" - и стук захлопнувшейся двери.
И теперь, в третий раз, он увидел лицо ещД более прекрасное - не ис-
каженное безумной надеждой или отчаянием Глядя на неД, он думал: "Да, не
мудрено, что отец восхищался ею". И тут в памяти его возник и постепенно
стал ясным странный рассказ о золотом закате его отца. Она говорила о
старом Джолионе с благоговением и со слезами на глазах.
- Он был так удивительно добр ко мне, не знаю почему. Он казался та-
ким умиротворенным и прекрасным в своем кресле под деревом - вы знаете,
я его первая увидела. Такой чудесный был день. Мне кажется, что счастли-
вей смерти нельзя себе представить. Всякий был бы рад так умереть.
"Это правда, - подумал он. - Всякий был бы рад умереть, когда сияет
лето и сама красота идет к тебе по зеленой лужайке".
И, окинув взглядом маленькую, почти пустую гостиную, он спросил еД,
что она теперь намерена делать.
- Я начну снова жить понемножку, кузен Джолион. Так чудесно иметь
собственные деньги. У меня их никогда не было. Я, наверно, останусь в
этой квартире, я привыкла к ней, но я смогу теперь поехать в Италию!
- Конечно, - пробормотал Джолион, глядя на еД робко улыбавшиеся губы.
Возвращаясь от неД, он думал: "Какая обаятельная женщина! Жалость ка-
кая! Я рад, что папа оставил ей эти деньги".
Он больше не виделся с ней, но каждые три месяца выписывал чек на еД
банк и посылал ей об этом записку в Челси; и каждый раз получал от неД
письмо с подтверждением, обычно из еД квартиры в Челси, а иногда из Ита-
лии; и теперь еД образ был неразрывно связан для него с серой, слегка
надушенной бумагой, изящным прямым почерком и словами: "Дорогой кузен
Джолион". Он был теперь богатым человеком и, подписывая скромный чек,
часто думал: "Ведь этого ей, наверное, еле-еле хватает", - и чувство
смутного удивления шевелилось в нДм - как она вообще существует в этом
мире, населенном мужчинами, которые не терпят, чтобы красота не была
чьей-нибудь собственностью. Вначале Холли иногда заговаривала о ней, но
"дамы в сером" быстро исчезают из детской памяти, а плотно сжимавшиеся
губы Джун, когда в первые недели после смерти дедушки кто-нибудь упоми-
нал имя еД бывшей подруги, отбивали охоту говорить о ней. Но один раз,
правда, Джун высказалась вполне определенно:
- Я простила ей, я очень рада, что она теперь независима...
Получив карточку Сомса, Джолион сказал горничной, ибо он не терпел
лакеев:
- Попросите его, пожалуйста, в кабинет и скажите, что я сейчас приду,
- и, взглянув на Холли, спросил: - Помнишь ты "даму в сером", которая
давала тебе уроки музыки?
- Помню, конечно, а что? Это она приехала?
Джолион покачал головой и, надевая пиджак вместо своей холщовой блу-
зы, вспомнил внезапно, что эта история не для юных ушей, и промолчал. Но
его лицо, пока он шел в кабинет, весьма красноречиво изображало полное
недоумение.
У стеклянной двери, глядя через террасу на дуб, стояли два человека -
один средних лет, другой совсем юноша, и Джолион подумал: "Кто этот
мальчик? Ведь у них же никогда не было детей".
Старший обернулся. Встреча этих двух Форсайтов второго поколения,
значительно менее непосредственного, чем первое, в этом доме, который
был выстроен для одного и в котором поселился хозяином другой, отлича-
лась какойто скрытой настороженностью при всем их старании быть привет-
ливыми. "Уж не пришел ли он по поводу своей жены?" - думал Джолион. "С
чего бы мне начать?" - думал Сомс, а Вэл, которого взяли с собой для то-
го, чтобы разбить лед, равнодушно стоял, окидывая этого бородача ирони-
ческим взглядом из-под темных пушистых ресниц.
- Это Вэл Дарти, - сказал Сомс, - сын моей сестры. Он на днях отправ-
ляется в Оксфорд; я бы хотел познакомить его с вашим сыном.
- Ах, как жаль, Джолли уже уехал. Вы в какой колледж?
- Брэйсноз, - ответил Вэл.
- А Джолли в Крайст-Черч-колледже; но он, конечно, будет рад познако-
миться с вами.
- Очень признателен вам.
- Холли дома. Если вы удовольствуетесь кузиной вместо кузена, она по-
кажет вам сад. Вы найдете еД в гостиной, если пройдете за эту портьеру,
я как раз писал еД портрет.
Повторив ещД раз "Очень признателен", Вэл исчез, предоставив обоим
кузенам самим разбивать лед.
- Я видел ваши акварели на выставках, - сказал Сомс.
Джолиона передернуло. Он уже около двадцати шести лет не поддерживал
никакой связи со своей форсайтской родней, но в его представлении они
тесно связывались с "Дерби" Фриса и гравюрами Лэндсира. Он слышал от
Джун, что Сомс слывет знатоком, но это только ухудшало цело. Он по-
чувствовал, как в нДм просыпается чувство необъяснимого отвращения.
- Давно я вас не видел, - сказал он.
- Да, - ответил Сомс, не разжимая губ, - с тех пор как... ну, да я,
собственно, об этом и приехал поговорить. Вы, кажется, еД попечитель.
Джолион кивнул.
- Двенадцать лет немалый срок, - отрывисто сказал Сомс. - Мне... мне
надоело это.
Джолион не нашелся ничего ответить и спросил:
- Вы курите?
- Нет, благодарю.
Джолион закурил.
- Я хочу покончить с этим, - коротко сказал Сомс.
- Мне не приходится встречаться с ней, - пробормотал Джолион сквозь
клуб дыма.
- Но, я полагаю, вы знаете, где она живет.
Джолион кивнул. Он не намеревался давать еД адрес без разрешения.
Сомс, казалось, угадал его мысли.
- Мне не нужно еД адреса, - сказал он, - я его знаю.
- Что же вы, собственно, хотите?
- Она меня бросила. Я хочу развестись.
- Немножко поздно, пожалуй?
- Да, - сказал Сомс, и наступило молчание.
- Я плохо разбираюсь в этих вещах, если и знал что, так перезабыл, -
промолвил Джолион, криво улыбнувшись. Ему самому пришлось ждать смерти,
которая и развела его с первой миссис Джолион. - Вы что, хотите, чтобы я
поговорил с ней?
Сомс поднял глаза и посмотрел в лицо своему кузену.
- Я полагаю, там есть кто-нибудь, - сказал он.
Джолион пожал плечами.
- Я ничего не знаю. Мне кажется, вы могли оба жить так, как если бы
один из вас давно умер. Так обычно и делается.
Сомс повернулся к окну. Рано опавшие дубовые листья уже устилали тер-
расу, кружились по ветру. Джолион увидел две фигуры, Холли и Вала Дарти,
направлявшихся через лужайку к конюшням. "Не могу же я служить и нашим и
вашим, - подумал он. - Я должен стать на еД сторону. Я думаю, и отец был
бы того же мнения". И на короткое мгновение ему показалось, что он видит
фигуру отца, сидящего в старом кресле, как раз позади Сомса, положив но-
гу на ногу, с "Таймсом" в руках. Видение исчезло.
- Мой отец любил еД, - тихо сказал он.
- Не понимаю, за что, - не оборачиваясь, ответил Сомс. - Сколько горя
она причинила вашей дочери Джун; она всем причиняла только горе. Я давал
ей все, что она хотела. Я даже готов был простить еД, но она предпочла
бросить меня.
Звук этого глухого голоса подавлял всякое сочувствие в Джолионе. Что
такое есть в этом человеке, что не позволяет проникнуться к нему участи-
ем?
- Я могу съездить к ней, если вам угодно, - сказал он. - Я думаю, что
она будет рада разводу, впрочем, не знаю.
Сомс кивнул.
- Да, пожалуйста. Я знаю, где она живет, но я не желаю еД видеть.
Он несколько раз провел языком по губам, словно они у него пересохли.
- Может быть, вы выпьете чаю, - предложил Джолион и чуть не добавил:
"и посмотрите дом". И он повел его в холл.
Позвонив и приказав подать чай, он подошел к своему мольберту и по-
вернул картину к стене. Ему почему-то не хотелось, чтобы на неД смотрел
Сомс, который стоял здесь, посреди этой большой комнаты с широкими прос-
тенками, предназначавшимися для его собственных картин. В лице своего
кузена, с этим неуловимым семейным сходством с ним самим, в этом упря-
мом, замкнутом, сосредоточенном выражении Джолион увидел что-то, что не-
вольно заставило его подумать: "Этот никогда ничего не забудет, никогда
своих чувств не выдаст. Несчастный человек!"

VII. СТРИГУНОК НАХОДИТ ПОДРУЖКУ

Юный Вэл, покинув старшее поколение Форсайтов, подумал: "Вот скучища!
Уж дядя Сомс выдумает! Интересно, что собой представляет эта девчонка!"
Он не предвкушал никакого удовольствия от еД общества, и вдруг он уви-
дел, что она стоит тут и смотрит на него. Да какая хорошенькая! Вот по-
везло!
- Боюсь, что вы меня не знаете, - сказал он. - Меня зовут Вэл Дарти.
Я ваш дальний родственник, троюродный брат или что-то в этом роде. Моя
мать урожденная Форсайт.
Холли, от застенчивости не решаясь отнять у него свою смуглую тонкую
ручку, сказала:
- Я не знаю никого из моих родственников. Их много?
- Куча. И по большей части ужасный народ. Конечно, я не... ну, во
всяком случае те, кого я знаю. Родственники всегда ужасны, ведь правда?
- Должно быть, они тоже находят нас ужасными, - сказала Холли.
- Не знаю почему бы. Уж во всяком случае вас-то никто не найдет ужас-
ной.
Холли подняла на него глаза, и задумчивая чистота этих серых глаз
внезапно внушила Вэлу чувство, что он должен быть еД защитником.
- Конечно, разные бывают люди, - глубокомысленно заметил он. - Ваш
папа, например, выглядит очень порядочным человеком.
- ЕщД бы, - сказала Холли с жаром, - он такой и есть.
Краска бросилась в лицо Вэлу: зал в "Пандемониуме", смуглый господин
с розовой гвоздикой в петлице, оказавшийся его собственным отцом!
- Но вы же знаете, что такое Форсайты, - почти злобно добавил он. -
Ах, простите, я забыл, вы не знаете.
- А что же они такое?
- Ужасные скопидомы, ничего спортсменского. Посмотрите, например, на
дядю Сомса.
- Что ж, с удовольствием, - сказала Холли.
Вэл подавил желание взять еД под руку.
- Ах, нет, - сказал он, - пойдемте лучше погуляем. Вы ещД успеете на
него насмотреться. Расскажите мне, какой у вас брат.
Холли повела его на террасу и оттуда на лужайку, не отвечая на его
вопрос. Как описать Джолли, который, с тех пор как она себя помнит,
всегда был еД господином, повелителем и идеалом?
- Он, верно, командует вами? - коварно спросил Вал. - Я с ним позна-
комлюсь в Оксфорде. Скажите, у вас есть лошади?
Холли кивнула.
- Хотите посмотреть конюшни?
- Очень!
Они прошли мимо дуба и сквозь редкий кустарник вышли во двор. Во дво-
ре под башней с часами лежала мохнатая коричнево-белая собака, такая
старая, что она даже не поднялась, увидя их, а только слегка помахала
закрученным кверху хвостом.
- Это Балтазар, - сказала Холли. - Он такой старый, ужасно старый,
почти такой же, как я. Бедненький! и так любит папу!
- Балтазар! Странное имя! Но он, знаете, не породистый.
- Нет! Но он милочка. - И она нагнулась погладить собаку.
Мягкая, гибкая, с темной непокрытой головой, с тонкими загорелыми ру-
ками и шеей, она казалась Вэлу странной и пленительной, словно что-то,
скользнувшее между ним и всем тем, что он знал прежде.
- Когда умер дедушка, - сказала она, - он два дня ничего не ел. Вы
знаете, он видел, как дедушка умирал.
- Это старый Джолион? Мама всегда говорит, что это был замечательный
человек.
- Это правда, - просто ответила Холли и открыла дверь в конюшню.
В широком стойле стояла серебристо-каурая лошадка ростом около пяти
футов, с длинным темным хвостом и такой же гривой.
- Это моя Красотка.
- Ах, - сказал Вэл, - чудная кобылка. Только хорошо бы ей подрезать
хвост. Она будет куда шикарнее, - но, встретив удивленный взгляд Холли,
он внезапно подумал: "А в общем не знаю, пусть будет, как ей нравится!"
Он потянул носом воздух конюшни. - Лошади хорошая штука, правда? Мой
отец... - он запнулся.
- Да? - сказала Холли.
Неудержимое желание открыться ей чуть не завладело им, но нет, не
совсем.
- Да нет, просто он массу денег тратил на них. Я тоже, знаете, страш-
но увлекаюсь и верховой ездой и охотой. Ужасно люблю скачки. Я бы хотел
сам участвовать в скачках. - И, забыв, что ему осталось пробыть в городе
только один день и что у него уже два приглашения, он с воодушевлением
предложил: - А что, если я завтра возьму напрокат лошадку, вы поедете со
мной в Ричмонд-парк?
Холли захлопала в ладоши.
- О, конечно! Я просто обожаю ездить верхом. Но вот же лошадь Джолли.
Вы можете поехать на ней. И мы могли бы поехать после чая.
Вэл с сомнением посмотрел на свои ноги в брюках. Он мысленно видел
себя перед ней безукоризненным, в высоких коричневых сапогах и в бедс-
фордовских бриджах.
- Мне не хочется брать его лошадь, - сказал он. - Может быть, ему это
будет неприятно. Кроме того, дядя Сомс, наверно, скоро поедет домой. Ко-
нечно, я у него не на привязи, вы не думайте. А у вас есть дядя? Лошадка
недурная, - заключил он, окидывая критическим взглядом лошадь Джолли
темно-гнедой масти, сверкающую белками глаз. - У вас здесь, наверно, нет
охоты?
- Нет; мне, пожалуй, и не хотелось бы охотиться. Это, конечно, ужасно
интересно, но это жестоко, ведь правда? И Джун тоже так говорит.
- Жестоко? - воскликнул Вэл. - Какая чепуха! А кто это такая Джун?
- Моя сестра, знаете, сводная сестра, она гораздо старше меня.
Она обхватила обеими руками морду лошади Джолли и потерлась носом об
еД нос, тихонько посапывая, что, казалось, производило на животное гип-
нотизирующее действие. Вэл смотрел на еД щеку, прижимавшуюся к носу ло-
шади, и на еД сияющие глаза, устремленные на него. "Она просто душечка",
- подумал он.
Они пошли обратно к дому, настроенные уже не так разговорчиво; за ни-
ми поплелся теперь пес Балтазар, медлительность которого нельзя было
сравнить ни с чем на свете, причДм он явно выражал желание, чтобы они не
превышали его скорости.
- Чудесное здесь место, - сказал Вал, когда они остановились под ду-
бом, поджидая отставшего Балтазара.
- Да, - сказала Холли и вздохнула. - Но, конечно, мне бы хотелось по-
бывать всюду. Мне бы хотелось быть цыганкой.
- Да, цыганки - это чудно, - подхватил Вэл с убеждением, которое,
по-видимому, только что снизошло на него. - А вы знаете, вы похожи на
цыганку.
Лицо Холли внезапно озарилось, засияло, точно темные листья, позоло-
ченные солнцем.
- Бродить по всему свету, все видеть, жить под открытым небом - разве
это не чудесно?
- А правда, давайте! - сказал Вэл.
- Да, да. Давайте!
- Вот будет здорово, и только вы да я, мы вдвоем.
Холли вдруг заметила, что это получается как-то не совсем удобно, и
вспыхнула.
- Нет, мы непременно должны устроить это, - настойчиво повторил Вэл,
но тоже покраснел. - Я считаю, что нужно уметь делать то, что хочешь.
Что у вас там за домом?
- Огород, потом пруд, потом роща и ферма.
- Идемте туда.
Холли взглянула в сторону дома.
- Кажется, пора идти чай пить, вон папа нам машет.
Вэл, проворчав что-то, направился за ней к дому.
Когда они вошли в гостиную, вид двух пожилых Форсайтов, пьющих чай,
оказал на них магическое действие, и они моментально притихли. Это было
поистине внушительное зрелище. Оба кузена сидели на диванчике маркетри,
имевшем вид трех соединенных стульев, обтянутых серебристо-розовой мате-
рией, перед ними стоял низенький чайный столик. Они сидели, отодвинув-
шись друг от друга, насколько позволял диван, словно заняли эту позицию,
чтобы избежать необходимости смотреть друг на друга, и оба больше пили и
ели, чем разговаривали, - Сомс с видом полного пренебрежения к кексу,
который тем не менее быстро исчезал, Джолион - словно слегка подсмеива-
ясь над самим собой. Постороннему наблюдателю, конечно, не пришло бы в
голову назвать их невоздержанными, но тот и другой уничтожали изрядное
количество пищи. После того как младших оделили едой, прерванная церемо-
ния продолжалась своим чередом, молчаливо и сосредоточенно, до тех пор
пока Джолион, затянувшись папиросой, не спросил Сомса:
- А как поживает дядя Джемс?
- Благодарю вас, очень слаб.
- Удивительная у нас семья, не правда ли? Я как-то на днях вычислял
по фамильной библии моего отца среднее долголетие десяти старших Форсай-
тов. Вышло восемьдесят четыре года, а ведь пятеро из них ещД живы. Они,
по-видимому, побьют рекорд, - и, лукаво взглянув на Сомса, он прибавил:
- Мы с вами уже не то, что они были.
Сомс улыбнулся. "Неужели вы и в самом деле думаете, будто я могу сог-
ласиться, что я не такой, как они, - казалось, говорил он, - или что я
склонен уступить что-нибудь добровольно, особенно жизнь?"
- Мы, может быть, и доживем до их возраста, - продолжал Джолион, - но
самосознание, знаете ли, большая помеха, а в этом-то и заключается раз-
ница между ними и нами. Нам не хватает уверенности. Когда как родилось
его самосознание, мне не удалось установить. У отца оно уже было в не-
большой дозе, но я не думаю, чтобы у когонибудь ещД из старых Форсайтов
его было хоть на йоту. Никогда не видеть себя таким, каким видят тебя
другие, - прекрасное средство самозащиты. Вся история последнего века
сводится к этому различию между нами. А между нами и вами, - прибавил
он, глядя сквозь кольцо дыма на Вэла и Холли, чувствовавших себя неловко
под его внимательным и слегка насмешливым взглядом, - разница будет в
чем-то другом. Любопытно, в чем именно.
Сомс вынул часы.
- Нам пора отправляться, - сказал он, - чтобы не опоздать к поезду.
- Дядя Сомс никогда не опаздывает на поезд, - с полным ртом пробормо-
тал Вэл.
- А зачем мне опаздывать? - просто спросил Сомс.
- Ну, я не знаю, - протянул Вэл, - другие же опаздывают.
В дверях, у выхода, прощаясь с Холли, он незаметно задержал еД тонкую
смуглую руку.
- Ждите меня завтра, - шепнул он, - в три часа я буду встречать вас
на дороге, чтобы сэкономить время. Мы чудно покатаемся.
У ворот он оглянулся на неД, и если бы не его принципы благовоспитан-
ного молодого человека, он, конечно, помахал бы ей рукой. Он был совсем
не в настроении поддерживать беседу с дядей. Но с этой стороны ему не
грозило опасности. Сомс, погруженный в какие-то далекие мысли, хранил
полное молчание.
Желтые листья, падая, кружились над двумя пешеходами, пока они шли
эти полторы мили по просеке, которой так часто хаживал Сомс в те давно
минувшие дни, когда он с тайной гордостью приходил посмотреть на пост-
ройку этого дома, дома, где он должен был жить с той, от которой теперь
стремился освободиться. Он оглянулся и посмотрел на теряющуюся вдали
бесконечную осеннюю просеку между желтеющими изгородями. Как давно это
было! "Я не желаю еД видеть", - сказал он Джолиону. Правда ли это? "А
может быть, и придется", - подумал он и вздрогнул, охваченный той вне-
запной дрожью, про которую говорят, что это бывает, когда ступишь на
свою могилу. Унылая жизнь! Странная жизнь! И, искоса взглянув на своего
племянника, он подумал: "Хотел бы я быть в его возрасте! Интересно, ка-
кова-то она теперь!"

VIII. ДЖОЛИОН ИСПОЛНЯЕТ СВОИ ОБЯЗАННОСТИ ПОПЕЧИТЕЛЯ

Когда те двое ушли, Джолион не вернулся к работе" потому что уже
спускались сумерки, но прошел в кабинет со смутным и безотчетным желани-
ем воскресить то краткое видение - отца, сидящего в старом кожаном крес-
ле" положив ногу на ногу, и глядящего спокойным взглядом из-под купола
своего огромного лба. Часто в этой маленькой комнате, самой уютной в до-
ме, Джолион переживал минуты общения с отцом. Не то чтобы он твердо ве-
рил в существование неумирающей человеческой души - чувство его далеко
не было столь логическим, - скорее это было какое-то воздушное прикосно-
вение, подобное запаху, или одно из тех сильных анимистических впечатле-
ний от форм или игры света, к которым особенно восприимчивы люди, обла-
дающие глазом художника. Только здесь, в этой маленькой, ничуть не изме-
нившейся комнате, где отец проводил большую часть своего времени, можно
было ещД почувствовать, что он ушел не совсем, что мудрый совет этого
старого ума, теплота его властного обаяния ещД живы.
Что посоветовал бы отец теперь, когда старая трагедия вспыхнула
вновь, что сказал бы он на эту угрозу той, к которой он так привязался в
последние недели своей жизни? "Я должен сделать для неД все, что могу, -
думал Джолион. - Он поручил еД мне в завещании. Но что нужно сделать?"
И, словно надеясь обрести мудрость, душевное равновесие и тонкий
здравый смысл старого Форсайта, он сел в его кресло и положил ногу на
ногу. Но у него было такое чувство, словно пустая тень села в это крес-
ло; ничто не осенило его, только ветер постукивал пальцами в потемневшую
стеклянную дверь.
"Поехать к ней, - думал он, - или попросить еД приехать сюда? Какова
была еД жизнь? Как-то она живет теперь? Ужасно раскапывать все это после
стольких лет". И снова фигура его кузена, стоящего, упершись рукой в па-
радную дверь красивого зеленовато-оливкового цвета, вынырнула, отчетли-
вая, как кукла, выскакивающая на старинных часах, когда они бьют, и его
слова раздались в ушах Джолиона звучнее всяких курантов: "Я не позволю
никому вмешиваться в мои дела. Я уже сказал вам, и я повторяю ещД раз:
мы не принимаем". Отвращение, которое он почувствовал тогда к Сомсу, к
его плоской бритой физиономии, выражением напоминавшей бульдога, к его
сухой, крепкой, вылощенной фигуре, слегка пригнувшейся, как будто над
костью, которую он не может проглотить, ожило снова с прежней силой и
стало даже как-то острей. "Я не выношу его, - подумал он, - всем своим
существом не выношу. И хорошо, что это так, мне легче будет стать на
сторону его жены". Наполовину художник, наполовину Форсайт, Джолион по
своему темпераменту ненавидел всякие, как он называл, "стычки"; пока его
не выводили из себя, он мог служить прекрасным примером мудрого класси-
ческого изречения о собаке: "Скорее удерет, чем полезет в драку". Легкая
усмешка прочно осела в его бороде. Какая ирония, что Сомсу понадобилось
явиться сюда, в этот дом, для него же выстроенный! Как он смотрел, как
он озирался на эту могилу своих прежних чаяний; украдкой оглядывал сте-
ны, лестницу, оценивал все. И, словно угадывая мысли Сомса каким-то
чутьем, Джолион подумал: "Я уверен, что ой и сейчас непрочь был бы жить
здесь. Он никогда не перестанет желать того, что когда-то было его
собственностью. Ну что же, я должен что-то предпринять так или иначе, но
как это неприятно, ужасно неприятно!"
Поздно вечером он написал в Челси, прося у Ирэн разрешения увидаться
с ней.
Старый век, который видел такой пышный расцвет индивидуализма, зака-
тываясь, угасал в небе, оранжевом от надвигающихся бурь. Слухи о войне
усиливали лондонскую сутолоку, обычную в конце лета. И Джолиону, не час-
то приезжавшему в город, улицы казались лихорадочно беспокойными от всех
этих недавно вошедших в моду автомобилей, которых он не одобрял с эсте-
тической точки зрения. Он считал их, пока ехал в своем экипаже, и выяс-
нил, что их приходится один на двадцать кэбов. "Год назад их было один
на тридцать, - подумал он, - по-видимому, они привьются. Только шуму
больше и вдобавок вонь". Он был одним из тех весьма редких либералов,
которые не терпят ничего нового, едва только оно воплощается в жизнь. Он
велел кучеру свернуть поскорее от всей этой сутолоки к реке - ему хоте-
лось посмотреть на воду сквозь мягкую завесу платанов. У небольшого до-
ма, ярдах в пятидесяти от набережной, он сказал кучеру остановиться и
подождать и поднялся в бельэтаж.
- Да, миссис Эрон дома.
Джолион, помнивший убогое изящество этой крошечной квартирки восемь
лет назад, когда он приехал сообщить Ирэн об оставленном ей наследстве,
сразу заметил влияние прочного, хотя и весьма скромного дохода. Все кру-
гом было новое, изысканное, всюду пахло цветами. Общий тон был серебрис-
тый, с черными, золотыми и голубовато-белыми пятнами. "С большим вкусом
женщина", - подумал он. Время милостиво обошлось с Джолионрм, ибо он был
Форсайт. Но Ирэн время словно совсем не коснулось, таково было по край-
ней мере его впечатление. Когда она вышла к нему в сером бархатном
платье, протянув руку и слегка улыбаясь, она показалась ему ничуть не
постаревшеи: те же мягкие темные глаза, темно-золотистые волосы.
- Садитесь, пожалуйста.
Ему, кажется, никогда не приходилось садиться с чувством большей не-
ловкости.
- Вы совсем не изменились, - сказал он.
- А вы помолодели, кузен Джолион.
Джолион провел рукой по волосам, обилие которых его всегда утешало.
- Я старик, но я этого не чувствую. Это одна из добрых сторон живопи-
си: она сохраняет вам молодость. Тициан жил до девяноста девяти лет, и
понадобилась чума, чтобы свести его в могилу. Вы знаете, когда я увидал
вас в первый раз, я вспомнил об одной его картине.
- А когда вы меня видели в первый раз?
- В Ботаническом саду.
- Как же вы меня узнали, если никогда до тех пор не видели?
- По одному человеку, который подошел к вам.
Он пристально смотрел на неД, но она не изменилась в лице и спокойно
сказала:
- Да, несколько жизней тому назад.
- Откройте ваш секрет молодости, Ирэн.
- Люди, которые не живут, прекрасно сохраняются.
Гм! Звучит горько! Люди, которые не живут. Но с этою можно начать
разговор, и он так и сделал.
- Вы помните моего кузена Сомса? - он заметил, что она чуть улыбну-
лась на этот нелепый вопрос, и продолжал: - Он два дня назад был у меня.
Он хочет получить развод. А вы хотели бы этого?
- Я? - вырвалось у неД изумленно. - После двенадцати лет немножко
поздно, пожалуй. Не трудно ли это будет?
Джолион твердо посмотрел ей в лицо.
- Если... - начал он.
- Если у меня нет любовника? Но у меня с тех пор никого не было.
Что почувствовал он при этих простых чистосердечных словах? Облегче-
ние, удивление, жалость? Венера, у которой двенадцать лет нет возлюблен-
ного!
- Но все-таки, - сказал он. - Я думаю, вы много дали бы, чтобы быть
совсем свободной.
- Не знаю. Какой в этом смысл теперь?
- Ну, а если бы вы кого-нибудь полюбили?
- Ну и любила бы.
В этих простых, словах она, казалось, выразила всю философию женщины,
от которой отвернулся свет.
- Так! Что же, ему передать что-нибудь от вас?
- Только то, что я сожалею, что он не свободен. У него ведь была воз-
можность. Не знаю, почему он ею не воспользовался.
- Потому что он Форсайт. Мы, знаете, никогда не расстаемся с нашим
добром, пока нам не захочется получить вместо него что-нибудь другое; да
и тогда неохотно.
Ирэн улыбнулась.
- И вы тоже, кузен Джолион? А мне кажется, вы не такой.
- Я, конечно, немножко выродок - не совсем чистый Форсайт. Я никогда
не пишу полупенни на моих чеках, я всегда округляю, - смущенно сказал
Джолион.
- Ну, а что же теперь хочет Сомс вместо меня?
- Не знаю, детей, может быть.
Она секунду сидела молча, опустив глаза.
- Да, - прошептала она наконец. - Это тяжело. Я бы рада была ему по-
мочь, если бы могла.
Джолион разглядывал свою шляпу. Чувство неловкости овладевало им все
больше и вместе с тем чувство восхищения, удивления и жалости. Какая она
милая, и так одинока; и как все это сложно!
- Так вот, - сказал он. - Я, конечно, увижу Сомса. Если я чем-нибудь
могу вам помочь, знайте, я всегда к вашим услугам. Вы должны видеть во
мне заместителя отца, правда, довольно жалкого. Во всяком случае, я со-
общу вам о результатах моего разговора с Сомсом. Он ведь может и сам
представить материал.
Она покачала головой.
- Ему это многого будет стоить; а мне терять нечего; я бы рада была
помочь ему освободиться; но я не представляю себе, что я могу сделать.
- Я пока что тоже, - сказал Джолион.
Вскоре после этого он простился и вышел.
Он уселся в кэб. Половина третьего! Сомс сейчас у себя в конторе.
- В Полтей! - крикнул он в окошечко.
Перед зданием парламента и на Уайтхолл газетчики выкрикивали:
"Серьезное положение в Трансваале!" - но он почти не замечал этих кри-
ков, занятый своими мыслями об этом поистине прекрасном лице, об еД мяг-
ких темных глазах и об этой фразе: "У меня никого не было с тех пор".
Что делать, как жить такой женщине, когда жизнь еД вот так остановилась?
Одна, без защиты, ведь рука любого мужчины угрожает ей, или, вернее,
протягивается к ней, чтобы схватить еД при первой возможности. И вот так
она живет год за годом!
Слово "Полтей" вверху над пешеходами вернуло его к действительности.
"Форсайт, Бастард и Форсайт" - черными буквами на гороховом фоне -
исполнили его некоторой решимости, и он поднялся по каменной лестнице,
бормоча:
- Вот они, ревнители собственности! Но ведь без них не обойдешься!
- Мне нужно видеть мистера Сомса Форсайта, - сказал он мальчику, отк-
рывшему дверь.
- Как доложить?
- Мистер Джолион Форсайт.
Мальчик посмотрел на него с любопытством - ему ещД никогда не доводи-
лось видеть Форсайта с бородой - и исчез.
Контора "Форсайт, Бастард и Форсайт" постепенно поглотила контору
"Тутинг и Бауле" и занимала теперь весь второй этаж. Фирма сейчас состо-
яла, собственно, из одного Сомса и изрядного количества старших и млад-
ших клерков. Уход Джемса около шести лет назад положил начало быстрому
росту этой монополии, но она с особенной скоростью пошла в гору с уходом
Бастарда, которого, как утверждали многие, доконала тяжба Фрайера против
Форсайта, запутывавшаяся все больше и больше и сулившая все меньше выгод
тяжущимся сторонам. Сомс, с его более трезвым отношением к делу, не поз-
волял себе беспокоиться зря; напротив, он давно предугадал, что судьба
наградит его на этом деле двумястами фунтов годового дохода чистоганом,
и почему бы и нет?
Когда Джолион вошел, его двоюродный брат составлял список тех про-
центных бумаг, которые, ввиду слухов о воине, он решил посоветовать сво-
им клиентам продать, раньше чем это сделают другие. Он искоса взглянул
на Джолиона и сказал:
- Здравствуйте. Одну минуту. Присядьте, пожалуйста.
И, дописав последние три цифры, положил линейку, чтобы отметить
строчку, и повернулся к Джолиону, покусывая плоский указательный палец.
- Да? - сказал он.
- Я виделся с ней.
Сомс нахмурился.
- Ну и что же?
- Она осталась верна прошлому.
Сказав это, Джолион тотчас же упрекнул себя. Лицо его кузена вспыхну-
ло густым багрово-желтым румянцем. И что его дернуло дразнить это нес-
частное животное!
- Мне поручено передать, что она очень жалеет, что вы не свободны.
Двенадцать лет - это большой срок. Вы лучше меня знаете закон и те воз-
можности, которые он дает вам.
Сомс издал какой-то неясный хриплый звук, и затем оба на целую минуту
замолчали. "Точно кукла восковая, - думал Джолион, следя за бесстрастным
лицом, с которого быстро сбегал румянец. - Он никогда и вида не подаст,
что он думает и что он собирается сделать. Точно кукла!" И он перевел
взгляд на карту цветущего приморского городка Бай-стрит, будущий вид ко-
торого красовался на стене для поощрения собственнических инстинктов
клиентов. У Джолиона мелькнула странная мысль: "Не предложит ли он мне
сейчас получить по счету: Мистеру Джолиону Форсайту - за совет по делу о
моем разводе, за его отчет о визите к моей жене, за поручение отправить-
ся к ней вторично, итого причитается шестнадцать шиллингов восемь пен-
сов".
Вдруг Сомс сказал:
- Я больше не могу так жить, говорю вам, я больше не могу.
Глаза его метались по сторонам, как у затравленного зверя, который
ищет, куда бы скрыться. "А ведь он действительно страдает, - подумал
Джолион, - мне не следует этого забывать только потому, что он неприятен
мне".
- Конечно, - мягко сказал он, - но это в ваших руках. Мужчина всегда
может добиться этого, если возьмет дело на себя.
Сомс круто повернулся к нему с глухим стоном, который, казалось, выр-
вался откуда-то из глубины:
- Почему я должен ещД страдать после всего того, что я вытерпел? По-
чему?
Джолион только пожал плечами. Рассудок его соглашался, инстинкт восс-
тавал; почему - он не мог объяснить.
- Ваш отец, - продолжал Сомс, - почему-то симпатизировал ей. И вы,
вероятно, тоже? - он бросил на Джолиона подозрительный взгляд. - По-ви-
димому, стоит только человеку причинить зло другому, он завоевывает все-
общее участие. Не знаю, в чем меня можно упрекнуть, и никогда не знал и
раньше. Я всегда относился к ней хорошо. Я давал ей все, что она могла
желать. Она мне была нужна.
Снова рассудок Джолиона поддакнул, но инстинкт снова воспротивился.
"Что это? - подумал он. - Должно быть, я какой-то урод, ну, а если так,
пусть уж и буду такой, как есть, лучше уж быть уродом".
- Ведь как-никак, - с какой-то угрюмой свирепостью заключил Сомс, -
она была моей женой.
И тотчас слушателя его словно осенило: "Вот оно! Собственность! Ну
что же, в конце концов мы все владеем своим добром, но живыми людьми...
брр!"
- Приходится считаться с фактами, - холодно возразил он, - или, вер-
неД, с отсутствием таковых.
Сомс снова кинул на него быстрый подозрительный взгляд.
- С отсутствием таковых? - повторил он. - Да, но я не очень этому ве-
рю.
- Простите, - сказал Джолион. - Я передаю вам то, что она сказала. И
это было сказано вполне определенно.
- Мой личный опыт не позволяет мне слепо доверяться еД словам. Мы ещД
посмотрим.
Джолион поднялся.
- До свидания, - сухо сказал он.
- До свидания, - ответил Сомс, и Джолион вышел, стараясь разгадать
полуизумленное, полуугрожающее выражение лица своего двоюродного брата.
Он ехал на вокзал Ватерлоо в полном расстройстве чувств, как будто
все существо его вывернули наизнанку; всю дорогу в поезде он думал об
Ирэн в еД одинокой квартирке, и о Сомсе в его одинокой конторе, и о том,
как странно парализована жизнь у обоих. "В петле, - подумал он, - и тот
и другой, и еД красивая шейка - в петле!"

IX. ВЭЛ УЗНАЕТ НОВОСТИ

Держать свои обещания отнюдь не было отличительной чертой молодого
Вэла, поэтому, когда он, нарушив два, сдержал одно, последнее выросло в
его глазах в событие. достойное удивления, пока он медленной рысью возв-
ращался из Робин-Хилла в город после своей прогулки верхом с Холли. На
своей серебристо-каурой длиннохвостой лошадке она сегодня была ещД кра-
сивее, чем вчера; и в этих туманных октябрьских сумерках в предместье
Лондона ему, настроенному по отношению к себе весьма критически, каза-
лось, что сам он во время этой прогулки блистал только своими сапогами.
Он вынул новые золотые часы (подарок Джемса) и посмотрел не на циферб-
лат, а на свою физиономию, отражавшуюся по кусочкам в блестящей верхней
крышке. Над бровью у него было какое-то пятно, что ему очень не понрави-
лось, потому что ей, конечно, это не могло понравиться. У Крума никогда
не бывает никаких пятен. Следом за образом Крума тотчас же выплыла сцена
в "Пандемониуме". Сегодня у него не было ни малейшего желания открыться
Холли и говорить об отце. Отцу недоставало поэзии, дыхание которой Вэл
впервые ощутил за все свои девятнадцать лет. "Либерти" и Цинтия Дарк,
это почти мифическое воплощение всяческих наслаждений, "Пандемониум" и
женщина неопределенного возраста - все куда-то провалилось для Вэла, ко-
торый сейчас только что расстался со своей новой застенчивой темноволо-
сой кузиной. И она так "здорово" ездила верхом и, что ему особенно было
лестно, ехала за ним, куда он хочет, по всем аллеям Ричмонд-парка, хотя
она, конечно, знает их куда лучше его. Вспоминая все это, он удивлялся
тому, как бессмысленно он с ней разговаривал; он чувствовал, что мог бы
сказать ей массу совершенно замечательных вещей, если бы только предста-
вился ещД такой случай, и мысль, что завтра ему придется отправиться в
Литтлхэмтон, а двенадцатого в Оксфорд, на этот дурацкий экзамен, так и
не повидавшись с ней, нагоняла на него мрак быстрее, чем мгла окутывала
землю. Во всяком случае, он ей напишет, и она обещала ответить. Может
быть, она даже приедет в Оксфорд навестить брата. Эта мысль блеснула,
как первая звездочка, появившаяся на небе, когда он подъезжал к манежу
Пэдуика близ Слоунсквер. Он сошел с лошади и с наслаждением потянулся:
ведь он проехал добрых двадцать пять миль. Проснувшийся в нДм Дарти зас-
тавил его минут пять поболтать с младшим Пэдуиком о кэмбриджширском фа-
ворите. Затем со словами "Запишите лошадку на мой счет" он вышел, неуве-
ренно ступая негнущимися ногами, похлопывая по сапогам своим маленьким
плетеным стэком, "Мне сегодня никуда не хочется идти, - подумал он. -
Хорошо бы мама угостила меня на прощание шампанским!" С шампанским и с
приятными воспоминаниями можно было отлично провести вечер дома.
Когда Вэл сошел вниз, приняв ванну и переодевшись, он застал мать в
декольтированном вечернем туалете и, к своему крайнему неудовольствию,
дядю Сомса. Они замолчали, когда он вошел, затем дядя сказал:
- Я думаю, лучше сказать ему.
При этих словах, которые, несомненно, имели какое-то отношение к его
отцу, Вэл прежде всего подумал о Холли. Неужели какая-нибудь гадость?
Мать заговорила.
- Твой отец, - начала она своим отчетливым светским голосом, в то
время как пальцы еД беспомощно теребили зеленую вышивку на платье, -
твой отец, мой милый мальчик, он не в Ньюмаркете; он отправился в Южную
Америку, он... он уехал от нас.
Вэл перевел взгляд с неД на Сомса. Уехал! Но огорчен ли он этим? Есть
ли у него чувство привязанности к отцу? Ему казалось, что он не знает. И
вдруг словно пахнуло на него запахом гардений и сигар, и сердце его сжа-
лось; да, он огорчен. Его отец - это его отец; не может быть, чтобы он
так просто взял и уехал, так не бывает. Эй ведь не всегда же он был та-
ким "пшютом", как тогда в "Пандемониуме". С ним были связаны чудесные
воспоминания о поездках к портному, о лошадях, о карманных деньгах, ко-
торые приходились так кстати в школе, о том, какой он всегда был щедрый
и добрый, когда ему в чемнибудь везло.
- Но почему? - спросил он. И сейчас же мужчина в нДм устыдился задан-
ного вопроса. Бесстрастное лицо матери вдруг все передернулось. - Хоро-
шо, мама, не говори мне. Но только что все это значит?
- Боюсь, Вал, что это означает развод.
У Вэла вырвался какой-то хриплый звук, и он быстро взглянул на дядю,
на которого его приучили смотреть как на своего рода гарантию против
всех последствий того печального факта, что у него, Вэла, есть отец, и
даже больше: против самой крови Дарти, текущей в его жилах. Худощавое
лицо Сомса как будто дрогнуло, и это уж совсем расстроило Вэла.
- Но ведь это будет не публично? И перед ним так живо встало воспоми-
нание о том, с каким жадным любопытством он сам смаковал отвратительные
газетные подробности бракоразводных процессов.
- Разве это нельзя устроить как-нибудь так, чтобы не было шуму? Это
так отвратительно для... мамы и для всех.
- Разумеется, мы постараемся, по возможности, избежать шума, в этом
ты можешь быть уверен.
- Да, но разве это вообще так необходимо? Мама ведь не собирается вы-
ходить замуж.
Он сам, сестры, их имя, запятнанное в глазах школьных товарищей и
Крума, и всех этих оксфордцев, и в глазах Холли! Невыносимо! И чего ра-
ди?
- Разве ты хочешь выйти замуж, мама? - резко спросил он.
Уинифрид, очутившись лицом к лицу со своими собственными переживания-
ми, к которым вернул еД тот, кого она любила больше всех на свете, под-
нялась с кресла ампир, на котором она до сих пор сидела неподвижно. Она
поняла, что сын будет против неД, если не сказать ему всего, но как ска-
зать ему? И, не переставая теребить зеленую вышивку, она нерешительно
посмотрела на Сомса. Вал тоже смотрел на Сомса. Ну, конечно, это вопло-
щение респектабельности и права собственности не допустит, чтобы его
родная сестра была публично опозорена!
Сомс медленно провел маленьким разрезным ножом с инкрустациями по
гладкой поверхности столика маркетри, затем, не глядя на племянника, за-
говорил:
- Ты не можешь понять того, что приходилось терпеть твоей матери все
эти двадцать лет. Это последняя капля, Вэл, - и, покосившись на Уиниф-
рид, он добавил: - Сказать ему?
Уинифрид промолчала. Не сказать ему - он будет против неД! Но как это
ужасно - выслушивать такие вещи о родном отце! Сжав губы, она кивнула.
Сомс быстро, ровным голосом продолжал:
- Он всегда был у твоей матери камнем на шее. Ей постоянно приходи-
лось платить его долги; он часто напивался пьяным, оскорблял еД и вся-
чески угрожал ей, и вот теперь он уехал в Буэнос-Айрес с танцовщицей, -
и, словно опасаясь, что его слова не произвели на юношу достаточного
впечатления, поспешил добавить: - Он взял жемчуг твоей матери, чтобы по-
дарить этой женщине.
Вел невольно поднял руку. Увидев этот сигнал бедствия, Уинифрид крик-
нула:
- Довольно, Сомс, замолчи!
В мальчике боролись Дарти и Форсайт. Долги, пьянство, танцовщицы -
это, в конце концов, не так ещД плохо, но жемчуг - нет! Это уж слишком!
И внезапно он почувствовал, как рука матери сжимает его руку.
- И ты понимаешь, - слышал он голос Сомса, - мы не можем допустить,
чтобы все это началось теперь снова. Есть предел всему, и нужно ковать
железо, пока горячо.
Вэл высвободил руку.
- Но вы... вы никогда не огласите эту историю с жемчугами! Я этого не
перенесу, просто не перенесу!
Уинифрид воскликнула:
- Нет, нет, Вэл, конечно нет! Тебе сказали это, только чтобы пока-
зать, до чего дошел твой отец. - И дядя его утвердительно кивнул. Нес-
колько успокоенный, он вытащил папироску. Этот тоненький изогнутый порт-
сигар подарил ему отец. Ах, это невыносимо - и как раз теперь, когда он
поступает в Оксфорд!
- Разве маме нельзя помочь как-нибудь иначе? - сказал он. - Я сам мо-
гу защитить еД. И ведь это всегда можно будет сделать и позже, если в
этом действительно будет необходимость.
Улыбка появилась на губах Сомса, в ней была какая-то горечь.
- Ты не понимаешь, о чем говоришь; нет ничего хуже, как откладывать в
таких делах.
- Почему?
- Я тебе говорю, ничего не может быть хуже. Я знаю это по собственно-
му опыту.
В голосе его слышалось раздражение. Вэл смотрел на него, вытаращив
глаза: он никогда не видел, чтобы дядя обнаруживал хоть какие-нибудь
признаки чувства. А где, он вспомнил теперь: была какая-то тетя Ирэн и
что-то случилось такое, о чем они не говорят; он слышал один раз, как
отец выразился о ней так, что и повторить трудно.
- Я не хочу говорить дурно о твоем отце, но я его достаточно хорошо
знаю и утверждаю, что не пройдет и года, как он опять сядет на шею твоей
матери. А ты представляешь себе, что это будет значить для неД и для
всех вас? Единственный выход - это разрубить узел раз навсегда.
Вэл невольно присмирел; взглянув на лицо матери, он, вероятно, первый
раз в жизни действительно понял, что его собственные чувства не всегда
самое главное.
- Ничего, мама, - сказал он, - мы тебя поддержим. Только я бы хотел
знать, когда это будет. Ведь у нас первый семестр, знаешь. Я бы не хотел
быть в Оксфорде, когда это случится.
- Мой дорогой мальчик, - прошептала Уинифрид - ну конечно, это непри-
ятно для тебя, - так, по привычке к пустым фразам, она резюмировала то,
что, судя на выражению еД лица, было для неД живой мукой. - Когда "это
будет. Сомс?
- Трудно сказать. Не раньше, чем через несколько месяцев. Сначала
нужно ещД добиться решения о восстановлении тебя в супружеских правах.
"Что это за штука? - подумал Вэл. - Вот тупые животные все эти юрис-
ты! Не раньше, чем через несколько месяцев! Ну, сейчас я, во всяком слу-
чае, знаю одно: обедать сегодня дома я не буду". И он сказал:
- Мне ужасно неприятно, мама, но мне нужно идти, меня сегодня пригла-
сили обедать.
Хотя это был его последний вечер дома, Уинифрид почти с благодар-
ностью кивнула ему - обоим казалось, что сегодня проявлений всяких
чувств было более чем достаточно.
Вэл вырвался из дому в туманный простор Грин-стрит подавленный, не
замечая ничего кругом. И только очутившись на Пикадилли, он обнаружил,
что у него всего восемнадцать пенсов. Нельзя же пообедать на восемнад-
цать пенсов, а он очень проголодался. Он с тоской посмотрел на окна "Ай-
сиум Клуба", где они часто так шикарно обедали с отцом! Проклятый жем-
чуг! С этим никак нельзя примириться! Но чем больше он думал об этом,
чем дальше он шел, тем его все сильнее, естественно, мучил голод. Исклю-
чая возможность вернуться домой, было только два места, куда он мог бы
пойти: на Парк-Лейн к дедушке или к Тимоти на Бэйсуотер-Род. Какое из
этих двух мест менее ужасно? Пожалуй, если так внезапно нагрянуть, у де-
душки можно лучше пообедать. У Тимоти превосходно кормят, но только если
они заранее знают, что ты придешь, не иначе. Он остановил свой выбор на
Парк-Лейн, чему до некоторой степени способствовало соображение, что ли-
шить деда возможности сделать внуку маленький подарок накануне его
отъезда в Оксфорд было бы крайне нечестно как по отношению к дедушке,
так и по отношению к самому себе.
Конечно, мать узнает, что он был там, и ей это покажется странным; но
уж тут ничего не поделаешь. Он позвонил.
- Алло, Уормсон, дадут мне у вас пообедать, вы как думаете?
- Сейчас только идут к столу, мистер Вэл. Мистер
Форсайт будет очень рад видеть вас. Он сегодня за завтра, как гово-
рил, что-то вас совсем не видно.
Вэл засмеялся.
- Ну вот я и пришел. Заколите-ка жирного тельца, да вот - что, Уорм-
сон, давайте шампанского.
Уормсон улыбнулся: он считал Вэла порядочным лоботрясом.
- Я спрошу миссис Форсайт, мистер Вэл.
- Ну, знаете, - пробурчал Вэл, стаскивая пальто, - я уже не школьник.
Уормсон, не лишенный чувства юмора, распахнул дверь позади вешалки из
оленьих рогов и провозгласил:
- Мистер Валерус, мэм!
"Черт бы его взял!" - подумал Вал входя. Радушные объятия и "а, Вал!"
- Эмили и дрожащее "наконец-то ты пожаловал!" - Джемса вернули ему
чувство собственного достоинства.
- Почему же ты не предупредил? У нас сегодня на обед только седло ба-
рашка. Шампанского, Уормсон, - сказала Эмили.
И они направились в столовую.
За большим обеденным столом, под которым когда-то вытягивалось
столько великолепно обутых ног и который теперь был насколько возможно
сдвинут. Джемс сел и" одном конце, Эмили на другом, а Вал посредине меж-
ду ними; и на него вдруг дохнуло одиночеством, в котором жили старики,
его дед и бабушка, теперь, когда все их четверо детей разлетелись из
гнезда. "Надеюсь, что я отправлюсь на тот свет прежде, чем стану таким
стариком, как дедушка, - подумал он. - Бедный старикан, и какой худой,
прямо как жердь". И, понизив голос, в то время как дедушка обсуждал с
Уормсоном, сколько сахару нужно положить в суп, он сказал Эмили:
- Дома что-то ужасное, бабушка. Я думаю, вам уже известно все.
- Да, мой милый.
- Дядя Сомс был у нас, когда я уходил. А мне кажется, неужели нельзя
чего-нибудь придумать, чтобы избежать развода? Почему он так настаивает
на атом?
- Шш, голубчик, - зашикала Эмили, - мы скрываем ато от дедушки.
С другого конца стола раздался голос Джемса:
- Что такое? О чем вы там разговариваете?
- О колледже Вала, - ответила Эмили. - Там ведь учился молодой Пари-
зер, ты помнишь. Джемс, он потом чуть не сорвал банк в Монте-Карло.
Джемс пробормотал, что он не знает, что Вал должен следить за собой,
а то попадет в дурную компанию. И он посмотрел на внука с суровостью, в
которой недоверчиво сквозила нежность.
- Я боюсь одного, - сказал Вал, глядя в тарелку, - что мне там при-
дется туго.
Он инстинктом угадывал слабую струнку старика - его постоянное опасе-
ние, что внуки не вполне обеспечены.
- Ты будешь получать достаточно, - сказал Джемс и расплескал суп из
ложки, - но ты должен держаться в пределах этой суммы.
- Ну, конечно, - тихо сказал Вал, - если она будет достаточная. А
сколько это будет, дедушка?
- Триста пятьдесят фунтов; это очень много. У меня никогда не было
таких денег в твоем возрасте.
Вал вздохнул. Он надеялся на четыреста, боялся, как бы не оказалось
только триста.
- Я не знаю, какой пенсион назначен твоему кузену, - сказал Джемс, -
он ведь тоже там. Его отец богатый человек.
- А вы разве нет? - дерзко спросил Вэл.
- Я? - забормотал Джемс, опешив. - У меня так много расходов. Твой
отец... - и он замолчал.
- Какой шикарный дом у дяди Джолиона! Я был там с дядей Сомсом - за-
мечательные конюшни.
- Ах, - Джемс глубоко вздохнул, - этот дом! Я знал, чем это кончит-
ся!.. - И он мрачно задумался, глядя в тарелку.
Трагедия его сына, которая произвела такой раскол в семье Форсайтов,
до сих пор бередила его, внезапно одолевая сомнениями и предчувствиями.
Валу, которому не терпелось поговорить о Робин-Хилле, потому что Робин-
Хилл - это была Холли, повернувшись к Эмили, сказал:
- Это тот дом, который был выстроен для дяди Сом са? - и на еД утвер-
дительный кивок: - Мне бы очень хотелось, чтобы вы мне рассказали о нДм,
бабушка. Что случилось с тетей Ирэн? Она жива? У дяди Сомса сегодня та-
кой вид, будто он чем-то расстроен.
Эмили приложила палец к губам, но слово "Ирэн" долетело до слуха
Джемса.
- Что такое? - сказал он, переставая есть и не донеся до рта вилку с
кусочком баранины. - Кто еД видел? Я знал, что эта история ещД не кончи-
лась.
- Да полно. Джемс, - сказала Эмили, - ешь, пожалуйста, никто никого
не видел.
Джемс положил вилку.
- Ты опять за своД, - сказал он. - Верно, я умру прежде, чем ты мне
что-нибудь расскажешь. Сомс собирается разводиться?
- Глупости! - ответила Эмили с неподражаемым апломбом. - Сомс слишком
умен для этого.
Джемс, захватив рукой свои длинные седые бакенбарды и оттянув кожу на
шее, пощупал себе горло.
- Она... она всегда была... - сказал он, и на этой загадочной фразе
разговор оборвался, так как вошел Уормсон.
Но позже, после того как жаркое сменилось фруктами, сыром и десертом,
Вэл, получив чек на двадцать фунтов и поцелуй от деда, не похожий ни на
какой другой поцелуй в мире (губы старика прильнули к нему с какой-то
робкой стремительностью, словно уступив слабости), попытался в холле
вернуться к прерванному разговору.
- Расскажите про дядю Сомса, бабушка. Почему он так настаивает, чтобы
мама развелась?
- Дядя Сомс, - сказала Эмили, и голос еД звучал преувеличенно твердо,
- он юрист, мой мальчик. И ему, конечно, лучше знать.
- Вот как? - пробормотал Вэл. - А что случилось с тетей Ирэн? Я пом-
ню, она была такая красивая.
- Она... гм... - сказала Эмили, - вела себя очень дурно. Мы никогда
не говорим об этом.
- Ну, и я не хочу, чтобы все в Оксфорде знали о наших семейных делах;
это просто ужасно. Разве нельзя какнибудь воздействовать на папу так,
чтобы все прошло без огласки?
Эмили вздохнула. Ей, благодаря еД светским наклонностям, не чужда бы-
ла атмосфера развода: многие из тех, чьи ноги вытягивались под еД обе-
денным столом, приобрели своими процессами некоторого рода известность.
Однако когда дело касалось еД собственной семьи, ей нравилось это не
больше, чем другим. Но она была на редкость практичной и мужественной
женщиной и никогда не гонялась за призраком в ущерб действительности.
- Твоей маме будет лучше, если она совсем освободится, Вэл. До свида-
ния, мой дорогой мальчик, и не носи, пожалуйста, ярких жилетов в Оксфор-
де, они теперь совсем не в моде. Вот тебе от меня маленький подарок.
С пятифунтовой бумажкой в руке и с теплым чувством в сердце - Вэл лю-
бил свою бабушку - он вышел на Парк-Лейн. Ветер разогнал туман, осенние
листья шуршали под ногами, сияли звезды. С такой уймой денег в кармане
он внезапно почувствовал желание "кутнуть"; но не прошел и сорока шагов
по направлению к Пикадилли, как перед ним встало застенчивое лицо Холли,
еД глаза с шаловливым бесенком, прячущимся в их задумчивой глубине, - и
он снова почувствовал, как рука его сладко заныла от прикосновения еД
теплой, затянутой в перчатку руки. "А ну их! - подумал он. - Пойду-ка я
домой".

X. СОМС ПРИНИМАЕТ У СЕБЯ БУДУЩЕЕ

Для прогулок по реке, в сущности, было поздновато, но погода стояла
чудесная и под желтеющей листвой ещД дышало лето. Сомс в это воскресное
утро не раз поглядывал на небо из своего сада на берегу реки близ
Мейплдерхема. Он собственноручно поставил вазы с цветами в своем плаву-
чем домике и спустил на воду маленькую лодку, в которой намеревался по-
катать Аннет с матерью после завтрака. Раскладывая подушки с китайским
рисунком, он думал: хотелось бы ему покататься вдвоем с Аннет? Она такая
хорошенькая - может ли он поручиться, что не скажет ничего лишнего, не
выйдет за пределы благоразумия? Розы на веранде ещД цвели, живая изго-
родь зеленела, и почти ничто не говорило о поздней осени и не расхолажи-
вало настроения; но тем не менее он нервничал, беспокоился, и его одоле-
вали сомнения, сумеет ли он найти нужный тон.
Он пригласил их с целью дать Аннет и еД матери должное представление
о своих средствах, с тем чтобы они впоследствии отнеслись достаточно
серьезно к любому предложению, которое он вознамерится сделать. Он одел-
ся тщательно, позаботившись о том, чтобы не выглядеть ни слишком модным,
ни слишком старым, радуясь тому, что волосы у него все ещД густые и мяг-
кие, без малейшей седины. Три раза он подымался в свою картинную гале-
рею. Если они хоть что-нибудь понимают, они сразу увидят, что одна его
коллекция стоит по крайней мере тридцать тысяч фунтов. Он заботливо ог-
лядел изящную спальню, выходившую окнами на реку. Он проведет их сюда,
чтобы они сняли здесь шляпы. Это будет еД спальня, если... если все
обернется удачно и она станет его женой. Подойдя к туалету, он провел
рукой по сиреневой подушечке, в которую были воткнуты всевозможные бу-
лавки; ваза с засохшими лепестками роз издавала аромат, от которого у
него на секунду закружилась голова. Его жена! Если бы только можно было
уладить все поскорее и над ним не висел бы кошмар развода, через который
ещД надо пройти! Угрюмая складка залегла у него на лбу, и он перевел
взгляд на реку, сверкавшую сквозь розовые кусты за лужайкой. Мадам Ла-
мот, конечно, не устоит перед такими перспективами для своей дочки; а
Аннет не устоит перед своей мамашей. Если бы он только был свободен! Он
поехал встречать их на станцию. Сколько вкуса у француженок! Мадам Ламот
была в черном платье с сиреневой отделкой, Аннет - в сероватолиловом по-
лотняном костюме, в палевых перчатках и такой же шляпе. Она казалась
немножко бледной - настоящая жительница Лондона; а еД голубые глазки бы-
ли скромно опущены. Дожидаясь, когда они сойдут к завтраку, Сомс стоял в
столовой у открытой стеклянной двери, с чувством блаженной неги наслаж-
даясь солнцем, цветами, деревьями - чувство, только тогда доступное во
всей своей полноте, когда молодость и красота разделяют его с вами. Меню
завтрака было обдумано с величайшей тщательностью: вино - замечательный
сотерн, закуски редкой изысканности, кофе, поданный на веранду, более
чем превосходный. Мадам Ламот соблаговолила выпить рюмочку мятного лике-
ра. Аннет отказалась. Она держала себя очень мило, но в еД манерах
чуть-чуть проскальзывало, что она знает, как она хороша. "Да, - думал
Сомс, - ещД год в Лондоне, при такой жизни, и она совсем испортится".
Мадам выражала сдержанный, истинно французский восторг:
- Adorable! Le soleil est si bon! [Восхитительно! Какое приятное солнце!
(франц.)] И все кругом si chic, не правда ли, Аннет? Мсье настоящий
Монте-Кристо.
Аннет, чуть слышно выразив своД одобрение, бросила на Сомса взгляд,
понять которого он не мог. Он предложил покататься по реке. Но катать
обеих, когда одна из них казалась такой очаровательной среди этих ки-
тайских подушек, вызывало какое-то обидное чувство упущенной возможнос-
ти, поэтому они только немножко проехали к Пэнгборну и медленно поплыли
обратно по течению; порою осенний лист падал на Аннет или на черное ве-
ликолепие еД мамаши. И Сомс чувствовал себя несчастным и терзался
мыслью: "Как, когда, где, решусь ли я сказать, и что сказать?" Они ведь
ещД даже не знают, что он женат. Сказать им об этом - значит поставить
на карту все свои надежды; с другой стороны, если он не даст им опреде-
ленно понять, что претендует на руку Аннет, она может попасть в лапы ко-
му-нибудь другому прежде, чем он будет свободен и сможет предложить се-
бя.
За чаем, который обе пили с лимоном. Сомс заговорил о Трансваале.
- Будет война, - сказал он.
Мадам Ламот заохала:
- Ces pauvres gens bergers! [Эти бедные пастухи! (франц.)] Неужели их
нельзя оставить в покое?
Сомс улыбнулся - такая постановка вопроса казалась ему совершенно не-
лепой.
Она женщина деловая и, разумеется, должна понимать, что англичане не
могут пожертвовать своими законными коммерческими интересами.
- Ах вот что!
Но мадам Ламот считала, что англичане все-таки немножко лицемерны.
Они толкуют о справедливости и о поселенцах, а совсем не о коммерческих
интересах. Мсье первый человек, который говорит об этом.
- Буры полуцивилизованный народ, - заметил Сомс. - Они тормозят прог-
ресс. Нам нельзя отказаться от нашего суверенитета.
- Что это значит? Суверенитет! Какое странное слово!
Сомс проявил большое красноречие, вдохновленный этой угрозой принципу
собственности и подстрекаемый устремленными на него глазками Аннет. Он
был в восторге, когда она сказала:
- Я думаю, мсье прав. Их следует проучить.
Умная девушка!
- Разумеется, - сказал он, - мы должны проявлять известную умерен-
ность. Я не джингоист. Мы должны держать себя твердо, но не запугивать
их. Не хотите ли пройти наверх, посмотреть мои картины?
Переходя с ними от одного шедевра к другому, он быстро обнаружил, что
они не понимают ничего. Они прошли мимо его последней находки, Мауве,
замечательной картины "Возвращение с жатвы", словно это была литогоафия.
Он чуть ли не с замиранием сердца ждал, как они отнесутся к жемчужине
его коллекции - Израэльсу, за ценой которого он тщательно следил до пос-
леднего времени и теперь пришел к заключению, что она достигла своего
апогея и что картину пора продать. Они прошли, не заметив еД. Какой
удар! Впрочем, лучше иметь дело с нетронутым вкусом Анкет, который можно
развить постепенно, чем с тупым невежественным верхоглядством английских
буржуа. В конце галереи висел Месонье, которого он почти стыдился. Ме-
сонье так упорно падал в цене. Мадам Ламот остановилась перед ним.
- Месонье! Ах, какая прелесть! - она где-то слышала это имя.
Сомс воспользовался моментом. Мягко коснувшись руки Аннет, он спро-
сил:
- Как вам у меня нравится, Аннет?
Она не отдернула руки, не ответила на его прикосновение, она прямо
посмотрела ему в лицо, потом, опустив глаза, прошептала:
- Разве может кому-нибудь не понравиться! Здесь так чудесно!
- Когда-нибудь, может... - сказал Сомс и оборвал.
Она была так хороша, так прекрасно владела собой, она пугала его. Эти
васильковые глазки, изгиб этой белой шейки, изящные линии тела - она бы-
ла живым соблазном, его так и тянуло признаться ей. Нет, нет! Нужно
иметь твердую почву под ногами, значительно более твердую! "Если я воз-
держусь" - подумал он, - это только раздразнит еД, пусть немного помуча-
ется". И он отошел к мадам Ламот, которая все ещД стояла перед Месонье.
- Да, это недурной образец его последних работ. Вы должны приехать
как-нибудь ещД, мадам, и посмотреть мои картины при вечернем освещении.
Вы должны приехать обе и остаться здесь переночевать.
- Я в восторге, это будет очаровательно - посмотреть их при вечернем
освещении, и река при лунном свете, должно быть восхитительно!
Аннет прошептала:
- Ты сентиментальна, maman!
Сентиментальна! Эта благообразная, плотная, затянутая в черное
платье, деловитая француженка! И внезапно он совершенно ясно понял, что
ни у той, ни у другой нет никаких чувств. Тем лучше! К чему эти чувства?
А все же...
Он отвез их на станцию и усадил в поезд. Ему показалось, когда он
крепко пожал руку Аннет, что пальчики еД слегка ответили; еД лицо улыб-
нулось ему из темноты.
В задумчивости он вернулся к своему экипажу.
- Поезжайте домой, Джордан, - сказал он кучеру, - Я пойду пешком.
И он свернул на темнеющую тропинку; осторожность и, желание обладать
Аннет боролись в нДм, и перевешивало то одно, то другое. "Bonsoir,
monsieur!" - как ласково она это сказала. Если бы только знать, что у
неД на уме! Француженки - как кошки: ничего у них не поймешь! Но как хо-
роша! Как приятно, должно быть, держать в объятиях это юное создание!
Какая мать для его наследника! И он с улыбкой подумал о своих родствен-
никах, о том, как они удивятся, узнав, что он женился на француженке,
как будут любопытствовать, а он будет морочить их, дразнить - пусть их
бесятся! Тополя вздыхали в темноте, гулко крикнула сова. Тени сгущались
на воде. "Я хочу, я должен быть свободным, - подумал о". - Довольно этой
канители. Я сам пойду к Ирэн. Когда хочешь чего-нибудь добиться, надо
действовать самому. Я должен снова жить - жить, дышать и ощущать своД
бытие".
И, словно в ответ на это почти библейское изречение, церковные коло-
кола зазвонили к вечерней службе.

XI. ...И НАВЕЩАЕТ ПРОШЛОЕ

Во вторник вечером, пообедав у себя в клубе. Сомс решил привести в
исполнение то, на что требовалось больше мужества и, вероятно, меньше
щепетильности, чем на все, что он когда-либо совершал в жизни, за исклю-
чением, может быть, рождения и ещД одного поступка. Он выбрал вечер от-
части потому, что рассчитывал скорее застать Ирэн дома, но главным обра-
зом потому, что при свете дня не чувствовал достаточной решимости для
этого, и ему пришлось выпить вина, чтобы придать себе смелости.
Он вышел из кабриолета на набережной и прошел до Олд-Чэрч, не зная
точно, в каком именно доме находится квартира Ирэн. Он разыскал его по-
зади другого, гораздо более внушительного дома и, прочитав внизу: "Мис-
сис Ирэн Эрон" - Эрой! Ну, конечно, еД девичья фамилия! Значит, она сно-
ва еД носит? - сошел с тротуара, чтобы заглянуть в окна бельэтажа. В уг-
ловой квартире был свет, и оттуда доносились звуки рояля. Он никогда не
любил музыки, он даже втайне ненавидел еД в те давние времена, когда
Ирэн так часто садилась за рояль, словно ища в музыке убежище, в которое
ему, она знала, не было доступа. Отстранялась от него! Постепенно
отстранялась, сначала незаметно, сдержанно и, наконец, явно! Горькие
воспоминания нахлынули на него от этих звуков. Конечно, это она играет;
но теперь, когда он убедился в том, что увидит еД, его снова охватило
чувство нерешительности. Предвкушение этой встречи пронизывало его
дрожью; у него пересохло во рту, сердце неистово билось. "У меня нет ни-
каких причин бояться", - подумал он. Но тотчас же в нДм заговорил юрист.
Он поступает безрассудно! Не лучше ли было бы устроить официальное сви-
дание в присутствии еД попечителя? Нет! Только не в присутствии этого
Джолиона, который симпатизирует ей! Ни за что! Он снова подошел к
подъезду и медленно, чтобы успокоить биение сердца, поднялся по лестнице
и позвонил. Когда дверь отворили, все чувства его поглотил аромат, пах-
нувший на него, запах из далекого прошлого, а вместе с ним смутные вос-
поминания, аромат гостиной, в которую он когда-то входил, в доме, кото-
рый был его домом, - запах засушенных розовых лепестков к меда.
- Доложите: мистер Форсайт. Ваша хозяйка примет меня, я знаю.
Он подготовил это заранее: она подумает, что это Джолион.
Когда горничная ушла и он остался один в крошечной передней, где от
единственной лампы, затененной матовым колпачком, падал бледный свет и
стены, ковер и все кругом было серебристым, отчего вся комната казалась
призрачной, у него вертелась только одна нелепая мысль: "Что же мне,
войти в пальто или снять его?" Музыка прекратилась; горничная в дверях
сказала:
- Пройдите, пожалуйста, сэр.
Сомс вошел. Он как-то рассеянно заметил, что и здесь все было сереб-
ристое, а рояль был из дорогого дерева. Ирэн поднялась и, отшатнувшись,
прижалась к инструменту; еД рука оперлась на клавиши, словно ища под-
держки, и нестройный аккорд прозвучал внезапно, длился мгновение, потом
замер. Свет от затененной свечи на рояле падал на еД шею, оставляя лицо
в тени. Она была в черном вечернем платье с чем-то вроде мантильи на
плечах, он не мог припомнить, чтобы ему когда-нибудь приходилось видеть
еД в черном, но у него мелькнула мысль: "Она переодевается к вечеру, да-
же когда одна".
- Вы! - услышал он еД шепот.
Много раз Сомс в воображении репетировал эту сцену. Репетиции нис-
колько не помогли ему. Он просто не мог ничего сказать. Он никогда не
думал, что увидеть эту женщину, которую он когда-то так страстно желал,
которой он всецело владел и которую он не видел двенадцать лет, будет
для него таким потрясением. Он думал, что будет говорить и держать себя,
как человек, пришедший по делу, и отчасти как судья. А оказалось, словно
перед ним была не обыкновенная женщина, не преступная жена, а какаято
сила, вкрадчивая, неуловимая, словно сама атмосфера, и "на была в нДм и
вне его. Какая-то язвительная горечь поднималась у него в душе.
- Да, странный визит! Надеюсь, вы здоровы?
- Благодарю вас. Присядьте, пожалуйста?
Она отошла от рояля и, подойдя к креслу у окна, опустилась в него,
сложив руки на коленях. Свет падал на неД, и Сомс теперь мог видеть еД
лицо, глаза, волосы - неизъяснимо такие же, какими он помнил их, не-
изъяснимо прекрасные.
Он сел на край стоявшего рядом с ним стула, обитого серебристым што-
фом.
- Вы не изменились, - сказал он.
- Нет? Зачем вы пришли?
- Обсудить кое-какие вопросы.
- Я слышала, что вы хотите, от вашего двоюродного брата.
- Ну и что же?
- Я готова. Я всегда хотела этого.
Теперь ему помогал звук еД голоса, спокойного и сдержанного, вся еД
застывшая, настороженная поза. Тысячи воспоминании о ней, всегда вот так
настороженной, пробудились в нДм, и он сказал желчно:
- Тогда, может быть, вы будете так добры дать мне информацию, на ос-
новании которой я мог бы действовать. Приходится считаться с законом.
- Я ничего не могу вам сказать, чего бы вы не знали.
- Двенадцать лет! И вы допускаете, что я способен поверить этому?
- Я допускаю, что вы не поверите ничему, что бы я вам ни сказала, но
это правда.
Сомс пристально посмотрел на неД. Он сказал, что она не изменилась;
теперь он увидел, что ошибся. Она изменилась. Не лицом - разве только,
что ещД похорошела, не фигурой - разве стала чуть-чуть полнее. Нет! Она
изменилась не внешне. В ней стало больше, как бы это сказать, больше еД
самой, появилась какая-то решительность и смелость там, где раньше было
только пассивное сопротивление. "А! - подумал он. - Это независимый до-
ход! будь он проклят, дядя Джолион!"
- Я полагаю, вы теперь обеспечены? - сказал он.
- Благодарю вас. Да.
- Почему вы не разрешили мне позаботиться о вас? Я бы охотно сделал
это, несмотря ни на что.
Слабая улыбка чуть тронула еД губы, но она не ответила.
- Ведь вы все ещД моя жена, - сказал Сомс.
Зачем он сказал это, что он подразумевал под этим, он не сознавал ни
в ту минуту, когда говорил, ни позже. Это был трюизм, почти лишенный
смысла, но действие его было неожиданно. Она вскочила с кресла и мгнове-
ние стояла совершенно неподвижно, глядя на него. Он видел, как тяжело
подымается еД грудь. Потом она повернулась к окну и распахнула его нас-
тежь.
- Зачем это? - резко сказал он. - Вы простудитесь в этом платье. Я не
опасен. - И у него вырвался желчный смешок.
Она тоже засмеялась, чуть слышно, горько.
- Это - по привычке.
- Довольно странная привычка, - сказал Сомс тоже с горечью. - Закрой-
те окно!
Она закрыла и снова села в кресло. В ней появилась какая-то сила, в
этой женщине - в этой... его жене! Вот она сидит здесь, словно одетая
броней, и он чувствует, как эта сила исходит от неД. И как-то почти бес-
сознательно он встал и подошел ближе, - ему хотелось видеть выражение еД
лица. ЕД глаза не опустились и встретили его взгляд. Боже! Какие они яс-
ные и какие темно-темио-карие на этой белой коже, под этими волосами
цвета" жженого янтаря! И какие белые плечи! Вот странное чувство! Ведь
он должен был бы ненавидеть еД!
- Лучше было бы все-таки не скрывать от меня, - сказал он. - В ваших
же интересах быть свободной не меньше, чем в моих. А та старая история
уж слишком стара.
- Я уже сказала вам.
- Вы хотите сказать, что у вас ничего не было - никого?
- Никого. Поищите в вашей собственной жизни.
Уязвленный этой репликой. Сомс сделал несколько шагов по комнате к
роялю и обратно к камину и стал ходить взад и вперед, как бывало в преж-
ние дни в их гостиной, когда ему становилось невмоготу.
- Нет, это не годится, - сказал он. Вы меня бросили. Простая справед-
ливость требует, чтобы вы...
Он увидел, как она пожала этими своими белыми плечами" услышал, как
она прошептала:
- Да. Так почему же вы не развелись со мной тогда? Не все ли мне было
равно?
Он остановился и внимательно, с каким-то любопытством посмотрел на
неД. Что она делает на белом свете, если она правда живет совершенно од-
на? А почему он не развелся с ней? Прежнее чувство, что она никогда не
понимала его, никогда не отдавала ему должного, охватило его, пока он
стоял и смотрел на неД.
- Почему вы не могли быть мне хорошей женой?
- Да, это было преступлением выйти за вас замуж. Я поплатилась за
это. Вы, может быть, найдете какойнибудь выход. Можете не щадить моего
имени, мне нечего терять А теперь, я думаю, вам лучше уйти.
Чувство, что он потерпел поражение, что у него отняли все его оправ-
дания, и ещД что-то, но что, он и сам не мог себе объяснить, пронзило
Сомса, словно дыхание холодного тумана - Машинально он потянулся и взял
с камина маленькую фарфоровую вазочку, повертел еД и сказал:
- Лоустофт. Где это вы достали? Я купил такую же под пару этой у
Джобсона.
И, охваченный внезапными воспоминаниями о том, как много лет назад он
и она вместе покупали фарфор, он стоял и смотрел на вазочку, словно в
ней заключалось все его прошлое. ЕД голос вывел его из забытья.
- Возьмите еД. Она мне не нужна.
Сомс поставил еД обратно на полку.
- Вы позволите пожать вам руку? - сказал он.
Чуть заметная улыбка задрожала у неД на губах. Она протянула руку. ЕД
пальцы показались холодными его лихорадочно горевшей ладони. "Она и сама
ледяная, - подумал он, - всегда была ледяная". Но даже и тогда, когда
его резнула эта мысль, все чувства его были поглощены ароматом еД платья
и тела, словно внутренний жар, никогда не горевший для него, стремился
вырваться наружу. Сомс круто повернулся и вышел. Он шел по улице, словно
кто-то с кнутом гнался за ним, он даже не стал искать экипажа, радуясь
пустой набережной, холодной реке, густо рассыпанным теням платановых
листьев, - смятенный, растерянный, с болью в сердце, со смутной трево-
гой, словно он совершил какую-то большую ошибку, последствия которой он
не мог предугадать. И дикая мысль внезапно поразила его - если бы вмес-
то: "Я думаю, вам лучше уйти", она сказала: "Я думаю, вам лучше ос-
таться!" - что бы он почувствовал? Что бы он сделал? Это проклятое оча-
рование, оно здесь с ним, даже и теперь, после всех этих лет отчуждения
и горьких мыслей. Оно здесь и готово вскружить ему голову при малейшем
знаке, при одном только прикосновении. "Я был идиотом, что пошел к ней,
- пробормотал он. - Я ни на шаг не подвинул дело. Можно ли было себе
представить? Я не думал!.." Воспоминания, возвращавшие его к первым го-
дам жизни с ней, дразнили и мучили его. Она не заслужила того, чтобы со-
хранить свою красоту, красоту, которая принадлежала ему и которую он так
хорошо знает. И какая-то злоба против своего упорного восхищения ею
вспыхнула в нДм. Всякому мужчине даже вид еД был бы ненавистен, и она
этого заслуживает. Она испортила ему жизнь, нанесла смертельную рану его
гордости, лишила его сына. Но стоило ему только увидеть еД, холодную,
сопротивляющуюся, как всегда, - он терял голову. Это в ней какой-то
проклятый магнетизм. И ничего удивительного, если, как она утверждает,
она прожила одна все эти двенадцать лет. Значит, Босини - будь он прок-
лят на том свете! - жил с ней все это время. Сомс не мог сказать, дово-
лен он этим открытием или нет.
Очутившись наконец около своего клуба, он остановился купить газету.
Заголовок гласил: "Буры отказываются признать суверенитет!" Суверенитет!
"Вот как она! - подумал он. - Всегда отказывалась. Суверенитет! А я все
же обладаю им по праву. Ей, должно быть, ужасно одиноко в этой жалкой
маленькой квартирке!"

XII. НА ФОРСАЙТСКОЙ БИРЖЕ

Сомс состоял членом двух клубов: "Клуба знатоков", название коего
красовалось на его визитных карточках и в который он редко заглядывал, и
клуба "Смена", который отсутствовал на карточках, но в котором он посто-
янно бывал. Он примкнул к этому либеральному учреждению пять лет назад,
удостоверившись, что почти все его члены суть трезвые консерваторы, по
крайней мере душой и карманом, если не принципами. Его ввел туда дядя
Николае. Прекрасная читальня этого клуба была декорирована в адамовском
стиле.
Войдя туда в этот вечер, он взглянул на телеграфную ленту - нет ли
каких новостей о Трансваале - и увидел, что консоли с утра упали на семь
шестнадцатых пункта. Он повернулся, чтобы пройти в читальню, и в это
время чей-то голос за его спиной сказал:
- Ну, что ж. Сомс, все сошло отлично.
Это был дядя Николае, в сюртуке, в своем неизменном низко вырезанном
воротничке особенного фасона и в черном галстуке, пропущенном через
кольцо. Бог ты мой, восемьдесят два года, а как молодо и бодро выглядит!
- Я думаю, Роджер был бы доволен, - продолжал дядя Николае. - Все бы-
ло великолепно устроено. Блэкли? Надо будет иметь в виду. Нет, Бэкстон
мне не помог. С этими бурами у меня все нервы испортились - Чемберлен
втянет нас в войну. Ты как полагаешь?
- Да не избежать, - пробормотал Сомс.
Николае провел рукой по своим худым, гладко выбритым щекам, весьма
порозовевшим после летнего лечения. Он слегка выпятил губы. Эта история
с бурами воскресила все его либеральные убеждения.
- Не внушает мне доверия этот малый, настоящий буревестник. Если бу-
дет война, дома упадут в цене. У вас будет немало хлопот с недвижимостью
Роджера. Я ему много раз говорил, что ему следует сбыть часть своих до-
мов. Но он был упрям, как бык.
"Оба вы хороши", - подумал Сомс. Но он никогда не спорил с дядями,
чем, собственно, и поддерживал их во мнении, что Сомс - малый с головой,
и официально сохранял за собой управление их имуществом.
- Мне говорили у Тимоти, - продолжал Николае, понизив голос, - что
Дарти наконец совсем убрался. Твой отец теперь сможет вздохнуть. Отвра-
тительная личность этот Дарти.
Сомс снова кивнул. Если было что-нибудь, на чем все
Форсайты единодушно сходились, это была характеристика Монтегью Дар-
ти.
- Примите меры, - сказал Николае, - не то он ещД вернДтся. А Уинифрид
я бы сказал, что этот зуб надо выдернуть сразу. Какой прок беречь то,
что уже гниет.
Сомс украдкой покосился на Николаев. Его нервы, взвинченные только
что пережитым свиданием, заставили его почувствовать в этих словах намек
на него самого.
- Я ей тоже советую, - коротко сказал он.
- Ну, - сказал Николае, - меня ждет экипаж. Мне пора домой. Я что-то
плохо себя чувствую. Кланяйся отцу!
И, отдав таким образом дань кровным узам, он спустился своей юношес-
кой походкой в вестибюль, где младший швейцар закутал его в меховую шу-
бу.
"Не помню, чтобы когда-нибудь дядя Николае не жаловался, что он плохо
себя чувствует, - раздумывал Сомс, - и всегда он выглядит так, словно
собирается жить вечно! Вот семья! Если судить по нему, у меня впереди
ещД тридцать восемь лет здоровья. И я не хочу терять их даром". И, по-
дойдя к зеркалу, он остановился и принялся разглядывать своД лицо. Не
считая двух-трех морщинок да трехчетырех седых волосков в подстриженных
темных усах, разве он постарел больше Ирэн? Во цвете лет и он, и она - в
самом расцвете! И странная мысль мелькнула у него. Абсурд! Идиотство! Но
мысль возвращалась. И" встревоженный не на шутку, как бываешь встревожен
повторным приступом озноба, предвещающим лихорадку, он взошел на весы и
опустился в кресло. Сто пятьдесят четыре фунта! За двадцать лет он не
изменился в весе даже на два фунта. Сколько ей лет теперь? Около тридца-
ти семи - ещД не так много, у неД ещД может быть ребенок, совсем не так
много! Тридцать семь минет девятого числа будущего месяца. Он хорошо
помнит день еД рождения - он всегда свято чтил этот день, даже и тот,
последний, незадолго до того, как она бросила его и когда он был уже
почти уверен, что она ему изменяет. Четыре раза еД день рождения празд-
новался у него в доме. Он всегда задолго ждал этого дня, потому что его
подарки вызывали некоторое подобие благодарности, слабую попытку нежнос-
ти с еД стороны. Правда, за исключением того последнего дня еД рождения,
когда он впал в искушение и зашДл слишком далеко в своей святости. И он
постарался отогнать это воспоминание. Память покрывает трупы поступков
ворохом мертвых листьев, из-под которых они уже только смутно тревожат
наши чувства. И внезапно он подумал: "Я мог бы послать ей подарок в день
еД рождения. В конце концов мы же христиане. А что если я... что если бы
мы снова соединились?" И, сидя в кресле на весах, он глубоко вздохнул.
Аннет! Да, но между ним и Аннет - неизбежность этого проклятого брако-
разводного процесса. И как это все устроить?
"Мужчина всегда может этого добиться, если возьмет вину на себя", -
сказал Джолион.
Но зачем ему брать на себя весь этот позор и рисковать всей своей
карьерой незыблемого столпа закона? Это несправедливо! Это донкихотство!
За все эти двенадцать лет, с тех пор как они разошлись, он не предприни-
мал никаких шагов, чтобы обрести свою свободу, а теперь уже невозможно
выставить в качестве основания для развода еД поведение с Босини. Раз он
тогда ничего не сделал для того, чтобы разойтись с нею, значит он прими-
рился с этим, хотя бы он и представил теперь какие-нибудь улики, что,
впрочем, вряд ли возможно. К тому же его гордость не позволяла ему вос-
пользоваться этим старым инцидентом, он слишком много выстрадал из-за
него. Нет! Ничего, кроме нового адюльтера с еД стороны, но она это отри-
цает, и он... он почти верит ей. Петля какая-то! Ну просто петля!
Сомс поднялся с глубокого сиденья красного бархатного кресла с таким
чувством, словно у него все свело внутри. Ни за что не уснешь с таким
ощущением! И, надев снова пальто и шляпу, он вышел на улицу и зашагал к
центру. На Трафальгар-сквер он заметил какое-то странное движение, ка-
кой-то шум, несшийся ему навстречу со Стрэнда. Это оказалась орава га-
зетчиков, которые выкрикивали чтото так громко, что нельзя было разоб-
рать ни одного слова. Он остановился, прислушиваясь, один из них подбе-
жал к нему:
- Экстренный выпуск! Ультиматум Кру-угера! Война объявлена!
Сомс купил газету. Действительно, экстренное сообщение! Первой его
мыслью было: "Буры хотят погубить себя". Второй: "Все ли я продал, что
нужно? Если забыл, кончено - завтра на бирже будет паника". Он проглотил
эту мысль, вызывающе тряхнув головой. Этот ультиматум дерзость - он го-
тов потерять деньги скорей, чем согласиться на него. Им нужен урок, и
они его получат. Но чтобы управиться с ними, понадобится не меньше трех
месяцев. Там и войск-то нет - правительство, как всегда, прозевало. Черт
бы побрал этих газетных крыс! Понадобилось будить всех ночью. Точно
нельзя было подождать до утра. И он с беспокойством подумал о своем от-
це. Газетчики будут орать и у него под окнами. Окликнув кэб, он сел в
него и приказал везти себя на Парк-Лейн.
Джемс и Эмили только что поднялись в спальню; и Сомс, сообщив Уормсо-
ну новость, уже собирался пройти к ним, но остановился, так как ему вне-
запно пришло в голову спросить:
- Что вы думаете об этом, Уормсон?
Дворецкий перестал водить мягкой щеткой по цилиндру Сомса, слегка
наклонил лицо вперед и сказал, понизив голос:
- Ну что же, сэр, у них, конечно, нет никаких шансов, но я слышал,
что они отличные стрелки. У меня сын в Иннискиллингском полку.
- У вас сын, Уормсон? Да что вы, а я даже не знал, что вы женаты.
- Да, сэр. Я никогда не говорю об этом. Я думаю, что его теперь пош-
лют туда.
Легкое удивление, которое почувствовал Сомс, сделав неожиданное отк-
рытие, что ему так мало известно о человеке, которого, как ему казалось,
он так хорошо знает, тут же растворилось в другом легком удивлении, выз-
ванном другим неожиданным открытием, что война может задеть кого-нибудь
лично. Родившись в год Крымской кампании, он стал сознательным человеком
к тому времени, когда восстание в Индии уже было подавлено; мелкие вой-
ны, которые после этого вела Британская империя, носили чисто профессио-
нальный характер и нимало не задевали Форсайтов и того, что они предс-
тавляли в политической жизни страны. Конечно, и эта война не явится иск-
лючением. Но он быстро перебрал в уме всех своих родственников. Двое из
Хэйменов, он слышал, служат в кавалерии, это приятно, кавалерия - в этом
есть что-то благородное; они носят, или это раньше так полагалось, голу-
бые с серебром мундиры и ездят верхом. А Арчибальд, он помнит, как-то
однажды вступил в ополченцы, но ему пришлось отказаться от этого из-за
отца: Николае тогда поднял такой скандал, что сын попусту время теряет -
только щеголяет своим мундиром, разрядившись, как павлин. А недавно
кто-то говорил, что старший сын молодого Николаев, "очень молодой" Нико-
лае, записался в армию добровольцем. "Нет, - думал Сомс, медленно подни-
маясь по лестнице, - все это пустяки".
Он остановился на площадке у спальни родителей, раздумывая, стоит ли
ему войти и сказать несколько успокоительных слов. Приоткрыв лестничное
окно, он прислушался. Гул на Пикадилли - вот все, что было слышно, и с
мыслью: "Ну, если эти автомобили расплодятся, это будет несчастье для
домовладельцев", он уже собирался пройти выше, в свою комнату, которую
для него всегда держали наготове, как вдруг услышал где-то вдалеке хрип-
лый, пронзительный крик газетчика. Так и есть, и сейчас он заорет около
дома! Сомс постучал к матери и вошел.
Отец сидел на постели, навострив уши, выглядывавшие из-под седых во-
лос, которые Эмили всегда так искусно подстригала. Он сидел румяный и
необыкновенно чистый, между белой простыней и подушкой, из которой, как
два острия, торчали его высокие, худые плечи, обтянутые ночной сорочкой.
Только одни глаза его, серые, недоверчивые, под морщинистыми веками, пе-
ребегали от окна к Эмили, которая ходила в капоте по комнате, нажимая на
резиновый шар, прикрепленный к флакону. В комнате слабо пахло одеколо-
ном, которым она прыскала.
- Все благополучно! - сказал Сомс. - Это не пожар. Буры объявили вой-
ну - вот и все.
Эмили остановилась с пульверизатором в руке.
- О! - только и сказала она и посмотрела на Джемса.
Сомс тоже смотрел на отца. Старик принял это известие не так, как они
ожидали: казалось, его захватила какая-то неведомая им мысль.
- Гм! - внезапно пробормотал он. - Я уж не доживу и не увижу конца
этого.
- Глупости, Джемс! К рождеству все кончится.
- Что ты понимаешь в этом? - сердито возразил Джемс. - Приятный сюрп-
риз, нечего сказать, да ещД в такой поздний час. - Он погрузился в мол-
чание, а жена и сын точно завороженные ждали, что вот он сейчас скажет:
"Не знаю, ничего не могу сказать, я знал, чем все это кончится". Но он
ничего не говорил. Серые глаза его блуждали, по-видимому не замечая ни-
кого в комнате. Затем под простыней произошло какое-то движение, и вне-
запно колени его высоко поднялись. - Им нужно послать туда Робертса. Все
это Гладстон заварил со своей Маджубой.
Оба слушателя заметили что-то не совсем обычное в его голосе, что-то
похожее на настоящее, живое волнение. Как будто он говорил: "Я никогда
больше не увижу мою родину мирной и спокойной. Я умру, не дождавшись
конца, прежде чем узнаю, что мы победили". И хотя оба они чувствовали,
что Джемсу нельзя позволять волноваться, они были растроганы. Сомс подо-
шел к кровати и погладил отца по руке, которая лежала поверх простыни,
длинная, вся покрытая сетью жил.
- Попомните мои слова! - сказал Джемс. - Консоли! теперь упадут до
номинала, а у Вэла хватит ума пойти записаться добровольцем.
- Да будет тебе. Джемс! - воскликнула Эмили. - Ты так говоришь, будто
и правда есть какая-то опасность!
ЕД ровный голос на время успокоил Джемса.
- Да, да, - пробормотал он, - я вам говорил, чем все это кончится.
Ну, не знаю, конечно, - мне никогда ничего не рассказывают. Ты сегодня
здесь ночуешь, мой мальчик?
Кризис миновал, он теперь придет в нормальное для него состояние ти-
хой тревоги; и Сомс, уверив отца, что он останется ночевать здесь, пожал
ему руку и направился в свою комнату.
На следующий день у Тимоти собралось столько гостей, сколько не соби-
ралось уже много лет. В дни такого рода национальных потрясений, правда,
не пойти туда было почти невозможно. Не то чтобы в событиях чувствова-
лась какая-нибудь опасность, нет, еД было ровно столько, чтобы ощущать
необходимость уверять друг друга, что никакой опасности нет.
Николае явился спозаранку. Он видел Сомса накануне вечером - Сомс го-
ворил, что войны не избежать. Этот старикашка Крюгер просто спятил, ему
ведь семьдесят пять лет, по меньшей мере (Николасу было восемьдесят
два). Что говорит Тимоти? У него ведь тогда что-то вроде удара было,
после Маджубы. Захватчики эти буры. Темноволосая Фрэнси, явившаяся вслед
за ним, сейчас же, из свойственного ей духа противоречия, подобающего
независимо мыслящей дочери Роджера, подхватила:
- Сучок в чужом глазу, дядя Николае! А уитлендеры [Английские поселенцы
в Южной Африке] разве не почище будут? - новое выражение, заимствованное
ею, как говорили, у еД брата Джорджа.
Тетя Джули нашла, что Фрэнси не следует говорить такие вещи. Сын до-
рогой миссис Мак-Эндер Чарли МакЭндер - уитлендер, а уж его никак нельзя
назвать захватчиком. На это Фрэнси отпустила одно из своих "словечек",
не совсем приличных, но бывших у неД в большом ходу:
- У него отец шотландец, а мать гадюка.
Тетя Джули заткнула уши, но слишком поздно, а тетя Эстер улыбнулась;
что же касается дяди Николаев - он надулся: остроты, исходившие не от
него, он недолюбливал. Как раз в эту минуту вошла Мэрией Туитимен и не-
медленно следом за нею молодой Николае. Увидев сына, Николае поднялся.
- Ну, мне пора, - сказал он. - Вот Ник вам расскажет, чем кончатся
скачки.
И, отпустив эту остроту по адресу своего старшего сына, который, бу-
дучи оплотом всяческих гарантий и директором страхового общества, был
привержен к спорту не более, чем его отец, он вышел. Милый Николае! Ка-
кие же это скачки! Или это одна из его шуточек? Удивительный человек, и
как сохранился! Сколько кусков сахару дорогой Мэрией? А как поживают
Джайлс и Джесс? Тетя Джули выразила опасение, что теперь королевской ка-
валерии будет много хлопот, нужно будет охранять побережье, хотя, конеч-
но, у буров нет кораблей. Но ведь никто не знает, на что окажутся спо-
собны французы, особенно после этой ужасной истории с Фашодой [Город в
египетском Судане, отвоеванный в 1898 году у англичан французами
(впоследствии возвращен Англии)], которая так напугала Тимоти, что он
потом несколько месяцев не покупал никаких бумаг. Но как вам нравится эта
ужасная неблагодарность буров после всего, что для них сделано: посадить
д-ра Джемсона в тюрьму - миссис Мак-Эндер говорила, он такой симпатичный.
А сэра Альфреда Мильнера послали для переговоров с ними - ну, это такой
умница. И что им только нужно, понять нельзя!
Но в этот самый момент произошла одна из тех сенсаций, которые так
ценились у Тимоти и которым великие события подчас способствуют.
- Мисс Джун Форсайт.
Тетя Джули и тетя Эстер - обе сразу поднялись со своих мест, дрожа от
давно заглохшей обиды, захлебываясь от переполнявшего их чувства старой
привязанности и гордости, что вот она все-таки возвратилась, блудная
дочь! Какой сюрприз! Милочка Джун, после стольких лет! Да как она хорошо
выглядит! Ни капельки не изменилась! Они чуть-чуть было не спросили еД:
"А как здоровье дорогого дедушки?" - забыв в этот ошеломляющий момент,
что бедный дорогой Джолион вот уж семь лет, как лежит в могиле.
Всегда самая смелая и прямодушная из всех Форсайтов, с решительным
подбородком, живыми глазами и огненной копной волос, маленькая, хрупкая
Джун села на позолоченный стул с бисерным сиденьем, словно вовсе и не
проходило этих десяти лет с тех пор, как она была здесь, десяти лет
странствований, независимости и служения "несчастненьким". Последние еД
протеже были все исключительно скульпторы, художники, граверы, отчего еД
раздражение на Форсайтов и их безнадежно антихудожественные вкусы только
усилилось. Правду сказать, она почти перестала верить в то, что
родственники еД действительно существуют, и теперь оглядывалась кругом с
какой-то вызывающей непосредственностью, чем приводила гостей в явное
смущение. Она совсем не ожидала увидеть здесь кого-нибудь, кроме своих
бедных старушек. А почему ей пришло в голову навестить их, она и сама не
совсем понимала, просто по дороге с Оксфорд-стрит в студию на Лэти-
мер-Род она вдруг с угрызением совести вспомнила о них, как о двух "нес-
частненьких", которых она совсем забросила.
Тетя Джули первая нарушала молчание:
- Мы сейчас только что говорили, дорогая, что за ужас с этими бурами.
И какой наглый старикашка этот Крюгер!
- Наглый? - сказала Джун. - А я считаю, что он совершенно прав. С ка-
кой стати мы вмешиваемся в их дела? Если он выставит всех этих гнусных
уитлендеров, так им и надо. Они только наживаются там.
Молчание, последовавшее за этой новой сенсацией, нарушила Фрэнси.
- Как? Вы, значит, бурофилка? (Несомненно, это выражение применялось
впервые.)
- Почему, собственно, мы не можем оставить их в покое? - воскликнула
Джун, и в ту же минуту горничная, открыв дверь, сказала:
- Мистер Сомс Форсайт.
Сенсация за сенсацией! Приветствия отошли на задний план, так как все
с любопытством выжидали, как состоится встреча между Сомсом и Джун; су-
ществовали коварные предположения, если не твердая уверенность, что они
не встречались со времени этой прискорбной истории еД жениха Босини с
женой Сомса. Все видели, как они едва пожали друг другу руку, покосив-
шись друг на друга одним уголком глаза. Тетя Джули сейчас же пришла на
выручку.
- Милочка Джун такая оригиналка. Вообрази, Сомс, она считает, что бу-
ров не за что осуждать.
- Они хотят только сохранить свою независимость, - сказала Джун. -
Почему им этого нельзя?
- Хотя бы потому, - ответил Сомс со своей несколько кривой усмешкой,
- что они согласились на наш суверенитет.
- Суверенитет! - повторила Джун сердито. - Вряд ли бы нам понравился
чей-нибудь суверенитет.
- Они получили при этом некоторые материальные выгоды; договор оста-
ется договором.
- Договоры не всегда бывают справедливы, - вспыхнула Джун, - и если
они несправедливы, их нужно разрывать. Буры гораздо слабее нас, Мы могли
бы позволить себе быть более великодушными.
Сомс фыркнул.
- Ну, это уж пустая чувствительность, - сказал он.
Тетя Эстер, которая больше всего боялась всяких споров, повернулась к
ним и безапелляционно заявила:
- Какая чудная погода держится для октября месяца.
Но отвлечь Джун было не так-то легко.
- Не знаю, почему нужно издеваться над чувствами. По-моему, это луч-
шее, что есть в мире.
Она вызывающе посмотрела вокруг, и тете Джули снова пришлось вме-
шаться:
- Ты, Сомс, за последнее время покупал новые картины?
ЕД неподражаемая способность попадать на неудачные темы не изменила
ей и теперь. Сомс вспыхнул. Назвать картины, которые он недавно приоб-
рел, значило подвергнуться граду насмешек. Всем было известно пристрас-
тие Джун к неоперившимся гениям и еД презрение к "знаменитостям", если
только не она способствовала их успеху.
- Кое-что купил, - пробормотал он.
Но выражение лица Джун изменилось. Форсайт в ней почуял некоторые
возможности: почему бы Сомсу не купить две-три картины Эрика Коббли - еД
последнего "несчастненького"! И она тотчас же повела атаку, Знает ли
Сомс его работы? Они совершенно изумительны. Это восходящая звезда.
О да, Сомс знает его работы. По его мнению, это мазня, которая никог-
да не будет иметь успеха у публики.
Джун вспылила.
- Конечно, не будет, это самое последнее, чего может желать художник.
Я думала, вы ценитель искусства, а не оценщик с аукциона...
- Ну конечно Сомс ценитель, - поспешно вмешалась тетя Джули, - у него
замечательный вкус, он может заранее предсказать, что будет иметь успех.
- О! - простонала Джун и вскочила с вышитого бисером стула - Я нена-
вижу это мерило успеха. Неужели люди не могут покупать вещи просто пото-
му, что они им нравятся?
- Вы хотите сказать, потому что они вам нравятся? - заметила Фрэнси.
В последовавшей за этим паузе всем было слышно, как молодой Николае
мягко сказал, что Вайолет (его четвертая) берет уроки пастели; он, прав-
да, не знает, не уверен, есть ли в этом смысл.
- До свидания, тетечка, - сказала Джун, - мне пора идти.
И, поцеловав теток, она вызывающе окинула взглядом гостиную, ещД раз
сказала: "До свидания" - и вышла. Казалось, ветер пронесся по комнате
следом за нею, словно все сразу вздохнули.
Но, прежде чем кто-нибудь успел вымолвить слово, произошла третья
сенсация:
- Мистер Джемс Форсайт.
Джемс вошел, слегка опираясь на палку, закутанный в меховую шубу, ко-
торая придавала ему неестественную полноту.
Все встали. Джемс был такой старый, и он не появлялся у Тимоти уже
около двух лет.
- Здесь жарко, - сказал он.
Сомс помог ему снять шубу и невольно восхитился тем необыкновенным
лоском, каким отличалась вся фигура отца. Джемс сел - сплошные колени"
локти, сюртук и длинные седые бакенбарды.
- Что это значит? - спросил он.
Хотя в его словах не было никакого явного смысла, все поняли, что он
подразумевает Джун. Его глаза испытующе скользнули по лицу сына.
- Я решил приехать и сам все узнать. Что они ответили Крюгеру?
Сомс развернул вечернюю газету и прочел заголовок: "Правительство бу-
дет действовать без промедления - война началась".
- Ах! - сказал Джемс. - Я боялся, что они отступятся, увильнут, как
тогда Гладстон. На этот раз мы разделаемся с этими людишками.
Все смотрели на него пораженные. Джемс! Вечно суетливый, нервный,
беспокойный Джемс с его постоянным: "Я вам говорил, чем это кончится! ",
с его пессимизмом и осторожностью в делах! Было что-то зловещее в такой
решительности этого самого старого из всех живых Форсайтов.
- Где Тимоти? - спросил Джемс. - Ему следовало бы поинтересоваться
этим.
Тетя Джули сказала, что она не знает. Тимоти сегодня за завтраком был
что-то неразговорчив. Тетя Эстер встала и тихонько вышла из комнаты, а
Фрэнси не без лукавства заметила:
- Буры - крепкий орешек, дядя Джемс, сразу не раскусить.
- Гм! - сказал Джемс. - Откуда у вас такие сведения? Мне никто ничего
не рассказывает.
Молодой Николае своим кротким голосом сказал, что Ник (его старший)
проходит теперь регулярный курс военного обучения.
- А! - пробормотал Джемс и уставился в одну точку - мысли его пере-
неслись на Вэла. - Ему надо думать о матери, - сказал он, - некогда ему
заниматься военным обучением и всем этим, с таким отцом.
Это загадочное изречение повергло всех в полное молчание, пока он
снова не заговорил.
- А Джун зачем приходила? - и его глаза подозрительно обвели всех
присутствующих по очереди. - ЕД отец теперь богатый человек.
Разговор перешел на Джолиона - когда кто его видел последний раз.
Предполагали, что он ездит за границу и что у него теперь обширное зна-
комство с тех пор, как умерла его жена; его акварели имеют успех, и во-
обще он теперь процветает. Фрэнси даже откровенно заявила:
- Я бы хотела его повидать; он был очень славный.
Тетя Джули вспомнила, как он однажды заснул на диване, где сейчас си-
дит Джемс. Он всегда был очень мил. Не правда ли? Как находит Сомс?
Зная, что Джолион попечитель Ирэн, все почувствовали рискованность
этого вопроса и с интересом уста" вились на Сомса. Слабая краска высту-
пила у него на щеках.
- Он поседел, - сказал он.
Да неужели? Сомс видел его? Сомс кивнул, и краска сбежала с его щек.
Джемс вдруг сказал:
- Ну, я не знаю, не могу ничего сказать.
Это так точно выражало всеобщее ощущение, будто за всем что-то кроет-
ся, что никто не возразил. Но в этот момент вернулась тетя Эстер.
- Тимоти, - сказала она тихим голосом, - Тимоти купил карту, и он
вколол... он вколол в неД три флажка.
Тимоти вколол... Вздох пронесся по гостиной. Ну, если Тимоти уже вко-
лол три флажка - ого! Это показывает, на что способна нация, когда еД
терпение истощится. Теперь война все равно что выиграна.

XIII. ДЖОЛИОН НАЧИНАЕТ ПОНИМАТЬ, ЧТО С НИМ ПРОИСХОДИТ

Джолион остановился у окна в бывшей детской Холли, которая теперь бы-
ла превращена в мастерскую не потому, что она выходила на север, а пото-
му, что из него открывался широкий вид до самого Эпсомского ипподрома.
Он перешел к боковому окну, выходившему во двор с конюшнями, и свистнул
Балтазару, который вечно лежал под башенкой с часами. Старый пес посмот-
рел вверх и помахал хвостом. "Бедный старикан!" - подумал Джолион, пере-
ходя опять к другому окну.
Он чувствовал себя как-то тревожно всю эту неделю с того времени, как
ему пришлось приступить к своим обязанностям попечителя: его всегда чут-
кая совесть, была неспокойна, чувство сострадания, которое у него просы-
палось легко, было задето, а ко всему этому примешивалось ещД одно
странное чувство, словно его ощущение красоты обрело некое определенное
воплощение. Осень уже добралась до старого дуба, листья его коричневели.
Солнце в это лето светило жарко и щедро. Что деревья - то и жизни людей!
"Я могу долго прожить, - думал Джолион. - Я покрываюсь плесенью от от-
сутствия тепла. Если не смогу работать, уеду в Париж". Но воспоминание о
Париже не доставило ему удовольствия. К тому же, как он может уехать? Он
должен быть здесь и ждать, что предпримет Сомс. "Я еД попечитель. Я не
могу оставить еД беззащитной", - думал он. Ему казалось удивительно
странным, что он до сих пор так ясно видит Ирэн в еД маленькой гостиной,
где он был только два раза. В еД красоте какая-то щемящая гармония! Ни
один самый точный портрет не передаст еД верно; сущность еД... да, в чем
еД сущность? Стук копыт снова привлек его к боковому окну. Холли въезжа-
ла во двор на своей длиннохвостой лошадке. Она взглянула наверх, и он
помахал ей. Она что-то притихла последнее время; старше становится, ду-
мал он, начинает мечтать о своем будущем, как все они - малыши! О черт,
не угонишься за временем! И, чувствуя, что терять эту быстро бегущую
ценность непростительно, он взялся за кисть. Но это оказалось бесполез-
но: он не мог сосредоточиться, к тому же начинало смеркаться. "Поеду-ка
я в город", - подумал он. В гостиной его встретила горничная.
- К вам дама, сэр, миссис Эрон.
Вот удивительное совпадение! Войдя в картинную галерею, как еД до сих
пор называли, он увидел Ирэн, стоявшую у окна.
Она подошла к нему со словами:
- Я прошла там, где посторонним ходить воспрещается, - рощей и садом.
Я всегда ходила этой дорогой, когда навещала дядю Джолиона.
- Здесь не может быть мест, где воспрещалось бы ходить вам, - ответил
Джолион. - История этого не допускает. Я только что думал о вас.
Ирэн улыбнулась, И словно что-то засветилось в ней: это была не прос-
то одухотворенность, нет, нечто более ясное, полное, пленительное.
- История! - сказала она. - Я когда-то сказала дяде Джолиону, что лю-
бовь длится вечно. Увы, это не так. Только отвращение вечно.
Джолион смотрел на неД в недоумении. Неужели она наконец похоронила
своего Боснии?
- Да, - сказал он, - отвращение глубже и любви и ненависти, потому
что это естественный продукт наших нервов, а их мы не можем изменить.
- Я пришла сообщить вам, что у меня был Сомс. Он сказал одну вещь,
которая меня напугала. Он сказал: "Вы все ещД моя жена".
- Что! - воскликнул Джолион. - Вам нельзя жить одной.
И он продолжал смотреть на неД не отрываясь, подавленный мыслью, что
там, где Красота, всегда что-нибудь да нечисто и что несомненно поэтому
многие и считают еД греховной.
- Что ещД?
- Он просил позволения пожать мне руку.
- И вы позволили?
- Да. Я уверена, что, когда он пришел, он этого не хотел, но он стал
другим, пока был у меня.
- Ах, нельзя вам продолжать так жить одной.
- У меня нет ни одной женщины, которую я могла бы позвать к себе; и
не могу же я взять любовника по заказу, кузен Джолион.
- Избави боже! - сказал Джолион. - Но что за проклятое положение! Не
останетесь ли вы с нами пообедать? Нет? Ну, тогда позвольте, я вас про-
вожу в город. Я собирался сам ехать вечером.
- Это правда?
- Правда. Я буду готов через пять минут.
По дороге на станцию они разговаривали о живописи, о музыке, обсужда-
ли манеру англичан и французов и их различное отношение к искусству. Но
на Джолиона пестрая листва изгороди, окаймлявшей длинную прямую просеку,
щебетание зябликов, проносившихся мимо них, запах подожженной сорной
травы, поворот шеи Ирэн, очарование этих темных глаз, время от времени
взглядывавших на него, обаяние всей еД фигуры производили больше впечат-
ления, чем слова, которыми они обменивались. Бессознательно он держался
прямее, и походка его делалась более упругой.
В поезде он устроил ей нечто вроде допроса, заставил еД подробно
рассказать, как она проводит дни.
Шьет себе платья, делает покупки, навещает больных в лечебнице, игра-
ет на рояле, переводит с французского. У неД постоянная работа для одно-
го издательства, которая немножко прибавляет к еД доходам. Она редко вы-
ходит по вечерам.
- Я так долго жила одна, что мне это уже кажется естественным. Я ду-
маю, что я нелюдима по натуре.
- Не верю, - сказал Джолион. - У, вас много знакомых?
- Очень мало.
На вокзале Ватерлоо они взяли экипаж, и он довез еД до дверей еД до-
ма. Прощаясь с ней, он крепко пожал ей руку и сказал:
- Знаете, вы всегда можете приехать к нам в РобинХилл, вы должны со-
общать мне все, что бы ни случилось. До свидания, Ирэн.
- До свидания, - мягко сказала она.
Усаживаясь в кэб, Джолион думал: почему он не пригласил еД пообедать
с ним, пойти в театр. Какая у неД одинокая, беспросветная, безысходная
жизнь!
- Клуб "Всякая всячина", - сказал он в окошечко кучеру.
Когда экипаж свернул на набережную, какой-то господин в цилиндре и в
пальто быстро прошел мимо, держась так близко к стене, что, казалось, он
задевал еД.
"Ей-богу, - подумал Джолион, - это Сомс! Что ему здесь надо?" И, ос-
тановив экипаж за углом, он вышел и вернулся к тому месту, откуда был
виден еД подъезд. Сомс остановился перед домом, он смотрел на свет в еД
окнах. "Если он войдет, как мне поступить? - думал Джолион. - Что я имею
право сделать? Ведь то, что он сказал, в сущности правда. Она все ещД
его жена, и у неД нет никакой защиты против его посягательств. Ну, если
он войдет, - решил он, - я войду за ним". И он стал подвигаться к дому.
Сомс сделал ещД несколько шагов по тротуару; он уже был у самого подъез-
да. Но внезапно он остановился, круто повернулся на каблуках и пошел об-
ратно к реке. "Как быть? - подумал Джолион. - Через десять шагов он меня
увидит". И, повернув, он быстро зашагал обратно. Шаги его кузена разда-
вались близко позади. Но он успел дойти до своего экипажа и сесть в него
раньше, чем Сомс завернул за угол.
- Поезжайте! - крикнул он в окошко.
Фигура Сомса выросла рядом.
- Кэб! - окликнул он. - Занят? Алло!
- Алло! - ответил Джолион. - Вы?
На лице его кузена, казавшемся белым в свете фонаря, промелькнуло по-
дозрение; это заставило Джолиона решиться.
- Я могу вас подвезти, - сказал он, - если вам в западную часть горо-
да.
- Благодарю, - ответил Сомс и сел в экипаж.
- Я был у Ирэн, - сказал Джолион, когда кэб тронулся.
- Вот как!
- Вы у неД были вчера сами, насколько я понимаю.
- Был, - сказал Сомс. - Она моя жена, как вам известно.
Этот тон, эта насмешливо приподнятая губа вызвали у Джолиона внезап-
ную злобу; но он подавил еД.
- Вам лучше знать, - сказал он, - но если вы хотите развода, вряд ли
разумно бывать у неД, вы не находите? Нельзя быть и охотником и дичью
сразу.
- Благодарю за предостережение, - сказал Сомс, - вы очень добры, но я
ещД не решил окончательно.
- Она-то решила, - сказал Джолион, глядя прямо перед собой. - Нельзя
так просто вернуться к тому, что было двенадцать лет назад.
- Это мы ещД посмотрим.
- Послушайте! - сказал Джолион. - Она в невыносимом положении, и я
единственный человек, который на законном основании имеет какое-то право
входить в еД дела.
- За исключением меня, - сказал Сомс, - который тоже в невыносимом
положении. ЕД положение - это то, что она сама для себя сделала; мое -
это то, что она для меня устроила. Я совсем не уверен, что в еД же
собственных интересах я не предложу ей вернуться ко мне.
- Что! - воскликнул Джолион, и дрожь прошла по всему его телу.
- Не понимаю, что вы хотите сказать вашим "что", - холодно проговорил
Сомс. - Ваше право входить в еД дела ограничивается выплатой ей процен-
тов, и я просил бы вас не забывать этого. Если я в своД время предпочел
не позорить еД разводом" я тем самым сохранил на неД свои права и повто-
ряю: я совсем не уверен, что не пожелаю воспользоваться ими.
- Боже мой! - воскликнул Джолион, и у него вырвался короткий смешок.
- Да, - сказал Сомс, и что-то мертвенное было в его голосе. - Я не
забыл прозвища, которым меня почтил ваш отец. "Собственник"! Не зря же я
ношу такое прозвище.
- Ну, это уж какая-то фантастика, - пробормотал Джолион.
Не может же этот человек заставить свою жену насильно жить с ним. Это
время как-никак прошло! И он покосился на Сомса с невольной мыслью: "Не-
ужели бывают такие люди?" Но Сомс выглядел вполне реальным; он сидел
прямой и даже почти элегантный: коротко подстриженные усы на бледном ли-
це, зубы, поблескивающие под верхней губой, приподнятой в неподвижной
улыбке. Наступило долгое молчание, и Джолион думал: "Вместо того чтобы
помочь ей, я только напортил". Внезапно Сомс сказал:
- Это для неД во многих отношениях лучшее, что может случиться.
При этих словах Джолион почувствовал такое смятение, что едва мог
заставить себя усидеть в экипаже. Казалось, его втиснули в ящик с сотня-
ми тысяч его соотечественников, и тут же вместе с ними втиснулось то,
что было их неотъемлемой, национальной чертой, то, что всегда претило
ему, нечто, как он знал, чрезвычайно естественное и в то же время казав-
шееся ему непостижимым: эта их незыблемая вера в контракты и нерушимые
права, их самодовольное сознание собственной добродетели в неукосни-
тельном использовании этих прав. Здесь, рядом с ним, в кэбе, находилось
само Воплощение, так сказать овеществленная сумма инстинкта собственнос-
ти - его родственник к тому же! Это было чудовищно, невыносимо! "Но
здесь не только это! - подумал он с чувством какого-то отвращения. - Го-
ворят, собака возвращается к своей блевотине. Встреча с Ирэн что-то раз-
будила в нДм. Красота! Дьявольское наваждение!"
- Так вот, - заговорил Сомс, - как я уже вам сказал, я ещД не решил
окончательно. Я был бы вам весьма признателен, если бы вы потрудились
оставить еД в покое.
Джолион сжал губы; он, всегда ненавидевший ссоры, сейчас почти радо-
вался возможности поссориться.
- Я вам не могу этого обещать, - коротко ответил он.
- Отлично, - сказал Сомс, - в таком случае мы знаем, как нам быть. Я
сойду здесь. - И, остановив экипаж, он вышел, не попрощавшись ни словом,
ни жестом. Джолион поехал дальше в свой клуб.
На улицах выкрикивали первые сообщения с театра воины, но он не слу-
шал. Что сделать, чтобы помочь ей? Если бы отец был жив! Вот кто мог бы
многое сделать! Но почему же он не может сделать того, что сделал бы
отец? Разве он не достаточно стар - пятьдесят стукнуло, дважды женат, у
него уже взрослые дочери и сын. "Чудно, - думал он. - Если бы она была
дурнушка, я бы не задумывался над этим. Красота - это наваждение для то-
го, кто восприимчив к ней". И он вошел в читальню клуба совсем расстро-
енный. В этой самой комнате он и Босини беседовали когда-то летним вече-
ром; он хорошо помнил даже и теперь осторожную, замаскированную лекцию,
которую он прочел тогда молодому человеку в интересах Джун, и симптомы
форсайтизма, которые он тогда пытался установить, и как он тогда недоу-
мевал и старался представить себе, что это за женщина, против которой он
предостерегает Босини. А теперь! Он чуть ли не сам нуждается в предосте-
режении. "Странно, - подумал он, - вот уж действительно чертовски стран-
но!"

XIV. СОМСУ СТАНОВИТСЯ ЯСНО, ЧЕГО ОН ХОЧЕТ

Насколько легче сказать: "В таком случае мы знаем, как нам быть", чем
разуметь нечто определенное под этими словами. Произнося их. Сомс только
дал волю своей инстинктивной ревнивой ярости. Он вышел из экипажа, пре-
исполненный глухой злобы на себя за то, что не повидался с Ирэн, на Джо-
лиона - за то, что тот виделся с ней, и ещД на то, что сам он, в сущнос-
ти, не может решить, чего он хочет.
Он вышел, потому что не в состоянии был больше оставаться рядом со
своим кузеном, и теперь, быстро шагая по улице, он думал: "Ни одному
слову этого Джолиона нельзя верить. Был парией, и останется парией! У
этого субъекта врожденное тяготение... тяготение к разврату". (Он пос-
теснялся употребить слово "грех", потому что оно казалось слишком мелод-
раматичным для Форсайта.)
Неопределенность желания была для него новым чувством. Он был как ре-
бенок в нерешительности между обещанной новой игрушкой и старой, которую
у него отняли, и он сам удивлялся на себя. ЕщД в прошлое воскресенье его
желания казались так просты: свобода и Аннет. "Пойду-ка я к ним обе-
дать", - подумал он. Может быть, когда он увидит еД, эта двойственность
его стремлений исчезнет, беспокойство уляжется и в голове прояснится.
Ресторан был полон, много иностранцев и всякой публики, которую Сомс
по виду отнДс к литераторам или артистам. Обрывки разговоров долетали до
него сквозь звон стаканов и тарелок. Он ясно слышал - сочувствовали бу-
рам, ругали английское правительство. "Неважная у них клиентура", - по-
думал он. Он угрюмо пообедал, не давая знать о своем присутствии, выпил
кофе и, кончив, наконец направился в святилище мадам Ламот, весьма забо-
тясь о том, чтобы пройти незамеченным. Как он и думал, они ужинали, и их
ужин был настолько привлекательнее съеденного им обеда, что он по-
чувствовал легкую досаду, а они встретили его с таким преувеличенно иск-
ренним удивлением, что он с внезапным подозрением подумал: "Наверно, они
с самого начала знали, что я здесь". Он украдкой испытующе посмотрел на
Аннет. Такая хорошенькая и, казалось бы, такая бесхитростная; может ли
быть, что сна ловит его? Он повернулся к мадам Ламот и сказал:
- Я здесь обедал.
В самом деле? Если бы она только знала! Ведь есть блюда, которые она
особенно могла бы ему порекомендовать; как жаль! Сомс окончательно ут-
вердился в своих подозрениях. "Надо быть настороже", - мрачно подумал
он.
- ЕщД чашечку кофе, мсье, совершенно особенного приготовления, рюмоч-
ку ликера, grand Marnier? - и мадам Ламот удалилась распорядиться, чтобы
подали эти деликатесы.
Оставшись наедине с Аннет, Сомс сказал с легкой непроницаемой усмеш-
кой:
- Ну-с, Аннет...
Девушка вспыхнула. Но то, что в прошлое воскресенье защекотало бы ему
нервы, теперь вызвало в нДм чувство, очень похожее на то, что испытывает
хозяин собаки, когда, его пес смотрит на него, виляя хвостом. У него бы-
ло забавное ощущение своей власти, точно он мог сказать ей: "Подойдите,
поцелуйте меня", - и она бы подошла. И однако, как странно: здесь же в
комнате, казалось, он видел другое лицо, другую фигуру, и чувства его
волновала... кто же, та или эта? Он кивнул головой в сторону ресторана и
сказал:
- Подозрительная у вас там публика. Вам нравится эта жизнь?
Аннет подняла на него глаза, посмотрела секунду, потом опустила и
принялась играть вилкой.
- Нет, - сказала она, - не нравится.
"Она будет моя, - подумал Сомс, - если я захочу. Но хочу ли я еД? Она
изящна, хороша, очень хороша, свеженькая, и у неД, несомненно, есть
вкус". Взор его блуждал по маленькой комнатке, но мысленный его взор
блуждал далеко: полусумрак, серебристые стены, рояль светлого дерева,
женщина, прижавшаяся к роялю, словно отшатнувшись от него, Сомса, женщи-
на с белыми плечами, которые ему так знакомы, с темными глазами, которые
он так стремился узнать, и с волосами, как матовый, темный янтарь. И как
бывает с художником, который стремится к недостижимому и томится неуто-
лимой жаждой, так в нДм в эту минуту проснулась жажда прежней страсти,
которую он никогда не мог утолить.
- Ну что ж, - сказал он спокойно, - вы молоды, у вас все впереди.
Аннет покачала головой.
- Мне иногда кажется, что у меня впереди нет ничего, кроме тяжелой
работы. Я не так влюблена в работу, как мама.
- Ваша матушка - чудо, - сказал Сомс чуть-чуть насмешливо. - В еД до-
ме нет места неудаче.
Аннет вздохнула.
- Как, должно быть, чудесно быть богатым.
- О! Вы когда-нибудь будете богатой, - сказал Сомс все тем же слегка
насмешливым тоном, - не беспокойтесь!
Аннет передернула плечиками.
- Мсье очень добр, - и, надув губки, она сунула в рот шоколадку.
"Да, дорогая моя, - подумал Сомс, - очень хорошенькие губки, ничего
не скажешь".
Мадам Ламот, явившись с кофе и ликером, положила конец этому диалогу.
Сомс посидел недолго.
Идя по улицам Сохо, который всегда вызывал у него чувство, что здесь
незаконно присвоено чужое добро, он предавался размышлениям. Если бы
только Ирэн подарила ему сына, он бы теперь не гонялся за женщинами! Эта
мысль выскочила из самого сокровенного тайника, из самых недр его созна-
ния. Сына - то, на что можно было бы возложить надежды, ради чего стоило
бы жить в старости, кому можно было бы передать себя, кто был бы продол-
жением его самого. "Если бы у меня был сын, - думал он с горечью, - за-
конный сын, я мог бы примириться с той жизнью, какую я вел до сих пор. В
конце концов все женщины одинаковы, что одна, что другая". Но, пройдя
несколько шагов, он покачал головой. Нет! Совсем не одно и то же, что
одна, что другая. Сколько раз он пытался убедить себя в этом в прежние
дни своей неудачной семейной жизни, и всегда тщетно. Тщетно и теперь. Он
старается внушить себе, что Аннет - все равно что та, другая, но нет,
это не так, у неД нет очарования той прежней страсти. "И ведь Ирэн моя
жена, - думал он, - моя законная жена. Я ничего не делал, чтобы оттолк-
нуть еД от себя. Почему бы ей не вернуться ко мне? Это было бы справед-
ливо и законно. И без всякого скандала и хлопот. Ей это неприятно. Но
почему? Я ведь не прокаженный, и она... она уже больше ни в кого не
влюблена!" Зачем ему нужно прибегать ко всяким уловкам, подвергать себя
гнусным унижениям и неизвестным последствиям бракоразводного процесса,
когда вот она, будто пустой дом, словно только и дожидается, чтобы он
снова завладел ею и вступил в свои законные права. Такому замкнутому че-
ловеку, как Сомс, представлялось необычайно соблазнительным спокойно
вступить во владение своей собственностью, избежав всякой шумихи. "Нет,
- думал он, - я хорошо сделал, что повидал эту девушку. Я знаю теперь,
чего я хочу сильнее. Если только Ирэн вернДтся ко мне, я буду так нетре-
бователен и предупредителен, как только она могла бы желать; пусть живет
собственной жизнью; но может быть... может быть, она стала бы относиться
ко мне хорошо". Клубок сдавил ему горло. Упорный и мрачный, шагая вдоль
ограды Грин-парка, он направлялся к дому отца, стараясь наступать на
свою тень, бежавшую перед ним в ярком лунном свете.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I. ТРЕТЬЕ ПОКОЛЕНИЕ

Джолли Форсайт как-то в ноябрьский день шел не торопясь по Хай-стрит
в Оксфорде; навстречу ему, также не торопясь, шел Вэл Дарти. Джолли
только что снял свой фланелевый гребной костюм и направлялся в "Сково-
родку" - клуб, членом которого его недавно выбрали. Вэл только что снял
свой верховой костюм и направлялся прямо в пекло - к букмекеру на Корн-
маркет-стрит.
- Алло! - сказал Джолли.
- Алло! - ответил Вэл.
Кузены виделись всего два раза: Джолли, второкурсник, пригласил
как-то новичка к завтраку; а ещД они встретились случайно накануне вече-
ром в несколько экзотической обстановке.
На Корнмаркет-стрит, над мастерской портного, обитало одно из тех
привилегированных юных созданий, именуемых несовершеннолетними, коим
досталось недурное наследство, чьи родители умерли, опекуны далеко, а
инстинкты порочны. Девятнадцати лет сей юноша вступил на стезю, привле-
кательную и непостижимую для простых смертных, для которых и один проиг-
рыш достаточно памятное событие. Уже прославившись тем, что он был
единственным в Оксфорде обладателем рулетки, он проматывал свои будущие
доходы с умопомрачительной быстротой. Он перекрутил Крума, хотя, будучи
натурой сангвинической и субъектом весьма упитанным, не обладал плени-
тельной томностью последнего. Для Вэла получить доступ к рулеточному
столу было своего рода крещением, а возвращаться в колледж позже уста-
новленного часа через окно с подпиленной решеткой - уже в своем роде
посвящением в рыцари. И вот в одну из этих божественных минут, накануне
вечером, подняв однажды взгляд от обольстительного зеленого сукна, он
увидел сквозь клубы дыма своего кузена, стоявшего напротив. "Rouge
gagne, impair, et manque!" ["Красное выигрывает, нечет и первая половина!"
(франц.) - возглас крупье] Больше он его уже не видел...
- Пойдемте в "Сковородку", выпьем чаю, - сказал Джолли, и они напра-
вились в клуб.
Постороннему наблюдателю, увидевшему их вместе, удалось бы, вероятно,
заметить неуловимое сходство между этими троюродными братьями третьего
поколения Форсайтов: тот же склад лица, хотя серые глаза Джолли были бо-
лее темного цвета, а волосы светлее и волнистее.
- Чаю и булочек с маслом, пожалуйста, - заказал Джолли.
- Попробуйте мои папиросы, - сказал Вал. - Я видел вас вчера вечером.
Как дела?
- Я не играл.
- А я выиграл пятнадцать фунтов.
Хотя Джолли и очень хотелось повторить шутливое замечание об азартной
игре, которое как-то обронил отец: "Когда тебя обставят - жалко себя,
когда сам обставишь - жалко других", - он ограничился тем, что сказал:
- Мерзкая игра, по-моему; я учился в школе с этим субъектом - он на-
битый дурак.
- Ну нет, не знаю, - сказал Вэл таким тоном, как если бы он выступал
в защиту оскорбляемого божества, - по-моему, он отличный малый.
Некоторое время они молча пускали клубы дыма.
- Вы, кажется, знакомы с моими родными? - сказал Джолли. - Они завтра
приедут ко мне.
Вэл слегка покраснел.
- В самом деле?! Слушайте, я могу дать вам совершенно точные указа-
ния, которыми вы можете руководствоваться на манчестерском ноябрьском
гандикапе.
- Благодарю вас, но я интересуюсь только классическими скачками.
- Там много не выиграешь, - сказал Вэл.
- Я ненавижу букмекеров, - сказал Джолли, - вокруг них такая толкучка
и вонь, я просто люблю смотреть на скачки.
- А я люблю подкреплять мое мнение чем-то конкретным, - ответил Вэл.
Джолли улыбнулся; у него была улыбка его отца.
- У меня на этот счет нет никаких мнений; если я ставлю, я всегда
проигрываю.
- Конечно, на первых порах приходится платить за советы, пока не при-
обретешь опыта.
- Да, но вообще все сводится к тому, что надуваешь людей.
- Разумеется, или вы их, или они вас - в этом-то и есть азарт.
У Джолли появилось слегка презрительное выражение.
- А что вы делаете в свободное время? Гребным спортом не занимаетесь?
- Нет, я увлекаюсь верховой ездой. В следующем семестре начну играть
в поло, если только удастся заставить раскошелиться дедушку.
- Это вы о старом дяде Джемсе? Какой он?
- Стар, как кора земная, - сказал Вэл, - и вечно дрожит, что разорит-
ся.
- Кажется, мой дедушка и он были родные братья.
- По-моему, среди всех этих стариков не было ни одного спортсмена, -
сказал Вэл, - все они только и делали, это молились на деньги...
- Мой - нет, - горячо сказал Джолли.
Вэл стряхнул пепел с папиросы.
- Деньги только для того и существуют, чтобы их тратить. Я бы хотел,
черт возьми, чтобы у меня их было побольше.
Джолли смерил его пристальным неодобрительным взглядом, унаследован-
ным от старого Джолиона: о деньгах не говорят. И опять наступила пауза,
оба молча пили чай и ели булочки.
- Где остановятся ваши родные? - осведомился Вэл, делая вид, что
спрашивает это между прочим.
- В "Радуге". Что вы думаете о войне?
- Да пока что дело дрянь. Буры ведут себя совсем не по-спортсменски,
почему они не бьются открыто?
- А зачем им это надо? В этой войне и так все против них, кроме их
способа драться, а я так просто восхищаюсь ими!
- Конечно, они умеют ездить верхом и стрелять, - согласился Вэл, - но
в общем паршивый народ. Вы знаете Крума?
- Из Мэртон-колледжа? Только по виду. Он, кажется, тоже из этой игор-
ной компании. Он, по-моему, производит впечатление дешевого фата.
- Он мой друг, - сдержанно отчеканил Вэл.
- О! Прошу прощения.
Так они сидели, натянутые, избегая смотреть друг другу в лицо, прочно
укрепившись каждый на позиции собственного снобизма. Ибо Джолли бессоз-
нательно равнялся по кружку своих товарищей, девизом которых было: "Не
воображайте, что мы будем терпеть вашу скучищу. Жизнь и так слишком ко-
ротка, мы будем говорить быстрее и решительнее, больше делать и знать
больше и задерживаться на любой теме меньше, чем вы способны вообразить.
Мы "лучшие" - мы как стальной трос". А Вэл бессознательно равнялся по
кружку товарищей, девизом которых было: "Не воображайте, что нас можно
чем-нибудь задеть или взволновать. Мы испытали все, а если и не все, то
делаем вид, что все. Мы так устали от жизни, что минуты для нас тянутся,
как часы. Проиграем ли мы последнюю рубашку - нам все равно. Мы ко всему
потеряли интерес. Все - только дым папиросы. Бисмилла!" Дух соперничест-
ва, присущий англичанам, обязывал этих двух юных Форсайтов иметь свои
идеалы, а в конце столетия идеалы бывают смешанные. Большая часть арис-
тократии нашла свой идеал в догматах "скачущего Иисуса" [Религиозная секта,
члены которой именовались скакунами или плясунами], хотя там и сям личности
вроде Крума - а он был из аристократов - тянулись к оцепенелой томности и
нирване игорного стола, этой summum bonum [Высшее благо (лат)] прежних
денди и ловеласов восьмидесятых годов. И вокруг Крума все ещД собирались
представители голубой крови с их былыми надеждами, а за ними тянулась
плутократия.
Но между этими троюродными братьями существовала и какая-то более
глубокая антипатия, проистекавшая, повидимому, из их неуловимого семей-
ного сходства, которым оба они, казалось, были недовольны, или из како-
го-то смутного ощущения старой вражды, все ещД существовавшей между эти-
ми двумя ветвями форсайтского рода, ощущения, которое зародили в них
случайные словечки, полунамеки, оброненные в их присутствии старшими.
Джолли, позвякивая чайной ложечкой, мысленно возмущался: "Боже, эта бу-
лавка в галстуке, и этот жилет, и манера растягивать слова, и эта рулет-
ка, - какой ужас!"
А Вэл, дожевывая булочку, думал; "Ну и несносный же субъект!"
- Вы, вероятно, пойдете встречать ваших родных, - сказал он, вставая.
- Я попрошу вас передать им, что я был бы счастлив показать им свой кол-
ледж, не то чтобы там было что-нибудь интересное, но, может, им - захо-
чется осмотреть его.
- Благодарю, передам.
- Может быть, они зайдут ко мне позавтракать. Слуга у меня очень ис-
кусный малый.
Джолли выразил сомнение - вряд ли у них будет время.
- Но вы все-таки передадите им мою просьбу?
- Очень любезно с вашей стороны, - сказал Джолли, тут же решив, что
они не пойдут, но с инстинктивной вежливостью добавил: - Вы лучше прихо-
дите завтра к нам обедать.
- Охотно. В котором часу?
- Половина восьмого.
- Во фраке?
- Нет.
И они расстались с чувством смутной вражды друг к другу.
Холли с отцом приехали дневным поездом. В первый раз она попала в
этот город легенд и башен; она притихла и с какой-то застенчивостью пог-
лядывала на брата, который был своим в этом удивительном городе. После
завтрака она принялась с любопытством рассматривать его пенаты. Гостиная
Джолли была отделана панелями, и искусство было представлено в ней рядом
гравюр Бартолоцци, принадлежавших ещД старому Джолиону, и фотографиями
молодых людей, товарищей Джолли, несколько героического вида, которых
она тут же сравнила с Вэлом, каким он сохранился в еД воспоминаниях.
Джолион тоже внимательно рассматривал все, что изобличало характер и
вкусы его сына.
Джолли не терпелось показать им, как он гребет, и они скоро отправи-
лись на реку. Холли, идя между братом и отцом, чувствовала себя польщен-
ной, когда прохожие поворачивались и провожали еД взглядами. Чтобы лучше
видеть Джолли на реке, они расстались с ним у плавучей пристани и переп-
равились на другой берег. Стройный, тонкий - из всех Форсайтов только
старый Суизин и Джордж были толстяками - Джолли сидел вторым в гоночной
восьмерке. Он греб очень энергично и с большим воодушевлением. Джолион с
гордостью думал, что он самый красивый из этих юношей. Холли, как подо-
бает сестре, больше пленилась двумя другими, но не призналась бы в этом
ни за что на свете. Река в этот день сверкала, луга дышали свежестью,
деревья все ещД красовались пестрой листвой. Какая-то особенная тишина
царила над старым городом. Джолион дал себе слово посвятить день рисова-
нию, если погода ещД продержится. Восьмерка пронеслась мимо них второй
раз, направляясь к пристани; у Джолли был очень сосредоточенный вид - он
не хотел показать, что запыхался. Отец с дочерью переправились снова на
тот берег и подождали его.
- Ах да, - сказал Джолли, когда они подошли к лужайке перед
Крайст-Чэрч-колледжем, - мне пришлось позвать сегодня на обед этого Вала
Дарти. Он хотел пригласить вас завтракать и показать вам Брэйсноз-кол-
ледж, но я решил, что так будет лучше: вам не придется туда идти. Он мне
что-то не нравится.
Смуглое лицо Холли вспыхнуло ярким румянцем.
- Почему?
- Да не знаю, он, по-моему, очень претенциозен и вообще дурного тона.
Что представляет собой его семья, папа? Ведь он нам троюродный брат, не
правда ли?
Джолион только улыбнулся.
- Спроси Холли, - сказал он, - она видела его дядю.
- Мне Вэл понравился, - ответила Холли, глядя себе под ноги. - Его
дядя - совсем не такой.
Она украдкой бросила на Джолли взгляд из-под опущенных ресниц.
- Слыхали ли вы когда-нибудь, дорогие мои, - сказал Джолион, поддава-
ясь какому-то забавному желанию, - историю нашего рода? Это прямо сказ-
ка. Первый Джолион Форсайт - первый, во всяком случае, о котором до нас
что-нибудь дошло, - это, значит, ваш прапрадед - жил в Дорсете на берегу
моря и был по профессии "землевладелец", как выражалась ваша двоюродная
бабушка, сын землепашца, то есть, попросту говоря, фермер, "мелкота",
как называл их ваш дедушка.
Он украдкой взглянул на Джолли, любопытствуя, как примет это мальчик,
всегда тяготевший к аристократизму, а другим глазом покосился на Холли и
заметил, с какой лукавой радостью она следит за вытянувшимся лицом бра-
та.
- Вероятнее всего, он был грубый и крепкий человек, типичный предста-
витель Англии, какой она была до начала промышленной эпохи. Второй Джо-
лион Форсайт, твой прадед, Джолли, известный больше под именем "Гордого
Доссета" Форсайта, строил дома, как повествует семейная хроника, родил
десятерых детей и перебрался в Лондон. Известно ещД, что он любил маде-
ру. Можно считать, что он представлял собою Англию эпохи наполеоновских
войн и всеобщего брожения. Старший из его шести сыновей был третий Джо-
лион, ваш дедушка, дорогие мои, чаеторговец и председатель нескольких
акционерных компаний, один из самых порядочных англичан, когда-либо жив-
ших на свете, и для меня самый дорогой. - В голосе Джолиона уже не было
иронии, а сын и дочь смотрели на него задумчиво и серьезно. - Это был
справедливый и твердый человек, отзывчивый и юный сердцем. Вы помните
его, и я его помню. Перейдем к другим! У вашего двоюродного деда Джемса,
родного деда этого Вала, есть сын Сомс, о котором известна не очень кра-
сивая история, но я о ней, пожалуй, лучше умолчу. Джемс и остальные во-
семь человек детей "Гордого Доссета", из которых пятеро ещД живы, предс-
тавляют собой, можно сказать, викторианскую Англию - торговля и личная
инициатива, пять процентов с капитала и денежки в оборот, если вы только
понимаете, что это значит. Во всяком случае, за свою долголетнюю жизнь
они сумели превратить свои тридцать тысяч в кругленький миллион. Они ни-
когда не позволяли себе никаких безрассудств, за исключением вашего дво-
юродного деда Суизина, которого однажды, кажется, надул какой-то шарла-
тан и которого прозвали "Форсайт четверкой", потому что он всегда ездил
на паре. Их время подходит к концу, тип этот вымирает, и нельзя сказать,
что наша страна от этого сильно выиграет. Это люди прозаические, скуч-
ные, но вместе с тем здравомыслящие. Я - четвертый Джолион Форсайт, жал-
кий носитель этого имени...
- Нет, папа, - сказал Джолли, а Холли крепко сжала его руку.
- Да, - повторил Джолион, - жалкая разновидность, представляющая со-
бой, увы, всего только конец века: незаработанный доход, дилетантство,
личная свобода - это совсем не то же, что личная инициатива, Джолли. Ты
- пятый Джолион Форсайт, старина, и ты открываешь бал нового столетия.
Пока он говорил, они вошли в ворота колледжа, и Холли сказала:
- Это просто поразительно, папа.
Никто из них, в сущности, не знал, что она хотела этим сказать. Джол-
ли был молчалив и задумчив.
В "Радуге", отличавшейся чисто оксфордской старомодностью, была
только одна маленькая, обшитая дубом, гостиная, в которую Холли в белом
платье, смущенная, вы: шла одна принимать единственного гостя.
Вэл взял еД руку, словно прикоснулся к бабочке; не разрешит ли она
поднести ей этот бедный цветочек, он так чудесно пойдет к еД волосам? Он
вынул из петлицы гардению.
- О нет, благодарю вас, я не могу.
Но она взяла и приколола цветок к вырезу платья, внезапно вспомнив
слово "претенциозный". Гардения в петлице Вэла слишком бросалась в гла-
за, а ей так хотелось, чтобы Вэл понравился Джолли. Сознавала ли она,
что Вэл в еД присутствии проявлял себя с самой лучшей, с самой скромной
стороны и что в этом-то, может быть, и заключался почти весь секрет его
привлекательности для неД?
- Я никому не говорила о нашей прогулке, Вэл.
- И очень хорошо! Пусть это останется между нами.
То, что он от смущения не знал, куда девать руки и ноги, вызывало у
неД восхитительное ощущение своей власти и ещД какое-то теплое чувство -
желание сделать его счастливым.
- Расскажите мне об Оксфорде, здесь, должно быть, так интересно.
Вэл согласился, что, конечно, необыкновенно приятно делать то, что
хочешь; лекции - это ерунда, а кроме того, здесь есть отличные ребята.
- Только, - прибавил он, - я бы, конечно, больше хотел быть в Лондо-
не, я бы тогда мог приезжать к вам.
Холли смущенно пошевелила рукой на колене и опустила глаза.
- Вы не забыли, - сказал он вдруг, набравшись храбрости, - что мы ре-
шили с вами отправиться бродяжничать?
Холли улыбнулась.
- О, ведь это мы просто так говорили. Нельзя же всерьез делать такие
вещи, когда становишься взрослым.
- Вздор, - сказал Вэл, - родственникам можно. Следующие большие кани-
кулы начнутся, знаете, в июне, и они длятся без конца, вот мы с вами это
и устроим.
Но хотя этот тайный заговор и вызывал у Холли приятную дрожь, она по-
качала головой.
- Не удастся, - прошептала она.
- Не удастся! - с жаром вскричал Вэл. - А кто же может помешать нам?
Ведь не ваш же отец или ваш брат.
В эту минуту вошли Джолион и Джолли, и романтика юркнула в лакирован-
ные ботинки Вэла и в белые атласные туфельки Холли, где она покалывала и
щекотала их в течение всего вечера, протекавшего в атмосфере, далекой от
непринужденности.
Чуткий к окружающему его настроению, Джолион скоро почувствовал скры-
тый антагонизм между мальчиками, а Холли его несколько озадачила; он не-
вольно впал в иронический тон, что действует весьма губительно на юноше-
скую экспансивность. Письмо, поданное ему после обеда, погрузило его в
полное молчание, которое почти не нарушалось, пока Джолли с Валом не
собрались уходить. Он вышел вместе с ними, закурив сигару, и проводил
сына до ворот Крайст-Чэрч. На обратном пути он вынул письмо и ещД раз
перечел его, остановившись у фонаря:
"Дорогой Джолион!
Сомс приходил опять сегодня вечером, в тридцать седьмую годовщину мо-
его рождения. Вы были правы, мне нельзя оставаться здесь. Я перееду
завтра в отель "Пьемонт", но я не уеду за границу, не повидав вас. Я
чувствую себя одинокой и несчастной.
Сердечно расположенная к вам Ирэн".
Он положил письмо в карман и зашагал дальше, удивляясь силе охватив-
ших его чувств. Что он сказал или осмелился сделать, этот субъект?
Он свернул на Хай-стрит и пошел дальше, по Тэрлстрит, шагая среди ла-
биринта остроконечных башен и куполов, фасадов и стен бесконечных кол-
леджей, сверкающих в ярком лунном свете или покрытых густыми темными те-
нями. Здесь, в самом сердце английского благородства, трудно было даже
вообразить себе, чтобы одинокая женщина могла подвергаться преследовани-
ям и домогательствам, но что же ещД могло означать это письмо? Сомс, ве-
роятно, настаивает, чтобы она вернулась к нему, - и на его стороне закон
и общественное мнение! "Тысяча восемьсот девяносто девятый! - думал Джо-
лион, глядя на битое стекло, сверкавшее на ограде виллы. - Но когда дело
касается нашей собственности, мы все те же язычники! Я завтра же поеду в
Лондон. Конечно, ей лучше уехать за границу". Но мысль эта была ему неп-
риятна. С какой стати Сомс выживает еД из Англии? А кроме того, он ведь
может поехать за ней, и там еД уже совсем некому будет ограждать от до-
могательств супруга. "Я должен действовать очень осторожно, - думал он,
- этот тип способен на любую пакость. Ужасно мне не понравился его тон
тогда, в кэбе". Мысль Джолиона обратилась к его дочери Джун. Не могла бы
она помочь? Когда-то Ирэн была еД лучшим другом, а теперь она тоже "нес-
частненькая", из тех, что всегда трогают отзывчивую душу Джун. Он решил
послать дочери телеграмму, чтобы она встретила его на вокзале Пэддинг-
тон. Подходя к "Радуге", он пытался разобраться в своих чувствах. Стал
бы он волноваться так изза каждой женщины, попавшей в подобное положе-
ние? Нет, не стал бы! Это чистосердечное заключение смутило его, и, уз-
нав, что Холли ушла спать, он отправился в свою комнату. Но он не мог
уснуть и долго сидел у окна, закутавшись в пальто, глядя на лунный свет,
скользивший по крышам.
В комнате рядом Холли тоже не спала и вспоминала ресницы Вэла, верх-
ние и нижние, особенно нижние, и думала, что бы ей сделать, чтобы Джолли
его полюбил. Запах гардении наполнял всю еД маленькую комнату, и ей это
было приятно.
А Вэл, высунувшись из окна второго этажа Брэйсноз-колледжа, смотрел
на квадрат лунного света, не видя его, и видел вместо этого Холли, то-
ненькую, в белом платье, как она сидела у камина, когда он вошел в ком-
нату.
Только Джолли в своей комнатке, узкой, как щель, спал, подложив руку
под щеку, и ему снилось, что он сидит с Вэлом в одной лодке и они состя-
заются между собой, а отец кричит с берега: "Второй! Перестань, брось
грести, ах, господи!"

II. СОМС РЕШИЛ УДОСТОВЕРИТЬСЯ

Из всех лучезарных фирм, которые украшают своими витринами лондонский
Вест-Энд, "Гейвз и Кортегел" казалась Сомсу наиболее "видной" - это сло-
во тогда только что входило в моду. Он никогда не страдал пристрастием
своего дяди Суизина к драгоценным камням, а когда Ирэн в 1887 году, по-
кинув его, оставила все безделушки, которые он ей подарил, это навсегда
отбило у него охоту к такого рода помещению денег. Но Сомс и теперь знал
толк в бриллиантах, и всю неделю до еД рождения он не упускал случая по
дороге в Полтри или обратно постоять перед витринами крупных ювелиров, у
которых можно было получить за свои деньги если не полный их эквивалент,
то во всяком случае товар с известной маркой.
...Непрерывные размышления, которым он предавался со времени своего
путешествия в кэбе с Джолионом, все больше и больше убеждали его в том,
что в его жизни наступил момент величайшей важности и что ему совершенно
необходимо предпринять шаги, и на этот раз безошибочные. И рядом с этим
сухим и рассудительным соображением о том, что он должен теперь или ни-
когда позаботиться о продлении своего рода, теперь или никогда устро-
иться, создать семью, взывал тайный голос его чувств, пробудившихся при
виде женщины, которая когдато была его страстно любимой женой, и голос
глубокого убеждения, что отказаться от собственной жены было бы преступ-
лением против здравого смысла и благопристойной скрытности Форсайтов.
Запрошенный по делу Уинифрид королевский адвокат Дример (Сомс предпо-
чел бы Уотербака, но его назначили судьей, при этом в таких преклонных
годах, что невольно напрашивалось подозрение, нет ли здесь какой-то по-
литической интриги) посоветовал прежде всего требовать через суд восста-
новления в супружеских правах, то есть сказал то, в чем Сомс не сомне-
вался с самого начала. Получив соответствующее постановление суда, они
должны будут некоторое время выждать, чтобы посмотреть, будет ли оно вы-
полнено. Если нет, то в глазах закона это будет рассматриваться как
действительный уход от жены, и тогда, представив доказательства дурного
поведения, можно возбуждать дело о разводе. Все это Сомс и сам прекрасно
знал. Это простое разрешение дела сестры приводило его в ещД большее от-
чаяние по поводу запутанности его собственного положения. Все решительно
толкало его к единственному простому выходу - вернуть Ирэн. Если ей это
и не совсем по душе, то ведь и ему придется подавить свои чувства, прос-
тить обиду, забыть перенесенные страдания! Он, по крайней мере, никогда
не оскорблял еД, и он же идет на такую большую уступку! Он может предло-
жить ей настолько больше того, что у неД есть сейчас! Он готов положить
на еД имя неотъемлемый капитал. В эти дни он часто рассматривал свою фи-
зиономию в зеркале. Он никогда не был павлином, как этот Дарти, не вооб-
ражал себя покорителем женщин, но у него была известная уверенность в
своей внешности - и не без основания, ибо он был хорошо сложен и вполне
сохранился, опрятен, здоров, у него был бледный цвет лица, не испорчен-
ный пьянством или какиминибудь другими излишествами. Форсайтский подбо-
родок и сосредоточенное выражение лица являлись в его глазах досто-
инствами. Насколько он сам мог судить, у него не было ни одной черты,
которая могла бы вызывать отвращение.
Мысли и желания, которыми человек живет изо дня в день, становятся
для него естественными, даже если вначале они и казались нелепыми. Если
только он сможет дать ей достаточно ощутимое доказательство того, что он
решил забыть прошлое и готов делать все от него зависящее, чтобы она бы-
ла довольна, почему бы ей и не вернуться к нему?
Итак, утром девятого ноября он вошел к "Гейвзу и Кортегелу" купить
бриллиантовую брошь.
- Четыреста двадцать пять фунтов, сэр, это почти даром, сэр, за такую
вещь.
Сомс был в решительном настроении, он взял брошь не раздумывая и,
спрятав плоский зеленый сафьяновый футляр во внутренний карман, отпра-
вился в Полтри. Несколько раз в этот день он открывал футляр, чтобы пос-
мотреть на семь камней, мягко мерцающих в овальном бархатном гнездышке.
- Если только леди не понравится, сэр, мы с удовольствием обменяем
еД, в любую минуту. Но на этот счет можете не беспокоиться, сэр.
Если бы только действительно можно было не беспокоиться! Он сел за
работу - единственное испытанное средство успокоить нервы. Пока он был в
конторе, принесли каблограмму от агента из Буэнос-Айреса, сообщавшего
некоторые подробности и адрес горничной, служившей на пароходе и готовой
в случае надобности выступить в качестве свидетельницы. Это словно ещД
подхлестнуло Сомса, преисполнив его глубочайшим отвращением к подобному
перемыванию грязного белья на людях. А когда он, спустившись в подземку,
сел в поезд и развернул вечернюю газету, подробное описание громкого
бракоразводного процесса ещД раз подстегнуло его желание восстановить
свою супружескую жизнь. Инстинктивное тяготение к семье, появлявшееся у
всех истинных Форсайтов, когда у них были заботы или горе, их корпора-
тивный дух, делавший их сильными и крепкими, побудили его отправиться
обедать на Парк-Лейн. Он не мог, да и не хотел говорить родителям о сво-
ем намерении - он был слишком скрытен и горд, - но мысль, что они, во
всяком случае, порадовались бы, если бы узнали, и пожелали бы ему
счастья, ободряла его.
Джемс был в мрачном настроении, ибо огонь, зажженный в нДм наглым
ультиматумом Крюгера, был быстро погашен сомнительными успехами этого
месяца и призывами "Таймса" к новым усилиям. Он не знает, чем это кон-
чится. Сомс старался подбодрить его беспрестанным упоминанием имени Бул-
лера. Но Джемс ничего не мог сказать! Там ещД Колли [Буллер и Колли -
английские военачальники в англо-бурскую войну], но он точно прилип к этой
горе, а Ледисмит [Город, осаждавшийся бурами] остается незащищенным на
голой равнине, и, по-видимому, тут заваривается такая каша... Он считает,
что туда нужно послать матросов, это молодцы ребята. Сомс перешел к другому
способу утешения. Вэл написал Уинифрид, что в Оксфорде в день Гая Фокса
[Пятого ноября; в этот день устраивают торжественное сожжение чучела Гая
Фокса, главы "Порохового заговора" (1605)] устраивался маскарад и фейерверк
и он так ловко зачернил себе лицо, что его никто не узнал.
- Да, - пробормотал Джемс, - смышленый мальчишка, - но сейчас же
вслед за этим покачал головой и прибавил, что он не знает, что ещД из
него выйдет, и, грустно посмотрев на сына, прошептал, что вот у Сомса
никогда не было ребенка. Ему бы так хотелось иметь внука, который бы но-
сил его имя. А теперь - вот как оно получается!
Сомс вздрогнул. Он не ожидал такого вызова на признание в своих самых
сокровенных мыслях. А Эмили, которая заметила, как его передернуло, ска-
зала:
- Глупости, Джемс, перестань говорить об этом.
Но Джемс, не глядя ни на кого, продолжал бормотать. Вот Роджер, и Ни-
колае, и Джолион - у всех у них есть внуки. А Суизин и Тимоти так и не
женились. Сам он сделал все, что мог, но теперь его уже скоро не станет.
И, словно сообщив что-то глубоко утешительное, он замолчал и принялся
есть мозги, подцепляя их вилкой и кусочком хлеба и проглатывая вместе с
хлебом.
Сомс простился тотчас же после обеда. Хотя было, в сущности, не хо-
лодно, он надел меховое пальто, чтобы защитить себя от приступов нервной
дрожи, которая не покидала его целый день. Кроме того, он как-то безот-
четно сознавал, что так он выглядит лучше, чем в обыкновенном черном
пальто. Затем, нащупав возле сердца сафьяновый футляр, он двинулся в
путь. Он редко курил, но сейчас, выйдя на улицу, достал папироску и за-
курил на ходу. Он медленно шел по Роу к Найтсбриджу, рассчитав время
так, чтобы попасть в Челси к четверти десятого. Что она делает вечер за
вечером, одна, в этой жалкой дыре? Загадочные существа женщины! Живешь с
ними рядом и ничего о них не знаешь. Что она такого нашла в этом Боснии,
что он еД свел с ума? Потому что, в конце концов, это же было сумасшест-
вие, все, что она сделала, - форменный приступ сумасшествия, перевернув-
ший все представления о ценности вещей, сломавший и еД, и его жизнь! И
на мгновение Сомса охватило чувство какой-то экзальтации, он словно
превратился в человека из трогательной повести, который, проникшись
христианским милосердием, возвращает провинившейся все блага жизни, все
прощает, все забывает и становится еД добрым гением. Под деревом против
казарм Найтсбриджа, где лунный свет ложился яркой белой полосой, он ещД
раз вытащил сафьяновый футляр и взглянул на игру камней при свете луны.
Да, это бриллианты чистейшей воды! Но когда он захлопнул футляр, резкий
звук защелкнувшейся крышки отдался нервной дрожью в его теле; он зашагал
быстрее, засунув руки в перчатках в карманы пальто, почти надеясь, что
не застанет еД дома. Мысль о том, как она непостижима, снова завладела
им. Обедает одна изо дня в день, наряжается в вечерний туалет, словно
воображает, что находится в обществе! Играет на рояле - для себя! Около
неД нет даже кошки или собаки, насколько он мог заметить. И внезапно ему
вспомнилась кобыла, которую он держал в Мейплдерхеме для поездок на
станцию. Когда бы он ни вошел в конюшню, она стояла там одна, полусон-
ная, и все же она всегда бежала домой быстрее, чем на станцию, словно ей
не терпелось поскорее снова очутиться одной в своей конюшне. "Я буду об-
ращаться с нею ласково, - без всякой последовательности подумал он. -
Буду очень осторожен". И все его стремления и наклонности к семейной
жизни, которой насмешливая судьба, казалось, лишила его навеки, ожили в
нДм с такою силой, что он незаметно для себя остановился, замечтавшись,
против вокзала Саут-Кенсингтон. На Кингс-Род какой-то человек вышел, по-
шатываясь, из трактира, наигрывая на концертино. Секунду Сомс наблюдал,
как он бессмысленно топчется на тротуаре под неровные заливистые звуки
своей музыки, потом перешел на другую сторону, чтобы избежать встречи с
этим пьяным идиотом. Проведет ночь в полицейском участке! Бывают же та-
кие ослы! Но человек заметил, что Сомс перешел от него на другую сторо-
ну, и поток благодушной брани понесся ему вдогонку. "Надеюсь, что его
заберут, - злобно подумал Сомс. - Как это можно, чтобы такие негодяи ша-
тались по улицам, когда женщины ходят одни?" Мысль эта возникла у него
потому, что впереди шла какая-то женщина. Походка еД показалась ему
странно знакомой, а когда она свернула за тот угол, к которому он нап-
равлялся, сердце его усиленно забилось. Он прибавил шагу, чтобы поскорее
дойти до угла и убедиться. Да! Это была Ирэн; он не мог ошибиться, это
еД походка. Она прошла ещД два поворота, и у последнего угла Сомс уви-
дел, как она завернула в свой подъезд. Чтобы не упустить еД, он пробежал
эти несколько шагов, взбежал по лестнице и нагнал еД у самой двери. Он
слышал, как щелкнул ключ в замке, и остановился около неД как раз в ту
минуту, когда она, открыв дверь, обернулась и замерла в удивлении.
- Не пугайтесь, - сказал он, едва переводя дыхание. - Я вас увидел на
улице. Разрешите мне зайти на минуту.
Она прижала руку к груди, в лице еД не было ни кровинки, глаза расши-
рились от ужаса. Затем, по-видимому овладев собой, она наклонила голову
и сказала:
- Хорошо.
Сомс закрыл за собою дверь. Ему тоже нужно было прийти в себя, и,
когда она прошла в гостиную, он целую минуту стоял молча, с трудом пере-
водя дыхание, чтобы успокоить биение своего сердца. В эту минуту, кото-
рая решала все его будущее, вынуть сафьяновый футляр казалось как-то
грубо. Однако у него нет никакого иного предлога, чтобы объяснить свой
приход. И это неловкое положение вызвало в нДм досаду на всю эту церемо-
нию предлогов и оправданий. Предстояла, сцена, ничего другого быть не
может, и надо на это идти.
Он услышал еД голос, встревоженный, томительно мягкий:
- Зачем вы, пришли опять? Разве вы не поняли, что мне приятней было
бы, чтобы вы этого не делали?
Он обратил внимание на еД костюм - темно-коричневый бархат, соболье
боа и маленькая круглая шапочка того же меха. Все это удивительно шло к
ней. У неД, по-видимому, хватает денег на туалеты. Он сказал отрывисто:
- Сегодня ваше рождение, я принес вам вот это, - и он протянул ей зе-
леный сафьяновый футляр.
- О нет, нет!
Сомс нажал замочек; семь камней сверкнули на бледносером бархате.
- Почему нет? - сказал он. - Просто в знак того, что вы не питаете ко
мне больше дурных чувств.
- Я не могу.
Сомс вынул брошь из футляра.
- Дайте мне взглянуть, как это будет на вас.
Она отшатнулась и попятилась. Он шагнул к ней, протягивая руку с
брошью к еД груди. Она снова отшатнулась.
Сомс опустил руку.
- Ирэн, - сказал он, - забудем прошлое. Если я могу, то и вы, конеч-
но, можете. Давайте начнем снова, как будто ничего не было. Хотите?
В голосе его звучало невысказанное желание, а в глазах, устремленных
на еД лицо, было почти молящее выражение.
Она стояла, прижавшись к стене, и теперь только судорожно глотнула -
это был весь еД ответ. Сомс продолжал:
- Неужели вы действительно хотите прожить здесь всю жизнь, полумерт-
вая, в этой жалкой дыре? Вернитесь ко мне, и я дам вам все, что вы хоти-
те. Вы будете жить своей собственной жизнью, я клянусь в этом.
Он увидел, как еД лицо иронически дрогнуло.
- Да, - повторил он, - но теперь я говорю это всерьез. Я прошу от вас
только одного. Я только хочу... я хочу сына. Не смотрите на меня так.
Да, я хочу сына. Мне тяжело.
Слова срывались поспешно, так что он едва узнавал собственный голос,
и он дважды закидывал голову назад, точно ему не хватало воздуха. Но вид
еД глаз, устремленных на него, еД потемневший, словно застывший от ужаса
взгляд привели его в себя, и мучительная бессвязность сменилась гневом.
- Разве это так неестественно? - проговорил он сквозь зубы. - Разве
так неестественно желать ребенка от собственной жены? Вы разбили нашу
жизнь, из-за вас все спуталось. Мы влачим какое-то полумертвое существо-
вание, и у нас нет ничего впереди. Разве уж так унизительно для вас,
что, несмотря на все это, я... я все ещД хочу считать вас своей женой?
Да говорите же бога ради! Скажите что-нибудь!
Ирэн как будто сделала попытку заговорить, но у неД это не вышло.
- Я не хочу пугать вас, - сказал Сомс, смягчая голос, - боже упаси. Я
только хочу, чтобы вы поняли, что я не могу так больше жить. Я хочу,
чтобы вы вернулись ко мне, хочу, чтобы вы были со мной.
Ирэн подняла руку и закрыла нижнюю часть лица, но глаза еД по-прежне-
му не отрывались от его глаз, словно она надеялась, что они удержат его
на расстоянии. И все эти пустые, мучительные годы - с каких пор? ах да,
почти с того дня, как он познакомился с нею, - вдруг словно одной гро-
мадной волной встали в памяти Сомса, и судорога, с которой он не в сос-
тоянии был совладать, исказила его лицо.
- ЕщД не поздно, - сказал он, - нет, если вы только захотите поверить
в это.
Ирэн отняла руку от губ, и обе еД руки судорожно прижались к груди.
Сомс схватил еД за руки.
- Не смейте! - задыхаясь, сказала она. Но он продолжал держать их и
старался смотреть ей прямо в глаза, которых она не отводила Тогда она
спокойно сказала: - Я здесь одна. Вы не позволите себе того, что позво-
лили однажды.
Отдернув руки, точно от раскаленного железа, он отвернулся. Как может
существовать такая жестокая злопамятность? Неужели все ещД живет в еД
памяти этот единственный случай насилия? И неужели это так бесповоротно
оттолкнуло еД от него? И, не поднимая глаз, он сказал упрямо:
- Я не уйду отсюда, пока вы не ответите мне. Я предлагаю вам то, что
немногие мужчины могли бы предложить. Я хочу... я жду разумного ответа.
И почти с удивлением он услышал еД слова:
- Тут не может быть разумного ответа. Разум здесь ни при чем. Вы мо-
жете услышать только грубую правду: я бы скорее умерла.
Сомс смотрел на неД в остолбенении.
- О! - сказал он, а потом у него словно отнялись язык и способность
двигаться, и он почувствовал, что весь дрожит, как человек, которому на-
несли смертельное оскорбление и который ещД не знает, как ему быть, или,
вернее, что теперь с ним будет.
- О! - повторил он ещД раз. - Вот даже как! В самом деле! Скорее бы
умерли! Недурно!
- Мне очень жаль. Вы хотели, чтобы я вам ответила. Что же мне делать,
если это правда? Разве я могу это изменить?
Этот странный и несколько отвлеченный вопрос вернул Сомса к действи-
тельности. Он захлопнул футляр с брошью и сунул его в карман.
- Правда! - сказал он. - Это как раз то, чего не знают женщины. Все
это только нервы, нервы.
Он услышал еД шепот:
- Да, нервы не лгут. Разве вы не убедились в этом?
Он молчал, поглощенный одной только мыслью: "Я заставлю себя вознена-
видеть эту женщину. - Заставлю". В этом-то и было все горе. Если бы он
только мог! Он украдкой взглянул на неД: она стояла неподвижно, прижав-
шись к стене, подняв голову и скрестив руки, словно ждала, что еД убьют.
И он сказал быстро:
- Я не верю ни одному вашему слову. У вас есть любовник. Если бы это
было не так, вы не были бы такой... дурочкой.
Прежде чем изменилось выражение еД глаз, он понял, что сказал не то,
позволил себе слишком резко вернуться К той свободе выражений, которую
он усвоил во времена своего супружества. Он повернулся и пошел к двери.
Но он не мог уйти. Что-то в самой глубине его существа - самое глубокое,
самое скрытое свойство Форсайтов: невозможность упустить, невозможность
поверить в то, что упорство тщетно и бесцельно, - мешало ему. Он снова
повернулся и стал, прислонившись к двери, так же, как она стояла, прис-
лонившись к стене, не замечая, что, как-то нелепо стоят" вот так друг
против друга на разных концах комнаты.
- Вы когда-нибудь думаете о ком-нибудь, кроме себя? - сказал он.
У Ирэн задрожали губы; она медленно ответила:
- Думали ли вы когда-нибудь, что я поняла свою ошибку - ужасную, не-
поправимую ошибку - в первую же неделю после свадьбы; что я три года
старалась переломить себя? Вы знаете, что я старалась? Разве я делала
это для себя?
Сомс стиснул зубы.
- Бог вас знает, что это такое было. Я никогда не понимал вас, никог-
да не пойму. У вас было все, что вы могли желать, и вы снова можете
иметь все это и даже больше Что же во мне такого? Я задаю вам прямой
вопрос: что вам не нравится? - не сознавая всего трагизма этого вопроса,
он продолжал с жаром: - Я не калека, не урод, не неотесанный дурак, не
сумасшедший. В чем же дело? Что тут за секрет?
В ответ последовал только глубокий вздох.
Он сжал руки, и этот жест был исполнен необычайной для него вырази-
тельности.
- Когда я шел сюда сегодня, я был... я надеялся, я хотел сделать все,
что в моих силах, чтобы покончить с прошлым и начать новую жизнь. А вы
встречаете меня "нервами", молчанием и вздохами. В этом нет ничего конк-
ретного. Это как... это точно паутина.
- Да.
Этот шепот с другого конца комнаты снова взорвал Сомса.
- Ну, так я не хочу сидеть в паутине. Я разорву еД! - он шагнул к
ней. - Я...
Зачем он шагнул к ней, он и сам не знал. Но когда он очутился около
неД, на него вдруг пахнуло прежним, знакомым запахом еД платья. Он поло-
жил руки ей на плечи и наклонился, чтобы поцеловать еД. Но он поцеловал
не губы, а тонкую твердую линию стиснутых губ; потом он почувствовал,
как еД руки отталкивают его лицо; он услышал еД голос: "О нет!" Стыд,
раскаяние, сознание, что все оказалось напрасным, нахлынули, поглотили
его - он круто повернулся и вышел.

III. ВИЗИТ К ИРЭН

На вокзале Пэддингтон Джолион встретился с Джун, поджидавшей его на
платформе. Она получила его телеграмму за завтраком. У Джун было убежище
- мастерская с двумя спальными комнатами в Сент-Джонс-Вуд-парке, - кото-
рое она выбрала потому, что оно обеспечивало ей полную независимость.
Там, не опасаясь привлечь внимание миссис Грэнди [Имя героини в комедии
Мортона (1798), употребляемое нарицательно, обозначает мнение света], не
стесненная постоянным присутствием прислуги, она могла принимать своих
"несчастненьких" в любой час дня или ночи, и нередко какой-нибудь горемыка,
не имеющий своей мастерской, пользовался мастерской Джун. Она наслаждалась
своей свободой и распоряжалась собой с какой-то девичьей страстностью;
весь тот пыл, который предназначался Босини и от которого он, принимая
во внимание еД форсайтское упорство, вероятно, скоро устал бы, она рас-
точала теперь на неудачников, на выхаживание будущих гениев артистичес-
кого мира. Она, в сущности, только и жила тем, что старалась обратить
своих питомцев из гадких утят в лебедей, веря всей душой, что они истин-
ные лебеди. Самая страстность, которую она вносила в своД покрови-
тельство, мешала правильности еД оценки. Но она была честной и щедрой.
ЕД маленькая энергичная ручка всегда готова была защитить каждого от
притеснения академических и коммерческих мнений, и хотя сумма еД доходов
была весьма значительна, еД текущий счет в банке нередко представлял со-
бой отрицательную величину.
Она приехала на вокзал, взволнованная до глубины души свиданием с
Эриком Коббли. Какой-то гнусный салон отказал этому длинноволосому гению
в устройстве выставки его произведений. Наглый администратор, посетив
его мастерскую, заявил, что с коммерческой точки зрения это будет очень
уж убого. Сей бесподобный пример коммерческой трусости по отношению к еД
любимому "гадкому утенку" (а ему приходилось так туго с женой и двумя
детьми, что она вынуждена была исчерпать весь свой текущий счет) все ещД
заставлял пылать негодованием еД энергичное личико, а еД рыже-золотистые
волосы горели ярче, чем когда-либо. Она обняла отца, и они вместе сели в
кэб - у неД к нему было не менее важное дело, чем у него к ней. Неиз-
вестно было только, кому из них первому удастся начать.
Джолион только успел сказать:
- Я хотел, дорогая, чтобы ты поехала со мной, - когда, взглянув ей в
лицо, увидел по еД синим глазам, которые беспокойно метались из стороны
в сторону, как хвост насторожившейся кошки, что она его не слушает.
- Папа, неужели я действительно ничего не могу взять из своих денег?
- К счастью, только проценты с них, моя дорогая.
- Какое идиотство! Но нельзя ли все-таки найти какой-нибудь выход?
Ведь, наверно, можно что-нибудь устроить. Я знаю, что я могла бы сейчас
купить небольшой выставочный салон за десять тысяч фунтов.
- Небольшой салон, - повторил Джолион, - это, конечно, скромное жела-
ние; но твой дедушка предвидел это.
- Я считаю, - воскликнула Джун решительно, - что все эти заботы о
деньгах ужасны, когда столько талантов на свете просто погибают из-за
того, что они лишены самого необходимого! Я никогда не выйду замуж, и у
меня не будет детей; почему не дать мне возможность сделать что-то по-
лезное, вместо того чтобы все это лежало неприкосновенно впредь до того,
чего никогда не случится?
- Мы носим имя Форсайтов, моя дорогая, - возразил Джолион тем ирони-
ческим тоном, к которому его своенравная дочка до сих пор не могла впол-
не привыкнуть, - а Форсайты, ты знаешь, это такие люди, которые распоря-
жаются своим капиталом с тем расчетом, чтобы их внуки, если им пришлось
бы умереть раньше своих родителей, вынуждены были составить завещание на
своД имущество, которое, однако, переходит в их владение только после
смерти их родителей. Тебе это понятно? Ну, и мне тоже нет, но, как бы
там ни было, это факт; мы живем по принципу: покуда есть возможность
удержать капитал в семье" он не должен из неД уходить; если ты умрешь
незамужней, твой капитал перейдет к Джолли и Холли и к их детям если у
них будут дети. Разве не приятно сознавать, что чтобы вы ни делали, ник-
то из вас никогда не может обеднеть?
- Но разве я не могу занять денег?
Джолион покачал головой.
- Ты, конечно, можешь снять салон, если на это хватит твоих доходов.
Джун презрительно усмехнулась.
- Да; и останусь после этого без средств и никому уже не смогу помо-
гать.
- Милая моя девочка, - тихо сказал Джолион, - а разве это не одно и
то же?
- Нет, - сказала Джун деловито. - Я могу купить салон за десять ты-
сяч; это выходит только четыреста фунтов в год. А платить за аренду мне
пришлось бы тысячу в год, и у меня осталось бы тогда всего пятьсот фун-
тов. Если бы у меня была своя галерея, папа, подумать только, что бы я
могла сделать! Я могла бы в один миг создать имя Эрику Коббли и стольким
ещД другим!
- Имена, достойные существовать, создаются сами, в своД время.
- После смерти человека!
- А знаешь ли ты кого-нибудь из живых, дорогая, кому имя при жизни
принесло бы пользу?
- Да, тебе, - сказала Джун, сжав его руку повыше кисти.
Джолион отшатнулся. "Мне? Ах, ну да, она хочет меня о чем-то попро-
сить, - подумал он. - Мы, Форсайты, приступаем к этому каждый по-своД-
му".
Джун пододвинулась к нему поближе и прижалась к его плечу.
- Папа, милый, - сказала она, - ты купи галерею, а я буду выплачивать
тебе четыреста фунтов в год. Тогда никому из нас не будет убытка. Кроме
того, это прекрасное помещение денег.
Джолион поежился.
- Не кажется ли тебе, - сказал он, - что художнику покупать выставоч-
ный салон как-то не совсем удобно? Кроме того, десять тысяч фунтов - это
изрядная сумма, а я ведь не коммерсант.
Джун взглянула на него восхищенно-понимающим взглядом.
- Конечно, ты не коммерсант, но ты замечательно деловой человек. И я
уверена, что мы сможем поставить дело так, что это окупится. А как при-
ятно будет натянуть нос всем этим гнусным торгашам и прочей публике, - и
она снова сжала руку отца.
На лице Джолиона изобразилось комическое отчаяние.
- Где же находится эта несравненная галерея? В каком-нибудь роскошном
районе, надо полагать?
- Сейчас же за Корк-стрит.
"Ах, - подумал Джолион, - так и знал, что она окажется сейчас же за
чем-нибудь. Ну, теперь я могу попросить о том, что мне нужно от неД".
- Хорошо, я подумаю об этом, но только не сейчас. Ты помнишь Ирэн? Я
хочу, чтобы ты со мной сейчас поехала к ней. Сомс еД опять преследует.
Для неД было бы безопасней, если бы мы могли дать ей где-нибудь приют.
Слово "приют", которое он употребил случайно, оказалось как раз самым
подходящим для того, чтобы вызвать сочувствие Джун.
- Ирэн! Я не встречалась с ней с тех пор, как... Ну конечно! Я буду
рада помочь ей.
Теперь пришла очередь Джолиона пожать руку Джун с чувством теплого
восхищения перед этим пылким великодушным маленьким существом его
собственного производства.
- Ирэн гордый человек, - сказал он, искоса поглядывая на Джун, вне-
запно усомнившись, сумеет ли она проявить достаточно такта. - Ей трудно
помочь. С ней нужно обращаться очень бережно. Ну вот мы и приехали. Я ей
телеграфировал, чтобы она нас ждала. Пошлем ей наши карточки.
- Я не выношу Сомса, - сказала Джун, выходя из кэба. - Он всегда из-
девается над всем, что не имеет успеха.
Ирэн находилась в комнате, которая в отеле "Пьемонт" носила название
"дамской гостиной".
Джун нельзя было упрекнуть в недостатке морального мужества: она пря-
мо подошла к своей бывшей подруге и поцеловала еД в щеку, и они обе усе-
лись на диван, на котором с самого основания отеля никто никогда не си-
дел. Джолион заметил, что Ирэн глубоко потрясена этим простым прощением.
- Итак, Сомс опять являлся к вам? - сказал он.
- Он был у меня вчера вечером; он хочет, чтобы я вернулась к нему.
- Но вы, конечно, не вернетесь? - воскликнула Джун.
Ирэн чуть улыбнулась и покачала головой.
- Но его положение ужасно, - прошептала она.
- Он сам виноват, он должен был развестись с вами, когда у него была
возможность.
Джолион вспомнил, как в те прежние дни Джун пламенно надеялась, что
память еД неверного возлюбленного не будет опозорена разводом.
- Послушаем, что думает делать Ирэн, - сказал он.
Губы Ирэн дрожали, но она сказала спокойно:
- Я предпочла бы дать ему новый повод освободиться от меня.
- Какой ужас! - воскликнула Джун.
- А что же мне делать?
- Ну, об этом, во всяком случае, не стоит и говорить, - сказал Джоли-
он очень спокойным тоном, - sans amour [Без любви (франц.)].
Ему показалось, что она сейчас заплачет, но она быстро встала и,
отвернувшись от них, стояла молча, стараясь овладеть собой.
Джун неожиданно сказала:
- Вот что, я пойду к Сомсу и скажу ему, чтобы он оставил вас в покое.
Что ему нужно в его годы?
- Ребенка. В этом нет ничего неестественного.
- Ребенка! - с презрением воскликнула Джун. - Ну разумеется, чтобы
было кому оставить капитал. Если ему уж так нужен ребенок, пусть он себе
возьмет кого-нибудь и заведет ребенка, тогда вы можете развестись с ним,
и он женится на той.
Джолион подумал, что он сделал ошибку, привезя Джун, - еД пылкое выс-
тупление только выгораживало Сомса.
- Лучше всего было бы для Ирэн переехать спокойно к нам в Робин-Холл
и посмотреть, как все это повернется.
- Конечно, - сказала Джун, - только...
Ирэн посмотрела Джолиону прямо в глаза. Сколько раз он потом пытался
объяснить себе еД взгляд, и всегда безуспешно!
- Нет! От этого выйдут только неприятности для всех вас. Я уеду за
границу.
Он понял по еД голосу, что это решено окончательно. Неизвестно почему
у него мелькнула мысль: "Я мог бы там видеться с ней". Но он сказал:
- Вам не кажется, что за границей вы будете ещД беспомощнее, если он
вздумает последовать за вами?
- Не знаю. Я могу только попытаться.
Джун вскочила и принялась ходить взад и вперед по комнате.
- Как это все ужасно! - сказала она. - Почему люди должны мучиться
год за годом, чувствовать себя несчастными и беспомощными, а все из-за
этого гнусного святошеского закона?
Но в эту минуту кто-то вошел в комнату, и Джун замолчала. Джолион по-
дошел к Ирэн.
- Не нужно ли вам денег?
- Нет.
- Как быть с вашей квартирой, сдать еД?
- Да, Джолион, пожалуйста.
- Когда вы едете?
- Завтра.
- И вам уже больше не понадобится заезжать домой? Он спросил это с
тревогой, которая ему самому показалась странной.
- Нет; я взяла с собой все, что мне нужно.
- Вы мне пришлете свой адрес?
Она протянула ему руку.
- Я чувствую, что могу положиться на вас, как на каменную стену.
- Которая стоит на песке, - ответил Джолион, крепко пожимая ей руку.
- Но помните, что я в любую минуту рад для вас что-нибудь сделать. И ес-
ли вы передумаете. - Ну, Джун, идДм, попрощайся.
Джун отошла от окна и обняла Ирэн.
- Не думайте о нДм, - сказала она шепотом, - живите счастливо, и да
благословит вас бог.
Унося в памяти слезы на глазах Ирэн и улыбку на еД губах, они молча
прошли мимо дамы, которая помешала их беседе и теперь сидела за столом,
просматривая газеты.
Когда они поравнялись с Национальной галереей, Джун воскликнула:
- Вот гнусные скоты с этими их отвратительными законами!
Но Джолион ничего не ответил. В нДм была доля отцовской уравновешен-
ности, и он мог смотреть на вещи беспристрастно, даже если его чувства
были задеты. Ирэн права. Положение Сомса не лучше, пожалуй, даже хуже,
чем еД. Что до законов, то они создаются в расчете на человеческую при-
роду, которую они, естественно, расценивают не очень высоко. И чувствуя,
что если ещД останется с дочерью, он позволит себе сказать что-нибудь
лишнее, Джолион простился с ней, вспомнив, что ему нужно торопиться на
обратный поезд в Оксфорд: он кликнул кэб и оставил еД любоваться акваре-
лями Тернера, пообещав, что подумает о еД салоне.
Но думал он не о салоне, а об Ирэн. Жалость, говорят, сродни любви.
Если это так, то он, конечно, недалек от того, чтобы полюбить еД, потому
что он жалеет еД от всей души Подумать только, что она будет скитаться
по Европе, совсем одна, да ещД под угрозой преследований! "Только бы она
не наделала глупостей! - подумал он. - Конечно, она легко может впасть в
отчаяние". В сущности, он даже не мог себе представить - ну вот теперь,
когда у неД не осталось даже еД скромных занятий, - как она будет жить
дальше, - такое прелестное существо, доведенное до крайности, желанная
добыча для всякого! К его беспокойству примешивалось и чувство страха, и
ревность. Женщины способны на нелепые вещи, когда они попадают в тупик.
"Интересно знать, что теперь выкинет Сомс, - подумал он. - Гнусное, иди-
отское положение! И, наверно, все будут говорить, что она сама во всем
виновата". Расстроенный и совершенно поглощенный своими мыслями, он сел
в поезд, сейчас же потерял билет и на платформе в Оксфорде раскланялся с
дамой, лицо которой показалось ему знакомым, хотя он не мог вспомнить,
кто это, даже и потом, когда увидел еД за чаем в "Радуге".

IV. КУДА ФОРСАЙТЫ СТРАШАТСЯ ЗАГЛЯДЫВАТЬ

Содрогаясь от горького сознания, что все его надежды рухнули,
чувствуя по-прежнему плотно прижатый к груди у сердца зеленый сафьяновый
футляр, Сомс погрузился в мысли, тяжкие, как смерть. Паутина! Он шагал
быстро в лунном свете, не замечая ничего перед собой, снова и снова
возвращаясь к только что пережитой сцене, вспоминал, как Ирэн вся засты-
ла, когда он обнял еД плечи. И чем больше он вспоминал, тем больше убеж-
дался, что у неД есть любовник; еД слова: "Я бы скорее умерла!" - были
просто нелепы, если у неД никого не было. Даже если она никогда и не лю-
била его, ведь не поднимала же она никаких историй, пока не появился
Боснии. Нет, она в кого-то влюблена, иначе она не ответила бы такой ме-
лодраматической фразой на его предложение, вполне благоразумное, прини-
мая во внимание все обстоятельства! Отлично! Это утрясет дело.
"Я приму меры к тому, чтобы выяснить это, - думал он. - Завтра же ут-
ром пойду к Полтиду". Но, принятая это решение, он знал, что для него
это будет нелегкий шаг. По роду своей деятельности он не раз прибегал к
услугам агентства Полтид, и даже совсем недавно по делу Датти, но у него
никогда не было в мыслях, что он может обратиться к ним для слежки за
собственной женой.
Это было слишком унизительно для него самого!
Он лег спать, или, вернее, бодрствовать, раздумывая об этом своем на-
мерении и о своей уязвленной гордости.
Только утром, во время бритья, он вдруг вспомнил, что Ирэн носит те-
перь свою девичью фамилию, Эрон. Полтид, во всяком случае первое время,
не будет знать, чья она жена, и не будет смотреть на него с лицемерной
угодливостью и хихикать за его спиной. Она будет для него прост" женой
одного из клиентов Сомса. И это, в сущности, яр - да; разве он не высту-
пает сейчас в роли поверенного в собственных делах?
Сомс всерьез боялся, что если он упустит момент и не приведет в ис-
полнение своего намерения теперь же, то потом уже не решится на это. И,
выпив чашку кофе, который Уормсон, по его распоряжению, подал ему по-
раньше, он тихонько вышел из дому до утреннего завтрака. Он торопливо
направился на одну из тех маленьких улочек ВестЭнда, где Полтид и иные
агентства опекают нравственность имущих классов. До сих пор он всегда
приглашал Полтида к себе в Полтри; но ему был хорошо известен адрес фир-
мы, и он пришел туда как раз к открытию конторы. В приемной, обставлен-
ной столь уютно, что еД можно было бы принять за приемную ростовщика,
его встретила дама, похожая на школьную учительницу.
- Мне нужно видеть мистера Клода Полтида. Он меня знает - можете меня
не называть. - Скрыть от всех, что он, Сомс Форсайт, принужден нанимать
агента, чтобы выслеживать свою собственную жену, эта мысль сейчас преоб-
ладала над всем.
Мистер Клод Полтид принадлежал к типу брюнетов с быстрыми карими гла-
зами и слегка крючковатым носом, которые легко сходят за евреев, но ко-
торые на самом деле финикияне; он принял Сомса в комнате, в которой все
звуки заглушались толстыми коврами и плотными портьерами. Обстановка
этой комнаты носила скорее интимный характер, в ней не было ни следа ка-
ких-либо документов.
Почтительно поздоровавшись с Сомсом, он с несколько нарочитой предус-
мотрительностью запер на ключ единственную в комнате дверь.
- Когда клиент приглашает меня к себе, - имел обыкновение говорить
мистер Полтид, - он может принимать какие угодно предосторожности. Но
если он приходит к нам, мы должны показать ему, что за пределы этих стен
ничего не просачивается. Я могу смело сказать, уж что-что, а сохранение
тайны у нас обеспечено...
- Итак, сэр, чем могу служить?
У Сомса что-то подступило к горлу, так что он с тру - дом мог загово-
рить. Надо скрыть, во что бы то ни стало скрыть от этого человека, что
он не только профессионально заинтересован в этом деле, и губы его маши-
нально сложились в обычную кривую усмешку.
- Я пришел к вам так рано, потому что здесь нельзя терять ни минуты!
(Если он упустит хоть минуту, он уже потом не решится.) Есть ли у вас в
данный момент вполне надежная женщина?
Мистер Полтид открыл ящик стола, вытащил записную книжку, пробежал еД
глазами, положил обратно. И снова запер ящик на ключ.
- Да, - сказал он, - есть, именно то, что вам нужно.
Сомс уселся, положив ногу на ногу, - ничто не изобличало его, кроме
легкой краски на щеках, которая могла сойти за его обычный цвет лица.
- Так вот, сейчас же пошлите еД наблюдать за миссис Ирэн Эрон, квар-
тира С, Труро-Мэншенс, Челси, впредь до дальнейшего распоряжения.
- Будет в точности исполнено, - сказал мистер Полтид, - развод, нас-
колько я понимаю? - и он засопел в телефонную трубку: - Миссис Бланч
здесь? Мне нужно будет переговорить с ней минут через десять.
- Вы будете сами принимать все донесения, - продолжал Сомс, - и пере-
сылать их мне лично с надписью "секретно", заказным, с сургучной пе-
чатью. Мой клиент требует строжайшей тайны.
Мистер Полтид улыбнулся, словно говоря: "Нашли кого учить, дорогой
сэр!" - и его взгляд, на одну секунду потеряв профессиональное выраже-
ние, скользнул по лицу Сомса.
- Он может быть вполне спокоен, - сказал он. - Курите?
- Нет, - сказал Сомс. - Поймите меня хорошенько, все это может кон-
читься ничем, но если станет известным чье-нибудь имя или будет заподоз-
рена слежка, это может иметь очень серьезные последствия.
Мистер Полтид кивнул.
- Я могу это пустить по разряду шифрованных дел.
При этой системе имена вообще не упоминаются, мы работаем под номера-
ми. - Он открыл другой ящик стола и достал оттуда два листка бумаги, на-
писал на них что-то и передал один листок Сомсу. - Оставьте это у себя
сэр; это будет вашим ключом. Я оставлю себе дубликат. Мы назовем это де-
ло 7х; объект, который мы будем держать под наблюдением, будет 17; наб-
людатель - 19; дом - 25; вы, я хочу сказать ваша фирма - 31; наша фирма
- 32, я сам - 2. На случай, если вам понадобится в письме упомянуть ва-
шего клиента, я обозначу его 43; всякий подозреваемый объект будет 47;
второй такой же объект - 51. Будут какие-нибудь особые указания?
- Нет, - сказал Сомс, - но соблюдать величайшую осторожность.
Опять мистер Полтид кивнул.
- Расходы?
Сомс пожал плечами.
- В пределах необходимости, - коротко ответил он и встал. - И пусть
это будет всецело в вашем личном ведении.
- Всецело, - повторил мистер Полтид, неожиданно очутившись между ним
и дверью. - Я скоро загляну к вам по тому, другому, делу. До свидания,
сэр.
Его взгляд, ещД раз утратив профессиональное выражение, скользнул по
Сомсу, затем он открыл дверь.
- До свидания, - сказал Сомс, не оглядываясь.
Выйдя на улицу, он мрачно, тихо выругался. Паутина, да, и, чтобы ра-
зорвать еД, он вынужден прибегать к этому паучьему, гнусному, тайному
способу, столь омерзительному для всякого, кто привык считать свою част-
ную жизнь святая святых своей собственности. Но дело сделано, теперь
поздно отступать. Он пришел в Полтри и запер подальше зеленый сафьяновый
футляр и ключ к этому шифру, который должен был показать ему с крис-
тальной ясностью его семейный крах.
Странно, что человек, который всю жизнь только и занимался тем, что
выносил на свет частные раздоры собственников и чужие семейные дрязги,
так страшился обнаружить перед людьми свои собственные семейные дела, я,
однако, не так странно, потому что кому же, как не ему, было знать всю
эту бесчувственную процедуру узаконенного регламента?
Он работал весь день не отрываясь. В четыре часа он ждал Уинифрид,
чтобы поехать с ней в Темпл на совещание с королевским адвокатом Дриме-
ром; поджидая еД, он перечел письмо, которое заставил еД написать в день
отъезда Дарти и в котором она предлагала мужу вернуться:
"Дорогой Монтегью,
Я получила Ваше письмо, где Вы пишете, что покидаете меня навсегда и
уезжаете в Буэнос-Айрес. Это, конечно, было для меня большим ударом. Я
пользуюсь первой возможностью написать Вам и сказать, что я готова за-
быть прошлое, если Вы вернетесь ко мне сейчас же. Прошу Вас, сделайте
это. Я очень расстроена и теперь больше ничего не могу сказать. Я посы-
лаю это письмо заказным по адресу, который Вы оставили в Вашем клубе.
Прошу Вас, ответьте мне каблограммой.
Ваша все ещД любящая жена Уинифрид Дарти".
Уф! Что за жалкая чепуха! Он вспомнил, как он стоял, нагнувшись над
Уинифрид, когда она переписывала то, что он набросал карандашом, и как
она вдруг, положив перо, сказала:
- А вдруг он приедет. Сомс! - и таким странным голосом, словно сама
не знала, чего ей хочется.
- Он не приедет, - ответил он, - пока не истратит всех денег. Поэто-
му-то нам и надо действовать не откладывая.
К копии этого письма была приложена нацарапанная в пьяном виде запис-
ка Дарти из "Айсиум-Клуба". Сомс предпочел бы, чтобы она не свиде-
тельствовала так явно о его пьяном состоянии. Это именно то, к чему при-
дерется суд. Он словно слышал голос судьи: "И вы могли принять это
всерьез! И даже настолько, что написали ему это письмо? Неужели вы дума-
ете, что он действительно намеревался так поступить?" Ну, да теперь все
равно! Факт несомненный: Дарти уехал и не вернулся. Вдобавок тут же при-
ложена его каблограмма: "Возвращение невозможно. Дарти". Сомс покачал
головой. Если со всем этим делом не будет покончено в течение ближайших
Месяцев, этот негодяй опять свалится им на голову - Избавиться от него -
это сохранить по крайней мере тысячу фунтов в год, не говоря уже о всех
неприятностях, которые он доставляет Уинифрид и отцу. "Надо будет прина-
жать на Дримера, - подумал Сомс. - Необходимо подтолкнуть дело".
Уинифрид, которая теперь носила нечто вроде полутраура, что очень шло
к еД светлым волосам и статной фигуре, приехала в коляске Джемса, запря-
женной его парой. Сомс не видел этой коляски в Сиги уже пять лет, с тех
самых пор как его отец вышел из дела, и поразился, до чего она нелепо
выглядит. "Времена меняются, - подумал он, - неизвестно ещД, что будет
дальше. Вот уже и цилиндры теперь реже попадаются". Он спросил еД о Вэ-
ле. Вэл, сказала Уинифрид, писал, что он в следующем семестре собирается
играть в поло. По еД мнению, он вошел в очень хорошее общество. Стараясь
не выдать своего беспокойства, она спросила непринужденно-светским то-
ном:
- Мое дело будет очень громким. Сомс? Оно непременно попадет в газе-
ты? Как это нехорошо для Вэла и для девочек.
Полный мыслями о своей собственной катастрофе. Сомс ответил:
- Газеты - это пронырливая штука; мало надежды, что они не пронюхают.
Они делают вид, что охраняют общественную нравственность, а сами только
развращают публику своими гнусными отчетами. Но до этого ещД далеко. Се-
годня у нас будет только разговор с Дримером о восстановлении тебя в
супружеских правах. Он, конечно, понимает, что ты хочешь добиться разво-
да, но ты должна делать вид, что действительно жаждешь вернуть Дарти, и
ты с ним так и держи себя сегодня.
Уинифрид вздохнула.
- Монти - вот кто умел паясничать!
Сомс окинул еД проницательным взглядом. Ему было совершенно ясно, что
она неспособна принимать своего Дарти всерьез, и, дай ей только малейшую
возможность, она охотно прекратит дело. Чутье подсказывало ему быть
твердым с самого начала. Не пойти сейчас на маленький скандал - это зна-
чит обречь сестру и еД детей на настоящий позор, а в конце концов и на
разорение, если допустить, чтобы Дарти сел им опять на шею: он ведь бу-
дет опускаться все ниже и проматывать деньги, которые Джемс оставит до-
чери. Хотя капитал и закреплен, этот негодяй сумеет выдоить что-нибудь и
из завещания и заставить свою семью заплатить какие угодно деньги, лишь
бы спасти его от банкротства или, может быть, даже от тюрьмы! Они оста-
вили на набережной лоснящийся экипаж с лоснящимися лошадьми и слугами в
лоснящихся цилиндрах и вошли в резиденцию королевского адвоката Дримера
на КраунОффис-Роу.
- Мистер Бэлби здесь, сэр, - сказал клерк. - Мистер Дример будет че-
рез десять минут.
Мистер Бэлби - младший поверенный, но не такой уж младший, каким он
мог бы быть, ибо Сомс обогащался исключительно к адвокатам с установив-
шейся репутацией (для него, в сущности, было загадкой, каким образом эти
адвокаты ухитрялись создать себе такую репутацию, которая вынуждала его
обращаться к ним), - мистер Бэлби восседал, просматривая, по-видимому, в
последний раз какие-то бумаги. Он только что вернулся из суда и был в
парике и в мантии, которые отменно шли к его носу, выдававшемуся вперед,
словно ручка миниатюрного насоса, к его маленьким хитрым голубым глазкам
и несколько выпирающей нижней губе - нельзя было представить себе лучше-
го дополнения и подкрепления Дримеру.
Когда церемониал представления его Уинифрид окончился, они, переско-
чив через погоду, заговорили о войне. Сомс неожиданно прервал их:
- Если он не подчинится, мы все равно не можем начать процесс раньше,
чем через шесть месяцев. Я бы хотел продвинуть это дело, Бэлби.
Мистер Бэлби, говоривший с чуть заметным ирландским акцентом, улыб-
нулся Уинифрид и пробормотал:
- Законная отсрочка, миссис Дарти.
- Шесть месяцев! - повторил Сомс. - Ведь это затянется до июня, а там
начнутся летние каникулы; надо поднажать, Бэлби.
Немало у него будет хлопот с Уинифрид, чтобы она до тех пор не разду-
мала.
- Мистер Дример может принять вас, сэр.
Они поднялись и пошли: сначала мистер Бэлби, затем, по часам Сомса
ровно через минуту, Уинифрид в сопровождении Сомса.
Королевский адвокат Дример в мантии, но уже без парика, стоял у ками-
на, словно это совещание было для него чем-то вроде приема гостей; у не-
го было лицо цвета дубленой кожи, сильно лоснящейся, что нередко бывает
при большой учености, внушительный нос, оседланный очками, и маленькие с
проседью баки; он обладал роскошной привычкой беспрестанно щурить один
глаз к прикрывать нижнюю губу верхней, приглушая слова. Кроме того, у
него была манера неожиданно налетать на собеседника, и это, вместе с ма-
лоободряющим тембром голоса и привычкой издавать глухое ворчание, прежде
чем заговорить, создало ему в судебных процессах по бракоразводным и
наследственным делам такую репутацию, какую могли бы оспаривать очень
немногие. Выслушав с прищуренным глазом перечень фактов, бодро изложен-
ный мистером Бэлби, он заворчал и сказал:
- Все это я знаю, - и, неожиданно налетев на Уинифрид, глухо выдавил:
- нам хочется вернуть его домой, не правда ли, миссис Дарти?
Сомс предусмотрительно вмешался:
- Положение моей сестры действительно невыносимо.
Дример заворчал:
- Вот именно. Итак, можем ли мы доверять его каблограмме, или нам по-
дождать до после рождества, чтобы дать ему возможность написать вам, -
вопрос, по-видимому, в этом?
- Чем раньше... - начал Сомс.
- Вы что скажете? - спросил Дример, налетая неожиданно на Бэлби.
Мистер Бэлби, казалось, что-то вынюхивал в воздухе, как собака.
- Дело может пойти в суд не раньше половины декабря. Нам нет надоб-
ности предоставлять ему свободу и дальше.
- Нет, - сказал Сомс. - Зачем вынуждать мою сестру терпеть все эти
неприятности, когда он предпочел сбежать...
- К черту на кулички, - сказал Дример, опять налетая на него, - вот
именно. Нечего людям бегать к черту на кулички, не правда ли, миссис
Дарти? - и он распустил свою мантию, как павлиний хвост. - Согласен с
вами. Мы можем начать действовать. Что ещД?
- Пока ничего, - выразительно сказал Сомс. - Я хотел вас познакомить
с сестрой.
Дример заворчал нежно:
- Очень приятно. До свидания.
И опустил веер своей мантии.
Они вышли друг за другом. Уинифрид спустилась по лестнице. Сомс за-
держался. Дример, что ни говори, всетаки произвел на него впечатление.
- Со свидетельскими показаниями, я думаю, все будет благополучно, -
сказал он Бэлби. - Между нами, если мы не покончим с этим делом как мож-
но скорее, можно опасаться, что мы с ним вообще не покончим. Как вы ду-
маете, он понимает это?
- Я намекну ему, - сказал Бэлби. - Да он человек хороший, хороший че-
ловек.
Сомс кивнул и поспешно направился следом за Уинифрид. Она стояла на
сквозняке и кусала губы под вуалью; он сказал:
- Показания горничной с парохода будут достаточно убедительны.
Лицо Уинифрид приняло жесткое выражение, она выпрямилась, и они пошли
к экипажу. И все время, пока они молча ехали на Грин-стрит, у обоих в
глубине сознания неотступно вертелась одна и та же мысль: "Почему, ах,
почему мне приходится вот так выставлять напоказ мои невзгоды? Нанимать
сыщиков, чтобы они копались в моих личных несчастьях? Ведь не я же этому
виной".

V. ДЖОЛЛИ В РОЛИ СУДЬИ

Инстинкт собственности, подвергшийся столь жестокому удару у двух
членов семьи Форсайтов и побуждавший их ныне искать избавления от того,
чем они больше не могли владеть, с каждым днем все настойчивее заявлял о
своих правах в британском - государстве. Николае, вначале с таким сомне-
нием относившийся к войне, которая неизбежно нанесет ущерб капиталу, те-
перь говорил, что эти буры преупрямый народишко; на них уходит уйма де-
нег, и чем скорее их проучат, тем лучше. Он бы послал туда Вулзли! Отли-
чаясь способностью всегда видеть несколько дальше, чем другие, - почему
он и владел наиболее значительным состоянием из всех Форсайтов, - он уже
давно понял что Буллер - не такой человек, какой там нужен: он топчется
на одном месте как бык, и, если они вовремя не примут мер, Ледисмит бу-
дет взят! Это было в самом начале декабря, так что, когда пришла "Черная
неделя", он мог всякому сказать: "Я же вам говорил". В течение этой не-
дели сплошного мрака, какого Форсайты, не помнили на своем веку, "очень
молодой" Николае с таким усердием проходил обучение в своем отряде, ко-
торый именовался "Собственный самого черта отряд", что молодой Николае
устроил совещание с домашним врачом относительно здоровья своего сына и
сильно встревожился, узнав, что он совершенно здоров. Юноша только что
получил диплом юриста и с помощью кое-каких издержек был допущен к адво-
катской практике, и для его отца и матери эта его игра с военной выучкой
в такое время, когда военная выучка гражданского населения могла в любой
момент понадобиться на фронте, представлялась каким-то кошмаром. Его
дед, разумеется, высмеивал эти опасения: он был воспитан в твердом убеж-
дении, что Англия не ведет никаких иных войн, кроме мелких и профессио-
нальных, и питал глубочайшее недоверие к имперской политике, которая к
тому же сулила ему одни убытки, так как он держал акции "ДеБир", теперь
неуклонно падавшие, а это в его глазах было уже само по себе вполне дос-
таточной жертвой со стороны его внука.
В Оксфорде, однако, преобладали иные чувства. Брожение, свойственное
молодежи, собранной в массу, постепенно в течение двух месяцев, пред-
шествовавших "Черной неделе", привело к образованию двух резко противо-
положных групп. Нормальная английская молодежь, обычно консервативного
склада, хотя и не принимала вещи слишком всерьез, горячо стояла за то,
чтобы довести войну до конца и хорошенько вздуть буров. К этой более
многочисленной группе естественно примыкал Вал Дарти. С другой стороны,
радикально настроенная молодежь, небольшая, но более голосистая группа,
стояла за прекращение войны и за предоставление бурам автономии. Однако
до наступления "Черной недели" обе группы оставались более или менее
аморфными, острых краев у них не наблюдалось, и споры велись в пределах
чисто академических. Джолли принадлежал к числу тех, кто не считал воз-
можным примкнуть безоговорочно к той или другой стороне. Унаследованная
им от старого Джолиона любовь к справедливости не позволяла ему быть од-
носторонним. Кроме того, в его кружке "лучших" был один сектант, юноша
крайне передовых взглядов и большого личного обаяния, Джолли колебался.
Отец его, казалось, тоже не имел определенного мнения. И хотя Джолли,
как это свойственно двадцатилетнему юноше, зорко следил за своим отцом,
присматриваясь, нет ли в нДм недостатков, которые ещД не поздно испра-
вить, все же этот отец обладал - чем-то, что облекало неким своеобразным
очарованием его кредо иронической терпимости. Люди искусства, разумеет-
ся, заведомо типичные Гамлеты, и это до известной степени приходится
учитывать в собственном отце, даже если его и любишь. Но основное убеж-
дение Джолиона, а именно, что не совсем благовидно совать нос, куда тебя
не просят (как сделали уитлендеры), а потом гнуть свою линию, пока не
сядешь людям на голову, - это убеждение, было ли оно действительно обос-
новано или нет, обладало известной привлекательностью для его сына, вы-
соко ценившего благородство. С другой стороны, Джолли терпеть не мог лю-
дей, которые в его кружке носили прозвище "чудил", а в кружке Вэла -
"тюфяков"; итак, он все ещД колебался" пока не пробили часы "Черной не-
дели". Раз, два три - прозвучали зловещие удары в Стормберге, в Магерс-
фонтейне, в Колензо [Стормберг был отбит у англичан 10 декабря 1899 года:
Магерсфонтейн - 11-го, Колензо - 15-го. Во втором сражении английскими
силами командовал Метьюен, в третьем - Буллер. Эти дни получили в Англии
название "Черной недели". После них английским главнокомандующим был
назначен генерал Роберте, а в армию стали вербовать добровольцев].
Упрямая английская душа после первого удара воскликнула: "Ничего, есть
ещД Метьюен!" После второго: "Ничего, есть ещД Буллер!" Затем в непроходимом
мраке ожесточилась. И Джолли сказал самому себе: "Нет, к черту! Пора
проучить этих мерзавцев; мне все равно, правы мы или нет". И если бы он
только знал, что отец его думал то же самое!
В последнее в семестре воскресенье Джолли был приглашен на вечеринку
к одному из "лучших". После второго тоста "за Буллера и к черту буров" -
пили местное бургундское и бокалы осушали до дна - он заметил, что Вал
Дарти, который тоже был в числе приглашенных, смотрит на него с усмешкой
и что-то говорит своему соседу. Джолли был уверен, что это что-то оскор-
бительное для него. Отнюдь не принадлежа к числу тех юношей, которые лю-
бят обращать на себя внимание или устраивать публичные скандалы, он
только покраснел и закусил губу. Глухая неприязнь, которую он всегда ис-
пытывал к своему троюродному брату, сразу возросла и усилилась. "Хорошо,
- подумал он, - подожди, дружок!" Некоторый излишек вина, которое, как
того требует обычай, поглощается на вечеринках в количестве более чем
полезном, помог ему не забыть подойти к Вэлу, когда ни все гурьбой вышли
на пустынную улицу, и тронуть его за рукав.
- Что вы там сказали про меня?
- Разве я не в праве говорить все что хочу?
- Нет!
- Ах так. Ну, я сказал, что вы бурсфил, и это так и есть.
- Вы лжец.
- Вы хотите драться?
- Разумеется; только не здесь, в саду.
- Отлично! Идем.
Они пошли, подозрительно косясь друг на друга, нетвердо держась на
ногах, но настроенные решительно; перелезли через решетку сада. Зацепив-
шись за острые прутья, Вэл слегка разорвал рукав, что на время поглотило
его мысли. Мысли Джолли были поглощены тем, что драка будет происходить
во владениях чужого колледжа. Это не дело, ну да все равно - этакое жи-
вотное!
Они прошли по траве под деревья, где было совсем темно, и сняли пид-
жаки.
- Вы не пьяны? - вдруг спросил Джолли. - Я не могу драться с вами,
если вы пьяны.
- Не больше, чем вы.
- Ну, отлично.
Не подав друг другу руки, они оба разом стали в оборонительную пози-
цию. Они слишком много выпили, чтобы драться по всем правилам искусства,
а поэтому особенно тщательно следили за положением своих рук и ног до
тех пор, пока Джолли как-то случайно не съездил Вэлу по носу. После это-
го началась слепая, безобразная драка под густой тенью старых деревьев,
и некому были крикнуть им: "Тайм!" - и, запыхавшиеся, избитые, они
только тогда расцепились и отскочили друг от друга, когда чей-то голос
произнес:
- Ваши фамилии, молодые люди?
От звука этого спокойного голоса, раздавшегося под фонарем у садовой
калитки, словно голос некоего божества, нервы их сдали, и, схватив пид-
жаки, они бросились к ограде, перемахнули через неД и побежали к тому
пустынному переулку, где было положено начало драке. Здесь в тусклом
свете они вытерли свои потные физиономии и, не обменявшись ни словом,
пошли на расстоянии десяти шагов друг от друга к воротам колледж. Они
молча вышли; Вэл направился по Бруэри на Брод-стрит, Джолли - переулком
на Хай-стрит. Его все ещД затуманенные мысли были полны сожалений о том,
что он не показал настоящей школы, и ему припоминались теперь все каун-
теры и нокауты, которых он не нанес своему противнику. Ему рисовался
другой, воображаемый поединок, совсем не похожий на тот, в котором он
только что участвовал, необыкновенно благородный, с шарфами, на шпагах,
с выпадами и парированием, словом, точь-в-точь как в романах его любимца
Дюма. Он воображал себя Ла-Молем, Арамисом, Бюсси, Шико, д'Артаньяном,
всеми сразу, но вовсе не соглашался видеть Вэла Коконассом, Бриссаком
или Рошфором. Нет, просто это преотвратительный кузен, в котором нет ни
капли благородства. Ну черт с ним! Он все-таки здорово закатил ему раза
два. "Бурофил!" Слово все ещД жгло его, и мысль пойти записаться добро-
вольцем мелькала в его мучительно ноющей голове; вот он скачет по велдту
[Южно-африканская степь (голландское слово)], палит без промаха, а буры
рассыпаются во все стороны, как кролики. И, подняв воспаленные глаза, он
увидел звезды, сверкающие меж крышами домов, и себя самого, лежащего на
голой земле в Кару (это где-то там), завернувшись в одеяло, с винтовкой
наготове, вперив взгляд в сверкающее небо.
Утром у него отчаянно болела голова, которую он лечил, как подобало
одному из "лучших", - окунал в холодную воду, затем приготовил себе
крепчайший кофе, которого не мог пить, и ограничился за завтраком нес-
колькими глотками рейнвейна. Синяк на щеке он объяснил басней о каком-то
болване, который налетел на него из-за угла. Он ни за что на свете не
признался бы в этой драке, так как, если хорошенько подумать, она далеко
не соответствовала тем правилам, которые он для себя выработал.
На следующий день он поехал в Лондон, а оттуда в Робин-Хилл. Там ни-
кого не было, кроме Джун и Холли, так как отец уехал в Париж. Каникулы
он провел, слоняясь без цели, не находя себе места и совсем не общаясь
ни с одной из своих сестер. Джун, разумеется, была поглощена своими
"несчастненькими", которых Джолли, как правило, не переносил, в особен-
ности этого Эрика Коббли с его семьей, "абсолютно посторонних людей",
которые вечно торчали у них в доме во время каникул. А между ним и Холли
возник какой-то странный холодок, точно у неД появились теперь свои
собственные мнения, что было совсем ни к чему. Он яростно упражнялся с
мячом, бешено скакал один по Ричмонд-парку, ставя себе целью перескаки-
вать через высокие колючие плетни, которыми были загорожены кое-какие
запущенные, поросшие травой аллеи, - это он называл не распускаться. Бо-
язнь страха у Джолли была сильнее, чем это бывает у других юношей. Он
купил себе винтовку и устроил стрельбище неподалеку от дома: стрелял че-
рез пруд в стену огорода, подвергая опасности огородников, - ведь может
случиться, что в один прекрасный день он отправится волонтером спасать
Южную Африку для своей родины. Действительно, теперь, когда повсюду вер-
бовали волонтеров, он совсем растерялся. Следует ли ему записаться? Ник-
то из "лучших", насколько было ему известно, - а он переписывался с не-
которыми из них, - не думал отправляться на фронт. Если бы ктонибудь из
них положил начало, он пошел бы не задумываясь - сильно развитое в нДм
честолюбие и чувство подчинения тому, что принято и полагается в данном
кругу, не позволили бы ему ни в чем отстать от других, но поступить так
по собственному почину - это может показаться фанфаронством, потому что,
конечно, на самом деле в этом нет никакой необходимости. Кроме того, ему
не хотелось идти, потому что в натуре этого юного Форсайта было чтото,
что удерживало его от опрометчивых поступков. Чувства его находились в
полном смятении, мучительном и тревожном разладе, и он был совсем не по-
хож на своД прежнее ясное и даже несколько величественно-невозмутимое
"я".
И вот как-то раз он увидел нечто такое, что привело его в страшное
беспокойство и негодование: двух всадников на одной из аллей парка около
Хэм-Гейт, причДм она, слева, вне всякого сомнения, была Холли на своей
серебристой каурке, а справа, в этом тоже совершенно не приходилось сом-
неваться, был этот "хлыщ", Вэл Дарти. Первой мыслью Джолли было пришпо-
рить лошадь, нагнать их и потребовать у них объяснения, что сие означа-
ет, потом приказать этому субъекту убраться и самому отвезти Холли до-
мой. Второй мыслью было, что он останется в дураках, если они откажутся
повиноваться. Он повернул свою лошадь за дерево, но тут же пришел к зак-
лючению, что шпионить за ними тоже совершенно недопустимая вещь. Ничего
не оставалось, как ехать домой и дожидаться еД возвращения! Тайком заве-
ла дружбу с этим пшютом! Он не мог посоветоваться с Джун, потому что она
с утра увязалась в Лондон с этим Эриком Коббли и его семейством. А отец
все ещД был в этом проклятом Париже. Джолли чувствовал, что сейчас-то и
наступил один из тех моментов в его жизни, к которым он с таким усердием
готовился в школе, где он и ещД один мальчик, по фамилии Брент, зажигали
газеты и клали их на пол посреди комнаты, чтобы приучить себя к хладнок-
ровию в минуту опасности. Но он далеко не чувствовал себя хладнокровным,
когда стоял в ожидании на конюшенном дворе и рассеянно поглаживал Балта-
зара, который, разомлев, как старый толстый монах, и, стосковавшись по
хозяину, поднимал морду, задыхаясь от благодарности за такое внимание.
Прошло полчаса, прежде чем Холли вернулась, раскрасневшаяся и такая хо-
рошенькая, какой она просто даже не имела права быть. Он видел, как она
быстро взглянула на него - виновато, конечно, - вошел за ней в дом и,
взяв еД за руку, повел в бывший кабинет деда. Эта комната, в которую те-
перь редко заглядывали, все ещД хранила для них обоих следы присутствия
того, с кем неизменно связывалось воспоминание о нежной ласке, длинных
седых усах, запахе сигар и веселом смехе. Здесь Джолли в счастливую пору
детства, ещД задолго до того, как он поступил в школу, сражался со своим
дедом, который даже в восемьдесят лет отличался неподражаемым искусством
зацеплять его согнутой ногой. Здесь Холли, взобравшись на ручку громад-
ного кожаного кресла, приглаживала завитки серебряных волос над ухом, в
которое она шептала свои секреты. Через эту стеклянную дверь они все
трое бесчисленное количество раз устремлялись на лужайку играть в крикет
и в таинственную игру, называвшуюся "Уопси-дузл", непонятную для непос-
вященных, но приводившую старого Джолиона в страшный азарт. Сюда однажды
летней ночью явилась Холли в ночной рубашонке - ей приснился страшный
сон, и требовалось еД успокоить. И сюда однажды в отсутствие отца приве-
ли Джолли, который начал день с того, что всыпал углекислой магнезии в
только что снесенное яйцо, поданное мадемуазель Бос к завтраку, а потом
повел себя ещД хуже, после чего здесь произошел следующий диалог:
- Послушай, мой мальчик, так не годится, ты не должен себя вести так.
- Но она меня ударила по щеке, дедушка, и тогда я еД тоже, а она меня
опять.
- Ударить женщину? Это уже совсем не годится. Ты попросил прощения?
- Нет ещД.
- В таком случае ты должен сделать это сейчас же.
Ступай.
- Но ведь она начала первая, дедушка, и она меня ударила два раза, а
я только раз.
- То, что ты сделал, дорогой мой, считается очень гадким и стыдным.
- Да, но ведь это она разозлилась, а я вовсе нет.
- Иди сейчас же.
- Тогда и вы тоже, дедушка, пойдемте со мной.
- Хорошо, но только на этот раз.
И они пошли рука об руку.
Сюда, где томики Веверлея, сочинения Байрона, "Римская империя" Гиб-
бона, "Космос" Гумбольдта, бронза на камине и шедевр масляной живописи
"Голландские рыбачьи лодки на закате" - все оставалось неизменным, как
сама судьба, и, казалось, старый Джолион по-прежнему мог бы сидеть здесь
в кресле, положив ногу на ногу, и поверх развернутого "Таймса" виднелись
бы его высокий лоб и спокойные глубокие глаза, - сюда пришли они оба,
его внук и внучка. И Джолли сказал:
- Я видел тебя с этим субъектом в парке.
Краска, вспыхнувшая на еД щеках, доставила ему удовлетворение: разу-
меется, ей должно быть стыдно!
- Ну и что же? - сказала она.
Джолли был потрясен; он ждал большего или гораздо меньшего.
- А знаешь ли ты, - сказал он внушительно, - что он недавно назвал
меня бурофилом и мне пришлось с ним драться?
- Кто же победил?
Джолли хотелось ответить: "Победил бы я", но это показалось ему ниже
его достоинства.
- Послушай, - сказал он, - что это все значит? Никому не сказав...
- А зачем мне говорить? Папы нет, почему я не могу кататься с ним
верхом?
- Ты можешь кататься со мной. Я считаю его просто наглецом.
Холли побледнела от негодования.
- Неправда! Ты сам виноват, что невзлюбил его.
И, быстро шагнув мимо брата, она вышла, оставив его неподвижно смот-
реть на бронзовую Венеру на черепахе, которая до сих пор была закрыта от
него темной головкой сестры в мягкой фетровой шляпе. Он чувствовал себя
потрясенным до глубины своей юной души. Власть, которую он считал незыб-
лемой, низверженная, разбитая, валялась у его ног. Он подошел к Венере и
машинально стал рассматривать черепаху. Почему он невзлюбил Вэла Дарти?
Он не мог сказать. Незнакомый с семейной историей, смутно осведомленный
о какой-то вражде, которая возникла тринадцать лет назад, когда Босини
покинул Джун из-за жены Сомса, он ничего, в сущности, не знал о Вале и
не мог разобраться в своих чувствах. Он просто не любил его. Однако нуж-
но было решить вопрос: что ему делать? Правда, Вэл Дарти их троюродный
брат, но тем не менее это совершенно недопустимая, вещь, чтобы Холли са-
мостоятельно встречалась с ним. Однако "доносить" о том, что он узнал
случайно, было против принципов Джолли. Поглощенный этой трудной дилем-
мой, он сделал несколько шагов по комнате и сел в кожаное кресло, поло-
жив ногу на ногу. Спустились сумерки, а он сидел и смотрел в высокое ок-
но на старый дуб, могучий, но безлистый, медленно превращавшийся в глу-
бокую темную тень на фоне сумерек.
"Дедушка!" - подумал он без всякой последовательности и вынул часы.
Ему не видно было стрелок, но он завел репетир. Пять часов! Это были
первые дедушкины золотые часы - отполированные временем, со стершейся
чеканкой, со следами бесчисленных падений. Звон их был точно смутный го-
лос из того золотого времени, когда они только что приехали из
Сент-Джонс-Вуда в этот дом, приехали с дедушкой в его коляске и сейчас
же бросились к деревьям. Деревья, по которым можно было лазить, а дедуш-
ка внизу поливал грядки с геранью! Что же делать? Написать папе, чтобы
он приехал? Посоветоваться с Джун? Но только она... она такая несдержан-
ная! Не предпринимать ничего, может быть, и так все уладится? В конце
концов ведь каникулы скоро кончатся. Пойти к Вэлу и потребовать, чтобы
он с ней не встречался? Но как узнать его адрес? Холли не скажет! Целый
лабиринт путей, туча возможностей! Он закурил. Когда он выкурил папиросу
до половины, лоб его разгладился, словно чья-то худая старческая рука
нежно провела по нему; и словно что-то шепнуло ему на ухо: "Не делай ни-
чего. Будь добрым с Холли, будь добрым с ней, мой мальчик!" И Джолли
вздохнул глубоко и облегченно, выпуская дым из ноздрей...
А наверху у себя в комнате Холли, уже сняв амазонку, все ещД хмури-
лась.
- Нет, не наглец, вовсе нет! - беззвучно твердили еД губы.

VI. ДЖОЛИОН В НЕРЕШИТЕЛЬНОСТИ

Небольшой привилегированный отель над знаменитым рестораном рядом с
Сен-Лазарским вокзалом был постоянным пристанищем Джолиона в Париже. Он
не переносил за границей своих соотечественников Форсайтов, которые, как
рыба, вытащенная из воды, бессмысленно трепыхались в пределах одного и
того же круга: Опера, улица Риволи, "Мулен-Руж". Самый вид их, заявляв-
ший о том, что они приехали сюда потому, что им как можно скорее требо-
валось очутиться в каком-нибудь другом месте, раздражал Джолиона. Но ни
один Форсайт не приближался к этому убежищу, где в спальне у Джолиона
камин топился дровами и кофе был превосходного качества. Париж всегда
казался ему более привлекательным зимой. Терпкий запах дровяного дыма и
жаровень с пекущимися каштанами, резкие эффекты зимнего солнца в ясные
дни, открытые кафе, не боящиеся прохладного зимнего воздуха, оживленная,
живущая своей жизнью толпа на бульварах - все словно свидетельствовало о
том, что зимний Париж наделен душой, которая, подобно перелетной птице,
летом улетает.
Джолион хорошо говорил по-французски, у него были кое-какие приятели,
и он знал несколько уютных местечек, где можно было недурно поесть и
встретить интересные типы, достойные наблюдения. В Париже он чувствовал
себя настроенным философически; ирония его приобретала остроту; жизнь
наполнялась неуловимым, не преследующим никаких целей смыслом, станови-
лась букетом ароматов, тьмой, прорезаемой изменчивыми вспышками света.
В первых числах декабря, решив отправиться в Париж, Джолион не допус-
кал и мысли, что немалую роль в его решении играет отъезд Ирэн. Не успел
он пробыть там и Двух дней, как ему пришлось сознаться, что желание ви-
деть еД было, в сущности, главной причиной его приезда. В Англии человек
не признается в том, что для него естественно. Он думал, что ему надо
будет переговорить с ней о сдаче еД квартиры и о других делах, но в Па-
риже он сразу понял, что суть не в этом. В городе словно таились ка-
кие-то чары. На третий день он написал ей и получил ответ, от которого
все существо его радостно встрепенулось:
"Дорогой Джолион, Я буду очень, очень рада увидать вас. Ирэн".
Был ясный, солнечный день, когда он отправился к ней в отель; он шел
с таким чувством, с каким, бывало, отправлялся смотреть на какую-нибудь
любимую картину. Ни одна женщина, кажется, не вызывала у него этого сво-
еобразного, чувственного и в то же время совершенно безличного ощущения.
Он будет сидеть и с наслаждением смотреть на неД, потом уйдДт, зная еД
все так же мало, но готовый завтра снова прийти и снова смотреть на неД.
Таковы были его чувства, когда в маленькой, потускневшей от времени, но
кокетливой гостиной тихого отеля около реки Ирэн подошла к нему, пред-
шествуемая мальчиком-слугой, который, провозгласив: "Мадам", тут же ис-
чез. ЕД лицо, улыбка, движения были точь-в-точь такие, как он их себе
рисовал, и выражение еД лица ясно говорило: "Друг".
- Ну, - сказал он, - что нового, бедная изгнанница?
- Ничего.
- Никаких новостей от Сомса?
- Никаких.
- Я сдал вашу квартиру и, как верный управляющий, привез вам немножко
денег. Как вам нравится Париж?
Пока Джолион учинял этот допрос, ему казалось, что он никогда не ви-
дал таких прекрасных и выразительных губ; линия нижней губы чуть-чуть
изгибалась кверху, а в уголке верхней дрожала чуть заметная ямочка. Он
словно впервые увидал женщину в том, что до сих пор было всего лишь неж-
ной одухотворенной статуей, которой он почти отвлеченно любовался. Она
созналась, что жить одной в Париже немножко тяжело, но в то же время Па-
риж так полон своей собственной жизнью, что он чаще всего безопасен, как
пустыня. Кроме того, англичан здесь сейчас не любят.
- Но вряд ли это касается вас, - сказал Джолион - Вы должны нравиться
французам.
- Это имеет свои неприятные стороны.
Джолион кивнул.
- Ну, пока я здесь, вы должны предоставить мне показать вам Париж.
Начнем завтра. Приходите обедать в мой излюбленный ресторан, а затем мы
пойдем в Комическую оперу.
Так было положено начало ежедневным встречам.
Джолион скоро пришел к заключению, что для тех, кто стремится сохра-
нить чувства в равновесии, Париж первое и последнее место, где можно
быть на дружеской ноге с красивой женщиной. На него словно снизошло отк-
ровение, оно, как птица, трепетало в его сердце, распевая: "Elle est ton
reve, elle est ton reve! [Она - твоя мечта, она - твоя мечта! (франц.)]
Порой это казалось естественным, порой нелепым - тяжелый случай запоздалого
увлечения. Будучи однажды отвергнут обществом, он давно отвык считаться
с условной моралью; но мысль о любви, на которую она не могла ответить,
- ну, как она может, в его-то годы? - вряд ли шла дальше его подсознания.
Кроме того, его обуревало чувство горькой обиды за еД изломанную, одинокую
жизнь. Чувствуя, что он хоть немножко скрашивает ей эту жизнь, видя, что
их маленькие экскурсии по городу доставляют ей явное удовольствие, он от
души желал не делать и не говорить ничего такого, что могло бы нарушить
это удовольствие. Как умирающее растение впитывает в себя воду, так,
казалось, впитывала она в себя его дружбу. Насколько им было известно,
никто, кроме него, не был осведомлен, где она находится; в Париже еД не
знал никто, его - очень немногие, так что им как будто и не нужно было
соблюдать никакой осторожности в своих прогулках, беседах, посещениях
концертов, театров, музеев, в их обедах в ресторане, поездках в Версаль,
СенКлу и даже Фонтенебло. А время летело - проходил один из тех полных
впечатлений месяцев, у которых нет ни прошлого, ни будущего. То, что в
юности Джолион переживал бы, несомненно, как бурное увлечение, теперь
было, пожалуй, таким же сильным чувством, но гораздо более нежным,
смягченным до покровительственной дружбы его восхищением и безнадежностью
и сознанием рыцарского долга - чувством, которое покорно замирало у него
в крови, по крайней мере пока она была здесь, улыбающаяся, счастливая их
дружбой, с каждым днем казавшаяся ему все более прекрасной и чуткой; еД
взгляды на жизнь, казалось, превосходно согласовались с его собственными,
будучи обусловлены гораздо больше чувством, чем разумом. Иронически
недоверчивая, восприимчивая к красоте, пылко отзывчивая и терпимая, она в
то же время была способна на скрытый отпор, который ему, как мужчине, был
менеД свойствен. И в течение всего этого месяца, в постоянном общении с
Ирэн, его никогда не покидало чувство, напоминавшее ему первый визит к
ней, ощущение, которое испытываешь, глядя на любимое произведение ис-
кусства, - это почти беспредметное желание. Будущего, этого неумолимого
дополнения к настоящему, он старался не представлять себе из страха на-
рушить своД безмятежное настроение; но он строил планы, он мечтал повто-
рить это время гденибудь в ещД более чудесном месте, где солнце светит
жарко, где можно увидеть необычайные вещи, нарисовать их. Конец наступил
быстро - двадцатого января пришла телеграмма:
"Записался волонтером кавалерию.
Джолли".
Джолион получил еД в ту самую минуту, когда он выходил из отеля, нап-
равляясь в Лувр, чтобы встретиться там с Ирэн. Это сразу заставило его
опомниться и прийти в себя. Пока он здесь предавался праздной лени, его
сын, которому он должен быть наставником и руководителем, решился на ве-
ликий шаг, грозящий ему опасностью, лишениями и, может быть, даже
смертью. Он был потрясен до глубины души и только теперь вдруг понял,
как крепко обвилась Ирэн вокруг корней его существа. Теперь, под угрозой
разлуки, дружеская связь между ними - а это была уже крепкая связь - ут-
рачивала свой беспредметный характер. Спокойная радость совместных про-
гулок и созерцания прекрасного миновала навсегда: Джолион понял это. Он
увидел своД чувство таким, каким оно было, - безудержным и непреодоли-
мым. Может быть, оно было смешно, но так реально, что рано или поздно
оно должно обнаружиться. А теперь ему казалось, что он не может, не дол-
жен его обнаруживать. Это известие о Джолли неумолимо стояло на его пу-
ти. Он гордился его поступком, гордился своим мальчиком, который шел
сражаться за родину. На бурофильсков настроение Джолиона "Черная неделя"
тоже оказала своД влияние. Итак, конец наступил раньше начала. Какое
счастье, что он ничем ни разу не выдал себя!
Когда он пришел в музей, Ирэн стояла перед "Мадонной в гроте" [Картина
Леонардо да Винчи] грациозная, улыбающаяся, поглощенная картиной, ничего
не подозревающая. "Неужели я должен запретить себе смотреть на неД? -
подумал он. - Это противоестественно, пока она позволяет мне смотреть на
себя". Он стоял, и она не видела его, а он глядел, стараясь запечатлеть
в себе еД образ, завидуя картине, которая так приковала еД внимание. Два
раза она повернула голову ко входу, и он подумал: "Это относится ко мне".
Наконец он подошел.
- Посмотрите, - сказал он.
Она прочла телеграмму, и он услышал, как она вздохнула.
Этот вздох тоже относился к нему! Его положение действительно было
трудно! Чтобы быть честным по отношению к сыну, он должен просто пожать
ей руку и уйти. Чтобы быть честным по отношению к своему чувству, он
должен хотя бы открыть ей это чувство. Поймет ли ока, может ли она по-
нять, почему он так молча стоит и смотрит на эту картину?
- Боюсь, что мне надо немедленно ехать домой, - наконец выговорил он.
- Мне будет ужасно недоставать всего этого.
- Мне тоже. Но, разумеется, вам надо ехать.
- Итак, - сказал Джолион, протягивая руку.
Встретившись с ней взглядом, он чуть не поддался нахлынувшему на него
чувству.
- Такова жизнь, - сказал он, - берегите себя, дорогая.
У него было ощущение, точно ноги его приросли к земле, точно мозг от-
казывается уводить его прочь от неД. В дверях он обернулся и увидел, как
она подняла руку и коснулась кончиков пальцев губами. Он торжественно
приподнял шляпу и больше не оборачивался.

VII. ДАРТИ ПРОТИВ ДАРТИ

Слушание дела Дарти против Дарти о восстановлении миссис Дарти в суп-
ружеских правах, относительно которых Уинифрид пребывала в столь глубо-
кой нерешительности, приближалось в порядке естественного убывания сро-
ка, оставшегося до дня суда. Очередь до него ещД не дошла, как суд
объявил перерыв на рождество, но теперь оно стояло третьим в списке. Уи-
нифрид провела рождественские праздники несколько более светски, чем
обычно, надежно спрятав свои чувства в низко декольтированной груди.
Джемс в это рождество был особенно щедр по отношению к ней, изъявляя
этим своД сочувствие и радость по поводу приближающегося расторжения еД
брака с этим "отъявленным негодяем" - чувства, которые переполняли его
старое сердце, но которых его старые губы не умели высказать.
Благодаря исчезновению Дарти падение консолей прошло для него почти
незаметно; что же касается скандала, то истинная ненависть, которую он
питал к этому субъекту, и все усиливающийся перевес интересов собствен-
ности над боязнью огласки в этом истинном Форсайте, готовящемся покинуть
мир, способствовали его успокоению, тем более что в его присутствии все
(кроме него самого) тщательно воздерживались от каких бы то ни было упо-
минаний об этом деле. Но его, как юриста и отца, сильно тревожило опасе-
ние, как бы Дарти не вздумал вернуться, получив постановление суда. Вот
тогда и здравствуйте! Он так боялся этого, что на рождестве, передавая
Уинифрид чек на крупную сумму, сказал ей: "Это главным образом для твое-
го беглеца, чтобы удержать его там". Это значило, конечно, швырять
деньги на ветер, но в то же время было своего рода страховкой от банк-
ротства, которое уже не будет висеть над ним, если только состоится раз-
вод; и он неотступно допрашивал Уинифрид, пока она не успокоила его, что
деньги посланы. Бедная женщина! Ей стоило немалых страданий послать эти
деньги, которые должны были перекочевать в сумочку "этой мерзавки"!
Сомс, услышав про это, покачал головой. Ведь они имеют дело не со здра-
вомыслящим Форсайтом, который твердо держится намеченной цели. Это очень
рискованный поступок - послать ему деньги, не зная, как там обстоит де-
ло. Но в суде это произведет хорошее впечатление, и он позаботится, что-
бы Дример использовал это обстоятельство.
- Интересно, - неожиданно сказал он, - куда отправится этот балет
после Аргентины?
Он никогда не упускал случая напоминать ей об этом, так как знал, что
Уинифрид все ещД страдает слабостью если и не к Дарти, то к тому, чтобы
не сплетничать о нДм публично. Хотя выражать восхищение было не в его
натуре, он не мог не признать, что она превосходно держит себя со своими
детьми, которые, словно голодные птенцы, требующие пищи, жадно пристава-
ли к ней с расспросами об отце, - к тому же Имоджин только что начала
выезжать в свет, а Вэл очень нервничал из-за всей этой истории. Сомс
чувствовал, что и Уинифрид в этом деле больше всего считалась с Вэлом,
потому что она, конечно, любила его больше всех других. Этот мальчишка
может помешать разводу, если он вобьет себе это в голову. И Сомс тща-
тельно старался, чтобы до племянника не дошло, что предварительное су-
дебное разбирательство уже близко. Он даже решился на большее. Он приг-
ласил его обедать в "Смену" и, когда Вэл закурил сигару, заговорил с ним
о том, что, по его мнению, было ближе всего сердцу племянника.
- Я слышал, - сказал он, - что тебе хочется играть в поло в Оксфорде?
Вэл принял менее небрежную позу.
- Да, очень, - сказал он.
- Так вот, - продолжал Сомс, - это очень дорогое удовольствие. Твой
дед вряд ли согласится на это, пока у него не будет уверенности, что он
избавился от другого постоянного расхода.
И он замолчал, чтобы посмотреть, понял ли, племянник, что он хотел
этим сказать.
Глаза Вэла спрятались под густыми темными ресницами, но его большой
рот искривился легкой гримасой.
- Я полагаю, вы имеете в виду папу, - пробормотал он.
- Да, - сказал Сомс, - боюсь, что это зависит от того, будет ли он
по-прежнему для него обузой, или нет.
И больше он ничего не сказал, предоставив Вэлу подумать об этом.
Но Вэл в эти дни думал ещД и о серебристо-каурой лошадке и о девушке,
которая скакала на ней. Хотя Крум был в городе и мог познакомить его с
Цинтией Дарк, стоило только попросить об этом, Вэл не просил; правду
сказать, он даже избегал Крума и жил жизнью, которая и самому-то ему ка-
залась удивительной, если исключить счета от портного и из манежа. Мать,
сестры и младший брат удивлялись, что он в эти каникулы все только "хо-
дит к товарищам", а вечерами сонный сидит дома. Что бы ему ни предложи-
ли, куда бы ни позвали днем, он вечно отвечал одно: "Мне очень жаль, но
я обещал пойти к товарищу" и он прибегал к невероятным ухищрениям, чтобы
никто не видел, что он выходит из дома и возвращается домой в костюме
для верховой езды, пока, наконец, сделавшись членом "Клуба Козла", он не
перенес туда свои костюмы и там уже мог спокойно переодеваться и оттуда
катить на взятой напрокат лошади в Ричмонд-парк. Он благоговейно скрывал
ото всех своД все усиливающееся чувство. Ни за что в мире не признался
бы он "товарищам", к которым он не ходил, в том, что, с точки зрения их
и его жизненной философии, должно было казаться просто смешным. Но он не
мог помешать тому, что это отбивало у него охоту ко всему другому. Это
чувство преграждало ему путь к законным развлечениям молодого человека,
наконец-то почувствовавшего себя независимым, превращая его в глазах
Крума (можно было в этом не сомневаться) в слюнтяя и молокососа. Все его
желания сводились теперь к одному: одеться в самый шикарный костюм для
верховой езды и тайком от всех ускакать в Ричмонд и ждать у Робин-Гуд-
Гейт, пока не покажется серебристо-каурая лошадка, горделиво и чинно
выступая под своей стройной темноволосой всадницей, и по голым, безлист-
венным просекам они поедут бок о бок, разговаривая не так уж много,
иногда пускаясь вскачь наперегонки, иногда спокойно, шагом, взявшись за
руки. Дома вечером не раз в минуты откровенности его охватывало искуше-
ние рассказать матери, как эта застенчивая, пленительная кузина вкралась
в его сердце и "погубила его жизнь". Но горький опыт научил его, что все
взрослые старше тридцати пяти лет способны только вмешиваться в чужие
дела и все портить. В конце концов он мирился с тем, что ему придется
кончить колледж, а ей начать появляться в свете, прежде чем они смогут
пожениться, - к чему же тогда усложнять дело, раз у него есть возмож-
ность видеться с ней? Сестры вечно дразнятся и вообще невыносимые созда-
ния, а брат ещД того хуже; у него нет никого, с кем бы он мог поделиться
своей тайной. А теперь ещД этот проклятый развод! Ведь вот несчастье но-
сить такую редко встречающуюся фамилию! Как хорошо, если бы его фамилия
была Гордон, или Скотт, или Говард, или ещД какая-нибудь в этом же роде,
самая обыкновенная! Но Дарти - во всем адрес-календаре другого не сы-
щешь! С таким же успехом можно было носить фамилию Моркин, такая же ред-
кость! Так все шло своим чередом, но как-то раз в середине января сереб-
ристо-каурая лошадка со своей всадницей не явилась в условленный час.
Томясь ожиданием на холодном ветру, он думал: подъехать ему к дому или
нет? Ведь там может быть Джолли, а воспоминание об их мрачной встрече
было ещД совсем свежо. Нельзя же вечно драться с еД братом! И он пе-
чально вернулся в город и провел вечер в глубочайшем унынии. Утром за
завтраком ему бросилось в глаза, что мать вышла в каком-то необыкновен-
ном платье и в шляпе. Платье было черное с ярко-голубой отделкой и
большая черная шляпа: она выглядела необыкновенно эффектно. Но когда
после завтрака она сказала: "Пойди сюда. Вал", и направилась в гостиную,
у него екнуло сердце. Уинифрид тщательно закрыла за собой дверь и под-
несла к губам носовой платочек; вдыхая запах пармской фиалки, которой
был надушен платок, Вэл думал: "Неужели она узнала про Холли?"
ЕД голос прервал его размышления:
- Ты сделаешь для меня одну вещь, мой мальчик? Вэл нерешительно ус-
мехнулся.
- Ты не откажешься поехать со мной сегодня?
- Мне нужно пойти... - начал Вэл, но что-то в еД лице остановило его.
- Разве, - сказал он, - у тебя что-нибудь...
- Да. Мне нужно сегодня ехать в суд.
Уже! Эта проклятая история, о которой он почти успел забыть, потому
что последнее время никто даже не говорил о ней. С чувством ужасной жа-
лости к самому себе он стоял, покусывая кожу около ногтей. Потом, заме-
тив, что у матери кривятся губы, он, точно его что-то толкнуло, сказал:
- Хорошо, мама, я поеду с тобой. Вот скоты!
Кто были эти скоты, он не знал, но это слово весьма точно выражало
чувства обоих и установило между ними некоторое согласие.
- Я думаю, мне лучше переодеться, - пробормотал он, спасаясь в свою
комнату.
Он надел другой костюм, высочайший воротничок с жемчужной булавкой в
галстуке и свои лучшие серые гетры, помогая себе при этом проклятьями.
Поглядевшись в зеркало, он сказал:
- Будь я проклят, если я чем-нибудь выдам свои чувства! - и спустился
вниз.
У подъезда он увидел дедушкину коляску и мать, закутанную в меха; у
неД был такой вид, словно она отправлялась на торжественный прием к лор-
ду-мэру. Они уселись рядом в закрытой коляске, и за всю дорогу до суда
Вэл только один раз обмолвился об этом неприятном Деле:
- Ведь там не будет никаких разговоров об этом жемчуге, мама?
Пушистые белые хвостики на муфте Уинифрид слегка задрожали.
- О нет, - сказала она, - сегодня все будет совершенно безобидно.
Твоя бабушка тоже собиралась поехать, но я отговорила еД. Я подумала,
что ты будешь мне опорой. Ты так мило выглядишь, Вэл. Опусти немножко
воротничок сзади - вот так, теперь хорошо.
- Если они будут запугивать тебя... - начал Вал.
- Да нет, никто не будет. Я буду держаться спокойно - иначе нельзя.
- Они не потребуют от меня никаких показаний?
- Нет, дорогой мой, это все уже улажено, - и она похлопала его по ру-
ке.
ЕД решительный тон успокоил бурю, клокотавшую в груди Вэла, и он за-
нялся стаскиванием и натягиванием своих перчаток. Он только теперь заме-
тил, что надел не ту пару - эти перчатки не подходили к его гетрам; они
должны быть серые, а это была темно-коричневая замша; остаться в них или
снять их - он никак не мог решить. Они приехали в самом начале одиннад-
цатого. Вал никогда ещД не был в суде, и здание произвело на него
сильное впечатление.
- Черт возьми! - сказал он, когда они вошли в вестибюль. - Здесь мож-
но было бы устроить целых четыре, даже пять шикарных площадок для тенни-
са.
Сомс дожидался их внизу у одной из лестниц.
- А, вот и вы! - сказал он, не подавая им руки, словно предстоявшее
событие делало излишними такого рода формальности. - Первый зал, Хэппер-
ли Браун. Наше дело слушается первым.
В груди у Вэла поднималось чувство, какое он испытывал, когда ему
приходилось бить в крикете, но он с угрюмым видом пошел за матерью и дя-
дей, стараясь как можно меньше глядеть по сторонам и решив про себя, что
здесь пахнет плесенью. Ему казалось, что отовсюду выглядывают какие-то
любопытствующие люди, и он потянул Сомса за рукав.
- Я полагаю, дядя, вы не пустите туда всех этих гнусных репортеров?
Сомс бросил на него взгляд исподлобья, который в своД время многих
вынуждал замолчать.
- Сюда, - сказал он. - Ты можешь не снимать мех, Уинифрид.
Вэл вошел вслед за ними, разозленный, высоко подняв голову. В этой
проклятой дыре все - а народу была пропасть, - казалось, сидели друг у
друга на коленях, хотя на самом деле сиденья были разделены перегородка-
ми; у Вэла было такое чувство, точно они все вместе должны провалиться
сейчас в этот колодец. Но это было только минутное впечатление от крас-
ного дерева, черных мантий, от белых пятен париков, лиц и папок с бума-
гами, и все это какое-то таинственное, шепчущее, - а потом он уже сидел
с матерью в первом ряду, спиной ко всем, с облегчением вдыхая запах
пармских фиалок и стаскивая в последний раз свои перчатки. Мать смотрела
на него; он вдруг почувствовал, что для неД действительно важно, что вот
он сидит здесь, рядом с ней, почувствовал, что и он что-то значит в этом
деле. Хорошо, он им покажет! Подняв плечи, он закинул ногу на ногу и с
невозмутимым видом уставился на свои гетры. Но как раз в эту минуту ка-
който старикан в мантии и в длинном парике, ужасно похожий на морщинис-
тую старуху, вошел в дверь на возвышении прямо против них, и ему приш-
лось быстро разнять ноги и встать вместе со всеми.
- Дарти против Дарти!
Вэлу это показалось невыразимо отвратительным - как они смеют публич-
но выкрикивать его фамилию! Но, услышав вдруг, как кто-то позади него
начал говорить о его семье, он повернул голову и увидел какого-то старо-
го олуха в парике, который говорил, словно проглатывая собственные сло-
ва, - ужасно забавный старикашка, ему раза два приходилось видеть таких
субъектов на ПаркЛейн за обедом, они ещД так старательно приналегали на
портвейн; теперь он знает, откуда их выкапывают. Как бы там ни было,
старый олух показался ему таким занимательным, что он так бы и смотрел
на него, не отрываясь, если бы мать не тронула его за руку. Вынужденный
смотреть перед собой, он уставился на судью. Почему эта старая лиса с
насмешливым ртом и быстро бегающими глазами имеет право вмешиваться в их
частные дела? Разве у него нет своих собственных дел, наверное не
меньше, и ничуть не менее пакостных? И в Вале, словно ощущение болезни,
зашевелился глубоко врожденный индивидуализм Форсайтов. Голос позади не-
го продолжал тянуть:
- Денежные недоразумения... расточительность ответчика... (Что за
слово! Неужели это про его отца?) затруднительное положение... частые
отлучки мистера Дарти. Моя доверительница весьма резонно, милорд согла-
сится с этим, стремилась положить предел... вело к разорению... пыталась
увещевать... игра в карты, на скачках... ("Вот правильно, - подумал Вэл,
- нажимай на это! ") В начале октября кризис... ответчик написал довери-
тельнице письмо из своего клуба, - Вэл выпрямился, уши у него пылали. -
Я предлагаю прочесть это письмо с необходимыми поправками, ибо это пос-
лание написано джентльменом, который, ну, скажем, хорошо пообедал, ми-
лорд.
"Скотина! - подумал Вэл, покраснев ещД больше. - Тебе платят не за
то, чтобы ты острил".
- "Вам больше не удастся оскорблять меня в моем собственном. Завтра я
покидаю Англию. Карта бита..." - выражение, милорд, небезызвестное тем,
кому не всегда сопутствует удача.
"Вот олухи!" - подумал Вал, вспыхивая до корней волос.
- "Мне надоело терпеть ваши оскорбления..." Моя доверительница расс-
кажет милорду, что эти так называемые оскорбления заключались в том, что
она назвала его "пределом" - выражение, осмелюсь заметить, весьма мягкое
при данных обстоятельствах.
Вэл украдкой покосился на бесстрастное лицо матери: в еД глазах была
какая-то растерянность загнанного зверя. "Бедная мама", - подумал он и
коснулся рукой еД руки. Голос позади него тянул:
- "Я собираюсь начать новую жизнь. М. Д. ". И на следующий день, ми-
лорд, ответчик отправился на пароходе "Тускарора" в Буэнос-Айрес. С тех
пор от него нет никаких известий, кроме каблограммы с отказом в ответ на
письмо моей доверительницы, которое она в глубоком отчаянии написала ему
на другой день, умоляя его вернуться. С вашего разрешения, милорд, я
попрошу теперь миссис Дарти занять свидетельское место.
Когда мать поднялась, у Вэла было неудержимое желание тоже подняться
и сказать: "Послушайте, вы тут, поосторожней, я требую, чтобы вы вели
себя с нею прилично". Однако он сдержал себя, услышал, как она произнес-
ла: "Правду, всю правду, ничего, кроме правды", и поднял глаза. Она была
очень эффектна в своих мехах и в большой шляпе, с легким румянцем на ще-
ках, спокойная, бесстрастная, и в нДм вспыхнула гордость за неД, что она
так невозмутимо выступает перед этими проклятыми "законниками". Допрос
начался. Зная, что это только предварительная процедура для развода, Вэл
не без удовольствия следил за вопросами, поставленными так, что получа-
лось впечатление, будто она действительно желает, чтобы отец вернулся.
Ему казалось, что они очень ловко проводят этого старикана в парике. И
он пережил ужасно неприятную минуту, когда судья неожиданно спросил:
- А почему ваш супруг покинул вас? Ведь не потому, конечно, что вы
назвали его "пределом"?
Вэл увидел, как дядя, не шевельнувшись, поднял глаза к свидетельской
скамье; услышал позади себя шелест бумаг, и инстинкт подсказал ему, что
исход дела в опасности. Неужели дядя Сомс и этот старый олух позади него
что-нибудь прозевали? Мать заговорила, слегка растягивая слова:
- Нет, милорд, но все это тянулось уже довольно долго.
- Что тянулось?
- Наши денежные недоразумения.
- Но ведь вы же давали ему деньги. Или вы хотите сказать, что он ос-
тавил вас, надеясь улучшить своД положение?
"Негодяй, старый негодяй, только и можно сказать, что негодяй! -
вдруг подумал Вэл. - Он чует, где собака зарыта, старается докопаться!"
И сердце у Вэла замерло. Если... если ему удастся, старый негодяй, ко-
нечно, догадается, что мать на самом деле вовсе не хочет, чтобы отец
вернулся. Мать снова заговорила, на этот раз несколько более светским
тоном:
- Нет, милорд, но, видите ли, я отказалась давать ему деньги. Он дол-
го не мог этому поверить, но наконец ему пришлось убедиться в этом, а
когда он убедился...
- Понимаю. Значит, вы отказались давать ему деньги. Но после этого вы
все-таки ему послали кое-что.
- Я хотела, чтобы он вернулся, милорд.
- И вы думали, что это его вернет?
- Я не знаю, милорд, я поступила так по совету отца.
Что-то в лице судьи, в шелесте бумаг за спиной, в том, как дядя Сомс
внезапным движением закинул ногу на ногу, сказало Валу, что она ответила
так, как нужно. "Ловко, - подумал он. - Ах, черт возьми, какая все это
чепуха!"
Судья опять заговорил:
- ЕщД один, последний вопрос, миссис Дартн. Скажите, вы все ещД
чувствуете привязанность к вашему супругу?
Руки Вэла, которые он держал за спиной, сжались в кулаки. Какое право
имеет этот судья ни с того ни с сего приплетать сюда человеческие
чувства? Заставлять еД открывать своД сердце и говорить перед всеми эти-
ми людьми о том, чего она, может быть, и сама не знает! Это неприлично!
Мать тихим голосом ответила:
- Да, милорд.
Вэл увидел, как судья кивнул. "С удовольствием треснул бы его по баш-
ке!" - непочтительно подумал Вэл, когда мать, по знаку судьи, вернулась
на своД место рядом с ним. Затем последовал ряд свидетелей, подтверждав-
ших отъезд отца и его продолжительное отсутствие, причДм в качестве сви-
детельницы выступала даже одна из их горничных, что показалось Вэлу осо-
бенно гнусным; разговоров было много, и все одна сплошная чепуха; и, на-
конец, судья вынес решение о восстановлении в супружеских правах, и все
поднялись, чтобы идти. Вэл шел позади матери; полуопущенные веки, вздер-
нутый подбородок - все это должно было явно свидетельствовать о том, что
он всех презирает. В коридоре голос матери пробудил его от этого гневно-
го оцепенения:
- Ты прекрасно держал себя, мой дорогой. Для меня было большой под-
держкой, что ты был со мной. Мы с дядей едем завтракать.
- Отлично, - сказал Вэл. - Я, значит, ещД успею зайти к товарищу.
И, быстро попрощавшись с ними, он сбежал по лестнице и, выйдя из зда-
ния суда, вскочил в проезжавший кэб и приказал везти себя в "Клуб Коз-
ла". Мысли его были о Холли и о том, что сделать до того, как Джолли по-
кажет ей завтра всю эту штуку в газетах.
Расставшись с Вэлом, Сомс и Уинифрид направились в "Честерский сыр".
Сомс условился встретиться там с мистером Бэлби. В этот ранний час - бы-
ло всего двенадцать часов дня - там никого не будет, и Уинифрид казалось
забавным посмотреть эту знаменитую старинную гостиницу. Заказав, к глу-
бочайшему разочарованию официанта, легкий завтрак, они молча ждали, ког-
да его подадут и когда появится мистер Бэлби, оба медленно приходя в се-
бя после полуторачасовой публичной пытки. Мистер Бэлби не замедлил
явиться, предшествуемый своим носом и настроенный столь же весело, сколь
они были мрачны. Ну вот! Они же добились решения о восстановлении в суп-
ружеских правах, чем же они недовольны?
- Все это так, - сказал Сомс, понизив голос, - но теперь нужно начи-
нать все снова, чтобы представить свежие улики. Дело о разводе вторично
попадет к нему же, и, конечно, это покажется подозрительным, если обна-
ружится, что мы с самого начала были осведомлены о нарушении супружеской
верности. Его вопросы достаточно ясно показывали, что он не очень-то по-
ощряет эти уловки с восстановлением в правах.
- Пфа! - беспечно воскликнул мистер Бэлби. - Он забудет! Вы сами по-
думайте, голубчик, у него за этот промежуток будет сотня процессов. К
тому же решение, которое он вынес сегодня, обязывает его утвердить раз-
вод, если будут достаточные улики. Он не будет знать, что миссис Дарти
была в курсе дела, - это мы устроим. Дример прекрасно все подал - у него
это так по-отечески вышло.
Сомс кивнул.
- И разрешите поздравить вас, миссис Дарти, - продолжал мистер Бэлби,
- у вас прямо, можно сказать, талант давать показания. Несокрушимы, как
скала.
В эту минуту появился официант, балансируя тремя приборами на одной
руке.
- Я поторопился захватить пудинг, сэр. В нДм сегодня много жаворон-
ков.
Мистер Бэлби кивком носа одобрил его предусмотрительность. Но Сомс и
Уинифрид растерянно взирали на этот "легкий" завтрак, представлявший со-
бою плотную коричневую массу в соусе, и осторожно ковыряли пудинг вилкой
в надежде извлечь крошечные тельца вкусных маленьких певцов. Однако, на-
чав есть, они обнаружили, что проголодались больше, чем думали, и при-
кончили все, что было, запив завтрак стаканом портвейна.
Разговор перешел на войну. Сомс полагал, что Ледисмит будет взят и
что война может затянуться на год. Бэлби считал, что все кончится к ле-
ту. Оба сошлись на том, что нужно послать ещД войска. Драться нужно, ра-
зумеется, до полной победы, так как теперь это уже вопрос престижа. Уи-
нифрид перевела разговор на более твердую почву, сказав, что ей не хоте-
лось бы, чтобы еД процесс слушался, пока мальчиков не распустят из Окс-
форда на летние каникулы, потому что за лето, к тому времени, как Вэлу
придется опять вернуться в Оксфорд, все успеют об этом забыть; кроме то-
го, в это время и сезон в Лондоне кончится. Юристы успокоили еД: по за-
кону необходимо выждать шесть месяцев, а там чем скорее, тем лучше. В
ресторане начала собираться публика, и они поднялись уходить: Сомс - в
Сити, Бэлби - в свою контору, а Уинифрид взяла кэб и отправилась на
Парк-Лейн сообщить матери об исходе дела. Все сошло так, благополучно,
что они нашли возможным рассказать об этом Джемсу, который изо дня в
день твердил, что он насчет дела Уинифрид ничего не знает, ничего не мо-
жет сказать. По мере того как жизнь его приближалась к концу, мирские
дела приобретали для него все больше значения, словно он чувствовал:
"Нельзя ничего пропускать, я должен поволноваться вдоволь, мне скоро не
о чем будет волноваться".
Он недовольно выслушал отчет о событиях. Это какая-то новая мода вес-
ти дела, и он ничего не знает. Но он дал Уинифрид чек и сказал:
- Я думаю, у тебя теперь будет масса расходов. Это что, новая шляпа?
Почему Вэл к нам совсем не заходит?
Уинифрид пообещала, что привезет его на днях к обеду. А вернувшись
домой, она поднялась к себе в спальню, где наконец могла остаться сама с
собой. Теперь, когда еД супругу предложено возвратиться под еД иго -
предложено только для того, чтобы отторгнуть его от неД навсегда, - она
попытается ещД раз заглянуть в своД наболевшее одинокое сердце и узнать,
чего она в конце концов хочет.

VIII. ВЫЗОВ

Утро было туманное, и слегка морозило, но пока Вал легкой рысью про-
бирался к Роухэмптон-Гейт, откуда можно было уже галопом пуститься к ус-
ловленному месту встречи, выглянуло солнышко. Настроение Вэла быстро по-
дымалось. В событиях нынешнего утра не было ничего особенно ужасного,
если не считать, конечно, этого оскорбительного вмешательства в их част-
ную жизнь. "Если бы мы были обручены, - думал он, - тогда что бы ни слу-
чилось, мне было бы все равно". Чувства его не отличались от чувств
большинства людей, которые клянут брак со всеми его последствиями, а са-
ми торопятся жениться. И он мчался галопом по засохшей прошлогодней тра-
ве Ричмондпарка, боясь опоздать. Но он снова оказался один на условлен-
ном месте, и эта вторичная измена Холли ужасно расстроила его. Он не мо-
жет уехать сегодня, не повидав еД! Выехав из парка, он направился к Ро-
бин-Хиллу. Он все колебался, кого ему спросить. А вдруг вернулся еД отец
или окажутся дома сестра или брат? Он решил рискнуть и спросить сначала
про всех домашних, тогда, если ему повезет и их не окажется дома, будет
вполне естественно под конец справиться о Холли. Если же кто-нибудь из
них дома, у него будет спасительный предлог, что он просто ехал верхом и
решил заглянуть к ним.
- Дома только одна мисс Холли, сэр.
- О, благодарю вас. Разрешите, я поставлю лошадь на конюшню, и доло-
жите, пожалуйста, мисс Холли: еД кузен, мистер Вэл Дарти.
Когда он вернулся, она была в гостиной, смущенная, с пылающими щека-
ми. Она повела его в дальний конец комнаты, и они уселись на широком ди-
ване у окна.
- Я так беспокоился, - вполголоса сказал Вал. - Что случилось?
- Джолли знает о наших прогулках.
- Он дома?
- Нет, но я думаю, что он скоро вернДтся.
- Ну, тогда!.. - воскликнул Вал и с отчаянной решимостью схватил еД
за руку.
Она попыталась отнять еД, ей не удалось; она перестала сопротивляться
и робко посмотрела на него.
- Прежде всего, - сказал он, - мне нужно вам сказать одну вещь о моей
семье. Мой отец, видите ли, не совсем... то есть я хочу сказать, что он
бросил мою мать, и теперь они хотят добиться развода, и поэтому ему
предписано вернуться домой, вы понимаете, завтра об этом будет в газе-
тах.
Глаза еД потемнели, расширившись от испуга и любопытства; еД рука
стиснула его руку. Но Вэл уже вошел в азарт и стремительно продолжал:
- Конечно, сейчас во всем этом пока нет ничего такого, но, наверно,
ещД будет до того, как все кончится: бракоразводные процессы, вы знаете,
ужасная гадость. И я хотел вам сказать, потому что, потому... чтобы вы
знали... если, - и он начал заикаться, глядя в еД испуганные глаза, -
если... если вы будете душечкой, Холли, и полюбите меня. Я вас так люб-
лю, и я хочу, чтобы мы обручились. - У него все это вышло так нескладно,
что он готов был поколотить себя; упав на колени, он старался прибли-
зиться к этому нежному, взволнованному личику. - Вы любите меня, да? Ес-
ли не любите, я...
Наступила минута молчания и ожидания, такого напряженного, что ему
казалось, он слышит где-то далеко на лужайке звук косилки, словно там
ещД была трава, которую можно было косить. Потом она качнулась вперед,
еД свободная рука коснулась его волос, и он вздохнул:
- О Холли!
В ответ прозвучало очень нежно:
- О Вэл!
Он представлял себе эту минуту в мечтах, но в мечтах все это происхо-
дило всегда в повелительном наклонении, он видел себя властным юным воз-
любленным, а теперь он чувствовал себя робким, растроганным, дрожащим.
Он боялся подняться с колен, чтобы не нарушить очарования; боялся поше-
вельнуться, как бы она не отшатнулась, не отреклась от своей уступчивос-
ти - вся трепещущая в его объятиях, с опущенными веками, к которым тяну-
лись его губы. Глаза еД открылись и словно увлажнились чуть-чуть; он
прижался губами к еД губам. Вдруг он вскочил: он слышал шаги и какой-то
сдавленный возглас. Он оглянулся. Никого! Но длинные портьеры, закрывав-
шие выход в холл, ещД дрожали.
- Боже! Кто бы это мог быть?
Холли тоже вскочила.
- Джолли, наверно, - прошептала она.
Вэл сжал кулаки и собрал всю свою решимость.
- Отлично! - сказал он. - Мне теперь все равно, раз мы помолвлены.
И он большими шагами подошел к портьерам и раздвинул их. В холле у
камина стоял Джолли, с явной нарочитостью повернувшись к ним спиной. Вэл
сделал к нему несколько шагов. Джолли обернулся.
- Прошу прощения за то, что я нечаянно слышал, - сказал он.
Вэл, сколько бы ни старался, не мог преодолеть своего невольного вос-
хищения им в эту минуту: лицо Джолли было ясно, голос спокоен, он дер-
жался с необыкновенным достоинством, словно повинуясь какому-то принци-
пу.
- Что ж! - сказал Вэл отрывисто. - Вас это не касается.
- О! - сказал Джолли. - Идемте-ка сюда, - и он пошел через холл.
Вэл последовал за ним. У дверей кабинета он почувствовал, как кто-то
тронул его за руку; голос Холли сказал:
- Я тоже иду.
- Нет, - сказал Джолли.
- Да, - сказала Холли.
Джолли отворил дверь, и они все трое вошли в комнату. Войдя, они ста-
ли треугольником на трех углах потертого турецкого ковра, держась неес-
тественно прямо, не глядя друг на друга и абсолютно неспособные усмот-
реть хоть что-либо комичное в этом положении.
Вэл первый прервал молчание:
- Мы с Холли обручились.
Джолли отступив на шаг и прислонился к притолоке стеклянной двери.
- Это наш дом, - сказал он, - и я не собираюсь оскорблять вас здесь -
Но отца сейчас нет. И сестра оставлена на мое попечение. Вы воспользова-
лись этим.
- Я вовсе не имел этого в виду, - заносчиво сказал Вэл.
- А я думаю, что имели, - сказал Джолли. - Если бы вы этого не имели
в виду, вы бы поговорили со мной или подождали бы, пока вернДтся мой
отец.
- Тут были причины, - сказал Вэл.
- Какие причины?
- Касающиеся моей семьи Я только что рассказал ей, Я хотел, чтобы она
знала все прежде, чем это произойдет.
Джолли вдруг как-то сразу несколько утратил своД великолепное досто-
инство.
- Вы дети, - сказал он, - и вы это сами знаете.
- Я не ребенок, - сказал Вэл.
- Вы именно ребенок - вам ещД нет двадцати.
- Вот как, а вам сколько?
- Мне двадцать, - сказал Джолли.
- Только что исполнилось; во всяком случае, я такой же мужчина, как
вы.
Лицо Джолли вспыхнуло, потом омрачилось. В нДм, очевидно, происходила
какая-то борьба; Вэл и Холли смотрели на него с изумлением - так заметна
была эта борьба; они даже слышали, как он тяжело дышит. Потом лицо его
прояснилось и приобрело выражение какой-то странной решимости.
- Мы это сейчас увидим, - сказал он. - Я вызываю вас сделать то же,
что собираюсь сделать я.
- Вы меня вызываете?
Джолли улыбнулся.
- Да, - сказал он, - и я отлично знаю, что вы этого не сделаете.
Вэла вдруг кольнуло какое-то дурное предчувствие; это была игра всле-
пую.
- Я не забыл ни того, что вы любитель затевать драки, - медленно ска-
зал Джолли, - и, по-моему, вы только на это и способны, - ни того, что
вы назвали меня бурофилом.
Сквозь своД собственное прерывистое, дыхание Вэл услышал какой-то
сдавленный вздох, увидел чуть выдвинувшееся вперед лицо Холли, бледное,
с огромными глазами.
- Да, - продолжал Джолли с какой-то странной улыбкой, - мы это сейчас
увидим. Я иду добровольцем в имперскую кавалерию и вызываю вас сделать
то же самое, мистер Вэл Дарти.
Голова Вэла непроизвольно метнулась назад. Словно его кто-то ударил
по лбу - так неожиданно, невероятно, так чудовищно обрушивалось это на
его мечты, и он поднял на Холли глаза, которые вдруг стали как-то трога-
тельно растерянными.
- Сядьте! - сказал Джолли. - Не торопитесь. Подумайте хорошенько.
И сам он сел на ручку дедушкиного кресла.
Вэл не двинулся с места. Он стоял, глубоко засунув руки в карманы
брюк - дрожащие, стиснутые в кулаки руки. Сознание неотвратимого ужаса
предстоявшего ему решения, как бы он ни поступил, стучало в его мозгу
дробным стуком, как рассерженный почтальон. Если он не примет этого вы-
зова, он будет опозорен в глазах Холли и в глазах своего врага - этого
грубияна, еД брата. Если же он примет его - ах! тогда прощай все: еД ли-
цо, еД глаза, еД волосы, еД поцелуи, которые только что начались!
- Не торопитесь, - снова сказал Джолди. - Я не хочу быть несправедли-
вым.
И они оба посмотрели на Холли. Она стояла, прислонившись к книжным
полкам, которые доходили до потолка; еД темная головка прижалась к Гиб-
боновой "Римской империи", еД глаза сострадательно, в мучительном ожида-
нии, были устремлены на Вэла. И его, хоть он и не отличался большой про-
ницательностью, вдруг словно осенило. Она будет гордиться своим братом -
его врагом! А за него ей будет стыдно! Руки его, точно на пружинах, выс-
кочили из карманов.
- Хорошо, - сказал он. - Идет.
Лицо Холли - о, это было удивительно! Он видел, как она вспыхнула,
шагнула вперед. Он поступил правильно: еД лицо светилось грустным восхи-
щением. Джолли встал и отвесил легкий поклон, словно желая сказать: "Вы
выдержали испытание".
- Итак, завтра, - сказал он, - мы отправимся вместе.
Опомнившись от этой головокружительной борьбы чувств, завершившейся
столь неожиданным решением, Вал злорадно смотрел на Джолли из-под густых
ресниц. "Хорошо, - подумал он, - на этот раз твоя взяла. Придется мне
идти в армию, но подожди, я ещД отыграюсь". И он с достоинством сказал:
- Я к вашим услугам.
- Мы встретимся в главном вербовочном пункте, - сказал Джолли, - в
двенадцать часов.
И, открыв стеклянную дверь, он вышел на террасу, следуя тому же прин-
ципу, который заставил его удалиться, когда он застал их в гостиной.
Смятение в голове Вэла, оставшегося теперь с глазу на глаз с той, ко-
торая досталась ему так неожиданно дорого, было совершенно невообразимо.
Но желание блеснуть оказалось сильнее всего. Попался в эту проклятую ис-
торию, теперь уж нужно выдержать тон до конца.
- Во всяком случае, ездить верхом и стрелять можно будет вволю, -
сказал он, - это все-таки утешение.
И он испытал чувство какого-то жестокого удовольствия, услышав еД
вздох, который, казалось, вырвался из самой глубины еД сердца.
- О, война скоро кончится, - сказал он, - может быть, нам даже и не
придется попасть на фронт. Мне, конечно, было бы все равно, если бы не
вы.
И он теперь избавится от этой неприятности, от этого проклятого раз-
вода. Нет, как говорится, худа без добра. Он почувствовал, как еД горя-
чая ручка скользнула в его руку. Джолли думает, что он помешает им лю-
бить друг друга? Как бы не так! Он крепко держал еД за талию, нежно гля-
дел на неД сквозь ресницы, улыбался, стараясь ободрить еД, обещая ей
скоро вернуться, чувствуя себя по крайней мере на шесть дюймов выше и
таким властелином с ней, каким он никогда не осмеливался себя чувство-
вать. И он множество раз поцеловал еД, прежде чем сел на лошадь и поехал
домой, в город. Вот так от маленького толчка стремительно расцветает и
растет инстинкт собственности

IX. ОБЕД У ДЖЕМСА

На Парк-Лейн у Джемса больше не задавали званых обедов: в каждом доме
наступает момент, когда у хозяина или хозяйки иссякают нужные для этого
силы, и кончено - не разносят больше девяти блюд двадцати ртам над двад-
цатью белоснежными салфетками, и хозяйской кошке не приходится больше
удивляться, почему еД сегодня вдруг заперли.
И вот поэтому Эмили, которая и в семьдесят лет была непрочь вкусить
кой-когда светской жизни, с чувством приятного волнения заказала обед на
шесть персон вместо двух, сама написала на карточках внушительное коли-
чество иностранных слов и расставила цветы - мимозы с Ривьеры и белые
римские гиацинты не из Рима. Правда, будут только, ну, конечно, Джемс и
она сама. Сомс, Уинифрид, Вэл и Имоджин, но ей приятно было потешить се-
бя немножко и поиграть в воображении величием прошлого. Она оделась так
тщательно, что Джемс сказал:
- Зачем это ты надела такое платье? Ты простудишься.
Но Эмили знала, что шеи женщин защищены от простуды любовью к блеску
вплоть до восьмидесяти лет, и она только сказала:
- Позволь, я надену на тебя новую манишку из тех, что я недавно купи-
ла. Джемс, тогда тебе останется только переодеть брюки и надеть свой
бархатный пиджак, и ты будешь готов. Вэл любит, когда ты одет к лицу.
- Манишки! - сказал Джемс. - Вечно ты тратишь деньги на всякую чепу-
ху.
Но он претерпел эту операцию, пока его шея тоже не засверкала, и
только пробурчал невнятно:
- Боюсь, что он сумасброд, этот мальчишка!
Глаза его блестели немножко более обычного, и на щеках играл легкий
румянец, когда он уселся в гостиной, прислушиваясь, не раздастся ли зво-
нок у входной двери.
- Я устроила настоящий званый обед, - удовлетворенно сказала Эмили. -
Мне кажется, это полезно для Имоджин - ей надо привыкать к этому, раз
она начала выезжать.
Джемс, пошевелив губами, издал какой-то неопределенный звук, вспом-
нив, как Имоджин любила забираться - к нему на колени и разрывать с ним
рождественские хлопушки.
- Ока будет хорошенькая, - пробормотал он. - Можно в этом не сомне-
ваться.
- Она и сейчас хорошенькая, - сказала Эмили. - Она может сделать от-
личную партию.
- Вот что у тебя на уме, - буркнул Джемс, - только лучше, если она
будет сидеть дома и заботиться о своей матери.
Если ещД второй Дарти завладеет его хорошенькой внучкой, это уж доко-
нает ею! Он никак не мог простить Эмили, что Монтегью Дарти когда-то
пленил еД так же, как и его самого.
- Где Уормсон? - внезапно спросил он. - Я бы хотел сегодня выпить ма-
деры.
- Будет шампанское, Джемс.
Джемс замотал головой.
- В нДм нет аромата, - сказал он. - Какая мне от нею радость!
Эмили протянула руку к камину и позвонила.
- Мистер Форсайт хочет, чтобы вы открыли бутылку мадеры, Уормсон.
- Нет, нет, - сказал Джемс, и кончики его ушей вздрогнули негодующе,
а глаза словно приковались к какому-то предмету, видимому только ему од-
ному. - Слушайте, Уормсон, вы пройдите во внутренний погреб и на средней
полке последнего отделения налево увидите семь бутылок. Возьмите из них
одну, среднюю, да только поосторожней, не взболтайте еД. Это последние
бутылки мадеры из тех, что мне подарил мистер Джолион, когда мы приехали
сюда; еД так с тех пор и не трогали, она должна была сохранить весь свой
аромат; впрочем, я не знаю, не мог сказать.
- Слушаю, сэр, - сказал Уормсон, удаляясь.
- Я берег еД к нашей золотой свадьбе, - неожиданно сказал Джемс, - но
в моем возрасте я не протяну трех лет.
- Глупости, Джемс, - сказала Эмили, - не говори так.
- Мне надо бы самому сходить за ней, - бормотал Джемс, - ведь он еД
непременно тряхнет.
И он погрузился в безмолвные воспоминания о тех далеких минутах, ког-
да среди газовых рожков и паутины запах пропитанных вином пробок столько
раз перед, зваными обедами возбуждал его аппетит. В винах его погреба
можно было прочесть историю сорока с лишним лет, с того времени, как он
поселился в этом доме на Парк-Лейн с молодой женой, и историю многих по-
колений Друзей и знакомых, которые давно ушли из этой жизни; эти поре-
девшие полки являлись живым свидетельством семейных торжеств - всех сва-
деб, рождений, смертей близких и родственников. И когда его не будет,
все это останется как есть, и что будет с этими винами, он не знает.
Выпьют их или растащат, что же удивительного!
Из этой глубокой задумчивости его вывело появление сына, за ним сле-
дом явилась Уинифрид с двумя старшими детьми.
Они пошли в столовую парами под руку. Джемс с дебютанткой, Имоджин
(хорошенькая внучка придавала ему бодрости); Сомс с Уинифрид; Эмили с
Вэлом, у которого при виде устриц заблестели глаза. Будет настоящий по-
рядочный обед с шампанским и портвейном! И он чувствовал, что ему как
раз этого и надо после того, что он совершил сегодня и что для всех ещД
было тайной. После первых двух бокалов так приятно стало сознавать, что
у него припрятана эта бомба, это сногсшибательное доказательство патрио-
тизма, или, вернее, его собственной храбрости, которой он может блес-
нуть, ибо то, что он сделал для своей королевы и для своей родины, до
сих пор доставляло ему чисто эгоистическое удовольствие. Он теперь нас-
тоящий рубака, ему только и иметь дело с оружием и лошадьми; ему есть
чем похвастаться, но, конечно, он не собирается этого делать. Просто он
спокойно объявит об этом, когда все замолчат. И, взглянув на меню, он
решил, что самый удобный момент будет, когда подадут bombe aux fraises
[Клубничное мороженое (франц)]: когда они приступят к этому блюду, за
столом воцарится некоторая торжественность. Раз или два, прежде чем
достигли этой розовой вершины обеда, его смутило воспоминание, что деду
никогда ничего не говорят. Но старик пьет мадеру, и у него отличный вид!
К тому же он должен быть доволен этим благородным поступком, который
сгладит позор бракоразводного процесса. Вид его дядюшки, сидевшего напротив
него, тоже подстрекал его к этому. Вот уж кто не способен ничем рискнуть;
интересно будет посмотреть на его физиономию! А, кроме того, матери лучше
объявить вот так, чем с глазу на глаз, а то они оба расстроятся! Ему жаль
еД, но в конце концов нельзя же требовать от него, чтобы он ещД огорчался
за других, когда ему предстоит расстаться с Холли.
До него слабо донесся голос деда:
- Вэл, попробуй-ка этой мадеры с мороженым. У вас в колледже такой не
бывает.
Вэл смотрел, как густая жидкость медленно наполняла рюмку, как лету-
чее масло старого вина отливало на поверхности; он вдохнул его аромат и
подумал: "Ну, теперь самый момент!" Он отпил глоток, и приятное тепло
разлилось по иго уже разгоряченным венам. Быстро окинув всех взглядом,
он сказал:
- Я записался сегодня добровольцем в имперскую кавалерию, бабушка, -
и залпом осушил рюмку, точно это был тост за совершенный им поступок.
- Что такое? - этот горестный возглас вырвался у его матери.
- Джолли Форсайт и я, мы ходили туда вместе.
- Но вас ещД не записали? - спросил Сомс.
- Нет, как же! Мы в понедельник отправляемся в лагерь.
- Нет, вы только послушайте! - вскричала Имоджин.
Все повернулись к Джемсу. Он наклонился вперед, поднеся ладонь к уху.
- Что такое? - сказал он. - Что он говорит? Я не слышу.
Эмили нагнулась и похлопала Вала по руке.
- Вэл записался в кавалерию - вот и все, Джемс, это очень мило. Ему
очень пойдет мундир.
- Записался... какая глупость! - громко, дрожащим голосом воскликнул
Джемс. - Вы все дальше своего носа ничего не видите. Ведь его... его
отправят на фронт. Ведь он не успеет опомниться, как ему придется вое-
вать.
Вэл видел восхищенные глаза Имоджин, устремленные на него, и мать,
которая сидела молча, сохраняя светский вид, прикладывая платочек к гу-
бам.
Неожиданно дядя сказал:
- Ты несовершеннолетний.
- Я подумал об этом, - улыбнувшись, сказал Вэл. - Я сказал, что мне
двадцать один год.
Он слышал восторженный возглас бабушки: "Ну, Вэл, ты прямо молодчи-
на", видел, как Уормсон почтительно наливал шампанское в его бокал, и
смутно уловил жалобное причитание деда:
- Я не знаю, что из тебя только выйдет, если ты будешь так продол-
жать.
Имоджин хлопала его по плечу, дядя смотрел искоса, только мать сидела
неподвижно, и, встревоженный еД молчанием, Вэл сказал:
- Все будет хорошо; мы их живо обратим в бегство. Я только надеюсь,
что и на мою долю что-нибудь останется.
Он испытывал чувство гордости, жалости и необычайной важности - все
сразу. Он покажет дяде Сомсу и всем Форсайтам, что значит настоящий
спортсмен! Конечно, это геройский и совершенно необычайный поступок -
сказать, что ему двадцать один год!
Голос Эмили вернул его с высот на землю.
- Тебе не следует пить второго бокала. Джемс. Уормсон!
- Вот удивятся у Тимоти! - воскликнула Имоджин. - Чего бы я не дала,
чтобы посмотреть на их физиономии. У тебя есть сабля, Вэл, или только
пугач?
- А почему это ты вдруг надумал?
Голос дяди вызвал у Вела неприятное ощущение холодка в животе. Поче-
му? Как ему ответить на это? Он обрадовался, услышав спокойный голос ба-
бушки:
- Я считаю, что Вэл поступил очень мужественно. И я уверена, что из
него выйдет превосходный солдат; у него такая замечательная фигура. Мы
все будем гордиться им.
- И при чем тут Джолли Форсайт? Почему вы ходили вместе? - безжалост-
но допытывался Сомс. - Мне казалось, вы не очень-то дружны.
- Нет, - пробормотал Вэл, - но я не хочу, чтобы он надо мной верх
взял.
Он увидел, что дядя смотрит на него как-то совсем иначе, словно одоб-
ряя его. И дедушка тоже закивал, и бабушка тряхнула головой. Они все
одобряли, что он не дал этому кузену взять над ним верх. Тут, верно,
есть какая-нибудь причина! Вэл смутно ощущал какую-то неуловимую тень
вне ноля своего зрения - своего рода центр циклона, неизвестно где нахо-
дящийся. И, глядя в лицо дяди, он внезапно, с какой-то непостижимой от-
четливостью увидел женщину с темными глазами, золотые волосы и белую
шею, и от этой женщины всегда так хорошо пахло, и у неД были всегда та-
кие красивые шелковые платья, которые он любил трогать, когда был ещД
совсем маленький. Ну да, конечно! Тетя Ирэн! Она всегда целовала его, а
он один раз, разыгравшись, укусил еД за руку, потому что это было очень
приятно: такая мягкая! До него донесся голос деда:
- Что делает его отец?
- Он в Париже, - ответил Вэл, удивленно следя за странным выражением
дядиного лица - как... как у собаки, которая вот-вот бросится!
- Художники! - сказал Джемс.
Этим словом, которое, казалось, вырвалось из самой глубины его души,
закончился обед.
Сидя в кэбе напротив матери, когда они возвращались домой, Вэл вкушал
плоды своего героизма, напоминавшие переспелую мушмулу.
Она, правда, сказала только, что ему немедленно надо отправиться к
портному и заказать приличный мундир, чтобы ему не пришлось надевать то,
что ему там дадут. Но он чувствовал, что она очень расстроена. У него
чуть было не сорвалось в качестве утешения, что ведь он теперь избавится
от этого проклятого развода, и удержало его только присутствие Имоджин и
мысль о том, что ведь мать от него не избавится. Его огорчало, что она,
по-видимому, не испытывает надлежащего чувства гордости за своего сына.
Когда Имоджин отправилась спать, он попробовал пустить в ход чувства:
- Мне ужасно жаль, мама, оставлять тебя сейчас одну.
- Ну что же, как-нибудь потерплю. Нам нужно постараться, чтобы тебя
как можно скорей произвели в офицеры, тогда ты все-таки будешь в лучших
условиях. Ты проходил хоть немножко военное обучение, Вэл?
- Никакого.
- Ну, я надеюсь, что тебя не будут очень мучить. Мы должны поехать с
тобой завтра купить все необходимое.
Спокойной ночи. Поцелуй меня.
Ощущая на лбу еД поцелуй, горячий и нежный, и все ещД слыша еД слова:
"Ну, я надеюсь, что тебя не будут очень мучить", - он сел перед догораю-
щим камином, закурив папиросу. Возбуждение его улеглось, и огонь, кото-
рый воодушевлял его, когда он пускал им всем пыль в глаза, угас. Все это
так отвратительно, скучно и неприятно. "Я ещД расквитаюсь с этим молод-
чиком Джолли", - думал он, медленно поднимаясь по лестнице мимо двери,
за которой его мать лежала, кусая подушку, стараясь подавить отчаяние и
не дать себе разрыдаться.
И скоро только один из обедавших у Джемса бодрствовал: Сомс в своей
комнате наверху, над спальней отца.
Так, значит, этот субъект, этот Джолион, в Париже - что он там дела-
ет? Увивается около Ирэн? Последнее донесение Полтида намекало на то,
что там что-то наклевывается Неужели это? Этот тип с его бородкой, с его
дурацким шутливым тоном - сын старика, который дал ему прозвище
"собственника" и купил у него этот роковой дом. У Сомса навсегда оста-
лось чувство обиды, что ему пришлось продать дом в Робин-Хилле; он не
простил дяде, что тот купил его, ни своему кузену, что он живет в нДм.
Не обращая внимания на холод, он поднял раму и высунулся в окно, гля-
дя на расстилающийся перед ним парк. Холодная и темная январская ночь;
движение на улицах замерло; морозит; голые деревья; звезда одна, другая.
"Схожу-ка я завтра к Полтиду, - подумал он. - Господи! С ума я, что ли,
спятил, что я все ещД хочу еД? И этот тип! Если... Гм! Нет!"

Х. СМЕРТЬ ПСА БАЛТАЗАРА

Джолион, совершив ночной переезд из Кале, приехал в Робин-Хилл в
воскресенье утром. Он никому не писал о своем приезде и поэтому пошел
пешком со станции и вошел в своД владение со стороны рощи. Дойдя до
скамьи, выдолбленной из старого упавшею дерева, он сел, подостлав
пальто. "Прострел! Вот чем кончается любовь в моем возрасте!" - подумал
он. И вдруг ему показалось, что Ирэн совсем близко, рядом, как в тот
день, когда они бродили по Фонтенебло, а потом уселись на спиленное де-
рево закусить. Так близко! Просто наваждение какое-то! Запах опавших
листьев, пронизанных бледным солнечным светом, щекотал ему ноздри. "Хо-
рошо, что сейчас не весна", - подумал он. Запах весенних соков, пение
птиц, распускающиеся деревья - это было бы совсем уж невыносимо! "Наде-
юсь, к тому времени я как-нибудь слажу с этим, старый я идиот!" И, взяв
пальто, он пошел через луг. Он обогнул пруд и медленно стал подниматься
на пригорок. Когда он уже почти взошел наверх, навстречу ему донесся
хриплый лай. Наверху, на лужайке за папоротником, он увидел своего ста-
рого пса Балтазара. Собака, подслеповатые глаза которой приняли хозяина
за чужого, предупреждала домашних. Джолион свистнул своим особенным,
знакомым ей, свистом. И даже на этом расстоянии ста ярдов, если не
больше, он увидел, как грузное коричнево-белое туловище оживилось, узнав
его. Старый пес поднялся, и его хвост, закрученный кверху, взволнованно
задвигался; он, переваливаясь, прошел несколько шагов, подпрыгнул и ис-
чез за папоротниками. Джолион думал, что встретит его у калитки, но там
его не оказалось, и, немножко встревоженный, Джолион свернул к зарослям
папоротника. Опрокинувшись грузно на бок, подняв на хозяина уже стекле-
неющие глаза, лежал старый пес.
- Что с тобой, старина? - вскричал Джолион.
Мохнатый закрученный хвост Балтазара слегка пошевелился; его покрытые
пленкой глаза, казалось, говорили: "Я не могу встать, хозяин, но я
счастлив, что вижу тебя".
Джолион опустился на колени; сквозь слезы, затуманившие глаза, он ед-
ва видел, как медленно перестает вздыматься бок животного. Он чуть при-
поднял его голову, такую тяжелую.
- Что с тобой, дружище? Ты что, ушибся?
Хвост вздрогнул ещД раз; жизнь в глазах угасла. Джолион провел руками
по всему неподвижному теплому туловищу. Ничего, никаких повреждений -
просто сердце в этом грузном теле не выдержало радости, что вернулся хо-
зяин. Джолион чувствовал, как морда, на которой торчали редкие седые ще-
тинки, холодеет под его губами. Он несколько минут стоял на коленях,
поддерживая рукой коченеющую голову собаки. Тело было очень тяжелое,
когда он поднял и понес его наверх, на лужайку. Там было много опавших
листьев; он разгреб их и прикрыл ими собаку; ветра нет, и они скроют его
от любопытных глаз до вечера. "Я его сам закопаю", - подумал Джолион.
Восемнадцать лет прошло с тех пор, как он вошел в дом на СентДжонс-Вуд с
этим крохотным щенком в кармане. Странно, что старый пес умер именно те-
перь! Может быть, это предзнаменование? У калитки он обернулся и ещД раз
взглянул на рыжеватый холмик, потом медленно направился к дому, чувствуя
какой-то клубок в горле.
Джун была дома. Она примчалась, как только услышала, что Джолли запи-
сался в армию. Его патриотизм победил еД сочувствие бурам. Атмосфера в
доме была какая-то странная и настороженная, как показалось Джолиону,
когда он вошел и рассказал им про Балтазара. Эта новость всех объедини-
ла. Исчезло одно звено из тех, что связывали их с прошлым, - пес Балтаэ-
ар! Двое из них не помнили себя без него; у Джун с ним были связаны пос-
ледние годы жизни деда; у Джолиона - тот период семейных невзгод и твор-
ческой борьбы, когда он ещД не вернулся под сень отцовской любви и бо-
гатства! И вот Балтазар умер!
На исходе дня Джолион и Джолли взяли кирки и лопаты и отправились на
лужайку. Они выбрали место неподалеку от рыжеватого холмика и, осторожно
сняв слой дерна, начали рыть яму. Они рыли молча минут десять, потом ре-
шили отдохнуть.
- Итак, старина, ты решил, что должен пойти? - сказал Джолион.
- Да, - ответил Джолли. - Но, разумеется, мне этого вовсе не хочется.
Как точно эти слова выражали состояние самого Джолиона!
- Ты просто восхищаешь меня этим, мой мальчик. Я не думаю, чтобы я
был способен на это в твоем возрасте, - боюсь, что я для этого слишком
Форсайт. Но надо полагать, что с каждым поколением тип все больше стира-
ется. Твой сын, если у тебя будет сын, возможно, будет чистейшим альтру-
истом, кто знает!
- Ну тогда, папа, он будет не в меня: я ужасный эгоист.
- Нет, дорогой мой, совершенно ясно, что ты не эгоист.
Джолли помотал головой, и они снова начали рыть.
- Странная жизнь у собаки, - вдруг сказал Джолион. - Единственное жи-
вотное с зачатками альтруизма и ощущением творца.
- Ты веришь в бога, папа? Я этого не знал.
На этот пытливый вопрос сына, которому нельзя было ответить пустой
фразой, Джолион ответил не сразу - постоял, потер уставшую от работы
спину.
- Что ты подразумеваешь под словом "бог"? - сказал он. - Существуют
два несовместимых понятия бога. Одно - это непостижимая первооснова со-
зидания, некоторые верят в это. А ещД есть сумма альтруизма в человеке -
в это естественно верить.
- Понятно. Ну, а Христос тут уж как будто ни при чем?
Джолион растерялся. Христос, звено, связующее эти две идеи! Устами
младенцев! Вот когда вера получила наконец научное объяснение! Высокая
поэма о Христе - это попытка, человека соединить эти два несовместимых
понятия бога. А раз сумма альтруизма в человеке настолько же часть не-
постижимой первоосновы созидания, как и все, что существует в природе, -
право же, звено найдено довольно удачно! Странно, как можно прожить
жизнь и ни разу не подумать об этом с такой точки зрения!
- А ты как считаешь, старина? - спросил он.
Джолли нахмурился.
- Да знаешь, первый год в колледже мы часто говорили на все эти темы.
Но на втором году перестали; почему, собственно, не знаю, ведь это
страшно интересна.
Джолион вспомнил, что и он первый год в Кембридже много говорил на
эти темы, а на втором году перестал.
- Ты, наверно, думаешь, - сказал Джолли, - что у старика Балтазара
было ощущение этого второго понятия бога?
- Да. Иначе его старое сердце не могло бы разорваться из-за чего-то,
что было вне его.
- Но, может быть, это было попросту эгоистическое переживание?
Джолион покачал головой.
- Нет, собаки - не чистокровные Форсайты, они могут любить нечто вне
самих себя.
Джолли улыбнулся.
- В таком случае, я думаю, я чистокровный Форсайт. Ты знаешь, я
только потому записался в армию, чтобы вызвать на это Вэла Дарти.
- Зачем тебе это было нужно?
- Мы не перевариваем друг друга, - коротко ответил Джолли.
- А! - протянул Джолион.
Итак, значит, вражда перешла в третье поколение, но, теперь это уже
новая вражда, которая ничем явно не выражается. "Рассказать ли мне ему
об этом?" - думал он. Но к чему, когда о своей собственной роли во всей
этой истории все равно придется умолчать?
А Джолли думал: "Пусть Холли сама расскажет ему. Если она этого не
сделает, значит она не хочет, чтобы он узнал, и тогда выйдет, что я до-
носчик. Во всяком случае, я приостановил это. И пока мне лучше не вмеши-
ваться!"
И они молча продолжали рыть, пока Джолион не сказал:
- Ну, я думаю, теперь достаточно.
Опершись на лопаты, они оба заглянули в яму, куда предзакатным ветром
уже занесло несколько листьев.
- Теперь я, кажется, не смогу; осталось самое мучительное, - вдруг
сказал Джолион.
- Дай, папа, я сам. Он никогда особенно не любил меня.
Джолион покачал головой.
- Мы тихонько подымем его вместе с листьями. Мне бы не хотелось ви-
деть его сейчас. Я возьму за голову. Ну!
Они с величайшей осторожностью подняли тело старого животного; блек-
ло-коричневая и белая шерсть проглядывала сквозь листья, шевелившиеся от
ветра; они опустили его - холодного, бесчувственного, тяжелого - в моги-
лу, и Джолли засыпал его листьями, в то время как Джолион, боясь обнару-
жить свои чувства перед сыном, начал быстро забрасывать землей это не-
подвижное тело. Вот и уходит прошлое! Если бы ещД впереди было светлое
будущее. Словно засыпаешь землей собственную жизнь. Они тщательно покры-
ли дерном маленький холмик и, признательные друг другу за то, что каждый
пощадил чувства Другого, взявшись под руку, направились домой.

XI. ТИМОТИ ПРЕДОСТЕРЕГАЕТ

На Форсайтской Бирже весть о том, что Вал и Джолли записались в ар-
мию, а Джун, которая, конечно, не могла ни в чем остаться позади, гото-
вится стать сестрой милосердия, распространилась с необычайной быстро-
той. Эти события были так необычны, так противоречили духу истинного
форсайтизма, что произвели объединяющее действие на родню, и у Тимоти в
ближайшее воскресенье был настоящий наплыв родственников, пришедших ра-
зузнать, кто что об этом думает, и обменяться мнениями о семейной чести.
Джайлс и Джесс Хаймены больше уже не будут охранять побережье, а отправ-
ляются в Южную Африку; Джолли и Вал последуют за ними в апреле; что же
касается Джун, тут уж никто не может знать, что она ещД надумает сде-
лать.
Отступление от Спион-Копа и отсутствие благоприятных известий с теат-
ра военных действий придавали всему атому характер вполне реальный, что
удивительным образом подтвердил сам Тимоти.
Младший из старшего поколения Форсайтов - ему ещД не было восьмидеся-
ти, по общему признанию походивший на их отца, "Гордого Доссета", даже
самой популярной, наиболее характерной чертой, тем, что он пил мадеру, -
не показывался на людях столько лет, что стал чуть ли не мифом. Целое
поколение сменилось с тех пор, как в сорокалетнем возрасте, не выдержав
риска, связанного с издательским делом, он вышел из предприятия, имея
всего-навсего тридцать пять тысяч фунтов капитала, и, с целью обеспечить
себе существование, начал осторожно помещать деньги в процентные бумаги.
Откладывая из года в год и наращивая проценты на проценты, он за сорок
лет удвоил свой капитал, ни разу не испытав, что значит дрожать за
судьбу своих денег. Он откладывал теперь около двух тысяч в год и чрез-
вычайно заботился о своем здоровье, надеясь, как говорила тетя Эстер,
что проживет ещД достаточно, чтобы вторично удвоить капитал. Что он по-
том с ним будет делать, когда сестры умрут и сам он умрет, этот вопрос
часто насмешливо обсуждался свободомыслящими Форсайтами, такими, как
Фрэнси, Юфимия и второй сын молодого Николаев, Кристофер, свободомыслие
которого зашло так далеко, что он заявил всерьез о своем намерении пос-
тупить на сцену. Но как бы там ни было, все соглашались, что об этом
лучше знать самому Тимоти, да, может быть, Сомсу, который никогда не
разглашает секретов.
Те немногие из Форсайтов, которые видели его, говорили, что это плот-
ный крепкий человек, не очень высокого роста, с седыми волосами, с ко-
ричнево-красным лицом, не отличавшимся той благородной утонченностью,
которую большинство Форсайтов унаследовало от жены "Гордого Доссета",
женщины красивой и кроткой. Известно было, что он проявил необычайный
интерес к войне и с самого начала военных действий втыкал в карту флаж-
ки, и все очень боялись, как же будет, если англичан загонят в море и он
уже не сможет правильно сажать флажки. Что же касается его осведомлен-
ности о семейных делах и какого мнения он держался на этот счет, об этом
мало что было известно, кроме того, что тетя Эстер постоянно заявляла
всем, что он очень расстроен. Поэтому всем Форсайтам показалось чем-то
вроде предзнаменования, когда, съехавшись к Тимоти в воскресенье после
отступления от Спион-Копа и входя друг за дружкой в гостиную, они, один
за другим, обнаруживали присутствие некой особы, которая, прикрыв нижнюю
часть лица мясистой рукой, восседала в единственном удобном кресле, спи-
ной к свету, и их встречал благоговейный шепот тети Эстер:
- Ваш дядя Тимоти, дорогой мой (или дорогая моя).
Тимоти же каждого входящего приветствовал одной и той же фразой, или,
вернее, даже не приветствовал, а пропускал мимо себя:
- Здрасте, здрасте! Извините, я не встаю.
Явилась Фрэнси, Юстас приехал в своем автомобиле; Уинифрид привезла
Имоджин, и лед недовольства еД судебным процессом растаял в семейном
одобрении геройства Вэла; за ней явилась Мэрией Туитимен с последними
известиями о Джайлсе и Джессе. Так что в этот день с тетей Джули и Эс-
тер, молодым Николасом, Юфимией и - вообразите себе! - Джорджем, который
приехал с Юстасом в автомобиле, собрание представляло собой зрелище,
достойное дней процветания семьи. В маленькой гостиной не было ни одного
свободного стула, и чувствовалось опасение, как бы не приехал кто-нибудь
ещД.
Когда натянутость, вызванная присутствием Тимоти, немножко прошла,
заговорили о войне Джордж спросил тетю Джули, когда она думает отпра-
виться на фронт с Красным Крестом, чем даже развеселил еД; затем, повер-
нувшись к Николасу, он сказал:
- Юный Ник тоже, кажется, отважный воин. Когда же он облачится в ха-
ки?
Молодой Николае, улыбнувшись кроткой виноватой улыбкой, нерешительно
заметил, что, конечно, мать очень беспокоится.
- Два Дромио, я слышал, уже собираются в путь, - продолжал Джордж,
повернувшись к Мэрией Туитимен, - скоро мы все там будем. En avant [Вперед
(франц)], Форсайты! Бей, коли, стреляй! Кто на гауптвахту?
Тетя Джули фыркнула. Джордж такой забавный! Может быть, Эстер прине-
сет карту Тимоти? И тогда он всем покажет, в каком положении дело.
Тимоти издал какой-то неопределенный звук, принятый за согласие, и
тетя Эстер вышла из комнаты.
Джордж продолжал изображать наступление Форсайтов, произведя Тимоти в
фельдмаршалы, а Имоджин, которую он сразу отметил как "славную кобылку",
- в маркитантки; и, поставив цилиндр между колен, начал бить по нему во-
ображаемыми барабанными палочками. Это представление вызвало у аудитории
разнородные чувства. Все смеялись - Джорджу все разрешалось; но все
чувствовали издевательство над семьей, и это казалось им неестественным
именно теперь, когда семья отдавала пятерых своих членов на службу коро-
леве. Джордж может зайти слишком далеко; поэтому все вздохнули с облег-
чением, когда он встал и, предложив руку тете Джули, торжественно напра-
вился к Тимоти, отдал ему честь и, с комической пылкостью расцеловав те-
тушку, сказал:
- Я так счастлив, папаша! Идем. Юстас, - и вышел, сопровождаемый важ-
ным, невозмутимым Юстасом, который ни разу не улыбнулся.
Изумленные возгласы тети Джули: "Подумайте, он даже не дождался кар-
ты! Уж ты не обижайся на него, Тимоти! Он такой шутник!" - нарушили мол-
чание, и Тимоти отнял руку ото рта.
- Не знаю, к чему все это приведет, - раздался его голос. - Что это
за разговоры о том, что все едут туда? Это не поможет победить буров.
Только у Фрэнси хватило смелости спросить:
- А что же тогда поможет, дядя Тимоти?
- Все это новомодное волонтерство - мотовство, только утечка денег из
страны.
Как раз в эту минуту тетя Эстер вошла с картой, неся еД бережно, точ-
но ребенка, покрытого сыпью. С помощью Юфимии карту разложили на рояле -
маленьком салонном "колвуде", на котором последний раз играли, кажется,
тринадцать лет назад, летом, перед тем как умерла тетя Энн. Тимоти
встал. Он подошел к роялю и наклонился, разглядывая карту, в то время
как все столпились вокруг него.
- Вот, - сказал он, - вот позиция, которую мы занимаем на сегодня, и
довольно-таки скверная. Гм!
- Да, - сказала отчаянно смелая Фрэнси, - но как же еД можно изме-
нить, дядя Тимоти, если не хватает людей?
- Людей! - сказал Тимоти. - Нам не нужно людей, которые выматывают
деньги из страны. Нам нужен Наполеон - он покончил бы с этим в один ме-
сяц.
- Но если его нет, дядя Тимоти?
- Это их дело, - ответил Тимоти. - А для чего же, спрашивается, мы
армию содержим? Чтобы она бездельничала в мирное время? Постыдились бы
они просить помощи у страны! Каждый должен заниматься своим делом, тогда
все будет идти как нужно.
И, окинув всех взглядом, он прибавил почти гневно:
- Волонтерство - тоже! Бросанье денег на ветер! Мы копить должны!
Сохранять энергию - вот единственный выход.
И, то ли засопев, то ли фыркнув, он наступил на ногу Юфимии и вышел,
оставив позади себя ошеломленных гостей и легкий запах ячменного сахара.
Когда что-нибудь говорится с убеждением, да ещД человеком, который
явно делает над собой усилие, чтобы сказать это, впечатление получается
значительное. И восемь Форсайтов, оставшихся в гостиной, все женщины, за
исключением молодого Николаев, некоторое время молча стояли вокруг кар-
ты. Наконец Фрэнси сказала:
- Нет, правда, знаете, по-моему, он прав. В конце концов для чего же
тогда армия? Они должны были предвидеть все. А это только поощряет их.
- Но, дорогая моя, - воскликнула тетя Джули, - ведь они такие передо-
вые! Подумать только, ведь они пожертвовали своими алыми мундирами. Они
так всегда гордились ими. А теперь они все похожи на арестантов. Мы с
Эстер только вчера говорили об этом, им, наверно, очень тяжело. Нет, вы
подумайте, что бы сказал Железный Герцог! [Веллингтон (1760 - 1852)]
- Новый цвет очень красивый, - сказала Уинифрид, - Вэлу очень идет.
Тетя Джули вздохнула.
- Не могу представить себе, какой сын у Джолиона. Подумать только,
что мы никогда его не видели! Наверно, отец очень гордится им.
- Его отец в Париже, - сказала Уинифрид.
Плечо тети Эстер внезапно дернулось кверху, словно для того, чтобы
предупредить следующую фразу сестры, потому что морщинистые щеки тети
Джули вдруг вспыхнули.
- К нам вчера заходила милая миссис Мак-Эндер, она только что верну-
лась из Парижа. И как бы вы думали, кого она встретила там на улице? Ни
за что не угадаете!
- Мы, тетечка, не будем и пытаться, - сказала Юфимия.
- Ирэн! Вообразите себе! - После стольких лет; и она шла по улице со
светлой бородкой...
- Тетечка! Я с ума сойду! Светлая бородка...
- Я хотела сказать, - строго сказала тетя Джули, - с джентльменом со
светлой бородкой. И она ничуть не постарела, ведь она была очень хороша,
- прибавила она словно себе в оправдание.
- Ах, расскажите нам про неД, тетечка! - вскричала Имоджин. - Я еД
еле-еле помню. Она точно фамильное привидение, о ней никогда не говорят.
А это так интересно!
Тетя Эстер села. Ну вот, Джули договорилась!
- Она мало похожа на привидение, насколько мне помнится, - пробормо-
тала Юфимия, - во всяком случае, с довольно округлыми формами.
- Дорогая моя! - сказала тетя Джули. - Что за странная манера выра-
жаться - не совсем удобно!
- Ну все-таки, какая же она была? - не отставала Имоджин.
- Я тебе скажу, детка, - сказала Фрэнси, - представь себе нечто вроде
современной Венеры, роскошно одетой.
- Венера никогда ни во что не одевалась, и глаза у неД были голубые,
как сапфир, - язвительно заметила Юфимия.
Тут Николае распрощался и вышел.
- Миссис Ник, должно быть, ужасно строгая, - смеясь, заметила Фрэиси.
- У неД шестеро детей, - сказала тетя Джули, - и это очень хорошо,
что она так осмотрительна.
- А дядя Сомс очень любил еД? - не унималась Имоджин, переводя свои
темные блестящие глаза с одной на другую.
Тетя Эстер с отчаянием махнула рукой, как раз в ту минуту, когда тетя
Джули ответила:
- Да, дядя Сомс был очень привязан к ней.
- И она, кажется, убежала с кем-то?
- Нет, вовсе нет; то есть не совсем так.
- Ну что же она такое сделала, тетечка?
- Идем, Имоджин, - сказала Уинифрид, - нам пора домой.
Но тетя Джули решительно докончила:
- Она... она вела себя не так, как нужно.
- Ах, боже мой! - вскричала Имоджин. - Я только это и слышу!
- Ну вот что, милочка, - сказала Фрэнси, - у неД был роман, который
кончился смертью этого молодого человека, и она тогда ушла от твоего дя-
ди. А мне она всегда очень нравилась.
- Она мне приносила шоколадки, - прошептала Имоджин, - и от неД всег-
да так хорошо пахло.
- Ну, разумеется, - заметила Юфимия.
- Совсем не разумеется! - возразила Фрэнси, которая сама всегда души-
лась очень дорогой эссенцией левкоя.
- Не понимаю, что это такое, - сказала тетя Джули, воздев руки к не-
бу, - говорить о таких вещах!
- А она развелась с ним? - спросила Имоджин уже в дверях.
- Ну конечно нет! - воскликнула тетя Джули. - То есть... конечно нет.
У дальних дверей послышался какой-то шум. Тимоти снова вошел в гости-
ную.
- Я пришел за картой, - сказал он. - Кто с кем развелся?
- Никто, дядя, - совершенно правдиво ответила Фрэнси.
Тимоти взял карту с рояля.
- Не доводите до этого, - сказал он, - чтобы не было подобных историй
в нашей семье. Все это волонтерство уже достаточно скверно. Страна при-
ходит в упадок. Я не знаю, до чего мы дойдем. - Он погрозил в гостиную
толстым пальцем. - Слишком много женщин у нас теперь, и они сами не зна-
ют, чего им нужно.
И с этими словами он крепко ухватил карту обеими руками и вышел, точ-
но опасаясь, как бы ему кто-нибудь не ответил.
Семь женщин, которым это было адресовано, все сразу заговорили шепо-
том; прорывался только голос Фрэнси: "Нет, в самом деле, Форсайты..." и
тети Джули: "Ему надо сегодня на ночь поставить ноги в горячую воду с
горчицей, непременно. Эстер, ты скажешь Джэйн? Боюсь, что ему опять бро-
силась кровь в голову..."
Вечером, когда они с Эстер сидели одни после обеда, она спустила пет-
лю на своем вязанье и подняла глаза.
- Эстер, я что-то не могу вспомнить, от кого это я слышала, что милый
Сомс хочет, чтобы Ирэн вернулась к нему. Кто-то рассказывал, что Джордж
нарисовал такую смешную картинку и подписал: "Счастлив не будет, пока не
добьется своего".
- Юстас, - ответила тетя Эстер, не отрываясь от "Таймса". - Она у не-
го была с собой в кармане, но он не захотел нам показать.
Тетя Джули промолчала, о чем-то задумавшись. Тикали часы, хрустели
страницы "Таймса", потрескивал огонь в камине. Тетя Джули опять спустила
петлю.
- Эстер, - сказала она, - какая мне ужасная мысль пришла в голову.
- Тогда лучше не говори мне, - живо отозвалась тетя Эстер.
- Ах, нет, я не могу не сказать. Ты даже представить себе не можешь,
до чего это ужасно. - Голос еД перешел в шепот: - Джолион... у Джолиона,
говорят, теперь светлая бородка.

XII. ОХОТА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

Спустя два дня после обеда у Джемса мистер Полтид доставил Сомсу
обильную пищу для размышлений.
- Некий джентльмен, - сказал он, заглядывая в ключ к шифру, спрятан-
ный у него в левой руке, - 47, как мы называем его, весь этот месяц ока-
зывал усиленное внимание 17 в Париже. Но в настоящее время нет ещД ниче-
го определенного. Встречи происходили в общественных местах, совершенно
открыто, в ресторанах, в Опере, в Лувре, в Люксембургском саду, в гости-
ной отеля и т.п. Ни она не встречалась с ним у него в номере, ни наобо-
рот. Они ездили в Фонтенебло, но ничего существенного. Короче говоря,
положение вещей сулит надежды, но требует терпения. - И, внезапно подняв
глаза на Сомса, он прибавил: - Одна довольно любопытная подробность: 47
носит ту же фамилию, что... и... мм... 31.
"Эта скотина знает, что я еД муж", - подумал Сомс.
- Зовут его - странное имя! - Джолион, - продолжал мистер Полтид. -
Нам известен его адрес в Париже и его местожительство здесь. Нам, разу-
меется, было бы нежелательно идти по ложному следу.
- Продолжайте в этом направлении, но будьте осторожны, - упрямо ска-
зал Сомс.
Инстинктивная уверенность, что этот профессионалсыщик проник в его
тайну, заставляла его держаться ещД более скрытно.
- Простите, - сказал мистер Полтид, - я сейчас узнаю, нет ли чего-ни-
будь новенького.
Он вернулся, держа в руках несколько писем. Заперев за собой дверь,
он бегло просмотрел конверты.
- Вот, есть письмо лично мне от 19.
- Да? - сказал Сомс.
- Гм! - пробормотал мистер Полтид. - Она пишет: "47 сегодня уехал в
Англию, адрес на его багаже - РобинХилл. Расстался с 17 в Лувре в 3.30.
Ничего заслуживающего внимания. Остаюсь продолжать наблюдение за 17. Вы
можете проследить за 47 в Англии, если найдете нужным". - И мистер Пол-
тид поднял на Сомса взгляд, лишенный профессионального выражения, точно
он собирал материал для книги о человеческой природе, которую решил на-
писать, когда оставит своД дело. - Очень умная женщина 19 и замечательно
гримируется. Недешево обходится, но есть за что платить. До сих пор они
не подозревают, что за ними следят, но по прошествии некоторого времени,
знаете, случается иногда, что впечатлительные люди начинают чувствовать
это, хотя бы у них и не было никаких подозрений. Я бы посоветовал сейчас
оставить 17 в покое и понаблюдать за 47. Следить за перепиской, знаете,
очень рискованно. Я не очень бы советовал делать это при настоящем поло-
жении вещей. Но вы можете передать вашему клиенту, что дела идут успеш-
но.
И снова его прищуренные глаза блеснули на безмолвствующего посетите-
ля.
- Нет, - внезапно сказал Сомс. - Я предпочитаю, чтобы вы, соблюдая
всяческую осторожность, продолжали слежку в Париже и не занимались этим
объектом здесь.
- Отлично, - сказал мистер Полтид. - Будет сделано.
- Каковы... как они себя держат друг с другом?
- Я вам прочту, что она пишет, - сказал мистер Полтид, открывая ящик
стола и вынимая оттуда пачку бумаг. - Она излагает это весьма конфиден-
циально. Да, вот оно! "17 весьма привлекательна... что касается 47, то
клыки стерты (жаргон для определения возраста, знаете ли) ... явно не-
равнодушен... выжидает время, - 17, вероятно, уклоняется от объяснения,
- сказать ничего нельзя, не ознакомившись ближе с делом. Но в общем мож-
но предположить, что она находится в нерешительности - способна в один
прекрасный день поддаться импульсу. Оба выдерживают стиль".
- Что это значит? - спросил Сомс, не разжимая губ.
- Это, - улыбнулся мистер Полтид, показывая два ряда белых зубов, -
это такое специальное выражение. Другими словами, это история не на два
дня: они или столкуются всерьез, или совсем не столкуются.
- Гм! - пробормотал Сомс. - Это все?
- Да, - сказал мистер Полтид, - но это сулит надежды.
"Паук!" - подумал Сомс.
- До свидания.
Он направился к Грин-парку, чтобы выйти к вокзалу Виктория и поехать
подземкой в Сити. Погода стояла теплая для последних дней января. Сол-
нечные лучи, пробиваясь сквозь туман, горели на подернутой инеем траве,
точно сверкающая паутина.
Маленькие паучки - большие пауки! И самый большой паук - это его
собственное упорство, запутывающее все больше и больше своими нитями все
пути к выходу. С какой целью этот тип увивается около Ирэн? Неужели это
действительно так, как предполагает Полтид? Или, может быть, Джолион со-
чувствует ей в еД одиночестве, как он однажды выразился, - ведь он всег-
да был такой сентиментальный радикал? А что, если это на самом деле так,
как говорит Полтид? Сомс остановился. Этого не может быть! Этот субъект
старше его на семь лет, ни внешностью он не лучше, ни богаче! Что же в
нДм может быть привлекательного?
"К тому же он вернулся, - подумал он, - не похоже, чтобы... Поеду-ка
повидаться с ним!" И, вынув визитную карточку. Сомс написал:
"Не могли бы Вы уделить мне полчаса как-нибудь на этой неделе - я бу-
ду ждать Вас в любой день в "Клубе знатоков" от 5.30 до 6 или, если это
Вам удобнее, мог бы зайти во "Всякую всячину". Мне нужно Вас видеть.
С. Ф."
Он свернул на Сент-Джемс-стрит и передал карточку швейцару клуба
"Всякой всячины".
- Передайте это мистеру Джолиону Форсайту, как только он придет, -
сказал он и, окликнув один из этих недавно вошедших в моду таксомоторов,
сел и поехал в Сити...
Джолион получил эту записку в тот же день и отправился в "Клуб знато-
ков". Что нужно от него Сомсу? Не узнал ли он чего-нибудь о Париже? Пе-
реходя Сент-Джемсстрит, Джолион решил не делать тайны из своей поездки.
"Но, во всяком случае, - подумал он, - не следует ставить его в извест-
ность, что она там, если он только уже не осведомлен". В таком сложном
состоянии духа он вошел в клуб, и его провели наверх, где у небольшого
окна с выступом сидел Сомс и пил чай.
- Нет, благодарю, я не хочу чаю, - сказал Джолион, - я лучше покурю,
если можно.
Шторы ещД не были опущены, хотя на улице уже зажглись фонари; кузены
сели, молча оглядывая друг Друга.
- Я слышал, вы были в Париже, - наконец сказал Сомс.
- Да, только что вернулся.
- Мне говорил Вал; ведь он и ваш сын, по-видимому, вместе отправляют-
ся на фронт.
Джолион кивнул.
- Скажите, вы не встречали за границей Ирэн? Она, кажется, где-то
там.
Джолион окутал себя клубом дыма, прежде чем ответить.
- Да, я видел еД.
- Как она себя чувствует?
- Прекрасно.
Снова наступило молчание. Затем Сомс откинулся на спинку стула.
- Когда мы с вами виделись в последний раз, - сказал он, - я находил-
ся в нерешительности. Мы с вами беседовали, и вы высказали своД мнение.
Я не хочу возвращаться к этому спору. Я только, хочу сказать вот что:
мое положение крайне затруднительно. Я бы не хотел, чтобы вы настраивали
еД против меня. То, что произошло когдато, было очень давно. Я хочу
предложить ей забыть прошлое.
- Ведь вы уже предлагали ей, - пробормотал Джолион.
- Тогда это было для неД неожиданно, это потрясло еД. Но чем больше
она об этом думает, тем для неД должно быть яснее, что это единственный
разумный выход для нас обоих.
- Я бы сказал, что я вынес совершенно другое впечатление из разгово-
ров с ней, - сказал Джолион с необычайным спокойствием. - И простите,
если я позволю себе заметить, что вы в корне заблуждаетесь, думая, что
рассудок Тут что-нибудь значит.
Он увидел, как бледное лицо его кузена стало ещД бледней: сам того не
зная, он повторил слова Ирэн.
- Очень вам благодарен, - сказал Сомс, - но я, может быть, вижу луч-
ше, чем вы думаете. Я только хотел бы быть уверенным, что вы не вос-
пользуетесь вашим влиянием для того, чтобы восстанавливать еД против ме-
ня.
- Не знаю, из чего вы заключили, что я вообще имею на неД какое-то
влияние, - сказал Джолион. - Но если бы и имел, я считал бы своим долгом
употребить его лишь на то, что, по моему мнению, способствовало бы еД
счастью. Я, знаете ли, как теперь, кажется, принято говорить, "феми-
нист".
- Феминист! - повторил Сомс, словно стараясь выгадать время. - Нужно
ли это понимать так, что вы против меня?
- Грубо говоря, - сказал Джолион, - я против того, чтобы женщина жила
с мужчиной, которого она определенно не любит. Мне это кажется отврати-
тельным.
- И я полагаю, всякий раз, как вы видите еД, вы стараетесь внушить ей
эти ваши взгляды?
- Вряд ли я сейчас имею возможность видеться с нею.
- Вы не собираетесь обратно в Париж?
- Да нет, насколько мне известно, - сказал Джолион, чувствуя внима-
тельно настороженный взгляд Сомса.
- Отлично, это все, что я имел вам сказать. И знаете, всякий, кто
становится между мужем и женой, берет на себя тяжелую ответственность.
Джолион встал и слегка поклонился.
- До свидания, - сказал он и, не протянув руки, повернулся и пошел.
Сомс, не двигаясь, смотрел ему вслед. "Мы, Форсайты, - думал Джолион,
садясь в кэб, - очень цивилизованная публика. У людей попроще дело, на-
верно, дошло бы до драки. Если бы мой мальчик не отправлялся на эту вой-
ну..."
Война! Прежние сомнения зашевелились в нДм. Хороша война! Порабощение
народов или женщин! Стремление подчинить, навязать своД господство тем,
кто вас не хочет! Отрицание самой элементарной порядочности! Собствен-
ность, священные права! И всякий, кто против них, - пария. "Но я, слава
богу, всегда хоть чувствовал, что я против них", - думал он. Да! Он пом-
нил, что даже до своей первой неудачной женитьбы его приводили в негодо-
вание жестокие расправы в Ирландии или эти ужасные судебные процессы,
когда женщины делали попытку освободиться от мужей, которые им были не-
навистны. Это церковники считают, что свобода души и тела - два разных
понятия! Пагубное учение! Можно ли так разделять душу и тело? Свободная
воля - в этом сила, а не греховность любого союза. "Мне бы следовало
сказать Сомсу, - подумал он, - что, на мой взгляд, он просто смешон. Ах,
но он и трагичен в то же время!"
Действительно, что в мире может быть трагичнее человека, ставшего ра-
бом своего неудержимого инстинкта собственности, человека, который ниче-
го за этим не видит и даже неспособен просто понять чувства другого че-
ловека! "Надо написать ей, предостеречь еД, - думал Джолион. - Он соби-
рается сделать ещД попытку". И всю дорогу, пока он ехал домой в Ро-
бин-Хилл, он мысленно протестовал против этого неодолимого чувства долга
по отношению к сыну, которое мешало ему уехать обратно в Париж...
А Сомс долго ещД сидел в кресле, не в силах преодолеть не менее гры-
зущую ревнивую боль, словно ему внезапно открылось, что этот человек
действительно имеет перед ним преимущество, что он успел сплести новую
паутину и преградить ему путь. "Следует ли это понимать так, что вы про-
тив меня?" Он ничего не добился, задав этот хитрый вопрос. Феминист!
Фразер несчастный! "Мне только не надо торопить события, - думал он. - У
меня ещД есть время: он сейчас не едет в Париж, если он только не сов-
рал. Подождем до весны". Хотя что могла принести ему весна, он и сам не
мог бы сказать, - разве только усилить его мучения. И, глядя на улицу,
где фигуры прохожих возникали в кругах света то у одного, то у другого
фонаря, Сомс думал: "Все кажется ненужным, все бессмысленно. Я одинок -
в этом все несчастье".
Он закрыл глаза; и сейчас же увидел Ирэн в темном переулке, за цер-
ковью. Она прошла и обернулась, и он видел, как сверкнули еД глаза и еД
белый лоб под маленькой темной шляпой с золотыми блестками и длинной
развевающейся сзади вуалью. Он открыл глаза - он так ясно еД видел! Жен-
щина шла внизу, но это не она. Ах, нет, там ничего нет!

XIII. "А ВОТ И МЫ!"

Туалеты Имоджин для еД первого сезона в течение всего марта месяца
поглощали внимание еД матери и содержимое кошелька еД деда. Уинифрид с
форсайтским упорством стремилась превзойти самое себя. Это отвлекало еД
мысли от медленно приближавшейся процедуры, которая должна была наконец
вернуть ей столь сомнительно желанную свободу; это отвлекало еД также и
от мыслей о сыне и быстро приближавшемся дне его отъезда на фронт, отку-
да по-прежнему поступали тревожные известия. Точно пчелы, деловито пере-
летающие с цветка на цветок, или проворные оводы, что снуют и мечутся
над колосистыми осенними травами, Уинифрид и еД "маленькая дочка", рос-
том почти с мать и разве только чуть уступавшая ей в объеме бюста, сно-
вали по магазинам Риджент-стрит, по модным мастерским на Ганновер-сквер
и Бонд-стрит, разглядывая, ощупывая ткани. Десятки молодых женщин с ос-
лепительными манерами и с прекрасной осанкой проходили перед Уинифрид и
Имоджин, облаченные в "творения искусства". Модели - "самая новинка, ма-
дам, последний крик моды", - от которых они неохотно отказывались, могли
бы наполнить целый музей; модели, которые они считали себя обязанными
приобрести, почти, истощили текущий счет Джемса. "Не стоит ничего делать
наполовину", - думала Уинифрид, задавшись целью создать дочери в этот
первый, единственный ничем не омраченный для неД сезон громкий успех.
Терпение, которое они проявляли, испытывая терпение этих безличных соз-
даний, плавно выступавших перед ними, дается только людям, движимым глу-
бокой верой. И Уинифрид, простираясь перед своей возлюбленной богиней
Модой, уподоблялась ревностной католичке, простертой перед святой девой;
для Имоджин это было новое ощущение, отнюдь не лишенное приятности, -
она и в самом деле бывала порой просто обворожительна, и, само собой ра-
зумеется, ей всюду льстили; словом, это было очень забавно.
На исходе дня двадцатого марта, после того как они надлежащим образом
очистили Скайуорда, они по дороге зашли к Кэремел и Бекеру и, подкрепив-
шись шоколадом со сбитыми сливками, отправились домой через Берклисквер
в сумерках, уже пронизанных весной. Открыв дверь, заново выкрашенную в
светло-оливковый цвет (в этом году ничего не было упущено в предвидении
триумфального дебюта Имоджин), Уинифрид прошла к серебряной корзине пос-
мотреть, не был ли у них кто-нибудь днем, и вдруг ноздри еД невольно
вздрогнули. Что это за запах?
Имоджин, схватив роман, присланный из библиотеки, тут же углубилась в
него. Уинифрид немножко резким тоном - все из-за этого странного ощуще-
ния в груди - сказала ей:
- Возьми книгу наверх, милочка, и отдохни за обедом.
Имоджин, не отрываясь от книги, поднялась по лестнице. Уинифрид слы-
шала, как хлопнула дверь в еД комнату, и глубоко потянула носом воздух.
Что это? Ил" ввели взбудоражила еД нервы, пробудив в ней тоску по еД
"паяцу", вопреки всем доводам рассудка и оскорбленной добродетели? Мужс-
кой запах! Слабый аромат сигар и лавандовой воды, которого она не слыша-
ла с той самой ночи в начале осени, шесть месяцев назад, когда она наз-
вала его "пределом". Откуда он взялся? Или это только призрак запаха -
эманация памяти? Она огляделась по сторонам. Ничего, ровно ничего, ни
малейшего беспорядка ни в холле, ни в столовой. Какая-то галлюцинация
запаха - обманчивая, мучительная, нелепая! В серебряной корзине оказа-
лись визитные карточки: две - мистера и миссис Полгет Том и одна - мис-
тера Полгет Тома; она понюхала их, но они издавали строгий пресный за-
пах. "Я просто устала, - подумала она, - пойду прилягу".
Гостиная наверху тонула в полутьме, дожидаясь, чтобы чья-нибудь рука
зажгла в ней вечерний свет; Уинифрид прошла к себе в спальню. Здесь тоже
шторы были полуопущены, и царила полумгла, так как было уже шесть часов.
Уинифрид сбросила жакет - опять этот запах! И вдруг остановилась, точно
еД пригвоздили к спинке кровати. Что-то темное приподнялось с кушетки в
дальнем углу. Слово, всегда выражавшее ужас у них в семье, сорвалось с
еД губ: "Боже!"
- Это я - Монти, - послышался голос.
Ухватившись за спинку кровати, Уинифрид потянулась и повернула выклю-
чатель над туалетом. Фигура Дарти выступила на самом краю светового кру-
га, отчетливо выделяясь от нижней половины груди, где отсутствовала це-
почка от часов, до изящных темно-коричневых ботинок - одного с разорван-
ным носком. Плечи и лицо были в тени. Он очень похудел - или это игра
света? Он сделал несколько шагов вперед, освещенный теперь от кончиков
ботинок до темной шевелюры, слегка поседевшей, несомненно. Лицо у него
потемнело, пожелтело. Черные усы утратили свой задорный вид и мрачно ви-
сели; на лице появились морщинки, которых она раньше не замечала. В
галстуке не было булавки. Его костюм - ах, да, она узнает его, но какой
измятый, потертый! Она опять перевела глаза на носок его ботинка. Что-то
огромное, жесткое настигло его, смяло, исковеркало, скрутило, выпотроши-
ло. И она стояла молча, не двигаясь, глядя на трещину на его ботинке.
- Ну вот! - сказал он. - Я получил постановление суда. Я вернулся.
Грудь Уинифрид начала бурно вздыматься. Тоска по мужу, пробудившаяся
от этого запаха, боролась с такой мучительной ревностью, какой она ни-
когда ещД не испытывала. Вот он стоит здесь - темная и точно загнанная
тень самого себя, прежнего вылощенного и самоуверенного Монти! Какая си-
ла сделала это с ним - выжала его, как апельсин, до самой корки! Эта
женщина!
- Я вернулся, - сказал он. - Мне было очень скверно, клянусь богом!
На палубе ехал. У меня нет ничего, кроме того, что на мне, да вот этого
чемодана.
- А у кого же остальное? - вскричала Уинифрид, вдруг выйдя из оцепе-
нения. - Как ты смел приехать? Ты знал, что это только для развода тебе
послали этот приказ. Не трогай меня!
Они стояли по обе стороны большой кровати, где в течение стольких лет
они спали вместе. Много раз - да, много раз - ей хотелось, чтобы он вер-
нулся. Но теперь, когда он вернулся, она чувствовала только холодную,
смертельную злобу. Он поднял руку к усам, но не подкрутил их, как, быва-
ло, раньше, а просто потянул вниз.
- Господи! - сказал он. - Если бы ты только знала, что я перенес!
- Рада, что не знаю.
- Дети здоровы?
Уинифрид кивнула.
- Как ты вошел?
- У меня был ключ.
- Значит, прислуга не знает. Тебе нельзя здесь оставаться, Монти.
У него вырвался горький смешок.
- А где же?
- Где угодно.
- Но ты только посмотри на меня. Эта... эта проклятая...
- Если ты только скажешь слово о нДм, - вскричала Уинифрид, - я сей-
час же отправлюсь на Парк-Лейн и не вернусь домой!
И вдруг он сделал совсем простую вещь, но такую необычную для него,
что она почувствовала жалость. Он закрыл глаза. Все равно как если бы он
сказал: "Хорошо. Я умер для всего света".
- Ты можешь остаться переночевать, - сказала она. - Твои вещи все ещД
здесь. Дома только одна Имоджин.
Он прислонился к спинке кровати.
- Ну что ж, все в твоих руках, - и его собственные руки судорожно
сжались. - Я столько вытерпел! Тебе нет надобности бить слишком сильно -
не стоит. Я уже напуган, достаточно напуган, Фредди.
Услышав ласкательное имя, которым он не называл еД много лет, Уиниф-
рид вздрогнула.
"Что мне делать с ним? - подумала она. - Господи, что мне с ним де-
лать?"
- У тебя есть папироска?
Она достала папиросу из маленького ящика, который держала здесь на
случай бессонницы, и дала ему закурить. И этот обыденный жест вернул к
жизни трезвую сторону еД натуры.
- Пойди и прими горячую ванну. Я приготовлю тебе белье и костюм в
твоей комнате. Мы можем поговорить потом.
Он кивнул и поднял на неД глаза - какой-то полумертвый взгляд, или
это только казалось оттого, что веки у него словно набухли?
"Он совсем не такой, как прежде, - подумала она. - Он никогда не бу-
дет таким, как был! Но какой же он будет?"
- Хорошо, - сказал он и пошел к двери. Он даже двигался иначе - как
человек, который утратил все иллюзии и не уверен, стоит ли ему вообще
двигаться.
Когда он вышел и Уинифрид услышала, как в ванной зашумела вода, она
достала и разложила на кровати в его комнате полную смену белья и верх-
ней одежды, потом спустилась вниз и принесла виски и корзину с печеньем.
Снова надев жакет и секунду постояв, прислушиваясь у двери ванной, она
тихонько спустилась и вышла из дому. На улице она остановилась в нереши-
тельности. Восьмой час! Где сейчас может быть Сомс - у себя в клубе или
на Парк-Лейн? Она направилась на Парк-Лейн. Вернулся! Сомс все время бо-
ялся этого, а она - надеялась, иногда. Вернулся! Это так похоже на него
- сущий клоун - появляется: "А вот и мы!" И всех оставляет в дураках: и
суд, и Сомса, и еД самое! Но развязаться с этим судом, знать, что эта
угроза не висит больше над ней, над еД детьми! Какое счастье! Ах, но как
примириться с его возвращением? Эта девка выпотрошила его, выбила из не-
го пламя такой страсти, какой он никогда не проявлял к ней, на какую она
даже не считала его способным. Вот что самое обидное! ЕД себялюбивого,
самоуверенного клоуна, которого она никогда по-настоящему не волновала,
растоптала, опустошила другая женщина! Унизительно! Слишком унизительно!
Просто невозможно, неприлично пустить его к себе! Но ведь она же добива-
лась - этого, суд может теперь заставить еД! Ведь он все ещД еД муж, как
прежде, - она теперь ничего не может требовать от суда. А ему, разумеет-
ся, нужны только деньги, чтобы у него были сигары и лавандовая вода! Ах,
этот запах! "В конце концов я же ведь не старуха, - подумала она, - ведь
не старуха же я!" Но эта девка, которая довела его до таких слов: "Я
столько вытерпел! Я уже напуган, достаточно напуган, Фредди!" Уинифрид
подходила к дому отца, так и не совладав со всеми этими раздиравшими еД
противоречивыми чувствами, но форсайтский инстинкт настойчиво и неотс-
тупно внушал ей, что как бы там ни было, он все же еД собственность, ко-
торую она должна оберегать ото всех, кто осмелится посягнуть на неД. В
таком состоянии она вошла в дом Джемса.
- Мистер Сомс? У себя в комнате? Я поднимусь к нему; не говорите, что
я здесь.
- Брат еД переодевался. Она застала его перед зеркалом, он стоял и
завязывал черный галстук с таким видом, словно глубоко презирал его кон-
цы.
- Алло! - сказал он, увидев еД в зеркало. - Что случилось?
- Монти, - каменным голосом сказала Уинифрид.
Сомс круто повернулся.
- Что?
- Вернулся!
- Попались на свою же удочку! - пробормотал Сомс. - Ах, черт, почему
ты не дала мне сослаться на жестокое обращение? Я с самого начала знал,
что это страшно рискованно!
- Ах, не будем говорить об этом! Что мне теперь делать?
Сомс ответил глубоким-глубоким вздохом.
- Ну, что же? - нетерпеливо сказала Уинифрид.
- Что он говорит в своД оправдание?
- Ничего. У него один башмак рваный.
Сомс молча уставился на неД.
- А, - сказал он, - ну конечно! Промотал все, что мог. Теперь все
опять начнется сначала! Это просто прикончит отца.
- Нельзя ли это как-нибудь скрыть от него?
- Невозможно! У него удивительный нюх на всякие неприятности, - и
Сомс задумался, заложив пальцы за свои голубые шелковые подтяжки. - Нуж-
но найти какойнибудь юридический способ его обезвредить.
- Нет! - вскричала Уинифрид. - Я больше не желаю разыгрывать из себя
дуру. Я скорей уж примирюсь с ним.
Они стояли и смотрели друг на друга - у обоих чувства били через
край, но они не могли выразить их: для этого они были слишком Форсайты.
- Где ты его оставила?
- В ванне. - У Уинифрид вырвался горький смешок. - Единственное, что
он привез с собой, это лавандовую воду.
- Успокойся, - сказал Сомс, - ты на себя не похожа.
Я поеду с тобой.
- Какой в этом прок?
- Попробую поговорить с ним, поставлю ему условие...
- Условие! Ах, все опять пойдет по-старому, стоит ему только прийти в
себя: карты, лошади, пьянство и...
Она вдруг замолчала, вспомнив выражение лица своего мужа. Обжегся
мальчик, обжегся! Кто знает...
- Прийти в себя? - переспросил Сомс. - Он что, болен?
- Нет, сгорел; вот и все.
Сомс снял со стула жилет и надел его; потом надел сюртук, надушил
платок одеколоном, пристегнул цепочку от часов и сказал:
- Не везет нам.
И хотя Уинифрид была поглощена своим собственным несчастьем, ей стало
жалко его, точно этой ничтожной фразой он открыл ей своД глубокое горе.
- Я бы хотела повидаться с мамой, - сказала она.
- Она, наверно, с отцом в спальне. Пройдя незаметно в кабинет. Я по-
зову еД.
Уинифрид тихонько спустилась по лестнице и прошла в маленький темный
кабинет, главной достопримечательностью которого был Каналетто; слишком
сомнительный для того, чтобы его можно было повесить в другой комнате, и
прекрасное собрание отчетов о судебных процессах, не раскрывавшееся мно-
го лет. Она стала спиной к плотно задернутым портьерам каштанового цвета
и, не двигаясь, смотрела в пустой камин, пока не вошла мать и следом за
ней Сомс...
- Ах, бедняжка моя, - сказала Эмили, - какой у тебя ужасный вид. Нет,
в самом деле, как это возмутительно с его стороны!
В семье так тщательно воздерживались от проявления каких бы то ни бы-
ло интимных чувств, что Эмили казалось совершенно невозможным подойти и
обнять дочь. Но от еД мягкого голоса, от еД все ещД полных плеч, скво-
зивших из-под дорогого черного кружева, веяло утешением. Собрав всю свою
гордость, Уинифрид, не желая расстраивать мать, сказала самым непринуж-
денным тоном:
- Все благополучно, мама, и волноваться не из-за чего.
- Не понимаю, - сказала Эмили, поворачиваясь к Сомсу, - почему Уиниф-
рид не может сказать ему, что она подаст на него в суд, если он не уда-
лится? Он взял еД жемчуг, и если он не привез его назад, этого уже дос-
таточно.
Уинифрид улыбнулась. Они все теперь будут строить всякие предположе-
ния, давать советы, но она уже знает, что ей делать: просто - ничего.
Чувство, что она в конце концов одержала какую-то победу, сберегла свою
собственность, все сильнее и сильнее овладевало ею. Нет! Если она захо-
чет наказать его, она сделает это дома, без свидетелей.
- Ну что ж, - сказала Эмили, - идДмте как можно спокойней в столовую,
ты должна остаться пообедать с нами. И ты уж предоставь это мне, я сама
скажу папе.
И, когда Уинифрид направилась к двери, Эмили выключила свет. Тут
только они заметили, какая беда их ждет в коридоре.
Там, привлеченный светом, пробивавшимся из комнаты, которая никогда
не освещалась, стоял Джемс, закутанный в свою верблюжью шаль песочного
цвета, из которой он не мог высвободить рук, так что казалось, словно
между его серебряной головой и ногами, одетыми в модные брюки, врезался
кусок пустыни. Он стоял, бесподобно похожий на аиста, и смотрел с таким
выражением, точно видел перед собой лягушку, которая была слишком вели-
ка, чтобы он мог проглотить еД.
- Что все это означает? - сказал он. - "Скажу папе"? Вы мне никогда
ничего не говорите.
Эмили не нашлась, что ответить. Сама Уинифрид подошла к отцу и, поло-
жив обе руки на его закутанные беспомощные руки, сказала:
- Монти не обанкротился, папа. Он просто вернулся домой.
Все трое ожидали, что случится что-то ужасное, и рады были хоть тому,
что Уинифрид держит его за руки, но они не знали, как крепки корни в
этом старом, похожем на тень Форсайте. Какая-то гримаса покривила его
гладко выбритые губы и подбородок, какая-то тень пробежала между длинны-
ми седыми бакенбардами. Затем он твердо, почти с достоинством, произнес:
- Он меня сведет в могилу. Я знал, чем это кончится.
- Не нужно расстраиваться, папа, - сказала Уинифрид спокойно. - Я
заставлю его вести себя прилично.
- Ах! - сказал Джемс. - Снимите с меня это, мне жарко.
Они размотали шаль. Он повернулся и твердой поступью направился в
столовую.
- Я не хочу супу, - сказал он Уормсону и опустился в своД кресло.
Все тоже сели - Уинифрид все ещД в шляпе, - в то время как Уормсон
ставил четвертый прибор. Когда он вышел из комнаты, Джемс сказал:
- Что он привез с собой?
- Ничего, папа.
Джемс устремил взгляд на своД собственное отражение в ложке.
- Развод! - бормотал он. - Вздор! О чем я думал? Мне нужно было пред-
ложить ему пенсион, чтобы он не возвращался в Англию. Сомс! Ты съезди и
предложи ему это.
Это казалось таким разумным и простым выходом, что Уинифрид даже сама
удивилась, когда сказала:
- Нет, пусть уж он останется теперь, раз вернулся; он должен просто
вести себя прилично - вот и все.
Все посмотрели на неД. Всем было известно, что Уинифрид мужественная
женщина.
- Там ведь, - не совсем вразумительно начал Джемс, - кто знает, что
за бандиты! Поищи и отними у него револьвер! И не ложись спать без это-
го. Тебе нужно взять с собой Уормсона, чтобы он у вас ночевал. А завтра
я с ним сам поговорю.
Все были растроганы этим заявлением, и Эмили сказала ласково:
- Правильно, Джемс, мы не потерпим никаких глупостей.
- Ах! - мрачно пробормотал Джемс. - Я ничего не могу сказать.
Вошел Уормсон с рыбой, и разговор перешел на другую тему.
Когда Уинифрид сразу после обеда подошла к отцу поцеловать его и по-
желать ему спокойной ночи, он поднял на неД такие вопрошающие, такие
тревожные глаза, что она постаралась собрать все своД мужество, чтобы
сказать как можно непринужденнее:
- Все благополучно, папа милый, не беспокойтесь, пожалуйста; мне ни-
кого не нужно, он совсем смирный. Я только расстроюсь, если вы будете
волноваться. Спокойной ночи, спасибо, папа!
Джемс повторил еД слова: "Спасибо, папа!" - словно он не совсем пони-
мал, что это значит, и проводил еД глазами до двери.
Она вернулась домой около девяти часов и прошла прямо наверх.
Дарти лежал на кровати в своей комнате, переодетый с ног до головы, в
синем костюме и в бальных туфлях. Руки его были закинуты за голову, по-
тухшая папироса торчала изо рта.
Уинифрид почему-то вспомнились цветы на окне в ящиках после знойного
летнего дня - как они лежат, или, вернее, стоят, обессиленные от жары,
но все же чутьчуть оправившиеся после захода солнца. Казалось, словно на
еД опаленного супруга уже брызнуло немножко росы.
Он вяло сказал:
- Ты, наверное, была на Парк-Лейн? Ну, как старик?
Уинифрид не могла удержаться и желчно ответила:
- Не умер ещД.
Он вздрогнул, совершенно определенно вздрогнул.
- Пойми одно, Монти, - сказала она, - я не допущу, чтобы его кто-ни-
будь чем-нибудь расстраивал. Если ты не будешь вести себя прилично, уез-
жай туда, откуда приехал, или куда угодно. Ты обедал?
- Нет.
- Хочешь есть?
Он пожал плечами.
- Имоджин предлагала мне, я не стал.
Имоджин! Уинифрид в своем смятении позабыла о ней.
- Значит ты видел еД? Что же она тебе сказала?
- Поп, целовала меня.
Уинифрид с чувством горькой обиды увидела, как его хмурое, желчное
лицо прояснилось. "Да, - подумала она, - он любит еД, а меня ни капли".
Глаза Дарти блуждали по сторонам.
- Она знает про меня? - спросил он.
И Уинифрид вдруг осенило: вот оружие, которым она может воспользо-
ваться. Он боится, как бы они не узнали!
- Нет, Вал знает. А больше никто; они знают только, что ты уезжал.
Она услышала вздох облегчения.
- Но они узнают, - твердо сказала она, - если ты только дашь мне по-
вод.
- Ну что же, - пробормотал он. - Добивай меня! Я уже и так уничтожен.
Уинифрид подошла к кровати.
- Послушай, Монти, - сказала она. - Я вовсе не хочу добивать тебя. И
не хочу делать тебе больно. Я ни о чем не буду вспоминать. И не буду
терзать тебя. Какой от этого толк? - она секунду помолчала. - Но, я так
больше не могу и не буду так жить. И лучше, если ты это поймешь. Я много
страдала из-за тебя. Но я тебя любила, Ради этого...
Опущенный взгляд еД зелено-серых глаз встретился со взглядом его ка-
рих глаз, глядевших из-под тяжелых век; она вдруг дотронулась до его ру-
ки, повернулась и вышла.
У себя в спальне она долго сидела перед зеркалом, вертя машинально
свои кольца, думая об этом смуглом, присмиревшем, почти незнакомом ей
человеке, который лежал на кровати в другой комнате; она решительно не
позволяла себе "терзаться", но еД грызла ревность к тому, что он пере-
жил, а минутами сердце еД сжималось от жалости.

XIV. ДИКОВИННАЯ НОЧЬ

Сомс упорно дожидался весны - занятие нелегкое для человека, который
сознает, что время бежит, что дело ни на волос не подвигается и что
по-прежнему нет выхода из паутины. Мистер Полтид не сообщал ничего ново-
го, кроме того, что слежка продолжается и на неД, разумеется, уходит
масса денег. Вэл и его троюродный брат уехали на фронт, откуда последнее
время поступали утешительные известия; Дарти пока что держал себя при-
лично; Джемс не хворал; дела процветали как-то даже почти невероятно, И
у Сомса не было, в сущности, никаких оснований тревожиться, кроме того
только, что он чувствовал себя "связанным" и не мог сделать ни шагу ни в
одном направлении.
Правда, он не совсем избегал Сохо: он не мог допустить, чтобы там по-
думали, что он "отстал", как сказал бы Джемс, - ведь ему в любую минуту
может понадобиться снова "пристать". Но ему приходилось вести себя так
сдержанно, гак осторожно, что он часто только проходил мимо ресторана
"Бретань", даже не заглядывая туда, и сейчас же спешил выбраться из пре-
делов этого квартала, который всегда вызывал у него ощущение, что он до-
пустил какуюто ошибку в обращении со своей собственностью.
Так, возвращаясь однажды оттуда майским вечером, он вышел на Рид-
жент-стрит и попал в толпу, которая произвела на него впечатление че-
го-то совершенно невероятного - орущая, свистящая, пляшущая, мятущаяся,
неистово ликующая толпа, с фальшивыми носами, с дудками, с грошовыми
свистульками, с какими-то длинными перьями и всяческими атрибутами пол-
ного идиотизма. Мейфкинг! Ну да, конечно, Мейфкинг отбит у буров. Но бо-
же! Разве это может служить оправданием? Что это за люди, откуда они,
как они попали в Вест-Энд? Его задевали по лицу, свистели в уши, ка-
кие-то девчонки кричали: "Чего шарахаешься, ай ты, штукатурка!" Какой-то
малый сшиб с него цилиндр, так что он еле водрузил его на место. Хлопуш-
ки разрывались у него под самым носом, под ногами. Он был потрясен, воз-
мущен до глубины души, он чувствовал себя оскорбленным. Этот людской по-
ток несся со всех сторон, словно открылись какие-то шлюзы и хлынули под-
земные воды, о существовании которых он, может быть, когда-нибудь и слы-
шал, но никогда этому не верил. Так это вот и есть народ, эта бесчислен-
ная масса, живое отрицание аристократии и форсайтизма! И это, о боже,
демократия! Она воняла, вопила, она внушала отвращение! В Ист-Энде или
хотя бы даже в Сохо - но здесь, на Риджент-стрит, на Пикадилли! Что
смотрит полиция? Дожив до 1900 года, Сомс со всеми своими форсайтскими
тысячами ни разу не видел этого котла с поднятой крышкой и теперь, заг-
лянув в него, едва мог поверить своим обожженным паром глазам. Все это
просто невообразимо! У этих людей нет никаких сдерживающих центров, и
они, кажется, смеются над ним, эта орава, грубая, исступленная, хохочу-
щая, - и каким хохотом! Для них нет ничего священного! Он не удивился
бы, если бы они начали бить стекла. По Пэл-Мэл, мимо величественных зда-
ний, за право входа в которые люди платят по шестьдесят фунтов неслась
эта орущая, свистящая,
На Пэл-Мэл расположены фешенебельные закрытые клубы, беснующаяся, как
дервиш, толпа. Из окон клубов люди его класса со сдержанным любопытством
разглядывали еД. Они не понимают! Ведь это же очень серьезно - это может
принять какие угодно формы! Сейчас эта толпа радуется, но когда-нибудь
она выйдет и в другом настроении. Он вспомнил бунт в восьмидесятых го-
дах, когда он был в Брайтоне: тогда громили, произносили речи. Но сейчас
он испытывал не столько чувство страха, сколько глубокое удивление. Ведь
это же какая-то истерика, это что-то совершенно не английское. И все это
только из-за того, что отвоевали какой-то маленький городок, не больше
Уотфорда, и за шесть тысяч миль отсюда. Сдержанность, умение владеть со-
бой! Эти качества, которые для него были, пожалуй, дороже жизни, эти
непременные атрибуты собственности, где они? Нет, это что-то совершенно
чуждое, это не англичане! Так размышлял Сомс, продвигаясь вперед. Каза-
лось, он внезапно увидел, как кто-то вырезает договор на право спокойно-
го владения собственностью из законно принадлежащих ему документов; или
словно ему показали чудовище, которое подкрадывается, вылезает из буду-
щего, бросая вперед свою тень. Это отсутствие солидности, почтения!
Словно он вдруг обнаружил, что девять десятых населения Англии - чужест-
ранцы. А если это так, тогда можно ждать чего угодно!
На углу Хайд-парка он столкнулся с Джорджем Форсайтом, сильно заго-
ревшим от постоянного пребывания на ипподроме; Джордж держал в руке
фальшивый нос.
- Алло, Сомс! - сказал он. - Хочешь нос?
Сомс ответил кислой улыбкой.
- Я отнял его у одного из этих спортсменов, - продолжал Джордж, кото-
рый, по-видимому, только что недурно пообедал. - Дал ему здоровую взбуч-
ку за то, что он пытался сбить с меня шляпу. Нам ещД когда-нибудь при-
дется воевать с этими молодчиками: они что-то здорово обнаглели - все
радикалы, социалисты. Им не дает покоя наше добро. Расскажи-ка это дяде
Джемсу, это ему поможет от бессонницы!
"In vino veritas" [Истина в вине (лат)], - подумал Сомс, но только
кивнул и пошел дальше по Гамильтон-Плейс. На Парк-Лейн попадались уже
только редкие кучки гуляк, не очень шумные. Глядя на высокие дома, Сомс
думал: "Мы,как-никак, всД же оплот страны; Не так-то легко нас опрокинуть.
Собственность диктует законы".
Но когда он закрыл за собой дверь отцовского дома" весь этот неверо-
ятный, чудовищный уличный кошмар рассеялся бесследно, как если бы он ви-
дел его во сне и проснулся утром в своей теплой, чистой, уютной кровати
с пружинным матрацем.
Дойдя до середины громадной пустой гостиной, он остановился.
Жена! С кем можно было бы обо всем поговорить! Ведь имеет же он право
на это, черт возьми, имеет право!

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I. СОМС В ПАРИЖЕ

Сомс мало путешествовал. Когда ему было девятнадцать лет, он с отцом,
матерью и Уинифрид совершил "малый круг": Брюссель, Рейн, Швейцария и
обратно домой через Париж. В двадцать семь лет, когда он только что на-
чал интересоваться живописью, он провел пять лихорадочных недель в Ита-
лии, сосредоточив своД внимание на Ренессансе, в котором он, однако, на-
шел меньше, чем ожидал, и на обратном пути две недели в Париже, сосредо-
точив своД внимание на самом себе, как и подобает Форсайту, окруженному
столь самовлюбленным и чуждым народом, как французы. Его знакомство с их
языком, приобретенное в школе, было весьма ограниченно: он не понимал
того, что они говорят. Молчание казалось ему лучше и для себя и для дру-
гих - по крайней мере не строишь из себя дурака. Ему не нравилась ни их
манера одеваться, ни эти закрытые кареты, ни театры, похожие на пчелиные
ульи, ни музеи, в которых пахло пчелиным воском. Он был слишком осторо-
жен и застенчив, чтобы исследовать ту сторону Парижа, которая, как пред-
полагают Форсайты, и является его тайной приманкой; что же касалось его
коллекционерских сделок, он не заключил ни одной. Французы, как, вероят-
но, сказал бы Николае, - прирожденные захватчики. Сомс вернулся домой
недовольный и сказал, что Париж вовсе не так хорош, как говорят.
Таким образом, когда в июне 1900 года он отправился в Париж, это было
его третье покушение на центр цивилизации. На этот раз, однако, гора
пришла к Магомету, ибо он чувствовал себя теперь значительно более циви-
лизованным, чем этот Париж, и, может быть, оно так и было на самом деле.
Кроме того, он ехал с определенной целью. Это уже было не какое-то там
стояние на коленях в храме Безнравственности и Вкуса, но ходатайство по
его собственным законным делам. Он ехал потому, что, в самом деле, все
это давно уже вышло за пределы шутки. Слежка все продолжалась, но ниче-
го, ровно ничего! Джолион в Париж не возвращался, и никого больше не бы-
ло на подозрении. Занятый сейчас новыми и весьма конфиденциальными дела-
ми, Сомс более, чем когда-либо, сознавал всю важность безупречной репу-
тации для поверенного. Но ночью и в часы досуга ему не давала покоя
мысль, что время бежит, деньги текут к нему, а будущность его все в той
же петле, что и прежде. После той мейфкингской ночи он случайно узнал,
что около Аннет увивается какой-то юный балбес доктор. Он дважды заста-
вал его у них: веселый молодой идиот лет тридцати, не больше. Ничто так
не раздражало Сомса, как веселость - неприличное и какое-то экстрава-
гантное свойство, вне всякой связи с действительностью. Одним словом,
вся эта смесь желаний и надежд становилась для него настоящей пыткой; а
кроме того, последнее время у него мелькала мысль, не догадалась ли
Ирэн, что за ней следят. Это-то в конце концов и заставило его решиться
поехать и посмотреть самому; прийти к ней, попробовать ещД раз сломить
еД сопротивление, еД нежелание выйти с ним на ровную дорогу и создать
себе и ему относительно сносное существование. Если это ему опять не
удастся - ну что же, он, во всяком случае, узнает, как она на самом деле
живет.
Он остановился в отеле на улице Комартен - в отеле, весьма рекоменду-
емом Форсайтам, где почти не говорили по-французски. У него не было ни-
какого плана. Он не хотел застать еД врасплох; нужно было только что-то
придумать, чтобы помешать ей уклониться от свидания и обратиться в
бегство. И на следующее же утро, в хороший, ясный день, он пустился в
путь.
Париж казался каким-то ликующим, словно над звездообразным городом
стояло сияние, которое почти раздражало Сомса. Он шел медленно, погляды-
вая по сторонам с явным любопытством. Ему хотелось теперь понять сущ-
ность французов. Ведь Аннет француженка! Можно многое извлечь из этой
поездки, если он только сумеет сделать это. В таком похвальном настрое-
нии он три раза чуть было не угодил под колеса на площади Согласия. Он
оказался на Кур-ля-Рэн, где находился отель, в котором жила Ирэн, как-то
почти неожиданно для самого себя, ибо он ещД не решил, как ему посту-
пить. Выйдя на набережную, он увидел белое приветливое здание с зелеными
маркизами, выглядывающее сквозь густую листву платанов. И решив, что,
пожалуй, гораздо лучше встретиться с Ирэн на улице, якобы случайно, чем
рисковать заходить к ней, он уселся на скамью, откуда можно было наблю-
дать за входом в отель. ЕщД не было одиннадцати часов, так что вряд ли
она уже успела выйти. Несколько голубей чинно расхаживали и чистили пе-
рышки на солнечных дорожках, протянувшихся в тени платанов. Какой-то ра-
бочий в синей блузе прошел и вытряхнул им крошки из бумаги, в которую
был завернут его завтрак. Нянька в чепце с лентами вывела гулять двух
маленьких девочек с косичками и в панталончиках с гофрированными оборка-
ми. Мимо проехал экипаж, им правил кучер в синем долгополом сюртуке и
черной блестящей шляпе. Сомсу казалось, что все это отдает бутафорией, -
какая-то преувеличенная живописность, которая совсем не современна. Те-
атральный народ эти французы! Он закурил папиросу, что позволял себе
только в редких случаях; он испытывал чувство горькой обиды, что судьба
закинула его в какие-то чужеземные края. Он ничуть не удивился бы, если
бы узнал, что Ирэн нравится эта чужеземная жизнь: она никогда не была
истинной англичанкой, даже по внешности. И он начал гадать, какие из
этих окон под зелеными маркизами еД окна. Сумеет ли он найти слова для
того, что ему надо сказать ей, чтобы пробить броню еД гордого упрямства?
Он бросил окурок в голубя и подумал: "Не могу же я вечно сидеть здесь и
гадать на пальцах. Пожалуй, лучше уйти, а попозже днем зайти к ней в
отель". Но он все же продолжал сидеть, слышал, как пробило двенадцать,
половина первого. "Подожду до часу, - подумал он, - раз уж я просидел
столько". И в ту же минуту он вскочил и, отпрянув, снова опустился на
скамью. Из отеля вышла женщина в платье кремового цвета, под палевым
зонтиком, и направилась в противоположную сторону. Ирэн! Он подождал,
пока она не отошла настолько, что не могла бы узнать его, и последовал
за ней. Она шла медленно, по-видимому, без всякого дела, направляясь,
если он не ошибался, к Булонскому лесу. Полчаса по крайней мере он шел
за ней, держась на значительном расстоянии, пока она не вошла в самый
лес. Может быть, она все же идет на свидание с кем-нибудь? С кем-нибудь
из этих дурацких французов, каким-нибудь таким Bel Ami [Милый друг - так
в одноименном романе Мопассана называют его героя, Жоржа Дюруа], которым
нечего и делать больше, как бегать за женщинами, - Сомс прочел эту книгу
с трудом, но в то же время с какимто брезгливым любопытством.
Он упорно шел за ней по тенистой аллее, иногда теряя еД из виду, ког-
да дорожка заворачивала. И вспоминал, как однажды, давно когда-то, вече-
ром в Хайд-парке он крался от дерева к дереву, от стула к стулу в безум-
ной, слепой, яростной ревности, выслеживая еД с Боснии. Дорожка круто
завернула, и он, прибавив шагу, очутился лицом к лицу с Ирэн, сидевшей
перед маленьким фонтаном - миниатюрной зеленовато-бронзовой Ниобеей с
распущенными волосами, окутывающими еД до стройных бедер, которая смот-
рела на наплаканный ею прудок. Он так внезапно налетел на Ирэн, что даже
прошел мимо и лишь потом повернулся и снял шляпу, чтобы поклониться ей.
Она не шевельнулась, не вздрогнула. Она всегда отличалась большим само-
обладанием - одно из еД качеств, которым он больше всего восхищался и
которое в то же время больше всего огорчало его, так как он никогда не
мог понять, что она думает. Может быть, она заметила, что он шел за ней?
ЕД самообладание разозлило его, и, не прибегая ни к каким объяснениям,
которые могли бы оправдать его присутствие, он кивнул на заплаканную Ни-
обею и сказал:
- Недурная статуя!
И тут он заметил, что она делает усилие над собой, чтобы сохранить
спокойствие.
- Я не хотел испугать вас. Это что, одно из ваших излюбленных мест?
- Да.
- Не слишком ли уединенно?
В это время проходившая мимо дама остановилась посмотреть на фонтан,
затем прошла дальше.
Ирэн проводила еД взглядом.
- Нет, - сказала она, чертя по земле зонтиком. - У человека всегда
есть спутник - его тень.
Сомс понял и, мрачно взглянув на неД, воскликнул:
- Что же, вы сами виноваты. Вы можете освободиться от этого в любой
момент. Ирэн, вернитесь ко мне, и вы будете свободны.
Ирэн засмеялась.
- Не смейтесь! - вскричал Сомс, топнув ногой. - Это бесчеловечно!
Выслушайте меня. Существует ли какое-нибудь условие, на котором вы могли
бы согласиться вернуться ко мне? Если я обещаю вам отдельный дом и толь-
ко иногда буду приходить к вам...
Ирэн вскочила. В еД лице, во всей фигуре появилось что-то исступлен-
ное.
- Нет, нет, нет! Вы можете преследовать меня до могилы. Я не вернусь
к вам.
Оскорбленный, едва сдерживая себя, Сомс отступил.
- Не устраивайте сцен! - сказал он резко.
И они продолжали стоять неподвижно, глядя на маленькую Ниобею, зеле-
новатое тело которой сверкало на солнце.
- Итак, это последнее ваше слово, - пробормотал Сомс, сжимая кулаки.
- Вы обрекаете нас обоих.
Ирэн опустила голову.
- Я не могу вернуться. Прощайте.
Сомс задыхался от чувства чудовищной несправедливости.
- Стойте, - сказал он, - выслушайте меня ещД минуту. Вы дали мне свя-
щенный обет, вы пришли ко мне нищая. Вы имели все, что я мог дать вам.
Вы без всякого повода с моей стороны нарушили этот обет; вы сделали меня
посмешищем, лишили меня ребенка; вы связали меня по рукам и по ногам, и
вы - вы все ещД держите меня так, что я не могу без вас, не могу. Скажи-
те, что вы после всего этого думаете о себе?
Ирэн обернулась, лицо еД было смертельно бледно, темные глаза горели.
- Бог сделал меня такой, какая я, есть, - сказала она, - порочной,
может быть, если вам так хочется думать, но не настолько, чтобы второй
раз отдаться мужчине, которого я ненавижу.
Солнце заиграло в еД волосах, когда она пошла, и, словно лаская, зас-
кользило по всему плотно облегающему еД кремовому платью.
Сомс не мог выговорить ни слова, не мог двинуться с места. От этого
слова "ненавижу", такого грубого, такого примитивного, Форсайт в нДм
весь содрогнулся. С глухим проклятием он сорвался с этого места, откуда
она только что исчезла, и чуть не попал в объятия дамы, возвращавшейся
обратно. Идиотка, идиотка-сыщица!
Обливаясь потом, он шел вперед, углубляясь в самую гущу леса.
"Хорошо же! - думал он. - Я могу теперь не церемониться с ней, она со
мной ни капли не считается. Я ей сегодня же покажу, что она все ещД моя
жена!"
Но, повернув обратно домой, он должен был признаться себе, что сам не
знает, что он хотел этим сказать. Нельзя же устроить публичную сцену, а,
кроме публичной сцены, что он может сделать? Он готов был проклинать
свою щепетильность. ЕД, конечно, можно бы не щадить, но себя - увы! -
себя он должен пощадить! И, сидя в холле отеля, где мимо него ежеминутно
проходили туристы с Бедекером в руках, забыв заказать завтрак, он преда-
вался мрачным размышлениям. В петле! Вся его жизнь, со всеми естествен-
ными инстинктами и разумными стремлениями, затянута петлей, задавлена, а
все потому, что судьба толкнула его семнадцать лет назад увлечься этой
женщиной так слепо, без оглядки, что даже и теперь у него не лежит серд-
це ни к кому, кроме неД. Проклятье дню, когда он встретил еД, и его гла-
зам за то, что они что-то увидели в ней, когда на самом деле она только
жестокая Венера - и ничего больше. И, снова видя еД перед собой в зали-
том солнечным светом, плотно облегающем шелковом платье, он застонал
так, что проходивший мимо турист подумал: "Вот скрутило человека! Гм,
что это мы ели за завтраком?"
Попозже, сидя в открытом кафе недалеко от Оперы, за стаканом холодно-
го чая с лимоном и опущенной в стакан соломинкой, он с каким-то зло-
радством решил пойти пообедать в еД отель. Если она окажется там, он по-
говорит с ней, если нет, он оставит ей записку. Он тщательно оделся и
написал следующее:
"Ваша идиллия с этим субъектом Джолионом Форсайтом, во всяком случае,
известна мне. Если Вы будете продолжать еД, имейте в виду, что я не ос-
тановлюсь ни перед чем, чтобы сделать его положение невыносимым.
С. Ф."
Он запечатал записку, но оставил без адреса: ему не хотелось ни пи-
сать девичью фамилию Ирэн, к которой она так бесстыдно вернулась, ни
ставить на конверте имя Форсайт, из опасения, как бы она не разорвала
письмо не читая. Затем он вышел и зашагал по ярко освещенным улицам,
запруженным вечерней толпой, жаждущей развлечений и зрелищ. Войдя в еД
отель, он занял столик в дальнем углу ресторана, откуда ему были видны
все двери. ЕД не было. Он ел мало, торопливо, держась все время насторо-
же. Она не шла. Он выжидал, томясь над своим кофе, выпил две рюмки лике-
ра. Но она все не шла. Он подошел к доске, на которой висели ключи, и
стал читать фамилии. Номер двенадцатый, бельэтаж! И Сомс решил, что сам
пойдет и отнесет записку. Он поднялся по покрытой красным ковром лестни-
це, мимо маленькой гостиной: восьмой - десятый - двенадцатый! Постучать,
подсунуть записку под дверь или... Он быстро огляделся по сторонам и на-
жал ручку. Дверь отворилась, но за ней в темном закоулке оказалась дру-
гая дверь; он постучал - ответа не было. Дверь была заперта. Она очень
плотно прилегала к полу - подсунуть записку было нельзя. Он положил еД
обратно в карман и минуту постоял, прислушиваясь. Почему-то он был уве-
рен, что еД там нет. Внезапно он повернулся и пошел обратно, мимо ма-
ленькой гостиной, вниз по лестнице. Он остановился у конторки и сказал:
- Не будете ли вы так добры передать миссис Эрон эту записку.
- Мадам Эрон уехала сегодня, мсье, совершенно неожиданно, так часов
около трех дня. У неД кто-то заболел в семье.
Сомс поджал губы.
- О! - сказал он. - Вы не знаете адреса?
- Нет, мсье! Кажется. Англия.
Сомс снова сунул записку в карман и вышел. Он окликнул проезжавший
мимо экипаж:
- Везите меня куда-нибудь!
Кучер, который, по-видимому, не понял его, улыбнулся и взмахнул кну-
том. И маленькая с желтыми колесами виктория покатила Сомса по всему
звездообразному Парижу, останавливаясь иногда, когда кучер спрашивал:
"C'est paf ici, monsieur?" [Сюда, мсье? (франц)] - "Нет, поезжайте дальше",
- пока тот, наконец отчаявшись, перестал спрашивать, и коляска с желтыми
колесами Помчалась, не останавливаясь, мимо высоких плоских домов с закрытыми
ставнями и проспектов, обсаженных платанами, - не коляска, а маленький
Летучий голландец!
"Точно моя жизнь, - думал Сомс, - вперед и вперед без всякой цели!"

II. В ПАУТИНЕ

Сомс вернулся в Англию на следующий день, а на третий день утром к
нему явился мистер Полтид с цветком в петличке и в коричневом котелке.
Сомс указал ему на кресло.
- Вести с войны, кажется, не так уж плохи? - сказал мистер Полтид. -
Надеюсь, вы в добром здоровье, сэр?
- Благодарю вас... Вполне.
Мистер Полтид наклонился вперед, улыбнулся, повернул руку ладонью
кверху, посмотрел на неД и сказал мягко:
- Кажется, мы наконец уладили ваше дело, сэр.
- Что? - воскликнул Сомс.
- "Девятнадцать" совершенно неожиданно сообщила нечто, что мы, как
мне кажется, вполне основательно можем назвать бесспорной уликой.
И мистер Полтид сделал паузу.
- Да? Так что же именно?
- Десятого сего месяца, после того как она днем была очевидицей сви-
дания между 17 и неким лицом, 19 - она готова подтвердить это клятвенно
- видела этого человека выходящим из спальни 17 около десяти часов вече-
ра. При известном умении представить факты этого будет вполне достаточ-
но, тем более что 17 покинула Париж несомненно с вышеупомянутым лицом.
Они, в сущности, оба исчезли, и мы ещД не напали на их след, но мы их
разыщем, разыщем. "Девятнадцать" очень усердно работала и при очень
трудных обстоятельствах, и я рад, что она наконец добилась успеха.
Мистер Полтид вынул папиросу, постучал ею по столу, посмотрел на Сом-
са и положил еД обратно. Выражение лица его клиента было далеко не обод-
ряющее.
- Кто же это новое лицо? - спросил Сомс отрывисто.
- Этого мы не знаем. Она может клятвенно подтвердить самые факты, и
она дает точное описание его наружности.
Мистер Полтид достал письмо и начал читать:
- "Средних лет, среднего роста, днем в синем костюме, вечером во фра-
ке, бледный, волосы темные", маленькие темные усики, впалые щеки, выдаю-
щийся подбородок, глаза серые, маленькие ноги, виноватый вид..."
Сомс встал и отошел к окну. Он стоял, охваченный бешеной злобой. Иди-
от, форменный идиот, запутавшийся в собственной паутине! В течение семи
месяцев платить по пятнадцати фунтов в неделю, чтобы быть выслеженным в
качестве любовника собственной жены! Виноватый вил! Он распахнул окно.
- Жарко здесь! - сказал он и вернулся на своД место.
Закинув ногу на ногу, он смерил мистера Полтида спокойно-презри-
тельным взглядом.
- Я сомневаюсь, чтобы этого было вполне достаточно, - сказал он, рас-
тягивая слова, - ни имени, ни адреса. Мне кажется, вы можете оставить
эту леди в покое на время, а заняться нашим другом 47.
Узнал ли Полтид, что речь шла о нДм самом. Сомс не мог сказать, но он
вдруг представил его себе в кругу приятелей безудержно покатывающимся с
хохоту. "Виноватый вид!" Проклятье!
Мистер Полтид убедительно, чуть не с пафосом сказал:
- Уверяю вас, сэр, нам удавалось устраивать дела с меньшими данными,
чем эти. Ведь это же Париж, знаете, интересная женщина, живет одна. По-
чему не рискнуть, сэр? Мы могли бы представить это так, что это не вызы-
вало бы никаких сомнений.
Сомса вдруг осенило: у этого типа затронута профессиональная струнка.
"Величайший триумф моей карьеры: устроил одному клиенту развод из-за по-
сещения спальни его же собственной жены! Об этом долго будут вспоминать,
когда я уйду со сцены!" И на одно неистовое мгновение у Сомса мелькнуло:
"А почему нет? В конце концов есть тысячи людей среднего роста с ма-
ленькими ногами и виноватым видом!"
- Я не уполномочен рисковать, - сухо сказал он.
Мистер Полтид взглянул на него.
- Жаль, - сказал он, - очень жаль. То, первое дело может оказаться
очень затяжным.
Сомс встал.
- Это не имеет значения. Следите, пожалуйста, за 47 и постарайтесь не
попасть пальцем в небо.
При словах "пальцем в небо" глаза мистера Полтида сверкнули.
- Отлично. Мы будем держать вас в курсе дела.
И Сомс снова остался один. Грязное, смешное, паучье дело! Положив
локти на стол, он лег головой на руки. Так он просидел целых десять ми-
нут, пока старший клерк не вывел его из этого оцепенения, явившись к не-
му с проектом выпуска новых акций, подающим большие надежды. В этот день
он рано ушел из конторы и отправился в ресторан "Бретань". Он застал
только мадам Ламот. Не выпьет ли мсье чашечку чаю?
Сомс поклонился.
Когда они уселись в маленькой комнатке, заняв позицию под прямым уг-
лом друг к другу, он отрывисто сказал:
- Я хочу поговорить с вами, мадам.
Быстрый взгляд еД ясных карих глаз сказал ему, что она уже давно жда-
ла этой фразы.
- Прежде всего я хочу вас кое о чем спросить. Этот молодой доктор -
как его зовут? - есть ли что-нибудь между ним и Аннет?
Она вся вдруг сделалась похожей на стеклярус - скользкая, черная,
твердая, блестящая.
- Аннет молода, - сказала она, - так же как и monsieur le docteur
[Господин доктор (франц)]. Между молодыми людьми все совершается быстро;
но Аннет хорошая дочь! Ах, что за редкостная натура!
Чуть заметная улыбка мелькнула на губах у Сомса.
- Так, значит, ничего определенного?
- Определенного? О нет! Молодой человек очень мил, но что вы хотите?
Сейчас у него нет денег.
Она подняла свою чашку с синим китайским рисунком. Сомс сделал то же.
Их глаза встретились.
- Я женатый человек, - сказал он, - и уже много лет живу врозь с же-
ной. Я намерен развестись с ней.
Мадам Ламот опустила свою чашку. В самом деле! Какие трагедии бывают
на свете! Полнейшее отсутствие в ней какого бы то ни было чувства вызва-
ло в Сомсе что-то вроде презрения.
- Я богатый человек, - сказал он, чувствуя, что это замечание не
очень хорошего тона. - В настоящий момент бесполезно говорить больше,
но, я полагаю, вы понимаете.
Глаза мадам, раскрытые так широко, что, из-под век были видны белки,
посмотрели на него в упор.
- Ah, ca! Mais nous avons le temps [Ну что же, у нас ещД много времени
(франц)].
Это было все, что она сказала. ЕщД чашечку? Сомс отказался и, прос-
тившись с ней, отправился в западную часть города.
На этот счет можно быть теперь спокойным. Она не позволит Аннет
скомпрометировать себя с этим веселым молодым ослом, пока... Но какова
вероятность того, что он когда-нибудь сможет сказать: "Я свободен"? Ве-
роятность? Будущее потеряло всякое подобие реальности. Он чувствовал се-
бя, как муха, запутавшаяся в волокнах паутины, жадно взирающая беспомощ-
ными глазами на желанную свободу.
Ему хотелось двигаться, и он прошел до Кенсингтонского сада и оттуда
по Куинс-Гейт в Челси. Может быть, она вернулась в свою квартиру. Это
он, во всяком случае, может выяснить, ибо после еД последнего, самого
унизительного, отказа его уязвленное самолюбие снова пыталось утешиться
тем, что у неД, несомненно, есть любовник. Был обеденный час, когда Сомс
подошел к знакомому дому. Нет надобности справляться! В еД окне какая-то
седая дама поливала цветы в ящике. Очевидно, квартира сдана. И он мед-
ленно прошел мимо дома и побрел обратно вдоль реки, в сумерках такой
чистой невозмутимой красоты, такой гармонии и покоя всюду, за исключени-
ем его собственного сердца.

III. РИЧМОНД-ПАРК

В день, когда Сомс отплывал во Францию, Джолиону пришла каблограмма в
Робин-Хилл:
"Ваш сын заболел дизентерией непосредственной опасности нет будем те-
леграфировать". Это известие пришло в семью, уже сильно взволнованную
предстоящим отъездом Джун, для которой была заказана каюта на пароходе,
отходившем на следующий день. Джун как раз поручала заботам отца Эрика
Коббли и его семейство, когда пришла эта каблограмма.
Решение стать сестрой милосердия, принятое под впечатлением поступка
Джолли, было честно выполнено с тем раздражением и досадой, которые ис-
пытывают все Форсайты, когда что-нибудь ограничивает их личную свободу.
Воодушевленная сначала "необыкновенной" работой, Джун через месяц начала
находить, что сама может научиться большему, чем еД могут научить дру-
гие. И если бы Холли не настояла на том, чтобы последовать еД примеру и
тоже не начала учиться, она, несомненно, бросила бы это. Отъезд Джолли и
Вэла с их полком в апреле снова укрепил, еД ослабевшую было решимость.
Но теперь, накануне отъезда, мысль о том, что она оставляет Эрика Коббли
с женой и двумя детьми на произвол судьбы в холодных волнах равнодушного
мира, так угнетала еД, что она каждую минуту могла пойти, на попятный.
Каблограмма с тревожным сообщением решила дело. Джун уже видела себя
ухаживающей за Джолли - ведь позволят же ей, конечно, ухаживать за род-
ным братом! Джолион, отличавшийся более широким взглядом на вещи и более
скептическим, не надеялся на это. Бедная Джун! Мог ли кто-нибудь из Фор-
сайтов еД поколения представить себе, какая жестокая и грубая штука
жизнь? С тех пор как Джолион узнал о прибытии Джолли в Капштадт, мысль о
сыне преследовала его, словно постоянно возвращающаяся боль. Он не мог
примириться с сознанием, что Джолли все время подвергается опасности.
Каблограмма, как ни печально было это известие, вызвала почти чувство
облегчения. По крайней мере ему сейчас хоть не грозят пули. Но и дизен-
терия опасная штука! В "Таймсе" бесконечные сообщения о смертных случаях
от этой болезни. Почему он не лежит там, в этом чужеземном лазарете, а
мальчик его не дома, в безопасности? Эта нефорсайтская самоотверженность
всех его троих детей прямо поражала Джолиона. Он с радостью поменялся бы
местами с Джолли, потому что он любил своего мальчика; но они-то ведь
руководствовались не такими личными мотивами. Ему не оставалось думать
ничего другого, как то, что это свидетельствовало о вырождении фор-
сайтского типа.
В этот день Холли после обеда пришла к нему под дуб. Она очень повз-
рослела за два месяца своего ученья на курсах сестер. И сейчас, увидев
еД, Джолион подумал: "Она рассудительнее, чем Джун, а ведь она ещД ребе-
нок; у неД больше мудрости. Слава богу, что хоть она не уезжает". Она
уселась на качели молчаливая и притихшая. "Она переживает все это не
меньше, чем я", - подумал Джолион. И, встретив еД взгляд, устремленный
на него, он сказал:
- Не принимай это так близко к сердцу, девочка. Если бы он не забо-
лел, он, может быть, был бы в ещД большей опасности.
Холли встала с качелей.
- Я хочу тебе что-то сказать, папа. Это из-за меня Джолли записался и
пошел на войну.
- Как это так?
- Когда ты был в Париже, Вэл Дарти и я - мы полюбили друг друга. Мы с
ним катались верхом в Ричмондпарке; потом мы обручились. Джолли об этом
узнал и решил, что он должен помешать этому; и тогда он вызвал Вала Дар-
ти записаться добровольцем. И во всем этом виновата только я, папа, и я
тоже хочу поехать туда. Потому что, если с кем-нибудь из них что-нибудь
случится, мне будет ужасно. И ведь я совсем так же подготовлена, как
Джун.
Джолион смотрел на неД ошеломленный, но в то же время не мог не ус-
мехнуться про себя. Так вот ответ на загадку, которую он сам себе выду-
мал, - итак, все трое его детей в конце концов истинные Форсайты. Разу-
меется, Холли могла бы рассказать ему все это раньше. Но он удержался от
этого иронического замечания. Бережное отношение к юности было, пожалуй,
одной из самых священных заповедей его веры. Он, несомненно, получил то,
что заслужил. Обручились! Так вот почему она стала какой-то чужой! И с
Валом Дарти, племянником Сомса, из враждебного лагеря! Все это было
ужасно неприятно. Он сложил мольберт и прислонил свой этюд к дереву.
- Ты говорила с Джун?
- Да, она говорит, что может устроить меня в своей каюте. Это одно-
местная каюта, но одна из нас может спать на полу. Если ты согласишься,
она сегодня же съездит в город и достанет разрешение.
"Согласишься? - подумал Джолион. - Немножко поздно спрашивать об
этом!" Но он опять сдержался.
- Ты слишком молода, дорогая; тебе не дадут разрешения.
- У Джун есть знакомые, которым она помогла уехать в Капштадт. А если
мне сразу не позволят ухаживать за ранеными, я могу продолжать там
учиться. Пусти меня, папа.
Джолион улыбнулся, потому что готов был заплакать.
- Я никогда никому ничего не запрещаю, - сказал он.
Холли обвила руками его шею.
- Ах, папочка, ты лучше всех на свете!
"Это значит хуже всех", - подумал Джолион. Если он когда-нибудь рас-
каивался в своей терпимости, так это сейчас.
- Я не поддерживаю никаких отношений с семьей Вэла, - сказал он. -
Вэла я не знаю, но Джолли его недолюбливал.
Холли посмотрела куда-то в пространство и сказала:
- Я люблю его.
- Этим, по-видимому, все сказано, - сухо произнес Джолион, но, увидев
выражение еД лица, поцеловал еД. "Есть ли в мире что-нибудь более трога-
тельное, чем юношеская вера?"
Так как он, в сущности, не запрещал ей ехать, то само собой выходило,
что он должен был постараться устроить все как можно лучше, поэтому он
отправился в город вместе с Джун. Благодаря ли еД настойчивости или то-
му, что чиновник, к которому они обратились, оказался школьным товарищем
Джолиона, они получили разрешение для Холли разделить каюту Джун. На
следующий день вечером Джолион проводил их на Сэрбитонский вокзал, и за-
тем они уехали от него, снабженные деньгами, консервами и аккредитивами,
без которых не путешествует ни один Форсайт.
Он возвращался в Робин-Хилл; над ним было небо, усеянное звездами.
Когда он приехал, ему с особенным усердием, стараясь выразить своД со-
чувствие, подали поздний обед, который он с преувеличенной добросовест-
ностью съел, чтобы показать, что ценит это сочувствие. Но он только тог-
да вздохнул свободно, когда вышел с сигарой на террасу, выложенную ка-
менными плитами, искусно подобранными Босини по цвету и по форме, и ночь
обступила его со всех сторон - такая прекрасная ночь, чуть шепчущая в
листве деревьев и благоухающая так сладко, что у него защемило сердце.
Трава была пропитана росой; он зашагал по каменным плитам взад и вперед,
пока ему не начало казаться, что он не один, а их трое и что, дойдя до
конца террасы, они каждый раз поворачивают так, что отец всегда остается
ближе к дому, а сын ближе к краю террасы. И оба они с обеих сторон ти-
хонько держат его под руки; он не смел поднять руку из страха потрево-
жить их, и сигара дымилась, осыпая его пеплом, пока наконец не упала из
его губ, которым уже стало горячо держать еД. И тут они покинули его и
рукам сразу стало холодно. Вот здесь они ходили, три Джолиона в одном!
Он стоял, не двигаясь, прислушиваясь к звукам: экипаж проехал по шос-
се, поезд где-то далеко, собака лает на ферме Гейджа, шепчут деревья,
конюх играет на своей дудочке. Какое множество звезд наверху - яркие,
спокойные и такие далекие! А месяца ещД нет! Света как раз столько, что
можно различить темные каменные плиты и лезвия ирисов вдоль террасы -
любимые его цветы, у которых на изогнутых и съежившихся лепестках краски
самой ночи. Он повернул к дому. Громадный, неосвещенный, и ни души, кро-
ме него, во всем этом крыле! Полное одиночество! Он больше не может так
жить здесь, совсем один. Но почему же, если существует красота, почему
человек чувствует себя одиноким? Ответ - как на какую-нибудь идиотскую
загадку: потому что чувствует. Чем больше красота, тем больше одиночест-
во, потому что красота зиждется на гармонии, а гармония на единении.
Красота не может утешать, если из неД вынули Душу. Эта ночь, мучительно
прекрасная, с зацветающими деревьями, в звездном свете, с запахом трав и
меда, - он не может наслаждаться ею, пока между ним и той, которая для
него сама красота, еД воплощение, еД сущность, возвышается стена - он
чувствовал это, - глухая стена ненарушимых законов благопристойности...
Он долго не мог уснуть в мучительных попытках принудить себя к тому
безропотному смирению, которое туго дается Форсайтам, ибо они привыкли
следовать во всем собственным желаниям, пользуясь независимостью, щедро
предоставленной им их предками. Но на рассвете он задремал, и ему прис-
нился необыкновенный сон.
Он был на сцене с неимоверно высоким пышным занавесом, уходившим
ввысь до самых звезд и образовывавшим полукруг вдоль рампы. Сам он был
очень маленьким - крошечная беспокойная черная фигурка, снующая взад и
вперед, - но самое странное было то, что он был не совсем он, а также и
Сомс, и он не только переживал, но и наблюдал. Фигурка - он и Сомс -
старалась найти выход в занавесе, но занавес, тяжелый и темный, не пус-
кал их. Несколько раз он прошел вдоль него в ту и в другую сторону, пока
вдруг с чувством восторга не увидел узкую щель: глубокий просвет не-
изъяснимой красоты, цвета ирисов, словно видение рая, непостижимое, нес-
казанное. Быстро шагнув, чтобы пройти туда, он увидел, что занавес снова
сомкнулся. С горьким разочарованием он - или это был Сомс - отступил, и
в раздвинувшемся занавесе снова появился просвет, но опять он сомкнулся
слишком рано. Так повторялось без конца, пока он не проснулся с именем
Ирэн на губах. Этот сон очень расстроил его, особенно это отождествление
себя с Сомсом.
Утром, убедившись, что из работы ничего не выйдет, Джолион несколько
часов ездил верхом на лошади Джолли, стремясь как можно больше устать. А
на второй день он решил отправиться в Лондон и попытаться достать разре-
шение последовать за своими дочерьми в Южную Африку. Он только начал ук-
ладываться, как ему принесли письмо:

"Отель "Зеленый коттедж.
Ричмонд, 13 июня.
Мой дорогой Джолион,
Вы будете удивлены, узнав, что я так близко от Вас.
В Париже стало невыносимо, и я приехала сюда, чтобы быть поближе к
Вашим советам. Я буду так рада снова увидеться с Вами. С тех пор как Вы
уехали из Парижа, у меня, кажется, ни разу не было случая по-настоящему
поговорить с кем-нибудь. Все ли у вас благополучно и как Ваш мальчик?
Сейчас, кажется, ни одна душа не знает, что я здесь.
Всегда Ваш друг Ирэн".

Ирэн в трех милях от него! И опять спасается бегством! Он стоял, и
губы у него расплывались в какую-то очень загадочную улыбку. Это больше
того, на что он смел надеяться!
Около полудня он вышел и пошел пешком через Ричмонд-парк и дорогой
думал: "Ричмонд-парк! Честное слово, он так подходит нам, Форсайтам!" Не
то чтобы, Форсайты здесь жили - здесь никто не жил, кроме членов коро-
левской фамилии, лесничих и ланей, - но в Ричмонд-парке природе разреше-
но проявляться до известных пределов, не далее, и она изо всех сил ста-
рается быть естественной и словно говорит: "Полюбуйся на мои инстинкты,
это почти страсти - того и гляди вырвутся наружу, но, разумеется, не
совсем! Истинная ценность обладания - это владеть собой". Да, Рич-
монд-парк, несомненно, владел собой даже в этот сияющий июньский день со
звонкими голосами кукушек, внезапно раздававшимися то там, то тут среди
листвы, и лесных голубей, возвещавших разгар лета.
Отель "Зеленый коттедж", куда Джолион пришел к часу дня, стоял почти
напротив знаменитой гостиницы "Корона и скипетр"; он был скромен, в выс-
шей степени респектабелен; здесь всегда можно было найти холодный рост-
биф, пироги с крыжовником и двух-трех титулованных вдов, так что у
подъезда редко когда не стояла коляска, запряженная парой.
В комнате, обитой ситцевыми обоями, столь расплывчатыми, что, каза-
лось, самый вид их не допускал никаких переживаний, на табурете, покры-
том ручной вышивкой, сидела Ирэн и играла по ветхим нотам "Гензель и
Гретель" [Детская опера немецкого композитора XIX века Гумпердинка]. Над
ней на стене висела гравюра, изображавшая королеву на маленькой лошадке,
среди охотничьих собак, охотников в шотландских шапочках и убитых оленей;
около неД на подоконнике красовалась в горшке розовобелая фуксия. Весь
этот викторианский дух комнаты был так красноречив, что Ирэн в плотно
облегающем еД платье показалась Джолиону Венерой, выступающей из раковины
прошлого столетия.
- Если бы у хозяина были глаза, он вас выставил бы отсюда, - сказал
он, - вы точно брешь пробили в этих его декорациях.
Так, шуткой, он разрядил напряженность этого волнующего момента. Поев
холодного ростбифа с маринованными орехами и пирога с крыжовником и вы-
пив имбирного пива из глиняного графинчика, они пошли в парк. И тут шут-
ливый разговор сменился молчанием, которого так боялся Джолион.
- Вы мне ничего не рассказали о Париже, - сказал он наконец.
- Да. За мной долгое время следили; к этому, знаете, привыкаешь. Но
потом приехал Сомс, и около маленькой Ниобеи повторилась та же история:
не вернусь ли я к нему?
- Невероятно!
Она говорила, не поднимая глаз, но теперь посмотрела на него. Эти
темные глаза, льнущие к его глазам, говорили, как не могли бы сказать
никакие слова: "Я дошла до конца; если ты хочешь меня, бери".
Была ли у него за всю его жизнь - а ведь он уже почти старик - мину-
та, подобная этой по силе переживания?
Слова: "Ирэн, я обожаю вас", - едва не вырвались у него. И вдруг с
отчетливостью, которую он счел бы недоступной воображению, он увидел
Джолли, который лежал, повернувшись белым как мел лицом к белой стене.
- Мой мальчик очень болен, - спокойно произнес он.
Ирэн взяла его под руку.
- Идемте дальше; я понимаю.
Не пускаться ни в какие жалкие объяснения! Она поняла! И они пошли
дальше меж папоротников, кроличьих норок, старых дубов, разговаривая о
Джолли. Он простился с нею через два часа у ворот Ричмонд-парка и отпра-
вился домой.
"Она знает о моем чувстве к ней, - думал он. - Ну конечно! Разве мож-
но скрыть это от такой женщины?"

IV. ПО ТУ СТОРОНУ РЕКИ

Джолли до смерти замучили сны. Сейчас они оставили его; он слишком
обессилел для снов, они оставили его, и он лежал в оцепенении и смутно
вспоминал что-то очень далекое; у него хватало сил только на то, чтобы
повернуть глаза и смотреть в окно рядом с койкой, на медленное течение
реки, струившейся среди песков, на раскинувшуюся за ней сухую равнину
Кару, поросшую чахлым кустарником. Теперь он знал, что такое Кару, даже
если он и не видел буров, улепетывающих, как кролики, и не слышал свиста
летящих пуль. Болезнь свалила его прежде, чем он успел понюхать пороху.
Знойный день, напился сырой воды или заразился через фрукты - кто знает?
Не он, у которого не было даже сил огорчаться тем, что болезнь одержала
победу, - их едва хватало на то, чтобы сознавать, что здесь рядом с ним
лежат другие, что его замучил лихорадочный бред, да на то, чтобы смот-
реть на медленное течение реки и смутно вспоминать что-то очень дале-
кое...
Солнце уже почти зашло. Скоро станет прохладнее. Ему приятно было бы
знать, который час, потрогать свои старые часики, такие гладкие, послу-
шать, как бьет репетир. Это было бы так уютно, как дома. У него не было
даже сил вспомнить, что старые часы были заведены в последний раз в тот
день, как его положили сюда. Мозг его пульсировал так слабо, что лица
приходивших и уходивших сестер, докторов, санитаров не отличались для
него одно от другого - просто какое-то лицо; и слова, произносившиеся
над ним, все значили одно и то же, то есть почти ничего. Вот то, что он
когда-то делал раньше, как это ни далеко и смутно, гораздо отчетливее -
а Хэрроу, мимо старой лестницы, что ведет в бильярдную, - сюда, сюда,
сэр! - заворачивает ботинки в "Вестминстерскую газету", бумага зеленова-
тая, блестящие ботинки - дедушка откуда-то из темноты - запах земли -
парник с шампиньонами! Робин-Хилл! Беднягу Балтазара засыпали листьям"!
Папа! Дом...
Сознание снова вернулось: он заметил, что в реке нет воды, и ещД -
кто-то заговорил около него. "Вы, может, хотите чего-нибудь?" Чего можно
хотеть? Слишком слаб, чтобы хотеть, - разве только услышать, как бьют
"те часы...
Холли! Она не сумеет подать. Ах, поддавай, поддавай! Не вези битой...
Давай назад, второй, и ты, первый! Эта он, второй!..
Сознание ещД раз вернулось: он увидел лиловый сумрак за окном и под-
нимающийся на небе кроваво-красный серп луны. Глаза его приковались к
нему, завороженные; в эти долгие-долгие минуты абсолютной пустоты в соз-
нании серп подымался выше, выше...
"Кончается, доктор!" Уж больше не заворачивать ботинки? Никогда?..
Подтянись, второй! Не плачьте! Спокойно иди на ту сторону реки - спать.
Темно? Если б кто-нибудь... пустил... бой... его... часы!..

V. СОМС ДЕЙСТВУЕТ

Конверт с сургучной печатью, надписанный почерком мистера Полтида,
оставался невскрытым в кармане у Сомса в течение двух часов, пока его
внимание было целиком поглощено делами "Новой угольной компании", компа-
нии, которая с момента ухода старого Джолиона с поста председателя пос-
тепенно шла к упадку, а за последнее время пришла в такое состояние, что
не оставалось ничего Другого, как еД ликвидировать. Он взял письмо с со-
бой, когда отправился завтракать в свой клуб в Сити, который был дорог
для него тем, что он бывал там ещД с отцом в начале семидесятых годов, и
Джемсу тогда было приятно, что сын его приглядывается к жизни, в которую
ему предстоит вступить.
Сидя в глубине в углу, перед тарелкой жареной баранины с картофельным
пюре, он прочел:
"Дорогой сэр,
Согласно Вашему предложению, мы подошли к делу с другого конца и дос-
тигли желанных результатов. Наблюдение за 47 позволило нам установить
местопребывание 17: Ричмонд, отель "Зеленый коттедж". Мы проследили, что
в течение последней недели они встречаются ежедневно в Ричмонд-парке.
Ничего, так сказать, решительного до сих пор не было замечено. Но, учи-
тывая данные из Парижа, относящиеся к началу этого года, я полагаю, мы
теперь можем удовлетворить требования суда. Мы, разумеется, будем про-
должать наши наблюдения впредь до получения от Вас новых распоряжений.
С совершенным почтением Клод Полтид".
Сомс прочел это письмо два раза, затем подозвал лакея:
- Возьмите жаркое, оно простыло.
- Прикажете подать другое, сэр?
- Нет. Дайте мне кофе в другую комнату.
И, уплатив за жаркое, к которому он не притронулся, он вышел из ком-
наты, пройдя мимо двух знакомых и сделав вид, что не узнает их.
"Удовлетворить требования суда!" - думал он, сидя у круглого мрамор-
ного столика, на котором стоял кофейный прибор. Этот Джолион! Он налил
себе кофе, положил сахару, выпил. Он его опозорит в глазах собственных
детей! И, поднявшись с этим решением, которое жгло его, Сомс впервые по-
нял, как неудобно быть своим собственным поверенным. Не может же он вес-
ти это скандальное дело в своей конторе! Он должен доверить свою честь,
свою интимную жизнь какому-нибудь незнакомому человеку, профессионалу,
специалисту по делам семейного бесчестья! К кому же обратиться? Может
быть, к "Линкмену и Лейверу" на Бэдж-Роу - контора солидная, не очень
известная, и у него с ними только шапочное знакомство. Но прежде чем об-
ращаться к ним, нужно ещД раз повидать Полтида. И при этой мысли Сомс
почувствовал настоящее малодушие. Открыть свою тайну! Да разве у него
повернется язык сказать это? Выставить себя на глумление, чувствовать
смешки у себя за спиной! Впрочем, этот малый, наверно, уже знает - ну
конечно знает! И, чувствуя, что с этим надо покончить теперь же, Сомс
взял кэб и отправился в Вест-Энд.
В этот жаркий день окно в кабинете мистера Полтида было совершенно
явно открыто, и единственной мерой предосторожности была проволочная
сетка, преграждавшая доступ мухам. Две-три пытались пробраться сквозь
неД, но застряли, и казалось, что они липнут к этой сетке в надежде на
то, что их тут же немедленно съедят. Мистер Полтид, проследив направле-
ние взгляда своего клиента, встал и, извинившись, закрыл окно.
"Позер, осел!" - подумал Сомс. Как все, кто незыблемо верит в себя,
он в решительный момент сразу обретал привычную твердость и теперь с
обычной своей кривой усмешкой сказал:
- Я получил ваше письмо. Я намерен действовать. Я полагаю, вы знаете,
кто та дама, за которой вам поручено было следить.
Выражение лица мистера Полтида в эту минуту было поистине великолеп-
но. Оно так ясно говорило: "Ну, а как вы думаете? Но это чисто професси-
ональная осведомленность, уверяю вас, простите, пожалуйста". Он сделал
какой-то неопределенный жест и помахал рукой, как бы говоря: "С кем из
нас, с кем из нас этого не случалось!"
- Отлично, - сказал Сомс, проводя языком по губам, - в таком случае
говорить больше нечего. Я поручу вести дело "Линкмену и Лейверу" с
Бэдж-Роу. Мне ваши сведения не нужны, но я попрошу вас представить ваш
отчет им, в пять часов, и по-прежнему держать все это в величайшем сек-
рете.
Мистер Полтид полузакрыл глаза, словно соглашаясь со всем.
- Дорогой сэр... - сказал он.
- Вы убеждены, что этих улик достаточно? - с внезапной настойчивостью
спросил Сомс.
Плечи мистера Полтида чуть заметно приподнялись и опустились.
- Можете смело рискнуть, - сказал он. - С тем, что у нас имеется, и
принимая во внимание человеческую природу, можете смело рискнуть.
Сомс встал.
- Вы спросите мистера Линкмена. Благодарю вас, не беспокойтесь.
Он не желал, чтобы мистер Полтид, по обыкновению, очутился между ним
и дверью. Выйдя на солнце на Пикадилли, он отер лоб. Самое тяжелое поза-
ди - с чужими будет легче. И он вернулся в Сити, чтобы сделать то, что
ему ещД предстояло.
В этот вечер на Парк-Лейн, глядя за обедом на отца, он почувствовал,
как его снова охватывает прежнее неутоленное желание иметь сына - сына,
который будет смотреть, как он ест, когда он состарится, сына, которого
он будет сажать к себе на колени, как когда-то его сажал Джемс; сына,
который родится от него, который будет понимать его, потому что он будет
его собственной плотью и кровью, будет понимать и утешать его и будет
богаче и образованнее его, потому что он начнет с большего. Состариться
- вот как эта седая, исхудавшая, беспомощная фигура, и остаться в совер-
шенном одиночестве со всеми своими капиталами, которые будут все расти;
не интересоваться ничем, потому что впереди нет ничего, и все его бо-
гатство должно перейти в руки и рты тех, кто ему совершенно безразличен!
Нет! Он теперь добьется своего, он будет свободен и женится, и у него
будет сын, которого он вырастит, прежде чем станет таким старым, как его
отец, который сейчас смотрит одинаково задумчивым взглядом и на сына и
на тарелку с печенкой.
В этом настроении Сомс отправился спать. Но, лежа в тепле между тон-
кими полотняными простынями из комода Эмили, он снова почувствовал себя
во власти мучительнейших воспоминаний. Воспоминание об Ирэн, почти живое
ощущение еД тела, преследовало его. Как он был глуп, что позволил себе
увидеть еД затем только, чтобы все это снова нахлынуло на него, и теперь
- это такая пытка - думать, что она с этим субъектом, с этим вором, ко-
торый отнял еД у него!

VI. ЛЕТНИЙ ДЕНЬ

Мысль о сыне почти не покидала Джолиона со времени его первой прогул-
ки с Ирэн в Ричмонд-парке. Он не имел о нДм никаких известий; справки в
военном министерстве ни к чему не приводили; а от Холли и Джун он не на-
деялся получить что-нибудь раньше, чем через три недели. В эти дни он
почувствовал, как неполны его воспоминания о Джолли и каким он, в сущ-
ности, был дилетантомотцом. Не было ни единого воспоминания о том, как
ктонибудь из них рассердился, ни одного примирения, потому что не было
никаких ссор; ни одного задушевного разговора, даже когда умерла мать
Джолли. Ничего, кроме полуиронической привязанности. Он слишком боялся
связать себя чем-нибудь, лишиться своей свободы или помешать свободе
своего мальчика.
Только в присутствии Ирэн он испытывал чувство облегчения, но и к
этому чувству примешивалось все усиливающееся ощущение того, как он
раздваивается между нею и сыном. С Джолли связывались чувство непрерыв-
ности бытия и те общественные устремления, которые так глубоко волновали
Джолиона в юности и позже, когда мальчик его учился в школе, а затем
поступил в университет, - это чувство обязательства перед ним, которое
требовало, чтобы отец и сын взаимно оправдали то, чего они ждут друг от
друга. С Ирэн было связано все его преклонение перед Красотой и Приро-
дой. И он, казалось, все больше и больше переставал понимать, что гово-
рит в нДм сильнее. От этого оцепенения чувств его однажды грубо пробудил
некий молодой человек со странно знакомым лицом, который, ведя рядом с
собой велосипед и улыбаясь, подошел к нему на дороге, когда он как раз
собирался в Ричмонд.
- Мистер Джолион Форсайт? Благодарю вас.
Сунув в руку Джолиона конверт, он вскочил на велосипед и уехал. Джо-
лион, удивленный, распечатал письмо.
"Отдел завещаний и разводов. Форсайт против Форсайт и Форсайта". За
чувством отвращения и стыда мгновенно последовала реакция: "Как, ведь
это как раз то, чего ты жаждешь, и ты недоволен! Она, вероятно, тоже по-
лучила такое извещение, и нужно поскорее увидеть еД". Дорогой он пытался
обдумать все это. Забавное все же дело! Ибо, что бы там ни говорилось
про сердце в священном писании, все-таки, чтобы удовлетворить закон,
требуется нечто большее, чем простое вожделение. Они могут отлично защи-
щаться в этом процессе или по крайней мере с полным правом попробовать
сделать это. Но мысль об этом была противна Джолиону. Если он фактически
не был еД любовником, мысленно он был им, и он знал, что она готова при-
надлежать ему. Это говорило ему еД лицо. Не то чтобы он преувеличивал еД
отношение к себе. Она уже пережила свою большую любовь, и он в его воз-
расте не мог надеяться внушить ей такое чувство. Но она ему доверяет,
она привязалась к нему и чувствует, что он будет ей опорой в жизни. И,
конечно, она не заставит его защищаться в этом процессе, зная, что он
обожает еД! Нет, слава богу, у неД нет этой невыносимой британской щепе-
тильности, которая отказывается от счастья ради удовольствия отказаться!
Она будет рада возможности почувствовать себя свободной после семнадцати
лет умирания заживо. Что же касается огласки, этого уж не избежать! И,
если они будут защищаться, это их не спасет от позора. Джолион чувство-
вал то, что должен чувствовать настоящий Форсайт, когда его частной жиз-
ни угрожает опасность: если по закону его полагается повесить, пусть это
по крайней мере будет за дело! А давать показания под присягой, что ни
единого жеста, ни даже слова любви никогда не было между ними, казалось
ему более унизительным, чем молча признать себя виновным в адюльтере, -
гораздо более унизительным, принимая во внимание его чувство, и не менее
мучительным и тягостным для его детей. Мысль о том, что он должен будет
отчитываться перед судьей и двенадцатью английскими обывателями в своих
встречах с нею в Париже и в прогулках в Ричмонд-парке, внушала ему отв-
ращение. Лицемерие и жестокость всей этой церемонии; вероятность того,
что им не поверят, и одна только мысль о том, что она, которая для него
была самим воплощением Красоты и Природы, будет стоять там под всеми
этими подозрительными, жадными взглядами, - все это казалось совершенно
нестерпимым. Нет, нет! Защищаться - это только доставить удовольствие
Лондону и повысить тираж газет! В тысячу раз лучше принять то, что посы-
лает Сомс и боги!
"Кроме того, - думал Джолион, стараясь быть честным с самим собой, -
кто знает, долго ли я мог бы выдержать это положение вещей даже ради мо-
его мальчика? Во всяком случае, она-то хоть наконец высвободит шею из
петли!" Поглощенный всеми этими размышлениями, он почти не замечал удуш-
ливого зноя. Небо нависло низко, багровое, с резкими белыми просветами.
Тяжелая дождевая капля шлепнулась и оставила маленький звездообразный
след в пыли на дороге, когда он входил в парк. "Фью, - протянул Джолион,
- и гром! Я надеюсь, что она не вышла мне навстречу; сейчас польет как
из ведра!" Но в ту же минуту он увидел Ирэн, подходившую к воротам пар-
ка. "Нам нужно бегом спасаться в Робин-Хилл", - подумал он.
Гроза пронеслась над Полбри в четыре часа дня, доставив приятное
развлечение клеркам во всех конторах. Сомс пил чай, когда ему принесли
письмо:

"Дорогой сэр!
Форсайт против Форсайт и Форсайта.
Согласно Вашим указаниям, имеем честь сообщить Вам, что мы сегодня
лично уведомили в Ричмонде и в Робин-Хилле ответчицу и соответчика по
сему делу. С совершенным почтением Линкмен и Денвер".

Сомс несколько минут тупо смотрел на письмо. С той самой минуты, как
он отдал эти указания, он все время порывался отменить их. Такая скан-
дальная история, такой позор! И улики - то, что он слышал от Полтида, -
казались ему вовсе не убедительными; он, во всяком случае, все меньше и
меньше верил в то, что эти двое переступили известный предел. Но вруче-
ние повестки безусловно послужит для них толчком; и эта мысль не давала
ему покоя. Этому типу достанется любовь Ирэн, тогда как он потерпел пол-
ное поражение! Неужели уже слишком поздно? Теперь, когда он так серьезно
предостерег их, не может ли он воспользоваться своей угрозой для того,
чтобы их разъединить? "Но если я Не сделаю этого сейчас же, - подумал
он, - потом уже будет поздно, раз они получили извещение. Я сейчас поеду
к нему и повидаюсь с ним; сейчас же поеду к нему".
И в горячке нервного нетерпения он послал за "новомодным" таксомото-
ром. Понадобится, может быть, немало времени, чтобы сейчас разыскать
этого типа, и бог знает к какому они решению пришли после такого удара.
"Если бы я был какой-нибудь театральный осел, - подумал он, - мне бы
нужно было, я полагаю, взять с собой хлыст, или пистолет, или что-нибудь
в этом роде!" Вместо этого он взял с собой связку бумаг по делу Медженти
против Уэйка, намереваясь просмотреть их дорогой. Он даже не развернул
их и сидел не двигаясь, только подпрыгивая и сотрясаясь от толчков, не
замечая ни того, что ему дует в затылок, ни запаха бензина. Он будет
держать себя в зависимости от поведения того; самое главное - сохранять
спокойствие!
Лондон уже начал изрыгать рабочих из своих недр, когда Сомс подъехал
к Пэтнейскому мосту. Муравейник растекался по улицам. Какое множество
муравьев, и все борются за существование, и каждый старается уцелеть в
этой великой толчее! Должно быть, в первый раз в своей жизни Сомс поду-
мал: "Я-то мог бы плюнуть на все, если бы захотел! Ничто бы меня не ка-
салось. Послал бы все к черту, жил бы, как хотел, наслаждался бы
жизнью!" Нет! Нельзя, человек не может жить так, как жил он, и вдруг все
бросить, поселиться где-нибудь в Италии, сорить деньгами, потерять репу-
тацию, которую себе создал. Человеческая жизнь - это то, что человек
приобрел и что он стремится приобрести. Только дураки думают иначе, ду-
раки и ещД социалисты... да распутники!
Машина, прибавляя ходу, неслась мимо загородных вилл. "Мы делаем миль
пятнадцать в час! - подумал Сомс. - Теперь с этими машинами люди будут
селиться за городом". И он задумался над тем, как это отзовется на
участках Лондона, которыми владел его отец; сам он никогда не интересо-
вался этим способом помещения денег, - скрытый в нДм азарт игрока нахо-
дил выход в коллекционировании картин. А автомобиль мчался, спускаясь с
горы, пронесся мимо Уимблдонского луга. Ах, это свидание!
Конечно, человек в пятьдесят два года со взрослыми детьми и пользую-
щийся некоторой известностью не станет действовать опрометчиво. "Не за-
хочет же он позорить свою семью, - думал Сомс, - он ведь любил своего
отца так же, как я люблю своего, а они были братья. Эта женщина всюду
несет с собой разрушение. Что в ней такое? Никогда не мог понять". Авто-
мобиль свернул в сторону и поехал вдоль леса, и Сомс услышал позднюю ку-
кушку, чуть ли не в первый раз за это лето. Они сейчас ехали как раз ми-
мо того участка, который Сомс сначала было выбрал для своего дома, но
который Босини так бесцеремонно отверг, остановив свой выбор на другом.
Сомс несколько раз вытер платком лицо и руки и несколько раз глубоко пе-
ревел дыхание, словно запасаясь решимостью. "Не выходить из себя, - ду-
мал он, - сохранять спокойствие!"
Машина свернула на въездную аллею, которая могла бы принадлежать ему,
и до него донеслись звуки музыки. Он и забыл про его дочерей.
- Возможно, я сейчас же вернусь, - сказал он шоферу, - но, может
быть, задержусь некоторое время.
И он позвонил.
Проходя вслед за горничной в гостиную за портьеры, он утешался
мыслью, что тягость этой встречи в первую минуту будет смягчена при-
сутствием Холли или Джун, словом, кого-то из них, кто там играет на роя-
ле. И он был совершенно ошеломлен, увидев за роялем Ирэн, и Джолиона в
кресле, слушающего музыку. Они оба встали. Кровь бросилась Сомсу в голо-
ву, и все его твердые намерения сот образоваться с тем-то или с тем-то
разлетелись в прах. Угрюмые черты его предков, фермеров Форсайтов, жив-
ших у моря, предшественников "Гордого Доссета", обнажились в его лице:
- Очень мило! - сказал он.
Он услышал, как тот пробормотал:
- Здесь не место, пройдемте в кабинет, если вы не возражаете.
И они оба прошли мимо него за портьеру.
В маленькой комнатке, куда он вошел вслед за ними, Ирэн стала у отк-
рытого окна, а "этот тип" рядом с ней у большого кресла. Сомс с треском
захлопнул за собой дверь, и этот звук воскресил перед ним через столько
лет тот день, когда он хлопнул дверью перед Джолионом - хлопнул дверью
ему в лицо, запретив ему мешаться в их дела.
- Итак, - сказал он, - что вы можете сказать в своД оправдание?
У "этого типа" хватило наглости улыбнуться.
- То, что мы получили сегодня, лишает вас права задавать нам вопросы.
Я полагаю, что вы должны быть рады высвободить шею из петли.
- О! - сказал Сомс. - Вы так полагаете? Я пришел сказать вам, что я
разведусь с ней и не постою ни перед чем, чтобы предать позору вас обо-
их, если вы не поклянетесь мне прекратить с этого дня всякие отношения.
Он удивлялся тому, что так связно говорит, потому что мысли у него
путались и руки дрожали. Никто из них не ответил ни слова, но ему пока-
залось, что на их лицах изобразилось что-то вроде презрения.
- Так вот, - сказал он, - Ирэн, вы?..
Губы еД шевельнулись, но Джолион положил руку ей на плечо.
- Оставьте еД! - в бешенстве крикнул Сомс. - Ирэн, вы поклянетесь в
этом?
- Нет.
- Ах, вот как, а вы?
- ЕщД менее.
- Так, значит, вы виновны?
- Да, виновны.
Это сказала Ирэн своим ясным голосом и с тем неприступным видом, ко-
торый так часто доводил его до бешенства. И, потеряв всякое самооблада-
ние, не помня себя Сомс крикнул:
- Вы - дьявол!
- Вон! Уходите из этого дома, или я должен буду; прибегнуть к наси-
лию!
И он говорит о насилии! Да знает ли этот тип, что он мог бы сейчас
схватить его за горло и задушить?
- Попечитель, - сказал Сомс, - присваивающий то, что ему доверено!
Вор, не останавливающийся перед тем, чтобы украсть жену у своего двою-
родного брата!
- Называйте меня, как хотите. Вы избрали свою долю, мы - свою. Уходи-
те отсюда!
Если бы у Сомса было при себе оружие, он в эту минуту пустил бы его в
ход.
- Вы мне за это заплатите! - сказал он.
- С величайшим удовольствием.
Это убийственное извращение смысла его слов сыном того, кто прозвал
его "собственником", заставило Сомса остолбенеть от ярости. Это бессмыс-
ленно!
Так они стояли, сдерживаемые какой-то тайной силой. Они не могли уда-
рить друг друга и не находили слов, чтобы выразить то, что они сейчас
переживали. Но Сомс не мог и не знал, как он сможет повернуться и уйти.
Глаза его были прикованы к лицу Ирэн: в последний раз видит он это роко-
вое лицо, можно не сомневаться, в последний раз!
- Вы... - вдруг сказал он. - Я надеюсь что вы поступите с ним так же,
как поступили со мной, - вот и все.
Он увидел, как она передернулась, и со смутным чувством не то тор-
жества, не то облегчения толкнул дверь, прошел через гостиную, вышел и
сел в машину. Он откинулся на подушки, закрыв глаза. Никогда в жизни он
не был так близок к убийству, никогда до такой степени не терял самооб-
ладания, которое было его второй натурой. У него было какое-то обнажен-
ное, ничем не защищенное чувство, словно все его душевные силы, вся сущ-
ность улетучились из него: жизнь утратила всякий смысл, мозг перестал
работать. Солнечные лучи падали прямо на него, но ему было холодно. Сце-
на, которую он только что пережил, уже отошла куда-то, то, что ждало
впереди, не имело очертаний, не материализовалось; он ни за что не мог
ухватиться, и он испытывал чувство страха, словно висел на краю пропас-
ти, словно ещД один маленький толчок - и рассудок изменит ему. "Я не го-
жусь для таких вещей, - думал он. - Нельзя мне, я для этого не гожусь".
Автомобиль быстро мчался по шоссе, и мимо, в механическом мелькании,
проносились дома, деревья, люди, но все это было лишено всякого значе-
ния. "Как-то странно я себя чувствую, - подумал он, - не поехать ли мне
в турецкую баню? Я... я был очень близок к чему-то страшному. Так
нельзя". Автомобиль с грохотом пронесся по мосту, поднялся по Фулхем-Род
и поехал вдоль Хайд-парка.
- В Хаммам, - сказал Сомс.
Чудно, что в такой жаркий летний день тепло может успокоить! Входя в
парильню, он встретил выходившего оттуда Джорджа Форсайта, красного,
лоснящегося.
- Алло, - сказал Джордж. - А ты зачем тренируешься? Ты, кажется, не
страдаешь от излишков.
Шут! Сомс прошел мимо со своей кривой усмешкой. Лежа на спине и рас-
тираясь, чтобы вызвать испарину, он думал: "Пусть себе смеются. Я не хо-
чу ничего чувствовать. Мне нельзя так волноваться. Мне это очень вред-
но!"

VII. ЛЕТНЯЯ НОЧЬ

После ухода Сомса в кабинете наступило мертвое молчание.
- Благодарю вас за вашу прекрасную ложь, - внезапно сказал Джолион. -
Идемте отсюда, здесь уже воздух не тот.
Вдоль высокой, длинной, выходившей на юг стены, у которой шпалерами
росли персики, они молча прогуливались взад и вперед. Старый Джолион по-
садил здесь несколько кипарисов, между этой покрытой дерном насыпью и
отлогой лужайкой, поросшей лютиками и желтоглазыми ромашками; двенадцать
лет росли они, пока их темные веретенообразные контуры не стали такими
же, как у их итальянских собратьев. Птицы возились и порхали в мокрых от
дождя кустах; ласточки чертили круги - быстрые маленькие тельца, отлива-
ющие стальной синевой; трава под ногами скрипела упруго, красуясь осве-
женной зеленью; бабочки гонялись друг за дружкой. После этой мучительной
сцены мирная тишина природы казалась сладостной до остроты. Под нагретой
солнцем стеной тянулась узкая грядка с резедой и анютиными глазками, а
над нею гудели пчелы, и в этом глухом гуле тонули все другие звуки - мы-
чанье коровы, у которой отняли теленка, голос кукушки с вяза по ту сто-
рону лужайки. Кто бы мог подумать, что в каких-нибудь десяти милях отсю-
да начинается Лондон - Лондон Форсайтов с его богатством и нищетой,
грязью и шумом, с редкими островками каменного великолепия среди серого
океана отвратительного кирпича и штукатурки! Этот Лондон, который видел
трагедию Ирэн и тяжелую жизнь молодого Джолиона; эта паутина, этот рос-
кошный дом призрения, опекаемый инстинктом собственности!
И в то время как они прогуливались здесь, Джолион думал об этих сло-
вах: "Я надеюсь, что вы поступите С ним так же, как поступили со мной".
Это будет зависеть от него. Может ли он поручиться за себя? Способен ли
Форсайт по своей натуре не сделать рабой ту, что внушает ему обожание?
Может ли Красота довериться ему? И не лучше ли ей быть только гостьей,
что приходит, когда ей вздумается, позволяя обладать собой лишь недолгое
мгновение, к уходит и возвращается, когда захочет? "Мы из поводы захват-
чиков, - думал Джолион; - грубых и алчных, цветок жизни не может быть в
безопасности в наших руках. Пусть она придет ко мне, когда захочет, как
захочет, или, если не захочет, не придет совсем. Пусть я буду ей опорой,
насестом, но никогда, никогда не буду клеткой!"
Она была тем просветом Красоты, который он видел во сне. Пройдет ли
он теперь сквозь занавес и обретет ли еД? Этот пышный покров врожденной
привычки владеть, тесная смыкающаяся завеса инстинкта собственности -
преградит ли она путь этой маленькой черной фигурке - ему и Сомсу - или
занавес раздвинется и он сможет проникнуть в своД видение и найти в нДм
не только то, что доступно одним грубым чувствам? "Ах, если бы мне
только постичь одно, - думал он, - только одно: как не завладеть, не по-
губить!"
За обедом нужно было обсудить план действий. Сегодня она вернДтся в
отель, но завтра им придется поехать в Лондон. Ему нужно будет дать ука-
зания своему поверенному Джеку Хэрингу. Пусть он не вздумает и пальцем
шевельнуть, с их стороны не должно быть никакого вмешательства в этот
процесс. Возмещение убытков, судебные издержки - что угодно, пусть сог-
лашается на все с самого начала, только бы наконец ей вырваться из этой
петли! Он завтра же, увидит Хэринга - они с Ирэн вместе поедут к нему. А
потом за границу, так, чтобы не оставалось никаких сомнений, чтобы там
могли собрать сколько угодно улик, чтобы ложь, произнесенная ею, стала
правдой. Он поднял на неД глаза, и его благоговейному взору представи-
лось, что против него сидит не просто женщина, а сама душа Красоты -
глубокая, загадочная, которую старые мастера - Тициан, Джорджоне, Боти-
челли - умели находить и запечатлевать на своих полотнах в лицах женщин,
- эта неуловимая красота, казалось, осеняла еД лоб, еД волосы, еД губы,
смотрела из еД глаз.
"И это будет моим! - подумал он. - Мне страшно!"
После обеда они вышли на террасу пить - кофе. Они долго сидели - был
такой чудесный вечер - и смотрели, как медленно спускается летняя ночь.
Было все ещД жарко, и в воздухе пахло цветущей липой - так рано этим ле-
том. Две летучие мыши с таинственным, чуть слышным шуршанием носились по
террасе. Он поставил стулья против стеклянной двери в кабинет, и мо-
тыльки летели мимо них, на слабый свет в комнате. Не было ни ветра, ни
малейшего шороха в листве старого дуба в двадцати шагах от них! Луна
вышла из-за рощи, уже почти полная, и два света вступили в борьбу друг с
другом, и лунный свет победил, он одел весь сад в другой цвет, сделал
его неузнаваемым, скользя по каменным плитам, подкрался к их ногам, под-
нялся и изменил их лица.
- Ну что же, - сказал наконец Джолион, - я боюсь, что вы очень уста-
нете, дорогая; нам уже пора идти. Девушка вас проводит в комнату Холли,
- и, войдя в кабинет, он позвонил.
Вошла горничная и подала ему телеграмму. Глядя, как она уходит с
Ирэн, он подумал: "Наверно, телеграмму принесли час назад, если не
больше, и она не подала еД нам! Это знаменательно! Похоже, что нас скоро
повесят за дело!" И, распечатав телеграмму, он прочел:
"Джолиону Форсайту. Робин-Хилл. - Ваш сын скончался безболезненно
двадцатого июня. Глубоко сочувствуем" - и какая-то неизвестная фамилия.
Он выронил телеграмму, повернулся и замер. Луна светила на него, бабочка
ударилась ему в лицо. Это первый день за все время, что он непрерывно не
думал о Джолли. Ничего не видя, он шагнул к окну, наткнулся на старое
кресло - кресло отца - и опустился на ручку. Он сидел сгорбившись, наг-
нувшись вперед, глядя перед собой в темноту. Сгорел, как свеча, вдали от
дома, от любви, совсем один, в темноте! Его мальчик! С раннего детства
такой добрый с ним, такой ласковый! Двадцать лет - и вот скошен, как
трава, не успев и пожить! "Я, в сущности, не знал его, - думал Джолион,
- и он меня не знал; но мы любили друг друга. Ведь только любовь и имеет
значение".
Умереть там, одному, вдали от них, вдали от дома! Это казалось его
форсайтскому сердцу более мучительным, более ужасным, чем сама смерть!
Ни крова, ни заботы, ни любви в последние минуты! И все: глубоко зало-
женное в нДм чувство родства, любовь к семье и крепкая привязанность к
своей плоти и крови, которая так сильна была в старом Джолионе, так
сильна во всех Форсайтах, - надрывалось в нДм, пришибленное, раздавлен-
ное этой одинокой кончиной его мальчика. Лучше бы он умер в сражении,
чтобы у него не было времени тосковать о них, звать их, быть может, в
предсмертном бреду!
Луна зашла за дуб, и он как-то странно ожил и, казалось, наблюдал за
ним - этот дуб, на который так любил взбираться его мальчик, а однажды
он упал оттуда и разбился, но не заплакал!
Дверь скрипнула. Он увидел, как вошла Ирэн, подняла телеграмму и
прочла еД. Он услышал легкий шелест еД платья. Она опустилась на колени
около него, и он заставил себя улыбнуться ей. Она протянула руки и поло-
жила его голову к себе на плечо. ЕД аромат и тепло охватили его; и мед-
ленно она завладела всем его существом.

VIII. ДЖЕМС В ОЖИДАНИИ

Вспотев до восстановления душевного равновесия. Сомс пообедал в клубе
"Смена" и отправился на Парк-Лейн. Отец в последнее время чувствовал се-
бя хуже. Эту историю придется скрыть от него! Никогда до этой минуты
Сомс не отдавал себе отчета в том, какое большое место в его чувствах
занимал страх опозорить седины Джемса и свести его преждевременно в мо-
гилу; как тесно это было связано с его собственной боязнью скандала. Его
привязанность к отцу, всегда очень глубокая, за последние годы ещД уси-
лилась, ибо он чувствовал, что отец смотрит на него как на единственную
опору своей старости. Ему казалось ужасным, что человек, который всю
свою жизнь так заботился, так много сделал для того, чтобы возвысить имя
семьи, что оно теперь стало почти синонимом благосостояния и незыблемой
респектабельности, должен при последнем издыхании увидеть своД имя во
всех газетах. Это было все равно, что помогать смерти, этому исконному
врагу Форсайтов. "Придется сказать матери, - думал он, - а когда все это
начнется, нужно будет как-нибудь прятать от него газеты. Ведь он теперь
почти никого не видит". Открыв дверь своим ключом. Сомс только начал
подниматься по лестнице, как вдруг услышал какой-то шум на площадке вто-
рого этажа. Голос матери говорил:
- Но ведь ты же простудишься, Джемс. Почему ты не можешь подождать
спокойно?
И голос отца отвечал:
- Подождать? Я всегда жду. Почему он не возвращается?
- Ты можешь поговорить с ним завтра утром, вместо того чтобы торчать
таким пугалом на лестнице.
- Он может пройти прямо к себе, не зайдя к нам, а я всю ночь не зас-
ну.
- Ну иди же в постель. Джемс!
- Ах, да ну, почем ты знаешь, что я не умру до завтра!
- Тебе не придется ждать до завтра. Я сойду вниз и приведу его. Мо-
жешь не волноваться.
- Вот ты всегда так, тебе все нипочем. А может быть, он и совсем не
придет!
- Ну хорошо, если он не придет, какой толк будет от того, что ты бу-
дешь сторожить здесь в халате?
Сомс сделал последний поворот и увидел высокую фигуру отца в коричне-
вом шелковом стеганом халате, перегнувшуюся через перила. Свет падал на
его серебряные волосы и баки, образуя как бы сияние вокруг его головы.
- Вот он! - услышал он его голос, прозвучавший возмущенно, и спокой-
ный ответ матери из спальни:
- Ну, вот и хорошо. Иди, я расчешу тебе волосы.
Джемс поманил его длинным согнутым пальцем - казалось, словно поманил
скелет - и скрылся за дверью спальни.
"Что это с ним? - подумал Сомс. - Что бы он такое мог узнать?"
Отец сидел перед туалетом, повернувшись боком к зеркалу, а Эмили мед-
ленно проводила оправленными в серебро щетками по его волосам. Она дела-
ла это по нескольку раз в день, так как это оказывало на него почемуто
такое же действие, как почесывание за ушами - на кошку.
- Наконец-то ты пришел! - сказал он. - Я тебя ждал.
Сомс погладил его по плечу и, ваяв с туалета серебряный крючок для
застегивания обуви, начал рассматривать на нДм пробу.
- Ну как? - сказал он. - Вид у вас, кажется, лучше.
Джемс помотал головой.
- Мне нужно тебе что-то сказать. Мама об этом не знает.
Он сообщил об этом незнании Эмили того, чего он ей не говорил, как
будто это была горькая обида.
- Папа сегодня в необыкновенном волнении весь вечер. И я право, не
знаю, в чем тут дело.
Мерное "уиш-уиш" щеток вторило еД спокойному, ласковому голосу.
- Нет! Ты ничего не знаешь, - сказал Джемс, - Мне может сказать
только Сомс, - и, устремив на сына свои серые глаза, в которых было ка-
кое-то мучительное напряжение, он забормотал: - Я старею. Сомс. В моем
возрасте... я ни за что не могу ручаться. Я могу умереть каждую минуту.
После меня останется большой капитал. У Рэчел и Сиси ли детей нет. Вэл -
на позициях, а этот молодчик, его отец, загребет все, что только можно.
И Имоджин, того и гляди, кто-нибудь приберет к рукам.
Сомс слушал рассеянно - все это он уже слышал и раньше. "Уиш-уиш!" -
шелестели щетки.
- Если это все... - сказала Эмили.
- Все! - подхватил Джемс. - Я ещД ничего не сказал. Я только подхожу
к этому, - и опять его глаза с жалобным напряжением устремились на Сом-
са.
- Речь о тебе, мой мальчик, - внезапно сказал он. - Тебе нужно полу-
чить развод.
Услышать эти слова из этих вот уст было, пожалуй. слишком для самооб-
ладания Сомса. Он быстро перевел глаза на обувной крючок, а Джемс, слов-
но оправдываясь, продолжал:
- Я не знаю, что с ней стало, говорят, она за границей. Твой дядя Су-
изин когда-то восхищался ею - он был большой чудак. - Так Джемс всегда
отзывался о своем покойном близнеце. "Толстый и тощий", называли их ког-
да-то. - Она, надо полагать, живет не одна.
И, закончив свою речь этим умозаключением о воздействии красоты на
человеческую природу, он замолчал, глядя на сына недоверчивыми, как у
птицы, глазами. Сомс тоже молчал. "Уиш-уиш!" - шелестели щетки.
- Да будет тебе. Джемс! Сомсу лучше знать, как ему быть. Это уж его
дело.
- Ах! - протянул Джемс, и, казалось, это восклицание вырвалось из са-
мых недр его души. - Но ведь речь идет обо всем моем состоянии и об его
тоже, - кому все это достанется? А когда он умрет - даже имя наше исчез-
нет.
Сомс положил крючок обратно на розовый шелк плетеной туалетной сал-
фетки.
- Имя? - сказала Эмили. - А все остальные Форсайты?
- Как будто мне легче от этого, - прошептал Джемс. - Я буду в могиле,
и если он не женится, никого после него не останется.
- Вы совершенно правы, - спокойно сказал Сомс. - Я подал о разводе.
Глаза у Джемса чуть не выскочили из орбит.
- Что? - вскричал он. - Вот, и мне никогда ничего не рассказывают!
- Ну, кто бы мог знать, что ты хочешь этого, - сказала Эмили. - Мой
дорогой мальчик, но это действительно неожиданно, после стольких лет!
- Будет скандал, - бормотал Джемс, словно рассуждая сам с собой, - но
тут уж я ничего не могу поделать. Не нажимай так сильно щеткой. Когда же
это будет?
- До летнего перерыва. Та сторона не защищается.
Губы Джемса зашевелились, производя какие-то тайные вычисления.
- Я не доживу до того, чтобы увидеть моего внука, - прошептал он.
Эмили перестала водить щетками.
- Ну конечно доживешь. Джемс. Сомс поторопится, можешь быть уверен.
Наступило долгое молчание, наконец Джемс протянул руку.
- Дай-ка мне одеколон, - и, поднеся флакон к носу, он повернулся к
сыну, подставляя ему лоб.
Сомс нагнулся и поцеловал этот лоб как раз в том месте, где начинали
расти волосы. Лицо Джемса дрогнуло и разгладилось, словно мучительное
беспокойство, грызущее его, вдруг сразу улеглось.
- Я иду спать, - сказал он. - Я не буду читать газет, когда все это
случится. Это такая клика; мне не годится обращать на них внимание, я
слишком стар.
Глубоко растроганный. Сомс повернулся и пошел к двери; он услышал,
как отец сказал:
- Я очень устал сегодня; я помолюсь в постели.
А мать ответила:
- Вот и хорошо. Джемс; тебе так будет удобнее.

IX. ВЫПУТАЛСЯ ИЗ ПАУТИНЫ

На Бирже Форсайтов известие о смерти Джолли, погибшего рядовым солда-
том среди кучки других солдат, вызвало противоречивые чувства. Странным
казалось прочесть, что Джолион Форсайт (пятый носитель этого имени по
прямой линии) умер от болезни на службе родине, и не иметь возможности
переживать это, как личное несчастье. Это оживило старую обиду на его
отца за то, что он так откололся от них. Ибо столь велик был престиж
старого Джолиона, что никому из остальных Форсайтов не приходило в голо-
ву заикнуться, хотя этого и можно было бы ожидать, что они сами отверну-
лись от его потомков за предосудительное поведение. Разумеется, это из-
вестие увеличило общий интерес к Вэлу и беспокойство о нДм; но Вэл носил
имя Дарти, и если бы он даже был убит на войне или получил крест Викто-
рии, все-таки это было бы совсем не то, как если бы он носил имя Фор-
сайт. Ни несчастье, ни слава Хэйменов тоже никого бы не удовлетворили.
Семейной гордости Форсайтов не на что было опереться.
Как возникли слухи о том, что готовится - ах, моя дорогая, что-то та-
кое ужасное! - никто не мог бы сказать, и меньше всех Сомс, который
всегда все держал в секрете. Возможно, чей-нибудь глаз увидал в списке
судебных дел: "Форсайт против Форсайт и Форсайта", - и прибавил к этому:
"Ирэн в Париже со светлой бородкой". Может быть, у какой-нибудь из стен
на Парк-Лейн были уши. Но факт оставался фактом - это было известно:
старики шептались об этом, молодежь обсуждала - семейной гордости гото-
вился удар.
Сомс, явившись однажды с воскресным визитом к Тимоти, причДм он шел
туда с чувством, что, как только начнется процесс, эти визиты прекратят-
ся, - едва только вошел, понял, что здесь уже все известно. Никто, разу-
меется, не осмеливался заговорить при нДм об этом, но все четыре при-
сутствовавших Форсайта сидели как на углях, зная, что ничто не может по-
мешать тете Джули поставить их всех в неловкое положение. Она так жа-
лостно смотрела на Сомса, так часто обрывала себя на полуслове, что тетя
Эстер извинилась и ушла, сказав, что ей нужно пойти промыть глаз Тимоти:
у него начинается ячмень. Сомс держал себя невозмутимо и несколько над-
менно и оставался недолго. Он вышел, едва сдерживая проклятье, готовое
сорваться с его бледных чуть улыбающихся губ.
К счастью для своего рассудка, жестоко терзавшегося надвигающимся
скандалом. Сомс день и ночь занимал его проектами своего ухода от дел,
ибо он в конце концов пришел к этому мрачному решению. Продолжать встре-
чаться со всеми этими людьми, которые считали его предусмотрительным,
тонким советчиком, после этой истории, - нет, ни за что! Щепетильность и
гордость, которые так странно, так тесно переплетались в нДм с бес-
чувствием собственника, восставали против этого. Он уйдДт от дел, будет
жить своей жизнью, покупать картины, составит себе имя как коллекционер,
у него, в сущности, к этому всегда больше сердце лежало, чем к юридичес-
кой деятельности. Но, чтобы осуществить это, ныне бесповоротное решение,
он должен позаботиться о слиянии своей фирмы с другим предприятием и
так, чтобы это произошло втайне, ибо такой шаг, разумеется, может выз-
вать всеобщее любопытство и только заранее бросит на него тень унижения.
Он остановил свой взор на фирме "Кэткот, Холидей и Кингсон", два ком-
паньона которой умерли. Полное название объединенной фирмы должно было
бы "быть: "Кэткот, Холидей, Кингсон, Форсайт, Бастард и Форсайт". Но
после споров о том, кто из покойников пользуется большим влиянием среди
живых, решили сократить название, оставив только: "Кэткот, Кингсон и
Форсайт", причДм Кингсон будет действующей, а Сомс немой фигурой. За
своД имя, престиж и клиентуру Сомс должен был получать изрядный доход.
Однажды вечером он, как подобало человеку, достигшему столь важной
ступени в своей жизненной карьере, занялся подсчетом того, какой цифры
достигла стоимость его персоны, и, скостив некоторую сумму на понижение
ценностей по случаю войны, нашел, что она равняется приблизительно ста
тридцати тысячам фунтов. После смерти отца, которая, увы, не за горами,
он получит ещД по меньшей мере тысяч пятьдесят, а его годовой расход по-
ка ещД не превышает двух тысяч. Стоя посреди своих картин, Сомс видел
перед собой будущность, богатую выгодными приобретениями, которые были
ему обеспечены благодаря его безошибочной способности угадывать лучше,
чем другие. Продавая то, что должно упасть в цене, придерживая то, что
ещД растет, и учитывая с осторожной проницательностью будущие требования
вкуса, он составит редчайшую коллекцию, которая после его смерти отойдет
государству как "дар Форсайта".
Если процесс окончится благополучно, он уже решил, как ему поступить
с мадам Ламот. Он знал, что еД заветной мечтой было жить на ренту в Па-
риже, около своих внуков. Он откупит ресторан "Бретань" за громадную це-
ну. Мадам будет жить, как королева-мать, в Париже, на доходы от капита-
ла, который уж она сумеет поместить, как нужно (между прочим Сомс поду-
мывал о том, чтобы поставить на еД место хорошего управляющего, и тогда
ресторан, будет приносить ему немалый процент на уплаченную сумму. В Со-
хо скрыты богатые возможности). За Аннет он пообещает закрепить пятнад-
цать тысяч фунтов - намеренно или случайно, как раз ту сумму, которую
старый Джолион завещал "той женщине".
Из письма поверенного Джолиона к его поверенному выяснилось, что "эти
двое" в Италии. Кроме того, они дали всем полную возможность установить,
что до этого жили в отеле в Лондоне. Дело ясно как белый день, и разбе-
рут его в каких-нибудь полчаса; но за эти полчаса Сомс испытает все муки
ада; а после того как эти полчаса пройдут, все носители имени Форсайт
почувствуют, что роза утратила свой аромат. У него не было иллюзий, как
у Шекспира, что роза, как еД ни назови, благоухает все так же. Имя - это
то, чем человек владеет: реальное, ничем не забракованное имущество, и
ценность его упадет по крайней мере на двадцать процентов. Если не счи-
тать Роджера, который однажды отказался выставить свою кандидатуру в
парламент, и - о, ирония! - Джолиона, завоевавшего себе известность как
художник, не было ни одного чем-нибудь заметного Форсайта. Но именно это
отсутствие гласности и было величайшим достоянием их имени. Это было
частное имя, в высшей степени индивидуальное, и оно было его личной
собственностью; оно никогда ни с доброй, ни с худой целью не было ис-
пользовано назойливой молвой. Он и каждый член его семьи владели им не-
раздельно, строго конфиденциально, не делая его объектом любопытства
публики чаще, чем того требовали события - их рождения, браки, смерти. И
в течение этих недель ожидания, когда сам он готовился сложить с себя
звание служителя закона, Сомс проникся горькой ненавистью к этому закону
- так глубоко возмущало его это неминуемое насилие над его именем, наси-
лие, которое он должен был претерпеть во имя естественной потребности
законным образом увековечить своД имя. Чудовищная несправедливость всего
этого вызывала в нДм постоянную глухую злобу. Он не хотел ничего друго-
го, как только жить честной семейной жизнью, и вот теперь, после всех
этих бесплодных, одиноких лет, он должен явиться в суд и публично приз-
наться в своей несостоятельности - в том, что он не может удержать жену,
- вызвать жалость, удовольствие или презрение себе подобных. Все пере-
вернулось вверх ногами. Страдать должны бы она и этот субъект, а они в
Италии. И этот Закон, которому Сомс так верно служил, на который он с
таким благоговением взирал как на оплот собственности, за эти недели
стал казаться ему жалким убожеством. Что может быть бессмысленнее, чем
сказать человеку: "Владей своей женой", а потом наказать его, если
кто-нибудь незаконным образом отнимет еД у него. Или Закон не знает, что
для человека имя - это зеница ока и что гораздо тяжелее прослыть обману-
тым мужем, чем обольстителем чужой жены? Он положительно завидовал этой
репутации Джолиона, одержавшего победу там, где он, Сомс, проиграл. Воп-
рос о денежной компенсации тоже не давал ему покоя. Ему хотелось нака-
зать этого субъекта, но ему вспоминались его слова: "С величайшим удо-
вольствием", - и он чувствовал, что взыскание денег причинит неприят-
ность не Джолиону, а ему; он смутно угадывал, что Джолиону даже приятно
будет заплатить деньги, - это такой распущенный человек! Кроме того,
предъявлять денежные претензии было как-то не совсем удобно. Но это про-
изошло само собой, почти механически; однако, по мере того как час испы-
тания приближался, Сомсу начинало казаться, что и это тоже всего лишь
какая-то уловка этого бесчувственного, противоестественного Закона - для
того чтобы выставить его. Сомса, в смешном виде; чтобы люди могли сме-
яться и говорить: "Да, да, он получил за неД изрядную сумму!" И он отдал
распоряжение своему поверенному, чтобы тот заявил, что деньги будут по-
жертвованы на убежище для падших женщин. Он долго раздумывал, какое из
благотворительных учреждений будет самым подходящим, и остановился на
этом, но теперь, просыпаясь по ночам, думал: "Это не годится, слишком
мрачно, это только привлечет внимание. Что-нибудь поскромнее, поприлич-
неД". Он был равнодушен к собакам, а то бы, наверно, перенес свой выбор
на них; в конце концов, в полном отчаянии, ибо его осведомленность в де-
лах благотворительности была весьма ограниченна, он решил остановиться
на слепых. Это не может показаться неприличным, и это, разумеется, зас-
тавит суд назначить более высокую сумму.
Целый ряд процессов снимался со списка, который этим летом и так был
очень невелик, и дело Сомса должно было слушаться уже в июле. В эти дни
единственным утешением Сомса была Уинифрид. Она относилась к нему со-
чувственно, как человек, который сам побывал в такой передряге, и он мог
ей довериться, зная, что она не станет откровенничать с Дарти. Этот не-
годяй только порадовался бы! В конце июля, накануне процесса. Сомс вече-
ром пришел к ней. Они ещД не выехали за город, так как Дарти уже истра-
тил деньги, отложенные на летний отдых, а Уинифрид не решалась идти про-
сить у отца, пока тот ждал, чтобы ему ничего не сказали об этом деле
Сомса.
Она встретила его с письмом в руке.
- От Вэла? - мрачно спросил он. - Что он пишет?
- Он пишет, что женился, - сказала Уинифрид.
- На ком это, господи боже?
Уинифрид подняла на него глаза.
- На Холли Форсайт, дочери Джолиона.
- Что?
- Получил разрешение и женился. Я даже не знала, что он знаком с нею.
Как это все неудобно, правда?
Сомс отрывисто засмеялся на эту еД характерную манеру употреблять ни-
чего не значащие слова.
- Неудобно! Ну, я не думаю, что они об этом что-нибудь узнают прежде,
чем вернутся. Да и лучше им оставаться там. ЕД отец даст ей денег.
- Но я хочу, чтобы Вэл вернулся, - сказала Уинифрид почти жалобно. -
Мне его недостает. Мне легче, когда он со мной.
- Я знаю, - пробормотал Сомс. - А как Дарти ведет себя теперь?
- Могло быть и хуже; вечные истории с деньгами. Ты хочешь, чтобы я
завтра поехала в суд. Сомс?
Сомс протянул ей руку. Этот жест так явно изобличал его одиночество,
что она крепко пожала его руку обеими руками.
- Ничего, голубчик, зато тебе будет гораздо легче, когда все это кон-
чится.
- Я не знаю, что я такого сделал, - хрипло сказал Сомс. - И никогда
не знал. Все как-то перевернулось вверх ногами. Я любил еД, я еД всегда
любил.
Уинифрид увидела, как кровь выступила на его губе, и это еД страшно
потрясло.
- Ну конечно, - сказала она, - это все очень гадко с еД стороны. Но
что же мне делать с этой женитьбой Вэла, Сомс? Я не знаю, что ему напи-
сать в связи с этой историей? Ты видел эту девочку - хорошенькая она?
- Да, она хорошенькая, - сказал Сомс. - Брюнетка, и в ней есть что-то
аристократическое.
"Не так уж плохо, - подумала Уинифрид. - У Джолиона всегда был
стиль!"
- Все-таки это какая-то путаница, - сказала она. - Что скажет папа?
- Ему незачем говорить об этом, - сказал Сомс. - Война теперь скоро
кончится, и хорошо было бы, если бы Вэл купил там участок земли и обза-
велся хозяйством.
Это было равносильно тому, как если бы он сказал ей, что считает пле-
мянника погибшим.
- Монти я ничего не говорила, - упавшим голосом прошептала Уинифрид.
Дело начало слушаться на следующий день около двенадцати часов и за-
няло, немногим больше, получаса. Сомс, с грустными глазами, бледный,
элегантный, стоял перед судом; он столько перестрадал до этого, что те-
перь уже ничего не чувствовал. Как только объявили решение суда, он по-
кинул зал.
Через каких-нибудь четыре часа его имя сделается достоянием публики!
Бракоразводный процесс присяжного поверенного! Глухая, горькая злоба
сменила чувство мертвого равнодушия. "Будь они все прокляты! - думал он.
- Я не буду прятаться. Я буду вести себя так, как если бы ничего не слу-
чилось". И по нестерпимо знойной Флитстрит и Лэдгейт-Хилл он отправился
пешком в свой клуб в Сити, позавтракал и затем пошел в контору. Там, не
отрываясь, работал до вечера.
Когда, собравшись идти домой. Сомс вышел из кабинета, он увидел, что
клерки уже все знают, но он встретил, их недовольные взгляды таким сар-
кастическим взглядом, что они немедленно отвели глаза. У собора св. Пав-
ла он остановился купить самую аристократическую из вечерних газет. Да!
Вот оно! "Бракоразводный процесс известного, присяжного, поверенного.
Соответчик - двоюродный брат. Взысканная с ответчика компенсация, жерт-
вуется в пользу слепых!" - значит, они все-таки напечатали это! Глядя на
встречные лица, он думал: "Интересно, знаете вы или нет? ", И вдруг он
почувствовал себя, как-то странно, словно у него что-то завертелось в
голове.
Что это такое? Он не должен поддаваться этому! Не должен! Ведь так
можно заболеть. Не нужно думать! Он поедет к себе за город, на реку, бу-
дет грести, ловить рыбу. "Я не позволю себе заболеть!" - подумал он.
Вдруг он вспомнил, что ему необходимо сделать что-то очень важное,
прежде чем уехать из города. Мадам Ламот! Он должен объяснить ей предус-
мотренный законом порядок. ЕщД шесть месяцев должно пройти, прежде чем
он будет действительно свободен. Только ему не хочется видеть Аннет! И
он провел рукой по голове: она была горячая.
Он свернул и пошел по Ковент-Гарден. В этот знойный июльский день
воздух старого рынка, зараженный запахом гниющих отбросов, вызывал у не-
го отвращение, а Сохо, более чем когда-либо, казался безотрадным прито-
ном всякого сброда. Только ресторан "Бретань", чистенький, нарядно вык-
рашенный, со своими голубыми кадкамии карликовыми деревцами, сохранял
независимое, типично французское достоинство и самоуважение. Сейчас были
часы затишья, и бледные, опрятно одетые официантки накрывали столики к
обеду. Сомс прошел в жилую половину. К его великому огорчению, на стук
его открыла Аннет. Она тоже была бледная, изнемогающая от жары.
- Вы нас совсем забыли, - вяло сказала она.
Сомс улыбнулся.
- Это не моя вина; я был очень занят. Где ваша матушка, Аннет? Мне
нужно ей кое-что сообщить.
- Мамы нет дома.
Сомсу показалось, что она как-то странно смотрит на него. Что ей из-
вестно? Что ей рассказала мать? Старание угадать это вызвало мучи-
тельно-болезненное ощущение у него в голове Он ухватился за край стола и
смутно увидел, что Аннет подошла к нему, глядя на него прояснившимися от
удивления глазами. Он закрыл глаза и сказал:
- Ничего, сейчас пройдет. У меня, наверно, был легкий солнечный удар!
Солнечный! Уж если что и ударило его, так это мрак! Голос Аннет,
сдержанный голос француженки, сказал:
- Сядьте, у вас скорей пройдет.
ЕД рука нажала на его плечо, и Сомс опустился в кресло. Когда ощуще-
ние мрака прошло и он открыл глаза, он увидел, что она смотрит на него.
Какое непостижимое и странное выражение для двадцатилетней девушки!
- Вам лучше теперь?
- Все прошло, - сказал Сомс.
Инстинкт подсказывал ему, что, обнаруживая перед ней слабость, он не
выигрывает: возраст и без того достаточное препятствие. Сила воли - вот
что возвысит его в глазах Аннет. Все эти последние месяцы он отступал
из-за нерешительности, больше он уже не будет отступать... Он встал и
сказал:
- Я напишу вашей матушке. Я уезжаю в свой загородный дом на довольно
продолжительное время. Я бы хотел, чтобы вы обе приехали погостить ко
мне. Сейчас там самое лучшее время. Вы приедете, не правда ли?
- Мы будем очень рады.
Такое изящное грассирование этого "р", но ни малейшего энтузиазма. И
с некотором огорчением он прибавил:
- Вы тоже страдаете от жары, Аннет? Вам будет очень полезно побыть на
реке. До свидания.
Аннет наклонилась вперед. В этом движении промелькнуло что-то вроде
раскаяния.
- А вы в состоянии идти? Может быть, вы выпьете кофе?
- Нет, - твердо сказал Сомс. - Дайте мне вашу руку.
Она протянула ему руку, и Сомс поднес еД к губам. Когда он поднял
глаза, то опять увидел то же странное выражение в еД лице. "Непонятно, -
думал он, выходя от неД, - но не надо думать, не надо мучиться".
Но он все же мучился, идя по направлению к Пэл-Мэл. Англичанин, чужой
для неД религии, человек в летах, в прошлом семейная трагедия - что он
может дать ей? Только богатство, положение в обществе, обеспеченную
жизнь, успех! Это много, но достаточно ли это для красивой двадцатилет-
ней девушки? Он так мало знает Аннет. Кроме того, у него был какой-то
необъяснимый страх перед этим французским характером еД матери, да и еД
самой. Они так хорошо знают, чего хотят. Это почти Форсайты! Они никогда
не погонятся за тенью, не упустят реальной возможности!
Невероятное усилие, которое ему пришлось сделать над собой для того,
чтобы, придя в клуб, написать коротенькую записку мадам Ламот, лишний
раз показало ему, что он окончательно выдохся.
"Сударыня (писал он).
Из прилагаемой газетной вырезки Вы увидите, что я сегодня получил
развод. Но по английским законам я не имею права вторично вступить в
брак, пока, по истечении шести месяцев, развод не будет утвержден. В на-
стоящее время я прошу Вас считать меня официальным претендентом на руку
Вашей дочери. Я напишу Вам снова через несколько дней и попрошу Вас обе-
их приехать погостить в мой загородный дом.
Преданный Вам Сол с Форсайт".
Запечатав и отослав письмо, он прошел в столовую. Двух-трех ложек су-
па было достаточно для того, чтобы убедиться, что он не может есть; он
послал за кэбом, отправился на Пэддингтонский вокзал и там сел на первый
отходящий в Рэдинг поезд. Он приехал к себе, когда солнце только что
зашло, и вышел на лужайку. Воздух был насыщен ароматом махровой гвозди-
ки, росшей на грядках. Мягкой прохладой тянуло с реки.
Отдыха, покоя! Дайте отдохнуть бедняге! Пусть перестанут тревога,
стыд и злоба метаться, подобно зловещим ночным птицам, в его сознании.
Как голуби, прикорнувшие в полусне в своей голубятне, как пушистые звери
в лесах на том берегу, и бедный люд в мирных хижинах, и деревья, и эта
белеющая в сумерках река, и темное васильково-синее небо, на котором уже
загораются звезды, - пусть он отрешится от себя и отдохнет!

X. ВЕК УХОДИТ

Свадьба Сомса с Аннет состоялась в Париже в последний день января
1901 года, и так конфиденциально, что даже Эмили сообщили только после
того, как это уже произошло. На следующий день после свадьбы он привез
еД в Лондон, в один из тех скромных отелей, где за большие деньги полу-
чаешь меньше, чем где бы то ни было в другом месте. ЕД красота, оправ-
ленная в лучшие парижские туалеты, доставляла ему больше удовлетворения,
чем если бы он приобрел какой-нибудь редкий фарфор или драгоценную кар-
тину. Он предвкушал момент, когда покажет еД на ПаркЛейн, на Грин-стрит
и у Тимоти.
Если бы кто-нибудь в то время спросил его: "Скажите откровенно, вы
действительно влюблены в эту девушку?" - он ответил бы: "Влюблен? Что
такое любовь? Если вы хотите сказать, чувствую ли я к ней то, что я ког-
дато чувствовал к Ирэн, когда я впервые встретил еД и она отвергла меня,
и я вздыхал, и изнывал, и не знал ни минуты покоя, пока она не согласи-
лась, - нет! Если вы хотите сказать, любуюсь ли я еД молодостью и красо-
той и испытываю ли некоторое волнение чувств, когда я смотрю на неД, -
да! Думаю ли я, что она оправдает мои надежды, будет мне достойной женой
и хорошей матерью моим детям, я опять скажу - да! А что же мне ещД нуж-
ной И что другое получают От мужчин три четверти женщин, выходя замуж?"
И если бы собеседник продолжал допытываться: "А как вы думаете, честно
ли было соблазнить эту девушку отдаться вам на всю жизнь, если вы на са-
мом деле не затронули еД сердца?" - он ответил бы: "Француженки иначе
смотрят на эти вещи. Для них брак - это возможность устроиться, завести
детей, и я по собственному опыту скажу: я совсем не уверен, что эта точ-
ка зрения не есть самая разумная. На этот раз я не жду больше того, что
я могу получить, ни того, что она может дать. Я не удивлюсь, если через
несколько лет у меня будут какие-нибудь неприятности с ней; но я к тому
времени буду уже стар, у меня будут дети. Я просто закрою глаза на это.
Я уже испытал большое чувство, ей, может быть, ещД предстоит испытать
его, и вряд ли это чувство будет ко мне. Я даю ей многое, а взамен жду
совсем немного - только детей или хотя бы одного сына. Но в одном я со-
вершенно уверен - это в том, что она обладает большим здравым смыслом".
И если бы неотвязчивый собеседник, все ещД не удовлетворившись, спро-
сил: "Значит, вы не ищете в этом браке духовного общения?" - Сомс усмех-
нулся бы своей кривой усмешкой и ответил: "Это уж как придется. Если
чувства будут удовлетворены и мое "я" будет увековечено в потомстве, ес-
ли Дома у меня будет хороший тон и хорошее настроение - это все, чего я
могу желать в моем возрасте. Я вовсе не склонен мечтать о каких-то преу-
величенных чувствах". После этого собеседник, если он обладает достаточ-
ным тактом, должен прекратить свой допрос.
Королева умерла, и в воздухе величайшей столицы Мира стояла серая
мгла непролитых слез. В меховом пальто, в цилиндре. Сомс с Аннет, уку-
танной в темные меха, пробравшись сквозь толпу на Парк-Лейн в это утро
похоронного шествия, остановился у ограды Хайд-парка. Хотя обычно всякие
происшествия общественного характера мало волновали Сомса, это глубоко
символическое событие, это завершение длительной блестящей эпохи произ-
вело на него впечатление. В 37-м году, когда королева взошла на престол,
"Гордый Досеет" ещД строил дома, уродовавшие Лондон, а Джемс, двадцати-
шестилетний юноша, только закладывал фундамент своей юридической
карьеры. ЕщД ходили почтовые кареты, мужчины носили пышные галстуки,
брили верхнюю губу, ели устрицы прямо из бочонков, на запятках карет
красовались грумы, женщины на все говорили: "Скажите!" - и не имели прав
на собственное имущество. В стране царила учтивость, для нищих строили
закуты, бедняков вешали за ничтожные преступления, и Диккенс только что
начинал писать. Без малого два поколения сменилось с тех пор, а за это
время - пароходы, железные дороги, телеграф, велосипеды, электричество,
телефоны и вот теперь эти автомобили - такое накопление богатств, что
восемь процентов превратились в три, а Форсайты насчитываются тысячами.
Изменились нравы, изменились манеры, люди ещД на одну ступень отошли от
обезьян, богом стал Маммона - Маммона такой респектабельный, что сам се-
бя не узнавал. Шестьдесят четыре года покровительства собственности соз-
дали крупную буржуазию, приглаживали, шлифовали, поддерживали еД до тех
пор, пока она манерами, нравами, языком, внешностью, привычками и душой
почти не перестала отличаться от аристократии. Эпоха, так позолотившая
свободу личности, что если у человека были деньги, он был свободен по
закону и в действительности, а если у него не было денег - он был свобо-
ден только по закону, но отнюдь не в действительности; эпоха, так кано-
низировавшая фарисейство, что для того, чтобы быть респектабельным, дос-
таточно было казаться им. Великий век, всеизменяющему воздействию кото-
рого подверглось все, кроме природы человека и природы вселенной.
И для того чтобы посмотреть, как уходит этот век, Лондон, его любимец
и баловень, вливал потоки своих граждан сквозь все ворота в Хайд-парк,
этот оплот викторианства, заповедный остров Форсайтов. Под серым небом,
которое вот-вот, казалось, брызнет мелким дождем, темная толпа собралась
посмотреть на пышное шествие. Добрая старая королева, богатая доброде-
телью и летами, в последний раз вышла из своего уединения, чтобы устро-
ить Лондону праздник. Из Хаундсдитча, Эктона, Илинга, Хэмстеда, Излинг-
тона и Бетнел-Грина, из Хэкни, Хорнси, Лейтонстона, Бэттерси и Фулхема и
с тех зеленых пастбищ, где расцветают Форсайты, - Мейфера и Кенсингтона,
Сент-Джемса и Белгрэвии, Бэйсуотер и Челси и Риджент-парка стекался на-
род на улицы, по которым сейчас с мрачной помпой и в пышном параде прой-
дет смерть. Никогда больше не будет ни одна королева царствовать так
долго, и народу не придется больше поглядеть, как хоронят такую долгую
эпоху. Какая жалость, что война все ещД тянется и нельзя возложить на
гроб венок победы! Но, кроме этого, в проводах будет все: солдаты, мат-
росы, иностранные принцы, приспущенные знамена и похоронный звон, а
главное - огромная, волнующаяся, одетая в траур толпа, в которой, может
быть, не одно сердце под черной одеждой, надетой ради этикета, сжимается
легкой грустью. В конце концов, это не только королева уходит на покой,
это уходит женщина, которая мужественно терпела горе, жила, как умела,
честно и мудро.
В толпе перед оградой парка Сомс, стоя под руку с Аннет, ждал. Да!
Век уходит! Со всем этим тред-юнионизмом и с этими лейбористами в парла-
менте, с этими французскими романами и ощущением чего-то такого в возду-
хе, чего не выразишь словами, все пошло совсем по-другому; он вспомнил
толпу в ночь взятия Мейфкинга и слова Джорджа Форсайта: "Они все социа-
листы, они зарятся на наше добро". Сомс, подобно Джемсу, ничего не знал,
ничего не мог сказать, что будет, когда на престол сядет этот Эдуард.
Никогда уж больше не будет так спокойно, как при доброй, старой Викки!
Он, вздрогнув, прижал руку своей молодой жены. Это по крайней мере было
чтото его собственное, что-то, наконец, снова его неотъемлемо-домашнее,
то, ради чего стоит иметь собственность, чтото действительно реальное.
Крепко прижимая еД к себе и стараясь отгородить от других. Сомс чувство-
вал себя довольным. Толпа шумела вокруг них, ела бутерброды, стряхивала
крошки; мальчишки, взобравшись на платаны, болтали, как мартышки, броса-
лись сучьями и апельсинными корками. Время уже прошло, процессия должна
вотвот показаться! И вдруг чуть-чуть левее позади он увидел высокого
мужчину в мягкой шляпе, с короткой седеющей бородкой и высокую женщину в
маленькой круглой меховой шапочке под вуалью. Джолион и Ирэн, болтая,
улыбаясь, стояли, тесно прижавшись друг к другу, как он и Аннет! Они не
видели его; и украдкой, с каким-то очень странным чувством, Сомс наблю-
дал за ними. Они кажутся счастливыми! Зачем они пришли сюда, эти двое -
отвернувшиеся от всех законов, восставшие против идеалов викторианства?
Что нужно им в этой толпе? Каждый из них дважды изгнан приговором морали
- и вот они здесь, точно хвастаются своей любовью и беспутством. Он как
зачарованный следил за ними, признавая с завистью даже и теперь, когда
рука Аннет покоилась в его руке, что она, Ирэн... Нет! Он этого не приз-
нает, и он отвел глаза. Он не хочет видеть их, не хочет, чтобы прежняя
горечь, прежнее желание снова вспыхнули в нДм! Но тут Аннет повернулась
к нему и сказала:
- Вот эти двое, Сомс, они знают вас, я уверена. Кто они такие?
Сомс покосился.
- Где? Кто?
- Да вот, видите; они как раз уходят. Они вас знают.
- Нет, - ответил Сомс, - вы ошибаетесь, дорогая.
- Очаровательное лицо! И какая походка! Elle est tres distinguee [У неД
очень благородная внешность (франц)]
Тогда Сомс посмотрел им вслед. Вот так, этой спокойной походкой, она
вошла в его жизнь и ушла из неД - прямая, недоступная, далекая, всегда
уклонявшаяся от духовного общения с ним! Он резко отвернулся от этого
удаляющегося видения прошлого.
- Смотрите-ка лучше сюда, - сказал он, - идут!
Но, стоя рядом с ней, крепко прижимая к себе еД руку и как будто с
интересом следя за приближающейся процессией, он содрогался от чувства
невозвратимой утраты, от острого сожаления, что они не принадлежат ему
обе.
Медленно приближалась музыка и погребальное шествие, и наконец среди
всеобщей тишины длинная процессия влилась в ворота парка. Он услышал,
как Аннет прошептала: "Как печально и как прекрасно!" - почувствовал,
как она крепко сжала его руку, приподнимаясь на цыпочки, и волнение тол-
пы захватило его. Вот он, катафалк королевы, - медленно плывущий мимо
гроб Века! И, по мере того, как он медленно двигался, из сомкнутых рядов
толпы, следившей за ним, подымался глухой стон; никогда в жизни Сомс не
слышал такого звука, это было что-то такое бессознательное, первобытное,
глубокое, безудержное, что ни он, ни кто другой не отдавали себе отчета,
не исходит ли он от каждого из них. Непостижимый звук! Дань Века
собственной своей смертн!.. А-а-а!... А-а-а!.. Исчезает опора жизни! То,
что казалось вечным, уходит? Королева - упокой еД, господи!
Он плыл вместе с катафалком, этот неудержимый стон, как огонь плывет
по траве узенькой полоской. Не отставая, шаг за шагом он следовал за ним
по сомкнутым рядам толпы, из ряда в ряд. Это был человеческий и в то же
время нечеловеческий стон, исторгаемый животным подсознанием, сокровен-
нейшим прозрением того, что все умирает, все изменяется. Никто из нас,
никто из нас не вечен!
Когда он смолк, наступила тишина, не надолго, очень не надолго, пока
тут же не развязались языки, спеша обсудить интересное зрелище. Сомс
постоял ещД немножко, чтобы доставить удовольствие Аннет, потом вывел еД
из парка и отправился с нею на Парк-Лейн завтракать к отцу...
Джемс провел утро, не отходя от окна своей спальни; Последнее пышное
зрелище, которое ему суждено увидеть... - последнее из всех! Итак, она
умерла! Конечно, она уже была старая женщина. Суизин и он присутствовали
при еД коронации: тоненькая, стройная девочка, моложе Имоджин! Она потом
очень располнела. Они с Джолионом видели, как еД венчали с этим немцем,
еД супругом; он оказался вполне порядочным, а потом умер, оставив еД с
сыном. И Джемс вспоминал, как, бывало, вечерами собирались братья и
друзья и как, сидя после обеда за бутылкой вина, они, покачивая голова-
ми, беседовали меж собой об этом юнце. И вот теперь он вступил на прес-
тол. Говорят, он остепенился - вот этого уж он не знает, не может ска-
зать! Наверно, будет сорить деньгами. Какая масса повсюду! Кажется, сов-
сем не так давно они с Суизином стояли в толпе перед Вестминстерским аб-
батством, когда еД короновали, а потом Суизин повез его к Креморну - ве-
селый был этот Суизин; кажется, будто это было почти так же недавно, как
юбилейный год, когда они с Роджером сняли сообща балкон на Пикадилли.
Джолион, Суизин, Роджер - все умерли, а ему в августе будет девяносто! И
вот теперь Сомс женился на этой француженке. Французы странный народ, но
он слышал, что француженки хорошие матери. Времена меняются! Говорят,
этот германский император приехал на похороны; а ведь его телеграмма
тогда старику Крюгеру была прямо-таки неприличного тона [В 1896 году, когда
буры отразили грабительское нападение управляющего английской южноафриканской
компании Джексона на Трансвааль, Вильгельм II послал Крюгеру телеграмму,
в которой поздравлял его с победой]. И он не удивится, если когда-нибудь
этот молодчик наделает хлопот. Все меняется! Гм! И придется им самим
заботиться о себе, когда он умрет: что с ним будет, он не знает! И вот
сегодня Эмили пригласила Дарти к завтраку с Уинифрид и Имоджин, чтобы принять
всей семьей жену Сомса. Вечно она что-нибудь придумает! А Ирэн, говорят,
живет с этим Джолионом. Верно, он теперь на ней женится.
"Брат Джолион, - подумал Джемс, - что бы он сказал на все это?" И
полная невозможность представить себе, что сказал бы его старший брат, к
мнению которого он всегда так прислушивался, так расстроила Джемса, что
он поднялся со своего кресла и медленно, с усилием начал ходить взад и
вперед по комнате.
"А какая была красотка! - думал он. - И я так к ней привязался. Может
быть. Сомс не подходил ей, не знаю, не могу сказать. У нас никогда не
было никаких неприятностей с нашими женами". Женщины изменились, все из-
менилось! И вот теперь королева умерла - что ты скажешь! Он заметил ка-
кое-то движение в толпе и остановился у окна, прижавшись к холодному
стеклу, так что кончик носа у него сразу побелел. Они уже выходят с ней
из-за угла Хайд-парка, сейчас они пройдут мимо! Почему Эмили не идет сю-
да наверх посмотреть, вместо того чтобы суетиться с этим завтраком? Ему
недоставало еД в эту минуту, недоставало! Сквозь голые сучья платанов
ему видно было, как двигалась процессия, как толпа обнажила головы, -
наверно, масса народу простудится! Голос позади него сказал:
- Оказывается, тебе здесь отлично все видно. Джемс!
- Наконец-то! - пробормотал Джемс. - Почему ты раньше не пришла? Ты
ведь могла все пропустить!
И он замолчал, глядя напряженно и пристально.
- Что это за шум? - вдруг спросил он.
- Никакого нет шума, - сказала Эмили, - ты что думаешь, ведь не может
быть никаких приветствий!
- Но я слышу.
- Глупости, Джемс!
Ни малейшего звука не доносилось сквозь двойные рамы. То, что Джемс
слышал, это был стон его собственного сердца, в то время как он взирал
на то, как уходит его Век.
- Пожалуйста, никогда не говори мне, где меня похоронят, - неожиданно
сказал он. - Я не хочу этого знать.
И он отошел от окна. Вот она и ушла, старая королева; у неД было мно-
го неприятностей - наверно, она рада, что избавилась от них!
Эмили взяла с туалета головные щетки.
- Тебе нужно причесаться, - сказала она, - пока они не пришли. Ты
должен сегодня быть как можно красивее, Джемс!
- Ах! - вздохнул Джемс. - Говорят, она хороша собой!
Встреча Джемса с его новой невесткой состоялась в столовой. Джемс си-
дел у камина, когда они вошли. Он оперся обеими руками на ручки кресла и
медленно поднялся ей навстречу. Слегка согнувшийся, безукоризненный в
своем сюртуке, тонкий, как линия у Евклида, он взял руку Аннет в свою
руку. Изрезанное морщинами лицо, с которого уже сошел румянец, склони-
лось над нею, и озабоченные глаза пытливо устремились на неД. Словно
блеском еД цветущей молодости вспыхнули и его глаза и щеки.
- Как поживаете? - сказал он. - Вы, наверно, ходили смотреть на коро-
леву? Хорошо ли вы перенесли переезд морем?
Так приветствовал он ту, от которой ждал внука.
Аннет, глядя на него, такого старого, худого, белого как лунь, безу-
коризненно одетого, пролепетала что-то пофранцузски, чего Джемс не по-
нял.
- Да, да, - сказал он. - Я думаю, вы проголодались.
Сомс, позвони, пожалуйста. Мы не будем дожидаться этого Дарти.
Но как раз в эту минуту они пожаловали. Дарти не пожелал изменять
своим привычкам ради того, чтобы посмотреть на "старушку". Заказав себе
с утра коктейль, он любовался этим зрелищем из окна курительной "Айсиум-
Клуба", так что Уинифрид с Имоджин пришлось зайти за ним в клуб из пар-
ка. Его карие глаза остановились на Аннет почти с изумленным восхищени-
ем. Вторую красавицу подцепил этот Сомс! И что только женщины находят в
нДм! Конечно, она сыграет с ним такую же шутку, как та; но пока что ему
повезло? И Дарти подкрутил усы: за девять месяцев семейного благо-
денствия на Гринстрит он почти в полной мере обрел и свою былую полноту
и свою самоуверенность. Несмотря на ласковые хлопоты Эмили, спокойную
выдержку Уинифрид, дружелюбную приветливость Имоджин, самодовольную раз-
вязность Дарти и заботы Джемса о том, чтобы Аннет ела. Сомс чувствовал,
что этот завтрак не очень удачный дебют для его жены. Он скоро увез еД.
- Этот мсье Дарти, - сказала Аннет, когда они сели в кэб, - je
n'airne pas ce type la! [Мне не нравятся такие люди! (франц)]
- Упаси боже, нет! - сказал Сомс.
- У вас очень милая сестра, и дочка у неД очень хорошенькая. А ваш
отец очень старый. Мне кажется, вашей матери должно быть с ним много
хлопот, я бы не хотела быть на еД месте.
Сомс кивнул, одобряя проницательность и ясное, твердое суждение своей
молодой жены; но оно как-то немножко смущало его. Может быть, у него
мелькала мысль: "Когда мне будет восемьдесят, ей будет только пятьдесят
пять, и ей тоже будет со мной много хлопот".
- Мы теперь должны побывать ещД в одном доме у моих родственников,
они вам покажутся чудаками, но с этим уж нужно примириться; а потом мы
пообедаем и поедем в театр.
Так он подготовлял еД к знакомству с обитателями дома Тимоти. Но у
Тимоти все было совсем по-другому. Они были так рады увидеть дорогого
Сомса после такого долгого перерыва; ах, вот она какая. Аннет!
- Вы такая красавица, моя милочка; пожалуй, даже чересчур молоды и
хороши для дорогого Сомса, не правда ли? Но он такой внимательный и за-
ботливый, такой хороший...
Тетя Джули чуть было не сказала "муж", но удержалась и приложилась
губами к щечкам Аннет, чуть пониже глаз, которые она потом расписывала
Фрэнси, когда та заехала к ней: синие, как васильки, такие красивые, мне
так и хотелось расцеловать их. Я должна сказать, что милый Сомс действи-
тельно знаток. В таком французском стиле, впрочем не совсем французском,
и такая же красавица - правда, не такая интересная, не такая обая-
тельная, как Ирэн. Потому что ведь, правда же, Ирэн была обаятельна -
эта еД молочная кожа, темные глаза и эти волосы couleur de... как это, я
всегда забываю?
- Feuille morte, - подсказала Фрэнси.
- Да, да, опавших листьев - как странно! Я помню, когда я была девуш-
кой, перед тем как мы приехали в Лондон, у нас был маленький щенок, гон-
чая, не для охоты, а просто мы с ним ходили гулять, у него было рыжева-
тое пятно на голове и белая грудь и замечательные темно-карие глаза, и
это была особа женского пола.
- Да, тетечка, - сказала Фрэнси, - но я не понимаю, при чем это тут.
- Ах! - вскликнула тетя Джули в каком-то экстазе. - Она была очарова-
тельная, эти глаза и это пятно, ну, знаешь... - она замолчала, словно
боясь о чем-то проговориться. - Feuille morte, - прибавила она неожидан-
но. - Эстер, запомни, пожалуйста!..
Сестры долго и оживленно обсуждали вопрос, позвать или не позвать Ти-
моти, чтобы он пришел посмотреть на Аннет.
- Пожалуйста, не беспокойтесь, - сказал Сомс.
- Но здесь нет никакого беспокойства, только разве то, что Аннет
француженка, и это, может быть, расстроит его. Он так напуган этой исто-
рией с Фашодой. Я думаю, нам лучше не рисковать, Эстер. Так приятно, что
она побудет здесь запросто с нами. А как ты поживаешь. Сомс? Ты теперь
совсем покончил с твоим...
Эстер живо вмешалась:
- Как вам понравился Лондон, Аннет?
Сомс с некоторой тревогой ждал, что она ответит. Разумно, сдержанно
она сказала:
- О! Я знаю Лондон. Я бывала здесь раньше.
Он до сих пор не решился поговорить с ней насчет ресторана, У францу-
зов несколько другое представление о хорошем тоне, и, может быть, ей по-
кажется странным, что можно стесняться таких вещей; он хотел поговорить
с ней об этом после того, как они поженятся, и теперь жалел, что забыл
это сделать.
- А какую часть Лондона вы лучше всего знаете? - спросила тетя Джули.
- Сохо, - просто сказала Аннет.
Сомс стиснул зубы.
- Сохо? - повторила тетя Джули. - Сохо?
"Теперь это обойдет всех", - подумал Сомс.
- Это действительно квартал во французском духе и очень любопытный, -
сказал он.
- Да, - протянула тетя Джули. - У твоего дяди Роджера когда-то были
там дома, я помню, ему всегда приходилось выселять оттуда жильцов.
Сомс перевел разговор на Мейплдерхем.
- Ну конечно, - сказала тетя Джули. - Вы теперь, наверно, отправитесь
туда и будете там жить. Мы все ждем не дождемся, когда у Аннет будет ми-
лый маленький...
- Джули! - вскричала тетя Эстер с отчаянием в голосе. - Позвони, что-
бы дали чаю.
Сомс не решился ждать чаю и увез Аннет.
- Я бы на вашем месте не стал упоминать о Сохо, - сказал он, когда
они сели в кэб. - Этот квартал пользуется довольно сомнительной репута-
цией; а вы теперь выше того круга, в котором вы вращались, будучи в этом
ресторане. Понимаете, - прибавил он, - я хочу ввести вас в хорошее об-
щество, а англичане ужасные снобы.
Ясные глаза Аннет широко раскрылись; на губах мелькнула улыбка.
- Да? - сказала она.
"Гм! - подумал Сомс. - Это на мой счет", - и он строго посмотрел на
неД. "У неД очень трезвый взгляд на вещи, - подумал он. - Я должен раз
навсегда заставить еД понять".
- Послушайте, Аннет, это очень просто, нужно только вникнуть. У нас
люди, занимающиеся свободной профессией, и богатые люди, живущие на свой
капитал, считают себя выше людей, занимающихся какой-нибудь коммерчес-
кой, деятельностью; исключение, конечно, для очень богатых. Может быть,
это и глупо, но это так. В Англии не рекомендуется сообщать людям, что
вы держали ресторан или лавку или вообще занимались какой-нибудь торгов-
лей. Может быть, это и очень достойное занятие, но это кладет известное
клеймо; вы уже не сможете бывать в таком хорошем обществе и вести такую
светскую жизнь - вот и все.
- Я понимаю, - сказала Аннет, - это так же, как и во Франции.
- О да! - пробормотал Сомс, несколько озадаченный, но в то же время с
облегчением. - Разумеется, класс - это все.
- Да, - сказала Аннет. - Comme vous etes sage! [Какой вы умный! (франц)]
"Все это так, - подумал Сомс, глядя на еД губы, - только она все-таки
очень цинична". Его знание языка было не настолько велико, чтобы он мог
огорчиться тем, что она и по-французски не сказала ему "tu". Он обнял еД
и, старательно выговаривая слова, прошептал:
- Et vous etes ma belle femme [А вы моя красавица-жена (франц)]
Аннет расхохоталась.
- Oh, non! - сказала она. - Oh, non! не parlez pas francais [Ах нет,
не говорите по-французски (франц)], Сомс. А чего это ждет не дождется эта
старая дама, ваша тетя?
Сомс закусил губу.
- Бог еД знает, - сказал он, - она вечно что-нибудь скажет.
Но он знал лучше бога.

XI. ЗАТИШЬЕ

Война затягивалась. Рассказывали, будто Николае утверждал, что она
обойдется по крайней мере в триста миллионов, пока еД доведут до конца!
Подоходный налог грозил чрезвычайно повыситься. Зато теперь они получат
за свои денежки Южную Африку, раз и навсегда. И хотя собственнический
инстинкт в три часа утра подвергался тяжелой встряске, он приободрялся
за завтраком, утешаясь тем, что в этой жизни ничего не дается даром. Так
что в общем, люди занимались своими делами, как будто не было ни войны,
ни концентрационных лагерей, ни несговорчивого де Вета [Бурский
главнокомандующий], ни недовольства на континенте, ничего неприятного.
В сущности, настроение Англии можно было уподобить карте Тимоти, на которой
теперь наступило затишье, потому что Тимоти больше не переставлял флажков,
а сами они не могли двигаться ни взад, ни вперед, как бы им подобало.
Затишье чувствовалось не только здесь; оно захватило Биржу Форсайтов
и вызывало чувство всеобщей неуверенности относительно того, что же бу-
дет дальше. Объявление в столбце браков в "Таймсе": "Джолион Форсайт с
Ирэн, единственной дочерью покойного профессора Эрона" - вызвало сомне-
ние, правильно ли была названа в газете Ирэн. Но в общем все почувство-
вали облегчение, что не было напечатано: "Ирэн, бывшая жена", - или:
"Разведенная жена Сомса Форсайта". Можно даже сказать, что отношение
семьи к этой "истории" с самого начала носило возвышенный характер. Как
говорил Джемс, "дело сделано". И нечего волноваться. Что проку призна-
вать, что это была, как теперь принято выражаться, "прескверная исто-
рия".
Но что будет теперь, когда Сомс и Джолион оба снова женились? Это вот
очень интересно. Говорили, что Джордж держал с Юстасом пари, что ма-
ленький Джолион появится раньше маленького Сомса. Джордж такой комик!
Рассказывали ещД, что у него было пари с Дарти, доживет ли Джемс до де-
вяноста лет, хотя кто из них держал за Джемса, неизвестно.
Как-то в начале мая заехала Уинифрид и рассказала, что Вэл ранен в
ногу пулей на излете и теперь выбыл из строя. За ним ухаживает его жена.
Он будет чуть-чуть прихрамывать; но это даже не будет заметно. Он просит
дедушку купить ему там участок земли и ферму, он хочет разводить лоша-
дей. Отец Холли дает ей восемьсот фунтов в год, они будут жить вполне
обеспеченно, потому что Вэлу дедушка обещал давать пятьсот; что же каса-
ется фермы, он заявил, что не знает, ничего не может сказать; он не хо-
чет, чтобы Вэл бросал деньги на ветер.
- Ну, вы посудите сами, - сказала Уинифрид, - должен же он что-нибудь
делать.
Тетя Эстер высказала мнение, что дедушка рассуждает правильно, потому
что, если он ему не купит фермы, то, во всяком случае, это ничем дурным
не кончится.
- Но Вэл любит лошадей, - сказала Уинифрид, - это было бы для него
таким подходящим занятием.
Тетя Джули заметила, что лошади очень ненадежные разве этого не испы-
тал Монтегью?
- Вэл совсем другой, - возразила Уинифрид, - он весь в меня.
Тетя Джули высказала уверенность, что голубчик Вал очень умный.
- Я всегда вспоминаю, - прибавила она, - как он однажды подал нищему
фальшивую монетку. Дедушке это очень понравилось. Он сказал, что это до-
казывает большую находчивость. Я помню, он тогда говорил, что Вэла нужно
отдать во флот.
Тетя Эстер поддержала еД: разве Уинифрид не согласна, что молодым лю-
дям лучше жить на верный доход и не пускаться ни в какие рискованные
предприятия в таком возрасте?
- Все это так, - сказала Уинифрид, - может быть, это действительно
верно, если бы они жили в Лондоне: в Лондоне приятно ничего не делать.
Но там, конечно, это ему надоест до смерти.
Тетя Эстер согласилась, что, разумеется, было бы очень мило, если бы
он нашел себе занятие, только такое, чтобы не было никакого риска. Ко-
нечно, если бы у них не было денег!.. Вот Тимоти тогда как хорошо посту-
пил, что вышел из дела. Тетя Джули поинтересовалась, что говорит об этом
Монтегью.
Уинифрид промолчала, потому что Монтегью только к сказал: "Подожди,
пока умрет старик".
Как раз в эту минуту доложили о Фрэнси. Глаза еД так и сияли улыбкой.
- Ну, - сказала она, - что вы думаете об этом?
- О чем, дорогая?
- Да о том, что сегодня в "Таймсе"?
- Мы его ещД не видели. Мы всегда читаем его после обеда. А до тех
пор он у Тимоти.
Фрэнси закатила глаза.
- А ты считаешь, что нам необходимо знать? Что же там такое было?
- У Ирэн родился сын в Робин-Хилле.
Тетя Джули чуть не задохнулась.
- Но ведь они только в марте поженились!
- Да, тетечка, правда, как интересно!
- Ну что ж, я очень рада, - сказала Уинифрид. -
Мне было жаль Джолиона, что он потерял сына. Ведь это мог быть и Вэл.
Тетя Джули, казалось, о чем-то глубоко задумалась.
- Интересно, - прошептала она, - что думает об этом дорогой Сомс. Ему
так всегда хотелось сына. Это я по секрету знаю.
- Ну, он его скоро и получит, если ничего не случится, - сказала Уи-
нифрид.
Тетя Джули посмотрела на неД восхищенным взглядом.
- Какое счастье! - сказала она. - Когда же?
- В ноябре.
Такой счастливый месяц! Но ей бы хотелось, чтобы это было пораньше. А
то Джемсу уж очень долго ждать в его возрасте!
Ждать! Им было страшно за Джемса, но сами они так к этому привыкли.
По правде сказать, это было для них большое развлечение. Ждать "Таймса",
когда можно будет его прочесть; племянника или племянницу, которые зай-
дут навестить и развлечь их; известий о здоровье Николаев; о решении
Кристофера, который собирается поступить на сцену; каких-нибудь новостей
о рудниках племянника миссис Мак-Эндер; доктора к Эстер из-за того, что
она очень рано просыпается; книг из библиотеки, которые всегда у ко-
го-нибудь на руках; неизбежной простуды Тимоти; хорошего тихого дня, не
очень жаркого только, чтобы им можно было погулять в Кенсингтонском са-
ду. Ждать, сидя в гостиной, когда пробьют между ними часы на камине; в
худых, узловатых, с синими прожилками руках мелькают спицы, волосы, по-
добно волнам Канута [Канут (995 - 1035) - король Дании и Англии. Существует
легенда, что во время наводнения Канут заставил отступить волны Темзы],
укрощены и больше не меняют цвета. Ждать в своих черных шелковых или
атласных платьях, когда придворный этикет позволит Эстер облачиться в
темно-зеленое, а Джули в темно-коричневое, ждать - медленно пережевывать
в старенькой памяти мелкие радости, и огорчения, и надежды крошечного
семейного мирка, - так терпеливо жуют жвачку коровы на своем привычном
лугу. А это новое событие, уж как его будет приятно ждать! Сомс всегда был
их любимцем, он им дарил картины и чуть ли не каждую неделю навещал их,
чего им теперь так не хватало, и он нуждался в их сочувствии Из-за этого
несчастного первого брака. Это новое событие - рождение наследника Сомса
- ведь это так важно для него и для его дорогого батюшки, чтобы Джемсу не
пришлось умереть, когда все так неопределенно впереди. Джемс терпеть не
может всякой неопределенности, да и разве он может быть по-настоящему
доволен, когда у него нет других внуков, кроме маленьких Дарти? В конце
концов самое важное - это своД имя! И по мере того как приближался день
девяностолетия Джемса, они все больше беспокоились о том, какие меры
предосторожности соблюдает Джемс, чтобы сохранить своД здоровье. Он будет
первым из Форсайтов, который достигнет этого возраста и установит, так
сказать, новую норму долголетия. И это так важно для них в их годы - в
восемьдесят семь и в восемьдесят пять лет, хотя им вовсе и не хочется думать
о себе, пока у них есть Тимоти, которому нет ещД и восьмидесяти лет. Конечно,
за гробом нас ждет лучший мир. "В доме отца моего обителей много" - это было
любимое изречение тети Джули, оно всегда очень утешало еД, напоминая ей о
тех домах, на покупке которых так разбогател дорогой Роджер. Библия, ра-
зумеется, была большим подспорьем, а по воскресеньям в очень хорошую по-
году они отправлялись утром в церковь; а иногда Джули прокрадывалась в
кабинет Тимоти, когда она наверно знала, что его там нет, и клала ему на
столик между книг раскрытое евангелие - он, разумеется, очень любил чи-
тать, потому что ведь он когда-то был издателем. Но она заметила, что
Тимоти потом всегда бывал очень сердит за обедом. А Смизер не раз гово-
рила им, что ей случается подбирать книги с полу, когда она подметает
его комнату. Ну, конечно, все-таки им казалось, что на небе вряд ли они
будут чувствовать себя так уютно, как в этих комнатках, где они с Тимоти
так давно живут ожиданием. В особенности тетя Эстер терпеть не могла ду-
мать о чем-нибудь утомительном. Всякая перемена или, вернее, мысль о ка-
кой-нибудь перемене - ибо перемен никогда никаких не бывало - ужасно еД
расстраивала. Тете Джули, которая была предприимчивее еД, казалось иног-
да, что это будет очень даже интересно; как весело было тогда, когда она
ездила в Брайтон, в год смерти дорогой Сьюзен. Но, правда, все знают,
что Брайтон очень приятное место, а ведь так трудно сказать, каково-то
там покажется, на небе, так что в общем она, пожалуй, даже рада ещД по-
дождать.
В день рождения Джемса, пятого августа, они ужасно волновались и по-
сылали друг другу через Смизер маленькие записочки во время утреннего
завтрака, который им подали в постели. Смизер должна пойти туда и пере-
дать от них привет и маленькие подарочки и узнать, как мистер Джемс себя
чувствует и хорошо ли он спал накануне такого выдающегося события. А на
обратном пути пусть Смизер зайдет на Грин-стрит - это немножко не по до-
роге, но она потом может сесть в омнибус на Бонд-стрит (для неД это бу-
дет маленькое развлечение) и попросит дорогую миссис Дарти непременно
заехать к ним, пока она ещД в городе.
Все это Смизер исполнила - она была незаменимая служанка, которую
когда-то ещД тетя Энн вытренировала так, что она стала образцом недося-
гаемого ныне совершенства. Мистер Джемс, велела передать миссис Джемс,
превосходно спал ночь и посылает привет; миссис Джемс сказала ещД, что
мистер Джемс очень удивился и жаловался, что он не понимает, из-за чего
такой шум подняли. Вот, а миссис Дарти передает привет, она будет к чаю.
Тети Джули и Эстер, несколько задетые тем, что их подарки не были
удостоены особого упоминания (они каждый год забывали, что Джемс терпеть
не может подарков: "швыряют деньги попусту" - так он выражался), были в
"страшном восторге"; значит, Джемс в хорошем настроении, а это для него
так важно. И они стали поджидать Уинифрид. Она приехала в четыре часа и
привезла с собой Имоджин и Мод, которая только что вернулась из школы и
"тоже стала такой хорошенькой девочкой", и поэтому было ужасно трудно
расспросить как следует про Аннет. Тетя Джули все же набралась храбрости
и спросила, не слышала ли чего-нибудь Уинифрид, и как Сомс - доволен,
ждет с нетерпением?
- Дяде Сомсу всегда чего-нибудь недостает, тетечка, - вмешалась Имод-
жин. - Как он может быть доволен, раз он уже добился своего!
Эта фраза что-то напомнила тете Джули. Ах да! Эта картинка, которую
нарисовал Джордж и которую им так и не показали! Но что, собственно, хо-
чет сказать Имоджин? Что еД дядя всегда хочет получить больше, чем у не-
го есть? Совсем нехорошо так думать.
Звонкий, ясный голос Имоджин продолжал:
- Вы только подумайте! Ведь Аннет всего на два года старше меня, как
это, должно быть, ужасно для неД выйти замуж за, дядю Сомса.
Тетя Джули в ужасе всплеснула руками.
- Дорогая моя, ты просто сама не знаешь, что ты говоришь. Такого му-
жа, как дядя Сомс, можно пожелать всякой. Он очень умный человек, и кра-
сивый, и богатый, и такой внимательный и заботливый, и совсем даже не
старый, если принять все во внимание.
Имоджин только улыбалась, переводя свои блестящие влажные глаза с од-
ной "старушки" на другую.
- Я надеюсь, - строго сказала тетя Джули, - что ты выйдешь замуж за
такого же хорошего человека.
- Я не выйду за хорошего человека, тетечка, - ответила Имоджин, - они
все очень скучные.
- Если ты так будешь рассуждать, - возразила совершенно потрясенная
тетя Джули, - ты совсем не выйдешь замуж. И лучше мы не будем говорить
об этом, - и, повернувшись к Уинифрид, она спросила, как поживает Мон-
тегью.
Вечером, когда они ждали обеда, она тихонько сказала:
- Я велела Смиэер подать полбутылки сладкого шампанского, Эстер. Я
думаю, нам нужно выпить за здоровье дорогого Джемса и за здоровье жены
Сомса, только пусть это будет наш секрет. Я просто скажу: "Ты знаешь, за
что, Эстер", - и мы выпьем. А то как бы Тимоти не стало дурно.
- Пожалуй, это скорее нам с тобой станет дурно, - сказала тетя Эстер.
- Но, конечно, все-таки нужно, ради такого случая.
- Да, - восторженно подхватила тетя Джули, - уж это случай! Ты только
представь себе, если у него будет милый маленький мальчик, продолжатель
рода! Мне теперь это кажется особенно важным, с тех пор как у Ирэн ро-
дился сын. Уинифрид рассказывала, что Джордж называет Джолиона "Трехпа-
лубник", из-за того, что у него три семьи! Джордж такой шутник! И поду-
мать только! Ирэн все-таки живет в том доме, который Сомс построил для
себя, чтобы жить с ней. Как это, наверно, тяжело бедному Сомсу, а ведь
он всегда был такой корректный.
Вечером в постели, взволнованная и слегка разгоряченная шампанским и
этим секретным вторым тостом, она лежала, держа открытый молитвенник и
устремив глаза в потолок, освещенный желтым светом ночника. Малютки! Как
это приятно для всех! И она была бы так счастлива увидеть дорогого Сомса
счастливым. Но, конечно, он теперь счастлив, что бы там ни говорила
Имоджин. У него будет все, чего он желал: богатство" и жена, и дети! И
он доживет до глубокой старости, как его дорогой отец, и забудет и Ирэн
и этот ужасный развод. Если бы только ей ещД дожить до того, чтоб купить
его деткам их первую лошадку-качалку! Смизер сможет выбрать вместо неД в
магазине, красивую, в яблоках. Ах! Как, бывало, Роджер качал еД, пока
она не падала кувырком! Ах, боже мой! Как давно это было! А было! "В до-
ме отца моего обителей много" (легкий скребущий звук донесся до еД слу-
ха), "но это не мыши", - как-то машинально подумала она. Шум усиливался.
Ну конечно, мыши! Как нехорошо со стороны Смизер утверждать, что у них
нет мышей! Не успеешь и опомниться, как они прогрызут обшивку, и тогда
придется звать плотников. Это такие разрушители! И тетя Джули лежала,
медленно водя глазами по потолку, прислушиваясь к этому легкому скребу-
щему шуму и ожидая сна, который набавит еД от него.

XII. РОЖДЕНИЕ ФОРСАЙТА

Сомс вышел из сада, пересек лужайку, постоял на тропинке около реки,
повернулся и снова пошел к калитке сада, не замечая, что он двигается.
Шум колес, проскрипевших по аллее, дошел до его сознания, и он понял,
что прошло уже сколько-то времени, как доктор уехал. Что же он,
собственно, сказал?
- Вот каково положение, мистер Форсайт. Я могу вполне поручиться за
еД жизнь, если я сделаю операцию, но ребенок в этом случае родится мерт-
вым. Если же я не сделаю операции, ребенок, по всей вероятности, оста-
нется жив, но для матери это большой риск, большой риск. И в том и в
другом случае вряд ли она когда-нибудь сможет иметь детей. В том состоя-
нии, в каком она находится, она совершенно очевидно не может решить сама
за себя, и мы не можем дожидаться еД маюри. Так что решать должны вы, и
вы должны прийти к какому-нибудь решению, пока я съезжу за всем необхо-
димым. Я вернусь через час.
Решение? Какое решение? И нет времени, чтобы пригласить специалиста!
Ни на что уже нет времени!
Шум колес замер, но Сомс все ещД стоял, прислушиваясь; потом вдруг,
заткнув уши обеими руками, он пошел обратно к реке. Все это случилось
так неожиданно, преждевременно, что не было возможности ни принять ка-
кие-нибудь меры, ни даже вовремя вызвать еД мать. Это еД мать должна бы-
ла бы решать, а она не сможет приехать из Парижа раньше ночи! Если бы он
хоть понимал этот докторский жаргон, все эти медицинские подробности
так, что мог бы с уверенностью взвесить шансы; но это было для него ки-
тайской грамотой; все равно как для непосвященного человека - юридичес-
кая проблема. И, однако, он должен решить! Он отнял руку ото лба, она
была влажная от пота, хотя воздух был прохладный. Эти крики, которые до-
носились из еД комнаты! Если он вернДтся туда, ему будет только труднее
решить. Он должен сохранить спокойствие, невозмутимость. В одном случае,
почти наверняка - жизнь его молодой жены и верная смерть ребенка; и -
больше детей не будет. В другом - может быть, смерть его жены и почти
наверное жизнь ребенка; и - больше детей не будет. Что же выбрать?..
Последние две недели стояла дождливая погода, река очень поднялась, и в
воде вокруг его плавучего домика, стоявшего на канате у пристани, плава-
ло много листьев, опавших во время заморозков. Листья опадают, уходят
жизни! Смерть! Решать о смерти! И никого, кто мог бы ему как-нибудь по-
мочь. Жизнь уйдДт и уж не вернДтся. Не давайте уходить ничему, что можно
удержать; потому что то, что уйдДт, уже невозможно вернуть. Останешься
незащищенным, голым, как вот эти деревья, когда они теряют листья, с
каждым днем будешь обнажаться все больше и больше, пока сам не зачахнешь
и не погибнешь.
Мысль его сделала какой-то внезапный скачок, и он вдруг представил
себе, что за этим окном, освещенным солнцем, лежит не Аннет, а Ирэн, в
их спальне на Монпелье-сквер, как она могла бы лежать там шестнадцать
лет назад. Стал бы он колебаться тогда? Ни секунды! Оперировать, опери-
ровать! Только чтобы спасти еД жизнь! Не решение, а просто инстинктивный
крик о помощи, хотя он уже и тогда знал, что она его не любит. Но сей-
час... А! В его чувстве к Аннет не было ничего всепоглощающего! Часто в
эти последние месяцы, особенно с тех пор, как она начала бояться, он
удивлялся на себя. Она была своенравна, эгоистична по-своему, как все
француженки. Но такая хорошенькая! Как бы она решила сама, захотела бы
рискнуть? "Я знаю, что она хочет ребенка, - подумал он. - Если он родит-
ся мертвый и она больше не сможет иметь детей, она будет страшно огорче-
на. Никогда больше! Все напрасно! Супружеская жизнь с ней из года в год
и без детей! Ничего, что могло бы привязать еД! Она слишком молода. Ни-
чего впереди для неД, ничего для меня! Для меня!" Он ударил себя в
грудь. Почему он не может думать, не ввязывая в это себя, - отрешиться
от себя и подумать, как он должен поступить? Эта мысль сначала уколола
его, потом вдруг притупилась, словно натолкнувшись на броню. Отрешиться
от себя? Невозможно! Отрешиться, уйти в беззвучное, бесцветное, неосяза-
емое, незримое пространство! Даже мысль об этом была ужасна, бессмыслен-
на. И, столкнувшись здесь с самой сутью действительности, с основой фор-
сайтского духа. Сомс на минуту успокоился. Когда человек перестает су-
ществовать, все исчезает - может быть, оно и существует, но для него в
этом уже ничего нет!
Он посмотрел на часы Через полчаса доктор вернДтся.
Нужно решать. Если он не согласится на операцию и она умрет, как он
осмелится тогда смотреть в лицо еД матери и доктору? Как он решится ос-
таться с глазу на глаз со своей собственной совестью? Ведь это же его
ребенок. Если он выскажется за операцию, он приговорит их обоих к без-
детному существованию. А для чего же он ещД женился на ней, как не для
того, чтобы иметь законного наследника! И отец - на пороге смерти, ждет
известия!
"Это жестоко, - думал он. - Как это могло случиться, что мне прихо-
дится решать такой вопрос? Это жестоко!" Он повернулся и пошел к дому.
Если бы был какой-нибудь простой, мудрый способ решить! Сомс вынул моне-
ту и снова положил еД обратно. Как бы она ни легла, если бы он загадал
на неД, он знал, что не остановится на том, что подскажет ему случай. Он
прошел в столовую, подальше от этой комнаты, откуда доносились стоны.
Доктор сказал, что все же есть шанс, что она останется жива. Здесь этот
шанс казался более вероятным; здесь не было ни реки с непрерывным тече-
нием, ни опадающих листьев; Горел камин. Сомс открыл стеклянную дверцу
буфета. Обычно он почти не притрагивался к спиртным напиткам, но теперь
налил себе виски и выпил не разбавляя, - ему хотелось разогнать кровь по
жилам. "Этот Джолион, - подумал он, - у него есть дети, он завладел жен-
щиной, которую я действительно любил, и вот теперь у него сын от неД. А
от меня требуют, чтобы я убил своего единственного ребенка. Аннет не мо-
жет умереть; это немыслимо. У неД здоровый, сильный организм!"
Он все ещД стоял в мрачном раздумье у буфета, когда услышал шум
подъезжавшего экипажа; тогда он пошел навстречу доктору. Ему пришлось
подождать, так как доктор сразу поднялся наверх, а потом уже сошел к не-
му.
- Ну как, доктор?
- Да все в том же положении. Так что же вы, решили?
- Да, - сказал Сомс, - не будем оперировать.
- Не будем? Вы понимаете, это большой риск.
В неподвижном лице Сомса дрогнули только губы.
- Вы говорите, что все-таки есть шанс?
- Есть, да, но очень небольшой.
- Вы говорите, что если сделать операцию, ребенок непременно умрет?
- Да.
- И вы думаете, что у неД ни в коем случае не может быть больше де-
тей?
- Ручаться, конечно, трудно, но едва ли.
- У неД здоровый организм, - сказал Сомс, - рискнем.
Доктор посмотрел на него внимательно и серьезно.
- Вы берете на себя тяжелую ответственность, - сказал он. - Будь это
моя жена, я бы не смог.
Подбородок Сомса дернулся кверху, точно его ударили.
- Я вам буду нужен наверху? - спросил он.
- Нет, вам лучше держаться подальше.
- Так я буду в картинной галерее, вы знаете, где это.
- Доктор кивнул и пошел наверх.
Сомс продолжал стоять прислушиваясь. "Завтра в это время, - думал он,
- я, может быть, буду виновником еД смерти". Нет! Это несправедливо, это
чудовищно думать так! И снова мрачно нахмурившись, он пошел наверх в га-
лерею. Он остановился у окна. Дул северный ветер; было холодно, ясно;
ярко голубело небо, и по нему неслись тяжелые белые рваные облака, река
тоже голубела сквозь золотящуюся листву деревьев; лес пламенел всеми от-
тенками красок, огненно-рдяный, - ранняя осень. Если бы это решалась его
жизнь, рискнул бы он? "Но ома бы скорей рискнула потерять меня, чем от-
казаться от ребенка, - подумал он. - Она ведь не любит меня". А мог ли
он ожидать чего-нибудь другого - молоденькая девушка, француженка?
Единственно, в чем был бы живой смысл для них обоих, для их семейной
жизни, для их будущего, - это ребенок. "Я столько вытерпел из-за этого,
- думал Сомс. - Я буду держаться, буду. Есть шанс спасти обоих - есть
шанс!" Нельзя отдавать своими руками, пока не отняли, это неестественно!
Он начал ходить по галерее. Он недавно приобрел одну картину, которая,
он знал это, представляла собой целое состояние, он остановился перед
ней: девушка с тускло-золотыми волосами, похожими на металлическую пря-
жу, разглядывающая маленького золотого уродца, которого она держит в ру-
ке. Даже теперь, в эту мучительную для него минуту. Он сознавал, какая
это необыкновенная вещь, и любовался каждой деталью, столом, полом, сту-
лом, фигурой девушки, сосредоточенным выражением еД лица, тускло-золотой
пряжей волос, ярко-золотым уродцем. Покупать картины, богатеть, бога-
теть! Какой смысл, если... Он круто повернулся спиной к картине и отошел
к окну. Несколько голубей слетели со своих шестов у голубятни и, распус-
тив крылья, носились по ветру. В ярком, резком солнечном свете их белиз-
на почти сверкала. Они взлетели высоко, чертили иероглифы в небе. Аннет
кормила голубей; он всегда любовался ею. Они брали корм у неД из рук;
они чувствовали, что она деловита и спокойна. У него подступил клубок к
горлу. Она не может, не должна умереть! Она слишком благоразумна для
этого; и она крепкая, действительно крепкая, как и еД мать, несмотря на
всю свою изящную красоту!
Уже начало смеркаться, когда он наконец открыл дверь и стал прислуши-
ваться. Ни звука! Молочно-белые сумерки уже окутали нижние ступеньки
лестницы и площадку. Он повернул обратно в галерею, как вдруг до его
слуха донесся какой-то шум. Заглянув через перила, он увидел черную дви-
жущуюся фигуру, и сердце у него сжалось. Что это? Смерть? Призрак смер-
ти, выходящий из еД комнаты? Нет, это только горничная без передника и
без чепчика. Она подошла к нижней ступеньке последнего пролета и, зады-
хаясь, сказала:
- Доктор вас просит, сэр.
Он бегом бросился вниз. Она прижалась к стене, чтобы пропустить его,
и сказала:
- Ох, сэр, все кончилось!
- Кончилось? - чуть не с угрозой в голосе сказал Сомс. - Что вы хоти-
те сказать?
- Ребенок родился, сэр.
Он взбежал по четырем ступенькам в полутемный коридор и столкнулся с
доктором. Доктор стоял, вытирая лоб.
- Ну, - сказал Сомс, - говорите скорее!
- Живы оба. Я думаю, все будет благополучно.
Сомс стоял неподвижно, закрыв глаза рукой.
- Поздравляю вас, - услышал он голос доктора, - она была на волоске.
Рука Сомса, закрывавшая лицо, опустилась.
- Благодарю вас, - сказал он, - благодарю очень, очень. А что же...
- Дочка, к счастью, мальчик еД бы убил. Вы понимаете, головка.
Дочь!
- Крайняя осторожность, уход за обеими, - услышал он слова доктора, -
и все будет благополучно. Когда приезжает мать?
- Сегодня между девятью и десятью, я надеюсь.
- Я побуду здесь до тех пор. Хотите повидать еД?
- Нет, не сейчас, - сказал Сомс, - перед вашим уходом. Я сейчас приш-
лю вам обед наверх.
И он пошел вниз.
Чувство невыразимого облегчения, но - дочь! Ему его казалось неспра-
ведливым. Пойти на такой риск, пережить все эти муки - и какие муки! -
ради дочери! Он стоял в холле перед камином с пылающими поленьями, под-
талкивая их кончиком ботинка, и старался успокоиться. "А отец?" - вдруг
подумал он. Какое горькое разочарование, и ведь этого не скроешь! В этой
жизни никогда не получаешь всего, чего хочешь! А другой ведь нет, а если
даже она и есть, что в ней толку!
Пока он стоял там, ему подали телеграмму:
"Приезжай немедленно, отец при смерти.
Мама".
Он прочел это, и рыдание сдавило ему горло. Можно было думать, что он
уже не способен что-либо чувствовать после тех ужасных часов, но это он
почувствовал. Половина седьмого, поезд из Рэдинга в девять, поезд, с ко-
торым приезжает мадам, если она поспела на него, в восемь сорок, он дож-
дется этого поезда и уедет. Он велел подать коляску, пообедал машинально
и поднялся наверх. Доктор вышел к нему.
- Они спят.
- Я не войду, - сказал Сомс, точно избавившись от какой-то тяжести. -
У меня умирает отец. Я уезжаю в город. Все благополучно?
На лице доктора изобразилось что-то вроде изумленного восхищения.
"Если бы они все были так хладнокровны!" - казалось, говорил он.
- Да, я думаю, вы можете спокойно уехать. Вы скоро вернетесь?
- Завтра, - сказал Сомс, - вот адрес.
Доктор, казалось, собирался выразить своД сочувствие.
- До свидания, - отрывисто сказал Сомс, повернулся и пошел.
Он надел меховое пальто. Смерть! Леденящая штука! Сев в коляску, он
закурил - редкий случай, когда он себе разрешал папиросу. Ночь была вет-
реная и неслась на черных крыльях; огни экипажа нащупывали дорогу. Отец!
Старый, старый человек! Безотрадно умирать в такую ночь!
Лондонский поезд подошел как раз, когда Сомс подъехал к станции, и
мадам Ламот, плотная, вся в черном и очень желтая при свете фонарей,
вышла на платформу с саквояжем в руке.
- Это все, что у рас с собой? - спросил Сомс.
- Да, больше ничего, ведь у меня не было времени. Ну, как моя крошка?
- Благополучно - обе. Девочка!
- Девочка? Какое счастье! Ужасный у меня был переезд по морю!
Фигура мадам, черная, внушительная, нимало не пострадавшая от ужасно-
го переезда по морю, поместилась в коляску.
- А вы, mon cher?
- У меня отец умирает, - стиснув зубы, сказал Сомс. - Я еду в город.
Кланяйтесь от меня Аннет.
- Tiens! - пробормотала мадам Ламот. - Quel malheur! [Скажите, какое
несчастье! (франц)]
Сомс приподнял шляпу и направился к своему поезду. "Французы!" -
подумал он.

XIII. ДЖЕМСУ СКАЗАЛИ

Легкая простуда, которую он схватил в комнате с двойными рамами, в
комнате, куда воздух и люди, приходившие навещать его, попадали как бы
профильтрованными и откуда он не выходил с середины сентября, - и Джемсу
уж было не выпутаться. Ничтожная простуда, одержавшая верх над его сла-
быми силами, быстро проникла в легкие. Ему нельзя простужаться, сказал
доктор, а он взял и простудился. Когда он впервые почувствовал легкую
боль в горле, он сказал сиделке, которую к нему приставили с некоторых
пор: "Я знал, чем это кончится, это проветривание комнаты". Весь день он
очень нервничал, аккуратно исполнял всяческие предписания и глотал ле-
карства; он старался дышать как можно осторожнее и каждый час заставлял
мерить себе температуру. Эмили не очень беспокоилась.
Но на следующее утро, когда она вошла к нему, сиделка прошептала:
- Он не дает мерить температуру.
Эмили подошла к кровати и сказала ласково:
- Как ты себя чувствуешь, Джемс? - и поднесла термометр к его губам.
Джемс посмотрел на неД.
- Какой толк от этого? - хрипло сказал он. - Я не желаю знать.
Тогда она забеспокоилась. Он дышал с трудом и выглядел ужасно слабым
- бледный, с легкими лихорадочными пятнами. Ей много с ним было хлопот -
что говорить; но это был еД Джемс, вот уж почти пятьдесят лет еД Джемс;
она не могла ни припомнить, ни представить себе жизни без Джемса - Джем-
са, который при всей своей придирчивости, пессимизме, под этой своей
жесткой скорлупой, был глубоко любящим, добрым и великодушным к ним ко
всем!
Весь этот день и следующий день он не произносил почти ни слова, но
по его глазам было видно, что он замечает все, что делается для него, и
выражение его лица говорило ей, что он борется; и она не теряла надежды.
Даже это его молчание и то, как он берег каждую крошку своей энергии,
показывало, какое упорство проявляет он в этой борьбе. Все это еД ужасно
трогало, и хотя при нДм она была спокойна и сдержанна, как только она
выходила из его комнаты, слезы текли по еД щекам.
На третий день она вошла к нему, только что переодевшись к чаю - она
старалась сохранить свой обычный вид, чтобы не волновать его, так как он
все замечал, - и сразу почувствовала перемену. "Не стоит больше, я ус-
тал", - ясно было написано на его бледном лице, и когда она подошла к
нему, он прошептал:
- Пошли за Сомсом.
- Хорошо, Джемс, - спокойно ответила она, - пошлю сейчас же.
И она поцеловала его в лоб. На пего капнула слеза, и, вытирая еД,
Эмили заметила его благодарный взгляд. В полном отчаянии и уже потеряв
всякую надежду, она послала Сомсу телеграмму.
Когда он, оставив за собой черную ветреную ночь, вошел в большой дом,
в нДм было тихо, как в могиле. Широкое лицо Уормсона казалось совсем уз-
ким; он с особенной предупредительностью снял с него меховое пальто и
сказал:
- Не угодно ли стакан вина, сэр?
Сомс покачал головой и вопросительно поднял брови.
Губы Уормсона задрожали.
- Он спрашивал вас, сэр, - он начал сморкаться. - Уж сколько лет,
сэр, сколько лет я у мистера Форсайта...
Сомс оставил пальто у него на руках и начал подниматься по лестнице.
Этот дом, в котором он родился и вырос, никогда ещД не казался ему таким
теплым, богатым и уютным, как в это последнее его паломничество в
спальню отца. Дом был не в его вкусе - чересчур громоздкий и пышный, но
в каком-то своем стиле он, безусловно, был образцом комфорта и покоя. А
ночь такая темная и ветреная, и в могиле так холодно и одиноко!
Он остановился у двери. Ни звука не доносилось оттуда. Он тихо нажал
ручку и, прежде чем кто-нибудь успел заметить, уже был в комнате. Свет
был загорожен экраном. Мать и Уинифрид сидели в ногах у Джемса по одну
сторону кровати. С другой стороны кровати к нему двигалась сиделка. Тут
же стоял пустой стул. "Для меня!" - подумал Сомс. Когда он сделал шаг от
двери, мать и Уинифрид встали, но он махнул им рукой, и они снова сели.
Он подошел к стулу и остановился, глядя на отца. Дыхание у Джемса выры-
валось с трудом; глаза его были закрыты. И Сомс, вглядываясь в отца, та-
кого худого, бледного, изможденного, прислушиваясь к его тяжелому дыха-
нию, чувствовал, как в нДм подымается неудержимое, страстное возмущение
против Природы, жестокой, безжалостной Природы, которая, надавив коленом
на грудь этого тщедушного человеческого тела, медленно выдавливает из
него дыхание, выдавливает жизнь из этого существа, самого дорогого для
него в мире. Его отец всегда вел такой осмотрительный, умеренный, воз-
держанный образ жизни - и вот награда: медленно, мучительно из него вы-
давливают жизнь! И, не замечая, что говорит вслух. Сомс сказал:
- Это жестоко!
Он видел, как мать закрыла глаза рукой, а Уинифрид пригнулась к кро-
вати. Женщины! Они переносят все гораздо легче, чем мужчины. Он подошел
ближе. Джемса уже три дня не брили, и его губы и подбородок обросли во-
лосами, которые были разве чуть-чуть белее его лба. Они смягчали его ли-
цо, придавая ему какой-то уже неземной вид. Глаза его открылись. Сомс
подошел вплотную к кровати и наклонился над ним. Губы зашевелились.
- Это я, отец.
- Мм... что... нового? Мне никогда ничего...
Голос замер. Лицо Сомса так исказилось от волнения, что он не мог го-
ворить. Сказать ему? Да. Но что? Он сделал над собой громадное усилие,
прикусил губы, чтобы они не дрожали, и сказал:
- Хорошие новости, дорогой, хорошие: у Аннет сын.
- А!
Это был удивительный звук: уродливый, довольный, жалобный, торжеству-
ющий, как крик младенца, когда он получает то, чего хотел. Глаза закры-
лись, и опять стало слышно только хриплое дыхание. Сомс отошел к стулу и
тяжело опустился на него. Ложь, которую он только что произнес, подчи-
нившись какой-то глубоко заложенной в нДм инстинктивной уверенности, что
после смерти Джемс не узнает правды, на минуту лишила его способности
чувствовать. Рука его за что-то задела. Это была голая нога отца. В сво-
ей мучительной агонии он высунул еД из-под одеяла. Сомс взял еД в руку:
холодная нога, легкая, тонкая, белая, очень холодная. Что толку прятать
еД обратно, укутывать то, что скоро станет ещД холоднее? Он машинально
согревал еД рукой, прислушиваясь к хриплому дыханию отца, и чувства мед-
ленно возвращались к нему. Тихое, сразу же оборвавшееся всхлипыванье
вырвалось у Уинифрид, но мать сидела неподвижно, устремив глаза на Джем-
са. Сомс поманил сиделку.
- Где доктор? - прошептал он.
- За ним послали.
- Можете вы что-нибудь сделать, чтобы он так не задыхался?
- Только впрыскивание, но он его не выносит. Доктор сказал, что, пока
он борется...
- Он не борется, - прошептал Сомс. - Его медленно душит. Это ужасно.
Джемс беспокойно зашевелился, точно он знал, о чем они говорят. Сомс
встал и наклонился над ним. Джемс чуть-чуть пошевелил руками. Сомс взял
их обе в свои руки.
- Он хочет, чтобы его подняли повыше, - шепнула сиделка.
Сомс приподнял его. Ему казалось, что он делает это очень осторожно,
но на лице Джемса появилось почти гневное выражение. Сиделка взбила по-
душки. Сомс отпустил руки отца и, нагнувшись, поцеловал его в лоб.
Взгляд Джемса, устремленный на него, казалось, исходил из самой глубины
того, что ещД оставалось в нДм. "Со мной кончено, мой мальчик, - каза-
лось, говорил он, - заботься о них, заботься о себе; заботься - я все
оставляю на тебя".
- Да, да, - шептал Сомс, - да.
Позади него сиделка что-то делала, он не знал, что, но отец сделал
слабое нетерпеливое движение, точно протестуя против этого вмеша-
тельства, и потом вдруг сразу дыхание его стало легче, свободнее, он ле-
жал совсем тихо. Напряженное выражение исчезло с его лица, странный бе-
лый покой разлился по нему. Веки дрогнули, застыли. Все лицо разглади-
лось, смягчилось. Только по едва заметному вздрагиванию губ можно было
сказать, что он дышит. Сомс опять опустился на стул и опять начал гла-
дить его ногу. Он слышал, как сиделка тихо плакала в глубине комнаты у
камина; странно, что только она одна из них, чужая, плачет! Он слышал,
как мирно потрескивает и шипит огонь в камине. ЕщД один старый Форсайт
уходит на покой - удивительные люди! Удивительно, с каким упорством он
держался! Мать и Уинифрид, наклонившись вперед, не отрывая глаз следили
за губами Джемса. Но Сомс, повернувшись боком, грел его ноги; он находил
в этом какоето утешение, хотя они и становились все холоднее и холоднее.
Вдруг он вскочил: ужасный, страшный звук, какого он никогда в жизни не
слышал, сорвался с губ отца, как будто возмущенное сердце разбилось с
протяжным стоном. Что за крепкое сердце, если оно - могло исторгнуть та-
кое прощание! Звук замер. Сомс заглянул в лицо. Оно было неподвижно; ды-
хания не было. Умер! Он поцеловал его лоб, повернулся и вышел из комна-
ты. Он бросился наверх, к себе в спальню, в свою старую спальню, которую
и теперь держали наготове для него, упал ничком на кровать и зарыдал,
уткнувшись лицом в подушки...
Немного погодя он вышел и спустился в комнату покойника. Джемс лежал
один, удивительно спокойный, освободившийся от забот и волнений, и его
изможденное лицо носило печать величия, которую накладывает только глу-
бокая старость, - стертое, прекрасное величие старинных монет.
Сомс долго смотрел на его лицо, на огонь в камине, на всю комнату с
открытыми окнами, в которые глядела лондонская ночь.
- Прощай, - прошептал он и вышел.

XIV. ЕГО СОБСТВЕННОЕ

У него было много хлопот в эту ночь и весь следующий день. Утром за
завтраком он получил телеграмму, которая успокоила его относительно Ан-
нет, и в Рэдинг он отправился только с последним поездом, унося в памяти
поцелуй Эмили и еД слова:
- Не знаю, что бы я без тебя стала делать, мой мальчик.
Он приехал к себе в двенадцать часов ночи. Погода переменилась, стала
мягче, точно, покончив со своим делом и заставив одного из Форсайтов
свести счеты с жизнью, она давала себе отдых. Вторая телеграмма, которую
он получил за обедом, подтверждала хорошее состояние Аннет, и Сомс,
вместо того чтобы войти в дом, прошел освещенным луной садом к своему
плавучему домику. Он отлично может переночевать здесь. Очень усталый, он
улегся в меховом пальто на кушетку и сразу уснул. Он проснулся, едва
только рассвело, и вышел на палубу. Он стоял у поручней и смотрел на за-
пад, где река круто поворачивала, огибая лес. У Сомса ощущение красоты
природы до странности напоминало отношение к этому его предков-фермеров,
выражавшееся главным образом в чувстве недовольства, когда еД не было;
только у него, конечно, благодаря его эрудиции; в пейзажной живописи,
оно было несколько рафинировано и обострено. Но рассвет способен потряс-
ти самое заурядное воображение, и Сомс был взволнован. Знакомая река под
этим далеким холодным светом казалась каким-то другим миром; это был
мир, где ещД не ступала нога человека, призрачный, похожий на какой-то
неведомый, открывшийся вдали берег. Его краски не были обычного условно-
го цвета, вряд ли это можно было даже назвать цветом; его очертания были
туманны ив то же время отчетливы; его тишина ошеломляла; в нДм не было
никаких запахов. Почему он так глубоко волнует его. Сомс не знал, может
быть, только потому, что он чувствовал себя в нДм таким одиноким, таким
оторванным от всего, с чем был связан. В такой мир, может быть, ушел его
отец, до того этот мир не похож на тот, что он покинул. И Сомс, стремясь
уйти из него, погрузился в размышления о том, какой художник мог бы пе-
редать его на полотне. Бело-серая вода была... была, как рыбье брюшко!
Может ли быть, чтобы этот мир, который он перед собой видит, был весь
частной собственностью, за исключением воды, да и ту заключили в трубы и
провели в дома! Ни деревца, ни куста, ни одной травинки, ни птицы, ни
зверя, ни рыбы, которые кому-нибудь не принадлежали бы. А когда-то здесь
были дебри, и топи, и вода, и непостижимые существа бродили и охотились
здесь, и не было человека, который мог бы дать им имена; дикие, погибаю-
щие в своем буйном росте, заросли простирались там, где теперь эти высо-
кие, заботливо насаженные леса спускаются к реке, и окутанные туманом
болот тростники покрывали все эти луга на том берегу. И вот все прибрали
к рукам, наклеили ярлыки, распихали по нотариальным конторам. И хорошо
сделали!
Но, случается, выходит вдруг, как вот сейчас, дух прошлого и, застиг-
нув случайно проснувшегося человека, встает перед ним и неотступно и
зловеще шепчет: "Из моего свободного одиночества вышли все вы, но насту-
пит день - вы все снова в него вернетесь".
И Сомс, чувствуя холод и призрачность этого мира, неведомого ему и
такого древнего, никому не принадлежащего мира, явившегося взглянуть на
колыбель своего прошлого, спустился в каюту и поставил себе чай на спир-
товку. Выпив его, он достал письменные принадлежности и написал два со-
общения для газеты:
"20-го сего месяца в своем доме на Парк-Лейн скончался на девяносто
первом году жизни Джемс Форсайт. Похороны 24-го числа в 12 часов дня в
Хайгете. Просьба венков не возлагать".
"20-го сего месяца в Шелтере, близ Мейплдерхема, у Аннет, жены Сомса
Форсайта, родилась дочь". А внизу, на промокательной бумаге, он написал
слово "сын".
Было восемь часов утра в обыкновенном осеннем мире, когда он подходил
к дому. Кусты по ту сторону реки выступали из молочного тумана, круглые,
блестящие; дым из трубы подымался прямо, голубоватый, и голуби воркова-
ли, оправляя крылышки на солнце.
Он тихонько прошел к себе в туалетную комнату, принял ванну, побрил-
ся, надел свежее белье и черный костюм.
Мадам Ламот только что села завтракать, когда он сошел вниз.
Она посмотрела на его костюм, сказала:
- Можете не говорить мне, - и пожала его руку. - Аннет чувствует себя
очень недурно. Но доктор сказал, что она больше не может иметь детей. Вы
знали это? - Сомс кивнул. - Какая жалость. Mais la petite est adorable.
Du cafe? [Но малютка очаровательная. Кофе? (франц)]
Сомс постарался как можно скорее уйти от неД. Она раздражала его -
внушительная, трезвая, быстрая, невозмутимая - француженка. Он не пере-
носил еД гласные, еД картавые "р", его возмущало то, как она смотрела на
него, как будто это была его вина, что Аннет никогда не сможет родить
ему сына! Его вина! Сомса возмущало даже еД ничего не говорящее восхище-
ние его дочерью, которой он ещД не видел.
Удивительно, как он старался всячески оттянуть этот момент свидания
со своей женой и дочерью!
Казалось, он должен был бы прежде всего броситься к ним наверх. А он,
наоборот, испытывал чувство какого-то физического страха - этот разбор-
чивый собственник! Он боялся того, что думает Аннет о нДм, виновнике еД
мучений, боялся увидеть ребенка, боялся обнаружить, как его разочаровало
настоящее и - будущее.
Он целый час шагал взад и вперед по гостиной, прежде чем собрался с
духом, чтобы подняться к ним и постучать в дверь.
Ему открыла мадам Ламот.
- А, наконец-то! Elle vous attend! [Она ждет вас! (франц)]
Она прошла мимо него, и Сомс вошел своей бесшумной походкой, стиснув
зубы и глядя куда-то вбок.
Аннет лежала очень бледная и очень хорошенькая. Ребенок был где-то
там; его не было видно. Он подошел к кровати и - с внезапным волнением
нагнулся и поцеловал жену в лоб.
- Вот и ты, Сомс, - сказала она. - Я сейчас ничего себя чувствую. Но
я так мучилась, ужасно, ужасно. Я рада, что у меня никогда больше не бу-
дет детей. Ах, как я мучилась!
Сомс стоял молча, поглаживая еД руку; слова ласки, сочувствия просто
не шли с языка "Англичанка никогда бы не сказала так", - мелькнуло у не-
го, В эту минуту он понял ясно и твердо, что он никогда не будет близок
ей ни умом, ни сердцем, так же как и она ему. Просто приобретение для
коллекции, вот и все. И внезапно ему вспомнились слова Джолиона: "Я по-
лагаю, вы должны быть рады высвободить шею из петли". Ну, вот он и выс-
вободил! Не попал ли он в неД снова?
- Теперь тебе нужно как можно больше кушать, - сказал он, - и ты ско-
ро совсем поправишься.
- Хочешь посмотреть бэби, Сомс? Она уснула.
- Конечно, - сказал Сомс, - очень хочу.
Он обошел кровать и остановился, вглядываясь. В первую секунду то,
что он увидел, было именно то, что он ожидал увидеть: ребенок. Но, по
мере того как он смотрел, а ребенок дышал и крошечное личико морщилось
во сне, ему казалось, что оно приобретает индивидуальные черты, стано-
вится словно картиной, чем-то, что он теперь всегда узнает; в нДм не бы-
ло ничего отталкивающего, оно как-то странно напоминало бутон и было
очень трогательно. Волосики были темные. Сомс дотронулся до него
пальцем, ему хотелось посмотреть глаза. Они открылись, они были темные -
синие или карие, он не мог разобрать - Ребенок моргнул, и глаза устави-
лись неподвижно, в них была какая-то сонная глубина. И вдруг Сомс по-
чувствовал, что на сердце у него стало как-то странно тепло и отрадно.
- Ма petite fleur! [Мой цветочек! (франц)] - нежно сказала Аннет.
- Флер, - повторил Сомс. - Флер, мы так и назовем еД.
Чувство торжества, радостное чувство обладания подымалось в нДм.
Видит бог: это его - его собственное!
==============