Савенков Владимир / книги / Живой товар: Москва - Лос-Анжелос

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

Код произведения: 14554
Автор: Савенков Владимир
Наименование: Живой товар: Москва - Лос-Анжелос


Владимир САВЕНКОВ


                 ЖИВОЙ ТОВАР: МОСКВА - ЛОС-АНЖЕЛЕС


  ONLINE БИБЛИОТЕКА


  http://www.bestlibrary.ru



                                  Глава 1


  Крыши Лас-Вегаса плавились, и казалось 110-120ш по Фаренгейту для
этого лета не предел. Лак на машинах горел. Брызги, поднятые детьми над
бассейном, испарялись, не успевая вернуться в ленивую волну. В отелях и
казино, однако, круглые сутки бесшумно работали мощные кондиционеры, все и
вся одаривая прохладой - в пору было надевать пиджаки. С заходом солнца
духота на улицах не спадала, совсем рядом в гигантской пустыне тяжело
вздыхали, ворочаясь в темноте, пески Невады. Слабые ветры слизывали с них
жар и умирали, обожженные, на прокаленных зноем мостовых и тротуарах
города. Перед рассветом негры в униформах обильно поливали эти тротуары
водой из шлангов, но и мокрый асфальт держал тепло до утра.
  Где-то к середине второй недели в Лас-Вегасе Барт почувствовал, что
отдых начинает изматывать. Праздник терял очарование, превращаясь в
обыденность, в принудительный ритуал. В кафе и среди прохожих,
скапливающихся под светофорами возле "Ривьеры", появлялись смутно
узнаваемые лица. Скромная полуденная тень от сосен и пальм, высаженных над
бассейнами, во внутренних двориках отелей, теперь притягивала сильнее, чем
наэлектризованный воздух залов с тотализатором и громадными телеэкранами,
зажигающимися тотчас, как только на ипподромах Лондона, Парижа или Сиднея
объявляли первый заезд. Рулетка раздражала своей непредсказуемостью,
многочасовая слежка за цифрами на шарах индейского лото попросту утомляла.
Блеск игорной столицы стал восприниматься как должное. Огни рекламы,
текущей по фасадам ночных небоскребов, примелькавшись, вдруг зажили
какой-то своей, отдельной от рекламных текстов жизнью. За ночью порой
следовала ночь, а за днем день, и, когда их естественное чередование
нарушалось, это рождало весьма неприятное ощущение - город "давил на
психику", околдовывал, навязывал ритм и волю. Были моменты, Барт двигался,
как под гипнозом: что-то покупал, куда-то спешил, где-то задерживался, как
бы против своего желания. Наступала апатия. Если что и спасало еще от нее,
то лишь сильнодействующие средства - карты на зеленом сукне и протяжные
блюзы в крошечных ресторанчиках, пропитанных ароматами кофе и тропической
листвы.
  Барт часто звонил жене, обещая вернуться домой "вот-вот". Андрей тоже
был не прочь сменить обстановку. Едем, соглашался он. По мне, хоть завтра.
Останавливало одно - такая скользкая, такая капризная прежде карта
неожиданно "подобрела" и, что называется, "пошла". Раскрытые чемоданы
(только рубашки в них покидать и захлопнуть) ждали своего часа на ковре в
номере. Отъезд в Сан-Луис-Обиспо откладывался со дня на день, но дилеры
словно договорились не отпускать приятелей - Андрей теперь точно знал, где
"его" столы, а Барт, полностью отыгравшись, уже надеялся возместить себе и
гостиничные расходы. На выпивку они почти не тратились. Они играли в "Блэк
Джек", а тем, кто играет в "Блэк Джек", голоногие официантки приносят, как
известно, любые коктейли и пиво бесплатно. Когда перед Андреем вырастали
башенки-столбцы круглых "чипе" - заработанных жетонов, официанткам
перепадало "на чай", доллар-полтора за коктейль и улыбку. Дилеры,
приносящие удачу, получали от Андрея куда больше - русскому нравилось
подкармливать американцев.
  Долго так продолжаться, конечно же, не могло. Старый "Понтиак" Барта
покрылся пылью, но машину не мыли, не было смысла гнать ее на мойку -
впереди лежала пустыня и дыбились горы. Андрей уже бросил, прощаясь с
Лас-Вегасом, монетку в водопад подсвеченного прожекторами фонтана. Над
водопадом по ночам бушевал искусственный вулкан. Кратер взрывался каждые
четверть часа - было слышно, как шумит на сумасшедшем ветру ало-черное
пламя, грохочет обвал, лопаются камни и волдыри лавы. Вскоре, правда,
зарево меркло, гул стихал и опять становились легко различимы возгласы
туристов, зачехляющих фотоаппараты и кинокамеры, шелест шин и мелодия
срывающейся с отвесной скалы воды.
  Барт и Андрей жили в "Ривьере" в маленьком двухместном (около ста
долларов в сутки) номерке. Просыпались поздно и порознь, принимали душ,
брились, слушая новости или музыку, обменивались друг с другом информацией
- чем закончился день (ночь). Завтракали "когда где", нередко в том же
отеле, на первом этаже в угловой забегаловке. Здесь обычно
довольствовались апельсиновым соком, кофе и булочками с ветчиной или
джемом.
  - Ты удивишься, Андрей, - сказал однажды Барт, подливая себе в чашку
горячий кофе, - но ты в Лас-Вегасе не единственный русский.
  - Прекрасно, - кивнул Андрей. - Растет благосостояние моего народа.
  - Пока ты спал, - покачал головой Барт, - радио Лас-Вегаса передало,
что разорился Русский цирк. Начал гастроли по США и разорился. У них
описано все имущество. Отобраны костюмы, декорации, даже звери. В счет
долга. Москва не шлет деньги, и вряд ли все это удастся выкупить.
  - Наш цирк тут сто раз выступал, - оскорбился Андрей. - Он всюду
выступал и никогда не прогарал.
  - Не знаю, - пожал плечами Барт, - может, выбран не тот маршрут. Не
те города. Или реклама плохая. Часть труппы осталась в Сан-Франциско,
другие разбрелись по Америке. Ищут работу. Некоторые оказались здесь, - он
постучал ложечкой по краю блюдца.
  - Правильно. Много площадок, много шоу.
  - Много-то много, - согласился Барт, - но ты видел, что здесь за
конкуренция, какие маэстро работают на этих шоу. Вашим не пробиться.
  Андрей помолчал.
  - Радио призывало помочь беднягам. Они и так живут на частные
пожертвования, - сообщил Барт. - И ждут новых наших пожертвований. На еду,
на оплату жилья, на билеты до Нью-Йорка и до Москвы.
  До Москвы билеты потребуются не всем, подумал Андрей. Иные тут
приживутся, заведут детей, и главным оскорблением для этих детей будет
напоминание: вы-то русские, ребятишки. Первое дело - вытравить это клеймо.
Чтобы американцы не жалели, не презирали, не тыкали носом в телевизор,
когда на экране - дороги, прилавки и рожи из Рязани или Смоленска. Не
открестишься, проще скрыть копытца и рожки. Вот и "Блэк Джек" ненавязчиво
учит - не стоит выбалтывать лишнее. Трудно? Когда играешь в одной компании
ночь напролет, все за столом успевают познакомиться. И один из первых
вопросов тебе - ты откуда? Ты выигрываешь, и к тебе обращаются: "Мистер
Выигрывающий, вы откуда?" "Из Пасадены (Окнасары, Глендейла, Барстоу)"
"Да, но в Америку откуда приехали? Япония, Мексика... Впрочем, нет... Но
серьезно?" Можно напиться и разрушить свой имидж, вспомнил Андрей. Будут
долго молчать. Мистер Победитель из страны, что выклянчивает подачки.
Только Бангладеш и Эфиопия ей еще, кажется, не посылали помощь. И все -
как в прорву. Как в черную дыру. То ли воры и лентяи, эти русские, то ли
дебилы. Или вообще безмозглые - загадочная русская душа вместо мозгов.
Американским парням бы те миллионы, что выбрасываются на сибирский ветер!
  - Пожалуй, мне уже попадались те артисты, - сказал Андрей. - Родное
словечко, по крайней мере, промелькнуло, постой, в "Цирке-Цирке". Название
казино их, наверное, и привлекло. Но там всегда людно, у лестницы на
второй этаж.
  - Лестница к детским аттракционам?
  - Да, в толпе я решил, что мне померещилось. Как в прошлом веке изрек
наш великий писатель Гоголь: "Редкая птица долетит до середины Днепра".
Понял? - засмеялся Андрей.
  - Днепр?
  - Нет, аналогия. Редкий русский долетит до середины пустыни в Неваде.
  - В центре пустыни - горы, - сказал Барт. - И Долина Смерти.
  - Да ты поэт, - проворчал Андрей. - Идем-ка, поэт, кинем по доллару в
автомат.
  В "Ривьере" им, как правило, не везло. Обычно они переходили дорогу,
кидали доллар-другой или по горсти мелких монет в автоматы ближайшего
казино, пытаясь угадать, улыбнется ли им сегодня удача. Залы были
наполнены звоном, сыпались центы, сыпались доллары, люди выгребали их из
железных поддонников, круг замыкался: купюры, обмен, прорезь, поддонник,
карман... Условившись о встрече (когда бассейн? где ланч?), Барт и Андрей
расставались - в эти минуты они напоминали Андрею заядлых волжских или
днепровских рыбаков, отправляющихся на лов по своим заветным,
"прикормленным" еще со вчерашнего дня местам.

  ***

  Лучшие вечера они проводили на фирменных представлениях Лас-Вегаса,
это могло быть шоу в "Хилтоне", "Цезаре", "Алладине" - всюду было чудесно:
шампанское, фейерверк мелодий и красок, факиры и укротители, пантеры,
змеи, хохмачи с сальными анекдотами, йоги, оглушительно ревущие суперновые
мотоциклы и голые дивы с торчащими розовыми сосками, безукоризненной кожей
и страусиными перьями в роскошных волосах. Иногда до помоста, где эти
дивы, словно дразня Андрея, выделывали свои па, было в буквальном смысле
слова рукой подать - сверкающий каблучок, казалось, расколет пепельницу
или бокал. Почти в упор Андрей глядел на точеную белую, на точеную черную
стать, курил, и дым его сигареты колыхался под шелковым крылом танцовщицы.
  - Чертова недотрога! - как-то воскликнул русский. - Но ведь кто-то
выдергивает перышки из ее хвоста?
  - Ее муж, или ее дружок, - Барт отбивал ритм ребром ладони по колену.
- Отсюда не приглашают... Из ночного клуба еще куда ни шло. Но тебе пока
не по карману, а?
  - Сходим как-нибудь? - спросил Андрей. - Посидим в уголке, и
только-то.
  - В уголке, - согласился Барт.

  ***

  В клуб они прибыли в полночь, оба навеселе, Андрей так даже начал
слегка шепелявить, язык не очень-то слушался его. Платил Барт. Андрей пил,
будто перед концом света, и это вскоре сказалось на нем. Он то пощелкивал
пальцами, призывая очередную красотку к себе на колени, то боялся
испачкать недавно купленные белые брюки, мрачнел, соловел, клевал носом.
Время от времени он взбадривал себя глотком ликера с водкой и вполголоса
ругался, мешая сленг с русским матом. Вероятнее всего, он и сам толком не
знал, чего ждет от простого американского стриптиза. Изредка он обыскивал
свой пиджак и посыпал стол серо-зелеными купюрами, небольшого, впрочем,
достоинства (Барт тут же заталкивал их Андрею в карман), и сожалел о
каких-то сотенных, забытых в номере отеля на дне чемодана. Ехать домой
Андрей отказывался наотрез. Барт опасался, что они досидят в клубе до
самого закрытия, до того момента, когда девочки выстроятся в шеренгу перед
последними посетителями, расчитывающими на услуги сверхпрограммы, и пьяный
русский возомнит себя персидским шахом, что решает в собственном гареме -
кого сегодня осчастливить?
  Публика редела. Барт старался представить пьяную русскую любовь. На
простынях какого цвета они теперь спят?
  - Я мигом выметусь отсюда, если вон та кубиночка составит нам
компанию, - упрямился Андрей. - Куба си, Кастро но.
  - Тот умен, кто живет по средствам.
  - О, Господи! - заводился Андрей. - У тебя есть Пэм, а при таком тыле
как Пэм, конечно же, можно позволить себе жить по средствам. А когда на
целом континенте не находится ни одной женщины, которая бы по тебе сохла,
когда у тебя нет никого на тысячи миль вокруг, кто бы хотел заполучить
тебя в постель, тогда как? Меня ведь никто не ждет, Барт, - канючил
Андрей, - кроме дешевых двадцатипятидолларовых проституток в Лос-Анжелесе
и Нью-Йорке.
  - Поступай, как знаешь, - Барт погасил сигарету. Он уже отметил про
себя, что опекает русского слишком плотно, даже навязчиво. - Прежде вас
водило за ручку ваше правительство, - вдруг обозлился он, - а сейчас с
вами должны няньчиться мы? Никак нельзя без няньки, да?
  На улице дышалось немного легче, что было неожиданно для этого
города. Высь над Невадой стала яснее и глубже. И они смертны, подумал о
звездах Андрей. Никуда не девается только фон, на котором всему остальному
гореть и меркнуть, - только вечное небо, вымороженная чернота. После
изрядных доз алкоголя Андрей иногда впадал в сентиментальность. В машине
он не проронил ни слова. От стоянки, где Барт парковал "Понтиак", до отеля
они добрели вместе и внизу расстались - Андрей задержался возле дилера,
одинокого и скучающего, а Барт отправился в номер спать. Андрей суетился,
то обреченность, то азарт пятнами проступали у него на лице. Дилер
насторожился:
  - Не советовал бы продолжать, сэр.
  Вы не в форме.
  - Ерунда, - отмахнулся Андрей. - Лучше поменяйте-ка мне еще двадцатку.
  - Извините, - дилер поправил "бабочку" под воротником, - нам нужен
арбитр? Мой совет совсем не плох.
  - Ладно, - ответил Андрей, чуть помедлив. Хотел было нахамить, но
пощадил скромного труженика зеленых полей.
  - Завтра будет ваш день, уверен.
  Андрей посмотрел по сторонам, не слышал ли кто их тихий разговор, и
поплелся к лифту, усмехаясь: цвет сукна с карточного стола - цвет нашей
национальной тоски.


                                  Глава 2


  Он провалился в сон, словно в пропасть, и, когда очнулся,
почувствовал себя совершенно разбитым. Стылая (кондиционер работал в
дневном режиме) темная комната, прилепившаяся, точно к шаткому карнизу
птичье гнездо, к самому краю света, опасно раскачиваясь, зависала над
непроглядной бездной. Пальцы судорожно цеплялись за угол тонкого одеяла,
Андрея знобило. Искаженное, будто преломленное в кривых зеркалах,
раздвоенное, расстроенное сознание, гримасничая, смеялось над хозяином.
Едва забрезжив, призраки сверкающего карнавала, искры шелка, бокалов и
ожерелий превращались в ехидные угольки, тлеющие в грязном ватнике
пьяницы, - осколки прошедшего дня, ночи, лиц и улиц, фасадов и интерьеров
складывались в странную мозаику, в далекий образ утопленной в снегах,
затерянной где-то под рубиновой звездой планеты. И все там было, вроде бы,
как у людей - дни и ночи, дома и парки, любовь и деньги, только жили в том
мире немного не по-человечески. Так одна колода карт дает абсолютно разные
расклады, и судьбы могут отличаться друг от друга, как земля и небо.
Андрей замерзал, холод сковывал мысль, наплывала Москва, страшная и
голодная, с бешеными крысами, грызущими шпалы в подземелье пустынного
метро, с клубами пара над трещиной лопнувшего теплопровода, с обглоданными
холодами и страхом (ребрами белых мостов и проваливающейся в сугробы,
идущей от леса, от Сетуни к Поклонной горе стаей одичавших собак, и весь
этот ночной кошмар с разборками смертников на опушках и анютиными глазками
соплячек из подворотен, с выбитыми окнами электричек и скорых поездов, с
расплесканной шутки ради кислотой, сжирающей резину со ступеней эскалатора
и кожу с сапога и ножки модницы, с крестами в свинцовом небе и юродивыми,
надсаживающимися в теплых клозетах, с заводами, прогоревшими в дым и
промасленной ветошью, вмерзшей в лед, которую не в силах выцарапать из
наста ни старуха-нищенка, ни вьюга, вся эта Москва, видение, ледник,
приведенный дьяволом в движение, неумолимо сползал на Андрея по одному из
склонов его памяти, грозя раздавить и человека, и то, что его окружало в
пустыне, от дикой колючки на бархане до рукотворного рая Лас-Вегаса.
  Утро Андрей провел в постели, а когда окончательно проснулся,
выяснилось, что Барт из номера уже ушел. На телевизоре лежала записка:
"После полудня постарайся быть в "Эль-Ранчо". Если не возражаешь, давай
пообедаем там в два".
  До двух оставалось чуть более часа. Андрей привел себя в порядок,
сменил костюм, в котором вчера гулял, на футболку и джинсы, и в одном из
карманов обнаружил долларовые жетоны из казино "Цирк-Цирк", о которых
давно забыл. Так бы и ехал с жетонами, поругал Андрей свою похмельную
голову и пошел в казино, в кассу. Играть не хотелось. Получив деньги, он
немного побродил между столиками, наблюдая - кто какие делает ставки, и
уже собрался было покинуть зал, как вдруг услышал громкую русскую речь. В
тот час в кафе находились только русские. Они пили коку со льдом и
приценивались к дешевой еде. Лысый толстяк и рыжеволосая, с веснушками на
скуластом лице, девушка участия в разговоре не принимали, но было ясно -
они из той же группы. Девушка спросила о чем-то лысого толстяка, но тот
лишь развел руками в ответ. Тогда она отступила к пятицентовому игральному
автомату и стала рыться в сумочке. Андрей приблизился и молча предложил
монетки на ладони. Девушка нахмурилась, поискала глазами
соотечественников, но они были увлечены выбором салата.
  - Не стесняйтесь, берите, - сказал Андрей по-русски. - Понадобятся,
еще наменяем.
  Девушка разбросала монетки по мужской ладони, словно побаловалась с
костяшками на счетах.
  - Андрей Растопчин, - представился он, - москвич. Занесла нелегкая,
да?
  - И правда, неожиданно, - вздохнула девушка.
  - Московский цирк - спросил Андрей. - Я слышал вашу историю по
американскому радио. Всерьез застряли?
  - Гадкая история, - сказала девушка и бросила пять центов в машину.
  - Саша! Ты чего не идешь? - окликнули девушку подруги.
  - Сейчас!
  - Не торопитесь, - сказал Андрей. - Скорее всего, я сегодня уеду из
Лас-Вегаса. Могу ли чем-нибудь помочь? Конечно, не всей вашей труппе, -
усмехнулся он. - Лично вам.
  - Спасибо, - поблагодарила циркачка, - но у нас с ними, - она
показала за спину, - нынче "общий котел".
  - И все же.
  - Ну, если "и все же", - протянула девушка, и во взгляде ее
промелькнуло раздражение, - отправить в Москву, например. Или что вы
имеете в виду? Устроить здесь на работу по специальности? Взять на
содержание и снять для меня особнячок?
  - Трудновато придется вам в Америке с таким настроением, - сказал
Андрей. - Или говорить следует не о настроении? О характере, да? Где вы
живете в Лас-Вегасе?
  - В "Палмин".
  - "Памин"? Это где?
  - Это в старом городе.
  - Хотите пообедаем вместе? - спросил Андрей.
  - А потом я отвезу вас в старый город.
  Циркачка не ответила. Растопчин пересыпал центы в ее маленькую
ладонь, собрал пальцы девушки в кулачок и чуть задержал его в своих
тяжелых руках, словно согревая.
  - Что бы вы предпочли на обед?
  - Они будут волноваться, - девушка оглянулась.
  - Разве что предупредить?
  - Жду вон у тех дверей, - кивнул Растопчин. - Не разминемся?
  - Вы случайно не из наших отечественных мафиози?
  - поинтересовалась циркачка.
  - Нет, Саша, - то ли успокоил, то ли разочаровал ее Андрей.
  Хмель все еще не выветрился из его головы. Он стоял и смотрел, как
движутся ручейки эскалаторов, как, снабженные фотоэлементами,
распахиваются двери, выпуская людей на площадь, в знойный желтый полдень.
От площади Андрея отделяла прозрачная стеклянная стена. Бетонный козырек
отбрасывал на ступени широкой низкой лестницы густую тень. К ее фиолетовой
кромке подкатывали такси. Пассажир ступал ногой на асфальт и на мгновение
слеп. Он инстинктивно делал еще шаг, оказывался в тени и лишь тогда
оборачивался, отыскивая глазами спутников. Многие взрослые приезжали сюда
с детьми. Америка - это культ ребенка, давно уже усвоил Андрей. К каждому
ребенку здесь относятся так, словно он - сын всей нации. Попробуй, тронь
американца! Андрей чувствовал себя довольно скверно. Попробуй, тронь... Их
нравы, припоминал он некогда популярную газетную рубрику. Кривая улыбка
поползла по его губам. Чужая земля, всюду чужая... Как будто существует,
зевнул он, где-то для меня своя! Былая Россия - история. Новая - блеф.
Сами по себе ни чернозем, ни суглинок, какие бы хлеба, березки и кусты на
них ни росли, не есть родина. Чернозем, в принципе, можно завезти и из
Канады, а смирновскую водку из США - России не прибавится. Прибавится
грязи и пьяниц. Одна из главнейших опор человечества, православное
царство, ампутировано мясниками. "Новая историческая общность" - фантомная
боль, мучащая инвалида который уж десяток лет. А протез не снимает
фантомные боли, догадывался Андрей. Он попробовал закурить - к горлу
подкатил кашель. Андрей воткнул сигарету в песок. Всем, покидающим
"Цирк-Цирк", рябая старуха вручала проспект, зазывающий в соседнее казино,
дочернее по отношению к "Цирку" заведеньице. Циркачка, верно, поедает
салат, решил Растопчин. Что за обед там еще будет - ей неизвестно, а
"синица" уже в руках. Русские в Америке, как правило, - жалкое зрелище. На
спортивных площадках? Тут они, да, - сыны и дочери великой... Мысль
ускользала. Растопчин никак не мог сообразить, кто они, все, родившиеся в
СССР? Дети Революции, Коминтерна, войны, Арбата, галактики, Перестройки,
дьявольского наваждения? Россия здесь и рядом не лежала. А если и лежала,
то зарезанная, и маньяк-некрофил с человеческим лицом, суетясь, поливал ее
своим бешеным семенем. Московские приятели Растопчина недоумевали, отчего
он не остается в Америке, отчего каждый раз возвращается домой, в Богом
проклятый край? Андрей отшучивался: Америка - как шикарные выходные туфли,
ну, сколько в них проходишь? Иногда так хочется сунуть ноги в старые
рваные домашние тапочки, понятно? Те несколько минут, что Андрей проторчал
у дверей казино, показались ему нестерпимо длинными. Увидев циркачку, он
тут же схватил ее локоть и задышал ей мятно-табачным ароматом в щеку:
  - О, как здорово встретить своего человека в этой пустыне! Сашенька -
чудесное имя! Давай, родная, на "ты", если я для тебя не слишком стар, - в
порыве братской любви он сгреб Сашу себе подмышку. Другой рукой отправил
под язык очередную мятную таблетку. Шли к "Эль-Ранчо".
  Девушка сбросила мужскую ладонь с плеча. Ее платье было почти
прозрачным.
  - Не слишком, не слишком, - сказала она. - Жарко сегодня на солнце до
безумия.
  Они стояли на середине главной улицы Лас-Вегаса, на пешеходном
островке между двумя широкими потоками сверкающих машин. В небе, голубом и
бесконечном, царил полный штиль. Рыжими волосами Саши поигрывал ветер,
поднятый проносящимися мимо автомобилями.
  - Не желаешь окунуться перед едой? - предложил Андрей. - В бассейне.
А можем пойти на вышку.
  - Нет с собой купальника, Андрей.
  - А под душем освежиться?
  - Под каким? - спросила Саша.
  - Есть тут, один на весь Лас-Вегас, - сказал Растопчин. - У меня в
номере. Сто метров отсюда.
  На светофоре зажегся зеленый. Андрей шагнул с бордюра на мостовую и
подал руку циркачке.
  - Не стоит ли мне вернуться к ребятам, пока не поздно? - спросила она.
  - Поздно, - заверил Андрей. - Да и не отпущу.
  - А ты кто?
  Он пожал плечами:
  - Архитектор.
  - И строишь в Америке? Что ты строишь в Америке?
  - Ничего, - сказал Растопчин. - Читаю лекции. "Русская и советская
архитектура". Вообще-то мой семинар-с сентября, но три недели назад в
ЮСИЭЛЭЙ была одна конференция, вот я и приехал пораньше, - объяснил
Растопчин. - А сейчас "окно".
  - Ты говорил, что сегодня уезжаешь, - Саша остановилась, разглядывая
макет старинного фургона. - В натуральную величину... А на лошадей что,
денег не хватило? Я имею в виду - на деревянных. Кстати, ты умеешь
запрягать?
  - Скульптуры?
  - Живых лошадей.
  - Нет, - сказал Андрей.
  - А я умею, - циркачка взяла Растопчина под руку. - Так куда ты
уезжаешь?
  - В Сан-Луис-Обиспо.
  - В Сан-Лу...
  - Маленький городок на юге Калифорнии. Знаменит Университетом и
отелями. Потрясающие окрестности, - сообщил Андрей. - Рядом имение Херста,
замок, океан.
  На козлах фургона сидели два крашеных маслинной краской ковбоя и
приветствовали Андрея и Сашу деревянными улыбками.
  - Часть наших сейчас в Лос-Анжелесе, - сказала Саша. - Девочки и меня
зовут, им там обещана работа. Не цирк, конечно. Что-то вроде варьете.
  - Влипнешь в очередное дерьмо, - предположил Андрей. - Не боишься?
  - Ты летишь или едешь на машине? - спросила Саша.
  - У нас машина, - Андрей толкнул дверь-вертушку и вошел в
"Эль-Ранчо". Саша последовала за ним.
  - Дорога, случайно, не через Лос-Анжелес?
  - Это зависит... - Андрей коснулся пальцем Сашиного подбородка и
заглянул ей в глаза. - Он, правда, верный семьянин. Другое дело - я.
Короче, попросить Барта?
  - Ты и в Союзе был таким хватким? - Саша скинула палец Растопчина со
своего подбородка. - Или здесь поднатаскался? Кто такой Барт?
  - Мой друг и хозяин машины.
  Я вас познакомлю.

  ***

  Барт играл в "Блэк Джек" в окружении японцев. Трудно сказать, почему
Барт выбрал именно это казино. Американцы обходили его стороной, считая
гиблым местом, и если заведение еще кое-как держалось на плаву, то в
основном за счет отеля, где любили останавливаться японцы, корейцы и
гонконгцы. Раздражая американских гуляк, они носили с собой от столика к
столику толстенные пачки наличных и заученно прятали эмоции в розовые
ямочки на холеных щеках. Восточная тема обсасывалась юмористами едва ли не
на каждом втором шоу Лас-Вегаса. Пародировалось и передразнивалось все -
манеры приглашенных на чаепитие, поза мудреца-созерцателя из Сада Камней,
одеяние ниндзя, стойка и габариты борцов Сумо, песни и танцы. Изображались
целые сцены, на которых "самураи" резали воздух боевыми кличами и
каменными ладонями или путешествовали по американским штатам, между делом
покупая голливудские студии и примеряя европейскую обувь.
  - Видишь столик с картежниками? - спросил у Саши Растопчин. - Тот
парень, который не японец, и есть Барт.
  Андрей подошел к стойке бара, заказал два крепких коктейля и помахал
Барту рукой.
  - Наверное, он богат, твой приятель?
  - Отчего ты решила?
  - Не знаю, - Саша помешивала лед в бокале, - все эти люди прямо-таки
излучают спокойствие. И твой приятель в том числе.
  - Он маляр, - сказал Андрей. - Классный маляр, почти художник. По
американским меркам не слишком богат, но собственная фирма у него есть.
  - Судя по всему, ты здесь не в первый раз. Друзья, знакомые, коллеги.
Заработок в зелененьких. Хваткий малый, - оценила Растопчина циркачка. -
Подумываешь остаться в штатах насовсем?
  Андрей пытался унять невесть откуда взявшуюся дрожь. Он глядел на
Сашу и терял над собой контроль. Ее платье просвечивало.
  - Насовсем? - неожиданно для себя подмигнул циркачке Андрей и чуть не
сплюнул от досады, таким дурацким вышло это подмигивание. - Поживем -
увидим, - тронул он Сашины волосы. - Лучше плыть по течению, чем пускать
пузыри. По течению, по течению - куда вынесет. Прибьет к Америке - будем
вкалывать. К России - водку трескать. К помойке - тоже неплохо, с голоду,
по крайней мере, не помрем. А забросит в постель - будем любить и
наслаждаться, верно? - у него хватило ума не захихикать.
  Теперь он старался ронять словечки через паузу, двигаться с ленцой,
но роль хладнокровного совратителя ему не удавалась - ночные пьяные
калории требовали выхода. Он говорил пустое, краем сознания подмечая, что
с этой циркачкой "проходят самые дешевые номера". По своей воле попавшая в
идиотскую зависимость от Растопчина, неумело работающего то под сказочного
принца, то под Иванушку-дурачка, Саша сносила и хвастовство его и
откровенную пошлятину, и липкое поглаживание по колену, плечу, волосам.
Кислой улыбкой она отвечала на упрямый горячий взгляд и терпела
перемешанные с запахом мяты винные пары у лица, и готова была себя
пожалеть, оправдать - доля ты, русская, долюшка женская - ах, да что еще
делать, как ни терпеть бедной, голодной, бездомной Сашеньке в красивой и
богатой чужой стране, в каком-то сумрачном и полупустом казино в ожидании
бармена с очередным коктейлем, маляра Барта с машиной и немалыми, видимо,
деньгами, в ожидании плотного дармового обеда, а Бог даст - и несколько
безработных часов в самой фешенебельной части Лас-Вегаса, когда Саше не
надо будет подыскивать и коверкать английские слова и шарить в сумочке,
где заведомо нет не только кредитной карточки, но и железного доллара в
надорванной подкладке.
  В Москве у Саши остались сын (пристает к свекрови, наверное, - давай
позвоним маме в Америку, когда она уже приедет?) и муж, тоже в некотором
роде цирковых дел мастер - вечно нахохленный и черный, как смоль,
администратор с Воробьевых гор. Семейная жизнь складывалась иным на
зависть, супруги много ездили (в основном - порознь) и трагедии из разлук
не делали. Муж Саше потихоньку изменял, но, благо, с женщинами весьма
далекими от Сашиного круга - то есть с тонкими звонкими неженками, чьи
имена никогда не появлялись на афишах. Этот смоляной муж на дух не
переваривал "мускулистых цирковых кобыл", как называл он женщин с манежа,
подруг и соперниц Саши, и это было уже кое-что: когда летишь с трапеции и
видишь перед собой ослепительную девку, только что переспавшую с твоим
благоверным, возможны, как говорится, варианты.

  ***

  Картинно экипированные, по залу слонялись три негра из службы
безопасности казино. В глубине этажа, в холле, возле витрин с парфюмерией
и сувенирами собрались на инструктаж своего руководителя желтолицые
туристы, новая группа. Андрей расхваливал прелести ночного Лас-Вегаса и
отказывался верить в то, что русским артистам работа здесь "не светит".
  - С твоей-то специальностью! Трапеция! - льстил Андрей.
  У Саши закружилась голова. Ей стало грустно и легко, как после
приземления на сетку батута. Она отставила бокал и прикрыла глаза ладонью
- на пальцах таяла изморозь. Играла мягкая, четко перекликающаяся с тихим
послеполуденным гулом в висках, музыка. Официантка, обслуживающая столик с
японцами, принимала на мельхиоровый поднос бутылочки с пивом "Лайф".
Щелкала чья-то зажигалка, глухо падал в толстое стекло колотый лед. Ах,
мечталось ведь даже не о чем-то конкретном - вот напишут в газетах.., вот
посмотрю на людей и себя покажу.., поживу.., накуплю... - мечталось о
празднике, просто о празднике. Не стреляться же теперь, думала Саша. На то
он и настоящий праздник, чтоб нести в себе нечто непредсказуемое, нечто
волшебное! А волшебное действо, как такси или банку пива, не закажешь - с
тем и смиримся. Но чтоб из такого громадного супермаркета, как Америка,
совковая баба не вывезла шмутки (приодеться, а ненужное продать) и
приличную электронику (лучшую - сыну, остальное продать).., кем надо быть?
Ненормальной? Саша оторвала потеплевшую ладонь ото лба и вздохнула про
себя: ты и есть ненормальная, только и умеешь в облаках парить, а туда же
- семью ей хотелось поддержать, свой кусок урвать, просто цирк!
  Андрей с азартом, с прихлопом потирал руки. Словно аплодировал
чему-то:
  - А теперь в ресторанчик, родная. Обе лошадки - твои, запрягай!
  - До Лос-Анжелеса дотяните? - спросила Саша. Навстречу шел Барт.
  - Переведи ему, что я поздравляю его с победой, - сказала Саша. - С
прекрасной победой.
  - С чего ты взяла, что он выиграл? - рассмеялся Андрей. - По
физиономии определяешь? Так она у него от природы светится.
  - Женская интуиция, - пояснила Саша и приподняла бокал, приветствуя
приближающегося американца.

  ***

  В ресторане Саша пожелала жареного осетра, но у американцев все -
салмон, и осетр - салмон, и севрюга. Возможно, Саше принесли именно
севрюгу. Еда и болтовня заняли около часа. После обеда Барт продолжил игру
в "Блэк Джек" а Растопчин потянул Сашу в "Ривьеру", в номер "перевести дух
и обсудить дальнейшие планы". В сущности, в тот момент ему было решительно
все равно, что обещать Саше и он пообещал ей, что до Лос-Анжелеса она
доберется на "Понтиаке" Барта.
  - Хотя нам с ним за это следовало бы головы оторвать, - добавил он. -
На сколько у тебя виза?
  - На два месяца, - сказала Саша.
  - Визу, конечно, можно продлить, если попадешь в хорошие руки, -
Андрей сел на кровать и стал расстегивать рубашку. - Но разве ты сможешь
получить работу с твоей визой?
  - А девочки наши как? - возразила Саша.
  Андрей посмотрел на нее с сожалением. Похлопал по краешку постели -
садись, мол, рядом. Босая Саша стояла на ковре и покусывала губы. Помада
была бледного нежного цвета. А когда Сашуля взлетает в цирке, как пить
дать, несет на себе под купол полтонны косметики, подумал Андрей. А вдруг
я зря ее отговариваю, засомневался Андрей, что если она и впрямь такая
гениальная - спокойненько найдет себе приличное местечко, хозяева
формальности уладят? А то и замуж выскочит, девка видная, спортивная,
смышленая. Подошла бы кому в постели, а язык - дело наживное. Самому, что
ли, жениться?
  - Над чем ты смеешься? - спросила Саша.
  - Помаленьку влюбляюсь, радуюсь, - ответил Андрей.
  - Ты, правда, архитектор? - Саша отступила к стене и пристально
посмотрела на Растопчина.
  - Правда, - засмеялся он. - А ты думала, кто?
  - Шут гороховый. Влюбляется он!
  - Хочешь, я тебе предскажу кое-что? - сменил тон Растопчин. -
Однажды, а это однажды наступит очень скоро, ты проснешься, оглядишься по
сторонам и взвоешь: дура я, дура - а что если мой милый Андрюша в тот
жаркий августовский денек вовсе не шутил, а серьезнейшим образом
признавался мне в любви в то время, как я держалась за животик и делала
ему "ха-ха"?
  - Мне только животика от тебя не хватало.
  - Другой вопрос, - поморщился Андрей, - и, вообще, твои проблемы.
  - Пусть так, - Саша поднялась на цыпочки, набрала полную грудь
воздуха и вскинула руки, словно собралась куда-то нырять или закрутить
сальто. Через мгновение обмякла, руки опустились, волосы упали на лицо.
  Андрей нагнулся, расшнуровал кроссовки, забросил их под журнальный
столик.
  - Слушай! Нам тут без бумажки не выжить. Девочки зовут! - изобразил
он восторг. - Тут в поганом борделе и то сначала лезут в документ, а уж
потом в-вы-пускают, - запнулся Андрей, - на публику, попой вилять. При
наличии таковой, естественно.
  - О борделе ты в самый раз вспомнил, - похвалила Саша Растопчина. -
Сняв кроссовочки-то. Штанишки помочь расстегнуть?
  - Помоги.
  - Обойдешься, - Саша топнула босой ножкой по ковру.
  - Ты любишь виноград?
  - Да.
  - Калифорнийские сорта по вкусу средненькие, но зато без косточек.
Прижмет - иди в сезонные рабочие на виноградник, - посоветовал Андрей. -
Вот уж где не требуют никаких бумаг. Платят, сволочи, четвертую часть от
заработка своего бродяги, однако, подзагоришь и вволю вкусишь солнечных
ягод. Пуэрториканцам, заметь, ни на черта не нужны ни солнечные ягоды, ни
загар, а от них отбоя нет - так им нравится на плантациях. Отвоюем место
под солнцем, - выкрикнул Андрей и сдернул с кровати покрывало. - Не век же
нам, снежным людям, мороженную клюкву по болотам обдирать!
  - Ты что, всерьез обо мне волнуешься? - удивилась Саша. - Дожила
девка! Нет, ты посмотри на меня, неужели такие пропадают?
  - Руки в боки, валяй вприсядку, - Андрей открыл холодильник, но ни
пива, ни джюса в нем не обнаружил.
  - Брось хорохориться. И такие, как ты, пропадают, и другие, которым
ты в подметки не годишься. Наши все здесь, в какой-то степени, пропадают.
Один наш преуспевающий спортсмен, играющий в Швеции, как-то обмолвился:
моя жизнь на Западе - путешествие в роскошное одиночество! - Растопчин
щелкнул пальцами.
  - Преуспевающий, обрати внимание.
  - Скажи лучше, что натрепался и не знаешь, как выкрутиться, - Саша
поддела ногой покрывало, валявшееся на полу. - Просто тебе не хочется
просить Барта об одолжении.
  - Ладно, - сказал Андрей. - Я тебе помогу. Иди сюда, - он вытянулся
на кровати. - Говорят, в ногах правды нет. Или есть?
  - Это не помощь, - она опустилась на кровать и поджала губы. - Это
называется "дай-за-дай". Когда мы поедем?
  - Через пустыню разумнее ехать ночью.
  - Мне надо еще забрать вещи из своей гостиницы.
  - Попробуем договориться и насчет вещей. Тебе нравятся пешие
прогулки? - откровенно хамил Растопчин.
  - Тебя часто били в детстве? - спросила она, раздеваясь.
  - В моем детстве пели песенку про девочку с веснушками.
  - Не дыши же на меня своим вонючим перегаром!
  - взорвалась Саша. - Тошнит от него.
  - А ты перевернись, - посоветовал Андрей. - И представь, что уже
проходишь конкурсный отбор в варьете. Ты ведь туда собралась?
  - Ублюдок, - процедила Саша. Перевернулась на живот. Решила думать о
чем-нибудь далеком.
  Думалось о близком - о сумочке без денег, о стоимости такси до
старого города, о нестиранных вещах и переполненном номере дешевой
гостиницы, куда Сашу и ее подруг определили тетки из местного
благотворительного общества защиты бездомных животных. Вот кто был
действительно далеко, так это Лейла. Она звонила в Лас-Вегас из
Лос-Анжелеса, и создавалось впечатление о том, что денег у нее куры не
клюют - болтала по телефону, будто из древнего московского двухкопеечного
автомата. Конечно, придется кое с кем переспать для начала, тараторила
Лейла, но ведь и в Москве бы пришлось, сама понимаешь. И в Тамбове.
Специфика жанра.
  Зато потом обещано по двести баксов в неделю на нос и абсолютно
чистая работа. Лейла уже поставила "Калинку", цыганочку под "Очи черные"
(даже состоялось нечто вроде прогона), а на очереди - композиция
"Подмосковные вечера". Боссу приспичило, подавай ему именно "Подмосковные
вечера". Подадим, заверяла Лейла. Добирайся чем угодно, твердила она, но
поскорее. Адрес записала?
  Саша лежала тихо, подбородок на запястье, ладонь на подушке - так
загорают на пляжном топчане. Она представляла себе длинный, гнусный и
немного тор женственный путь через ночную пустыню. Гребни барханов
рушились под собственной тяжестью. Песок струился по залитым лунным светом
склонам, медленно засыпая темные провалы. Причудливые силуэты скал и
полумертвого кустарника всплывали над обочиной и таяли, словно привидения.
Кометы вспарывали небосклон и гас ли, оставляя в черных разломах небесной
коры ровный мягкий жар. Андрей дышал все отрывистее, почти всхрапывал,
сглатывая брань и мольбу, скупую мужскую постельную лирику, и на какие-то
мгновения Саше стало по-женски жаль его, одинокого в неоглядной пустыне, и
она чуть-чуть помогла Андрею - благодарный, он едва ее не придушил,
обнимая. И очень скоро она поняла свою ошибку, но было поздно. Ей пришлось
ждать, пока он вновь наберется сил. Он быстро оценил ее слабину. На этой
струнке можно было сыграть целый концерт. Полную программу. Саша рвала
зубами наволочку подушки и готова была плакать от счастья, когда Андрей
бросал свое и уступал ее просьбам.
  - Мерзавец, - прошептала Саша, подбирая с ковра трусики и платье.
Пока она принимала душ, Растопчин вызвал такси. Молча они прокатились в
старый город, молча, на той же машине, вернулись, перевезли Сашины вещи в
"Ривьеру".
  - Ну, и где твой Барт?
  Андрей развел руками.
  - Кто у тебя в России? - спросил он.
  Саша сидела на подлокотнике массивного кресла над журнальным
столиком, разглядывала "гарбиш" - брошюрки, вкладыши, проспекты, рекламный
мусор.
  - Кто и у всех, - ответила она, не оборачиваясь. Сын. Муж. Старики.
  - Теперь и я у тебя в России... - Андрей поежился, так
многозначительно это прозвучало. - Я боюсь за тебя, девочка, -
скороговоркой добавил он. - Вот моя московская визитка. А где буду жить в
Сан-Луис-Обиспо еще не знаю. Записать тебе телефон Барта? Его дочь, на
случай если она подойдет к телефону, зовут Дженнифер, а жену - Пэмелла.
Далековато, конечно, от Сан-Луиса, миль тридцать, на чашку чая друг к
другу не заскочишь, - отвлекся Растопчин, - но не о том речь.
  Через Барта свяжешься со мной, а я его предупрежу...
  Чтобы не слышать Андрея, Саша включила телевизор. Она отыскала
музыкальный канал и вновь принялась листать буклеты. Сквозь жалюзи в
комнату просачивался закат. Когда бы ехали по такой погоде днем,
подсказывал Андрею его скромный опыт, девочка увидела бы в пустыне мираж -
синее озеро в желтых песках, камышовую зелень. Настоящее озеро, подумал
он, можно осушить, извести каналами или заболотить, сгноить. С иллюзорным
человеку не сладить. Никто, кроме Бога, не в состоянии рассеять этот
дивный обман.

  ***

  Закат угас, небо тронули сумерки. Появился Барт, ему требовалось
вздремнуть перед дорогой. Отъезд из Лас-Вегаса назначили на полночь.
Андрей попросил у Барта ключи от "Понтиака" - решил на прощание сделать
Саше подарок, показать "Мираж", построенный в пустыне человеком, раз уж не
суждено было ей увидеть нерукотворный.
  У входа в "Мираж" машину встретили молодые расторопные служащие.
Растопчин сдал им автомобиль вместе с ключом зажигания. Один из парней
погнал "Понтиак" на стоянку, другой вручил Растопчину жетон, аналог
номерка из гардероба. Андрей взял Сашу за руку, и они вступили в галерею,
ведущую к залам дворца. Всю левую стену галереи занимала ниша - океанский
аквариум. Тысячи рыб всевозможных форм и расцветок представляли здесь
фауну тропических морей. Среди рыб, над диковинными водорослями и
кораллами, ходили акулы.
  - И не жаль запускать акул в такую роскошь! - воскликнула Саша. -
Безумная расточительность.
  - Пикантная деталь, не правда ли? И точный расчет. В России следовало
бы соблюдать такие же пропорции. Тогда у многих из нас остался бы шанс
выжить, - пошутил Андрей.
  В огромных, заполненных толпами туристов, залах дворца немудрено было
потеряться. Растопчин приказал Саше держаться к нему поближе. Пели птицы и
люди.
  Под лианами на берегу реки, пробившей себе путь в скале, звучали
грустные блюзы и медленный рок. В каком-то ресторане гремел рэп, в другом
седой задумчивый маэстро в белом фраке священнодействовал за роялем -
Шуман, Шопен, Дебюсси... Лилии покачивались на темной воде водоема, куда
вела беломраморная лестница. На ее ступенях спали тибетские тигры, их
роскошная шерсть по цвету и чистоте напоминала снега в поднебесье.
Витрины, где были выставлены платья из парижских и нью-йоркских домов
моды, по изяществу и оригинальности убранства не уступали витринам
ювелирных магазинов. Холодный и блестящий дизайн североамериканских баров
соседствовал с теплыми и скромными интерьерами кафе, выполненными в
испано-калифорнийском стиле. Блоки игральных автоматов, спрятанные в
глубине дальнего зала между оградками и палисадниками кафе, стойками баров
и эстрадными площадками, не слишком-то бросались в глаза: в первую очередь
"Мираж" являл собой дворец, и лишь потом - казино. В тенистом зеленом
оазисе Андрей угостил Сашу ромом с апельсиновым соком, и к полуночи
доставил ее в "Ривьеру".
  - Пока ты со своими, возможность вернуться в Москву за счет цирка
вполне реальна, - сказал артистке Растопчин, загружая чемодан в багажник
"Понтиака".
  - Одно слово, и мы тебя мигом домчим в твою гостиничку. С добрым
старым родным коллективом из беды выкарабкиваться куда легче, чем с
лосанжелескими мечтательницами, поверь.
  - Успокойся.
  - Сжигаешь мосты, но ради чего?
  - Спроси, Барт успел выспаться? - Саша устраивалась на заднем
сидении. - Видок у него еще тот спросонья.
  - Барт знает, что делает, - Растопчин захлопнул дверцу машины. - В
крайнем случае, включит автопилота, - он постучал пальцем по виску. -
Слушай, я пробуду в Америке где-то до конца сентября. Усвоила? А снова
прилечу в штаты только в декабре. Если ничего не изменится.
  - Вперед?
  - Ничего не забыли? - спросил у Андрея Барт.
  - Девочка голову потеряла, - ответил ему Андрей.
  - Ну, да черт с ней. Устанешь, я пересяду за руль.
  За окном замелькали - все в огнях - отели, рестораны, казино. "Мираж"
стоял на выезде из города. Над искусственным вулканом бушевало пламя. Саша
помахала зареву рукой. "Понтиак" вырвался за черту Лас-Вегаса и понесся
через пустыню и ночь на юг.


                                  Глава 3


  Самолет Растопчина приземлился в Шереметьево серым осенним днем.
Андрей выловил багаж с транспортера, докупил кофе, водки и сигарет,
выстоял длинную очередь к таможеннику, потом - не менее длинную за такси.
Накрапывал дождь. Опавшие листья лежали в светлых, чуть подкрашенных
каплями бензина лужах. Группа юнцов откровенно интересовалась содержимым
коробок и сумок Растопчина. Очередь двигалась черепашьими шажками.
Наконец, Андрей дотолкал свою тележку до такси, забрался в салон. Шофер
медлил, размазывая тряпкой грязь по лобовому стеклу. Сядут любопытные
юноши в эту же машину, думал Андрей, или поедут следом? Здравствуй,
Родина! Как в самолете, Андрей попытался расслабиться, вытянул ноги и
скинул туфли, оставшись в носках.
  - Таганка, старик. Семеновский вал.
  - Новые цены знаешь?
  Все дребезжало в старой "Волге". Передача "втыкалась" со скрежетом.
Шофер стряхивал пепел куда-то под кресло, материл рвачей, втридорога
дерущих за каждую прокладку, механика, баб с АЭС и демократов. В попутчики
попались узбеки, хмурые деды в поношенных зимних шапках. Полуголый лес
терял последние сентябрьские краски. За деревьями стыла пашня и
поблескивало мокрое небо. На опоясанных разбитыми заборами стройбазах в
грязи между горами песка и щебенки ржавели трактора. По глади болота
скользили зеленые птицы. В низинах собирался туман. Наплывала Москва.
Теперь всякий раз приближаясь к ней, Андрей ловил себя на мысли, что ее
пригород напоминает прифронтовую полосу, которую внезапно покинули ушедшие
вперед, к отодвинувшейся линии фронта войска, да и сама столица, черная,
обшарпанная, загаженная, казалось, только что пережила какое-то страшное
бедствие, или, напротив, готовилась к нему. Настороженность и усталость
въелась в лица прохожих, точно уголь в поры шахтеров, поднявшихся из
забоя. В глазах, подернутых поволокой, нет-нет да и прорезался странный
блеск, то очеловеченно хитрый, с лихой сумасшедшенкой, то дикий, животный,
словно у затравленных зверей. Люди толпились под магазинами, тратя
драгоценные, совсем на иное отпущенные Богом часы, на ожидание куска хлеба
или пары дешевых носков, ссорились и мирились, чувствуя себя при том, в
общем-то, как дома. Это тихое помешательство давно уже вошло тут в норму -
инопланетяне распознавались мгновенно, расправа с ними обычно была
короткой. Массовый психоз лечению не поддавался. Государственные мужи,
однако, упрямо прописывали больному народу успокоительные мелодрамы и
концерты легкой музычки - хватит трагедий, довольно выяснять, кто прав,
кто виноват, ну, а насчет того - что делать... Одни носили с собой газовые
баллончики, другие - пистолеты, третьи - кастеты, четвертые - резиновые
шланги, и каждый - камень за пазухой, истерику в душе. В эвакоприемниках и
детских домах подростки умывались кровью чаще, чем проточной водой. Когда
пенсионеры собирались на митинги на площадях под красными флагами, у отцов
города, поглядывающих вниз из высоких кабинетов, волосы становились дыбом
- где найти столько земли под кладбища, столько могильщиков и техники,
чтоб хватило на всех? Услуги крематория постоянно дорожали. Мировые биржи,
напротив, лихорадило с выбросом даже малой партии русского золота на рынки
Европы. А вдруг это лишь начало, пробный шар, за которым последуют новые
тонны в слитках? Золото золотом, но то же самое происходило и с младенцами
- московские самки сдавали их посредническим фирмам практически за колбасу
и тряпки, а фирмы норовили переправить детенышей на Запад оптом и по
демпинговым ценам. Создавались вполне легальные каналы для вывоза как
здоровых, так и увечных детей. Вербовка юных москвичек в мусульманские
постели ("Две недели в Турции в обществе обходительного мужчины исламского
вероисповедания") шла через крупнейшие газеты. Предложения превышали
спрос, и претендентки уродовали мордашки друг друга пилочками для чистки
ногтей. Разрешено было продавать все, что угодно и где угодно. Москва
превратилась в бескрайний Хитров рынок. Проблема уборки мусора и
предотвращения эпидемий затмила даже продовольственный вопрос. Стены
древнего Кремля по-прежнему хранили прах советских вождей. На турне мумии
с Красной площади по стране восходящего солнца организаторы проекта
надеялись выручить миллион долларов. Чиновники брали взятки десятками
миллионов. Нищие, обнаглев, цепляли дам и кавалеров за юбки и полы пальто.
Подземные переходы напоминали теперь вонючие общественные туалеты.
Городской транспорт дышал на ладан. Завидев автобус, люди перегораживали
дорогу - стой, гад! В переполненных салонах пьянь блевала за шиворот
впередистоящим. Когда легковой автомобиль тормозил у светофора, малолетки
бросались к нему с ведром и щетками. Мыли на совесть, но, получив на руки
не валюту, а рубли, могли расколотить фару или ветровое стекло. К
таксистам, правда, не приставали. Растопчин добрался до родного подъезда
без приключений. Кинул камешек в окошко на первом этаже, окликнул
соседа-ветерана - помоги, мол, вещи дотащить до лифта. Сосед помог,
поднялся и в квартиру Андрея, знал, что будет, как минимум, предложена
стопка. И внучатам подарочки перепадут.
  - Ну, как там в Америках? - спросил он. - Баню топят?
  - Ты пошуруй в баре, Натаныч, пока я разденусь, - сказал Андрей.
  Натаныч пошуровал, закусил старой конфетой, погулял вокруг коробки с
наклейкой "Тошиба" и не выдержал, крикнул через дверь в ванную комнату:
  - Телевизор смотрел, конечно? В курсе, что у нас творится?
  - В курсе, - ответил Андрей, не открывая. - Ты почту мою брал? Будь
другом, смотайся за ней, а потом пропустим по смирновской.
  Сосед исчез. Растопчин вышел из ванной, вытирая мокрые шею и спину. В
кухне на подоконнике белели в вазе гвоздики. О, Ленка была, хлеба
принесла, в хате прибрала, включила холодильник - что в нем? Две бутылки
пива, банка сметаны, сыр в бумажечке. Кусок граммов на триста. Этот
московский сыр Андрея прямо-таки растрогал. Он взглянул на часы - Ленка на
работе и, верно, ждет звонка. Сидит считает, небось, - самолет опоздал на
три часа, да вещи получить, да таможню пройти, плюс время в очереди за
такси, дорога из аэропорта... Любил ли Растопчин Елену? Любил наряжать,
подкармливать вкусненьким, наблюдая, как искренне радуется она платью,
браслету, конфетам. Надо бы ананас из сумки в холодильник переложить,
сообразил он. Хотя и в доме не жарко. Отопительный сезон еще не начался.
Андрей стянул с плеча, влажное полотенце и побрел к шифоньеру за домашней
рубашкой. Даже землетрясение меня сегодня из хаты не выгонит, решил
Растопчин. Он позвонил Елене, поблагодарил за цветы, позвал на вечер к
себе.
  - Кто-нибудь еще будет?
  - Нет, - пообещал Андрей.
  - Вспоминал меня хоть иногда? - спросила Елена. - Ни одной
телеграммы, ни одного звонка...
  - Я тебе письмо написал, - сказал Андрей. - Должно быть, не дошло
пока.
  - Ты меня еще любишь? - вздохнула она, помолчав. - Андрюшенька,
только честно.
  - Очень, - привычно солгал он. - Нигде не задерживайся, жду тебя с
нетерпением.
  - Если голоден, загляни в холодильник не унималась Елена. - На
перекус тебе хватит, а я с собой телятины привезу. С утра успела на рынок
смотаться. Продержишься на сметане? Не напивайся без меня, в ясные очи
твои хочу успеть посмотреть. Извелась, я, Андрей, тревожно как-то все
было. И то уже мерещилось, а вдруг не захочется тебе в эту нашу кутерьму
возвращаться? Или баба какая заморская приворожит.
  - Это ведь сумасшедшие деньги, телятина с базара. На какие шиши
роскошествуешь? - пожурил Елену Растопчин. - От детей отрываешь? Здоровы
они, кстати?
  - Да, и спрашивают про дядю Андрея. Я им сказала, что ты в Америке.
  У двадцатипятилетней Елены было две дочки-близняшки. Они ходили в
первый класс. Все трое жили у родителей Елены, в большой мрачноватой
квартире (бывшей коммуналке) неподалеку от Чистых прудов. За девочками
присматривала бабушка, которую язык не поворачивался так назвать.
"Девушка, вы последняя?" - до сих пор обращались к ней в очередях.
Родители Елены терпели Андрея как наименьшее из зол. Они не смели
настаивать на его законном браке с их дочерью, но всегда подчеркивали,
отчего не настаивают - да уж к чему вам такой довесок к Леночке, Андрей
Павлович! Растопчин краснел, норовил поскорее ускользнуть от хлебосольных
хозяев, от семейного стола.

  ***

  Еще несколько лет назад (при том, что отношения Растопчина с
родителями Елены в ту пору сильно осложнились). Андрей был вполне доволен
и жизнью, и собой. Перспектив, захватывающих дух, он, конечно, и тогда уже
не строил, но и сдавать завоеванные в обществе позиции не намеревался. К
высоким постам в Союзе архитекторов Растопчин не стремился, однако, членом
в Правлении состоял. Заказами его не обделяли, да и постоянный приработок
от преподавательской "деятельности" оказывался достаточно весомым. Как
архитектор Растопчин специализировался на малых формах, но, если перепадал
заказ на добротный особняк, мог с блеском выполнить и его. Когда подули
перестроечные ветры, Растопчин стал "выездным". Надумал сколотить
небольшой капиталец, не мытьем, так катаньем добиться разрешения на
покупку завалящей халупки где-нибудь под Анапой, (сохранив за собой
квартиру в столице), немного поколдовать над этой халупкой, превратить ее
в "Приют холостяка" и - лето на Черном море, зима в Москве,
месячишко-другой в штатах, если пригласят, пару недель круизных "римских
каникул", если подвернется путевка... Налаженный быт, стабильный
заработок, упорядоченная смена впечатлений - что еще нужно человеку,
который готовится разменять пятый десяток лет? Естественно, если он не
бизнесмен, к примеру, или депутат, а тихий обыватель. Планам Растопчина не
суждено было сбыться, по крайней мере в срок.
  Почва уходила из-под ног обывателя. Рохлям, не умеющим плавать,
Общество Равных Возможностей предоставляло уникальный шанс наловить в
мутной воде перемен свой садок золотых рыбок. Впрочем, ловить или не
ловить - личное дело каждого, на дворе стояла свобода, и было ее там, как
говорится, выше крыши. Понятно, купаться в этой свободе, в этом бодрящем,
с ледком и воронками, весеннем половодье приходилось всем без исключения.
Растопчин не любил ни массовых заплывов, ни принудительного закаливания и
попытался выйти сухим из воды - смыло бережок, смыло. Воронье, облепившее
торчащие из воды верхушки деревьев, громким карканьем провозглашало
очередную новую эру, а также здравицу за племя победителей. Домик под
Анапой стал Андрею недоступен, как обычному смертному Китеж-Град. Рядом
бушевал Кавказ, эмоции горцев перехлестывали через горные хребты.
Недостаток элементарных вещей, спичек, лампочек, бензина доводил до
бешенства даже флегматиков. За считанные годы все, что напоминало о
комфорте, вздорожало в тысячу раз. Время летело стремительно, кошмарно, а
кошмары, снящиеся обывателю, были в чем-то сродни страшной яви сталинских
тридцатых, когда, засыпая в мягкой постели, ни в чем не повинный человек
держал в подсознании - ты запросто можешь очнуться утром на голых нарах.
  - Откуда что берется? - целовала Елена Андрея под утро. - Как
съездишь в Америку, так пусть не десять, но пять лет сбрасываешь уж точно.
  - Четыре поездки, двадцать лет долой, - посчитал Андрей. - Пацан! С
кем ты связалась, Ленка?
  - Не волнуйся. Приезжаешь - словно после ванны молодости, но потом
стареешь здесь за год, как при нормальной жизни состарился бы за три.
  - Но к тебе это не относится, - сказал Андрей.
  - Через десять лет, когда мои дочечки вырастут, мне будет тридцать
пять, - сказала Елена. - Баба ягодка опять, - усмехнулась она. - Как ты
думаешь, мы продержимся вместе так долго?
  Снова она за свое, с грустью отметил Растопчин. Если загробный мир не
существует, если посмертного наказания за грехи не последует, то к чему
делать людям добро в ущерб себе?
  - Через три часа тебе вставать, - напомнил Андрей.
  - Не думай обо мне, - прошептала Елена, - не сдерживай себя, не
смотри на часы, родной.
  Глаза у нее слипаются, удивлялся Растопчин, веки она уже не в силах
приподнять, спать хочет смертельно, а твердит упрямо: "не думай..." Жертва
за жертвой. Зачем? Или нет, на то и жертва, бескорыстная жертва, чтобы
нельзя было к ней подступиться с таким вот "зачем?" Любит, что ли?
  Он был намеренно груб с ней, но она боролась не с ним, а
обволакивающим ее сном. Рассветало. Андрей оставил Елену в покое, он
чувствовал нечто вроде "угрызений совести". В детстве Растопчин много
читал о людях, жаждущих не то чтобы посмертной славы, но долгой и доброй
памяти о себе. С верой в такую память шли на смерть и герои, и девочки,
обжегшиеся на первой любви - ты еще вспомнишь меня, неприметную, локти
будешь кусать, да меня не вернуть... Даже самая теплая память не согреет
могильные кости, подумал Растоичин. К чему тогда жертвовать собой? Одно
дело - подарки, пусть даже роскошные, другое - до конца дней своих тянуть
на горбу семью из четырех человек. Никаких угрызений, решил Андрей.
Коготок увяз - всей птичке пропасть. А мне летать охота, зевнул он и
потянулся к стакану. Да, я - толстокожий безнравственный тип, который и
шагу не ступит, если не ущучит выгоду, подзуживал Растопчин свою совесть,
и что с того? Растопчин прислушался. Было тихо. Пиво что-то проурчало в
животе и тут же смолкло. Елена спала, подложив под голову не подушку, а
скомканный край пододеяльника. Право, ты не в обиде на меня, душа моя,
пробормотал Андрей - ни одной стрункой души не откликнулась.
Безнравственный так безнравственный. Действительно, что с того? Под окном
прошел ранний трамвай. Возле шторы дрогнул воздух. Жизнь входила в
привычную колею. На бронзе карниза проступали пятна засохшей известки. В
широкое кресло были свалены подарки Растопчина Елене, ее девочкам и
родителям - рубашки, платье, игрушки, свитер, плэйеры, банки с
растворимыми чаем и кофе, дисковый проигрыватель, колготки, разные мелочи.
Наконец-то Растопчин понял, что приехал домой. Лживый и полупьяный,
толстокожий или не очень - не суть важно, он - дома. Андрей переложил
голову Елены на подушку, подзавел будильник и неожиданно для себя
расстроился из-за того, что не выучил за целую жизнь ни одной молитвы,
даже самой коротенькой.


                                  Глава 4


  Следующие два месяца Андрей крутился, как белка в колесе -
наверстывал упущенное в проектном институте и помогал шефу обеспечить
мастерскую выгодным фронтом работ на обозримое (увы, лишь ближайшее)
будущее, отсиживал часы на заседаниях Правления Союза архитекторов и в
комиссии по содействию творческой молодежи, вел семинары у студентов,
принимал на Семеновском валу друзей-приятелей и сам наносил визиты добрым
людям, направо и налево раздаривая сувениры и восстанавливая нужные связи,
оформлял визу в США и выкупал билет, доставал продукты и лекарства дочерям
Елены, продавал ту электронику, без которой мог теперь обойтись, мотался
по библиотекам, фондам и архивам, собирая материал для задуманной книги с
условным названием "Русский загородный дом 19-20 в, в.", набрасывал вместе
с фотографом план натурных съемок (в книге предполагался и большой
иллюстративный материал, включающий архивные рисунки и фотографии и новые
слайды), платил вперед за коммунальные услуги и телефон, врезал в дверь
квартиры супернадежный замок, запасался впрок бензином для машины,
оформлял подписку на газеты и журналы - все пытался успеть до наступления
зимы.
  Он взял билет в Нью-Йорк на шестнадцатое декабря, созвонился с Бартом
и попросил его заказать билет из Нью-Йорка в Лос-Анжелес - чем раньше
сделан заказ, тем меньше платишь. В ЮСИЭСБИ Растопчина ждали по окончании
каникул, в начале января, но Андрей летел "с запасом", намереваясь
провести предпраздничные дни в Галите у Барта, а само Рождество встретить
вместе с ним, а возможно и вместе с Пэм, в Лас-Вегасе, или, еще лучше,
высоко в горах, в Эльдорадо, на Тахо среди роскошных сосен, снега и
казино. Финансовую часть путешествия Барт, в основном, брал на себя
(аренда коттеджа и ресторан в рождественскую ночь). Проблема могла
возникнуть из-за погоды - гололед, снежные заносы, метель в иные дни
намертво сковывали движение на горных дорогах.
  В материальном плане очередной вояж в Америку должен был принести
Андрею одни убытки. Гонорар за те восемь лекций, что Растопчин готовился
читать в ЮСИЭСБИ, не покрывал и двух третей расходов на поездку, однако,
жить Растопчину предстояло у друзей в Галите (кстати, рядом с
Университетом), а, следовательно, стол, дом и автомобиль доставались ему
на время пребывания в Калифорнии практически бесплатно. Безусловно, стоило
идти на значительные расходы и лететь в Калифорнию поскольку, в случае
удачи - то есть успеха у студентов, профессор ЮСИЭСБИ вполне мог оказать
Андрею любезность и составить ему протекцию в другом Университете или
колледже. Кроме того, Андрей хотел начать поиск издателя своего
"Загородного русского дома".
  Да, жить в России стало невыносимо. Постсовковые нравы и быт ругали
все, и бывшие правые, и бывшие левые, вольно или невольно противопоставляя
загаженным обломкам славянской цивилизации ухоженный цветник современного
Запада. Один из центральных постулатов повальной московской поведенческой
моды гласил: есть шанс выехать на Запад - кровь из носа, используй этот
шанс. Признание какого-нибудь оригинала в том, что его за границу не тянет
и только поэтому он туда не спешит, в приличной компании сочли бы за
дурной тон. Растопчин и не признавался никому, даже Елене. Сам себя,
однако, не обманывал, знал прекрасно, что снова будет чувствовать себя в
Америке немножко "не в своей тарелке", всякий раз, садясь в самолет до
Нью-Йорка, он перебарывал извечную русскую, взлелеянную еще Емелей на
печи, лень, рядился в чужой ритм, чужой темперамент, чужой оптимизм.
  Честно говоря, с гораздо большим удовольствием Андрей помчался бы
сейчас в Москву своей юности, тогда он оды был готов слагать ступенькам
лестницы, ведущей к весенней реке, стотысячной чаше стадиона, где
выигрывал "Спартак", Ленинградскому и Курскому вокзалам, последнему
троллейбусу, ненаглядной Полянке, переулкам и бульварам Садового кольца,
эскалатору метро, подарившему образ любимой, тихим поленовским дворикам
Таганки. Той Москве, конечно, не доставало политических свобод. В той
жизни царил враг рода человеческого - КГБ. Дьявол опознан, и все бы
хорошо, когда бы зло стала враждебной человеку вся истерично-кондовая, с
маникюром на когтях, базарная российская жизнь.
  В первых числах декабря Растопчин покончил, в основном, с делами и
позволил себе маленькую передышку - принял приглашение давнего товарища
(учились на одном курсе) Баскакова, архитектора из Ялты, навестить его
бывшего, сокурсника, подегустировать южнобережные вина и заодно
познакомиться ("мельком глянешь, и я буду уже тебе благодарен") с эскизами
виллы - "модерн", которые Баскаков вымучивал для одного из
крымско-турецких СП. Как художник Баскаков в свою звезду не верил, но
земные дела проворачивать умел. Надежда была на то, что щедрый на идеи
позер Растопчин, расслабившись на отдыхе и захмелев, не просто оценит
эскизы, но войдет в творческий раж и, красуясь перед "жалким бездарным
провинциалом", коснется всего спектра проблем, интересующих ялтинца - от
привязки виллы к местности до стиля и цветовой гаммы интерьера. Андрей
отправился в Крым.

  ***

  Черное море штормило. Прибой аритмично, словно он страдал одышкой,
ворочал тяжелую гальку. В прогалинах низких туч, желто-серых и рыхлых, как
старый грязный снег, ледяно сквозила колодезная голубизна декабрьского
неба. Ветер охотился за балконными, дверями Но с видимым удовольствием бил
и мелкую дичь - стекла в форточках, оставленных без присмотра. Его порывы
гасли в густой и грубой хвое могучих кипарисов массандровского парка.
Чайки барражировали вдоль окон верхних этажей гостиницы, зависали над
перилами балконов, высматривали хлеб в мозаике осколков. Сквозь близкую
паутину осыпавшегося горного леса просвечивали теплые пятна глинистых
откосов и древнее серебро отвесных скал. К запаху сосен примешивался запах
шторма, брызги летели к самому небу - над зимним молом появлялось видение
огромного куста цветущей белой сирени, а через мгновение мутные потоки
вновь водопадами устремлялись с бетона прочь, кромка пляжа круто уходила
вниз, в пену грохочущего вала, море опять отступало, обнажая каменистое
дно, полное вспыхивающих и тающих искр, темные скользкие травы, что,
вытягиваясь, тянулись во след за умирающей волной, и песчаные проплешины с
родинками мхов. От морских глубин, от волны и пустынного берега, сплошь
заваленного мокрыми водорослями, тенями рваных облаков, солнцем и насквозь
просоленными кусками дерева, веяло добрыми старыми временами и покоем.
Растопчин был счастлив от того, что переселился из дома Баскаковых в
гостиницу. Это не потребовало никаких усилий, половина номеров оказалась
незанятой. Никто не тревожил Андрея, никто, кроме шефа в проектном
институте и секретарши из Союза, не ведал, где находится Андрей. Поэтому
Растопчина крайне удивил междугородный звонок, раздавшийся у него в номере
ранним декабрьским утром.
  - Вы меня не знаете, - сказал молодой женский голос, - но мне очень
нужно вас увидеть. Простите, что позвонила так рано. Боялась не застать.
  - Представьтесь, однако, - ответил Растопчин.
  - У нас общие знакомые в Америке, - сказала женщина. - Если я
появлюсь в вашем номере завтра где-то в полдень, как? Я бы и сегодня к вам
рванула, да рейсов нет. Не сезон, на Крым они оставили всего один рейс в
день.
  - Откуда бы рванули? - спросил Растопчин.
  - Из Москвы.
  - Но через несколько дней я сам буду в Москве. Что за спешка?
Объясните хоть в общих чертах.
  - Не телефонный разговор.
  - Я вас не приму, - разозлился Растопчин, - Меня в номере в полдень
вы не застанете.
  - Я подожду в холле, - пообещала женщина.
  - Долго ждать придется, - огрызнулся Растопчин.
  - Привет общим знакомым.
  - Не бросайте трубку, - заволновалась женщина, - я объясню! Мне
непременно нужно вам кое-что передать и как можно быстрее. Совсем недавно
я вернулась из США. Прошу, не исчезайте завтра из гостиницы. Я и так с
трудом отыскала вас.
  - Кстати, через кого?
  - Через секретаршу Союза архитекторов.
  - И она дала вам мой телефон? - спросил Андрей.
  - Как видите. Хотя я вас понимаю, - добавила незнакомка, - это было
не просто. Она стояла насмерть.
  - Уговорили, жду вас, - согласился Растопчин. - Но любопытно, как вам
удалось сломить сопротивление сей железной дамы из Союза?
  - Не ругайте ее. Я сделала ей один весьма и весьма, хм, скромный
презент.
  - Я ее тоже вроде бы никогда не забывал.
  - Я и это учла, - засмеялась незнакомка. Смех был легким и чистым. -
Захватила на встречу с ней отрез на юбчонку. Норвежская шерсть.
  - О-хо-хо, - протянул Андрей. - Хотел бы я уже сейчас знать, во имя
чего такие траты? Билеты, отрезы...
  - Во имя кого, - поправила Растопчина незнакомка. - До завтра.

  ***

  Всю вторую половину дня Ратопчин провел у Баскакова. Слушал греческие
и турецкие кассеты, набрасывал идею виллы, пил красное ливадийское вино.
Вечером пошел снег. Андрей приехал к гостинице в препоганом настроении и
долго бродил по мокрой набережной под крупными белыми хлопьями. Ветер
стих, но море еще штормило. Андрей вдруг поймал себя на мысли, что напрочь
выбит из привычной колеи всеми этими войнами, расколами,
псевдоперестройками, инфляциями, революциями, реформами, свалившимися на
голову как... нет, красивый мягкий снег не имел ничего общего с той мутной
зловонной пучиной, в которую втягивала обывателя жизнь. Господи, взмолился
Растопчин, мало нам было семнадцатого года? Отчего ты опять начинаешь
будить сонное человечество с меня и моих соплеменников, неужели нельзя - с
какого-нибудь гималайского шерпа и его племени? Отчего опять заставляешь
мир плясать именно от русской печки, где только-только стал отогреваться и
приходить в себя бедный наш дурачок Емеля - лишь на русских дураках, что
ли, живую и мертвую воду возят? Ударяясь о мол, взрывалась волна, под
уходящей водой глухо шумела холодная прибрежная галька. Плотными
декабрьскими облаками заволокло горизонт и горы, звезды и луну. Хлопья
падали в темень, на камни и тенты пустынного пляжа, на песок аллей и траву
газонов, и на освещенные из гостиницы крыши "Икарусов" и легковых
автомобилей, плиты и асфальт у главного входа, хвою сосен - иные ветви уже
белели под фонарями и окнами. Постояльцы "Ялты" - маклеры, купцы,
делегаты, депутаты, рэкетиры, ворье и влюбленные кутили в кабаках, дремали
в барах, обнимались в номерах. А на утро вновь с кем-то случится сердечный
приступ, предугадывал Растопчин, - очередной незадачливый бизнесмен или
депутат хватится своего авто, брошенного на открытой стоянке. Еще ночью
его угонят из-под стен гостиницы куда-нибудь к Алуште и, накатавшись,
сожгут в тихом распадке, и снег будет лететь сначала в пламя, потом на
раскаленный металл, и, наконец, в золу и сажу, на черное и теплое, среди
зимнего леса, пепелище.

  ***

  Женщина, звонившая Растопчину из Москвы, явилась к нему в номер с
опозданием на час. Это была строгая и серая, на первый взгляд, личность в
скромном пальто и деловом костюме экономки или учительницы. Колючие
глазки, желтый пучок волос на затылке да приличные сапоги - вот все, что
хоть как-то могло выделить ее из толпы.
  - Не ошибаюсь, ваша карточка? - спросила женщина, протягивая Андрею
его визитку, - Моя.
  - Меня зовут Лейла, - представилась женщина. - Вы, должно быть,
помните Сашу, которую подвозили из Лас-Вегаса до Лос-Анжелеса? Карточку
она мне передала.
  - А, вот вы откуда, - кивнул Андрей. - Ну, ей-богу большой секрет!
Конечно, помню. И как там Саша? Или здесь она, по эту сторону океана, не
ведаю.
  - Там, - сказала Лейла. - По-прежнему в Лос-Анжелесе. Просит вашей
помощи.
  - И для этого вам понадобилось срочно появляться у меня здесь, в
Ялте? - удивился Растопчин. - Я же русским языком объяснил вам, что через
пару-тройку дней буду в Москве.
  - Мне понадобилось выяснить, когда вы собираетесь в штаты, - сказала
Лейла. - Простите, но вы сообщили бы по телефону незнакомому человеку, на
какое число у вас билет в Америку?
  - С чего вы решили, что у меня есть билет в Америку?
  - Вы заверили Сашу, что в декабре вернетесь в Америку.
  - Я? - задумался Растопчин. - Впрочем, да, был такой разговор.
  - Я не знала и не знаю, на какое число взят ваш билет. Декабрь -
понятие растяжимое. Это может быть и завтра, и тридцать первое число, не
так ли? Единственное, чем я располагала - вашей информацией о том, что в
Москву вы прибудете через несколько дней. Значит, вылет назначен не на
сегодня и, скажем, не на завтра, - сделала вывод Лейла. - Мы с Сашей
хотели бы, чтобы вы переправили кое-что в США.
  - Письмо? Пакет? Или нечто тяжелое?
  - Ближе к третьему. Но вы не волнуйтесь, стоит обсудить...
  - Зачем? - прервал ее Андрей. - Допустим, билет у меня на руках.
Допустим. Но что произойдет, если я просто откажусь тащить ваше нечто. Что
обсуждать, если я намерен лететь налегке?
  - В том-то и загвоздка, - засмеялась Лейла. - Не скрою, в Москве у
меня практически не было бы шансов уговорить вас. Сейчас вы тоже,
естественно, пошлете меня подальше. Но тут, возле моря, такая
обстановка... Пейзажи. Покой. Да и времени у меня куда больше на уговоры.
Видите, я предельно откровенна, играю открытыми картами.
  - Нет, не вижу, - помрачнел Андрей и подумал о худшем: партия икры?
золото? наркотики? - До вас, вероятно, не вполне доходит, к кому вы
обращаетесь. Короче.
  - Короче некуда, - вздохнула Лейла. - Саша попала в очень нехороший
переплет. Мне вот удалось умотать оттуда, а ей и девочкам - нет. И не
скоро удастся, если вы не поможете.
  - Почему я?
  - А кто летит в штаты в декабре? Виза, билет, маршрут... Лос-Анжелес
по пути, правда?
  - Да с чего вы взяли, что я куда-то лечу? - возмутился Андрей. -
Планы мои могли измениться? И при чем здесь Лос-Анжелес? Мало, что ли,
городов в штатах?
  - Саша звонила вашему другу Барту, я ей переводила. Вы ведь оставили
Саше домашний телефон Барта, жену зовут Пэмелла, дочь - Дженнифер. Вы Саше
записали их имена, советовали звонить, - развела руками. Лейла. - Барт и
подтвердил Саше, что - да, еще до Рождества вы окажитесь у него. Число не
указал, как мы не просили.
  - Он его действительно не знает еще, - кивнул Андрей. - Но в какой
переплет попала Саша? Говорил же ей, вляпаешься в дерьмо с этим
Лос-Анжелесом.
  - Она и вляпалась, вы как в воду глядели, - похвалила Андрея Лейла. -
Денег нет, документов нет, даже нашего серпастого.
  - А где же он?
  - У хозяина.
  - Классический идиотизм.
  - О консульстве, понятно, не может быть и речи. Да и все равно они не
выручат, средств нет. А выбираться надо. Рехнется баба. Уже на стену
лезет. А подлец не спешит возвращать паспорт, каково? Но есть вариант.
  - Но я - не благотворительная организация, - ситуация Андрею все
больше и больше не нравилась.
  Лейла сидела на стуле возле окна. Растопчин то расхаживал по комнате,
то устраивался на кровати или на тумбочке. За окном кричали чайки.
  - Я тоже не благотворительная организация, - пожала плечами Лейла. -
Пытаюсь выручить людей, тем не менее.
  - И слышать не желаю, - хлопнул себя по коленкам Растопчин и вскочил
с полировки. - Ясно, что дело грязное! Ну, вам они - подруги, вы и
дерзайте, выручайте, передавайте вашу контрабанду хоть контейнерами. Я тут
посторонний. Чужой, - прошептал он по слогам.
  - Русские девушки в беде. Соотечественницы. Сестры, если вспомнить
слова товарища Сталина.
  - Русские кто? - переспросил Растопчин. - Девушки? Проститутки, что
ли?
  - А вам только с монашками дело иметь к лицу. Как же, эталон
нравственности!
  - Девушки выискались! - покачал головой Растопчин. - Да я еще в
Лас-Вегасе знал, чем это кончится. Вы, кстати, из того же борделя,
конечно? - Лейла усмехнулась:
  - Ночной клуб. Не похоже? Растопчин смерил женщину взглядом.
  - Хотите маленький стриптиз? - предложила гостья.
  - Прямо тут, в номере. Только для вас и, - она посмотрела в окно, - с
видом на горы.
  - Да уж, с видом на море тут у вас не получится.
  - Но, может, сначала вы меня дослушаете, и черт не покажется вам
таким страшным, как вы его вот здесь, - она коснулась пальцем лба, -
намалевали? В принципе, ничего особенно сложного, и тем паче
криминального, нет.
  - Не впутывайте меня, пожалуйста, в свои авантюры, - сказал Андрей.
  Минуту-другую они молчали. Лейла полезла было в дорожную сумку, но
передумала - молния осталась наполовину нерасстегнутой. Дамская сумочка
валялась на подоконнике, Лейла покопалась в ней, но вновь ничего не
достала... Андрея так и подмывало спросить - что искала и что не
осмелилась извлечь на свет Лейла? Сигарету? Презерватив? Или спецодежду
для сеанса стриптиза? Легка, на подъем. За окном кружили чайки.
  На кипарисах лежал снег. Горы были подернуты серой дымкой. С волками
жить - по волчьи выть, а по-чаячьи жить, подумал Андрей, - кричать от
радости при виде отбросов с барского стола, какой-нибудь надкушенной булки
на балконе интуристовской гостиницы. Кто мы с ней, с этой Лейлой, зевнул
Растопчин, - кто из нас сейчас прожорливая чайка, а кто лакомство-отброс?
Лейла перехватила взгляд Андрея и тоже поглядела на птиц, на деревья.
  - Горы, птицы, снег, - воскликнула она. - Даже капелька солнца. А у
вас такое мрачное настроение. Я способна его развеять?
  Андрей не ответил.
  - Когда в Америке вы волокли мою подругу к себе в постель, -
обиделась гостья, - вы были куда общительней. Ну, хорошо. У вас найдется
чем-нибудь горло промочить с дороги?
  - Нет.
  - Прекрасно. Женщина такой путь проделала, просит о помощи, а вы ее -
за дверь. И слушать не желаете, - поднялась со стула Лейла. - И ведь не
мне эта помощь нужна.
  - Похоже на шантаж, - сказал Растопчин.
  - А Саша желала слушаться вас там, в Лас-Вегасе?
  - Хватит вешать мне на шею тот проклятый Лас-Вегас, - взорвался
Растопчин. - Выкладывайте вашу просьбу. Хотя не обещаю...
  - Может, сядем спокойно. Где здесь бар, все равно какой, простой,
валютный. Я вас не разорю, не бойтесь, - заверила Андрея Лейла. - И вот
еще что, ни на какой самолет сегодня я не попаду, ближайший - завтра в
двенадцать. Придется переночевать, давайте перед баром зайдем снимем мне
номер. Дорожную сумку разрешите пока у вас оставить?

  ***

  В валютном баре было тихо и темно. В углу скучали четыре "качка" -
завсегдатая. Пожилая супружеская пара вполголоса переругивалась, лениво,
без эмоций, по-немецки. Растопчин позволил Лейле заплатить за две банки
пива. С рекламного плаката печально улыбалась стареющая ялтинская певица.
Бармен переставил что-то с места на место на стойке, закурил, обвел
глазами помещение и отправился в подсобку.
  - Хозяин "Эль Ролло" согласен отпустить Сашу с девочками на все
четыре стороны, если только им придет из Москвы замена, - сказала Лейла
Растопчину.
  - "Эль Ролло", - повторил Растопчин. - Опять что-то испанское или
мексиканское.
  - Мексиканский ресторан. Не из дорогих, сами понимаете. Ну, и третий
этаж соответственно. С русскими красавицами.
  - А на втором - мексиканские красавицы? - спросил Андрей.
  - Типичный ресторан, голосистые марьячи, мексиканская кухня,
коктейль-бар. Как положено. Вы знаете Лос-Анжелес?
  - Немножко.
  - Район Монтебелло.
  - Там они все "марьячи лос галлерос", - кивнул Андрей. - И после
консерваторий, и после подворотен. Большой кабак?
  - Две эстрады. И одна наша, наверху. Довезли бы туда шесть девиц из
Москвы? Все формальности мы закончили, осталось лишь билеты взять, да это
самое простое - я доллары на девок приволокла, по полторы штуки на каждую,
считая билеты из Нью-Йорка в Лос-Анжелес. Из Москвы в Нью-Йорк "Дельтой",
а там пересадка на "Америкэн эалайнз", или чем вы сами летаете, "Америкэн
эауэйз"? - спросила Лейла. - Да помочь им добраться из лос-анжелеского
аэропорта в Монтебелло, на такси за счет хозяина. И все-то дел. Ведь вам
Лос-Анжелес па пути, Андрей!
  - Вы боитесь, что они не справятся с пересадкой?
  - "Кеннеди" - страна, а не аэропорт. Растеряются, заблудятся, билеты
купить в жизни не смогут. Плюс проблемки с багажом, таможней,
иммиграционной службой, внутренним транспортом, кучей переходов, -
зашумела Лейла. - Язык, конечно, никто не знает. Я то группу набирала по
иным критериям, - сбивала она тон. - Хореографическая подготовка и прочее,
- замялась она. - И хоть все они - к вашим услугам, и я в придачу. Что
делать? Денег, чтобы вам заплатить, увы...
  - Почему бы вам, Лейла, самой их не сопроводить до "Эль Ролло"? -
предложил Андрей.
  - Все посчитано боссом, а он страшно скуп. Платит, представьте, как
шавкам где-нибудь в Венесуэле, а жилы тянет, о.., я к нему больше на глаза
не покажусь!
  - Сколько платит, если не секрет?
  - По двадцать, в среднем, за шоу плюс по червонцу за клиента после
шоу. Бандит. Минус кормежка, жилье и т, д. Еле смылась. Подрядилась
свеженьких поставить. А девочки у него - вроде заложниц, - вздохнула
Лейла. - Каждую сотню, гад, отсчитывал мне, прощаясь, точно это миллион.
  - Деньги, надеюсь, вы с собой не возите? - спросил Андрей.
  - Дома оставила. Скажите, когда летите в Нью-Йорк, и завтра же
отправлюсь за билетами для телок, на тот же рейс буду брать, что и у вас,
- уговаривала Андрея Лейла. - Еще пива? Или в ресторан переберемся лучше,
со вчерашнего дня я, честно говоря, ничего не ела. А потом приглашаю к
себе в номер, послушаем негров. Я потрясающие кассетки захватила,
принимается программа?
  - Там видно будет, - сказал Растопчин. - А пока идемте вас кормить,
раз уж со вчерашнего дня во рту у вас маковой росинки не было. Но за
ресторан платим пополам. Чем не дикий запад?
  - Пропади он пропадом, - сказала Лейла. - Я, кстати, новеньким
девочкам в общих чертах обрисовала, что их там ждет.
  - Но рвутся толпами.
  - Не смотря ни на что. На пулеметы грудью пойдут, лишь бы прорваться.
  - Чтобы чуть позже об эту прекрасную грудь вонючий подзаборный
чиканос сопли вытирал, - Андрей поднялся, отодвинул в сторону банку из-под
импортного пива и подал Лейле руку. Они вышли из бара к лестнице. -
Веселая страна. Кто первым обычно бежит с тонущего корабля?
  - Крысы.
  Кого вы пытаетесь оскорбить, Андрей?
  - Никого. Просто с наших тонущих кораблей первыми, как правило,
смываются за границу именно капитаны. Всех рангов и мастей. За ними спешат
те, кто достаточно силен, молодежь, рядовые, потенциальное пушечное мясо.
Только потом уходит на сторону мясо постельное, - Андрей посмотрел Лейле в
глаза. - Наши крысы, я говорю о настоящих, как раз остаются. Да, крысы и
уголовники. А с ними - малолетки, старики и прочая немощь. Дабы крысам и
уголовникам было что жрать.
  Андрей и Лейла брели по длинному ковру наполовину пустого ресторана.
Через стекло южной стены были видны облака, сквозь которые к морю
пробивалось солнце, и берег с заснеженными деревьями.
  - Саша говорила мне, что вы чуть ли не признавались ей в любви.
  - Чепуха, - ответил Андрей.
  Он выбрал столик в углу зала, рядом с пальмой. - Ее муж знает, на
каком поприще она трудится?
  - Саше пришлось его обмануть, - сказала Лейла.
  Официант принес меню, Лейла принялась водить пальцем по названиям
блюд. Андрей закурил. Он замерзал в огромном нетопленом зале, ему хотелось
водки.
  - Помнится, - поежился он, - нас учили: что есть основная ячейка
общества? Семья, верно? Лейла кивнула головой.
  - А на чем держится семья? - задал сам себе вопрос Растопчин и
стряхнул пепел в железную пепельницу. - На женщине держится. У нас, по
крайней мере. На матери. На хранительнице очага.
  - И что? - спросила Лейла. Она решала, какие грибы заказать на
закуску, маринованные или запеченые в сметане.
  - И что? - повторил Растопчин. - Все. Ставим точку. Массовый исход
молодых матерей с территории бывшей империи - логическое завершение
процесса, разрушившего государство. Дальше разрушать нечего.
  - Значит, будем пировать на развалинах, - согласилась Лейла. От
голода у нее посасывало под ложечкой. И ей было все равно, где пировать и
с кем.


                                  Глава 5


  - Мой самолет шестнадцатого, - признался Андрей Лейле ночью.
  - Я знала, что ты покладистый парень, - засмеялась Лейла, полотенцем
вытирая пот со лба Растопчина. Андрей обливался потом, хотя температура
воздуха в номере Лейлы, да и вообще в гостинице была ниже казарменной.
  - Лейла Тамарчук, а почему тебя зовут Лейла? - поинтересовался
Растопчин.
  - Мой грузинский папочка бросил нас, когда мне стукнуло пять, не
менять же имя в таком солидном возрасте, - ответила женщина. - Твой
самолет шестнадцатого, а номер рейса ты помнишь?
  - Нет.
  Но помню, что вылет в двенадцать тридцать.
  - Завтра же займусь билетами для этих шестерых.
  - Представляю, как я буду путешествовать с этим выводком через
полмира, - сказал Растопчин. - А если серьезно, выходит: чтобы выручить из
беды одних, надо ввергнуть в беду других? Тебе их не жаль, новеньких?
  - Они требуют справедливости, - сказала Лейла.
  - Нельзя запретить людям испытывать свою судьбу.
  - А не получится так, что вернуться в Москву захочет одна Саша? -
спросил Растопчин.
  - Но из рабства "Эль Ролло" вырвутся все, кто пожелает. Ты не
чувствуешь, как благодарна твоя миссия? - Лейла обмахивала Андрея
полотенцем. - Герой очередного нашего времени.

  ***

  Растопчина разбудил магнитофон. Самба, отметил Растопчин. Карнавал.
Фиеста. Где же гарцующие лошадки, платформы с горами цветов, шеренги
улыбчивых девушек? Андрей любил просыпаться под музыку, как бы
приглашающую немедленно продолжить праздник. Прекрасен мгновенный переход
от мертвого сна к вчерашнему празднику, к податливому телу женщины, к
вину, к сигарете в постели, к легкому завтраку, наскоро собранному из
роскошных остатков позднего ужина... Растопчин открыл глаза. В номере
горел свет. За окном синела зимняя тьма. Температура воздуха в комнате
упала так низко, что казалось - вот-вот с губ сорвется пар. Одетая в серый
костюм, накрашенная, готовая к отъезду Лейла вынимала из шкафа пальто.
Андрей кинул взгляд на застегнутую наглухо дорожную сумку Лейлы и завыл от
досады. Он понял, этим утром Лейлу в постель уже не вернуть. Лейла
поторапливала Андрея - у себя в номере доспишь, времени в обрез, а еще
надо поймать машину до аэропорта "Симферополь", а на дорогах наверняка лед
и, может быть, заносы - машины, конечно же, еле ползают. И - нет, никаких
отсрочек. Лейла ничего не станет откладывать на завтра. Уже настроилась,
уже одета. Ах, это... На днях Андрей прикатит в Москву, и там они все
наверстают, нет проблем, если Лейла к тому времени еще будет нужна Андрею,
что, впрочем, сомнительно. Растопчин пошарил рукой возле кровати -
странно, но перед сном у него хватило ума не допить шампанское,
позаботиться о себе похмельном. Лейла не согласится выпить на посошок?
Присесть перед дорожкой? Ладно. А дослушать мелодию? Ради бога, она
слышала ее сто раз, пусть Растопчин наслаждается музыкой сколько пожелает,
но только у себя в номере. И не забудет в гостинице магнитофончик. А в
Москве не забудет вернуть его и кассету Лейле. Растопчин вышел из номера
Лейлы злой, растрепанный, заспанный, с играющим магнитофоном в кармане
пиджака и початой бутылкой шампанского в руке.
  - Отчего ты меня не разбудила, когда встала? - ворчал он. - Я бы тоже
двинул в. Москву. С тобой.
  - Ты до номера своего доберись. Надрался вчера, как...
  - Как мексиканец, - подсказал Растопчин, вызывая лифт.
  - Россия и Мексика - близнецы-сестры. Кто более дядюшке Сэму ценен? -
спросила Лейла и шагнула в кабину, навстречу своему отражению в пыльном
зеркале.
  - До встречи в Москве!

  ***

  Андрею удалось привести себя в норму лишь к полудню. Вздремнув, он
принял душ, побрился, допил шампанское и спустился в ресторан, где
поковырял вилкой бифштекс и жареный картофель. Сто граммов водки довершили
дело. Он., вернулся к себе в номер в весьма бодром настроении и тотчас
засел за тезисы к одной из тех лекций, что намеривался читать в ЮСИЭСБИ.
Работа спорилась. Он писал и смотрел на заснеженный массандровский парк,
на холмы, вздымающиеся над трассой, на горный лес, ледяные скалы и
посветлевшее небо - в пору было благодарить это небо за то, что день
складывался так удачно. Около половины пятого в номере раздался
междугородный звонок.
  - Лейла!
  Солнышко мое, - обрадовался Растопчин.
  - Ты, похоже, приносишь мне удачу.
  - Меня ограбили, - сказала Лейла. - Десять тысяч долларов, - добавила
она по-английски.
  Андрей швырнул шариковую ручку на стол, она ударилась о стену и
откатилась к пепельнице. Андрей с тоской поглядел в угол, на бутылку
из-под шампанского.
  - Что ты говоришь? - спросил он. - Кого ограбили? Где?
  - Представляешь, - нервно засмеялась Лейла, - час назад приезжаю из
Внуково домой - дверь как дверь, заперта на ключ... Открываю - мать сидит
с кляпом во рту, привязана к стулу, а у меня в комнате жуткий бедлам, все
перерыто и денег нет. Десять тысяч долларов, - повторила она на английском
сленге. - Честно говоря, даже больше.
  - Кто? - спросил Андрей.
  - Откуда мне знать? Двое мужиков. Мать не успела рассмотреть. Ей
сразу тряпку на голову, удавку на горло. Потом кляп в рот. Нос, однако,
прочистили. Представляешь кино? Чтоб не задохнулась. Жива-здорова. Ее и не
били.
  - Им мать открыла?
  - Приоткрыла, они перекусили цепочку кусачками. Где, говорят, комната
Лейлы? И все.
  - Когда это случилось?
  - За час, а, может, минут за сорок до моего возвращения. Сюрприз
"Здравствуй, Лейла!" Спасибо, конечно, что мать не убили. Но я, должно
быть, повешусь.
  - Погоди, успеешь, - вздохнул Растопчин. - Кто знал, что ты привезла
с собой доллары?
  - Ты.
  - Понятно. Но кто еще?
  - Никто. И мать не знала.
  - А сучки, которых ты набирала для "Эль Ролло"?
  - Ничего они не знали. Я объяснила им - готовьтесь, прилетит человек
с деньгами и билетами, отвезет вас в Лос-Анжелес. Знал о деньгах только ты.
  - Сто процентов?
  - Пусть я сдохну завтра, - взвилась Лейла, - по эту сторону Атлантики
о деньгах знал один ты.
  - Назови точную сумму, - потребовал Растопчин.
  - Тринадцать, - вздохнула Лейла. - Девять на девок, две Рудольф дал
мне - рассчитывал, что девок сопровождать буду я. А я хотела на тебе
заработать. Ты-то сопроводил бы их к Рудольфу бесплатно. Обманула тебя,
прости мерзавку. Так вот девять, две да две штуки мои кровные. То, что
удалось там скопить. Мелочь я брала в Ялту с собой. Слушай! - взмолилась
Лейла. - Если ты хоть как-то причастен к этому грабежу, верни доллары, или
помоги вернуть! Две тысячи - твои, законно твои. Те, что Рудольф отмерил
на сопровождение.
  - Хватит ныть, - оборвал Лейлу Андрей. - Оставь свой телефон.
Перезвоню.
  - Когда?
  - Дух переведу и перезвоню. Ты милицию вызывала?
  - Нет еще, - оказала Лейла.
  - Пока не вызывай.
  Когда б уже открыта была линия "Москва - Лос-Анжелес", мелькнула у
Андрея мысль, незачем стало бы Лейле со мной огород городить. Он рванул на
себя дверь, шагнул на балкон. На перилах лежал тяжелый мокрый снег.
Растопчин зачерпнул снег ладонями и окунул в него лицо. Солнце уходило за
гряду. Закат окрашивал в розовые тона склоны гор, парк, площадь перед
гостиницей, плоскую крышу летнего ресторана и аллею, уходящую к
набережной. Когда-то Растопчин приезжал сюда чуть ли не каждое лето на
встречу с худенькой юной подружкой, сочинявшей бесконечные концерты для
рояля без оркестра и грустные миниатюры в прозе, и в пасмурные дни оба
они, Растопчин и сочинительница, подолгу бродили над морем, шли мимо
сосен, хат мои и старых, крытых черепицей домиков, упрятанных в зелень
парка, и даль, город, изгибы дороги скрывал моросящий дождь или окутывал
светлый утренний туман, сквозь сизую пелену проглядывало золото куполов
городской церквушки, сквозь трещины в бордюрах пробивалась трава, в
переулках поблескивал вековой булыжник, над портом гудели трубы океанских
лайнеров, в садах, в густых кронах наливались соком яблоки и персики, и
старожилы загодя готовились к холодам, завозили уголь к воротам
многоярусных двориков, и переспелые абрикосы и сочная шелковица падали в
блестящую угольную крошку - чем ближе осень, тем острее блаженство,
которое дарит влюбленным лето. Во второй половине августа толпы на пляжах
заметно редели, начинался затяжной шторм, на неделю, на полторы. Небо то
хмурилось, то прояснялось, и в ясные ночи было отлично видно, как
прочерчивают свой последний над Черным морем путь сгорающие кометы.
Рестораны в такие ночи закрывались поздно, разгоряченная публика высыпала
на берег и, унося с собой недопитое шампанское и надломанный шоколад,
исчезала во тьме скверов и парков. На забрызганной прибоем набережной
остывал асфальт, на аллеях - песок. Отцветал олеандр над скалами, слабел
дурман магнолии - влюбленным хватало иного дурмана.
  Андрей смял снег в кулаке, выдавил из белого кома серую воду.
Захлопнул балконную дверь, потом дверь в номер, поплелся к лифту. Отыскал
в джинсах пятидолларовую купюру и сунул ее в нагрудный карман рубашки.
Валютный бар был пуст, даже бармен за стойкой отсутствовал. Лишь пара
"качков-охранников" коротала время за угловым столиком, поигрывая в нарды.
  - Где шеф? - спросил парня Растопчин, кивая в сторону стойки.
  - А что ты хотел?
  - Два "Хейнекена" с собой. Без сдачи.
  - Я тебе отпущу.
  Давай-давай, подзуживал себя Растопчин. Спроси их об утечке
информации. Могла быть? В лучшем случае покрутят пальцем у виска - пьешь -
закусывай! В худшем... Ну, упал человек с балкона. Перебрал, перегнулся
через перила, голова закружилась. Ночью. Или приснилось что - решил
немного полетать. Андрей поднялся в номер, бросил банки на кровать,
покрутил диск на телефонном аппарате.
  - Послушай, Баскаков, я тебе помог с проектом виллы хоть немного? -
спросил Растопчин.
  - А поприветливее нельзя? - в голосе Андрея Баскаков уловил
непривычные нотки. - Какая муха тебя укусила? Зимой-то, - попробовал он
пошутить.
  - Так помог?
  - С меня шикарный стол, Андрей, - прокряхтел Баскаков. - Приезжай к
восьми на ужин.
  - Благодарю, - сказал Растопчин. - Боюсь, однако, мне сегодня в
глотку ничего не полезет. Короче, требуется твоя помощь. Не откажешь?
  - О чем речь! - после долгой паузы пробурчал Баскаков. - Все, что в
моих силах, как говорится...
  - В твоих, в твоих, - не без раздражения оборвал его Растопчин. -
Прежде гостиницу, где я сейчас живу, курировал КГБ. Теперь, надо полагать,
- местная служба безопасности. Вывеска, ясно, сменилась, но люди, конечно,
остались те же. Так? Как и повсюду. Сведи меня с кем-нибудь из них, из
тех, кто посерьезнее. Не поверю, чтоб у тебя в Ялте не было бы все
давным-давно схвачено.
  - Схвачено-то схвачено, а в чем дело?
  - Кража валюты, старик. Считай, что это у меня украли. Нужен
грамотный мужик, чтоб капельку попахал как... - Андрей закашлялся, - как
частный детектив. Потом мы с ним расплатимся. В этом ты мне тоже, надеюсь,
захочешь помочь, - добавил Растопчин. - Ведь я тебе еще не раз пригожусь,
да?
  Баскаков медлил с ответом.
  - Сиди в номере, Андрей, - сказал он наконец. - Вечер, но попытка не
пытка. Есть у меня один солидный товарищ. Зам, генерального твоего
"Интуриста". Попытаюсь через него.
  - Объясни, что это лично для тебя, - прокричал Растопчин.

  ***

  Стемнело. Андрей зажег лампу над письменным столом, оглянулся - тень
Растопчина ожила и зашевелилась на противоположной стене. Лейла собирается
вешаться? Пусть, усмехнулся Растопчин. Никто не станет вытаскивать ее из
петли. Теперь никто никого не станет вытаскивать из петли. Особенно если
это сопряжено с риском для собственной шкуры. На дымящихся руинах
государства - мародеры, в душах - ни Бога, ни Ленина - страх да цинизм.
Власть бросила обывателя под бандитский нож - поделом горлопану, он сам
ратовал за эту власть. Пора признать поражение: между жаждой разрушения,
диким инстинктом и кнутом, обуздывающим инстинкт, - пустота. Давно уже
пустота. Что возрождать? Народа, в прежнем понимании, не существует.
Существует биологическая масса, форма которой зависит от формы кастрюли
(площади, стадиона, зала), куда ее помещают. Наступает фантастическая
эпоха. Цветочки отцвели, на свет полезли волчьи ягоды. Крышка чана
приподнята, биомасса ищет выход, ищет новые площади - Европа, похоже,
обречена. Скоро-скоро орды сильных, умных, изворотливых, не знающих
жалости человеко-волков хлынут на Запад. Гасите свечи, бедный Старый Свет.
Даже Москва сдалась этим ордам, город отдан на разграбление, и главный
московский прокурор провозгласил: из-за недостатка специалистов и средств
прокуратура рассматривает только уголовные дела, связанные с убийствами.
Все остальные дела или не возбуждаются прокуратурой или прекращаются ею.
Вероятно, решил Андрей, и сие досадное для убийц ограничение свободы их
действий в самое ближайшее время будет снято. Пей пиво, обыватель,
посоветовал себе Андрей, пей, милый, пока тебя не угостили твоей же
кровью. Да и не во власти дело, вдруг понял он. Слишком запущена болезнь.
На любого барина сыщется кол. Дело, однако, в холопах, стремящихся к
барству.
  В начале шестого Растопчину позвонили.
  - Я от Баскакова, - пробасил в трубку мужик.
  - Прекрасно! - ответил Растопчин. - Где встретимся?
  - Я, пожалуй, сам к вам спущусь, - услышал Андрей.


                                  Глава 6


  - Итак, Вячеслав, - подвел итог своему рассказу Растопчин, - если
вчера в баре именно они подслушали, что Лейла хранит деньги дома, и
вознамерились этими деньгами заняться, им оставалось лишь узнать адрес
Лейлы и успеть попасть в квартиру до нее.
  - Что за условие "до нее"? - спросил Вячеслав. - Были опасения, что
она вооружена и окажет сопротивление? Разве нельзя было поступить с ней
так, как с ее матерью?
  - Лейла обронила фразу типа: завтра же иду решать вопрос с билетами.
Она могла истратить деньги, - пояснил Андрей. - Как тут не поспешишь?
  - Допустим. Далее?
  - Далее, Лейла ночует здесь, в Ялте. Первый и единственный самолет,
на котором она может улететь из Крыма в Москву - в полдень, - сказал
Андрей. - Предположим, ее московский адрес они узнали мгновенно.
Предположим, созвонились с кем-то из своих московских ребят и навели их на
квартиру Лейлы, растолковав, что искать.
  - Как будто все логично, - кивнул Вячеслав. - Но вот вопрос. Если бы
квартиру брали москвичи, когда б они наведались за деньгами? Или вчера
еще, или утром сегодня, но уж никак не за полчаса-час до прибытия хозяйки.
Согласны?
  Андрей плеснул в стакан Вячеслава немного пива и пододвинул к стакану
открытую пачку "Мальборо".
  - Получается, или ялтинцы рванули в Москву тем же самолетом, что и
Лейла и обыграли ее за счет скорости уже в Москве, на дороге из Внуково,
или еще вчера сели на поезд.
  - Нет, вчера не сели, - Вячеслав прикурил от зажигалки. -
Единственный скорый, тридцать первый, на который они могли рассчитывать
вчера, отправился из, Симферополя в семнадцать сорок. Он прибыл сегодня на
Щушкий около четырех, если не опоздал, как обычно бывает, и добавим
время.., а в каком районе живет Лейла?
  - Понятия не имею, - сказал Растопчин. - У меня есть только ее
телефон.
  - Да, не столь и важно сейчас, какой район. Хоть десять минут они
должны были бы, затратить на дорогу до ее дома? Уже не тот график.
  - Верно, в этом случае дверь им открыла бы сама Лейла. Или не открыла
бы вообще, я догадываюсь, - сказал Растопчин. - Остается выяснить, мотался
ли кто-нибудь из наших "качков" или их местных дружков сегодняшним
самолетом в Москву.
  - А если визит нанесли из Тулы, к примеру? - спросил Вячеслав.
  - Такую версию вдвоем нам не отработать, - Андрей шагнул к шкафу и
достал с полки свитер. - Совсем задуб, прямо холодильник. Так что, не
будем выяснять, летал ли кто из ялтинцев? Я специально спускался минут
двадцать назад в бар. Из четырех "качков" застал лишь двоих. Играют в
нарды. Вот это пиво мне продали. Бармена я не видел.
  - Бармен исключается, - заверил Растопчина Вячеслав. - Не будем о нем.
  - Почему исключается? Вячеслав промолчал.
  - Ладно, - пожал плечами Растопчин. - Держите меня в курсе, не
напускайте, пожалуйста, на дело тумана, - попросил он.
  - Как что-нибудь прояснится, тотчас вам позвоню, - пообещал Вячеслав.
  Он вышел в коридор. Андрей метнулся за ним. Догнал, коснулся плеча,
зашептал:
  - Хорошо бы идти по горячему следу, если, конечно, мы взяли именно
тот след. Деньги на то и деньги, чтобы их тратить да менять.
  - Боитесь, что их уже нет?
  - Да.
  - Не паникуйте раньше времени, - посоветовал Вячеслав и зевнул. -
Тринадцать тысяч долларов? Ну, прогуляют сотню на радостях, и все. Хотя,
кто знает... Не люблю гадать.
  - Отчего вы занялись моими проблемами? - заторопился Растопчин. -
Практически ведь частный сыск. С использованием служебного положения.
Приказ начальства? Просьба? Рассчитываете на хорошее вознаграждение? На
какое, если честно?
  - Поторгуемся? - прищурился Вячеслав.
  Растопчин сделал вид, что не замечает насмешки.
  - Пятьсот долларов гонорара, нормально? - предложил он. - Семьсот?
Восемьсот? Ну, до пяти процентов от суммы, которую вы мне вернете...
  - Куй железо, пока горячо, - ответил Вячеслав, продолжая смеяться
глазами, и Растопчин неожиданно понял, что парень просто не получил
инструкции, как следует отвечать на вопрос о вознаграждении.
  Растопчин махнул рукой, мол, ладно, позже обговорим детали, еще не
вечер, и побрел в номер. Вечер, однако, давно наступил, в комнате было
холодно и тоскливо, и от одиночества Андрею становилось еще холоднее. Его
тянуло на люди, на свет, в какой-нибудь "демократический" гостиничный
закуток, где продают портвейн и "Славянское" за рубли, где первый
встречный вываливает на тебя все, что думает о большой политике, кухне
интуристовского ресторана и ценах на шлюх, где выражение лица у свободной
шлюхи такое, словно дама приглашена на дипломатический прием, но шофер из
посольства запаздывает - всюду лед и заносы, и вот, представьте, даме
приходится греться чашкой кофе сомнительного качества и слушать "Депеш
Мод" вместо Майкла Стайпа с его знаменитым "Ремом". Растопчин попытался
связаться с Баскаковым, но ни на работе, ни дома архитектора не оказалось.
Правда, вскоре он сам "вышел" на Растопчина. Голос в трубке звенел, словно
был пропущен через мощный усилитель.
  - Человек появился? - поинтересовался Баскаков.
  - Да, и вроде бы не дурак, - поблагодарил Баскакова Растопчин.
  - Если надумаешь приехать ко мне, приезжай к девяти. Я тут в одном
кооперативе вынужден стопорнуться на часок-другой. Ну, до встречи, -
Баскаков нервничал.
  - Постой! - попросил Растопчин. - Скажи, почему человек взялся за мое
дело? - Он - твой товарищ? Знакомый? Рассчитывает на крупный гонорар? Я
должен знать сумму.
  - Я думаю, он не откажется от гонорара, хотя не знаю, о какой сумме и
о каком деле ты говоришь, - сказал Баскаков. - Но это - второй вопрос.
Сколько дашь, столько дашь. На твое усмотрение. Главное, один из его
начальников - мой добрый приятель. И я ему, естественно, оказал не одну
услугу. Дружескую, разумеется. Но то тебя не касается. Тебя касается...
  - Я понял, - поддакнул Растопчин. - Проект вырисовывается? Проект
виллы?
  - И мы квиты, Андрей?
  - Ты отличный друг, старина, - сказал Растопчин.
  - Я всегда в твоем распоряжении.
  Он знал, нельзя смотреть в глаза голодным бродячим собакам.
Посмотришь, и пес привяжется к тебе, и не отстанет, и тебе, жалостливому,
взбредет в голову его покормить, и ты будешь вынужден кормить его еще и
еще - попробуй, топни на него чуть погодя, стараясь отогнать! Пес отбежит
в сторонку, но, как только ты двинешься с места, пристроится у тебя за
спиной. Что толку оборачиваться и уговаривать его - не беги за мной,
дорогой? Побежит. Не так ли происходит и с людьми? С той разницей, что
люди умеют не только бегать следом, они выучились звонить, писать письма,
садиться в самолеты и поезда, отдаваться тебе в постели, выливать на тебя
потоки истерик, упреков и грязи, и вежливо отказать тебе в помощи, когда
она действительно необходима. И в одночасье вычеркивать тебя из своей
жизни. Именно так, то никуда ты не можешь спрятаться от людей, и начинает
мерещиться, что, будь ты хоть на седьмом небе, хоть на дне морском, они
тебя и там достанут и, как наркоманы, мстящие "завязавшему" собрату,
вгонят, вколят в кровь твою свои эйфорию и кошмары, привьют тебе свою
беду, одарят-заразят букетом своих несчастий и проблем. А то, когда тебе
требуется поддержка, любовь, просто доброе слово, рядом - никого... Андрей
распахнул створки платяного шкафа, выпятил перед зеркалом грудь, заставил
себя захохотать - хохот получился натужным, невеселым и каким-то железным,
со ржавчиной, будто в полный голос вдруг засмеялся некто глухой от
рождения. И на этаже, и над парком стояла мертвая тишина. Андрей повалился
на кровать и, гася усмешку, завыл, сначала тихонько, затем все громче и
громче, злее и с перепадом высоты, точно не волка передразнивал, а
падающую бомбу. Ни за стеной, ни за окном никто не отозвался. Густая
вечерняя тьма так замазала, так залепила стекла, что стало казаться -
никакому солнцу теперь уж не отбелить их.
  В далекой юности Растопчину нравилась пьеса, эдакий телефонный роман,
трогательный до умиления. Это был радиоспектакль, и по сюжету до самого
финала герой не видел даму своего сердца, а дама - героя. Заочный вариант
- любовь по телефону, любовь "не глядя", на слух. В трубках потрескивало,
помнил Андрей, но, Боже, какая была чистота отношений! Увы, свои романы
Андрей всегда начинал "глаза в глаза", и прекрасно видел их всех, девушек
и женщин, и женщины прекрасно видели Растопчина. Некоторые - даже
насквозь. Проклятая физиология, думал Андрей. Восемьдесят килограммов
плоти, а души - унция, да? Жалкие граммы! Растопчин глядел во тьму, и
небеса привычно отвечали ему с не менее черным юмором. Порой Растопчин не
мог до конца, по достоинству оценить их мрачный юморок. Жизнь давно стала
садистским анекдотом, а Растопчин, толстокожий, продолжал морщить лоб - в
чем же соль этой шутки?
  Он сел к телефону и немного поболтал с Еленой: о погоде в столице и в
Ялте, о тезисах к американским лекциям, о детях Елены, о разных пустячках.
Все эти дни, буквально каждый вечер, он звонил ей, словно искупая вину за
"американское" молчание. Каждый вечер, кроме вчерашнего, когда приезжала
Лейла.
  Андрей включил телевизор, нажал на кнопку одного канала, другого.
Московская программа передавала кинокомедию, киевская - рекламу, местная -
крымско-татарский концерт из детского сада. Близкое зарубежье, дальнее
зарубежье. Где бы мы ни были - всюду мы за границей, подумал Растопчин и
погасил экран. И всюду ты чужой, сказал он себе, и всюду лишний, и где-то
даже откровенно презираем, и надо согласиться, есть за что. Для молодых ты
- старик, не способный отличить компьютер последнего поколения от
компьютера поколения предпоследнего, для стариков ты - сопляк, по
молодости и глупости не успевший вкусить от пирога Эпохи Справедливого
Распределения Благ, для трезвенников ты - пьянь, для алкашей - изгой в
белом воротничке, для богатых ты - нищий, для нищих - проныра, для русских
- дурак, не оставшийся на Западе, для нерусских - русский, что тут
добавишь?
  И снова он набрал Москву - реакция Лейлы на его бодрый, наигранно
бодрый голос была вялой: да, никаких глупостей делать Лейла не собирается,
да, в милицию она ничего пока не сообщала, да, она подтверждает, что никто
в Союзе не знал о деньгах, привезенных Лейлой домой из Америки. И то, что
Союза давно нет, ей известно. Оговорился человек, с кем не бывает, зачем
цепляться? А что касается Рудольфа, то это его деньги, и не стал бы он
посылать их с Лейлой в Москву для того, чтобы здесь их у Лейлы отнять.
Девочки, конечно, тоже были в курсе, знали и о деньгах, и о миссии Лейлы,
но не враги же они себе? А если какая-нибудь из этих девочек из "Эль
Ролло", поинтересовался Растопчин, позвонила из Лос-Анжелеса в Москву
какому-нибудь своему дружку и предложила тебе, случайно, доллары не нужны?
Лежат, скорее всего, вон там-то. Возьми, мол, тысчонку-другую на пропой, а
остальные припрячь, будет время - разберемся с остальными?
  Пошли короткие гудки.
  Когда в номере появился Вячеслав, Андрей валялся на кровати, смотрел
телевизор, информационную программу. Информация Вячеслава оказалась куда
более занимательной: все четверо "качков" в городе. И не просто в Ялте, а
здесь, под боком, в гостинице. Вопросы имеются? Вопросы имелись, но все -
не по существу. Сигарету? Пиво? Не проветрить ли в комнате? Бросает ли
Вячеслав это темное дело? На экране телевизора шла война. Горел дом,
мужики в пятнистой форме перебегали от забора к забору, постреливали,
прятались за камнями и разбитой машиной.
  - Дело, конечно, темное, - сказал Вячеслав, - но просвет есть. Один
из этих четверых действительно навел справочку у администратора: что за
дама появилась в "Ялте"? Я имею в виду Лейлу. Записал фамилию и домашний
адрес. И весьма щедро оплатил услугу.
  - Пора и вывеску повесить: "Бюро нетрадиционных услуг".
  - Он наплел, что Лейла - его старая знакомая. Сто лет не видел. Решил
выяснить, не обознался ли? Не поменяла ли она адрес?
  По телевизору гоняли новый сюжет. Но он, как две капли воды (или
крови?), был похож на предыдущий. Носилки, трупы, автобус на обочине,
пробоины в обшивке, битое стекло на размокшей земле. Трупы трупами, не
воскресишь, скользнул взглядом по экрану Растопчин. А тачку, пожалуй, надо
продавать. Вновь, как лет двадцать-тридцать назад, становится роскошью.
Причем, на этот раз роскошью бессмысленной. Если и не угонят, если и не
сгорит, все равно - ни уму, ни сердцу, подумал Растопчин. Не кольцо с
бриллиантом и не антикварная ваза. "Калашников" - вот предмет первой
необходимости. Или последней, мелькнула у Андрея забавная мыслишка. По
детскому принципу - "не догоню, хоть согреюсь". То есть, сам не выживу,
так хоть сволочей постреляю всласть.
  - Та администраторша, естественно, сменилась, - продолжал Вячеслав. -
Пришлось съездить к ней домой, побеседовать о грядущей безработице, о
бирже труда. Кличка у парня занятная - Рока. Какая-то помесь рока с Рокки.
  - Да, - согласился Андрей. - Нечто музыкально-суперменское... - А
сколько нынче стоит "Калашников"? - зевнул он.
  - Смотря, где брать, - пожал плечами Вячеслав. - В Чечне одна цена, в
Туле другая.
  - А в Москве? А в Крыму?
  Вячеслав поглядел на графин, щелкнул ногтем по стеклу:
  - Выпейте водички, Андрей, - посоветовал он. - Успокаивает. Жареным,
не буду скрывать, немного запахло, но вы, поверьте мне, пока в полной
безопасности. Главное - на рожон не лезьте. Договорились?
  - Послушайте, - обозлился Растопчин, - бросьте разговаривать со мной
снисходительным тоном и глядеть на меня сверху вниз. Уж не полагаете ли
вы, что занимаетесь моим делом исключительно из ваших благотворительных
побуждений?
  - Вы хотите сказать, что я польстился на ваш гонорар? - съязвил
Вячеслав.
  - Я предпочел бы, чтоб это было именно так. Но, если я вам вовсе не
заплачу, что изменится? Вы откажите а маленькой просьбе вашему начальству?
- спросил Растопчин. - Предлагая вам процент от сделки, я просто щадил
ваше самолюбие, - закусил удила Андрей. - Поэтому не будем ставить друг
друга на те места, которые мы оба, надеюсь, не заслуживаем. И вопрос о
том, лезть мне на рожон или нет, я решу сам.
  - Огоньку не изволите, хозяин? - оскалился Вячеслав и вынул из
кармана зажигалку.
  - Ладно, - сказал Растопчин. - Прекратим подначки, а? Считайте, что
случайно наступили мне на больную мозоль. Итак, ниточка - классная. Как мы
поступим дальше?
  - А дальше мы посоветуем потерпевшей обратиться в милицию по месту
жительства. Рассказать все по порядку. Не забыть про разговор в баре, -
Вячеслав почесал за ухом. - Ну, Москва рано или поздно выйдет на Ялту. Тут
и мы подключимся. Подсобим в меру сил.
  - О, канитель! - застонал Андрей. - И что из тех денег останется к
тому времени, когда Москва соизволит ими заняться? А что останется вам
после этих пинкертонов? Страшно представить! И о чем же Лейла будет
заявлять? Сначала о том, как ей удалось протащить тринадцать тысяч через
таможню без декларации? Плюс несколько слов о происхождении и о
предназначении валюты, да? Где сейчас ваш чертов супермен? Рококо
петушиное.
  - Недооцениваете парня, - покачал головой Вячеслав. - Не советую вам
с ним знакомиться.
  - Мне решать.
  - Нет, шутки тут неуместны, - Вячеслав загородил Андрею дорогу к
двери. - Шутки, как говорится, в сторону.
  - Сами вы - в сторону, - зарычал Растопчин. - Вы здесь кто? Частное
лицо? И валите отсюда, частное лицо, - он оттолкнул Вячеслава к шкафу,
встроенному в стену прихожей, и дернул дверь на себя.
  Вячеслав чуть не сплюнул от досады. Такая вша, обругал он Андрея, и
столько гонора! Проучить, что ли? Опоздать на разборку на пяток минут? Но
потом, засомневался он, отскребай его от стенки какой-нибудь подсобки или
туалета. Себе дороже... Вячеслав выключил телевизор, поменял в комнате
свет с верхнего на тусклый ночничок, причесался и нагнал Растопчина в
холле, у лифта.
  Андрей неотрывно глядел на кнопку вызова лифта и взвинчивал себя,
подогревал, раскалял. Теперь он определенно рвался в бой. Ярость застилала
ему глаза. Он был недоволен всем - собой, Лейлой, сытой Америкой, нищей
Россией, бандитским правительством, дохлым лифтом, холодной гостиницей,
погодой, тоном Вячеслава, прыткостью амбалов из валютного бара. Ублюдки,
долбаные ублюдки, шептал себе под нос Андрей. Что он станет делать с ними,
когда, наконец, до них доберется? Тут он верно чувствовал - начнешь
обмозговывать варианты, и все, благородная предстартовая дрожь рвущегося в
бой молодца обернется постыдной дрожью в коленях. Несколько секунд
Вячеслав наблюдал за Растопчиным со спины. Шея Андрея раскраснелась, точно
ее натерли снегом. Пьет, брезгливо отметил Вячеслав. Вот и нервы ни к
черту... От депрессии - к бешенству, и обратно - с горки. Скоро-скоро
крутые укатают сивку.

  ***

  Пришел лифт, Андрей отправился вниз. Вячеслав решил спускаться в
другой кабине.
  В баре было шумно и весело. Подвыпившая публика галдела, кавказцы
искали общий язык с эстонками, коверкая русский. Молодые немцы строили из
пивных банок вавилонскую башню. Две валютные проститутки слаженно
размахивали над головами носовыми платочками, пародируя
лубочно-балалаечный перепляс и, подтянув юбки на бедра, всерьез
примеривались - а не пуститься ли вприсядку? Шампанское лилось через край
бокала в пепельницу. "Качки" выползли из своего угла на свет, наметанный
глаз мог бы вполне заподозрить кое-кого из них в сутенерстве. Андрей
какое-то время наблюдал за парнями с порога, потом сделал пару решительных
шагов к столу, но, видно, духа не хватило - повернул к бармену,
замельтешил, стал рыться в карманах, переложил купюру из одного кармана в
другой, вяло поулыбался проституткам и подался назад. У дверей столкнулся
с Вячеславом, отвел его в сторону, к закрытому киоску.
  - Ну, как, разобрались уже? - спросил Вячеслав, и в тоне его
отчетливо просквозило презрение к Растопчину.
  - Слушай, - Растопчин перешел на "ты", - вытащить бы его оттуда. Хоть
бы в холл.
  Вша интеллигентская! Сам бы и вытаскивал, подумал Вячеслав. Пригладил
волосы и направился к бару.
  Растопчин сбежал по лестнице, оглядел огромный холодный зал и
устроился в кресле, рядом с плевательницей и цветником. В центре зала
уборщица мыла пол.
  Когда она переставляла ведро, дужка с гадким казенным звоном падала
на ободок. Еще бы хлорочкой припахивать начало, не без злорадства помечтал
Растопчин, да мочой, да больничным борщом... И он невольно сравнил
роскошный, воздвигнутый в мертвых песках возле Долины Смерти Лас-Вегас с
убогой и грязной Ялтой, с этим бандитским притоном, выросшем в райском
уголке земли. А цены? Любой американец может позволить себе расслабиться в
игорной столице Невады. Кому из львовян или пермяков ныне доступен отдых
на южном побережье Крыма? Даже зимой. Холл был почти пуст. Лишь у кассы, у
стойки "Информация" да у лифтов переминались с ноги на ногу редкие люди. У
главного входа в гостиницу подремывал, стоя и заложив руки за спину,
усатый швейцар. За стеклянными стенами холла над морем и заснеженным
берегом царила стылая тьма. Ни завывания ветра, ни шума прибоя Растопчину
слышно не было - он слушал далекие голоса постояльцев "Ялты" и всплеск
мокрой тряпки на каменном полу. Наконец, они появились, Вячеслав и "качок".
  - Тот самый? - поинтересовался Растопчин. Вячеслав кивнул.
  - Можешь называть меня Андрей, - Растопчин поднялся из кресла. - Твою
кликуху я знаю.
  - В миру он Григорий, - подсказал Вячеслав.
  - Ответь мне, Григорий, - рванул с места в карьер Растопчин, - кто
залез сегодня к Лейле в квартиру? В московскую квартиру. Шепни на ушко.
  Парень прикрыл глаза, втянул ноздрями дым сигареты, которую держал
перед собой Растопчин, и с видимым усилием разлепил ресницы.
  - Я понимаю, капитан, - пробормотал он, - человек не совсем здоров, и
вы привели его ко мне, как к опытному массажисту. Мне же, честно, кажется,
что ему нужен хороший врач. И целый комплекс процедур. Курс лечения.
  - Не дури, - покачал головой Вячеслав.
  - Хотя, если вы настаиваете, могу начать и с массажа, - Григорий
постучал пальцами по запястью Растопчина. - Когда прикажете?
  - Не дергайся, - сказал Растопчин. - Не трясись и не дергайся. Здесь
мы тебя бить не будем, - зачем-то добавил он и вздохнул про себя: не то,
не то.
  - А где будете? - прицепился к фразе Григорий.
  - Неужто опять в кутузке? Ай-яй-яй! Прям так заберете, - дернул он
себя за рукав, - или по случаю морозца теплые шнурки дозволите взять? Они
у меня уже глаженые!
  - Давай-ка о Лейле, - сказал Растопчин. - Мы вчера с ней в вашем баре
пиво пили. Не припоминаешь? А потом ты справки о ней наводил у
администратора, во-он у той стоечки, - махнул сигаретой Растопчин.
  - Адресок тебе понадобился, да?
  - А! - показал зубы Григорий. - Хотел ей письмо написать. С детства я
ужас какой застенчивый, не могу к бабе подойти. Другое дело письмо. С
признанием в любви.
  Вячеслав засмеялся.
  - Признание в любви? - тянул время Растопчин, не зная, что говорить
дальше. - И только-то?
  - Ах, ваша правда, господа, - повинился Григорий.
  - Хотел, еще не шашлык пригласить, на Ай-Петри.
  - На шашлык, значит.
  - Да, - сокрушенно уронил голову Григорий и чуть было не пустил
слезу. - На Ай-Петри. Как снежок сойдет. Там бы я ее и соблазнил,
проклятый. Или изнасиловал. Каюсь.
  Парень оглянулся. Пятачок перед баром оставался пустым. В центре
холла продолжалось поломытие. За стеклом совсем стемнело. Под фонарями
падала сбитая ветром с деревьев снежная пыль.
  - Вот тебе задачка, Гриша, - сказал Вячеслав.
  - Наши друзья из Будапешта снова обратились в прокуратуру Украины с
просьбой вернуться к делу по тому венгру... Ты помнишь его лучше меня.
Скоро в Ялте высокие гости будут, и, я полагаю, в целях укрепления
венгеро-украинской дружбы, местным органам придется с особым усердием...
  - Следствие уже было.
  Он просто утонул.
  Я чист, - занервничал парень.
  - Пожалуй, твоя роль, Гриша, в той истории оценена не по достоинству.
Ты ведь его пас с первого дня. А тут выяснилось, что твоему следователю, -
Вячеслав поморщился, - как раз когда он с тобой возился, кто-то подарил
необыкновенно дорогие горные лыжи. И знаешь, кто подарил?
  - А это считается западло, капитан, - оскалился парень. - И не твоей
конторе...
  - Взять тебя в консультанты? - обозлился Вячеслав. - Будешь
подсказывать, что моей, а что не моей? И вот что, массажист. Его делом, -
Вячеслав кивнул на Андрея, - меня обязал заняться не кто иной как Вениамин
Александрович. Пойди, поднимись на этаж, почитай табличку. Хочешь, чтоб
опять бар прикрыли? В этот раз прикроют лично из-за тебя, я тебе это
обещаю, И что с тобой тогда сделает... - Вячеслав назвал имя одними губами.
  Парень пожал плечами.
  - И что в результате? - Растопчин швырнул сигарету в плевательницу.
  Вячеслав помолчал, что-то просчитывая в уме, потом посмотрел на часы.
  - Вернешь человеку деньги завтра в пятнадцать ноль-ноль. Третий этаж,
запомни номер, - сказал он парню. - Вернешь в моем присутствии. И чтоб ни
волоса с человека за это время не упало. Я тебя предупредил.
  - На кой он нам сдался? - процедил Григорий. - Зашкаливает у тебя,
капитан. И вообщ, уймись.
  Когда Григорий удалился, Растопчин пригласил капитана в ресторан на
ужин. Первую рюмку выпили за удачу на завтрашней встрече, вторую - друг за
друга, третью - за сильную власть. Неожиданно для себя захмелевший
Растопчин, прежде так дрожавший перед КГБ, вдруг разразился длинной и
нудной тирадой о том, что с коммунистами, если ты принял их правила игры,
поладить, в принципе, было довольно легко. И жить, если не в комфорте, то
в безопасности. Теперь иная пора, признавал Растопчин. Иная пора, когда ты
должен быть постоянно готов убить или искалечить каждого, кто, завидев
тебя, решил перейти на твою сторону улицы. Даже если он и просит
всего-навсего огонька для папиросы.
  - Хотя, конечно, ошибиться - пара пустяков, - сказал Растопчин. А
вдруг и сегодня мы ошиблись, - предложил он, - и требуем деньги от тех,
кто их не брал? Сволочи-то они сволочи, но если квартиру ограбили не они,
то мы занялись обыкновенным вымогательством, угрожая Гришке дополнительным
расследованием и закрытием бара, так?
  - Муки совести? Боишься невиновных обидеть? - усмехнулся Вячеслав. -
Невинных голубков.
  - Ладно, ты прав, - согласился Растопчин. - Второй вопрос. Допустим,
грабеж - их работа. Но по техническим причинам они не успеют доставить
московскую валюту в Ялту к трем?
  - Пусть по городу побегают да займут, - пригладил волосы Вячеслав. -
Решат отдавать - достанут.
  Долгое время Андрею казалось, что за ним кто-то постоянно наблюдает.
Сначала Андрей заподозрил в этом официантку, затем - хмырей за соседним
столиком, позже - кто-то еще. Однако, водка делала свое дело. К десерту и
кофе Растопчин посветлел, расслабился, и от подозрений остался у него на
душе лишь один невнятный осадок. После коньяка Растопчин посоветовал
капитану держать хвост пистолетом, немедленно оставить службу и заняться
коммерческой деятельностью.


                                  Глава 7


  Андрей очнулся от холода, он умирал от холода голый, в одних трусах,
со связанными руками и ногами и кляпом во рту, Растопчин валялся на
мерзлом бетоне, который кое-где был присыпан снегом, и сверху, из тьмы на
трясущееся тело тоже падали хлопья снега. Из каких-то огромных щелей в
спину порывами дул насквозь пронизывающий, прожигающий кожу ветер.
Дышалось тяжело, хотелось хлебнуть воздуха ртом, но мешал кляп.
  Задохнусь раньше, чем околею, понял он. От страха Растопчина
затошнило. Рвущийся на волю пульс долбил внутри череп. Андрей то терял
сознание, проваливаясь в пустоту, то сладко грезил: он видел пчел, росу на
лопухах, развалины монастыря в горном лесу, прогнившие доски, с которых в
родник капало густое, как мед, солнце, видел, как волнуется ковыль на
склоне, восходящем к сосновому бору, как снуют муравьи по коре ствола,
некогда поваленного ураганом. Над краем распадка, над глиной, откуда
ящерицы и муфлоны сыпали в бездну мелкие камешки, плескались в листве, в
кронах гигантских буков молчаливые птицы. По другую сторону горы порхала
над лугом, над цветами и ручьем девочка в свет лом платине, своя в стае
бабочек. Как же звали ее, вечно припорошенную золотой пыльцой, веснушчатую
внучку пасечника? Имя ускользало от Андрея. А пасека стояла рядом, на
задах двора, между огородом и персиковым садом. Во дворе, в пристройке
размещался крошечный магазин. Им заведовала жена пасечника. Дважды в
неделю сюда доставляли хлеб, реже - сахар, подсолнечное масло, керосин и
баловство для мужиков: водку и курево. Андрей жил у егеря, в нескольких
кило метрах от форелевого хозяйства, и, значит, большую часть пути к
пасеке мог катить на велосипеде по хорошей дороге, по асфальту. Но, как
правило, он делал крюк, забирал влево, к стилизованному под средневековый
замок гостевому домику, часами просиживал на любимом дубе, выглядывая
кабанов, или ловил стрекоз над камышом. От мостков к середине озерца
ветром сносило узкую лодку - Андрей прыгал за ней в воду с горячего
откоса, в отражения сосен и скал, и брызги, белые, как молоко, летели к
солнцу, и солнце нагибалось, тянулось губами к брызгам и шершавым языком
задевало смуглую спину маленького Растопчина. А на закате олени вновь
спускались с гор, пили воду из ручья и глазели на кормушки, в них
постепенно прибывало сена - лесники готовились к зиме. В конце августа за
Андреем приезжал отец, неделю бродил по лесу, пил с дедом-егерем горькую и
увозил пацана в Москву. Андрей не хотел в Москву. Иногда он вынашивал план
- податься в горы и переждать там в тиши недельку, ночуя где-нибудь в
сухом дупле. Иногда он и в самом деле убегал, устраивался на закате в
дупле старого дуба, но к вечеру тут становилось зябко и тревожно, Андрей,
возвращался к дому егеря. Возле веранды, в летней печи дед с отцом
зажигали огонь, варили картошку, чистили рыбу, подтачивали о корундовый
круг длинный нож, и на лезвии вспыхивали искры, и сверкали в лучах заката
скалы над сырым полумраком ущелья, и по одиночке тянулись с востока на
запад, к своим высоким гнездовьям орлы.
  Память согревала, как печь, но она не могла пролить ни капли света на
тайну, что не позволяла Андрею забыться - как попал Растопчин в эту черную
дыру, на этот мерзлый бетон? И попал-то голый и связанный... Не иначе как
подыхать. Он лежал и гадал: что за яма поглотила его? Заброшенный колодец,
куда с ночного неба залетают хлопья снега? Усилием воли Растопчин вырвал
себя из царства сна и заставил мозг восстанавливать картины ближайшего
прошлого. И он припомнил тусклые фонари набережной за вечерним декабрьским
стеклом, швабру и чавканье половой тряпки, ресторанный столик, рукопожатие
Вячеслава, лифт и свой путь по ковровой дорожке коридора, по этажу. В
гостиничном номере стояла тишина. Растопчин разделся, позвонил Лейле,
позвонил Елене, принял душ и, накрываясь двумя одеялами, окунулся в
ледяные простыни постели. Он без труда заснул, и вот - пробуждение...
Колодец? Но откуда в колодце ветер? Ветер в спину. Пещера? Грот? И где-то
за спиной - вода? Оттуда и холодное дыхание... Но не порывами же,
сообразил Растопчин. Он перевернулся на спину. Плечом ощутил нечто
твердое, похожее на черствую корку хлеба. Над головой темнел какой-то
потолок, плита. Руки и ноги, конечно, жаль, заплакал от бессилия
Растопчин. Но отморожу ведь не только их. Он все еще надеялся выжить.
  Внезапно слева загорелся свет, Андрей мотнул головой, ударился
затылком о твердое - ну, точно, кусок черствого хлеба под плечом! Сам же
чаек кормил! Балкон! Его, Растопчина, связали и выкинули из постели на
балкон собственного номера. Оглушили, опоили снотворным или брызнули в
лицо газом из баллончика - и выкинули из номера на бетон, под снег и
ветер. Но как же они проникли в номер? Ах, не один черт как... Растопчин
зарычал. Скрипнула балконная дверь. На пороге появился мужик. Он присел на
корточки и ткнул пальцем Растопчину под ребро:
  - Как спалось? Не вспотел? Лейла не снилась?
  Растопчин застонал.
  За порог шагнул еще один силуэт, в нем Андрей признал Григория,
"качка" из бара. Через пару минут Андрея втащили в номер и бросили на пол
рядом с кроватью. Хлопнула балконная дверь.
  - Смотри, Санек, а он - сыкун. Описался со страху, - засмеялся
Григорий и с размаху ударил ногой Андрея в пах. - Как считаешь, Санек,
двух часов на морозце достаточно, чтоб сыкун отморозил себе махалку?
  Растопчин подтянул колени к животу. Лицо он не мог прикрыть от ударов
руками, руки были связаны за спиной. Растопчин попробовал спрятать лицо
под платяной шкаф. Однако, больше Растопчина не били. Тот веселый
незнакомец, который спрашивал у Андрея "как спалось?", некто Санек,
выдернул изо рта. Андрея кляп, перерезал бритвой веревки. А бритва-то моя,
из станка, безопасная, отметил Андрей. Они ее в ванной комнате взяли.
  - Только не заори случайно, - попросил Растопчина Санек, швыряя
бритву на журнальный столик. - Сейчас полвосьмого утра. Когда б не тучи,
уже бы светало. Люди кругом.
  - Сколько я там провалялся? - разминая челюсти, выдавил из себя
Растопчин.
  - Где-то с пяти, - сказал Санек. - Может, и цел еще твой инструмент.
Вернешься в Москву, на бабе проверишь.
  Ноги Растопчина свела судорога. На четвереньках он добрался до
кровати, натянул на себя оба одеяла. Санек достал из сумки флягу с
коньяком:
  - Пятнадцать минут на оклем, и помчали.
  Андрей выпил много, полфляги, наверное. Потом плеснул коньяк на
ладонь, растер ступни, руки, шею. Ему не мешали. Андрей отпил еще глоток.
Коньяк был отменный. Из знаменитых крымских подвалов или, вообще,
настоящий французский. Андрей завинтил колпачок, на фляге, но возвращать
ее не спешил. Григорий курил. За окном светало. Андрей, морщась, вертел
головой и разминал онемевшие пальцы.
  - Мышцы болят. Суставы болят, - прошептал он, стараясь унять дрожь на
губах. - Куда помчали?
  - К нотариусу, - вздохнул Санек. - Мы тебе кое-что вручим при нем, и
он заверит, что должок тебе отдан. Теперь вздохнул Растопчин.
  - Или ты еще не проснулся? - оскалился Григорий. - И желаешь еще
поваляться, - он кивнул в сторону балкона. - Добрать, так сказать, минуток
пятьсот-шестьсот?
  - Что вы, ребята, - ответил Растопчин, - я проснулся.
  - А не запихнуть его в горячую ванну? - спросил Григорий товарища. -
Вдруг быстрее отойдет. А то вон, и коньяк лакал, а зуб на зуб не попадает.
  - Нет-нет, - испугался Растопчин. - Сейчас мне в горячую воду никак
нельзя, я где-то читал. Да и ехать с мокрой башкой глупо. И опять на
мороз... Лучше сразу оденусь и хлебну коньяка. Чуток пропотею, малость
остыну и... Есть ведь время у меня?
  - Есть, - согласился Санек. - Десять минут. Потей, остывай.
  - Трусы поменяй, - Григорий потушил окурок сигареты о пепельницу. - В
конторе вонять будет. И одеколоном это... - он махнул ладонью перед лицом
Растопчина. - При другом раскладе я бы сам тебя в порядок привел. И
армянским ожерельем украсил.
  Андрей сполз с кровати, открыл створки шкафа, достал чистое белье,
спортивное трико, шерстяные носки. Заталкивая ногу в джинсы, вынул из
кармана пачку русских денег, униженно заулыбался:
  - Спасибо, ей-богу. А то, как в дороге? Если б отняли, - он похлопал
по заднему карману, повертел в руках двадцатидолларовую купюру. - Ей-богу,
благодарен. Для меня - это целое состояние. А те деньги, что? Лейлины
деньги, чужие. Вот мои.
  - Спрячь свои копейки, - презрительно бросил Григорий. Повернулся к
товарищу, - Или как?
  Санек зачесал подбородок.
  Поверх свитера и пиджака Растопчин натянул пальто, затем нахлобучил
на голову шапку и снова полез на кровать под одеяло. И снова не отказал
себе в удовольствии - отхлебнул из фляги. Застегнул на руке ремешок часов
и поинтересовался:
  - А кто у вас старший? Ты Григорий? Или Александр?
  - Тебе какой с этого кайф? - удивился Григорий.
  - Пусть Александр мне объяснит, - икнул Растопчин, - на кой хрен вы
решили тащить меня к нотариусу?
  - Перепил, - огорчился Санек. - Забери у него коньяк, Гриша.
  - Не надо забирать, - Растопчин спрятал флягу под одеяло. - Надо
пораскинуть мозгами. Я сейчас кидаю вещи в сумку, уматываю в Симферополь,
из Симферополя - в Москву. И молчу там в тряпочку. Честное слово.
Серьезно, ребята, зачем вам нотариус?
  - Делай то, что тебе говорят, не выводи меня из себя, парень, -
пригрозил Санек.
  - Вы полагаете, что из Москвы я могу позвонить Вячеславу и заявить,
что мне никто никаких денег и не думал отдавать? А просто шуганули из Ялты
и т.д.?
  - К примеру.
  - Так мой московский адрес вы легко узнаете тем же путем, каким
узнали адрес Лейлы. Согласны? - убеждал Растопчин. - Разве я враг себе?
Особенно, после сегодняшних ночных ванн. Это же страшная пытка, ребята. Не
знаю уж, что такое армянское ожерелье. Тоже не изумруды, наверное.
  - Догадливый сыкун, - похвалил Растопчина Григорий. - Это когда у
тебя выдеру с корнем язык, отрежу побрякушки, что меж ног болтаются,
пальцы оттяпаю, уши, прочую ерунду и всю ту прелесть нанижу на веревочку.
А веревочку на шее узелком завяжу. Но не до смерти. Не придушу, не бойся.
  Растопчин тряхнул головой, шапка упала на подушку.
  - Хватит, хватит, - заволновался он. - Я готов. Один вопрос по
существу. Просто, чтоб вас не подвести, - Растопчин отбросил одеяло,
запахнул пальто, обулся.
  - У нотариуса доллары будут настоящие? Я к тому что, их мне надо
будет пересчитывать? Или пачки трогать нельзя? Если там "кукла", то есть,
бумага. Просто, чтоб вас не подвести. И я умолкаю, - лихорадочно швырял
Растопчин свои вещи в сумку.
  - Не настоящие, - сказал Санек. - Считать ты ничего не будешь.
  - Значит, нотариус - ваш человек. Не подловит. Милицию не позовет, -
забормотал Растопчин. - Вы же прирежете меня, если позовет.
  - Не позовет.
  Андрей метнулся в ванную комнату за помазком и стаканом для бритья.
Замер над унитазом. Григорий стоял в дверях, следил, не намечается ли
какой подвох. А капитана и команду, за которую Вячеслав играет, милые мои
Гриши и Сани боятся все-таки не на шутку, решил Растопчин. Потому и
ножичком полосовать меня не стали, и бить не стали. Ни царапинки не
оставили, ни синячка. И вполне резонно полагают, что следов насилия нет. И
никто меня к нотариусу ехать не принуждал, и доллары, мне врученные - не
"кукольные", и свалил я из Ялты рано по утру - по собственному желанию.
Хотя, странно. Даже не позвонил, даже не попытался позвонить. Спасибо
сказать. Попрощаться.
  - А не надо капитану позвонить? - спросил Растопчин у парней, выходя
из ванной комнаты. - Заподозрит неладное. Мыслимое ли дело, отыграно
столько денег, а благодетелю - ни "до свидания", ни "спасибо".
  - Тебе-то что за печаль? - огрызнулся Григорий.
  - Не только вас он будет крутить, если я бесследно исчезну. Будет и
меня доставать. В Москве. Я эту породу хорошо знаю, - заверил парней
Растопчин. - А мне желательно поставить сегодня же точку и больше никогда
к сей занимательной истории не возвращаться.
  - У тебя есть его телефон?
  - Да, он своей рукой изобразил.
  - Пойди на балкон, проветрись, - сказал Санек. - Соскучился, небось,
по свежему воздуху. И дверь прикрой, как следует. Мне кое с кем
посоветоваться надо. Возможно, ты прав, - Санек снял трубку с телефонного
аппарата.
  Растопчин нашарил в карманах пачку сигарет и зажигалку, прихватил с
кровати флягу и отправился на свежий воздух. Вот здесь я валялся, тело
краем отпечаталось на снегу, глядел себе под ноги Андрей. Вот щели меж
широких бетонных перил, пупырчатый пол, кусок черствого хлеба, не
съеденный чайкой. Растопчин не приметил в небе ни одной птицы. Серая туча
скрадывала вершины холмов. На безлюдный парк сыпала редкая мелкая крупа.
Город затянуло пеленой. Фляга опустела. Андрей высвободил подбородок
из-под мохнатого шарфа, закурил. Сегодня в три они постучат к Вячеславу,
рассуждал Андрей, и покажут капитану бумагу из нотариальной конторы. Без
сомнения, он почует, что дело не чисто. Но: или закроет глаза на внезапный
отъезд Растопчина и доложит начальству - вот документ, все в порядке...
Или заведется - кто все же, мать вашу так, истинные хозяева в гостинице? А
уж Растопчин Вячеславу поможет! И Лейле поможет. И себе. В ногах будут
валяться, размечтался Андрей. Алкоголь шумел у него в голове. На блюдечке
с каемочкой деньги принесут. А также компенсацию за "воздушные ванны" и
удар в пах. Растопчин заглянул в номер через окно. Санек сидел под лампой,
говорил по телефону, что-то записывал на листе бумаги из той стопочки,
которую Растопчин привез в Ялту, собираясь поработать над тезисами к
лекциям. Санек положил трубку на аппарат, постучал по стеклу, поманил
Андрея - заходи, мол. Андрей подчинился.
  - Напишешь ему записку, - приказал Санек. - Мы передадим. Бери ручку,
я диктую.
  Андрей поискал ручку во внутреннем кармане пиджака, в других
карманах, виновато улыбнулся.
  - Глаза разуй, пьянь, - обругал его Григорий. - Все на столе, перед
носом у тебя.
  Текст был незамысловат: "Вячеслав! Инцидент исчерпан. Деньги мне
возвращены сегодня утром в нотариальной конторе. В три к тебе кое-кто
зайдет (по моей просьбе), и ты во всем убедишься сам. Здесь меня теперь
ничто не держит, а в Москве масса дел. Спешу в аэропорт, не хочу терять в
Ялте еще целые сутки. Благодарю за помощь. Андрей Растопчин." Санек
закончил диктовать текст, проверил его, передал. Григорию.
  - Шито белыми нитками, - заявил Растопчин. - Порядочные люди так не
благодарят. Ведут в кабак, вручают гонорар. На вашем месте я бы отстегнул
капитану хоть несколько сотен долларов. Якобы от меня. Картина выглядела
бы куда правдоподобнее.
  - Осмотри помещение, Григорий, - проворчал Санек. - Не оставь фляжку.
Спасибо этому дому, пора к другому.
  Растопчин вел себя смирно, его конвоиры могли быть довольны -
спокойно сдал дежурной ключ от номера и даже пошутил с кассиром, когда
платил за междугородные телефонные переговоры...
  Утро выдалось ненастное, серое, сырое. Море молчало, ветер с берега
сбивал волну. На плитах площади таяла под шинами и подошвами корочка льда.
Григорий указал на зеленую "Таврию". Андрей устроился на заднем сидении, и
его повезли в город. Если удастся мгновенно "вырубить" Санька, подремывал
Андрей, то Григорий окажется в чрезвычайно тяжелом положении - ко мне
спиной, за рулем на оживленной и мокрой трассе. Рискнуть, что ли? И, если
ладонью точно угадать по сонной артерии водителя, справиться с ним будет
не так уж и сложно, подзуживал себя Растопчин. Но куда понесет машину?
  "Таврия" промчалась по Массандре и соскользнула в город.
  - Я должен ознакомиться с текстом расписки заранее, - потребовал
Растопчин. - Мало ли как там дело повернется. Не выяснять же мне на месте,
to я подписываю или не то.
  - То, - скривился Григорий. - Но до чего же ты надоедлив, москвич.
  К нотариусу стояла длинная очередь, но конвоиров Андрея очередь не
смутила - в ней ждал "коллег" и Растопчина человек из бара. В помещении
находилось два нотариуса, женщина и мужчина. Растопчина подтолкнули к
столу мужчины. Процедура заняла считанные минуты. Одна-единственная
заминка произошла по вине Растопчина - он зачитал текст расписки вслух,
громко и торжественно, чем слегка озадачил спутников. Хозяин кабинета
внимательно посмотрел на Андрея. Андрей извинился за то, что не брит.
Потом он сложил вчетверо свой экземпляр документа, смахнул пачки "денег" в
сумку и всем подряд стал пожимать руки. Григорий обнял Андрея за плечи и
вывел на улицу.
  - И что мне делать с вашим добром? - похлопал по сумке Растопчин.
  - Марш в тачку, - шепнул Григорий.
  - Нет, - отказался Растопчин. - Вашим обществом сыт по горло.
Откланиваюсь. А макулатуру извольте забрать. Кстати, купюры сотенные, что
сверху, - настоящие?
  - Марш в тачку, - повторил Григорий. - Или я от уха до уха раздеру
твой поганый рот, если услышу от тебя еще раз "нет".
  Что за гадостью травили они меня ночью, загрустил Растопчин. И коньяк
не слишком-то помог. Слабость в теле, мышцы вялые, клонит в сон. А
программа выполнена, и люди кругом - пора бы в отрыв... Сумею ли? На
тротуаре - снег, перемешанный с золой и островки чистого асфальта. В
подворотне - бачки с пищевыми отходами, толкнешь - бачки повалятся с
грохотом, и объедки поплывут, покатятся по льду до мостовой. У бордюра
покуривали пенсионеры. Домохозяйки тащили картошку из овощного магазина,
бухари - клей "БФ", в тюбиках, из аптеки. Разбавят и выпьют. Румяная
толстая баба, наряженная в цветастое платье и драный ватник, шестом
скалывала сосульки с крыши соседнего офиса. Веером разбрызгивая слякоть,
неслись по дороге легковушки. Пенсионеры нервничали и никак не могли
перейти дорогу. Круто уходил вверх, за сквер и дома с мансардами, узкий
проулок. Санек облюбовал себе местечко вдали от дороги, под кипарисом, и
чистил обувь о снег. "Качок", отстоявший с утра очередь к нотариусу,
окликнул Григория, поймал брошенные ему Григорием ключи от "Таврии",
открыл дверцу и полез за руль. Андрей опустил голову, сжался, съежился,
перевесил сумку с правого плеча на левое, шагнул к машине. Никто и ахнуть
не успел, когда он перебросил центр тяжести с носка на каблук, шевельнул
плечом, и ребро его ладони с дикой силой врезалось в переносицу Григория.
Парень сумел удержаться на ногах, но на мгновение потерял ориентировку,
всплеснул руками, закрываясь от нового удара в лицо, и на руки ему хлынула
кровь. Андрей прицелился и двинул парня носком ботинка по коленной
чашечке: с такой травмой убегающих не догоняют. Растопчин рванул вверх по
узкому проулку и тотчас услышал за спиной топот и мат. Над головой, с
чьей-то лоджии, залаяла собака. Растопчин заскочил в первый попавшийся
дворик, взлетел по ступеням, дважды дернул на себя невысокую дверь -
крючок оборвался. Пахло сыростью. Андрей поскользнулся на половике,
отшвырнул к порогу трехколесный детский велосипед, протопал по дощатому
полу веранды, по коридору - ни души! И в кухоньке - ни души, и в
комнатах... Лишь в самой последней комнате, в угловой, он обнаружил старую
еврейку, сгорбившуюся над краешком стола. Высокий, как пенал, один из
шкафчиков дорогого столетнего буфета был раскрыт, и старая женщина уже
достала из него липкую бутылку и рюмку, и половинка шоколадной конфетки
уже была приготовлена. Вероятно, старуха только-только отвлеклась от
работы: на "Зингере" под швейной иглой алела недошитая наволочка.
  - Ради Бога, сохраните! - взмолился Андрей, выхватывая из внутреннего
кармана пиджака магнитофон Лейлы и пряча его под наволочку.
  В ту же секунду в комнату к старухе ворвались Санек и его приятель.
Старуха закричала. Голосок у нее оказался тоненький и жалобный.
  - Здесь не бейте меня, здесь не надо, - вскинул вверх ладони
Растопчин. - Бабуська-то причем? Выхожу во двор, сам выхожу.
  - Простите, мадам, - поклонился старухе Санек.
  - У друга белая горячка. С ночи по чужим хатам шиманается, а мы его
ловим.
  - Простите, бабуся, - сказал Андрей. - Я малость наследил, - и он
поправил на полу ногой сбитую в ком дорожку.
  Он вел их из комнаты на веранду, с веранды - на крыльцо. Не хотел
драки в доме, затоптанных половиков, крови на известке и занавесках, битых
зеркал, оконных стекол, посуды и мебели. Во дворе Андрея ждал сюрприз:
возле калитки дежурил Григорий. Он прикладывал к лицу грязный носовой
платок, глядел поверх платка на Растопчина и, похоже, улыбался. Андрей
растерялся, в отчаянии топнул по крыльцу ногой, но уже в следующий момент,
когда дверная ручка уперлась в спину Растопчину, инстинкт бросил его тело
через перильца деревянной лестницы на бетонную тропинку - Растопчин
попятился к сараю, тихонько отодвинул засов (Санек и его приятели глядели
на засов, словно загипнотизированные) и за черенок вырвал из кучи
антрацита лопату. Это было славное оружие, и при удаче Андрей намеревался
раскроить в то утро пару черепов. Прежде, чем подохнуть. Санек и его
товарищ спустились по лесенке на землю.
  - Поставь инструмент на место, - с упреком сказал Санек и достал
из-под куртки браунинг. - Не твое, не лапай.
  Андрей сник. Впервые за утро он почувствовал, что чертовски устал.
Ему до смерти надоела эта бесконечная история, надоели эти вшивые
супермены, что скопом бегают за нищим, по западным меркам, Андреем и при
том мнят себя хозяевами жизни. Растопчину захотелось немедленно
проснуться, все равно где, в Лас-Вегасе, Чикаго, Москве, да хоть в Ялте у
Баскакова или в постели у Лейлы, в нетопленном номере... Да хоть в
вытрезвителе, лишь бы избавиться от мерзких рож гриш и саньков, от их
команд и угроз, вот еще и дырочку во лбу обещают... Ему стало жарко, он
взглянул под карниз и удивился тому, что не тают сосульки, не звенит, не
чавкает капель.
  - Ну, что ты прицепился ко мне, как банный лист? - спросил Растопчин
у Санька. - Надоел. Сгинь.
  - Скоро, - пообещал Санек, держа Растопчина на мушке. - Конечно,
следовало бы тебя примерно наказать, - добавил он менторским тоном, -
особенно после того, как ты Григория обидел... Зачем ты обидел Гришу?
  Андрей промолчал. Алкоголь почти выветрился у него из головы, и
голова снова разболелась. Под каблуком хрустнул снег. Сумка поползла с
плеча, пришлось поправить ремешок. Черенок лопаты был шершавый, мокрый и
короткий, на заступе чернела угольная пыль. В огороде поблескивали лужи. В
одной из них, полузатопленный, валялся голый пластмассовый пупс, игрушка
без головы.
  - Будем считать, что ты обидел Гришу по глупости, - вздохнул Санек. -
И на первый раз это тебе простим. Лады? Но и ты уж пойди нам на встречу,
москвич. Единственное, что от тебя требуется - сесть с нами в тачку, от
которой ты так резво удрал, и прокатиться с нами за компанию до
Симферополя. Там купить билет до Москвы и - не поминайте лихом! - он тоже
поглядел на игрушку в луже. - Не можем мы позволить тебе сегодня
околачиваться в Ялте. Понял? Растолковать, почему?
  - Я ведь слово дал, что немедленно уеду из Ялты.
  - Что в наше время слова? - Санек вытянул руку, зажмурил левый глаз,
прицелился Андрею в правый. - Лучше, если ты уедешь под моим присмотром.
Из-за этого-то и весь сыр-бор. А ты не врубился. Дерешься. По чужим хатам
мечешься, чужие сараи вскрываешь. Поехали?
  Андрей посмотрел на браунинг, на Григория, прижимавшего к носу
платок, на серое, заштрихованное меленько ветками тополей небо и отбросил
лопату в лужу, блик не погас. За темным стеклом веранды мелькнуло лицо
старухи.
  - А про макулатуру ты зря, - усмехнулся Санек.
  - Нет у тебя никакой макулатуры.
  Все настоящее.
  - От Лейлы?
  - Нет, но будет кое-что и от нее, если не возражаешь. Поехали?
  Ветер раскачивал голые ветки и дерюгу, за ночь покрывшуюся на
проволоке ледком, гулял над белой крышей, срывал дым с печной трубы,
стелил его над садом. Внизу шумела улица. Над Ай-Петри светлело небо. А
вдруг и впрямь подбросят до аэропорта, подумал Растопчин, и это их
действительная цель: Андрея - с глаз Долой, из сердца вон. Всего-то
навсего. Не все же им капроновые удавки затягивать на глотках
соплеменников? Хотя и искушение велико - зимой вдоль трассы тянется такой
унылый, такой безлюдный лес, заснеженный, изрезанный падями! Спрячь труп в
трех метрах от дороги, столкни в овраг - заметет первой же метелью и до
весны никто на него не наткнется. А если с умом поступить, труп раздеть да
обезглавить... О, почему такое должно случиться именно со мной? Проскочим
лес, а там и город, самолет. Поземка на летном поле. Пронырнешь ее, считай
оказался дома. Ленка пирог испечет, чай согреет, в кресле клубочком
свернется - рассказывай, милый: что стряслось? А что стряслось? Ничего.
Боюсь вот, простыл малость. Малинки бы в чай... Скрипнула калитка. Андрей
выдернул ногу из сугроба, сунул кулаки в карманы пальто и побрел к
автомобилю.


                                  Глава 8


  Первый этаж мрачного каменного клуба "Эль Ролло" был отведен под
стоянку машин, второй - отдан под ресторан с двумя залами, большим и
маленьким, и соответственно с двумя эстрадами - и там, и там играли и пели
марьячи. Разодетые в яркие национальные костюмы, они исполняли
исключительно мексиканские и бразильские вещи, и меню ресторанов
предлагало гостям тоже лишь блюда латино-американской кухни. Напитки,
правда, подавались интернациональные. Кому-то несли "Столичную", кому-то
голландское пиво, большинству - демократичнейший "Бад". Состоятельные люди
здесь появлялись довольно редко, публика наполовину состояла из
мексиканцев, негров и запойных белых из небогатых кварталов Монтебелло,
Эль Монте и Пико Риверы. Отгуляв свое в фешенебельных ресторанах,
заворачивали сюда "пощекотать себе нервы" и туристы, и сбежавшие на
вечерок от семей солидные мужья, и мающиеся от скуки любовники. Тут за
известную плату скользкие типы могли ненавязчиво поделиться с
добропорядочными господами отличным наркотиком, а шушеру обеспечить
крэгом. Тут шумные скандалы редко переходили в серьезные, с поножовщиной,
драки, а мелкие разборки погоды не делали - музыканты привычно заглушали и
пьяный рык самца, и женский визг, и стук падающей на деревянный пол
бутылки.
  На третьем этаже хозяин устроил ночной клуб с "сибирской экзотикой".
Вся восточная стена клуба "Эль Ролло" была разукрашена советской
символикой, в иные минуты оператор так регулировал свет, что в глазах
рябило от серпов и молотов, надраенных самоваров и пряжек с офицерских
ремней, малиновых звезд и алых полотнищ. Белые девочки гоняли программу,
чередуя свои номера с номерами индианок, но старым индианкам пора уже было
уходить, совсем уходить. Хозяин подумывал о чисто русском шоу. Требовалось
пополнение, дешевое вкусное свежее мясо из Сибири. Кроме того, две девицы
из белой труппы откровенно спивались. Мистер Бассет, он же Рудольф,
владелец "Эль Ролло" убеждал хореографа, что уже к концу программы у этих
девиц на губах появляется слюна, то есть срабатывает собачий рефлекс,
открытый их соотечественником физиологом Павловым. Только, в отличие от
собак, девицам "светила" не еда, а выпивка. Под потолком зажигалось некое
подобие Полярной звезды. С этого момента все русские танцевали "топлесс",
с голым торсом, но зато в мохнатых масках медведиц. Получалось здорово.
Отработав шоу, девочки бежали переодеваться, скидывали маски, натягивали
на голые тела узкие вечерние мини-платья и вновь появлялись перед гостями
клуба. Они были отлично выдрессированы уже к сентябрю. И каждая знала свое
место. Они рассаживались вдоль восточной стены на специально заказанных в
"Эль Ролло" бревнах, напоминавших русскую завалинку, и бревна хозяин
расположил так, что коленки красавиц почти касались их подбородков.
Зрелище радовало гостей. Красавиц разбирали, уводили за столики, поили
крепкими коктейлями и нередко, ради смеха, неразбавленной русской водкой.
Отвергнуть угощение девица не могла, хозяин не разрешал. Принудительные
пьянки, без выходных, подтачивали организм сильнее, чем вечное
недосыпание. Существовала еще одна серьезная проблема - с клиентом
полагалось поддерживать беседу. Девочки лихорадочно учили язык.
  Саше английский давался легко.
  Хуже дело обстояло с аутотренингом. Порой Сашу начинало подташнивать
в самые ответственные моменты, в постели. Клиенты жаловались. Сашу
наказывали. Она выслушивала гадости, теряла деньги, плакала украдкой и
проклинала тот час, когда села в машину к Барту и Андрею. Потом снова
танцевала, раздевалась, одевалась, пила с мужиком, лапающим ее прямо за
столиком, вела мужика по коридорчику к жвачному животному Томми, ждала,
пока Томми проставит время в журнале и выдаст Саше ключ от закрепленной за
ней конуры. Душ, вешалка, постель и кондиционер, вот все, чем оснастил
мистер Бассет конуру. Веселая шла жизнь. Иные гости владели английским
хуже Саши, но, голышом перекатная, за гроши свои требовали от Саши такого
обслуживания, словно вовек им больше бабу не видать, и, поскольку завтра
им - на электрический стул, сегодня они должны выжать из нее все возможное
и невозможное.
  Первые недели хозяин продавал русских "дам" за неприлично низкую
цену, за двадцать пять монет, - на почти дармовой московский товар мужики
повалили валом. Даже окрестная молодежь потянулась в "Эль Ролло" на
экзотику. Хозяин вскоре поднял цены до сорока монет, но лишь половина из
них доставалась Саше. Ночь стала стоить полторы сотни (Саше - семьдесят
пять), но на всю ночь в "Эль Ролло" оставались очень немногие. Иногда,
конечно, Саше случалось брать у Томми ключ по несколько раз за ночь, рыжая
русская пользовалась спросом. Бывало и так, что ее не хотел никто. И тогда
она не знала, радоваться этому или огорчаться.
  Траты выбивали из колеи. Одна комнатушка в паршивой гостинице
обходилась Саше в семьсот пятьдесят долларов ежемесячно. Платила она и
хореографу, и тренеру, и массажистке, и дедку-эмигранту, преподающему
английский, платила за аренду зала, где проходили репетиции, за бассейн,
за дешевые (благо, все рядом), но постоянно необходимые такси. И нужно
было что-то есть и что-то носить, и что-то откладывать на Москву. А
основной заработок, собственно - танцы в клубе, составлял лишь сороковник
за вечер. На еду да гостиницу уходило больше.
  Крупных ссор и склок труппа счастливо избежала, по мелочам девочки
продолжали помогать друг другу, но, в сущности, каждая искала свой путь -
как выжить. Кто старался "закадрить" дружка с деньгами и постарше, кто
экономил на жилье, на мясе, даже на сигаретах, кто спивался.
  Саша поддерживала добрые отношения с одним женатым американцем
шестидесяти лет. Скупость этого человека Сашу и раздражала, и унижала.
Однако, она пускала его к себе в комнату, принимала в подарок дрянной
ширпотреб и дежурный букет, что-нибудь за пять шестьдесят, из "Ванса",
подставляла щеку и позволяла стариковским рукам немного пошалить. Дважды
она отдавалась скупердяю - подарки не стали богаче. Женатик никогда не
парковал машину рядом с гостиницей. Перед тем, как войти в холл, он цеплял
на нос черные очки, а потом ежился под насмешливыми взглядами наглых
негров. Саше женатик не слишком-то докучал. Не добившись своего, он долго
и многозначительно посматривал на постель, поглаживал покрывало и вздыхал.
  Он понятия не имел, где работает Саша. Однажды в воскресенье (день
свободный от репетиций в "Эль Ролло") Саша заставила женатика свозить ее к
морю, и он завез ее к чертям на кулички, куда-то на Хантингтон-Бич,
опасался за свою репутацию. Саша предпочитала ездить на пляж а
Санта-Монику.
  Рыжая, в очень смелом коричневом купальнике, она отлично выглядела на
сентябрьском песке, совершенно естественно вписываясь в пейзаж. Кроме
того, она недурно играла в волейбол, и шикарные молодые люди, высоко
взлетая над сеткой, с удовольствием гасили мячи после сашиных пасов. Одно
время Саше казалось, что она обрела настоящего друга, двадцатипятилетнего
Джесси, химика, выпускника ЮСИЭЛЭЙ. Джесси мог запросто раскошелиться на
чудесный ланч в Голливуде, к примеру в "Браун Дерби", угостить крабами на
Лонг-Биче или чем-нибудь сногсшибательным в Чайнатауне. Он открыл Саше
потрясающий мир лос-анжелесских музеев и художественных галлерей.
Современное искусство, новейшие изыски Сашу мало интересовали. Такие же
коллекции, как у Нортона, приводили ее в восторг. Саша была очень
благодарна Джесси, но никогда не могла продемонстрировать ему толком, как
именно благодарна: работа отнимала у Джесси все дни, за исключением суббот
и воскресений, а у Саши - все ночи, включая субботние и воскресные. И
вообще парень многого не понимал. Когда он решил купить Саше машину
("Хонду" выпуска восемьдесят пятого года, в отличном состоянии, за две
семьсот), оказалось, что у Саши нет никаких документов, ни лайсенс (прав
на вождение), ни даже русского паспорта. Временно нет, твердила она. И
постоянно скрывала, куда и зачем уносится сломя голову на ночь глядя.
Похоже, странную русскую окружали тысячи тайн: утаивались причины,
приведшие москвичку в Америку, и ее семейное положение, место работы и
источник дохода, адрес и номер телефона. Парень пригласил Сашу в дом к
своим родителям, на ужин - русская пролепетала что-то про вечер, который
обещала провести с подругами.
  Парень попробовал проследить, куда спешит Саша по вечерам, но был ею
замечен, выслушал гневное "Оставь меня в покое!" и, после недолгих
раздумий, оставил.
  На душе у Саши стало совсем темно. Океан остыл. Калифорнийский берег
тронула осень. Все чаще Саша накидывала на плечи курточку, подарок Джесси,
и отправлялась к океану. Пляжи Санта-Моники пустели.
  Смолк звон мячей, и грустно было глядеть на то, как летит сквозь
никому не нужную волейбольную сетку поднятая ветром с песка мошкара.
Летнее марево, словно коконом обволакивавшее звук, растаяло - жестче
зашелестели шины на Пасифик Коуст Хайвэй, резче зашумели в небе над
Международным аэропортом двигатели лайнеров. В сумках бродяг, скитающихся
по прибрежным паркам, появились пледы и термосы.
  "Дорогие мои москвичи! - сочиняла Саша письмо, покуривая на парковой
скамеечке. - Совсем уж было собралась к вам, да предложили весьма выгодный
контракт с работой по моей специальности. Поэтому, с вашего разрешения, я
тут на какое-то время задержусь. Коллеги и начальство относятся ко мне
очень хорошо, условия жизни чудесные..."
Она возвращалась в город на такси по бульвару Заходящего Солнца,
смотрела на холмы, поросшие черным дубом, на ухоженные лужайки, на
тянущиеся миля за милей по левой стороне Сан Сет виллы и дворцы,
отгороженные от дороги стволами гигантских пальм, кедров и секвой. Она
любила этот бульвар, потому что ездила по нему в те славные часы, когда на
сердце еще теплилась надежда на то, что все как-нибудь уладится, и
ситуация не казалась безнадежной, и Джесси вел машину, пощелкивая
клавишами кассетника, и мрачный каменный клуб "Эль Ролло", казалось, был
отсюда бесконечно далеко.
  В октябре зарядили дожди. Саше пришлось разориться на плащ и сапоги.
  В "Эль Ролло" сильно похолодало, но хозяин будто не замечал, как
падает в зале и комнатках для свиданий температура. Оттанцевав программу,
девочки по-прежнему были вынуждены прикрывать голые тела кусочками
тоненькой материи, под названием "вечерние платья", и явившиеся в клуб в
свитерах и пиджаках лос-анжелесские мужики с любопытством наблюдали за
тем, как замерзают у них на глазах полураздетые русские "медведицы". И,
если раньше, летом, некоторые садисты забавлялись, заставляя русских
девочек глушить неразбавленную водку, то теперь они поили их ледяными
сухими винами. И смеялись:
  - Идем, я научу тебя, как согреться. Хорошенько поскачешь на мне в
кроватке - сразу пот прошибет!
  Сашу замучил кашель. Были случаи, когда это ей очень мешало при
работе с клиентами. На Сашу посыпались жалобы. Хозяин вызвал Сашу к себе в
кабинет.
  - Я предупреждал тебя, - сказал он.
  - Я больна, - сказала Саша. - Горло.
  - Что мне за дело до твоего горла? - возмутился мистер Бассет. -
Лечись в свободное от работы время. А сюда изволь являться в нормальной
форме. Ты будешь наказана штрафом. И вот еще что, - он встал из-за стола,
шагнул к порогу и крикнул в дверь, - Томми!
  В кабинете появился Томми.
  - Да, сэр, - пробасил он, не переставая жевать жвачку.
  - Ты меня просил о чем-то? Я держу слово, - хозяин хлопнул Томми по
плечу, и они оба покинули кабинет. В замке щелкнул ключ. Саша осталась
одна.
  Штраф, подумала она. А сколько? А я только что потратилась на плащ и
сапоги. И надо бы платье купить шерстяное, с воротником под горло. Черт их
знает, гадов, какая у них тут зима. В Москве уже снег. Утром сын,
сгорбившись, плетется через двор в ненавистную школу, и от ботиночек его
остаются на снегу маленькие следы. Пустым сонным взглядом она обвела
роскошный кабинет хозяина: толстый зеленый ковер на полу, гобелены
откуда-нибудь с Мирэкл Майл, массивный стол красного дерева с дорогими
статуэтками из индийского магазина, компьютер, факс, видик, телевизор,
стереомаг с кучей эквалайзеров, кофейный столик, холодильник, умеющий
газировать вино и воду, сейф-красавец, зеркала в резных рамах, кувшины,
кувшинчики, вазы... Сейф! Вот где, наверное, лежит и мой паспорт,
вздрогнула Саша. Подошла, потянула за кольцо - куда там без кода, не
открыть. Она шагнула к входной двери - тоже заперто. Без обеда он меня
решил, что ли, оставить, пожала плечами Саша, как провинившегося ребенка в
старину в пионерском лагере? До начала второй репетиции оставалось не так
уж много времени. Ладно, усмехнулась Саша. С паршивой овцы - хоть шерсти
клок. Саша подбежала к столу, схватила телефонную трубку, набрала код
Москвы. Половина второго в Лос-Анжелесе - глубокая ночь в Москве.
  - Слушаю, - наконец-то ответила свекровь. - Саша, ты?
  - Как Владик? - спросила Саша про сына. - Он все еще у вас? Простите,
две недели не звонила. Очень дорого, честно говоря.
  - У нас Владик, у нас, - зевнула свекровь. - Да вот он и сам шлепает.
Проснулся от звонка. Ты почему босиком, марш тапочки надевать, - услышала
Саша.
  - Днем и ночью ждет твоего звонка, - вернулась к разговору с
невесткой свекровь.
  - Мама, мама! - закричал в трубку сын. - Ты когда приедешь?
  - Скоро, мой родной.
  - А что ты там делаешь? Выступаешь в цирке? Я принес к бабушке белого
котенка и теперь его дрессирую. А в классе мне все завидуют потому, что у
меня такая красивая и талантливая мама, - задыхался сын. - И ты мне
снилась сегодня ночью, когда летала под куполом. И мне очень хотелось,
чтобы ты прилетела ко мне на кровать, и поскорее, и чтобы я тебя всю-всю
расцеловал и обнял...
  В замочной скважине провернулся ключ, дверь в кабинет хозяина
распахнулась. Томми шагнул на ковер, и следом за ним переступили порог
двое мексиканцев, официантов со второго этажа "Эль Ролло".
  - ., расцеловал и обнял... - Саша бросила трубку.
  - Раздевайся сама, - сказал Томми. - Если, конечно, тебе жалко твоих
шмоток.
  - Долго же ты до меня добирался, - сказала Саша.
  - Долго, - кивнул Томми, и на толстых негритянских губах его появился
белый шарик, надутый жвачки. - Долго, и не я один. Хозяин вот и им
разрешил с тобой поразвлечься. И чтоб мы не устраивали тут очередь, ты нам
дашь сразу всем троим. Ты куда предпочитаешь, Пэдди? - спросил он у
черноусого официанта. - Пэдди приблизился к Саше и больно ущипнул ее за
ляжку.
  - Ясно, - пробасил негр. - Но ты не должен портить товар, друг.
Останутся синяки - хозяину это не понравится.
  - Ему также не понравится, если вы меня чем-нибудь заразите, -
предупредила Саша.
  - Держи, русская, - Томми швырнул на стол мистера Бассета три красных
пакетика. Он лег на ковер спиной и похлопал себя по животу. -
Медведица-а-а!
  - Этот зверь не кусается? - пошутил безусый официант.
  Саша поднесла телефонную трубку к уху. Да, разговор прервался,
хорошо, отметила она. Не торопясь разделась и пошла к Томми. Ее босые
ступни утопали в зеленом ворсе ковра. "А в классе мне все завидуют", -
звучал у Саши в висках голос сына. ".., и чтоб ты прилетела ко мне.., и
чтоб я тебя расцеловал и обнял". Саша представила себе студеную зимнюю
ночь над Москвой, узоры инея на оконных стеклах, лицо Владика на подушке и
заплакала - спи, сынок, спи. Тебе в школу через несколько часов. Придешь в
класс и похвастаешься тем, что тебе звонила мама из Америки. И все ребята
будут тебе завидовать. Скоро-скоро мистер Бассет вернет мне документы и
отпустит меня, и мы с тобой, сынок, увидимся. Только я уже не буду такой
красивой, как прежде, плакала Саша, и слезы капали с ее щеки то на плечо
Томми, то на бедро маленького безусого мексиканца. А не буду потому,
объясняла сыну она, потому, что мне придется как-нибудь изуродовать свое
лицо или грудь, чтобы я стала не нужна мистеру Бассету. Только сделать это
будет сложно, сынок. Как заставить его поверить в то, что это - несчастный
случай? В людях, увы, он разбирается, как никто... Узнает правду -
отомстит, искалечив еще больше. И прогонит меня. И мой паспорт у себя
сохранит. Такое вот будет молоткасто-серпастое напоминание о рыжей русской
дуре.
  Мистер Бассет ввалился в кабинет, когда проработка непослушной шлюхи
уже подходила к концу. И сразу включился в "воспитательный процесс":
подбодрил Томми, прокомментировал действия Саши, обругав ее матом, за
лень, и дал несколько ценных советов мексиканцам. Потом парни поднялись,
застегнули ремни на брюках и выпили за здоровье хозяина по глотку бренди.
Убрали за собой, не забыв про надорванные бумажные пакетики на столе
мистера Бассета, поблагодарили его за Сашу и бренди и разошлись по рабочим
местам.
  Саша сидела на полу, обняв руками колени. Мистер Бассет взял с кресла
ее одежду, скомкал и бросил этот ком в Сашу.
  Она даже не повернулась. Она сидела на ковре и размышляла, чем бы
убить хозяина? Из остывшего камина торчала кочерга. На мраморе стоял
бронзовый подсвечник.
  - С сегодняшнего дня я увеличиваю твое жалование, - донеслось до
Саши. - Ежедневная прибавка в двадцать долларов. Я ценю твое участие в
нашей программе.
  - Оттого и отдали меня этим вонючим собакам. Она хотела сказать
"шакалам", но не знала, как по английски "шакал".
  - Я добавляю тебе доллары, потому что ценю твое участие в нашей
программе, - повторил мистер Бассет.
  - Мне известно, что ряд твоих идей использован в самых эффектных
номерах шоу. Я отдал вонючим собакам... Это мелочь, так.., все равно, что
пальчиком погрозить: выбрось дурь из головы. Ты ведь начинаешь подумывать,
а не заявиться ли тебе - в полицию и - карты на стол, да?
  - Кто вам это сказал? - Саша сунула ногу в колготки.
  - Никто. Я чувствую. Меня не обманешь.
  - Я полагала, что весь этот кошмар, - она стукнула кулачком по ковру,
- из-за жалоб клиентов. Меня ведь действительно подташнивает, когда...
Плюс воспаленное горло.
  - Попей аспирин, - посоветовал хозяин. - Но вернемся к нашим баранам.
Вернее, к свиньям. Тебе уже объяснили, кого на американском сленге
называют свиньями?
  - Да.
  - Попрешься в полицию, первая же загремишь в тюрьму. И надолго. Тогда
уж твой сын точно вырастет без матери. А пока ты пашешь здесь, в "Эль
Ролло", у тебя все же есть надежда на то, что я тебя рано или поздно
отпущу с Богом. И с паспортом. И с деньгами. Есть ведь надежда? Признайся.
  - Рано или поздно? Когда? - Саша оделась и опустилась в кресло у
камина.
  - Окажешься в тюрьме, этот вопрос перед тобой стоять не будет. Судья
сразу объявит срок заключения. А я, прежде чем сесть, успею сообщить
твоему сыну в Москву, что его мать посажена на такое-то количество лет в
американскую тюрьму за проституцию, - пообещал мистер Бассет.
  - Откуда у вас информация о сыне? - спросила Саша. - О том, что он у
меня есть. О том, что живет в Москве. О том, что может успеть вырасти,
пока я...
  - Мне перевели данные твоего паспорта, это раз, - загнул палец мистер
Бассет. - Твои подруги выболтали всю поднаготную о тебе, это два. Их легко
купить. Да и тебя они, мягко говоря, недолюбливают. Считают, что очень
высокомерна. А с чего бы? Делаешь такую же грязную работу, как и все они.
  - Когда вы меня отпустите? Мистер Бассет потер шею ладошкой.
  - Отпущу, не волнуйся, - махнул он рукой. - Раньше, чем ты думаешь.
Будь добра, помассируй мне шею. Саша вздохнула и пошла массировать хозяину
шею.
  - Я хочу знать дату, Число.
  Или хотя бы месяц.
  - Недавно я видел карикатуру в одной английской газете, - сказал
хозяин. - Не помню. Возможно, в "Файненшл Тайм". На арене цирка стоит
тумба, на тумбе - здоровенная медведица. На боку у нее надпись: "Россия".
Медведица делает "ласточку". Перед ней изображен, на манеже, джентльмен с
хлыстом. На котелке у джентльмена написано: "МВФ". Международный валютный
фонд. Понимай - цивилизованный Запад. Когда мы отпустим вас? По большому
счету - никогда.
  Мистер Бассет закурил. Дым поднимался вверх и попадал в глаза Саше.
  Цивилизованный Запад! Господи, куда мы рвались, едва не застонала
Саша, и в качестве кого рвались? И в какое дерьмо влипли! Она массировала
шею хозяина и морщилась от дыма сигареты. И кто подталкивал нас,
пустоголовых и завистливых, к этому дерьму... Врубить бы однажды вместо
программы "Время", или как там ее теперь, на весь бывший Союз монолог
такой вот дуры, как я - младенцам стало бы ясно, кто подталкивал и кто
толкает дальше, под зад коленом, разозлилась Саша. Но не хватает ребятам
ума, чтобы провести параллель: евреев унижали и истребляли веками, и
веками жили евреи без родины, без государства своего. И что вышло?
Испарились они? Или стали дурнее? Но еврейский феномен покажется миру
детским фокусом, когда сотни миллионов, (ну как их теперь называть? -
думала Саша) бывших моих соотечественников разбредутся по Земле. Странно,
что эта мысль приходит в голову шлюхи из притона и совсем не колышит,
скажем, американский Конгресс.
  - Ненавижу. И не прощу, - прошептала Саша по-русски.
  - Что ты бормочешь? - откинул голову мистер Бассет.
  - Глупая карикатура, - Саша положила руки на плечи хозяину. - Нет
никакой медведицы. Сдохла. А труп разлагается. Зажимайте носы, господа!
  - Говорят, где-то там у вас на севере есть племена, которые
закапывают мясо в землю, ждут пока оно протухнет, а потом его жрут.
Деликатес! - воскликнул мистер Бассет. - Куда ты спешишь, крошка? На
пиршество? Боишься, что всю эту вкуснятину слопают без тебя? Успеешь. Как
найдем, кем тебя заменить, так и - валяй. А пока ступай, я намерен
просмотреть кой-какие бумаги.
  Саша направилась к двери.
  - Впрочем, стой! - задержал ее мистер Бассет. - Мне интересна твоя
психология. Ответь-ка искренне, ты здорово обижена на меня?
  - "Обижена" - не то слово, - Саша постучала кончиком языка по небу.
  - Если бы не ты была в моей власти, а я - в твоей, чтобы ты со мной
сделала? Отвечай честно, не бойся. Саша поглядела на часы, затем в окно.
  - У вас дети есть? - спросила она.
  - Да, - улыбнулся мистер Бассет.
  - А внуки?
  - Есть.
  - Ничего бы не сделала, - сказала Саша. - Бога бы молила, чтобы дал
вам долгую-долгую жизнь, и чтоб вы дожили до той самой поры, когда сыновья
моего сына станут взрослыми.
  - Они вырастут, и что?
  - Вы не знаете, где зимуют раки? - спросила Саша. Мистер Бассет
прищурился.
  - Где-нибудь в иле, у берега, наверное.
  - Славное будет поколение, заверила хозяина Саша. - Думаю, всем тут
поддаст жару. Я пока пойду, хозяин?


                                  Глава 9


  Солнце давно перевалило Аю-Даг и теперь дымилось над серым, с
металлическим отливом, морем, то исчезая в облаках, то роняя сквозь
просветы в тучах бледно-желтые отблески на Адолары, волны и скалистый
берег. В горах постепенно рассеивался туман, западая в балки и пади. В
холодный осиновый лес были вкраплены сочные островки темной хвои, вокруг
деревень и поселков на склонах угадывались под снегом виноградники и
лавандовые поля. Над фурой глиной откосов висели на колючем кустарнике и
нескошенных травах сугробы, обещая, при первом же потеплении, пролиться па
обочину мутными водопадами. В стылых овражках, в затишке все еще держались
на ветках смерзшиеся, чем-то напоминающие пергамент, листья. На скользких
труднодоступных обрывах тускло тлели ягоды кизила. Потерянные самосвалами
и намытые на трассу осенними дождями, постреливали из-под шин автомобилей
мелкие камешки.
  Андрей полагал, что его либо убьют на трассе, либо доставят в
аэропорт.
  Его привезли на железнодорожный вокзал.
  Санек убедился, что кровь больше не заливает лицо Григория, и
Григорий погнал "Таврию" назад в Ялту, через Перевал, а Растопчин оказался
в купе скорого поезда ь 68. В двенадцать десять поезд отправился в Москву.
Андрея сопровождали двое - Санек и его приятель Калан, человек из бара.
  Поезд тронулся, Андрей лег на нижнюю полку, подсунув под щеку сумку.
Притворился, что спит.
  - Башмаки сними, эстет долбанный, - сказал Растопчину Калан.
  Растопчин не шелохнулся. Конвоиры сидели напротив, попивали коньяк,
закусывали копченой курицей, изредка перебрасывались словами. По очереди
ходили в тамбур на перекур. Так они просторожили Андрея часа полтора. И
снова Калан покинул свое место возле окна, вылез из-за стола, обматерил
проводницу, заставляющую пассажиров курить "в морозильнике", и вышел из
купе, оставив дверь приоткрытой. Растопчин решил использовать
предоставившийся ему шанс. Он, кряхтя, перевернулся на спину, протер
глаза, посмотрел на часы, а потом, приподнявшись на правом локте, в мутное
окно. Санек насторожился.
  - Что пьем, сторожа? - зевнул Андрей и принюхался. - Не накапаешь?
  - Двадцать капель, - сказал Санек и перевел взгляд на опустевшую
бутылку.
  Андрей ударил Санька из положения лежа носком левой ноги под висок,
мгновенно вскочил и нанес еще один удар, кулаком в скулу. Санек влип
затылком в стену, сполз по куртке, упал на полку, навзничь, под вешалку
рядом с дверью, и Растопчин разбил ему, полумертвому, лицо тяжелым
каблуком.
  Андрей закинул ноги Санька на полку, нащупал пульс (парень был жив),
похлопал его по карманам и животу и вытащил из-за пояса, из-под свитера
браунинг. Сорвал с вешалки шапку, надел пальто, спрятал оружие под правую
руку, сумку перебросил через левое плечо и осторожно выглянул в коридор.
Две уродины пялились на телеграфные столбы, за которыми стелился пасмурный
степной пейзаж, лейтенант болтал с пенсионером, кто-то нес кефир из
ресторана. Калана Растопчин не увидел. Если Каланчик вынудит меня его
прикончить, пожалел себя Андрей, придется уматывать в штаты на годы. Там
вряд ли найдут, мастера. Андрей захлопнул дверь купе и быстро зашагал по
коридору в сторону противоположную той, куда ушел Калан.
  Когда Растопчин удалился достаточно далеко от своего купе, он
остановился, распахнул межвагонную Дверь, дабы в пустом тамбуре был
погромче грохот колес и прочего железа, и снял затвор браунинга с
предохранителя. Зажег сигарету и стал ждать Калана. Сердце Андрея
колотилось по-сумасшедшему, во рту пересохло. Студеный ветер лился за
воротник, а по спине текли капли горячего пота. Андрей вытащил из рукава
шарф, о котором в спешке позабыл, и обмотал им горло. Гремели колеса, и в
такт им звучала в ушах Растопчина какая-то дьявольская оратория. Уже
мелькали за стеклами пригороды Джанкоя, когда Калан вылетел на Андрея -
хромированное дуло едва не выплюнуло пулю Калану под ребро. Мгновение
Растопчин помедлил, позволяя парню отшатнуться, опрокинуться на спину, в
падении ногой захлопывая перед собой дверь. Андрей был рад тому, что не
выстрелил.
  Он убрал оружие в правый карман пальто, дождался проводника и первым
из пассажиров поезда выпрыгнул на платформу станции Джанкой.
  Он постарался тотчас затеряться в толпе, немного понаблюдал из-за
угла кафетерия за растерянным, мечущимся по декабрьскому перрону Каланом и
подался на привокзальную площадь.
  Две минуты спустя он уже прикуривал очередную сигарету в салоне
"Волги", которая уносила Растопчина на Южный Берег. Водитель не торговался
- частнику из Джанкоя еще никто в жизни не предлагал за "ходку" тридцать
долларов.
  В пять часов вечера джанкойская "Волга" затормозила в тихом ялтинском
переулке у ворот того самого дворика, откуда утром Санек и его подельники
выводили Растопчина.
  Дерюга по-прежнему висела на проволоке, голый пластмассовый пупс,
игрушка без головы, валялся в луже, подернутой ледком, а ветер сбрасывал
дым с печной трубы на белый сад.
  Морщась от боли в висках, Растопчин по-старомодному принес еврейке
извинения за свой странный утренний визит и печальным голосом поведал
женщине истерию о том, как на честного человека неожиданно напали
хулиганы, намереваясь завладеть магнитофоном, и в результате... Старуха
поверила, вернула Андрею магнитофон, и Андрей отблагодарил ее за
понятливость сотней рублей.
  Затем он поспешил к Баскакову.
  - Понимаешь, старик, - наслаждаясь покоем, рассказывал о своих
злоключениях Андрей, - когда эти подонки втащили меня с мороза в
гостиничный номер, они, дабы не дать мне окончательно околеть (я ведь
живым им нужен был), влили в меня коньяк и заставили одеться. А в кармане
пиджака у меня случайно завалялся чужой магнитофон, лейлин магнитофон -
как-то раз она затыкала мне им зубы, чтоб я не ныл. И вся сложность
заключалась в том, чтобы, не вынимая игрушку, сообразить, как "врубить" ее
в режим записи. Благо, Лейла пользовалась карманным "Сони", а сии вещицы
мне знакомы. Дальнейший ход моих действий, надеюсь, ясен.
  - Везет же некоторым, - хмыкнул в усы Баскаков.
  - Мерзавец Григорий, думаю, просто-напросто свихнется от такого
контршантажа, - сказал Растопчин, - а его свора будет вспоминать
сегодняшний свой прокол до конца жизни.
  - Тебе надо переписать кассету, - посоветовал Баскаков.
  - Да, - согласился Растопчин. - Пусть будет две, три копии. И в
разных местах, мало ли что...
  - Подлинник и пару экземпляров плюс, хватит? - спросил архитектор.
  - Пожалуй. Один я немедленно вручу Вячеславу. Хочется верить, он уже
сегодня выколотит из ребят не только законные наши денежки, но и куш
отступных, - сказал Растопчин.
  - Если только пойдет на выколачивание отступных.
  - Его дело, - махнул рукой Андрей. - А теперь смотри, - он поплелся в
прихожую и возвратился в кабинет к Баскакову, держа на ладони браунинг. -
Как тебе сувенирчик?
  - Трофей? - вскинул брови Баскаков. - Займись кассеткой, а я позвоню
Вячеславу, - зевнул Растопчин. - И двум дамам в Москву.
  Позволишь тебя разорить на два междугородных звонка.
  - Позволю, - разрешил Баскаков. - Правда они давно уже международные.

  ***

  Растопчин прожил у Баскакова два дня, а на третий архитектор отвез
Андрея в Симферополь. Они выбрали окружной путь, "береженого Бог бережет",
через Севастополь. Они простились в аэропорту "Заводском".
Воспользовавшись местной авиалинией, Андрей сначала добрался до
Днепропетровска и лишь оттуда направился в Москву.

  ***

  Лейла не знала, радоваться ли ей тому, что Андрей вернул ей две
тысячи долларов, или огорчаться - остальные деньги вышли из-под ее
контроля.
  Андрей ни словом не упрекнул Лейлу во лжи, просто не стал обременять
ее покупкой билетов для шестерых красавиц, занялся этим сам и, не ведая
стыда, положил себе в карман кругленькую сумму.
  - Детишкам на молочишко, - сказал Андрей Елене, вручая ей конверт с
валютой.
  - Вот так подарочек, - ахнула Елена. - Ты что, действительно любишь
меня?
  - Я опять уезжаю, - пожаловался Растопчин. - Станешь ли ждать меня?
  - Успокойся, дурачок, - Елена поцеловала Растопчина в губы. - Но
ответь, откуда столько? - и она разбросала купюры по одеялу. - Ты, часом,
не шпион?
  - И не шпион, и не Робин Гуд. Это я перераспределил, - туманно
объяснил Растопчин. И, помолчав, добавил, - А на нашу свадьбу я подарю
тебе маленький хромированный пистолет. Сейчас он в Ялте, но ко дню свадьбы
его привезут. Я договорился с верным человеком.


                                  Глава 10


  В Лос-Анжелес Андрей и красавицы-танцовщицы прибыли поздней ночью.
Красавиц встречал сам мистер Бассет. Его сопровождали Томми и Саша. Мистер
Бас-сет взял Сашу с собой в аэропорт в качестве переводчицы. В толпе
встречающих Андрей заметил Барта. Друзья обнялись.
  Саша представила Андрея и Барта мистеру Бассету. Москвички лучезарно
улыбались. Всем страшно хотелось спать.
  - Ну, что, теперь твоя душенька довольна? - спросил Растопчин у Саши.
  - Теперь ты свободна?
  - Наконец-то я смогу вернуться в Москву, мистер Бассет? - задала
вопрос Саша.
  - Да, - кивнул хозяин "Эль Ролло", - когда закончится действие
контракта. Ведь он у нас с тобой - до первого марта, так?
  - Вы обещали мне, - изумилась Саша, - что я буду свободна, как только
мне придет замена. А здесь, - она повела рукой, - перед вами шесть новых
девочек. Разве не достаточно?
  Томми усаживал девушек в микроавтобус "Караван".
  - Я говорил о равноценной замене, - сказал хозяин "Эль Ролло".
Девочкам нужно многому научиться, прежде чем они смогут кого-то заменить.
  А ты, я уверен, будешь им хорошей наставницей.
  Поэтому не торопись.
  - Чему я должна их учить? - повысила голос Саша.
  - Всему, что умеешь. И не следует нервничать. Мы, по-моему, прекрасно
ладили до сих пор. Ступай в машину к Томми.
  - Послушай, Барт, а что, если мы набьем этому хрену морду? -
предложил Андрей. - Не правда ли, он издевается над нашей старой знакомой?
Да и над нами тоже.
  - Вперед, друзья, - одобрил предложение мистер Бассет, указывая на
толпу. - Самое безлюдное место в Лос-Анжелесе.
  - Тогда, Барт, давай сдадим его властям, - рассвирепел Андрей. - Мало
того, что он содержит притон, он еще и не платит налоги, конечно же. Не
слабо ему влепят?
  - И вашей шлюшке тоже кое-что, - рассмеялся хозяин "Эль Ролло".
Действуйте!
  - Он прав, - сказал Барт. - Поехали домой. Пэм очень старалась и
приготовила потрясающий ужин в твою честь.
  - Приятного аппетита, Андрей, - мистер Бассет шагнул к машине.
  Растопчин преградил ему дорогу.
  - Вы не имеете права держать у себя документы свободного человека
против воли этого человека, - проорал он.
  - Кто выдумал, что я держу у себя чьи-то документы вопреки воле
владельца?
  - Лейла, ваша бывшая танцовщица, сообщила мне, что вы прячете у себя
паспорт Саши.
  - Лейла - обманщица, - протянул мистер Бассет. - Она обманула меня,
заверив, что сама привезет девочек. Где она, а? - мистер Бассет прижался
лбом к стеклу "Каравана". - Что-то не вижу ее. Почему бы ей не обмануть и
вас? Нет у меня никаких документов вашей протеже. Наверное, она их просто
потеряла.
  - И другие девочки тоже потеряли? - спросила Саша.
  - Возможно, - мистер Бассет втолкнул Сашу в автомобиль и следом полез
сам.
  "Караван" мигнул подфарниками, нырнул в вереницу машин, покидающих
автостоянку Международного аэропорта и выкатился из-под крыши. Барт
похлопал Андрея по плечу и пошел искать свой "Понтиак". После столь
бурного разговора он позабыл, на каком ярусе оставил "Понтиак". Андрей
двинулся за Бартом.
  Нужный сектор отыскался быстро. Растопчин рухнул на сидение
автомобиля зеленый от злости. Он чувствовал себя мальчиком, которого
обвели вокруг пальца. Он хотел немедленно ехать в "Эль Ролло".
  - Я два часа потратил на дорогу в Лос-Анжелес, час проторчал в
аэропорту, и еще два часа уйдет на обратный путь, - не выдержал Барт. -
Если ты ни в грош не ставишь меня, сделай вид, что хоть Пэм ты уважаешь.
Ока приготовила королевский стол. Она специально для тебя накупила батарею
твоих любимых напитков, где есть все от "Калуэ" до китайского пива. И
взяла выходной на работе на завтра, чтоб обслуживать тебя за столом этой
ночью. Мы и так явимся не на поздний ужин, а на ранний завтрак. И
Дженнифер просила нас ее разбудить - у нее для тебя сюрприз. Но, если тебе
наплевать на все это, - изволь, давай проведем эту славную ночку в машине,
занимаясь поисками твоей обожаемой потаскушки и ее сутенера.
  - Извини, - сказал Растопчин. - Конечно же, нам пора в Галиту.
  Андрей взъерошил волосы и провел ладонью по лицу. И впрямь -
навязчивая идея, мания, шизофрения, подумал он. Отчего именно я должен
вытаскивать Сашку из беды? Да еще и ночью, когда в доме у Пэм ждет меня
стол и в камине пылает огонь, и нормальные люди ждут нормальной реакции на
свое гостеприимство. "Понтиак" устремился наверх по Саплведа бульвару, по
Сан-Диего фриаэю на север Лос-Анжелеса и, оставив справа Вествуд, Беверли
Хилз и Голливуд, выскочил на фривэй, ведущий к Вентуре. Даже для самых
опытных водителей, ежедневно добирающихся на работу и с работы по основной
сто первой дороге, часы пик здесь - сущий ад. Машины несутся по трассе
бампер к бамперу, и стоит кому придавить педаль акселератора чуть сильнее,
чем диктует поток или неосторожно притормозить, пробка парализует движение
на полосе, а то и на всей трассе. И, как бы ни поджимало время, хоть бейся
лбом о лобовое стекло, приходится двигаться со скоростью в десять,
двадцать миль, объезжая разбитые автомобили, или вовсе, выключив
двигатель, терпеть до тех пор, пока неповоротливый кран не выудит, не
выберет с трассы металлолом. Американцы шутят: в эти часы фривэй
превращается в конвейер, производящий стрессы и микроинфаркты. Иное дело -
ночь, когда трасса - блеск, сказка, мечта московских голливудофилов...
Полотно было сухим, Барт уступил Андрею место за рулем, хотел, чтоб друг
немного отвлекся от мыслей о русской шлюшке. Барта прямо-таки бесило
баранье упрямство Растопчина, продолжавшего считать, что оба они, пусть
косвенно, но виноваты в том, что русская погрязла в неудачах. Помогая
несчастному, задумайся, вспомнил Барт уроки отца, не создаешь ли ты еще
одного паразита на земле, и без того переполненной паразитами? "Понтиак"
летел по одной из самых знаменитых и красивых калифорнийских дорог, и по
радио скороговоркой передавали, что обстановка на трассе спокойная,
покрытие всюду сухое, видимость отличная и, вообще, над океаном сияют
роскошные звезды. Музыка!

  ***

  Проснувшись на следующий день к одиннадцати, Растопчин не нашел в
себе сил даже на уборку постели. Он добрался до холодильника, осушил
стакан апельсинового сока, заставил себя выпить немного скотча и закусил
крошечными маринованными японскими кукурузками и холодной индейкой. Затем
принял душ, проглотил чуть ли не залпом чашку растворимого "Фолдерз" и
лишь тогда выполз на люди подымить сигаретой и послушать, как потрескивают
в камине дрова. Пэм читала местную газету. У нее был очень усталый вид -
Пэм до утра занималась грязной посудой. Барт ходил с метлой вокруг
бассейна, убирал с цветной плитки листья, осыпавшиеся за ночь с платанов.
Андрей потянул за шнур, во всю ширину стеклянной стены раздвигая шторы, -
нежный солнечный свет пролился на ковры, диваны и на ноги Пэм. Растопчин
постучал по стеклу: привет, старина! Барт вскинул ладонь и метлой указал
на бассейн - не желаешь, мол, освежиться в декабрьской водичке? Дул легкий
ветерок, листву и хвою потихоньку сносило к западному бортику, к желобу,
по которому дети в теплую погоду скатывались в воду. Лежавший на травке
под кустом бугенвильи палево-рыжий леон-бергер Арти, завидев Растопчина,
рванул к двери, привычно открыл ее, и через секунду его лапы уже лежали на
плечах Андрея - пес лизал Андрею лицо. Пэм засмеялась:
  - Вы помните, Андрей, вчера ночью он чуть с ума от счастья не сошел.
  Вскоре приехала из школы Дженнифер. Снова сели за стол, по-русски,
часа в два дня. Пропахший дымом, (он под сосной жарил мясо на решетке и
перелил керосина в торф), Растопчин обнимал Дженнифер, целовал ее в щеку и
поднимал тосты за успехи девочки в школе, на корте, где-то еще. Потом пили
коктейли, играли в хартс, в бридж. Когда Пэм удалилась к себе (перед тем
извинившись и приняв две таблетки аспирина), Джен нифер помыла свою машину
(щетка, ведерко, порошок, шланг) и отправилась к подруге делать уроки.
Андрей покормил пса остатками обеда (Пэм не могла запретить, она отдыхала,
а Барту было все равно), повалялся с Арти на ковре перед камином и
телевизором, послушал новости и, прихватив мяч, позвал пса во двор. Когда
Растопчину наскучило, наконец швырять Арти мяч, Растопчин задумался - не
позвонить ли в Лос-Анжелес, в "Эль Ролло"? Звонить он не стал. Вместо
этого согрел воду в джаккузи, сачком очистил поверхность от листьев и
сосновых иголок, спустился в чашу по лесенке (одна голова на воздухе),
включил систему пневмомассажа и долго так блаженствовал, поглядывая на
голубое небо, тронутое первым закатным лучом на западе, потягивая ледяное
пивко и беседуя с Арти, пристроившимся на бор тике, который отделял
джаккузи от бассейна.
  Во дворе появился Барт, принес телефон:
  - Тебя, Андрей. Это была Москва.
  - Ты оставил мне номер, вот я и воспользовалась, - сказала Елена. -
Как долетел?
  - Прекрасно, любимая. Барт встретил.
  - А настроение? Чем занимаешься?
  - Купаюсь, - Растопчин подмигнул псу. - И беседую с королем Артуром.
  - С кем?
  - Леонбергер, собачка такая, - пояснил Растопчин.
  - Для своих - Арти.
  Присматривает, чтоб я спьяну не утонул.
  - Тебе письмо сегодня пришло. Прости, но я распечатала, вдруг что-то
важное. А там...
  - Читай.
  - Там две строчки. - "Будь по-твоему, - прочитала Елена. - Но то, что
ты взял в поезде - лишнее. Верни". Все. И подписи нет. Странный какой-то
текст.
  - На том свете достанут, - проворчал Растопчин.
  - Они хотят, чтоб я отдал им тот хром, который обещал подарить тебе
на свадьбу.
  - Господи! - воскликнула Елена. - Зачем нам он! Отдай, дорогой. От
греха подальше. Арти насторожился.
  - Сейчас же отдам, - ударил по воде ладонью Растопчин. - Вот только
вылезу из джаккузи и побегу отдавать.
  - Накличешь на нас...
  - Хватит, - перебил Андрей. - Как дети? Не думай, что я о вас
позабыл. Собирался звонить несколько позже.
  Они немного поболтали о том, о сем, и Андрей положил трубку в траву.
  Барт протер мокрую трубку полотенцем и сообщил Андрею, что намерен
ехать в кондитерскую за тортом.
  Андрей и Арти составили ему компанию. На обратном пути Андрей спросил
- нельзя ли свернуть к мысу, а, может, и подняться на мыс? Хоть одним
глазком взглянуть, какой сегодня океан?
  Они свернули и поднялись. Оставили машину у бордюра, позволили Арти
побегать вдоль тропки, а сами перемахнули через оградку: на краю обрыва
чахла старая, метровая, слегка присыпанная песком и пылью трава. Мертвые
стебли, совсем не то, что во владениях Пэм.
  Мыс представлял собой слоеный пирог. Верхний слой, земляной, был
темен и сочен. Время от времени земля осыпалась, обнажая корни исполинских
деревьев. Эти корни, как черные когти хищной птицы, зависали над мелкими
кустами, которые каким-то чудом росли на отвесной стене. Чуть ниже залегал
мощный пласт блестя щей глины. Может, то была настоящая красная глина, а,
может, обыкновенная просто отливала красным в час заката. И, словно кость
из-под окровавленной плоти, выпирала из-под огненного пласта скальная
порода.
  Скала уходила далеко вниз и зарывалась в мокрый песок где-то в полосе
прибоя. Волна усиливалась, океан медленно подступал к подножью скалы, к
той гладкой, зеркальной воде, которую оставил на каменистом ложе, в щелях
и выбоинах в тихую пору отлива. Камни были завалены жесткими водорослями,
точно кто-то остриг здесь хвосты и гривы целому табуну лошадей. Солнце
падало за горизонт. Небо над горизонтом стало золотистопалевым, будто
шерстка на боках у грустного умницы Арти. На камнях подремывали чайки. От
скалы влево тянулся широкий, как десять евпаторийских, песчаный пляж.
Вдоль кромки его и вдоль нижней дороги шла пальмовая роща, она исчезала в
холодной тени другого мыса, вечно мрачного, - на нем и летом не появлялось
ни лепестка, ни травинки. Лишь на вершине холма, возле марганцевых стен
замка, было высажено несколько хмурых сосен. По ту сторону холма лежала
Большая долина, всю ее занимал богатый город. Сотни яхт покачивались у
пирсов, прячась от зимних штормов за дамбой, на глыбах которой океан
шлифовал гигантские изумруды мха. Когда-то и Растопчин крутил штурвал,
ловил в чужие паруса свежий ветер. Теперь он стоял на мысу, подставив лицо
последним лучам декабрьского заката, теперь он топтался на краю обрыва и
думал - а свой парус никогда не поднять, и песок выскальзывал из-под его
башмака и тонко струился по темной, по красной и, ближе к подножью мыса,
по скалистой стене.
  Шло время, приближалось Рождество, которое Пэм, Барт и Андрей
намеревались встретить в Лас-Вегасе. Перед самым отъездом в Лас-Вегас
Андрей решился таки навестить Сашу в "Эль Ролло". В восемь вечера он сел
на крошечный самолетик в Галите и через полчаса был в Лос-Анжелесе. Такси
доставило Растопчина в Монтебелло.
  Он посмотрел программу с "русскими медведицами", дождался момента,
когда Саша, переодевшись в черное платье, вернулась в зал, и пригласил ее
за свой столик - Если хочешь, поедем ко мне в гостиницу, - предложила
Саша. - Я уже свободна.
  - А как же, - Растопчин замялся, - вторая твоя работа?
  - На сегодня все, - сказала Саша. - Хозяин предположил, что рано или
поздно ты явишься сюда, и, кажется, распорядился: при тебе - только
основная программа... Как тебе она, кстати?
  - Не Лас-Вегас, - поморщился Растопчин. - Будешь дорабатывать до
марта?
  - А есть другой вариант?
  - Но где гарантии того, что твой хозяин отпустит тебя в марте? Вдруг
он возьмет и продаст тебя в какой-нибудь иной притон? - спросил Растопчин.
  - Нет гарантии.
  Официант принес два коктейля "Черный русский", водку с кофейным
ликером и льдом.
  - Так получилось, я рисковал жизнью, чтобы вызволить тебя из "Эль
Ролло". Долгая история, сейчас не стану рассказывать, - Растопчин помешал
в стакане лед пластмассовой трубочкой. - Страху натерпелся.
  - Бедный, - Саша погладила Растопчину руку.
  - Минут пятнадцать, а, может, и больше они держали меня голым на
снегу. Потом чуть не выбросили из поезда, - вспомнил Андрей. - Выкрутился.
  - Выходит, зря ты рисковал.
  Сожалею.
  А когда ты собираешься назад? Я бы передала с тобой сыну кое-что.
  - Не знаю, - пожал плечами Растопчин.
  - Как там Москва? - спросила Саша. - Стоит, старушка?
  - Мразь, - вздохнул Растопчин. - Одно название.
  - Оксана, вон, видишь та баба с негром в клетчатом пиджаке, - Саша
указала на Оксану, - говорит, что в сорок первом Гитлер приказал затопить
Москву. Наши не дали. И правильно, да? - усмехнулась Саша.
  - Но то, что в конце восьмидесятых среди наших мужиков не нашлось ни
одного нового Кутузова, это странно...
  - Зачем тебе Кутузов?
  - Оксана говорит, был бы Кутузов, он бы опять сжег Москву. Смешно? От
нее все беды.
  - Твои беды - от твоей глупости, - нахмурился Растопчин. - И от
подлеца, который заправляет "Эль Ролло". Когда ты развяжешься с "Эль
Ролло", мы засадим твоего босса в тюрьму.
  - Тише, - испугалась Саша.
  - Но мы беседуем на русском, - удивился Андрей.
  - Чего ты боишься?
  - Своих.
  Донесут.
  За стольник продадут. Расплатись.
  Они спустились на второй этаж, в ресторан, провели там минут сорок,
съели горку "чипе", макая хлебцы в острый соус, выпили кувшин светлого
пива, послушали мексиканцев: "Хабландо Кларо", "Тодо Бонито" и тому
подобное. Когда надоело, пошли вниз.
  На автостоянке не было ни души. Тусклые лампы освещали пыльный бетон,
жирную аляповатую разметку, указатели под низким потолком, десятка три
машин.
  Мотор неожиданно сорвавшегося с места "Форда" работал почти бесшумно
- Андрей среагировал на шелест шин за спиной, толкнул Сашу в плечо и
прыгнул сам, точно в море с берега, в тень синего "Шевроле". Раздался
Сашин крик, Андрей услышал, как глухо ударил обо что-то бампер "Форда"
Взвизгнули тормоза, "Форд" вывернул влево и умчался с автостоянки. В
наступившей тишине Андрей различил стук каблуков о бетон.
  - Боже, какое несчастье, какое несчастье, - твердил негр, - какая
судьба! Такая молодая русская шлюшка, ей бы еще спать и спать!
  Негр остановился над телом Саши. Поднимаясь, Андрей взглянул, снизу
вверх, негру в лицо. Томми жевал резинку и улыбался: Андрей подался вперед
лбом круша челюсть Томми, и уже до удара определяя - глубокий нокаут.
  В голове у Растопчина зазвенело, перед глазами поплыли фиолетовые
круги.
  - Да, не пожалел ты его, - донеслось до Растопчина.
  Саша выползла из-под багажника "Шевроле", потерла ушибленное колено,
потрясла рыжей копной волос.
  Потом вдруг нагнулась над Томми, нашарила в кармане рубашки Томми
связку ключей, пальцем коснулась губы:
  - Тихо, я сейчас... И не давай ему придти в сознание!
  Растопчин отволок негра в тень "Шевроле", пнул его ботинком в
солнечное сплетение.
  Негр даже не застонал.
  Андрей закурил и, шаркая по желто-серому полу, побрел прочь от Томми.
Под ногами поскрипывали крупинки песка. Вероятно, песок завезла на колесах
одна из машин. Из ворот тянуло сыростью. В огромных крытых гаражах,
полутемных и безлюдных, Растопчин и раньше чувствовал себя не очень-то
уютно. Особенно по ночам. Теперь Растопчина охватил страх. Не следит ли
кто за Андреем? Не держит ли под прицелом? И не сорвется ли, забеспокоился
Андрей, и на него какая-нибудь бешеная машина-убийца? И ныло сердце -
отчего нигде нет покоя? Отчего дома-то не сидится? Оттого ли, что дома, в
старом смысле этого слова, у Растопчина нет и, видно, никогда не будет?
Растопчин вспомнил Москву, в которой родился, в которой рос, и другую - в
плевках, кучах хлама и пятнах блевотины, дикую, жуткую, пьяную от спирта и
крови, молящуюся на доллар, исповедующую рынок и, собственно, рынком уже
ставшую - черным, конечно. Мальчики метят в мародеры, мародеры - в
теневики, теневики - в правительство и парламент. Чудный мир! Черный
рынок, черные души, беспросветные подземные переходы... Если уж Москву
прошел, подбодрил себя Растопчин, чего тебе бояться? Он вернулся к Томми.
Всех одолеем, всех переплюнем, сплюнул Растопчин на брюки негра. В тихом
провале ворот стояла зимняя калифорнийская ночь. Без огней и звезд.
Приближалось Рождество. Гулко колотился пульс в горячих висках.
  Томми зашевелился. Андрей прищурился и ударил негра ногой в печень.
Извини, друг, нельзя тебе сейчас очухиваться, вздохнул Растопчин. Саша не
велела. Андрей ударил парня еще раз, и вдруг Растопчина осенило, какой
должна быть заключительная глава книги о русском загородном доме.
  Архитектура будущей России. Кошмар.
  Растопчин задумался и вздрогнул, когда появился женский силуэт на
лестнице. Ах, Саша... В руках у нее была записная книжка.
  - "Рабочий журнал" Томми, - пояснила Саша.
  - Кто, когда, за какую цену. Переснимем и фото пошлем мистеру
Бассету, - она вернула ключи в нагрудный карман Томми.
  - Пошлем в качестве рождественского подарка, - сказал Растопчин.
  - А он мне сделает ответный подарок, - усмехнулась Саша. - У него в
сейфе есть отличный подарок для меня.
  - Советую тебе немедленно поменять гостиницу, - прошептал Растопчин.
  - Ты поможешь мне перевезти вещи? - спросила Саша. - А потом я угощу
тебя чашечкой кофе. Или, ну, чем ты захочешь.
  - Помчались, - кивнул Андрей. - Ибо времени у меня в обрез, только до
утра. Завтра мы с Бартом катим в Лас-Вегас.
  - В "Ривьеру"? - Саша попыталась улыбнуться.
  - А куда же еще, - ответил Растопчин. - Только в нее, родимую.
  Томми ничего не понял из их разговора. Разобрал всего два слова
"Лас-Вегас" и "Ривьера".
  Андрей и Саша уже подходили к воротам, когда Томми, на четвереньках,
выбрался из тени "Шевроле" на свет. Зрачки его были немного расширены да
вдобавок их увеличивали слезы. Как увеличительные стекла.
  Томми глядел уходящим русским вослед и, безумея от ненависти и боли,
мурлыкал слова молитвы, которую в детстве пела ему над стаканом молока
теплая грустная мать.