Житков Борис / книги / Николай Исаич Пушкин



  

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

Код произведения: 14200
Автор: Житков Борис
Наименование: Николай Исаич Пушкин


                        Борис Степанович Житков

                         Николай Исаич Пушкин


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: Б.Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести
     Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
     Рисунки художников А.Брея, Е.Лансере, Н.Петровой,
             Павла Павлинова, Петра Павлинова, Н.Тырсы
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 июня 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Стоят на пристани пассажиры, ждут парохода.
     - Вон, вон, кажется, "Пушкин" идет.
     Отвечают портовые люди:
     - Правильно, это Стратонов.
     Пассажиры:
     - "Пушкин" ведь?
     - Ну да: Николай Исаич.
     Пассажиры переглядываются -  вот  неучи  какие моряки:  не  знают,  что
Пушкин - Александр Сергеич. Николай Исаич Пушкин! Вот дураки-то.
     А Николай Исаич стоит на мостике "Пушкина",  глядит в бинокль и рявкает
из бороды:
     - Права... еще права. Так, так держать!
     И знает Николай Исаич, что весь "Пушкин", от верхушки мачты до днища, -
все это он -  Николай Исаич. И что когда посадит он "Пушкина" на мель, никто
не скажет: "Пушкин" напоролся, а прямо будут говорить:
     - Николай Исаич на мель сел.  Стратонову скулу помял... пять футов воды
в трюме.
     Сам все эти пять футов воды ртом бы выпил, и пусть бы обе скулы, всю бы
морду ему разворотили,  с  радостью дал бы  Николай Исаич,  лишь бы  не было
такого греха.
     И так вот всякий капитан.
     Потому и говорят: "Ерохин снялся; Федор с моря идет".
     А в "Федоре" этом - десять тысяч тонн, и на носу накрашено: "Меркурий".
     Я сам это понял только тогда,  когда первый раз посадил парусник.  Дело
было просто.  Шел я  в  свежую погоду у  Тендры,  ночью.  Помощник мой вахту
стоял.  Вот по времени должна уж быть Тендра.  А это, надо сказать, песчаная
коса,  ее и днем-то за двести саженей можно не увидеть.  Я вышел и слышу: не
та зыбь, метет прибой, россыпи слышно.
     Я говорю помощнику:
     - Сейчас в Тендру вопремся, уваливайтесь под ветер.
     А он говорит:
     - Приведите к ветру, лот брошу.
     То  есть  чтоб я  поставил судно против ветра,  а  он  смерит,  сколько
глубины!
     А привести к ветру - это выходит с ходу еще сажень двадцать пролететь к
берегу.
     - Приведите! - кричит помощник.
     - На вашу голову?
     - Ладно. - И побежал он с лотом на бак.
     Я  привел,  и  еще ходу не потеряли,  как ткнуло в грунт и дрогнуло все
судно. Подняло зыбью и ударило дном. У меня душа оборвалась.
     Потом на берегу спрашивали:
     - Ты под Тендрой сидел?
     - Да, понимаешь, помощник...
     Все усмехаются,  отворачиваются. Никто настоящего слова не сказал. Отец
только мне сказал это слово, да его не напечатают. И верно. А помощнику что?
Сидел-то ведь не он, а я.
     И с тех пор я уже накрепко понял:  не судно ходит,  а капитан. Не судно
гибнет, а...
     Вот тут-то я  вам и  расскажу недавний случай с  моим другом-приятелем.
Дело было так.
     Ледокол промышлял во льдах в Белом море.  Промышлял,  то есть у него на
борту  было  душ  полтораста промышленников,  и  ледокол лазил меж  льдов по
свободной воде, шел туда, где залег зверь. Капитан был молодой, лет тридцати
пяти мужчина.  Промышленники его любили за то,  что с  ним пойдешь -  всегда
удача. Зверя было "балго", и набили на льдине тюленей - беда сколько. Били и
отстать не могли,  в  раж вошли люди от крови и от удачи.  Такая жара пошла,
что капитан сам не выдержал, сбежал на лед и садил багром тюленьи головы.
     - Эх,  здорово капитан завел,  -  красные,  в  поту и в крови,  хвалили
капитана промышленники.
     А с запада потянул ветерок. Капитан уж на месте и торопит ребят:
     - Ну, кончай! Кончай!
     Да как бросишь?  В  десять лет раз,  старики говорят,  такая удача!  Не
бросать же,  коли само счастье в  руки лезет.  Отвернись от него,  так и оно
отворотится.  А вест свежает.  Свежает вест,  давит на лед,  и вот двинулась
льдина,  и  дрейфует (дрейфовать -  идти без машины,  силой ветра) ледокол у
кромки со льдом вместе. Помалу дрейфует к востоку.
     Темнеть стало.  Ай,  и капитан,  ну и капитан -  прямо счастью в карман
вперся! Еще полчасика!
     - Все на борт, снимаюсь!
     Двинул капитан вдоль кромки:  узкой полосой шла,  как  река  в  ледяных
берегах, свободная вода.
     - Умаялись, ребята, вари чего там на ужин.
     А  капитан дал полный ход:  надо уйти из этой щели,  а еще не известно,
как там лед впереди. Часом бы раньше...
     - А ну, смотайся в машину, скажи там, чтоб шевелили, сколько духу.
     И стал капитан серьезным.  Ходил по мостику и слышал, как внизу гомонят
ребята, какого-то Митьку дразнят: вгорячах себе в валенок багром засадил. До
Митьки тут!  Ходу,  ходу еще!  Вон лед прямо по носу.  Нет, это не поворот в
канале,  а затор. А может, слабый лед? И капитан заметил, как помощник косым
взглядом глянул на  него.  Капитан подошел к  телеграфу и  два раза повернул
ручку на  весь размах и  поставил на  "полный" -  значит,  дай самый полный.
Слышно было на  мостике,  как  прозвонил крутым раскатом телеграф в  машине.
Пароход летел прямо в  затор,  сейчас,  сейчас вонзится.  Пароход ударил лед
пологим форштевнем (выступающее ребро на носу),  выскочил,  задрался нос,  и
сразу смолкли голоса под мостиком. Ледокол влез носом на лед и стал, тужился
машиной.  И  капитан и помощник,  сами того не замечая,  напирали на планшир
мостика, тужились вместе с ледоколом. Нет! Стоп!
     - Назад!
     Машина стала, и снова заурчало в брюхе парохода. Ледокол слез, скатился
форштевнем;  соскочил со льда и присел на минуту нос.  Лед не поддался.  Два
раза еще ударил в лед капитан и запыхался,  помогая пароходу.  Он знал,  что
назад выхода нет и развернуться в узком канале нельзя.  А внизу опять гудят,
орут, как на ярмарке.
     - Митька-то, в валенок!.. Ах, чтоб тебе!
     И кто-то кричит:
     - Значит, дрейфуем, вались спать, ребята!..
     Капитан сам знал, что придется дрейфовать к осту вместе со льдом в этом
узком канале, в ледяной коробке. И знал капитан, знал по счислению, что там,
справа к осту, - "кошки Литке". Пошел в штурманскую, глянул на карту, глянул
во всю силу.  Да,  вот ровно на ост -  "кошки Литке".  И сейчас отлив, малая
вода.
     А вест свежал и свежал.  Стало темно, промышленники уж глухо гудели под
палубой,  и только две папироски остро горели у правого борта. Двое курили и
сплевывали за борт.

     Если б можно было ходить пешком по дну,  хотя бы в водолазной одеже, то
чего бы человек не увидел! Как леса, стоят на камнях водоросли, и в них, как
птицы, реют рыбы. Вот, как пустыня, лежит песчаная отмель, и камни, как ежи,
сидят,  поросли ракушей.  А дальше горы. Горы стоят, как пики, уходят ввысь,
и,  если взобраться на них,  уж рукой подать до неба - до водяной крыши, что
дышит приливом и отливом каждые шесть часов.
     И  такие горы стоят на  дне  Белого моря.  Их  нащупал Литке,  нанес на
карту, и с тех пор называются "кошки Литке". И в полную приливную воду может
над ними пройти пароход, но в отлив напорется и раскроит себе брюхо.
     Эти самые "кошки" и  были по правому борту ледокола,  и  был отлив,  то
есть была "кроткая вода"; когда кончится отлив, должен начаться прилив.
     Капитан знал это. Знал, что в узком канале он будет дрейфовать до самых
"кошек";  что если он  брюхом упрется в  "кошки",  то через минуту лед слева
подойдет к борту вплотную,  напрет, напрет неодолимо, как если бы берег, сам
материк надвинулся на него, напрет в борт и положит ледокол мачтами на воду,
и тогда -  аминь.  Звать по радио на помощь?  Кто же пробьется к нему, когда
он,  ледокол,  не  может выбиться?  Только раззвонить по свету...  чтоб люди
смеялись и враги радовались. И он знал, что вот скоро-скоро царапнет дном.
     Приказал держать полный пар  и  ушел в  каюту.  Посидел на  койке,  все
смотрел свои большие руки.
     "Положит набок пароход... положит..."
     Где "кошки"?  И спиной чувствовал, что там, сзади него, под водой, подо
льдом, стоят эти "кошки" и ждут. Сколько до них? Нельзя знать, тут дело не в
саженях. Поглядел в альманах (астрономический справочник). И без карандаша в
уме считалось само до  секунды -  сейчас идет прилив,  -  только начался.  И
капитан натуживался,  помогал подниматься воде,  каждый дюйм  воды будто сам
своей натугой подымал.  На  пароходе было  тихо,  и  только слышно было  под
низом,  как гудит динамо,  качает свет.  Свежий вест драил по мостику. А ухо
было все внизу,  там,  у дна,  где должны царапнуть камни.  Капитан перестал
глядеть на часы и считать дюймы, а слушал.
     Вот!  Чиркнуло.  На пароходе спокойно, никто не слышал. Капитан вытянул
ящик и вынул кольт.
     Камни теперь пойдут выше и выше...  Но бежит вода на помощь, оттуда, из
океана, через горло Белого моря. Поспеет ли?
     Ух,  заскребло как,  заскрежетал кто-то зубами.  И пошатнуло ледокол. И
вон голоса на палубе. Помощник прошагал мимо двери, но не стукнул в дверь...
Опять! Покренился чуть... Пронесло... Кричит кто-то на палубе:
     - На лед,  да и пойдем,  еще как пойдем-то,  куда с добром.  Телеграмму
даст... Всех снимут. Да к маяку зашагаем, что по земле. Погоди скакать, трап
спустим.
     Гудят,  топают.  Теперь даже весело кричат.  Все на  палубе...  Механик
около дверей говорит:
     - Так вы спросите, тушить, что ли, котлы? А то я на лед, и марш.
     И голос помощника:
     - Спрашивайте сами...  А я спрашивать не стану.  Вона сколько уж народу
на льду-то.
     И оба отошли через минуту.
     Опять!  Опять!  И в ответ загудело на палубе, но капитан слышал только,
как силится,  скребется он дном по каменьям. Капитан взял в руку кольт. Нет,
поддувает, поддувает вода... а в упор к борту стоит лед.
     Нету!  Нету!  Уже пять минут,  может быть,  нету... Капитан взглянул на
часы. Если еще пять минут не будет...
     И не было.  Капитан глянул на себя в зеркало. Он был красен весь, лицом
и шеей,  в один ровный багровый цвет. Не узнавал красного человека и от глаз
не мог оторваться: сам на себя смотрел.
     Потом,  не брякнув,  сунул кольт в ящик и аккуратно притворил. Вышел на
мостик. Всходила красная луна.
     - Определиться? - спросил помощник.
     - Всех я вас уж определил,  кто чего стоит, - сказал капитан и сам взял
секстант (астрономический прибор) из штурманской.
     А утром стал бриться и увидал, что виски седые.