Житков Борис / книги / Пудя



  

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

Код произведения: 14187
Автор: Житков Борис
Наименование: Пудя


                        Борис Степанович Житков

                                Пудя


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: Б.Житков. "Джарылгач". Рассказы и повести
     Издательство "Детская литература", Ленинград, 1980
     Рисунки художников А.Брея, Е.Лансере, Н.Петровой,
             Павла Павлинова, Петра Павлинова, Н.Тырсы
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 июня 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Теперь я большой, а тогда мы с сестрой были еще маленькие.
     Вот раз приходит к отцу какой-то важный гражданин.
     Страшно важный.  Особенно шуба.  Мы  подглядывали в  щелку,  пока он  в
прихожей раздевался. Как распахнул шубу, а там желтый пушистый мех и по меху
все хвостики, хвостики... Черноватенькие хвостики. Как будто из меха растут.
Отец раскрыл в столовую двери:
     - Пожалуйста, прошу.
     Важный - весь в черном, и сапоги начищены. Прошел, и двери заперли.
     Мы выкрались из своей комнаты,  подошли на цыпочках к  вешалке и гладим
шубу. Щупаем хвостики. В это время приходит Яшка, соседний мальчишка, рыжий.
Как был: в валенках вперся и в башлыке.
     - Вы что делаете?
     Таня держит хвостик и спрашивает тихо:
     - А как по-твоему: растет так из меху хвостик или потом приделано?
     А Рыжий орет как во дворе:
     - А чего? Возьми да попробуй.
     Таня говорит:
     - Тише, дурак: там один важный пришел.
     Рыжий не унимается:
     - А что такое? Говорить нельзя? Я не ругаюсь.
     С валенок снег не сбил и следит мокрым.
     - Возьми да потяни,  и будет видать.  Дура какая! Видать бабу... Вот он
так сейчас, - и Рыжий кивнул мне и мигнул лихо.
     Я сказал:
     - Ну да,  баба,  - и дернул за хвостик. Не очень сильно потянул: только
начал. А хвостик - пак! и оторвался.
     Танька ахнула и руки сложила. А Рыжий стал кричать:
     - Оторвал! Оторвал!
     Я  стал совать скорей этот хвостик назад в  мех:  думал,  как-нибудь да
пристанет.  Он упал и лег на пол. Такой пушистенький лежит. Я схватил его, и
мы все побежали к нам в комнату. Танька говорит:
     - Я пойду к маме, реветь буду, - ничего, может, и не будет.
     Я говорю:
     - Дура, не смей! Не говори. Никому не смей!
     Рыжий смеется, проклятый. Я сую хвостик ему в руку:
     - Возьми, возьми, ты же говорил...
     Он руку отдернул:
     - Что ж, что говорил! А рвал-то не я! Мне какое дело!
     Потер варежкой нос - и к двери.
     Я Таньке говорю:
     - Не  смей реветь,  не  смей!  А  то  сейчас спрашивать начнут,  и  все
пропало.
     Она говорит и вот-вот заревет:
     - Пойдем посмотрим, может быть, незаметно? Вдруг незаметно?
     Я  держал хвостик в кулаке.  Мы пошли к вешалке.  И вот все ровно-ровно
идут хвостики, довольно густовато, а тут пропуск, пусто. Видно, сразу видно,
что не хватает.
     Я вдруг говорю:
     - Я знаю: приклеим.
     А клей у папы на письменном столе,  и если будешь брать,  то непременно
спросят: зачем? А потом, там в кабинете сидит этот важный, и входить нельзя.
     Танька говорит:
     - Запрячем, лучше запрячем, только скорей! Подальше, в игрушки.
     У Таньки были куклы,  кукольные кроватки. Нет, туда нельзя. И я засунул
хвостик в поломанный паровоз, в середину.
     Мы взялись за кукол и  очень примерно играли в  гости,  как будто бы на
нас все время кто смотрит, а мы показываем, как мы хорошо играем.
     В это время слышим голоса. Важный гудит басом. И вот уж они в прихожей,
и горничная Фрося затопала мимо и говорит скоренько:
     - Сейчас, сейчас шубу подам.
     Мы так с куклами и замерли, еле руками шевелим.
     Таня дрожит и бормочет за куклу:
     - Здравствуйте!  Как вы поживаете?  Сколько вам лет?  Как вы поживаете?
Сколько вам лет?
     Вдруг дверь к нам отворяется: отец распахнул.
     - А вот это, - говорит, - мои сорванцы.
     Важный  стоит  в  дверях,  черная  борода круглая,  мелким барашком,  и
улыбается толстым лицом:
     - А, молодое поколение!
     Ну, как все говорят.
     А  за  ним  стоит Фроська и  держит шубу  нараспашку.  Отец нахмурился,
мотнул нам  головой.  Танька сделала кривой реверанс,  а  я  что  было  силы
шаркнул ножкой.
     - Играете?  -  сказал важный и  вступил в комнату.  Присел на корточки,
взял куклу.  И  я  вижу,  в дверях дура Фроська стоит и растянула шубу,  как
будто нарочно распялила и показывает.  И это пустое место без хвостика так и
светит. Важный взял куклу и спрашивает:
     - А эту барышню как же зовут?
     Мы оба крикнули в один голос:
     - Варя!
     Важный засмеялся:
     - Дружно живете.
     И видит вдруг у Таньки слезы на глазах.
     - Ничего, ничего, - говорит, - я не испорчу.
     И скорей подал пальчиками куклу.  Поднялся и потрепал Таню по спине. Он
пошел прямо к  шубе,  но смотрел на отца и  не глядя стал попадать в рукава.
Запахнул шубу; Фроська подсовывает глубокие калоши.
     Не может быть, чтобы отец не заметил. Но отец очень веселый вошел к нам
и сказал смеясь:
     - Зачем же конем таким?
     И представил, как я шаркнул.

     В  этот день мы  с  Танькой про хвостик не говорили.  Только когда пили
вечером чай,  то  все  переглядывались через стол,  и  оба  знали,  что  про
хвостик.  Я даже раз,  когда никто не глядел, обвел пальцем по скатерти, как
будто хвостик. Танька видела и сейчас же уткнулась в чашку.
     Потом мне стало весело. Я поймал Ребика, нашу собаку, зажал его хвост в
кулак,  чтоб из руки торчал только кончик,  и  показал Таньке.  Она замахала
руками и убежала.
     На  другой день,  как проснулся,  вспомнил сейчас же хвостик.  И  стало
страшно:  а  ну как важный только для важности в  гостях и не глядит даже на
шубу, а дома-то небось каждый хвостик переглаживает? Даже, наверно, наизусть
знает, сколько их счетом. Гладит и считает: раз, два, три, четыре... Вскочил
с постели, подбежал к Таньке и шепчу ей под одеяло в самое ухо:
     - Он,  наверное,  дома пересчитает хвостики и  узнает.  И  пришлет сюда
человека с письмом. А то сам приедет.
     Танька вскочила и шепчет:
     - Чего ж  там считать,  и  так видно:  вот какая пустота!  -  и  обвела
пальцем в воздухе большой круг.
     Мы на весь день притихли и  от каждого звонка прятались в  детскую и  у
дверей слушали: кто это, не за хвостиком ли?
     Несколько дней мы так боялись.
     А потом я говорю Таньке:
     - Давай посмотрим.
     Как раз никого в квартире не было,  кроме Фроськи.  Заперли двери,  и я
тихонько вытянул из  паровоза хвостик.  Я  и  забыл,  какой он  хорошенький,
пушистенький.
     Таня положила его к себе на колени и гладит.
     - Пудя какой, - говорит. - Это собачка кукольная.
     И верно. Хвостик в паровозе загнулся, и совсем будто собачка свернулась
и лежит с пушистым хвостом.
     Мы  сейчас  же  положили  его  на  кукольный  диван,   примерили.   Ну,
замечательно!
     Танька закричала:
     - Брысь, брысь сейчас! Не место собакам на диване валяться! - и скинула
Пудю. А я его Варьке на кровать.
     А Танька:
     - Кыш, кыш! Вон, Пудька! Блох напустишь...
     Потом  посадили Пудю  Варьке  на  колени  и  любовались издали:  совсем
девочка с собачкой.
     Я  сейчас же сделал Пуде из тесемочки ошейник,  и получилось совсем как
мордочка.  За  ошейник привязали Пудю на  веревочку и  к  Варькиной руке.  И
Варьку водили по полу гулять с собачкой.
     Танька кричала:
     - Пудька, тубо!
     Я сказал, что склею из бумажек Пуде намордничек.
     У  нас  была большая коробка от  гильз.  Сделали в  ней  дырку,  Танька
намостила тряпок, и туда посадили Пудю, как в будку. Когда папа позвонил, мы
спрятали коробку в  игрушки.  Забросали всяким хламом.  Приходил к  нам Яшка
Рыжий,  и мы клали Пудю Ребику на спину и возили по комнате - играли в цирк.
А раз, когда Рыжий уходил, он нарочно при всех стал в сенях чмокать и звать:
     - Пудя! Пудька! - И хлопал себя по валенку.
     Прибежал Ребик, а Яшка при папе нарочно кричит:
     - Да не тебя, дурак, а Пудю. Пудька! Пудька!
     Папа нахмурился:
     - Какой еще Пудька там? - И осматривается.
     Я  сделал Яшке рожу,  чтобы уходил.  А  он мигнул и язык высунул.  Ушел
все-таки.
     Мы  с  Таней  сговорились,  что  с  таким доносчиком не  будем играть и
водиться не будем. Пусть придет - мы в своей комнате запремся и не пустим. Я
забил  сейчас же  гвоздь в  притолоку,  чтобы  завязывать веревкой ручку.  Я
завязал,  а  Таня  попробовала из  прихожей.  Здорово держит.  Потом  Танька
запиралась, а я ломился: никак не открыть. Как на замке. Радовались, ждали -
пусть только Рыжий придет.
     Я  Пуде ниточкой замотал около кончика,  чтобы хвостик отделялся.  Мы с
Таней думали, как сделать ножки, - тогда совсем будет живой.
     А Рыжий на другой же день пришел.  Танька прибежала в комнату и шепотом
кричит:
     - Пришел, пришел!
     Мы вдвоем дверь захлопнули, как из пушки, и сейчас же на веревочку.
     Вот он идет... Толкнулся... Ага! Не тут-то было. Он опять.
     - Эй, пустите, чего вы?
     Мы нарочно молчим. Он давай кулаками дубасить в дверь:
     - Отворяй, Танька!
     И так стал орать, что пришла мама.
     - Что у вас тут такое?
     Рыжий говорит:
     - Не пускают, черти!
     - А коли черти, - говорит мама, - так зачем же ты к чертям ломишься?
     - А мне и не их вовсе надо, - говорит Рыжий, - я Пудю хочу посмотреть.
     - Что? - мама спрашивает. - Пудю? Какого такого?
     Я стал скорей отматывать веревку и раскрыл дверь.
     - Ничего,  -  кричу, - мама, это мы так играем! Мы в Пудю играем. У нас
игра, мама, такая...
     - Так орать-то на весь дом зачем? - И ушла.
     Рыжий говорит:
     - А,  вы,  дьяволы,  вот как?  Запираться?  А  я  вот сейчас пойду всем
расскажу,  что вы хвостик оторвали.  Человек пришел к  отцу в гости.  Может,
даже по делу какому.  Повесил шубу,  как у людей,  а они рвать,  как собаки.
Воры!
     - А кто говорил: "Дерни, дерни"?
     - Никто ничего и не говорил вовсе,  а если каждый раз по хвостику да по
хвостику, так всю шубу выщипаете.
     Танька чуть не ревет.
     - Тише, - говорит, - Яша, тише!
     - Чего тише? - кричит Рыжий. - Чего мне тише? Я не вор. Пойду и скажу.
     Я схватил его за рукав.
     - Яша,  - говорю, - я тебе паровоз дам. Это ничего, что крышка отстала.
Он ходит полным ходом, ты же знаешь.
     - Всякий хлам мне суешь, - заворчал Рыжий.
     Но хорошо, что кричать-то перестал. Потом поднял с пола паровоз.
     - Колесо, - говорит, - проволокой замотал и тычешь мне.
     Посопел, посопел...
     - С вагоном, - говорит, - возьму, а так - на черта мне этот лом!
     Я  ему в  бумагу замотал и  паровоз и вагон,  и он сейчас же ушел через
кухню, а в дверях обернулся и крикнул:
     - Все равно скажу, хвостодёры!
     Потом  мы  с  Таней гладили Пудю  и  положили его  спать с  Варькой под
одеяло. Танька говорит:
     - Чтоб ему теплей было.
     Я сказал Таньке,  что Рыжий все равно обещал сказать.  И мы все думали,
как нам сделать. И вот что выдумали.
     Самое лучшее попасть бы  в  такое время,  когда папа  будет веселый,  -
после обеда,  что ли.  Положить Пудю на платочек на носовой, взять за четыре
конца и  войти в  столовую каким-нибудь смешным вывертом.  И петь что-нибудь
смешное при этом. Как-нибудь:

                        Пудю несем,
                        Пахнем гусем.

     И еще там что-нибудь.
     Все засмеются,  а мы еще больше запоем -  и к папе.  Папа: "Что это вы,
дураки?"  -  и  засмеется.  А  тут мы как-нибудь кривульно расскажем,  и все
сойдет. Папе, наверно, даже жалко будет отбирать от нас Пудю.
     Или вот еще:  на Ребика положим и  вывезем.  И тоже смешное будем петь.
Рыжий придет ябедничать,  а  все уж  и  без него знают,  и  ничего не  было.
Запремся, как тогда, и пускай скандалит. Мама его за ухо выведет, вот и все.
     Я еще в кровати думал, что я устрою Яшке Рыжему.
     Утром мы  все пили чай.  Вдруг вбегает Ребик,  рычит и  что-то в  зубах
треплет.
     Папа бросился к нему:
     - Опять что-нибудь! Тубо, тубо! Дай сюда!
     А я сразу понял - что, и в животе похолодело.
     Папа держит замусоленный хвостик и, нахмурясь, говорит:
     - Что это? Откуда такое?
     Мама поспешила, взяла осторожно пальчиками. Ребик визжит, подскакивает,
хочет схватить.
     - Тубо! - крикнул папа и толкнул Ребика ногой. Поднесли к окну, и вдруг
мама говорит:
     - Это хвостик. Это от шубы.
     Папа вдруг как будто задохнулся сразу и как крикнет:
     - Это черт знает что такое!..
     Я  вздрогнул.  А Танька всхлипнула -  она с булкой во рту сидела.  Папа
затопал к Ребику.
     - Эту собаку убить надо! Это дьявол какой-то!
     Ребик под диван забился.
     - Раз уж пришлось за штаны платить... Ах ты, дрянь эдакая! Теперь шубы,
за шубы взялся!..
     И  папа вытянул за ошейник Ребика из-под дивана.  Ребик выл и корчился.
Знал, что сейчас будут бить. Танька стала реветь в голос. А отец кричит мне:
     - Принеси ремень! Моментально!
     Я бросился со стула, совался по комнатам.
     - Моментально!  -  заорал отец на всю квартиру злым голосом.  - Да свой
сними, болван! Живо!
     Я  снял  пояс  и  подал отцу.  И  папа стал изо  всей силы драть ремнем
Ребика.  Танька выбежала.  Папа тычет Ребика носом в  хвостик -  он  на полу
валялся - и бьет, бьет:
     - Шубы рвать! Шубы рвать! Я те дам шубы рвать!
     Я даже не слыхал,  что еще там папа говорил,  - так орал Ребик, будто с
него с  живого шкуру сдирают.  Я думал,  вот умрет сейчас.  Фроська в дверях
стояла, ахала.
     Мама только вскрикивала:
     - Оставь! Убьешь! Николай, убьешь! - Но сунуться боялась.
     - Веревку! - крикнул папа. - Афросинья, веревку!
     - Не надо, не надо, - говорит Фроська.
     Папа как крикнет:
     - Моментально!
     Фроська бросилась и принесла бельевую веревку.
     Я думал, что папа сейчас станет душить Ребика веревкой. Но папа потащил
его к  окну и привязал за ошейник к оконной задвижке.  Потом поднял хвостик,
привязал его за шнурок от штор и перекинул через оконную ручку.
     - Пусть видит, дрянь, за что драли. Не кормить, не отвязывать.
     Папа был весь красный и запыхался.
     - Эту дрянь нельзя в  доме держать.  Собачникам отдам сегодня же!  -  И
пошел мыть руки.  Глянул на часы.  -  А,  черт! Как я опоздал! - И побежал в
прихожую.
     Пудю Ребик всего заслюнявил,  он был мокрый и  взъерошенный,  и как раз
поперек живота туго  перехватил его  папа  шнурком.  Он  висел вниз головой,
потому что  видно было сверху перехват хвостика,  который я  там  намотал из
ниток. Если б отец тогда хорошенько разглядел, так увидал бы все и догадался
бы,  что все это не без нас. Да и теперь все равно могут увидеть. Как станут
важному назад отсылать хвостик,  начнут его  чистить -  вдруг нитки.  Откуда
нитки? А уж Ребика все равно побили...
     Я  сказал  Таньке,  чтобы  украла у  мамы  маленькие ногтяные ножнички,
улучил  время,  влез  на  подоконник и  тихонько  ножничками обрезал  нитки.
Все-таки осталось вроде шейки,  и я распушил там шерсть, чтоб ничего не было
заметно.
     Ребик подвывал, подрагивал и все лизал задние лапы. Мы с Танькой сели к
нему на пол и все его ласкали. Танька приговаривает:
     - Ребинька,  миленький, били тебя! Бедная моя собака! - Стала реветь. И
я потом заревел.
     - Отдадут,  -  говорю,  -  собачникам.  Папа  сказал,  что  отдаст.  На
живодерню.
     И  представилось,  как придет собачник,  накинет Ребичке петлю на шею и
потянет.  Как ни  упирайся,  все равно потянет.  А  потом так,  на петле,  с
размаху -  брык в фургон со всей силы.  А там на живодерне будут резать. Для
чего-то там живых режут, мне говорили.
     Потом  мы  у  Фроськи выпросили мяса,  -  Танька под  юбкой  мимо  мамы
пронесла,  - и скормили Ребику. А зачем ему есть? Ведь так только, все равно
на живодерню.
     И мы с Танькой говорили:
     - Мы за тебя просить будем,  мы на коленки станем и будем плакать, чтоб
папа не отдавал.
     И  это  все  потому,  что  Танька выдумала к  Варьке подложить Пудю.  А
Варькина кровать стояла на полу,  в углу,  на бумажном коврике.  Вот Ребик и
нанюхал Пудю.
     Принесли мы ему пить. Он лакнул два раза и бросил. Танька заревела:
     - Он чует, чует!
     А  я  стал ей про живодерню рассказывать.  Я  сам не знал,  а так прямо
говорю:
     - Двое держат, а один режет. - И показал на Ребике рукой, как режут.
     Танька залилась.
     - Я  скажу,  я скажу,  что мы!..  Скажем...  Хоть на коленки станем,  а
скажем.
     И все ревет, ревет... Я сказал:
     - Скажем, скажем. Только чтоб Ребика не отдавали. Не дадим.
     И мы так схватились за Ребика, что он взвизгнул.
     А  время  обеда приближалось,  и  вот  уж  скоро должен прийти папа  со
службы. Мама вернулась из города с покупками.
     - Не сидите на грязном полу. И не возитесь с собакой - блох напустит.
     Мы встали и уселись на подоконнике над Ребичкой и все смотрели на дверь
в  прихожую.  Решили,  как папа придет,  сейчас же  просить,  а  то потом не
выйдет.  Таньку послали мыть заплаканную морду. Она скоро: раз-два, и сейчас
же прибежала и  села на место.  Я тихонько гладил Ребика ногой,  а Танька не
доставала.  На  стол уже накрыли,  свет зажгли и  шторы спустили.  Только на
нашем окне оставили: на шнурке папа повесил Пудю, и никто не смел тронуть.

     Позвонили. Мы знали, что папа. У меня сердце забилось. Я говорю Таньке:
     - Как войдет,  сейчас же на пол,  на колени,  и будем говорить.  Только
вместе, смотри. А не я один. Говори: "Папа, прости Ребика, это мы сделали!"
     Пока я ее учил,  уж слышу голоса в прихожей, очень веселые, и сейчас же
входит важный, а за ним папа.
     Важный сделал шаг и  стал улыбаться и  кланяться.  Мама к  нему спешила
навстречу.  Я не знал,  как же при важном -  и вдруг на колени?  И глянул на
Таньку. Она моментально прыг с подоконника, и сразу бац на коленки, и сейчас
же в пол головой, вот как старухи молятся. Я соскочил, но никак не мог стать
на колени. Все глядят, папа брови поднял.
     Танька одним духом, скороговоркой:
     - Папа, прости Ребика, это мы сделали!
     И я тогда скорей сказал за ней:
     - Это мы сделали.
     Все подошли:
     - Что, что такое?
     А папа улыбается, будто не знает даже, в чем дело.
     Танька все на коленках и говорит скоро-скоро:
     - Папочка,   миленький,   Ребичка  миленького,  пожалуйста,  миленький,
миленького Ребичка... не надо резать...
     Папа взял ее под мышки:
     - Встань, встань, дурашка!
     А Танька уже ревет - страшная рева! - и говорит важному:
     - Это мы у вас хвостик оторвали, а не Ребик вовсе.
     Важный засмеялся и оглядывается себе за спину:
     - Разве у меня хвост был? Ну вот спасибо, если оторвали.
     - Да видите ли, в чем дело, - говорит папа, и все очень весело, как при
гостях:  - собака вдруг притаскивает вот это, - и показывает на Пудю. И стал
рассказывать.
     Я говорю:
     - Это мы, мы!
     - Это они собаку выгораживают, - говорит мама.
     - Ах, милые! - говорит важный и наклонился к Таньке.
     Я говорю:
     - Вот ей-богу - мы! Я оторвал. Сам.
     Отец вдруг нахмурился и постучал пальцем по столу:
     - Зачем врешь и еще божишься?
     - Я даже хвостик ему устроил, я сейчас покажу. Я там нитками замотал.
     Сунулся к окну и назад: я вспомнил, что нитки я обрезал.
     Отец:
     - Покажи, покажи. Моментально!
     Важный тоже сделал серьезное лицо.  Как  хорошо было,  все  бы  прошло.
Теперь из-за ниток этих...
     - Яшка, - говорю я, - Яшка Рыжий видел, - и чуть не плачу.
     А папа крикнул:
     - Без  всяких Яшек,  пожалуйста!  Достать!  Моментально!  -  И  показал
пальцем на Пудю.
     Важный уже повернулся боком и стал смотреть на картину. Руки за спину.
     Я полез на окно и рвал и кусал зубами узел. А папа кричал:
     - Моментально! - и держал палец.
     Таньку мама уткнула в юбку, чтоб не ревела на весь дом.
     Я снял Пудю и подал папе.
     - Простите,  -  вдруг обернулся важный,  -  да от моей ли еще шубы? - И
стал вертеть в пальцах Пудю.
     - Позвольте, это что же? Что тут за тесемочки?
     - Намордничек! - крикнула Танька из маминой юбки.
     - Ну вот и  ладно!  -  крикнул важный,  засмеялся и  схватил Таньку под
мышки и стал кружить по полу:
     - Тра-бам-бам! Трум-бум-бум!
     - Ну, давайте обедать, - сказала мама.
     Уж сколько тут реву было!..
     - Отвяжи собаку, - сказал папа.
     Я отвязал Ребика. Папа взял кусок хлеба и бросил Ребику:
     - Пиль!
     Но  Ребик  отскочил,  будто  в  него  камнем  кинули,  поджал хвост  и,
согнувшись, побежал в кухню.
     - Умой поди свою физию, - сказала мама Таньке, и все сели обедать.
     Важный Пудю подарил нам,  и он у нас долго жил. Я приделал ему ножки из
спичек.  А  Яшке,  когда мы играли в  снежки,  мы с  Танькой набили за ворот
снегу.
     Пусть знает!

кровати и диваны москва.