Код произведения: 12882
Автор: Щербаков Александр
Наименование: Третий модификат
Александр Щербаков
ТРЕТИЙ МОДИФИКАТ
----------------------------------------------------------------------------
Сб. Твое электронное я - Ленинград, "Политехника", 1990, 415 с.
ISBN 5-7325-0140-1
OCR and spellcheck by Andy Kay, 23 December 2001
----------------------------------------------------------------------------
Был момент, я числился по документу грузовым автомобилем.
Понадобилась мне в связи с квартирным обменом справка, кто я таков и
какая семья, подал я по телефону заявку в наш районный статузел, а у них
машина, видно, перегрелась, сбой поехал. И пришел мне формуляр, что я -
грузовой автомобиль марки "Александр Петрович Балаев", грузоподъемность -
"пять человек", основание для поставки на капремонт - "имеет двух детей",
перечень узлов, подлежащих списанию - "49 лет", суммарный пробег - "82,5 кв.
метра" и так далее. Назывался этот формулярчик - "Ликвидационный вкладыш к
техническому паспорту". Я его в рамочку заделал и на дверь повесил смеха
ради.
А если говорить серьезно, то, когда вы садитесь к текстеру и кладете
пальцы на клавиатуру, вам их не сводит? Мне маленько сводит. Сводит, потому
что отдаю себе отчет: я не наедине с самим собой; я, сегодняшний я, имею
дело не только и не столько со своим отображением, в котором собран мой
опыт, вкусы и набор подхваченных сведений; в сусеках моей "Пошехоники" мне
противостоит весь опыт российской словесности. И главное - не столько этот
опыт, столько чье-то представление о нем, анонимное, ряженное под
объективную истину. И таким образом ряженное, чтобы ощущалось не как
противолежащее, а как прилежащее. В этом святом убеждении делаешь три-четыре
закидки и сам не замечаешь, что на пятой уже не память "Пошехоники" к тебе
прилежит, а ты к ней прилежишь, с каждой закидкой все плотнее, все большим
числом граней души. И в голову тебе не приходит, что текст, который ты
намастрячил, это не твой текст, а гомогенное месиво из Лермонтова и Зощенко
с двумя-тремя щебнинами твоего жаргона. Видеть ты этого не видишь, чуять не
чуешь, разомлевший от наглядной вытанцуемости словесного ваяния.
Стелясь вдоль "Пошехоники", любой помбур в отставке может возомнить себя
Львом Толстым - это несомненно. Внешне это выглядит как торжество равенства
и братства при возгонке духовных ценностей. А по сути дела это шумно буксует
сам способ производства этих ценностей на письме.
Уж и не знаю, как выбираются из этого истинные литературные таланты наших
дней, а я перешел исключительно на устный рассказ. Чтобы ни к каким
клавиатурам даже не прикасаться, чтобы надеяться только на то, что
просочилось через собственные нейронные мембраны и таким образом присуще мне
и только мне. Я же в писатели не лезу, я был технарь и есть технарь, так что
мои словесные экзерсисы на соответствие высоким стандартам не претендуют.
Это мой личный способ отдыхать от праведных трудов. И не вижу ничего дурного
в том, что отдыхаю не как все - за игрой в видеокассетные бирюльки,
составляя индивидуальные наборы из стандартных сюжетов-кубиков, а
замахиваюсь на то, чтобы пополнить сам набор.
А что набор по-прежнему поддается дополнению - за это ручаюсь всем моим
жизненным опытом. Сколько лет толкусь, ни разу не происходило со мной
такого, что уже описано в романах, повестях и рассказах как отечественных,
так и иностранных. Взять, например, случай, когда мне на голову упал
метеорит. Где вы о таком читали? Или случай, когда меня горилла из фоторужья
прищелкнула. Или когда моя ежедневная поверхностная электропрограмма из
санатория дуром шла на Гидрометцентр и по ней целую неделю прогнозировали
тайфунную обстановку на тихоокеанский регион для всего торгфлота. Или как с
меня сняли копию в институте эктопсихологии и что из этого вышло.
Как, вы не знаете этой истории?
Ну держись, народ! Сейчас расскажу.
Началось это лет пять тому назад.
Позвонил мне Пентя Синельников. Это для вас он членкор и вся прочая Петр
Евграфович, а для нас он как был со студенческих времен Пентя-Пентюх, так и
остается и останется. Звонит он и приглашает к себе в институт. "Пентюнчик,
- говорю, - я-то тебе зачем? Я физик, я к вашим зыбким материям никакого
касательства не имею". - "Это точно, - отвечает. - Но ты все же загляни, и
если только захочешь, то будешь иметь касательство, причем прямое. Учти, что
это горячая к тебе просьба".
Раз позвонил, два позвонил, а мне все недосуг. Ну уж когда в третий раз
позвонил, неудобно стало. Сопряг я две командировки и выпал в осадок над
Пентиной тихой рощей. Взял он меня за белу руку, усадил в кресла пуху
лебяжьего и повел речи медовые, вкрадчивые.
- Слушай, Саня. Мы тут, понимаешь, дошли до такой жизни, что имеется
возможность создать копию личности. Само собой, не в осязаемом выражении, а
в форме взаимодействующих программ и алгоритмов автономно оперирующей группы
макропроцессоров. И на первый раз нацеливаемся снять копию не с кого-нибудь,
а именно с тебя. От тебя потребуется напряженная работа дня на два-три, а
потом месяц корректировочного наблюдения. Будь другом, как всегда был,
согласись, пожалуйста.
- На кой мне это ляд, Пентечка? - спрашиваю.
- Потому и прошу, что тебе - ни на кой, - отвечает Пентя. - Мы и сами не
очень хорошо представляем, что из этого выйдет. Это наш первый поиск. Сам
понимаешь, любого с улицы на такое дело не покличешь. Закругленно говоря, у
твоей кандидатуры имеется ряд преимуществ, а твое безотказное чувство юмора,
Саня, из них не последнее. Более того, скажу тебе прямо, я лично только на
него и уповаю.
- Ой, Евграфыч, - говорю. - Чего-то ты не договариваешь.
- Не то слово, - отвечает. - Не то слово, Саня. За последний год столько
просовещался по этому поводу, что язык заплетается и теряю ориентировку: не
могу отличить подлинных проблем от надуманных. И в этом смысле надеюсь на
тебя как на каменную гору. Выручай.
Решил было я призадуматься. Тык, мык - прорезалось отсутствие базы
данных. Прав Пентя: надо ставить опыт. Все разговоры мира не стоят самого
примитивного опытишки. А где опыты, там всегда Саня был, есть и будет.
Шлепнул я лапой по подлокотничку и согласился.
- Что началось! Как повалила на меня вся Пентина нечисть:
гномы, кобольды, черна книга и бела магия, - такое бедняге Хоме Бруту над
гробом панночки и не мерещилось. Ему хоть можно было крут очертить и
бормотать "цур меня! цур", а мне и этого нельзя. Ну, это я так, для красного
словца. Всяки там были: и светь, и жуть, - но все, как на подбор, въедливые.
Однако стерпел. Али я не Саня Балаев?
Напор выдержал. Обклеили меня датчиками, и вернулся я к родным пенатам в
сопровождении полутонного контейнера с аппаратурой и трехглавой бригады:
один белый маг, один черный, один в клеточку. Расставили они свои сенсографы
и дома у меня, и на работе и еще целый месяц отходили от меня только за тем,
чтобы посвариться, как покрепче мою особу донять и где бы еще чего на нее
приклеить. Уж на что я оптимист, а и то стал впадать в тоскливое свирепство.
А уж кто при том повеселился, на мой счет проезжаючись, так это дружок
мой закадычный Оскар Гивич. Но я не только не в претензии, а даже наоборот,
поскольку мы друзья, а святой обязанностью друга в наши трудом обильные
времена считаю снабжение товарища полуфабрикатами веселья, пусть даже за
собственный счет.
Все проходит, пришел конец и моим мучениям. Настал день, сняли с меня
сбрую и стали вежливо прощаться.
- Что вышло-то, хоть бы показали, - взмолился я.
- И-и, дорогой Александр Петрович, - отвечают. - Пока нечем хвастаться,
сырой материал, нам с ним разбираться еще минимум с полгода. Приведем в
порядок - пожалуйста. Мы - народ суеверный, ничего не обещаем, но есть шанс,
что устроим вам беседу с самим собой, насколько будет в наших силах
соорудить вам цифрового двойника. Просим извинения, если это придется вам не
так по вкусу, как сейчас кажется.
Встрепенулся я при этих словах, почуял подвох, но... Но тот такое
поднавалилось, закрутило меня, задергало. Там тема открывается, там
кончается, ну, да вас ли просвещать на этот счет, сами все знаете. И клятвой
на "Таблицах физических величин" подтвердите, что я не кривлю душой, когда
говорю, что об этом деле и думать перестал, тем более что Евграфычевы маги
никак не отозвались и о себе не напоминали.
Прошло так года три, и вдруг звонят мне из Комитета по изобретениям:
"Уважаемый Александр Петрович, просим вас в такой-то день, в такой-то час
прибыть к нам на предмет вручения свидетельства об открытии".
У меня в ту пору несколько дел об открытиях через Госкомизобр шло. Сами
знаете, каково эти дела даются и сколько тянутся, так что радость моя вам
понятна и комментариев не требует. И за этой радостью не стал я дознаваться,
какое именно дело увенчивается столь удачным образом. Настанет миг торжества
- тут и узнаем.
Прибыл я в указанное место в должный день и час, смотрю, а нас народу -
человек двести. Отмечается юбилей Госкомизобра, и к торжественному заседанию
приурочено вручение множества всяких медалей, знаков и почетных дипломов. И
ради такого случая приглашен пастырь всех наук Акинфиев, который под бубны и
литавры ручки всем пожимает и желает дальнейших успехов. Все по наивысшему
разряду. И тут я вообще размагнитился.
И вот пастырь Акинфиев называет мою фамилию и громогласно объявляет, что
мне вручается свидетельство об открытии номер такой-то "Вязкая извратимость
нейтрона". У меня отвисает челюсть.
Никогда ничем подобным не занимался, не представляю даже, о чем речь.
Сижу, будто через меня микрофарада разрядилась. А меня с боков подталкивают,
поздравляют, прямо-таки выплескивают к президиуму.
Идиотское положение. Что же мне? Раскланяться и косноязычно объявить на
весь зал, что я ни при чем? Что все это ошибка?
Это я в деле не теряюсь, а здесь, признаюсь, растерялся. А пастырь наш
Акинфиев улыбается мне во всю свою мегалопасть, уж он-то здесь вообще ни
сном ни духом, диплом протягивает, и я поясницей соображаю, что не момент
устраивать скандал и портить старику развлечение.
"Ну, - думаю, - какие-то секретарши-барышни напутали, так поведем себя с
достоинством. Приму - а там разберемся, но я ж этот курятничек разворошу -
век помнить будут". И, не помня себя от ярости, хватаю диплом, следую на
место. А при всем том гложет меня детское любопытство: что же это за
извратимость нейтрона такая и почему она вязкая.
Сел, раскрываю диплом, суюсь в описание - и обомлеваю. Кое-то в физике я
понимаю, и мне достаточно взглянуть, чтобы понять: ничто подобное мне и не
снилось, а речь идет об открытии огромного практического значения! "Кому ж
это так повезло? - думаю. - И кому же это нынче при моем невольном участии
весь вернисаж испортили? И как я перед ним оправдаюсь теперь? Тем, что он
наверняка получит диплом, предназначенный мне? Черт знает что! Не потерплю!"
Досада ест напополам с яростью, ничего не вижу, не слышу, галстук меня
душит, запускаю два пальца за ворот, с хрустом пуговка от рубашки отлетает.
Ничего не соображается, но тут меня в спину толк, передают записку.
Разворачиваю: "Не рыпайся. Все в порядке. Надо поговорить. Сходимся в
перерыве у второй колонны слева". И Пентина подпись,
От этой записки кидает меня совсем в другую сторону, в домыслы, а я этого
не люблю. Скорехонько ввожу себя в элементарную медитацию, унимаюсь и жду
своего часа.
Объявляется перерыв, и уж тут я, аки бомба-шутиха, взмываю пробкой, искры
сыплются, несусь ко второй колонне. А у колонны стоит Пентя Евграфыч, при
нем три мужика, которых я знать не знаю, и у всех такой вид, что лучшего дня
в их жизни не бывало и больше не будет.
- Поздравляю, Санчо, от всей души поздравляю, - брызжет радостью Пентя, -
а ты поздравь нас и особенно вот товарища Бахметьева Сергея Васильевича!
Поскольку это именно он заведует у нас в институте отделом балалогии, как он
в народе именуется.
- К чертям поздравления! - гаркаю. - Объясни, в какую кашу ты меня
засадил и что все это значит!
- Ну, это, - отвечает Пентя, - разговор долгий, но мы к нему готовы хоть
сейчас, а лучше все же не сейчас - чуть попозже и внизу, где, говорят,
чудесный квас с хренком и первостатейная закусь. Айда, ребята!
Мы айдаем, а ребята, поскольку видят, в какой я фазе, на ходу начинают
удовлетворять мое законное любопытство, если так можно назвать чувства,
обуревающие вашего покорного слугу.
- Понимаете, Александр Петрович, - говорит этот самый Бахметьев, - вязкую
извратимость нейтрона открыл прихоцифровой комплекс, построенный на
основании любезно предоставленной вами базы данных. Имеем право утверждать,
что этот комплекс является не чем иным, как продолжением вашей личности, а
лучше сказать, так ее параллельно действующим рукавом. Посему вручение
диплома об открытии вам - не только вполне справедливо, но и следует
рассматривать как прецедент в правовом отношении. Важнейший прецедент! И мы
надеемся, что вы не будете возражать. Вы очень нас обяжете, если не будете
возражать.
- Буду! - ору. - Еще как буду!
- Милейший Александр Петрович! - берет меня под руку с другого бока
второй Пентин главный калибр. - Позвольте вам заметить, что наш
достоуважаемый патрон, представив меня в качестве Аркадия Владиславовича и
только, несколько обеднил колорит, если так можно выразиться, хотя эта
краткость и вполне объяснима неизбежной сумбурностью первоначального
включения в предлагаемые обстоятельства.
- Короче! - рычу.
- А короче, - отвечает, - дело новое, правил и норм нет. Что мы с вами,
будучи людьми разумными и не сволочами, сочтем этичным, то этичным и
останется. Может быть, на века. И далеко не последнее, над чем следует
подумать, это простота в обращении. Чем проще, тем ближе к естеству и, стало
быть, к истине. Без бюрократических нагромождений. Я сам отчасти бюрократ и
знаю, что получится, если мы дозволим этой породе развернуться на
юридической почве. Взвоем. Дайте волю воображению, и вы признаете, что я
прав.
- Осторожней! - говорю. - Если я дам волю воображению, от вас тут синь
пороха не останется на развод, - говорю. - Это же надо! Приписать мне чужую
работу, будто у меня своих мало! Кто вас надоумил?
- Вы сами, дражайший Александр Петрович, - медовым голосом загадочную
речь струит отчасти бюрократ Аркадий.
- Саня! Как ты не поймешь - это же не чужая работа, а твоя! Твоя! - с
надрывом взывает Пентя. - Это же ты ее придумал. Ты, помноженный на мощь
процессорной техники.
- Вот и пишите эту мощь в авторы! - говорю.
- Позвольте! - вмешивается Бахметьев. - Значит, если поэт творит эпопею,
пользуясь процессором, вы ему этот процессор в соавторы запишите? Это же
нелепость!
- Хорош процессор, который без моего участия такие идеи рожает! Вы меня
не уговаривайте, я этого па душу не приму. Стыдно!
- Товарищи! Александр Петрович! - входит в дело Пен-тин резерв. -
Извините, Чекмарев моя фамилия, я вашим интерфейсом ведаю. Ей-богу, мы пошли
по пустякам. Ну, словно принимаем райские сады, остановились при входе над
цветочками и заводимся, белый он должен быть или розовый. Смешно! Уж коли на
то пошло, то в этой истории есть еще одна заинтересованная сторона, не
правда ли, товарищ Балаев? Я имею в виду эту вашу копию и ее мнение на этот
счет. Верно?
- Тут что-то есть! - подхватываю.
- Прекрасно! - говорит Чекмарев этот самый. - Вот вы у нее и спросите,
что она сама думает об этом деле.
- Чекмарев, Чекмарев! - укоризненно качает головой Владиславович, -
Нарушаете насчет словаря. Мы же договорились: никаких "она". "Он", Чекмарев,
только "он". Александр Петрович Балаев. В крайнем случае - "третий
модификат".
- Караул! - кричу. - Как это "третий модификат"? Значит, есть еще первый
и второй? Вы что, решили выпустить меня массовым тиражом? Кто вам позволил?
- Вот! - говорит Пентя, страшно довольный. - Не говорил ли я вам, друзья
дорогие, что технические проблемы - это только половина дела. А вторая
половина - это проблемы морально-этические, и вот их-то решать куда труднее.
Это вам не платки паять и не разъемчики дергать. Всей, простите, Мордой
впахиваемся. Давайте разбираться.
Короче, базар. А этот Чекмарев гнет свое:
- Я совершенно серьезно, Александр Петрович. Давайте позвоним по телефону
этому вашему второму "я" и спросим его мнение.
- Интересно у вас получается! - говорю. - Если я - это я, то мне никому
звонить не надо, чтобы с собой посоветоваться. А если я с кем-то советуюсь,
- значит, имею дело не с собой. В данном случае, с автором открытия,
которого готов признать сколь угодно близким родственником, даже
братом-близнецом, если хотите, но только не самим собой.
- А если он с этим не согласен? - выпаливает Чекмарев.
- Вернее, если параллельный вы с этим не согласны? Даже больше того -
настаивали, чтобы все произошло так, как произошло? Как тогда быть? -
толкует Бахметьев.
- Стоп! - кричу. - Вас много, да еще с параллельным мною. А я один, да
еще траченный тоской. Пентя, ты меня в это втравил. Верю, что без коварства.
Но вели своим гвардейцам скопом не кидаться и не делать из меня дурачка.
- Минуточку, друзья! Не опережайте событий. Слово мне. Александр
Петрович! Все, что вы говорите, было верно, так сказать, "до нашей эры", -
выходит на меня Владиславович. - А теперь трудами присутствующих наступила
другая эра - "наша", когда говорить с самим собой по телефону - это проза
жизни, причем не самая неприятная. Конечно, с непривычки трудно, но давайте
зажмуримся, шагнем - и преодолеем этот барьер. Вы же ученый, вы же
профессионал по преодолению барьеров. Али дрогнете? Шагнем - и станет легко
и просто: часть вас - у нас. Она потребляет электроэнергию, вы ее
оплачиваете плюс обслуживание и накладные расходы и совершенно законным
образом располагаете всем, что эта часть вашей личности напридумала, пока вы
- то есть та часть вас, которую вы по старинке считали собой, - были заняты
другими вопросами. Ну, скажем, спали или находились в отъезде. Я понятно
выражаюсь?
- Ничего себе! - говорю я. - Вы хотите сказать, что теперь некто, ну,
скажем, я, может соорудить себе копию, она будет работать, а он
лентяйничать? Вы во что превратите человечество? В паразитов на собственных
копиях, да?
- Ничего не выйдет, - подает голос Бахметьев. - Если вы, к примеру,
тайный злонамеренный лентяй, то и копия ваша будет тем же тайным
злонамеренным лентяем, и фигу вот вы ее работать заставите. А поскольку это
дело будет платным, как Аркадий Владиславович сказал, лентяйничать вам не
придется. Денежки придется зарабатывать на содержание своего двойника.
Считаю, злоупотребление блокируется надежно. Разве не так?
Ну, если так, - ехидствую, - тогда совсем другое дело! Сколько я вам
должен, дорогие мои, по прейскуранту? Вы мне квитанцию, я вам денежки,
дипломчик об открытии - под
мышку. Почем с меня?
- Общий расход по теме за три года - миллионов этак десять, если не
мелочиться, - охотно объясняет Пентя. - Но речь о первом экземпляре,
процедура отрабатывалась по ходу дела, и взваливать эти расходы на тебя было
бы несправедливо. Бухгалтерия до копейки бабки подобьет, но, думаю, Санчо,
получить с тебя миллион за это дело будет в самый раз.
Я голоса лишился. А Владиславович этот, который Аркадий, так это спокойно
подцепляет тартиночку под квас и мирнейшим образом меня в землю втаптывать
продолжает:
- Разумеется, дорогой Александр Петрович, к вам лично у нас никаких
денежных претензий нет и быть не может. Не вы к нам напрашивались, а мы сами
вас пригласили, даже очень просили об одолжении. И цифра, названная Петром
Евграфовичем, ни о чем не говорит. Нынче дорого - завтра дешевле песка
морского, и наоборот. Я бы выразился так: достигнут принципиальный успех,
доказана плодотворность концепций, на конкретном примере продемонстрированы
возможности. Взгляните с этой стороны, Александр Петрович, и вы не сможете
не признать, что так задевшее вас неудобство - это, не побоюсь такого слова,
мелочь, частность, я бы даже сказал, пережиток. Да, пережиток пещерного
взгляда на личность как на исключительную собственность индивидуума. Ни с
кем и ни с чем неразделимую. До сей поры мы с этим мирились, потому что у
нас не было другого выхода. И мы мирились, хотя понимали, что это не так. В
самом деле, давайте подумаем, откуда она бралась, эта неразделимая личность.
Ну, хотя бы ваша личность, дорогой Александр Петрович. В ее формировании
участвовали сотни людей, и живых, и давно, так сказать, покинувших, вся
природа первая и вся природа вторая. Есть ли на свете сутяга, который взыщет
с вас в их пользу? Утверждаю, что нет. А ваш публичный отказ в их пользу
всяк согласен считать благим порывом, но за кого вас примут, возьмись вы
точно отсчитывать доли, кому что причитается. Абсурд! Феодальное
ростовщичество навыворот! Опомнитесь! Давайте осмотримся, попривыкнем к этой
нашей новой эре, а потом уже решим, стоит ли негодовать и бить посуду. Это
мы всегда успеем.
- Удружили вы мне, мужики! - говорю. - Вот уж над чем я думать не
собирался и не собираюсь. У меня других забот полон рот.
О! - говорит Бахметьев. - Святые слова. Мы натворили - нам и думать.
Поверьте, за всеми прочими заботами мы и об этом печемся. Аркадий
Владиславович заведует у нас сектором морали и этики и хлеб свой ест не
даром. С наскока вы его не переспорите, Александр Петрович.
- Исключительно благодаря вам, - раскланивается этот Владиславович. -
Исключительно благодаря плодотворным беседам с вами. Вернее, предупреждая
ваш вопрос, с той частью вас, которая, будучи занята не менее вас, тем не
менее охотно сотрудничает с сектором морали и этики. Временно - без вашего
ведома, но это по ее желанию, смею вас заверить. А уж вы с собой сами
объясняйтесь. У вас лучше выйдет, честное слово.
- Хотите сказать, что "третий модификат" полностью в курсе дела?
- Именно так, дорогой Александр Петрович. Именно так и в отличие от вас.
По крайней мере, до сего дня.
- Ну что ж, - говорю. - По-моему, самое время нам, двум Александр
Петровичам, друг с дружкой перемолвиться по душам.
- И во благо! - плещет в ладоши Чекмарев. - Чем тесней, повседневней ваш
контакт, тем полноценней результат. А мне, простите, с моей кручиной над
интерфейсом - лямка с плеч долой. Я тут кабинетик выше этажом присмотрел.
Можем позвонить оттуда. Только большая к вам просьба, Александр Петрович,
дозвольте при разговоре присутствовать и записать. Все-таки первый такой
разговор в мире, а? Экспонат!
- Чего уж там! - говорю. Пошли. Только как мне обращаться-то к этому
вашему "модификату"?
- Сами почувствуете, - отвечает Чекмарев. - Образуется.
Ввалились мы всей ордой в чей-то кабинет, написал мне Чекмарев на бумажке
номер - я эту бумажку где-то храню, - и я дрожащим пальцем этот номер
набираю: не вмещается в разумение ситуация. Я сам себе звоню - ну надо же! А
народ уставился на меня, как дикари на бубенчик.
Набираю. Там снимают трубку.
"Можно Александра Петровича?" - говорю. "Я у телефона", - слышу. И мой
голос, и не мой. "С вами говорит Александр Петрович Балаев", - выпаливаю. И
тут телефон как взрывается!
"Санек, привет! - слышу. - Наконец-то! То-то я слышу - вроде голос мой и
вроде не мой! Ты откуда, дорогое ты мое животное?" - "Да из комитета, -
говорю. - Дипломчик на открытие тут мне вручили по твоей милости". - "Это на
какое?" - слышу. "А у тебя что, не одно?" - спрашиваю. "Санек, дорогой! Где
это видано, где это слыхано, чтобы у нас с тобой открытия считали не на
кучки, а на штучки? Заявочки четыре там лежат. Да пять с твоей руки, итого
девять. Не боись, Госкомизобр у нас не соскучится! Не томи! Что прошло?" -
"Вязкая извратимость нейтрона", - говорю. "А! - слышу. - Как тебе? Во нрав?"
- "Как сказать, - говорю. - Штука-то во! Да не слишком ли круто ты мне ее
поднес?" В ответ хохот. Довольный. Мой.
"Поднесено в балаевском стиле, - слышу. - Будет что вспомнить! Разве не
наш принцип?" - "Да я не про стиль. Я про существо вопроса". - "Существо,
Санек, только начинается. Я прикинул: годовой эффект - шестьсот миллионов
рублей. Ты только представь, как будет выглядеть энергетика через десяток
лет, если широко двинуть это дело..." - "И не про то я. Я об авторстве". -
"А что об авторстве? Не понимаю..." - "А то, что диплом на мое имя выписан".
- "А на чье же, Саня? Извини, не доходит". - "Но я же, - кричу, - к этой
вязкой извратимости никакого отношения не имею!" В трубке помолчало, а потом
слышу:
"Слушай, свет ты мой зеркальце, ты глубоко вдохни, поди снов пять-шесть
посмотри, поостынь, а потом на свежую головку подумай и брякни мне -
потолкуем. А тем временем, чтобы я не скучал, скажи, чем у тебя кончилась та
история с несимметричными тетралями? Сдыхаю от любопытства. Имей в виду: я
этого дня ждал, как Ромео Джульетту под балконом, не столько из-за нас с
тобой, сколько из-за тетралей. Так что там?" - "Они макроквантованные
оказались, - говорю. - Во вращающемся поле псиквадрат". -
"Макроквантованные?! Во-он оно что! А ты по Джонсу-Кэрри пощупать не
пробовал?" - "Пробовал, - говорю. - Еще как пробовал. Плотности не хватает".
- "Ах, ты ж, золой по пеплу! - слышу. - А если толкнуться в ЦЕРН на
"Хлопушку?" - "Ты что несешь! - вопию. - "Хлопушка" на десять лет вперед по
часам с минутами расписана. Кто нас туда пустит?" - "А вот это моя забота, -
слышу. - Не печалься, ступай себе с богом. Чекмарев там у тебя?" - "Да.
Здесь Чекмарев". - "Слушай, Саня, великая к тебе просьба. Вразуми ты его
нашей вещественной дланью, да поувесистей. Век тебе обязан буду. Третий
месяц ему талдычу - расширь мне континуум правей горизонта событий, а все
как об стенку горох. Без этого - бьюсь-бьюсь - не справляюсь, а одна
моделька наклевывается - пальчики оближешь. Одно из двух: или пусть он мне
интерфейс реконструирует, или пусть готовится к товарищеским оргвыводам".
- Что? Об что речь? - Чекмарев у меня над пробором шепчет.
А на меня от этих слов таким родным повеяло, таким родным! Вы не
поверите, чувствую - сейчас заплачу от нежности.
- Цыть! - говорю. - Сейчас восчувствуешь, - говорю. - "Санек, - говорю, -
это я не тебе, это Чекмареву. Санек, - говорю, - как смотришь, если мы в
чекмаревские узоры перестанем челом биться, а потолкуем один на один в
минимальном коллективе? Скажем, лебедь и щука, а рака выдвинем в президиум,
пусть там зимует". "Самое то! - слышу. - Только я ж тебя, попрыгунчика, знаю
как облупленного. Наобещаешь, а сам куда-нибудь смоешься, ищи тебя потом,
свищи". - "Клянусь Галилеем! - говорю. - Завтра не выйдет, послезавтра тоже,
а ужо во вторничек после обеда звони - я вся твоя". - "Сам звони, - слышу. -
Но лучше в среду. У меня тут профилактика намечается небольшая. Главное,
чтобы ты понял: не один ты на свете, а имеет место тесное балаевское стадо
повышенной проходимости. Сечешь?" - "Пока не очень, - отвечаю. - Не вмещаю.
Уж ты прости". - "За прощениями ступай к митрополиту, - слышу. - Прощения -
это по его части. А нам с тобой приличней бы поупражняться во
взаимопонимании на базе обоюдной выгоды и процветания той самой
экспериментальной физики, в любви к которой ты, ваша светлость, на каждом
столбе расписываешься". - "Так и быть, - говорю. - Возьму пару уроков у
Владиславовича, который Аркадий", - говорю. "Этот Тарталья тебя научит! -
слышу. - Ты же по этой части безграмотней носорога! Скажи спасибо, что я за
тебя поднатаскался, и без моего посредничества в диспуты не встревай. Говорю
как самому близкому в мире сапиенсу. Кстати, привет ему передавай, он,
поди-ка, тоже там крутится. Общий поклон". Отключился.
Я сижу, тупой-тупой, как синантроп мамонта умявши, слова выдавить не
могу. А Пентина компашка плавает на верху блаженства.
- Как посмотрите, дорогой Александр Петрович, если мы отредактируем
заключительное коммюнике следующим образом? - приступает Владиславович к
победному обволакиванию моей персоны. - Первоначальная чувственная реакция
прототипа носила резко отрицательный характер, но по мере убедительного
представления фактов смягчилась и склоняется в сторону образования взаимно
приемлемой платформы для переговоров.
- Ой, мужики! - отвечаю. - Вы, по-моему, наглейшим образом пользуетесь
моей слабостью к эксперименту - это раз. Примите живейшие поздравления от
невинно пострадавшего - это два. А в-третьих, дорогой Аркадий Владиславович,
некая часть меня, явно лучше вам известная, настойчиво советует не
беседовать с вами без ее участия. И остальная часть склонна признать совет
весьма разумным. Вопрос об авторстве на открытие "Вязкая извратимость
нейтрона" впредь до выяснения всех обстоятельств, считаю, остается открытым.
Вас устраивает?
- Более чем, - отвечает мне Пентя. - Более чем, Санчо дорогой ты мой! Я в
тебе не ошибся. А представляешь, что было бы, если бы на твоем месте
оказался какой-нибудь дондук? Без чувства юмора!
- Ну насчет юмора, - говорю, - вы, по-моему, несколько пережали.
- А мы тут ни при чем, - объясняет Бахметьев. - Понимаете, как бы мы к
вам ни приставали, полного портрета для психоцифрового двойника получить все
равно не удается. А чем дыры латать прикажете? Собственными домыслами? Вот
тогда вы были бы правы, твердя, что имеете дело не с самим собой. Поэтому мы
поступили по-другому. На основании снятой с вас базы данных изготовили две
матрицы: "Балаев-один" и "Балаев-два" - и поручили им совместно составить
модификат "Балаев-три", восполняя недостачу собственными, то есть вашими, а
не нашими, представлениями о вас. "Третий модификат" в этом смысле - при
полном отсутствии нашего произвола - это некоторым образом тот Александр
Петрович Балаев, каким вы хотели бы себя видеть. Это существенная
подробность. А потом, когда "Б-один" и "Б-два" выработали драйвер вашего
образа, мы влили их в образующийся модификат. Простейший технологический
прием, а как действует! Оцените.
Ой, а который час? Уже без двадцати? Я же в совет на защиту опаздываю!..
Доскажу, непременно доскажу. Или лучше вот как сделаем: позвоните вот по
этому номеру, мы там с Саней-3 Саню-4 намозговали именно на случай, когда у
нас затык по времени. Так как? Запишете номерочек?
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 26.12.2001 14:45