Код произведения: 12817
Автор: Шукшин Василий
Наименование: Мечты
Василий Шукшин
Мечты
Как-то зашел я в гостиничный ресторан - подкрепиться. Сел. Жду.
Подходит официант... Опрятный, курносый, с лицом, которые забываются тут
же. Впрочем, у этого в глазах было некое презрение, когда он слушал. Он
слушал и чуть кивал головой. И в глазах его, круглых, терпеливых, я
обнаружил презрение. Это и остановило мое внимание на его скучном лице...
И я без труда узнал человека.
Лет двадцать пять назад мы с ним работали на одной стройке, жили в
общежитии в одной комнате. Было нам по шестнадцать лет, мы приехали из
деревни, а так как город нас обоих крепко припугнул, придавил, то и стали
мы вроде друзья.
Работали... А потом нас тянуло куда-нибудь, где потише. На кладбище. Это
странно, что мы туда наладились, но так. Мы там мечтали. Не помню, о чем я
тогда мечтал, а выдумывать теперь тогдашние мечты - лень. Тогда бы, в то
время, если бы кто спросил, наверно, соврал бы - что-нибудь про летчиков
бы, моряков: я был скрытный, к тому же умел врать. А теперь забыл...
Всерьез захотел вспомнить - о чем же все-таки мечталось? - и не могу.
Забыл. Помню, смотрел тогда фильм "Молодая гвардия", и мне очень
понравился Олег Кошевой, и хотелось тоже с кем-нибудь тайно бороться. До
того доходило, что иду, бывало, по улице и так с головой влезу в эту
"тайную борьбу", что мне, правда казалось, что за мной следят, и я
оглядывался на перекрестках. И даже делал это мастерски - никто не
замечал. Но едва ли я рассказывал про такую мечту. Да и не мечта это была,
а игра, что ли, какая-то. Как про это расскажешь.
А он рассказывал. Он мечтал быть официантом. Я хорошо помню, как он
азартно напирал и шлепал губами про то, как официанты хорошо живут,
богато. Он был тогда губошлеп, а потом, как стал, видно, официантом, то
губы подобрал, сдержанный стал, вежливый. Только что это за презрение у
него в круглых глазах? Никакого презрения тогда не намечалось, наоборот,
дурак дураком был, простодушный и до смешного доверчивый. Даже я учил его,
чтоб он не был таким доверчивым.
Меня не удивляло, что он хочет быть официантом. Я, наверно, думал: "Ну и
будь!" Не отговаривал. Даже, наверно, гордился потихоньку, что сам я не
хочу быть официантом, даже когда голодали. Но это теперь легко сказать,
что - гордился, а гордился ли - не помню. Однако хорошо помню, что он
хотел быть официантом. Я только то и помню: кладбище калужское, и что он
очень хотел быть официантом.
Кладбище было старое, купеческое. На нем, наверно, уже не хоронили. Во
всяком случае, ни разу мы не наткнулись на похороны. Каких-то старушек
видели - сидели на скамеечках старушки. Тишина... Сказать, чтоб мысли
какие-нибудь грустные в голову лезли, - нет. Или думалось: вот, жили
люди... Нет. Самому жить хотелось, действовать, может, бог даст, в офицеры
выйти. Скулила душа, тосковала: работу свою на стройке я ненавидел. Мы
были с ним разнорабочими, гоняли нас туда-сюда, обижали часто. Особенно
почему-то нехорошо возбуждало всех, что мы - только что из деревни, хоть,
как я теперь понимаю, сами они, многие, - в недалеком прошлом - тоже
пришли из деревни. Но они никак этого не показывали, и все время шпыняли
нас: "Что, мать-перемать, неохота в колхозе работать?"
Помню еще надгробия каменные, тесаные, тяжелые. Я думал тогда: как же было
тащить сюда такую тяжесть? На подводах, что ли? Надписи на камнях - все
больше купцы лежат. Сколько же купцов было на Руси! Или - это кладбище
только купеческое? Тишина была на кладбище. Отторговали купцы, отшумели...
Лежат. Долго-долго будут лежать, пока не раскурочат кладбище под
какой-нибудь завод. У нас в деревне забросили старое кладбище, стали
хоронить на новом месте, на горе.
Да, так вот - официант. Странно, что я никак не встревожился, не
заволновался, что встретил его, не захотел поговорить. Не знаю - почему-то
не захотел. Может, потому, что был я крепко с похмелья, а он возьмет да
подумает, что у меня совсем уж плохие дела. Еще пожалеет. А разубеждать -
совестно. Словом, не стал я объявляться. А возьму да и пожалею... Зачем?..
Я стал наблюдать за ним. И получил какое-то жестокое удовольствие. Он
совсем изменился, этот человек. Не будь у меня такая редкая память на
лица, никогда бы мне не узнать его. Я сказал, что обнаружил у него в
глазах презрение. Никакого презрения! Тут же подошел к соседнему столику и
таким изящным полупоклоном изогнулся, да так весело, беззаботно, добро
улыбнулся, что куда тебе! Помурлыкал что-то насчет закуски, посоветовал,
покивал причесанным на пробор шарабанчиком, взмахнул салфеткой и отбыл в
сторону кухни. Э-э, он-таки научился. Презрение - это ко мне только,
потому что я с похмелья. И один. И одет - так себе. И лицо солдатское. А
так бы он и мне с достоинством поклонился. Ах, славно он кланяется! Именно
- с достоинством, не угодливо, нет, - красиво, спокойно, четко, ни на
сантиметр ниже, ни на сантиметр выше, а как раз, чтоб подумали: "Надо
потом прикинуть к счету рубль-другой". Поклонись он мне так, я бы так и
подумал. А вот бережет же свой поклон, не всем подряд кланяется. Опыт.
Конечно, иногда, наверно, ошибается, но, в общем, метит точно. Там,
например, где он только что поклонился, сидели совсем молодые ребята с
девушками, ребятки изображали бывалых людей, выдавили дома прыщи, курили
заграничные сигареты. Тут-то он им - и поклончик, поводил умытым пальцем
по меню - совет, что лучше заказать, покивал головкой - коньяк,
шампанское... Легкое движение - переброс салфетки с руки на руку -
заключительный поклон, исчезновение. Славно. И ведь, хитрец: все с
понимающим видом, с видом, что - вот: молодые, беспечные - "бродят". Как
там у Хемингуэя (у Хема)? Зашли в одно место - выпили, зашли в другое
место - выпили... Шельма, он же знает, что для того, чтоб сюда войти с
улицы, надо отстоять в очереди, где вся беспечность улетучится. Но так как
молодые играли в беспечность, он умело подхватил игру. Он знает, что
деньги у них - папины, или кто-то из них в дедовой библиотеке приделал
ноги четырехтомнику Даля... Но он все принимает за чистую монету: вошли
джентльмены, все будет о'кэй. Прежде всего он понимает, что ребятки форсят
перед девушками, при расчете не станут пересчитывать, а еще и подкинут
трояк.
Но вот уж он иноходит от кухни... Ширк-ширк, ширк-ширк - обогнул столик,
другой, поднос на левой руке как щит, а на щите - всякие вкусные штуки.
Сказать ему, что ли, про калужское кладбище? Помнишь, мол, как там
тихо-тихо было?.. Нет, пожалеет он меня, наверняка, пожалеет в душе.
- У вас что было?
- Котлета.
- Котлета... Пожалуйста.
- По-калужски?
- Что?
- Котлета-то по-калужски?
- Почему по-калужски? Нормальная котлета.
- Я думал, по-калужски.
- Где вы видите - по-калужски?
- Да нигде не вижу... Я вот смотрю на нее, думал, она - по-калужски.
- Нет у нас никаких по-калужски!
- Ну, нет - и не надо. Я же не прошу. Я говорю: я думал, она по-калужски.
- Будете кушать?
- А как же!
- Водка... А что собой представляет по-калужски?
- Такие... на гробики похожи... Купеческие котлеты.
Он быстро, подозрительно глянул на меня, на графинчик с водкой, что мне
поставил, - испугался: не развезет ли меня, если я это оглоушу, в
графинчике-то? Их за это ругают, я слышал. Я интеллигентно кашлянул в
ладонь, сказал как можно приветливее:
- Спасибо.
- Пожалуйста.
Официант отбыл к соседнему столику.
Нет, не буду я ему ничего говорить про Калугу. А три рубля лишних дам
потом. Как можно небрежней дам, и никакого презрения - дам, и все. Как
будто я каждый раз вот так по трояку отваливаю - такой я странный, щедрый
человек, хоть и с солдатским лицом и неважно одет. Меня прямо нетерпение
охватило - скорей дать ему три рубля. Посмотреть: какое у него сделается
лицо!
...Я поел, вылил. Он мне кратким движением - сверху вниз - счет. Я
заплатил по счету, встал и пошел. Трояк не дал. Ни копейки не дал. Не
знаю, что-то вдруг разозлился и не дал. А чтоб самому про себя не думать,
что я жадный, я отдал эти три рубля гардеробщику. Я не раздевался, так как
вошел в ресторан из гостиницы, а подошел и просто дал. Он меня спросил:
- Побрызгать?
- Не надо, - сказал я. - Брызгать еще...
"Вот так вот, - думал я сердито про официанта, - гроша ломаного не дам. И
так проживешь. Вон какой ловкий!.. Научился".
Copyright (c) 2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского