Фейст Раймонд / книги / Хозяйка Империи

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

 
Код произведения: 11529 
Автор: Фейст Раймонд 
Наименование: Хозяйка Империи 





Раймонд ФЕЙСТ

                             ХОЗЯЙКА ИМПЕРИИ

                               ИМПЕРИЯ III


  ONLINE БИБЛИОТЕКА


  http://www.bestlibrary.ru



                                  ЧАСТЬ 1



                                  Глава 1

  ТРАГЕДИЯ

  Сияло утреннее солнце.
  Трава у берега озера переливалась алмазными каплями росы, легкий
ветерок доносил издалека мелодичный клекот вьющих гнезда птиц шетра. Сидя
в паланкине, властительница Мара наслаждалась свежестью воздуха, которая
вскоре должна была уступить место полуденной жаре; двухлетний сын Джастин
дремал у нее на коленях. Прикрыв глаза, она блаженно вздохнула.
  Пальцы Мары скользнули в ладонь мужа. Хокану улыбнулся. Этот
прославленный воин был бесспорно красив, и годы спокойной жизни не
наложили никакого отпечатка на его атлетический облик. Он по-хозяйски сжал
ее руку - за нежностью пожатия ощущалась сила.
  Прошедшие три года были счастливым временем. Впервые с детских лет
Мара чувствовала, что она в безопасности, защищена от бесконечных
смертоносных политических интриг Игры Совета. Враг, убивший ее отца и
брата, более не мог ей угрожать: теперь от него остались лишь прах и
воспоминания. Его семья погибла вместе с ним; земля его предков и
великолепно обустроенное родовое поместье по императорскому указу отошли к
Маре.
  Бытовало суеверие, что владения погибшей семьи отмечены печатью злого
рока, но в дивное утро, подобное этому, никакое горе-злосчастье, казалось,
ни в чем не обнаруживало своего присутствия. Пока носилки неторопливо
продвигались вдоль берега, супружеская чета в полном согласии вкушала
покой мгновения.
  Укрывшаяся между крутыми холмами долина, изначально принадлежавшая
роду Минванаби, была не только самой природой ограждена от возможных
нападений, но и так прекрасна, словно на ней почила длань богов. В озере
отражались безмятежные небеса; спокойствие вод нарушалось лишь ударами
быстрых весел почтовых суденышек, доставляющих депеши управляющим
факториями Акомы в Священный Город. Это пели рабы. Они ритмично, в такт
мелодии, отталкивались длинными шестами, приводя в движение баржи,
нагруженные зерном нового урожая. Нужно было переправить его в закрома
близ реки. Там оно будет храниться до весеннего паводка, который позволит
глубоко сидящим судам спускаться вниз по течению.
  Сухой осенний ветер колыхал пожелтевшую траву; стены особняка в лучах
утреннего солнца отливали алебастром. Позади дома, в ущелье между холмами,
военачальники Люджан и Зандайя муштровали объединенный отряд Акомы и
Шиндзаваи. Поскольку Хокану предстояло со временем унаследовать титул
отца, его брак с Марой не привел к слиянию двух семей. Воины Акомы в
зеленом маршировали в ногу с солдатами Шиндзаваи в синем; черными
вкраплениями в строю тут и там выделялись группы воинов из расы чо-джайнов
- разумных насекомоподобных существ Келевана. Помимо земель Минванаби
властительница Мара обогатилась союзом еще с двумя ульями, усилив таким
образом свою армию тремя ротами воинов, специально выведенных королевами
этих ульев и незаменимых в сражении.
  Врага, которому достало бы глупости напасть на поместье,
принадлежащее теперь Акоме, ждал неминуемый и скорый разгром. Постоянное
войско Мары и Хокану, да еще укрепленное отрядами преданных вассалов и
союзников, по мощи не знало равных себе во всей стране. С двумя их армиями
могли бы потягаться разве что Имперские Белые, собравшие под своими
знаменами рекрутов из всех родов, находящихся под властью императора. Но
мало этого: титул Слуги Империи, дарованный Маре за заслуги перед
Цурануани, закреплял за ней почетное право считаться членом императорской
семьи. А это значило, что Имперские Белые не преминули бы выступить на ее
защиту, ибо по закону чести - высшему закону цуранской морали -
оскорбление или угроза по отношению к Маре расценивались как преступление
против кровного родича Света Небес.
  - Сегодня утром, женушка, ты выглядишь так, словно вполне довольна
жизнью. И это очень тебе идет! - шепнул Хокану на ухо Маре.
  Мара откинула голову на плечо мужа, приоткрыв губы для поцелуя. Даже
если в глубине души ей и недоставало той неистовой страсти, которую она
познала с рыжеволосым рабом-варваром, ставшим отцом Джастина, Мара
примирилась с этой потерей. Хокану сродни ей по духу, он разделяет ее
интерес к политике и склонность к новшествам. Он проницателен, добр,
предан Маре и проявляет такую терпимость к ее своевольному нраву, на какую
мало кто из мужчин-цурани был бы способен. С ним Мара говорила на равных.
В замужестве она обрела душевный покой и умиротворение.
  Поцелуй Хокану согревал, как вино, но вдруг тишину разорвал
пронзительный крик.
  Мара высвободилась из объятий мужа; ее улыбка отразилась в темных
глазах Хокану.
  - Айяки, - одновременно сообразили супруги.
  В следующий момент грохот копыт скачущей галопом лошади разнесся на
тропе, идущей вдоль озера.
  Хокану крепче сжал плечо жены, когда оба потянулись, чтобы выглянуть
из паланкина и полюбоваться на фокусы старшего сына и наследника Мары.
  Угольно-черный конь с развевающимися по ветру хвостом и гривой летел
в просвете между деревьями. Поводья коня были украшены зелеными
кисточками; расшитый жемчугом нагрудник удерживал седло, не давая ему
сползти назад по длинному поджарому туловищу. Привстав в лакированных
стременах, к холке коня пригнулся двенадцатилетний подросток, с шевелюрой
столь же черной, как масть его скакуна.
  Натянув поводья, он заставил жеребца повернуться и направил его к
паланкину. Лицо мальчика, возбужденного быстрой скачкой, разгорелось;
богатый, расшитый блестками короткий плащ реял за спиной подобно знамени.
  - Он становится дерзким наездником, - с восхищением заметил Хокану.
  - Похоже, подарок на день рождения пришелся ему по вкусу.
  Сияя от удовольствия, Мара наблюдала, как мальчик управляется с
норовистым созданием. Айяки был светом ее очей, его она любила больше
всего в жизни.
  Вороной протестующе вскидывал голову: он был горяч и рвался перейти
вскачь. Еще не вполне привыкнув к виду огромных животных, доставляемых из
варварского мира, Мара от страха затаила дыхание. Айяки унаследовал
отцовскую необузданность, а после того, как он чудом избежал ножа убийцы,
в него порой словно бес вселялся. Временами казалось, что он насмехается
над смертью; пренебрегая опасностью, он как будто снова и снова доказывал
самому себе, что полон жизни.
  Но сегодняшний день не был отмечен подобной вспышкой отчаянного
удальства, и вороного жеребца выбрали столь же за послушание, сколь и за
резвость. Тяжело всхрапывая, конь уступил узде и пошел крупным шагом рядом
с носильщиками паланкина, которые с трудом побороли желание отойти
подальше от такого громадного зверя.
  Властительница подняла глаза, чтобы бросить взгляд на сына. Айяки
должен быть высоким, как оба его деда, и неукротимо храбрым, как ее первый
муж... Хотя Хокану не был родным отцом Айяки, оба относились друг к другу
с искренней приязнью и уважением. Таким сыном, как Айяки, гордился бы
любой отец; в свои годы он уже обнаруживал незаурядный ум, который
понадобится ему, когда он станет взрослым и по праву властителя Акомы
вступит в Игру Совета.
  - Ты, кажется, рад покрасоваться, озорник? - Хокану не упустил случая
поддразнить подростка. - Наши носильщики, быть может, единственные в
Империи, кому пожаловано право носить сандалии, однако если ты
рассчитываешь, что мы погонимся за тобой в луга, то нам, безусловно,
придется тебе отказать.
  Айяки рассмеялся. Он не сводил с матери темных глаз, излучавших
упоение этой прекрасной минутой.
  - На самом-то деле я собирался спросить Лакс'ла, нельзя ли мне
устроить гонки с кем-нибудь из чо-джайнов. Ведь интересно же узнать -
способны его воины догнать кавалерию варваров или нет?
  - Если дело дойдет до сражения, то да, хотя сейчас, благодарение
богам, мы с Мидкемией не воюем, - ответил Хокану чуть более серьезным
тоном. - Но ты уж, будь добр, последи за своими манерами и не задень
ненароком достоинство военачальника Лакс'ла, когда надумаешь о чем-либо
его спросить.
  Ухмылка Айяки стала еще шире. Он рос рядом с этими чужеродными
существами, и его вовсе не смущали их необычные нравы.
  - Лакс'л еще не простил мне, что я подсунул ему плод йомаха с камнем
внутри.
  - Простил, - вставила Мара. - Что ни говори, у него было время
привыкнуть к твоим выходкам, и этому можно только порадоваться. У
чо-джайнов отношение к шуткам не такое, как у людей. - Взглянув на Хокану,
она добавила:
  - У меня как-то нет уверенности, что они понимают наш юмор.
  Айяки скорчил рожицу. Вороной заплясал под ним, и носильщики
отшатнулись в сторону от мелькающих в воздухе копыт, потревожив малыша
Джастина, а тот, проснувшись, зашелся негодующим плачем.
  От шума вороной прянул в сторону. Айяки твердой рукой осадил жеребца,
но тот все же попятился на несколько шагов. Хокану сохранял
невозмутимость, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться при виде неистовой
решимости мальчика подчинить коня. Джастин напомнил о себе, энергично
лягнув мать в живот, и Мара, наклонившись к сыну, взяла его на руки.
  В это время что-то пролетело сзади мимо уха Хокану, заставив
заколыхаться занавески паланкина. Там, где мгновением раньше находилась
голова Мары, в шелке появилась крохотная дырочка. Хокану рывком накрыл
своим телом жену и приемного сына и оглянулся. В тени кустов у тропы
шевельнулось нечто черное. Повинуясь отточенному в битвах инстинкту,
Хокану уже не раздумывал.
  Он вытолкнул Мару с ребенком из паланкина, заслонив их своим телом
как щитом. От резкого движения паланкин перевернулся, создав для них
дополнительное прикрытие. Носильщики повалились наземь.
  - В кустах! - закричал Хокану.
  Стражи, готовые броситься на защиту хозяйки, обнажили клинки, но, не
видя, кого следует атаковать, растерянно топтались на месте.
  - Да что... - раздался из-под кучи подушек и клочьев занавесей крик
огорошенной Мары.
  - Там, за кустами акаси! - подсказал воинам Хокану.
  Конь начал бить копытом, как будто его ужалил овод. Айяки
почувствовал дрожь могучего животного. Вороной нервно поводил ушами и
встряхивал густой гривой, несмотря на все старания Айяки его успокоить.
  - Тихо, дружище! Стоять!
  Он был так поглощен укрощением коня, что пропустил мимо ушей
предостерегающий возглас отчима.
  Хокану выглянул из-за паланкина. Теперь стражи по его указанию
бросились к зарослям кустов. Обернувшись, чтобы проверить, не грозит ли им
опасность нападения с другой стороны, он увидел, что Айяки выбивается из
сил, пытаясь справиться с конем, и что поведение вороного внушает тревогу.
Отблеск солнца, сверкнувший на лаковой поверхности, позволил разглядеть
крошечную стрелу, вонзившуюся в бок животного.
  - Айяки! Прыгай на землю!
  Конь яростно топнул ногой. Стрела делала свое дело - яд, вызывающий
бешенство, проник в кровь. Глаза жеребца вылезали из орбит; он поднялся на
дыбы и издал почти человеческий стон.
  Хокану метнулся к коню и попытался схватить поводья, но молотящие
воздух копыта вынудили его отшатнуться. Он сделал еще попытку, и вновь
неудача - вороной увернулся. Хорошо знакомый с повадками лошадей, Хокану
понял, что конь впадает в бешенство.
  - Айяки! Прыгай! Прыгай сейчас же! - заорал он мальчику, сцепившему
руки на шее жеребца.
  - Нет! - запротестовал Айяки, которым владел не дух противоречия, а
азарт укрощения. - Я могу его усмирить!
  Хокану вновь рванулся к поводьям, забыв о собственной безопасности.
Упорство мальчика, возможно, имело бы смысл, будь лошадь просто испугана,
но Хокану однажды уже довелось наблюдать, как действует стрела,
пропитанная быстродействующим ядом, и сейчас он безошибочно распознал те
же симптомы. Если бы стрела попала в Мару, смерть наступила бы мгновенно.
Жеребец массивнее в десять раз, поэтому жестокая агония продлится дольше.
Конь заржал от муки; судорога пробежала по его крупному телу. Он яростно
грыз удила, обнажив крупные желтые зубы. При следующей попытке схватить
поводья Хокану вновь потерпел неудачу.
  - Айяки! Яд!.. - прокричал он, перекрывая шум, производимый
беснующейся лошадью.
  Хокану пытался перехватить стремена, надеясь высвободить Айяки. Но в
эту минуту передние ноги коня застыли, сведенные судорогой, задние ноги
подкосились, и вороной грянулся наземь, придавив своим весом юного
наездника.
  Глухой стук падения тяжелого тела смешался с пронзительным воплем
Мары. Айяки до последнего мига отказывался спрыгнуть с коня. Откинув
голову назад, отклонившись вбок, он все еще держался в стременах, когда
силой удара его швырнуло поперек тропы, а сверху на него рухнул бившийся в
конвульсиях конь.
  Айяки не издавал ни звука. Обогнув мелькающие в воздухе копыта
агонизирующего животного, Хокану одним прыжком оказался рядом с мальчиком.
Слишком поздно! Прижатый к земле содрогающейся громадиной, ребенок
выглядел пугающе бледным; такая бледность не оставляла надежд. Его темные
глаза устремились на Хокану, и свободной рукой он потянулся к руке
приемного отца - за миг до смерти.
  Хокану почувствовал, как маленькие испачканные детские пальцы обмякли
в его ладони.
  - Нет!.. - вскричал он, словно взывая к богам.
  Он продолжал сжимать руку Айяки, будто отказываясь верить в его
смерть. Крики Мары звоном отдавались у него в ушах.
  Воины из эскорта Мары, выбиваясь из сил и невольно задевая
оцепеневшего Хокану, пытались сдвинуть мертвого коня. Туша перекатилась в
сторону; поток воздуха из опавших легких, вырвавшийся через горло, породил
жалобный звук, подобный стону. А отважному юному седоку даже так не было
дано выразить протест против бессмысленной и безвременной смерти. Ребра
торчали из его расплющенной груди подобно обломкам мечей. Широко
распахнутые удивленные глаза на неестественно белом мальчишеском лице все
еще были устремлены к раскинувшимся над землей невозмутимым небесам.
Пальцы, протянувшиеся к руке приемного отца в надежде, что тот отгонит
ужас подступающей тьмы, теперь бессильно лежали на земле. На большом
пальце виднелись следы заживающего волдыря - последнее свидетельство
усердных занятий с деревянным мечом. Этому мальчику уже никогда не суждено
узнать ни славы, ни ужасов боя, ни сладости первого поцелуя, ни гордости
мантией властителя, которая ожидала его в будущем, ни сопряженной с ней
ответственности.
  Непоправимость этой внезапной кончины терзала, как кровоточащая рана.
Сердце Хокану разрывалось от горя и невозможности поверить в случившееся.
Сознание устояло перед потрясением только благодаря воинской выучке и
закалке.
  - Накройте ребенка щитом, - распорядился он. - Мать не должна видеть
его таким.
  Но слова слишком поздно слетели с онемевших уст. Мара уже метнулась
за ним. Упав на колени перед телом сына, она протянула руки, чтобы прижать
Айяки к груди, поднять с пыльной земли, словно одной только силой
материнской любви могла вернуть его к жизни. Но руки застыли в воздухе над
окровавленными останками, и что-то сломалось у нее внутри. Следуя
мгновенному побуждению, Хокану подхватил Мару и прижал к своему плечу.
  - Айяки отошел в чертоги Красного бога, - тихо проговорил он.
  Мара не ответила. Хокану чувствовал под своими ладонями бешеный стук
ее сердца. Лишь с опозданием заметил он схватку в кустах близ дороги.
Воины почетного эскорта Мары остервенело набросились на одетого в черное
убийцу. Прежде чем Хокану успел собраться с мыслями и отдать приказ, чтобы
того взяли живым - ибо у живого можно выпытать, кто его нанял, - убийца
был мертв.
  Мечи взлетали в воздух и опускались, обагрившись кровью. В мгновение
ока убийца был разрублен на куски, уподобившись разделанной туше нидры на
прилавке мясника.
  Бросив взгляд на останки, Хокану отметил черный цвет короткой рубахи
и штанов, не укрылись от него и окрашенные в красное ладони. Под сорванным
с головы капюшоном, закрывавшим все лицо, за исключением глаз,
обнаружилась синяя татуировка на левой щеке. Подобный знак мог
принадлежать лишь члену тонга Камои - братства наемных убийц.
  Хокану стоял не шевелясь. То, что солдаты прикончили злодея, не имело
значения: посланцы Камои радостно шли навстречу смерти и не выдавали тайн.
К тому же в их общине господствовала строжайшая секретность, и убийца
скорее всего сам не имел понятия, кто же заплатил их главарю за нападение.
А единственное, что стоило бы знать, - это имя человека, оплатившего
услуги Братства. Та часть сознания, которая еще сохраняла способность
мыслить, подсказывала, что подобное покушение не могло обойтись дешево.
Этому исполнителю чьего-то заказа не приходилось рассчитывать на то, что
он сам останется в живых, а услуги наемного убийцы-смертника порой
обходились в целое состояние.
  - Обыщите труп и проследите путь мерзавца в пределах поместья, -
услышал Хокану собственный голос, которому клокотавшие внутри чувства
придали непривычную для окружающих жесткость. - Посмотрите, не найдется ли
каких-либо улик, которые помогут установить, кто нанял Жало Камои.
  Сотник, командовавший отрядом Акомы, поклонился хозяину и отдал
подчиненным четкие распоряжения.
  - Поставьте стражника у тела наследника, - приказал Хокану.
  Он наклонился, чтобы утешить Мару, не удивляясь ее молчанию. Она все
еще не могла справиться с ужасом и поверить в смерть Айяки. Хокану не
ставил Маре в упрек то, что она не сумела совладать с собой и сохранить
бесстрастие, подобающее настоящим цурани. Долгие годы Айяки составлял для
Мары всю ее семью - других кровных родичей не было. До его рождения жизнь
властительницы Акомы успели омрачить слишком многие смерти и потери.
Прижимая к груди маленькую дрожащую фигурку жены, Хокану в то же время
продолжал отдавать окружающим необходимые приказы.
  Но когда этот горестный долг был исполнен и, Хокану ласково попытался
увести Мару в дом, это ему не удалось.
  - Нет! - запротестовала она со сдерживаемой болью. - Я не оставлю его
здесь одного.
  - Госпожа моя, Айяки уже не помочь. Он в царстве Красного бога.
Поверь, там его ждет достойный прием, потому что он, ребенок, встретил
смерть с отвагой доблестного воина.
  - Нет, - повторила Мара таким тоном, что Хокану понял: перечить ей
бессмысленно. - Я не уйду.
  И хотя спустя некоторое время Мара все же согласилась отправить домой
младшего сына под охраной роты воинов, сама она все утро провела на
пыльной земле под палящим солнцем, пристально вглядываясь в застывшее лицо
своего первенца.
  Хокану не отходил от жены. Собранный, словно на поле сражения, он
взглянул в лицо худшей из бед и выстоял. Не повышая голоса, он отправил
гонца с наказом прислать слуг и небольшой шелковый шатер для защиты от
солнца. Мара ни разу не отвела взгляда в сторону, как будто между ней и
миром опустилась завеса. Не замечая никого из хлопочущих вокруг людей, она
просеивала сквозь пальцы взрытую землю, пока не прибыла дюжина лучших
воинов в церемониальных доспехах, чтобы унести ее погибшего сына. Никто не
возразил против предложения Хокану воздать мальчику воинские почести:
Айяки погиб от вражеской стрелы, и это было столь же непреложно, как если
бы яд проник в его собственную плоть. Он отказался покинуть любимого коня
- такая храбрость и чувство долга в столь юном отроке заслуживали
признания.
  С застывшим фарфоровым лицом Мара наблюдала, как воины подняли тело
мальчика и уложили его на похоронные носилки, украшенные узкими длинными
лентами зеленого цвета - цвета Акомы. Среди зеленых лент выделялась одна
ярко-алая: то была дань почтения Красному богу, встреча с которым ожидает
всех смертных.
  Утренний ветерок стих, и под тяжестью ноши воины обливались потом.
Хокану помог Маре подняться на ноги, умоляя богов об одном - чтобы горе ее
не сломило. Он знал, каких усилий стоило ему самому сохранять
самообладание - и не только из-за скорби об Айяки. Сердце у него истекало
кровью и из-за самой Мары: силу ее страдания было трудно даже вообразить.
  Хокану бережно направлял шаги жены и поддерживал ее, не давая упасть,
пока она шла рядом с носилками.
  Следуя извивам дороги, медленное шествие продвигалось по склону холма
и наконец приблизилось к особняку, который несколькими часами раньше
казался светлым приютом счастья.
  Как преступление против самой природы воспринималось то, что сады
сохранили свое зеленое буйство и так же искрилась легкая рябь на
поверхности озера... а на носилках недвижно лежал раздавленный и залитый
кровью мальчик.
  Воины, удостоенные чести нести похоронные носилки, остановились перед
парадным входом, которым пользовались лишь для наиболее важных церемоний и
обрядов. В тени массивного портала собрались самые преданные слуги семьи.
Один за другим они склонялись перед носилками, отдавая дань уважения юному
Айяки. Их возглавлял Кейок, военный советник, убеленный сединами. Костыль,
помогавший ему передвигаться, был старательно спрятан в складках
церемониальной мантии. Как ни болела у него душа за Мару, он произнес
предписанные ритуалом слова сожаления, ничем не выдав своих подлинных
чувств: его лицо было похоже на маску, вырезанную из старого дерева. За
ним ожидал своей очереди Люджан - военачальник Акомы; без следа обычной
плутовской ухмылки на губах, он с трудом удерживал слезы. Даже ему, воину
до мозга костей, едва хватало сил сохранять самообладание. Он учил
мальчика, лежащего на носилках, управляться с мечом и не далее как сегодня
утром похвалил за прекрасно усвоенный урок.
  Люджан коснулся руки Мары, когда она поравнялась с ним:
  - Госпожа, в свои двенадцать лет Айяки уже был образцовым воином.
  Хозяйка лишь кивнула в ответ и, повинуясь твердой руке мужа,
передвинулась к своему хадонре - управляющему поместьем, который стоял
следующим в ряду. Маленький и робкий на вид, как мышка, Джайкен выглядел
безутешным. Совсем недавно ему удалось пробудить у непоседы Айяки интерес
к тонкостям управления хозяйством в поместье. Мальчик с азартом постигал
правила игры с ракушками-фишками, изображающими товары, которые Акома
поставляла на рынки Империи. Но теперь эти игры никогда уже не нарушат
тишину закутка в буфетной, где Джайкен имел обыкновение завтракать.
Запинаясь, он произнес официальную формулу сочувствия госпоже. Искренние
карие глаза, казалось, отражали ее боль. Миновав Джайкена, Мара с мужем
приблизились к молодому советнику Сарику и его помощнику Инкомо. Оба они
позже других заняли свое место в домашней иерархии, но Айяки успел
завоевать их привязанность так же, как и сердца ветеранов. Их
соболезнование шло из глубины души, однако у Мары не было сил отвечать.
  Когда, поднявшись по лестнице, властительница Акомы вошла в дом, ноги
у нее подкосились, но рука Хокану, поддерживавшая ее под локоть, не дала
ей упасть.
  Неожиданный переход к темноте зала заставил Хокану вздрогнуть.
Неприступный дворец перестал казаться надежным убежищем. Великолепная
роспись стенных перегородок, исполненная по заказу новых хозяев, не
радовала глаз. В душу Хокану закралось сомнение: вдруг гибель юного Айяки
была знамением недовольства богов из-за того, что Мара завладела (с
соизволения Света Небес) имуществом павших врагов? Властители Минванаби,
некогда проходившие под сводами этих залов, дали обет кровной мести Акоме.
Вопреки традиции, Мара не похоронила их натами - священный
камень-талисман, который скреплял с Колесом Судьбы души умерших, пока на
эту реликвию падал солнечный свет. Неужели задержавшиеся тени поверженных
врагов могли навлечь беду на Мару и на ее детей?
  Тревожась за безопасность маленького Джастина и втайне укоряя себя за
то, что поддался суевериям, Хокану сосредоточил все внимание на жене. До
сего дня смерть и потери всегда укрепляли мужество Мары, побуждая к
действию; но сейчас она выглядела вконец опустошенной. Передвигая ноги,
словно кукла под действием магических заклинаний, она проводила носилки с
телом мальчика до главного зала, а затем села рядом и оставалась
неподвижной, пока слуги и служанки обмывали истерзанную плоть ее первенца,
обряжали его в шелка и драгоценности, подобающие наследнику великого рода.
Хокану бродил поблизости, мучимый сознанием своей бесполезности. Он
приказал принести еду, но его любимая не стала есть. Он велел лекарю
приготовить снотворное, ожидая - и даже надеясь, - что в ответ последует
гневная вспышка.
  Но Мара, вяло покачав головой, оттолкнула чашку.
  По мере того как солнце пересекало небосклон, тени на полу
удлинялись; косые лучи, проникавшие сквозь окна в потолке, также
свидетельствовали о приближении вечера.
  Когда посланный Джайкеном писарь в третий раз осторожно постучал в
парадную дверь, Хокану наконец принял командование на себя и велел
отыскать Сарика или Инкомо, чтобы составить список знатных семейств,
которые следовало уведомить о случившейся трагедии. Выло совершенно ясно,
что Мара не в состоянии самолично принимать решения и распоряжаться. За
долгие часы она вышла из неподвижности всего лишь раз - когда взяла в руку
холодные, окостеневшие пальчики сына.
  Под вечер прибыл Люджан, покрытый пылью и с такими усталыми глазами,
каких никто не видал у него в самых трудных походах. Поклонившись госпоже
и ее консорту, он ожидал позволения заговорить.
  Померкший взгляд Мары остался прикованным к сыну. Хокану протянул
руку и коснулся ее плеча.
  - Любовь моя, у твоего военачальника есть новости.
  Властительница Акомы встряхнулась, словно возвратилась из непостижимо
далеких краев.
  - Мой сын мертв, - едва слышно выговорила она. - Милосердные боги,
это мне надлежало быть на его месте.
  Чувствуя, как разрывается от сострадания его собственное сердце,
Хокану ласково поправил выбившуюся прядь волос жены.
  - Если бы боги были действительно милосердны, не было бы никакого
покушения.
  Он увидел, что властительница вновь погрузилась в оцепенение, и
поднял взгляд на офицера.
  Глаза обоих воинов встретились. Раньше им доводилось видеть Мару во
власти гнева, боли или даже смертельного страха за свою жизнь. Но на любые
напасти она отвечала действием, быстрым и неожиданным для всех. А нынешняя
апатия, столь ей несвойственная, заставляла любивших Мару опасаться, что
вместе с сыном она может утратить и какую-то часть силы духа.
  Стремясь принять на себя как можно большую долю груза забот,
обрушившихся на Акому, Хокаиу обратился к полководцу:
  - Люджан, скажи мне, что обнаружили твои люди? Будь на месте
военачальника Акомы более ревностный поборник протокола, он, по всей
вероятности, отказался бы отвечать: при всей своей родовитости и знатности
Хокану не был полноправным хозяином Акомы. Но все люди из дома Шиндзаваи,
проживающие здесь и несущие службу, были связаны клятвой верности союзу с
Акомой, а от Мары сейчас не приходилось ожидать решений. Люджан издал едва
заметный вздох облегчения: наследник Шиндзаваи обладал значительной
военной мощью и сейчас это было особенно ценно. Доклад военачальника был
точным и кратким:
  - Мой господин, обыск трупа не дал ничего. К поискам присоединились
наши лучшие следопыты и в лощине, где, очевидно, ночевал убийца,
обнаружили вот это.
  Он протянул круглую пластинку из раковины, окрашенной в ярко-алый и
желтый цвета. На пластинке был вырезан треугольный геральдический символ
династии Анасати. Хокану с брезгливым видом взял находку в руки. Такую
пластинку-бирку обычно вручал гонцу правящий властитель в знак того, что
гонец выполнял некое важное поручение. Подобная вещица вовсе не подходила
для того, чтобы враг доверил ее убийце; впрочем, властитель Анасати не
делал тайны из своей ненависти к Маре. Джиро был могуществен и открыто
союзничал с семьями, желавшими отмены императорских нововведений в
политике. Действовать он предпочитал скорее головой, чем мечом, и хотя был
слишком умен, чтобы питать склонность к грубым, жестоким выходкам, его
злонамеренности стоило опасаться. Однажды Маре случилось больно задеть его
мужское самолюбие: ее первым мужем был младший брат Джиро, и нынешний
властитель Анасати до сих пор не простил ей, что не на нем самом она тогда
остановила свой выбор. И не только не простил, но пользовался каждым
удобным случаем, чтобы подчеркнуть свою враждебность.
  Тем не менее нельзя было усмотреть в найденной бирке один из ходов
Большой Игры, уж слишком вызывающим и топорным выглядел бы такой ход. Да и
в Братстве Камои состоят не такие простаки, чтобы позволить себе подобную
глупость: прихватить с собой улику против своего нанимателя. История тонга
уходила в глубокую древность, и его дела были окутаны непроницаемой
тайной. Заплативший Братству за убийство мог быть уверен, что ему
гарантировано соблюдение величайшей осторожности. Вероятно, роль,
отведенная бирке, в том и заключалась, чтобы свалить вину на Анасати.
  Хокану поднял на Люджана озабоченный взгляд:
  - Ты думаешь, к этому нападению и в самом деле приложил руку
властитель Анасати?
  В его словах явно сквозило сомнение. Да и Люджану находка столь
красноречивой улики, очевидно, внушала кое-какие подозрения, и он уже
набрал полную грудь воздуха, собираясь ответить.
  Но прозвучавшее имя властителя Анасати пробило заслон летаргии, в
которую была погружена Мара.
  - Это дело рук Джиро?! - Она резко отвернулась от тела Айяки и
увидела красно-желтую бирку в руке Хокану. Устрашающая гримаса ярости
исказила ее лицо. - Так пусть же все Анасати обратятся в пыль на ветру! Их
натами будет утоплен в нечистотах, а их души поглотит тьма. Они не
дождутся от меня такого милосердия, какое я выказала по отношению к
реликвиям Минванаби!
  Руки Мары сжались в кулаки. Невидящим взглядом она уставилась в
пространство между мужем и военачальником, словно там мог возникнуть во
плоти заклятый враг, вызванный силой ее ненависти.
  - Но даже этим не смыть кровь моего сына! Даже этим.
  - Возможно, властитель Джиро и не причастен к преступлению, -
осторожно попытался Люджан воззвать к ее здравому смыслу, но горе лишило
его голос привычной твердости. - Ведь убийца целился в тебя, а не в Айяки.
В конце концов, мальчик - племянник властителя Анасати. Нанять Жало Камои
мог любой из врагов императора.
  Но Мара, казалось, не слышала.
  - Джиро ответит. Мой сын будет отомщен.
  - Ты возлагаешь вину на Джиро? - повторил Хокану свой вопрос,
обращенный к военачальнику.
  То, что молодой наследник Анасати, даже получив мантию и власть отца,
не сумел преодолеть старую обиду, говорило об упрямстве и какой-то
ребяческой кичливости. Зрелый ум не стал бы лелеять бессмысленное
озлобление, но властитель Анасати вполне мог поддаться искушению показать
всему миру, чьей рукой подписан приговор Маре.
  Однако поверить в такое объяснение было бы крайне опрометчиво. С тех
пор как Мара стала Слугой Империи, ее слава и могущество безмерно
возросли. Хваленая мудрость Джиро действительно могла порой изменять ему,
когда дело касалось Мары, но наверняка не в такой мере, чтобы навлекать на
себя гнев императора.
  Люджан перевел на Хокану темные глаза:
  - Этот кусочек раковины - единственная зацепка, которая у нас есть,
но чересчур уж она очевидна... Как тут не подумать: а вдруг это уловка?
Вдруг на то и был расчет - подсунуть нам столь убедительную улику,
набросить тень на Анасати и тем самым отвести подозрение от кого-то
другого? - За его ровным тоном скрывалась клокочущая ярость. А что я
думаю... какое это имеет значение? - угрюмо закончил он.
  Честь требовала, чтобы он выполнял волю госпожи точно и
безоговорочно. Если бы Мара велела ему собрать гарнизон Акомы и броситься
в сражение без малейшей надежды, что хоть кто-нибудь из них уцелеет, он не
колебался бы ни минуты.

  ***

  Сумерки заволокли потолочные окна огромной палаты. Неслышно ступая,
вошли слуги и зажгли светильники, установленные вокруг похоронного
помоста. Благовонный дымок наполнял ароматом воздух. Игра теплых световых
бликов скрадывала запредельную бледность лица Айяки. Мара несла у
смертного одра сына одинокий караул. Она глядела в овальное личико сына,
обрамленное угольно-черными волосами, которые впервые на ее памяти
оставались причесанными дольше часа.
  Все будущее Мары заключалось в нем до того самого момента, когда его
раздавил рухнувший на землю конь. Айяки был ее надеждой, усладой сердца,
более того - ему предназначалось стать хранителем душ предков и
продолжателем рода Акома.
  Его погубило ее благодушие.
  Побелевшими пальцами Мара впилась в колено. Нельзя было ни на час, ни
на миг убаюкивать себя мыслью, что враги могут оставить ее в покое.
Чувство вины будет тяготить ее всю жизнь. Как же тягостна теперь любая
мысль о завтрашнем дне! Рядом стоял поднос с едва тронутой едой: даже
самые лакомые куски утратили привычный вкус. Заботливость Хокану не
приносила облегчения; Мара хорошо знала мужа, и, когда он пытался утешить
ее, она улавливала в его словах отзвук собственной боли и гнева, а это
лишь сильнее растравляло рану.
  Только сын, казалось, не упрекал ее за преступное легкомыслие. Айяки
пребывал за пределами чувств, недосягаемый ни для печали, ни для радости.
  Мара подавила приступ тоски. Как хотела бы она, чтобы стрела поразила
ее, чтобы во тьму, венчающую все устремления и порывы, сошла она, а не
сын! И то, что у нее осталось другое дитя, не притупляло отчаяния Мары.
Хотя Айяки и был старшим из двух сыновей, жизнь успела подарить ему не
больше радостей, чем младшему, Джастину. Его отцом был первый муж Мары,
Бантокапи, чей род враждовал с Акомой; тот брачный союз принес Маре много
страданий и ни минуты счастья. Политические соображения вынуждали ее
ловчить и расставлять капканы, но теперь, на ее умудренный опытом взгляд,
все это выглядело ничем не лучше убийства. В Айяки она надеялась обрести
искупление своей вины перед Бантокапи, которого она сама расчетливо довела
до самоубийства. Хотя, с точки зрения большинства участников Игры Совета,
властительница Акомы одержала убедительную победу, в душе она всегда
считала смерть Бантокапи своим поражением. А то, что именно из-за
пренебрежения семьи Анасати он оказался подходящим орудием, которым Мара
сумела воспользоваться в своих интересах, дела не меняло. Айяки давал ей
возможность изо дня в день воздавать почести тени первого мужа. Она решила
про себя, что сын достигнет величия, в котором было отказано Бантокапи.
  Но с этой надеждой теперь покончено. Властитель Джиро Анасати был
братом Бантокапи; и, хотя покончить с Марой на сей раз ему не удалось,
гибель племянника развязывала руки мстительному дядюшке. Теперь ничто не
мешало ему вновь разжечь костер междоусобицы, едва тлевший во времена
правления его отца.
  Айяки воспитывали лучшие наставники; его охраняла бдительность всех
воинов Мары, но за привилегии своего положения он заплатил дорогой ценой.
В девять лет он едва не расстался с жизнью под ножом убийцы. Две няньки и
старая советница, любимица всего дома, были убиты у него на глазах; память
о пережитом то и дело возвращалась в ночных кошмарах мальчика. Мара
подавила желание погладить руку сына: это не могло его утешить. Плоть была
холодна; никогда больше не распахнутся доверчиво и радостно его глаза.
  Маре уже не приходилось сдерживать слезы. Гнев на несправедливость
судьбы заглушал печаль. Злые демоны, растоптавшие добрые задатки в душе
Бантокапи и заставлявшие его находить удовольствие в жестокости, наделили
его сына склонностью к меланхолии и мрачным раздумьям. Лишь в последние
три года, после свадьбы Мары и Хокану, в натуре мальчика возобладала более
светлая, солнечная сторона.
  Айяки любил повторять, что крепость, ранее принадлежавшую властителям
Минванаби, никто и никогда не осаждал: ведь здешние оборонительные
сооружения неуязвимы для врага. Предметом особой гордости для наследника
Акомы было и то, что его мать носит звание Слуги Империи. По его глубокому
убеждению, этот титул сулил покровительство богов и удачу, достаточную,
чтобы отвести беду.
  И вот теперь Мара проклинала себя за то, что позволила себе поддаться
его детской слепой вере. В прошлом она не раз обращала себе на пользу
традиции и предрассудки. Она была тщеславной дурой, если не понимала, что
с таким же успехом к подобным методам могут прибегнуть и другие - против
нее самой.
  Но казалось вопиющей несправедливостью то, что за ее ошибки должен
расплачиваться ребенок, а не она.
  Снять злые чары, омрачавшие жизнь Айяки, помог малыш Джастин, его
единоутробный брат - сын раба-варвара, которого она до сих пор любила.
Стоило Маре на миг закрыть глаза, и в памяти всплывало лицо Кевина, на
котором почти всегда играла улыбка от какой-то забавной шутки; под солнцем
Келевана его рыжие волосы и борода отливали медью. Чувства, связывавшие
властительницу Акомы с неугомонным варваром, не имели ничего общего с тем
гармоничным единством, что возникло между нею и Хокану. Кевин был
задиристым и бесшабашным, а иной раз и безрассудным. Он не стал бы прятать
от нее свое горе, а дал бы выход своим чувствам, разразившись вспышкой
протеста. И может быть, в этом страстном проявлении жизни Мара почерпнула
бы мужество взглянуть в лицо совершившемуся злодейству. Маленький Джастин
унаследовал беспечный характер отца. Он был смешлив, падок на шалости и
уже обнаруживал бойкий язычок. Как в былые дни его отец, Джастин обладал
счастливой способностью отрывать Айяки от мрачных размышлений. Да и как
можно было находиться рядом и оставаться безучастным, когда такой озорник
носится вокруг на толстеньких ножках, а потом вдруг споткнется и
растянется, да еще при этом заливается смехом или корчит уморительные
рожицы?
  Но Айяки уже никто никогда не рассмешит.
  Мара вздрогнула, запоздало ощутив рядом чье-то присутствие. Это был
Хокану, вошедший в зал тем сверхъестественно бесшумным шагом, который
перенял от лесников в варварском мире.
  Поняв, что жена заметила его, Хокану взял холодную руку Мары и
задержал ее между своими горячими ладонями.
  - Госпожа моя, уже миновала полночь. Тебе стоило бы хоть немного
отдохнуть.
  Чуть отвернувшись от носилок, Мара перевела глаза на Хокану, и полный
участия взгляд мужа заставил ее разрыдаться. Красивое лицо Хокану
потемнело, и он прижал Мару к своей груди. Он был силен, худощав и
подтянут, как и его отец. Даже если Хокану и не возбуждал в ней той
неукротимой страсти, с какой ее влекло к Кевину, они понимали друг друга
без слов. Он стал для Мары настоящим мужем, каким никогда не был отец
Айяки, и сейчас, когда горе камня на камне не оставило от ее
самообладания, только близость Хокану удерживала ее от безумия. В этом
объятии, которым он пытался утешить ее, угадывалась решимость мужчины,
способного командовать на поле брани. Он, как и Мара, предпочитал мирную
жизнь, но, если требовалось взяться за меч, в нем просыпалась храбрость
тигров, обитавших по ту сторону Бездны.
  Теперь - увы, поздно - эта воинская доблесть понадобится для защиты
Акомы.
  Слезы струились по щекам Мары. Ее чувство вины обрело имя, и носителя
этого имени она заставит горько пожалеть о содеянном. Ее сына убил Джиро
из Анасати, и за это она навеки сотрет его род из памяти потомков.
  Словно ощутив зловещий ход мыслей Мары, Хокану ласково встряхнул жену:
  - Требуется твое присутствие, любимая. Джастин проплакал весь ужин и
без конца допытывался, что случилось с мамой. Кейок то и дело является за
распоряжениями, а Люджану хотелось бы знать, сколько рот следует отозвать
из гарнизонов твоих поместий под Сулан-Ку.
  В своей неподражаемой иносказательной манере Хокану дал понять, что
не оспаривает неизбежность войны. Это приносило облегчение. Если бы он
вздумал вслух усомниться в виновности Джиро или попробовал убедить жену,
что один красно-желтый кружок из раковины - недостаточное основание для
сокрушительного возмездия, то гнев Мары обрушился бы на него самого.
Сейчас для нее не существовало тонкостей, и, значит, кто не с ней, тот
против нее. Акоме нанесен удар, и честь требовала действий.
  Но вид убитого сына лишал Мару воли; любое действие знаменовало
жизнь, а здесь торжествовала смерть.
  - Госпожа! - напомнил о себе Хокану. - Будущность Акомы требует твоих
решений. Ибо ныне Акома - это ты.
  Брови Мары хмуро сдвинулись. В словах мужа звучала правда. Вступая в
брак, они договорились, что юный Джастин станет наследником рода Шиндзаваи
после Хокану. Внезапно Маре отчаянно захотелось, чтобы этого обещания не
существовало. Никогда не согласилась бы она на подобное условие, если бы
приняла во внимание, что ведь и Айяки тоже смертен.
  Круг снова замкнулся. Она проявила неосмотрительность. Если бы не ее
благодушное самоупоение, наследник Акомы не был бы выставлен для прощания
в кольце погребальных светильников, а носился по двору, как любой другой
мальчик, или упражнялся в боевых искусствах, или мчался, обгоняя ветер, по
холмам на своем вороном скакуне.
  Перед внутренним взором Мары опять возникло изогнутое дугой туловище
вздыбившегося коня и жуткое мелькание копыт в воздухе, когда тот рухнул...
  - Госпожа... - настойчиво повторил Хокану. Он ласково разжал пальцы
жены, пытаясь снять напряжение. - Все уже позади. Мы обязаны думать о
живых. - Он смахнул слезинки у нее со щек, но из-под ресниц катились
новые. - Мара, боги были к нам немилостивы. Но не кончилась моя любовь к
тебе, и все твои домочадцы свято верят в тебя, в твердость твоего духа. Ты
для них словно огонь в ночи. Айяки не зря прожил свою короткую жизнь. Он
был храбрым, сильным и верным долгу и оставался таким до последнего
вздоха. Так же должны поступать и мы, иначе стрела, поразившая лошадь,
окажется причиной множества новых бедствий.
  Мара закрыла глаза и попыталась отрешиться от сладковатого запаха
дыма масляных ламп. Она не нуждалась в напоминаниях, что тысячи жизней
зависят от нее - правящей госпожи Акомы. А сегодня она поняла, что не
заслуживает их доверия, и доказательством этой истины стала смерть ее
сына. С сегодняшнего дня она уже не может смотреть на себя как на регентшу
при подрастающем сыне. Казалось, у нее не осталось сердца, и все-таки она
должна готовиться к большой войне и свершить возмездие, дабы поддержать
честь семьи. А потом она обязана произвести на свет другого наследника.
  Надежды, будущее, светлые планы и мечты, ради которых она стольким
пожертвовала, развеялись как дым. Она чувствовала себя истерзанной и
отупевшей.
  - Мой господин и супруг, - хрипло выдавила из себя Мара, - пойди к
моим советникам, и пусть они сделают так, как ты велишь. Я не способна
принимать решения, а Акома должна подготовиться к войне.
  Хокану с состраданием взглянул на жену. Его всегда восхищала сила ее
духа, и было больно видеть, что горе одержало верх над ее великолепным
бесстрашием. Он крепче прижал Мару к себе, понимая глубину ее муки.
  - Госпожа, - тихо прошептал он, - я сниму с твоих плеч любую ношу,
которую смогу принять на себя. Если ты пойдешь войной против Джиро из
Анасати, я встану по правую руку от твоего командующего. Но рано или
поздно ты должна будешь надеть мантию главы семьи Акома - это твой долг.
Так пусть же потеря Айяки не станет концом всему. Пусть она побудит тебя к
продолжению рода.
  Не в силах вымолвить ни слова, не рассуждая, Мара уткнулась лицом в
плечо мужа, и долго-долго слезы беззвучно капали на ярко-синий шелк его
одежды.


                                  Глава 2

  ВРАЖДА

  Джиро хмурился.
  Несмотря на легкую одежду без всяких украшений и прохладу, которая
еще сохранялась в этот утренний час под кровлей галереи, окружавшей
внутренний дворик, лоб Джиро усеивали блестящие бисеринки пота. Позабыв
про стоящий рядом поднос с наполовину съеденным завтраком, властитель
нервно теребил пальцами край расшитой подушки, на которой восседал. Его
глаза не отрывались от игральной доски, разложенной у коленей. Он
рассматривал положение каждой фигуры, пытаясь предугадать возможный
результат того или иного хода. Не правильный выбор мог привести в западню,
хотя на первый взгляд ничто не предвещало беды: при игре с таким
противником существовал большой риск, что гибельные последствия проявятся
не сразу, а несколькими ходами позже.
  Ученые утверждали, что игра в шех обостряет интуицию мужчины в
военных и политических делах, но Джиро, властитель Анасати, находил в игре
ума больше наслаждения, чем в любом телесном состязании. Хитросплетения
игры завораживали его сами по себе.
  В умении играть Джиро не по годам рано превзошел и отца, и других
своих учителей. Когда он был еще мальчишкой, старший брат, Халеско, и
младший, Бантокапи, зачастую чуть ли не с кулаками набрасывались на него,
разозленные той вызывающей легкостью, с какой он их обыгрывал. Джиро искал
соперников постарше, вступая в борьбу даже с мидкемийскими купцами, все
чаще посещавшими Империю в поисках рынков сбыта для своих товаров. Они
называли игру по-другому - шахматами, но правила были одинаковыми.
Оказалось, что среди них мало кто способен соперничать с Джиро.
  Единственный человек, которого ему никогда не удавалось победить,
сидел сейчас напротив него, с отсутствующим видом проглядывая кипу
документов, разложенных аккуратными стопками вокруг его колен. Чимака,
первый советник дома Анасати еще со времен правления отца Джиро, был
тощим, как хлыст узколицым человеком с острым подбородком и черными
непроницаемыми глазами. Время от времени он отрывался от своего занятия,
чтобы беглым взглядом оценить позицию и ответить на ход господина.
Рассеянная манера, в которой первый советник наносил Джиро привычное
поражение, вызывала у властителя не раздражение, а скорее гордость, что
столь светлый ум служит Анасати.
  Иногда казалось, что дар Чимаки предвидеть сложные повороты политики
граничит с чудом. Даже Текума, отец Джиро, своими успехами в Игре Совета
чаще всего бывал обязан мудрости именно этого приближенного. Когда Мара в
начале своего восхождения к величию унизила Анасати, Чимака подсказал,
каким образом можно использовать в интересах семьи вражду, разгоревшуюся
между Акомой и Минванаби. Джиро прикусил губу, не зная, на что решиться:
из возможных ходов два сулили небольшое тактическое преимущество, а третий
казался многообещающим для развития далеко идущих стратегических планов.
Покуда он раздумывал, мысли его вернулись к Большой Игре. Уничтожение рода
Минванаби могло бы обернуться поводом для торжества - ведь эта семья
соперничала с Анасати; но Джиро не мог примириться с тем, что столь
впечатляющая победа была одержана женщиной, которую он возненавидел с той
минуты, когда Мара назвала имя своего будущего мужа, выбрав в супруги не
самого Джиро, а его младшего брата Бантокапи.
  Он не желал принять во внимание, что, заставив пережить такой удар по
самолюбию, судьба тем самым избавила его от куда более скверной участи:
если бы Мара выбрала его, то ему и предстояло бы пасть жертвой козней
властительницы Акомы. При всей своей любви к научному образу мыслей
оставшийся в живых сын Текумы Анасати в этом вопросе был неподвластен
логике. Он без конца растравлял свою злобу: сука погубила младшего из
братьев Анасати, погубила хладнокровно и расчетливо, что, безусловно,
являлось поводом для кровной мести. При этом не имело значения, что
собственная семья презирала Бантокапи, что, приняв титул властителя Акомы,
он порвал всяческую связь с Анасати. Ненависть Джиро была глубокой и
жгучей: он предпочитал упрямо отворачиваться даже от того, что и титул
свой он унаследовал именно благодаря пренебрежению Мары. Со временем
юношеская жажда возмездия переросла в мрачную одержимость опасного и
хитрого врага.
  Сверкающим взглядом уставившись на игровое поле, Джиро, однако, не
поднимал руку, чтобы двинуть фигуру. Чимака, роясь в бумагах, заметил это.
  - Опять думаешь о Маре? - Он вопросительно изогнул брови.
  Джиро состроил недовольную гримасу.
  - А ведь я тебя предупреждал, - продолжал Чимака надтреснутым
бесцветным голосом. - Кто без конца растравляет собственную злость, тот
рискует нарушить душевное равновесие... и проиграть партию.
  Не снизойдя до ответа, властитель Анасати ограничился тем, что выбрал
более дерзкий из двух незатейливых ходов.
  - Ах вот как!.. - Чимака так и просиял (что было явной бестактностью
по отношению к вельможному партнеру) и немедленно двинул вперед фигуру,
именуемую "жрецом".
  Обескураженный властитель Анасати призадумался: почему так поступил
его первый советник? Какая хитрость стоит за этим ходом? Увлеченный
разгадыванием замысла Чимаки, Джиро не сразу заметил гонца, торопливо
вошедшего в комнату.
  Прибывший склонился в поклоне перед господином. Как только вялое
мановение руки позволило ему подняться на ноги, гонец немедленно передал
Чимаке запечатанный пакет.
  - С твоего позволения, господин?.. - пробормотал Чимака.
  - Это ведь шифрованное послание, верно? - спросил Джиро, не желая,
чтобы его отрывали от обдумывания следующего хода.
  Чимака откашлялся, что Джиро принял за подтверждение.
  - Я так и предполагал, - заявил хозяин. - Ну что ж, распечатай почту.
И пусть хоть на этот раз полученные известия отвлекут твое внимание от
игры.
  Чимака ответил коротким смешком:
  - Чем пакостнее окажутся новости, тем более точной будет моя игра.
  Он наблюдал за колебаниями Джиро с чувством собственного
превосходства, опасно граничившим с презрением. Затем он перевернул пакет
и вскрыл его, воспользовавшись длинным ногтем большого пальца, специально
отращиваемым для этой цели.
  Беглый просмотр бумаг заставил его высоко поднять брови.
  - В высшей степени неожиданно.
  В голосе первого советника звучало небывалое для него изумление. Рука
властителя Анасати замерла в воздухе, и он, заинтригованный, отвел взгляд
от фигур на доске:
  - В чем дело?
  Чимака служил уже двум поколениям правителей, и только очень редкие
события могли застать его врасплох. Он задумчиво взглянул на хозяина:
  - Прошу прощения, господин. Я говорил вот об этом. - Он вытащил из
пакета один лист. В этот момент он углядел краешком глаза, к какой фигуре
направилась рука Джиро, и немедленно предостерег:
  - От тебя ждут именно этого хода, господин.
  Джиро отдернул руку, не зная, сердиться ему или смеяться.
  - Ждут, значит, - пробормотал он, откидываясь на подушки, чтобы
привести в порядок мысли. Новая поза давала возможность увидеть игровую
доску как бы со стороны и по-иному оценить скрытые перспективы; этот фокус
он еще в детстве перенял от отца.
  Чимака похлопал по собственной морщинистой щеке документом, вызвавшим
заминку в игре, и загадочно улыбнулся. В делах житейских он бы указал, в
чем состоит ошибка, но уж при игре в шех он не стонет раздавать советы. Он
подождет, пока Джиро в полной мере испытает последствия своих ходов.
  - Именно этого, - пробормотал он, сделав пером пометку на пергаменте.
  Джиро, сбитый с толку, снова проверил позицию, но при всем старании
не сумел обнаружить никакого подвоха.
  - Ты блефуешь! - возмутился он и решительно передвинул намеченную
фигуру.
  Чимака едва заметно поморщился:
  - Мне нет надобности блефовать. - Он вывел вперед другую фигуру. -
Вот теперь твой "стратег" под ударом.
  Джиро увидел расставленную первым советником ловушку - ее изящество
хоть кого могло взбесить. Властитель стоял перед выбором: либо уступить
центр доски и перейти к навязанной ему оборонительной тактике, либо
потерять "стратега" - самую сильную фигуру на доске, - сохранив весьма
ограниченные возможности для атаки. Джиро колебался, перебирая в уме
различные варианты продолжения. Но сколько бы комбинаций он ни изобретал,
пути к победе так и не нашлось. Оставалась единственная надежда - свести
игру к пату.
  Он переставил с клетки на клетку уцелевшего "жреца".
  Чимака уже опять целиком погрузился в чтение. Тем не менее, как
только властитель сделал ход, советник бросил беглый взгляд на доску, взял
"жреца" "солдатом" и вопреки всякой логике позволил своему хозяину
вызволить "стратега" из окружения.
  Столь неожиданное великодушие партнера заставило Джиро насторожиться.
Он попытался просчитать развитие событий как можно дальше вперед. Увы,
прозрение пришло слишком поздно: он с досадой понял, что его умело подвели
к тому самому ходу, которого ждал первый советник. Желанный пат уплывал
из-под носа, поражение становилось просто делом времени. Продолжать игру
не имело смысла; иной раз казалось, что Чимака недосягаем для человеческих
ошибок.
  Разочарованно вздыхая, властитель Анасати признал поражение, повалив
набок фигуру "императора".
  - Победа за тобой, Чимака.
  Джиро потер глаза: от долгого напряжения болела голова.
  Чимака бросил на господина пронизывающий взгляд:
  - Твоя игра неуклонно улучшается, властитель Джиро.
  Комплимент проливал бальзам на раны, нанесенные самолюбию; однако
поражение оставалось поражением.
  - Я часто гадаю, Чимака, как тебе удается столь блистательно играть,
когда голова твоя занята совсем другими делами.
  Первый советник перегнул документ и сложил его несколько раз.
  - Шех - это всего лишь отражение одной из сторон высокого разума,
господин. - Взглядом из-под тяжелых век он приковывал к себе внимание
хозяина. - Моя сила не в стратегических приемах, а в знании противника. Я
наблюдаю за тобой всю твою жизнь, господин. Уже после третьего хода я мог
почувствовать, в каком направлении работает твоя мысль, а твой шестой ход
позволил мне отбросить четыре пятых из всего числа возможных вариантов.
  Ошарашенный Джиро бессильно уронил руки на колени:
  - Но как?..
  - Все очень просто, господин. Жизнью большинства людей управляют
некие общие законы. Можно с уверенностью рассчитывать, что линия твоего
поведения не выйдет за пределы, определяемые твоим собственным характером.
- Чимака засунул свиток в необъятный карман просторного кафтана. - Ты
отлично выспался, хорошо позавтракал, твой дух пребывал в покое. Ты сумел
сосредоточиться на игре, но тебя не снедала... жажда победы. Когда ты
сделал третий ход, мне стало понятно, что твоя игра будет проста, без...
дерзновения и риска. - Безраздельно завладев вниманием Джиро, он подвел
итог:
  - Секрет в том, чтобы подобрать ключи к мыслям противника. Пойми
движущие им побуждения, изучи его страсти, и тебе не придется ждать его
хода, чтобы узнать, как он поступит. Ты будешь знать его следующий ход
заранее.
  В ответ Джиро невесело улыбнулся:
  - Надеюсь, Чимака, когда-нибудь к нам наведается мастер, который
посрамит тебя.
  - Мне часто утирали нос, господин, - ухмыльнулся первый советник. -
Очень часто. Но ты этого никогда не видел. - Он с удовлетворением
скользнул взглядом по разбросанным фигурам. - Играй с теми, кто не знает
тебя так же хорошо, как я, и победа - за тобой. По правде говоря, твоему
стратегическому дару можно позавидовать. В шех, господин, я играю не лучше
тебя. - Первый советник извлек из почты следующий документ и завершил свои
рассуждения:
  - Но я значительно пристальней изучаю тебя, чем ты когда-либо изучал
меня.
  Джиро покоробило, что кто-то, пусть даже столь преданный слуга, как
Чимака, столь зорко присматривается к нему, но он тут же одернул себя:
иметь такого человека в услужении - это дар богов. Чимака соединял в одном
лице советника, наперсника и дипломата. Чем глубже его знание господина,
тем лучше он будет служить семье Анасати. Ненавидеть его за выдающуюся
остроту ума было бы глупостью, недосмотром хозяина, слишком тщеславного,
чтобы допустить мысль о собственном несовершенстве. Джиро выбранил себя за
эгоистичные, недостойные подозрения и решил сменить предмет разговора.
  - Чем ты так увлечен сегодня? - поинтересовался он.
  Порывшись в почте, Чимака извлек еще несколько донесений и, оттолкнув
в сторону доску, разложил бумаги на освободившемся месте.
  - Я старался распутать ниточку, которая могла бы открыть нам доступ
внутрь шпионской сети Акомы, как ты того желал, и внимательнейшим образом
сопоставлял сведения о связях людей из Акомы. Только что прибыли новые
известия, которым я пытаюсь найти место в своей схеме.
  Чимака принялся энергично перетасовывать кипы бумаг и настолько
углубился в это занятие, что и сам не заметил, как его речь перешла в
невнятное бормотание. Наконец он вновь собрался с мыслями и признался:
  - Я еще не вполне уверен... - Он перебросил лист из одной кучи в
другую. - Извини за беспорядок, господин, но так нагляднее прорисовываются
взаимосвязи. Слишком часто человек поддается искушению выстроить события в
линеечку, в жестком порядке, а ведь на самом деле жизнь весьма...
хаотична. Он погладил подбородок большим и указательным пальцами. - Я то и
дело возвращаюсь к мысли, что надо бы обзавестись столом, набранным из
брусков или из веток: я мог бы размещать пометки на различной высоте,
чтобы сильнее бросались в глаза внутренние связи...
  Долгий опыт научил Джиро относиться к причудам своего первого
советника без раздражения. Во время работы Чимака мог ворчать и бубнить,
но, похоже, именно в таком состоянии он добивался самых ценных
результатов. Шпионская сеть Анасати, на расширение которой Джиро тратил
все, что оставалось от его доходов, с каждым годом поставляла все более
полезные сведения. Другие знатные семьи для подобных целей, возможно,
предпочли бы воспользоваться услугами Мастера тайного знания; однако
Чимака упорно выступал против постороннего вмешательства в его операции.
Он желал самолично контролировать работу агентов, которых внедрял в другие
дома, гильдии и торговые центры. Даже в те времена, когда во главе семьи
стоял Текума, отец Джиро, Чимака время от времени покидал поместье, чтобы
проследить, как выполняется то или иное его поручение.
  Имея дело с Чимакой, Джиро по молодости лет порой выказывал признаки
нетерпения; однако он знал, когда не стоит мешать первому советнику.
Сейчас Чимака внимательно изучал донесения агентов, и властитель Анасати
обратил внимание, что часть депеш относится к событиям двухгодичной
давности, а некоторые сообщения представляют собой, судя по виду, просто
пометки приказчика, работающего у зерноторговца и имеющего обыкновение
записывать свои расчеты на полях первого попавшегося под руку документа.
  - Кто-то пытался убить Мару, - не поднимая глаз ответил Чимака.
  Вот это новость так новость! Джиро выпрямился, мгновенно
вознегодовав: мало того, что ему не доложили немедленно, так теперь еще
выясняется, что какая-то другая партия, помимо Анасати, охотится на
властительницу!
  - Как ты об этом узнал?
  Хитрый Чимака выудил из недр кафтана сложенный вдвое документ и
протянул его хозяину. Джиро схватил донесение и, развернув его, пробежал
глазами первые строчки.
  - Мой племянник Айяки мертв!.. - воскликнул он.
  Первый советник поспешил перебить хозяина, прежде чем тот разразится
возмущенной тирадой.
  - Официальное сообщение не поступит до завтра, мой господин, -
предупредил Чимака. - У нас есть день и ночь, чтобы хорошенько взвесить,
каковы будут наши действия.
  Хотя Джиро уже приготовился учинить советнику разнос за неоправданное
промедление с докладом о важной новости, он тут же позабыл про свое
намерение, и его мысли потекли именно в том направлении, какое косвенно
указал ему Чимака. До бракосочетания Мары с Бантокапи их семьи - Анасати и
Акома - были злейшими политическими врагами, и если былая вражда не
разгорелась снова после ритуального самоубийства Бантокапи, то лишь
потому, что узы кровного родства связывали наследника Мары с домом Анасати.
  Теперь мальчик угодил в чертоги Туракаму. Весть о кончине племянника
не вызвала в душе Джиро печали. Его всегда выводило из себя, что
ближайшему кровному родичу мужского пола предстоит унаследовать Акому;
договор, обязывающий его, Анасати, выступить в союзе с Акомой в случае
необходимости защиты этого самого мальчишки, раздражал, как кость в горле.
  Теперь у него наконец-то развязаны руки. Мара показала себя
никудышным опекуном: мальчик убит по ее недосмотру! Анасати получили
полное основание, да что основание - почетный долг добиваться
справедливого воздаяния за безвременную смерть отрока.
  Джиро едва не прыгал от радости, осознав, что волен наконец
поквитаться с Марой за самого себя.
  - Как умер мальчик? - осведомился он.
  Чимака метнул на господина откровенно укоризненный взгляд:
  - Если бы ты до конца прочел бумагу, что у тебя в руках, то уже знал
бы это.
  Властитель Джиро ощутил настоятельную потребность напомнить, кто тут
хозяин:
  - Почему не доложил? Твоя обязанность - давать советы, и только.
  Горящие черные глаза первого советника уткнулись в документы. Он
ничем не выказал обиды, которую мог бы вызвать у него выпад Джиро.
Напротив, в его голосе послышалось самое елейное благодушие.
  - Айяки умер из-за падения с лошади. Об этом объявлено во
всеуслышание. Но наш шпион, промышляющий на задворках владений Мары, сумел
разузнать и еще нечто значительно менее широко известное: конь рухнул на
землю и придавил ребенка, потому что был ранен отравленной стрелой.
  В памяти Джиро всплыли слова, произнесенные немногим раньше.
  - Убийца из тонга, - догадался он, - метивший во властительницу Мару.
  С той же пугающе-кроткой интонацией Чимака подтвердил:
  - Именно об этом нас недвусмысленно извещает бумага в твоих руках.
  На этот раз властитель Джиро с улыбкой склонил голову, великодушно
признавая свое поражение.
  - Твоя взяла, первый советник. Я усвоил урок. Но теперь перестань
размахивать этой новостью как розгой: я предпочел бы выслушать твои
соображения. Сын моего врага, как ни крути, - мой кровный родственник. Я
разгневан.
  Взгляд советника перестал пробегать по зашифрованным строчкам
очередного листка: заявление господина требовалось серьезно обдумать. В
лучших цуранских традициях Джиро сохранял показное бесстрастие. Раз он
сказал, что разгневан, приходилось верить ему на слово. Кодекс чести
гласил: слуга должен верить господину. Однако Джиро был скорее возбужден,
чем возмущен, решил Чимака, и это не сулило Маре ничего хорошего. За
плечами Джиро не было опыта многолетнего правления, и ему недоставало
зоркости, чтобы понять, как много можно выгадать в будущем, если занять
такую позицию, чтобы союз между Акомой и Анасати распался сам по себе.
  Молчание задумавшегося советника действовало Джиро на нервы.
  - Так кто же? - требовательно осведомился он. - Кто из врагов Мары
желает ее смерти? Если у нас хватит смелости, то мы могли бы вступить с
ним в союз.
  Чимака откинулся назад, позволив себе испустить глубокий вздох.
  - Тут возможны различные варианты. - Он не спешил называть имена. -
Однако те семьи, у которых достаточно храбрости, чтобы действовать,
ограничены в средствах, а у кого есть деньги - тем не хватает храбрости.
Посягать на жизнь Слуги Империи... это нечто неслыханное.
  Он пожевал нижнюю губу, а затем жестом приказал одному из слуг
собрать документы в стопки и унести. И лишь когда это было исполнено, он
сказал сгорающему от нетерпения Джиро:
  - Рискну предположить, что Мара подверглась нападению со стороны
Братства Камои.
  Джиро презрительно усмехнулся:
  - Само собой разумеется, убийца - из Камои, но кто наниматель?
  Чимака поднялся на ноги:
  - Никто. Что и придает соль этому делу. Думаю, Братство преследует
собственные интересы.
  - Чего ради? - Брови Джиро изумленно взлетели вверх. - Что выиграет
тонг от смерти Мары?
  У стенной перегородки, обращенной в сторону главного усадебного дома,
появился посыльный. Он поклонился, но не успел открыть рот, как советник
уже сообразил, с каким поручением тот был отправлен к хозяину, и возвестил:
  - Господин, двор в сборе.
  Поднявшись с подушек, Джиро взмахом руки отослал гонца и вместе с
Чимакой двинулся по направлению к длинному парадному залу, по пути
рассуждая вслух:
  - Нам известно, что Тасайо Минванаби оплачивал общине Камои покушения
на жизнь Мары. По-твоему, он додумался до того, чтобы заплатить им вперед
за попытку отмщения, на случай если погибнет сам?
  - Не исключено. - Чимака подергал себя за кончики пальцев; эта
привычка водилась за ним в минуты сосредоточенности. - Местью Минванаби
можно было бы объяснить, почему - на первый взгляд ни с того ни с сего -
Братство нанесло удар после стольких месяцев затишья.
  Уже приблизившись ко входу в зал, Джиро помедлил в полутьме коридора,
чтобы спросить:
  - Если люди из Камои выполняют некий обет, данный Тасайо перед его
смертью... они будут предпринимать новые попытки?
  Чимака пожал сутулыми плечами:
  - Кто может ответить? Это ведомо лишь Обехану, главе тонга. У него
одного есть доступ к записям, где поименованы и жертвы, и заказчики
убийств. Если Братство дало клятву убить Мару... оно не отступит. Если же
существовала договоренность лишь об однократной попытке покушения, тогда
община Камои может считать, что ее обязательства выполнены. - Он всплеснул
руками в горестном восхищении. - Кое-кто будет утверждать, что
Благодетельной сами боги посылают удачу. Когда в игру вступает тонг Камои
- это, можно сказать, гарантия успеха для любого человека, оплатившего
покушение. Некоторым удавалось спастись от посланцев Братства - один, ну
два раза, но госпожа Мара, насколько я знаю, сумела уцелеть после пяти
покушений. Ее сын оказался не столь везучим.
  Джиро двинулся дальше, звонко ступая сандалиями по плиткам пола.
Ноздри у него раздувались от возбуждения; он едва заметил двух слуг,
сорвавшихся со своих постов, чтобы распахнуть перед ним двери зала.
Миновав их раболепно склоненные фигуры, Джиро презрительно фыркнул. Да уж,
подумал он, вот от первого советника добиваться надлежащего подобострастия
значило бы попусту тратить время. Джиро фыркнул еще раз:
  - Что ж, очень жаль, что убийца промахнулся. Однако смерть ее сына
дает нам в руки некоторые преимущества: наверняка у них в доме сейчас все
пошло кувырком.
  Чимака деликатно откашлялся:
  - Беда может перекинуться на нас, господин.
  Джиро встал как вкопанный. Скрипнув сандалиями, он развернулся лицом
к советнику:
  - Уж не имеешь ли ты в виду беды Акомы? Мы больше не состоим в союзе
с этим семейством. Нет, они сами наплевали на наш союз, допустив, чтобы
пострадал Айяки.
  Чимака подошел ближе к господину, так, чтобы кучка торговых
посредников, ожидавших аудиенции в дальнем конце зала, не могла подслушать.
  - Говори тише, - посоветовал он. - Если Мара не найдет веских
доказательств в пользу того, что из Чертогов Мертвых до Акомы дотянулась
рука Тасайо, то с ее стороны будет логично возложить вину на нас. - Он
язвительно пояснил сказанное:
  - Когда умер Текума, ты немало потрудился, чтобы твоя враждебность к
ее дому стала известна всем и каждому.
  - Возможно, ты прав, - вздернул подбородок Джиро.
  Чимака не стал изводить господина нравоучениями. Вновь охваченный
азартом Игры, он сказал:
  - Шпионская сеть Мары - лучшая из всех, которые мне известны. У меня
есть одна версия: поскольку Мара приняла к себе на службу весь штат
Минванаби...
  Щеки Джиро вспыхнули.
  - Еще один образчик ее кощунственного поведения и пренебрежения
традициями!
  Чимака умиротворяюще воздел руку. Бывали моменты, когда властителю
Джиро изменяла ясность мышления. Потеряв в пятилетнем возрасте мать,
умершую от горячки, он с детским безрассудством цеплялся за устоявшиеся
обычаи, за рутину в обиходе, за традиции - словно приверженность порядку
могла оградить его от превратностей судьбы. Всю жизнь он стремился
спрятать свою боль за стеной логических выкладок или непоколебимой
верности идеалу цуранского вельможи, для которого долг превыше всего.
Чимака предпочитал не поощрять в своем господине эту склонность, которую
считал скорее слабостью, ибо она зачастую сильно ограничивала возможности
воплощения тех или иных политических замыслов. Чимаке порой приходилось,
по правде говоря, играть с огнем. Так, например, он на свой страх и риск
решился на опасный шаг: приютил более двух сотен солдат, ранее служивших в
войске Минванаби. Это были озлобленные люди; только смерть могла бы
положить конец их ненависти к Маре. Чимака предоставил им прибежище не для
собственного удовольствия; его верность интересам хозяина не подлежала
сомнению. Он тайком разместил воинов в отдаленных казарменных бараках, о
существовании которых мало кто знал. Не задавая прямых вопросов, обиняком,
Чимака постарался выведать мнение господина о возможности привести этих
воинов к присяге на верность дому Анасати. Как и следовало ожидать, Джиро
даже в мыслях не допускал ничего подобного. Издревле было принято считать,
что такие люди прокляты и лишены чести; их следует сторониться, иначе на
неосторожного благодетеля падет немилость богов, обрекших на гибель
злосчастную семью прежних хозяев. Однако Чимака воздержался от
немедленного изгнания отверженных. Он не питал надежд на перемену во
взглядах господина, но у хорошего хозяина все в дело идет, и, кто знает,
может быть, когда-нибудь пригодятся и эти бывшие солдаты Минванаби, раз уж
глава дома Анасати никак не может отрешиться от своей бессмысленной
ненависти к Маре.
  Если между двумя знатными домами назревает столкновение, то стоит
иметь этих воинов под рукой, считал Чимака, в преддверии того дня, когда
они смогут сослужить свою службу. Мара доказала, что она умна. Она
сокрушила семью куда более могущественную, чем ее собственная. Против
хитрости нужно бороться хитростью, а Чимака был не из тех, кто упускает
случай.
  Он и впрямь видел в своем тайном резерве лишнее доказательство
собственной преданности Джиро, а чего тот не знает, того и запретить
нельзя.
  Но воины - это еще не все. Чимака с трудом удержался от желания
потереть в предвкушении худые руки. Он обзавелся и шпионами тоже. Уже
несколько торговых посредников - управляющих факториями, представлявших
раньше интересы Минванаби, работали ныне в пользу Анасати, а не Акомы.
Перетягивая этих людей на сторону Джиро, Чимака испытывал такое же
наслаждение, как и тогда, когда играл в шех, загоняя в угол "башню" или
"жреца" противника. Он знал, что в конечном счете в выигрыше будет
Анасати. Тогда его господину придется убедиться в мудрости некоторых
решений Мары.
  Итак, первый советник Анасати улыбнулся и не стал возражать: он
прекрасно знал, насколько далеко может зайти, пререкаясь с Джиро. Однако,
памятуя о том, что капля камень точит, он не упустил случая порассуждать
вполголоса:
  - Ты прав, господин, Мара действительно попрала традиции, взяв под
свое крыло слуг злейшего врага. Но ведь она не просто убрала его с дороги;
она многократно усилила свою мощь, завладев огромными богатствами
Минванаби. Если прежде она была всего лишь одним из участников Игры Совета
- пусть даже влиятельным и опасным, - то теперь, в результате своей
победы, она вознеслась на такую высоту, до которой не поднимался никто из
правителей за всю историю Империи. Армия Акомы - даже без союзников -
насчитывает более десяти тысяч мечей; не каждый из кланов средней руки
способен выставить такое войско. А клан Хадама вместе с союзниками может
соперничать с Имперскими Белыми!
  После недолгого раздумья Чимака добавил:
  - Будь Мара честолюбива, она могла бы прибрать к рукам немалую власть
в стране. Свет Небес явно не намерен противиться ее желаниям.
  Задетый за живое неприятным напоминанием о стремительном возвышении
властительницы Акомы, Джиро пришел в еще большее раздражение.
  - Не важно. Что там у тебя за версия?
  Чимака поднял вверх палец:
  - Мы знаем, что Тасайо Минванаби пользовался услугами общины Камои.
Мы знаем также, что Братство не оставляет попыток прикончить Мару. -
Подняв теперь уже два пальца, Чимака поделился и другими соображениями:
  - Эти факты могут быть взаимосвязаны, но могут и не быть. Инкомо,
состоявший у Тасайо первым советником, успешно сумел раскрыть часть, а
возможно, и всех шпионов Акомы, проникших в дом Минванаби. Затем
последовал крах, а тайна остается: наши собственные агенты докладывали,
что некто уничтожил всех шпионов Акомы на пространстве между дворцом
Минванаби и Сулан-Ку. Джиро небрежно отмахнулся:
  - Ну, значит, Тасайо поубивал всех агентов Мары еще в те времена,
когда имел возможность их выследить.
  Чимака хищно осклабился:
  - А если нет? - Он распрямил третий палец. - Тут вот что интересно:
тех слуг в доме Минванаби, которые оказались шпионами Мары, убивал
молодчик из Камои.
  Властитель заскучал пуще прежнего:
  - Ну, Тасайо приказал Братству...
  - Нет! - перебил его Чимака, едва не преступив границ почтительности,
однако мгновенно исправил положение, сделав вид, что его возглас просто
вступление к дальнейшему объяснению. - Зачем, спрашивается, Тасайо
нанимать тонг для расправы с собственными слугами? Какой у него был резон
раскошеливаться на наемных убийц, когда достаточно просто дать приказ
стражникам из гарнизона усадьбы?
  Джиро приуныл:
  - Я высказался необдуманно.
  Его взгляд переместился вперед, туда, где маялись в ожидании торговцы
из факторий.
  Чимаку переживания торговцев ничуть не трогали. В конце-то концов,
кто они такие? Так, приказчики, мелюзга... ждать своего повелителя - их
прямой долг.
  - Все дело в том, господин, что у него не могло быть таких резонов.
Однако нам никто не запрещает поразмыслить вот над каким вопросом.
Допустим, я - властительница и хочу нанести оскорбление сразу и тонгу, и
Тасайо; так найду ли я лучший способ достижения цели, чем нанять Братство
для уничтожения моих шпионов, сделав заказ на убийство от чужого имени?
  Джиро воспрянул духом. Теперь, когда подсказка Чимаки открыла ему
первое звено в цепи рассуждений, он мог уже самостоятельно проследить за
ходом мыслей опытного интригана:
  - По-твоему, у Камои возникла весомая причина, чтобы предъявить Маре
собственный кровавый счет?
  Вместо ответа Чимака расплылся в улыбке. Джиро вновь тронулся с
места. Звук его шагов гулко отдавался под сводами просторного зала с
плотно сдвинутыми стенными перегородками по обеим сторонам, с запыленными
военными реликвиями, свисающими с потолочных балок, и внушительной
коллекцией захваченных вражеских знамен. Эти творения рук человеческих
напоминали о временах, когда имя Анасати было окружено ореолом боевой
славы. Из поколения в поколение передавалась древняя эстафета чести: то
была традиция знаменитой династии. Род Анасати вернет себе прежнее
положение, поклялся себе Джиро, нет, поднимется еще выше. Ибо он
позаботится о том, чтобы раздавить Мару, и его триумф прогремит по всей
Империи.
  Только он способен доказать, что Мара навлекла на себя немилость
богов, даровав слугам поверженного врага избавление от уготованной им
жалкой участи. Не прибегая к чьей бы то ни было помощи, он покарает ее за
глумление над древними устоями. Умирая, она взглянет ему в глаза и тогда
поймет: худшую ошибку в своей жизни она совершила в тот день, когда взяла
в мужья Бантокапи.
  Парадный зал дворца семьи Анасати в точности соответствовал канонам
цуранского зодчества. Он не подавлял великолепием, как палата во дворце
Минванаби, перешедшем во владение Акомы. Зато все здесь дышало надежностью
и покоем, подобно освященным веками храмовым ритуалам. Находясь в родных
стенах, Джиро блаженствовал. Ничем не отличаясь от таких же залов в сотнях
других усадеб, этот зал тем не менее оставался неповторимым: в нем было
средоточие мощи Анасати. По обеим сторонам центрального пролета стояли на
коленях просители и вассалы Анасати. Сбоку от помоста, с высоты которого
Джиро вершил дела своего двора, замер Омело, его военачальник. За ним
выстроились другие офицеры и советники.
  Взойдя на возвышение, Джиро уселся в церемониальной позе на своих
подушках и расправил складки парадного одеяния. Прежде чем подать
управляющему знак к началу дневного приема, он обратился к первому
советнику:
  - Выясни наверняка, действительно ли тонг преследует Мару по
собственной воле. Это позволит нам лучше подготовиться к тому моменту,
когда поступит официальное известие о смерти Айяки.
  Чимака хлопнул в ладоши, и у его плеча возник слуга.
  - Пришли двух скороходов ко мне в покои. Пусть дожидаются моего
возвращения.
  Поклонившись, слуга поспешил выполнить поручение, а советник в свою
очередь отвесил низкий поклон господину:
  - Властитель, я приступлю к делу немедленно. У меня есть новые
источники, которые снабдят нас более надежными сведениями. - Заметив
стальной блеск в глазах Джиро, Чимака тронул хозяина за рукав. - Мы должны
проявлять сдержанность, пока не прибудет посланец от Мары с официальным
известием о смерти Айяки. Стоит упомянуть об этом сейчас, и по дому
поползут пересуды. Если враги получат подтверждение, что наши шпионы
проникли в святая святых их дома, это не пойдет нам на пользу.
  Джиро стряхнул руку Чимаки:
  - Я все понимаю, но не требуй от меня благодушия! Все подданные
Анасати будут скорбеть. Убит Айяки, мой племянник, и каждый из нас - кроме
рабов, разумеется, - наденет красную повязку на руку в знак нашей потери.
Когда с дневными делами будет покончено, подготовишь почетный эскорт для
путешествия в Сулан-Ку.
  Чимака проглотил досаду:
  - Мы отправимся на похороны?
  Джиро оскалил зубы:
  - Айяки был моим племянником. Остаться дома, когда отдают последние
почести его праху, означало бы расписаться в своей виновности или в
трусости, а нам не в чем себя винить. Да, его мать - мой враг, и теперь я
свободен от любых обязательств перед ней, и никакие союзы не помешают мне
расправиться с Акомой. Все это так, но в погибшем мальчике текла кровь
Анасати! Он заслуживает такого же уважения, на какое вправе рассчитывать
любой внук Текумы Анасати. Мы возьмем с собой какую-нибудь семейную
реликвию, чтобы возложить ее на погребальный костер. - Глаза Джиро
сверкнули, и он закончил свою речь:
  - Традиция требует нашего присутствия!
  Оставив при себе собственное мнение по поводу этого решения, верный
сподвижник поклонился в знак покорности. Игра Совета коренным образом
изменилась с тех пор, когда Мара из Акомы делала в ней первые шаги; однако
в глазах Чимаки это нескончаемое состязание все еще сохраняло
притягательность игры с высочайшими ставками; ничто в жизни не вдохновляло
его так, как причастность к запутанным клубкам цуранской политики.
Целеустремленный, словно взявшая след гончая, он поднялся на ноги,
охваченный возбуждением предстоящей охоты.
  Он вполне сознавал, что события могут принять и неблагоприятный
оборот, но даже это не мешало ему чувствовать себя почти счастливым.
Покидая парадный зал, он уже бормотал что-то себе под нос, обдумывая
указания, которые необходимо разослать с гонцами. Предстояло дать солидные
взятки, дабы развязать языки, но если собранные по крупицам сведения
подтвердят его теорию, то игра будет стоить свеч. Пока слуги раздвигали
дверные створки, чтобы выпустить его, на губах Чимаки играла дьявольская
улыбка.
  Сколько лет уже ему не выпадало случая испытать себя в единоборстве
умов с достойным противником! Поединок с властительницей Марой обещал
доставить подлинное наслаждение, если уж нельзя остудить жар одержимости,
снедающий властителя Джиро, и тот обречет Акому на уничтожение.

  ***

  Мара беспокойно металась во сне. Ее горестные стенания разрывали
Хокану сердце, и ему хотелось сделать хоть что-нибудь - дотронуться,
приласкать, - лишь бы облегчить ее муку. Но с момента гибели Айяки Мара
спала совсем мало. Даже эти немногие часы сна, полные ночных кошмаров,
давали ей некую толику отдыха. Разбудить - значит заставить ее вернуться к
реальности, осознанию утраты и к жестокой необходимости через силу держать
себя в руках.
  Вздохнув, Хокану принялся рассматривать узоры, начертанные лунным
светом, льющимся в комнату через стенные перегородки. Тени в углах
казались чернее обычного, и даже присутствие удвоенной стражи у каждой
двери и каждого окна не могло вернуть отлетевшего ощущения покоя и мира.
Наследник Шиндзаваи и муж Слуги Империи чувствовал себя сейчас безмерно
одиноким. Ничего у него не было: лишь рассудок да огромная любовь к
измученной женщине. Предрассветный воздух был холоден - необычное явление
для провинции Зетак, хотя, возможно, объяснимое близостью дома к озеру.
Хокану встал и накинул легкий халат, сброшенный ночью. Завязав пояс, он
остановился, скрестив руки и глядя на спальную циновку.
  Хокану бодрствовал, пока Мара металась на простынях; ее волосы в
свете медленно подступающего утра казались обрывками задержавшейся ночной
тьмы. Медный свет луны тускнел по мере приближения утра. Перегородки
стены, примыкающей ко внутренней террасе, постепенно становились из черных
жемчужно-серыми.
  Хокану подавил желание пройтись, хотя бы затем, чтобы размять ноги.
Ночью Мара просыпалась, всхлипывая в его объятиях и выкрикивая имя Айяки.
Он крепко прижимал ее к груди, но тепло его тела не приносило Маре
утешения. При этом воспоминании Хокану сжал зубы. Он не боялся взглянуть в
лицо врагу на поле боя, но это всесокрушающее горе... дитя, умершее, когда
только-только начинали раскрываться его дарования. Муж тут не в силах
помочь - нет на земле такого средства. Лишь время способно притупить боль.
  Хокану был не из тех, кто отводит душу в проклятиях. Владеющий собой
и напряженный, как туго натянутая струна, он не разрешил себе ничего, что
хоть как-то могло потревожить жену. С грацией хищного зверя он бесшумно
отодвинул дверь ровно настолько, чтобы можно было выйти на террасу. День
слишком хорош, подумал он, устремив взгляд на бледно-зеленое небо. Лучше
бы гремела буря, выл ветер, хлестал дождь и сверкали молнии - сама природа
должна была ополчиться против земли в день похорон Айяки.
  За холмами, в лощине у берега озера, заканчивались последние
приготовления. Ступенчатой пирамидой возвышались сложенные бревна.
Выполняя приказ Хокану, Джайкен не поскупился и проследил, чтобы для
костра были использованы только специально закупленные бревна с
ароматической древесиной. Смрад горелой плоти и волос не должен оскорблять
ни мать мальчика, ни других оплакивающих его кончину. Губы Хокану сжались
в ниточку. В этот скорбный день Мара не сможет остаться наедине со своим
горем. Она взлетела слишком высоко, и похороны сына - дело
государственное. Со всех концов Империи соберутся правители - отдать дань
уважения или шире раскинуть паутину интриг. Игру Совета не прервут ни
горе, ни радость, ни любые природные бедствия. Закономерность, которая
привела Айяки к гибели, будет проявлять себя снова и снова, как гниль в
дереве, невидимая под краской.
  На горизонте показалось облако поднятой в воздух пыли. Прибывают
гости, догадался Хокану. Снова бросив взгляд на жену, он убедился, что сон
ее стал спокойнее. Хокану бесшумно шагнул к двери и велел
мальчику-посыльному позвать служанок, чтобы те были под рукой, когда Мара
проснется. После этого, не в силах больше выносить бездействие, он вышел
на террасу.
  Поместье начинало просыпаться. Видно было, как Джайкен чуть ли не
бегом направляется из кухонного флигеля к хижинам, где жили слуги; прачки
уже сновали между гостевыми спальнями, придерживая на головах корзины с
чистым бельем. В полной готовности к приему высоких гостей, воины в
доспехах маршировали на смену ночному дозору. Во всем чувствовалась
напряженная собранность и деловитость; на этом фоне особенно резко
выделялись фигуры двух мужчин, бок о бок шагающих вдоль озера, словно у
них не было никакой иной цели, нежели обычная утренняя прогулка. Хокану в
недоумении помедлил, пока не присмотрелся и не узнал идущих. Тогда
любопытство повлекло его за пределы террасы, и он спустился по лестнице
вниз. Скрытый за рядами кустов акаси, Хокану приблизился к берегу и
убедился в правильности своего первого впечатления: впереди него
неторопливо шли Инкомо и Ирриланди, судя по виду погруженные в глубокое
раздумье. Бывший первый советник и бывший военачальник семьи Минванаби не
принадлежали к породе людей, совершающих бесцельные прогулки.
  Хокану бесшумно последовал за ними, заинтересованный тем, что могли
бы делать в такой ранний час столь горестного дня эти двое бывших врагов
Акомы, а ныне ее верных слуг.
  Достигнув озера, оба - хлипкий, как стебель тростника, советник и
жилистый, закаленный воин - преклонили колени на небольшом пригорке и
застыли, словно погруженные в молитву. Хокану, так и не замеченный ими,
пододвинулся поближе.
  В небе проплывали первые розовые облачка, пламенеющие снизу от лучей
солнца, еще спрятанного за грядой холмов.
  Несколько минут консорт Мары и ее подданные оставались неподвижными,
как на картине. Затем свет зари пробил ночную тьму, и по небосводу
раскинулся веер солнечных лучей, являя взору самый торжественный миг
восхода солнца в первозданной чистоте. Показался край ослепительного
диска, теплом и светом омыв застывший покой уединенного уголка, и
бриллиантовыми каплями засверкала роса. Тогда Ирриланди и Инкомо
поклонились, коснувшись головами земли, и тихо произнесли слова, которые
Хокану не удалось расслышать.
  Бывшие сподвижники Тасайо завершили свой странный обряд и поднялись
на ноги. По-солдатски бдительные глаза Ирриланди первыми заметили, что в
окружающем ландшафте что-то изменилось. Он увидел стоящего поблизости
властителя и поклонился. Захваченный врасплох Инкомо последовал его
примеру.
  Хокану жестом поманил обоих к дому.
  - Я не мог спать, - хмуро сообщил он на ходу. - Увидел вас с террасы
и вышел узнать, что вас сюда привело.
  Ирриланди характерным для цурани движением пожал плечами:
  - Каждый день перед восходом солнца мы возносим благодарственные
молитвы.
  Хокану упорно смотрел себе под ноги, шагая босиком по влажной от росы
траве, однако его молчание требовало более подробных разъяснений.
  Инкомо смущенно откашлялся, прежде чем ответить:
  - Мы приходим сюда каждый день, чтобы встретить восход солнца и
возблагодарить богов за то, что они ниспослали нам Благодетельную.
  Он окинул взглядом дворец с его высокими остроконечными крышами,
каменными колоннами и перемычками стен, затянутыми сегодня красными
полотнищами в знак почитания Туракаму - Красного бога, который примет дух
Айяки в свои владения, после того как будут исполнены надлежащие обряды.
Чтобы Хокану лучше понял смысл сказанного, старый советник продолжил:
  - Когда властительница добилась краха Тасайо, мы были уверены, что
нас ждет смерть или рабство. А вместо этого мы получили в дар жизнь и
возможность служить без урона для чести. Вот поэтому мы встречаем каждый
рассвет благодарственной молитвой за продление наших дней и за
Благодетельную.
  Хокану кивнул: столь возвышенные чувства его не удивили. Мара, Слуга
Империи, была окружена всеобщей любовью. Ее собственные работники служили
ей с пылом, который граничил с благоговением. И по правде говоря,
властительница будет нуждаться в такой поддержке, чтобы ее семья могла
оправиться от последней потери. Правитель, не любимый подданными, мог бы
ожидать, что такое бедствие внесет смятение в умы его слуг, ибо все они -
от самых высокопоставленных до самого забитого раба - начнут терзаться
вопросом, не отняло ли небо счастье у этого дома. Смертельные враги не
упустят возможности нанести удар в самое слабое место, где смута пустит
наиболее глубокие корни. А это в свою очередь даст новую пищу суевериям,
поскольку ослабевший дом потерпит неудачу, которую легко будет истолковать
как проявление немилости богов.
  Хокану не мог побороть раздражение. Слишком многие события в Империи
накладывались одно на другое; вот почему и получилось, что господство
закоснелых обычаев в течение столетий в конце концов привело их общество к
застою и разложению. Разорвать этот порочный круг - вот цель, которой
посвятили свои жизни и Хокану, и Мара, и сам император.
  Безвременная кончина Айяки не просто прискорбный случай. Она может
стать самым опасным препятствием на их пути, став призывом к сплочению для
всех правителей, недовольных недавними переменами. Если Акома проявит
малейшие признаки замешательства, то раздора не миновать; а в ядре давно
формирующейся партии, объединяющей приверженцев строгого подчинения
древним традициям, громче всех прозвучит голос Анасати.
  Приглашенные на похороны гости приедут сюда не для того, чтобы
созерцать, как прах усопшего струйкой дыма вознесется к небу. Нет, как
оголодавшие псы, они будут следить друг за другом, и предметом самого
пристального наблюдения станет властительница Мара.
  Хокану одолевали опасения: он знал, что владычица его души слишком
глубоко погрузилась в свое горе, чтобы самостоятельно справляться с
лавиной дел, требующих решения.
  Консорт Акомы толкнул створку расписных ворот и пошел через сад,
забыв о тех, кто шел за ним следом. Он вспомнил про них лишь тогда, когда
заговорил Инкомо:
  - Господин, у первого советника Сарика все в полной готовности. Чтобы
занять гостей, для них устроят развлечения; почетные эскорты всех
правителей, за исключением знатнейших, будут размещены в казармах за
озером. Погребальный костер пропитан маслами, и сделано все возможное,
чтобы церемония кончилась как можно скорее.
  В голосе Инкомо Хокану не услышал уверенности: разве стал бы советник
останавливаться на таких подробностях, если бы и его не томила тревога?
Игра пойдет своим чередом, независимо от того, сможет ли властительница
Мара собраться с силами и совладать со своим горем.
  - Мы полной мерой воздадим почести погибшему молодому хозяину, -
вступил в разговор Ирриланди, - но я бы предложил тебе, господин,
неотлучно находиться рядом с властительницей: приготовься к тому, чтобы
истолковывать ее указания.
  Так, вежливо и деликатно, высокопоставленные служители Акомы
признали, что нынешнее состояние их госпожи не позволяет ей править
собственным домом. Хокану ощутил прилив признательности к этим ветеранам,
которые спокойно и стойко готовились прикрыть слабость своей госпожи. Он
постарался заверить их, что дом Акомы не станет безвольной игрушкой злого
рока подобно кораблю без руля.
  - Я буду рядом с госпожой. Она тронута вашей преданностью, и я не
погрешу против ее воли, если скажу, чтобы вы без колебаний обращались ко
мне с любым затруднением.
  Хозяин и слуги обменялись понимающими взглядами.
  - Более тысячи воинов обратились к Туракаму с молитвой забрать их
вместо юного господина, - сказал, поклонившись, Ирриланди.
  Хокану с уважением склонил голову. В течение всей погребальной
церемонии эти воины будут носить оружие как символ своей готовности
умереть: неплохое средство, чтобы охладить пыл любого, кто вознамерился бы
учинить беспорядки, употребив во зло гостеприимство Акомы.
  Многолюдность церемонии была великой честью для Айяки.
Самоотверженный порыв воинов также красноречиво свидетельствовал, что и в
казармах понимают: гибель Айяки - важное политическое событие, по своему
значению далеко выходящее за рамки семейной трагедии. Правители, которые
нагрянут сегодня, будут сбиваться в стаи и нетерпеливо кружить, словно
джаггуны, пожиратели мертвечины, надеясь пронюхать, чем можно поживиться
на чужой беде.
  Инкомо и Ирриланди с поклонами удалились.
  Отпустив их, Хокану взглянул через плечо на озеро, где барки на
полном ходу спешили к причалам. На древках реяли знамена, и над водами
летела песня гребцов. Пройдет немного времени, и тихое поместье
превратится в арену политического сражения. Хокану обратился мыслями к
огромному каменному дому, что веками служил резиденцией Минванаби. Дворец
был задуман как крепость, но сегодня даже врагов полагалось принять в его
стенах. Жрец Чококана - Доброго бога - благословил поместье, а Мара
распорядилась перенести священный натами семьи Минванаби на отведенную для
него поляну, чтобы сохранилась память о некогда великой династии. Однако,
несмотря на все принятые меры и заверения жрецов, что деяния Слуги Империи
угодны богам, Хокану не мог избавиться от ощущения страха: казалось, что
из сумрачных пространств под многоярусными крышами дворца на все
происходящее пялятся духи врагов, которые беззвучно хохочут над горем Мары.
  На миг Хокану пожалел, что не воспрепятствовал тогда дерзкому решению
Мары и не последовал старому обычаю победителя: пусть бы этот дворец
разрушили до основания, перетащили по камешку к озеру и утопили на дне;
предали огню леса и поля, а цветущую землю засеяли солью. По древним
верованиям, злополучная земля не должна родить ничего, чтобы навеки
прервалась цепь бедствий. Несмотря на красоту этих мест и почти полную
неприступность владений, Хокану мучило леденящее предчувствие, что не
видать им с Марой счастья, пока они живут под крышей дома Минванаби.
  Но сейчас, когда уже начали прибывать важные гости, время не
позволяло предаваться мрачным размышлениям. Консорт Акомы расправил плечи,
готовый к грядущим суровым испытаниям. Какие бы муки ни разрывали душу
Мары, она должна проявить себя как истинная цурани. Одно дело гибель ее
отца и брата - они были воинами; куда горше потерять собственного ребенка.
Это было самое страшное из того, что могло выпасть на долю женщины,
которую Хокану любил больше жизни. Ради нее он сегодня должен быть сильным
- оградить от публичного позора, ибо, оставаясь наследником Шиндзаваи, он
считал честь Акомы своей честью.
  Исполненный решимости, он вернулся на террасу у опочивальни
властительницы. Перегородки еще не были раздвинуты; по этому признаку
Хокану понял, что слуги дали Маре спокойно отдохнуть, и вошел внутрь,
беззвучно откатив дверную перегородку по желобку в полу. Не говоря ни
слова, он просто позволил ласковому лучу света упасть на щеку жены.
  Мара шевельнулась. Ее руки подтянули к подбородку перекрученные
простыни, и глаза распахнулись. Она судорожно вдохнула воздух и рывком
села. Ее взгляд в ужасе метался по комнате, пока Хокану, опустившись на
колени, не схватил ее в объятия.
  Мара выглядела так, словно совсем не спала.
  - Пора?..
  Ожидавшие снаружи слуги, услышав голос хозяйки, поспешили войти.
  - Скоро день, - ответил Хокану, поглаживая плечо жены.
  Он бережно помог своей любимой подняться на ноги. Поддерживая ее, он
жестом указал слугам, чтобы они приступили к своим обязанностям. Пока
служанки готовили для госпожи ванну и платье, она молча стояла вперив в
пространство ничего не выражающий взгляд. Ни единым вздохом Хокану не
выразил, какой болью отзывается в нем эта убийственная безучастность жены,
но боль перерастала в гнев. Если Джиро Анасати в ответе за мучения Мары,
то он тысячу раз пожалеет о своем вероломстве. Уж об этом-то наследник
Шиндзаваи позаботится.
  Восхищенный взгляд одной из горничных Мары напомнил Хокану, что он
сам еще не одет, и мысли о мести на время отошли на задний план. Он
хлопнул в ладоши, призывая своих слуг, и молча выдержал их возню, пока они
облачали его в церемониальные одежды для похорон Айяки.
  Огромное скопление людей живым ковром покрыло холмы вокруг
господского особняка Акомы. Пестрели геральдические цвета тысячи домов.
Каждый гость дополнил свой наряд чем-то красным - кушаком, шарфом или
лентами - в знак почитания Красного бога, который приходится братом Сиби -
самой Смерти. Алый цвет символизировал также кровь мальчика, которую
сердце уже не гонит по жилам, облекая душу живой плотью. Шесть тысяч
воинов колоннами выстроились по краям лощины, где стояли похоронные
носилки. Впереди стояли воины Акомы в отполированных зеленых доспехах,
посвятившие жизнь Красному богу; за ними, в синем, - воины Хокану
Шиндзаваи, а дальше - в белом с золотой каймой - Имперские Белые,
посланные Ичиндаром, дабы выразить соболезнование императора. Следующим
был Камацу Шиндзаваи, отец Хокану, за ним расположились семьи клана Хадама
- все, кого связывали с умершим мальчиком кровные узы. А дальше огромной
бесформенной толпой стояли семьи, явившиеся засвидетельствовать уважение
Маре либо поразвлечься следующим раундом Большой Игры.
  Воины со склоненными головами замерли как статуи, придерживая сверху
поставленные на землю щиты. Перед каждым поперек пустых ножен лежал меч,
острием направленный на похоронные носилки.
  Домочадцы разместились позади солдат, на склонах холмов, образующих
лощину; они благоразумно держались поодаль от намеченного пути следования
процессии, ибо сказать последнее "прости" сыну Мары явилась вся знать
Империи.
  Завыли трубы, возвещая начало церемонии. Стоя в тени наружного
портика, где перед шествием собрались советники и офицеры Акомы, Мара
пыталась превозмочь слабость. Она ощущала прикосновение руки Хокану,
поддерживающего ее за локоть, но смысл происходящего не доходил до ее
сознания. Глаза, полускрытые красным траурным покрывалом, не отрывались от
носилок с неподвижным телом сына, закованным в роскошные доспехи; белые
ладони сжимали меч из редкостного металла. Сломанную при падении руку
заботливо заправили в латную рукавицу, а раздавленную грудь прикрыли
кирасой и щитом, украшенным гербом Акомы: птица шетра на фоне золотого
листа.
  С виду Айяки казался уснувшим воином: вот прозвучит сигнал, он
встанет и пойдет в бой - юный, благородный и прекрасный.
  Мара ощутила, как у нее перехватило горло. Ни одно из пережитых ею
бедствий - ни захоронение реликвий отца и брата на поляне созерцания в
родной усадьбе, ни годы жизни с жестоким мужем, ни потеря первого мужчины,
с которым она познала любовную страсть, ни смерть горячо любимой няни,
заменившей ей мать, - ничто нельзя было сравнить с беспредельным ужасом
этой минуты.
  Даже теперь Мара не могла поверить, что в мире нет сил, способных
вернуть к жизни ее первенца. Ребенок, чье рождение сделало ее жизнь
терпимой, несмотря на несчастное замужество. Дитя, чей беззаботный смех
спасал от отчаяния, когда на нее пошли войной враги, могущество которых
намного превосходило имеющиеся в ее распоряжении средства для защиты. В
любви к Айяки она почерпнула мужество, не позволившее отступить. Из
упрямства и неистового желания видеть, как он растет, продолжая род Акома,
Мара совершила невозможное.
  А сегодня все рассыпается в прах. В этот треклятый день мальчик,
которому следовало бы пережить свою мать, превратится в столб дыма,
щекочущий ноздри богов.
  Маленький Джастин, стоявший на шаг позади Мары, раскапризничался: он
требовал, чтобы его взяли на руки. Умильным голоском няня принялась
упрашивать его, чтобы он стоял смирно и не шумел, но ее уговоры не имели
успеха. Мать казалась глухой к жалобам мальчика, замкнувшись в мрачном
раздумье. Свита готовилась к началу шествия, и Мара двигалась как кукла,
повинуясь легкому нажиму руки Хокану.
  Застучали барабаны, наполнив воздух раскатами оглушительной дроби.
Одетый в красное храмовый служитель вложил в бесчувственные руки
властительницы стебель красного тростника: ей полагалось поднять этот
стебель над головой и тем самым подать сигнал к началу церемонии. Пальцы
Хокану стиснули кисти жены, иначе она просто выронила бы священный символ
в столь торжественный момент.
  Процессия двинулась. Хокану, обвив твердой рукой стан жены, вел ее
медленным шагом. Сам он сменил синие доспехи дома Шиндзаваи на зеленые
доспехи и офицерский шлем Акомы: то была одна из почестей, воздаваемых
погибшему. Мара смутно сознавала, что и его сердце разрывается от скорби;
и даже издалека на нее веяло печалью остальных. Мальчика оплакивали все -
управляющий, что так часто пенял Айяки за чернила, разлитые в комнате
писарей; няни и наставники, то и дело ходившие в синяках после вспышек его
беспричинного гнева; советники, порою мечтавшие как следует вздуть юного
наследника, не видя иного способа вбить правильные понятия в непутевую
мальчишескую голову. От буйного нрава Айяки доставалось и слугам обоего
пола, и даже рабам.
  Но все они были для Мары будто тени, а слова утешения звучали просто
как шум в ушах. Ничто из сказанного или сделанного, казалось, не прорывало
покрова одиночества, окутавшего властительницу Акомы.
  Мара ощущала заботливую поддержку мужа, ведущего ее вниз по пологим
ступеням лестницы. Здесь ожидали первые официальные лица: посланцы
Ичиндара в ослепительно белом с золотом. Мара склонила голову, отвечая на
поклон высочайшей делегации; но ее уста за покрывалом не разомкнулись;
подобающие случаю слова вместо нее пробормотал Хокану.
  Дальше ее путь лежал мимо властителя Хоппары Ксакатекаса - ее верного
союзника с давних пор; сегодня она повела себя с ним как с незнакомцем, и
только Хокану расслышал вежливое изъявление понимания со стороны молодого
правителя. Стоящая рядом с ним вдовствующая госпожа Ксакатекас, элегантная
как всегда, бросила на Слугу Империи взгляд, в котором светилось нечто
неизмеримо большее, нежели простое сочувствие.
  Когда Хокану отдавал ей поклон, госпожа Изашани задержала его за руку.
  - Не отпускай от себя свою госпожу, - предостерегла она, сохраняя
такой вид, чтобы со стороны все выглядело как простое выражение
сочувствия. - Ее душа еще не оправилась от удара. Очень может быть, что
еще несколько дней она не будет осознавать значения своих поступков. А
здесь присутствуют недруги, которые начнут ради собственной выгоды
подстрекать ее к необдуманным шагам.
  С угрюмой любезностью Хокану поблагодарил мать властителя Хоппары за
предупреждение.
  Эти нюансы прошли мимо внимания Мары, равно как и искусство, с каким
Хокану отразил завуалированные оскорбления клана Омекан. Направляемая
безмолвными указаниями мужа, она совершала поклоны, не обращая внимания на
волну шепотков, поднимающуюся позади: мол, властителю Фрасаи Тонмаргу она
выказала большее почтение, чем было необходимо, и к тому же, по
наблюдениям властителя Инродаки, движениям Мары недостает обычной живости
и грации.
  Но для самой Мары сейчас в целом мире существовало лишь одно:
маленькая хрупкая фигурка на погребальных носилках, отданная во власть
последнего сна.
  Медленные тяжелые шаги вторили приглушенному стуку барабанов. Солнце
стояло в зените, когда процессия змеей влилась в лощину, где ждал
погребальный костер. Хокану пробормотал слова уважения последнему - по
очереди и по рангу - из всех властителей, удостоенных личного обращения.
Между носилками и костром оставалась в ожидании лишь одна, последняя,
группа посетителей, облаченных в черные хламиды без всяких украшений.
  В порыве благоговейного трепета Хокану крепче стиснул руку Мары. Если
Мара и осознала, что перед нею пятеро Всемогущих - маги из Ассамблеи, - то
виду не подала. Присутствие магов, стоящих выше любого закона, было
событием чрезвычайным, но даже то, что Ассамблея сочла нужным послать на
похороны своих представителей, оставило Мару равнодушной. Хокану пришлось
в одиночку гадать, что бы это значило, и объяснения могли оказаться самыми
разнообразными: в последнее время черноризцы, похоже, проявляют необычно
острый интерес к политическим завихрениям. Мара поклонилась Всемогущим, но
это приветствие ничем не отличалось от того, каким она одарила бы любого
мелкопоместного правителя; при этом она пропустила мимо ушей
сочувственную, хотя и короткую, речь мага по имени Хочокена, с которым ее
свела судьба в день ритуального самоубийства Тасайо. Не затронула ее и та
неловкость, что всегда возникала, когда Хокану встречался лицом к лицу со
своим настоящим отцом, как не смутил ледяной взгляд рыжеволосого мага,
стоявшего за спиной неразговорчивого Шимони. Речи магов - ни
доброжелательные, ни враждебные - не могли пробить броню ее апатии: чьей
бы жизни ни угрожало их могущество, ни одна не могла значить для Мары
больше, чем та единственная, на которую уже пал роковой выбор Туракаму и
Игры Совета.
  Мара вступила в ритуальный круг, где стояли носилки. Тусклым взглядом
провожала она каждое движение своего военачальника, когда тот поднял
безжизненное тело ее мальчика и осторожно положил его на поленья, которым
суждено было стать последним ложем Айяки. Поправив меч, щит и шлем, он
отступил назад, строгий и сдержанный, как никогда.
  Мара ощутила едва заметное пожатие руки Хокану и послушно шагнула
вперед; барабаны взорвались громом и тут же стихли. Она положила тростник
на тело Айяки, но традиционный надгробный возглас прозвучал из уст Хокану:
  - Мы собрались, чтобы почтить память Айяки, сына Бантокапи, внука
Текумы и Седзу!
  Как коротко, пронеслось в голове у Мары; лицо ее слегка нахмурилось.
А где же список славных подвигов, свершенных ее первенцем?
  Повисла неловкая тишина. Наконец, прочитав мольбу в отчаянном взгляде
Хокану, к Маре подошел Люджан и повернул ее лицом к востоку.
  В круг вошел жрец Чококана, облаченный в белые одежды,
символизирующие жизнь. Сбросив мантию и оставшись нагим, как младенец в
момент появления на свет, он начал пляску, славящую детство.
  Мару не интересовали его ужимки. Ничто не избавляло ее от сознания
вины: причина несчастья - в ее преступной недальновидности. Когда жрец пал
на землю перед носилками, она по указке повернулась лицом к западу,
сохраняя все то же отсутствующее выражение лица. Воздух рассек свист
приверженцев Туракаму, ибо к пляске приступил жрец Красного бога, дабы
обеспечить безопасный переход Айяки в царство мертвых. Прежде ему никогда
не приходилось изображать животное варварского мира, его представления о
том, как двигается лошадь, могли бы вызвать смех, если бы его танец не
кончался падением, погубившим столь многообещающую юность.
  Глаза Мары оставались сухими. Ей казалось, что сердце у нее окаменело
и не способно ожить вновь. Она не склонила головы в молитве, когда жрецы
вышли вперед и разрезали красную ленту, связывавшую руки Айяки, освобождая
его дух для возрождения. Она не проливала слез и не просила милости богов,
когда выпустили на волю белую птицу тирик - символ обновления в следующей
жизни.
  Жрец Туракаму монотонным речитативом произнес ритуальные фразы
прощания: окончив жизнь земную, каждый человек предстанет перед моим
богом. Бог смерти - милостивый владыка, ибо он избавляет от страданий и
боли. Он судит тех, кто приходит к нему, и воздает по заслугам.
  Жрец широко повел рукой, тряхнул головой, скрытой под маской в виде
черепа, и закончил:
  - Он понимает живых и знает о горе и мучениях. - Красный жезл указал
на мальчика в доспехах на вершине погребального костра. - Айяки из Акомы
был хорошим сыном, твердо следуя той стезей, какую желали бы для него
родители. Мы можем лишь признать, что Туракаму счел его достойным и
призвал к себе, с тем чтобы его могли вернуть нам снова, быть может для
жребия еще более высокого.
  Мара стиснула зубы, сдерживая рыдания. Какая сыщется молитва, чтобы
ее слова не пробуждали ярость? О каком более высоком жребии для Айяки в
новом воплощении может идти речь, если ему была уготована судьба
наследника Акомы, - разве что родиться сыном самого Света Небес? Мара
вздрогнула от сдерживаемого гнева, и Хокану крепче прижал ее к себе. Он
что-то прошептал, но Мара не услышала, ибо воины уже вынули факелы из
подставок, кольцом окружавших костер, и подожгли благовонное дерево.
Сердце Мары сдавило холодным обручем. Она смотрела на красно-желтые языки
пламени, облизывающие дерево и тянущиеся вверх, но ее мысли были заняты
другим.
  Когда жрец Джурана Справедливого приблизился к властительнице, чтобы
благословить ее, она готова была обрушить на него град проклятий и
потребовать объяснений, что это за справедливость такая царит в мире, если
дети умирают на глазах у матерей. Ее удержало лишь вмешательство Хокану,
который незаметно встряхнул жену.
  Пламя с треском устремлялось ввысь, и вот уже ревущий огненный смерч
охватил всю. пирамиду. Загоревшееся дерево скрыло от глаз мальчишеское
тело, которое корчилось и обугливалось в жарких объятиях огня, но Мара
впитывала это зрелище каждой клеточкой своего существа, объятого ужасом.
Внутренним взором она видела все, что происходило в средоточии свечения,
нестерпимо яркого для глаз; матери мерещились вопли мальчика, хотя она и
понимала, что это лишь обман истерзанного воображения.
  - Айяки, - прошептала она.
  Хокану прижал Мару к себе достаточно сильно, чтобы заставить ее
вспомнить о необходимости соблюдения благопристойности: предполагалось,
что первейшая обязанность Слуги Империи во дни печали - спрятать свое горе
от посторонних под застывшей маской полнейшего бесстрастия. Однако для
сохранения этой маски требовались такие титанические усилия, что Мару
начала бить дрожь.
  Долгие мгновения треск огня смешивался с голосами жрецов, на все лады
распевающих молитвы. Мара пыталась совладать со своим дыханием, отбрасывая
от себя чудовищную реальность: ведь это ее мертвое дитя исчезает,
превращаясь в клубы дыма. Если бы совершалось погребение не столь знатной
персоны, то сейчас, согласно ритуалу, гостям надлежало бы удалиться,
оставив самых близких наедине с их горем. Но великим мира сего этикет не
дает снисхождения. Маре не было дано ни минуты передышки. Открытая взорам
многотысячной толпы, она оставалась на месте все то время, пока служители
Туракаму подливали в огонь освященное масло. От погребального костра
расходились волны жара. Даже если бы Мара и проливала слезы, то они сразу
высыхали бы на щеках. Над колышущимися завесами пламени кольцами вздымался
густой черный дым, подавая небесам знак, что землю покинул дух - носитель
высоких достоинств.
  Жар костра усугублялся палящими лучами солнца. Мара почувствовала
головокружение, и Хокану постарался повернуться так, чтобы по возможности
укрыть ее в своей тени. Он не осмеливался слишком часто посматривать на
жену, опасаясь выдать ее слабость, а время тянулось мучительно медленно.
Прошел почти час, прежде чем пламя сникло, затем потянулись новые молитвы
и песнопения; тем временем золу разровняли так, чтобы она быстрей остыла.
Мара уже едва держалась на ногах, когда жрец Туракаму наконец провозгласил:
  - Тела больше нет. Душа вознеслась. Тот, кто был Айяки из Акомы,
теперь здесь, - он коснулся рукой сердца, - здесь, - он коснулся лба, - и
в чертогах Туракаму.
  Служители не убоялись дымящихся, раскаленных докрасна углей,
добираясь к середине прогоревшего костра. Один из них при помощи квадрата
из толстой кожи извлек покореженное лезвие меча Айяки и быстро передал
сверток собрату, стоявшему наготове, чтобы остудить клинок влажными
лоскутьями. Поднявшийся пар смешался с дымом. Расписной лопаткой жрец
Туракаму наполнил подготовленную урну: Мара с помертвевшими глазами снесла
и это. Отныне этот прах - скорее останки дерева, чем мальчика - будет
символизировать захоронение тела Айяки на поляне предков. Цурани верили:
истинная душа уносится в чертоги Красного бога, но малая толика сущности
человека - его тень - остается вместе с тенями предков внутри камня
натами, главной реликвии рода. Таким образом душа ребенка возродится в
новом воплощении, но то, что делало его частью Акомы, останется оберегать
семью.
  К Маре подошли двое служителей. Один протянул клинок, к которому Мара
лишь притронулась, после чего изуродованное огнем лезвие перешло в руки
Хокану. Другой служитель передал Маре урну. Она дрожащими руками приняла
прах сына, но ее взгляд остался прикованным к обугленному, разворошенному
пепелищу в центре круга.
  Хокану легонько дотронулся до руки жены, и они повернулись, словно
были единым существом. Барабанный бой стих; процессия вновь пришла в
движение и, развернувшись в обратном направлении, направилась к поляне
созерцания - священному уголку Акомы. Ничто из этого пути не запечатлелось
в сознании Мары, кроме ощущения каменного холода урны в руках, хотя и
согретой внизу еще теплым пеплом. Властительница механически переставляла
ноги, едва ли поняв, каким образом она оказалась у резных привратных
столбов, обозначающих вход на поляну.
  Здесь слуги и Хокану остановились. Из тех, в ком не текла кровь
Акомы, лишь одному человеку, помимо жрецов, дозволялось шагнуть под арку
ворот и пройти по вымощенной камнем тропе, ведущей в глубь поляны. Этим
единственным был садовник, посвятивший уходу за ней свою жизнь. Сюда не
имел доступа - под страхом смерти - даже муж Мары. Присутствие
постороннего нанесло бы оскорбление теням предков Акомы и надолго нарушило
гармонию внутреннего мира натами.
  Мара высвободилась из объятий Хокану. Она не слышала перешептываний
вельмож, которые наблюдали - кто с сочувствием, а кто и с хищным
любопытством, - как она удаляется, скрываясь из виду за живой изгородью.
Когда-то раньше, в старом семейном поместье, ей уже приходилось исполнять
этот тяжкий долг - приобщать тени близких к натами Акомы.
  Размер сада сбил ее с толку. Прижав урну к груди, Мара в
растерянности замешкалась, не понимая, куда идти. Это не было знакомой с
детства поляной, куда она, совсем маленькая девочка, приходила, чтобы
поговорить с тенью матери; здесь не пролегала та тропа, где она чудом
избежала смерти от рук Жала Камои - в тот день, когда оплакивала отца и
брата. А это место казалось чужим привольно раскинувшимся огромным парком,
где, извиваясь, струили воды несколько потоков. Сердце внезапно замерло:
не отвергнет ли ее мальчика этот сад, что столько веков давал приют теням
Минванаби?
  Снова в памяти всплыло падение коня, черного, как зло, растаптывающее
невинную жизнь. Чувствуя, что теряет сознание, она жадно втянула в грудь
воздух. Мара выбрала тропу наугад, смутно припоминая, что все они ведут к
одному и тому же месту, где на берегу большого пруда лежит древний камень
- натами ее рода.
  - Я ведь не зарыла ваш натами глубоко в землю под натами Акомы, -
громко бросила она в настороженный воздух; но более слабый внутренний
голос напомнил, что не стоит поддаваться безумию, которое исторгло у нее
эти слова. Вся жизнь безумна, решила Мара, иначе сейчас ей не понадобилось
бы совершать здесь никчемные телодвижения над прахом своего юного
наследника. Некогда по ее настоянию натами Минванаби был помещен в
отдалении от дворца и окружен заботливым уходом: ей не хотелось лишать
земного убежища тени прославленных предков Минванаби. Но сейчас это из
ряда вон выходящее великодушие выглядело полнейшей глупостью.
  У нее не хватало сил рассмеяться.
  Из-за кислого привкуса во рту Мара скривила губы. От волос несло
запахом благовонного масла и жирного дыма. Когда она опустилась на колени
на прогретую солнцем землю, ее чуть не вывернуло наизнанку. Рядом с натами
была выкопана ямка: с одного края ямки возвышался холмик влажной почвы.
Мара положила в ямку обгорелый меч, бывший самым ценным достоянием сына, а
затем присыпала его пеплом из урны. Голыми руками она сгребла землю
обратно в углубление и примяла ее.
  Около пруда для Мары было оставлено белое платье. На шелковых
складках лежал флакон, а рядом - по обычаю - жаровня и кинжал. Мара взяла
флакон, вынула пробку и вылила в воду благоухающее масло. В радужных
переливах, заигравших на поверхности воды, ей являлась не великолепная
игра красок, а лицо сына с широко разверстым ртом, мучительно пытающегося
сделать последний вздох.
  - Отдыхай, сынок. Войди в землю твоего дома и почивай вместе с нашими
предками.
  Прозвучавшие слова не принесли облегчения. Казалось, что-то еще
недосказано. И она просто прошептала его имя:
  - Айяки... Дитя мое...
  Она рванула платье на груди, но в отличие от прошлого раза, когда
Мара совершала погребальный обряд в честь отца и брата, это резкое
движение не помогло снять оцепенение с души и не разрешилось потоком слез.
Глаза остались сухими до рези.
  Мара сунула руку в почти потухшую жаровню. Несколько горячих углей
обожгли руку, но и боль не помогла собрать мысли. Горе засело внутри тупой
болью. Мара растерла золой кожу на груди и ниже - до обнаженного живота,
как бы признавая, что и сердце у нее тоже превратилось в пепел. Она и
впрямь ощущала свою плоть как прогоревшие поленья погребального костра.
Мара медленно подняла передаваемый из поколения в поколение кинжал из
металла, что исстари хранили наточенным для этой церемонии. В третий раз
за свою жизнь она вынула клинок из ножен и сделала надрез на левом
запястье, во мраке отчаяния почти не почувствовав жгучей боли.
  Она протянула руку над прудом так, чтобы капли крови из ранки, падая,
смешивались с водой, как то предписывал обычай. Некоторое время Мара
сидела неподвижно, пока кровь не перестала сочиться из ранки. Разрез уже
наполовину засох, когда Мара стала рассеянно стягивать платье, но
расстегнуть его до конца не хватало ни ожесточения, ни воли. В конце
концов она стащила его через голову. Платье свалилось на землю; один
рукав, попав в пруд, пропитался водой и маслом.
  Привычным движением выдернув из волос шпильки, Мара распустила по
плечам черные кудри. Можно было ожидать, что гнев и ярость, горе и тоска
найдут выход в судорожном исступлении матери, оплакивающей сына,
полагалось бы вцепиться в волосы, выдирая их целыми прядями. Но ничего
подобного не происходило. Чувства едва теплились в Маре, словно искры,
гаснущие от недостатка воздуха. Сейчас всем ее существом владела одна
мысль: дети не должны умирать. Вкладывать всю силу страсти в их
оплакивание... разве это не шаг к признанию обыденности таких потерь? Мара
апатично покрутила несколько прядей.
  Затем она села на пятки и оглядела поляну. Какая безупречная красота!
И лишь она одна среди живых может оценить ее. Айяки не суждено совершить
погребальный обряд над прахом матери. И когда эта правда открылась Маре во
всей своей непоправимости - тогда из глаз хлынули горючие слезы, и Мара
ощутила, как теряют твердость невидимые тиски, до сих пор сжимавшие душу.
  Она плакала навзрыд, изливая горе в слезах.
  Но если прежде после взрыва чувств наступала ясность, теперь Мара
обнаружила, что еще глубже погрузилась в хаос. Она закрывала глаза, и в
мозгу начинала бушевать круговерть образов. Сначала бегущий Айяки, потом
Кевин, раб-варвар, научивший ее любви, - Кевин, который раз за разом
рисковал жизнью ради чуждого для него понятия чести Акомы. Она видела
Бантокапи, пронзенного мечом; его огромные сжатые кулаки судорожно
подергивались, пока жизнь покидала тело. Вновь она призналась себе, что
смерть первого мужа будет вечным пятном на ее совести. Мелькали лица: то
отца, то брата, то Накойи - самоотверженной няни и наставницы.
  Все они заставили ее страдать. Возвращение Кевина в его мир стало для
нее не менее мучительной потерей, чем сама смерть. Из всех остальных ее
близких никто не умер естественной смертью - все пали жертвами извращенной
политики и жестоких козней Большой Игры.
  Ее не покидала леденящая душу уверенность, что Айяки не станет
последним ребенком, погибшим ради удовлетворения мелкого тщеславия
властителей.
  Это откровение молнией обожгло душу: Айяки - не последняя жертва.
Взвыв в истерике от нахлынувшей тоски, Мара бросилась головой вперед в
пруд.
  Холодная вода приняла в себя ее слезы. Вода затекла в ноздри, и
дыхание пресеклось, положив конец рыданиям. Жажда жизни одержала верх, и,
задыхаясь от кашля и отплевываясь, Мара отползла назад, на сухую землю.
Судорожно втянув воздух, она бессознательно потянулась за платьем, белизну
которого осквернили грязь и вылитое в пруд масло.
  Она видела словно со стороны, как напяливает ткань на мокрую кожу,
будто дух, вселяющийся в чужое, незнакомое тело. Волосы так и остались
висеть космами за воротником. Затем тело, чувствующее себя ходячей
тюрьмой, собралось с силами и потащилось к выходу с поляны под обстрел
тысяч глаз - и враждебных, и дружелюбных.
  Она не была готова к этой встрече. В идиотской улыбке одного
правителя, в плотоядном любопытстве другого Мара находила подтверждение
открывшейся ей истины: гибель Айяки будет повторяться вновь и вновь и
другие матери вслед за ней будут изрыгать бесплодную хулу на
несправедливость Большой Игры. Мара потупила взгляд - она не хотела, чтобы
кто-нибудь мог сейчас заглянуть в ее глаза. Одна сандалия потерялась по
дороге; босую ногу коркой покрыла грязь и пыль. Мара замешкалась,
размышляя, пойти искать потерянную сандалию или зашвырнуть в кусты и
вторую.
  Впрочем, какая разница, нашептывал ей внутренний голос. Мара
разглядывала босую ногу с безжизненной отрешенностью. Миновав ряды живой
изгороди, она не подняла глаз, хотя муж поспешил навстречу, чтобы занять
свое место рядом с ней. Напрасно он утешал ее. Мара не желала нарушать
душевное уединение, где она укрылась от мира, и затруднять себя, вникая в
смысл его слов.
  Хокану ласково встряхнул ее, заставляя поднять глаза.
  Перед Марой стоял вельможа в красных доспехах, худощавый,
щеголеватый, с отличной выправкой и надменно вздернутым подбородком. Мара
вперила в него полубезумный взор. Незнакомец прищурился и что-то произнес.
Рука с находившимся в ней предметом совершила движение, и на Мару повеяло
язвительной насмешкой, которая пропитывала весь его облик.
  Взгляд Мары обрел прежнюю остроту. Глаза выхватили эмблему на шлеме
молодого человека, и ее пронзила дрожь.
  - Анасати! - вскричала она.
  Возглас прозвучал отрывисто и резко, как щелчок от удара кнута.
  Властитель Джиро сухо улыбнулся:
  - Вижу, властительница соблаговолила узнать меня.
  Мара напряглась, медленно наливаясь гневом. Она молчала. Пальцы
Хокану незаметно сжали ее запястье - предостережение, оставленное Марой
без внимания. В ушах у нее стоял гул, словно шипела, готовясь к нападению,
тысяча разъяренных саркатов или бурные воды вздувшейся после грозы реки с
грохотом ворочали шершавые камни.
  Джиро поднял вверх предмет, который держал в руке: небольшую
игрушку-головоломку, искусно вырезанную в виде переплетенных колец.
  - Тень моего племянника заслуживает памятного дара от Анасати, -
сказал он, склоняя голову в официальном поклоне.
  - Памятного дара! - повторила Мара свистящим страдальческим шепотом.
Вся душа ее взбунтовалась: на огненное ложе отправил ее первенца "подарок"
от Анасати.
  Она не помнила, как качнулась вперед, как вывернула запястье, рывком
высвободившись из железной хватки Хокану. Вопль ярости поразил слух
собравшихся, как звон обнаженного меча из металла; руки взлетели, как
когтистые лапы.
  Джиро отшатнулся, от испуга и удивления выронив игрушку. А Мара уже
вцепилась в него, добираясь до горла между застежками доспехов.
  Ближайшие к ним властители не удержались от восклицаний, когда
маленькая женщина, грязная и мокрая, в приступе лютой ярости, с голыми
руками бросилась на бывшего деверя.
  Реакция Хокану была по-солдатски быстрой: он попытался оттащить Мару
от Джиро, прежде чем прольется кровь.
  Но непоправимое уже случилось.
  Джиро обвел сверкающим взором ошарашенных наблюдателей.
  - Призываю всех в свидетели! - вскричал он с негодованием, в котором
звучало плохо скрытое ликование.
  Теперь у него есть столь долгожданная законная возможность приступить
к осуществлению самой заветной мечты: повергнуть Мару к своим ногам,
унизить и растоптать.
  - Акома нанесла Анасати оскорбление. Пусть все присутствующие знают,
что союза между нашими семьями больше не существует. Я заявляю о своем
праве смыть позор с имени Анасати, и он должен быть смыт кровью!


                                  Глава 3

  ВОЙНА

  От Хокану требовались решительные действия.
  Воины почетной стражи плотным кольцом сомкнулись вокруг Мары, дабы
никто не увидел, как их госпожа, не помня себя от ярости, молотит мужа
кулаками по груди. Хокану срочно подозвал Сарика и Инкомо.
  Советникам хватило одного взгляда на обезумевшую от горя госпожу,
чтобы убедиться: душевные терзания сломили ее. Мара не различала лиц и
была явно не способна принести публичные извинения властителю Джиро.
Именно из-за него и нашло на Мару это умопомрачение. Даже если бы рассудок
вернулся к ней до отъезда гостей, время для попыток примирения было
упущено, и не имело смысла добиваться встречи сторон, считающих себя
оскорбленными. Могло получиться еще хуже. Оба советника - старый и молодой
- понимали, что размер бедствий, порожденных непозволительной вспышкой
Мары, с каждой минутой нарастает и теперь уже слишком поздно что-либо
исправлять.
  Хокану корил себя за то, что без должного внимания отнесся к
предостережению Изашани, но время не позволяло предаваться раскаянию:
требовались быстрые решения.
  - Сарик, - распорядился он, - подготовь и огласи обращение. Никакой
лжи; но дай понять, что властительница занемогла. С минуты на минуту можно
ожидать, что Джиро потребует ответа за нанесенное ему оскорбление, и нам
необходимо заранее выработать тактику, которая позволит как-то смягчить
его обвинения и поскорее выпроводить официальных гостей.
  Первый советник поклонился и двинулся прочь, по пути подбирая в уме
слова формального обращения.
  Не дожидаясь, пока его попросят, вперед вышел Люджан.
  Не удостаивая вниманием взбудораженных властителей, теснившихся
вокруг его воинов, чтобы поглазеть на сраженную горем Мару, он не
отвернулся от нее в минуту позора. Сняв наручи, меч и поясной кинжал,
военачальник пришел на помощь Хокану, которому стоило немалого труда
удерживать мечущуюся, вырывающуюся жену. Бережно, чтобы не наставить
госпоже синяков, Люджан принял заботу о ней на себя. Хокану, облегченно
вздохнув, обратился к Инкомо:
  - Поспеши в особняк, собери служанок Мары и отыщи лекаря, способного
приготовить сонное снадобье. Потом присмотрись к гостям. Может
понадобиться помощь всех союзников, которые у нас остались: мы на волосок
от вооруженного столкновения.
  - Властитель Хоппара и отряд Ксакатекасов к вашим услугам, - раздался
чуть хрипловатый женский голос.
  Плотные ряды почетной стражи расступились, пропуская властительницу
Изашани, одетую в изысканный наряд пурпурных и желтых тонов. Только
колдовским воздействием ее красоты и уверенной осанки, граничащим с чудом,
можно было объяснить, как вышло, что воины освободили ей проход.
  - А я могу побыть с Марой, - предложила она. Безошибочно угадав
искреннее сочувствие гостьи, Хокану кивнул.
  - Да простят нам боги мое недомыслие, - пробормотал он, как бы
извиняясь. - Твоей семье принадлежит наша вечная благодарность.
  С этими словами он препоручил свою госпожу женской мудрости вдовы
Ксакатекас.
  - Она не лишилась рассудка, - поспешила утешить его властительница
Изашани; ее прекрасная рука умиротворяющим прикосновением легла поверх
руки Мары. - Сон и покой восстановят ее силы, а время залечит душевную
рану. Наберись терпения. - Не хуже Хокану понимая, что сейчас ему придется
ринуться в омут политических интриг, она сообщила:
  - Я поручила двум моим советникам как-нибудь заговорить зубы господам
из Омекана и Инродаки. Хоппара стал во главе моего почетного эскорта; он
сумеет расставить воинов таким образом, чтобы причинить как можно больше
неудобств другим любителям поживиться на чужой беде.
  Значит, двоих врагов можно пока выкинуть из головы. Хокану только
кивнул в ответ. У Мары были верные друзья, готовые поддержать ее в
возможном столкновении с политическими противниками Акомы. Мару любили
многие. Сердце Хокану щемило оттого, что нельзя остаться рядом с женой,
когда она так истерзана горем. Он заставил себя отвести взгляд от
небольшого кортежа, назначенного для сопровождения его исстрадавшейся
супруги под оберегающую сень дома. Считаться с велениями сердца в такие
минуты мог бы только глупец. Нужно собрать волю в кулак, как перед
смертельной битвой: здесь слишком много врагов, явившихся на церемонию
прощания с Айяки именно затем, чтобы извлечь выгоду при первой же
подвернувшейся возможности. Теперь уже ничем не загладить оскорбления,
нанесенного Марой Джиро. Грядет кровопролитие - его не миновать; но какой
же недоумок решится напасть, находясь в самом сердце Акомы, когда здесь
собралась чуть ли не вся ее рать, чтобы воздать почести Айяки? Лишь
очутившись за пределами Акомы, враги Мары начнут свое черное дело.
  Сейчас Хокану ломал голову над тем, как выиграть время. Стоит ему
ошибиться - и Акоме конец. Мало того, угар бессмысленной войны не обойдет
стороной и дом Шиндзаваи: и армия, и казна понесут невосполнимые потери.
Одним махом может быть сметено все, чего они достигли за последние три
года, отстаивая самодержавную власть императора.
  Необходимо созвать совет и подумать, что можно сделать для уменьшения
размеров бедствия. Во что бы то ни стало надо привлечь на свою сторону,
улестить или припугнуть тех правителей, которые не состояли в союзе ни с
Марой, ни с Джиро; а те, кто открыто проявлял недовольство политикой
властительницы, пусть дважды подумают, прежде чем бросить вызов Слуге
Империи.
  - Люджан, - позвал Хокану военачальника, зычным голосом перекрывая
нарастающий шум, - вооружи гарнизон, во главе отрядов поставь самых
хладнокровных офицеров. Пусть твои патрули поддерживают мир любой ценой и
никому не позволяют втянуть себя в схватку.
  Высокий зеленый плюмаж офицерского шлема качнулся, подавая Хокану
знак, что его поняли. Улучив минутку, Хокану возблагодарил богов за то,
что при выборе приближенных Мара руководствовалась прежде всего их умом и
сообразительностью. Трезвые головы были сейчас единственной надеждой Акомы.
  Подавленный всем случившимся, Хокану велел почетному эскорту
отправляться в особняк. Не будь Мара Марой, окажись она более покорной
женой (каковыми становились почти все знатные дамы Империи, воспитанные в
духе цуранских традиций), у нее ни за что не хватило бы сил выдержать от
начала до конца весь ритуал официальных похорон сына. Как полновластная
правительница и как Слуга Империи, она была слишком на виду и притом
лишена даже права на простую человеческую слабость, какую простили бы
менее именитой матери.
  Маре, очутившейся в самом пекле имперских интриг, поневоле пришлось
играть навязанную роль, которая и сделала ее уязвимой.

  ***

  Часом позже Мара лежала на циновке, одурманенная снадобьем, которое
предписал ей жрец Хантукаму: он появился, словно по волшебству, именно в
ту минуту, когда нужда в его искусстве была особенно острой. Изашани взяла
в свои руки управление домом, а вездесущий Джайкен трудился за троих,
пресекая кривотолки среди слуг.
  На плечи Хокану легло тяжелое бремя: в одиночку принимать решения от
имени Акомы. Он выслушивал донесения слуг и вассалов, делал записи, с
которыми Мара могла бы ознакомиться, когда придет в себя и вновь обретет
способность заниматься делами. Он примечал, кто из гостей встал на ее
сторону, а кто выказал себя врагом. У большинства хватало достоинства,
чтобы не опускаться до злословия; возможно, впрочем, что они просто были
слишком ошеломлены. Все предполагали, что день пройдет в спокойных
размышлениях, а затем Слуга Империи пригласит гостей на официальную
вечернюю трапезу. Теперь об этом не могло быть и речи, и они уже
готовились отправляться по домам, возмущенные непростительной выходкой
женщины, которая занимала самое высокое место в Империи, лишь ступенькой
ниже императорского трона. Немало представителей знатных семейств
наведались в особняк, якобы с целью засвидетельствовать свое почтение; на
самом же деле их обуревало заурядное любопытство: надо же было поглядеть,
как держится в столь тяжелую минуту эта гордячка Акома, и уловить хоть
малейший признак того, что и ее хваленая стойкость может дать трещину.
Впрочем, их надежды не оправдались: Мару им повидать не удалось, а от
Хокану все они (за исключением властителя Кеда) удостоились лишь самых
общих слов формальной благодарности. Властитель Хоппара и родичи Мары из
клана Хадама выполняли тонкую работу: расхаживая в толпе отбывающих
гостей, они всячески пытались сгладить гнетущее впечатление, оставшееся от
всего случившегося. После беседы с кем-нибудь из миротворцев многие уже
склонялись к тому, чтобы сменить гнев на милость и более снисходительно
отнестись к убитой горем матери, не сумевшей удержать себя в руках.
  Властитель Анасати, так же, как и все, не допущенный во внутренние
апартаменты дворца, оставался непримирим. Он упорно стоял на своем:
нанесенное ему оскорбление непоправимо. Постыдная сцена, когда Джиро был
остановлен у дверей Мары и бесславно отступил назад, разыгралась в
присутствии целой своры приспешников, толпившихся у него за спиной. Каждый
почувствовал себя лично задетым, и их сплотило общее негодование. Теперь
даже тех, кто прежде относился к Маре дружелюбно, трудно будет уговорить,
чтобы они не придавали значения двери, захлопнувшейся у них перед носом...
а уж о врагах и говорить не приходится. По цуранским понятиям, прощение
было просто менее позорным проявлением слабости, чем капитуляция. В
мгновение ока властительница толкнула политических противников в стан
смертельных врагов.
  Джиро вовсе и не добивался публичных извинений; зато он постарался
собрать вокруг себя правителей, наиболее откровенно выражающих
недовольство усилением власти императора. По общему мнению Сарика и
Инкомо, властитель Анасати умышленно возводил препоны на пути к
примирению, делая все, чтобы как можно больше опозорить Акому. Громкие
сетования Джиро достигали ушей каждого, кто находился поблизости: он,
дескать, приехал на похороны племянника, полагаясь на традиционное
перемирие, обязательное для всех участников подобных церемоний... и какого
же обращения он здесь удостоился? Хозяйка дома набросилась на него с
кулаками, бросила ему в лицо мерзкие обвинения и публично унизила! Любой
правитель - даже если он питал к Маре сострадание и понимал причины ее
безрассудного порыва - не мог отрицать очевидного: смертельное оскорбление
действительно имело место, но никаких попыток искупления вины не
последовало. О том, что после пережитых потрясений Мара еще слишком слаба,
чтобы принести надлежащие извинения, догадывались многие, однако им не
удалось утихомирить Джиро: он не желал слышать никаких доводов.
  В Палате собраний дворца Акомы становилось душно; перегородки были
плотно сдвинуты, образуя непроницаемый заслон для любопытных взглядов. У
дверей стояли на страже покрытые шрамами ветераны прошлых войн. Они не
были облачены в сверкающие лаком парадные доспехи, но их походное
снаряжение прошло проверку в былых сражениях.
  Сидя на одном из небольших возвышений, Хокану в отсутствие Мары
спокойно опрашивал ее верных сподвижников: он хотел выслушать их мнения
касательно событий прошедшего дня.
  Строго говоря, они не были обязаны повиноваться консорту, поскольку
присягали на верность не ему, а лишь самой Маре. То, что они молчаливо
признали его право командовать, красноречиво свидетельствовало: они
всецело полагаются на его решения и полностью доверяют ему действовать
так, как он сочтет нужным, в интересах госпожи. Тронутый их преданностью
до глубины души, Хокану вместе с тем встревожился, поскольку это означало,
что все очень хорошо осознают, насколько опасно положение. Только бы не
оплошать, мысленно взмолился Хокану.
  В угрюмой тишине он выслушал доклады командира легиона Ирриланди и
военного советника Кейока о численности гарнизона; военачальник Люджан в
это время занимался подготовкой армии Акомы к сражению.
  - Даже если Джиро понимает, что его ждет разгром, у него нет выбора:
честь требует, чтобы он кровью смыл публичное оскорбление. - Старый Кейок,
словно для пущей выразительности, стукнул костылем по полу. - Вряд ли он
удовольствуется поединком между бойцами, выставленными с обеих сторон.
Дело может обернуться совсем скверно, если обвинения Мары услышали не
только те, кто стоял поблизости; тогда ее намек на то, что Джиро нанял
тонг для убийства Айяки, может быть воспринято как оскорбление всему клану
Ионани, а это означает только одно - неминуемый призыв к клану.
  После такого заявления в палате установилось гробовое молчание,
отчего стали слышны даже шаги слуг, снующих поодаль в огромном зале.
Раздавались и более громкие звуки: офицеры из разных домов созывали
хозяйские семьи к фамильным паланкинам - господа спешили как можно скорее
покинуть владения Акомы. Сидевшие на возвышении обернулись, прислушиваясь
к этим возгласам, и обменялись понимающими взглядами: война кланов
разорвет Империю в клочья.
  Не желая поддаваться столь мрачным размышлениям, заговорил Сарик:
  - Но кто же способен всерьез поверить в такую возможность? Ни один
тонг не разглашает имен своих нанимателей, а нам в руки почему-то попадает
улика, которая недвусмысленно указывает на причастность Анасати к гибели
Айяки. Братство Камои не совершает подобных промахов, так что поневоле
задумаешься. Я склонен подозревать, что нас умышленно наводят на ложный
след.
  - След руки Джиро в этом преступлении слишком очевиден, - согласился
Инкомо, многозначительно покачивая скрюченным пальцем. - Будь убийцы столь
неосмотрительны, не видать бы им богатых клиентов. А община Камои потому и
превзошла своим могуществом все другие тонги, что ни один из ее секретов
никогда не был раскрыт. - Он обвел взглядом лица сидевших вокруг стола.
После... ах да, после пяти неудавшихся покушений на Мару эти закоренелые
злодеи ни с того ни с сего позволяют кому-то из своих "обронить" перед
смертью предмет, изобличающий Анасати? Маловероятно. Отнюдь не убедительно.
  Глаза Хокану сверкнули недобрым блеском.
  - Нужно вернуть Аракаси.
  Аракаси обладал многими талантами, и его способность разбираться в
клубке политических интриг и личных притязаний бесчисленных правителей
Империи иной раз граничила с чудом.
  - Необходимо выяснить, куда ведет этот след, бросающий тень на Джиро,
ибо за всем этим скрывается истинный убийца мальчика. - Хокану вздохнул. -
А пока что все наши предположения так предположениями и остаются. После
смерти Тасайо Минванаби кто же осмелится предпринимать какие-то шаги,
чтобы отнять жизнь у Слуги Империи?
  Сарик хмуро поскреб подбородок.
  - Господин, тебя ослепляет любовь к жене, - не без сочувствия сказал
он. - Простой народ, возможно, видит в ней своего кумира, но в иных
сердцах ее быстрое восхождение к вершинам власти порождает зависть. Многие
были бы не прочь поспособствовать скорейшему переселению Благодетельной в
чертоги Туракаму - хотя бы из-за того, что она идет наперекор традициям. И
еще из-за того, что ей присвоен ранг, о каком никто из прежних Имперских
Стратегов и мечтать не смел. Другим нестерпимо видеть, какие знаки
благоволения оказывает Ичиндар нашей госпоже, вот им и мерещится, будто
это умаляет престиж их дома или мешает воплощению их собственных
честолюбивых замыслов. Они-то с радостью предприняли бы любые шаги, чтобы
сбросить Мару с пьедестала... если бы осмелились.
  С трудом сдерживая нетерпение, Хокану повторил вопрос:
  - Так все-таки кто же осмелится?
  - Из всех нас это может знать разве что Аракаси. - Сарик взглянул на
Инкомо и, тщательно подбирая слова, чтобы ненароком не обидеть старика,
задал другой вопрос, беспокоивший его самого:
  - Скажи, вправе ли мы утверждать наверняка, что не десница твоего
прежнего хозяина дотянулась к нам из царства мертвых и нанесла удар
возмездия?
  Услышав эти слова, Кейок впился в Инкомо буравящим взглядом. Бывший
первый советник властителя Минванаби, а ныне второй советник
властительницы Акомы на мгновение опешил, но не дрогнул и, прочистив
горло, ответил:
  - Если такое намерение и существовало, я не был в него посвящен. Но
Тасайо был человеком скрытным и опасным. Он очень часто обдумывал и
выполнял свои планы без моего ведома. В тех случаях, когда любой другой
правитель на его месте воспользовался бы моими услугами, Тасайо сплошь и
рядом отстранял меня от участия в своих делах. Однажды моего прежнего
господина посетил сам Обехан из тонга Камои. В тот раз у меня сложилось
впечатление, что этот визит имел какое-то отношение к убийству шпионов
Акомы, состоявших на службе у Минванаби. - На худом лице Инкомо отразилось
неприкрытое отвращение, - как видно, воспоминание было не из приятных. -
Судя по всему, сначала они обменивались угрозами, а потом заключили некую
сделку. Но никто не расслышал ни слова из их разговора. Могу утверждать
лишь одно: за всю свою жизнь я не видал властителя Минванаби в такой
ярости, как в тот раз. Он просто бесновался у всех на виду. Господину
Тасайо многое можно поставить в вину, но владеть собой он умел. Чего-чего,
а хладнокровия ему хватало с избытком.
  Из всего услышанного Сарик сделал неутешительный вывод:
  - Если бывший первый советник Минванаби не может с уверенностью
утверждать, что Тасайо оставил какие-то распоряжения о возмездии - на тот
случай, если сам погибнет, - то, по-моему, не стоит тратить время на
догадки. Более существенно другое: по складу характера Тасайо был не из
тех людей, которые вообще допускают возможность неудачи. Как тактик он не
имел себе равных. Он до самого конца полагался на то, что сумеет
разгромить госпожу в открытом бою. Так с какой стати мы будем
предполагать, что он избрал окольный путь и оплатил убийство Мары, если и
мысли не допускал, что она его переживет? Нужно повнимательнее
присмотреться к врагам Джиро. Мара относится к тем немногим правителям, у
кого достаточно сильное войско, чтобы самостоятельно одолеть армию
Анасати. А если вспомнить, что Маре обеспечена поддержка императора, то
каждый сообразит: раздор между Акомой и Анасати чреват бедой для Джиро.
  - Однако властитель Анасати, похоже, так и рвется воспользоваться
случаем, который ему услужливо подсовывает судьба и наш злой жребий, -
возразил Хокану. - Он откровенно напрашивается на военное разрешение
спора, но это еще не снимает с него подозрений в причастности к гибели
Айяки. Пока жена не восстановит силы, принимать решения придется мне.
Передай гарнизону приказ готовиться к походу. Войны не миновать; нельзя
допустить, чтобы нас захватили врасплох.
  Кейок обошелся без традиционных фраз, предписанных этикетом: только
перед властительницей ему полагалось соблюдать формальности. Старый воин
лишь молча склонил голову, и этим было все сказано: он безоговорочно
поддержит Хокану. Сарик - более молодой и менее скованный традициями -
поклонился почти так же, как поклонился бы любой советник своему законному
сюзерену:
  - Я подготовлю официальное объявление войны дому Анасати. Когда
придет ответ от Джиро, мы выступим в поход.
  Кейок бросил взгляд на Ирриланди, который кивком одобрил грядущее
развитие событий. В Империи нападения чаще всего совершались без всяких
уведомлений, из засады или внезапным набегом; при этом никто публично не
признавал свою ответственность за кровопролитие. Но официальная битва
между семьями являла собой церемониальное действо, освященное временем. В
назначенный час сходились на поле боя две армии, одной из которых
предстояло уйти с победой. Не было места ни просьбам о пощаде, ни
снисхождению; если же случались (крайне редко) исключения из этого
правила, то и они были оговорены до мельчайших подробностей жестким
кодексом поведения. В истории сохранилась память о битвах, не утихавших
много дней подряд; порою в сражении погибали обе семьи.
  Хокану снова заговорил:
  - Я считаю нужным оповестить клан Хадама.
  Сарик поднял брови; и без того глубоко встревоженный, он пытался
понять, что скрывается за этим предложением.
  - Ты подстрекаешь Анасати, чтобы он воззвал к клану?
  Хокану вздохнул:
  - Почему-то я чувствую...
  Прежде чем консорт успел высказать свою мысль, Кейок понял, что он
имел в виду, и поспешил поддержать его. Вопреки своему обыкновению,
военный советник перебил говорящего:
  - Джиро не воин. Полководцем у него Омело. Он достаточно хорош на
своем месте в роли боевого командира, но как крупный стратег звезд с неба
не хватает. Для Джиро призыв к клану - самое верное средство, чтобы
сохранить в целости и сохранности усадьбу и войско. И мы тут ни при чем:
раз такой поворот событий все равно предрешен, значит, нельзя считать, что
кто-то кого-то "подстрекает".
  - К тому же, - добавил Инкомо, - властитель Джиро в душе - ученый.
Ему претит грубость вооруженных столкновений. Он ищет повод выступить
против Мары, которую возненавидел еще в юности, но ему больше по вкусу
коварные уловки и искусно расставленные капканы. Он мастер игры в шех -
помните об этом. Он будет добиваться гибели Мары обходными маневрами, а не
с помощью грубой силы. Если мы первыми объявим клановую войну, то остается
надежда, что клан Ионани не даст завлечь себя в могилу ради интересов
Анасати. В открытом бою против Джиро преимущество на нашей стороне, и
преимущество значительное. Если члены клана принимают его навязчивые идеи
настолько близко к сердцу, что готовы начать войну, приняв оскорбление его
чести на свой счет... ну что ж, тогда клан Хадама ответит на вызов.
  Доводы советников не прибавили Хокану ни надежд, ни воодушевления.
Чем бы ни ответил клан Ионани на призыв своего знатного родича - согласием
или отказом, - властителю Джиро уже удалось кое-чего добиться: он сумел
собрать под своими знаменами разрозненные группировки, по тем или другим
причинам заинтересованные в низвержении Мары. И уж конечно, не один Хокану
угадывал, что дело не сводится к личной обиде, нанесенной дому Анасати.
Пусть упразднен Высший Совет, но дух соперничества, составлявший основу
его существования, продолжал жить тайной напряженной жизнью, под каким бы
предлогом ни довелось собраться знати Империи. Судя по тому, что маги
прислали пятерых своих собратьев на похороны Айяки, их стремление
вмешиваться в события, разворачивающиеся на арене интриги, далеко не
исчерпало себя с тех пор, как Ичиндар перехватил у Совета бразды правления
Империей.
  - Возможно, нам хватит сил и союзников, чтобы сокрушить Анасати, но
какой ценой? - подвел наконец итог Хокану. - В конечном счете мы уже не
можем ничего изменить. Остается лишь уповать на то, что в короткой
кровопролитной схватке на поле боя наши противники понесут серьезные
потери. Это отобьет у некоторых охоту воевать дальше и расколет ряды
сторонников старого порядка, прежде чем они сумеют объединиться и создать
новую политическую партию.
  - Господин Хокану, - вмешался Сарик, видя нескрываемую печаль на лице
консорта Акомы, - из всех возможных путей ты выбрал самый лучший. Не
сомневайся: госпожа приняла бы именно такое решение, будь она способна
присутствовать на нашем совете. Теперь пойди к ней; ей нужно, чтобы ты был
рядом. Я накажу писарям изготовить документы и распоряжусь, чтобы гонцы
доставили их в поместье властителя Джиро.
  Покидая зал, Хокану выглядел угнетенным, хотя заявление советников о
безоговорочной поддержке и принесло ему некоторое облегчение. Он шагал
по-солдатски целеустремленно и быстро, но его руки непроизвольно сжимались
в кулаки и снова разжимались, выдавая душевную боль.
  Поднявшись со своих мест, вслед за господином вышли и все сановники
Акомы, кроме Сарика. Оставшись один в душных потемках, он с силой ударил
кулаком в ладонь, с которой давно уже исчезли мозоли: немало воды утекло с
того дня, когда он был назначен советником Акомы и навсегда оставил ратную
службу. У него болела душа и за друзей, поныне обитающих в казармах, и за
женщину, которой он был призван служить и которой всецело посвятил свою
преданность. Если Акоме удастся достаточно быстро притушить вспышку
вражды, это может означать только одно: боги сотворили чудо. После
роспуска Высшего Совета слишком многие недовольные правители оказались не
у дел. Мирная жизнь предоставила им обширные возможности, чтобы копить на
досуге злобу. Старые политические партии распались. Новый образ правления,
установленный Ичиндаром, лишал их существование всякого смысла.
  В Империи было тихо, но далеко не спокойно: внутреннее брожение, в
течение трех лет не находившее выхода, дозрело до возобновления
гражданской войны.
  Сарик любил свою госпожу и восхищался тем, с каким блеском она
добилась перемен в общественном устройстве Цурануани. Однако сейчас он
сожалел о том, что отменена должность Имперского Стратега, а Высший Совет
лишен власти: в прежние времена, по крайней мере, можно было, рассматривая
любое событие, опираться на сотни примеров, накопленных за многовековую
историю Большой Игры. Теперь же законы претерпели насильственное
изменение, хотя знать Империи придерживалась старых методов.
  "Что-то я ударился в высокие материи", - решил Сарик, недовольно
поморщившись. Он вышел из опустевшей палаты, направляясь к покоям, которые
выбрал для себя, когда Мара перенесла свою резиденцию в бывшее поместье
Минванаби. По пути он послал скорохода за писарем и, когда тот прибыл с
чернильницей и перьями в большой сумке, коротко распорядился:
  - Подготовь указание для управляющих нашими факториями и агентов.
Если Аракаси объявится где-нибудь в пределах Империи, пусть ему сообщат,
что он должен немедленно вернуться домой.
  Писарь без разговоров уселся на пол, пристроил на коленях деревянную
доску для письма и, быстро заскользив пером по пергаменту, принялся
строчить первый документ.
  - Используй шифр номер семь. Добавь еще следующее, - закончил Сарик,
меря шагами пол: от возбуждения он не мог усидеть на месте. - Наша госпожа
в смертельной опасности.

  ***

  Раздался перезвон колокольчиков, и порыв потревоженного воздуха
взметнул шелковые драпировки главного зала собраний в Городе Магов.
Заколебались тени, отбрасываемые трепещущим пламенем масляных
светильников, и в центре зала, где плитки пола составляли загадочный узор,
появился маг. Он проворно отступил в сторону, и тут же следом за ним один
за другим возникли двое его собратьев. Затем еще и еще, пока скамьи вдоль
стен зала не заполнились множеством облаченных в черное фигур. Гигантские
двери, висящие на кожаных петлях, со скрипом распахнулись, приглашая войти
тех, кто решил не прибегать к чародейству для доставки собственных тел на
собрание Всемогущих.
  Чародеи расходились по своим местам быстро и без суеты.
  Сошлись Всемогущие со всех концов Города Магов - скопления зданий и
крытых террас, башен и галерей, - занимавшего целый остров. Расположенный
посреди огромного озера у подножия Высокой Стены - горного хребта на
севере Империи, - Город Магов без помощи чар был недосягаем. Черноризцы
перенеслись в город также из отдаленных провинций, откликнувшись на
призыв, посланный нынешним утром. Собранные вместе в количестве,
достаточном для принятия решений, маги представляли собой самую грозную
силу в Империи, поскольку стояли выше закона. Никто, даже император, не
дерзал оспаривать их верховенство.
  Сбор магов занял считанные минуты. Ходику, сухопарый крючконосый
человек средних лет - из тех, кто предпочитал проводить большую часть
времени в кабинете, - прошел к яркой мозаичной площадке, где полагалось
находиться распорядителю. По огромному залу разнесся его голос:
  - Нас всех созвали сюда, чтобы я мог держать речь во имя блага
Империи.
  Обычное приветствие было встречено молчанием, поскольку все дела,
требующие созыва Ассамблеи Всемогущих, имели прямое отношение к делам
Империи.
  - Сегодня была сломана Красная Печать внутреннего святилища в храме
Джастура!
  На это объявление зал откликнулся тревожным шумом, ибо арочные двери,
ведущие к центральному алтарю в храме бога войны, распахивались для народа
только по случаю официально объявленной войны между родами или кланами.
Ходику поднял руки, дабы восстановить порядок:
  - Мара из Акомы, будучи главой своего дома и полководцем клана
Хадама, объявила войну властителю Джиро из Анасати!
  В разных местах зала раздались изумленные возгласы. Молодые маги,
осведомленные обо всех важных событиях в Империи, не составляли
большинства. Эти неофиты вошли в состав Ассамблеи во время потрясений,
вызванных злобной силой, известной под именем Враг. Угроза всеобщего
уничтожения, нависшая над двумя мирами - Келеваном и Мидкемией,
находящейся по ту сторону Бездны, - побудила тогда магов помочь императору
Ичиндару взять всю власть над Империей в свои руки, чтобы внутренние
распри не ослабили страну в преддверии более тяжких испытаний. Вероятно,
магам-новичкам казалась заманчивой возможность применить свое чародейское
искусство для решения судеб людей и целых народов. Но старейшины
Ассамблеи, в сосредоточенном уединении поглощенные поиском собственных
путей к высшему знанию, относились к вмешательству в цуранскую политику
как к некой грязной работе - хлопотливой и неблагодарной, которой
приходится заниматься только в случае крайней необходимости.
  Существовала также совсем уж малочисленная группа - ее возглавляли
Хочокена и Шимони, некогда хорошо знакомые с Миламбером, магом из мира
варваров, - для которой недавние отступления от традиционной формы
правления были интересны по более глубоким причинам. Соприкосновение с
мидкемийским взглядом на мир позволило им увидеть жизнь отечества в ином
свете, а поскольку властительница Мара была ныне главной опорой
императора, известия о войне приобретали особую важность.
  Хочокена, поднаторевший в распутывании узелков цуранской политики,
поднял к лицу пухлую руку и прикрыл темные глаза, словно призывал себя к
терпению.
  - Как ты и предсказывал, - шепнул он худощавому Шимони, - беда пришла
в самый неподходящий момент.
  Шимони, всегда скупой на слова, не ответил; с ястребиной зоркостью он
наблюдал за несколькими менее хладнокровными магами, которые поднялись с
мест, тем самым заявляя о своем желании высказаться. Остановив взгляд на
молодом черноризце по имени Сивин, Ходику направил на него указующий
перст. Тот, на кого пал выбор, вышел на середину; остальные снова сели.
  Едва ли год прошел с того дня, когда он, пройдя положенные испытания,
получил право называться магом. Сивин был быстр на ногу, говорлив и
склонен к запальчивости. Такие обычно спешат изложить свое мнение, в то
время как другие, более искушенные, предпочитают не сразу оглашать
собственные суждения, а сначала послушать, что на уме у менее опытных
членов Ассамблеи. Сивин заговорил вдвое громче, чем требовалось в таком
зале, как этот:
  - Многие верят, что Джиро причастен к смерти сына Благодетельной.
  Вот уж не новость! Уголки губ Шимони опустились в неприязненной
гримасе, а Хочокена пробормотал себе под нос - но так, чтобы его услышала
половина зала:
  - Он что, опять подслушивал в гостиной у Изашани, набираясь светских
сплетен?
  Шимони и на этот раз промолчал; как и многие пожилые чародеи, он
считал верхом непристойности использовать магию ради интереса к делам
отдельных аристократов.
  Замечание Хочокены и суровые взгляды части старейшин смутили Сивина.
Он осекся и, не находя слов для продолжения речи, смог лишь повторить:
  - Многие в это верят...
  Вниманием распорядителя попытались завладеть и другие маги. Ходику
сделал знак, и грузный, неуклюжий, косноязычный неофит пустился в
пространные рассуждения, не имевшие ни малейшего касательства к делу; тем
временем бывалые маги тихо переговаривались между собой, пропуская мимо
ушей почти всю его речь.
  Маг по имени Телоро, сидевший через два ряда позади Хочокены и
Шимони, подался вперед:
  - Хочо, если начистоту, чем мы тут занимаемся?
  - Судьбой Империи, Телоро. Судьбой Империи, - вздохнул дородный маг.
  Сначала Телоро почувствовал себя задетым такой расплывчатостью
ответа, но затем насторожился: хотя безмятежная поза Хочокены и не
выдавала тревоги, в голосе его звучала подлинная озабоченность.
  Внимание обоих - и Шимони, и Хочокены - привлекла к себе группа
оживленно шушукающихся магов на противоположной стороне зала. Когда
выступавший сел, широкоплечий черноризец из этой компании поднялся на
ноги, и Хочокена пробормотал:
  - Ну теперь поглядим, как будет разыгран этот раунд.
  Ходику подал знак, и маг по имени Мотеха занял место оратора. Его
каштановые волосы были подстрижены в ровный кружок выше ушей; такая
прическа, именуемая "головой воина", для черноризца выглядела странной и
несколько вызывающей. Впрочем, Мотеха по любым меркам выделялся на общем
фоне. Он водил дружбу с двумя братьями, рьяно поддерживавшими прежнего
Имперского Стратега, но, когда Эргоран умер, а Элгахар отправился служить
в Мидкемию, Мотеха потратил немало усилий, чтобы внушить окружающим, будто
с этими двумя ничто и никогда его не связывало.
  Начало речи Мотехи заставило Шимони с Хочокеной насторожиться.
  - Есть ли предел честолюбию властительницы Мары? Она втягивает
правителей в кладовую войну из-за оскорбления, которое она же сама, будучи
властительницей Акомы, нанесла властителю Анасати!
  Хочокена кивнул, словно в подтверждение собственной догадки:
  - Так-так, Мотеха примкнул к союзникам Анасати. Странно. Он не сам до
этого додумался. Интересно, кто его надоумил?
  Шимони жестом остановил его:
  - Не отвлекай меня болтовней. Я хочу послушать.
  Мотеха повел в воздухе рукой, словно призывая собратьев к
возражениям; при этом сверкнули многочисленные кольца, которыми были
унизаны его пальцы. Однако он был не настолько великодушным, чтобы и
впрямь предоставить кому-либо возможность вставить слово. Не промедлив ни
секунды, он провозгласил:
  - Ответ очевиден - нет! Благодетельная не удовольствовалась тем, что
попрала обычай, объединив свою армию с армией бывшего врага.
  - Что мы сочли блестящей находкой, - напомнил Хочокена, и на сей раз
достаточно громко для того, чтобы заставить Мотеху запнуться. Телоро и
Шимони спрятали ухмылки. Толстяк был мастер смущать собратьев, когда
полагал, что не мешало бы сбить с них спесь. Видя, что Мотеха готов
отказаться от заготовленной заранее речи, Хочокена учтиво добавил:
  - Прости, я не хотел перебивать тебя. Прошу, продолжай.
  Мотеха, однако, уже был выбит из колеи.
  - Она уничтожит Анасати... - только и проговорил он.
  Со своего места поднялся Фумита - один из наиболее почитаемых членов
Ассамблеи.
  - Извини за вмешательство, Мотеха, - сказал он, дождавшись
разрешающего кивка распорядителя, - но поражение Анасати вовсе не
бесспорно и даже не очень вероятно. Если опираться на документально
засвидетельствованные, непредвзятые оценки сил, имеющихся в распоряжении
обеих сторон, то именно Джиро должен в качестве контрмеры избрать призыв к
клану. В одиночку Анасати не соперник для властительницы Мары, но,
поднимая клан Хадама, она рисковала многим. В политическом смысле Мара уже
начала за это расплачиваться. Она потеряет могучих союзников - по крайней
мере двое будут вынуждены принять сторону Джиро в силу кровного родства, -
и, хотя богатство и мощь Акомы внушают трепет, силы обоих кланов в
сущности равны.
  Хочокена откровенно ухмыльнулся. Плохо замаскированная попытка Мотехи
настроить Ассамблею в пользу Анасати потерпела теперь полный провал. Но
Фумита не спешил сесть на место.
  - Есть еще один предмет, который требует нашего внимания, - спокойно
заключил он.
  Мотеха вздернул подбородок и с крайней неохотой освободил ораторское
место. Поскольку никто из Великих не изъявил желания сменить его, Ходику
просто махнул рукой Фумите, чтобы тот продолжал:
  - Теперь, когда интересы чести, надо полагать, соблюдены, пора
подумать о другом. Не расшатает ли эта стычка кланов внутренние устои
Империи настолько, что им будет грозить разрушение?
  Ассамблея отозвалась неясным гулом, но никто не спешил высовываться
со своим мнением. Спору нет, Ионани и Хадама - крупные кланы, но ни один
из них не мог собрать вокруг себя достаточно сторонников, чтобы роковым
образом повлиять на порядок в Империи. Хочокена понимал, что его соратник
Фумита просто тянет время. За его маневрами скрывалась тревога о напастях
более грозных, нежели оскорбленная честь какой-то одной семьи. Уже можно
было предугадать худшее: свара между Анасати и Акомой подстрекнет
противников Ичиндара к более решительным действиям. История с Джиро уже
послужила сплочению дотоле разрозненных недовольных, и они соединились в
партию традиционалистов, которая могла оказать серьезное сопротивление
нынешним преобразованиям государственных основ. Их возмущение еще не
достигло той степени, когда оно находит выход в кровопролитии, но если бы
Высший Совет сохранил свои полномочия и если бы сейчас предстояло избрать
Имперского Стратега - у Джиро, несомненно, хватило бы сторонников, чтобы
этот вожделенный пост достался именно ему. Его поддержали бы и те маги,
которые порицали нововведения Ичиндара. То, что он сосредоточил в своих
руках не только духовную, но и мирскую власть, они осуждали как
недостойную уловку; по их мнению, следовало вернуться к порядкам,
существовавшим до встречи с Врагом, а деятельность императора снова
ограничить рамками его традиционной роли. Хочокена, возглавлявший горстку
сторонников перемен, не слишком вникал в суть речи Фумитьг, предпочитая
проследить, к кому потянется Мотеха.
  Своему единомышленнику он шепнул:
  - Ах вот кто тут ратует за интересы Джиро.
  Едва заметным наклоном головы он указал на собеседника Мотехи -
человека атлетического сложения, едва перешагнувшего границу между юностью
и зрелостью. В его наружности примечательным был разве что огненный цвет
волос, видневшихся из-под черного капюшона. У него были густые брови,
угрюмое выражение лица и повадки человека, снедаемого постоянным
внутренним беспокойством.
  - Тапек, - узнал рыжеволосого атлета Шимони. - Тот самый, который
сжег дом, упражняясь в магии. Проявил свое дарование уже в раннем детстве,
но ему понадобилось много времени, чтобы научиться сдерживать себя.
  Хочокена призадумался:
  - Он не из друзей Джиро. Что ему за прибыль во всем этом - вот вопрос.
  Шимони еле заметно пожал плечами:
  - Таких, как он, прямо-таки тянет к беде: ни дать ни взять - щепка,
которую засасывает водоворот.
  Тем временем дебаты в центре зала продолжались. Голос Фумиты не
выражал никаких чувств: не хватало еще, чтобы кто-нибудь упрекнул его в
предвзятости суждений из-за родственных связей с семьей Хокану и Мары.
Свою речь он завершил безрадостным пророчеством:
  - Я полагаю, что мы окажемся перед лицом как внутренних, так и
внешних опасностей, если кланы Ионани и Хадама истребят друг друга. -
Желая подчеркнуть значение сказанного, он предостерегающе поднял палец. -
Не приходится сомневаться: тот род, который выстоит в борьбе, придет к
победе настолько ослабленным, что на него немедленно нападут другие
недоброжелатели. - Подняв на сей раз уже два пальца, он тем же ровным
тоном договорил:
  - И сможет ли кто-либо отрицать, что недруги за пределами Империи
непременно воспользуются удобным случаем, чтобы извлечь выгоду из наших
внутренних неурядиц, и нанесут удар?
  - Пора и мне подбросить дровишек в огонь! - проворчал, вставая,
Хочокена.
  Словно повинуясь некоему тайному сигналу, Фумита уселся на свое место
так проворно, что никто не успел подняться и опередить Хочокену:
распорядитель жестом пригласил тучного мага на ораторскую площадку.
  Хочокена откашлялся, прочищая горло.
  - Мой ученый собрат блестяще изложил суть дела, - начал он. - Но
риторика не должна туманить наш взор.
  Это высокопарное вступление заставило Шимони чуть заметно
усмехнуться. Его толстый соратник расхаживал взад и вперед, ловя взгляды
магов, сидящих в первых рядах: нужно было привлечь их внимание, ибо то,
что он собирался сказать, касалось всех.
  - Я бы хотел особо отметить, что прежде, как известно, подобные
стычки еще не означали конца света! - Он кивнул ради пущей
выразительности. - И мы не располагаем никакими сведениями, которые
позволили бы нам думать, что наши соседи замышляют недоброе. Вдоль наших
восточных границ люди из Турила развели такую бойкую торговлю, что им
просто нет никакого смысла начинать войну, если мы сами не подадим им
повода. Возможно, характер у них не из приятных, но барыши для них
привлекательнее, нежели кровопускание. По крайней мере, все выглядит
именно так, с тех пор как Военный Альянс расстался с намерением покорить
их силой оружия.
  По рядам прокатилась волна неодобрительного шепота: попытка
присоединить горный Турил в качестве новой провинции кончилась для Империи
позорным провалом, а напоминать о поражении считалось дурным тоном. Однако
Хочокена без колебаний использовал этот аргумент, чтобы выбить почву
из-под ног противников. Он только заговорил громче, чтобы, невзирая на
поднявшийся шум, его услышали все:
  - Кочевники из пустыни Цубара заключили скрепленный клятвой мирный
договор с Ксакатекасом и Акомой, выступившими от лица Империи, и с
конфликтом в Дустари покончено.
  То, что спокойствие на южных рубежах Цурануани достигнуто отчасти
благодаря заслугам властительницы Мары, не ускользнуло от внимания
Ассамблеи. Круглое лицо Хочокены расплылось в улыбке: гомон стих и в зале
установилась почтительная тишина.
  - Как ни крути, в Империи до того спокойно, что даже скучно
становится. - Словно меняя маску, он посуровел, согнав улыбку с лица, и
погрозил собранию пальцем. - Нужно ли напоминать уважаемым собратьям, что
Слуга Империи считается членом императорской семьи? Обычай странный, я
понимаю, но такова традиция. - Он указал рукой в сторону Мотехи, который
каких-нибудь полчаса тому назад позволил себе нападки на Мару. - Допустим,
мы будем настолько опрометчивы, что предпримем какие-либо шаги в интересах
Анасати, и что тогда? Вполне вероятно, что император сочтет наш поступок
ударом против своей семьи. Но я перейду к самой сути дела. Нам с Элгахаром
довелось лично присутствовать при казни последнего Имперского Стратега.
При его повешении... - Он сделал эффектную паузу и постучал себя по виску.
- Посмотрим, не смогу ли я припомнить, что именно сказал Свет Небес о
маге, который оказался участником тайных интриг Совета. Ах да, вот его
точные слова: "Если когда-нибудь обнаружится, что еще хоть один из Черных
Риз замешан в заговоре против моей семьи, то древний декрет, ставящий
магов выше закона, будет отменен. Даже если я буду вынужден бросить всю
военную мощь Империи против вашей магической силы - пусть даже при этом
самой Империи придет конец, - я не позволю вновь посягнуть на власть
императора. Понятно? "
Хочокена обвел Ассамблею грозным взглядом:
  - Могу вас заверить: Ичиндар говорил искренне. Он не из тех, кто
бросает слова на ветер. Наши прежние государи, возможно, довольствовались
тем, что делили время между священными церемониями в храмах и зачатием
наследников, которых впоследствии производили на свет их жены и наложницы.
- Его голос окреп. - Но Ичиндар не таков! Он правитель, а не идол в
жреческом облачении!
  Понизив голос настолько, чтобы все присутствующие были вынуждены
напрячь слух и ловить каждое его слово, Хочокена подытожил:
  - Те из нас, кто присутствовал на похоронах сына Благодетельной,
прекрасно понимают, что причина срыва Мары - неизбывное горе. Теперь ей
придется расхлебывать последствия своего проступка. С той секунды, когда
она бросилась на Джиро, их столкновение неизбежно. Поскольку наш долг -
охрана Империи, я сильно сомневаюсь, вправе ли мы совершать любые
действия, в результате которых, - голос мага громом раскатился по залу, -
нам придется сойтись на поле битвы с имперскими войсками... и все из-за
оскорбления, нанесенного частному лицу! Конечно, мы победим, но после
победы нам для охраны останется очень маленькая империя, - - уже спокойно
и рассудительно договорил Хочокена. - Это все, что я хотел сказать. - И он
сел на место.
  Молчание длилось недолго. Секунда - и Тапек вскочил на ноги. Ходику
кивнул, и Тапек устремился к центру зала. Полы его хламиды развевались на
ходу.
  Бледный от волнения молодой маг обвел взглядом зал, замерший в
безмолвном раздумье.
  - Достаточно мы наслушались о властительнице Маре! Должен заметить,
что пострадавшей стороной является Джиро Анасати. Он-то не нарушал
перемирия. - Тапек воздел руки. - Заклинаю всех вас для разнообразия
рассмотреть прямые доказательства вместо слов!
  Широким взмахом он очертил в воздухе невидимую раму, произнес
заклинание, и в пространстве перед ним заиграл свет. Радужные переливы
обрели четкие формы: перед взглядами чародеев возник образ комнаты,
заполненной книгами и свитками. По комнате в изысканно-простом одеянии
расхаживал властитель Джиро в редком для него состоянии возбуждения. В
углу на подушках примостился Чимака; его лицо сохраняло абсолютную
бесстрастность.
  - Как смеет властительница Мара угрожать мне! - оскорбленно
воскликнул Джиро. - К смерти ее сына мы не имеем никакого отношения. Это
же ни с чем не сообразно: хоть на минуту допустить, будто наш род способен
опуститься до такой низости, как убийство мальчика, в жилах которого течет
кровь Анасати! Улика, найденная на убийце, специально подброшена, чтобы
опорочить нас, и из-за этой фальшивки нас втягивают в войну кланов!
  Чимака полюбовался на собственные пальцы, унизанные резными кольцами
из раковин коркара, которые он так и не удосужился снять после похорон.
  - Клан Ионани сумеет должным образом ответить на оскорбление, -
сказал он, пытаясь угомонить хозяина. - Нам не придется идти в сражение
без поддержки.
  - Война!.. - Джиро резко развернулся. На его лице читалось
неприкрытое отвращение. - Мара призвала своих родичей к оружию просто из
малодушия! Она надеется одолеть нас, не запачкав рук, - задавить
подавляющим численным перевесом. Что ж, мы должны пораскинуть мозгами и
преподать ей урок. Клан Ионани поддержит нас - все к лучшему. Но я никогда
ей не прощу, что мы были вынуждены пойти на это. Если после жестокой
схватки наша семья не будет истреблена полностью, властительнице придется
накрепко усвоить: Акома нажила себе врага, которого следует бояться!
  Чимака облизнул губы:
  - На политической арене многое изменилось. Конечно, мы могли бы
обратить себе на пользу некоторые особенности новой расстановки сил.
  Джиро гневно уставился на первого советника:
  - Для начала - будь проклята эта сука, нам нужно позаботиться о том,
как уберечь собственные шкуры в предстоящей бойне!
  Хлопнув в ладоши, Тапек рассеял чары, и видение исчезло. Он отбросил
со лба огненную челку и окинул собрание глумливым взглядом, потешаясь над
старцами, окаменевшими от возмущения столь бесцеремонным вторжением в
частную жизнь вельможи.
  - Ты нарушаешь традицию! - раздался дребезжащий старческий голос из
задних рядов. - Кто мы - старые сплетницы, сующие всюду свой нос? Чем мы
лучше их, если готовы использовать магию для подглядывания и
подслушивания? Так начнем подглядывать в дамских будуарах!
  Возмущение разделили несколько седоголовых магов, которые в знак
протеста покинули зал.
  Тапек не задержался с ответом:
  - Ах вот как, я нарушаю традицию? А как обошлась с традициями
властительница Мара? Так вот - она дерзнула все перевернуть. Должны ли мы
пребывать в бездействии, ожидая, пока она развалит Империю? Какие
увещевания остановят ее? Разве этим недостойным выпадом против правителя
Анасати она не доказала, что не способна держать себя в руках?
  Последнее подстрекательское замечание, как видно, встревожило даже
Шимони.
  - Она потеряла ребенка, умершего страшной смертью! - перебил он
Тапека. - Мара - женщина и, как любой человек, неизбежно совершает ошибки.
  Тапек простер руки вверх:
  - Правильно замечено, брат, но меня не заботят изъяны в воспитании
Мары. Она поднялась на ошеломляющую высоту - по любым человеческим меркам.
Ее влияние стало слишком сильным, величие - чересчур бьющим в глаза.
Будучи предводителем и полководцем клана Хадама, возглавляя самый
могущественный дом в Империи, она возвышается над всеми правителями. Как
Слуга Империи она обладает опасной притягательностью для простонародья. Я
полностью согласен со сказанным: да, Мара неизбежно совершает ошибки
именно потому, что она всего лишь человек! И никому из правителей - ни
мужчине, ни женщине - не должно быть дозволено собирать в своих руках
такую непомерную мощь. Говорю вам, мы должны обуздать ее, пока не поздно!
  Ходику погладил подбородок: дискуссия приобретала опасный уклон. Не
желая еще больше накалять страсти, он обратился к Хочокене:
  - У меня вопрос к ученому собрату. Хочо, по твоему мнению, что нам
следует делать?
  Откинувшись назад и прилагая все силы к тому, чтобы сохранять
равнодушный вид, Хочокена небрежно переспросил:
  - Что делать?.. - и тут же сам дал ответ:
  - Ну, я полагаю, это очевидно. Ничего! Пусть эти драчливые партии
воюют между собой. А когда их задетая честь удовлетворится пролитой
кровью, собрать осколки будет делом несложным.
  Снова зазвучали голоса - то тут, то там маги вскакивали с мест, желая
быть услышанными.
  - Ты ведь не собираешься этим ограничиться, Хочо? - шумно вздохнул
Шимони.
  Толстяк уткнулся подбородком в ладони, отчего щеки собрались в
морщины.
  - Разумеется, нет, - прошептал он. - Но надо же было кому-то
окоротить этого нахального молодчика.
  Неподвластный законам государства, каждый Великий волен был поступать
так, как считал нужным. Любой из них мог по собственному усмотрению
вмешаться в борьбу против Мары, если полагал, что так будет лучше для
Империи. Однако в делах государственной важности требовалось, чтобы сами
маги избрали и узаконили для себя единый образ действий; в таких случаях
решение принималось большинством голосов и ни один член Ассамблеи не мог
пойти наперекор общей воле. Сегодня не приходилось надеяться, что согласие
будет достигнуто быстро, и потому Хочокена избрал новую тактику: пусть уж
собратья по магическому искусству вдоволь наговорятся, обсуждая по всей
форме предложенную политику невмешательства, а он тем временем попытается
исподволь склонить большинство Ассамблеи к благоразумию и терпимости.
  С видом полнейшей покорности судьбе толстяк разгладил хламиду на
животе:
  - Ну-с, дадим этим горячим головам накричаться до хрипоты, а сами
пока попробуем добраться до сути дела. Когда они выдохнутся, мы подкинем
им единственный разумный выход из положения и потребуем голосования. Пусть
они тешатся иллюзией, что первыми нашли приемлемое решение. Пусть Тапек и
Мотеха считают, что это они ведут Ассамблею к единодушию, - так будет
безопасней. Иначе они начнут орудовать самостоятельно и, чего доброго,
натворят бед.
  Шимони угрюмо покосился на дородного соседа:
  - Почему, интересно, тебе непременно нужно устраивать нескончаемые
словопрения, чтобы найти выход из любой неурядицы?
  - А у тебя есть идея получше? - колко отпарировал Хочокена.
  - Нет, - буркнул Шимони.
  Не желая утомлять себя дальнейшими разговорами, он снова уделил
внимание площадке в центре зала, где обосновался один из множества
желающих поговорить.

  ***

  Утреннее солнце припекало большой штабной шатер. Внутри стоял тяжелый
запах густого масла, которым при выделке пропитывали кожу, чтобы она стала
непромокаемой, и жира, используемого для смазки ремней и доспехов. В смеси
ароматов отсутствовал лишь запах масла для светильников, поскольку
властительница не видела надобности в дополнительном освещении. Облаченная
в великолепные доспехи и шлем, увенчанный плюмажем клана Хадама, Мара
восседала на нарядных шелковых подушках. Входные полотнища шатра были
откинуты, и падающий снаружи утренний свет очерчивал ее строгий профиль.
Позади нее стоял Хокану. Положив руку в латной рукавице на плечо жены, он
обозревал войска, ровными рядами выстроенные в широкой долине у подножия
холма.
  Всю луговину, насколько мог охватить взор, заполняли застывшие в
ожидании воины. Их было такое множество, что шлемы и копья не поддавались
счету. Все замерло, лишь ветер шевелил перья офицерских плюмажей - не
только зеленого цвета Акомы, но, казалось, и всех цветов радуги. Однако
затишье было обманчивым. Каждый боец в доспехах клана Хадама был готов в
любую секунду исполнить приказ своего полководца, как только прозвучит
призыв чести.
  В своих парадных доспехах Мара казалась изваянием из нефрита с
бесстрастной маской вместо лица, как и полагалось цуранскому полководцу;
но осанка госпожи порождала у окружавших ее советников странное ощущение
хрупкости этого незыблемого фасада - как будто жесткая оболочка внешнего
безразличия была последней препоной, сдерживающей бушевавшие внутри
чувства. В ее присутствии все разговаривали и двигались осторожно, словно
случайный жест или неверно произнесенное слово могли пробить брешь в ее
самообладании и безрассудная ярость, однажды уже выплеснувшаяся на
властителя Джиро, вновь вырвется на волю, сметая все преграды.
  Сейчас, имея под командованием огромную, готовую к наступлению армию,
Мара походила на надвигающуюся грозовую тучу, - не угадаешь, когда
засверкают молнии. Официальное объявление войны означало конец хитростям и
двоедушию, коварству и недомолвкам... просто ударить в чистом поле по
врагу, чье имя оглашено на церемонии в храме Джастура.
  Напротив войск клана Хадама реяли знамена клана Ионани. Подобно Маре,
властитель Джиро с полководцем своего клана сидел на вершине
противоположного холма. Преисполненные гордости, как и подобало при их
знатном происхождении, они и не помышляли прощать властительнице Маре
попрание чести. За плотно сомкнутыми рядами воинов Ионани над штабным
шатром развевался древний ало-желтый боевой стяг рода Анасати; рядом
расположился черно-зеленый шатер властителя Тонмаргу, полководца клана
Ионани. Порядок размещения цветов символизировал вековой завет: на
оскорбление, нанесенное дому Анасати, ответит весь клан, не жалея ни
своих, ни чужих жизней.
  Настоящему цурани смерть не страшна - жить в позоре, прослыть трусом
хуже смерти.
  Глаза Мары зорко примечали каждую подробность, руки были неподвижны.
Недоступны были ее мысли, замкнутые в холодном мире, куда никто - даже
Хокану - не мог проникнуть. Она, всегда отвергавшая войну и убийство,
ныне, казалось, рвалась навстречу разгулу насилия. Пусть кровопролитие не
вернет ей сына, но, быть может, в пылу и угаре боя она хотя бы избавится
от неотвязных мыслей. Боль и горе отпустят ее только тогда, когда Джиро из
Анасати обратится в прах.
  Она была подобна туго натянутой струне, и Хокану понимал, что нет
сейчас таких слов, которые могли бы принести ей облегчение. Он просто
оставался рядом, спокойный и надежный, умеряя - там, где можно, - резкость
ее решений.
  Наступит день, Мара очнется и смирится со своим горем. Но пока время
не начнет залечивать ее раны, его дело - быть ей нерушимой опорой.
  С истинно цуранской невозмутимостью Хокану следил взглядом за тем,
что происходило в отдалении: группа воинов, отделившаяся от рядов клана
Хадама, приблизилась к стану Ионани. Их возглавлял Люджан в сверкающих на
солнце доспехах; верх офицерского плюмажа горел на свету изумрудным огнем.
Бок о бок с ним шагали подчиненные ему старшие офицеры - Ирриланди и
Кенджи, а сзади, согласно рангу, - военачальники других родов клана
Хадама. Шествие замыкал писарь, обязанный слово в слово занести в
специальную книгу обмен речами, когда, Согласно традиции, в центре поля,
избранного для битвы, встретятся командующие обеих сторон. В ходе
переговоров надлежало установить границы боевых действий, время начала
битвы и возможность, если таковая существует, предложения и принятия
пощады. Впрочем, о последнем Мара и слышать не желала.
  Ее ничуть не волновала судьба семей, входящих в клан Ионани. Пусть
побеждают или гибнут вместе с Джиро - не ей же одной испытывать на своей
шкуре жестокости Игры Совета.
  - Никакой пощады, - отчеканила Мара, когда Кейок, ее военный
советник, затронул этот вопрос.
  Теперь все точки расставлены, ставки сделаны. Никто не может оспорить
слово Мары - слово предводителя клана. Хокану обвел взглядом круг
придворных Мары - чтобы самому укрепиться духом и заодно узнать настроение
присутствующих. Кейок, облаченный в доспехи, явно чувствовал себя куда
более уверенно, чем в одеянии советника, предписанном ему по должности.
Сарик, сражавшийся до своего возвышения в армии Акомы, также был одет в
доспехи. В преддверии боя он чувствовал бы себя голым, если бы его спину
прикрывали только тонкие шелка.
  Старый Инкомо остался верен привычной одежде. Он - лучше
управлявшийся с пером, чем со столовым ножом, - стоял засунув руки за
пояс; его морщинистое лицо застыло от напряжения. Хотя на своем веку он
успел навидаться всякого, Инкомо не приобрел навыка к насилию. Призыв Мары
к клану был не из тех поступков, какие совершают люди в здравом уме, и,
поскольку до сей поры она была живым воплощением доброты и
рассудительности, ее нынешняя ожесточенная решимость исполнить цуранский
ритуал возмездия повергала его в ужас. Но годы пребывания на посту
советника Минванаби научили его сдерживать свои чувства.
  Только от воли богов зависела сегодня судьба Акомы и ее сородичей из
клана Хадама, равно как и судьба их подданных - всех до единого.
  Зазвучали фанфары, взмыл над лощиной рев изогнутых рогов. Барабаны
выбивали дробь, пока парламентеры Ионани и Хадама, повернув каждый в свою
сторону, шли обратно к войскам. Затем темп музыки ускорился; Люджан занял
свое место в середине передних рядов, Ирриланди и Кенджи - на правом и
левом флангах; другие офицеры возглавили войска домов клана. На утреннем
солнце сверкнули щиты и копья, и волна ярких отблесков пробежала по всему
простору луговины, когда тысячи воинов выхватили мечи из ножен.
  Геральдические знамена хлопали при порывах ветра, и на крестовинах
развевались красные вымпелы во славу Туракаму, бога смерти, чье
благословение испрашивалось для предстоящего кровопролития. Жрец Красного
бога ступил на узкую полосу земли, разделявшую враждебные армии, и запел
молитву. Слова молитвы подхватили воины, и разом вознесшийся к небесам
звук тысяч голосов ударил по ушам, словно гром в преддверии катастрофы.
Около жреца стояла закутанная в черное жрица богини Сиби, кто есть сама
Смерть. Присутствие жрицы, состоявшей на службе у старшей сестры Туракаму,
подтверждало, что нынче многим суждено принять смерть. Жрец закончил
заклинание и подбросил в воздух пригоршню красных перьев. Он поклонился до
земли, затем приветствовал жрицу богини смерти. Но вот священнослужители
удалились, и тогда на смену размеренному - хотя и могучему - речитативу
пришел оглушительный хаос воплей и брани. Враги принялись поносить друг
друга через разделяющее их пространство. Бросались непростительные
оскорбления - так подтверждалась готовность биться до конца, готовность
победить или умереть, как того требовала честь. Эти яростные выкрики были
необходимы каждому, чтобы подбодрить себя и лишний раз увериться, что ни
один воин не поддастся позорной трусости. Цуранский кодекс чести был
неумолим: право на жизнь добывается победой, иначе бесчестие потянется из
этой жизни в следующую, обрекая малодушных на жалкое существование.
  Мара бесстрастно наблюдала за происходящим: сердце у нее словно
оделось в броню. Сегодня другим матерям предстоит узнать, каково это -
рыдать над телами убитых сыновей. Она почти не заметила, что ладонь
Хокану, взволнованного ожиданием боя, легла на наплечник ее доспехов.
  Наследник Шиндзаваи имел право остаться в стороне, ибо не был связан
кровным родством ни с Хадама, ни с Ионани. Тем не менее, будучи мужем
Слуги Империи, он считал для себя невозможным уклониться от участия в
битве. Сейчас, в предвкушении боя, когда возбуждение воинов достигло
предела, заставляя кровь быстрее струиться в жилах, темная сторона его
натуры взяла верх. Хокану любил Айяки как собственного сына, и потеря
мальчика не давала ему покоя, взывая к отмщению. Пусть разум твердит, что
семья Анасати не причастна к убийству, но жажда смятенной души оставалась
неутоленной. Кровь за кровь - и какая разница, виновен Джиро или нет!
  Посланный Люджаном гонец подбежал к штабному шатру и поклонился до
земли.
  - Госпожа полководец клана Хадама! - заговорил он после знака
властительницы. - Военачальники клана Ионани дали согласие. Битва
начнется, когда круг солнца поднимется над горизонтом на высоту шести
диаметров.
  Мара окинула небосвод оценивающим взглядом:
  - Значит, до сигнала к атаке остается меньше получаса.
  Коротким кивком она подтвердила договоренность. И все же ожидание
затягивалось дольше, чем хотелось бы... Айяки не получил даже такой
отсрочки.
  Томительно тянулись минуты. Воины продолжали до хрипоты выкрикивать
оскорбления. Солнце медленно ползло вверх, наполняя воздух дневным жаром.
Нервы у всех были напряжены так, что пролетевшая муха могла бы взорвать
сгустившуюся мглу вынужденного ожидания.
  Хокану горел нетерпением: он был готов выхватить меч и напоить клинок
кровью. Наконец солнце достигло условленной высоты. Офицеры в штабном
шатре не обменялись ни жестом, ни словом. Кейок лишь коротко вздохнул,
когда Мара подняла руку. Люджан, находившийся в строю своих войск, занес
обнаженный меч, и фанфары протрубили сигнал к бою. Без промедления обнажил
меч и Хокану. Бой мог сложиться так, что он и не встретится один на один с
врагом, поскольку его место - рядом с властительницей. Даже если клан
Хадама будет разгромлен, воины Ионани не смогут пробиться сквозь гвардию
Мары, окружающую штабной шатер; однако и он, и Сарик были наготове.
  Звуки фанфар, казалось, длятся бесконечно. Замер в неподвижности
военачальник Акомы; его высоко поднятый меч сверкал на солнце. В той же
позе застыл стоявший напротив Люджана командующий войсками Ионани. Когда
мечи обоих офицеров опустятся, лавина орущих солдат бросится в атаку через
узкую полосу поля, и эхо от окрестных холмов будет вторить лязгу мечей и
боевым кличам.
  Хокану на одном дыхании пробормотал молитву за Люджана. Гибель
доблестного военачальника Акомы была почти неминуема: ни одному воину из
первых пяти рядов не приходилось рассчитывать, что он уцелеет, ибо слишком
сильным бывал в подобных случаях натиск сражающихся с обеих сторон. Две
огромные армии сойдутся, перемалывая все на своем пути, как зубы
гигантских челюстей, и лишь воинам арьергарда доведется узнать, на чью
сторону склонится победа.
  Время отсрочки кончилось. Воины вознесли богам последние безмолвные
молитвы о победе, славе и жизни. Затем меч Люджана дрогнул и молниеносно
опустился. Воины подались вперед; на древках, поднятых знаменосцами с
земли, взметнулись стяги, и тут с ясного неба грянул гром.
  Тугая волна воздуха ударила Мару и Хокану прямо в лицо. Подушки
разлетелись в стороны. Хокану покачнулся и упал на колени; рукой,
свободной от оружия, он обнял Мару, укрывая ее. Шатер затрещал и заходил
ходуном под напором ветра. Шелковые одежды Инкомо надулись как паруса, и
его отбросило назад. Сарик подхватил натолкнувшегося на него Кейока, но
тот едва снова не потерял равновесия, получив удар костылем по ногам. Оба
советника, пытаясь устоять, вцепились друг в друга. Внутри шатра все
стояло вверх дном: столы перевернулись, карты с планами сражения взлетели
в воздух и вместе с занавесками, отделявшими личный уголок Мары, а теперь
сорванными ветром, упали на спальную циновку властительницы.
  По полю разгуливали пыльные смерчи, оставляя за собой невообразимый
хаос. С треском ломались вырванные из рук знаменосцев флаги. Над передними
рядами обеих армий поднялся крик, поскольку воины, не устояв под напором
ветра, повалились на траву. Их мечи вонзились не в живую плоть, а в землю.
Разбросанные смерчем, воины арьергарда беспорядочно тыкались друг в друга,
и в конце концов на поле не осталось никого, кто был бы способен пойти в
наступление и завязать бой.
  В проходе между войсками возникло несколько фигур в черном. Складки
их одежд не колыхались, ниспадая пугающе неподвижно. Затем, словно по
команде, странные вихри улеглись. Воины разлепили запорошенные пылью
глаза, и ярость сменилась благоговейным ужасом: увидев Всемогущих, они
поняли, что маги намерены вмешаться в ход предстоящей битвы. И хотя оружие
по-прежнему оставалось у них в руках и жажда крови все так же толкала их
вперед, никто не встал, никто и движения не сделал в сторону магов,
которые стояли точно посредине между противниками. Поверженные воины
лежали ничком, вжав лица в траву. Ничей приказ не смог бы сдвинуть с места
ни одного из них, поскольку никто не посмел бы коснуться Великого:
виновному грозила жесточайшая кара, почти как за святотатство.
  Мара враждебно смотрела на дела рук Всемогущих, оказавшихся помехой
для ее мести. Скрипнув ремнями доспехов, она поднялась на ноги; руки были
сжаты в кулаки, кровь прилила к щекам.
  - Нет, - сказала она тихо.
  Прядь распустившихся волос выбилась у нее из-под шлема, плюмаж
трепетал, словно тростник на ветру. Мгновением позже рядом с откинутым
пологом шатра возник еще один Великий. Казалось, его одеяние скроено из
ночной тьмы, и, хотя он был юношески строен, ничего юного не светилось в
его взоре. Глаза блистали огнем, особенно ярким по контрасту со смуглой
кожей и темными волосами.
  - Властительница Мара, выслушай нашу волю. - Его голос оказался на
удивление глубок. - Ассамблея запрещает эту войну!
  Мара побледнела. Ее трясло от ярости - срывался ее замысел! Она и
представить себе не могла, что Ассамблея вздумает отнять у нее возможность
мщения. Перед вердиктом магов она была столь же беспомощна, каким оказался
и ее бывший враг, Тасайо Минванаби, поскольку запрещение отомстить по всей
форме за смерть Айяки означало для Акомы потерю чести. Отступление без боя
запятнает ее куда больше, нежели любой позор, выпавший на долю Анасати. Ее
сын останется неотомщенным, властителю Джиро присудят победу. Он,
доказавший готовность в бою отстаивать свою честь, заслужит почет и
уважение за храбрость. А властительница Акомы, оказавшись в положении
обвинителя, который не сумел подкрепить свои притязания силой оружия,
утратит огромную долю того почитания, которым была окружена до сих пор.
  - Ты обрекаешь меня на бесчестье. Всемогущий, - выговорила наконец
Мара.
  С надменной невозмутимостью маг пропустил ее слова мимо ушей.
  - Мне нет дела ни до твоей чести, ни до ее отсутствия,
Благодетельная. Ассамблея поступает так, как считает нужным, и всегда -
ради блага Империи. Кровавая резня между кланами Хадама и Ионани ослабит
Империю и сделает ее уязвимой для нападения извне. Итак, тебе объявлено:
ничьим войскам - ни Акомы, ни Анасати, ни их сородичей, ни союзников - не
дозволяется вступать в бой для разрешения этого или любого иного
конфликта. Тебе запрещается воевать против властителя Джиро.
  Усилием воли Мара сохранила молчание. Однажды ей уже довелось видеть,
как варвар-черноризец Миламбер заставил разверзнуться небеса над Имперской
ареной. Силы, которые в тот день были выпущены на волю, несли смерть,
сотрясая землю и исторгая огненный дождь из облаков. А Мара не настолько
обезумела от горя, чтобы лишиться рассудка и памяти: верховная власть в
Империи принадлежала магам.
  Молодой посланец Ассамблеи, имя которого не было известно
властительнице, в высокомерном молчании наблюдал, как она с усилием
сглотнула. Щеки у нее горели, и Хокану, стоя у плеча жены, мог ощутить,
что ее сотрясает дрожь от загнанной внутрь ярости. Однако она была цурани
и знала: решения Великих требуют беспрекословного повиновения.
  - Твоя воля, Великий, - сухо кивнула Мара. Она склонилась до земли,
но даже эта согбенная поза не могла скрыть ее негодования.
  - Приказ - отходить, - обернулась она к советникам.
  Решение магов не оставляло ей выбора.
  Пусть она правящая властительница самой могущественной семьи в стране
и возведена в ранг Слуги Империи - даже ей не остается ничего другого, как
склониться перед неизбежным.
  Хокану передал приближенным приказ Мары. Сарик заставил себя
стряхнуть оцепенение и поспешил расшевелить гонцов-сигнальщиков, до этого
мгновения так и лежавших распростертыми на земле. Кейок подготовил
бело-зеленые сигнальные флажки, и гонцы, словно радуясь возможности унести
ноги подальше от мрачной фигуры в черном, помчались от шатра к холму.
  Люджан, стоявший в гуще коленопреклоненных воинов, принял сигнал.
Сложив ладони рупором у рта, он, а вслед за ним и другие полководцы клана
Хадама выкрикнули приказ отходить. По полю словно волна прокатилась:
солдаты, составлявшие единое воинство, подобрали свои мечи и копья,
медленно поднялись на ноги и, вновь разбившись на отдельные отряды,
двинулись назад к холмам, где располагались шатры их господ, по пути
выравнивая ряды и оставляя за собой вытоптанный луг.
  Армии, изготовившиеся к бою, откатывались одна от другой под
бдительным присмотром магов, стоящих между вражескими порядками. Затем,
сочтя свою миссию выполненной, черноризцы один за другим исчезли с поля,
переместившись на холм близ командного шатра клана Ионани.
  Снедаемая горечью, Мара почти не замечала ни мага, все еще стоящего
перед ней, ни Хокану, распоряжавшегося отправкой отрядов клана Хадама в
обратный путь, в их усадебные гарнизоны. Итак, война окончена, но ни одна
цель не достигнута. Честь требовала удовлетворения. Если даже Мара
бросится на фамильный меч Акомы - разве это послужит справедливым
воздаянием за смерть Айяки? Властительница Акомы опозорена перед целым
светом - такое забывается не скоро. Уж Джиро воспользуется ее унижением,
чтобы сплотить врагов против ее семьи. Потрясение вернуло ее к осознанию
своей ответственности - за свою ошибку должна расплачиваться только она
сама. Чтобы рассчитаться за смерть и оскорбления, вставшие между ней и
Анасати, придется прибегнуть к интригам - иного пути нет. Настало время
для Игры Совета, с ее заговорами и тайными убийствами, совершаемыми за
традиционной завесой цуранской благопристойности.
  На подходе к шатру поднялась какая-то суматоха, послышались
возбужденные голоса; громче всех звучал голос Кейока:
  - С крайнего левого фланга две роты идут в атаку!
  От ужаса всякие мысли о ненависти и мести улетучились из головы Мары.
Она поспешила к выходу и не поверила собственным глазам: отряд, занимавший
место на самом краю воинства Хадама, вопреки приказу пошел в наступление!
  Маг, следовавший за Марой по пятам, издал какое-то злобное шипение, и
из пустого пространства возникло еще несколько его собратьев. Их появление
привело Мару в панику. Если она немедленно не предпримет каких-нибудь
шагов, чтобы отвести беду, маги могут возложить именно на нее вину за
неуважение к воле Ассамблеи, проявленное кем-то из ее союзников. И тогда
из-за гнева магов следующий миг может стать последним и для ее дома, и для
всех, кто верен Акоме.
  - Кто командует на левом фланге? - в отчаянии воскликнула она.
  - Это резерв, госпожа. Под командой властителя Петачи, - доложил
подоспевший Ирриланди.
  Сдерживая ярость, Мара прикусила губу. Петачи унаследовал сан
властителя совсем недавно. Почти мальчишка, он получил право командовать
собственным отрядом только благодаря своему рангу, а отнюдь не в силу
боевого опыта или умения воевать. Цуранский обычай предоставлял ему
привилегию занять место в передних рядах. Понимая это, Люджан отвел отряду
юноши место флангового резерва, который вступит в дело лишь тогда, когда
исход боя будет уже решен. А теперь то ли его юность, то ли горячая кровь
накликали беду.
  Кейок окинул левый фланг наметанным взглядом бывалого полководца:
  - Самонадеянный мальчишка! Вздумал атаковать, воспользовавшись
беспорядком в рядах Анасати! Он что, не видит Всемогущих?! Как он смеет
пренебрегать их присутствием?
  - Либо он спятил, - Хокану указал на гонцов, добравшихся даже до
самых дальних позиций, - либо не понимает язык сигналов.
  Сарик немедленно отправил новых гонцов; тем временем несколько более
опытных командиров уже пробивали себе путь - через встречный поток
отступающего войска - к движущимся знаменам властителя Петачи.
  С нарастающим ужасом Мара наблюдала за тем, что происходит на дальнем
краю поля.
  Целых две роты воинов в доспехах оранжевого и синего цветов
разворачивались для атаки на правый фланг Анасати; воины в красном и
желтом, уже начавшие отступление, снова перестроились и, оказавшись лицом
к неприятелю, готовились отразить удар. Ветер доносил крики их командира,
призывавшего солдат сохранять хладнокровие. Как видно, это были опытные и
закаленные бойцы, но, возможно, их благоразумие проистекало из страха
перед магами. Покорные приказу Всемогущего, они не спешили поддаться на
провокацию Петачи.
  Мускулистые руки Кейока, вцепившиеся в костыли, побелели.
  - У этого сотника Анасати есть голова на плечах. Он не нарушил
приказа магов, но если воины Петачи не одумаются, им придется идти в атаку
вверх по склону, так что у парней из Анасати есть время выждать, и,
возможно, столкновения удастся избежать.
  Его слова предназначались для ушей магов, которые сбились вместе,
образовав взволнованный кружок. Они хмуро наблюдали, как отряды властителя
Петачи очертя голову поднимались по склону долины, занятому лагерем Ионани.
  Один из черноризцев проронил несколько слов. Дважды послышался резкий
хлопок воздуха, и двое других чародеев исчезли.
  Слуги Мары с перепугу бросились на землю, да и среди ветеранов не
один побелел как мел. У Люджана был вид человека, преодолевающего приступ
морской болезни, и лишь Кейок выглядел так, словно его вытесали из камня.
  Пара черноризцев возникла на поле перед нападающими. Оба мага разом
вскинули вверх руки. Из кончиков пальцев вырвались зеленые лучи, и путь
бегущим воинам преградила стена нестерпимо яркого пламени.
  Непостижимое свечение слепило глаза, и Маре пришлось долго смаргивать
слезы с глаз, прежде чем к ней вернулась способность четко различать
предметы. Она через силу всмотрелась в дальний край долины, и у нее
перехватило дыхание.
  На первый взгляд не произошло ничего страшного. Воины властителя
Петачи уже не бежали к боевым порядкам врага. Они застыли на месте;
солнечный свет отражался от их глянцевых доспехов, и покачивались на ветру
плюмажи. Однако при более внмательном рассмотрении взору являлась
устрашающая суть этой обманчиво-спокойной картины. Руки, все еще сжимавшие
оружие, содрогались: их живая плоть медленно вздувалась пузырями.
Невообразимо мучительная беззвучная агония исказила лица. Чернела
обугливающаяся кожа. Ветер закручивал спирали дыма, разнося смрад горелого
тела. Из разваливающейся на куски плоти сочилась кровь, которая сразу же
вскипала, обращаясь в пар.
  У Мары тошнота подкатила к горлу. Она покачнулась назад; Хокану, сам
потрясенный не меньше ее, подхватил жену. Даже видавший виды Кейок не
сумел сохранить привычную невозмутимость.
  С поля не доносилось ни единого стона. Зловещие чары не позволяли
жертвам шевельнуться даже тогда, когда их лопнувшие глаза вытекали из
пустых глазниц. Толстыми красными ломтями языки непристойно свешивались
изо ртов, не способных даже на сдавленный хрип. Задымились волосы,
расплавились ногти - и все же жизнь еще не покинула воинов: обомлевшие
зрители ясно различали, какие судороги сотрясают то, что еще оставалось от
тел.
  Сарик перевел дух:
  - Боги, боги, они уже достаточно наказаны!
  Маг, первым появившийся в шатре Мары, обернулся к советнику:
  - Достаточно ли они наказаны и пора ли отпустить их души к Туракаму -
решать нам.
  - Твоя воля, Великий! - Сарик покаянно распростерся на земле,
уткнувшись лбом в грязь. - Смилуйся, Всемогущий. Умоляю простить мою
невольную дерзость.
  Не удостоив Сарика ответом и храня ледяное молчание, маг взирал на
мучения воинов Петачи. Наконец люди начали валиться наземь: один, потом
другой - и так до конца, пока обе роты ослушников не полегли на траву
почерневшими скелетами в сверкающих оранжевых с синим доспехах. Перед ними
валялось знамя тех же цветов; ветер трепал его кисточки.
  Наконец молодой маг отошел от собратьев и обратился к Маре:
  - Наш закон не делает исключений, Благодетельная. Пусть твои люди
помнят: от любого, кто оказывает нам неповиновение, остается пустое место.
Ты поняла?
  - Твоя воля, Великий, - хрипло прошептала властительница, подавив
дурноту.
  От группы магов отделился еще один, из-под капюшона которого торчали
буйные рыжие пряди.
  - Я пока еще не удовлетворен. - Он оглядел офицеров Мары.
  Все были на ногах, за исключением Сарика. Ни в ком из них не
ощущалось благоговейного трепета; возможно, именно эта вызвало
неудовольствие посланника Ассамблеи.
  - Так кто же посмел бросить нам вызов? - спросил он у собратьев,
намеренно не замечая Мару.
  - Юный властитель Петачи, - последовал крат-кий сухой ответ.
  - Он действовал на свой страх и риск, не получив ни позволения, ни
одобрения своего полководца, - послышался из кружка магов третий голос,
прозвучавший более мирно.
  Рыжеволосый маг покосился на Мару колючим зорким взглядом, прежде чем
возразить:
  - Его позор пятнает не только его.
  Тот чародей, который уже показал свою готовность выступить в роли
миротворца, не уступал:
  - Тапек, я ведь сказал: властительница Мара не причастна к дерзкой
выходке наказанного юнца.
  Тапек в ответ пожал плечами, словно ему досаждала назойливая муха:
  - Как полководец своего клана, властительница Мара отвечает за
поведение всех отрядов, состоящих под ее командованием.
  Мара вскинула голову. Ее леденила страшная мысль: эти Черные Ризы
могут приговорить ее к смерти с таким же равнодушием, какое они выказали,
вынося приговор Тасайо Минванаби: ведь в конечном счете именно их вердикт
заставил его покончить с собой. Офицеры Мары помертвели от гнетущего
предчувствия. В лице Кейока не дрогнуло ничто, лишь в глазах появился
такой холод, какого никому не доводилось у него видеть.
  Хокану невольно дернулся вперед, но Люджан железной хваткой стиснул
его локоть.
  Все до одного затаили дыхание. Если маги потребуют уничтожения Мары,
ее не спасет ничто - ни меч, ни мольба, ни сила любви. Преданность тысяч
слуг и воинов, которые с радостью пошли бы на смерть ради сохранения жизни
госпожи, ни на волос не склонит чашу весов ее судьбы.
  В то время как рыжеволосый Тапек сверлил властительницу безжалостным
змеиным взглядом, маг помоложе полюбопытствовал:
  - Властитель Петачи еще жив?
  Не промедлив ни мгновения, Люджан послал в поле скорохода. Текли
минуты: посланцу требовалось время, чтобы получить точные сведения на
месте страшных событий. Наконец сигнальный флаг пришел в движение - он
опускался и взлетал по строго установленным правилам.
  - Все нападавшие мертвы, - переводил Люджан. - Властитель Петачи сам
возглавлял отряд. От него, как и от всех его воинов, остались лишь пепел и
кости.
  - Достойная кара святотатцу, - сухо кивнул один из магов.
  - Так тому и быть, - поддержал его другой. Вообразив, что худшее
позади, Мара перевела дух, но тут Тапек резко шагнул в ее сторону. Густые
брови мага сердито топорщились, глаза источали холод морских пучин, и,
когда он заговорил, в его голосе звенела угроза.
  - Мара из Акомы! - провозгласил он. - Династия Петачи прекратила свое
существование. Проследи за тем, чтобы до наступления ночи никого из этого
рода не осталось в живых. Усадебный дом, бараки и поля - предать огню.
Когда урожай погибнет, слуги Акомы должны засыпать землю солью, чтобы
впредь ничто не произрастало на ней. Всех воинов, присягавших семейному
натами Петачи, - повесить. Пусть их останки сгниют на ветру, и не вздумай
предлагать им убежище, как это бывало с воинами других поверженных
семейств. Все свободные слуги Петачи с этой минуты - рабы императора. Все
имущество Петачи переходит к храмам. Натами рода Петачи надлежит
раздробить молотами и обломки зарыть, дабы вовек они не знали жара солнца,
- так будет прервана нить, связующая духов семьи Петачи с Колесом Судьбы.
Отныне и вовеки - этой семьи больше не существует. Да будет ведомо всем:
оказывать неповиновение Ассамблее не позволено никому. Никому!
  У Мары подкашивались ноги, и только ценой отчаянных усилий она
удержалась на ногах, чтобы произнести ритуальную формулу покорности:
  - Твоя воля, Великий.
  Только после этого она опустилась на колени и коснулась лбом земли,
так что перья высокого плюмажа, подобающего ей как полководцу клана
Хадама, окунулись в пыль.
  Молодой маг слегка кивнул, тем самым подтвердив, что принял во
внимание ее смирение, а затем извлек из складок хламиды круглый
металлический предмет. Большим пальцем он нажал на подвижный выступ.
Воющий звук прорезал тишину, и маг исчез. Послышался внятный хлопок:
потревоженный воздух рванулся в образовавшуюся пустоту.
  Маг, именуемый Тапеком, мешкал, разглядывая женщину, скорчившуюся в
пыли у его ног. Его губы кривились от удовольствия: он откровенно
наслаждался ее унижением.
  - Смотри, чтобы все в твоем клане хорошенько усвоили этот урок,
Благодетельная. Любого, кто дерзнет восстать против воли Ассамблеи, ждет
та же участь, что постигла Петачи.
  Он в свою очередь вытащил круглый прибор и мгновение спустя также
пропал из виду. Его примеру последовали остальные черноризцы, оставив на
вершине холма лишь потрясенную свиту Мары. Снизу, со стороны долины,
доносились выкрики: офицеры подавали команды солдатам, которые не могли
прийти в себя после всего случившегося. Воины пятились вверх по склонам
холмов, но было заметно, что одни торопились отойти подальше от места
трагедии, другие же не решались повернуться спиной к вражескому войску.
Сарик поднялся на ноги, Люджан помог встать Маре: доспехи сильно
затрудняли ее движения.
  - Скорей отправь еще гонцов, - охрипшим голосом велела она Люджану. -
Нельзя терять ни минуты: нужно распустить клан, иначе жди новой беды.
  С трудом выговаривая слова, так и не избавившись от мучительной
дурноты, она подозвала Сарика:
  - И, да помилуют нас боги, распорядись, чтобы был исполнен наш
ужасный долг: уничтожение дома Петачи.
  Сарик только кивнул в ответ: слова застревали в горле. Он умел читать
в душах, и стоило ему вспомнить темное неистовство страстей, обуревавших
Тапека, как его бросало в холод. Маре выпало на долю самое тяжкое из всех
мыслимых наказаний: исполнение жестокого приговора, вынесенного достойной
семье, и все из-за простой мальчишеской горячности. Только потому, что
госпоже вздумалось воззвать к клану, юный властитель умер в мучительной
агонии; еще до наступления ночи навсегда закроются глаза его молодой жены,
и младенца сына, и кузенов, и всех родственников, носящих имя Петачи. То,
что именно ей предписано стать орудием этой бесчеловечной казни, мучило
Мару даже сильнее, чем тоска по Айяки. Впервые - с того мгновения, когда
огромный вороной конь придавил к земле ее сына, - в глазах властительницы
блеснула искра проснувшегося сочувствия к кому-то другому, помимо нее
самой.
  Это не укрылось от Сарика, который скрепя сердце отправился выполнять
страшную миссию, возложенную Великими на Акому. Поддерживая Мару на
обратном пути к шатру, Хокану также заметил перемену. Огонь, насланный
магами, прижег раны ее души. Теперь ее рассудком управляло не навязчивое
желание отомстить Джиро, а опаляющий гнев.
  Мара вновь обрела самое себя. Хокану испытывал смешанное чувство
горечи и облегчения: он скорбел о гибели Петачи, но любимая им женщина
опять становилась самым опасным игроком Игры Совета из всех, кого
когда-либо знала Империя.
  Мановением руки Мара отослала слуг, суетливо устранявших оставленный
в шатре беспорядок. Когда последний из них оказался на достаточном
расстоянии, она велела Ирриланди опустить входной полог и позаботиться о
том, чтобы предстоящий разговор остался в тайне.
  Кейок вошел, когда упало последнее полотнище. Взяв на себя
обязанности слуги, он зажег светильники. Мара безостановочно мерила шагами
шатер. Чуть ли не дрожа от внутреннего напряжения, она оглядела своих
придворных, выстроившихся перед ней полукругом.
  - Они посмели... - начала она обманчиво ровным тоном.
  Кейок насторожился. Он бросил вопрошающий взгляд на Хокану, но тот,
как и все, безмолвствовал.
  - Что ж, пусть получат урок.
  Ирриланди, который пока еще не научился угадывать ход мыслей Мары,
отсалютовал ей традиционным ударом кулака по собственной груди и отважился
спросить:
  - Госпожа, ты ведь, конечно, не магов имеешь в виду?
  В свете ламп, делавшем еще гуще тени вдоль стен высокого шатра, Мара
казалась совсем маленькой. Проходили минуты; наступившую тишину нарушали
лишь приглушенные расстоянием крики офицеров, все еще собиравших войска. В
Маре чувствовалось напряжение натянутой тетивы лука, когда она оповестила
сподвижников:
  - Мои верные друзья, мы должны совершить то, чего еще никогда не
случалось за все время существования Империи. Нужно найти способ обойти
приказ Великих.
  Ирриланди поперхнулся. Даже у Кейока, не раз смотревшего в лицо
смерти, похоже, земля ушла из-под ног. Но Мара непреклонно продолжала:
  - У нас нет выбора. Я посрамила имя Акомы перед Джиро Анасати. Нам
запрещена любая попытка смыть это пятно военным путем; я не брошусь на
собственный меч. Это тупик, который не укладывается в наши традиции.
Властитель Анасати должен умереть, потому что такова моя воля, но я не
стану опускаться до такой низости, чтобы нанимать убийц. Джиро уже
воспользовался моим проступком, объединив врагов Акомы. Он сколотил из
недовольных правителей сплоченную партию традиционалистов, так что под
угрозой не только продолжение рода Акомы, но и само правление Ичиндара.
Мой наследник мертв, поэтому ритуальное самоубийство не спасет честь
Акомы, и, значит, это не выход. Если требуется спасти все, ради чего я
жила... мы посвятим годы поискам нужного плана и его исполнению. Мой
замысел должен увенчаться смертью Джиро - если не на поле боя, то в мирные
дни - вопреки воле Ассамблеи магов.


                                  Глава 4

  НАПАСТИ

  Внизу послышался какой-то звук.
  Лежа на самом верху груды упакованных в тюки тканей, Аракаси уловил
то, что могло быть скрипом шагов на дощатом полу. Он замер в тревоге,
обнаружив, что был не один в темном складе. Справившись с участившимся
дыханием, он заставил себя расслабиться, чтобы из-за долгого пребывания в
неудобной позе судорога не свела мышцы. Издалека было трудно углядеть
Мастера среди товаров, а его одежду можно было принять за смятый кусок
ткани, свешивающийся из развязавшегося тюка, но вблизи эта иллюзия вряд ли
сохранилась бы: грубую ткань просторной туники никто не спутал бы с
превосходными шелками и полотном. Когда он заподозрил наличие "хвоста" и
попытался отделаться от преследователей, спрятавшись в этом строении, ему
и в голову не могло прийти, что он загонит себя в ловушку. Аракаси закрыл
глаза, чтобы обострить другие чувства. Воздух был затхлым из-за
рассыпанного зерна и ароматов экзотических пряностей, которые
просачивались из бочек; к ним примешивались запахи заплесневелой кожи от
дверных петель и смолы, которую использовали для пропитки досок.
  Проходили минуты. Со стороны пристани сквозь стены доносился
приглушенный шум: лай дворняги, хриплый голос матроса, переругивающегося с
женщиной из Круга Зыбкой Жизни, и беспрерывное громыхание тяжело
нагруженных повозок, которые волокли с речных причалов нидры. Пока Аракаси
прислушивался к звукам снаружи, стараясь выделить каждый в отдельности,
день угасал. С криками промчалась от реки ватага уличных мальчишек;
торговая суета постепенно затихала. Перекликались фонарщики, приступившие
к своей работе, но ничего настораживающего слух он не улавливал. Прошло
уже так много времени, что любой другой человек, окажись он на месте
Аракаси, решил бы, что встревоживший его скрип, который он принял было за
шаги, ему наверняка почудился. Однако Аракаси упорно сохранял
неподвижность: рисковать было нельзя. Когда идет состязание в хитрости,
терпение порой решает его исход.
  В конце концов его выдержка была вознаграждена, когда раздался тихий
шорох: то ли пола плаща задела бочонок, то ли рукав зацепился за опорную
балку. Сомнение исчезло, уступив место неприятной уверенности: кто-то еще
находится внутри склада.
  Аракаси беззвучно взмолился Чококану, Доброму богу, чтобы тот
позволил ему выпутаться из опасной переделки. Человек, затаившийся в
мрачном помещении склада, явился сюда явно не с добрыми намерениями. Этот
неизвестный вряд ли может оказаться слугой-лежебокой, который забрался
сюда, чтобы тайком вздремнуть во время дневной жары, и до того заспался,
что пропустил время ужина. Аракаси никогда не верил в случайное стечение
обстоятельств. Приняв в рассуждение и поздний час, и очевидное нежелание
незнакомца обнаружить себя, Мастер был вынужден сделать вывод, что
охотились именно за ним.
  Обливаясь потом в спертом воздухе, Аракаси перебрал в памяти каждый
свой шаг до той минуты, как оказался в этом месте. После полудня он
наведался в Онтосете к торговцу тканями - управляющему факторией
малозначительного дома. Все знали его как исправного приказчика своих
хозяев, но никто не догадывался, что он был также одним из многочисленных
агентов Аракаси, имевшего обыкновение время от времени наносить своим
подчиненным неожиданные визиты. При этом Мастер преследовал двоякую цель:
во-первых, удостовериться, что все они остаются верными своей хозяйке -
властительнице Акомы, а во-вторых - оградить сеть от проникновения
вражеских лазутчиков. Разведывательная сеть, которую он создал, когда
служил правителю Тускаи, сильно разрослась с тех пор, как перешла под
покровительство Акомы. Малейшее упущение с его стороны могло обернуться
бедой не только для сети, созданной ценой многолетних трудов, но и для
самой госпожи.
  Сегодняшний визит к торговцу шелком был подготовлен весьма тщательно
- было продумано все до мелочей. Намереваясь сыграть роль состоятельного
торговца из Янкоры, он запасся вполне солидными документами и
рекомендациями. Весть о вмешательстве Ассамблеи в распри между Акомой и
Анасати достигла этого южного города на несколько дней позже. Новости
медленно распространялись по провинциям, когда спадала вода в реках и на
смену глубоководным торговым баржам приходили сухопутные караваны. А между
тем Мастер сознавал, что госпожа Мара захочет получить от него доклад о
самых последних событиях как можно быстрее: следовало принять меры
предосторожности против вероятных происков со стороны Анасати или других
недоброжелателей, осмелевших из-за запретов Ассамблеи. Поэтому Аракаси
сократил до предела срок своего визита к торговцу и ограничился лишь
кратким обменом необходимыми сообщениями. На обратном пути он заподозрил,
что за ним следят.
  Кем бы ни был преследователь, дело свое он знал. Трижды пытался
Аракаси избавиться от "хвоста" в толчее бедняцкого квартала. Только
благодаря своей неусыпной осторожности он успел заметить мгновенно
промелькнувшее лицо, испачканную смолой руку и дважды - край яркого
кушака. Такое повторение признаков никак не могло быть случайным в
беспорядочной уличной сутолоке на склоне дня.
  Мастер предположил, что по его следу шли четверо превосходно
вымуштрованная команда, состоявшая, несомненно, из агентов другой
шпионской сети. Никакие матросы или слуги не могли бы действовать так
согласованно, как эта четверка в простонародных одеждах. Аракаси выругался
про себя. Он попался именно в такую ловушку, которую сам порою расставлял
вражеским осведомителям.
  Запасной план не должен сорваться. Аракаси быстро пересек оживленный
центральный рынок, купив мимоходом новую тунику, и поспешно прошел через
постоялый двор, забитый гуляками; этот маневр привел к тому, что торговец
из Янкоры исчез, а появился курьер, деловито исполняющий какое-то
поручение своего хозяина. Умение Мастера менять манеру поведения, походку
и даже очертания фигуры неоднократно помогало ему одурачить противника.
  Казалось, прицепившийся к нему "хвост" отвязался, когда Аракаси
поплелся назад к жилищу своего агента и протиснулся в потайную дверь. Там
он переоделся в коричневую робу надсмотрщика на городских работах и нашел
укромный уголок внутри склада позади лавки. Пристроившись поверх тюков с
тканями, он намеревался поспать до утра.
  Теперь он проклинал себя за глупость. Когда преследователи потеряли
его из виду, они просто обязаны были отрядить кого-нибудь обратно, к этому
складу, - на всякий случай, чтобы перехватить его, если он вдруг вернется.
Менее самоуверенный человек мог бы предвидеть подобный ход, и только по
милости богов Мастеру тайного знания Акомы посчастливилось: он проник
внутрь и спрятался до того, как вражеский агент прокрался сюда и затаился
в засаде. Аракаси чувствовал, как сбегают за воротник струйки пота. Он
столкнулся с опасным противником: ведь тот сумел пробраться в помещение
почти незаметно, и Мастера заставил насторожиться скорей инстинкт, чем
какой-то определенный признак чужого присутствия.
  В кромешной тьме склада было трудно определить местонахождение
вражеского лазутчика. Медленно и осторожно передвинув руку, Аракаси достал
из-за пояса маленький кинжал. Крайне неловкий в обращении с мечом, ножами
он владел с несравненным искусством. Имей он четкое представление, где
находится мишень, это изматывающее ожидание давно бы закончилось. Однако,
если бы ему было обещано выполнение только одного желания, он просил бы
богов, ведающих мошенничеством и удачей, не об оружии, не о средствах
защиты, а о том, чтобы оказаться как можно дальше отсюда - на обратном.
пути к Маре. Аракаси не был воином и не питал иллюзий на сей счет. Он
убивал и прежде, но, защищаясь, предпочитал полагаться больше на силу
своего разума, позволявшую ему использовать тактику внезапности и первым
наносить удар. Однако сейчас он действительно был загнан в угол.
  Из дальнего угла склада послышался слабый шум. Аракаси задержал
дыхание, когда скрипнула плохо пригнанная доска: ее отодвинули, чтобы еще
один незнакомец сумел пробраться внутрь.
  Мастер тайного знания осторожно перевел дыхание. Если до сих пор он
еще мог лелеять надежду, что уничтожит врага одним ударом, то теперь с
этой надеждой пришлось распрощаться. Врагов стало двое. Ярко вспыхнул
свет: с переносного фонаря сняли заслонку. Аракаси прищурился, не желая
терять остроту зрения при резком переходе от темноты к свету. Его
положение, и без того сложное, становилось критическим. Пока он имел дело
лишь с одним агентом, ему удавалось остаться незамеченным. Однако
новоприбывший - тот, который появился с задней стороны склада, - неминуемо
обнаружил бы Аракаси, пройдя мимо с фонарем в руках.
  Выбирать было не из чего - и Аракаси попытался на ощупь найти зазор
между штабелями тюков, где он лежал, и стеной. Такие промежутки полагалось
оставлять при укладке тканей, которым требовалось пространство для доступа
воздуха, иначе товар мог заплесневеть. Как видно, здешний хозяин отличался
некоторой скаредностью: щель, которую нащупал Мастер тайного знания,
оказалась очень узкой. Подгоняемый сознанием очевидной опасности, он
засунул туда руку до плеча и постарался, по мере возможности, бесшумно
отодвинуть тюк от стены, чтобы расширить этот промежуток. Разумеется, он
рисковал: в любую минуту мог обрушиться весь штабель. Однако, если бы он
бездействовал, его, так или иначе, непременно обнаружили бы. Мало-помалу,
ценой непрерывных усилий, распластавшись спиной по стене, Аракаси
протискивался в расширяющийся просвет. Занозы от неоструганных досок
впивались в голые колени. Дело подвигалось поневоле медленно, но
какая-нибудь доля секунды могла решить все: фонарь не оставался на месте.
  Неизвестный с фонарем приближался к тому месту, где скрывался
Аракаси, и тени метались в пролетах между балками. Тюки скрывали Мастера
лишь на половину его роста, но его пока выручало то, что он находился
достаточно высоко над полом и потому оставался за пределами конуса света
от фонаря. Стоило ему промедлить еще хоть секунду - и его перемещение
неминуемо привлекло бы внимание. Исправить ошибку он уже не смог бы.
  Только звук шагов противника заглушил легкий шорох, когда Аракаси
последним усилием протолкнул себя вниз и затаился в укрытии.
  По другую сторону тюков раздались тихие голоса.
  - Ты вот на это погляди! - обратился к напарнику один из
преследователей, как бы подводя итог проверке и меняя тему разговора. -
Дорогая ткань, а тюки навалены как попало. Ни дать ни взять, мешки с
соломой. Кто-то заслужил хорошую порку за такую...
  Его размышления вслух были прерваны шепотом первого соглядатая:
  - Посвети-ка сюда.
  Аракаси не отважился приподняться и выглянуть.
  Свет от фонаря медленно переместился.
  - Что, есть какой-то след?
  - Никакого. - В голосе первого преследователя угадывалось явное
раздражение. - Хотя тут сейчас что-то шуршало... да ну, скорей всего это
просто мышь скреблась. Здесь вокруг амбары с зерном.
  Удовольствовавшись этим, вновь прибывший поднял фонарь:
  - Ладно. Все равно он где-то поблизости. Раб лавочника уверял, что он
вернулся и забрался в укрытие. Наши парни наблюдают за домом. Хорошо бы им
застукать его до утра. Не позавидуешь тому бедняге, которому придется
доложить нашему хозяину, что этот тип сбежал.
  - А ты слышал, что про него болтают? Его вроде бы раньше видели в
другой одежде. По крайней мере он успел побывать курьером и даже
надсмотрщиком. - Затем соглядатай весело добавил:
  - И уж в любом случае он не из здешних краев.
  - Слишком много болтаешь, - оборвал его тот, кто нес фонарь. - Да еще
помнишь вещи, которые должен забыть. Если хочешь сохранить свою шкуру,
самое лучшее - оставлять такие сведения при себе. Знаешь, как говорится,
"У людей есть глотки, а у кинжалов - острые края".
  Совет был воспринят с тяжелым вздохом.
  - И долго еще нам тут торчать?
  - До рассвета, если раньше не придет команда уходить. Нельзя, чтобы
нас тут схватили: повесят, чего доброго, как обыкновенных воров.
  Неразборчивое ворчание завершило беседу.
  Смирившись с необходимостью, Аракаси приготовился к длительному
ожиданию. К утру он едва сможет разогнуться и вдобавок все тело будет в
занозах, но если бы его схватили - о последствиях лучше было не думать.
Неосторожная болтовня преследователей подтвердила самое худшее из
подозрений Аракаси: за ним охотилась другая шпионская сеть. Кто бы ни
командовал этой парочкой, которая его выслеживала, и на чьей бы службе они
ни состояли, их начальник работал на кого-то чрезвычайно хитроумного. Ведь
этот "кто-то" сумел создать шпионскую организацию, до сих пор ускользавшую
от внимания Аракаси. От этих мыслей Мастеру стало еще более неуютно.
Получалось, что его уберегли случай и интуиция, тогда как принятые заранее
сложные меры предосторожности едва не привели к провалу. Скорчившись в
неудобной позе в душных потемках, он заново обдумывал положение, в котором
очутился.
  Отряд, посланный захватить его, состоял из людей опытных, но не
настолько искушенных в своем ремесле, чтобы воздержаться от праздного
разговора. Отсюда следовал простой вывод: желая пробить брешь в чужой
агентурной сети, их неведомый хозяин отправил отряд для поимки человека,
которого, по-видимому, посчитал незначительным звеном этой сети. Врагам
еще нужно время, чтобы выведать, кто он такой и насколько высокое
положение занимает, или узнать имя той, кому он служит. Вполне вероятно,
что он встретился с самым опасным противником из всех, с кем когда-либо
имел дело. У госпожи Мары где-то был враг, чье коварство представляло
угрозу большую, чем те опасности, с которыми ей приходилось сталкиваться
прежде. Если Аракаси не выберется живым из Онтосета, если не сумеет
доставить домой сообщение - следующий удар может застать госпожу врасплох.
При этой мысли у него прервалось дыхание, отозвавшись болью в груди, и
лишь усилием воли Мастер тайного знания совладал с собой.
  В созданной им системе безопасности существовал изъян, о чем он до
сей поры не имел ни малейшего представления. Это свидетельствовало о
сложном плане, хорошо продуманном во вражеском лагере.
  Скорее всего врагу удалось раскрыть второе лицо его агента. Не имело
смысла гадать, как именно это случилось, но, похоже, наблюдение за
торговой деятельностью на пристанях Онтосета велось достаточно тщательно,
чтобы выявить чужаков среди постоянных торговцев. Те, кто организовал
засаду, были настолько сметливы, что их не сбила с толку двукратная смена
личины Аракаси, сначала принявшего образ курьера, а потом надсмотрщика.
Уже одно это не предвещало ничего хорошего.
  Аракаси прикинул в уме, во что обойдется этот провал. Агента придется
заменить. Некий раб скончается по причинам, которые должны показаться
естественными. Лавку необходимо закрыть, что является прискорбной
необходимостью, так как, выполняя двойную роль в его сети, она в то же
самое время была одним из немногих прибыльных предприятий Акомы, которые
использовались агентурой. Лавка полностью окупала себя и, сверх того,
обеспечивала денежными средствами остальных агентов.
  Сквозь щели в стене просачивался тусклый свет. Близился рассвет, но
преследователи не проявляли признаков активности, хотя наверняка
продолжали караулить, на тот случай если человек, которого они
разыскивали, все-таки появится.
  Медленно тянулись минуты. Снаружи посветлело. Мимо громыхали телеги и
фургоны: уличные торговцы торопились до наступления сильной жары доставить
товары с пристани на городской рынок. Сквозь нестройные звуки заунывного
пения команды гребцов на барке пробивалась брань женщины, распекающей
пьяного мужа. Затем совсем рядом послышались какие-то возгласы; настойчиво
повторяясь, они перекрывали шум просыпающегося города. Аракаси не разбирал
слов, которые звучали приглушенно за тюками с полотном, однако двое
других, находившихся внутри склада, тотчас задвигались. Их шаги замерли в
дальнем конце помещения, и раздался скрип отодвигаемой доски.
  Скорее всего они убрались окончательно, как и намеревались, но,
окажись они поумнее, могли и схитрить напоследок. Один из соучастников мог
на время задержаться, чтобы посмотреть, не обнаружит ли себя их
подопечный, поверив, что опасность миновала.
  Аракаси оставался неподвижным, хотя ноги сводило судорогой. Он
помедлил минуту-другую, напрягая слух, чтобы уловить признаки чьего-то
присутствия.
  Снаружи за двойной дверью послышались голоса, и грохот мудреного
замка, которым был заперт склад, предупредил о скором появлении людей.
Аракаси извернулся, чтобы высвободиться, и обнаружил, что его плечи прочно
застряли, руки прижаты к бокам, а ноги соскользнули слишком низко, чтобы
получить точку опоры. Он был в ловушке.
  Им овладело отчаяние. Если его поймают здесь и схватят как вора, то
об этом непременно услышит шпион, который его выслеживал. Затем некоему
продажному городскому чиновнику будет преподнесен подарок, а сам Аракаси
оглянуться не успеет, как окажется во власти врага, - и возможность
вернуться к Маре будет потеряна.
  Аракаси надавил локтями на тюки... тщетно. Щель, в которой он был
зажат, расширилась, но это привело к тому, что он провалился еще глубже.
Вдобавок от дощатой стены в его запястья и предплечья впились новые
болезненные занозы. Мысленно проклиная все на свете, он подтягивался и
снова соскальзывал, теряя надежду выбраться незаметно.
  Двери склада с треском распахнулись. Мастеру тайного знания теперь
оставалось лишь молиться, чтобы ему помог случай. В это время надсмотрщик
заорал:
  - Берите все подряд от той стенки!
  Солнечный свет и воздух, пахнущий речной тиной, хлынули в помещение;
где-то у самого входа мычала нидра и слышался скрип упряжи. Аракаси решил,
что снаружи стоят фургоны для погрузки, и взвесил свои возможности. Сейчас
он не смел привлекать к себе внимание: за пределами склада его мог
поджидать какой-нибудь агент из вражеской сети. Судьба не пощадила бы
Мастера во второй раз, если бы его выследили снова. Затем все рассуждения
Аракаси утратили смысл, поскольку в помещение склада устремилась бригада
рабочих, и тюк, прижимавший его к стене, неожиданно сдвинулся.
  - Эй, - раздался чей-то возглас. - Поосторожней там: рулон наверху
развязался.
  - Развязался рулон?! - рявкнул надсмотрщик. - Кто из вас, собаки,
порвал упаковку во время укладки тюков и не доложил об этом?
  В шумной неразберихе последовавших возражений осталось незамеченным
движение Аракаси, который согнул и разогнул в суставах онемевшие руки,
готовясь к тому, что его неминуемо обнаружат.
  Ничего не случилось. Рабочие продолжали оправдываться перед
надсмотрщиком. Аракаси воспользовался этой благоприятной возможностью,
чтобы подтянуться повыше. Отталкиваясь, он задел рулон, который сдвинулся,
зашатался и свалился на пол.
  Надсмотрщик с досады завопил:
  - Растяпа! Они тяжелее, чем кажутся на вид! Возьми себе кого-нибудь в
помощь, а уж потом сталкивай их сверху!
  Все это навело Аракаси на мысль, что его агент - хозяин склада, -
должно быть, сознавал, в какую ловушку может угодить Мастер, и подготовил
для него возможный путь к отступлению. Этот шанс следовало использовать во
что бы то ни стало. Он немедленно распростерся в униженной позе и,
уткнувшись лицом в груду тканей, пробормотал жалкие извинения.
  - Ладно, пошевеливайся! - закричал надсмотрщик. - Если уж ты такой
косорукий, это еще не повод, чтобы отлынивать от работы. А ну живо
отправляйся фургоны грузить!
  Аракаси кивнул, спрыгнул с груды тюков и приземлился на пол, но не
устоял на ногах: одеревеневшие мышцы не повиновались. Сказывались часы
вынужденного бездействия. Однако он успел подобраться и привалился к
упавшему тюку, а затем потянулся, словно желая проверить, насколько
серьезны полученные им ушибы. Когда он выпрямился, один из рабочих бросил
на него хмурый взгляд:
  - Ну что? Руки-ноги целы?
  Аракаси энергично кивнул; рассыпавшиеся от этого движения волосы
скрыли черты его лица, как он того и хотел.
  - Тогда берись за тот край и пошли, - сказал ему рабочий. - В этом
конце мы почти закончили.
  Аракаси сделал, как ему было ведено, и ухватился за край упавшего
тюка. На пару с рабочим он присоединился к бригаде, занимающейся
погрузкой. С опущенной головой, с занятыми грузом руками, он прибегнул ко
всем известным ему приемам, чтобы изменить свою внешность. Пот ручьями
струился по его лицу. Испачканными пылью и грязью руками Аракаси растер
влажные от пота щеки, чтобы создать иллюзию более темной кожи. При этом он
размазал грязное пятно таким образом, чтобы подбородок на вид казался
гораздо короче, чем был на самом деле. Затем он угрюмо насупился, так что
брови нависли над глазами, и выдвинул вперед нижнюю челюсть. Теперь для
постороннего взгляда он должен был казаться не более чем придурковатым
рабочим. Когда Аракаси приподнял свой конец тюка и уставился прямо перед
собой, ничто не позволило бы заподозрить в нем недавнего беглеца.
  Каждый переход от склада к фургону давался с трудом и был болезненным
испытанием для души и тела.
  К тому времени, когда погрузка закончилась. Мастер уже распознал
одного из соглядатаев, который держался в тени лавки на противоположной
стороне улицы. Если бы не чересчур цепкий взгляд, этого человека можно
было бы принять за нищего, одурманенного татишей. Аракаси подавил дрожь.
Враг все еще шел по его следу.
  Рабочие забирались в фургоны, готовые к отправке. Мастер тайного
знания как ни в чем не бывало последовал их примеру. Очутившись внутри
фургона, он пихнул локтем в бок мужчину рядом с собой.
  - Ну как, твоя маленькая кузина получила платье, которое ей
приглянулось? - громко спросил он. - То самое, с цветочным узором на кайме?
  Щелкнули кнуты, раздался крик погонщика. Нидры натянули постромки, и
нагруженные фургоны тяжело сдвинулись с места. Рабочий, к которому
обратился Аракаси, бросил на него взгляд, полный неподдельного удивления:
  - Чего?..
  Аракаси громко засмеялся, словно услышал от дюжего соседа что-то
забавное:
  - Ты же знаешь. Малышка Вурбека. Ну та, которая приносит завтраки
бригаде Симето в доки.
  - Про Симето я слышал, а никакого Вурбека не знаю, - буркнул здоровяк.
  Аракаси, словно в замешательстве, хлопнул себя по лбу:
  - Ты разве не его приятель Джидо? Еще один рабочий, закашлявшись от
пыли и сплюнув, сказал:
  - Никогда не слышал о таком.
  Фургоны достигли угла в конце переулка и закачались, преодолевая
поворот. Мальчишки перегородили дорогу, и главный погонщик осыпал их
бранью, а надсмотрщик угрожающе размахивал кулаком. Озорники ответили
непристойными жестами, после чего разлетелись, как стая испуганных птиц.
Вслед за ни-ми промчались два облезлых пса. Аракаси осмелился оглянуться
на дом торговца. Тот, кто притворялся полоумным бродягой, все еще усердно
пускал слюни, продолжая следить за дверями склада, которые слуга уже
запирал на замок.
  Похоже, на этот раз врага удалось перехитрить.
  Аракаси пробормотал извинения человеку, которого побеспокоил, и
опустил голову на скрещенные руки. Тряские фургоны катились по неровно
вымощенной дороге, усеянной отбросами, которыми были переполнены сточные
канавы около пристани; однако ни тряс-ка, ни зловоние не могли заглушить
невольное чувство облегчения, хотя Аракаси и напоминал себе, что
радоваться рано. Он не избавился от угрозы и не может чувствовать себя в
безопасности, пока не окажется далеко от Онтосета. Его мысли обратились к
будущему. Тот, кто устроил ловушку у дома торговца шелком, наверняка
сообразит, что человек, ускользнувший из нее, обнаружил слежку и догадался
о существовании еще одной действующей организации. Нетрудно было
предсказать, что враг предпримет новые шаги, чтобы помешать поискам,
которые начнет в свою очередь Аракаси.
  Конечно, можно так заморочить противника, что у того голова кругом
пойдет. Для этого понадобится петлять, подбрасывать ложные следы и
заманивать преследователей в расставленные ловушки. Однако при этом будет
полностью потеряно ответвление шпионской сети Акомы, действовавшее в
здешних краях. Теперь всякую связь с агентами из Онтосета придется
прекратить. Мало того, понадобится безотлагательно наладить работу еще в
двух направлениях: во-первых, проверить, не сумел ли враг нащупать слабые
места в других ответвлениях сети, а во-вторых, тщательно обдумав все
случившееся, составить и привести в исполнение план, что заставит врага
обнаружить себя.
  Препятствия были почти непреодолимы. Аракаси умел распутывать сложные
головоломки, однако эта, возможно, таила смертельную опасность, словно
погребенный в песке меч, чье лезвие может вонзиться в ногу любому, кто на
него наступит. Он размышлял, пока фургоны не остановились около причалов.
Вместе с другими рабочими он спрыгнул на пристань и, как все, принялся за
дело. Он вытаскивал тюки из фургонов, укладывал их в подготовленные сетки
и налегал на рычаг подъемного механизма, с помощью которого наполненные
сетки переправлялись на палубу баржи, стоящей на якоре недалеко от
причала. Солнце поднялось выше, становилось жарко. При первой же
возможности Мастер ускользнул под тем предлогом, что ему нужно напиться, и
растворился в квартале бедняков.
  Он должен выбраться из Онтосета самостоятельно. Если он обратится к
кому-либо из своих связных, то рискует быть обнаруженным снова или - что
еще хуже - вывести преследователей на новую цепочку, ранее им неизвестную,
а это позволит врагам еще больше узнать о его тайной деятельности.
  Кое-кто из жителей Онтосета промышлял тем, что укрывал беглецов за
плату, но для Аракаси такой план был неприемлем. Вполне вероятно, что
среди них затесался какой-нибудь неприятельский агент и желание
неизвестного чужака поскорее исчезнуть совершенно закономерно связали бы с
инцидентом на складе.
  Аракаси хотелось залезть в ванну и лежать в ней, пока не выйдут
занозы, все еще сидящие у него под кожей, но этого-то он и не мог себе
позволить. Через городские ворота ему легче всего пройти в серой рубахе
раба или в лохмотьях нищего. Оказавшись вне городских стен, он должен
будет затаиться где-нибудь поблизости и не трогаться с места до тех пор,
пока не убедится, что полностью оторвался от преследователей. Только тогда
он вернется к обличью курьера и постарается наверстать потерянное время.
  Аракаси вздохнул. Его беспокоило, что странствие может затянуться на
неопределенный срок. Мастеру не давали покоя тревожные мысли о неизвестном
противнике, который одним ходом едва не вывел его из игры. Несмотря не
вердикт магов, запретивших клановую войну между Марой и Джиро, его госпоже
(а ее он боготворил) грозила опасность. Сейчас, когда ловцы удачи и враги
объединились в союзы, направленные против Мары, она особенно нуждалась в
самых точных донесениях разведки, чтобы оградить себя от еще более
изощренных ходов в смертоносных интригах Великой Игры.

  ***

  Портной выпустил из рук шелковую кайму длинного кафтана, позволив ей
упасть почти до пола. Зажав в зубах острые, вырезанные из кости булавки,
он отступил назад, любуясь плодами собственных трудов. Церемониальный
наряд, заказанный властителем Анасати, безупречно сидел на фигуре вельможи.
  Джиро переносил дотошный осмотр ремесленника со сдержанным
презрением. Он стоял с бесстрастным видом, слегка отведя руки от боков,
чтобы случайно не уколоться булавками, скреплявшими манжеты. Он был
настолько неподвижен, что даже блестки, которыми был расшит кафтан спереди
(эти блестки образовывали узор, изображающий коршунов), не переливались на
свету.
  - Господин, - прошепелявил портной сквозь булавки, зажатые в зубах, -
ты выглядишь ослепительно. Ни одна знатная девица на выданье не устоит
перед тобой, если увидит тебя в этом великолепном наряде!
  Джиро поджал губы. Он был не из числа простаков, падких на лесть.
  Его забота о собственной внешности почти достигала того неосязаемого
предела, за которым ее по ошибке могли принять за признак суетности и
тщеславия. Но в действительности он просто очень хорошо понимал, сколь
сильно зависит от одежды впечатление, производимое человеком.
  Он может показаться глупым, надутым или развязным, если появится в
обществе, облачившись в неподобающий наряд. Так как фехтование и тяготы
сражений были ему не по вкусу, Джиро использовал любые другие средства,
чтобы подчеркнуть свою мужественность. Состязание умов должно принести
победу более убедительную, чем какой-то вульгарный триумф на поле битвы.
  Джиро с трудом удержался от резкой отповеди портному в ответ на его
дурацкий комплимент, но тот был всего лишь ремесленником, наемным
работником, едва ли заслуживающим внимания и уж тем более - вельможного
гнева. Слова портного не значили ровным счетом ничего и лишь случайно
вызвали у Джиро раздражение, всколыхнув в памяти давнюю обиду. Не оценив
ни его манер, ни вкуса, его некогда отвергла властительница Мара. Ему
предпочли неуклюжего невежу - Бантокапи. Даже мимолетное воспоминание об
этом приводило Джиро в ярость, которую приходилось скрывать. Тогда ему
ничем не помогли и годы напряженного учения. Акома попросту пренебрегла
всеми его способностями вкупе со старательно отшлифованным обаянием. Над
ним восторжествовал его неотесанный, смехотворно нелепый брат! Забыть
непростительную самодовольную улыбку Банто оказалось невозможно. Джиро все
еще чувствовал острую боль, вспоминая пережитое унижение. Он непроизвольно
сжал кулаки и вдруг почувствовал, что у него пропало желание и дальше
стоять истуканом.
  - Мне не подходит этот кафтан, - бросил он с раздражением. - Он мне
не нравится. Сшей другой, а этот разорви на тряпки.
  Портной побледнел. Он выпустил булавки изо рта и упал на паркетный
пол, прижавшись лбом к половице.
  - Мой господин! Конечно, как тебе будет угодно.
  Смиренно умоляю простить мне недостаток вкуса и недомыслие.
  Джиро ничего не ответил. Тщательно причесанной головой он дал знак
слуге, чтобы тот снял с него кафтан и бросил на пол.
  - Я надену синий с красным, шелковый. Сейчас же принеси его.
  Приказ был выполнен с суетливой поспешностью. Властитель Анасати
редко наказывал своих рабов и слуг, но с первого же дня своего правления
сумел внушить всем и каждому, что отныне не потерпит ни малейшего
неповиновения.
  Прибывший с докладом первый советник Чимака обратил внимание на
панически-угодливое поведение слуг, но это его нисколько не встревожило.
Самый мудрый среди приверженцев Анасати, Чимака лучше других знал своего
повелителя. Хозяину отнюдь не доставляли удовольствия преувеличенно
подобострастные знаки почтения. Джиро вырос и возмужал, будучи вторым
сыном; он привык ценить спокойствие и достоинство: ему претил избыток
раболепства. Однако с тех пор, как он нежданно-негаданно унаследовал
мантию правителя, Джиро стал болезненно чувствителен к тому, как ведут
себя с ним его подчиненные и всякая мелкая сошка. Если ему казалось, что
кто-нибудь из них не выказывал почтения, на какое вправе рассчитывать
властитель Анасати, то провинившемуся приходилось горько пожалеть об этом.
  Слуге, который не сумел без запинки произнести хозяйский титул, или
рабу, замешкавшемуся с поклоном, нечего было рассчитывать на то, что
промах сойдет им с рук. Наряду с роскошной одеждой и сдержанностью манер,
традиционная цуранская приверженность кастовым законам являлась
неотъемлемой частью требований, предъявляемых к цуранским аристократам.
Чуждаясь грубой прозы военного быта, Джиро снискал себе репутацию
человека, способного служить образцом светских манер.
  Будто не замечая наряда из тончайшего шелка, который, словно мусор,
валялся у него под ногами, властитель наклонил голову, отвечая на поклон
Чимаки:
  - Какое дело привело тебя в этот час, первый советник? Разве ты
забыл, что я намеревался после обеда встретиться для беседы с учеными из
Миграна?
  Чимака склонил голову набок, сверля хозяина загадочным взглядом:
  - Я полагаю, господин, что ученые могут подождать, пока мы совершим
короткую прогулку.
  Властитель Джиро рассердился, хотя не показал виду. Он позволил
слугам завязать кушак на его кафтане, после чего ответил:
  - Неужели то, что ты собираешься сказать, настолько важно?
  Как было хорошо известно всем присутствующим, предвечерние часы
Джиро, как правило, отводил для делового приема, во время которого
выслушивал доклады своих приказчиков и торговых посредников, а также
обсуждал с ними хозяйственные планы. Если его встреча с учеными мужами
будет отложена, ее придется перенести на утро, на час, обычно
посвящавшийся чтению.
  Первый советник Анасати сухо улыбнулся:
  - Это касается властительницы Мары из Акомы и имеет отношение к той
странности, о которой я упоминал раньше в связи со злополучным Тускаи.
  У Джиро пробудился интерес.
  - Между ними есть какая-то связь?
  Молчание Чимаки в присутствии слуг само по себе служило ответом.
  Властитель Джиро, теперь уже по-настоящему взволнованный, хлопнул в
ладоши, подзывая посыльного.
  - Найди управляющего и скажи ему, чтобы он позаботился о развлечениях
для наших гостей. Нужно сказать им, что меня задержали дела и я хочу
встретиться с ними завтра утром. Чтобы умерить их недовольство из-за
перемены в планах, следует объявить, что я подумываю о возможности
учреждения патроната для тех, чьи достоинства в искусстве полемики
произведут на меня впечатление.
  Посыльный поклонился до земли и бросился выполнять поручение. Чимака
облизнул губы в предвкушении ожидаемой беседы и вместе с хозяином вышел в
сад.
  Джиро уселся на каменную скамью в тени, около пруда. Со скучающим
видом опустив пальцы в воду, он сосредоточил внимание на Чимаке.
  - Новости хорошие или плохие?
  Как обычно, ответ первого советника прозвучал неопределенно:
  - Трудно сказать. - Прежде чем хозяин смог выразить недовольство,
Чимака порылся в кафтане и выудил из глубокого кармана связку документов.
- Вероятно, их можно истолковать и так и этак, господин. Непродолжительное
наблюдение, какое я установил на всякий случай, выявило некое лицо,
занимающее высокое положение в шпионской сети Акомы...
  Он замолчал, мысленно устремившись в неведомую даль смутных
предположений.
  - И что дальше? - поторопил его Джиро, не расположенный предаваться
умозрительным рассуждениям, в которых он был не слишком силен.
  Чимака откашлялся, прежде чем ответить:
  - Он от нас ускользнул.
  Джиро выглядел раздосадованным.
  - Каким образом это может быть хорошей новостью?
  Чимака пожал плечами:
  - Нам известно, что он - весьма важная персона: в итоге парализована
всякая деятельность его агентов в Онтосете. Удалось раскрыть истинное лицо
торгового посредника дома Хабатука. Он действительно торговый посредник...
только хозяин у него другой. Как бы в раздумье, он произнес:
  - Дело поставлено на широкую ногу, и нетрудно предположить, что
товары, поступающие на рынок от этого посредника, принадлежат Акоме, а не
Хабатуке. - Советник заглянул в один из документов и свернул его. - Мы
знаем, что Хабатука не пользуется покровительством Акомы; эта семья
принадлежит к клану Омекан и состоит из заядлых традиционалистов; вполне
вероятно, что они нам когда-нибудь пригодятся. Они даже не подозревают,
что этот человек не является их преданным слугой, и в таком случае следует
признать, что в доме Хабатука нет порядка.
  Постукав по подбородку кончиком ухоженного пальца, Джиро пожелал
узнать:
  - Устранение этого агента... имеет какое-то значение?
  Чимака ответил:
  - Да, господин. Потеря этого агента затруднит деятельность Акомы на
востоке. Я склонен считать, что почти вся информация, поступающая из тех
провинций, проходила через Онтосет.
  Джиро холодно улыбнулся:
  - Ну хорошо, мы им досадили. Но теперь они тоже знают, что наши
агенты ведут за ними наблюдение.
  Чимака возразил:
  - Это было неизбежно, господин. Меня удивляет другое: почему они не
узнали о нас раньше. Работа их шпионской сети поставлена прекрасно. Просто
чудо, что все то время, пока мы вели наблюдение, они нас не обнаружили.
  Заметив в глазах первого советника вспыхнувший огонек, Джиро спросил:
  - Что еще?
  - Как я уже упомянул, это дело связано с давно погибшим властителем
Тускаи и уходит корнями в те времена, когда ты еще не родился. Как раз
перед тем, как Джингу Минванаби уничтожил дом Тускаи, я выявил одного из
главных агентов покойного властителя. Им оказался торговец зерном в
Джамаре. Когда натами дома Тускаи сровняли с землей, я предположил, что
этот человек не стал отказываться от привычной роли независимого торговца
и тем самым сохранил свое положение в обществе. Он не был открыто связан с
домом Тускаи, а следовательно, не имел никаких обязательств, которые
вынудили бы его принять статус отверженного.
  Джиро поморщился: в подобной уловке он усматривал возмутительный,
корыстный обман. Если хозяин умирал, считалось, что на его слугах лежит
проклятие богов, его воины становились рабами или серыми воинами. Во
всяком случае, так было раньше, пока властительница Мара не нарушила этот
обычай с таким вызывающим, пренебрежением.
  Чимака, захваченный воспоминаниями, не обратил внимания на брезгливую
гримасу хозяина.
  - Сейчас появился повод подозревать, что я тогда ошибся в своем
предположении. Во всяком случае, до последнего времени это не имело
значения. - После короткой паузы он продолжал:
  - Среди тех, кто неоднократно появлялся в Онтосете и вскорости
покидал его, были два человека, работавшие ранее у того самого торговца
зерном в Джамаре. Они-то и навели меня на мысль. Так как никто, кроме
властительницы Мары, не брал серых воинов к себе на службу, мы можем
сделать вывод: Мастер тайного знания и его агенты, прежде служившие
Тускаи, впоследствии присягнули Акоме.
  - Итак, мы установили эту связь, - сказал Джиро. - А есть у нас
возможность внедриться в их сеть?
  - Видишь ли, господин, одурачить торговца зерном и внедрить нашего
собственного агента в их компанию - дело само по себе нехитрое. - Чимака
нахмурился. - Но именно такого шага будет ожидать от нас начальник
разведки Акомы. Он очень умен. Очень.
  Резким жестом Джиро прервал эти разглагольствования, и Чимака перешел
к делу:
  - По крайней мере, мы изрядно насолили Акоме: ведь им по нашей
милости пришлось закрыть главное отделение своей организации на востоке.
И, что значительно лучше, мы теперь знаем, что агент в Джамаре снова
действует; этот человек рано или поздно должен явиться к своему начальнику
для доклада, и тогда мы возобновим преследование. На этот раз я не допущу,
чтобы выполнением задания занимались олухи, которые испортят дело, как это
было в Онтосете. Если мы наберемся терпения, то со временем непременно
получим зацепку, которая выведет к начальнику разведки Акомы.
  Джиро не выказал никакого воодушевления:
  - Все наши усилия могут пойти прахом, раз противнику известно, что
его секретный агент раскрыт.
  - Разумеется, господин. - Чимака облизнул губы. - Однако преимущество
пока на нашей стороне. Мы знаем, что служивший у Тускаи Мастер тайного
знания теперь работает на властительницу Мару. Еще до того, как Тускаи был
уничтожен, я пытался найти подходы для внедрения в эту сеть. Можно
возобновить наблюдение за агентами, которые, как я подозреваю, раньше
служили у Тускаи. Если агенты остались на прежних местах, значит, моя
догадка верна и они работают на Акому. Я хочу расставить новые ловушки и
поручу это дело людям, которых лично проинструктирую. Мне потребуются наши
лучшие силы против этого виртуоза разведки. Именно так. - У хитроумного
советника вид был прямо-таки торжествующий. - На первого агента нас вывел
случай, но еще немного - и некто весьма высокопоставленный попался бы в
нашу ловушку.
  Чимака помахал документом, чтобы остудить раскрасневшееся лицо:
  - Мы сейчас ведем наблюдение за этим домом, и я уверен, что за нашими
наблюдателями тоже следят. Поэтому у меня назначены другие наблюдающие,
которые выследят тех, кто следит за нами... - Он тряхнул головой. - Мой
противник хитер сверх меры. Он...
  - Твой противник? - прервал его Джиро.
  Чимака тут же остановился на полуслове и почтительно склонил голову:
  - Подручный врага моего господина. Тот, кого я должен обезвредить,
если тебе так угодно. Позволь, господин, старому человеку это жалкое
тщеславие. Вышеупомянутый слуга Акомы, который мешает моей работе, - очень
умный и подозрительный человек. - Он снова обратился к своим бумагам. - Мы
возьмем под наблюдение другого связного, в Джамаре. Тогда сможем выследить
следующего...
  - Избавь меня от утомительных подробностей, - перебил Джиро. - Но,
помнится, тебе было ведено заниматься теми, кто пытался опорочить дом
Анасати, подбросив фальшивую улику рядом с убийцей моего племянника. Или я
ошибаюсь?
  - Конечно, господин, ты не ошибся! - живо откликнулся Чимака. - Но
ведь эти два события связаны между собой! Разве я не говорил об этом
раньше?
  Джиро, не привыкший сидеть без подушек, сменил позу:
  - Если и говорил, то в столь туманных выражениях, что понять твои
намеки было под силу разве что голове с такими же перевернутыми мозгами,
как у тебя.
  Первый советник Анасати истолковал полученный ответ как комплимент.
  - Хозяин, твоя снисходительность не знает границ. - Чимака погладил
документ, словно редкую драгоценность. - У меня наконец-то есть
доказательство. Те одиннадцать агентов Акомы, передававшие по цепочке
сведения из провинции Зетак и загадочным образом убитые в течение одного
месяца, имели самое непосредственное отношение к пяти другим, которые
служили в доме Тасайо Минванаби и также были убиты.
  Джиро принял непроницаемый вид, скрывая за ним нарастающее
раздражение. Прежде чем он успел заговорить, Чимака поспешил продолжить:
  - Прежде они были агентами Тускаи, все до единого. В этом случае
становится ясно, почему их убили: по-видимому, Минванаби сумел выявить
одно из звеньев цепочки и в Акоме было принято решение уничтожить ее
полностью во избежание худших последствий. В доме Тасайо состоял на службе
один из наших агентов. Хотя его и отпустили на все четыре стороны, когда
Мара получила земли Минванаби, он все еще нам верен. У меня есть его
письменные показания. Убийства в усадебном доме Тасайо были совершены
Жалом Камои.
  Джиро проявил некоторый интерес:
  - Так что ж, по-твоему, человек Мары обманом втянул в это дело
фанатиков из Братства, так, чтобы они, сами того не зная, поработали в
интересах Акомы?
  Чимака не смог скрыть самодовольство:
  - Да. Я полагаю, что ее не в меру хитроумный разведчик допустил
ошибку, подделав печать Тасайо. Мы знаем, что Обехан разговаривал с
властителем Минванаби. Судя по донесениям, оба пребывали в гневе и, если
бы эта беседа происходила с глазу на глаз, смерть настигла бы Тасайо много
раньше, чем это случилось в действительности из-за козней Мары. Если
уничтожение собственных агентов, попавших под подозрение, действительно
организовала Акома и при этом заставила тонг стать невольным орудием для
выполнения ее замыслов - просто чтобы снять с себя ответственность за
убийство, - тогда Братство вправе считать себя смертельно оскорбленным и
будет мстить.
  Сощурив глаза, Джиро переваривал услышанное.
  - Но зачем было вовлекать Камои в то, что кажется обычной чисткой?
Если подручный Мары так хитер, как ты его превозносишь, вряд ли он мог так
оплошать.
  - Должно быть, это стало актом отчаяния, - признал Чимака. - Тасайо
завел у себя такие порядки, которые затрудняли задачу внедрения агентов.
Что касается нашего соглядатая, мы подослали его туда раньше, чем Тасайо
сделался властителем, - еще в те времена, когда Имперский Стратег
возглавлял армию вторжения в Мидкемию, а Тасайо служил у него
полководцем-наместником.
  Видя, что Джиро снова выказывает признаки нетерпения, Чимака
вздохнул. Как бы он хотел, чтобы его хозяин научился думать и действовать
с большей осмотрительностью, однако Джиро вечно не хватало выдержки.
  - В доме Минванаби у Мары не оставалось агентов, не раскрытых
разведкой Тасайо. Следовательно, эти смерти - дело рук кого-то со стороны
и давние связи Братства с Тасайо послужили весьма удобным прикрытием.
  - Все это только твои догадки, - бросил Джиро.
  Чимака пожал плечами:
  - На его месте я поступил бы именно так. Во главе разведки Акомы
стоит настоящий мастер своего дела. Мы сумели выявить его агентов и
следили за деятельностью этого ответвления в течение десяти лет, но за все
это время так и не выявили контактов между отделением на севере,
отделением в Джамаре и цепочкой связных, передающих сообщения через Зетак.
На сей раз мы продвинулись вперед довольно далеко, господин, но приходится
признать: своим достижением мы в большей степени обязаны удаче, чем моим
талантам.
  Было похоже, что тема, столь увлекательная для первого советника, не
интересовала Джиро, и он предпочел перейти к предмету, более чувствительно
задевающему честь Анасати.
  - У тебя есть доказательство, что в этой истории убийцы действуют не
по найму, а ради утоления жажды мести самого Братства, - резко оборвал он
рассуждения верного сподвижника. - К тому же они подбросили ложную улику,
свидетельствующую о нашей причастности к убийству Айяки, тем самым
запятнав честь моих предков. Необходимо смыть это оскорбление! И
немедленно.
  Чимака зажмурился; от одной этой мысли он похолодел.
  - Нет, нет, мой досточтимый хозяин. Прости меня за самонадеянность,
но прислушайся к смиренному совету преданного слуги: поступи иначе!
  - С какой стати мы должны позволять этим собакам из Камои позорить
дом Анасати? - Джиро высокомерно выпрямился на скамейке. - Желательно,
чтобы твои доводы оказались достаточно убедительны!
  - Видишь ли, господин, чтобы убить властительницу Акомы, ничего
лучшего и придумать нельзя! Где ты сыщешь врага более опасного для Акомы,
чем целая община убийц? Они отравят ее жизнь постоянными покушениями, не
оставляя никакой надежды на спасение. В конце концов они достигнут цели.
Мара должна будет умереть - этого требует честь тонга. Они делают за нас
нашу работу, а мы тем временем можем уделять больше внимания сплочению
партии традиционалистов. - Чимака наставительно покачал пальцем. - Сейчас,
когда маги запретили обеим сторонам прибегать к военным действиям, Мара
будет искать другие средства, чтобы привести тебя к гибели. У нее много
союзников и широкие возможности. Получив титул Слуги Империи, она
приобрела популярность и могущество, а также благосклонность императора.
Ее нельзя недооценивать. Вдобавок ко всем перечисленным преимуществам она
обладает талантами выдающегося правителя.
  Джиро немедленно возмутился:
  - Ты поешь ей хвалы в моем присутствии?
  Хотя его тон оставался ровным, Чимака не питал иллюзий: хозяин
чувствовал себя оскорбленным. Он ответил шепотом, чтобы ни садовник, ни
проходящий мимо воин из патруля не смогли его услышать:
  - Я никогда не испытывал особой любви к твоему брату Банто. Так что
лично для меня его смерть не имела большого значения. - Лицо Джиро
наливалось гневом, но слова Чимаки разили, словно кинжал. - И ты тоже
никогда не любил его, мой господин Джиро. - Утонченный вельможа промолчал:
оба знали, что это правда. - Но ты не замечаешь очевидного: то, что Мара
вышла замуж не за тебя, а за Банто, спасло твою жизнь... мой господин. -
Не слишком усердствуя в верноподданнических заверениях, советник не
упустил случая преподать хозяину еще один урок. - Возможно, тебе нравится
тешить себя открытым проявлением ненависти к Слуге Империи. Памятуя об
этом, я приложу все старания, чтобы ее уничтожить. Но действовать я
собираюсь хладнокровно. Позволить гневу возобладать над здравым смыслом
будет не просто глупостью, а сущим самоубийством, если дело касается Мары.
Попроси того, кто вызывает тени умерших в храме Туракаму, добиться отклика
от Джингу, Десио и Тасайо из рода Минванаби. Их духи подтвердят мои слова.
  Джиро проследил взглядом за стайкой оранжевых рыбок, игравших посреди
пруда, отчего на его поверхности возникала легкая рябь. После затянувшейся
паузы он со вздохом сказал:
  - Ты прав. Я действительно никогда не питал теплых чувств к Банто:
когда мы были детьми, он вечно меня задирал. - Его рука сжалась в кулак и
резко опустилась в воду пруда, распугав рыбок. - Да, мой гнев, может быть,
ничем не оправдан, но все равно он меня сжигает! - Джиро снова перевел
взгляд на Чимаку, и его глаза сузились. - Однако я - властитель Анасати и
не обязан заботиться об оправданиях. Моему дому причинен ущерб, и
оскорбление не останется безнаказанным!
  Чимака поклонился с самым почтительным видом:
  - Я позабочусь, господин, о том, чтобы Мара не ушла от возмездия, но
не потому, что ненавижу ее, а потому, что такова твоя воля. Я навеки твой
преданный слуга. Теперь мы знаем, кто возглавляет разведку Акомы...
  - Ты знаешь этого человека?! - в изумлении воскликнул Джиро. - Ты ни
разу даже не упомянул о том, что тебе известна подлинная личность Мастера
тайного знания, служившего у Тускаи!
  Умоляющим жестом воззвав к терпению хозяина, Чимака пояснил:
  - Не по имени и не в лицо, да будет проклят этот пронырливый демон.
Если я и встречался с ним когда-нибудь, то без моего ведома, но стиль его
работы распознаю безошибочно. Это все равно что подпись писаря на
документе...
  - ...которая тоже не всегда служит неоспоримым доказательством, -
ехидно ввернул Джиро.
  - Получить неоспоримое доказательство будет трудно, если я правильно
угадал, кто он такой. Если Мара взяла на службу этого бывшего начальника
разведки, то боги еще могут нам улыбнуться. Пусть он будет каким угодно
виртуозом своего дела, но я-то знаю ему цену и знаю, чего от него можно
ожидать. Моя осведомленность о прошлой деятельности правителя Тускаи в
Джамаре должна помочь нам внедриться в шпионскую сеть Акомы. Вполне
вероятно, что через год-другой мы найдем подходы непосредственно к
интересующему нас человеку и тогда получим возможность использовать всю
разведку Мары в интересах дома Анасати. Будем маскировать свои намерения
отвлекающими маневрами, создавая трудности для торговли Акомы и исподволь
разрушая ее связи с союзниками. Ну а тем временем тонг Камои тоже не
станет дремать, добиваясь гибели Мары.
  - Возможно, нам удастся слегка подстегнуть их ретивость, - с надеждой
в голосе высказался Джиро.
  От одного этого предположения у Чимаки по коже побежали мурашки.
Прежде чем заговорить, он поклонился, что делал исключительно в тех
случаях, когда бывал не на шутку встревожен.
  - Мой господин, нам даже пытаться не стоит. Убийцы из Камои не любят,
когда кто-нибудь вмешивается в их затеи. Для Анасати лучшая тактика -
держаться как можно дальше от их делишек.
  Джиро неохотно уступил, и приободрившийся советник продолжал:
  - В братстве Камои не принято действовать сгоряча. Дела, за которые
они принимаются по собственной инициативе, вершатся неторопливо и
хладнокровно. Между Камои и Мидкемией были отмечены какие-то торговые
связи; тогда я не понимал, кому и зачем это понадобилось, но теперь готов
предположить, что здесь имеется дальний прицел - стремление навредить
Акоме. Хорошо известно, что властительница питает слабость к варварским
идеям.
  - Это так, - согласился Джиро.
  Его раздражение улетучилось, уступив место глубокой задумчивости.
Молча наблюдал властитель Анасати за резвящимися рыбками. Воистину, думал
он, никто из цуранских вельмож не мог бы похвалиться, что у него состоит в
услужении советник, способный сравниться с Чимакой в искусстве связывать
воедино разрозненные крупицы знаний.
  Воспользовавшись благоприятной переменой в настроении хозяина, Чимака
сказал:
  - Дом Анасати сумеет перенести ничтожный урон для престижа,
причиненный подложной уликой. Поверить в столь грубо сработанную фальшивку
могли разве что глупцы и малые дети; но те, кто поумней, примут во
внимание, что Братство умеет хранить секреты и заказчиков не выдает. Те,
кто имеет власть в стране, никогда не попадутся на столь вульгарный крючок
и не поверят в то, что ты опорочил свое имя связью с бандой наемных убийц.
Анасати - старинный род, и его репутация безупречна. Господин мой, в ответ
на жалкую попытку очернить тебя выкажи лишь надменное пренебрежение. Эти
ничтожества не заслуживают внимания великого властителя. Пусть любой
правитель, который осмелится предположить обратное, выступит вперед и
попробует поделиться своими соображениями вслух - вот тогда ты возвысишь
голос, и твоя правота восторжествует. - Эту пламенную речь Чимака закончил
цитатой из пьесы, которая особенно нравилась Джиро:
  - Домам ничтожным и умам ничтожным сопутствуют ничтожные дела.
  Властитель Анасати кивнул:
  - Ты прав. Временами гнев ослепляет меня.
  В ответ на комплимент Чимака поклонился:
  - Господин, позволь мне удалиться. Я уже начал обдумывать, какие
ловушки можно будет расставить для Мастера тайного знания из Акомы. Мы на
время прикинемся простачками, которые по уши увязли в расследовании
происшествия в Онтосете, и при этом не будем особенно таиться. Тем самым
мы сумеем отвлечь бдительное око неприятеля от другого нашего занятия -
секретных розысков в Джамаре, которые в конечном счете позволят накинуть
петлю на горло властительницы Акомы.
  Джиро улыбнулся:
  - Превосходная мысль, Чимака.
  Взмахом руки он отпустил советника; тот снова поклонился и поспешил
прочь, что-то бормоча себе под нос. В его голове уже роились бесчисленные
планы. Властитель остался около пруда. Он размышлял над советом Чимаки и
чувствовал приятное удовлетворение. Когда Ассамблея магов запретила войну
между его домом и домом Мары, он втайне возликовал.
  Поскольку властительница лишилась возможности прибегнуть к силе
оружия, она утратила преимущество, каким обладала благодаря численному
перевесу ее войска. А это значило, что их ставки сравнялись.
  - Разум... - прошептал властитель Анасати и взбаламутил воду в пруду,
отчего заметались пугливые рыбешки. - Не меч, а коварство отнимет жизнь
Благодетельной. Умирая, она поймет, что жестоко ошиблась, оказав
предпочтение не мне, а моему братцу. Я лучше, чем он, и, когда после
смерти я встречусь в чертогах Красного бога с Бантокапи, он будет знать,
что я отомстил за него и заодно растер в прах его драгоценную Акому!

  ***

  Аракаси опаздывал. Его затянувшееся отсутствие было дурным знаком, и
среди старших советников Мары нарастала тревога. Напряжение достигло такой
степени, что военачальник Люджан с некоторым страхом ожидал начала
вечернего совещания. Он торопился в свое жилище, чтобы надеть украшенный
плюмажем шлем, который снимал в неслужебное время. Его походка была
целеустремленной и пружинистой - такой, какая вырабатывается только у
искусного фехтовальщика. Погруженный в невеселые мысли, он лишь
механическим кивком отвечал на приветствия часовых, мимо которых проходил.
  В залах и коридорах усадебного дома Акомы вооруженных солдат теперь
было не меньше, чем слуг. После убийства Айяки пришлось ради усиления
охраны пойти на такие меры, что уединение стало для всех почти
недосягаемой роскошью. Особенно это бросалось в глаза ночью, когда в
помещениях для писарей и гостевых флигелях размещались для сна
внушительные отряды воинов. Детская Джастина представляла собой военный
лагерь; Люджан подумал, что мальчик едва ли может играть деревянными
солдатиками у себя в комнате, где не стихает стук настоящих боевых
сандалий.
  Поскольку Джастин оставался единственным - кроме самой Мары, - в ком
текла кровь Акомы, его безопасности придавалось особое значение. Лишенные
возможности опереться на достоверные сведения, почерпнутые из регулярных
докладов Аракаси, патрули, совершающие обход, зачастую бывали вынуждены
действовать вслепую. В каждой промелькнувшей тени им мерещился враг, и не
раз случалось им выхватить мечи, услышав звук шагов какого-нибудь раба,
украдкой пробирающегося на свидание с возлюбленной. Люджан вздохнул и
внезапно замер, насторожившись: ему послышалось нечто похожее на свист
меча, выскользнувшего из ножен.
  - Эй, там! - раздался крик часового. - Стой!
  Люджан тотчас бросился бегом за угол коридора. На виду показался воин
с обнаженным мечом, принявший боевую стойку и явно приготовившийся к
нападению. Он стоял перед неосвещенной частью коридора, где, казалось бы,
не было ничего необычного. Сзади донеслось легкое постукивание и
характерное шарканье человека, торопливо передвигающегося с костылем:
значит, и Кейок, военный советник Мары, счел нужным посмотреть, что тут
происходит. Он слишком долго был боевым командиром, чтобы оставить без
внимания оклик часового, и тоже устремился сюда, чтобы выяснить, кто
проник в коридоры внутренних апартаментов дворца.
  Только бы это не оказался еще один убийца, молился на бегу Люджан.
Напрягая зрение, он вглядывался в темноту, отметив, что лампа, которая
должна была освещать этот коридор в ночные часы, не горит. Недобрый знак,
подумал он мрачно; совещание, внезапно сорванное из-за этого вторжения,
теперь уже казалось меньшим злом. Да, конечно, без сведений, полученных от
Аракаси, пришлось бы изрядно поломать голову в попытках объяснить торговые
затруднения или непрерывную чехарду образующихся и распадающихся союзов
при дворе Ичиндара. Однако нападение нового убийцы, сумевшего миновать
сторожевые посты и оказаться в самом сердце Акомы, означало бы, что дело
приняло слишком опасный поворот, вообще не оставляющий времени для
размышлений. Хотя прошли уже месяцы, Джастина все еще мучили ночные
кошмары: его преследовало видение черного жеребца, падающего на землю.
  Около воина с мечом Люджан с разбегу остановился столь круто, что
деревянные подошвы сандалий заскрежетали на каменном полу.
  - Кто там? - требовательно спросил он.
  С другой стороны от воина встал старый Кейок и грозным голосом
повторил вопрос.
  Воин даже глазом не повел в сторону кого-либо из вопрошавших, но лишь
слегка качнул мечом в направлении щели между двумя потолочными балками.
Здесь слишком много уголков, где может притаиться злоумышленник, подумал
Люджан, взглянув туда, куда указал часовой. Там, в тени, стоял какой-то
человек, замерший в смиренной позе. Руки его были простерты вперед в знак
покорности, но лицо подозрительно испачкано, словно он заранее
воспользовался копотью от лампы, чтобы с ее помощью скрыть предательскую
бледность своей кожи.
  Молниеносным движением Люджан выхватил меч. Кейок поднял костыль,
нащупал защелку и нажал ее. Из основания костыля немедленно выдвинулось
тонкое лезвие. При этом старому воину удалось сохранить равновесие без
видимых усилий, хотя он и был лишен одной ноги.
  Три обнаженных клинка были готовы встретить злоумышленника, и Люджан
резко приказал:
  - Выходи. Держи руки поднятыми, если не хочешь, чтобы тебя проткнули
насквозь.
  - Я предпочел бы, чтобы к моему возвращению домой отнеслись с
несколько большим радушием и не обращались со мной как с тушей на
скотобойне, - ответил хриплый голос.
  - Аракаси! - выдохнул Кейок, салютуя ему своим оружием. Его худое
лицо осветилось редкой улыбкой.
  - Боги! - воскликнул Люджан.
  Свободной рукой он коснулся плеча часового, давая тому понять, что
можно опустить меч. Военачальника Акомы пробрал озноб, когда он осознал,
что Мастер тайного знания чуть было не погиб от рук домашней стражи. Но
потом на смену мучительному напряжению пришло благодатное облегчение, и он
радостно рассмеялся:
  - Ну наконец-то! Сколько лет мы с Кейоком бились над созданием такой
системы патрулей, чтобы встреча со стражей для любого пришельца оказалась
неожиданной. Как же это случилось, дружище, что на сей раз ты не сумел
пройти мимо них незамеченным?
  - Дорога домой была трудной, - признался Аракаси. - И не только
потому, что в этой усадьбе больше стражи, чем прислуги. Да у вас тут трех
шагов не сделаешь, не натолкнувшись на какого-нибудь молодца в доспехах!
  Кейок убрал на место потайной клинок и снова оперся на костыль. Затем
он пригладил рукой седые волосы. В бытность его боевым командиром ему не
приходилось это делать, ибо в те времена он носил воинский шлем не снимая.
  - С минуты на минуту должен начаться совет у властительницы Мары, -
сообщил он. - Она нуждается в твоих сведениях.
  Аракаси не ответил, лишь выступил вперед из-за опорных столбов, до
этого времени скрывавших его от глаз. Он был одет как уличный нищий,
нечесаные волосы слиплись от грязи, а кожа вымазана чем-то наподобие сажи.
От него исходил сильный запах печного дыма.
  - Ты выглядишь так, будто тебя только что вытащили из дымохода, -
заметил Люджан, сделав знак стражнику, чтобы тот возобновил прерванный
обход. - Или как будто ночевал в горящем лесу не меньше недели.
  - Не так уж далеко от истины, - пробормотал Аракаси, сердито отводя
взгляд в сторону.
  Кейок не любил кого-либо дожидаться; теперь он мог позволить себе
нетерпеливость, которую сдерживал в течение тех лет, когда командовал
войсками. Тяжело ступая, он отправился вперед, в Палату собраний. Словно
почувствовав облегчение с уходом старика, Аракаси нагнулся, поднял край
своего балахона и поскреб нагноившуюся царапину.
  Люджан погладил рукой подбородок и деликатно предложил:
  - Ты можешь вначале пойти ко мне домой. Мой слуга приучен наполнять
ванну быстро - оглянуться не успеешь.
  Последовало недолгое молчание.
  Наконец Аракаси вздохнул.
  - Занозы, - признался он.
  Этого короткого слова было достаточно, чтобы Люджан догадался об
остальном:
  - Они гноятся. Значит, давние. Ты провел на ходу слишком много
времени и не позволил себе сделать достаточно долгий привал, чтобы их
извлечь.
  Снова наступило молчание, которое подтверждало предположение Люджана.
Они знали друг друга еще до падения дома Тускаи, а потом вместе делили
участь серых воинов.
  - Не упрямься, - настаивал военачальник. - Если ты в таком виде
усядешься на подушки в Палате, слугам потом придется эти подушки сжечь. От
тебя несет как от харденго, который потерял свою тележку.
  Аракаси скривился: никому не могло польстить сравнение с бродячим
торговцем, отбившимся от семьи и промышляющим продажей дешевых сластей и
случайными заработками сомнительного сорта.
  - Сможешь раздобыть мне металлическую иглу? - попробовал
поторговаться Аракаси.
  Люджан рассмеялся:
  - Случайно смогу. Тут одна девушка-швея мне глазки строит. Но ты
будешь у меня в долгу. Если я попрошу ее одолжить мне такое сокровище, она
не упустит случая потребовать вознаграждения.
  Аракаси не удивился. Почти любая из молоденьких служанок, работающих
в усадьбе, охотно пожертвовала бы своим положением в новом воплощении -
при следующем обороте Колеса Судьбы, - если бы взамен ей подарили надежду
на поцелуи Люджана.
  - Ну что ж, я с таким же успехом могу воспользоваться одним из своих
кинжалов.
  Его явное безразличие заставило Люджана насторожиться:
  - Ты пришел с недобрыми вестями.
  Теперь Аракаси, стоя перед военачальником Акомы, был весь на виду.
Свет от лампы в дальнем конце коридора выхватил его резко выступающие
скулы и тени под ввалившимися глазами.
  - Пожалуй, я приму твое предложение насчет ванны, - глухо отозвался
он.
  Прекрасно видя, что его друг не спал и не ел самое малое неделю,
Люджан не стал вслух делиться своими наблюдениями, а просто пообещал:
  - Я добуду тебе иглу. - Щадя уязвленную гордость Мастера, он поспешил
вернуться к тону показного легкомыслия:
  - Хотя, по правде сказать, она тебе и не нужна вовсе, если твои
ножички при тебе. Я вот сомневаюсь, понимал ли мой часовой, когда угрожал
тебе мечом, что ты мог бы его убить и разрубить на куски, прежде чем он
успеет сделать выпад.
  - Вообще-то мог бы, - согласился Аракаси, - но, боюсь, сегодня я
несколько не в форме.
  Начальник разведки шагнул вперед. Только сейчас стало заметно, что он
еле держится на ногах. Встревоженный не на шутку, Люджан едва не охнул, но
быстрый неодобрительный взгляд Мастера удержал его от дальнейшего
изъявления чувств. Затем Аракаси сухо предупредил:
  - Дело твоей чести - проследить, чтобы я не заснул у тебя в ванне.
  - Не заснул или не утонул? - снова позволил себе пошутить Люджан,
крепкой рукой помогая Мастеру сохранить равновесие. - С чем пришел,
старина? Выкладывай!
  Но никаких объяснений от Аракаси военачальник не добился, пока не
было закончено омовение в ванне, не был надет шлем и совет не собрался в
полном составе.
  Залитый желтым светом от расставленных по кругу ламп, Кейок уже
расположился на подушках, скрестив жилистые руки на костыле, лежащем
поперек его колен. На кухню сообщили о возвращении Аракаси, и слуги
поспешили доставить подносы, нагруженные закусками. Хокану восседал по
правую руку от Мары - место, которое обычно занимал первый советник; Сарик
и Инкомо сидели напротив, погруженные в тихую беседу. За огромной стопкой
счетных табличек сгорбился Джайкен, обхватив руками колени. По обе стороны
от него, словно бастионы, громоздились два ларя, набитые свитками.
  Быстро обежав взглядом собравшихся, Аракаси - как всегда
немногословный - не стал отвлекаться на мелочи.
  - Насколько я могу судить, - предположил он, - торговля в последнее
время шла не очень успешно.
  Джайкен почувствовал себя задетым и пустился в объяснения, так что
никто уже не мог вставить ни слова, и обтрепанный вид Аракаси не стал
предметом обсуждения.
  - Наша репутация ничуть не пострадала, - горячо оправдывался
маленький управляющий. - Но на рынках несколько сделок почему-то прошли
совсем не так, как было задумано. Мара лишилась союзников среди тех
купцов, у которых есть общие интересы также и с Анасати. - С нескрываемым
облегчением он закончил:
  - Аукционы шелка не пострадали.
  - Однако, - подал голос Инкомо, не дожидаясь, пока его спросят, -
традиционалисты продолжают укреплять свое влияние. Имперским Белым
Ичиндара неоднократно приходилось проливать кровь, чтобы пресечь мятежи в
Кентосани.
  - Продовольственные рынки около пристани, - лаконично подтвердил
Аракаси. - Я слышал. Наш император сделал бы куда больше для прекращения
беспорядков, если бы сумел произвести на свет наследника мужского пола.
  Все взгляды обратились к властительнице: советники ожидали от нее
возможных вопросов.
  Еще больше похудевшая со дня похорон Айяки, она тем не менее
выглядела безупречно собранной. На ее лице не было никаких средств для
наведения красоты. Когда она заговорила, ее взгляд был строгим и
проницательным, а руки спокойно лежали на коленях.
  - Аракаси обнаружил, что над нами нависла новая угроза. - Только
голос выдавал ее душевное напряжение, скрытое за фасадом цуранской
сдержанности. - Я прошу вас всех: любую помощь, какая потребуется,
оказывайте ему, не задавая вопросов.
  Люджан метнул в сторону Аракаси возмущенный взгляд.
  - Теперь-то я вижу, что ты уже успел запачкать ее подушки, - хмуро
проворчал он с обидой в голосе.
  Кейок казался несколько смущенным. Их досада была легко объяснимой.
Получалось, что бдительному часовому удалось перехватить Мастера в
коридоре лишь после того, как Аракаси, никем не замеченный,
беспрепятственно проник к госпоже и уже успел с ней побеседовать. Сознавая
некоторую неловкость положения, двое других советников предпочли, как того
требовал этикет, не уделять внимания случившемуся конфузу; они просто
склонили головы в знак повиновения желаниям госпожи. Только Джайкен
проявлял признаки беспокойства: он безошибочно предугадывал, что приказ
Мары причинит казне Акомы ощутимый урон.
  Содержание разветвленной шпионской сети обходилось дорого, что
являлось причиной постоянных мучений управляющего. Он приходил в ужас от
этих расходов, казавшихся ему непомерными.
  Свежий ветер проникал через открытые окна в Палату собраний,
выдолбленную в склоне холма, на котором располагался усадебный дом-дворец
Акомы. Несмотря на яркий свет горящих ламп, самые дальние углы палаты были
погружены в темноту. Шары-светильники работы чо-джайнов стояли на своих
подставках незажженными, и низкий помост, который использовали для
неофициальных совещаний, оставался единственным освещенным островком.
Слуги, присутствовавшие здесь по обязанности, ждали распоряжений поодаль -
на таком расстоянии, чтобы их можно было позвать, когда потребуется, но
вне пределов слышимости происходящего обсуждения.
  Мара объявила:
  - Все, что будет сказано сейчас, должно остаться в нашем узком кругу.
  - Затем она обратилась к Аракаси:
  - Сколько времени тебе нужно потратить, чтобы справиться с этой новой
опасностью?
  Мастер развел руками, при этом на одном из запястий обнаружился
пожелтевший кровоподтек:
  - Госпожа, я могу только предполагать. Чутье подсказывает мне, что
организация, с которой я столкнулся, пустила корни к востоку от нас,
вероятно в Онтосете. Между Онтосетом, Джамаром и Равнинным Городом у нас
нет постоянных связей, а за прикрытие для курьеров в тех местах отвечал
один из торговых посредников. Если бы какой-нибудь недоброжелатель раскрыл
нашу деятельность на западе, он не усмотрел бы в связях с востоком ничего,
кроме случайного совпадения. Однако я не знаю, в какой именно части нашей
сети возникла слабина. Следы могут привести совсем в другое место.
  Мара прикусила губу, а потом потребовала:
  - Объясни.
  - Прежде чем вернуться в Сулан-Ку, я предпринял некую поверхностную
проверку. - Не менее хладнокровный, чем бывал Кейок перед битвой. Мастер
изложил свои соображения:
  - Наши торговые интересы на севере и западе, по-видимому, надежно
защищены. Но на юге и на востоке я был вынужден, хотя и с сожалением,
свернуть деятельность тех ячеек сети, которые я недавно организовал ради
ее укрепления. Возможно, некий неведомый противник по чистой случайности
наткнулся на какое-то свидетельство нашей деятельности и установил слежку
за людьми, которые внушали ему подозрение; но, может быть, все было
по-другому. Не могу сказать. Но результат налицо. Он обнаружил часть нашей
агентурной сети, присмотрелся к методам нашей работы и учредил специальный
отряд, чтобы следить за нами. Этот "некто" расставил наблюдателей там, где
есть вероятность расставить ловушку для кого-то занимающего достаточно
высокое положение в нашей разведке и через него получить доступ к секретам
Акомы. Поэтому я делаю вывод, что у нашего врага должна быть собственная
сеть, которая необходима, чтобы извлечь выгоду из подобной возможности.
  Хокану спросил:
  - Почему ты так в этом уверен?
  Аракаси ответил без обиняков:
  - Потому что именно так поступил бы я сам. - Он одернул на себе
балахон, чтобы скрыть следы от заноз на щиколотках. Меня едва не схватили,
а это задача не из простых. - В его словах, произнесенных самым обыденным
тоном, не было и тени тщеславия или самодовольства. Он поднял палец и
продолжил:
  - Меня беспокоит то, что в нашей разведке появилось слабое звено. -
Подняв второй палец, Аракаси добавил:
  - А утешает то, что я смог сбежать. Если бы те, кто меня преследовал,
каким-либо образом догадались, кого они загнали в угол, они пошли бы на
самые крайние меры, лишь бы довести дело до конца. Они понимали бы, что
упустить начальника чужой разведки - оплошность, которую им не простят, и
никакие отговорки не будут приняты во внимание. Следовательно, они скорее
всего рассчитывали поймать курьера или контролера. Наиболее вероятно, что
моя должность осталась для них неизвестной.
  Мара выпрямилась, внезапно приняв решение:
  - В таком случае, по-видимому, самое правильное - отстранить тебя от
участия в этом деле.
  Аракаси от удивления едва не подскочил на месте:
  - Госпожа?..
  Не желая, чтобы Аракаси усмотрел в ее решении сомнение в его
профессиональных талантах, Мара попыталась смягчить свой вердикт:
  - Ты очень нужен для другой миссии, которой необходимо заняться. -
Взмахом руки она отпустила Джайкена, сказав:
  - Я думаю, что торговые заботы могут подождать.
  Покорно поклонившись, управляющий щелкнул пальцами, подзывая своих
помощников, чтобы они помогли собрать дощечки и свитки. Всем остальным
слугам Мара также приказала покинуть палату. Когда огромные двустворчатые
двери были плотно закрыты и Мара осталась в кругу своих ближних
советников, она обратилась к Мастеру тайного знания:
  - Я хочу тебе кое-что поручить.
  Аракаси высказался откровенно:
  - Госпожа, существующая опасность велика. Меня не покидает тревожная
мысль, что человек, возглавляющий разведку в доме твоего врага, может
оказаться самым опасным противником из всех живущих на земле.
  Мара ничем не выдала своих мыслей - только кивнула, чтобы он
продолжал.
  - До этого столкновения я самонадеянно полагал, что действительно
являюсь мастером своего ремесла. - Впервые с начала обсуждения Аракаси
вынужден был сделать паузу, чтобы подобрать слова. - Провал, из-за
которого возникла брешь в системе нашей безопасности, произошел совсем не
в результате чей-либо небрежности. Мои люди в Онтосете вели себя крайне
осмотрительно. По этой причине я опасаюсь, что наш новоявленный враг,
возможно, сумел превзойти меня.
  - Тогда вопрос решен, - объявила Мара. - Ты передашь это трудное дело
другому, кому доверяешь. Таким образом, если даже наш неопознанный
противник окажется достойным похвал, которые ты ему расточаешь, и
умудрится вывести из строя твоего заместителя, наша потеря будет тяжелой,
но не столь невосполнимой.
  Аракаси склонился, в неловком поклоне:
  - Госпожа...
  Тоном, не допускающим возражений, Мара повторила:
  - У меня есть для тебя другое задание.
  Аракаси немедленно замолчал: цуранский обычай не позволял слуге
оспаривать или подвергать сомнению волю правителя, которому он присягал; к
тому же было очевидно, что властительница не откажется от своих намерений.
Упрямая неподатливость, появившаяся в ней после утраты первенца, давала о
себе знать, и настаивать не имело смысла. Даже Хокану промолчал, оставив
без возражений решение, принятое женой. Осталась невысказанной неприятная
правда: в огромной агентурной сети Аракаси не было больше никого
достаточно опытного и хитроумного, чтобы противостоять угрозе такого
масштаба. Мастер тайного знания не мог ослушаться госпожу, хотя смертельно
боялся за ее безопасность. Единственное, что ему оставалось, - это
прибегнуть к окольным путям: в точности придерживаться ее указаний, но в
то же время предпринимать шаги, которые сочтет необходимыми, маскируя их
рутинной работой. Для начала придется устроить так, чтобы человек,
которому будет поручено докопаться до корней этой новой организации, мог
регулярно докладывать ему о состоянии розысков. Хотя Мастер и был
встревожен легкостью, с какой госпожа Мара отмахнулась от этой страшной
угрозы, он слишком уважал ее, чтобы по крайней мере не выслушать доводы
властительницы, прежде чем ее осуждать.
  - В чем же состоит это другое задание, госпожа?
  Его почтительная готовность смягчила резкость Мары.
  - Я бы хотела, чтобы ты разузнал все, что возможно, относительно
Ассамблеи магов.
  С тех пор как Аракаси поступил на службу к Маре, впервые его,
казалось, поразила ее смелость. Его глаза расширились, а голос упал до
шепота:
  - Всемогущих?..
  Мара кивнула Сарику, так как затронутая тема была предметом его
тщательного изучения.
  Не поднимаясь со своего места на дальней стороне круга, он начал так:
  - В течение последних лет произошло несколько событий, которые
заставили меня задуматься о побудительных мотивах черноризцев. По традиции
мы считали само собой разумеющимся, что ими движет забота о благе нашей
Империи. Но не предстанут ли многие факты совсем в другом свете, если в
действительности это не так? - От парадоксального юмора, которым всегда
отличались высказывания Сарика, не осталось и следа, когда он продолжил
речь. - Вот самый важный вопрос: что, если мудрость Ассамблеи служит в
первую очередь их собственным корыстным интересам? Они прикрываются
высокими словами о необходимости поддержания спокойствия и равновесия
между народами; но тогда с чего бы им опасаться такого развития событий,
при котором Акома сокрушит Анасати во имя справедливой мести? - Первый
советник Акомы подался вперед, опираясь локтями на скрещенные колени. -
Эти маги отнюдь не глупцы. Трудно поверить, будто они не понимают, что
ввергают Империю в хаос междоусобиц, если позволяют властителю, виновному
в вероломном убийстве, остаться безнаказанным. Неотомщенная смерть -
вопиющее нарушение законов чести. Прежде, во времена Высшего Совета,
многие проблемы решались посредством закулисных политических интриг и
бесконечных взаимных уступок между партиями. Теперь же Великая Игра не
пронизывает своими токами всю нашу жизнь, и каждая семья оказывается
покинутой на волю случая, а суждено ли ей уцелеть - зависит от доброй воли
и обещаний других правителей.
  Обратившись к Мастеру, Мара пояснила:
  - В течение года не менее десятка семей исчезнут с лица земли только
потому, что мне запрещено продолжать борьбу против тех, кто хотел бы
вернуть времена правления Имперского Стратега. На политической арене я
бессильна что-либо предпринять: у меня связаны руки. Мой клан не может
поднять меч против традиционалистов, которые теперь используют Джиро,
выдвигая его на передний край. Если я не могу с ними воевать, то у меня
больше нет возможности выполнить свое обещание и защитить те дома, которые
зависят от союза с Акомой.
  Она на секунду закрыла глаза, как будто собиралась с силами.
  Аракаси взглянул на госпожу с глубочайшим уважением. Она сумела
совладать с горем утраты в достаточной мере, чтобы вновь обрести
способность мыслить здраво. В глубине души Мара понимала: улика против
Джиро была слишком уж явной, чтобы ее можно было принимать всерьез. Однако
приходилось платить дорогой ценой за потерю самообладания на похоронах:
поддавшись вспышке неукротимой ненависти, она опозорила родовое имя, а
виноват Джиро или нет... вопрос оставался спорным. Если допустить, что он
невиновен, то ей было необходимо публично признать свою ошибку. Она не
могла с честью выпутаться из этого положения, если не хотела, чтобы возник
еще более неприятный вопрос. Верила ли она тому, что ее враг не запятнал
себя кровью Айяки, или просто отступила, отказавшись от возмездия? Не
отомстить за убийство означало бы безвозвратно потерять честь.
  Как бы Мара ни сожалела о своем постыдном срыве и о поспешности, с
которой она тогда объявила Джиро виновным, - пути назад уже не было. Ей
оставалось только одно: вести себя так, будто она все время верила в
предательство Анасати. Поступить иначе было не в обычае цурани, и в этом
усмотрели бы слабость, которой не замедлили бы воспользоваться враги.
  Словно стараясь избавиться от гнетущих воспоминаний, Мара продолжила:
  - Через два года многие из тех, кого мы привыкли считать союзниками,
будут мертвы или покрыты позором, а другие - еще более многочисленные,
пока еще сохраняющие нейтралитет - могут примкнуть к лагерю
традиционалистов. Имперская партия, даже растеряв сторонников, будет
держаться по мере сил, однако в таких условиях, когда мы выведены из игры,
возрастает прискорбная вероятность того, что новый Имперский Стратег
восстановит Совет. Если этот злополучный день настанет, то, возможно,
белая с золотом мантия достанется властителю Джиро Анасати.
  Аракаси потер щеку согнутым пальцем, напряженно размышляя:
  - Итак, ты полагаешь, что Ассамблея может ввязаться в политические
игры, преследуя собственные цели. Это правда, что черноризцы всегда
ревностно оберегали свою обособленность. Я не знаю ни одного человека,
который проник бы в их город и рассказал о том, что увидел. Госпожа Мара,
сунуть нос в эту цитадель будет опасным и очень трудным делом - если не
абсолютно невыполнимым. У них есть особые заклинания, которые никому не
позволяют проникнуть в их среду. Я слышал рассказы... Хотя вряд ли я был
первым разведчиком, который пытался к ним внедриться. Ни один из тех, кто
когда-либо встал поперек дороги Всемогущим или просто затаил в душе обман,
не умер своей смертью.
  Мара стиснула кулаки:
  - Мы должны найти способ, который позволит нам узнать их истинные
побуждения. Более того, необходимо отыскать средство, чтобы прекратить их
вмешательство, или на крайний случай получить четкое представление, ради
каких целей они чинят нам препятствия. Мы должны понять, насколько далеко
можем пойти в своих действиях, чтобы при этом не обозлить их еще больше.
Может быть, со временем появится возможность вступить с ними в переговоры.
  Смирившись с неизбежностью, Аракаси склонил голову, мысленно уже
прикидывая, как подступиться к столь грандиозной задаче. Он никогда не
рассчитывал дожить до старости; решение запутанных и даже опасных
головоломок служило ему источником ни с чем не сравнимого восторга. Однако
новое поручение госпожи, как можно было догадаться, сулило весьма скорый
конец.
  - Воля твоя, госпожа. Я немедленно начну перестраивать работу наших
агентов на северо-западе.
  Надежда на переговоры была заведомо эфемерной, и Аракаси отверг ее с
самого начала. Для успешного торга нужно иметь в запасе либо силу, чтобы
приказать, либо соблазнительную приманку, чтобы подкупить. Мара могла
опереться на сильную армию и народную любовь, но, с другой стороны.
Мастеру довелось собственными глазами увидать, что такое могущество
одного-единственного мага, когда Миламбер сорвал Имперские Игры. Тысячи
воинов властительницы Мары вместе с воинами всех ее друзей и союзников
были ничем в сравнении с колдовскими силами, которыми располагала
Ассамблея. Но у кого в целом мире нашлось бы что-то такое, что могло бы
прельстить Всемогущего и чего он не получил бы по первому своему слову?
  Чувствуя, как стынет кровь в жилах от подобных рассуждений, Аракаси
подумал об одном способе принуждения: о шантаже. Если бы, например,
оказалось, что Ассамблея не бескорыстно оказывает поддержку тому или иному
правителю, то кое-кто из ее столпов, во избежание огласки, может пойти на
компромисс, дабы заручиться молчанием Мары... Сама эта мысль казалась
чистейшей нелепостью. Всемогущие стояли выше любого закона. Скорее всего,
как рассудил Аракаси, даже если бы неслыханная удача помогла ему раскрыть
подобную тайну, черноризцы без труда обеспечили бы себе вечное молчание
Мары. Вечное молчание.
  Аракаси чувствовал, что Сарик, Люджан и Кейок это понимали. Их глаза
не отрывались от него, в то время как он, поднявшись с подушек, совершал
прощальный поклон. На этот раз Мара рисковала слишком многим, и они все
опасались последствий. Аракаси, с присущим ему хладнокровием, повернулся к
выходу. Если он и проклинал жестокую судьбу, ничто в его поведении не
позволяло это заметить. Ему надлежало забыть про недавно обнаруженную
опасность, угрожающую Маре. Более того, приходилось отказаться от любых
попыток предпринять ответные шаги. Целые ответвления его огромной сети
должны будут прекратить всякую деятельность и перейти в состояние "спячки"
до тех пор, пока он не разрешит загадку, к которой никто из людей прежде
не отваживался подступиться. Эта тайна ожидала разгадки за берегами
безымянного водоема, известного только как озеро, окружающее остров Города
Магов.


                                  Глава 5

  ИНТРИГИ

  Минуло два года.
  Попытки убить властительницу Акомы больше не возобновлялись, и, хотя
никто не утратил бдительности, ощущение непосредственной опасности успело
притупиться.
  Спокойствие, царившее в господском доме, когда предутренний свет
проник в спальню, было даром небес, который следовало особенно ценить.
Недавние неудачи в торговле и трения между политическими партиями ложились
дополнительным бременем на казну Акомы.
  Однако сейчас бодрствовали только дозорные и еще ожидалось прибытие
курьеров с утренней почтой. От озера донесся крик береговой птицы. Хокану
теснее прижал к себе обожаемую супругу и внезапно замер, ощутив легкую
полноту ее живота. И сразу стало понятно, почему в последнее время по
утрам она избегала общества не только самых доверенных советников, но и
его самого. Вывод был очевиден - и его охватила безудержная радость.
Хокану улыбнулся, уткнувшись лицом в душистые волны ее волос.
  - Повивальные бабки уже сказали тебе, кто будет новым наследником
Акомы - сын или дочь?
  Мара вывернулась из его рук, и ее глаза расширились от возмущения.
  - Я не говорила тебе, что беременна! Кто из служанок выдал мой секрет?
  Хокану ничего не ответил, но его улыбка стала шире.
  Схватив его за руки, кольцом обвивающие ее стан, властительница сама
дала ответ на свой вопрос:
  - Понятно. Все мои служанки помалкивали, а вот мне до сих пор ничего
не удается утаить от тебя, муж.
  Но это было не совсем так. При всей их взаимной привязанности
существовали в душе жены такие глубины, куда даже Хокану не было доступа,
особенно после смерти ее первенца, когда горе, словно тень, обволокло Мару.
  Вот и сейчас, когда она радостным шепотом уведомила его, что скоро он
станет отцом - отцом своего кровного, а не усыновленного ребенка, - Хокану
уловил в ее голосе едва различимый оттенок горечи. Мару что-то тревожило,
и ее беспокойство на этот раз не было связано ни с утратой Айяки, ни с
вмешательством Ассамблеи, наложившей запрет на любые ее попытки отомстить
Джиро. Вместе с тем он чувствовал: сейчас неподходящий момент, чтобы
затевать расспросы.
  - Я люблю тебя, моя владычица, - прошептал он. - Ты будешь окружена
заботой, и тебе придется к этому привыкнуть, потому что я собираюсь самым
бессовестным образом баловать тебя день за днем, пока не настанет время
родить. - Он повернул ее лицом к себе и поцеловал. - А потом, возможно,
окажется, что я слишком вошел во вкус, и мне будет трудно отказаться от
этой привычки.
  Мара устроилась поудобней в объятиях мужа; ее пальцы медленно
скользили по его груди.
  - Ты самый лучший муж в Империи, любимый, - намного лучше, чем я
заслуживаю.
  Утверждение было спорным, но Хокану промолчал. Он знал, что ее любовь
к нему глубока и непритворна; знал, что она дарит ему такую меру ласки и
удовлетворения, на какую способна не каждая женщина, и все-таки в глубине
души он чувствовал, что в ее отношении к нему не хватало чего-то важного.
Властительница никогда не лгала мужу; ему и в голову не пришло бы
упрекнуть ее в холодности. Тем не менее бывали моменты, когда ее мысли
витали где-то в другом месте, куда ему никак не удавалось проникнуть. Ей
чего-то недоставало, и чутье подсказывало ему: дать Маре то, в чем она
нуждалась, не в его силах. Он не пытался достигнуть невозможного, но,
полагаясь на силу прожитых вместе лет, возводил несокрушимую цитадель
согласия и понимания. Он хотел, чтобы она была счастлива, и это ему
удавалось, пока стрела не сразила коня, убившего ее сына.
  Мара отодвинулась от Хокану; взгляд ее темных глаз, казалось, был
прикован к цветам в саду за отодвинутой перегородкой. Ветер раскачивал
цветущие ветки ее любимых кекали, и их аромат волнами набегал в спальню.
Издалека было слышно, как пекарь бранил мальчишку-раба за нерасторопность;
на пристани нагружали почтовую барку, и звуки, далеко разносившиеся над
спокойной гладью воды и достигавшие спальни, казались непривычно резкими в
тишине туманного утра.
  Хокану задержал в руке пальцы Мары и погладил их. Ласка осталась
безответной, и он понял, что мысли жены не связаны с обычными
коммерческими делами.
  - У тебя снова Ассамблея на уме? - спросил он.
  Прекрасно сознавая, что это не так, он все-таки не оставлял надежду
окольными путями вызвать ее на откровенность.
  Мара крепко сжала его руку:
  - У сестры твоего отца двое мальчиков, и у тебя есть троюродный брат,
у которого пятеро детей, и трое из них - мальчики.
  Не зная, что последует за этим вступлением, но начиная улавливать ход
рассуждений жены, Хокану кивнул и облек в слова ее следующую мысль:
  - Если бы что-то случилось с Джастином до того, как у тебя родится
ребенок, мой отец мог бы выбирать среди нескольких кузенов и
родственников, чтобы решить, кто из них унаследует после меня мантию
Шиндзаваи. Но тебе не стоит беспокоиться, любимая: я твердо намерен
оставаться живым и стоять на страже твоей безопасности.
  Мара нахмурилась, обеспокоенная больше, чем он предположил вначале.
  - Нет. На этот счет у меня нет сомнений. Но я не могу допустить,
чтобы имя Акомы растворилось в имени Шиндзаваи.
  Хокану привлек Мару ближе к себе, осознав наконец истинную причину ее
беспокойства.
  - Теперь я понимаю, чего ты боишься. До тех пор пока не родится наш
ребенок, ты остаешься единственной носительницей имени Акомы.
  Мара кивнула. Даже в этом легком движении угадывалась вся мера
страха, который она пыталась побороть и который скрывала на протяжении
двух последних лет. И кто посмел бы ее в этом упрекнуть после всего, что
она выстрадала с единственной целью - не дать прерваться династии предков,
- и после того, как погиб ее сын!
  - В отличие от твоего отца у меня не осталось родственников и нет
возможности выбирать. - Она перевела дыхание и выпалила напрямик то, что
ее мучило:
  - Я хочу, чтобы Джастин принес клятву на натами Акомы.
  - Мара! - воскликнул пораженный Хокану. - Что сделано, то сделано!
Мальчику почти пять лет, и он уже дал клятву Шиндзаваи!
  У нее был такой вид, словно он нанес ей рану. Глаза казались слишком
большими на исхудалом лице, и слишком резко обозначились скулы: разом
сказались и затаенное горе, и утреннее недомогание.
  - Освободи его.
  Только в присутствии врагов доводилось ему раньше наблюдать выражение
непреклонной решимости, застывшее сейчас на лице Мары; но, видят боги,
он-то не был ей врагом. Справившись с первым потрясением, Хокану
придвинулся и снова притянул ее к себе. Мара дрожала как в лихорадке.
Внимательно и терпеливо он обдумывал неожиданное требование жены. Он
пытался встать на ее место, увидеть вещи ее глазами и в то же время найти
какую-то общую опору, чтобы можно было здраво все обсудить. Хокану был
глубоко убежден: если освободить Джастина от одной присяги и привести к
другой - никакой пользы это не принесет, и прежде всего - самому мальчику.
Ведь он уже не младенец-несмышленыш: он успел понять значение имени,
которое носит.
  Смерть старшего брата и без того явилась тяжелым испытанием для
Джастина, нельзя было делать из него пешку в политической игре. Как бы
сильно Хокану ни любил Мару, он сознавал, что вряд ли согласится возложить
на плечи невинного ребенка такую опасную ношу, как вражда Джиро.
  Духовная близость между властительницей и ее консортом позволяла
каждому из них угадывать мысли другого. Вот и сейчас Мара ответила на
невысказанные возражения Хокану:
  - Мальчика, который способен ходить, говорить и отличать чужаков от
своих, убить гораздо труднее, чем младенца в колыбели. В качестве
наследника Шиндзаваи наш новорожденный ребенок будет в большей
безопасности. Наши враги прекрасно понимают, что одна смерть не сможет
положить конец твоему дому и всей династии Шиндзаваи.
  Хокану не оспаривал справедливость рассуждений Мары, но не мог пойти
ей навстречу по одной простой причине: он успел всем сердцем привязаться к
Джастину, а уж его отец, Камацу, души не чаял в малыше. Мыслимое ли это
дело - взять ребенка, уже достаточно большого, чтобы радоваться жизни, и
швырнуть его в безбрежное море смертельных опасностей? Или придется
рисковать жизнью новорожденного младенца?
  - Если я умру, - чуть слышно проговорила Мара, - не будет ничего. Не
будет ребенка. Не будет Акомы. Мои предки лишатся своих мест на Колесе
Судьбы, и не останется никого, кто отстоял бы честь Акомы перед лицом
богов.
  Она не добавила, хотя могла бы, что все сделанное ею самой пошло бы
прахом.
  Ее муж приподнялся с подушек и, притянув Мару к себе, провел рукой по
ее темным волосам.
  - Госпожа, я подумаю над тем, что ты сказала. Резким движением Мара
высвободилась из его объятий. Разгневанная, исполненная решимости и
прекрасная, она выпрямилась и взглянула ему прямо в лицо:
  - Не надо думать. Ты должен решить. Освободи Джастина от его обетов,
потому что впредь Акома не должна ни на один день оставаться без
наследника, который придет мне на смену.
  Мара была на грани истерики. Хокану знал и другой источник ее
смятения - тот, о котором она до сих пор умалчивала.
  - Любимая, мне понятны твои тревоги. Долгое отсутствие Аракаси -
скверный признак, вот тебе и кажется, что тебя загнали в угол, - сказал он
ободряющим тоном.
  Мара слегка сбавила тон:
  - Да. Возможно, я слишком много от него потребовала или недооценила
меру опасности, когда поручила ему разведать секреты Ассамблеи. - Минутная
неуверенность в себе позволила ей признаться:
  - Я погорячилась и не смогла удержаться от вспышки раздражения. На
самом-то деле все гораздо лучше, чем можно было ожидать. Да и с происками
традиционалистов, когда они зашевелились, мы справились без особых
затруднений.
  Выслушав ее, Хокану, однако, не поддался заблуждению. Он не верил,
что возникший между ними спор Мара считает улаженным. Хотя в торговле и не
замечалось крупных неурядиц, это затишье, возможно, служило предвестником
каких-то будущих потрясений. Цуранских правителей отличала приверженность
к кружным, окольным путям. За тысячи лет своей истории общество привыкло
рукоплескать вельможе, умеющему строить далеко идущие планы и неуклонно,
терпеливо претворять их в жизнь, чтобы спустя годы одержать блистательную
победу. Почти наверняка можно было предположить, что властитель Джиро ждал
удобного случая, накапливая силы для удара. В отличие от Минванаби он
сводил счеты со своими врагами не на полях сражений. Вердикт Ассамблеи был
на руку Анасати, поскольку предоставлял Джиро неограниченное время для
обдумывания и воплощения плана интриги против Акомы, а именно к этому
занятию он питал особенную склонность.
  Ни Мара, ни Хокану не стали касаться столь щекотливого предмета.
  Какое-то время оба молчали; тишину опочивальни нарушали только звуки
пробуждающегося поместья. Свет, проникающий через перегородки, превратился
из серого в золотисто-розовый, и на фоне неумолчного птичьего пения
слышались команды офицеров, приступивших к смене караулов: прежде, до
смерти Айяки, патрули не проходили так близко к господскому дому.
  Осталось невысказанным и опасное предположение: ложная улика,
подброшенная убийцами, на самом деле могла быть пущена в дело именно для
того, чтобы бросить тень на дом Анасати. Джиро и закоренелые
традиционалисты ждали смерти Мары, и каждый, кто захотел бы доискаться до
причин гибели Айяки, должен был сразу вспомнить о нескрываемой вражде
Джиро к Акоме - такое объяснение напрашивалось само собой. Однако
преступление могло быть делом рук какой-нибудь неизвестной третьей
стороны, если кому-то понадобилось окончательно разбить союз между Акомой
и Анасати - союз, залогом которого была именно жизнь Айяки. Покушение было
предпринято против Мары; если бы она умерла, как было задумано, то власть
над Акомой унаследовал бы ее сын, а Хокану стал регентом, но его положение
при этом оказалось бы весьма шатким. Ради сохранения независимости их дома
- а именно к этому всегда стремилась его жена - ему пришлось бы вступить в
противоборство с домом Анасати, чтобы пресечь попытки Джиро завладеть
Акомой на основании кровных уз, связывающих его с мальчиком.
  Если же убийство Айяки заказал не Джиро, тогда все, что случилось
после, могло играть на руку еще кому-то, - возможно, тому самому
властителю, чья разведка едва не погубила всю отлаженную сеть Аракаси.
  - Я считаю, - сказал Хокану спокойно, но твердо, - что нам не стоит
торопиться с решением, пока не придут известия от Аракаси или от
кого-нибудь из его агентов. Если он сумел добиться успеха и узнать хоть
что-нибудь о замыслах Всемогущих, то мы скоро об этом услышим. А пока для
нас лучшая новость - это отсутствие новостей.
  Бледная и напряженная, Мара кивнула. Ее знобило. Так или иначе, надо
было приготовиться к тому, что из-за тягот беременности ей с каждым днем
будет все труднее вести серьезные разговоры. Она безвольно откинулась на
руки мужа. Хокану тотчас щелкнул пальцами, вызывая служанок. Безграничная
преданность жене заставляла его быть рядом с ней в часы ее утреннего
недомогания. Иногда она пыталась протестовать и напоминала своему
консорту, что у него наверняка есть дела и поважнее, но он только улыбался
в ответ.

  ***

  Пробили часы. Мара откинула влажные волосы со лба и вздохнула. На
мгновение она прикрыла глаза, чтобы дать им отдохнуть после утомительного
просмотра донесений от управляющих факториями в Сулан-Ку. Однако ее отдых
продолжался не дольше нескольких секунд.
  Вошла служанка с подносом и начала расставлять кушанья для легкого
завтрака на маленьком переносном столике рядом с письменным столом,
заваленным документами, с которыми еще предстояло поработать.
  Как только госпожа обратила взгляд в ее сторону, служанка склонилась
в почтительном поклоне, коснувшись лбом пола, совсем как рабыня. Мара
заметила, что на девушке была одежда с синей каймой - отсюда следовало,
что девушка состоит на службе у дома Шиндзаваи.
  - Госпожа, хозяин послал меня принести тебе завтрак. Он говорит, что
ты слишком тоненькая и, если не будешь уделять время еде, ребеночек не
сможет расти как следует.
  Мара прижала руку к раздавшейся талии. Судя по всем признакам,
младенец - повитухи предрекали, что родится мальчик, - рос просто
великолепно. А если сама она выглядела изможденной, то, пожалуй, причину
следовало искать в нетерпении и раздражительности, а вовсе не в
недоедании. Мара изводилась от томительного ожидания - когда же она
наконец разрешится от бремени и будет улажен спор о наследнике. Она даже
сама не сознавала, до какой степени привыкла полагаться на постоянную
поддержку Хокану, пока не случилась эта злосчастная размолвка. Ее желание
назначить Джастина наследником Акомы потребовало высокой платы, и она не
могла дождаться, когда же дитя появится на свет. Тогда, как ей казалось,
отойдет в прошлое все, что сейчас омрачало их отношения с Хокану.
  Однако месяцы ожидания тянулись бесконечно. Задумавшись, Мара
смотрела в окно, где лозы акаси были в полном цвету и рабы занимались их
обрезкой, чтобы разросшиеся плети не мешали проходу по дорожке. Густой
аромат акаси напомнил Маре другой кабинет, в ее старом поместье, и один
день из прошлого, когда рыжеволосый варвар, раб, открыл ей глаза на
несовершенство ее родного мира. Сейчас Хокану был единственным человеком в
Империи, который, казалось бы, разделял ее мечты и воззрения, но в
последнее время с ним было трудно говорить: снова и снова возникал спор о
наследниках, и любая беседа заходила в тупик.
  Служанка бесшумно выскользнула из комнаты. Мара без всякого
воодушевления взглянула на поднос с фруктами, хлебом и сыром. Однако она
заставила себя наполнить тарелку и поесть, хотя почти не ощущала вкуса
пищи. По прошлому опыту Мара знала, что Хокану может зайти и проверить,
как она управляется с завтраком. Будет очень трудно вынести его безмолвный
упрек, если он увидит, что еда так и осталась нетронутой.
  В донесении, которым она столь увлеченно занималась, содержались куда
более серьезные сведения, чем казалось на первый взгляд. Сгорел один из
прибрежных складов, где хранился большой запас нидровых шкур, оставшихся
от весенней продажи. В этом сезоне установились необычно низкие цены на
шкуры, и Джайкен предпочел их не продавать. Было решено отправить шкуры
поставщику сандалий, а до того - подержать на складе.
  Мара нахмурилась и отставила тарелку. Во всей Империи лишь она одна
завела у себя обыкновение выдавать сандалии рабам-носильщикам и полевым
работникам. Это ни для кого не являлось секретом, и столь странный каприз
властительницы до сих пор порождал в обществе неодобрительные пересуды.
Титулованные господа из стана традиционалистов долго потешались,
утверждая, что рабы у нее скоро станут щеголять в мантиях. Один особенно
придирчивый престарелый жрец из храма Чококана, Доброго бога, направил
Маре резкое послание, в котором предупреждал ее, что чрезмерная доброта в
обращении с рабами противоречит божественной воле. Сделаешь их
существование слишком легким - предостерегал жрец, - и тогда тяготы земной
жизни нельзя будет признать достаточно суровой карой за провинности в
прошлых рождениях. Возможно, на следующем обороте Колеса Судьбы они
вернутся в образе мышей или других низших тварей, чтобы возместить
недостаток страданий в теперешней жизни. Уберечь ноги рабов от ушибов и
болячек - значит причинить несомненный вред их бессмертным душам.
  Мара послала брюзгливому жрецу ответное письмо с успокоительными
банальностями и продолжала исправно снабжать своих рабов сандалиями.
  Зато последний доклад, подписанный ее торговым агентом и заверенный
стертой печатью, заставил ее всерьез задуматься. Враждебная партия впервые
предприняла столь явную попытку обратить ее мягкосердечие во вред дому
Акомы. Она была уверена, что этим дело не ограничится. По баракам поползут
неизвестно кем пущенные слухи; пойдут шепотки, что она сама втайне
организовала поджог, желая сэкономить на стоимости лишних сандалий.
Обладание обувью, помимо удобства, придавало положению рабов Акомы особую
значительность в глазах их собратьев из других домов и поэтому являлось
привилегией, которой они особенно дорожили. Хотя ни один цуранский раб
никогда не помышлял о бунте (ведь неповиновение хозяину или хозяйке
неугодно богам), все же сама мысль о возможной отмене ежегодной выдачи
сандалий могла вызвать раздражение. Никто не станет выражать его открыто,
но такое недовольство могло повлечь за собой небрежность в работе на полях
или недостаток усердия при выполнении поручений. Время от времени будут
возникать заторы в делах, и невозможно будет докопаться, по каким причинам
что-то не получилось. Удар по благосостоянию Акомы был бы нанесен
незаметно, но с ощутимыми последствиями. Пожар на складе мог оказаться
частью коварного заговора, поскольку попытки властительницы восполнить
запасы кожи в Акоме непременно привлекли бы внимание особ более
влиятельных, чем один старый фанатик. Если в определенных кругах будет
замечена ее уязвимость, то храмы, ранее дружески расположенные к Маре,
того и жди, внезапно займут нейтральную позицию, весьма близкую к
враждебной.
  Она не могла допустить, чтобы осложнились ее отношения со жреческим
сословием, особенно теперь, когда враги императора объединились с ее
личными врагами ради общей цели - уничтожить Акому.
  Так и не удостоив должным вниманием поднос с завтраком, она взялась
за перо и бумагу и написала управляющему факторией в Сулан-Ку распоряжение
приобрести новые шкуры и доставить их башмачнику. Затем отправила
посыльного за Джайкеном, которому в свою очередь было приказано
предостеречь слуг и надсмотрщиков, чтобы они были готовы к появлению
злокозненных слухов и пресекали их самым решительным образом. Пусть никто
из рабов не сомневается: без обуви их не оставят.
  Когда с этим делом было покончено, оказалось, что фрукты успели
осесть в лужице из сока, а сыр, нагревшийся во влажном полуденном воздухе,
размяк и растекся на блюде. Мара взяла из стопки следующий документ и
погрузилась в его изучение. В нем содержался отчет о торговой сделке,
которая была задумана, чтобы доставить неприятности дому Анасати. Услышав
шаги за перегородкой, она сказала, не поднимая глаз:
  - Поднос можно убрать.
  Полагая, что это явился слуга, который бесшумно, с привычной
сноровкой унесет остатки еды, Мара не обратила внимания на вошедшего и не
стала отрываться от предмета, занимавшего ее мысли. Несмотря на множество
ограбленных караванов Анасати и его же сожженных полей с посевами квайета,
Мара не чувствовала удовлетворения; не имело значения, сколько тюков с
рулонами тканей, принадлежавших ее недругу, не нашли дорогу на рынок и
сколько кораблей отправлено не по назначению, - это не облегчало душевную
боль. Она просматривала пергаментные листы, отыскивая в написанных
строчках какой-нибудь способ покрепче насолить врагу, чтобы он в полной
мере ощутил разящую силу ее ненависти.
  - Госпожа моя, - послышался у нее над ухом голос Хокану, - повара
будут просить твоего разрешения клинком прервать свою постылую жизнь,
когда увидят, сколь мало внимания ты уделила завтраку. Они так старались
тебе угодить, когда его готовили!
  Его рука протянулась над плечом Мары и вынула документ у нее из
пальцев; потом он осторожно помассировал шею жены, затекшую от долгого
сидения в одной позе, и, наконец, поцеловал в макушку. Смущенная тем, что
приняла мужа за слугу, Мара покраснела и уныло перевела взгляд на
нетронутую снедь:
  - Прости меня. Я так задумалась, что совсем забыла про еду.
  Она со вздохом обернулась к мужу и вернула ему поцелуй.
  - Что на этот раз? Снова плесень в мешках с тайзой? - спросил он; в
его глазах загорелись смешливые искорки.
  Мара потерла ноющие виски:
  - Нет. Шкуры для поставщика сандалий. Придется закупить новую партию.
  Хокану кивнул, соглашаясь. Он был из тех немногих, кто не станет
доказывать, что сандалии для рабов - это просто лишний расход.
  Подумав - уже в который раз - о том, как ей повезло с мужем, Мара
героически потянулась к подносу. Муж перехватил ее руку с решимостью, не
допускающей возражений.
  - Это все уже несъедобно. Мы пошлем слуг за свежей снедью, а я
останусь и разделю с тобой завтрак. В последнее время мы слишком мало
бываем вместе.
  Он обошел вокруг ее подушки с тем изяществом, которое обычно отличает
опытного фехтовальщика. Хокану был одет в просторный шелковый кафтан,
перехваченный поясом из соединенных между собой раковин; пояс скрепляла
пряжка, инкрустированная бирюзой. Судя по влажным волосам, он недавно
вышел из ванны, которую обычно принимал после занятий на плацу со своими
офицерами.
  - Ты-то, может быть, и не проголодалась, но я готов съесть харулта.
Люджан и Кемутали решили проверить, не сделало ли меня отцовство слишком
благодушным и беспечным.
  Мара чуть заметно улыбнулась.
  - Ну и как? Теперь они оба ставят примочки на синяки? - спросила она
с шутливым злорадством. Хокану уныло признался:
  - По правде говоря, синяков и мне немало досталось.
  - Значит, ты все-таки благодушен и беспечен? - не отставала Мара.
  - Ну уж нет, - засмеялся Хокану. - В этом доме приходится держать ухо
востро. Джастин дважды устраивал мне засады на пути в ванну и еще раз,
когда я выходил. - Затем, опасаясь, как бы разговор о сыне не принял
опасного направления, он поспешил поинтересоваться, какая забота проложила
морщинку между нахмуренными бровями жены. - Или, может быть, ты тоже
хотела бы испытать мое благодушие?
  Мара даже засмеялась от неожиданности:
  - Нет. Мне-то известно, как чутко ты спишь, дорогой мой. Если ты
позволишь себе беспечность, я это сразу же пойму. И знаешь, когда это
будет? - В ту ночь, когда ты перестанешь вскакивать и отшвыривать подушки
с покрывалами при малейшем намеке на необычный шум.
  Довольный тем, что Мара хотя бы немного развеселилась, Хокану хлопнул
в ладоши, подзывая слугу, и велел убрать поднос с раскисшей на жаре едой,
а взамен принести из кухни свежие закуски. Эти нехитрые распоряжения
заняли совсем немного времени, но, снова повернувшись к Маре и встретив ее
отсутствующий взгляд, Хокану понял, что она снова погрузилась в свои
нескончаемые раздумья. Ему уже были знакомы эти признаки: руки Мары, до
того свободно лежавшие у нее на коленях, напряглись и пальцы она всегда
именно так переплетала, когда думала о задаче, которую сама же поставила
перед Мастером тайного знания.
  Догадка Хокану не замедлила подтвердиться, когда Мара сказала:
  - Интересно, как там дела у Аракаси? Удалось ему хоть немного
приблизиться к цели - проникнуть в Город Магов?
  - Об этом мы поговорим не раньше, чем ты поешь, - сказал Хокану с
притворной угрозой. - Если ты и дальше будешь морить себя голодом, от тебя
ничего не останется - только большущий живот.
  - Еще бы не большущий! Там же твой сын, будущий наследник! -
парировала Мара в том же тоне добродушного поддразнивания.
  И, на этот раз уклонившись от обсуждения щекотливой темы наследования
титулов, Хокану предпочел сделать все, чтобы не нарушить хрупкое
спокойствие и дать жене возможность насладиться фруктами, свежеиспеченным
хлебом и легкими закусками, за которыми он послал. Но если хорошенько
разобраться, подумал он про себя, то, вероятно, даже Аракаси с его
попытками проникнуть в святая святых Ассамблеи магов и то был менее
опасным предметом разговора.

  ***

  Аракаси в этот момент сидел в шумной придорожной таверне на севере
провинции Нешка. На нем была полосатая роба вольного погонщика, в должной
мере пропахшая нидрами; его правый глаз, казалось, заметно косит. Только
что он сделал вид, что отхлебнул обжигающе-крепкого пойла, которое, как
было всем известно, варили тюны из растущих в тундре клубней, и передал
бутыль караванщику. С ним он провел последние часы, безуспешно пытаясь
напоить его допьяна.
  Лысый и плотно сбитый караванщик - иначе говоря, хозяин наемной
артели погонщиков - выделялся громоподобным смехом и прискорбной привычкой
хлопать собутыльников по спине. Видно, по этой причине места на табуретах
по обе стороны от него оставались пустыми, подумалось Аракаси, грудь
которого уже вся была в синяках: из-за "дружеских" хлопков соседа он все
время ударялся о край стола. Конечно, для выуживания сведений можно было с
самого начала выбрать и не столь разудалого собеседника, но другие
караванщики предпочитали собираться за столом каждый со своей артелью, а
ему был нужен тот, кто держался обособленно. Потребовалось бы слишком
много времени, чтобы втереться в доверие к крепко спаянной группе и
отделить от компании кого-то одного. Терпения у него хватало. Порой
приходилось месяцами вживаться в общество нужных ему людей, чтобы добыть
полезные для Мары крупицы знаний. Однако здесь, в позабытой богами
северной таверне, куда посетители чаще всего захаживают не поодиночке, а
сплоченными компаниями - артелями, кто-нибудь из них, чего доброго,
запомнит незнакомца, расспрашивавшего о таких вещах, какие местному
погонщику уже полагалось бы знать.
  - Брр!.. - шумно фыркнул караванщик. Не знаю, за каким дьяволом люди
такую мочу лакают. - Он приподнял бутыль похожей на окорок рукой, с
подозрением щурясь на ее содержимое. - Что на нюх, что на вкус - отрава,
да и только! Запросто может язык отсохнуть. - Он завершил свою
обличительную речь, сделав еще один огромный глоток.
  Предчувствуя очередной приятельский шлепок, Аракаси едва успел
упереться ладонями в столешницу. Удар пришелся между лопатками; стол
зашатался, задребезжала дешевая глиняная посуда.
  - Эй! - закричал из-за стойки хозяин таверны. - Нечего здесь буянить!
  Караванщик рыгнул.
  - Бестолочь, - сообщил он доверительным шепотом, с трудом ворочая
языком. - Кабы нам вздумалось тут побузить, мы бы столами стенки разнесли
так, чтобы этой вонючей крыше и держаться было не на чем! И то невелика
была бы потеря. За паутиной потолка не видно, а в циновках клопов больше,
чем соломы!
  Поглядев на тяжелое бревно, служившее опорой для стола, Аракаси
согласился, что оно вполне сгодится для тарана.
  - Да уж, бревно что надо. Таким, поди, и ворота Города Магов разнести
не штука, - проворчал он, подведя разговор к нужной теме.
  - Ха! - Ражий здоровяк с размаху опустил бутыль на стол, так что
доски затрещали. - Дурень тот будет, кто попытается. Слыхал про мальчишку,
который спрятался в фургоне в прошлом месяце? Ну так вот, скажу я тебе,
слуги этих самых магов перерыли все товары и, заметь, парнишку не нашли.
Ну, значит, катится телега через арки ворот по ту сторону моста, и тут из
одной арки вылетает вниз этакий столб из света и утыкается аккурат в тот
тюк с шерстью, где малец затаился. Никто и ахнуть не успел, как вся
шерсть, что в тюке была, выгорела начисто! - Караванщик захохотал и
грохнул кулаком по столу, из-за чего подпрыгнула посуда. - Семь чертей!..
Ну так вот. Кругом бегают слуги магов, грозят, вопят что-то насчет смерти
и разрушения. Ну а паренек взвыл так громко, что в Дустари было слышно:
это уж мы потом узнали. А тогда он как выскочил из фургона да как пустился
наутек обратно к лесу, словно ему задницу подпалили! Забился в угольный
сарай, там его и нашли; и вот хочешь верь, хочешь не верь, а только
никаких следов на нем не было, ну ровным счетом никаких, вот только кричал
он несколько дней не переставая. - Рассказчик поднес палец к виску и
многозначительно подмигнул:
  - Они ему мозги набекрень свернули, смекаешь? Люди думают, с ним
огненные демоны расправились или что-то вроде того.
  Пока Аракаси осмысливал услышанное, караванщик снова отхлебнул из
бутыли. Вытерев губы волосатой рукой, он внимательно пригляделся к Мастеру
и угрожающе понизил голос:
  - А насчет того, чтобы через ворота на остров вломиться, так ты эти
шуточки брось. С Ассамблеей шутки плохи. Накличешь беду - и все останемся
без работы. А мне, например, вовсе не хочется умереть рабом.
  - Да ведь у того мальца, про которого ты рассказывал, никто свободу
не отнимал, - заметил Аракаси.
  - Как знать, - мрачно возразил разговорившийся собутыльник и сделал
еще глоток. - Как знать. Ночью он из-за кошмаров спать не может, а днем
бродит повсюду совсем смурной, как будто и не живой вовсе. Так и не
оклемался до сих пор. - От страха здоровяк заговорил совсем тихо:
  - Толкуют, будто у магов есть способы узнать, что на уме у тех, кто
пытается попасть на остров. Тот постреленок просто из озорства туда
сунулся, вот они и оставили его в живых. Но уж если кто задумал как-то им
навредить - это я сколько раз слыхал, - тот быстренько окажется на дне
озера. - Перейдя на шепот, он продолжил:
  - Дно озера покрыто трупами. Там, внизу, слишком холодно, чтобы они
раздулись и всплыли на поверхность. Поэтому покойники так и остаются
внизу, на дне. - Подкрепив кивком свое утверждение, караванщик закончил
обыденным тоном:
  - Маги не хотят, чтобы им мешали.
  - Ну, стало быть, выпьем за то, чтобы им не мешали. - С этими словами
Аракаси забрал бутыль и, скрывая досаду, притворился, что отхлебнул
солидный глоток. Трудно было подавить приступ раздражения. Мало сказать,
что Мара дала ему дьявольски трудное поручение. Выяснялось, что оно
попросту невыполнимо. Караваны доходили лишь до ворот у въезда на мост.
Здесь погонщики передавали поводья слугам из островного города, и каждый
груз подвергался дотошному осмотру, прежде чем товары отправлялись дальше.
Но даже и мост не доходил до самого острова: он заканчивался причалом, где
доставленные товары перегружали в лодки и проверяли во второй раз. После
этого лодочники переправляли их на остров.
  Это был уже третий человек, который рассказывал Мастеру о судьбе,
ожидающей незваных посетителей: в Город Магов не проник никто, а те,
которые пытались, либо чудодейственным образом оказывались в подводной
могиле, либо сходили с ума.
  Вывод был настолько безрадостным, что Аракаси на этот раз и в самом
деле отхлебнул из бутылки, чтобы хоть немного взбодриться. Затем он
передал то, что осталось, в могучие руки караванщика и беспрепятственно
удалился по направлению к отхожему месту.

  ***

  В полумраке зловонной уборной постоялого двора Аракаси внимательно
изучил грубые дощатые стены, на которых погонщики и возницы из проходящих
караванов оставили множество написанных и нацарапанных инициалов,
иронических замечаний о качестве местного пива и имен красоток из Круга
Зыбкой Жизни, с которыми они развлекались в южных борделях.
  Среди этих надписей Мастер обнаружил искомый знак: неумело
нарисованный белым мелом стоящий человечек. Рядом с коленями человечка
была проведена линия, которая могла бы показаться случайной, словно у
рисовальщика просто дрогнула рука. Однако при виде этого незатейливого
рисунка Аракаси закрыл усталые глаза и облегченно вздохнул.
  Его агент, служивший мальчиком на побегушках у угольщика, находился
поблизости, и это было хорошей новостью. После того как Мастер едва не
угодил в лапы вражеской разведки на складе шелка, прошло уже два с
половиной года, и все это время работа сети Акомы в тех краях была
полностью приостановлена. Более того, туда даже не захаживали его связные.
Но вот недавно красильщик, живший напротив склада, повысил в должности
старшего из своих подмастерьев. Сын одного торговца, желавший занять
освободившееся место, мог бы стать агентом Акомы. Таким образом, для
Аракаси открывалась возможность заняться восстановлением агентурной сети;
однако в этом деле спешка была недопустима. Владельцу склада придется еще
некоторое время ограничиваться только проведением коммерческих операций,
как подобает добропорядочному управляющему факторией, а здешних агентов и
курьеров нужно будет переправить для работы в других провинциях, подальше
от этих краев. Зато новый агент, поселившись в доме красильщика, получил
бы великолепный наблюдательный пост, чтобы установить, ведется ли до сих
пор слежка за складом шелка и за домом его владельца.
  Подумав, что не стоит задерживаться здесь слишком долго, Аракаси
ополоснул руки и вышел через скрипучую деревянную дверь. Внезапно его
осенила неприятная мысль: а что, если столь кстати подвернувшееся место в
красильной мастерской освободилось совсем не случайно? Разве он сам,
оказавшись на месте своего хитроумного противника, не пытался бы поставить
там собственного агента? Не лучше ли держать склад под наблюдением из дома
на противоположной стороне улицы, чем расставлять по углам бродяг и нищих,
в которых издалека можно распознать шпионов?
  Мастера пробрал озноб. Мысленно разразившись проклятием, он резко
повернул назад. С невнятным бормотанием, словно хватившись какой-то
потери, он проскочил мимо молодого возчика, который шел через двор к
уборной, и захлопнул за собой дверь у того перед носом.
  - Хвала богам, вот оно, здесь... - пробурчал он, будто у него камень
с души свалился. Одной рукой он открутил с обшлага своего рукава
перламутровую пуговицу, а другой стер голову у нарисованной мелом фигурки
и ногтем нацарапал рядом с ней неприличный знак.
  После этого Аракаси поспешил выйти и лицом к лицу столкнулся с
негодующим юнцом, которому столь бесцеремонно перебежал дорожку. Как бы в
оправдание он тряхнул рукой с зажатой в ней блестящей пуговицей:
  - Амулет на счастье от моей зазнобы. Она убьет меня, если я его
потеряю.
  Парень скорчил сочувственную гримасу и со всех ног бросился к двери:
вероятно, он не рассчитал свои силы и перебрал местного пива. Аракаси
подождал, пока хлопнувшая дверь полностью закроется, и после этого
незаметно скользнул в лес у дороги. Если повезет, то слуга угольщика
окажется здесь в течение ближайшей недели. Он увидит изменения в
нарисованной мелом фигурке, и появление непристойного знака послужит
сигналом того, что устройство агента на место подмастерья красильщика
отменяется. Бесшумно пробираясь через лесные заросли под серым - не по
сезону - небом, Аракаси размышлял о том, что, пожалуй, для дела было бы
полезнее проследить за юношей, которого в конце концов возьмут в ученики.
Если он не виновен в двуличии, это не принесет вреда; а если он, как
подсказывало Мастеру чутье, двойной агент, то, возможно, выведет на своего
хозяина...

  ***

  Спустя некоторое время Аракаси лежал на животе в промокшем
кустарнике, с непривычки вздрагивая от холода северных широт. Мелкий дождь
и ветер с озера, словно сговорившись, довершали его невзгоды. Он провел
здесь уже не один час: тому было несколько различных причин. Отсюда, с
холмистого полуострова, заросшего лесом, удобно было наблюдать
одновременно и за воротами на мосту, и за лодочной пристанью, где
послушные только магам слуги грузили прибывающие товары в легкие лодки и
переправляли их в город. Он уже давно пришел к заключению, что попытка
скрытно проникнуть туда с помощью торговых фургонов была заведомо
обреченным предприятием. Рассказ караванщика только подтвердил подозрение
Мастера, что привозимые товары подвергаются досмотру магическими
средствами именно с целью поиска нарушителей. Поэтому сейчас он думал о
способе незаметно проникнуть в город, минуя всевидящую арку на подступах к
мосту.
  Остров находился слишком далеко, чтобы до него можно было добраться
вплавь. С того места, где прятался Аракаси, строения на острове
различались с трудом и выглядели как скопление остроконечных башен. Одна
из них была настолько выше остальных, что ее вершина терялась в облаках.
Через корабельную подзорную трубу, которую он некогда приобрел в лавке на
морском побережье, Аракаси сумел разглядеть дома с круто вздымающимися
стенами и паутину арочных переходов между ними. Берег озера был тесно
застроен каменными зданиями с окнами и воротами причудливых очертаний и
необычными арочными дверьми. Там не было ничего напоминающего крепостные
стены и, насколько мог судить Аракаси, не было часовых. Впрочем, это еще
не означало, что маги обходятся без каких-либо тайных средств защиты.
Единственный способ очутиться в городе казался очевидным: постараться
ночью переправиться на лодке, а затем перелезть садовую ограду или найти
какую-нибудь щель, через которую можно будет протиснуться внутрь.
  Аракаси вздохнул. Дело требовало воровских навыков; кроме того, была
нужна лодка, а поблизости не имелось ни рыбацких поселений, ни другого
жилья. Значит, возникала необходимость в фургоне для тайной доставки
лодки, что было непростой задачей, поскольку в прибывающих караванах все
люди хорошо знали друг друга. И наконец, следовало заручиться помощью
ловкача, владеющего искусством тайком подбираться к запретной цели, а
среди людей, живущих честным трудом, такой вряд ли отыщется. Ни одна из
этих задач не позволяла надеяться на легкое или быстрое решение. Маре
придется долго дожидаться сведений, которые - если уж быть честным до
конца - скорее всего просто невозможно получить.
  Но Аракаси всегда был человеком дела. Поднявшись из сырой расщелины,
где лежал, Мастер углубился в лес. Он растер затекшую шею, стряхнул капли
с одежды и отправился назад, на постоялый двор. Привычка размышлять на
ходу зачастую помогала ему отыскать решение самых запутанных задач. При
этом он не принуждал себя во что бы то ни стало немедленно найти способ
преодолеть трудности, ставившие под угрозу выполнение его нынешней миссии.
Вместо этого Аракаси продолжал неотступно думать о другой проблеме,
которая поначалу не казалась существенной, но постепенно вызывала все
более сильную подспудную тревогу.
  Все попытки Аракаси внедрить новых агентов в дом Анасати ни к чему не
приводили. В этом поместье у него оставался лишь один действующий
сподвижник, который был уже в преклонных годах и некогда состоял
доверенным лицом при отце нынешнего властителя, а Джиро таких
недолюбливал. Слугу разжаловали, назначив на незначительную должность, и
добытые им сведения только с натяжкой можно было считать более ценными,
чем уличные слухи. Чтобы заменить этого агента, Аракаси изобретал самые
разнообразные планы, но ни один из них не удалось довести до конца, и
только сейчас Мастеру пришло в голову, что за этой чередой неудач кроется
нечто большее, чем простое невезение.
  Конечно же, все выглядело вполне безобидно, и казалось, что каждая из
семи попыток сорвалась просто из-за досадной случайности или неудачно
выбранного момента: то Джиро не в духе, то управляющий факторией слишком
раздражен, чтобы оказать любезность старому Другу, и уж совсем недавно -
болезнь желудка, которая помешала надежному слуге порекомендовать новичка
на службу.
  Внезапно Аракаси остановился, забыв о дожде, который тем временем
припустил не на шутку. Не чувствуя ни холода, ни сырости, ни сбегающих за
воротник дождевых капель, он застыл в неожиданном прозрении.
  Каким же дураком он был, не заподозрив этого раньше! Он-то должен был
сообразить, что подобная вереница неприятностей, на первый взгляд никак не
связанных между собой, не могла быть случайным совпадением. Что, если его
попыткам внедриться в дом Анасати воспрепятствовал ум более изворотливый,
чем его собственный?
  Продрогнув до костей, Аракаси двинулся дальше. Он уже давно
восхищался первым советником неприятеля, Чимакой, политическому чутью
которого дом Анасати был во многом обязан своим процветанием еще с тех
пор, когда был жив отец Джиро. Теперь Аракаси задумался, не был ли Чимака
тем самым неизвестным противником, чьи умело нанесенные удары ему
приходилось парировать. Эту мысль следовало додумать до конца. Возможно
ли, что засада на складе с шелком была делом рук Анасати? Главный
разведчик Акомы не мог не оценить изящества такой версии. Да и с точки
зрения здравого смысла более вероятным казалось существование одного
умного врага, чем двух разных, но в равной мере одаренных противников.
  В глубоком волнении Аракаси ускорил шаг. Нужно было согреться и
обсохнуть, а затем найти удобный уголок, где бы он смог все спокойно
обдумать. Напрашивался вывод, что Аракаси столкнулся с противником, ни в
чем не уступающим ему самому, поскольку тот не только воспрепятствовал
осуществлению планов Аракаси, но и сумел придать этому видимость
случайности. Самым мучительным было сознание, что таланты такого человека
поставлены на службу злейшему врагу Мары.
  Заслать шпиона в Город Магов или самому пробраться туда оказывалось
делом невыполнимым. Но само это задание становилось не столь уж важным по
сравнению с угрозой, которую представлял советник властителя Джиро для
шпионской сети Мары. У Аракаси не было иллюзий: на кон в Игре Совета
поставлено больше чем выживание одной из двух враждующих семей. Мара была
видной фигурой при дворе императора, и ее падение могло повлечь за собой
гражданскую войну.


                                  Глава 6

  ГАМБИТЫ

  Чимака хмурился.
  С нарастающим раздражением он просматривал донесения и заметки,
приготовленные им для предстоящего приема. Новости были не из приятных.
Досада заставила его забыться до такой степени, что он даже поднял руку и
принялся грызть ноготь - совершенно недопустимый жест для воспитанного
человека. Он был так близок к тому, чтобы изобличить Мастера тайного
знания, управлявшего разведывательной сетью, которая некогда работала на
правителя Тускаи! Любой мог бы догадаться, что агенты в Онтосете прекратят
всякую деятельность после бездарной охоты за ними у складов шелка. Но вот
в чем невозможно было усмотреть никакого смысла, так это в том, что другая
разведывательная ячейка, орудовавшая в Джамаре и казавшаяся совершенно
независимой от первой, точно так же перестала подавать какие бы то ни было
признаки жизни, хотя прошло уже почти три года.
  Правители, которых не отпугивали сложности и расходы, связанные с
организацией и содержанием собственных шпионских сетей, обычно увлекались
этим делом сверх всякой меры. Никакой вельможа, привыкший регулярно
извлекать выгоду из сведений, добытых тайными путями, не станет внезапно
отказываться от столь важного преимущества просто потому, что попался один
из его курьеров. И уж меньше всего можно было этого ожидать от госпожи
Мары: ее тактика бывала дерзкой или осторожной, в зависимости от
обстоятельств, но она никогда не поддавалась бессмысленным страхам. Смерть
сына не могла коренным образом изменить самую суть ее натуры. Она не
откажется по доброй воле ни от одного из средств, имеющихся в ее
распоряжении, и какая-то незначительная неудача не заставит ее отступиться
от задуманного плана.
  Чимака слишком сильно прикусил кончик пальца и вздрогнул от боли.
Обтерев кровоточащий палец полой кафтана, он выровнял стопки документов и
разложил их в надлежащем порядке. Его не покидала тяжелая озабоченность. В
любую минуту Джиро мог потребовать прямых ответов на весьма щекотливые
вопросы. Первому советнику дома Анасати было отвратительно признаться
самому себе, что он близок к отчаянию. У него не оставалось иного выхода,
и поневоле приходилось принять во внимание возможность, ранее казавшуюся
немыслимой: на этот раз ему попался противник более сильный, чем он сам. А
между тем одна лишь мысль, что в Империи может найтись человек, способный
его переиграть, была невыносимой для Чимаки.
  И все-таки отбрасывать такое объяснение было нельзя. Чутьем он
угадывал: шпионская сеть не распалась, она просто затаилась, словно
погрузившись в спячку, или переместилась в какую-то иную местность. Но
куда? И почему? Неведение лишало Чимаку сна. Черные круги и мешки под
глазами придавали ему необычно изможденный вид.
  Слабый скрип раздвигаемых стенных перегородок вывел Чимаку из угрюмой
задумчивости. Слуги готовили парадный зал для торжественного приема. Омело
выстроил возле помоста почетную стражу властителя, а управляющий
расставлял в зале торговых посредников, приказчиков и секретарей. С минуты
на минуту ожидалось прибытие союзников или других визитеров, желающих
заручиться благосклонностью Джиро. Их следовало разместить в соответствии
с рангом каждого. Последним должен был войти Джиро, дабы выслушать
просителей, обменяться светскими сплетнями и - как бы между прочим -
обговорить новые деловые предприятия.
  Скатав бумаги, которые он держал в руке, Чимака засунул их в свою
суму. Бормоча что-то себе под нос, он проследовал к возвышению, желая
удостовериться, что его любимые подушки разложены именно так, как он
привык. Перечень гостей Джиро был впечатляюще длинным, и прием мог
затянуться допоздна. Будучи человеком худым и костлявым, Чимака придавал
особенное значение удобству и мягкости сиденья, тем более когда на этом
сиденье приходилось проводить долгие часы. В телесной боли он усматривал
досадную помеху, отвлекающую от важных мыслей, а уж теперь, когда он
вынужден считаться с существованием этого неизвестного Мастера тайного
знания, который сумел так ловко от него ускользнуть, нельзя упустить ни
одной мелочи.
  Большой зал медленно наполнялся. Слуги сновали на кухню и обратно,
разнося угощения и расставляя то тут, то там рабов с опахалами. День
выдался жаркий, и Джиро, верный своему обыкновению, заботился о том, чтобы
гости как можно меньше терпели неудобства и не страдали от зноя. По мере
возможности угождая визитерам, он лишь скрашивал им долгое ожидание;
однако они чувствовали себя настолько польщенными такой обходительностью,
что потом, во время деловых переговоров с ним, шли на уступки куда более
значительные, чем намеревались раньше.
  Властитель Джиро вошел, не обставляя этот момент никакими особенными
эффектами. Его личный писарь выкликнул имя хозяина; только два стражника
следовали с обеих сторон от господина, держась на полшага позади него.
Сегодня на нем была одежда простого покроя, хотя и сшитая из тончайшего
шелка. И манера держать себя, и наряд были тщательно продуманы - все
вместе производило впечатление богатства, не нуждающегося в показной
вычурности. В этом можно было усмотреть свидетельство твердости и
мужественности или же мальчишеской непосредственности... в зависимости от
того, что он считал для себя более выгодным. По достоинству оценив эту
умышленную двойственность, Чимака подумал: если бы Джиро не был выбран
богами на роль властителя Анасати, из него вышел бы превосходный
агент-разведчик.
  Однако эти легкомысленные соображения тут же развеялись, стоило
молодому хозяину подняться на помост и занять место на подушках. Воины
встали по обе стороны и, как полагалось, провозгласили:
  - Прием начинается!
  Затем церемониймейстер объявил имя первого из числа жаждущих быть
услышанными властителем Джиро, а тот воспользовался образовавшейся паузой,
чтобы обратиться к Чимаке и шепотом осведомиться:
  - Чему я сегодня должен уделить особое внимание, мой первый советник?
  Чимака провел по подбородку костяшками согнутых пальцев:
  - Если мы хотим покончить с поддержкой, которую Ксакатекасы оказывают
Акоме, нам понадобятся союзники. Точнее говоря, нам понадобятся их деньги.
Пожалуй, стоит рассмотреть предложение властителя Матавы о доставке нашего
зерна к южным портам... на определенных условиях. - Он извлек
соответствующую заметку из множества документов, которыми была набита его
сума, и быстро пробежал ее глазами. - Этот правитель желает подыскать
достойного мужа для своей дочери. Может быть, ему подойдет тот внебрачный
племянник твоего кузена? Он молод и не лишен привлекательности. Брачный
союз с девушкой из благородного семейства даст новое направление его
честолюбивым помыслам, а заодно увеличит число наших союзников. - Чимака
понизил голос, поскольку приглашенные уже приближались к помосту. - Если
верить слухам, властитель Матавы ведет торговлю с мидкемийцами из Ламута.
  Джиро покосился на советника:
  - Слухам? Или изысканиям кого-то из твоих соглядатаев?
  Прочистив горло, Чимака ответил нарочито двусмысленно:
  - Я должен напомнить моему господину, что многие члены коммерческих
компаний Ламута - цурани по рождению и они могут предоставить нам такие же
преимущества, какими пользуется Акома в силу своих монопольных привилегий.
  - Тут он перешел на совсем уж сдавленный шепот:
  - Спору нет, когда Мара урвала свой куш от милостей Хранителя Печати,
ее расчет был верен. Однако она закрепила за собой право на ввоз и вывоз
только тех товаров, которые сулили очевидную выгоду. Ей ведь приходилось
руководствоваться лишь самыми общими соображениями, а в таких условиях
невозможно предусмотреть каждую мелочь. Осталось не меньше полудюжины
товаров, которые могут принести нам огромные барыши. Мара, конечно,
располагает средствами, чтобы воспрепятствовать попыткам Анасати наладить
доставку грузов из Мидкемии, но она не сможет помешать обитателям Ламута
переправлять через Бездну товары, адресованные властителю Матавы.
  Джиро улыбнулся:
  - Насколько горячо стремление властителя Матавы заполучить
преимущественные права на перевозки? И насколько уродлива его дочь?
  Чимака осклабился:
  - Его дочка пошла в матушку, которая похожа на собаку... довольно
противную на вид. У нее имеются также две сестрицы, годами помоложе. У них
у всех кривые зубы, но получить в приданое титул может только старшая. Их
родителю потребуются немалые деньги, если он хочет мало-мальски прилично
их всех пристроить. А это значит, что Матаве действительно позарез нужно
добиться желаемой сделки.
  Когда посланец самой незначительной из представленных в зале семей
приблизился к помосту и склонился в низком почтительном поклоне, Джиро
закончил беседу с Чимакой, шепнув:
  - По-видимому, твой совет не лишен смысла. Я поведу дело так, чтобы
осчастливить властителя Матавы.
  Хозяин дома любезно обратил лицо к первому просителю, намереваясь
выслушать его, но в эту минуту в дальней части зала возникло некое
замешательство, и половина голов повернулась в ту сторону.
  Возмутителем спокойствия оказался багроволицый здоровяк в пурпурном
кафтане, который только что ворвался в зал, оттолкнув с дороги рабов,
приставленных к дверям. Опасаясь хозяйского гнева за то, что не смогли
удержать незваного гостя, они повалились ничком на пол в покаянных позах.
Не обращая ни малейшего внимания на многочисленных домашних слуг,
кинувшихся за ним следом и заклинающих его не нарушать чинный порядок
приема, новоприбывший ринулся к помосту столь стремительно, что закачались
боевые знамена, подвешенные к потолочным балкам зала. Только достигнув
помоста, он остановился перед Джиро и, нимало не заботясь о приличиях,
заорал:
  - Ты хоть имеешь представление, что она учудила?
  Проситель, которого он отодвинул, заметно ощетинился. Джиро и сам был
растерян, но сумел это скрыть, бросив быстрый взгляд в сторону Чимаки.
Прикрыв рот ладонью, тот назвал имя наглеца столь тихо, что никто, кроме
хозяина, не мог бы его расслышать.
  Требовалось с честью выйти из неловкого положения, и Джиро самым
холодным тоном произнес:
  - Добро пожаловать, властитель Доуван. Ты выглядишь... несколько
взволнованным.
  Массивная голова на толстой шее неучтивого посетителя подалась
вперед; всем своим обликом он напоминал быка-нидру, который собирается
проломить рогами стену ограды. Даже и не пытаясь совладать с кипящей в нем
яростью, он всплеснул руками:
  - Взволнованным?! Господин мой, я погиб!
  Среди присутствующих поднялся гул неодобрения: мало того, что
пришелец столь возмутительно нарушил этикет, он еще и заставлял их всех
ждать дольше положенного!
  Джиро возвысил голос:
  - Господин Доуван, прошу тебя присесть, чтобы ты не перегрелся от
жары и собственного пыла.
  По сигналу господина слуги бросились за прохладительными напитками
для раскипятившегося гостя.
  Задача, вставшая перед Джиро, была не из легких. Если он позволит
себе выказать предпочтение невеже Доувану, это обидит многочисленных
гостей и придется как-то обуздывать их недовольство. Кроме того,
требовалось быстро оценить, нельзя ли извлечь какое-либо неожиданное
преимущество из перерыва в плавном течении приема. Доуван, правитель
Тускобара, был одним из случайных деловых партнеров и ненадежным
союзником. Хотя он до сих пор так и не сообщил достаточно внятно, что
привело его - ни раньше, ни позже, а именно сейчас - во дворец Анасати,
это отступление от правил само по себе не было очень уж значительным.
Далеко идущие последствия непредусмотренного вторжения могли оказаться
весьма серьезными. С мнением правителя Тускобара считался сам властитель
Кеда, чья поддержка стала бы неоценимой для Анасати при любом осложнении
отношений с Акомой. Джиро мгновенно сообразил, что такой союз мог бы
сыграть решающую роль в будущем, когда увенчается успехом заговор
ревнителей традиций, целью которого было восстановление прерогатив Высшего
Совета.
  Перекрывая поднявшийся в зале ропот, Джиро возвестил:
  - Да будет ведомо всем, кто ищет помощи у Анасати: в моем доме
принято внимательно выслушивать испытанных друзей и поддерживать их в
трудную минуту. Так ответь, властитель Тускобара, что же с тобой
приключилось?
  Тучный властитель отхлебнул холодный сок из поданного ему стакана и
попытался овладеть собой:
  - Весь мой флот потоплен! А на эти суда был погружен урожай нынешнего
года, до последнего зернышка!
  Глаза Джиро изумленно расширились.
  - Потоплен? Но каким образом?
  - Эта ведьма напустила на мои суда какие-то злые чары!
  Тут уж у Джиро глаза полезли на лоб.
  - Ведьма?..
  Доуван отставил сок в сторону, отдав предпочтение подоспевшему вину.
Утолив жажду, он вытер рот и лишь потом нашел в себе достаточно сил для
объяснения:
  - Мара из Акомы, кто же еще? Каждому известно: раз уж она сподобилась
титула Слуги Империи, так ей во всем везет и боги всегда на ее стороне.
Она меня разорила, послав моему капитану подложный приказ - везти урожай
этого года в Дустари... вместо зернового рынка в Лепале! - Правитель
Доуван чуть не плакал от злости и отчаяния. - Но мало этого! Когда до
Джамара оставалась неделя пути, налетел шторм, и все корабли затонули!.. А
ведь в это время года там обычно не бывает штормов... Я погиб!
  Он попытался залить горе следующим героическим глотком вина и
решительно заявил:
  - Клянусь моими предками, Джиро: никогда впредь я не упущу случая
поддержать твои попытки покончить со зловредным влиянием этой женщины!
  Джиро подпер кулаком подбородок. После минуты глубокого раздумья он
дал ответ:
  - Я благодарю тебя за то, что ты понимаешь опасность, заключенную в
отступлениях госпожи Мары от традиций. Но если бы даже ты ничего этого не
сказал, я все равно счел бы необходимым помочь старинному другу нашей
семьи. - Он сразу обернулся к Чимаке:
  - Прикажи управляющему, чтобы он открыл кредит властителю Тускобара.
  - Снова обратившись к Доувану, он добавил:
  - Можешь позаимствовать столько, сколько тебе нужно. Не спеши с
уплатой, пока не поправишь свои дела. Кредит тебе открывается на таких
условиях, какие ты сам сочтешь справедливыми.
  Доуван оцепенел. Позабыв о вине, он с подозрением уставился на Джиро:
  - А проценты?..
  С видом человека, для которого оказание щедрой помощи нуждающимся в
ней было самым обыденным делом, Джиро широким жестом отмел всякие сомнения:
  - Никаких процентов! Я не стану наживаться на бедствиях друга. -
Рассчитанно-спокойным тоном властитель Анасати добавил:
  - Особенно если эти напасти - дело рук моего врага.
  Доуван встал и отвесил чуть ли не раболепный поклон:
  - Джиро! Я призываю в свидетели всех, кто здесь присутствует! Такое
благородство... такое великодушие... Твои предки взирают на тебя с
гордостью! - Он снова поклонился, с некоторым запозданием осознав, что уже
слишком долго испытывает терпение других просителей. И прошу прощения за
то, что помешал этому достойному собранию.
  Джиро встал. Подав Чимаке знак, чтобы тот следовал за ним, хозяин
дома лично проводил облагодетельствованного им правителя к одной из
боковых дверей и там дружески распрощался с ним, шепнув напоследок:
  - Все это вздор. Тут нечего прощать. А теперь отправляйся в одну из
моих купален, прими ванну и подкрепись. Оставайся до ужина или переночуй
здесь, если предпочтешь вернуться домой завтра.
  Польщенный и слегка одуревший Доуван удалился в сопровождении раба,
получившего от господина приказание позаботиться о госте.
  Когда Джиро направился обратно к помосту, в совершенстве разыгрывая
роль великодушного вельможи, Чимака тихо проговорил:
  - В этом есть что-то странное, господин, тебе не кажется? С чего
вдруг Маре понадобилось вредить такому чурбану, как этот Доуван?
Совершенно бессмысленная выдумка!
  Джиро взглянул на советника, от души забавляясь:
  - А она и не думала ему вредить. Я сам подстроил всю эту историю с
подложной депешей. Это я послал капитану приказ-фальшивку.
  Чимака низко склонился, беззвучно засмеявшись. Тихо, так чтобы его не
услышал никто из просителей, он признался:
  - Я преклоняюсь перед тобой, господин. Ты выказываешь незаурядное
искусство не только тогда, когда играешь в шех, но и делая ходы в Игре
Совета. Но как ты ухитрился свалить всю вину на Мару?
  Джиро самодовольно усмехнулся:
  - Наш управляющий распустил слухи... по моему приказу. И Доувану, и
еще кое-кому то и дело доносили об оскорблениях и неприятностях, которые
чинила нам Мара за последние годы. Я просто перенял ее методы и
предоставил Доувану самому делать выводы. - Решительной поступью
возвращаясь к помосту, Джиро дополнил картину:
  - Ах да, я ведь позаботился, чтобы Доуван услышал, будто в этом
сезоне зерно с полей Акомы отправляется для продажи на рынки Лепалы.
  Чимака даже раскраснелся от очевидного удовольствия:
  - Превосходно, господин. Весьма умно придумано. Если бы мне первому
пришла в голову подобная мысль, я гордился бы собой.
  Поднимаясь на помост, оба - и правитель, и его советник - думали об
одном: каждый считал, что ему повезло с соратником, ибо на пару они
работали чрезвычайно успешно. Когда будет восстановлен Высший Совет, а
тайну шпионской сети Мары удастся раскрыть, у этой особы появятся причины
для беспокойства, ибо даже неслыханное везение Слуги Империи не спасет
Акому от гибели.

  ***

  Мара беспокойно расхаживала по комнате. Недели холодности между ней и
ее мужем разделяли их, словно стена. Она не могла понять, почему Хокану
так упорно противится ее желанию освободить Джастина от обязательств перед
домом Шиндзаваи, чтобы он мог стать наследником Акомы. Хокану был искренне
привязан к мальчику, словно тот был его родным сыном. Смерть Айяки еще
больше укрепила в нем отцовский инстинкт защиты ребенка, но в сердце Мары
ничто не могло унять боль потери.
  Она ненадолго прекратила свое хождение, остановившись у перегородки,
обращенной к ее личному саду. О, хоть бы один час провести со старой
Накойей, чьей мудрости ей так недостает, горестно думала она. Накойя
всегда умела распознать самую суть любых затруднений. Даже когда Мара
отвергала полученный совет или отваживалась на риск, неприемлемый с точки
зрения старой наперсницы, Накойя сохраняла ясность взгляда и глубину
постижения истины. А в делах сердечных ее проницательность и вообще не
знала себе равных. Мара вздохнула. Именно Накойя заметила зародившееся и
крепнущее влечение госпожи к рабу-варвару Кевину - задолго до того, как
сама Мара признала, что для нее еще существует возможность любви. Как она
сейчас нуждалась в совете Накойи!
  Толчок под сердцем прервал грустные размышления властительницы. Она
ахнула, прижала руку к округлившемуся животу и улыбнулась. Ее дитя, еще не
появившееся на свет, заявляло о себе с силой тигренка... а про тигра -
могучего зверя из варварского мира - ей рассказывал Кевин. Конечно, Хокану
будет смотреть на вещи по-другому, когда родится его собственный первенец.
Гордость отцовства смягчит его непреклонность, он перестанет упрямиться и
согласится с требованием Мары, чтобы Джастин был провозглашен наследником
Акомы. Ее муж и сам поймет, что наследником титула властителя Шиндзаваи
должен стать их общий ребенок.
  Мара прислонилась к раме стенной перегородки, предвкушая, какое это
будет счастье, когда все это произойдет. Она родила двух сыновей: одного -
от человека, который внушал ей отвращение, и другого - от возлюбленного,
заполонившего ее сердце. Оба ее мальчика внесли в жизнь Мары нечто
совершенно неожиданное. Когда ей только предстояло произвести на свет
Айяки, она относилась к этому как к делу чести, которое она обязана
исполнить ради продолжения династии Акома. Но когда он родился, эти
умозрительные чувства уступили место радостному осознанию
действительности: она полюбила младенца, которому дала жизнь и которому
было суждено унаследовать величие Акомы. Его детский смех наполнял ее
восторгом, и с тех пор семейная честь не казалась ей чем-то отдаленным и
бесплотным.
  Мара с нетерпением ожидала момента, когда Хокану сам испытает
могущество этой магии. Рождение общего сына сблизит их и положит конец
холодному состязанию характеров. Между ними снова воцарится мир, и дети
обеих семей - Акомы и Шиндзаваи - когда-нибудь достигнут величия.
  Хотя Мара никогда не пылала страстью к человеку, которого любила и
почитала как мужа, она привыкла находить опору в его близости. Он понимал
ее, и это приносило отраду; его мудрость служила защитой, избавляя от
страхов и тревог; без его нежности ей было бы трудно жить. Ей не хватало
его, когда он бывал в отлучке. Его любовь стала краеугольным камнем ее
счастья, и только сейчас, когда она вынуждена обходиться без его
поддержки, стало ясно, насколько он ей необходим. И хотя Хокану все время
находился поблизости, духовно он отдалялся от жены, и эта отчужденность
нарастала с каждым часом. Раньше она и вообразить не могла, какую боль
может причинить такой разлад.
  Не одно, так другое напоминало о неблагополучии. На рассвете, когда
она просыпалась, ладонь Хокану не касалась ее щеки ласковым мимолетным
движением. Во время приемов он не посылал ей едва уловимую улыбку, когда
усматривал в происходящем что-то забавное. В послеполуденные часы супруги
не коротали время вместе, как у них было раньше заведено, за подносом с
кувшинчиком чоки, занимаясь каждый своими делами: он - просмотром
донесений военных советников, а она - изучением коммерческих сводок,
ежедневно подаваемых Джайкеном. Между мужем и женой воздвигался невидимый
барьер молчания и напряженности. Хокану ни словом не касался этого
предмета, однако он стал больше времени уделять военным учениям, так что
часы общего досуга становились все более редкими. И хотя супруги не
обменивались упреками, не возникало ничего даже отдаленно похожего на
горячий спор, - все происходящее между ними было отравлено их несогласием
насчет того, чьим наследником станет Джастин.
  Оставалось надеяться только на то, что это отчуждение кончится, когда
появится на свет их общий сын.
  Если не считать Накойю, то из всех людей, которых она знала, только
Хокану был способен безошибочно улавливать ход ее мыслей. Между ними не
должно быть недоразумений!
  Последовал очередной толчок изнутри, и Мара засмеялась.
  - Уж скоро, маленький мой, - шепнула она своему младенцу.
  Слуга, неотлучно находившийся при ней, встрепенулся при звуке ее
голоса:
  - Госпожа?..
  Мара с трудом отошла на шаг от стены.
  - Мне ничего не нужно... кроме этого ребенка... кажется, ему так же
не терпится взглянуть на белый свет, как и мне не терпится взглянуть на
него самого.
  Слуга встревожился:
  - Я должен послать за...
  Мара подняла руку:
  - Нет, еще не пора. Повитуха и лекарь говорят, что придется ждать еще
не меньше месяца. - Она нахмурилась. - Но я опасаюсь, как бы он не родился
раньше времени.
  Со стороны внутреннего коридора послышался слабый стук в дверь. Мара
расправила сбившиеся складки домашнего халата и кивком подала слуге знак,
чтобы он открыл дверь. Еще не переступив порог, ее управляющий, Джайкен,
отвесил низкий поклон:
  - Госпожа, тут один торговец просит разрешения предложить тебе свои
товары.
  В подобных случаях, как правило, Джайкен сам занимался с купцами, и
то, что на этот раз он решил побеспокоить Мару, было несколько странно. Он
достаточно долго вел хозяйство Акомы и почти всегда принимал именно такое
решение, которое соответствовало желанию Мары, даже если сам он предпочел
бы другое. С пробудившимся интересом властительница спросила:
  - А ты как на это смотришь?
  В ситуациях, выходящих за рамки повседневного обихода, Джайкен часто
терял солидную долю уверенности в себе и сейчас осторожно ответил,
тщательно выбирая слова:
  - По-моему, госпожа, тебе стоит принять этого человека.
  Неожиданный визит позволял отвлечься от грустных мыслей, и Мара с
радостью ухватилась за эту возможность. Хлопнув в ладоши, она вызвала
горничную и приказала принести наряд, более подобающий беседе с
посторонним посетителем. Облачившись в просторное платье с длинными
рукавами, Мара жестом дала понять управляющему, что готова следовать за
ним.
  Купец ожидал в тенистом зале с колоннами в том флигеле дворца, где
размещались писари. Из светлых хозяйских покоев Мара и Джайкен прошли
туда, минуя высокие мрачные коридоры, кое-где переходящие в туннели,
проложенные в толще холма. Судя по быстрой, неровной походке спутника,
Мара могла с уверенностью заключить, что ее верный управляющий весьма
взволнован, и полюбопытствовала:
  - У этого торговца есть на продажу что-нибудь особенное?
  - Возможно. - Быстрый взгляд управляющего также свидетельствовал о
его растерянности. - Я думаю, тебе надо самой посмотреть, что он
предлагает.
  Годы его безупречной службы приучили Мару доверять чутью Джайкена.
Поскольку в ответ на прямой вопрос он не пустился немедленно в подробное
описание предлагаемых товаров, госпожа сочла целесообразным его поторопить:
  - Так что же именно?
  Джайкен застыл на месте.
  - Я... - После недолгого колебания он с виноватым видом поклонился и
выпалил:
  - Я не знаю, как мне следует с ним держаться, госпожа.
  Мара чувствовала, что любой вопрос повергнет его в еще большее
смятение. Поэтому она просто двинулась дальше по коридору.
  Через несколько секунд она получила разъяснение:
  - Потому что он... он раньше был цурани.
  Сообщение сразу заинтересовало Мару.
  - Он из Ламута?
  Этим городом правил брат Хокану, и в составе торговых делегаций из
Королевства чаще всего находился кто-либо из бывших цуранских солдат,
служивший переводчиком.
  Джайкен с облегчением кивнул:
  - Цурани, который предпочитает порядки Королевства.
  Смущение управляющего можно было понять: хотя Мара и отваживалась
нарушать традиции и принимала присягу на верность у тех, кто лишился
господина, одна лишь мысль о том, что кто-то может по доброй воле
предпочесть жизнь в далеком, неведомом мире, была слишком чуждой даже для
самой Мары. И то, что одним из таких "перебежчиков" был Касами, брат
Хокану, дела не меняло. Если торговое представительство возглавлял бывший
цурани, ведение переговоров оказывалось делом более щекотливым, чем обычно.
  Длинный внутренний коридор наконец вывел их к южному портику
усадебного дома. От портика отходила усыпанная гравием дорожка, где под
сенью старых деревьев ожидала свита странствующего купца: небольшая группа
носильщиков и десять телохранителей-стражников. У Мары широко открылись
глаза. Сначала она не заметила, что стража была более многочисленной, чем
обычно: первое, что бросилось ей в глаза, - они такие рослые! При более
внимательном рассмотрении стало ясно, что все они мидкемийцы. Это само по
себе было достаточно редким явлением, чтобы часовые у входа с подозрением
поглядывали на пришельцев. До слуха Мары доносились обрывки разговоров на
чужом языке, и звук этой речи - такой знакомый звук! - заставил Мару
замереть. На нее нахлынули воспоминания о Кевине из Занна, и только
очевидное нетерпение Джайкена вернуло госпожу к ее нынешним обязанностям.
Мгновенно овладев собой, она поспешила в служебный флигель, где в одном из
залов ее ожидал визитер.
  Этот человек расположился, как и полагалось, у подножия помоста, где
обычно сидела Мара, принимая посетителей, явившихся по делам. По обе
стороны от него размещались мешки и дорожные ларцы с образцами товаров;
руки купца свободно лежали у него на коленях. Его облачение было сшито из
переливающегося шелка, наверняка сработанного в иных краях: об этом
свидетельствовал и непривычный блеск, и краски рисунка, невиданного в
империи Цурануани.
  Прищурившись, Мара наблюдала за купцом, пока приближалась к своему
месту. В конце концов она решила, что наряд незнакомца производит
впечатление яркое, броское, но не вызывающе-пестрое. Хотя этот человек и
называл себя купцом, одет он был не хуже любого цуранского аристократа
высшего ранга. Однако считать его знатным господином не приходилось:
вместо символа, обозначающего принадлежность к той или иной династии и
обычно вышитого на плече или на шарфе, наряд чужеземца украшал варварский
символ города Ламута - изображение существа, похожего на собаку и
именуемого волком. Этот человек высокомерен, успела подумать Мара, пока
Джайкен помогал хозяйке взойти по невысокой лесенке к месту на подушках.
  Однако манеры чужака были безупречны. Когда госпожа удобно устроилась
на подушках, он склонился так низко, что его лоб коснулся циновки, на
которой он до этого стоял на коленях.
  В таком положении он оставался достаточно долго, выразив тем самым
глубокое почтение; тем временем Джайкен представил его властительнице:
  - Госпожа, это Джанайо из города Ламут. Изящным движением Джанайо
выпрямился и улыбнулся:
  - Честь и почет твоему дому, Благодетельная. В добром ли ты здравии,
госпожа Мара?
  Мара склонила голову:
  - Я здорова, Джанайо из... Ламута.
  В глаза ей бросилась одна особенность. На этом человеке были надеты
золотые украшения! Согласно императорскому указу, все ювелирные украшения
и изделия из металлов изымались и заносились в особый реестр при
прохождении их владельца через Врата из Мидкемии. Торговцы-варвары часто
давали волю негодованию, когда привратники на стыке миров конфисковывали у
них сапоги, выдавая взамен простые сандалии для путешествий в пределах
Империи; однако изъятые вещи всегда возвращались хозяевам при переходе
через Врата в обратном направлении. Имперские казначеи получили весьма
суровый урок, когда первая группа гостей из Мидкемии вернулась домой без
сапог, а вся хозяйственная жизнь провинции Лаш перевернулась с ног на
голову из-за железных гвоздей, вытащенных из подошв и перечеканенных в
монеты-цинтии.
  Торговец указал пальцем на цепь, висевшую у него на шее.
  - Я поручился, что не оставлю это здесь, госпожа Мара, - сказал он,
заметив ее изумление.
  Это напомнило ей о его цуранском происхождении, поскольку, имея дело
с варварами, не приходилось надеяться, что хоть один из них преодолеет
искушение и сдержит данное слово. Мидкемийцы не верили в Колесо Судьбы, а
потому честь не обязывала их опасаться утраты благосклонности богов.
  Мара оставалась внешне спокойной. Этому человеку не откажешь в
смелости! Может быть, там, за Бездной, такая вещица и считается вполне
скромным украшением для богатого человека, но в Келеване ее цена равна
годовому доходу правителя среднего достатка, что прекрасно известно ее
гостю. Как видно, он выставлял напоказ подобное сокровище не по
легкомыслию, а с определенным умыслом. Мара набралась терпения, но,
конечно же, ей хотелось понять, какую сделку он намерен предложить и на
какую выгоду при этом рассчитывает.
  Когда Мара сочла, что выдержала уже достаточно долгую паузу и пора
поставить посетителя на место, она спросила:
  - Итак, чем я могу быть тебе полезна?
  От него не укрылась подробность: вопрос, заданный на языке цурани,
представлял собой точный перевод с языка островного Королевства. Тем самым
Мара без лишних слов давала понять, что ей уже доводилось вести дела с
мидкемийскими купцами. Его ответная речь прозвучала в неукоснительном
соответствии с этикетом цурани:
  - Я скромный посредник в торговле отборными пряностями и лакомствами,
госпожа. Благодаря тому, как сложилась моя жизнь, - тут он сделал широкий
жест, - я приобрел важное преимущество: мне известно, какие продукты,
получаемые на моей новой родине, могут принести хорошую прибыль при
продаже в Империи.
  Мара кивнула в знак понимания, и Джанайо заискивающим тоном предложил:
  - Но, может быть, мне не следует отнимать разговорами твое
драгоценное время и я должен испросить у тебя позволения, чтобы мои товары
говорили сами за себя?
  Слегка заинтригованная, Мара спросила:
  - Что же ты предлагаешь?
  Джанайо указал на ларцы и мешки, сложенные возле его локтя:
  - Здесь у меня образцы. Поскольку приближается тот час, когда многие
жители Империи откладывают свои труды, чтобы позволить себе чашку чоки,
ты, возможно, пожелаешь отведать что-нибудь более экзотическое?
  Мара подавила вздох: визитер невольно напомнил ей, что этот час
Хокану всегда проводил вместе с ней... в лучшие времена. Но сейчас она
устала, ей требовалось хоть немного поспать, потому что по ночам она часто
просыпалась, когда ребенок внутри нее начинал толкаться ножкой.
  - Для этого у нас мало времени, - сообщила она.
  - Не сомневайся, - быстро проговорил Джанайо, поклонившись, - я тебя
не слишком задержу. Ты будешь вознаграждена и удовольствием, и выгодой,
могу тебя заверить.
  Джайкен склонился к уху госпожи.
  - Позволь мне послать за отведывателем пищи, госпожа, -
порекомендовал он.
  Мара пристально взглянула на управляющего. Он тоже был заинтересован,
но явно располагал еще какими-то сведениями об этом таинственном торговце
из-за Бездны. Вынув из-за пояса веер, она раскрыла его, поднесла к лицу,
как бы желая отогнать жару, и за этим колеблющимся прикрытием шепнула:
  - Что мне следует знать об этом человеке?
  Джайкен выглядел встревоженным.
  - Есть подозрение, - столь же тихо ответил он. - Я кое-что слышал от
одного приказчика, который относится к нам по-дружески. Этот Джанайо
вступал также в переговоры с властителем Матавы...
  - ...который является твердым сторонником традиционалистов и Джиро. -
Мара покачала веер. - По-твоему, мидкемиец надеется, что наше политическое
соперничество позволит ему втянуть нас обоих в азартный торг?
  Управляющий задумчиво поджал губы:
  - Этого я сказать не могу, хотя ничего невероятного тут нет. Если у
него припасены редкие и дорогие товары, то победитель в торге за концессию
может получить солидную прибыль.
  Это соображение подогрело интерес Мары к возможной сделке. Нельзя
допускать, чтобы вызванная беременностью усталость помешала ей
воспользоваться любым преимуществом перед шайкой Анасати. Она хлопнула в
ладоши, подзывая посыльного, и отправила его на кухню, чтобы привести
раба-повара, в обязанности которого входило пробовать каждое подаваемое на
стол блюдо. Она также вызвала Сарика и Люджана, поскольку их мнение могло
понадобиться при последующем обсуждении.
  Джанайо встретил ее распоряжения с подобострастным одобрением:
  - Весьма мудро, госпожа Мара. Хотя, смею заверить, намерения у меня
самые честные.
  Мара сложила руки на животе и воздержалась от дальнейших разговоров.
Никакие меры предосторожности не могли считаться излишними: приближался
срок, когда она родит ребенка от Хокану. Она просто ждала, никак не
откликаясь на попытки Джанайо завязать беседу, пока не явился ее советник.
  По удивленному виду вошедшего Сарика было ясно: он сразу распознал в
посетителе жителя Мидкемии, щеголяющего цуранскими манерами. Одного
взгляда на первого советника Акомы хватило, чтобы Джанайо мгновенно
выпрямил спину, оставив свою вольную позу. Как будто некий инстинкт
предупредил его, что с проницательностью Сарика следует очень и очень
считаться; поэтому он сухо растолковал Маре суть своих гарантий:
  - Тебе надо иметь в виду, великая властительница, что угощения,
которые я сюда доставил, слишком непривычны для обитателей Келевана. Могу
смело утверждать, что в здешних краях не найдется ни одного человека,
достаточно знакомого с их вкусом, чтобы уловить наличие в них какой-то
примеси. Ради твоего спокойствия я предлагаю разделить с тобой каждую
чашку, из которой ты пожелаешь отведать.
  Ни золотая цепь, ни витиеватое красноречие не произвели никакого
впечатления на Сарика. Он пристально наблюдал за торговцем, который
разыграл перед зрителями целое представление, откинув назад рукава своего
кафтана и показав таким образом, что на руках у него нет ни браслетов, ни
колец, ни вообще чего-либо подозрительного.
  - Если ты прикажешь слугам доставить сюда горячую воду, три котелка и
чашки, я добавлю необходимые ингредиенты. Тогда ты сможешь выбрать, из
какой чашки должен пить я, а из какой - ты. - Улыбнувшись прямо в каменно
застывшее лицо Сарика, он добавил:
  - Если тебе будет так угодно, госпожа, я готов рискнуть с тобой
наравне.
  Несмотря на сдержанность первого советника, любопытство в Маре
пересилило.
  - Так чем же ты собираешься осчастливить нашу Империю?
  - Превосходными напитками, госпожа. Чудесным набором вкусных и
ароматных угощений, которые никого не оставят равнодушным. Если это мое
предприятие увенчается успехом и окажется прибыльным - а я уверяю тебя,
что так и будет, - тогда я доставлю в Империю также набор экзотических вин
и сортов зля из лучших погребов Королевства Островов.
  Мара пыталась разобраться в собственных впечатлениях. Неудивительно,
что он остался в Мидкемии. Перед последним сражением Войны Врат он, может
быть, служил солдатом в войске какого-либо правителя, но он прирожденный
купец. Она покосилась на военачальника Акомы, успевшего к этому времени
войти и занять свое место позади нее. Если бы судьба забросила Люджана в
мир по ту сторону Бездны - с его-то бойким языком и живым умом, - то,
может быть, сейчас он сидел бы здесь, нахваливая свои необыкновенные
товары.
  Эта мысль неожиданно успокоила Мару. Однако они была не из тех, кто
легко проникается доверием к незнакомцам: к тому же и Сарик не произнес ни
слова в пользу предложений Джанайо. Мара сочла необходимым прощупать связи
торговца с ее врагами из Анасати:
  - А о чем ты договорился с властителем Матавы?
  Джанайо сверкнул открытой улыбкой не хуже коренного мидкемийца:
  - Ты слышала о наших с ним беседах, но можешь мне поверить, здесь нет
никакого секрета. Мои товары - это предметы роскоши, они требуют к себе
особого подхода: нужны искусные негоцианты, чтобы выставить их в должное
время и на должных рынках. Я был бы скверным купцом, если бы поленился
сопоставить все возможные варианты. Властитель Матавы посылал через Врата
многих посредников, пытаясь установить торговые связи.
  На лице у Мары не осталось и намека на улыбку, когда она прикинула,
что кроется за этими словами. Джайкен шепнул что-то Сарику, а тот кивнул и
легко коснулся ее руки:
  - Госпожа, нам известно, что эти господа из Матавы стремятся перейти
тебе дорогу в торговых делах. Они не могут нарушать императорский указ,
предоставляющий тебе исключительные права на торговлю определенными
товарами, но надеются потягаться с тобой, перехватывая от наших
посредников любые другие товары, не входящие в твой список. Они могут
вполне законно добиться таких же привилегий по ту сторону Бездны.
Донесения Аракаси позволяют предполагать, что средства на все эти козни
поставляются из кармана Джиро.
  Испытывая немалое отвращение при мысли о том, что политика
пронизывает даже самые безобидные начинания, Мара наклонила голову в
сторону Джанайо:
  - Тебе принесут все, что ты назвал.
  Слуги с готовностью исполнили приказ госпожи, и в приемный зал были
немедленно доставлены подносы с несколькими котелками и фарфоровыми
чашками. За слугами поспешал раб с большим кувшином горячей воды, от
которой поднимались струйки пара.
  Джанайо торжественно извлек из своей поклажи несколько коробочек и
флаконов.
  - Для начала, - провозгласил он, - кое-что терпкое и пикантное. - Он
налил воду в один из котелков и погрузил туда маленький мешочек. - Это
листья кустарника, произрастающего на юге Королевства, госпожа. Их сушка и
перевозка обходятся дорого, да к тому же им грозит опасность заплесневеть,
поэтому только очень богатые люди могут позволить себе купить небольшую
партию для доставки в северные провинции. По этой причине напиток, который
я приготовил, не получил особенно широкого распространения в Ламуте, где я
обосновался. Если ты его отведаешь, то, полагаю, согласишься со мной: так
сложилось про-сто потому, что жителям Ламута не представилось возможности
в полной мере оценить прелесть этого напитка. - Он поднял крышку котелка,
понюхал поднимавшийся из него пар и блаженно зажмурился. - Я верю, что он
придется по вкусу самым придирчивым цуранским господам, и надеюсь, что ты
разделишь мое мнение.
  С этими словами он разлил жидкость по чашкам - экзотический пряный
аромат пронизал воздух в зале. Когда все три чашки были наполнены, он
кивнул слуге Мары; тот поднял поднос и приблизился к помосту, чтобы
госпожа распорядилась, кому из какой чашки пить. Жестом она указала на ту,
из которой сам же слуга с подносом и должен был выпить. Затем он передал
ей одну из двух, оставшихся на подносе, а последнюю вернул торговцу.
  Джанайо поднял чашку, предупредив хозяйку:
  - Прихлебывай осторожно, госпожа, иначе рискуешь обжечь язык.
  Непривычный аромат показался Маре восхитительным. Она отхлебнула из
чашки. Первый глоток оставил впечатление чего-то резкого и странного, но
ароматного и бодрящего. Подумав несколько мгновений, она высказалась:
  - Полагаю, немного меду могло бы смягчить горечь. Торговец улыбнулся:
  - Ты опережаешь мои мысли. Благодетельная. Я только что собирался
сообщить, что в Мидкемии мы часто используем также белый сахар: его
получают из растения, называемого свеклой. Некоторые предпочитают
добавлять молоко, а другие - сок кислого плода, похожего на келеванский
кетунди.
  Мара отхлебнула еще и почувствовала, что на этот раз питье показалось
ей вкуснее.
  - Как это у вас называется?
  Визитер улыбнулся:
  - Чай, госпожа.
  Мара засмеялась:
  - Многие напитки называются "чаем", Джанайо из Ламута. Но из какой
травы вы его готовите?
  Ответом было чисто цуранское пожимание плечами:
  - Это и есть название травы, а точнее - листьев кустарника. Когда в
Ламуте кто-то произносит слово "чай", он имеет в виду именно это, а вовсе
не разболтанную в горячей воде смесь каких попало трав, которую пьют
цурани. Однако настоящий чай бывает разных сортов: терпкий, мягкий,
сладкий и горький. Для разных случаев выбирают разные сорта.
  Теперь уже очарованная новым напитком, Мара кивнула:
  - Хорошо, а еще что у тебя есть?
  Джанайо выбрал другой котелок из тех, что были принесены по приказу
Мары, и приготовил другой напиток:
  - Это питье совсем иного рода.
  Чашка с темной жидкостью, распространяющей неповторимое благоухание,
была немедленно представлена на суд Мары. На этот раз в роли отведывателя
выступил Джайкен: его возбуждение возобладало над обычной осторожностью.
Мара еле дождалась, пока управляющий снимет пробу, только после этого она
сделала глоток из своей чашки. Напиток оказался горьким, но пикантным.
  - Как это называется? По вкусу немного напоминает чоку.
  Напиток явно понравился Маре, и Джанайо с удовлетворением поклонился:
  - Это кофе, госпожа. Так же как и чай, кофе имеет многочисленных
родственников. Тот сорт, который ты сейчас пьешь, выращивается на склонах
холмов близ Вабона. Вкусный, крепкий... но легким напитком его не
назовешь. - Он хлопнул в ладоши, и один из его слуг подал ему другую
корзиночку, размером поменьше, перевязанную яркими праздничными лентами. -
Позволь мне преподнести тебе подарок. Здесь дюжина образцов, которые ты
сможешь попробовать на досуге. Каждый снабжен ярлычком с подробным
описанием типа зерен, из которых сделан порошок, и указаниями, как
готовить напиток.
  Мара отставила недопитую чашку. Хотя проба напитков и отвлекала ее от
горестных мыслей о семейном разладе, день приближался к концу, и
засиживаться здесь дольше не стоило. Ей не хотелось пропускать час,
который по заведенному обычаю она проводила с сыном, пока он ужинал.
Джастину недавно исполнилось пять лет; он еще был слишком мал, чтобы
понимать причины опозданий взрослых.
  Почувствовав ее нетерпение, Джанайо поднял руку, чтобы привлечь к
себе внимание:
  - Осталось испробовать самый поразительный напиток. - Он опасался,
что властительница сейчас поднимется и уйдет, и поэтому торопливо
обратился к одному из слуг Акомы:
  - Нельзя ли принести немного молока?
  Такое самовольное нарушение этикета могло бы вызвать недовольство
хозяйки, если бы всем уже давно не была известна развязность мидкемийцев.
Мара превозмогла усталость и жестом дала слуге разрешение исполнить то, о
чем его просили. Тем временем Сарик наклонился к самому ее уху и тихо
посоветовал:
  - Не упускай из виду мелочей. Этот человек - цурани по рождению. А
между тем он ведет себя по-мидкемийски дерзко. Можно подумать, что он
делает это специально, как будто знает о твоей прежней привязанности к
одному из них. Мне не нравится, как легко он играет эту роль, госпожа.
Прошу тебя, будь осмотрительна.
  Мара прикрыла лицо веером. Ее советник был прав, напоминая об
осторожности.
  - Этот Джанайо пьет из одного котелка со мной. Конечно же, не будет
никакого вреда, если мы попробуем еще один образец. А после этого
аудиенция будет закончена.
  Сарик едва заметно кивнул, но бросил Джайкену выразительный взгляд.
Когда слуга вернулся с маленьким кувшином молока, Джайкен объявил о своем
желании также получить чашку на пробу.
  - Ах, конечно! - радостно подхватил Джанайо. - Ты опытный и знающий
человек и хочешь узнать до тонкости все, что касается торговых сделок,
которые может заключить ваш дом.
  Пока советники Мары удивленно переглядывались, торговец смешал в
следующем котелке равные количества молока и горячей воды. Его цепь
сверкнула, когда он потянулся к своей корзине, не переставая говорить:
  - Иногда можно использовать молоко без воды - это придает напитку
особенно богатый букет.
  Его приготовления были завершены с еще большей помпой, чем все
предыдущие. Он снова передал поднос с полными чашками слуге, жестом
предложив Маре выбирать первой. Отклонив эту любезность, она подождала,
пока свои чашки взяли Джайкен и работведыватель. Запах нового угощения был
чарующим. Маленький управляющий позабыл свои волнения и сделал глоток, но
тут же вздрогнул и отпрянул с подавленным вскриком: он обжег себе язык.
  Торговец проявил достаточно такта, чтобы не рассмеяться.
  - Прими мои извинения, госпожа. Мне следовало предупредить: этот
напиток подают очень горячим.
  Джайкен уже обрел свой обычный апломб.
  - Госпожа, - сказал он возбужденно, - этот редкостный напиток
невероятно хорош на вкус.
  И управляющий, и властительница взглянули на раба, снимавшего пробу.
Более осторожный, чем Джайкен, он не обжег язык и теперь потягивал
содержимое своей чашки с таким очевидным наслаждением, что Мара приказала
передать ей поднос.
  Когда она выбрала одну из двух оставшихся чашек, Джанайо сказал:
  - Если кофе напоминает тебе чоку, то это чудо может показаться
похожим на чока-лану, которую в Империи варят для детей. Но я возьму на
себя смелость смиренно утверждать, что от чока-ланы до шоколада так же
далеко, как от моего скромного положения до твоего величия.
  Мара глотнула напиток и закрыла глаза, ощутив дивный вкус и аромат.
Уже не пытаясь скрыть удивление и удовольствие, она блаженно вздохнула.
  Усмехнувшись, Джанайо принял с подноса последнюю чашку и выпил ее
чуть ли не залпом.
  - Это шоколад, госпожа.
  На Мару снова накатили воспоминания о Кевине, который не раз и не два
признавался, как он скучает по сластям из шоколада, украшавшим праздники у
него на родине. Вот теперь только она поняла, что он имел в виду.
  Сморгнув набежавшие слезы с увлажнившихся глаз, Мара согласилась:
  - Замечательное лакомство.
  Джанайо отставил свою чашку и поклонился:
  - Я ходатайствую о даровании мне исключительных прав на ввоз этих
товаров, госпожа.
  Мара покачала головой с откровенным сожалением:
  - Не в моей власти даровать такое разрешение, Джанайо из Ламута. Мой
патент от имперского правительства ограничен перечнем определенных товаров.
  Явно разочарованный, торговец развел руками:
  - Тогда речь может пойти о торговом соглашении. Если распределение
монопольных прав от тебя не зависит, то по крайней мере позволь мне
надеяться на посредничество самого могущественного торгового дома в
Империи.
  Мара отпила еще несколько глотков восхитительной жидкости и наконец
снова вспомнила об осторожности:
  - А как же насчет Матавы?
  Джанайо смущенно кашлянул:
  - Их предложения были оскорбительны... нет, хуже того - унизительны,
и к тому же у них нет опытных приказчиков, подобных тем, которые состоят у
тебя на службе. Кроме того, для ведения деловых переговоров им нужны
переводчики, а это большое неудобство для тех, кто, подобно мне,
подвизается на рынке предметов роскоши. Я хотел бы перекрыть любой путь,
чреватый недоразумениями и открывающий посторонним возможность на этом
наживаться.
  Допив до конца остатки несравненного напитка, Мара подтвердила:
  - Торговое соглашение... да, это я могу. В ее следующих словах
звучало сожаление. - Не в моих силах помешать другим ввозить в Империю эти
напитки, но если кто-либо попытается перебежать мне дорожку в этом деле...
полагаю, в Ламуте найдется толковый торговец, который отобьет у них охоту
ущемлять мои интересы.
  Поручив Джайкену договориться об окончательных условиях соглашения,
она собралась покинуть приемный зал.
  Торговец поклонился, коснувшись лбом пола:
  - Госпожа, твоя мудрость не зря вошла в легенду.
  Мара поднялась на ноги:
  - Я приму твой комплимент, когда мы оба разбогатеем благодаря ввозу
шоколада в Империю. Но теперь меня ждут другие дела. Джайкен составит
документы, подтверждающие сотрудничество, о котором ты просишь.
  Слуги поспешили собрать использованные чашки; Джайкен, нахмурив
брови, сосредоточился на выборе точных условий достигнутого соглашения.
  В сопровождении Люджана и Сарика Мара вышла за дверь.
  Оказавшись в полумраке внутреннего коридора, Сарик перевел сумрачный
взгляд на свою повелительницу:
  - Ты серьезно рисковала, госпожа. Любой торговец из Мидкемии,
рожденный в Цурануани, мог некогда быть связанным клятвой верности дому
Минванаби.
  Настроение у Мары было скверным, - может быть, сказалась усталость,
да и подремать днем не удалось. Она резко возразила:
  - Вы все видели: он пил наравне с нами. - Потом властительница
несколько смягчилась. - И от этих редкостных напитков я себя великолепно
чувствую.
  Сарик поклонился, всем своим видом выказывая неодобрение.
  Мара направилась к детской, откуда даже до этого коридора доносились
возмущенные вопли Джастина. Вздох Мары перешел в смех:
  - Я опаздываю, а у слуг и руки опустились. - Она прижала ладонь к
своему раздавшемуся животу. - Я-то жду не дождусь, когда родится этот
человечек... но, когда у нас будет двое таких крикунов, никому в доме и
минуты покоя не будет. - Она улыбнулась совсем по-детски. - Пока что меня
все так балуют, так обо мне заботятся... боюсь, об этих славных денечках я
еще пожалею, когда мне снова придется вставать и садиться без помощи двух
бравых молодцов.
  Люджан лукаво усмехнулся, такое же выражение мелькнуло и на лице у
Сарика, когда тот произнес:
  - Ну, во всяком случае Хокану сделает все, что в его силах, чтобы ты
не ходила налегке подолгу.
  Мара засмеялась, но оттенок горечи не ускользнул от внимания ее
советников:
  - Он-то, конечно, сделает, но только если мы сумеем договориться,
чтобы Джастин стал наследником Акомы.
  Над склоненной головой госпожи Сарик послал кузену комическую гримасу
и шевельнул губами:
  - Ох упряма!

  ***

  Поздней ночью к одному из пустующих складов в Сулан-Ку вернулся
торговец, называвший себя Джанайо из Ламута, со своей свитой из наемных
мидкемийских охранников. Фитили уличных фонарей в богатых кварталах еще не
догорели до конца, но здесь, среди разбросанных близ речного берега
строений, только заходящая луна посылала на землю скудные лучи. Улицы
лежали во тьме, которую еще усиливал туман с реки Гагаджин. В прежние
времена подонки городского общества, ничего не опасаясь, охотились здесь
на простофиль, рискующих путешествовать вдоль реки без охраны; но теперь
императорские патрули отогнали городских отщепенцев и бродяг на самые
дальние пустыри, поросшие кустарником. Единственной живностью на открытых
местах оставались беспородные псы-дворняги, добывающие пищу среди рыночных
отбросов.
  Хотя, по меркам Цурануани, все вокруг было спокойно, для мидкемийских
ушей местечко было далеко не из приятных. Даже находясь внутри склада, они
слышали визгливую брань, доносящуюся из притона Зыбкой Жизни, где его
содержательница осыпала ругательствами клиента, который грубо обошелся с
одной из ее девиц. Собаки заливались лаем, и кудахтали потревоженные
джайги. Где-то поблизости плакал ребенок. Наемники, составляющие свиту
Джанайо, неловко переминались с ноги на ногу, чувствуя себя неуютно:
запахи разлагающихся на отмелях водорослей не придавали мидкемийцам
бодрости. Им было невдомек, зачем их привели в этот пустой полусгнивший
сарай.
  Не вполне было ясно и то, ради чего им заплатили за переход через
Бездну. Наниматель подробно беседовал с каждым и при этом требовал, чтобы
они ни под каким видом не говорили ничего на языке цурани. Но после
сражения у Сетанона дела в Королевстве шли со скрипом, и получить работу
было нелегко; для мужчин, не слишком привязанных к дому, предложенные
деньги казались сущим подарком.
  Носильщики составили на пол свою поклажу и ждали приказаний; тем
временем стражники сохраняли строй позади Джанайо. Внезапно в воздухе
бесшумно зазмеились шелковые бечевки с грузиками на концах, запущенные с
потолочных балок сарая. Каждая настигла одного из охранников, плотно
захлестнув петлей горло неосторожного солдата-варвара.
  За удавками последовали метнувшие их убийцы в черном, спрыгнувшие со
своих невидимых насестов. Расчет был точен: тяжесть и скорость их летящих
вниз тел заставили дернуться вверх петлю на втором конце каждой бечевки и
оторвали от пола ноги беспомощных жертв. Шеи четырех солдат переломились
сразу же, но другие повисли, хрипя и содрогаясь в агонии удушья.
  Носильщики с ужасом наблюдали, как умирают стражники. Оцепенев на
месте, они и не подумали звать на помощь. Впрочем, бояться им осталось
недолго. Еще двое убийц в черном, выдвинувшись из тени, прошли сквозь их
безоружную группу, как проносится ветер сквозь заросли тростника. Менее
чем через минуту десять носильщиков Джанайо уже лежали мертвыми, и кровь
из их перерезанных глоток растекалась по деревянному полу. Убийцы, которые
удерживали вооруженных охранников в подвешенном состоянии, выпустили из
рук бечевки, и бездыханные мидкемийцы повалились на пол обмякшими грудами.
  Джанайо стянул с себя богатое одеяние и швырнул его куда-то между
трупами. Один из убийц поклонился ему и подал небольшую торбу, из которой
Джанайо вынул темную тунику и накинул ее себе на плечи. Из кармана он
быстро извлек маленькую склянку и нанес ее содержимое - сладко пахнущую
текучую мазь - себе на руки. Жир растворил слой маскировочной краски; будь
здесь побольше света, глазам наблюдателя предстали бы красные ладони и
вытатуированное изображение цветка Камои.
  Из того угла, где мрак был особенно непроглядным, послышался низкий
голос:
  - Дело сделано?
  Человек, который не был торговцем и который для удобства называл себя
именем Джанайо, склонил голову:
  - Как ты приказал, досточтимый магистр.
  Из укрытия выступил дородный человек, чья поступь была удивительно
легкой для столь мощного тела.
  Каждый его шаг сопровождался пощелкиванием и позвякиванием, поскольку
украшения из кости, болтающиеся на кожаных ремешках, ударялись об орудия
смерти, прикрепленные к поясу. Его одежда была утыкана остроконечными
накладками, вырезанными из черепов жертв; сандалии скреплялись ремешками
из пропитанной особым составом человеческой кожи. Он не бросил ни одного
взгляда на трупы, усеявшие пол, хотя и избегал наступать в кровавые лужи.
Обе-хан, Великий магистр тонга Камои, кивнул; качнулся и спадающий по
спине пучок волос, растущих на темени, - остальная же часть головы была
чисто выбрита.
  - Хорошо. - Он поднял мускулистую руку и вынул из нагрудного кармана
туники небольшой флакон. - Ты уверен, что она пила?
  - Так же уверен, как и в том, что я сам тоже пил, господин. - Мнимый
торговец еще раз низко поклонился. - Я подмешал отраву в шоколад, потому
что из всех напитков это самый неотразимый. Ее управляющему повезло: он
обжег язык. Но властительница выпила все, до последней капли. Она
проглотила медленно действующий яд в таком количестве, что хватило бы на
трех мужчин.
  Закончив донесение, убийца облизнул пересохшие губы. Превозмогая
тревогу, чувствуя, как холодный пот покрывает его тело, он не терял
самообладания и ждал, что последует.
  Обехан улыбнулся:
  - Ты хорошо все исполнил.
  Он вручил исполнителю флакон, зеленый цвет которого служил символом
жизни. Человек, который называл себя Джанайо из Ламута, дрожащими руками
принял флакон, усмотрев в этом отсрочку смертного приговора. Он разломал
восковую пробку и выпил горькое снадобье, после чего и сам улыбнулся в
ответ.
  Через секунду его лицо исказилось. Острая боль пронзила его живот,
словно кинжалом; страх накатил темной волной, и он невольно взглянул на
опустошенный флакон. Потом его пальцы разжались. Флакон с фальшивым
эликсиром жизни упал, и колени самозванного торговца подогнулись. С
коротким стоном он упал на пол, сложившись пополам.
  - Почему?..
  Его голос звучал словно карканье вороны: спазмы смертной муки уже не
оставляли сил для слов. Обехан ответил тихо и ласково:
  - Потому что она видела твое лицо, Коулос, и ее советники тоже
видели. И еще потому, что этого требуют нужды Камои. Ты умираешь с честью,
служа общине. Туракаму радушно примет тебя в своих чертогах, примет как
дорогого гостя, и ты вернешься на Колесо Судьбы в более высоком воплощении.
  Обманщик, сам ставший жертвой предательства, силился удержаться от
конвульсий. Обехан хладнокровно сообщил:
  - Боль пройдет быстро. Жизнь уже покидает тебя.
  Умирающий с трудом устремил молящий взгляд на лицо магистра.
Задыхаясь, он выдавил из себя:
  - Но... отец...
  Обехан опустился на колени и положил выкрашенную красным ладонь на
лоб своего сына.
  - Ты приумножаешь славу своей семьи, Коулос. Ты делаешь мне честь.
  Плоть со взмокшей от смертного пота кожей содрогнулась один раз,
потом второй и наконец обмякла в неподвижности. Когда прекратилась
последняя судорога, Обехан поднялся на ноги и вздохнул:
  - Кроме того, у меня есть и другие сыновья.
  Глава тонга Камои подал сигнал, и его приспешники собрались вокруг
него. Повинуясь следующему приказу магистра, они быстро, в полном молчании
выскользнули из склада, оставив мертвых лежать как лежали. Оказавшись в
одиночестве на арене совершившейся бойни, Обехан - невидимый для глаз ни
одного из смертных - достал из своей туники маленький клочок пергамента и
подбросил его к ногам убитого сына. Золотая цепь привлечет внимание
уборщиков мусора; тела будут найдены и обысканы любителями поживы; на
бумагу обратят внимание при последующем дознании. Когда глава преступной
общины повернулся на пятках, чтобы направиться к выходу, клочок пергамента
с красно-желтым оттиском печати дома Анасати слетел на половицы, все еще
липкие от недавно пролитой крови.

  ***

  Первый приступ боли захватил Мару перед самым рассветом. Согнувшись в
три погибели, она постаралась подавить вскрик. Хокану мгновенно стряхнул
сон. Его заботливые руки сразу же коснулись жены.
  - Что с тобой?
  Боль отпустила. Мара приподнялась, опершись на локоть, и выждала
несколько секунд. Ничего ужасного не произошло.
  - Спазм какой-то, только и всего. Извини, что потревожила тебя.
  В предрассветном полумраке Хокану внимательно присмотрелся к ее лицу.
Он бережно отвел от лица спутанные волосы Мары. Улыбка, которой она так
давно не видела, снова подняла кверху уголки его губ.
  - Малыш?..
  Мара засмеялась от радости и облегчения:
  - Думаю, да. Он, наверное, вздумал брыкаться, когда я спала. Очень
бойкий.
  Хокану нежно провел ладонью по щеке, шее и плечу Мары, а потом
нахмурился:
  - Такое ощущение, что тебя знобит. Она пожала плечами:
  - Да, немножко.
  Его беспокойство усилилось.
  - Но утро такое теплое! - Он снова притронулся к ее виску. - И на лбу
у тебя испарина.
  - Пустяки, - быстро возразила Мара. - Скоро все пройдет.
  Она закрыла глаза, с неудовольствием подумав, что причиной ее
недомогания могут оказаться чужеземные напитки, которые она с таким
увлечением пробовала накануне.
  Хокану почувствовал ее колебания:
  - Позволь, я позову к тебе лекаря.
  Приход домашнего целителя именно сейчас показался Маре совсем
неуместным: не хотелось нарушать первые минуты сердечной близости с
Хокану, которой она так долго была лишена.
  - У меня уже были дети, муж мой. - Сказав это, она тут же постаралась
смягчить невольную резкость тона. Я здорова.
  Тем не менее завтракала она без всякого аппетита. Чувствуя на себе
испытующий взгляд Хокану, она поддерживала легкую беседу и старалась не
придавать значения жгучему покалыванию, которое время от времени пробегало
по ноге. Она уверяла себя, что нога просто затекла от долгого сидения.
Раб, служивший отведывателем, выглядел вполне здоровым, когда выносил
подносы во время завтрака.
  Наконец явился со своими табличками Джайкен, и Мара с головой
зарылась в просмотр торговых донесений, благодарная уже за то, что ее
предрассветный спазм как будто отогнал отчуждение Хокану. Он дважды
заглянул к ней - в первый раз, когда надевал доспехи для воинских учений,
а второй - перед тем, как принять ванну.
  Через три часа боль разыгралась уже всерьез. Засуетились лекари,
пытаясь хоть как-то унять мучения госпожи, когда ее, задыхающуюся, уложили
в постель. Оставив на столе недописанное письмо отцу, Хокану поспешил к
жене. Не отходя от нее ни на миг, он держал ее за руку. Он сохранял
безупречное самообладание, чтобы его страх не усилил ее страданий. Однако
ни травяные снадобья, ни массаж не приносили облегчения. Спазмы сотрясали
тело Мары, взмокшее от обильного пота.
  Старший лекарь, прижимавший руки к животу Мары, с озабоченным видом
кивнул своему помощнику.
  - Пора? - спросил Хокану.
  Ответом ему был еще один кивок; лекарь продолжал свои хлопоты, а
помощник вихрем помчался из комнаты, чтобы срочно отправить посыльного за
повитухой.
  - Но почему же так рано? - настаивал Хокану. - Ты уверен, что ничего
не упущено?
  Во взгляде лекаря мелькнуло раздражение.
  - Всякое случается, господин консорт. А теперь сделай милость, оставь
свою супругу и пришли сюда ее горничных. Они лучше тебя знают, в чем она
сейчас нуждается. Если тебе трудно оставаться в бездействии или ты хочешь
как-то отвлечься, то можешь попросить поваров нагреть воды.
  Хокану не последовал совету лекаря. Он наклонился, поцеловал Мару в
щеку и прошептал ей на ухо:
  - Моя отважная повелительница, богам должно быть известно, как ты мне
дорога. Они сохранят тебя в безопасности и сделают легкими твои роды, а
если нет - небеса ответят мне за свой недосмотр. Моя мать всегда говорила,
что дети, в чьих жилах течет кровь Шиндзаваи, очень спешат появиться на
свет. И кажется, это наше с тобой дитя не хочет отставать от своих родичей.
  Мара успела ответить ему нежным пожатием руки, прежде чем его
оттащили от постели слуги, которые, повинуясь краткому приказу лекаря,
попросту вытолкнули консорта Акомы из его собственных покоев.
  Хокану не отводил взгляда от жены до последнего мгновения, пока не
сдвинулись дверные створки. Оставшись в коридоре, он было подумал, не
послать ли за вином. Впрочем, он тут же отказался от этого намерения,
потому что припомнил: как-то раз Мара рассказала ему, что ее постылый
первый муж напился до бесчувствия по случаю рождения Айяки. Накойе тогда
пришлось приложить немало усилий, чтобы заставить его протрезветь и
выслушать радостную весть.
  Хокану не мог допустить, чтобы запах вина из его рта хотя бы на
секунду вызвал у Мары тяжелые воспоминания, когда он сможет подойти к ее
постели. Неспособный думать ни о чем, кроме того, что сейчас происходит с
его обожаемой женой, он безостановочно мерил шагами коридор. Он невольно
прислушивался к каждому звуку, доносившемуся из-за дверей спальни, пытаясь
истолковать его значение. Торопливые шаги ничего не могли ему поведать. Но
когда наступала тишина, тревога нарастала еще больше. Он внутренне кипел
оттого, что таинство родов не оставляло ему никакой возможности вмешаться
и помочь. Потом его губы искривились в полуулыбке: ему пришло в голову,
что эта отвратительная, сводящая с ума мука незнания сродни тому чувству,
которое испытывает жена, когда ее мужа посылают в сражение.
  Его одинокие метания были прерваны приходом Люджана, Сарика, Инкомо и
Кейока, которые собрались на утренний совет в главной палате и были
встревожены отсутствием властительницы. Старому Инкомо хватило одного
взгляда на растерянное лицо Хокану, чтобы понять: у слуг просто не было
времени, чтобы уведомить советников о происходящем.
  - Что с госпожой? - спросил он.
  Хокану ответил:
  - Говорят, что младенец вот-вот родится.
  Лицо Кейока застыло в защитной маске бесстрастия, а Люджан покачал
головой:
  - Рано.
  - Такие вещи случаются, - поспешил сообщить Инкомо. - Дети не
рождаются в точно рассчитанное время. Мой старший сын родился
восьмимесячным. Он рос здоровым и сильным и сейчас как будто не обижен
здоровьем.
  Но Сарик оставался безмолвным. Он не вмешивался в разговор со своими
обычными саркастическими замечаниями, чтобы хоть немного приободрить
остальных, которые места себе не находили от тревоги. Он внимательно
смотрел на Хокану темными глазами и не произносил ни слова, хотя его мысли
то и дело возвращались к торговцу, который носил золотые украшения, словно
в этом не было ничего особенного.
  Проходили часы. Все дела были заброшены. Советники Мары, с
молчаливого согласия Хокану, держались вместе, расположившись в уютной
комнате, где властительница иногда предавалась благочестивым размышлениям.
Время от времени Кейок или Люджан отправляли слугу с каким-либо приказом
воинам гарнизона или же от Джайкена к Сарику приходили сообщения,
требующие совета. Когда дневной зной достиг полной силы и слуги по приказу
Хокану принесли еду для полуденной трапезы, никто, казалось, не испытывал
желания подкрепиться. Новости о состоянии Мары не становились более
утешительными, и, когда стало ясно, что дело идет к вечеру, даже Инкомо
утратил возможность поддерживать разговор ничего не значащими фразами.
  Больше невозможно было отрицать: роды Мары оказались весьма трудными.
Иногда из ее комнаты доносились низкие стоны и вскрики, но чаще
сподвижники Мары слышали лишь тишину. Вечером вошли слуги и зажгли лампы.
Появился Джайкен с вечными следами мела на руках и виновато признал, что у
него уже не осталось свитков, с которыми еще можно поработать.
  В этот миг крик Мары, как клинок, прорезал воздух. Хокану вздрогнул,
круто повернулся и устремился вдоль по коридору. Вход в комнату его жены
был приоткрыт, иначе он проломил бы стену. При ярком свете ламп были
отчетливо видны две повитухи, с трудом удерживающие Мару, которая билась в
конвульсиях. Ее руки и плечи, всегда отличавшиеся изысканной белизной,
сейчас заливала горячечная краснота.
  Хокану похолодел от страха. Он видел лекаря, стоящего на коленях в
изножье спальной циновки; его руки были в крови. Подняв голову, чтобы
потребовать салфеток, смоченных в холодной воде, он увидел, кто стоит у
дверей.
  - Господин, тебе нельзя здесь находиться!
  - Я буду здесь и ни в каком другом месте, - отрезал Хокану таким
тоном, каким отдавал приказы. - Объясни, что было упущено. Немедленно!
  - Я...
  После секундного колебания лекарь отказался от попыток что-либо
объяснить: тело его госпожи изогнулось дугой и этот спазм был слишком
похож на агонию.
  Хокану рванулся к постели жены. Он плечом оттолкнул в сторону
повитуху, схватил дергающуюся руку Мары и склонился к ее лицу:
  - Я здесь. Успокойся. Все будет хорошо, жизнью своей тебе ручаюсь.
  Она умудрилась кивнуть между двумя судорогами. Ее черты были искажены
болью, щеки и лоб приобрели мертвенно-пепельный оттенок и были влажными от
испарины. Хокану не отводил взгляда от ее глаз: он всей душой стремился
внушить ей уверенность и в то же время сознавал, что больше ничем не может
ей помочь. Приходилось полагаться на то, что лекарь и повитухи знают свое
дело... а между тем его возлюбленная супруга истекала кровью, которой были
пропитаны простыни, разбросанные вокруг ее бедер. Хокану видел, но еще не
позволял себе осознать присутствие чего-то, что всхлипывающие служанки не
успели прикрыть: крошечную синеватую неподвижную фигурку около ног Мары.
Если когда-то это и было младенцем в материнской утробе, то теперь от него
остался лишь жалкий комок безжизненной человеческой плоти.
  В сердце Хокану вспыхнул гнев: итак, когда случилась беда, никто не
отважился сообщить ему, что его сын, его и Мары, родился мертвым.
  Спазм миновал. Мара обмякла в руках мужа, и он нежно прижал ее к
себе. Она была настолько измучена, что просто лежала с закрытыми глазами;
ее дыхание было слабым и беззвучным. Сделав над собой усилие, словно
потребовалось проглотить горячий уголь, Хокану устремил на лекаря взгляд,
не сулящий ничего доброго:
  - Что с моей женой?
  Слуга покачал головой и шепотом ответил:
  - Отправь самого резвого из своих скороходов в Сулан-Ку, господин.
Постарайся найти кого-нибудь из жрецов Хантукаму, ибо... - от горя он с
трудом выдавливал из себя слова, - я больше ничего не могу сделать. Твоя
жена умирает.


                                  Глава 7

  ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ

  Скороход свернул в сторону.
  Не слишком озабоченный тем, что едва не столкнулся с встречным
гонцом, Аракаси тем не менее сразу остановился посреди дороги. Солнце
стояло высоко над головой: только что миновал полдень, и в этот час лишь
дело, не терпящее отлагательств, могло вынудить посланца из Акомы мчаться
с такой скоростью. Аракаси нахмурился, припомнив мрачное выражение лица
курьера. Не привыкший к проволочкам, Мастер тайного знания круто
развернулся и бегом двинулся в обратную сторону, по направлению к
Сулан-Ку. Он был скор на ногу, а одет как посыльный какого-нибудь торговца
средней руки. Ему потребовалось несколько минут, чтобы догнать скорохода,
но тот не остановился, услышав настоятельный вопрос.
  - Да, я несу послания из усадьбы Акома, - ответил он на бегу. - Но их
содержание не твое дело.
  Борясь с жарой, пылью и неровностями дороги, Аракаси прилагал немалые
усилия, чтобы держаться наравне с человеком, который не желал, чтобы его
задерживали. Однако Мастер успел рассмотреть глазки-щелочки, приплюснутый
нос и широкие скулы бегуна. Порывшись в памяти, он припомнил и имя.
  - Хайбаксачи! - произнес он после недолгой паузы. - Будучи верным
слугой госпожи Мары, могу утверждать, что это именно мое дело - знать,
какая надобность заставляет тебя сломя голову мчаться в Сулан-Ку в такую
жару. Наша госпожа не станет требовать, чтобы ее гонцы рисковали
заполучить солнечный удар из-за какого-то пустяка. Отсюда следует, что в
Акоме что-то неблагополучно.
  Скороход удивленно обернулся. Он узнал в прилипчивом незнакомце
одного из старших советников Мары и слегка умерил прыть, перейдя на легкий
бег трусцой.
  - Это ты! - воскликнул он. - Как я мог распознать тебя в такой
одежонке? Разве это не цвета торговой компании из Кешаи?
  - Пусть это тебя не беспокоит, - нетерпеливо бросил Аракаси и сорвал
с головы повязку, которая ввела слугу в заблуждение. - Скажи мне, что
стряслось.
  - С хозяйкой плохо, - выдохнул гонец. - У нее случился выкидыш.
Мальчик родился мертвым. - Казалось, он собирается с силами, чтобы
поведать остальное. - У нее кровотечение, очень опасное. Меня послали
отыскать жреца Хантукаму.
  - О, богиня милосердия! - почти выкрикнул Аракаси. Он повернулся и
снова бросился бежать к усадебному дворцу Акомы. Головная повязка, которая
завершала его маскарад, развевалась, забытая, у него в кулаке.
  Если самый быстрый скороход послан за жрецом Хантукаму, это могло
означать только одно: Мара умирает.

  ***

  Ветер шевелил занавески; бесшумно ступали многочисленные слуги.
Хокану, сидевший около постели Мары с окаменевшим лицом, уже в который раз
подумал, что ему было бы легче броситься в битву с тысячей врагов, чем
полагаться на надежду, молитву и бестолковых лекарей. Он не мог думать о
своем мертворожденном ребенке, об этом посиневшем тельце, изуродованном
смертью. Младенец погиб, ушел в чертоги Туракаму, даже не успев ни разу
вздохнуть. Мара была жива, хотя жизнь в ней едва теплилась.
  Ее лицо было белым, словно фарфор; повязки и холодные компрессы, с
помощью которых повитухи пытались остановить кровотечение, казалось, не
приносят никакой пользы. На войне Хокану случалось видеть гибель воинов,
но смертельные раны, полученные ими в бою, тогда тревожили его меньше, чем
это предательски расползающееся пятно, каждый раз появляющееся заново
после того, как служанки перестилали постель Мары. В молчаливом отчаянии
он кусал себе губы, не замечая ни солнечных лучей, ни ежедневных сигналов
горна с почтовой барки, которая приносила известия из Кентосани.
  - Мара, - тихо шептал Хокану, - прости мое упрямое сердце.
  Не будучи слишком богобоязненным, он сохранял веру в "уал",
внутренний дух, который услышит и воспримет то, что недоступно смертным
ушам и сознающему разуму. Он говорил так, словно Мара пребывала в сознании
и могла его слышать.
  - Ты последняя из рода Акома, госпожа, и все потому, что я не
соглашался провозгласить Джастина твоим наследником. И теперь я горько
раскаиваюсь в том, что себялюбие и гордыня помешали мне признать
опасность, нависшую над именем Акома. - Хокану помолчал, пытаясь овладеть
своим голосом. - При всей моей любви к тебе я не мог поверить в
существование врага, который посмеет нанести тебе удар, когда я стою на
страже, охраняя тебя. Я не принял в расчет даже природу - опасности родов.
  Ресницы Мары не шевелились. Ее рот не дрогнул в подобии улыбки,
разгладилась даже морщинка между бровями. Хокану перебирал пальцами ее
темные распущенные волосы, разметавшиеся на шелковых подушках, и боролся с
подступающими слезами.
  - Может быть, я говорю все не так, - добавил он, и на этот раз голос
все-таки выдал его волнение. - Живи, моя сильная, прекрасная госпожа.
Живи, приведи нового наследника к присяге на верность Акоме над священным
натами твоей династии. Услышь меня, возлюбленная моя супруга. В этот
момент я освобождаю сына Кевина, мальчика по имени Джастин, от всех
обязательств перед домом Шиндзаваи. Он твой, он должен возвеличить
могущество и славу Акомы. Живи, моя госпожа, и вместе мы произведем на
свет других сыновей во имя будущего обоих наших домов.
  Глаза Мары не открылись при этою признании ее победы. Все такая же
обмякшая под покрывалом, она не изменила положения, когда ее муж склонил
голову и наконец потерял самообладание настолько, что перестал сдерживать
слезы. Не вздрогнула она и тогда, когда некто вошел в комнату почти
неслышными шагами и мягкий голос произнес:
  - Но надо помнить, что она обзавелась врагом, который способен
хладнокровно поразить насмерть и ее, и дитя в утробе матери.
  От неожиданности Хокану взвился как пружина, готовый дать отпор
любому, но сразу узнал Аракаси, только что прибывшего на почтовой барке.
Глаза вошедшего были непроницаемы, как оникс.
  - О чем ты толкуешь? - резко спросил Хокану. Он не обошел вниманием
ни пыль и пот, покрывавшие Мастера, ни его тяжелое дыхание, ни
грязно-серую головную повязку, до сих пор сжатую в дрожащей руке. - За
всем этим кроется еще что-то, кроме злосчастного выкидыша?
  Казалось, что Мастер собирается с силами для ответа. Затем без всяких
недомолвок сообщил:
  - Джайкен уведомил меня сразу, как только я прибыл. Отведыватель не
проснулся после дневного сна. Лекарь осмотрел его и говорит, что тот,
видимо, в предсмертном беспамятстве.
  На какое-то мгновение Хокану мог показаться сделанным из стекла:
столь очевидна была его полнейшая уязвимость. Потом его скулы напряглись.
Он заговорил, и голос у него был тверд, как варварская сталь:
  - Ты предполагаешь, что мою жену отравили? Теперь дара речи лишился
Аракаси. Вид беспомощно лежащей Мары так потряс его, что он сумел лишь
безмолвно кивнуть.
  У Хокану побелело лицо, но он был собран, подтянут и способен
действовать.
  - Вчера здесь был торговец пряностями, - шепотом сказал он. -
Предлагал Маре заключить с ним соглашение на поставку экзотических
напитков из особых трав и других растений, которые разводят в Мидкемии.
  У Аракаси снова прорезался голос:
  - Мара их пробовала?
  Хокану утвердительно кивнул, и оба в одно и то же мгновение сорвались
с места и бросились к дверям, едва не сбив при этом с ног повитуху,
которая спешила сменить Маре компрессы.
  - Именно об этом и я подумал, - подхватил Аракаси, отшатнувшись в
сторону, чтобы не налететь на сидевшего в коридоре раба-посыльного. - Есть
хоть какая-нибудь надежда, что посуда с остатками вчерашней пробы еще не
вымыта?
  Усадебный дом был огромен; ради угождения меняющимся вкусам хозяев
новые покои возводились вплотную к прежним, а старые перестраивались в
течение столетий. Пока Хокану полным ходом мчался через лабиринт служебных
помещений, сводчатых переходов и коротких пролетов каменных лестниц, он
невольно задавался вопросом: откуда Аракаси может знать кратчайший путь на
кухню, хотя редко бывает в усадьбе? И тем не менее Мастер бежал, ни разу
не получив от консорта Мары ни единого указания.
  Когда оба пересекали площадку, откуда расходились под углом пять
коридоров, Аракаси безошибочно выбрал верное направление. Хокану был
настолько удивлен, что даже на некоторое время забыл свой страх.
  Аракаси ответил на вопрос, не заданный вслух.
  - Карты, - выдохнул он, не умеряя шаг. - Ты забыл, что этот дворец
некогда был жилищем злейшего врага Мары. Плох тот Мастер тайного знания,
который не разузнал все о доме такого могущественного противника. Нужно
было объяснять агентам, у каких дверей лучше подслушивать, не говоря уж о
том случае, когда потребовалось дать точные указания убийце из тонга,
чтобы он смог убить пятерых...
  Поток воспоминаний Аракаси внезапно прервался: что-то заставило его
задуматься.
  - В чем дело? - насторожился Хокану. - О чем ты подумал? Я же
понимаю, что дело касается Мары.
  Аракаси с сомнением покачал головой:
  - Просто подозрение. Когда получу основательные подтверждения, тогда
скажу тебе больше.
  Доверяя суждению Мастера, Хокану предпочел не настаивать на ответе.
Он лишь прибавил ходу и достиг кухни, на полшага опередив спутника.
  Кухонная челядь в это время была занята приготовлением ужина для
полевых работников. Появление хозяина было для них настолько неожиданным и
необычным, что они, едва завидев его в дверях, немедленно простерлись
ничком на полу.
  - Что прикажешь, господин? - глухо выкрикнул главный повар, не
отрывая лба от плиток пола.
  - Тарелки, чашки... - несвязно потребовал Хокану, задыхающийся от
долгой пробежки по коридорам. - Любую посуду, которая использовалась,
когда здесь был чужеземный торговец пряностями. Выставьте все на столы:
лекарь придет и осмотрит.
  У главного повара побелела шея.
  - Господин, - забормотал он, - я не в силах исполнить твой приказ.
Вчерашние чашки и тарелки все до одной вымыты и расставлены по местам, как
всегда.
  Аракаси и Хокану обменялись взглядами, в которых сквозило отчаяние.
Любые остатки, не годящиеся на корм джайгам, сжигались, чтобы не
заводились насекомые.
  Не осталось никакого следа, чтобы установить, какой именно яд мог
подмешать в напиток вчерашний торговец. А если не найти ответ на этот
вопрос, то нет и надежды подобрать противоядие.
  Чутьем угадывая, что Хокану сейчас способен на какую-нибудь дикую и
бесполезную выходку, Аракаси крепко схватил его за плечи.
  - Слушай меня! - произнес он таким тоном, что распростертые на полу
слуги вздрогнули. - Да, она умирает и младенец мертв, но еще не все
потеряно.
  Хокану молчал, но тело его было напряженным, как натянутая тетива.
  Мастер продолжал уже более мягко:
  - Они использовали медленно действующий яд...
  - Они хотели заставить ее страдать! - с мукой в голосе воскликнул
Хокану. - Ее убийцы хотели, чтобы мы все это видели и не могли ничем ей
помочь!
  Аракаси позволил себе неслыханную дерзость. Он не только посмел
положить руки на плечи вельможи, не только отважился вступить в
пререкания, которые могли довести того до яростной вспышки, - он еще и как
следует встряхнул хозяина.
  - Да, и еще раз да! - закричал он в свой черед. - И именно эта
жестокость может стать спасительной для ее жизни!
  Наконец он овладел вниманием Хокану, хотя и навлек на себя нешуточный
гнев испытанного воина. Прекрасно понимая, какой опасности себя
подвергает, Аракаси продолжал гнуть свою линию:
  - Никакой жрец Хантукаму не поспеет вовремя. Ближайший...
  Хокану перебил Мастера:
  - Кровотечение отнимет у нее жизнь задолго до того, как яд довершит
свое черное дело.
  - Как мне ни жаль ее - нет! - с жестокой грубостью возразил Аракаси.
- По дороге к усадьбе я говорил с повитухой. Она послала в храм Лашимы за
лепестками златоцвета. Из них можно сделать отвар, который останавливает
кровотечение. А мне остается очень мало времени, чтобы выследить торговца
пряностями.
  К Хокану вернулась способность рассуждать, но он не смягчился.
  - Этого торговца сопровождали носильщики из варварского мира.
  Аракаси кивнул:
  - И к тому же его одежда так и бросалась в глаза. Все это золото
должно было привлекать внимание.
  Хокану удивился:
  - Откуда ты знаешь? Ты повстречал его на дороге?
  - Нет. - Аракаси с хитрецой улыбнулся и отпустил консорта. - Я слышал
пересуды среди слуг.
  - Да есть ли хоть какая-то мелочь, которая может ускользнуть от
твоего внимания? - изумился Хокану.
  - К моему вечному сожалению, таких "мелочей" бывает слишком много.
  Аракаси в растерянности окинул взглядом пол, и только в этот момент
оба сообразили, что вся кухонная прислуга так и лежит до сих пор на полу.
  - Во имя всех богов-покровителей! - воскликнул Хокану. - Эй, вы все,
сделайте милость, поднимайтесь и займитесь своими делами! Недуги госпожи
не ваша вина.
  Слуги послушно встали и вернулись к прерванным хлопотам, но зато
теперь на колени перед Хокану бросился сам Аракаси:
  - Господин, я прошу твоего формального разрешения покинуть усадьбу,
чтобы выследить чужеземного торговца и раздобыть противоядие для госпожи
Мары.
  Хокану ответил коротким командирским кивком:
  - Отправляйся и не трать времени на поклоны, Аракаси.
  Мастер тайного знания мигом вскочил и бросился к выходу. Только
оказавшись достаточно далеко от кухонных дверей, в полутемном переходе, он
перевел дух, на несколько минут позволив себе сбросить броню самообладания
и привести в порядок кое-какие соображения, которыми он не поделился с
Хокану.
  Продавец пряностей и в самом деле внушал подозрения, особенно если
учесть его спутников-варваров и вызывающе яркие драгоценности. Все это не
могло быть делом случая. Человек, рожденный в Келеване, никогда не станет
облачаться в наряд с металлическими украшениями, когда собирается в путь
по оживленному тракту. Аракаси уже понимал, что пройти по следу незнакомца
будет легко, ибо тот, несомненно, желал, чтобы его выследили. Мастеру
оставалось лишь разведать, чего добивался господин этого торговца,
посылавший его в Акому, но вполне могло оказаться, что поиски противоядия
на том не кончатся, а лишь начнутся.
  Миновав колоннаду между Палатой собраний и лестницами, ведущими к
жилищам слуг, Аракаси перешел на бег. Он уже почти не сомневался, что
найдет не продавца с мидкемийскими стражниками, а лишь их трупы.
  Аракаси поднялся на чердак над кладовыми и, забравшись в маленькую
каморку, открыл один из сундуков. Кожаные петли скрипнули, когда он
откинул крышку на тонкую оштукатуренную стенку. Пошарив внутри сундука.
Мастер вытащил оттуда рясу цвета спелого квайета, какие носили
странствующие жрецы Алихамы, не слишком широко почитаемой богини
путешественников. Ткань рясы была покрыта застарелыми жирными пятнами и
дорожной пылью. Мастер быстро накинул это одеяние себе на голые плечи,
после чего закрепил его крючками и петлями из шнурков. Затем надел
потрескавшиеся сандалии, пурпурный полосатый кушак и громоздкий головной
убор с капюшоном и бахромой. И наконец, выбрал глиняное кадило, увешанное
глиняными же бубенчиками и деревянными трещотками.
  Теперь Аракаси выглядел в точности как жрец Алихамы; однако, будучи
начальником разведки, он добавил семь метательных ножей из драгоценного
металла, каждый из которых был искусно уравновешен и наточен. Пять из них
он спрятал от посторонних взглядов под широким поясом, а два остальных -
между подошвами сандалий из нидровой кожи, под рядами ложных швов.
  Покончив с этим делом, он вышел из своей маленькой мансарды и зашагал
торопливой, хотя и несколько неуверенной походкой, все время озираясь по
сторонам, особенно при спуске с лестниц: каждый мог увидеть, что один глаз
престарелого жреца закрыт бельмом.
  Преображение было столь полным, что Хокану, поджидавший Мастера у
ворот усадьбы, едва его не упустил. Но яркий кушак привлек внимание
наследника Шиндзаваи: совсем недавно он сам был на кухне и в тот момент
никакого жреца там не угощали, иначе он бы это заметил.
  - Стой! - окликнул он переодетого "жреца".
  Мастер тайного знания, не обернувшись, продолжал торопливой шаркающей
походкой спускаться к пристани в надежде успеть на следующую барку в
Кентосани.
  В высоких сапогах и облегающих штанах-шоссах, какие обычно надевали
мидкемийцы для верховой езды, бежать было неудобно, и Хокану не сразу
догнал Аракаси. Когда же он приблизился на расстояние вытянутой руки и
схватил того за плечо, его поразило, с какой невероятной скоростью
развернулся к нему Мастер.
  Рука Аракаси, метнувшаяся было к поясу, опустилась. Он обратил к
хозяину глаза, один из которых был неузнаваемо изменен искусственным
бельмом, и бархатисто-мягким тоном заметил:
  - Ты меня испугал.
  - Вижу. - С непривычным для него смущением Хокану жестом указал на
рясу жреца. - Барка на реке и пеший путник на дороге передвигаются слишком
медленно. Я отправляюсь с тобой, и мы оба поедем верхом.
  Мастер застыл от неожиданности:
  - Твое место - рядом с госпожой.
  - Это я и сам знаю. - Хокану был на пределе терпения; сам того не
замечая, он без конца поворачивал рукой кнутовище, заткнутое за пояс. - Но
чем я могу здесь помочь? Сидеть и смотреть, как ее по-кидает жизнь? Нет. Я
еду. - Он не напомнил вслух о том, что было на уме у обоих: что Аракаси -
слуга Акомы и обязан подчиняться только Маре.
  - Я снизойду до просьбы, - с болью в голосе сказал Хокану. - Прошу
тебя, позволь мне пойти с тобой. Ради нашей госпожи, позволь мне быть
полезным.
  Аракаси смерил его пытливым взглядом, в котором не было и намека на
сострадание, а затем отвел глаза.
  - Я вижу, каково тебе будет натолкнуться на отказ, - сказал он
спокойно. - Но лошади не годятся для этой вылазки. Если хочешь, можешь
сопровождать меня под видом моего послушника.
  На этот раз твердость проявил Хокану:
  - За пределами этого поместья много ли найдется людей, которые прежде
видели лошадь - существо из-за Бездны? Думаешь, хоть кто-нибудь взглянет
на всадников? К тому времени как они перестанут пялиться на животных, мы
уже скроемся в облаке пыли!
  - Прекрасно, - согласился Аракаси, хотя его и беспокоила
несовместимость между его личиной и способом передвижения, который
предпочел Хокану.
  Конечно, достаточно одного умного встречного на дороге, который
запомнит лицо странного одноглазого священника, вопреки всем обычаям
странствующего на иноземном животном, чтобы все труды Мастера пошли
прахом. Но тут он вспомнил, чем грозит Маре любое промедление, и понял:
она ему дороже собственной жизни. Если ее не станет, прахом пойдет все - и
надежды на будущее, и замыслы создания обновленной Империи, сильной и
справедливой.
  Повинуясь мгновенному побуждению, он сказал:
  - Будь по-твоему, господин. Но ты привяжешь меня к седлу, и я поеду
впереди, как будто пленник.
  Хокану, который уже рванулся было к конюшням, удивленно оглянулся
через плечо:
  - Что?.. Так тебя унизить! Никогда не соглашусь!
  - Согласишься, раз надо.
  Аракаси, все с тем же фальшивым бельмом на глазу, побежал за хозяином.
  - Придется согласиться, - настаивал он. - Впоследствии мне еще
понадобится эта одежда, - стало быть, необходимо как-то оправдать наше
совместное путешествие. Допустим, я - священнослужитель, оказавшийся
настолько бесчестным, что отважился на воровство. Меня схватили твои слуги
и теперь конвоируют меня обратно, в Кентосани, для передачи в руки
храмового правосудия.
  - Звучит убедительно. - Хокану нетерпеливым жестом остановил слугу,
который собрался открывать ворота, и для скорости просто перемахнул через
ограду. - Но достаточно твоего слова. Я не желаю видеть тебя связанным.
  - Придется увидеть. - Повторный отказ Аракаси звучал столь же
непререкаемо, но сопровождался слабой улыбкой. - Если, конечно, ты не
хочешь останавливаться по шесть раз на протяжении каждой лиги, чтобы
вытащить меня из дорожной пыли. Господин, за свою долгую службу я успел
примерить на себя все обличья, какие только бывают в Империи, и многие из
них были позаимствованы у чужеземцев. Но можешь мне поверить: ездить
верхом я не пробовал никогда. От одной мысли об этом у меня поджилки
трясутся.
  Они добрались до двора, где по приказу Хокану стоял наемный конюх из
Мидкемии, держа в поводу двух оседланных лошадей, серую и чалую. Хотя обе
они были куда менее норовистыми, чем вороной, некогда принадлежавший
Айяки, Хокану видел, что Аракаси поглядывает на них с явной опаской.
  - Ты только притворяешься, что трусишь, - упрекнул Хокану Мастера;
однако его тон был полон такой теплоты, которая начисто лишала слова
обидного смысла. - У тебя в жилах вместо крови - ледяная вода, и если бы
ты был половчее в обращении с мечом, то мог бы стать выдающимся
полководцем.
  - Раздобудь моток веревки, господин Хокану, - кратко попросил
Аракаси. - Я собираюсь научить тебя завязывать узлы, как это делают
моряки. И ради нашего общего дела буду надеяться, что ты завяжешь их
крепко.

  ***

  Загрохотав подковами, лошади сорвались в галоп; в вечернем воздухе
охристыми облаками клубилась пыль. В размеренном движении по имперскому
тракту сразу же возникла сумятица. Нидры, запряженные в грузовые повозки,
фыркали и от испуга жались к обочине. Погонщики сердито бранились, но их
гортанные выкрики быстро сменялись возгласами благоговейного ужаса, когда
мимо проносились невиданные четвероногие звери из варварского мира. Гонцы
отпрыгивали в стороны, а в торговых караванах нарушался упорядоченный
строй; возницы и приказчики, как и скромные землепашцы, разинув рты,
провожали взглядами всадников.
  - Ты никогда не выводил этих бестий за пределы поместья, -
предположил Аракаси сдавленным голосом.
  Привязанный за запястья к передней луке седла, а за лодыжки - к
подпруге жеребца, он терпел мучительные неудобства, пытаясь сохранить
осанку и видимость достоинства. Полы жреческой рясы трепыхались, как флаг,
а качающееся кадило упрямо билось о ноги Мастера.
  - Попытайся расслабиться, - посоветовал Хокану, желая как-то
облегчить участь спутника. Сам он сидел в седле с видимой небрежностью;
его темные волосы свободно развевались на ветру; поводья он крепко держал
в руках. Он не производил впечатления человека, которому досаждают
царапины и потертости в самых неупоминаемых местах. Если бы не
беспокойство за жену, он мог бы позабавиться зрелищем суматохи, которую
вызвало его появление на тракте.
  - Откуда ты знаешь, что нужно начинать поиски именно в Кентосани? -
спросил Хокану, направив лошадей в придорожный лесок, чтобы дать им
передышку.
  Мастер тайного знания вздохнул, оттолкнул кадило от усеянной синяками
лодыжки и покосился на хозяина весьма красноречивым взглядом. Но в его
голосе не слышалось никакого неудовольствия, когда он ответил:
  - Священный Город - это единственное место в Империи, где уже
поселились мидкемийцы, а приезжие из Турила и даже кочевники песчаных
пустынь расхаживают в одеждах своих народностей. Я предполагаю, что наш
торговец пряностями хотел вызвать подозрения, а потом замести следы, так
чтобы мы его нашли, но не слишком скоро. Ибо, по-моему, он работал на
какого-то хозяина, который дал ему инструкции насчет нашей госпожи, и этот
хозяин, этот враг, не хочет уводить торговца от преследователей в
безопасное место.
  Мастер не стал упоминать о второй, более существенной догадке. Лучше
не высказывать вслух свои предположения, пока они не подтвердятся.
  Два человека ехали в молчании, под пологом широких крон деревьев уло.
С ветвей вспархивали птицы, испуганные видом и запахом необычных существ.
Лошади помахивали хвостами, отгоняя мух.
  Сколь ни свободно держался Хокану в седле, на душе у него было
скверно. За каждым поворотом дороги, под тенью каждого дерева ему
мерещилась опасность. Его одолевали воспоминания: бледное лицо Мары на
фоне подушек, ее пугающе неподвижные руки, лежащие поверх одеяла. И хотя
Хокану часто укорял себя за то, что поддается бесплодной тревоге, над
своими мыслями он был не властен. Он мог лишь погонять лошадей, чтобы
Аракаси сумел быстрее исполнить свою миссию, и это сознание бередило душу
Хокану, хотя внешне он являл собой образец воинской невозмутимости. Мастер
был виртуозом разведки, присутствие спутника наверняка было для него
обузой. И все-таки консорт Акомы понимал: если бы он остался дома, вид
беспомощно лежащей Мары мог довести его до безумия. Он бы построил солдат
и выступил в поход против Джиро, и будь проклят этот указ Ассамблеи! Он
гневно нахмурился. Даже сейчас ему приходилось сдерживаться, чтобы не
взмахнуть поводьями и не начать нахлестывать лошадей - дать выход
внутренней ярости и сознанию вины... Ради этого он был готов загнать своих
скакунов насмерть.
  - Я рад, что ты со мной, - неожиданно признался Аракаси.
  Хокану вырвался из плена тяжких раздумий и увидел, что к нему
прикован загадочный взгляд Мастера. После нескольких секунд, наполненных
шорохом ветра в ветвях, последовало объяснение.
  - Когда мы вместе, - признался Аракаси, - я не могу позволить себе ни
малейшей беспечности. - Поглощенный собственными невеселыми мыслями,
Аракаси созерцал свои связанные руки. Он пошевелил пальцами, проверяя
надежность узлов. - В моей жизни Мара занимает особое место. Такого
чувства, как к ней, я никогда не испытывал по отношению к моему прежнему
хозяину, даже когда весь его род был уничтожен врагами.
  Хокану удивился:
  - Я и не знал, что раньше ты служил в другом доме.
  Словно осознав, что доверил спутнику важную тайну, Аракаси пожал
плечами:
  - Я начал создавать свою сеть, находясь на службе у властителя Тускаи.
  - Ах вот как. - Хокану кивнул. Эта случайная обмолвка объясняла
многое. - Значит, ты поступил на службу Акоме одновременно с Люджаном и
другими серыми воинами?
  Теперь уже кивнул Аракаси, подтверждая правильность догадки.
Казалось, он пришел к некоему решению.
  - Ты разделяешь ее мечты, - уверенно высказался он.
  Хокану вздрогнул от неожиданности. Проницательность Мастера могла
хоть кого смутить, однако он ответил:
  - Я действительно хочу видеть Империю свободной от несправедливости,
узаконенных убийств и рабства, если это то, что ты имеешь в виду.
  Лошади медленно брели вдоль дороги. Показался очередной караван, в
котором вид приближающихся лошадей породил неизбежную кутерьму. Возницы и
погонщики громко перекликались и тыкали пальцами в сторону невиданных
существ. Спокойный голос Аракаси с легкостью прорезался сквозь поднявшийся
гвалт:
  - Ее жизнь дороже обеих наших жизней. Если ты идешь вместе со мной,
господин, то должен знать: я рискну твоей жизнью, как и своей, без
колебаний.
  Понимая, что Мастер говорит от сердца и при этом чувствует себя
неловко из-за ненароком раскрытого секрета, Хокану никак не отозвался на
предупреждение, а просто сказал:
  - Пора опять припустить побыстрее.
  Он ударил пятками по бокам своего жеребца и послал обоих скакунов в
легкий галоп.

  ***

  В дальних пригородах Кентосани, обиталищах бедноты, стоял смрад
отбросов и нечистот. Аракаси и Хокану оставили лошадей в загоне постоялого
двора, хозяин которого кланялся и заикался, уверяя, что недостоин чести
присматривать за столь редкими животными. Когда пара приезжих удалилась,
на лице хозяина был явственно написан страх, но из-за переполоха,
поднявшегося среди его работников, на уход Мастера и консорта никто не
обратил внимания. К ограде загона высыпали все постояльцы - и господа, и
слуги; они с жадным любопытством глазели на мидкемийских лошадей, пока
скотники, привыкшие обращаться с медлительными нидрами, пытались
приспособиться к повадкам куда более резвых тварей.
  По иронии судьбы, роли переменились: теперь Мастер тайного знания
изображал главного, а Хокану, одетый лишь в набедренную повязку,
разыгрывал из себя кающегося грешника, который сопровождает
священнослужителя в качестве смиренного прислужника. Предполагалось, что
он совершает это паломничество, дабы умилостивить божество, которое он
якобы оскорбил.
  Вынужденный передвигаться пешком, вместо того чтобы восседать на
носилках, и впервые в жизни не окруженный почетным эскортом, Хокану не мог
не заметить, сколь многое изменилось с тех пор, как император перехватил
абсолютную власть у Высшего Совета. Знатные господа и дамы больше не
путешествовали под защитой вооруженных до зубов воинов, потому что
Имперские Белые патрулировали улицы, поддерживая порядок. Было очевидно,
что главные городские магистрали стали теперь, в общем, безопасными
несмотря на оживленное движение (тележки торговцев, храмовые процессии,
торопливые гонцы). Однако дело обстояло совсем по-другому в более темных и
узких улочках бедных кварталов, где жили рабочие и нищие, или на пустырях
за прибрежными складами: сюда не стоило соваться никому - ни мужчине, ни
женщине - без надежной охраны.
  И все-таки Аракаси уверенно продвигался по этим задворкам - он успел
изучить их задолго до того, как Ичиндар ликвидировал должность Имперского
Стратега. Он шел извилистым путем, под замшелыми от сырости арками, между
скособоченными бараками, а однажды даже через зловонный подземный туннель.
  Они ненадолго затаились, когда мимо пронеслась толпа уличных
мальчишек, с воплями преследующих бродячую собаку. Чуть отдышавшись,
Хокану поинтересовался:
  - Почему ты так петляешь?
  - Привычка, - сообщил Аракаси.
  Дымящееся кадило качалось у его колена, но распространяющееся из
священного сосуда благоухание почти не спасало от густого гнусного запаха
ближайшей харчевни. Они проходили мимо окна, и была видна морщинистая
старуха, сидящая за столом и костяным ножом срезающая кожуру с плода
йомаха.
  - Тот постоялый двор, где мы оставили лошадей, - это вполне
добропорядочное место, - заверил Мастер спутника, - но собиратели слухов
сходятся именно сюда, чтобы раздобыть новости. Я не хотел, чтобы за нами
кто-нибудь увязался, а между тем, когда мы вошли в город, у нас на хвосте
повис один из слуг Экамчи. Он видел лошадей у главных ворот и понял, что
мы относимся к числу домочадцев Шиндзаваи или Акомы.
  - Мы от него избавились?
  Аракаси слабо улыбнулся, мимоходом сотворив благословляющий жест над
головой какого-то нищего. Как видно, боги покарали помешательством этого
беднягу с бессмысленным взглядом, издающего невнятное бормотание. Покрутив
шнурок, на котором было подвешено кадило, и окутав себя пеленой ароматного
дыма, Мастер ответил:
  - Да, избавились. Надо полагать, ему не захотелось пачкать сандалии в
мусорной яме, которую мы недавно пересекли. Он пошел в обход и на пару
секунд потерял нас из виду...
  - А мы юркнули в тот подземный канал" - закончил Хокану, тихонько
засмеявшись.
  Они миновали фасад ткацкой мастерской, все окна которой были наглухо
закрыты ставнями, и остановились у пекарни. Здесь Аракаси купил лепешку и
поверх тонкого слоя масла намазал на нее варенье из ягод сао. Булочник
обслуживал другого покупателя и подозвал ученика, который и провел мнимого
священнослужителя и его прислужника в увешанную драпировками заднюю
комнату. Спустя несколько минут появился булочник собственной персоной. Он
цепким взглядом обежал обоих посетителей и наконец обратился к Аракаси:
  - Я не узнал тебя в этом наряде.
  Начальник разведки слизнул варенье с пальцев и сказал:
  - Мне нужны сведения, и притом срочно. Продавец пряностей в яркой
одежде с металлическими украшениями. У него носильщики - из варваров.
Сумеешь его найти?
  Булочник отер пот с подбородка:
  - Если ты можешь подождать до заката, когда мы выбрасываем остатки
теста для нищих ребятишек, то к этому времени я сумею дать тебе ответ.
  Аракаси нетерпеливо качнул головой:
  - Слишком поздно. Я хочу воспользоваться услугами твоего посыльного.
  Неуловимое движение руки - ив пальцах у него оказался кулек,
свернутый из листка пергамента. Вероятно, Мастер все время прятал этот
листок в рукаве, подумал Хокану, хотя и без особой уверенности.
  - Отошли это башмачнику на углу Гончарной улицы и Красильного
переулка. Владельца зовут Чимайчи. Пусть гонец скажет, что твои пироги
подгорели.
  Булочник выглядел несколько ошарашенным.
  - Исполняй! - прошипел Аракаси таким напряженным шепотом, что у
Хокану волосы чуть не встали дыбом.
  Булочник поднял мясистые руки ладонями вверх - знак повиновения - и
позвал ученика. Мальчишка умчался с пергаментом, и до самого его
возвращения Аракаси расхаживал туда-сюда, словно саркат в клетке.
  Башмачник Чимайчи оказался худым как жердь человеком, среди предков
которого явно имелись жители пустыни: под рубахой мастерового на нем
виднелась потертая перевязь с кожаной бахромой, к кисточкам которой были
привешены многочисленные талисманы. Длинные прямые волосы, спадая на
глаза, не могли скрыть их живого, быстрого взгляда. Шрамы на руках,
возможно, и были оставлены случайно сорвавшимся ножом во время работы, но,
подумал Хокану, судя по их количеству и расположению, более вероятно, что
это - следы пыток и тут некогда постарался опытный палач. Вошедший
проскользнул через входной полог, еще моргая после резкого перехода от
солнечного света к полутьме комнаты; в одной руке он сжимал кулек с таким
же точно узором из варенья, каким Аракаси разрисовал лепешку.
  - Ты, недоумок, - процедил башмачник, обращаясь к священнослужителю.
- Ты понимаешь, что рискуешь моим прикрытием? Посылаешь такой сигнал
неотложной надобности, да еще вызываешь меня сюда. Мастер тебя в порошок
сотрет за такую неосторожность!
  - Мастер ничего подобного не сделает, - сухо возразил Аракаси.
  Башмачник так и подпрыгнул:
  - Это ты сам! Боги, я и не узнал тебя в этих храмовых лохмотьях. -
Его брови сошлись над переносицей. - Что требуется?
  - Требуется некий продавец пряностей с золотой цепью. Носильщики у
него - мидкемийцы.
  Лицо Чимайчи прояснилось.
  - Мертв, - сообщил он равнодушно. - И его носильщики тоже. Внутри
зернового склада в Квайетовом переулке... если можно полагаться на
рассказы грабителя, который пытался обменять звенья цепи на цинтии у
менялы на рынке. Но если уж у такого прохвоста вообще оказалось золото, то
скорей всего он не сочинил эту историю.
  - Имперский патруль уже знает об этих трупах? - прервал башмачника
Аракаси.
  - Наверное, нет. - Чимайчи отложил в сторону свой кулек и обтер
перемазанные вареньем пальцы о передник. Глубоко посаженные быстрые глаза
уставились на Мастера. - Ты когда-нибудь слыхал, чтобы меняла сообщал о
таких делах по доброй воле? В нынешние времена налоги на металлы
составляют солидный куш, а Свету Небес нужно укреплять свою армию, чтобы
не давать спуску твердолобым традиционалистам.
  Аракаси остановил этот поток слов, подняв руку:
  - Каждая секунда на счету, Чимайчи. Мы с моим спутником отправимся на
тот зерновой склад. Нужно обследовать трупы. Твоя задача - устроить
основательный кавардак, чтобы у имперских патрулей хлопот был полон рот,
пока ты не увидишь, что мы вышли из здания.
  Чимайчи откинул назад темные волосы и усмехнулся. Блеснули
удивительно белые передние зубы с острыми концами, какие были свойственны
кочевникам из глубинных просторов пустыни.
  - О Кебурчи, бог Хаоса, - воззвал он в очевидном восторге. - Давно у
нас не бывало доброй заварушки. Жизнь уже начинала казаться скучной.
  Когда он закончил свою речь, оказалось, что комната пуста. Он
удивленно выбранился, но потом его лицо приняло сосредоточенное выражение.
Ему предстояло обдумать, каким образом превратить обычный мирный день
торгового квартала в неудержимый хаос.

  ***

  Упали сумерки, еще более сгустив полумрак склада. Хокану рядом с
Аракаси пригнулся к полу, держа в руке горящий фитиль. Снаружи, с
прилегающих улиц, доносились звуки шумного погрома, среди которых
выделялись звон бьющейся посуды, вопли и брань.
  - Винные лавки, - пробормотал Хокану. - В ближайшие минуты мы
окажемся в приятной компании. - Фитиль из скрученной ткани догорел
настолько, что пришлось перехватить его за другое место: огонек уже
подбирался к пальцам. - У этого сарая двери не очень-то крепкие.
  Аракаси кивнул; его лицо скрывалось в тени капюшона. Пальцы Мастера
быстро ощупали труп.
  - Задушен, - тихо сообщил он. - Все убиты.
  Он проскользнул дальше, туда, где сквозь щели в стене просачивались
полосы яркого света - то ли от фонарей, то ли от факелов. Собранность и
сосредоточенность не покидали Мастера ни на секунду.
  Хокану вздрогнул, когда подобравшийся огонек обжег ему пальцы. Он
снова передвинул место захвата и зажег последний клочок полотна, который
сумел оторвать от своей набедренной повязки, и без того уже весьма
уменьшившейся в размерах. К тому моменту, когда он поднял глаза, Аракаси
уже обыскивал труп торговца пряностями.
  Ни золотой цепи, ни одежды из тонкого шелка, как и следовало ожидать,
на трупе не оказалось: их, очевидно, стащил грабитель, о котором упоминал
Чимайчи. Света от фитиля было достаточно, чтобы понять: этот человек умер
не от удавки и не от клинка. Скрюченные руки, белые круги на сухих
невидящих глазах, открытый рот и сплошь искусанный язык были достаточно
красноречивы. Почерневшая кровь запеклась и на половицах, и на бороде
торговца, до сих пор сохранившей аромат тонких благовоний.
  - Ты что-то нашел? - спросил Хокану, почувствовав напряженность в
молчании Аракаси.
  Мастер тайного знания поднял голову. Глаза у него блестели.
  - Много, - подтвердил он, повернув руку покойника так, что на виду
показалась татуировка. - Наш подозреваемый - из тонга. И если он выступал
в роли человека проживающего за Бездной, значит, все это было продумано
весьма тщательно.
  - Все это не в духе Джиро, - подвел итог Хокану.
  - Конечно. - Аракаси снова присел на корточки, словно не слыша топота
ног по дорожке на подходе к складу. - Но ведь кто-то желает, чтобы мы
усмотрели в случившемся именно происки Джиро.
  Совсем рядом с сараем разразился бранью какой-то моряк, ему ответил
другой сквернослов, но сразу вслед за этим раздался сигнал трубы имперской
стражи.
  Находка пергаментного обрывка с печатью Анасати не заставила Хокану
уверовать в виновность Джиро: уж очень было похоже, что эта улика
подброшена намеренно. Сын Текумы, направляемый советами столь хитроумного
дьявола, как Чимака, никогда не снизошел бы до такого явного злодейства.
  - Если не он, то кто же? - в отчаянии вопросил Хокану, чувствуя, как
утекают с каждой минутой последние капли надежды увидеть Мару живой. -
Разве эту общину когда-нибудь нанимают для чего-то большего, чем убийство?
Я считал, что они гарантируют анонимность, когда заключают контракт.
  Превозмогая естественное отвращение, Аракаси при-ступил к изучению
туники, в которую был обряжен торговец.
  - Я подозреваю, что среди всех этих слов главное - "контракт". И
потом, даже самый богатый из воинственных традиционалистов вряд ли станет
швырять нищим золотые цепи с единственной целью - знать наверняка, что мы
пошли по этому следу.
  Его руки задержались, вздрогнули и поднялись, сжимая какой-то
маленький предмет. Аракаси ахнул, и в этом коротком звуке угадывалось
торжество.
  Хокану заметил отблеск на зеленом стекле. В этот момент он тоже
позабыл о зловонии трупа, подтянулся поближе и поднес горящий фитиль к
новой находке Мастера.
  Это оказался маленький флакон. Темная липкая жидкость покрывала
изнутри его стенки. Пробка отсутствовала.
  - Яд? - спросил Хокану.
  Аракаси покачал головой:
  - Внутри действительно был яд. - Он протянул склянку Хокану, чтобы
тот понюхал. Запах отдавал смолой и жгучей горечью. - Но стекло-то
зеленое. Аптекари обычно приберегают посуду такого цвета для противоядий.
- Он взглянул на лицо продавца пряностей, застывшее в ужасной гримасе. -
Эх ты, жалкий ублюдок. Ты-то воображал, что принимаешь из рук господина
собственную жизнь.
  Мастер тайного знания стряхнул минутную задумчивость и взглянул на
Хокану:
  - Вот почему отведыватель Мары ничего не заподозрил. Этот торговец
выпил тот же яд, что и она, прекрасно зная, что его отрава действует
медленно, и был уверен, что успеет принять противоядие.
  Рука Хокану вздрогнула, и огонек фитиля заколебался. Шум голосов на
улице нарастал, слышались удары мечей.
  - Уходим, - решительно заявил Аракаси.
  Хокану почувствовал, как твердые пальцы сжали его запястье, вынуждая
подняться на ноги.
  - Мара... - прошептал он в порыве невыносимой боли. - Мара...
  Аракаси подтолкнул его вперед.
  - Нет, - резко сказал Мастер. - Теперь у нас есть надежда.
  Хокану перевел на него помертвевшие глаза:
  - Что?! Но торговец пряностями мертв. Как же ты можешь утверждать,
что у нас есть надежда?
  - Теперь мы знаем, что противоядие существует, - с очевидным
удовлетворением объяснил Аракаси. - На донышке флакона с ядом изображена
метка. - Он потянул за собой ошеломленного Хокану к плохо закрепленной
доске в стене, обращенной к пристани: через это отверстие они и проникли
на склад. - Я знаю аптекаря, который пользуется этой меткой. В былые
времена я покупал у него кое-какие сведения.
  Мастер нагнулся и вынырнул во влажный, насыщенный резкими запахами
сумрак дорожки, протоптанной вдоль переулочка рыбных торговцев.
  И тогда он закончил:
  - Теперь нам остается только унести ноги подальше от этого тарарама,
который учинил ради нашего удобства Чимайчи, найти аптекаря и допросить
его.


                                  Глава 8

  ДОПРОС

  Хокану бежал во всю прыть.
  В бедламе, господствовавшем на улицах, Аракаси проносился словно
тень, различимая только благодаря развевающейся рясе священнослужителя.
При всей своей воинской закалке, Хокану не был приучен бегать босиком.
После того как он сбил пальцы ног о выступающие камешки на дороге,
мощенной гравием, несколько раз поскользнулся и однажды наступил на
осколок глиняного кувшина, он с радостью воспользовался бы самыми плохо
подогнанными сандалиями - пусть даже это грозило впоследствии волдырями.
Но если Аракаси и понимал, какие трудности приходится преодолевать
господину, он не замедлил гонку.
  Хокану скорей согласился бы умереть, чем стал бы жаловаться. На карту
была поставлена жизнь Мары, и воображение неустанно рисовало ему жуткие
картины. Вдруг помощь придет к ней слишком поздно? Вдруг этот ужасный
медленный яд успеет поразить ее настолько, что исцеление окажется уже
невозможным?
  "Не думай, - приказывал он себе. - Просто беги, и все тут".
  Они миновали лоток гончара, владелец которого метался туда-сюда в
одной ночной рубахе, потрясая кулаком и взывая к прохожим. Аракаси потянул
спутника вправо.
  - Воины, - чуть слышно шепнул он. - Если не свернем, натолкнемся
прямехонько на них.
  - Имперские стражники?
  Хокану без возражений сменил направление, при этом он не сдержал
гримасы отвращения, когда его ступня угодила в нечто похожее на кучку
гнилых луковиц.
  - Не знаю, - ответил Аракаси. - В этом освещении не мудрено и
ошибиться, а я вижу только плюмажи шлемов. - Он глубоко вздохнул. - Мы не
станем задерживаться, чтобы их рассматривать.
  Он подался левее, в переулок еще более узкий и зловонный, чем
предыдущий. Звуки беспорядков постепенно затихали, уступая место
осторожной возне мышей, шаркающим шагам хромого фонарщика, возвращающегося
с работы, и скрипу тележки уличного торговца фруктами, которую тянула
костлявая нидра.
  Аракаси откинул капюшон и прошел в ветхие ворота.
  - Нам сюда, - сказал он. - Береги голову: арка очень низкая.
  Пригнувшись, прошел под аркой и Хокану. За воротами их взглядам
открылся заросший сорняками тесный дворик, похожий на запущенный сад
целебных трав. В центре располагался небольшой рыбный пруд, также забитый
водорослями и камышом; Хокану поспешил хоть слегка помыть руки. Вода
оказалась мутной и попахивала мочой. Он с омерзением подумал, что еще
неизвестно, кто имеет привычку справлять здесь нужду - люди или собаки.
  - Раньше здесь был бассейн, - прошептал Аракаси, словно в ответ на
невысказанную мысль Хокану. - Судя по запаху, Корбарх сливает сюда воду,
оставшуюся после мытья.
  Хокану сморщил нос:
  - Что это за имя такое - Корбарх?
  - Турильское, - сообщил Мастер. - Но этот приятель не уроженец гор. Я
бы сказал, что по крови он скорее ближе к кочевникам пустыни. Но не
поддавайся обману. Он весьма сообразителен и языков знает не меньше, чем я.
  - А сколько же знаешь ты? - не удержался Хокану от вопроса.
  Но Аракаси уже поднял руку, чтобы постучать по широкой доске,
служившей Корбарху дверью.
  Дверь резко приоткрылась, заставив Хокану вздрогнуть.
  - Кто там? - послышался хриплый голос.
  Аракаси произнес что-то на гортанном наречии кочевников пустыни. Тот,
к кому он обращался, сделал попытку снова затворить дверь, но прочное
дерево загудело, натолкнувшись на кадило, которое Мастер успел просунуть в
щель.
  - А ну впусти нас повидаться с твоим хозяином, безмозглый карлик, а
не то от тебя одно мокрое место останется!
  Это было произнесено уже на грубом цуранском диалекте,
распространенном среди воров и нищих. Такого тона Хокану никогда у него не
слышал, и сейчас у Шиндзаваи-младшего по спине пробежал холодок.
  Карлик ответил хриплым невнятным ругательством.
  - Плохо твое дело, - заключил Аракаси и быстрым шагом пригласил
своего мнимого прислужника помочь ему штурмовать дверь.
  Обезумевший от беспокойства за жену, Хокану с готовностью последовал
приглашению. Он ударил плечом по двери с такой силой, что сбил карлика с
ног; кожаные петли не выдержали и лопнули. Аракаси и Хокану не стали
медлить и сквозь освободившийся проход рванулись внутрь. Они оказались в
вестибюле, вымощенном глиняной плиткой; узорный карниз свидетельствовал о
том, что этот дом знавал и лучшие времена. На смеси разных языков карлик
причитал, что у него пальцы, наверное, переломаны, а голове досталось от
упавшего бруса, который не удержался в скобах и от удара разлетелся в
щепки.
  - А он все равно был гнилой, - заметил Хокану, стряхивая щепки с
плеча. - Он разве что крысу мог бы остановить.
  Прикосновение Аракаси заставило Хокану взглянуть в другом
направлении. Когда в вестибюле появился огромный чужеземец с бугрящимися
мускулами, одетый в нарядный халат с вышитым узором в виде птиц, у
высокородного Шиндзаваи глаза расширились от изумления.
  - Ты, кажется, что-то сказал насчет крови кочевников пустыни? -
вполголоса поинтересовался он.
  Аракаси пропустил мимо ушей ироническое замечание спутника; он бросил
карлику несколько слов на языке кочевников, после чего жалкое создание
прекратило скулить, вскочило на ноги, как перепуганный зверек, и поспешило
убраться вон через дверцу в боковой стене.
  - Боги всесильные! - воскликнул гигант, чей цветастый халат более
подошел бы для изнеженной женщины. - Ты же вовсе не жрец!
  - Рад, что ты это видишь, - отозвался Мастер тайного знания. - Это
избавляет нас от лишних предисловий.
  Он сделал такое движение, словно собирался откинуть капюшон; при этом
его рукава соскользнули к плечам и стали видны кожаные полосы,
крест-накрест охватывающие руки. Ножны, прикрепленные к ним, были пусты, а
в руках Аракаси яркими бликами сверкнули ножи.
  Хокану ахнул от неожиданности: Мастер тайного знания, состоящий на
службе у Мары, имел в своем распоряжении оружие из драгоценного металла!
Однако долго удивляться не было времени: Корбарх заревел, как бык:
  - Да! Ты убийца моего подмастерья!
  Аракаси облизнул пересохшие губы:
  - Память тебя не подводит, и это хорошо. - Он сжимал ножи так крепко,
словно они были изваяны вместе с ним самим. - Тогда, может быть, память
подскажет тебе, что я могу пронзить твое сердце, прежде чем ты успеешь
подумать... не говоря уже о том, чтобы убежать. - Затем он полуобернулся к
Хокану:
  - Размотай мой ремень и свяжи его. Запястья и лодыжки.
  Гигант набрал полную грудь воздуха, собираясь запротестовать, но тут
же отказался от этого намерения, заметив, как дрогнула рука Аракаси.
Хокану поспешил исполнить распоряжение, проявляя при этом величайшую
осторожность, чтобы не оказаться между Мастером и хозяином дома. Он
развязал жреческий пояс, несколько раз обернутый вокруг туловища Аракаси,
- такой пояс, сплетенный из полосок нидровой кожи, прочностью превосходил
любой канат. Связывая Корбарха по рукам и ногам, он туго затягивал узлы:
страх за Мару отнял у него всякое сострадание, которое можно было
испытывать к пленнику.
  Под потолком проходила огромная деревянная балка с крюками из рога, в
былые времена служившими для подвески ламповых светильников, как принято в
богатых домах. Сейчас с крюков свисала лишь паутина, но, в отличие от
кожаных петель, используемых для этой же цели в жилищах попроще, они
никогда не гнили и не разрушались со временем.
  Хокану проследил за взглядом Аракаси и едва не улыбнулся, угадав
намерения Мастера:
  - Хочешь подвесить его за запястья?
  Аракаси кивнул, и гигант заверещал на языке, которого Хокану не мог
распознать. Мастер ответил такой же гортанной речью, но потом вернулся к
языку цурани из уважения к Хокану:
  - Никто не придет тебе на помощь, Корбарх. Твоя жена и этот
неотесанный телохранитель, которого ты к ней приставил, отрезаны от дома.
В городе бунт, и Имперские Белые повсеместно наводят порядок. Они
перегораживают улицы, где твоя жена собиралась делать покупки. Если у нее
есть голова на плечах, она проведет ночь в гостинице, а домой вернется
утром. Твой слуга Мекеш сейчас прячется под пивной бочкой в дальнем сарае.
Он видел, как погиб твой прежний подмастерье, и, пока я здесь, он и носа
не высунет, чтобы вызвать для тебя подмогу. Так что я буду спрашивать, а
ты отвечай: какое противоядие должно было находиться во флаконе, который
покажет тебе мой спутник?
  Хокану незамедлительно продемонстрировал зеленый флакон, обнаруженный
у мертвого торговца пряностями.
  При виде этой улики Корбарх побелел, хотя и без того был бледен из-за
вывернутых вверх рук.
  - Не знаю я ничего про это. Ничего.
  Брови у Аракаси поднялись.
  - Ничего? - В его мягком голосе сквозило сожаление. - Ах, Корбарх, ты
меня разочаровал.
  Затем лицо Мастера затвердело, и нож с устрашающей быстротой вылетел
из его руки.
  Описав в воздухе дугу, стальной клинок впился в опорную балку. По
пути лезвие скользнуло вдоль щеки Корбарха, заодно срезав прядь засаленных
волос.
  Сменив тон, Аракаси сказал:
  - На этом флаконе имеются три шифрованных слова, начертанные так, как
принято у кочевников. Написано твоей рукой, я ведь знаю твой почерк.
Теперь говори. - Пленник вздернул подбородок с явным намерением
возобновить протесты, но Аракаси его опередил:
  - Мой компаньон - воин. Его жена сейчас умирает от твоего
дьявольского снадобья. Может, тебе желательно, чтобы он обрисовал более
изощренные способы получения сведений от захваченных вражеских лазутчиков?
  - Пусть что хочет обрисовывает, - мрачно проговорил Корбарх,
устрашенный, но не растерявший упорства. - Ничего я говорить не буду.
  Темные глаза Аракаси на мгновение обратились к Хокану. Его полуулыбка
оставалась безжалостно холодной.
  - Во имя твоей супруги, расскажи этому упрямцу, как вы заставляете
пленных говорить.
  Поняв намерение Мастера, Хокану прислонился плечом к стене с видом
человека, которому некуда спешить, и принялся описывать методы пыток. Его
изложение представляло собой чудовищную мешанину из сохранившихся в памяти
слухов, старых донесений, найденных в доме Минванаби перед прибытием Мары,
и армейских побасенок, которыми солдаты постарше пугали молодых рекрутов.
Кое-что, по правде говоря, он и сам придумал на ходу. Поскольку Корбарх
оказался человеком с небогатым воображением, Хокану позволил себе подольше
задержаться на описании особенно жутких подробностей. Тут уже Корбарха
стало кидать из холода в жар. Руки, стянутые путами, напряглись - не в
попытке спастись, но под действием безумного, отчаянного страха. Сочтя
момент подходящим, Хокану обратился к Аракаси:
  - С какого способа начнем, как считаешь? С раскаленных игл или с
рычагов и веревок?
  Аракаси задумчиво поскреб подбородок, а потом улыбнулся, да так, что
Хокану едва сдержал дрожь.
  - Э-э... - протянул он, вперив ледяной взгляд в глаза алхимику. - Ну
как, хочешь знать, с чего мы начнем?
  - Нет! - хрипло выдавил из себя Корбарх. - Нет! Я скажу тебе то, что
ты хочешь узнать.
  - Мы ждем, - поддал жару Хокану. - По-моему, тот карниз от занавеса в
соседней комнате прекрасно послужит как рычаг. И мне известно, где тут
поблизости можно наловить насекомых, которые вгрызаются в плоть...
  - Погодите! Нет! - вскричал Корбарх.
  - Тогда, - рассудительно предложил Аракаси, - ты скажешь нам рецепт
противоядия, которому надлежало быть в этом флаконе.
  Корбарх судорожно кивнул и торопливо заговорил:
  - Листья сенмали, вымоченные в соленой воде в течение двух часов.
Подсласти микстуру хорошей порцией меда красных пчел, чтобы твою госпожу
не стошнило от соленых листьев. Маленький глоток. Минутку подожди. Еще
глоток. Опять подожди. Потом пусть выпьет столько, сколько сможет. Чем
больше проглотит, тем скорее исцелится. Потом, когда глаза станут ясными и
жар спадет, - маленькая чашка микстуры каждые двенадцать часов в течение
трех дней. Вот и все противоядие.
  Аракаси круто развернулся к Хокану.
  - Иди, - коротко сказал он. - Возьми лошадей и поспеши домой. Листья
сенмали есть в запасе у каждого лекаря, а сейчас для Мары самое важное -
время.
  Хокану с тяжелым сердцем взглянул на Корбарха, рыдающего теперь в
истерическом пароксизме облегчения.
  - Я должен выяснить, с кем он связан, - настойчиво отчеканил Аракаси,
но сразу понял, что обращается к пустому месту: Хокану уже вырвался из
дома через взломанную дверь.
  Сквозь пролом вливался ночной воздух. Слышалось пьяное пение: это
горланили два приятеля, нетвердой походкой пробирающиеся домой. Кто-то
швырнул из окна на их головы кувшин с водой, и какая-то бездомная собака
испуганно залаяла, когда кувшин разбился со звоном и всплеском.
  Аракаси не шевелился.
  Все еще связанный, Корбарх не выдержал молчания:
  - Т-т-ты с-с-собираешься м-меня от-т-пустить? - Он несколько
приободрился. - Я же сказал тебе рецепт противоядия.
  Глаза Аракаси блеснули, как у хищника.
  - Но ты еще не сказал, кто купил яд, оказавшийся во флаконе,
предназначенном для противоядия.
  Корбарх содрогнулся:
  - Если я скажу его имя - мне конец! Бесшумной походкой Аракаси
приблизился к пленнику и выдернул нож из балки - бесценный клинок сверкнул
в полутьме вестибюля. Мастер тайного знания провел пальцем вдоль лезвия,
как бы проверяя его остроту.
  - Твоя жизнь уже не предмет торга. Остается лишь определить, какой
смертью ты умрешь.
  - Нет! - захныкал Корбарх. - Нет! Я больше ничего не могу сказать!
Даже если ты меня повесишь и боги сбросят мой труп с Колеса Жизни за
бесчестье!
  - Я тебя действительно повешу, - быстро подхватил Аракаси, - если ты
не скажешь - вот в этом можешь быть уверен. Но до того, как веревка
сделает свое дело, человек может натерпеться больших неприятностей, если
сначала на нем порезвится клинок. Перед тобой стоит выбор, Корбарх, но не
между честью и бесчестьем, а между быстрым милосердным концом и долгой
мучительной агонией. Ты знаешь снадобья, которые даруют блаженную смерть.
  - Коснувшись острием ножа жирной складки на руке пленника, он добавил:
  - И точно так же ты знаешь, какие зелья у тебя на полках заставляют
человека корчиться в мучениях, прежде чем настанет смерть... Зелья,
которые усиливают боль, не давая укрыться в спасительном беспамятстве, и
заставляют чувствовать, что время тянется бесконечно долго.
  Корбарх обвис на связанных запястьях, с широко открытыми от ужаса
глазами.
  Аракаси слегка вдавил острие в кожу беспомощного гиганта.
  - Времени у меня хватает, - задумчиво сообщил он, - но я не собираюсь
тратить ни минуты на то, чтобы слушать молчание.
  - Моя жена... - начал в отчаянии продавец ядов.
  Мастер тайного знания перебил его:
  - Если твоя жена вернется домой, а ты к тому времени еще не выложишь,
что мне требуется, она составит тебе компанию. Твой телохранитель умрет
раньше, чем успеет ступить на крыльцо, а ты будешь наблюдать, как я
применяю на ней свои методы. Я накачаю ее такими зельями, чтобы она не
потеряла сознания, а потом разрежу на куски! - Когда алхимик разрыдался от
этой новой угрозы, Аракаси спросил:
  - От твоего карлика-подмастерья чего можно ожидать? Он сумеет
устроить приличные похороны вам обоим - тебе и жене? Или же попросту
обчистит твой дом? Он стащит все, что можно продать, ты и сам знаешь. -
Мастер выразительным взглядом оглянулся вокруг. - Принимая в рассуждение
место, где ты живешь, и особенности твоих клиентов, вряд ли кто-нибудь
поторопится доложить городской страже, что вы убиты. Возможно, ни один
жрец не произнесет даже самой короткой молитвы в память о вас.
  Корбарх прохрипел нечто неразборчивое, и Аракаси прекратил поток
своих угроз. Он шагнул вперед, сгреб в кулак край халата своего пленника и
резким рывком оторвал полосу ткани - не шелковой, но тонкой и прочной.
Затем Аракаси ловко свернул эту полосу так, чтобы получился кляп. Пока у
Корбарха еще оставалась возможность говорить, он взмолился:
  - Если ты заткнешь мне рот, перед тем как начнешь свои зверские
пытки, как же я смогу тебе ответить?
  Аракаси не стал задерживаться и втолкнул кляп между зубами торговца
ядами, который не оставлял бесплодных попыток хоть как-то извернуться и
воспротивиться. Затем Мастер скрепил концы полосы прочными узлами, которым
позавидовал бы любой моряк.
  - Меня можно во многом упрекнуть, но во всяком случае я не дурак, -
отозвался он самым бархатным своим голосом.
  Аракаси оставил связанного в вестибюле, а сам быстро взбежал вверх по
лестнице. Он вернулся с несколькими флаконами и начал по очереди поднимать
их к лицу Корбарха, сопровождая показ объяснениями, которые считал нужными.
  - Корень таи-джи, чтобы обострить чувствительность и усилить боль, -
начал он. - Порошок из коры земляного джанайба: не дает человеку заснуть
неделю-другую. Листья синкойи - замедляют течение времени. Ты очень скоро
убедишься, что я знаю все эти средства не хуже любого лекаря. И обращаться
с ножами меня обучил хороший знаток этого дела. У тебя не будет
возможности вопить, когда начнется агония, и если ты хотел уберечь себя от
боли и заговорить первым, то имей в виду: этот шанс ты уже упустил.
  С мягкостью, вызывающей трепет, Мастер тайного знания распахнул халат
Корбарха. Он обнажил заросший волосами обширный живот любителя вина сао,
отвернулся и ненадолго скрылся в соседнем помещении.
  Корбарх бился, словно пойманная на крючок рыба, пока не обессилел
окончательно.
  Вернулся Аракаси, неся масляную лампу, при свете которой обычно
работал за письменным столом наемный помощник, и корзинку с рукодельем -
имущество приходящей служанки.
  Эти предметы Мастер расположил на маленьком столике, который он
поставил слева от себя. Потом достал из-за пояса нож и придирчиво осмотрел
лезвие.
  Продавец ядов застонал, когда Аракаси сказал:
  - Для начала я обойдусь без твоих снадобий. А ты можешь пока
подумать, каково это будет, когда я все-таки ими воспользуюсь. - Он шагнул
вперед и точно рассчитанным движением срезал слой кожи с живота своей
жертвы от пупка вниз, по направлению к чреслам. На плитки пола закапала
кровь, и Корбарх приглушенно вскрикнул. Его руки и ноги дрожали и
дергались.
  - Веди себя смирно, - предупредил Аракаси. - Терпеть не могу, когда
мешают работать.
  Впрочем, невзирая на конвульсии связанного пленника, бесстрастный
мучитель сделал еще один легкий надрез и, отделив треугольный клочок кожи,
отбросил его в сторону. Затем аккуратно снял кусочек от слоя жира, так
чтобы обнажился мускул. Все это было проделано так тщательно, словно на
месте Аракаси был старательный ученик в лекарской школе, усердно
препарирующий лягушку по заданию наставника.
  - Теперь будешь говорить? - тоном легкой, беседы спросил Аракаси.
  Корбарх отрицательно мотнул головой. Пот стекал с него ручьями,
смешиваясь с кровью; волосы на животе и в бороде слиплись. Он стонал,
несмотря на кляп, но в его глазах все еще не угас протест.
  Аракаси вздохнул:
  - Ну что ж. Хотя я должен тебя предупредить: боль пока только
начинается.
  Его рука шевельнулась, и разрезанные ножом мускулы живота разошлись.
Мастер сдвинул рассеченные вены и закрепил их ниткой. Потом его клинок
продвинулся еще глубже, и кровь потекла быстрее.
  Пол под ногами несчастного стал липким, как на бойне; воздух
наполнился отвратительными запахами. Корбарх утратил способность
справляться со своим мочевым пузырем, и мерзкая жидкость смешалась с уже
натекшей лужей.
  - Ну, - процедил Аракаси, глядя прямо в глаза торговцу ядами, - у
тебя есть что-нибудь полезное, что ты мог бы мне сообщить? Нет? Тогда,
боюсь, мне придется заняться твоими нервами.
  Нож вонзился в живую ткань, отделил оболочку нерва и очень легко
поскреб по ней.
  Корбарх скорчился, не способный даже взвыть. Его глаза закатились, а
зубы вдавились в кляп. Потом он потерял сознание от боли.
  Спустя несколько минут его голова дернулась назад: резкий запах
наполнил его ноздри. Не успел он моргнуть, как сильные руки влили между
его губами гнусно пахнущую жидкость и зажали ему ноздри, вынуждая
проглотить то, что было во рту. Боль перешла уже в слепящую муку, и разум
приобрел невыносимую ясность.
  - Вот теперь ты заговоришь, - предположил Аракаси. - Иначе я буду
продолжать до утра. - Он вытер свой липкий нож, засунул его за пояс и
потянулся, чтобы развязать узлы, мешающие Корбарху говорить. - В противном
случае, когда придет твоя жена, я займусь ею, и мы посмотрим, может быть,
она что-нибудь знает.
  - Демон! - выдохнул Корбарх. - Дьявол! Чтоб тебе сгнить и телом и
духом! Чтоб ты родился грибом поганым, когда настанет твой черед вернуться
к новой жизни!
  Аракаси, пустым взглядом сверля пространство перед собой, потянулся к
ране и ущипнул ее край.
  Корбарх издал душераздирающий вопль.
  - Имя! - твердо потребовал Мастер тайного знания.
  И слова сорвались с губ Корбарха. Нужное имя было произнесено.
  - Илакули, - повторил Аракаси. - Собиратель слухов, которого можно
отыскать на улице Печальных Сновидений.
  Продавец ядов кивнул с самым жалким видом и начал всхлипывать:
  - Я думаю, он из тонга Камои.
  - Ты думаешь, - вздохнул Аракаси, словно поправляя ошибку ребенка. -
Я знаю, что это так и есть.
  - Что же будет с моей женой?
  - Община Камои может ее разыскать. Это риск, о котором ты знал, когда
согласился продавать им отраву. Но когда она вернется, я уже буду далеко,
так что с моей стороны ей ничего не грозит.
  Аракаси быстро придвинулся и перерезал Корбарху горло.
  Он отпрыгнул назад, когда хлынула кровь, и его жертва задергалась - в
последний раз в своей жизни. Аракаси немедленно загасил фитиль масляной
лампы. Милосердный мрак наполнил вестибюль и спрятал от глаз картину
жестокого убийства.
  Теперь в спазмах содрогались руки Аракаси, но он продолжал свое дело
и во тьме. Он запахнул на убитом халат и завязал кушак, чтобы страшные
свидетельства разыгравшейся здесь трагедии не сразу бросились в глаза
молодой жене, когда она вернется домой. Мастер тайного знания перерезал
путы на мертвом и положил труп на пол, придав ему позу спокойного отдыха.
Но нечего было и думать о том, чтобы скрыть кровь, пятнающую все вокруг.
Когда Аракаси искал лампу, он имел возможность удостовериться, что в
хозяйстве Корбарха имеется вода для омовения рук. Он, как сумел, обтер
пальцы о стенную драпировку; кроме молитвенного коврика, здесь не нашлось
бы другого предмета, который мог послужить полотенцем. И только потом,
оказавшись в спальне Корбарха, Аракаси смог наконец сбросить броню
жестокости и равнодушия. Он долго стоял на коленях, вцепившись в
неопорожненный ночной горшок, и его выворачивало наизнанку. А потом, не
желая снова проходить через вестибюль, он покинул дом через окно.
  Улицы казались почти безлюдными: бунт уже давно был усмирен.
Немногочисленные прохожие торопились добраться домой; в темных проулках
прятались более сомнительные личности. У дрожащего священнослужителя в
перепачканной рясе вряд ли имелось при себе что-либо ценное, и для
грабителей он не мог представлять интерес; поэтому Мастера никто не
тронул. Ночной ветер, дующий в лицо, помог ему овладеть собой. Короткая
остановка у декоративного пруда при входе в дом, где, вероятно, помещался
бордель, позволила получше вымыть руки. Под ногтями еще оставались полоски
запекшейся крови, но сейчас Аракаси не мог заставить себя воспользоваться
ножом, чтобы отскрести и эти следы. Перед мысленным взором теснились
страшные картины того, что происходило в минувшие часы в доме торговца
ядами. Аракаси встряхнул головой и, чтобы отогнать неотвязные кошмары,
попытался осмыслить сведения, которые достались ему такой дорогой ценой.
  Он слышал об этом Илакули, и в городе был человек, который знал, где
тот обретается. Аракаси прибавил шагу и растворился в ночи.

  ***

  Хокану мчался бегом, ведя в поводу двух взмыленных лошадей. Страх за
жизнь Мары удерживал его на ногах, хотя телесная усталость давно уже
пересекла грань полнейшего изнеможения. Его одежда все еще состояла лишь
из набедренной повязки кающегося паломника: забирая вещи на постоялом
дворе, он задержался только для того, чтобы надеть и зашнуровать сандалии.
Все остальное он просто запихал в седельные сумки чалого жеребца, не
задумываясь о том, что консорт Акомы сейчас выглядит как нищий -
полуголый, покрытый грязью и потом.
  Единственным, о чем он мог думать, был рецепт противоядия - последняя
надежда на исцеление его жены.
  В предрассветной мгле туман, застилающий низины, придавал деревьям и
дорожным вехам призрачный вид. Молитвенные врата, посвященные Чококану,
появились из матовой белизны, словно зыбкое видение из краев, где
властвовал Туракаму, бог смерти. Хокану устремился в проход под их
высокими арками, почти не замечая ни раскрашенных священных фигур в нишах,
ни зажженного светильника, оставленного проходившим здесь жрецом во
исполнение давнего обета. Для Хокану эти ворота сейчас означали только
одно: скоро он будет у цели. Границы поместья проходили по следующей гряде
холмов, через ущелье, охраняемое патрулями Акомы. Там должен постоянно
дежурить скороход, а также доверенный офицер и еще один человек, обученный
ремеслу походного лекаря. Если боги пошлют хоть немного удачи, то в его
запасах найдутся травы для противоядия, а уж без меда красных пчел не
обходилась кухня ни одного из правителей.
  Превозмогая боль во всех суставах, задыхаясь от изнеможения, Хокану
надеялся, что Добрый бог простит ему поспешность, заставившую его обойтись
без предписанной обычаем молитвы при проходе через ворота. Ему не хватало
дыхания, чтобы произнести вслух хотя бы слово. К тому же он понимал: если
он остановится, то попросту свалится на землю и потеряет сознание. Из
последних сил преодолевая усталость, Хокану ринулся через ворота в
перламутровый туман, клубящийся за ними.
  Лошади почуяли засаду раньше, чем их хозяин.
  Крупный чалый жеребец вдруг остановился, тревожно фыркая, а кобыла
испуганно дернулась в сторону. Хокану задохнулся от неожиданности. И в тот
же момент в каком-то дюйме от него пролетела стрела, пущенная из
придорожных зарослей. Не причинив никакого вреда, она упала на обочину.
  Хокану мгновенно саданул жеребца локтем, посылая его в безумный
пируэт; кобыла тоже закрутилась на месте. Чалый тоненько заржал и начал
брыкаться. Хокану выхватил меч из ножен, притороченных к седлу. Под
прикрытием растревоженных лошадей он рванулся обратно, под арку
молитвенных ворот Чококана.
  Хокану не посмел предполагать, что в засаде прячется только один
стрелок. Он вознес Доброму богу краткую молитву: пусть лошади окажутся в
новинку для врагов, засевших в чаще, ибо именно эти животные из
варварского мира давали ему единственный шанс остаться в живых.
  До сих пор связанные между собой поводьями, лошади метались перед
аркой: воинственно настроенный жеребец был готов кусать и лягать кого
угодно, а впавшая в панику кобыла крутилась, вставала на дыбы и пятилась в
попытке как-нибудь освободиться. Расчет Хокану основывался на том, что ни
один убийца, рожденный в мире Келевана, не посмеет штурмовать ворота,
рискуя нарваться на эти топающие по земле и молотящие по воздуху копыта, -
значит, прямой атаки можно не опасаться. У врагов оставалась одна
возможность: зайти сбоку и подобраться к нему с другой стороны ворот, и
благодарение Чококану, что один из прежних правителей Минванаби не пожалел
средств на строительство этого сооружения. Массивные ворота были возведены
из камня и толстых бревен и снабжены могучими опорами. Было продумано все
до мелочей: изысканная прихотливая резьба, шпили и башенки с редкой
позолотой, а также множество внутренних сводов, ниш и уголков для молитвы.
Шестеро лучников, спрятанных внутри, вполне могли сильно осложнить
продвижение по дороге даже большому отряду. Вероятно, именно эти
практические соображения подвигли древнего властителя на столь богоугодное
деяние.
  Хокану мог лишь с благодарностью оценить результаты этого показного
благочестия - теперь, когда он оставил щит, образованный двумя
перепуганными животными, и по каменным завиткам резьбы взобрался наверх, а
потом осторожно продвинулся вдоль балки, проложенной ниже стропил, и
оттуда сумел попасть в одну из ниш, устроенных позади расписного образа,
символизирующего счастье. Не без труда уместившись в неглубокой тени,
Хокану попытался выровнять дыхание.
  Минута казалась вечностью. Когда дурман изнеможения понемногу
отступил, Хокану заметил, что пространство над ним, скрытое за расписным
лицом, пусто. Тыльная сторона изображения была устроена как амбразура - с
отверстиями на месте глаз божественного лика: из этого укрытия дозорный
мог спокойно следить за любым входящим и выходящим через ворота.
  Если бы не одышка, мучившая консорта Акомы, и не смертельная
опасность, угрожавшая ему, он мог бы рассмеяться вслух. В пределах великой
Империи даже благочестие становилось козырем в Игре Совета: очевидно, в
былые времена господа Минванаби размещали здесь наблюдателей, чтобы
предупреждать о путниках, прибывающих в поместье, а заодно присматривать
за всем, что делается на дороге. Но сейчас перед Хокану стояли более
насущные задачи, и он немедленно воспользовался обретенным преимуществом.
Он ухватился за опорную балку, поддерживающую лицо-маску, подтянулся
вверх, ко входу в потайную нишу, втиснулся туда и выглянул наружу через
глазные отверстия.
  Лошади все еще крутились на месте, безнадежно запутавшись в поводьях.
Внезапно они разом повернулись в одну сторону, уставившись куда-то в ночь
и насторожив уши. Предупрежденный их поведением, Хокану уловил движение
среди теней за молитвенными вратами. Оттуда выдвигались одетые в черное
фигуры, явно вознамерившиеся пойти в обход. У троих, идущих впереди,
имелись луки, в арьергарде следовали еще двое. К великому облегчению того,
за кем они охотились, все они обшаривали взглядом углубления и выступы
ворот только на нижнем уровне сооружения.
  Кобыла заметила людей раньше, чем жеребец. Она мотнула головой с
такой силой, что повод разорвался, и, почувствовав свободу, бешеным
галопом поскакала по дороге: инстинкт вел ее к дому и к стойлу. Лучники в
черном поспешно раздались в стороны с ее пути, а затем восстановили
прежний строй. Менее пугливый жеребец еще немного понаблюдал за ними, а
потом встряхнул гривой, потер зудящую ссадину на шее об руку одной из
каменных статуй и, легкой трусцой отбежав на небольшое расстояние, решил
пощипать травку на обочине.
  В тесной сырой каморке внутри молитвенных ворот вдруг стало тихо.
Хокану приуныл. Его изголодавшиеся по воздуху легкие давали о себе знать
прерывистым хрипом; когда же воин пытался задержать дыхание, начинала
кружиться голова. Поставленный перед неприятным выбором, Хокану принял
решение: пусть лучше его обнаружат, пока он способен сражаться, но нельзя
допускать, чтобы он потерял сознание и враги воспользовались его
беспомощностью.
  Пятеро атакующих сразу услышали его. Они напряглись, как собаки,
почуявшие дичь, и повернулись в сторону его укрытия. Двое сорвали луки с
плеч и начали взбираться на арку, тогда как трое других заняли
оборонительные позиции.
  Хокану развернул меч и стремительным движением сверху вниз метнул
его, словно дротик. Угодив в горло более коренастого из двух нападавших,
клинок прошел через его грудь так далеко, что пронзил сердце. Не успев
даже крикнуть, убийца упал на землю. Глухой удар от его падения заставил
чалого вздрогнуть и взглянуть наверх. Краем глаза Хокану приметил, что
жеребец беспокойно топчется около одной из опор ворот; почти не рассуждая,
наследник Шиндзаваи спрыгнул вниз и снова нырнул в укрытие: три стрелы
просвистели в полете по направлению к его тайнику.
  Одна впилась в доску; две других, выбив несколько щепок из уха
рисованного божества, слегка отклонились и застряли в бревнах позади
фасада. Хокану выхватил нож, спрятанный под набедренной повязкой. Он снова
скрылся в углублении стены - настолько, насколько мог туда вместиться - и
левой рукой потянулся, чтобы вырвать из древесины одну из застрявших там
стрел.
  Показалась темная фигура, почти неразличимая среди балок, проходящих
во внутреннем пространстве молитвенных ворот. Хокану швырнул нож, и второй
противник, также раненный в шею, повалился на землю с жутким звуком,
напоминающим бульканье. Тот, что шел следом, был не настолько глуп, чтобы
повторять тот же маневр. Он пригнулся, снимая лук с плеча. Хокану видел,
как блестит в темноте наконечник стрелы. По спине у него пробежал холодок.
Он занес руку, сжимавшую древко добытой стрелы, и приготовился броситься в
атаку.
  Снизу раздался грубый голос:
  - Не спеши. Никуда он от нас не денется. Оридзу заберется по другой
статуе и обстреляет его сверху.
  С отвратительным чувством собственной уязвимости Хокану осознал, что
его прикрытие способно защитить только от обстрела снизу. Однако, с другой
стороны, позиция позади огромного изображения бога обеспечивала
великолепное тактическое преимущество. Если он попытается спрятаться от
того, кто полезет наверх, то окажется беззащитным против стрел, летящих
снизу. Но приходилось принимать во внимание и более страшный, более
жестокий исход: вместе с ним погибнет и секрет противоядия, которое могло
бы спасти Мару. Аракаси и в голову не придет усомниться, что рецепт будет
соблюден до мелочей.
  Хокану мысленно осыпал себя проклятиями, припомнив, в какой спешке он
покидал Кентосани. Что за непростительная глупость - пожалеть несколько
лишних минут, которые понадобились бы для сбора эскорта! Даже если бы ему
не хватило времени вызвать солдат из отцовского гарнизона или городского
дома Мары, он мог, на худой конец, воспользоваться услугами наемных
охранников. Любой вооруженный отряд смог бы управиться с засадой.
  Но этой возможностью он пренебрег, потому что пеший эскорт намного
увеличил бы время пребывания в пути, а для Хокану превыше всего была
скорость. Верхом он должен был домчаться до дома несравненно быстрее. Эти
могучие создания с легкостью обгоняли самых резвых скороходов, и Хокану
предпочел рискнуть своей жизнью, а не жизнью жены.
  И вот теперь Мара будет расплачиваться за его глупость. Последняя из
династии Акома, она умрет, так и не узнав, как близко было спасение.
  Когда тихие звуки возвестили о приближении неприятеля, Хокану снова
едва не разразился ругательствами вслух. По статуям карабкался не один из
оставшихся в живых убийц. Их было двое! Его могут обстрелять с любой
стороны, и если принять во внимание изощренную хитрость, отличавшую
правителей Минванаби во всех поколениях, то нечего удивляться, если кто-то
из них устроил амбразуры также и позади других изваяний молитвенных ворот.
Нападающие могут его подстрелить, прежде чем он хотя бы их увидит.
  Загнанный в угол, дрожащий от изнеможения и ярости, Хокану крепче
обхватил стрелу - единственное оружие, которым еще мог воспользоваться. Он
собрался первым нанести удар: если ему суждено сейчас погибнуть, то по
крайней мере одного из врагов он прихватит с собой в чертоги Туракаму.
  Когда он напрягся, чтобы двинуться навстречу опасности, раздался
свист выпущенной стрелы. Хокану пригнулся, но было уже поздно. Стрела
пронзила его бедро и вошла в кость.
  От жгучей муки и неукротимого гнева сознание Хокану неожиданно
приобрело сверхъестественную ясность. Резким движением он выдернул древко
стрелы из раны; острая боль заставила его невольно скорчиться, и, может
быть, это его спасло: следующая стрела расщепила доску в том самом месте,
где только что была его грудь.
  Стоя на одном колене, не в силах сдержать слезы боли, Хокану
окровавленными пальцами шарил по стене в поисках точки опоры, которая
помогла бы подняться на ноги. Раненая нога ему не повиновалась, а другую,
похоже, свела судорога.
  Каким-то чудом его кисть сомкнулась на гладком закругленном торце
доски, образующем некое подобие рукоятки. Собрав последние силы, он
подтянул вверх свое истерзанное тело... и вскрикнул, когда рукоятка со
скрипом повернулась и подалась вниз.
  Она не была закреплена, в панике подумал Хокану, почти не расслышав
удара новой стрелы, которая угодила в доску рядом с его собственным ухом.
Ошеломленный, он почувствовал, что скользит вниз, и не сразу сообразил,
что с места сдвинулся целый кусок стены.
  Вот оно что! - догадался Хокану и громко засмеялся от непонятного
торжества. Этот старый властитель Минванаби - теперь уже не важно, как
звучало его имя, - устроил особый люк, чтобы его шпионы могли при
необходимости унести ноги; а он, Хокану, случайно обнаружил секретный
механизм, с помощью которого этот люк приводится в действие. Потайная
дверца открылась наружу, избавляя его от мрака и перекрестного огня
вражеских стрел.
  Когда дверь широко распахнулась, его ноги беспомощно соскользнули с
балки, и он повис в воздухе на рычаге замкового механизма. Для здорового
воина не составило бы труда спрыгнуть вниз - какой-нибудь десяток футов
отделял его от земли. Но с наконечником стрелы, застрявшим в бедре, прыжок
грозил смертью или потерей сознания. Хокану отбросил бесполезную стрелу,
которую до сих пор сжимал в руке, и принялся изгибаться, выкручиваться и
снова скрести пальцами по дереву, но ему так и не удалось найти опору для
второй руки. Рана болела так, что впору было лишиться рассудка.
  Позади ниши, которую только что занимал сам Хокану, появился лучник в
черном. Точно рассчитанными движениями рук, одетых в охотничьи перчатки,
он установил стрелу и начал натягивать тетиву.
  Затаив дыхание, Хокану взглянул вниз и обнаружил, что неприятели,
которые раньше располагались на обочине, подобрались поближе, образовав
кольцо. Единственной причиной, удерживавшей их от лобового штурма, был
жеребец, спокойно щиплющий травку; поводья волочились за ним по земле.
Настроение у скакуна было вполне миролюбивое, но убийцы, совсем недавно
оказавшиеся свидетелями приступа раздражения у обезумевших мидкемийских
тварей, опасались повторения чего-то подобного. А между тем чалый, увидев
приближающихся людей, мелким шагом двинулся от них подальше и остановился
точно под ногами хозяина.
  - Да благословит тебя Чококан, - почти с рыданием вырвалось у Хокану.
И, разжав руки, он неловко плюхнулся в седло. На какое-то мгновение ему
показалось, что этой минуты он не переживет. Даже боль в бедре на время
отступила, когда всю силу удара при падении принял на себя ничем не
защищенный предмет его мужской гордости.
  Ошеломленный жеребец всхрапнул, помотал головой и потихоньку
заковылял прочь.
  - А ну наддай, ты, корм собачий! - завопил Хокану столько же для
того, чтобы дать выход своей боли, сколько для подбодрения скакуна.
Всадник пригнулся вперед, обеими руками вцепившись в конскую гриву. Хотя
седло успело съехать на сторону и раненая нога Хокану безжизненно
свешивалась вниз, он начал неистово колотить по брюху жеребца пяткой ноги,
еще способной действовать, и наконец чалый рванулся вперед, все больше
ускоряя бег.
  Лучники начали стрелять. Раненный в шею, плечо и круп, жеребец
взбрыкивал и вставал на дыбы, но все же удача улыбнулась Хокану: он сумел
воспользоваться моментами, когда его подбрасывало вверх, и выровнял сбрую
чалого, управляясь только здоровой ногой.
  Стремительным галопом конь помчался к дому.
  Хокану с трудом удерживался в седле. От боли кружилась голова - боль
оглушала. Его пальцы с побелевшими суставами намертво вцепились в гриву;
из раны в бедре сочилась кровь. Удерживать равновесие в седле он был
неспособен. Ему бы ни за что не выдержать этой скачки, думал он, стиснув
зубы, если бы не страх потерять сознание и все погубить.
  И все-таки случилось неизбежное: то и дело соскальзывая с седла, он
почувствовал, что раненая нога волочится по дорожной пыли. Теперь он мог
цепляться только одним коленом. Чалый начал чаще сбиваться с шага и
шарахаться из стороны в сторону. Один такой прыжок, второй, третий...
Хокану еще держался. Но потом пальцы его рук разжались. Его тело дугой
изогнулось в воздухе...
  И тут же было бесцеремонно подхвачено руками в латных рукавицах.
  - Проклятие!
  Хокану рванулся и задел ногой землю. Невыносимая боль исторгла у него
прерывистый крик. Воздух почернел, потом сверкнул ослепительной белизной,
и Хокану услышал громкие голоса.
  Один из этих голосов принадлежал Люджану.
  - Убийцы, - выдохнул Хокану. - Гонятся за мной.
  - Они уже мертвы, господин, - сухо сообщил военачальник Мары. -
Поменьше двигайся: ты потеряешь много крови.
  Хокану с трудом открыл глаза. Казалось, что небо над ним плывет,
необычно зеленое и очистившееся от тумана. Солнце золотыми лучами освещало
лица воинов из его собственного патруля.
  - Мы увидели, что кобыла примчалась без всадника, до смерти
напуганная, - доложил кто-то. - Вот и подумали, что на дороге случилась
неприятность. Аракаси был с тобой?
  - Нет, - выдохнул Хокану. - Кентосани. Выслушайте...
  Преодолевая боль и дурноту, он сумел точно повторить рецепт
противоядия, в котором заключалась единственная надежда на спасение Мары.
  С уверенной деловитостью бывалого полководца Люджан приказал самому
быстроногому из воинов снять доспехи, домчаться до лекаря и передать слово
в слово указания, только что услышанные от Хокану. Когда посланец исчез и
воины начали поспешно, хотя и без суеты, готовить эскорт, Хокану все еще
упрямо цеплялся за ускользающее сознание.
  Группа солдат была отправлена за носилками, чтобы доставить раненого
консорта госпожи в усадебный дом. У Хокану то и дело мутилось зрение; в
другие минуты оно приобретало необычную остроту. Он услышал звук
разрываемой ткани и ощутил, как воздух холодит кожу, когда Люджан обнажил
его рану.
  - Господин, - обратился к нему военачальник, - нужно очень быстро
вырезать и извлечь наконечник стрелы, если мы не хотим, чтобы рана начала
гноиться.
  Хокану собрался с силами для ответа.
  - Никто не посмеет дотронуться до этого наконечника, - хрипло
выдохнул он, - пока меня не доставят в комнату госпожи и я собственными
глазами не удостоверюсь, что противоядие помогло.
  - На все твоя воля, господин.
  Военачальник Акомы поднялся на ноги, резкий и целеустремленный.
  - Сотник! - позвал он одного из офицеров. - Возьми четырех солдат,
соорудите легкие носилки! Господина Хокану нужно доставить к госпоже как
можно скорее!


                                  Глава 9

  ЧУДО

  Небо потемнело.
  Бесшумно ступая, вошли слуги, чтобы закрыть перегородки и зажечь
лампы в спальне у Мары. Они закончили свою работу и молча поклонились
госпоже, которая неподвижно лежала на подушках. Ее лицо покрывала восковая
бледность. Потом слуги удалились, оставив Хокану на его бессменном посту,
в тишине, которая разрывала душу.
  С того времени, когда его супруге дали противоядие, прошло семь
часов, но никакие признаки улучшения не появлялись. Ее веки ни разу не
вздрогнули, дыхание не ускорилось и не замедлилось. Когда за стенами
сгустились сумерки и подкралась тьма, оставив мужа и жену в круге слабого
света от лампы, Хокану почувствовал, как в сердце вползает сомнение. Что
если Корбарх ввел их в заблуждение, дав ложный рецепт противоядия? Что
если засада у молитвенных ворот задержала его возвращение домой как раз
настолько, что эти минуты стали роковыми и снадобье пришло к Маре слишком
поздно? Что если боги ополчились против них и все, что он и Мара совершили
в жизни, пойдет прахом по предначертанному велению судьбы?
  Боль от раны и мучительное беспокойство за Мару доводили Хокану до
исступления. Отчаянно желая действовать, делать хоть что-нибудь там, где
больше ничего нельзя было сделать, он потянулся и взял Мару за руку.
Показалось ли ему это, или ее рука действительно стала чуть-чуть теплее?
Или осязание начало обманывать его?.. Ведь в его собственном теле уже
нарастал лихорадочный жар: наконечник стрелы, застрявший в бедре, так и не
был извлечен и рана начала гноиться. Сомнения роились в голове, и от этого
все становилось еще хуже. Чтобы вырваться из круга бесплодного
самоистязания, он заговорил.
  - Мара, - начал он. Пустота комнаты только подчеркивала его
одиночество. - Мара...
  Он пытался что-то сказать, но тщетно. Все слова уже были произнесены
- бесконечные просьбы о прощении, признания в любви. То, что зигзаги
убогой политики ставили под удар женщину столь полную жизни, лишь ярче
высвечивало основной изъян цуранского общества - изъян, искоренению
которого Мара посвятила и себя, и весь свой род. Хокану прикрыл глаза,
чтобы не дать пролиться слезам, сам толком не понимая, в чем причина его
слабости: в глубокой и раздирающей душу жалости к жене или в
разрушительном действии раны.
  Сколь долго он сидел в неподвижности, пытаясь побороть чувства,
которые полагалось прятать в тайниках души, - этого Хокану не знал. Но
стояла уже глубокая ночь, когда он поднял голову, услышав стук в дверь.
  - Войдите, - отозвался он.
  У него закружилась голова, и он приписал это тому, что два дня ничего
не ел.
  Вошел Люджан, облаченный в доспехи, и коротко поклонился. В столь
поздний час он обычно не был занят службой, но сегодня имел при себе
простой меч без всякой отделки, который предпочитал для боя. Покрытый
пылью, издавая запах пота, он выпрямился, устремил на хозяина
пронзительный взгляд, и губы его сжались в прямую линию: он ждал
разрешения говорить.
  Хокану безразлично шевельнул рукой.
  - Господин?..
  Вопрос был задан тоном, совсем не свойственным бравому военачальнику.
Хокану застыл, уверенный, что за этим последуют деликатные расспросы
насчет его собственного здоровья. Он крепче сжал руку Мары и сухо
осведомился:
  - Ты хочешь мне о чем-то доложить?
  Люджан вздернул подбородок:
  - Я взял на себя смелость послать отряд разведчиков во главе с
командиром легиона Ирриланди.
  Бывший военачальник армий Минванаби, Ирриланди распоряжался патрулями
в холмах вокруг поместья больше лет, чем Люджан прожил на свете.
  Хокану кивком разрешил офицеру продолжать.
  Люджан отрапортовал:
  - Патруль обнаружил небольшой отряд, вооруженный для набега. Была
стычка. Большинство врагов мертвы, но двоих удалось взять живьем. Один
оказался говорливым. Выяснилось, что пятеро лучников, поджидавших тебя в
засаде, всего лишь передовая разведывательная группа. Им было приказано
ознакомиться с дорогой и выбрать место для более мощной засады. Но они не
ожидали, что ты будешь путешествовать верхом и так быстро. Твое появление
застало их врасплох, и им пришлось срочно менять тактику. Их сообщники к
этому времени еще не добрались до молитвенных ворот; похоже на то, что
только благосклонность богов спасла твою жизнь.
  От боли, которую причиняла рана, мысли путались, но Хокану все-таки
спросил:
  - Ты выяснил, кто послал этих паршивых псов?
  Люджан ответил не сразу: очевидно, он колебался. Его глаза не
отрывались от лица хозяина, и в них явственно читалась тревога.
  - Джиро, - сказал он наконец, словно преодолев какую-то преграду. -
Доказательства неопровержимы. За всем этим стоит властитель Анасати.
  Хокану встряхнул головой, чтобы отогнать дурман, застилающий сознание:
  - Тогда ему не жить.
  - Нет. Супруг мой, нам нельзя даже высказывать вслух подобные мысли,
- раздался слабый голос. - Как мы можем пойти против вердикта Ассамблеи
магов?
  И Люджан, и Хокану разом обернулись к подушкам.
  На них смотрели широко открытые, ясные глаза Мары. Ее пальцы в руке
мужа дрогнули и напряглись.
  - Как мы можем убить Джиро, если Великие объявили запрет на нашу
кровную вражду?
  - Благодарение Доброму богу! - воскликнул Хокану. Он склонился к
исхудавшему лицу жены и поцеловал ее в щеку, хотя и этого движения
хватило, чтобы у него снова закружилась голова. - Любимая, как ты себя
чувствуешь?
  - Я чувствую досаду, - призналась Мара. - Мне следовало сообразить,
что не стоит пробовать тот шоколад. Уж очень хотелось оставить за собой
торговую монополию... вот и поплатилась за свою жадность.
  Хокану погладил ее по руке:
  - Теперь отдохни. Мы счастливы, что ты с нами. Мара нахмурилась,
сдвинув брови:
  - А маленький? Что с нашим сыном?..
  Ужас, отразившийся на лице Хокану, сказал ей все, что ей нужно было
знать.
  - Два сына... - прошептала она, закрыв глаза. - Два сына мертвы, и мы
не смеем пролить ни капли крови ради возмездия!
  Эти немногие слова, казалось, исчерпали ее силы, ибо она снова
погрузилась в сон, хотя пятна гневного румянца еще оставались у нее на
щеках.
  Сразу же набежали многочисленные слуги. Лекарь, явившийся с полным
коробом целебных снадобий, велел им проветрить постель госпожи и
прикрутить фитили в лампах. Люджан не стал ожидать ничьих распоряжений. Он
просто шагнул вперед, сильными руками сгреб хозяина в охапку и поднял того
с циновки.
  - Военачальник! - раздраженно запротестовал Шиндзаваи. - Я способен
ходить самостоятельно. Можешь считать себя свободным.
  Ответом ему была самая обезоруживающая усмешка Люджана.
  - Я слуга моей властительницы, господин Хокану. Сегодня никто из
Шиндзаваи мне не указ. Если бы ты был одним из моих воинов, я бы не
позволил тебе и шагу ступить с такой раной. И, по правде говоря, еще
больше я опасаюсь гнева госпожи. Я сейчас же доставлю тебя к хирургу,
чтобы он извлек наконечник стрелы. Если ты умрешь из-за козней Джиро, пока
Мара спит, ей от этого легче не станет.
  Его тон был почти, дерзким, но в глазах жила горячая благодарность
человеку, сумевшему спасти женщину, важнее которой не было ничего в жизни
у них обоих.

  ***

  Хирург отложил в сторону окровавленные инструменты и встретился
взглядом с Люджаном. В свете ламп было видно, как блестят струйки пота у
него на сосредоточенном и усталом лице.
  - Нет, света вполне достаточно, - хрипло ответил он на невысказанный
вопрос. - Вполне достаточно, чтобы я мог работать.
  - Значит, дела плохи, - шепотом отозвался Люджан.
  Его руки мертвой хваткой удерживали в неподвижности бедра Хокану,
чтобы тот не мог, непроизвольно дернувшись, помешать хирургу. Одурманенный
настойкой наркотических трав, чтобы притупить боль, Хокану не вполне
сознавал, где он находится и что с ним происходит, а потому не приходилось
рассчитывать, что сила воли и чувство чести помогут ему самому сохранять
неподвижность. Однако, как бы ни было затуманено сознание человека, его
дух должен оставаться бодрствующим. Если надо будет готовиться к худшему,
"уал" Хокану - его внутреннее "я" - не должен об этом услышать, пока к
нему не вернется ясность мысли, а вместе с ней и самообладание.
  Однако, как видно, голос Люджана не был достаточно тихим, а может
быть, раненый не желал поддаваться бесчувствию и позволять, чтобы его
щадили. Хокану слабо шевельнул рукой:
  - Если что-либо неладно, я хочу услышать об этом сейчас.
  Лекарь обтер руки о фартук. Потом обтер лоб, хотя в помещении было
отнюдь не жарко. Он перевел беспокойный взгляд на Люджана и, когда тот
кивнул, снова обратился к консорту Мары:
  - Господин, наконечник стрелы извлечен. Но он сидел глубоко в кости,
и твои попытки двигаться и даже бегать привели к тяжелым последствиям.
Сухожилия и связки разорваны, и некоторые приведены в такое состояние, что
не в моих силах сшить их заново.
  Он не добавил, что рана оказалась глубокой и грозила опасным
воспалением. Он мог прибегнуть к припаркам, но никаких других средств в
его распоряжении не имелось.
  - Ты хочешь сказать, что я не смогу ходить? - резким командирским
голосом осведомился Хокану.
  Лекарь вздохнул:
  - Ходить сможешь, господин, но уже никогда не поведешь отряд в атаку.
Ты будешь хромать, и тебе будет трудно сохранять равновесие. В сражении
любой опытный противник заметит твою хромоту и убьет тебя без особого
труда. Господин, тебе не суждено когда-нибудь снова облачиться в доспехи.
- Он сочувственно покачал седой головой. - Сожалею, господин. Я сделал
все, что было в моих силах.
  Хокану повернул голову лицом к стене, тихий как никогда. Даже руки он
не сжал в кулаки: ярость и боль спрятаны от посторонних глаз. Но Люджан,
сам испытанный воин, прекрасно понимал, что творится сейчас на душе у
хозяина: ведь тот оставался наследником своего отца и военачальником дома
Шиндзаваи. Стать калекой означало для него непоправимую беду. Люджан
ощущал у себя под руками легчайшее подрагивание мышц. Сердце у него болело
за хозяина, но он не смел выразить сочувствие, опасаясь, что рухнет стена
самообладания, сохраняемого лишь ценой отчаянных усилий.
  Однако человек, которого Мара избрала себе в мужья, еще раз показал,
что скроен из прочного материала.
  - Продолжай свою работу, целитель, - сказал он. - Зашей то, что
можешь зашить, и, во имя всех богов, не давай мне больше никакого
лечебного вина. Когда проснется госпожа, голова у меня должна быть ясной -
я не желаю раскиснуть из-за хмельного пойла и поддаться жалости к себе.
  - Тогда придвинем лампу, - буркнул хирург. - Я постараюсь управиться
как можно скорее.
  - Почтенный лекарь, в этом деле я мог бы тебе помочь, - послышался от
двери тихий голос.
  Хирург от неожиданности застыл на месте, его рука, протянутая к
подносу с инструментами, остановилась на полпути. Люджан едва не выпустил
ногу Хокану, которую удерживал на месте, и рявкнул, не глядя:
  - Я же предупредил стражников, чтобы хозяина не беспокоили. Ни под
каким видом!
  Он полу обернулся, приготовившись задать жару нерадивому солдату, и
вовремя сдержался.
  Худощавый морщинистый человек в грубой коричневой хламиде, стоявший
на краю освещенного круга, был не слугой и не воином, а жрецом Хантукаму,
бога врачевания. Люджан уже видел его однажды - в тот день, когда была
спасена жизнь Кейока, получившего в бою бессчетные раны. Именно тогда
Кейоку пришлось отнять ногу, и смерть от заражения крови казалась
неизбежной.
  Люджан понял, кто перед ним, как только увидел выбритый полукруг на
затылке пришельца и сложно заплетенную косу, спускающуюся по спине.
Сознавая, насколько трудно было заручиться помощью такого
священнослужителя, Люджан склонился в униженном поклоне, словно последний
из поварят, - надо было испросить прощение за легкомысленный окрик:
  - Не прогневайся, добрый священнослужитель, за мою грубость. Во имя
нашей госпожи, да будет благословен твой приход в Акому. Да не допустят
боги, чтобы тень моего постыдного поведения легла прискорбным пятном на
честь этого дома.
  Бесшумно ступая босыми ногами, жрец шагнул вперед. На его загорелом
лице не было и следа оскорбления, но лишь глубочайшее сочувствие. Он легко
коснулся плеча воина:
  - Когда оба - и хозяин и хозяйка - находятся между жизнью и смертью,
ты был бы плохим стражем, если бы не старался оберегать их покой.
  Не отрывая лба от пола, Люджан проговорил:
  - Добрый священнослужитель, если ты пришел помочь... мои чувства -
ничто по сравнению с нуждами хозяина и госпожи.
  На этот раз жрец нахмурился. Его рука напряглась и с удивительной
силой рывком подняла Люджана из раболепной позы.
  - Напротив, - резко бросил он. - Веления души и чувства всех людей
равно важны в глазах моего бога. Твоя невольная оплошность прощена,
достойный воин. А теперь иди. Предоставь мне заняться своим делом с
раненым господином и позаботься, чтобы стража у дверей исправно несла свою
службу.
  Люджан отсалютовал жрецу, ударив рукой по груди, и удалился, как ему
было ведено. Хирург отвесил короткий полупоклон и вознамерился последовать
за военачальником, но жрец жестом удержал его:
  - Мой ученик еще совсем мальчик, да к тому же он слишком устал в
пути, и вряд ли у него найдутся силы, чтобы оказать должную помощь. Он
спит, и если я должен приступить к служению моему богу, то мне потребуется
твое содействие.
  Жрец поставил на пол дорожную суму, взял Хокану за руку и, глядя
прямо ему в глаза, спросил:
  - Сын моего бога, как ты себя чувствуешь? Хокану склонил голову: он
не был способен на какие-то другие проявления любезности.
  - Я чувствую себя достаточно хорошо. Благословенно имя твоего бога и
безгранична милость Чококана, если они привели тебя в этот дом. - Он с
трудом вдохнул воздух. - Если мне позволено будет высказаться, я осмелился
бы попросить, чтобы ты сначала проведал властительницу. Твое искусство
сейчас необходимо ей больше, чем мне!
  Жрец поджал губы:
  - Нет. Я сказал: нет! - Он поднял руку, заранее отметая протест
Хокану. - Решения принимаю я. Я уже посетил Слугу Империи. Я проделал
долгий путь в Акому ради нее, ибо своим щедрым приношением и заботой о
своих людях она снискала признательность среди приверженцев моего бога. Но
она идет на поправку и без вмешательства Хантукаму. Ты принес противоядие
вовремя.
  Хокану закрыл глаза; облегчение было столь сильным, что казалось
осязаемым.
  - Я благодарен богам за то, что ей суждено выздороветь.
  - Да, она выздоровеет. - Жрец помолчал, его лицо внезапно омрачилось.
- Но ты, как ее консорт, должен знать: в будущем она сумеет выносить еще
только одного ребенка, и это все, чем могут ее одарить целительные силы
моего бога. Действие яда не проходит бесследно.
  Глаза Хокану широко раскрылись, полыхнув черным пламенем в свете
ламп. Воинское самообладание не изменило ему, как ни тяжел был этот новый
удар. Итак, его повелительница не сможет произвести на свет многочисленных
отпрысков, о которых так мечтала, надеясь обезопасить от любых
превратностей продолжение обеих династий - и Акомы, и Шиндзаваи.
  - Тогда будь что будет, добрый священнослужитель.
  Молчание заполнило комнату. Хирург неподвижно стоял, уважая чувства
хозяина. Шипение масляной лампы смешивалось с шелестом ветра за стеной и с
отдаленными шагами воина после смены караула. Лето миновало, и всякая
земноводная живность не оглашала берега озера деловитым хором, только
насекомые пели свою нескончаемую песнь в мягком тепле ночи.
  В тишине этого позднего часа снова прозвучал голос жреца Хантукаму:
  - Господин Хокану, это еще не все.
  Консорт Мары уставился на стройного худощавого жреца, пытаясь
преодолеть стоящий перед глазами туман; наконец ему удалось немного
приподняться на локтях.
  - Чего же еще ты можешь от меня потребовать такого, чего я уже не
отдал?
  Жрец Хантукаму вздохнул и слегка улыбнулся:
  - Речь идет о том, что ты отдаешь даже слишком щедро, сын моего бога.
Твоя любовь и преданность властительнице поглощают все, что ты имеешь, и
все, что составляет тебя самого. Ради нее наследник Шиндзаваи рисковал
потерей ноги, ради нее же он готов пожертвовать своей жизнью, лишь бы ее
жизнь была спасена. Послушай, что я скажу, ибо сейчас сам Хантукаму
говорит моими устами. И я говорю тебе: это слишком.
  На этот раз щеки Хокану вспыхнули от гнева.
  - Где была бы моя честь, если бы я кинулся спасать себя, а уж потом -
Мару?
  Бережным, но твердым нажимом жрец заставил Хокану снова лечь на
подушки.
  - Она не нуждается в том, чтобы ты ее спасал, - сказал он с
грубоватой непререкаемостью. - Она Слуга Империи и властительница Акомы.
Она достаточно сильна, чтобы постоять за себя. Ты ей необходим как
сподвижник и единомышленник, стоящий рядом, а не как щит, выставленный
вперед.
  Хокану перевел дух, собираясь возражать, но жрец остановил его
сверлящим взглядом и продолжил:
  - В глазах Империи, в глазах моего бога ты значишь не меньше, чем
она. Чтобы государство сохранилось, чтобы для всех настали лучшие времена,
обещанные Светом Небес, - для этого ты, наследник Шиндзаваи, столь же
необходим, как она. Ты главный игрок в обновленной Игре Совета и должен
сам это понимать.
  Слишком обессиленный, чтобы спорить, Хокану расслабился на подушках.
  - Ты говоришь так, словно знаешь будущее, - устало сказал он. - Что
же ты видишь такое, чего не видим мы?
  Но жрец не ответил. Он сделал шаг в сторону от плеча Хокану и положил
руки на его бедро, с обеих сторон от раны. Мягко и уверенно он обратился к
хирургу:
  - Открой мою суму, почтенный лекарь. Если мы хотим, чтобы этот
человек не хромал, когда поднимется с постели, то впереди нас ждет работа
на всю ночь... и нужно очень постараться, чтобы снискать благословение
моего бога.

  ***

  О засаде у молитвенных ворот и о выздоровлении Мары Аракаси узнал,
находясь на палубе баржи, направлявшейся вниз по реке из Кентосани.
Вестник, принесший эти новости, появился перед самым рассветом, во время
остановки для приема груза свежих фруктов. Он поднялся на борт вместе с
рабами, которые тащили корзины с плодами йомаха, и незаметно ускользнул,
затесавшись в плотную беспорядочную толпу палубных пассажиров, заплативших
по одной цинтии каждый за возможность совершить путешествие в столь
неудобных условиях. На барже теснились три семьи бродячих сборщиков
фруктов, двое чесоточных нищих, изгнанных из Кентосани за то, что
промышляли своим ремеслом без имперской лицензии, и скороход из гильдии
гонцов с распухшей лодыжкой: он держал путь к югу, чтобы попросить
пристанища у своего дяди на время, которое потребуется для исцеления.
  Аракаси пристроился между двумя прикрепленными к палубе бочками;
темный капюшон скрывал его лицо. Он был столь же грязен, как нищие, и
столь же подозрителен на вид, как уличный вор; немудрено, что женщины из
батрацких семейств, оберегая своих многочисленных детишек, старались
отодвинуться от него подальше. Поэтому новому пассажиру удалось втиснуться
в небольшой просвет рядом с Аракаси и шепотом сообщить ему новости из
Акомы.
  Мастер тайного знания сидел привалившись головой к бочке: казалось,
что он спит. Под ногтями у него виднелись темные ободки, незажившая
царапина украшала подбородок; судя по запаху, он не мылся по меньшей мере
неделю. Но слух у него оставался острым. Ему понадобилось не более минуты,
чтобы обдумать услышанное, после чего он заворчал, словно во сне, боком
привалился к бочке и почти неуловимым шепотом выдохнул:
  - Я не сойду с баржи у причала. Скажи тамошнему связному, чтобы он
засвидетельствовал мое почтение хозяину и госпоже. Если я понадоблюсь,
пусть мне перешлют по цепочке вызов от ювелира, который держит мастерскую
рядом с лавкой чучельника в Сулан-Ку. Ты опознаешь это место по черепу
харулта на указательном столбе.
  Гонец коснулся запястья Мастера в знак того, что все понял. Затем он
презрительно фыркнул, как бы выражая недовольство неприятным соседством,
передвинулся к ближайшему пассажиру и принялся проповедовать, восхваляя
мало кому известное сообщество жрецов Лулонди, бога земледельцев.
  - Отстань, паразит, - огрызнулся потревоженный попутчик. - Я терпеть
не могу овощи, и от мух житья нет на этой барже, так еще и ты тут будешь
зудеть над ухом!
  Гонец поклонился, но при этом нечаянно задел локтем колено батрачки.
Она разразилась бранью и наградила его хорошим пинком в голень.
  Свара привлекла внимание капитана:
  - Эй, вы там! А ну-ка потише, или я всех за борт повыкидываю!
  Батрачка громко запротестовала:
  - Этот прохвост тут ко всем пристает, а ты с него хоть монету взял?
  Капитан насупился, пробился сквозь толпу и уставился на
распростершегося пассажира, поскольку именно в его сторону был устремлен
мозолистый палец батрачки.
  - Ты! Пес шелудивый, червивая вонючка! Есть у тебя цинтия, чтобы
заплатить за место?
  Человек, к которому он обращался, жалобно забормотал:
  - Прошу тебя, ради благословения Лулонди, позволь мне остаться.
  Капитан почернел как туча и щелкнул пальцами:
  - Вот я сейчас покажу тебе благословение Лулонди!
  По его сигналу два отдыхавших гребца поднялись с мест. Мускулистые,
как борцы, демонстрирующие на арене силу своих рук, они подошли к хозяину
и поклонились ему.
  - Скиньте его за борт, - распорядился возмущенный капитан. - Да не
очень-то с ним церемоньтесь. Ишь чего вздумал - прокатиться по реке
бесплатно!
  На лицах гребцов появились одинаковые довольные ухмылки. Они схватили
свою жертву за запястья, рывком подняли с палубы и швырнули за борт.
  С громким всплеском незадачливый проповедник упал в мутную воду, и
волны от его падения едва не затопили привязанную к барже плоскодонку
торговца фруктами. Рабы оттолкнули его веслами - зрителям на потеху: и
команда баржи, и палубные пассажиры, и зеваки, собравшиеся на берегу, -
все весело смеялись, наблюдая, как этот бедняга судорожными движениями
высвобождается из складок намокшего плаща и плывет на сушу.
  - Вот тебе и благословение Лулонди, - буркнул капитан. Он круто
развернулся и двинулся прочь, вновь погруженный в свои капитанские заботы.
По дороге он перешагнул через мирно похрапывающего Аракаси, не обратив на
того ни малейшего внимания.

  ***

  Спустя два дня Мастер тайного знания сошел на берег в Сулан-Ку и
благополучно покинул окрестности пристани. Улицы казались почти
безлюдными: лавки были закрыты на послеполуденный отдых, а те немногие
человеческие существа, которые не попрятались по домам от зноя, либо спали
в тени оконных навесов и балконов, либо рылись в канавах среди отбросов в
надежде отыскать что-нибудь съедобное, хлебную корку, например.
  Аракаси направлялся в Дом Семи Звезд - бордель, обслуживающий богатых
аристократов с извращенными вкусами. Там, под аркой заднего фасада,
украшенной изображениями целующихся херувимов, он заявил о своем
присутствии условным стуком в дверь. Створка отворилась, и непомерно
толстая женщина, увешанная бусами и ожерельями из раковин коркара, втянула
его в дом.
  - О боги, - прогудела она низким, почти мужским, голосом, - почему
это каждый раз, когда ты появляешься, от тебя разит, как из сточной
канавы? У нас наверху клиенты, которым это может не понравиться.
  Аракаси усмехнулся:
  - Ну-ну, Бубара, не морочь мне голову басенками, что ты израсходовала
весь запас воды для купания - с лепестками кекали - в столь ранний час.
  Мадам фыркнула:
  - Почти израсходовала. Девочки и мальчики должны приятно пахнуть.
  Она просунула мясистую руку сквозь щель в драпировках, и оттуда
немедленно появился обнаженный глухонемой мальчик с кожей цвета бобов
чокала. Он низко поклонился хозяйке, а та жестом указала ему на Аракаси и
кивнула.
  Малыш взглянул на грязного посетителя, присмотрелся повнимательнее...
и его лицо расплылось в широкой улыбке от радости узнавания. Не обращая
внимания на запах, он ухватился за руку с темными ободками грязи под
ногтями и повел Мастера тайного знания за собой.
  Аракаси взъерошил мальчику волосы, извлек из какого-то потайного
кармана конфету-тянучку, изготовленную чо-джайнами, и вручил ее своему
малолетнему проводнику. Тот издал тихий восторженный стон и несколько раз
прижал кулачки ко лбу в знак горячей благодарности.
  Немного поразмыслив, Аракаси добавил две монетки из ракушек.
  - Хорошо бы кто-нибудь купил тебе хоть какую-то одежонку, - проворчал
он и проворно удержал мальчика за локоть, видя, что тот собирается
кинуться к его ногам.
  Потом Аракаси снова потрепал провожатого по голове и жестом отослал
его, поскольку бывал здесь много раз и знал, куда идти.
  Он миновал коридор, нажал на известный ему выступ резьбы, служивший
ключом для отпирания потайной дверцы, и поднялся по узкой темной лестнице
в укромную каморку под крышей; тем временем позади него глухонемой мальчик
любовался бесценными подарками и ползал по чудесным коврам, не замечая,
как бежит время.
  В тесной каморке, где стояла невыносимая жара от раскаленной солнцем
кровли, Аракаси подбирал себе облачение из разнообразных сундуков и
ларцов, содержащих всевозможную одежду - от сверкающих, расшитых блестками
мантий до крестьянских рубах. Он остановился на оранжево-пурпурной ливрее
и паре запыленных сандалий с дыркой в левом носке. Затем он свернул в ком
свою нестираную одежду, засунул этот ком в другой сундук, содержимое
которого выглядело как нищенские отрепья, и, оставив себе лишь грязную
набедренную повязку, спустился по той же лестнице, чтобы воспользоваться
ванной хозяйки.

  ***

  Часом позже он уже ползал на коленях по полу одной из контор гильдии
ростовщиков. На этот раз орудиями его труда служили щетка-скребок и ведро.
Дневной отдых закончился, служащие контор вновь приступили к работе, и
никто не выражал неудовольствия оттого, что какой-то уборщик слишком долго
провозился, отмывая плитки вокруг стола чиновника, рядом с проходом.
Торговцы норовили пнуть его ногой, чтобы он не загораживал им дорогу,
особенно если они шли объясняться по поводу просроченных долгов или если
добиваться кредита их вынуждала нежданная беда: то ли бандиты напали на
караван и захватили товары, приготовленные на продажу, то ли целая партия
шелка отсырела в дождливый сезон и стала непригодна для использования.
  Спорщики горячились, дневной зной еще подбавлял жару; никому и дела
не было до того, что там бормочет слуга, отскребающий грязь с плиток.
  Никому, если не считать чиновника, который, склонив голову на бок,
переписывал из документа в документ ряды чисел.
  - ... остатки в собачьем дерьме, - бурчал Аракаси. - Должен быть
закон, запрещающий любимым собачкам знатных дам гадить на улицах. - Он
засопел, с проклятием отозвался о своей ноющей спине и точно таким же
монотонным голосом продолжал:
  - Оскорбляет мое обоняние, конечно, но ты не заметил случайно, не
уничтожил ли красный мальчик какие-нибудь записи, пахнущие кровью? Что-то
мне надоело воду ведром таскать.
  Чиновник отер пот со лба, взял табличку с угла стола и сделал на ней
пометку. Потом всунул ее в другую стопку, измазанную меловыми разводами, и
брыкнул ногой, двинув уборщика носком по ребрам:
  - Эй, ты! Почисти вот эти.
  Аракаси согнулся в поклоне, прижав нос к влажным плиткам:
  - Слушаюсь, господин, слушаюсь.
  Он взял стопку, потянулся за тряпкой и приступил к исполнению
полученного распоряжения. Его монотонное бормотание не прекратилось и
тогда, когда он добрался до испачканной таблички с записью, хотя ему
пришлось приложить немало усилий, чтобы сдержать дрожь в руках при виде
зашифрованных сумм и дат. Три легких движения руки - и на табличке не
осталось никаких знаков: все сведения перекочевали в память. Самозванный
уборщик сохранил безмятежно-тупой вид, но сердце у него забилось вдвое
быстрей.
  Ибо в его шпионской сети кодовым именем "красный мальчик" называли
Джиро Анасати, а чиновник, занимающий столь выгодное положение, был
агентом, с большим трудом пристроенным на это место.
  Зашифрованные числа обозначали крупные суммы в металле, взятые в долг
первым советником дома Анасати. Эти деньги явно не были предназначены для
торговых целей: теми обычно распоряжался управляющий, и чаще всего их
оборот совершался посредством записок к торговцам, производившим
регулярные выплаты. Одна из сумм была позаимствована в точности перед тем,
как Аракаси угодил в ловушку на складе шелка, едва не обернувшуюся для
него катастрофой. Не связаны ли между собой эти события? И два других
займа, совершенные совсем недавно, могли оказаться средством для расплаты
с Братством Камои - грязные деньги для заказного убийства.
  Аракаси протер до блеска последнюю табличку и возвратил ее на стол
чиновника. Он снова принялся за очистку пола и досадливо выбранился, когда
чиновник бросил обрывок тайзовой бумаги в корзину для мусора и
промахнулся. Скомканный клочок приземлился на плитку, уже отмытую
Мастером. Тот поднял бумажку, подобострастно поклонился и отправил ее в
корзину. Однако другой свернутый обрывок бумаги, до того находившийся
внутри первого, остался у него в ладони и исчез в складке набедренной
повязки.
  Мастер терпеливо сносил тычки и пинки от торговцев, прокладывая себе
путь через проход, пока не достиг наконец тихой гавани в дальнем углу.
  Перед самым закрытием конторы, когда голоса зазвучали особенно
громко, а перепалки достигли наивысшего предела, у стола, за которым сидел
агент Аракаси, появился пышно разодетый купец. Окинув присутственную
палату быстрым взором, он удостоверился, что каждый занят своим делом, и
приступил к расспросам.
  Чиновник, явно взволнованный, выронил мел. Аракаси обмакнул свою
щетку-скребок в ведро и перебрался на другой участок пола, но его
склоненная голова неизменно занимала такое положение, чтобы ему были видны
все подробности переговоров между купцом и чиновником.
  Беседа продолжалась несколько минут. Счетные фишки из раковин
перекочевывали из рук в руки незаметно для любого из присутствующих, кто в
это время стоял; но для слуги, пригнувшегося к полу, все было как на
ладони. Купец время от времени оглядывался по сторонам; его живые глаза
блестели воодушевлением.
  Аракаси, по-прежнему что-то бормоча, напряженно вопрошал свою память.
"Где я видел этого человека раньше? - думал он. - Где? "
Ответ не заставил себя долго ждать. Мастер тайного знания умел
выделять суть из множества мелких деталей.
  Его даже кинуло в дрожь от возбуждения, когда он понял, что человек,
одетый как франтоватый купец, на самом деле не кто иной, как Чимака,
первый советник в доме Анасати.
  - О, милость Чококана, - пробубнил он. - Этому проклятому полу конца
не видно.
  Он перетащил ведро в сторону, наполовину перегородив дверной проем,
который вел в отхожее место. Не прошло и минуты, как он был вознагражден
еще одним ударом под ребра, когда чиновник, спешивший по естественной
надобности, наткнулся на эту преграду.
  - Бестолочь проклятая!.. - Он наклонился, дабы еще разок стукнуть
дуралея-уборщика, и между громкими ругательствами быстро и почти беззвучно
проговорил:
  - Купец хотел узнать, не интересовался ли кто-нибудь делами Анасати.
Я сказал ему, что несколько юрких и подозрительных личностей предлагали
мне взятки за эти сведения... пусть побеспокоится.
  Аракаси бегло усмехнулся и прижал лицо к полу, как положено рабу,
желающему принести извинения:
  - Не гневайся, господин, умоляю тебя. Прости мою неловкость, окажи
милость.
  - Не собираюсь тебя прощать! - заорал чиновник. - Убирайся на улицу и
отскребай крыльцо! Да присмотри, чтобы никакие уличные ублюдки не смели
мочиться на колонны со стороны переулка, пока ты будешь там возиться.
  Аракаси поклонился, пошаркал ногами и, пятясь задом, поспешно
выбрался за дверь. Однако, хотя он и отрядил самую толковую ватагу из
своих уличных мальчишек проследить путь купца, Чимака как сквозь землю
провалился.
  К закату Мастер был вынужден признать, что имеет дело с весьма умным
противником, и это его встревожило. Мороз пробирал по коже при мысли о
человеке, подвизающемся во вражеском лагере и не уступающем ему самому в
искусстве уходить от преследования. Мало того что Джиро дал обет
уничтожить Мару - этот вельможа был самым опасным членом партии
традиционалистов, стремящихся низвергнуть самого императора. Возможно,
другие откровеннее выражали свое недовольство, но у Аракаси не было
сомнений в том, что Джиро предпочитал более коварную тактику, предоставляя
этим "другим" возможность высказывать вслух то, чего желал он сам. Любые
достижения в деле управления страной, любые благотворные перемены словно
падали в стоячее болото, и не было никаких гарантий, что все не повернется
вспять.
  Когда настал вечер, Аракаси поспешил вернуться по темнеющим улицам в
Дом Семи Звезд. Он должен зайти туда, снова переменить обличье и как можно
скорее возвратиться к госпоже. Хотя поиски ниточки, ведущей его в
гнездилище общины Камои, пока оказались безрезультатными, он получил
другие, весьма тревожные новости, о которых следовало немедленно доложить,
- новости о политических делах в Империи. Еще более неприятным было
случайное открытие: Чимака, первый советник при Джиро Анасати, каким-то
образом обнаружил, что необходимо заметать следы своих денежных операций.
  Кого же из его агентов сумели выявить враги?


                                  Глава 10

  ПЕРЕДЫШКА

  Мара не могла успокоиться.
  Ее здоровье, подорванное действием ядовитого зелья, восстанавливалось
слишком медленно - так она считала. Уже два месяца прошло, а она все еще
была слишком слаба, чтобы отправиться в путешествие. Она хмуро
разглядывала полосы солнечного света, падавшего на ковер в ее кабинете, и
не могла справиться с досадой. Она должна быть в Священном Городе, чтобы
присутствовать на собрании имперских советников - такие собрания
устраивались дважды в год. На этот раз речь наверняка пойдет о том, что
здоровье Фрасаи Тонмаргу, Верховного Главнокомандующего Империи, сильно
пошатнулось. В уголках шептались, что он заметно дряхлеет. Слухи были
безосновательны, но даже в лучшие годы властителя Тонмаргу, в бытность его
предводителем клана, он держал бразды правления не слишком твердой рукой,
пытаясь угодить различным партиям. Это тревожило Мару. В таких условиях,
когда власть Фрасаи слабеет, а Имперский Канцлер - им был Камацу, отец
Хокану - вынужден отражать бесконечные наскоки традиционалистов,
угрожающие не только его собственному благополучию, но и благополучию его
единомышленников, осеннее собрание Совета легко может стать ареной
сражения.
  Кровавые события тех дней, когда Игрой Совета заправлял Имперский
Стратег, были еще слишком свежи в памяти.
  Мара стукнула кулаком по письменному столу, невольно выдав накипающее
раздражение, и поднялась на ноги, чтобы немного размяться. Из-за слабости
она была вынуждена ходить опираясь на трость, и это бесило ее еще больше.
Слуги, которые неотлучно находились при ней, и даже мальчик-скороход,
сидевший у дверей, отвернулись, чтобы не видеть выражение лица госпожи,
откровенно свидетельствующее о ее чувствах.
  Но сегодня она была слишком взвинчена, чтобы тратить силы на
сохранение внешней невозмутимости. Варвар Кевин, окажись он сейчас
поблизости, не упустил бы случая подразнить ее за это.
  Воспоминание отозвалось в душе Мары острой болью. А ведь она думала,
что эта рана давно зарубцевалась.
  - Ох, проклятый насмешник, - процедила она сквозь зубы и энергично
стукнула об пол тростью.
  Со стороны двери донесся мягкий голос:
  - Империя не развалится на куски только оттого, что ее прославленная
Слуга недостаточно окрепла для появления в Совете.
  Одетый в боевую тунику, пропотевшую насквозь после воинских учений, в
кабинет вошел Хокану. Следы хромоты в его походке почти исчезли. Когда
Мара в гневе обернулась к нему, он схватил ее за руки. Силы у нее не было
никакой, ужасная худоба бросалась в глаза, и ему надо было соблюдать
величайшую осторожность, чтобы не оставить синяков на ее запястьях. Но он
стоял на своем и отступать не собирался:
  - Госпожа моя, властитель Хоппара сумеет взять дело в свои руки и
прекрасно с ним справится. И с Советом тоже не случится ничего страшного
из-за твоего отсутствия.
  Она метнула на него возмущенный взгляд и, несколько мгновений
помедлив, потребовала:
  - Перестань обращаться со мной так, будто я сделана из стекла. И ты,
и я - мы оба знаем, что традиционалисты не откажутся от своих зловредных
замыслов и не упустят возможность использовать собрание Совета для самых
грязных интриг. Они там будут заключать сделки, выторговывать для себя
какие-то преимущества, договариваться об условиях... и многие из тех, кто
в иных обстоятельствах стал бы действовать с опаской, теперь обнаглеют
именно из-за моего отсутствия!
  Хокану улыбнулся, выпустил руку жены и, пригладив выбившуюся из ее
прически прядь волос, закрепил ее нефритовой шпилькой там, где, по его
мнению, она должна была находиться. Снова, уже в который раз, его пронзила
боль от жалости к Маре, волосы которой лишились своего неповторимого
блеска, а кожа - гладкости перламутра. За недели, проведенные на одре
болезни, Мара утратила и свойственную ей прежде гибкость танцовщицы. Она
выглядела изможденной, и даже Люджану не удавалось выманить ее для отдыха
на воздух.
  - Имперскую политику побоку, пичужка: я взял на себя смелость созвать
твоих горничных. Тебе придется кое-кого принять.
  - Ох, всеблагие боги! Парадный наряд? - Гнев Мары быстро переплавился
в досаду. - Я же задохнусь! Чей же родитель, интересно, на этот раз
явился, чтобы коснуться подола моего платья в надежде, что ему улыбнется
счастье и он найдет приличных мужей для пятерых своих дочерей-дурнушек?
  Хокану рассмеялся, обхватил ее обеими руками за талию и высоко поднял.
  - Какие мы сегодня ехидные. А ты знаешь, что один купец подъезжал к
Джайкену с предложением - продать твои поношенные платья, и предлагал за
них солидную сумму в металле. Он хотел разрезать обноски на ленты и
продавать как сувениры.
  Мара оцепенела от оскорбления:
  - Джайкен мне об этом ничего не сказал!
  - И правильно сделал, - начал Хокану и тут же охнул: женщина, которую
он обнимал, похожая на бестелесный призрак, основательно двинула его
локтем под дых. Он переменил ее положение - так чтобы она не могла
нечаянно удариться о рукоять его меча - и отважно продолжил свою речь:
  - Он понимал, что ты прикажешь прогнать беднягу из поместья плетьми,
и счел это не вполне уместным с точки зрения законов гостеприимства.
  Когда ее консорт шагнул в коридор, Мара выпалила словечко, которое
наверняка запятнало бы ее возвышенный образ в глазах благоговеющих
простолюдинов. Затем она ткнула мужа в плечо:
  - Так кто же этот посетитель, которого вы с Джайкеном сочли настолько
безопасным для меня, что даже разрешаете мне его принять?
  Лицо Хокану осветила широкая усмешка.
  - Тебе захочется навести красоту. Это госпожа Изашани Ксакатекас.
  - Здесь?! - Мара чуть не взвизгнула от испуга. Она непроизвольно
подняла руки и начала приглаживать волосы.
  После злополучного выкидыша это был первый раз, когда она проявила
хоть какую-то заботу о своей внешности, и Хокану мысленно поблагодарил
красавицу с острым язычком, ожидавшую сейчас в лучшей из гостиных Мары.
Может быть, после этого визита властительница Акомы прислушается к доводам
рассудка и перестанет тратить силы, необходимые для ее выздоровления, на
изматывающие страхи и тревоги. По суждению жреца-врачевателя, противоядие
застало Мару у самых ворот, ведущих в чертог Красного бога, и потребуются
три месяца отдыха и покоя, чтобы она окрепла телесно, однако для полного
восстановления сил должен пройти еще такой же срок. Но можно ли было
рассчитывать на "отдых и покой" после всего, что случилось с Марой? После
того, как она потеряла своего первенца Айяки, разрешилась от бремени
мертвым младенцем и чуть сама не погибла мучительной смертью от медленного
яда... Хокану опасался, что пройдет гораздо больше времени, прежде чем его
жена снова станет самой собой.
  Выразительное движение Мары напомнило Хокану, что позаботиться о
приличиях перед выходом к гостям нужно не только ей, но и ему самому. Если
он не прогреется как следует в горячей ванне, и притом как можно скорее,
он просто обрастет твердой коркой. Любимая супруга прекрасно поняла
значение его гримасы.
  - Не слишком задерживайся в ванне, дорогой. Если уж Изашани здесь,
вокруг нее сразу образуется облако полунамеков и интриг - облако не менее
плотное, чем от ее благовоний. Чтобы вытрясти из нее важные сведения,
нужно присутствие красивого мужского лица. И поскольку я не мужчина и не
отношусь к числу ее любимцев, придется постараться тебе как консорту Акомы.
  Не настолько Хокану устал от упражнений на плацу и не настолько был
глух к оттенкам интонации, чтобы не почувствовать затаенный страх в голосе
жены.
  - Что тебя беспокоит, повелительница? В обычное время ты была бы в
восторге, узнав о визите госпожи Изашани.
  Мара подняла на него темные глаза.
  - Великая Игра... - пробормотала она. - Слишком часто она
оборачивается кровопролитием, и снова ходят слухи о заговоре против
императора.
  Лицо Хокану окаменело.
  - Я приду. Но только после того, как приму ванну, и после того, как
вы, женщины, обменяетесь приветствиями и последними новостями.
  Возможно, причиной визита вдовствующей госпожи Ксакатекас
действительно были опасные политические замыслы, думал Хокану, но будь он
проклят, если упустит возможность поставить на службу Маре
проницательность и острый ум этой выдающейся дамы.

  ***

  В обрамлении роскошного наряда, осыпанная изумрудами и нефритом, Мара
выглядела как потерянный зверек. Она вошла в гостиную мелкими робкими
шажками вовсе не ради того, чтобы щегольнуть изысканными манерами, а
просто из-за слабости. По той же причине оказался неглубоким и коротким
поклон, которым она приветствовала ожидающую ее женщину в пурпурно-желтых
одеждах. Продолжительный поклон неминуемо привел бы к тому, что она не
удержалась бы на ногах и упала на колени, а упрямая гордость не позволяла
прибегнуть к помощи слуги, который мог ее поддержать.
  Госпожа Изашани поднялась со своих подушек в ореоле струящихся шелков
и ароматов. Ее яркие карие глаза казались особенно красивыми из-за
необычного разреза - они были чуть раскосыми. В волосах цвета осенней
листвы пробивалась серебряная седина; к тайзовой пудре, которую она
использовала, чтобы придать еще больше прелести своим высоким скулам, явно
были подмешаны сверкающие крупинки из земляной ракушки. Они искрились
крошечными вспышками, создавая волшебный контраст с молочно-белым и
розовым оттенками гладкой кожи, словно силою магических чар сохранившей
блеск юности. Красоту вдовствующей госпожи Ксакатекас прославляли, ее ума
побаивались, и все сходились на том, что ей вообще нет равных в искусстве
вить веревки из окружающих. И вот теперь эта великолепная аристократка
поспешила вперед и поддержала Мару под локоток.
  - Милая, ты еще не поправилась, это же очевидно. - Мягкие переливы ее
голоса напоминали звучание драгоценных старинных инструментов,
передаваемых музыкантами из рук в руки на протяжении многих поколений. - И
между друзьями нет места формальностям.
  С благодарностью приняв неожиданную помощь, Мара расположилась на
мягких подушках. Ее собственный голос мог скорей напомнить о скрипе песка
по стеклу, когда она произнесла традиционные слова приветствия:
  - Добро пожаловать в мой дом, госпожа. В добром ли ты здравии?
  Изашани склонила голову с лукавой улыбкой, от которой на щеках у нее
появились ямочки.
  - Я благодарна Слуге Империи за незаслуженную любезность, - ответила
она.
  В ее тоне слышалось искреннее удовольствие оттого, что Мара своим
обращением как бы поменяла их местами в общественной иерархии. Будучи
старше Мары годами и богаче опытом, Изашани тем не менее являлась всего
лишь бывшей Правящей госпожой, а Мара носила титул Слуги Империи.
  - Я-то вполне здорова, - заявила Изашани, - а вот ты выглядишь как
квайетовое зернышко, слишком долго пролежавшее на солнце. Дорогая моя, ты,
похоже, решила вообще отказаться от пищи?
  Мару не удивила такая откровенность ее высказываний, но эта прямота
частенько выбивала почву из-под ног многих недругов дома Ксакатекас, у
которых и без того ум заходил за разум от неотразимого обаяния этой
женщины.
  Мара оторвала взгляд от блестящего шелка, богато расшитого по краям
золотой нитью, и так же быстро отвела глаза от подноса со сластями и
нарезанными фруктами, которые были раньше доставлены слугами, чтобы гостья
могла подкрепиться с дороги.
  - Ты, конечно, посетила нас не затем, чтобы выслушивать мои жалобы на
слабое здоровье.
  Еда действительно утратила для Мары всякую привлекательность. После
отравления желудок стал капризным и ненадежным.
  Ответ гостьи оказался колючим, как удар фехтовальщика:
  - Я, конечно, посетила тебя не затем, чтобы наблюдать, как ты
дуешься, и потакать тебе в этом.
  Мара едва не вздрогнула. Такое высказывание, услышанное от кого-либо
другого, следовало бы расценить как оскорбление, но в глазах Изашани
светилось непритворное сочувствие. Мара вздохнула, и груз, камнем лежавший
на сердце со дня рокового выкидыша, стал чуть-чуть полегче.
  - Извини. Я не предполагала, что мое настроение выражается столь явно.
  - Извинением от меня не отделаешься. - Изашани протянула безупречно
ухоженную руку, выбрала тарелку и положила на нее порцию фруктов. - Ешь, а
не то я позову твоих горничных и заставлю их сейчас же тебя связать и
уложить в постель.
  А ведь заставит, подумала Мара, и вероломные служанки, вероятно,
послушаются гостью, даже не задумавшись, насколько это согласуется с
желанием самой хозяйки. Изашани использовала свою власть как
могущественный полководец: окружающие неизменно плясали под ее дудку и
только потом начинали гадать, почему получилось так, а не иначе. Поскольку
Мара чувствовала себя слишком слабой, чтобы пускаться в споры, она начала
откусывать по маленькому кусочку от ломтика йомаха. Она, между прочим,
тоже может задавать прямые вопросы:
  - Так что же привело тебя в Акому?
  Изашани бросила на нее испытующий взгляд. Словно уверившись, что, в
отличие от сил телесных, духовная стойкость Мары не подорвана, гостья
налила себе в чашку чоки из кувшинчика, стоявшего на подносе, и сообщила:
  - Властитель Джиро Анасати начал нащупывать почву для переговоров со
старшим из незаконных сыновей моего покойного мужа. - В ее голосе как
будто зазвенела сталь из варварского мира.
  Нахмурившись, Мара отложила недоеденную половинку ломтика.
  - Венасети? - тоном спокойного вопроса произнесла она.
  Грациозным наклоном головы Изашани подтвердила, что имя незаконного
отпрыска угадано верно, и одновременно воздала должное прозорливости
хозяйки. Удивительно было то, что Мара вообще знала это имя, поскольку
покойный властитель Чипино, часто менявший наложниц и куртизанок, успел
обзавестись чрезвычайно многочисленным потомством. Хотя все его побочные
отпрыски на равных правах получили прекрасное воспитание в доме
Ксакатекасов, их темпераменты и характеры отличались исключительным
разнообразием. Старый правитель ценил в своих подругах и красоту, и ум, и,
хотя ни одна из женщин, ставших матерями его сыновей и дочерей, не смогла
отнять у Изашани ее привилегированное положение властительницы и супруги,
для некоторых поражение оказалось более мучительным, чем для других, и они
сумели заронить эту горечь в души своих детей. Нынешний наследник,
Хоппара, в делах семейных придерживался мудрой политики своей вдовствующей
матушки: строго соблюдать некую очередность наследования среди множества
кузенов и незаконных единокровных братьев.
  - Нам еще чрезвычайно повезло, - с искоркой в глазах добавила
Изашани, - что Венасети сохраняет преданность своему роду. Джиро ушел ни с
чем.
  Озабоченность Мары не рассеялась, да и в Изашани она угадывала
внутреннее напряжение. После должности Верховного Главнокомандующего,
которая принадлежала сейчас властителю Фрасаи, следующий по важности пост
при дворе императора занимал властитель Хоппара Ксакатекас. То, что он был
слишком молод для такого высокого сана, делало его уязвимым: его разумные
советы и умение схватывать все на лету встречали сопротивление
подозрительной натуры Фрасаи - тот колебался, становился несговорчивым и
упускал возможность вовремя расстроить планы традиционалистов, стремящихся
воспрепятствовать грядущим переменам и восстановить упраздненный сан
Имперского Стратега.
  Устранение властителя Хоппары означало бы потерю главного
оборонительного бастиона с весьма опасными последствиями. В выражении лица
Изашани таилось предостережение.
  Мара высказала догадку вслух:
  - Ваш дом тоже пережил покушение?
  Лицо Изашани осталось неподвижным, как у фарфоровой куклы.
  - И не одно.
  Мара закрыла глаза. Она почувствовала себя безмерно слабой под гнетом
внезапно навалившейся усталости. Сейчас ее томило желание отказаться от
самой трудной борьбы, ограничить поле своих надежд и усилий, посвятить
себя делу выживания Акомы перед лицом опасностей, сжимающихся вокруг нее,
словно кольцо обнаженных мечей. И все-таки она была Слуга Империи, а не та
неопытная девочка, видевшая свое призвание в служении Лашиме, но вместо
этого нежданно-негаданно оказавшаяся главой осажденного дома. Враги
императора были также и врагами Акомы, ибо с течением времени она стала
подобна опорной колонне, принимающей на себя тяжесть огромной крыши. Чтобы
покончить с властью императора, Джиро и его союзники должны, были сначала
лишить его этой опоры - поддержки Акомы.
  За этой мыслью сразу же пришла другая: уж слишком большой успех
сопутствовал Братству Камои в покушениях на жизнь ее друзей и союзников,
не говоря уж о членах семьи. И пока во главе дома Анасати стоит Джиро, он
будет нанимать убийц снова и снова; преступная община становилась
опасностью, которой нельзя пренебрегать. Мара никогда не смогла бы забыть
ужас, испытанный ею, когда ее едва не задушили, или муки преждевременных
родов, вызванных действием яда. О погибшем Айяки она не перестанет
горевать до конца дней своих.
  Погруженная в мрачные мысли, Мара обнаружила присутствие Хокану в
гостиной, только услышав слова приветствия, с которыми обратилась к нему
гостья.
  Открыв глаза, она увидела своего мужа, склонившегося над рукой
госпожи Ксакатекас. Он держался застенчиво, как мальчик, хотя это было
совсем не к лицу человеку, повелевавшему армиями от имени императора и
занимавшему в обществе такое положение, что Мара оказалась предметом
зависти множества высокородных девиц на выданье. Однако Изашани владела
искусством смущать покой мужчин с такой легкостью, что в обществе
поговаривали, будто она на самом деле ведьма и привораживает поклонников с
помощью колдовских чар. Хокану был одним из ее любимцев, и ее мягкая
лесть, приправленная добродушным подшучиванием, сразу помогла ему овладеть
собой. Всем было известно, что мужчины, не пользующиеся расположением
Изашани, в ее присутствии часами помалкивают, словно язык проглотив.
  Все еще слегка ослепленный обаянием гостьи, Хокану уселся около жены
и, взяв ее за руку, сказал:
  - Мы тоже устали играть в мо-джо-го против Камои. - Он имел в виду
карточную игру с высокими ставками. - И, по правде говоря, какое это было
бы облегчение для всех нас, если бы у Ичиндара родился сын. Стоит
появиться на свет мальчику-наследнику, и у ревнителей традиций сразу
поубавится пыла.
  Темные глаза Изашани загорелись веселым блеском.
  - Последние несколько лет оказались чрезвычайно неблагоприятными для
занимающихся сватовством. Родовитые юноши обзаводились наложницами, а о
женах и слышать не хотели: все поголовно надеялись добиться руки
какой-нибудь из дочерей императора. Настроение на светских приемах стало -
хуже некуда. А чего еще можно было ждать при таком скопище незамужних
девиц, которые фыркают друг на дружку, как детеныши сарката?
  От этой темы разговор плавно перешел к торговой войне между кланами
Омекан и Канадзаваи - войне, из-за которой у отца Хокану возникли
серьезные трудности с продажей смолы. Последствия оказались весьма
ощутимыми. Сократилось производство слоистой кожи, а это сразу ударило по
тем, кто изготовлял доспехи и оружие; гильдия оружейников была близка к
тому, чтобы взбунтоваться, а судовладельцы и грузчики в Джамаре несли
убытки, поскольку товары задерживались в пути и попадали к причалам совсем
не тогда, когда их ожидали. На складах Акомы плесневели шкуры нидр, тогда
как на складах Анасати ничто не залеживалось; отсюда легко можно было
догадаться, что к неполадкам у Шиндзаваи приложили руку союзники Джиро. И
не имело смысла напоминать негоциантам из Омекана, что их собственная
разобщенность некогда позволила императору овладеть всей полнотой
абсолютной власти.
  За неторопливым разговором собеседники и не заметили, что наступил
вечер. Когда усталость Мары стала очевидной и она, принеся положенные
извинения, перешла к себе в спальню, Изашани тоже удалилась в отведенные
ей покои. Утром, уже сидя в паланкине на террасе у входа, когда носильщики
заняли свои места, она подняла глаза на Хокану и отпустила последнее
замечание:
  - Знаешь, молодой хозяин, тебе надо бы как следует позаботиться,
чтобы твоя жена принимала пищу. Не то пойдут гулять слухи, что ты моришь
ее голодом и намереваешься таким образом свести раньше времени в могилу, а
все потому, что надеешься присоединиться к кружку соискателей, которые
увиваются за старшей дочерью Ичиндара.
  Брови Хокану поднялись, словно его кольнули мечом.
  - Госпожа, это угроза?
  Изашани ответила с приторно-ядовитой улыбкой:
  - Можешь не сомневаться. Мой покойный супруг был привязан к Маре, и я
не хочу, чтобы его тень явилась меня преследовать. Кроме того, Хоппара,
вероятно, сочтет необходимым вызвать тебя на поединок чести, если увидит,
в какой печали пребывает твоя жена. После ее героических подвигов в Ночь
Окровавленных Мечей он сравнивает с ней всех молодых женщин, и никто не
выдерживает сравнения.
  - Еще бы. - Голос Хокану зазвучал серьезно. - Но во всей Империи не
сыщется человек, которого благополучие Мары заботило бы больше, чем меня.
А твой визит помог ей гораздо больше, чем ты можешь вообразить.

  ***

  Посещение госпожи Изашани, по крайней мере, помогло уже тем, что Мара
снова начала уделять внимание своей внешности. Она доверилась искусству
горничных, и, если поначалу отрадными изменениями в собственном облике она
была обязана исключительно гриму, Хокану хватало деликатности, чтобы не
дразнить ее такими замечаниями. Она по-прежнему посвящала долгие часы
изучению хозяйственных донесений, но хотя бы делала над собой усилия,
чтобы побольше есть; после того как она завела обыкновение проводить время
на озере, в покое и в неторопливых размышлениях на борту маленькой лодки,
ее бледность вскоре исчезла.
  - Очень трудно терзаться тревогами, когда кругом вода, спокойная как
небо, - сказала она однажды вечером, ступив на берег и оказавшись в
объятиях встречавшего ее Хокану.
  Предзакатное солнце золотило не только поверхность озера, но и весь
ландшафт. Для Хокану была невыносимой мысль, что придется сейчас разрушить
очарование минуты, но выбора у него не было. Очень скоро Мара все узнает,
и если он не хочет вызвать бурю возмущения, то не посмеет скрыть от жены
последние новости.
  - Вернулся Аракаси.
  - Так скоро?
  Мара подняла голову и поцеловала мужа с рассеянным видом человека,
мысли которого блуждают где-то далеко.
  - Должно быть, он услышал о покушении на властителя Хоппару, прежде
чем я отправила ему вызов.
  Сказав это, властительница заторопилась, чтобы повстречаться со своим
начальником разведки. Сопровождаемая мужем, она вошла во дворец и
проследовала по коридорам, уже наполнявшимся вечерними тенями, мимо слуг,
зажигавших масляные лампы. Со стороны одной из террас донеслись
приглушенные расстоянием радостные возгласы Джастина.
  - С чего это малыш так разбушевался? - спросила Мара.
  Хокану обнял ее одной рукой за плечи:
  - У него новая игра. Твой военный советник заключает с ним пари:
утверждает, что не даст захватить себя врасплох и не попадется в засаду.
Так что Джастин теперь прячется за мебелью, а слуги вообще избегают
заходить в дальние коридоры: боятся ненароком угодить в засаду.
  - А Кейок? - Мара обогнула последний угол и прошла из конца в конец
еще одного коридора, вымощенного старой, стершейся мозаикой. - Он
попадался?
  Хокану засмеялся:
  - Много раз. Слух у него уже не тот, что был раньше, а костыль делает
его легкой добычей.
  Мара покачала головой:
  - Вот именно. Старый служака получил достаточно шрамов на службе
Акоме, и нельзя допускать, чтобы в преклонном возрасте он терпел наскоки
мальчишки.
  Но Хокану знал, что Кейок нисколько не возражает против синяков,
полученных от таких забав, потому что любит Джастина так, как любил бы
внука, если бы тот у него был.
  Супружеская пара подошла к дверям кабинета властительницы. Хокану
снял руку с плеча жены и вопросительно взглянул на нее. Слуги не успели
еще добраться до этих покоев, и здесь пока не были зажжены лампы. Лицо
Мары оставалось непроницаемым, но спустя несколько мгновений она сказала:
  - Останься со мной. Новости госпожи Изашани все еще меня тревожат, и
твой совет может оказаться очень полезным.
  В ее голосе Хокану уловил беспокойство. Он спросил:
  - Хочешь, я пошлю за Сариком и Инкомо?
  - Нет, - решительно заявила Мара. - Они вряд ли одобрят то, что я
задумала, а я не вижу необходимости выслушивать их возражения.
  Хокану пробрал озноб, несмотря на тепло летнего вечера, голоса слуг,
переговаривающихся где-то рядом, и запахи ужина, доносящиеся из кухни. Он
протянул руку и одним пальцем поднял подбородок Мары.
  - И что же ты такое задумала, моя дорогая властительница? - спросил
он самым беспечным тоном, хотя от мрачного предчувствия у него перехватило
дыхание.
  После недолгой паузы Мары ответила:
  - Община Камои слишком долго служит для нас источником бедствий. По
их вине я потеряла первенца и еще не родившегося младенца. Я не допущу,
чтобы госпоже Изашани пришлось пережить подобные потери. Я в долгу перед
покойным властителем Чипино и хотя бы поэтому обязана помочь его семье.
  Хокану вздохнул:
  - Корень зла не в самих убийцах из Камои, а в том враге, который их
нанимает.
  Мара коротко кивнула:
  - Я знаю. Именно поэтому я собираюсь попросить Аракаси, чтобы он
проник в их главное логово и выкрал секретные записи. Если я узнаю имя
нанимателя, то смогу изобличить его перед всеми.
  - Вероятно, это имя - Анасати, - заметил Хокану.
  - Одно из имен, - зловеще процедила Мара. - Я хочу узнать и другие,
чтобы родители больше не оплакивали юных наследников, ставших жертвами
смертоносной политики. А теперь пойдем и поручим Аракаси выполнить эту
трудную задачу.
  Хокану оставалось лишь кивнуть в знак согласия. К Мастеру тайного
знания он испытывал уважение, близкое к благоговению после того дня, когда
они вместе пустились на поиски противоядия. Однако поручить человеку -
пусть даже обладающему таким даром лицедейства и перевоплощения -
проникнуть в самое сердце тонга Камои означало требовать невозможного. Но
у Хокану не было убедительных доводов, чтобы заставить жену понять: она
посылает Мастера на смерть именно тогда, когда больше всего нуждается в
его услугах.

  ***

  Аракаси покинул кабинет властительницы в тяжелом раздумье. Беседа
была столь долгой, что он охрип. Всеобъемлющий и точный доклад, с которым
он сюда явился, был результатом многих месяцев упорного труда в самых
разных краях Империи. Мастер не давал покоя своим агентам, заставляя их
добывать ответы на интересующие его вопросы, хотя прекрасно понимал, какую
опасность представляет Чимака, первый советник правителя Джиро. Двое
агентов при этом лишились своего прикрытия и, попав в безвыходное
положение, предпочли броситься на собственные клинки, чтобы избежать
допросов и истязаний. Пытка могла бы исторгнуть у них невольные признания,
а предать госпожу им запрещала честь. И хотя разведчикам Аракаси удалось
общими усилиями обнаружить кое-какие перемены в составе союзов,
заключенных ранее противниками императора, и выявить несколько
традиционалистских заговоров, Мастер так и не сумел ни на волос
приблизиться к решению главной задачи - узнать имя нанимателя, который
посылал убийц из Камои против Акомы.
  Стали известны новости и более тревожные, чем последнее неудавшееся
покушение на властителя Хоппару. Как оказалось, были и другие
посягательства на жизнь членов семьи Ксакатекас. Планы злоумышленников
сумела сорвать одна из агентов Аракаси в этом доме. Дважды случалось так,
что она, затесавшись среди поваров, "по неловкости" роняла на пол тарелки
с пищей, вызвавшей у нее подозрение.
  Это сообщение заставило Мару вздрогнуть. Она побледнела, потом
покраснела; Аракаси никогда прежде не видел ее в таком гневе. Ее слова все
еще звучали в памяти Мастера, и, кроме гнева, в них угадывалось горе,
никогда не отпускавшее ее со дня гибели Айяки:
  - Аракаси, - сказала она, - я прошу тебя найти способ выкрасть
секретные записи тонга. Нужно положить конец атакам на нас, а теперь еще и
на союзников императора. Если за покушениями стоит не только Анасати, но и
кто-то еще, я хочу знать, на каком я свете.
  Выслушав приказ, Аракаси по-солдатски отсалютовал хозяйке ударом
кулака по собственной груди. После многомесячных бесплодных усилий
проникнуть в архивы Анасати и после трех неудачных попыток внедрить новых
агентов в усадьбу Джиро он испытал нечто похожее на облегчение, получив
задание пробраться в логово тонга. Аракаси с досадой признавал, что Чимака
- самый умный противник из всех, с кем он имел дело. Но даже столь
блистательный виртуоз политической игры, как первый советник в доме
Анасати, не станет ожидать, что кто-то решится на такой безрассудно-смелый
ход - бросить вызов всей общине убийц. И пока Чимака не знает главного
разведчика Акомы по имени, он понемногу выстраивает свое понимание методов
Аракаси - понимание, которое позволяет ему предугадывать поведение
противника. Тщательно отмеренная доза неожиданностей может на некоторое
время увести Чимаку по ложному следу, особенно если ему останутся
неизвестными истинные причины наблюдаемых событий.
  Тихий, как тень, погруженный в собственные мысли, Аракаси свернул за
угол, по привычке придерживаясь переходов потемнее. Узкий коридор
пересекал самую старинную часть усадебного дворца. Полы были проложены на
двух разных уровнях - наследство какого-то забытого властителя, уверенного
в том, что он всегда должен стоять выше своих слуг. Кроме того, ему - а
может быть, кому-нибудь из его жен - была свойственна любовь ко всяческим
безделушкам и украшениям. В стенах имелись ниши-углубления для статуй и
других произведений искусства. Вид этих ниш всегда наводил Аракаси на
невеселые мысли: он не мог не думать, что некоторые из них достаточно
просторны, чтобы в них нашел укрытие убийца.
  Поэтому он не был захвачен совсем уж врасплох, когда позади него
раздался оглушительный вопль и кто-то совершил атлетический прыжок с явным
намерением наброситься на него сзади.
  Он круто обернулся и через мгновение уже крепко держал в руках
брыкающегося шестилетнего мальчика, рассерженного из-за того, что его
внезапная атака не удалась.
  Мастер подул на золотисто-рыжую кудряшку, прилипшую к губам ребенка,
и поинтересовался:
  - Я сегодня так похож на Кейока, что ты решил со мной повоевать?
  Юный Джастин захихикал, извернулся и умудрился поднять игрушечный
меч, вырезанный из дерева и украшенный лаковой инкрустацией.
  - Кейока я сегодня уже два раза убил, - похвастался он.
  Брови Аракаси поднялись. Он ухватил мальчика поудобнее, удивленный
тем, что удерживать бойкого вояку удается только ценой ощутимых усилий.
Вот уж воистину сын своего отца: и держится нахально, и ноги длинные, как
у антилопы корани, с которой никто не может сравниться по скорости бега.
  - А Кейок сколько раз тебя сегодня убил, постреленок?
  Присмиревший Джастин сознался:
  - Четыре.
  Он добавил грубое ругательство на языке варваров, - вероятнее всего,
он перенял это выражение от какого-нибудь солдата, который водил дружбу с
Кевином во время кампании в Дустари. Аракаси мысленно отметил, что слух у
мальчика такой же острый, как и ум, если он так наловчился подслушивать
разговоры старших.
  - У меня такое впечатление, что тебе давно пора спать, - укоризненно
произнес Мастер. - Твои няньки знают, что ты разгуливаешь по дому? - И он
потихоньку двинулся в направлении детских комнат.
  Джастин тряхнул копной рыжих волос:
  - Няньки не знают, где я. - Он гордо улыбнулся, но потом его
оживление улетучилось: он почуял неладное. - А ты им не скажешь? Мне за
это влетит, это точно.
  В темных глазах Аракаси блеснул огонек.
  - Не скажу, но с одним условием, - со всей серьезностью ответил он. -
В обмен на мое молчание ты мне кое-что пообещаешь.
  Джастин принял торжественный вид. Подражая солдатам, которые
подтверждали свое обязательство уплатить долг (в случае проигрыша) при
игре в кости, он поднял руку и коснулся лба сжатым кулачком:
  - Я держу слово.
  Аракаси спрятал улыбку:
  - Очень хорошо, досточтимый молодой хозяин. Ты не издашь ни звука,
когда я потихоньку от всех доставлю тебя к спальне, и будешь лежать на
своей циновке не шелохнувшись, с закрытыми глазами, пока не проснешься, и
это будет утром, а не ночью.
  Джастин взвыл от такого вероломства. До чего же похож на отца, думал
Аракаси, пока тащил протестующего малыша в детскую. Кевин тоже никогда не
считался ни с обычаями, ни с правилами пристойности. Он бывал честен,
когда это могло смутить окружающих, и лгал, если находил это полезным. Он
был сущим бесом, если судить о нем просто как об одном из слуг в хорошо
налаженном цуранском хозяйстве, но жизнь, несомненно, стала менее забавной
после того, как Кевина отправили через магические Врата обратно в
Мидкемию. Даже Джайкен, который частенько служил мишенью для шуточек
Кевина, порой высказывал сожаление о его отсутствии.
  В точности соблюдая уговор, Джастин прекратил протесты на пороге
своей комнаты: не стоило привлекать к себе внимание и раздражать нянек. Он
держал свое слово воина до того момента, когда Аракаси бесшумно уложил его
в постель, но глаза он не закрыл. Вместо этого он буравил стоящего рядом
Аракаси негодующим взглядом, пока его наконец не одолела усталость и он не
заснул глубоким и здоровым сном набегавшегося за день мальчика.
  Мастер тайного знания не сомневался, что Джастин снова улизнул бы из
детской, невзирая на данное им торжественное обещание, если бы Аракаси не
подкрепил это твердое "слово воина" своим присутствием. Всеми повадками
мальчик напоминал скорее мидкемийца, чем жителя Цурануани; мать и приемный
отец поощряли развитие в нем этих качеств.
  Сейчас трудно было предугадать, каким образом заявит о себе
нецуранский характер Джастина, когда он повзрослеет, - послужит ли благому
делу или приведет к тому, что имя и натами Акомы останутся незащищенными
от враждебных выходок Джиро и его союзников. Аракаси вздохнул,
проскользнул в просвет между панелями стенной перегородки и двинулся в
путь по саду, залитому лунным светом. Добравшись до помещений, которые
служили ему жилищем в тех редких случаях, когда он задерживался в поместье
на несколько дней, Аракаси скинул с себя свою самую последнюю маску -
личину бродячего коробейника, торгующего дешевыми украшениями. Он
выкупался в прохладной воде, не желая тратить время на ожидание, пока
слуги натаскают горячей; смывая въевшуюся дорожную грязь, он уже
прикидывал, как подступиться к своей новой миссии.
  Письменные свидетельства о контрактах, заключенных гонгом Камои или
другой общиной того же толка, находились во владении самого Обехана.
Только доверенный преемник (обычно им становился один из сыновей) мог
знать, в каком тайнике содержатся эти свитки, - на тот случай, если
Обехана постигнет внезапная кончина. Для того чтобы установить
местонахождение опасных документов, Аракаси придется оказаться достаточно
близко к вожаку Братства Красного Цветка - самой могущественной общины в
Империи.
  Аракаси смывал краску с волос энергичными движениями, позволявшими
ему дать выход накопившимся тяжелым чувствам. Пробраться в самое сердце
Братства будет куда труднее, чем уцелеть во всех прошлых вылазках.
  Аракаси ничего не сказал Маре об опасностях этого предприятия. Ему
достаточно было взглянуть на угасшее, изможденное лицо Мары, чтобы понять:
нельзя добавлять ей тревог, иначе ее выздоровление затянется на еще более
долгий срок.
  Аракаси откинулся на спину, не замечая, что последнее тепло успело
улетучиться из воды. Он размышлял о своей встрече с Джастином.
Беспокойство Мары за сына - единственного оставшегося в живых - будет
только нарастать: Аракаси это понимал. На нем лежала часть ответственности
за то, чтобы мальчик вырос и достиг совершеннолетия; сейчас это означало,
что он обязан найти средства обезвредить самого опасного вооруженного
злодея в Империи - Обехана, главаря общины Камои.
  Любой здравомыслящий человек счел бы задачу невыполнимой, но это ни в
малейшей степени не смущало Аракаси. Беспокоило другое: впервые за всю его
долгую и богатую приключениями жизнь у него не было ни малейшей зацепки,
которая хотя бы подсказала ему, с чего начать. Место, где обретался глава
Братства, держалось в строжайшем секрете. Агенты, которые получали плату
за посредничество, не были столь легкой добычей, какой оказался аптекарь в
Кентосани. Им полагалось совершить самоубийство - как они и поступали
много раз в истории, - прежде чем их заставят выдать следующее звено в
цепочке связных. Они были преданы своему смертоносному культу точно так
же, как агенты Аракаси были преданы Маре. Так и не отогнав тревожных дум,
Аракаси вышел из ванны и насухо обтерся полотенцем, после чего облачился в
простую длинную рубаху. Почти половину ночи он провел отыскивая у себя в
памяти события и лица, которые помогли бы ему раздобыть путеводную нить.
  За пару часов до рассвета он встал, несколько раз потянулся и
мысленно собрал воедино все обстоятельства, которые могут послужить ему на
пользу.
  Не замеченный патрулями, он покинул усадьбу. Однажды Хокану пошутил,
заявив, что какой-нибудь стражник может случайно убить главного разведчика
Мары, если тот будет тайком бродить по ночам вокруг дома. На это Аракаси
ответил, что такого стражника необходимо будет повысить в должности, раз
он сумел избавить Мару от негодного слуги.
  Рассвет застал Аракаси на дальнем берегу озера: Мастер шел ровным
шагом, обдумывая дальнейшие действия. Он строил и пересматривал планы,
отбрасывал их, но не отчаивался, а лишь все более проникался сознанием
важности стоящей перед ним цели. К восходу солнца он уже был на реке,
затерявшись среди других путешественников, ожидающих прибытия почтовой
барки, - еще один безымянный пассажир, который держит путь в Священный
Город.


                                  Глава 11

  УТРАТА

  Проходили месяцы.
  Румянец наконец вернулся на щеки Мары. Наступила весна, в должный
срок отелились нидры, и кобылы, доставленные из варварского мира,
произвели на свет здоровых жеребят. С разрешения Люджана Хокану получил в
свое распоряжение несколько десятков солдат, обучил их ездить верхом, а
потом начал тренировать в искусстве сражаться в конном строю.
  Пыль, поднятая в воздух при таких маневрах, долго еще висела над
полями в сухом горячем воздухе, и на исходе дня берег озера оглашался
смехом и шутливыми возгласами свободных от службы солдат, наблюдающих, как
немногие избранные купают своих мидкемийских страшилищ или стирают пот с
их лоснящихся боков. Иногда, когда игры становились довольно грубыми,
мокрыми оказывались не только наездники и лошади.
  С той самой террасы, которая некогда служила во время учений
командным пунктом для Тасайо Минванаби, за тренировками нарождающейся
кавалерии наблюдала Мара. Вместе с нею находились горничные и маленький
сын; все чаще компанию ей составлял и муж - в кожаных штанах для верховой
езды, при мече и арапнике.
  В один из таких дней, когда солнце уже склонялось к западу, Мара
увидела, как старый седой ветеран многих походов потянулся к своей лошади
и поцеловал ее в нос. Это зрелище настолько позабавило властительницу, что
впервые за долгие недели окружающие увидели на ее лице беззаботную улыбку.
  - Смотри-ка, - сказала она мужу, - солдаты, очевидно, начинают
привыкать к лошадям. Уже многие возлюбленные наших воинов жаловались, что
их избранники проводят больше времени в конюшнях, чем в своих законных
постелях.
  Хокану усмехнулся и обнял ее гибкий стан:
  - Ты тоже сетуешь на это, женщина?
  Мара полуобернулась в его объятиях и перехватила взгляд Джастина,
который уставился на нее своими невинными, широко открытыми глазами. Всем
своим видом он так напоминал отца, что Мара не сразу справилась с
охватившим ее волнением; но тут он пальцами изобразил грубый знак, который
наверняка узнал не от приставленных к нему воспитателей.
  - А ты сегодня ночью собираешься сделать ребеночка, - сказал он,
гордый своим умозаключением и ничуть не обескураженный оплеухой, которую
тут же получил от ближайшей к нему няньки.
  - Что за дерзость! Так разговаривать с матерью! Не знаю, где ты
набрался таких штучек с пальцами, но, если это повторится, не миновать
тебе порки!
  Покраснев до корней волос, нянька поклонилась хозяевам и потащила
протестующего Джастина в детскую, чтобы уложить его спать.
  - Да ведь солнце еще вон как высоко стоит! - негодовал провинившийся
малыш. - Как же я смогу спать, если вокруг все видно?
  Парочка исчезла за поворотом лестницы, которая вела вниз с холма; но
прежде, чем они скрылись из виду, шевелюра Джастина полыхнула огнем в
лучах низкого солнца.
  - Всеблагие боги, он растет не по дням, а по часам, - с нежностью
сказал Хокану. - Скоро надо будет подобрать ему наставника для занятий с
оружием. Как видно, уроков счета и письма недостаточно, чтобы помешать ему
подглядывать за слугами.
  - Он не подглядывал, - возразила Мара. - При случае он не упускает
возможности улизнуть куда-нибудь в казармы или в бараки рабов. И очень
внимательно слушает, когда мужчины бахвалятся своими победами над особами
из Круга Зыбкой Жизни или над девушками-служанками. Он - сын своего отца,
когда речь идет о том, чтобы поглазеть на женщин, и сегодня утром он
сказал моей горничной Кейше нечто такое, что она покраснела, как юная
девушка, хотя таковой отнюдь не является.
  Она склонила голову набок и из-под опущенных ресниц вгляделась в мужа:
  - Он грубый и неотесанный мальчик, которого придется женить пораньше,
а не то, чего доброго, он наплодит бастардов Акомы по всей стране, и все
отцы молоденьких девушек станут гоняться за ним с мечом... ну если и не
все, то уж половина - это точно.
  Хокану тихонько засмеялся:
  - Из всех забот, которые он может тебе причинить, эта беспокоит меня
меньше всех прочих.
  Глаза у Мары расширились.
  - Да ведь ему семь лет только что исполнилось!
  - В таком случае это для него самое подходящее время, чтобы
обзавестись маленьким братцем, - сказал Хокану. - Появится второй
дьяволенок, за которым ему надо будет присматривать... глядишь, и сам он
станет бедокурить поменьше.
  - Ты тоже грубый и неотесанный мальчик, - мстительно поддела его Мара
и, с коротким смешком выскользнув из объятий мужа, побежала вниз по склону
холма. Поплотнее запахнуть свой легкий халатик она позабыла.
  Хокану справился с изумлением и последовал за женой. От нахлынувшего
восторга кровь бросилась ему в лицо. Слишком долго он не видел свою
госпожу в таком игривом настроении - со злосчастного дня отравления. Он
бежал неторопливо, уверенный, что именно этого она сейчас желает, и не
пытался перейти на более широкий, размашистый шаг атлета, чтобы догнать
Мару. Он поравнялся с ней только в узкой лощине у берега озера.
  Лето было в полном разгаре. Среди сухих трав еще виднелась зелень.
Кусачие насекомые, отравлявшие жизнь в начале лета, куда-то попрятались, а
хор цикад не умолкал. Воздух был напоен теплом.
  Хокану порывисто обнял жену, и оба упали на землю - растрепанные,
почти не дыша, отбросив всякую церемонность и чопорность.
  - Мой господин и консорт, - сказала Мара, - кажется, у нас осталась
одна проблема: нехватка наследников.
  Его пальцы уже распускали оставшиеся шнурки ее халата.
  - После наступления темноты патрули Люджана обходят дозором берег, -
напомнил он.
  Она ответила сияющей улыбкой:
  - Тогда тем более нам нельзя терять время.
  - Ни в коем случае, - радостно подтвердил Хокану.
  После этого обоим было уже не до разговоров.

  ***

  Долгожданный наследник мантии Шиндзаваи, судя по всему, был зачат той
ночью - либо на берегу, под открытым небом, либо позже, посреди душистых
подушек, после кубка вина сао, который супруги осушили вместе в своих
покоях. Шесть недель спустя у Мары уже не оставалось сомнений. Она знала
признаки беременности, и, хотя, просыпаясь, она чувствовала себя скверно,
Хокану слышал по утрам ее пение. Но в его улыбке таился привкус горечи.
Ему было известно то, чего не знала она: дитя, которое она носит сейчас
под сердцем, будет у нее последним, и все целители-жрецы Хантукаму не
властны это изменить.
  До того дня, когда он случайно услышал спор между поварятами с кухни
и побочным сыном одного из приказчиков, ему и в голову не приходило, что
младенец может оказаться женского пола. Он предоставил событиям идти своим
чередом и не обращал внимания на пари, которые заключались в казармах
насчет предполагаемого пола будущего ребенка.
  Хокану даже мысли такой не допускал, что боги пошлют ему дочь, а не
сына: ведь этому ребенку - последнему, которого Маре суждено выносить -
предстояло унаследовать имя и состояние семьи Шиндзаваи.
  Состояние радостной беззаботности, в которой началась эта
беременность, быстро уступило место строжайшей бдительности. После попытки
отравления, после покушений на союзников Акомы беспечности не было места.
Люджан утроил число патрулей и самолично проверял наиболее опасные посты в
ущельях. Молитвенные врата над рекой - там, где она вытекала из озера, -
ни на минуту не оставались без наблюдателей в башнях; в состоянии полной
боевой готовности постоянно находилась рота вооруженных воинов. Однако
пришла осень, на рынки были отправлены гурты нидр, и коммерческие дела шли
бесперебойно, без каких бы то ни было заминок. Бандиты не нападали на
караваны с шелком, что само по себе было необычным и настораживало.
Джайкен просиживал долгие часы над грудами счетных табличек, но, казалось,
его не радовала даже большая прибыль от продажи квайета.
  - Природа часто выглядит особенно прекрасной перед самыми
разрушительными бурями, - угрюмо ворчал он в ответ на жалобы Мары, которая
уверяла, будто у нее шея болит из-за его непоседливости, поскольку ей
постоянно приходится вертеть головой, а иначе за ним не уследишь.
  - Уж слишком все гладко идет, - в который раз повторил управляющий, с
размаху усевшись на подушки перед письменным столом госпожи. - Как же тут
не тревожиться? Не верю я, что все это время Джиро благонравно сидит
уткнувшись носом в старые свитки.
  Однако кое-что было известно от агентов Аракаси. Джиро не сидел сложа
руки: он нанял механиков и плотников для сооружения странных устройств на
площади, которая при жизни его отца использовалась как плац для воинских
учений. Было вполне вероятно, что эти устройства предназначались для осады
крепостей и для подкопов. В оборот был пущен ловко состряпанный слух,
будто старый Фрасаи Тонмаргу по наущению властителя Хоппары Ксакатекаса
растратил деньги из имперской казны. До сих пор многочисленные работники
трудились, заделывая трещины в стенах Кентосани и во внутренней цитадели
императорской резиденции - следы разрушительного землетрясения,
устроенного магом-отступником Миламбером во время Имперских игр несколько
лет назад.
  Когда потянулись скучные осенние дни и уже приближался сезон дождей,
Мара почувствовала, что ее одолевает беспокойство. Она ловила себя на том,
что, как и Джайкен, без конца расхаживает из угла в угол и ничего не может
с собой поделать. Единственную передышку она получила, когда Джастину
исполнилось восемь лет и Хокану подарил ему первый в его жизни настоящий
меч, а не игрушечное детское оружие. Мальчик принял искусно сработанный
маленький клинок с должной серьезностью и устоял против искушения
немедленно кинуться с этим мечом на воображаемого врага, сокрушая все на
своем пути. Однако уже на следующее утро все уроки пристойного поведения,
полученные от Кейока, оказались напрочь забытыми. Это стало ясно, когда
он, грозно потрясая обнаженным клинком, сбежал по склону холма на поляну,
где его ожидал наставник.
  Мара наблюдала за сыном с веранды, мучительно сожалея, что не может
находиться сейчас рядом с ними обоими. Однако лекари не позволяли ей
надолго вставать с подушек, а муж, который обычно бывал снисходителен к
вспышкам ее упрямства, не соглашался ни на какие поблажки. Нельзя было
рисковать будущим наследником. Зато все, о чем бы Мара ни попросила,
доставлялось ей немедленно, чтобы сгладить неудобства от всевозможных
запретов.
  Прибывали подарки от других важных господ: от одних - роскошные, от
других - самые скромные знаки внимания. От Джиро была получена дорогая, но
чудовищно уродливая ваза. С каким-то изощренным злорадством Мара приказала
отдать вазу слугам, чтобы они могли использовать ее для выноса из дома
ночных нечистот.
  Но из всех даров самыми желанными для Мары были книги, доставляемые в
больших ларцах, от которых пахло пылью и плесенью. Их присылала Изашани,
предпочитая такое подношение более привычным лаковым шкатулкам или
экзотическим певчим птицам. Читая записочки, приложенные к подаркам, Мара
весело смеялась. За броским гримом Изашани, за ее милыми женскими
шуточками скрывались проницательный ум и сильная воля. А тем временем от
ее сына Хоппары приходили традиционные, но ошеломляюще экстравагантные
букеты цветов.
  Окруженная расписными вазами, Мара вдыхала аромат срезанных цветов
кекали и пыталась не думать о Кевине-варваре, который впервые открыл ей в
сумерках сада, что значит быть женщиной... Давно это было. Сейчас,
нахмурившись, она изучала трактат об оружии и военных кампаниях. Она еще
больше нахмурилась, когда подумала, что, быть может, в премудрости этого
трактата вникал и Джиро Анасати. Тут ее мысли сбились. Сообщения от
Аракаси поступали нерегулярно - с тех пор как она возложила на него задачу
добыть секретные документы тонга Камои. Она не видела его уже несколько
месяцев; ей не хватало его быстрого ума и безошибочного истолкования
старых и новых слухов. Закрыв книгу, она попыталась представить себе, где
он сейчас находится. Сидит, возможно, где-нибудь в захолустном постоялом
дворе, приняв обличье погонщика нидр или моряка. А может быть,
подкрепляется за одним столом с бродячим торговцем.
  Она запретила себе даже в мыслях допускать, что он, может быть, уже
мертв.

  ***

  На самом же деле Аракаси в этот момент лежал на боку среди смятых и
перепутанных шелковых простыней и легким прикосновением искусных пальцев
поглаживал бедро девушки в самом расцвете молодости и красоты. Его не
слишком беспокоило то, что, согласно условиям контракта-обязательства, она
является собственностью другого мужчины, равно как и то, что он рисковал
собственной жизнью ради обольщения этой девушки. Если даже какой-нибудь
слуга или стражник, озабоченный защитой добродетели рабыни-наложницы,
рассчитывает застать ее среди бела дня с любовником, то уж наверняка
спальня отсутствующего хозяина окажется последним местом, где он вздумает
ее искать.
  Сама красавица успела достаточно соскучиться от жизни взаперти, чтобы
обрадоваться приключению; к тому же она, по молодости лет, не ожидала от
жизни никаких особенных подвохов. Ее нынешний владелец, старый и тучный,
не мог похвастаться мужскими доблестями. С Аракаси все было иначе. Она,
постигшая все тонкости науки угождения мужчинам в постели и занимавшаяся
этим с шести лет, чувствовала себя выдохшейся и пресыщенной. Преуспеет ли
он в своих стараниях возбудить ее - вот и все, что ее сейчас интересовало.
  Для главного разведчика Акомы ставки в игре, которую он вел, были
намного выше.
  В полутемной комнате с закрытыми перегородками воздух казался тяжелым
из-за дымка курильниц с благовониями и аромата духов. Простыни источали
запах трав, которые считались верным средством для возбуждения
сладострастных желаний. Аракаси, изучивший немало книг по медицине, знал,
что это поверье ложно; впрочем, престарелый хозяин был достаточно богат и
мог не беспокоиться насчет того, не попусту ли потрачены его деньги. Эта
мешанина приторных ароматов чрезвычайно досаждала Аракаси, больше всего он
сейчас жалел о том, что нельзя раздвинуть перегородки. Ему казалось даже,
что он с большей легкостью претерпел бы запах заношенной набедренной
повязки и фартука, которые надевал в тех случаях, когда не хотел, чтобы
почтенные попутчики или случайные встречные слишком пристально
вглядывались ему в лицо. По крайней мере, запах гнилых овощей отгонял бы
сон, тогда как сейчас, в густых облаках ароматов, от Аракаси требовались
титанические усилия, чтобы не заснуть.
  Девушка шевельнулась, и шелковое покрывало с тихим шелестом
соскользнуло с ее тела. В послеполуденном свете, сочащемся сквозь стенные
перегородки, взору открылись великолепные очертания ее фигуры и
разметавшиеся на подушке локоны медового оттенка. Раскосые зеленые глаза
были устремлены на Ара-каси.
  - Я не говорила, что у меня есть сестра.
  Это был ответ на фразу, прозвучавшую пару минут тому назад.
  Бархатно-мягким голосом Аракаси произнес:
  - Я узнал от купца, который продал твой контракт.
  Она словно одеревенела; блаженная расслабленность, в которой она
пребывала последние десять минут, отлетела без следа.
  - Это были неблагоразумные слова.
  Речь шла отнюдь не об оскорблении: по сути, ее положение было лишь
ненамного лучше, чем у какой-нибудь дорогой куртизанки. Кто купил ее
сестру - вот в чем состояло опасное знание, и посредник, через которого
совершалась сделка, вряд ли был настолько глуп или неосторожен, чтобы так
распускать язык. Аракаси отвел в сторону золотисто-медовый локон и
погладил девушку по затылку:
  - Я вообще неблагоразумный человек, Камлио.
  Ее глаза расширились, и губы сложились в лукавую улыбку.
  - Это верно. - Потом на лице у нее появилось задумчивое выражение. -
Ты странный человек. - Она сделала недовольную гримаску. - Иногда мне
кажется, что ты из знатных господ и только притворяешься бедным торговцем.
- Она испытующе взглянула ему в лицо. - Глаза у тебя старше, чем весь твой
облик. - Не дождавшись ответа, она сменила тон. - Ты что-то не очень
разговорчив! - Она кокетливо облизнула губы. - И совсем не забавен. Ну
ладно. Позабавь меня. Я - чужая игрушка. Ради чего я должна стать твоей
игрушкой и рисковать своим благополучием?
  Когда Аракаси уже вдохнул воздух, собираясь отвечать, Камлио прижала
к его губам палец с ноготком, украшенным золотыми блестками:
  - Только не говори, что ты выкупишь мою свободу ради любви. Это будет
банальностью.
  Аракаси поцеловал кончики розовых пальцев, а потом ласково отвел ее
руку. В выражении его лица был ясно виден оттенок оскорбленного
достоинства.
  - Это не будет банальностью. Это будет правдой.
  Мара не ограничивала его в расходах, и вряд ли она поскупится, когда
на кон поставлено так много: ведь речь идет о возможности проникнуть в
тайное обиталище главаря убийц, всегда считавшееся недоступным.
  Девушка, лежавшая в его объятиях, не сочла нужным скрыть недоверие.
Для того чтобы просто перекупить у нынешнего владельца контракт сроком на
семь лет, потребовалось бы выложить кругленькую сумму - примерно столько,
сколько стоит приличный городской дом. Но чтобы освободить наложницу,
покупатель был обязан возместить все расходы хозяину дома наслаждений,
некогда оплатившему ее воспитание и обучение, а эти расходы составляли уже
стоимость небольшого поместья. Ее контракты будут продаваться и
перепродаваться, пока она не выдохнется настолько, что ни один мужчина не
польстится на ее прелести.
  - Ты не настолько богат, - презрительно бросила она. - А если даже у
хозяина, на которого ты работаешь, денег джайги не клюют, то все равно я
рискую жизнью, когда решаюсь побеседовать с тобой.
  Аракаси наклонил голову и поцеловал ее в шею. Ее напряженность не
заставила его крепче прижать ее к себе: он оставлял ей возможность в любой
момент отстраниться, если бы она пожелала, и эту деликатность она не могла
не оценить. По отношению к ней почти все мужчины вели себя так, словно у
нее и быть не могло ни своих желаний, ни своих чувств. А этот был редким
исключением. И руки его казались весьма умелыми. Она услышала нотку
искренности в его голосе, когда он сказал:
  - Но я работаю не на хозяина.
  Его тон открыл ей то, что не было выражено словами. Ну что ж, если
это не хозяин, а хозяйка... вряд ли ее заинтересует судьба дорогой
куртизанки. Возможно, гость не кривил душой, когда предлагал свободу, вот
только денег ему неоткуда было взять.
  Руки Аракаси вернулись на утраченные позиции, и Камлио вздрогнула.
Мало того, что он отличался от других, приходилось признать его
одаренность. Она улеглась поудобнее, притулившись бочком к Мастеру.
  В коридоре, отделенном от хозяйской спальни лишь тонкой стенной
перегородкой, то и дело раздавались шаги слуг, проходящих мимо; но Аракаси
словно не слышал этих звуков. Его прикосновения к золотистой коже
красавицы пробуждали в ней невольный отклик, и она потянулась к нему. Ей
редко доводилось испытывать наслаждение: ведь она была вещью, которую
покупали и продавали ради того, чтобы ублажать других. Если бы стало
известно, чем она тут занимается, ей грозили бы побои; но ее гостя ждала
бесславная смерть в петле. Как видно, он обладал либо исключительной
храбростью, либо беспечностью, граничащей с безумием. Она чувствовала
ровное биение его сердца.
  - Эта хозяйка... - томно проворковала Камлио. - Она так много значит
для тебя?
  - Как раз сейчас я о ней не думал, - заявил Аракаси, но убедительными
были не слова, а нежность, с которой его губы встретились с ее губами, -
нежность, которая была сродни поклонению. Поцелуй отогнал все сомнения, а
немного погодя и все мысли.
  Красновато-золотистое марево вспыхнувшей страсти затуманило взор
куртизанки. С трудом переводя дух, покрытая легкой испариной любовного
неистовства, Камлио наконец забыла об осторожности и, порывисто прильнув к
худощавому смельчаку, почувствовала, как накатила на нее волна блаженства.
Она смеялась и плакала и в какой-то момент между минутами игры и
опустошенности шепотом поведала, где находится ее сестра, проданная в
дальний город Онтосет.
  Несмотря на таинственность, окружавшую ее посетителя, прекрасной
Камлио и в голову не приходило, что он может оказаться просто
непревзойденным актером-притворщиком. Однако, когда она, отдышавшись после
бурного слияния тел, повернулась в его сторону, поневоле пришлось
заподозрить неладное: окно было открыто, а он сам исчез, равно как и его
одежда.
  Изумленная и разгневанная, она уже открыла рот, чтобы позвать стражу:
вот пусть его схватят, и наплевать ей на его искусные руки и лживые
обещания. Но когда она уже набрала полную грудь воздуха, послышался звук
отпираемой задвижки на входной перегородке.
  Должно быть, Аракаси услышал тяжелую поступь ее престарелого хозяина,
который раньше обычного закончил свое совещание с управляющим. Седой,
сутулый, с трясущимися руками, он вошел в спальню, приволакивая ногу. Его
бесцветные глаза моргнули при виде смятых и перекрученных покрывал; сухими
холодными руками он погладил свою наложницу, все еще разгоряченную после
любовной игры. Почувствовав влажность ее кожи, он встревожился:
  - Дорогая моя, ты не больна?
  - Дурные сны, - мрачно пояснила она. Однако она умела даже скверное
настроение обращать себе на пользу. - Хотела просто подремать, а получила
кошмары. Это, наверное, из-за жары.
  Испытывая благодарное облегчение оттого, что ее ловкий черноволосый
любовник сумел незаметно скрыться, Камлио вздохнула и обратила
всевозможные ухищрения своего искусства на престарелого хозяина: угодить
ему бывало порой весьма трудно.
  По другую сторону окна, скрытый от взоров завесой из вьющихся
растений и стеной неухоженных кустов акаси. Мастер внимательно
прислушивался к звукам, доносившимся из спальни. Испытывая смешанное
чувство облегчения и не свойственного ему гнева, он бесшумно облачился в
свою одежду. Он солгал только в одном: мысли о Маре никогда не оставляли
его. С того дня, когда он присягнул на верность Акоме, Мара стала основой
всей его жизни.
  Но эта девушка, в немалой степени испорченная, приученная не замечать
презрения, окружающего шлюху из Круга Зыбкой Жизни, затронула его душу.
Его чувство к ней было искренним, и это само по себе вызвало тревогу.
Аракаси постарался отогнать воспоминания о длинных блестящих волосах
Камлио и о ее прозрачных, как изумруд, зеленых глазах. До того как он
сможет освободить ее, он должен выполнить порученное ему дело. Ибо
сведения, которыми она его обогатила в наивном убеждении, что просто
открыла один из семейных секретов, заключали в себе нечто более важное;
возможное место пребывания гарема Обехана - вожака убийц. Тонкая нить
связи с сестрой, которую Камлио сумела сохранить для обмена редкими и
малозначительными сообщениями, таила в себе гораздо более грозную
опасность, чем она предполагала.
  Аракаси потребовались месяцы, чтобы проследить истоки слухов о
девушке необычайной красоты - сестре другой девушки, купленной неким
торговцем, который, по предположениям Аракаси, был агентом Братства. К
нынешнему дню этот торговец успел расстаться с жизнью, что было неминуемым
- хотя и побочным - следствием раскрытия Мастером его секрета. Однако сам
факт приобретения столь дорогой куртизанки служил для Аракаси почти
бесспорным свидетельством, что она, должно быть, принадлежит Обехану или
одному из его ближайших сподвижников.
  И то, что ее отослали в Онтосет, придавало всему особый смысл. Для
посланцев преступной общины было безопасней обустроить свое логово
подальше от того места, где они встречались с нужными им людьми, -
скромного капища за стенами храма Туракаму. Аракаси и сам пользовался
услугами многих агентов, предполагавших, что его основная база находится в
Джамаре или Янкоре, поскольку оттуда отправлялись все получаемые ими
послания.
  Аракаси не поддался искушению немедленно двинуться в Онтосет и провел
драгоценные недели в Кентосани, выискивая сестру той девушки. Еще
несколько недель Мастер присматривался к Камлио, прежде чем дал ей знать о
своем существовании. Обдуманно уклоняясь от прямых ответов на ее вопросы и
ограничиваясь туманными ссылками на какие-то превратности судьбы, он
внушил ей представление о себе как об отпрыске знатного рода, опустившемся
до низов общества в результате любовного приключения.
  Поскольку он раз за разом рисковал навлечь на себя позорную смерть в
петле только ради того, чтобы увидеть ее, Камлио наконец смилостивилась и
согласилась принять его в своей постели.
  Не будь ее, Аракаси мог бы провести в поисках всю жизнь, так и не
обнаружив зацепку, которая направила бы его в нужную сторону. Пока Мастер
сидел, неподвижный как камень, ожидая наступления сумерек и удобного
случая, чтобы унести ноги, он размышлял, сколь многим обязан девушке,
специально обученной одному ремеслу - служить игрушкой в постели. Он
понимал, что должен оставить эту девушку и никогда больше с ней не
встречаться, но что-то в нем сопротивлялось доводам рассудка. Теперь новый
страх холодил сердце: что если он упросит Мару вмешаться и выкупить
контракт Камлио, а та, оказавшись свободной, просто высмеет и его самого,
и его искреннюю заботу о ней?
  Представить такой поворот событий было для него очень просто: он сам
воспитывался женщинами Круга Зыбкой Жизни, и ему было хорошо известно, что
такое презрение куртизанки. Он сидел неподвижно, как изваяние, за стеной
разросшихся кустов, не имея возможности отогнать назойливых насекомых и
страдая от судорог в онемевших мускулах.
  Он вздохнул и закрыл глаза, но заткнуть уши не мог и потому был
вынужден слушать все звуки, доносящиеся из спальни: Камлио пришлось долго
стараться, чтобы удовлетворить похоть дряхлого старца, не способного взять
на себя хотя бы часть необходимых усилий. Мучительное для Аракаси ожидание
казалось бесконечным. Только уверившись, что старый хозяин заснул, Мастер
бесшумно удалился, унося с собой яркие, живые воспоминания и тревожное
сознание того, что Камлио завладела частичкой его сердца. Питать к ней
какие-то чувства было чистейшим безрассудством: любые привязанности к
кому-либо вне Акомы делали его уязвимым. А если так случится, то уязвимой
окажется и властительница Мара.

  ***

  Гонец отвесил положенный поклон, но заговорил не сразу. Он еще не
успел отдышаться после бега по холмам, примыкающим к границе поместья;
можно было подумать, что он просто пытается совладать со своим дыханием,
если бы не напряженно стиснутые руки и не печаль в темных глазах,
устремленных на Хокану.
  Наследник Шиндзаваи был не из тех, кто боится взглянуть в лицо беде.
В военных походах он твердо усвоил, что препятствия необходимо выявлять
сразу и преодолевать их, иначе враги сумеют нащупать слабое место и
обратят его себе на пользу.
  - Плохие новости? - быстро спросил он. - Рассказывай.
  Все такой же безмолвный, посланец с коротким поклоном извлек свиток
из дорожного футляра - трубки из костяных полосок, скрепленных шнурками
между собой. Как только Хокану увидел красную полосу, окаймляющую
документ, он понял: получена весть о смерти, и, еще не сломав печать, уже
догадался, что имя, начертанное на свитке, - это имя его отца.
  Горе обрушилось на него, словно камень на голову. Его отец мертв.
Человек, который понимал его, как никто другой. Человек, который усыновил
Хокану, когда его кровного отца приняли в Ассамблею магов, и воспитал его
с такой любовью, какая не всякому родному сыну выпадает на долю.
  Больше никогда не будет неторопливых полуночных бесед за кубком с
квайетовым пивом; не будет и утренних шуток насчет прискорбного похмелья.
Не будет ни ученых дискуссий, ни строгих выговоров, ни разделенного
ликования после одержанных побед. Внук, который скоро появится на свет, не
увидит лица своего деда.
  Борясь с внезапно подступившими слезами, Хокану механическим
движением отпустил гонца. Словно по волшебству, появился Джайкен, который
без лишней суеты позаботился о том, чтобы вестнику горя дали подкрепиться
с дороги, и вручил ему костяную бирку - свидетельство исполненного
поручения. Покончив с необходимыми хлопотами, управляющий вернулся к мужу
своей госпожи и притих в ожидании.
  Хокану так и сидел, не изменив позы, сжимая в кулаке смятый свиток с
красной каймой.
  - Дурные вести?.. - участливо предположил Джайкен.
  - Мой отец... - сдавленным голосом проговорил Хокану. - Умер во сне,
без мучений, естественной смертью. - Он на мгновение прикрыл глаза, снова
открыл их и добавил:
  - Тем не менее наши враги злорадствуют.
  Джайкен потеребил кисточки на своем кушаке. Он встречался с Камацу
Шиндзаваи и хорошо знал его управляющего. То, что он мог бы сказать в
утешение, не укладывалось в рамки этикета и не отличалось особой
изысканностью. И все-таки он произнес:
  - Он человек, о котором будут скорбеть его слуги, господин. Его все
любили.
  Хокану поднял потемневшие глаза:
  - Да, ты прав. - Он вздохнул. - Ни люди, ни животные не могли
пожаловаться на его дурное обращение. Он, как и Мара, был способен видеть
дальше границ, установленных традициями, и судить обо всем по
справедливости. Я стал таким, как есть, только благодаря ему.
  Джайкен почтительно промолчал.
  За окном послышались шаги проходящего патруля.
  Выждав некоторое время, управляющий деликатно намекнул:
  - Мара сейчас в мастерской, вместе с игрушечником.
  Новый глава династии Шиндзаваи кивнул и с тяжелым сердцем отправился
к жене. Ребенок, которого она носила, сейчас приобретал особенное
значение. Хотя у Хокану имелось множество кузенов и даже двое-трое
незаконных племянников, никто из них не обладал широтой взглядов и
ясностью мысли Камацу, бывшего правой рукой императора Ичиндара.

  ***

  Воздух в мастерской казался амальгамой из пыли, тепла от черепичной
крыши и запахов древесной стружки, разнообразных смол и клея. По углам
громоздились полки, на которых можно было обнаружить лоскутки тканей,
корзины с перьями и великое множество столярных инструментов, разложенных
в строжайшем порядке. Среди них имелся бесценный металлический нож,
доставленный из варварского мира; эта покупка снискала Маре неугасающее
восхищение и верную службу Оркато, игрушечных дел мастера, которого все
называли просто "игрушечник" и видели в нем гениального умельца,
притворщика, пропойцу и любителя непристойных шуток. Мара спускала ему и
грубость, и непочтение к ее полу (порой он забывался настолько, что
разговаривал с ней запросто, как с парнем-приятелем), и даже исходивший от
него запах застарелого пота и семян текни, которыми он приправлял свою
пищу. Когда вошел Хокану, властительница и ремесленник стояли наклонившись
над каким-то новым деревянным сооружением, вокруг которого располагалась
армия раскрашенных игрушечных солдатиков.
  - Ну вот, - сказал Оркато своим надтреснутым старческим голосом, в
котором звучал, однако, детский энтузиазм. - Если ты потянешь за этот
шнурок, госпожа, и отпустишь этот рычаг, вот тогда-то мы и узнаем, зря или
не зря потратили время.
  Его глаза радостно блестели, и притворный сарказм никого не мог
обмануть; растрепанная, разгоряченная, забывшая о тяготах беременности
Мара издала восторженный клич, совершенно не подобающий ее сану, и дернула
за шнурок с кисточкой на конце.
  Деревянное сооружение немедленно откликнулось: щелкнуло, ухнуло и
выбросило из себя шнурок, колышек и прут. Хокану решил было, что видит
перед собой игрушечный вариант боевой машины, предназначенной для
забрасывания камней через стены осажденной крепости; однако он ошибся. На
самом деле метательное плечо самодельной катапульты начало разворачиваться
по дуге, посылая заложенные в него снаряды в сторону стройных рядов
"неприятеля". Игрушечные солдаты падали и подскакивали в пыльном воздухе,
а камешки с сухим стуком отскакивали от стен. Хокану инстинктивно
увернулся, чтобы его не задели отлетающие рикошетом "камни", и вздрогнул,
услышав ликующий вопль Мары.
  Оркато-игрушечник захихикал от удовольствия и извлек фляжку из
кармана под кожаным фартуком:
  - Как насчет тоста во славу богов озорства и шалости?
  Он предложил властительнице глотнуть из фляжки и замер, увидев Хокану.
  - Смотрите-ка, что мы сделали, господин! - объявил он с мальчишеским
воодушевлением. - Нашли способ, как насыпать соли на хвост властителю
Джиро: он-то все бредит осадными машинами, а мы придумали машину, чтобы
потрепать его собственные отряды!
  Он замолчал, сделал солидный глоток, снова захихикал и предложил
липкую фляжку хозяину. Мара первая заметила застывшее лицо Хокану.
  - Что случилось? - с тревогой спросила она. С трудом маневрируя между
рассыпавшимися солдатиками, она направилась к мужу. Видя, как угасает
радость на ее лице, Хокану не мог выговорить ни слова.
  - Всеблагие боги, - ахнула Мара, подойдя к нему и неловко пытаясь
обнять. - Несчастье с твоим отцом?
  Она привлекла его к себе. Он ощущал ее трепет и знал, что горе жены
непритворно. Его отец пользовался всеобщей любовью.
  Хокану словно со стороны слышал свой неживой голос:
  - Он умер естественной смертью. Без мучений. В своей постели.
  "Игрушечник" протянул ему фляжку; Хокану принял ее и глотнул, не
замечая вкуса содержимого. Однако этот глоток сделал свое дело: новый
властитель Шиндзаваи совладал с собственным голосом и обрел способность
собрать разбежавшиеся мысли.
  - Будут торжественные похороны. Я должен там находиться.
  Слишком хорошо он понимал, насколько уязвимыми в его отсутствие
окажутся беременная жена и наследник, которым они не имели права
рисковать. Предвидя ее вопрос, он покачал головой:
  - Нет. Ты не отправишься со мной. Но я не допущу, чтобы ты осталась
без защиты от наших врагов.
  Она была готова запротестовать, но он опередил ее:
  - Нет. Камацу все понял бы, любимая. Он действовал бы так же, как
вынужден действовать я, - он убедил бы тебя собраться в дорогу и навестить
свою приемную семью, которой ты слишком явно пренебрегала в последнее
время. Отправляйся в Кентосани и воздай дань уважения императору Ичиндару.
В лице моего отца он потерял стойкого защитника. Все сочтут вполне
уместным, что ты побудешь во дворце и постараешься смягчить его горе.
  Она прильнула к нему, и в этом движении он угадал и понимание, и
благородство. Она не станет с ним пререкаться, но по тому, как она
спрятала лицо, уткнувшись ему в плечо, он понимал, что она плачет о нем. И
еще о том, что уродство политической жизни заставляет их разлучиться, хотя
в час тяжелой утраты ее место - рядом с ним.
  - Госпожа моя, - нежно сказал он и спрятал лицо в ее растрепавшихся
волосах.
  У него за спиной, осторожно ступая по полу, усеянному павшими
сподвижниками Джиро, бесшумно покинул мастерскую старый игрушечник.


                                  Глава 12

  ПРЕДОСТЕРЕЖЕНИЕ

  Крики толпы не утихали.
  Солдаты Акомы, составляющие почетный эскорт госпожи, с трудом
сохраняли строй под безжалостным напором спрессованных тел. Из сотен
глоток вырывались возгласы, выражающие преклонение и восторг перед
властительницей, удостоенной титула Слуга Империи. Сотни, если не тысячи,
рук тянулись, чтобы коснуться хотя бы занавесок ее паланкина. Существовало
поверье, что прикосновение, к носителю этого титула может принести удачу.
Поскольку сама властительница находилась за пределами досягаемости,
солдатам пришлось убедиться, что люди из простонародья готовы
удовольствоваться прикосновением к ее наряду, а если и это запрещено, то,
на худой конец, к занавескам. Всем был памятен случай, когда - еще до
того, как император присвоил Маре столь высокое звание - она опрометчиво
отправилась по делам в сопровождении небольшого эскорта, который сочла
подобающим для такой вылазки. В тот раз переход по городским улицам
закончился изрядным конфузом: когда она прибыла к месту назначения, ее
платье и мантия, равно как и занавески, имели самый плачевный вид. Офицеры
Акомы надолго усвоили этот урок.
  С тех пор Мара никогда не отваживалась появиться на публике с
эскортом численностью менее пятидесяти воинов. По мнению Люджана, даже
этого количества было недостаточно. Простые люди так горячо любили Слугу
Империи, что готовы были примириться с отдавленными пальцами ног, синяками
и даже с ударом древка копья, лишь бы пробиться поближе к своему кумиру.
Хуже всего было то, что они даже не обижались на грубость солдат,
пытающихся их удержать. Они по доброй воле нарывались на серьезные увечья,
когда рвались к паланкину, радостно выкрикивая имя властительницы.
  Закутанная в простую мантию, скрытая от взглядов плотными
занавесками, из-за которых в паланкине стояла знойная духота, Мара с
закрытыми глазами лежала на подушках, прижимая руки к своему раздавшемуся
животу. Она почти не ощущала запаха храмовых благовоний, которые
пронизывали весь воздух в Священном Городе, навевая так много
воспоминаний. Аромат цветущих деревьев вообще не проникал в паланкин, даже
расслышать мелодичные призывы уличных торговцев было невозможно. Сейчас
Мара ощущала только колыхание многолюдной толпы и слышала гортанные
приветственные вопли. С грустью вспоминала она годы своей юности, когда,
будучи безвестной послушницей монастыря Лашимы, босиком проходила по этим
самым улицам. Она пыталась отгонять мысли о другом безвозвратно ушедшем
времени, когда высокий рыжеволосый варвар вышагивал рядом с паланкином,
услаждая ее слух нахальными замечаниями, а ее глаза - своей улыбкой.
  В удушливой темноте за драпировками, выкрашенными в красный цвет в
знак почтения к богу смерти и скорби по скончавшемуся отцу ее мужа, Мара
думала о Хокану, который отправился один в свое родовое поместье, чтобы
присутствовать на церемонии похорон. Ему предстояло встретиться лицом к
лицу с врагами и их интригами; он должен был определить, кто из друзей
отца останется другом и ему самому - теперь, когда он принял на свои плечи
мантию династии Шиндзаваи. Поскольку он пока не имеет наследника, его
примутся осаждать купцы, торгующие контрактами куртизанок; кокетством и
лестью его станут завлекать младшие дочери разномастных властителей,
желающие повысить свой общественный статус, произведя на свет внебрачного
сына могущественного вельможи.
  Конечно, она не могла не сожалеть о том, что мужу пришлось отбыть в
такой спешке. Но срок ее родов должен был наступить очень скоро, а кончина
вельможи, столь высоко стоявшего в имперской структуре власти, требовала
безотлагательного принятия важных решений: речь шла о защите чего-то
большего, чем благополучие семьи Шиндзаваи. Со смертью Камацу освобождался
один из важнейших постов в императорском Совете, и политические махинации
вокруг этого поста не прекратятся, пока связанная с ним власть не перейдет
в другие руки.
  Не только соображения личной безопасности Мары требовали ее появления
в кругу семьи императора. Но хотя она понимала, что Имперские Белые,
несущие службу во дворце, будут со всем усердием охранять ее малолетнего
сына Джастина наравне со всеми членами монаршей семьи, тревога не
отпускала Мару.
  Ибо со времени упразднения поста Имперского Стратега дворец стал
средоточием всех интриг. У Аракаси там были агенты: они сумеют уследить за
неприятельскими заговорами. Но дворцовый уклад жизни потребует от Мары
подчинения многочисленным ограничениям и церемониям; к тому же она лишится
одного из своих любимых занятий - день за днем разбираться в постоянно
возникающих проблемах коммерции и находить для них решения. Спору нет, в
хозяйственных делах на Джайкена вполне можно было положиться, но это не
утешало. Впрочем, все ожидаемые горести имели одну общую подоплеку: она не
хотела рожать в чужом жилище, на чужой постели, в отсутствие любящего
защитника - Хокану. Если дитя родится до того, как Маре можно будет
вернуться в Акому, срок ее пребывания в Кентосани поневоле придется
продлить - до тех пор, пока новорожденный не окрепнет достаточно, чтобы
вынести тяготы путешествия.
  Пальцы Мары, лежащие поверх влажного платья, напряглись, словно она
хотела утихомирить младенца, как раз в этот момент вздумавшего напомнить о
себе. Властительницу мучили неотвязные опасения, суть которых она не
смогла бы выразить точными словами. В одном она не сомневалась: силы,
несущие зло им всем - Акоме, Шиндзаваи и императору, - не станут дремать в
ожидании, пока подрастут законные наследники этих трех семей.
  Носилки плавно и мягко опустились на дорогу. Занавески раздвинулись,
впустив лучи солнечного света, отраженные от гладких мраморных стен
дворца. Глубоко погрузившись в собственные мысли, Мара только сейчас
заметила, что гомон толпы теперь звучал издалека: простолюдины все еще
выкрикивали ее имя и взывали к ней, но они находились уже с другой стороны
деревянной позолоченной арки ворот, ведущих в имперский квартал города.
  - Госпожа?.. - услышала она голос Сарика.
  Первый советник Акомы протянул руку, чтобы помочь Маре выбраться из
паланкина. Инкомо не было с ними в этом путешествии: он сопровождал
Хокану, потому что мог помочь хозяину разобраться в кознях гостей, которые
соберутся на похороны в поместье Шиндзаваи.
  Хотя Сарику не было еще и сорока лет, он многому научился с тех пор,
как оставил ряды воинов и занял пост советника. Мара долго колебалась,
прежде чем по всем правилам назначить его на эту должность, и какое-то
время подумывала, не лучше ли будет предпочесть ему Инкомо - ведь тот
подвизался в роли первого советника еще при Минванаби. Но в конце концов
она доверилась мудрому совету Накойи, ее бывшей первой советницы, которая
высоко оценивала гибкий и цепкий ум Сарика. Жизнь показала, что это был
правильный выбор.
  Мара подняла на него взгляд, и он ответил открытой улыбкой.
  - О чем задумалась, госпожа? - полюбопытствовал он, помогая ей
подняться на ноги. Озорной блеск в глазах не позволял усмотреть в вопросе
святую невинность простачка. Понимая, что госпожа видит его насквозь, он
тихонько рассмеялся. Как и его кузен Люджан, он часто позволял себе
отступления от этикета, граничащие с дерзостью.
  Окинув многозначительным взглядом хорошо сшитый, но во всех других
отношениях скромный дорожный плащ советника, она сухо ответствовала:
  - Я задумалась о том, что нам придется как следует поработать над
твоими представлениями о пристойной одежде для торжественных случаев.
  - Со дня вступления в должность, госпожа, я был слишком занят, чтобы
уделять время портным. Но я сейчас же позабочусь о пристойной одежде для
торжественных случаев. - Потом он усмехнулся:
  - Только вот я сомневаюсь, придутся ли мне впору церемониальные
регалии старенькой бабули.
  Что верно, то верно, подумала Мара, нет у него ни худеньких плеч
Накойи, ни ее маленькой седой головы. Вслух же она произнесла с притворной
суровостью:
  - Ты у нас краснобай известный, когда начинаешь молоть языком про
свои обязанности, а вот, насколько я вижу, ты уже проворонил моего
наследника, который был доверен твоему попечению.
  - Джастина?..
  Удивленно подняв брови, Сарик полуобернулся. Мальчика действительно
не было рядом с ним, хотя двумя секундами раньше он был тут как тут. Сарик
подавил желание выругаться и сохранил каменное выражение лица. Зная
непоседливость своего подопечного, он обязан был предусмотреть, что тот
может выкинуть подобный фокус. Достаточно было вспомнить, какую бурю
возмущения устроил Джастин, когда его вынудили пересесть в паланкин и
отказаться от излюбленного способа передвижения - на широких плечах
Люджана, во главе процессии. Сорванец не желал считаться с тем, что на
улицах, запруженных толпой, он мог оказаться заманчивой мишенью для убийц,
нанятых врагами.
  Быстрый взгляд по сторонам сразу обнаружил на этой террасе с
мраморными дорожками, купами причудливо подстриженных деревьев и
беседками, оплетенными плющом, несколько ворот, через которые мог улизнуть
мальчик, пожелавший спрятаться.
  - Ну что ж, - нарочито спокойно сказала Мара, - вряд ли он рискует
быть убитым во дворце, в окружении двух тысяч Имперских Белых.
  Ей не было необходимости добавлять, что он наверняка рискует увязнуть
по шею во множестве других неприятностей. К тому же перед лицом
императора, собственной персоной встречающего Мару на крыльце, она не
могла послать солдат на поиски сына, прежде чем будут выполнены
необходимые формальности.
  Она разгладила свой шарф, вздернула подбородок и шагнула вперед,
готовая исполнить церемониальный поклон - дань почтения Свету Небес.
  Ичиндар сам протянул ей руку, помогая подняться из неловкой позы.
Мара улыбнулась и всмотрелась в его лицо, на котором виднелись ранние
морщины - отпечаток нелегких забот. Хотя он и был сейчас в расцвете лет,
Ичиндара утомляла тяжесть мантии, равно как и бремя ответственности. С тех
пор, как они виделись в последний раз, плечи у него ссутулились и глаза на
осунувшемся лице, казалось, стали больше, потому что похудело лицо. Воином
он никогда не был и полагался на то, что покрой и роскошь одеяний придадут
его фигуре величие, подобающее сану. Сегодня он утопал в алмазном
сверкании мантии, расшитой узорами из драгоценного серебра. Прямые пряди
волос свисали из-под массивного головного убора с золотым плюмажем;
оплечье, кайма рукавов и широкий пояс тоже сияли золотом.
  В его глазах светились тепло и симпатия, когда он в свою очередь
окинул Мару взглядом и ответил на ее поклон надлежащим приветствием.
  Затем, покончив с формальностями, он отпустил ее запястье и снял
громоздкий головной убор. Один из слуг немедленно подбежал, поклонился до
земли и молча принял эту тяжелую тиару. Ичиндар, девяносто первый
император Цурануани, пригладил свои каштановые волосы и улыбнулся:
  - Я без тебя скучал, госпожа. Мы долго были лишены твоего общества.
  Его голос звучал вполне искренне, хотя ни для кого не было секретом,
что в обществе мужчин он чувствует себя спокойнее. Необходимость
обзавестись наследником вынуждала его проводить ночи с бесконечной
вереницей жен и наложниц, которых выбирали принимая во внимание их красоту
и предполагаемые способности к деторождению, но отнюдь не ум.
  Однако он сам нарек Мару Слугой Империи, ибо ее самоотверженные и
мудрые деяния приумножили его могущество и упрочили положение монарха на
золотом троне. Она помогла Ичиндару упразднить пост Имперского Стратега и
тем самым уберегла Империю от развала и ужасов гражданской войны, в
которую страна была бы неминуемо втянута из-за соперничества правителей,
желающих занять этот завидный пост. И хотя с тех пор политический курс
страны не раз менял направление и число сторонников традиционалистской
партии с каждым днем возрастало, Ичиндар считал Мару могущественным
союзником и, более того, другом. Ее прибытие доставило ему редкую радость.
Он пристально всмотрелся в лицо сподвижницы, заметил, какие взгляды она
бросает украдкой на ворота и калитки, и засмеялся:
  - Твой сын минуту тому назад удрал вместе с моей старшей дочерью
Джехильей. Сейчас они во фруктовом саду и, вероятнее всего, залезли на
дерево и лакомятся зелеными плодами йомаха. Может быть, отправимся туда и
схватим их за липкие руки, пока они оба не схлопотали себе несварение
желудка?
  У Мары отлегло от сердца.
  - Несварение желудка - это наименьшая неприятность, которую они могут
схлопотать, - призналась она. - Поблизости, вероятно, имеются караульные
посты, и, насколько я знаю своего удальца, часовые сейчас подвергаются
бессовестному обстрелу.
  Мара еще не успела освободиться от своей многочисленной свиты и
багажа, а свита императора не успела еще перестроиться, чтобы окружить
гостью, как безмятежность залитой солнцем террасы нарушил пронзительный и
яростный мальчишеский вопль. Мара и Ичиндар, как один, стремительно
повернулись к арке, ведущей влево, и устремились туда, откуда послышался
крик.
  Двинувшись быстрым шагом по дорожке между рядами кустарника и
клумбами с редкостными цветами, они достигли входа во фруктовый сад как
раз к тому моменту, когда оттуда донесся всплеск.
  Джастин стоял на мраморной кромке декоративного рыбного пруда,
упершись руками в бока и надувшись, как взъерошенный петушок. У его ног в
воде сидела девочка, тщетно пытавшаяся подняться на ноги: мешало тяжелое
нагромождение насквозь промокших бело-золотых одежд. Ее белокурые волосы
облепили голову, а дорогой грим растекся по гневному лицу немыслимыми
разводами.
  Мара напустила на себя самый суровый вид, изображая материнскую
строгость, а император с трудом удержался от смеха. Но прежде, чем
кто-либо из них успел вмешаться и предотвратить явно назревающую
рукопашную схватку, на арену ворвалось третье действующее лицо - женщина в
таком же роскошном наряде, как у девочки, но к тому же еще пропитанном
ароматами экзотических благовоний. Она тоже была белокурой и обладала
яркой красотой, которую не мог скрыть даже ужас, исказивший ее лицо. Она
отчаянно заламывала руки, но явно не могла придумать, в какой еще форме
должно выразиться родительское участие.
  - О-о! - кричала она. - О-о! Жалкий мальчишка, что ты сделал с моей
куколкой?!
  Джастин обратил к ней раскрасневшееся лицо и, перекрывая стенания
Джехильи, произнес внятно и с полным сознанием своей правоты:
  - Она мне в глаз заехала, эта твоя куколка.
  - О! - завизжала женщина. - Она не могла так поступить! Моя куколка!
  Тут уж вперед выступила Мара. Она схватила Джастина за руку и
оттащила от края пруда:
  - Значит, ты ей подставил подножку, верно?
  В ответ она получила дерзкую улыбку и вспышку синих глаз на загорелом
лице. Конец улыбке положила увесистая оплеуха, и, хотя было видно, что
багровый синяк действительно собирается расплыться у него под глазом, Мара
не дала сыну поблажки:
  - Подай принцессе руку, помоги ей выбраться из пруда и попроси
прощения.
  Когда мальчик открыл рот, собираясь протестовать, она как следует
встряхнула его:
  - Выполняй, что тебе сказано, и не тяни с этим делом. Ты причинил
ущерб чести Акомы и должен его возместить.
  Оскорбленная Джехилья самостоятельно встала на ноги и, все еще горя
возмущением, приготовилась принимать извинения.
  - О моя драгоценная, выйди сейчас же из воды, - причитала женщина,
чье сходство с Джехильей не оставляло сомнений: это госпожа Тамара, Первая
жена императора и мать девочки. - Ты можешь заболеть, если сейчас же не
переоденешься в сухое!
  Джехилья нахмурилась и залилась румянцем. Она воззрилась на
протянутую руку Джастина так, словно то была ядовитая змея; тем временем
император всея Цурануани и Свет Небес беспомощно созерцал все это, хотя и
забавлялся происходящим. Ему легче было справляться с враждующими
аристократами, чем улаживать раздоры между собственной дочерью и озорником
из династии, по закону принятой в императорское семейство.
  Мара оценила ситуацию и поняла, что надо выводить детей из тупика.
  - Подай ему руку, принцесса, - ласково, но твердо сказала она. - Это
будет самое правильное. Ведь ты уязвила его гордость тем, что ударила его.
Ударить мужчину - это недостойно, потому что он не станет давать сдачи
женщине. Если Джастин сделал тебе подножку, то ведь ты первая заслужила
того, чтобы вот так искупаться. И знаешь, я сказала бы, что вам обоим надо
извлечь урок из сегодняшнего недоразумения. Веди себя как взрослая дама, а
не то, боюсь, вашим нянькам придется выдрать вас обоих как детей... ведь
вы же действительно дети.
  - О-о! Мою ненаглядную никто не посмеет выдрать! - взвыла мать
старшей дочери императора. - Если кто-нибудь только попробует, я упаду в
обморок!
  При этих словах Ичиндар покосился на властительницу Акомы. В его
глазах светился юмор, когда он произнес:
  - Изобилие тонко чувствующих женщин делает мою жизнь достойной
сострадания. Они, того и гляди, упадут в обморок, так что детей нельзя и
пальцем тронуть!
  Мара засмеялась:
  - Можешь драть детей, когда они того заслуживают, и пусть дамы
обмирают, сколько им заблагорассудится. Может быть, это закалит их
характер и придаст им твердости.
  Дама побледнела, осерчав уже не меньше своей дочери:
  - О-о-о! Наш Свет Небес не посмеет заводить такие порядки! Он
благороден и деликатен, и все жены его боготворят!
  У Ичиндара от отвращения скривился рот. Он, несомненно, был бы рад
оказаться сейчас где угодно, лишь бы подальше от столь трогательной
семейной идиллии. При женщинах он терялся, Мара знала это, и ей было
горько видеть его таким задерганным. К тому же она догадывалась, каково
приходится человеку, вынужденному исполнять супружеский долг с двенадцати
лет, причем каждый месяц с тех пор в монаршую постель присылали новую жену
или наложницу. Мара поняла, что ей снова придется на несколько ближайших
минут взять бразды правления в свои руки.
  Джастин кончил свои извинения перед Джехильей. В его словах не
звучала ни угрюмость, ни затаенная злоба: он прощал столь же легко, как и
его отец-варвар. Когда он выпрямился после поклона, Мара сжала ледяные
пальчики девочки и твердой рукой направила ее к испуганной и негодующей
матери.
  - Джехилья, - сказала властительница Акомы, - отведи госпожу Тамару в
дом и поручи ее заботам какой-нибудь толковой камеристки. Потом
переоденься и приходи ко мне в сад. Я тебе покажу - когда-то этому научил
меня мой брат, - что нужно делать, если какой-нибудь нахальный мальчишка
вздумает дать тебе подножку.
  Ярость Джехильи мигом сменилась восторженным изумлением:
  - Ой, Благодетельная, ты знаешь приемы борьбы?
  Мара засмеялась:
  - Я тебя поучу, а если Джастин согласен не сталкивать тебя в пруд, то
и он поможет.
  Наследник мантии Акомы разразился ликующим воплем, и Джехилья, столь
же быстро позабыв о требованиях благопристойности, издала воинственный
клич. Потом она круто развернулась в вихре влажных волос и повлекла
растерянную, сердитую мать из сада; пораженный Ичиндар молча провожал их
взглядом.
  Он повернулся к Маре с видом заговорщика:
  - Я должен вызывать тебя сюда почаще, чтобы ты наводила порядок в
моем гареме.
  Улыбка Мары сразу угасла.
  - О праведные боги, только не это! Ты разве ничего не знаешь о
женщинах? Самый верный способ посеять смуту среди женщин - это поставить
над ними существо того же пола. Очень скоро я бы обнаружила, что стою
перед угрозой неизбежного злобного бунта, государь. А в твоих отношениях с
собственным гаремом я усматриваю только одну проблему - численное
превосходство твоих красавиц: пятьсот тридцать семь к одному! Любой офицер
подтвердит, что при таком соотношении сил трудно рассчитывать на удачный
ход кампании.
  Император Цурануани засмеялся:
  - Справедливо сказано. Я самый затюканный муж во всей империи. Если
бы все эти дамы не были столь хороши собой, то мне, возможно, хватило бы
духу кое-кого из них поколотить.
  Мара фыркнула:
  - Если верить моему военачальнику, который в свободное от службы
время не знает отбоя от девушек, то чем смазливее личико, тем больше
чувствуешь потребность отлупить красотку.
  - Похоже на то, - признал Ичиндар с некоторым оттенком грусти в
голосе. - Если бы я знал их лучше... как знать, может быть, тогда они
вызывали бы во мне больше интереса. Остаются только те, кто сумел родить
мне ребенка, - ты, должно быть, это помнишь. Из пяти сотен... неважно,
сколько их было, жен и наложниц... только с семью мне довелось поговорить
больше чем по четыре-пять раз за все время.
  Он был явно встревожен, и это не укрылось от Мары. Дворцовые стены не
защищали от уличных сплетен: даже до Света Небес доходили шепотки о том,
что он не наделен достаточной мужской силой, раз не сумел стать отцом хотя
бы одного мальчика. Хотя он состоял в супружестве почти двадцать лет,
родились у него только семеро детей, и все - девочки. Старшая из них была
всего на два года старше Джастина.
  Ичиндар жестом пригласил гостью в прохладу внутренних покоев.
  - Тебя ждет угощение, госпожа Мара. В твоем положении тяжело
оставаться на ногах при таком солнцепеке.

  ***

  В воздухе висела плотная пелена дыма от погребальных костров и
светильников. Пряный запах пепла терзал обоняние Хокану, который стоял,
опираясь на перила галереи, и обводил взглядом многочисленных гостей,
собравшихся во дворе. После роскошных садов в усадьбе Акомы и в
императорской резиденции сад в усадьбе Шиндзаваи казался крошечным. Гости
бродили по узким дорожкам, тихо переговариваясь между собой и подкрепляясь
легкими закусками, которые им предлагали слуги, размещенные на каждом
повороте. В знак признания высокого ранга и славы Камацу почтить его
память явились многие, кого не связывали с ним ни клановые, ни семейные
узы.
  Из-за жары церемония прощания с усопшим была короткой; тело патриарха
хранилось только до прибытия наследника. Многие из гостей нагрянули в
усадьбу, не дожидаясь его; другие - лучше воспитанные или менее любопытные
- сочли свое присутствие уместным только после того, как Хокану доберется
до родового гнезда.
  Косые лучи предзакатного солнца пробивались сквозь дымные струйки,
еще вьющиеся над костром. Перечисление славных деяний Камацу потребовало
немало времени и затянулось надолго после полудня. Пепел оставался еще
слишком горячим, чтобы его можно было собрать в погребальную урну, которую
Хокану предстояло отнести на священную Поляну Созерцания - место, где
хранилась главная семейная святыня, камень натами. Воздух благоухал
лимоном, гвоздичным маслом и миндалем, ароматы которых должны были
пересилить смрад смерти, и другими, более редкими запахами эссенций,
входивших в состав женских духов и помады для волос, модной среди щеголей.
Время от времени ветер разгонял дым, и тогда над всеми этими благовониями
воцарялся запах цветочных букетов, стоящих в глиняных кувшинах на
галереях. Чувствовался также терпкий запах краски, понадобившейся для
подготовки алых траурных драпировок. Иногда можно было различить и
дуновение с кухни: оттуда пахло жареным мясом, свежим хлебом и сладкими
лепешками. У кухонной челяди работы было по горло.
  Хокану, облаченный в красное, предавался вынужденному безделью, стоя
с полузакрытыми глазами; его вполне можно было принять за человека
грезящего наяву, если бы не побелевшие руки, которые с силой вцепились в
балюстраду. Внизу, в толпе, беседы крутились вокруг политики. Преобладали
две темы: кто из претендентов на руку десятилетней принцессы Джехильи
будет избран ей в мужья и кого из знатных властителей Свет Небес назначит
на должность, освободившуюся после смерти Камацу.
  Гнусные пожиратели мертвечины, с презрением думал Хокану. Могли бы и
подождать, пока остынет прах старика.
  Рассохшаяся половица скрипнула позади него под чьими-то шагами.
Хокану напрягся в ожидании, что сейчас еще один из слуг обратится к нему
со словами - "господин мой, властитель". Однако титул не был произнесен.
Застигнутый внезапным опасением, Хокану полуобернулся, безотчетно сжав
рукоять фамильного металлического меча. Этим мечом он несколькими часами
раньше перерезал красные шнуры, стягивавшие запястья отца, как того
требовал обряд, чтобы освободить дух, отлетающий в чертоги Туракаму.
  Но он увидел не убийцу. Его ожидал человек среднего роста, одетый в
черную хламиду без каких-либо отличительных признаков. С виноватым видом
Хокану убрал руку с меча:
  - Прости меня. Всемогущий. Я не слышал гонга, известившего о твоем
присутствии.
  - Я прибыл другим способом, - сказал маг знакомым глубоким голосом.
  Он откинул капюшон, и солнце осветило его лицо - изборожденное
морщинами и печальное. Очертаниями щек и лба он разительно напоминал
Хокану, а глаза вообще могли бы показаться неотличимыми, если бы не тайна,
живущая в их глубине. Маг по имени Фумита приблизился к балюстраде галереи
и обнял Хокану, выразив сочувствие этим формальным приветствием.
  По крови он был отцом Хокану, но, согласно кодексу Ассамблеи, кровные
узы считались несуществующими.
  В облике мага чувствовалась усталость, и Хокану тревожно шепнул:
  - Тебе не следовало здесь появляться.
  Воину трудно было обуздать напор противоборствующих чувств. Его отец
поздно проявил свои способности чародея - случай редкий, но не
неслыханный. Будучи уже зрелым мужчиной, он оставил жену и сына, чтобы
облачиться в черную хламиду. Детские воспоминания Хокану о Фумите были
немногочисленными, но яркими: шершавость щеки в тот вечер, когда мальчик
обвивал руками отцовскую шею, запах пота, когда отец снимал доспехи,
вернувшись с воинских учений. Фумита, младший брат властителя Шиндзаваи,
должен был впоследствии стать военачальником своего семейства и готовился
к этому поприщу до того дня, когда маги забрали его к себе. Хокану с болью
в сердце вспоминал, что с тех пор его мать ни разу не улыбнулась.
  Брови у Фумиты поднялись; он преодолел собственную печаль.
  - Всемогущий вправе находиться где угодно и когда угодно.
  И к тому же умерший приходился ему братом. Магическая мощь разлучила
их, а тайна держала вдалеке друг от друга. О жене, которая отказалась от
имени и ранга, чтобы вступить в монастырь, маг не упоминал никогда. Он
вглядывался в черты сына, которого не мог больше признавать сыном. Ветер
относил назад шелковый плащ, - казалось, он цепляется за одеревеневшие
плечи мага.
  Он безмолвствовал.
  Хокану, чья чуткость порой граничила с даром колдовства, заговорил о
другом:
  - Если я собираюсь продолжать политику отца и держать сторону
императора, то необходимо объявить о моих намерениях, и сделать это как
можно скорей. Тогда враги, которые могут объединиться против Света Небес,
будут вынуждены показаться мне, ибо я стану на их пути как щит,
прикрывающий его. - Он коротко и угрюмо рассмеялся. - Как будто это имеет
какое-то значение. Если же я устранюсь от борьбы за пост Имперского
Канцлера и допущу, чтобы эта высокая честь была завоевана кем-то из наших
противников, то следующим их ходом станет нападение на мою жену, которая
сейчас вынашивает наследника нашего имени.
  Из общего гомона толпы выделился чей-то хриплый смех. Один из слуг
прошел мимо перегородки, обращенной в сторону галереи, он увидел молодого
властителя, беседующего с магом, поклонился и молча проследовал дальше.
  Обостренная восприимчивость Хокану не позволяла ему оставить без
внимания ничего совершающегося вокруг. Он слышал громкий голос одного из
своих кузенов по имени Девакаи, затеявшего горячий спор с кем-то из
гостей; оба спорщика, как видно, не теряли времени даром и усердно
прикладывались к кубкам с различными винами. Их родство с Камацу было
достаточно отдаленным, и их мало заботила судьба династии.
  Из глубины дома послышалось хихиканье служанки; где-то плакал
младенец. Жизнь продолжалась. Судя по пытливо-сосредоточенному взгляду
Фумиты, он прибыл не просто ради того, чтобы отдать дань уважения
скончавшемуся брату.
  Хокану собрался с духом и первым нарушил молчание:
  - Я понимаю, что речь пойдет о чем-то неприятном, но... ты
собираешься мне о чем-то сообщить?
  Фумита выглядел обеспокоенным - это был дурной знак. Даже в
молодости, до своего облачения в черную хламиду, он мастерски владел своим
лицом, и это сильно помогало ему в карточных играх. Засунув большие пальцы
обеих рук под пояс-шнурок, он неловко уселся на край большой цветочной
вазы. Над смятыми цветами поплыли густые запахи зелени.
  - Я принес тебе предостережение, консорт Слуги Империи.
  Форма обращения сама по себе говорила о многом. Хокану чувствовал
неодолимую потребность тоже присесть, но пятна от цветочного сока на его
траурных одеждах могли быть истолкованы как проявление слабости: как будто
он забылся или поддался усталости. Он остался стоять, хотя ноги болели от
напряжения.
  - Ассамблея беспокоится о моей жене? - предположил он.
  Молчание затянулось. Голоса гостей звучали куда громче, чем раньше:
разгорячившись от вина, они беседовали все более оживленно. Наконец, не
глядя на Хокану, Фумита сказал, тщательно выбирая слова:
  - Выслушай меня внимательно. Во-первых, Ассамблея ведет себя точно
так же, как и любое другое людское сообщество, когда пытается прийти к
некоторому соглашению. Они спорят, совещаются, разбиваются на партии.
Никто не хочет первым накликать беду, подвергая опасности жизнь Слуги
Империи.
  Хокану судорожно вздохнул:
  - Они знают об игрушечнике Мары.
  - И о затеях Джиро, который развлекается изобретением машин. - Фумита
бросил на собеседника пронизывающий взгляд. - Мало кто из магов не знает
об этом. Они не высказываются напрямик лишь потому, что никак не могут
договориться о каком-то едином способе действий. Но провокация - любая
провокация! - заставит их объединиться. Вот этого опасайся.
  Дым и запахи, казалось, сгустились настолько, что в них можно было
задохнуться. Хокану выдержал взгляд Всемогущего и за бесстрастной
суровостью лица прочел страдание.
  - Я понял. Что еще?
  - Ты должен припомнить, что маг, некогда состоявший в Ассамблее,
Всемогущий из варварского мира - Миламбер, однажды учинил огромные
разрушения на Имперских играх.
  Хокану кивнул. Он не присутствовал на тех играх, но там были и Мара,
и Люджан. Их рассказы о катастрофе производили впечатление страшного сна,
о котором не мог забыть никто, видевший летящие кам-ни, скрученные бревна,
низвергающийся с неба огонь и расколотые здания во время землетрясения в
Кентосани.
  - Никто из Всемогущих не наделен такой силой, как Миламбер. Многие
несравненно слабее его. Некоторых было бы вернее называть не чародеями, а
просто учеными.
  Фумита замолчал, выжидательно глядя на Хокану. Тот подхватил
недосказанную мысль:
  - Некоторые любят поспорить, они мелочны и, вероятно, слишком
перегружены сознанием собственной важности, чтобы предпринимать
решительные действия?
  - Если дело дойдет до неприятностей, - медленно выговорил Фумита, -
помни, что это сказал ты сам. Я ничего такого не говорил. - Он очень мягко
добавил:
  - В лучшем случае вы можете надеяться, что они помедлят с нанесением
удара. Те, кто стремится положить конец нарушениям традиций, сейчас
набирают силу. Всяческие пререкания и обсуждения лишь помогают выиграть
время, но ни один из нас - из тех, кто захотел бы вам помочь - не властен
остановить руку другого. - В его взгляде, устремленном на сына, читалось
невысказанное чувство. - Несмотря ни на что... я не сумею вас защитить.
  Хокану кивнул.
  - Передай от меня последнее "прощай" моему брату Камацу, - попросил
маг. - В нем сосредоточились радость, сила и мудрость, память о нем
помогает мне сохранять веру в жизнь. Правь мудро и справедливо. Он часто
говорил мне, что гордится тобой.
  Он вынул маленький металлический предмет и нажал на кнопку.
  Низкий дребезжащий звук врезался в слитное гудение голосов, и Хокану
остался один на галерее над террасой, кишащей родичами и гостями. Среди
них наверняка были враги, выискивающие слабости, которые можно будет
использовать, или сильные стороны, чтобы найти способы свести их на нет.
Таковы были правила Игры Совета. И только новый властитель Шиндзаваи думал
сейчас о том, что никогда прежде ставки не были столь высоки. На этот раз
на кон поставлена сама империя Цурануани.

  ***

  Последний ритуал, недоступный для посторонних, был завершен в
преддверии сумерек, когда низкий стелющийся туман окутал Поляну
Созерцания. Новый правитель не спешил покинуть священную рощу своей семьи,
находя утешение и в сгущающихся тенях, и в возможности побыть одному.
  Осенние деревья, отягощенные плодами, отбрасывали на землю длинные
пурпурные тени. Хокану выбрал каменную скамью и сел на нее, но дневной
зной еще не рассеялся. Жара угнетала. Не было ни ветерка, и дым от костра
все еще плавал в воздухе. Хокану потеребил неровные края туники, которую
разорвал, как того требовал церемониальный обряд прощания. Потом его руки
напряглись и затвердели, когда он сжал в кулаках скомканные складки ткани.
У него полная усадьба гостей, которым необходимо уделить внимание, нечего
было и думать о том, чтобы урвать для себя минуту отдыха и покоя.
  Но тишина Поляны Созерцания и ленивое жужжание насекомых,
привлеченных опавшими с деревьев плодами, дали простор для его мыслей.
Предупреждение Фумиты не было обращено только к Маре - ее консорту это
было ясно. Слова мага относились и к дому Шиндзаваи, и к самому Хокану,
ставшему главой этой семьи. Фразу "Я не сумею вас защитить" следовало
понимать как "Я не сумею защитить тебя".
  И действительно, если Хокану, возглавив дом Шиндзаваи, изберет путь
военного противоборства с Анасати и выступит на стороне Мары, то у
Ассамблеи магов не останется иного выхода - они должны будут действовать,
потому что он - консорт Мары. Пусть он не правитель Акомы, но все равно он
- наполовину Акома хотя и не по имени, но по влечению души. Он - не Слуга
Империи. Он не имел такого ранга, как Мара, и был всего лишь ее щитом.
  Нет, суть предостережения Фумиты относилась не к властительнице
Акомы, а к самому Хокану. Ему дан совет - не испытывать терпения
Ассамблеи, в которой нет единого мнения о том, как должны вести себя маги
перед лицом грядущих событий, если ничего подобного этим событиям Империя
раньше не знала.
  Хокану бросило в холодный пот, когда он осознал, что обязан любой
ценой воспрепятствовать вовлечению дома Шиндзаваи в междоусобную войну с
властителем Анасати. Фамильный дар проникновения в чужие мысли помог ему
угадать, о чем именно умолчал Фумита. О том, что Хокану теперь глава
одного из самых могущественных домов Империи и, даже не будучи формально
предводителем клана, он унаследует роль полководца клана Канадзаваи, что
не замедлит сказаться на ближайшем собрании Совета. Если, войска Шиндзаваи
и Акомы, в силу супружеских уз, объединятся ради общего дела, да еще
поведут за собой кланы Канадзаваи и Хадама, во всей стране не найдется
силы, способной им противостоять. И тогда раздробленная Ассамблея покончит
со своими препирательствами, потому что в этом отчаянном положении она
будет вынуждена действовать.
  Этот резон ни в коем случае нельзя провозглашать в открытую, иначе
обе семьи - и Акома, и Шиндзаваи - будут сровнены с землей и втоптаны в
грязь, без надежды когда-нибудь снова подняться и вернуть себе доброе имя.
Хокану уже имел случай видеть смерть двух сотен воинов, за которой
последовало поголовное истребление уважаемого дома... и все это
совершилось по мановению руки одного мага. Объединенным силам сотен магов
не в силах противиться ни одна армия в Империи.
  Хокану встал со скамьи. Священная роща Шиндзаваи уже не порождала
иллюзию мирной гавани, и Хокану чувствовал, как его пробирает озноб. И
самым пустым, самым холодным местом на поляне казалось место рядом с ним,
где могла бы стоять Мара.


                                  Глава 13

  ПЕРЕРОЖДЕНИЕ

  Аракаси выжидал.
  Сверху ему был виден стражник, который шел по дорожке, не производя
ни малейшего шума: на ногах у него были чулки с войлочной подошвой,
специально предназначенной, чтобы подкрадываться исподтишка. Его одежду
составляли короткие черные штаны и рубаха, обычные для убийц из общины
Камои; голову прикрывал колпак с прорезями для глаз. Через плечо у него
был перекинут короткий лук, а к поясу прикреплен колчан со стрелами и
целый арсенал смертоносных орудий. Миновав дерево, в кроне которого
пристроился затаивший дыхание Аракаси, часовой скрылся в сумраке, словно
тень смерти. Мастер тайного знания произвел в уме ряд вычислений по
сложной формуле, которую вывел за долгие годы: эта формула позволяла точно
отсчитывать время, так чтобы на результат расчета не влияли ни частота
сердцебиения, ни дыхание и никакие другие условия, способные привести к
ошибке. В свое время Аракаси подолгу упражнялся с песочными часами, и это
помогло ему до совершенства отработать свою систему. Когда, по его
расчетам, прошло десять секунд, он уловил взглядом некое движение в
дальнем конце дорожки и испытал удовлетворение, граничащее с торжеством.
Второй часовой появился именно тогда, когда ожидал Мастер.
  Самое рискованное из всех предприятий, в которые он когда-либо
ввязывался, начиналось удачно. У Аракаси не было иллюзий, что такое
везение будет долго ему сопутствовать: он был здесь один и положение было
таково, что даже благоволение небес не могло гарантировать безопасность.
Аракаси неподвижно лежал на древесном суку в саду, принадлежавшем Обехану
- главарю Братства Камои. Около этого дерева проходил стражник, который
убил бы Мастера без колебания. Как и его предшественник, этот часовой
внимательно осматривал траву, дорожки и кустарники в поисках каких-либо
следов присутствия посторонних. Мастер тайного знания не оставил за собой
следов, однако его пробирала испарина. Стражники проявляли
сверхъестественную дотошность.
  Второй стражник двинулся дальше. Аракаси выждал несколько секунд,
счел момент благоприятным и бесшумно спустился с дерева на землю. Стараясь
наступать только на плоские декоративные камни между цветочными клумбами,
он поспешил к небольшой выемке в водосточной канаве, где раньше спрятал
свое скудное имущество. Там, в стороне от маршрута дозорных, укрытый от их
взглядов защитной стеной цветущих кустов, он перевел дух и позволил себе
на пару секунд расслабиться.
  В сотне шагов к западу, на опушке рощи, его поджидал помощник с ножом
наготове - на тот случай, если Мастера обнаружат и понадобится поспешить
ему на выручку. Мастер поднял ветку, очищенную от коры, и несколько раз
взмахнул ею, давая понять, что дозорные проходят по определенному
расписанию. Сад, в который он стремился проникнуть, охраняли восемнадцать
убийц - бдительных и хорошо вымуштрованных, но, как и все люди, способных
ошибаться. Маршрут обхода, по которому они следовали, был сложным и на
первый взгляд казался случайным. Однако мало кто из наблюдателей обладал
холодным терпением Аракаси и его математическими способностями. Его не
заботило, сколько дней он провел скорчившись в грязи, беззащитный против
укусов насекомых, под палящими лучами солнца и под дождем. Только одно
имело значение: он разгадал систему обхода стражников и составил формулу
для предсказания их появления.
  Его помощник был одет в форму наемного охранника из северной
провинции; так же как у Аракаси, эта одежда соответствовала его
действительному положению не больше чем дюжина фальшивых личин, которые он
надевал в своей жизни, а затем сбрасывал. Даже его имя - Сейбота - было
вымышленным. Что побуждало его к такой скрытности, Аракаси никогда не
допытывался: истинное происхождение этого агента было его личным делом,
ибо он много раз сумел доказать, что достоин доверия. Из всех сподвижников
Аракаси, работающих близ Онтосета, Сейбота был самым надежным. И Мастеру
пришлось возложить на этого человека миссию, столь же важную для жизни их
госпожи, как его собственная.
  Отросшая за месяц борода скрывала лицо Аракаси. Больше всего он
сейчас был похож на нищего бродягу. Однако, окажись поблизости
наблюдатель, которому удалось бы заглянуть в глаза мнимому нищему, когда
тот начал подавать с помощью ободранной ветки второй, более сложный,
сигнал, он смог бы безошибочно понять, что перед ним находится чрезвычайно
опасный человек, готовый на смерть ради исполнения задуманного дела.
  Человек по имени Сейбота понял сигнал Мастера. Его память была
непогрешима. Он кивнул и исчез за деревьями, ни разу не оглянувшись.
  Спрятанный за тонкой стеной колючих кустов, Аракаси закрыл глаза. Он
не молился. У него появилось некое подобие надежды, ибо Сейбота уносил с
собой инструкции для человека, бывшего вторым по старшинству в шпионской
сети Акомы. Именно ему надлежало принять на себя обязанности Аракаси, если
тот не вернется живым.
  Ставки были высоки, как никогда. Если через условленный срок не
поступит приказ, отменяющий это распоряжение, к Маре явится новый Мастер
тайного знания, которого она прежде и в глаза не видала. Будет принята во
внимание каждая подробность жизни тонга, которую удалось разузнать
Аракаси, и начнется выстраивание новых планов расправы с Обеханом из
Камои, ради того чтобы пресечь дальнейшие попытки подлых покушений,
организуемых Чимакой из дома Анасати.
  Аракаси снова прикрыл глаза. Голова у него болела от напряжения, что
было необычно. В его глазах жизнь всегда представляла собой бесстрастную
механическую пляску, где его постоянным партнером была опасность. Но
сейчас он тревожился, не задержал ли он Сейботу дольше, чем это
необходимо: порядок прохождения дозорных был им разгадан два дня тому
назад. Ожидание, в котором пребывал Мастер с тех пор, не было продиктовано
осторожностью - на самом деле оно только увеличивало риск. Братство могло
изменять свои повадки именно для того, чтобы лишить смысла исследования
вроде того, какое он только что закончил. Аракаси потер виски. Непривычный
к внутреннему разладу, он несколько раз глубоко вздохнул, чтобы
успокоиться.
  Для Аракаси главным побуждением к действию была беззаветная
преданность Маре, с тех пор как благодаря Акоме исполнилось его давнее
стремление - месть роду Минванаби. И сейчас его преследовала тревога за
безопасность госпожи, ибо, если он погибнет, выполняя ее безумный замысел,
его пост займет человек, менее одаренный талантами. После того как
сорвались попытки просочиться в Город Магов, все чаще на поверхности
появлялись признаки постороннего вмешательства, хотя агенты в Джамаре
вновь "вышли из спячки" и приступили к активным действиям. Во всем этом
чувствовалась. рука Чимаки. Бессонными ночами, наблюдая за патрулями
Братства, Аракаси не мог отвязаться от мрачных мыслей. Если в сеть
внедрился противник, - и кто знает, насколько глубоко? - крайне
нежелательно именно сейчас передавать бразды правления из одних рук в
другие. Аракаси попытался резко одернуть себя. Прежде он никогда не
изводил себя пустым беспокойством: его тревожили только те обстоятельства,
которые он был не властен изменить.
  Для тонких чувств момент был неподходящий. Усилием воли Аракаси
отогнал ошеломляюще-яркое (и тоже несвоевременное) видение - навязчивое
воспоминание о собственных руках, скользящих сквозь медово-золотистые
кудри куртизанки. Обо всем этом следовало забыть, и он заставил себя
сосредоточиться на главном. Приближался очередной промежуток между
проходом одного стражника и появлением другого. Если Аракаси собирался
этой ночью приступать к действиям, то медлить было нельзя. Судя по тому,
что он наблюдал в течение всех предшествующих недель, можно было не
сомневаться, что высокий раскрашенный паланкин, прибывший вскоре после
полудня в усадьбу, доставил сюда хозяина после долгого отсутствия.
  Обехан - главарь Братства Камои - снова находился в резиденции,
которая служила ему для отдыха и удовольствия.
  Аракаси выполз из канавы, протиснулся между кустами и, пригнувшись,
поспешил по садовой дорожке. Он бросился на землю, распластавшись в тени
низкой изразцовой стены, сознавая с необычайной остротой, что пути назад
нет. Между патрулями, обходящими периметр усадьбы, не будет промежутков до
самого рассвета, когда невозможно будет удрать, не попавшись на глаза
кому-нибудь из часовых, размещенных на деревянных балконах смотровых башен
дома.
  Ждать у стены пришлось около часа. Чтобы не терять времени даром,
Аракаси перебрал в памяти все свои приготовления, оценив каждую удачу и
каждый срыв, которые могли бы повлиять на исход дела.
  Позади осталась изматывающая череда событий, начавшаяся с
выслеживания сестры прекрасной куртизанки. Не составило труда найти
работорговца, который занимался продажей обеих девушек, но все следы
оборвались, когда сестра Камлио была передана покупателю.
  Затем розыски застопорились: в Онтосете только начиналась организация
новой разведывательной сети взамен прежней, разрушенной из-за провала на
складе шелка. Последующие недели ушли на распутывание ложных следов, но
зато привели к заключению, что девушки, отобранные для Камои, вообще не
попали на невольничий рынок в Онтосете.
  Аракаси вновь проделал весь путь, который привел его к Онтосету, и из
случайной обмолвки пьяного погонщика узнал, что невольничьи фургоны,
доставляющие особенно красивых девушек, в редких случаях сворачивали к
холмистым предгорьям, расположенным к северу от города. Еще несколько
недель пришлось потратить на обследование этих мест: понадобилось
проверить и нанести на карту каждую пешеходную дорожку, звериную тропу и
болотистую низину на обширной территории севернее Онтосета. Этим
занимались Сейбота и трое других агентов, таясь в глуши, как бандиты.
Чтобы прокормиться, они воровали у крестьян овощи, ловили рыбу в ручьях, а
порой им вообще нечем было подкрепиться, кроме ягод и орехов. Попытка
одного из них купить зерно на деревенской мельнице кончилась тем, что его
убили, и этой ценой они приобрели новое знание: из случившегося следовало,
что поселок состоит под негласным правлением Братства, предпочитавшего не
пускать посторонних в свои владения. "Землепашец" убил агента ударом ножа
в спину: Аракаси, сам умеющий виртуозно обращаться с кинжалом, тщательно
исследовал выловленный из реки труп. Гибель агента явно была делом рук
опытного убийцы. Аракаси лежал на чердаке мельницы ниже по течению и
прислушивался к тому, о чем судачили крестьяне. Ставшие свидетелями
убийства, они и не подумали обсуждать случившееся, а продолжали свои
будничные дела, словно на их глазах не произошло ничего особенного.
  Никто не догадался о присутствии Аракаси, никто не заметил его
следов, которые он всегда старательно уничтожал, покидая то или иное
место. Он снова припомнил, сколько раз устраивал проверку самому себе,
считая прибывающие к городским воротам крестьянские тележки и отмечая цвет
пыли, покрывающей их колеса. За ним никто не следил, в этом он убедился.
Следующие недели он провел в придорожной канаве, питаясь сухарями и
фруктами. Спустя несколько месяцев после убийства своего агента Аракаси
выследил три тележки из той деревеньки. Вернувшись в Онтосет, он напялил
на себя одежонку погонщика и каждую ночь проводил изображая завзятого
пропойцу. Тележки появлялись и исчезали, пока наконец не прибыла одна из
тех, которые он ожидал. Понадобилась прогулка на свежий воздух с тремя
качающимися, распевающими песни компаньонами; он прислонился к той
тележке, чтобы помочиться, и ножом, скрытым в рукаве, сделал зарубку на
прочной коже, обматывающей обод колеса.
  Еще несколько дней Сейбота, которому было поручено наблюдение,
дожидался, чтобы пошел дождь. И тогда наконец след от меченого колеса
привел их к тому месту, где располагался дворец удовольствий тонга Камои.
  Аракаси понимал, что потрудился не зря. Никому и в голову не придет
установить какую-то связь между пьяным гулякой в таверне и другим бедняком
- бродячим поденщиком, который слоняется по дорогам, понуро глядя себе под
ноги, в жаркий день, когда сезон сбора урожая закончен, а новый еще не
наступил. И все же Мастеру было не по себе. Он преследовал человека,
окруженного завесой глубочайшей тайны, чья охрана не имела себе равных во
всей Империи. История знала случаи, когда некоторые властители умирали
просто из-за того, что на свою беду увидели Обехана.
  Единственным исключением был Тасайо Минванаби, и взятки, которые он
выплачивал в металле, неискушенному человеку могли показаться досужим
вымыслом, если не знать, что Тасайо изрядно поживился на контрабанде в
годы военной службы за Бездной.
  В ожидании удобного момента для дальнейших действий Аракаси жевал
полоску вяленого мяса, хотя аппетит у него пропал напрочь. Пища
требовалась просто ради того, чтобы выжить; впрочем, было вполне возможно,
что это будет последняя трапеза в его жизни.
  Он подъел последние крохи своих запасов, и теперь ему оставалось лишь
лежать пластом на влажной почве. Снова закрыв глаза, он сосредоточил все
чувства на дыхании ночи, ловя каждый новый звук и каждое дуновение
воздуха, насыщенного туманом. Любое изменение должно было застать его
готовым к действию. Его счет времени требовал абсолютной собранности, но
почему-то сегодня мысли так и норовили разбежаться под гнетом какого-то
нового, бесформенного предчувствия, источник которого он сам не мог
определить.
  Эта странность весьма тревожила Мастера, но разбираться в ее причинах
уже не было времени, ибо настал момент, которого он ждал. Хруст гравия под
подошвами сандалий на дорожке по другую сторону стены, - десять секунд,
двадцать секунд, тридцать... Аракаси устремился в ночь, словно призрак.
  Одним прыжком перемахнув через стену, он помчался по саду,
перепрыгивая тропинки и наступая только на плитки, которыми были выложены
края цветников: гравий на дорожках каждый вечер разравнивали граблями и
любой след был бы неизбежно замечен утром. За деревьями замерцал огонек.
Аракаси метнулся под арку декоративного мостика. В это время года вода в
ручейке стояла высоко, и ее журчание заглушило всплеск. Под центральной
балкой моста едва хватало места, чтобы Аракаси мог держать голову над
водой. Он застыл в неподвижности, с бешено бьющимся сердцем; на его
счастье, звук течения, обегающего скалу, заглушал тяжелое дыхание Мастера.
На дорожке показалась группа мужчин. Четверо были одеты в черную форму
убийц, белые широкие пояса свидетельствовали о высоком ранге их носителей
в преступном сообществе. Еще двое продвигались по саду держась по обе
стороны от важных персон, к которым они, по-видимому, были приставлены как
телохранители. В той паре, которая состояла под их защитой, один был
худощав, одет в шелковый халат, расшитый узорами в виде цветка камои, и
все время беспокойно озирался. Но внимание Аракаси было приковано не к
нему, а к его спутнику.
  Этот был плотно сложен и коренаст, но в его объемистом торсе не было
ни единой унции жира. Откинутый капюшон развевающейся коричневой хламиды
позволял разглядеть лицо, никогда не остававшееся открытым вне дома.
Человек, которого раньше можно было принять за странствующего жреца или
монаха, теперь горделиво являл миру высокий хохолок на темени и длинный
ниспадающий пучок волос - признак верховного ранга. Вся остальная часть
головы была обрита и украшена сложной татуировкой, на какую имел право
лишь один человек - Обехан.
  Над головой Аракаси, скрытого в ничтожном пространстве между сводом
моста и слоем мокрой тины, заскрипели доски под ногами идущих. Аракаси
усмехнулся во тьме: теперь он знал, что его труды не пропали даром.
Правитель Братства Камои уже сейчас находился от него на расстоянии, с
которого можно было нанести смертельный удар.
  Но время удара еще не наступило. Охранники, прикрывающие фланги,
неукоснительно проверяли кусты с обеих сторон дорожки. Необычно высокая
вода оставляла под мостом слишком малый просвет, и человек среднего роста
не мог бы там спрятаться, не загородив при этом собою поток. Заурядный
злоумышленник не сумел бы туда вклиниться, зацепившись локтями за боковые
балки, как это сделал Мастер. Мышцы сводило от напряжения, но Аракаси не
поддался боли. Сейчас в усадьбе насчитывалось двадцать четыре убийцы.
Мастер напомнил себе, что ликовать пока рано. Даже случайный отблеск света
на зубах может его выдать. И не имело значения точное количество убийц -
восемнадцать или двадцать четыре. Он сунул голову в пасть харулта - самого
опасного зверя на Келеване - и знал, чем рискует.
  Главари общины Камои перешли через мост и удалились по направлению к
охраняемому флигелю, намереваясь, по всей видимости, провести вечерок с
удовольствием. Мастеру тайного знания предстояла еще целая ночь ожидания.
За час до восхода солнца он попытается забраться в усадебный дом. Ибо, по
его разумению, существовал лишь один способ проникнуть в это гнездо убийц.
Но после этого, хмуро признался он самому себе, у него не останется ни
одного способа унести оттуда ноги.

  ***

  Когда ночной мрак начал наконец редеть, Аракаси дрожал от усталости.
Лежа теперь наполовину в воде, он благодарил Чококана, Доброго бога, за
то, что присутствие Обехана не привело к изменениям в порядке прохождения
патрулей. Сейчас он должен был совершить самый отчаянный поступок своей
жизни: войти в дом Обехана. Следующий патруль прошел по расписанию.
  Аракаси осторожно выглянул из-под моста. Когда стражник исчез за
поворотом дорожки, Мастер бесшумно выбрался из своего убежища. Обильная
роса скроет капли воды, стекающей с его мокрой одежды. Приходилось
обдумывать каждое движение: Мастер понимал, что должен все время держаться
на равном расстоянии от двух дозорных, готовых убить каждого, кто
попадется под руку. Если один из них, идущий впереди, остановится, чтобы
почесаться, или второй, следующий за ним, зашагает чуть быстрее обычного,
Аракаси может умереть, не успев даже узнать, что его обнаружили. Редко
возникают такие ситуации, при которых требуется столь точный контроль.
Делая все от него зависящее, лишь бы не нарушать тишину, стараясь касаться
земли только коленями и пальцами рук и ног, он продвигался вперед. Запас
его сил, и без того порастраченных за предыдущие дни, с каждой минутой
иссякал.
  Преодолев две сотни футов, Аракаси припал к земле. У него кружилась
голова, он задыхался, но при этом заставлял себя прислушиваться, пытаясь
догадаться, заметили его или нет. Однако его слух не уловил никаких
сигналов тревоги. Он взглянул на небо. Предрассветная серая мгла
отступала. Он знал по опыту, что самое тяжелое время для патрулей - это
часы рассвета и сумерек, когда все вокруг кажется наполненным
расплывчатыми тенями.
  Звук шагов послышался совсем рядом. Стражник, до сих пор двигавшийся
позади Аракаси, прошел мимо него на расстоянии какого-то ярда. Но внимание
патрульного было направлено в сторону наружной стены, а вовсе не на землю
слева от собственных подошв. И Аракаси, затаивший дыхание, остался не
более чем тенью в траве позади главного дома.
  Стражник остановился. Аракаси мысленно отсчитывал время, обливаясь
холодным потом. Когда счет дошел до определенного числа, стражник зашагал
дальше. В ту же секунду Аракаси вскочил на ноги, извлек из-под кушака шнур
с грузом на конце и перебросил этот конец шнура через сук дерева,
изогнутый в сторону дома между балконами, где несли караул еще несколько
часовых. Открытый взглядам с трех сторон, он имел в своем распоряжении
лишь несколько секунд, пока из-за угла не покажется следующий стражник.
Должно быть, везение его хозяйки помогло ему на этот раз. Аракаси поспешил
забраться повыше, прижимаясь к толстому стволу, чтобы его не выдал шорох
потревоженных листьев. Затем он распростерся на суку и свернул свой шнур,
намотав его на руку.
  Его прежние наблюдения уже помогли сделать свое дело и больше от них
не было толку. В этом доме никогда не бывали ни он сам, ни кто-либо из его
агентов; он не располагал никакими сведениями, если не считать общего
представления о планировке внутренних покоев, какое он составил, наблюдая
за входящими и выходящими слугами.
  Аракаси слышал голоса и понимал, что обитатели этого дома проснулись.
Скоро повара и телохранители приступят к выполнению своих обязанностей, и
он должен быть на месте.
  Аракаси прополз по суку. Требовалось соблюдать величайшую
осторожность. Это было дерево из породы таккаи: их выращивали ради сочных
плодов. Слабые ветви, отягощенные плодами, имели обыкновение обламываться
от всякого дополнительного веса. Скудная листва почти не скрывала Аракаси,
пока он карабкался под балками караульного балкона. Судорога сводила мышцы
из-за постоянного напряжения - приходилось все время следить, чтобы не
производить никакого шума. Он боялся лишний раз вздохнуть, и задержанный
воздух огнем обжигал грудь изнутри.
  На Келеване большие дома обычно строились таким образом, чтобы между
крышей и внутренним потолком оставалось свободное пространство и тепло от
разогретой кровли могло уходить из-под нависающих карнизов. Этот дом вряд
ли был исключением, но для большей безопасности хозяева могли добавить
деревянные решетки.
  Небо уже посветлело, но под стропилами еще держался густой мрак.
Аракаси нырнул в темноту; дальше он двигался уже на ощупь.
  Он надеялся обнаружить путь во внутренние покои дома, но, как и
следовало ожидать, пространство этого лаза - между черепичной крышей
наверху и оштукатуренными потолками комнат внизу - перегораживали тонкие
деревянные перекладины. Аракаси извлек один из своих стальных метательных
ножей. С помощью такого ножа можно было высвободить концы перекладин,
закрепленных с помощью колышков, и убрать эти перекладины с дороги.
  Будь у него в распоряжении обычный цуранский клинок из слоистой кожи,
нечего было и думать о том, чтобы справиться с подобным препятствием.
  Аракаси работал быстро. Откалывая щепочку за щепочкой, используя
капли собственного пота как смазку, он добился того, что ни один из
потревоженных им колышков даже не скрипнул. Мастер позволил себе лишь
краткий миг, чтобы насладиться своим торжеством. Он совершил невозможное!
Его скорченную позу никто не назвал бы удобной, но он был внутри здания.
  Когда на наружных площадках сменились часовые, Аракаси перебрался по
балкам к стропильному столбу. Здесь ему предстояло долгое ожидание: в
течение дня он должен был разузнать расположение комнат внизу, скрытых от
его зрения.

  ***

  Аракаси лежал, напряженно прислушиваясь к доносившимся снизу нежным
женским голосам. Теперь его успех зависел от случая - пожелает ли Обехан
навестить своих женщин именно сегодня, ибо Мастер тайного знания
сомневался, сможет ли он пережить еще один день, истекая потом в душном
уголке под крышей.
  Бесчисленные занозы от грубо обструганных балок впивались в кожу
бедер и плечей: тонкая ткань одежды от них не защищала. Он терпел, по
очереди сгибая и разгибая то одну, то другую затекшую руку или ногу. По
мере того как солнце разогревало черепичные плитки, воздух становился все
более удушливым. Аракаси провел без сна уже двое суток и теперь прилагал
отчаянные усилия, чтобы преодолеть сонливость. В его нынешнем положении
уступка телесным надобностям означала верную смерть. Стоит ему задремать -
и он может скатиться с узкой поперечной балки и провалиться вниз сквозь
тонкий потолок. С мрачным юмором он подумал и о том, каково это будет,
если его храп привлечет внимание бдительных охранников. А пока он лежал в
темноте со стальным кинжалом наготове, ощущая, как зудят щека и руки от
неторопливо ползающих по нему насекомых; им владела опьяняющая смесь
восторга и сожаления: восторга - оттого, что он так далеко продвинулся на
пути к цели, а сожаления - оттого, что так много дел все еще не исполнено.
  ...Сквозь редкие трещины в штукатурке просачивалось оранжевое
свечение: слуги зажгли лампы, а это означало, что наступил вечер. До
Аракаси доносился серебристый женский смех, и среди общего щебетания то и
дело был слышен голос, напоминавший Мастеру о девушке в далеком городе и о
послеполуденных ча-сах, проведенных с нею среди шелковых покрывал. Аракаси
раздраженно поежился, недовольный собой. Слишком часто Камлио приходила
ему на ум: снова и снова память воскрешала в воображении ее роскошные
густые волосы, ее молочно-белую кожу и ее поцелуи - и каждый раз его
обдавало жаром любовного томления. Однако он понимал, что его томило не
просто воспоминание о плотском совокуплении. Он не мог позабыть ее
глубокие глаза, в которых светился ум, прячущийся порою под маской скуки
или лукавства. Ее манера держаться казалась резкой и насмешливой, но то
была лишь броня цинизма, за которой таилась боль. Он был уверен не только
в том, что его руки и тело были ей приятны, - он не сомневался и в другом:
будь у него в запасе время, он сумел бы прикоснуться к светлой стороне ее
натуры, спрятанной, подобно сокровищу, в охраняемых глубинах души.
  Если он останется в живых после всех превратностей этого вечера, он
выкупит ее и даст ей свободу; может статься, он сумеет открыть ей более
головокружительные радости свободной жизни. Если она согласится принять
его... если, после целой жизни, потраченной на угождение прихотям многих
хозяев, она не прониклась отвращением ко всем мужчинам...
  Во тьме чердака губы Аракаси скривились в гримасе презрения к себе.
Он грезит! Он грезит, как мальчишка, свихнувшийся от любви! Разве жизнь не
научила его, что нельзя доверяться непредсказуемым желаниям сердца?
  Мысленно разразившись проклятием, он стряхнул наваждение.
  Что за подлая ирония судьбы! Возложенная на него миссия, ради
исполнения которой он завязал знакомство с Камлио, сама по себе могла
навлечь на нее большую беду. Он не заблуждался: ожидать, что он уйдет
живым из этого дома, означало требовать от богов чуда. Обстоятельства как
будто благоприятствовали задуманному им нападению на Обехана. Но даже если
он сумеет нанести смертельный удар, даже если он сумеет ускользнуть от
самых искусных убийц тонга... разве можно рассчитывать, что его
впоследствии не настигнет мстительная ярость Тайренхана, преемника Обехана?
  От усталости и напряжения Мастера пробирала дрожь. Он перехватил
поудобнее рукоятку кинжала, почувствовав, что она успела стать скользкой в
его вспотевшей ладони. Неотвязные мысли не давали передышки. Кто бы мог
поверить, что с ним приключится подобное? Какая-то куртизанка-прелестница
сумела так его увлечь, что он поставил ее благополучие выше воли Мары -
госпожи, которой он присягнул на верность, чья жизнь стала для него дороже
собственной? Да, Камлио это сумела. Обехан, главарь общины Камои, умрет -
этого требуют интересы Мары. Но если Мастер справится с задачей и притом
останется в живых, то... Он уже сознавал, что в этом случае какую-то
малую, тайную частицу собственной души он обязан сохранить для самого
себя. Чем бы ни была порождена его тревога за куртизанку - любовью, глупой
жалостью или чем-либо иным, - отмахиваться от этого чувства не следовало.
Самоуважение, заново обретенное им после гибели рода Минванаби, требовало,
чтобы он научился прислушиваться к зову своих личных потребностей -
потребностей человека и мужчины - и примирять их с велениями долга,
ежедневно ведущими его навстречу опасности.
  Тысячу раз он мог погибнуть безымянным, в обличье нищего,
странствующего священнослужителя, моряка, предсказателя судьбы, торговца
пряностями, зеленщика или гонца-скорохода. И тысячу раз он без колебаний
шел на риск, ибо уже успел заглянуть в бездну и не боялся смерти. Но
теперь, когда любая помеха была особенно нетерпимой, оказалось, что не
всякое препятствие можно просто отбросить с дороги. Если уж суждено
умереть, он хотел бы, чтобы его прах удостоился почестей на земле Акомы и
чтоб над погребальным костром его имя вырывалось из уст прекрасной
куртизанки с опухшими от слез глазами. Но получалось, что он поддался
чувствам, особенно неуместным теперь, когда ни в коем случае нельзя
допустить, чтобы его опознали.
  Продолжение династии Акома, правительница которой в свое время
предоставила ему шанс и дала средства, чтобы возродиться для чести, а
возможно, и сохранение самой Империи зависело от безупречного
самообладания Аракаси. Жизнь, какую он вел доселе, была настолько
беспокойной, что в прошлом лишь один раз он познал волнения любви. Потом
вся его привязанность сосредоточилась на Маре, приняв форму восторженной
преданности женщине, вернувшей ему честь и гордость. И хотя он боготворил
Мару, она не смущала его покой и не снилась ему по ночам. Аракаси
поклонялся ей, как жрец поклоняется богине. Но Камлио затронула в нем иную
струнку, скрытую от всех. И прежде всего от него самого, с горечью подумал
он.
  Женский смех затих. Аракаси напрягся: его оторвал от воспоминаний
звук шагов. Кто-то ступал по полу внизу - кто-то тяжелый, обутый в кожаные
сандалии с двойной подошвой. Одна из женщин издала приветственный возглас,
и по изразцовому полу зашуршали босые ноги: хозяину подносили подушки и
угощения, предположил Аракаси. Он едва заметно переменил позу; рука,
сжимающая нож, была сухой и горячей.
  Воздух вокруг его насеста внезапно показался невыносимо удушливым.
Понимая, что нельзя выдать свое присутствие раньше времени, он боролся с
искушением поглубже вздохнуть, выйти из неподвижности, действовать.
Смешанные ароматы благовоний просачивались через щели в штукатурке и
застаивались в спертом воздухе. Аракаси отчетливо различал звон тонкого
хрусталя, когда прислужницы подали хозяину освежающий напиток; позднее
Мастер уловил запах ароматического масла, а потом услышал шумные вздохи
удовольствия, издаваемые мужчиной, которому явно доставляли удовольствие
искусные руки опытных массажисток. А в это время собственное измученное
тело Аракаси готово было изменить ему, поддавшись предательской судороге.
  Терпение, беззвучно заклинал он себя.
  Еще позже семенящие шаги возвестили об уходе девушки-кастелянши: как
видно, тяжелая корзина с испачканными простынями и полотенцами замедляла
ее поступь. Полузакрыв глаза, Аракаси пытался представить себе, как
выглядит комната под ним и кто где в ней располагается.
  Ритм музыки замедлился; певица закончила исполнение любовных песен, и
ее голос соскользнул в томное мурлыканье. Хрустальный кувшин, в котором,
видимо, содержалось вино сао, приправленное пряностями, прозвенел, когда
его поставили на поднос из полированного камня. Аракаси предположил, судя
по звуку, что кувшин уже почти пуст. Восковые свечи догорали; сквозь
мельчайшие трещины в потолке проникали скудные лучики более теплого
оттенка: лишь одна масляная лампа освещала теперь комнату внизу. Мастер
услышал шелест упавшей тонкой ткани, и хозяин дома поднялся на ноги, при
этом отчетливо скрипнули суставы у него в коленях. Он потянулся и глубоко
вздохнул.
  С момента его появления в гареме это был первый раз, когда глава
Камои заговорил.
  - Джейса, - произнес он и немного помедлил, прежде чем объявить
следующие имена. В эту минуту у него в глазах наверняка горела похоть. -
Аламена, Тори.
  Он снова помолчал, жестоко затягивая напряженную паузу, пока другие,
еще не названные женщины, разместившиеся у его ног, ожидали решения: будут
ли они сегодня избраны или отброшены за ненадобностью. С какими чувствами
они встретят предназначенный им поворот судьбы - с разочарованием или с
радостью, - тщательно скрывалось.
  Обехан снова вздохнул.
  - Камини, - закончил он. - Остальные мои цветочки могут считать себя
свободными.
  Аракаси моргнул, чтобы согнать обжегшую глаза влагу... он считал, что
это пот. Только не Камини! Боги сегодня не были милосердны. Он молил их о
том, чтобы в течение ближайшего часа именно Камини находилась как можно
дальше от опочивальни хозяина, ибо она была сестрой той девушки, которая
завладела мечтами Аракаси.
  Он яростно отогнал от себя видение прекрасной Камлио. Грезы наяву
рождают беспечность, а беспечность - это смерть.
  В комнате внизу задвинули одну из стенных перегородок и открыли
другую; к шипению масляной лампы приметалось стрекотание ночных насекомых.
Наверху, под самой крышей, не стало прохладней: черепичные плитки еще
хранили дневной зной, хотя солнце уже давно село и в саду успела выпасть
роса. Песня, которую исполняли музыкант с певицей, постепенно становилась
все тише и тише. Аракаси стал слышать шелест шелковых простыней и
приглушенное хихиканье девушки. Словно притаившийся хищник, он дожидался,
чтобы удовлетворенные придыхания намеченной им жертвы сменились
участившимися вздохами страсти, и еще дожидался момента, когда застонет
девушка в пароксизме наслаждения... или того, что кажется подобием
наслаждения. Аракаси запретил себе думать о девушке, с детских лет
приученной лицемерить, изображая все признаки радости...
  Аракаси мысленно пристыдил себя. Он слишком долго исходил потом и
потерял много влаги, при этом человеком частенько овладевает
головокружение и обманчивое ощущение легкости. Он заставил себя
сосредоточиться: каждый мускул должен быть готов к действию. Нож у него в
руке словно стал ее продолжением, когда Обехан, со всех сторон облепленный
разгоряченными девушками и влажным шелком, открыл рот и сдавленным воплем
возвестил миру о том, что переполнявшие его силы сладострастия и на этот
раз нашли достойный выход.
  В этот самый момент Мастер тайного знания сорвался с места, грянулся
о потолок, проломив его своим весом, и вместе с осыпью обломков, щепок и
пыли рухнул вниз. Глаза, привыкшие к темноте, позволили ему ясно
разглядеть клубок сплетенных тел на циновке. Он выбрал из них верхнее и
должным образом нацелил клинок.
  В распоряжении Аракаси было не более секунды для молитвы о том, чтобы
оправдались его расчеты: оружие и охрана Обехана могут оказаться вне
пределов досягаемости своего хозяина только в одном случае - когда он,
нагой, предается плотским утехам с женщиной.
  Не промедлив ни мгновения, Аракаси бросился сверху на потное скопище,
состоявшее из Обехана и его женщин, и вонзил бесценное стальное лезвие в
плоть. Однако он сразу почувствовал, что нож отклонился в толще мускулов и
уперся в кость. Нанести смертельный удар не удалось.
  Обехан был весьма дородным, но жира в этом огромном теле не было
нисколько. Его стон наслаждения перешел в крик боли и тревоги. Аракаси был
отброшен от своей жертвы, словно рыба, выкинутая рыбаком из лодки. Его
пятка угодила на женское бедро, и он упал. Главарь убийц был не только
силен, но и проворен. Его рука метнулась к груде оружия, сложенного рядом
с постелью. Три дротика успели вонзиться в шелковые покрывала, пока
Аракаси только откатывался в сторону. Одна из девушек вскрикнула от боли и
страха.
  Масляная лампа погасла. Виелла упала и разбилась, и певица с визгом
бросилась к выходу. Из коридора послышался топот ног; тем временем Аракаси
рывком высвободился из перепутанных покрывал и оттолкнул девушку,
вцепившуюся ногтями в его плечо. Второй кинжал скользнул в руку Мастера,
словно был живым существом, способным дышать и готовым прийти на помощь.
Резкое движение запястья - и брошенный клинок устремился к цели. На этот
раз ошибки не было: нож вонзился в загривок Обехана.
  Главарь убийц снова яростно взревел. Но нож перерезал артерию, и
кровь хлынула фонтаном. Он поднял руку, чтобы остановить кровотечение, но
едва не лишился напоследок и большого пальца, наткнувшегося на острый край
клинка, торчащего из раны. На фоне светлого квадрата дверной перегородки
Аракаси увидел, как дрожат мелкой дрожью плечи силача в отчаянном
напряжении угасающей жизни. Обливаясь кровью, Обехан упал.
  Аракаси изворачивался то туда, то сюда, разбрасывая по сторонам все,
что попадалось под руку - и девушек, и покрывала. В очередной раз
откатившись, он швырнул подушку в том направлении, откуда слышались
приближающиеся шаги. От неожиданности вошедший часовой споткнулся и едва
удержал равновесие, поскользнувшись на плитках пола. По ошибке приняв его
за виновника переполоха, четверо подоспевших охранников круто обернулись и
бросились к незадачливому собрату с самыми грозными намерениями. Его
протесты послужили хорошей маскировкой для маневров Мастера, который
перебрался вдоль стены в дальний конец помещения.
  При свете звезд он видел происходящее достаточно отчетливо. Принимая
все меры предосторожности, чтобы случайный отблеск стали не выдал
преследователям его местонахождение, Аракаси вытащил из петли на поясе еще
один нож. Бросок - и один из охранников рухнул на пол, схватившись за
живот и завывая от боли. Производимый им шум отвлек внимание остальных,
чем немедленно воспользовался Аракаси, который достал поочередно еще
несколько ножей и прикончил остальных. Они умерли под нестихающие вопли
гаремных женщин и стоны раненого часового, так и не поднявшегося с пола.
Мертвый Обехан недвижно лежал среди покрывал.
  Аракаси проскользнул через стенной проем и скрылся по ту сторону от
рамы. Он не рискнул задерживаться, чтобы полюбопытствовать - не заметила
ли его ухода какая-нибудь из девушек и не оказалась ли она достаточно
сообразительной, чтобы пустить по его следу погоню. С силой, удесятеренной
возбуждением и чувством опасности, он подпрыгнул и ухватился за угловую
балку крыши, а потом, подтянувшись на руках, скрылся в тени под нависающим
карнизом. Последний оставшийся у него нож он крепко сжимал в зубах.
  Едва он успел угнездиться в этом новом укрытии, как в комнату, громко
топоча, вбежали из соседнего коридора служители Камои.
  - Скорей из дома! - заорал один из убийц. - Человек, который убил
нашего вожака, удрал в сад!
  С находчивостью, порожденной отчаянием, Аракаси схватил обломок
черепицы и бросил его из-под карниза в цветник за стеной дома. Часовой,
наделенный чутким слухом, ринулся в кусты, круша мечом стволы и стебли.
Аракаси мог бы коснуться пальцами головы часового, когда тот стрелой
проносился под ним.
  Набежали еще несколько убийц.
  - Где он?..
  Их сподвижник на пару секунд прекратил размахивать мечом.
  - Я слышал какое-то движение.
  - Эй, живо! Принести факелы! - распорядился второй стражник. - Пока
мы тут копаемся, убийца улепетывает!
  Они рванулись веером от крыльца, прочесывая сад; чтобы помочь их
поискам, подтянулись с факелами и фонарями другие обитатели особняка.
Аракаси спешно спустился из-под крыши, словно движущаяся тень в темноте.
Бочком пробравшись вдоль стены, через проем соседней перегородки он снова
вернулся в дом, где преследователи еще не додумались его искать.
  Из спальни выскочили еще несколько человек. Они встретили первого из
возвращающихся охранников. Тот на бегу бросил:
  - Он, наверное, перебрался через стену. Скорей посылай людей к
границам имения, нужно перекрыть ему все выходы!
  Судя по возгласам из гаремных покоев, там вовсю шло дознание. Новость
о смерти Обехана всполошила слуг, и кое-кто из них поддался панике. Община
была безжалостной и скорой на расправу, и в доме, столь сильно охраняемом,
неизбежно должно было возникнуть подозрение, что у человека, убившего
хозяина, был сообщник из числа здешней челяди. Чтобы наверняка избавиться
от предателя в своих рядах, заправилы Камои вполне могли истребить
поголовно всех обитателей дома. Более смышленым из слуг было ясно, что
надо удирать, и как можно скорее. Один лишь страх удерживал этих
несчастных на службе у столь опасной общины, но теперь им приходилось
выбирать между неопределенным будущим и позорной смертью, - большинство
предпочитало рискнуть.
  Аракаси мог только надеяться, что переполох, поднявшийся среди
десятков слуг, создаст благоприятные условия для выполнения задания
госпожи.
  Окажись на его месте другой, более здравомыслящий человек, он
воспользовался бы этой кутерьмой, чтобы спастись, но Мастер помнил, что
цель еще не достигнута. Ради блага Мары он должен проникнуть в кабинет
Обехана и выкрасть журнал, куда заносились сведения о заключенных
Братством секретных контрактах.
  Над соседней опочивальней повисла тишина. Аракаси рискнул
предположить, что стражники в горячке погони оставили без присмотра своего
мертвого вожака. Через отверстие, которое он же раньше проломил в
перегородке, Аракаси вернулся на арену недавней бойни.
  Кровью было запятнано все, что находилось в пределах десяти футов от
постели. Помимо туши поверженного хозяина здесь находились и две
обнаженные девушки: в слабом свете звезд их тела отливали серебром. Одна
из них молча уставилась на него. Бессознательными, жутко однообразными
движениями она безуспешно пыталась стереть кровь с кожи. Другая корчилась
посреди покрывал, издавая жалобные стоны. Настигнутая дротиком с
отравленным наконечником, она не могла встать. С мрачной решимостью
Аракаси вернул себе два стальных ножа, выхватив один из загривка Обехана,
а второй - из живота охранника, распростертого на полу у ног хозяина.
  Огибая изножье постели, Аракаси бросил беглый взгляд на раненую
куртизанку - и остановился, пораженный. Волосы девушки золотились, словно
струя пролитого масла под луной, а дрожащий свет фонарей, проникающий из
сада, позволял разглядеть ее запрокинутое лицо. Это зрелище смертельной
раной отозвалось в сердце Мастера, ибо ее черты были в точности такими же,
как у ее сестры.
  Они были близнецами.
  Разум оказался бессилен против душевного порыва Мастера. Девушка,
которой никак не удавалось своими тонкими руками выдернуть дротик,
пронзивший ее грудь, была на вид неотличима от другой - той, кого он
касался и кого ласкал в постели. Казалось, сердце у него разорвется от
боли. Он призывал на помощь свою холодную, рассудительную натуру. Он
заставлял себя вспомнить, кто он такой и зачем он здесь. Есть задача,
поставленная перед ним Слугой Империи. Он обязан собраться с мыслями и
найти архив Обехана.
  Но самообладание изменило ему именно тогда, когда было особенно
необходимо. Перед ним лежала умирающая куртизанка, и заботы о сохранении
собственной жизни вдруг показались ему такими же бессмысленными, как
попытки голыми руками поймать солнечный луч.
  Голос здравого смысла настойчиво требовал: надо хранить верность
долгу, а долг - это служение Маре; но глухой к любому зову, кроме голоса
сердца, он опустился на колени рядом с истекающей кровью девушкой.
Драгоценное время, опасность разоблачения - все перестало существовать. В
его представлении невозможно было отделить куртизанку, заполонившую его
мысли, от ее сестры-близнеца. Вопреки извечному инстинкту самосохранения,
Аракаси обнял умирающую и привлек к себе. Как мать, убаюкивающая младенца,
он нежно покачивал ее, безмолвно глядевшую на него широко открытыми
глазами, до последнего спазма, потрясшего все ее тело, и до последнего
вздоха.
  У Аракаси было такое чувство, словно его только что жестоко избили.
Ногти его пальцев вонзились в ладонь, и кровь сочилась из прикушенной
губы. Из-за соленого привкуса во рту и смертного смрада, наполнившего его
ноздри, к горлу подступила тошнота. Он почти не замечал присутствия другой
девушки, которая была еще жива и что-то бормотала. Краем уха он улавливал
ее лепет, но смысла слов не воспринимал. Аракаси судорожно вздохнул и
заставил себя расцепить закостеневшие руки. Казалось, сердце у него
окаменело, когда мертвая девушка выскользнула из его объятий. Однако,
когда позади него послышался какой-то звук, сработала многолетняя выучка,
и он метнул один из ножей. Слуга, намеревавшийся войти, был евнухом и
состоял при гареме: он вернулся, чтобы присмотреть за своими подопечными.
  Бросок Аракаси оказался почти безукоризненно точным: на шее евнуха,
около затылка, нож пропорол глубокий след, но не уложил его на месте, а
лишь заставил охнуть и отшатнуться, привалившись к раме дверного проема.
Аракаси всегда отличался быстротой движений, но сейчас его онемевшие руки
утратили долю привычной ловкости. Однако он не дал противнику возможности
ни уйти, ни позвать на помощь. Борцовским приемом он двинул евнуха в
живот, а потом еще нанес удар сбоку. Но раненый все еще был
сверхъестественно силен. Руки Аракаси скользили в поисках удобного
захвата. Наконец он изловчился воткнуть пальцы в рану, и струя крови,
брызнувшей ему в лицо, не оставила сомнений: у врага разорвана артерия.
Вместо кляпа пришлось использовать кулак, и в напряжении борьбы пальцы
Аракаси были прокушены до кости.
  Если бы охранники Обехана не рассеялись по саду в поисках убийцы,
которому, по всем резонам, полагалось бы искать спасения как можно дальше
от здешних мест, схватка не осталась бы незамеченной. Но то, что
происходило на самом деле, казалось Мастеру чем-то нереальным. Он повис на
агонизирующем человеке, вцепившись в него мертвой хваткой, а тот путался в
стенных драпировках, натыкаясь на сундуки и столы. Прошло немало времени,
пока евнух не истек кровью. Когда он наконец обмяк и упал на пол, Аракаси,
шатаясь, выбрался из опочивальни.
  Впервые оказавшись в этом доме, он не имел ни, малейшего
представления о том, где именно следует искать журнал, в котором как бы
воплотилось сердце общины. В журнале содержались зашифрованные сведения
обо всех заключенных контрактах; шифр был известен только Обехану.
Посредникам не сообщалось ничего, кроме имени жертвы, обреченной на
заклание.
  Записи тонга предстояло унаследовать Тайренхану, преемнику убитого
главаря. Журнал не должен оставаться без охраны, и даже прежде, чем
утихнет суета поисков, советник Обехана, вероятно, пошлет Тайренхана за
этими записями.
  Аракаси услышал далекие голоса и пронзительный вскрик. Время,
отпущенное ему для пребывания в доме, теперь исчислялось несколькими
минутами, а перед его мысленным взором все еще стояло воспоминание о
девушке, погибшей мучительной смертью. Он резко одернул себя, заставив
свое воображение переметнуться на другой предмет. Предельно
сосредоточившись, он приказал себе припомнить все догадки, к которым
пришел в часы ожидания под стропильной колонной. Это здание - обитель
наслаждений. Здесь Обехан при желании проводил часы досуга. Журнал с
секретными записями, которому всегда полагалось находиться у него под
рукой, должен быть здесь, в специально отведенном для него месте - в
комнате с прочнейшими стенами и дверями. Значит, эту комнату можно
отличить по устройству ее дверей!
  Аракаси двинулся по коридору, стараясь держаться в тени. Там, где
было возможно, он гасил фонари, вздрагивая при каждом звуке, пусть даже
доносившемся издалека. Он обогнул угол и едва не наткнулся на человека,
стоявшего к нему спиной. Аракаси выхватил последний оставшийся у него нож,
и сталь тихонько звякнула при этом движении. Человек мгновенно обернулся.
Это был воин, поставленный охранять запертую дверь. Аракаси бросился
вперед и перерезал сухожилие в запястье врага, прежде чем тот успел
выхватить свой меч. Мастер тайного знания не почувствовал собственной
боли, когда обрушил искусанные, кровоточащие пальцы на кадык часового и с
грохотом припечатал его к деревянной двери.
  Услышав этот шум, кто-то закричал.
  Понимая, что время не терпит, Аракаси протолкнул врага через
перегородку, использовав его туловище в качестве тарана. Часовой отчаянно
сопротивлялся, в его широко раскрытых глазах метался панический ужас. Он
не совладал с натиском Аракаси и спиной вперед ввалился во внутреннее
пространство укрепленной комнаты, как ни пытался уцепиться за стену
здоровой рукой.
  И тогда он упал. Силки намертво обхватили его лодыжки, из стен
полетели стрелы. Пол, о который он ударился при падении, провалился со
скрежещущим звуком, и из отверстий, разбросанных между плитками,
выдвинулись десятки заостренных твердых кольев, пронзивших содрогающиеся
останки.
  Аракаси не стал уделять внимание предсмертным спазмам своей жертвы.
Печальная участь часового заставила Мастера призадуматься. Тщательно
обследовав стену, он обнаружил между фресками небольшое углубление и
понял, для чего оно предназначено: сюда полагалось вставлять запирающий
штырь, не позволяющий ввести в действие механические ловушки внутри
комнаты. Аракаси вставил в отверстие свой нож и кинулся вперед.
  Он мог слышать топот людей, сбегающихся со всех сторон по коридорам к
тому месту, где он сейчас находился. Перед ним, освещенное единственной
лампой, возвышалось похожее на стол сооружение с тяжелой книгой,
покоящейся на столешнице. Он перепрыгнул через труп часового: и думать, и
действовать надо было быстро.
  Если дверь была снабжена ловушками, то и от стола нужно ждать
сюрпризов. Отсюда следовало, что вор, которому удалось живым добраться до
стола, должен быть весьма сообразительным, к тому же еще и знатоком
сложных механизмов. Поэтому Аракаси избрал другую тактику, не
предусмотренную создателями здешних капканов: он предпочел прибегнуть к
грубой силе.
  Во рту возник металлический привкус паники. С трудом проглотив слюну,
Аракаси схватил тяжелую керамическую подставку лампы, наклонился и что
было сил ударил ею по инкрустированной панели в нижней части стола.
Взглянув вверх, он обнаружил (а затем и обезвредил) паутину тонких нитей и
рычажков, которые привели бы в действие ловушку, если бы книгу подняли со
стола. А под ними он нашел кое-что еще.
  Под механизмом ловушки лежал туго скатанный свиток. Аракаси подтянул
его к себе. Пергаментная оболочка была исписана шифром и перевязана
лентами с изображением цветка камои. Книга на столешнице была фальшивкой,
оставленной на виду как приманка в капкане. Истинный документ о секретных
контрактах общины убийц Аракаси держал в руках.
  Крики тревоги зазвучали ближе. Аракаси затолкал свиток в карман
рубахи и поспешил к дверям. Он выдернул свой нож из отверстия и побежал
прочь от голосов, которые раздавались уже за ближайшим углом.
  Он мчался сломя голову, охваченный новым страхом, что пришел к нему
вместе с успехом. Сколь тщательно ни обдумывал он свои планы, сколь
скрупулезно ни готовил меры своей защиты - он до сих пор не позволял себе
загадывать вперед дальше того момента, когда Обехан будет убит. Но теперь
ставки удвоились: оставшись без секретного свитка, Тайренхан не сможет
претендовать на власть в клане. Контракты не будут выполняться, и тонг
утратит честь. В сущности, Аракаси завладел священным натами смертоносной
общины. Пропажа этой реликвии лишит убийц из Камои доверия заказчиков, и в
конечном счете они рассеются как дым.
  В коридоре, который Аракаси только что покинул, поднялся гвалт. Была
обнаружена выломанная дверь; новая волна возгласов последовала, когда
охранники ворвались внутрь и угодили в ловушки, снова готовые к действию,
поскольку Аракаси вынул из отверстия нож, послуживший в роли запирающего
штыря. Однако погоня не прекратилась: охранники, оставшиеся в живых,
рассеялись по всему дому, отыскивая злоумышленника. Аракаси еле успел
выскользнуть в окно, сбив преследователей со следа.
  Жгучей болью заявил о себе попавший в плечо дротик убийцы. Он
наверняка был отравлен, но у Аракаси не оставалось выбора: приходилось на
какое-то время попросту пренебречь этой раной. Противоядия, которые он
прихватил с собой на случай необходимости, лежали вместе с его прочими
пожитками, спрятанными за пределами владений Обехана. Он бегом пересек
сад, стремительно взобрался на дерево и перелетел через первую стену,
слыша в листве у себя над головой посвист дротиков и более тяжелых стрел.
  Он торопливо оглянулся в поисках пути к спасению. Его внимание
привлекла кучка объятых паникой слуг. Им, как видно, тоже не терпелось
покинуть пределы резиденции Камои.
  Аракаси затесался между ними; одна из женщин закричала, заметив его,
а один мужчина бросился на колени и начал молить о милосердии. Черная
одежда Мастера ввела их в заблуждение: по ошибке его приняли за убийцу;
когда Аракаси понял это, его обуяло почти истерическое веселье. Переведя
дух, он завопил:
  - Слуги убили Обехана! Убивайте их всех!
  Услышав этот выкрик, бедняги кинулись врассыпную, а он помчался к
наружной стене. Пускай ищейки тонга потрудятся, отыскивая его след в таком
множестве других следов, злорадно подумал он, перемахнув через наружную
стену.
  Он был уже на грани телесного и душевного изнеможения, когда добрался
до укромного места, которое присмотрел заранее на тот почти невероятный
случай, если сумеет выполнить свою миссию. Там находились припасенные им
противоядия и набор снадобий. Они должны позволить ему продержаться на
ногах и сохранять ясность мысли, пока он не окажется в безопасности... или
пока не умрет. За применение этих средств ему придется заплатить дорогой
ценой, и понадобятся недели покоя, чтобы прийти в себя, но жизнь стоила
того. Он быстро принял необходимые зелья и, сорвав с себя окровавленную
одежду, спрятал ее под большим камнем. Затем он открыл еще одну склянку -
от пряного запаха ее содержимого у него стали слезиться глаза. Это была
эссенция из выделений слулетха - крупного болотного животного, служащих
ему для отпугивания всех других зверей. Ни одна собака не пойдет по его
следу, да и охотники не станут побуждать к этому своих гончих, ибо любое
животное, вынужденное вдыхать столь мерзостное зловоние, после этого
надолго теряет нюх.
  Когда Аракаси втирал жгучую эссенцию в кожу, боль в плече напомнила
ему про застрявший там дротик. Он выдернул оперенное древко и накинул на
себя чистую рубаху. Чтобы унять боль в костяшках пальцев, у него не было
средств, и он разразился невольным ругательством, осознав, что рука скоро
опухнет и загноится.
  Ему оставалось лишь надеяться, что принятое им противоядие
воспрепятствует действию отравы: выбирая это средство, он воспользовался
познаниями, полученными при осмотре полок у Корбарха.
  Аракаси вышел в путь под покровом ночной темноты. Ноги, обутые в
сандалии, твердо ступали по каменистой тропе, ведущей к безопасности.
Теперь, когда он шел среди высоких трав, мокрых от росы, его обступали
воспоминания - о конце Корбарха и еще об одной смерти. Воскрешая в памяти
те события, он вдруг осознал, что в нем самом произошли перемены. Никогда
он больше не сможет так обойтись ни с одним человеком - ни ради Мары, ни
во имя долга, ни во имя чести. Это стало для него невозможным после того,
как он держал в объятиях умирающую куртизанку: он видел на ее месте другую
девушку. Ему открылась тайна собственного сердца. Если противоядия
Корбарха не спасают от яда, попавшего в кровь Аракаси... Внезапно новое
воспоминание всплыло на поверхность, и фатализм Мастера быстро улетучился.
Теперь перед его мысленным взором стояла обезумевшая девушка в спальне
Обехана, заливавшаяся слезами в истерическом припадке. В те минуты ее
бормотание и всхлипы ускользали от его внимания, но, как видно,
запечатлелись в неких тайниках памяти, и сейчас с устрашающей ясностью он
вспомнил произнесенные ею тогда слова. А она сказала: "Он знает Камини!"
Камини... одна из двух сестер-близнецов, из которых одна принадлежала
немощному старику, а другая умерла вместе с Обеханом.
  Аракаси перешел на бег, задыхаясь и испытывая нестерпимые муки. В
первый раз за всю свою жизнь он исступленно молился богам Келевана,
заклиная всесильную Сиби - саму Смерть не призывать его в чертоги ее брата
Туракаму. Он молился об удаче или о чуде... вероятнее всего, ему
потребуется и то и другое. Ведь он, позволив себе поддаться чувствам в
спальне Обехана, тем самым обрек на смерть и вторую сестру, Камлио. Он
оставил помешанную в живых, исходящую слезами и лепечущую, а между тем
поиски убийцы Обехана продолжались. В ночном мраке, возможно, уцелевшим
охранникам не по силам будет обыскать каждую щелочку, но, когда наступит
рассвет и прибудет Тайренхан, начнется более методичное дознание.
Куртизанка будет допрошена.
  Аракаси пришлось признать и другую горькую истину: если он попадется,
его смогут заставить говорить, потому что в его жизнь вошла Камлио.
  Он запретил себе бесплодные терзания. Спасение девушки, которую он
полюбил, зависело только от Мары. Но и защита Мары теперь зависела от
девушки, ибо ей известно, что он служит влиятельной и очень богатой
хозяйке. В Империи таких правительниц было не много. Братство Камои будет
нападать на Мару с удвоенным ожесточением. Если прежде эти фанатики
наносили удары ради чести, то теперь они станут биться за свое выживание.
Стремясь как можно скорее добежать до Камлио, Аракаси опережал убийц лишь
на несколько минут. Если бы ему посчастливилось связаться с одним из своих
новых сподвижников в Онтосете, он мог бы переслать в Акому драгоценный
трофей, но нельзя было задерживаться ни на мгновение. Как только станет
известно, что чужак, убивший Обехана, узнал Камини, община предпримет
специальный розыск и пройдет по следу вдоль всего пути от их цитадели до
работорговца, а от него - к Камлио. За собой они будут оставлять новые и
новые трупы. Если их агенты в Кентосани получат указания раньше, чем он
сможет вызволить Камлио...
  Обливаясь потом, Аракаси прибавил ходу. Позади оставались поля и
сады, торные дороги и борцовские арены... Ах, если бы сейчас в его
распоряжении была одна из проклятых лошадей Хокану...
  Душу Аракаси постепенно наполняло странное ликование, как будто он
только что ощутил полноту жизни и бытия. Его безумное нападение на Обехана
увенчалось успехом, и секретные записи общины были у него в руках. Победа
кружила голову. Упругость почвы под ногами, покалывание от заноз в коже,
каждый вздох, от которого горело в груди, - все эти ощущения дарили
нарастающий восторг. Какой-то частью сознания Мастер понимал, что так
сказывается действие принятых им снадобий, но ему было очевидно и другое:
эта сверхъестественная ясность восприятия порождена тем, что ему открылась
истинная цена ставок, поставленных им на кон.
  Торопливо прокладывая во мраке свой путь, он всесторонне обдумывал
это откровение. Рожденный женщиной из Круга Зыбкой Жизни, в любви между
мужчиной и женщиной он не видел ничего таинственного или загадочного. Он
всегда жил своим умом, полагаясь на собственное искусство и собственные
воззрения, выработанные посредством беспристрастного наблюдения за жизнью
других человеческих существ. Он видел, как усложнилась жизнь Мары из-за ее
любви к варвару Кевину, и его это заинтриговало. Огонь, который загорался
у нее в глазах в присутствии Кевина, Аракаси приписывал извечному
стремлению женщины придавать романтический ореол простым отношениям с
мужчиной. Что же еще могло бы побудить ее пройти через тяготы беременности
и муки родов, холодно рассуждал он.
  Но теперь, когда он мчался изо всех сил, так что сердце, казалось,
готово разорваться, а в горле стоял комок из-за непролитых слез, он думал
о девушке с волосами цвета меда, пока еще живущей на земле, и о ее
погибшей сестре. И теперь, проламываясь через мокрый от росы кустарник или
вырываясь с поразительной беспечностью на освещенную луной дорогу, он
видел, что был не прав. Глупо, отчаянно не прав.
  Прожив полжизни, он едва не проморгал, едва не упустил из виду
величие той магии, которую поэты называют любовью.
  Он резко остановился и оглянулся по сторонам в поисках носилок,
которые, как было условлено, должны ждать его в этом месте.
  Пытаясь совладать с дыханием, он загадывал далеко вперед. Если он
останется в живых, если ему удастся спасти сестру погибшей куртизанки от
мести фанатиков из Камои - а ночное дознание непременно приведет их к ее
порогу... чего он может ждать? Ее цинизм, рожденный разбитыми мечтами,
позволит ли ей хоть когда-нибудь научить его тому, что теперь он больше
всего жаждал узнать? Ему мучительно, до боли хотелось увидеть - может ли
вообще быть заполнена пустота, которую он обнаружил внутри себя.
  Он снова круто обернулся, и здесь, на пустынной дороге, ему открылась
еще одна тяжелая истина этой грозной ночи: исполненная сегодня миссия была
последней, к которой он мог приступить, не ожидая от ее исхода никаках
последствий лично для себя... если не считать жизни или смерти. Ибо он
безвозвратно утратил отрешенность, выделявшую его из числа сотоварищей и
обеспечивавшую кристальную ясность мысли, которая делала его гением в
своем ремесле.
  Проснувшаяся в нем потребность уже не позволяла ему остаться тем, кем
был он до сих по. Никогда не сможет он глядеть на других сквозь привычную
призму бесчувственного равнодушия. Не сможет больше по своей воле, не
ведая сомнений, носить чужие личины и копировать чужие повадки.
Светлокудрая куртизанка навсегда лишила его той легкости, с которой он
вживался в чужую шкуру.
  Где-то в лесу запела ночная птица. Листва на густых нависающих ветвях
заслоняла свет луны и созвездий. Оставшись в толще стелющегося тумана на
безлюдной дороге, Аракаси не обнаруживал никакого признака носилок, не
было даже слоя пыли, который подсказал бы, в какой стороне они могут
находиться. И он выбрал направление наудачу. Былое воодушевление прошло, и
теперь он не мог отогнать навязчивую мысль: интересно бы знать, отмечен ли
таким же изъяном души его противник, Чимака из Анасати? Если да, то живет
ли он, как Аракаси, не ведая любви? Если же нет - не окажется ли
новообретенная уязвимость главного разведчика Акомы лишним козырем в руках
игрока, не знающего равных в искусстве интриг - и притом непримиримого
врага Мары?
  Аракаси не находил ответа на свои вопросы, и даже в криках ночных
птиц и в стрекотании насекомых ему чудилась насмешка над ним. Испытав за
несколько минут больше страданий, чем за всю свою жизнь, измученный,
устрашенный, но все-таки торжествующий Мастер тайного знания спешил
вперед, на встречу со своим будущим - к самой опасной цели в своей жизни.


                                  Глава 14

  ПРОЗРЕНИЕ

  Над рекой поднимался туман.
  Аракаси пробирался по улицам припортового квартала в Джамаре; от
усталости ныла каждая косточка. В минувшие ночи он не обнаружил никаких
признаков слежки, но не решался остановиться для отдыха: убийцы наверняка
шли по его следам, словно гончие. Если они и потеряли его в этом городе,
среди десяти тысяч чужаков, то это значило лишь одно - они предпочли
обратиться к другой своей путеводной нити, которая вела к сестре погибшей
Камини. Найти Камлио - это для них дело нескольких дней.
  Мара все еще пребывала в Имперском Дворце, и сейчас самой важной
задачей было не потерять ни минуты из той драгоценной форы, которой он
располагал. Самые быстрые коммерческие носилки с двумя дополнительными
артелями носильщиков-скороходов за неделю доставили его из Онтосета в
Джамар. Спать в тряских носилках он не мог, но его измученное снадобьями
тело впадало в тяжелое оцепенение на несколько часов в день - когда
носильщики требовали передышки.
  И вот теперь, через шесть дней после убийства Обехана, он расплатился
с носильщиками, измотанными долгой гонкой, у входа главного рынка Джамара
и затерялся среди работников, которые устанавливали палатки торговцев и
выкладывали товары на прилавки. Джамар был самым оживленным торговым
портом в Империи, и кварталы, примыкающие к пристани, образовывали особый
тесный мирок, живущий по своим законам: здесь морские суда встречались с
речными.
  Аракаси нашел мальчика-нищего, сидящего перед борделем, закрытым в
этот ранний утренний час. Он показал маленькому попрошайке раковину ценою
в сотню цинтий - такую сумму мальчишка не выклянчил бы у прохожих и за
целый год - и спросил:
  - Какой путь вверх по реке самый быстрый? Мальчик вскочил на ноги и
жестами показал, что он немой и потому не может ответить. Аракаси - тоже
жестом - предложил мальчику проводить его. Тот охотно двинулся через пока
еще немногочисленную толпу и вывел Мастера к причалу, где были
пришвартованы с полдюжины небольших судов. Указав щедрому нанимателю на
дородного речника, мальчик с помощью выразительных ужимок и гримас дал
понять, что Аракаси находится именно там, где желал быть. Мастер отдал ему
раковину.
  Процедура передачи денег из рук в руки не ускользнула от внимания
речника, который до этого момента принимал неопрятного незнакомца за
такого же нищего, как и его малолетний провожатый. Увидев раковину, он
пересмотрел свои умозаключения и широко осклабился:
  - Желаешь побыстрей отправиться вверх по реке, господин?
  Аракаси подтвердил:
  - Мне нужно в Кентосани. Я спешу.
  На круглом лице собеседника отразилась нескрываемая гордость.
  - Я владелец самого быстрого судна в городе, добрый господин. - Он
указал на невысокую аккуратную барку с крошечной каютой, стоящую на якоре
в некотором удалении от причала. - Я называю эту красотку "Хозяйка реки".
Четыре скамьи для восьми гребцов и полный набор парусов.
  Аракаси беглым взглядом окинул обводы барки и ее добротный парус.
Возможно, она была и не столь хороша, как похвалялся владелец, но не имело
смысла терять время на поиски лучшего судна.
  - Выглядит вполне достойно, - спокойно согласился Мастер. - Гребцы на
борту?
  - Конечно, - заверил его капитан. - Мы ожидаем купца из Пеша,
которому надо в Сулан-Ку. Он займет каюту, господин, но если ты согласен
пока разместиться на палубе, то сможешь потом продолжать плавание со всеми
удобствами - от Сулан-Ку до Кентосани. Обычная цена составляет пятьсот
цинтий, но, поскольку ты будешь занимать каюту только на протяжении
половины пути, я возьму с тебя триста.
  Из потайного кармана внутри рукава Аракаси извлек слиток серебра
размером в свой большой палец. Блеск металла заставил капитана широко
открыть глаза: ни один судовладелец, промышляющий на реке, и мечтать не
мог о таком сокровище.
  - Каюту займу я, - твердо сказал Мастер. - Отплываем немедленно.
Купец может договориться с кем-нибудь другим.
  Перед столь весомым доводом никакие этические возражения устоять не
могли. Подгоняемый мыслью о несметном богатстве, которое замаячило перед
ним, капитан не стал медлить. Он быстрым шагом провел Аракаси к челноку,
который покачивался на волнах у дальнего причала. Они спустились по
лестнице, капитан сел за весла и принялся грести с таким усердием, словно
за ним гнались десять тысяч демонов. Меньше всего ему хотелось, чтобы
сейчас появился и поднял крик обманутый купец.
  Аракаси поднялся на борт "Хозяйки реки"; тем временем капитан
привязал челнок и освободил канат, удерживающий судно у причального буйка.
Зеленый корпус был выкрашен не слишком-то ровно, но никаких подгнивших
досок, равно как и других признаков небрежного ухода, Аракаси не усмотрел.
Возможно, капитан и страдал некоторой прижимистостью, но барку свою он
содержал в порядке.
  Гребцы и рулевой получили необходимые указания, и капитан проводил
Аракаси к маленькой каюте; без малейшей задержки барка развернулась против
течения и начала свой путь вверх по реке.
  Представляя собой нечто вроде низенькой лачужки посреди палубы, каюта
могла бы вместить двоих. Внутри было темно, и к запаху лампового масла
примешивался застоявшийся аромат от благовоний предыдущего пассажира.
Шелковые занавески закрывали отверстия, предназначенные для проникновения
свежего воздуха; подушки были потертыми, но Аракаси часто доводилось
довольствоваться и гораздо худшим.
  Он сказал:
  - Это мне подходит. Но есть одно условие, на котором я настаиваю:
никто не должен меня беспокоить. Любой, кто сунет нос в каюту, прежде чем
мы дойдем до Кентосани, умрет.
  Аракаси был не первым пассажиром со странностями. Хозяин барки немало
народа перевозил на своем веку. Учитывая полученную им плату, он принял
условие это без возражений.
  Аракаси сел и закрыл дверь, а затем вытащил пакет, спрятанный под
одеждой. С того момента, как он покинул владения Обехана, не было ни
одного мгновения, когда журнал Братства не касался его кожи. Теперь, когда
ему впервые представилась возможность просмотреть страницы документа, он
приступил к изучению шифрованных записей. Но незнакомые символы
расплывались перед глазами. Уронив голову на желтый пергамент, он
провалился в тяжелый сон.

  ***

  Когда к нему вернулось сознание, взгляд через отверстие в стене каюты
показал, что они находятся на полпути от Священного Города. Он проспал два
дня и одну ночь. Позаимствовав кое-что из корзины с фруктами (по всей
вероятности, припасенной здесь для купца из Пеша), он приступил к
расшифровке записей тонга. Шифр оказался довольно сложным, но не
настолько, чтобы Мастер не сумел его разгадать, тем более что впереди были
три дня вынужденного бездействия. Он видел, что письмена располагались
четырьмя столбцами, и предположил, что каждая запись представляет собой
набор сведений четырех видов: дату заключения контракта, согласованную
сумму оплаты, имя намеченной жертвы и имя особы, заказавшей убийство.
Рядом почти со всеми, за исключением самых последних по времени, стояли
отметки о выполнении.
  Аракаси стал просматривать записи в обратном порядке, переходя от
более поздних к более ранним, пока не обнаружил еще одну строку без такой
отметки. Он предположил, что здесь зашифрованы имена Мары из Акомы как
мишени и Десио Минванаби как заказчика. В еще более давнем контракте без
отметки, по-видимому, также должно было значиться имя Мары, но оплачивал
то покушение не Десио, а его отец - Джингу. Сопоставление букв показало,
что кодом предусмотрен сложный порядок подстановки с видоизменением ключа
при каждом следующем использовании.
  Час за часом проводил Аракаси за изучением записей, отбрасывая одно
решение за другим. Однако по истечении полутора суток он начал
распознавать общую систему изменения ключа.
  К моменту прибытия в Кентосани он успел расшифровать весь журнал и
несколько раз пересмотреть заново содержание этого документа. Он раздобыл
у капитана перо и бумагу и приготовил для Мары ключ к секретным письменам.
Записывать расшифрованные сведения Мастер не стал, на тот случай если
журнал попадет в другие руки. Однако он отметил одну строку, которую
обнаружил с глубоким огорчением: к ее содержанию требовалось привлечь
внимание госпожи.
  Барка подошла к пристани. Не дожидаясь, пока ее владелец по всем
правилам пришвартует судно, Аракаси перепрыгнул с палубы на причал и
растворился в толпе.
  Он задержался лишь затем, чтобы приобрести подобающую одежду, и
направился во дворец. У входа, где стояли на посту Имперские Белые, он
претерпел мучительную пытку ожидания, пока его послание передавалось от
одного слуги к другому и наконец достигло ушей Мары. Будь у него побольше
хитрости или времени, он мог бы гораздо скорее проникнуть к ней, в
очередной раз воспользовавшись чужой личиной. Но свиток, который он нес,
был слишком важен, и он не смел подвергать себя риску быть убитым
Имперскими Белыми, которые могли принять его за злоумышленника.
  Когда наконец его проводили к Маре, в ее личный уединенный сад, она
встретила его улыбкой, хотя на нынешней стадии беременности уже не могла
подняться на ноги, чтобы приветствовать верного сподвижника.
  Он поклонился и с чувством, которое противоречило его обычной сухой
сдержанности, произнес:
  - Госпожа, дело сделано.
  Перемена в повадках Мастера не укрылась от Мары. Ее глаза
расширились, и, отослав слуг, она подала Аракаси знак, чтобы он сел на
скамью рядом с ней.
  Аракаси повиновался и вручил своей хозяйке сверток, закутанный в
несколько слоев шелка. Сняв обертку, она увидела свиток, перехваченный
красными лентами и украшенный печатями в виде цветка камои.
  Мара спросила:
  - Тонг уничтожен?
  В голосе Аракаси прозвучала небывалая усталость:
  - Почти. Осталось уладить одно небольшое дело. Мара взглянула на
незнакомые письмена, увидела ключ расшифровки и отложила журнал в сторону
для последующего изучения.
  - Аракаси, что тебя гнетет?
  Мастер с трудом подбирал слова:
  - Я открыл нечто... о себе самом, госпожа... во время этого
путешествия. - Он набрал полную грудь воздуха. - Я больше не могу
оставаться тем человеком, которым был раньше... Нет, я уже не тот человек,
которым был раньше.
  Подавив искушение взглянуть ему в глаза, Мара ждала продолжения.
  - Госпожа, в такие дни, когда нас поджидают самые грозные опасности -
и со стороны Ассамблеи, и со стороны Джиро Анасати... я не уверен, что
сумею оказаться на должной высоте, когда настанет пора противостоять этим
опасностям.
  Мара мягко, с сочувствием коснулась его руки:
  - Аракаси, я всегда восхищалась твоей выдержкой и неизменно получала
огромное удовольствие, когда ты таинственным образом появлялся в поместье
- то в одном обличье, то в другом. - Кажущаяся легкость ее слов не
скрывала, что все это говорится всерьез. - Но за каждым таким
переодеванием стояла целая история исполненного долга, ради которого ты
рисковал и терпел мучения.
  Аракаси сообщил:
  - Погибла одна девушка.
  - Кто? - спросила Мара.
  - Сестра другой девушки. - Раздираемый сомнениями, Аракаси не решался
продолжать.
  - Она для тебя много значит, эта другая девушка?
  Аракаси поднял глаза к зеленому келеванскому небу над садом, вызывая
в воображении лицо, которое являлось попеременно то в образе
насмешницы-куртизанки, то умирающей, объятой страхом девочки:
  - Не знаю. Я никогда не видел никого подобного ей.
  Прошло несколько секунд, прежде чем Мара нарушила молчание:
  - Я сказала, что восхищаюсь тобою, как никем другим из моих
сподвижников. - Она все-таки взглянула ему в глаза. - Но мне казалось, что
ты вообще не нуждаешься ни в чьей привязанности.
  Аракаси вздохнул:
  - Говоря по правде, госпожа, я тоже считал себя свободным от каких бы
то ни было привязанностей. Но теперь я не знаю, так ли это.
  - У тебя такое чувство, что Мастер тайного знания, состоящий на
службе у Акомы, не может позволить себе такую роскошь, как дружба?
  Аракаси энергично встряхнул головой:
  - Да, не может, и это ставит перед нами проблему не из легких.
  - И насколько же эта проблема трудна?
  Аракаси встал, словно мог обуздать собственное смятение, если будет
двигаться.
  - Единственный человек, который достаточно искусен, чтобы обеспечить
твою безопасность, окажись он на моем месте... к несчастью, именно этот
человек пытается тебя уничтожить.
  Мара взглянула на него, и в глазах у нее сверкнула веселая искорка.
  - Чимака из Анасати?
  Аракаси кивнул:
  - Я должен продолжать начатое - выявить его агентов и покончить с
ними.
  - А что же насчет незавершенного дела с Камои? Аракаси видел, что она
жаждет услышать всю историю, и потому рассказал ей о своем путешествии на
юг, завершившемся смертью Обехана. Он упомянул о том, что существование
куртизанки по имени Камлио представляет опасность для Акомы:
  - Пока убийцы из Камои лелеют хоть малейшую надежду вернуть журнал,
они будут пытать и убивать любого, которого заподозрят в утаивании
каких-либо полезных для них сведений. Только после того, как их честь
будет запятнана публично, они начнут чахнуть и умирать. Этот свиток, -
продолжал Аракаси свои объяснения, - единственное средство установить, кто
именно заказал то или иное убийство по контракту. Как только станет
известно, что журнал украден, любой человек получит возможность заявить,
что он оплатил услуги Камои и ждет выполнения Братством своих
обязательств, а у тамошних заправил не будет никакой возможности доказать,
что он лжец. Более того, этот свиток для них все равно что священный
натами для знатного рода, и его отсутствие будет истолковано так, что
Туракаму больше не взирает благосклонно на их деяния. - Аракаси засунул
пальцы себе за пояс и, помолчав, закончил так:
  - Когда ты изучишь эти записи к полному своему удовлетворению, я уж
постараюсь, чтобы каждый собиратель слухов в Священном Городе узнал о
краже. Когда новость станет общеизвестной, тонг рассеется как дым.
  Мара и на этот раз не позволила отвлечь себя от подспудного смысла
услышанного:
  - А эта куртизанка? Это она произвела в тебе... такие перемены?
  Глаза Аракаси выдавали его растерянность.
  - Возможно. Но возможно и другое: что она лишь знамение этих перемен.
Впрочем, так или иначе, она... представляет для тебя опасность. Из
соображений благоразумия нужно... заручиться ее молчанием.
  Мара, пытливо присматривавшаяся к Мастеру, приняла решение.
  - Ступай и спаси ее от Камои, - приказала она. - "Заручись" ее
молчанием, предоставив ей защиту Акомы.
  - Для этого потребуется очень много денег, госпожа. - Высказанная
вслух озабоченность практической стороной проблемы почти не скрывала ни
его облегчения, ни замешательства.
  - Больше, чем ты просил раньше? - спросила она с комическим ужасом. В
течение многих лет Аракаси был у нее самым дорогостоящим служащим, и
Джайкен не раз пенял ей за то, что она позволяет Мастеру столь непомерные
траты.
  - Это не относится к тем расходам, которые делаются по долгу службы,
- вырвалось у него: не высказанная словом мольба каким-то образом смогла
прорваться через железную броню самообладания. Сейчас это был не
сподвижник, знающий себе цену, а проситель. До сих пор лишь однажды Мара
видела его в таком состоянии - когда он счел себя виновным в провале и
просил ее разрешения умереть от собственного клинка. Она встала и крепко
схватила его за руку:
  - Если ты делаешь это для себя, то тем самым ты делаешь это ради
Акомы. Такова моя воля. Джайкен в кабинете. Он даст тебе столько денег,
сколько потребуется.
  Аракаси собрался что-то сказать, но не нашел слов. Поэтому он просто
поклонился и едва слышно произнес:
  - Госпожа...
  Она провожала его взглядом, пока он не скрылся за дверью ее дворцовых
апартаментов, а потом подозвала слугу и послала его за холодным
успокаивающим напитком. Когда пришла горничная, чтобы оказать госпоже
необходимые услуги, Мара размышляла о последствиях своего решения. Она
пошла на риск, приказав Аракаси пощадить жизнь куртизанки. Впрочем,
подумала она с горечью, оставшейся после прошлых утрат, что ожидало бы в
будущем каждого из них, если бы она вообще не принимала в расчет сердечных
дел?

  ***

  Сквозь купол струился солнечный свет. Словно огнем, он заливал
золотой трон и отбрасывал треугольные пятна на пирамидальное возвышение.
Двадцатью ступенями ниже он согревал мраморные полы и мерцал на
ограждении, куда надлежало войти просителю, дабы преклонить колени перед
Светом Небес, давшим согласие выслушать его. Хотя мальчики-рабы усердно
работали опахалами, в тронном зале, казалось, вообще не было воздуха. Двое
сановников, присутствующих здесь по обязанности, изнемогали от духоты.
Младший из них, властитель Хоппара, сидел неподвижно: стояла такая жара,
что даже пошевелиться не хотелось. Старший, властитель Фрасаи, откинулся
на подушки, то и дело кивая головой под своим церемониальным шлемом, как
будто отгоняя сон. Слышалось тихое бормотание жрецов, священнодействующих
вокруг курильниц с ладаном: ароматный дымок, поднимающийся к куполу,
вплетался в общую невыносимую духоту зала.
  Ичиндар сидел на золотом троне, чувствуя, как пригибают его к земле
слои роскошных мантий и массивная, украшенная перьями корона Империи. Для
человека, не достигшего еще и сорока лет, он выглядел слишком усталым и
худым. День был перегружен тяжелыми решениями, а прием все еще не
завершился. Раз в неделю во дворце проводился День Прошений, когда - от
восхода до заката - император был доступен для своих подданных. Он не
должен был покидать свое церемониальное кресло, пока могли появиться новые
просители, - до того закатного часа, когда жрецы приступят к вечерним
песнопениям. В прежние времена, когда во главе Совета стоял Имперский
Стратег, еженедельный День Прошений был чисто ритуальным. Нищие, жрецы
низших рангов, простолюдины со своими убогими жалобами - все они
собирались, чтобы воочию убедиться в мудрости правителя, почти равного
богам. Ичиндар часто задремывал в своем кресле, а жрецы делали вид, что
оглашают его волю, раздавая советы или повеления в меру своих понятий о
божественной справедливости.
  С тех пор природа Дня Прошений изменилась. Просители, желавшие быть
выслушанными, зачастую оказывались знатными особами, и к тому же враждебно
настроенными по отношению к Свету Небес. Их целью было ослабить или
подорвать самовластие императора или разнюхать что-нибудь полезное для
себя. И вот теперь Ичиндар, собранный и внимательный, восседал в кресле и
вел опасную Игру Совета, сознавая, что на кон может быть поставлено его
верховенство в стране. Вечерняя заря всегда застигала его близким к
изнеможению, и порой он не мог даже припомнить имя той из его жен, которая
была избрана, чтобы разделять с ним ложе на этой неделе.
  Сегодня Ичиндар не смел шевельнуть головой из опасения, что тяжесть
парадной короны свернет ему шею. Однако он нашел в себе силы обратиться к
женщине, сидевшей на белой с золотом подушке у его ног:
  - Госпожа, тебе не следует здесь находиться. Тебе нужно отдыхать в
прохладном саду, рядом с поющими фонтанами.
  Усталая настолько, что ее кожа уже казалась прозрачной, Мара
состроила улыбку:
  - Если ты попытаешься мною распоряжаться, я подпорчу твой образ
воплощенной власти: вот возьму и не уйду.
  Воротник, расшитый жемчугом, помог Ичиндару скрыть подавленный смешок.
  - С тебя станется, о нестерпимо своевольная женщина! Назвав тебя
Слугой Империи, я сотворил чудовище.
  В этот момент Мара взглянула вниз, к подножию пирамидального
возвышения, и ее улыбка исчезла. Взгляд властительницы стал твердым, как
драгоценная сталь, а пальцы, сжимавшие веер, побелели.
  Ичиндар проследил за направлением ее взгляда и пробормотал себе под
нос нечто смахивающее на богохульство, однако в следующую секунду звучный
голос императора уже разносился под сводами приемного зала:
  - Властитель Джиро Анасати, знай, что мои уши сегодня служат ушами
богов. Небеса услышат твое воззвание, и мы дадим ответ. Тебе разрешено
говорить.
  Преувеличенно отчетливое звучание слов предупреждало: император
раздражен. Его газельи глаза обдавали ледяным холодом, когда после
подобающего низкого поклона властитель Анасати выпрямился и занял место у
ограждения. Умные, живые глаза ученого правителя Анасати сразу устремились
на женщину, сидевшую перед золотым троном, у ног монарха. Джиро поклонился
и ей, но, соблюдая все установленные правила вежливости, как-то умудрился
сделать так, чтобы его последующее приветствие звучало издевкой:
  - На имперском возвышении сегодня собралась прекрасная компания, -
заметил он, обращаясь к Маре. - Добрый день, властительница Акомы, Слуга
Империи.
  Его губы сложились в тонкую линию, которую друг мог бы принять за
улыбку. Догадка врага была бы вернее.
  У Мары мороз пробежал по коже. Никогда прежде беременность не
заставляла ее почувствовать себя столь беспомощной; но теперь, в
присутствии хищника Джиро, она остро ощущала свою неповоротливость и
тяжесть собственного тела, и это ее особенно раздражало. Однако она не
утратила способности владеть собой и не дала втянуть себя в обмен
колкостями.
  Наступила неловкая пауза, в течение которой главы династий Акома и
Анасати испепеляли друг друга взглядами. Тишину разрезал голос Ичиндара.
Ни усталость, ни хилое телосложение не могли скрыть неоспоримый факт: его
власть была реальной и даже в этой огромной палате его окружал ореол силы.
  - Если ты явился к нам как проситель, властитель Анасати, тебе не
подобает тратить наше время на светские беседы.
  Прошедший хорошую придворную выучку, Джиро отмел упрек выразительным
жестом, при котором сверкнули золотые кольца - единственная дань тщеславию
в его простом одеянии.
  - Ах, мой государь... - запротестовал он со льстивой фамильярностью,
- я действительно пришел как проситель. Но должен признать: причина,
которая меня сюда привела, может послужить темой многих светских бесед.
  Мара с трудом сохраняла безмятежный вид. Что затевает Джиро? Его
неофициальный тон сам по себе был оскорбителен для Света Небес, но
одернуть его было невозможно без урона для достоинства Ичиндара. Снизойти
до того, чтобы заметить развязность правителя Анасати, означало бы, что
ему самому придается какое-то значение. Тот, кто сидит на троне, равный
богам, не мог удостоить вниманием такую мелочь.
  Целую минуту Свет Небес сохранял леденящее молчание, а Джиро так и
стоял многозначительно подняв брови. Полагалось, чтобы он изложил суть
предстоящего обсуждения, если хотел, чтобы оно состоялось.
  Джиро склонил голову набок, как будто только сейчас вспомнил цель
своего прихода. С едва заметной хитрецой он опустил одно веко, словно
собираясь подмигнуть:
  - Я пришел, потому что до меня доходило множество слухов о
прославленной красоте твоей дочери Джехильи. Я прошу о милости, государь,
чтобы ты разделил со своим народом радость, которую обретаешь в ней сам. Я
прошу о чести быть ей представленным.
  Мара немедленно воспылала гневом, хотя и не показала этого. Джехилья
была еще совсем девочкой, ей только недавно исполнилось десять лет. Она не
принадлежала к числу женщин из Круга Зыбкой Жизни, на которых имели право
пялиться мужчины, не состоящие с ними в родстве! Она, бесспорно, была еще
слишком молода для сватовства, не могло быть речи даже о том, чтобы ей
позволили принимать визиты искателей ее руки. Коварство Джиро было
изощренным и глубоким; и если уж он посмел явиться сюда и во всеуслышание
огласить такую мысль, значит, от него можно было ждать чего угодно, вплоть
до попытки оскорбить императора как мужчину. Не имея сыновей, Ичиндар
должен был обеспечить линию престолонаследия посредством браков своих
дочерей. Но до какой же наглости дошел правитель Анасати, если посмел
намекать на уличные пересуды о том, что девяносто вторым носителем
имперской короны будет человек, который завоюет руку Джехильи!
  Однако гневные слова так и не прозвучали; Мара стиснула зубы, видя,
что советникам Ичиндара кровь бросилась в лицо от негодования да и три
жреца на помосте возмущены до глубины души, хотя и лишены возможности
вмешаться в происходящее. Властитель Хоппара непроизвольно потянулся к
тому месту у себя на поясе, где полагалось бы находиться рукояти меча,
если бы в присутствии императора оружие не было запрещено. Однако сам
Ичиндар застыл на месте, словно каменное изваяние. Драгоценные самоцветы у
него на мантии казались оледеневшими искрами, - впору было подумать, что
он запрещает себе даже дышать.
  Проходила секунда за секундой, но в большом приемном зале никто не
смел шевельнуться.
  С беспримерной дерзостью Джиро отважился подкрепить свое "прошение",
добавив самым беспечным тоном:
  - Мне недавно удалось прочесть кое-что интересное. Знаешь ли ты,
государь, что до твоего царствования семь императорских дочерей были
представлены обществу в возрасте десяти лет или даже раньше? Если тебе
угодно, я могу назвать их имена.
  Мара знала, что это была вторая пощечина, нанесенная человеку,
который унаследовал от предков сан, учрежденный ради увековечения их
династии. В свое время родословная этой семьи подвергалась самому
дотошному исследованию. Тогда принималось во внимание множество
соображений по преимуществу религиозного характера - к вопросам правления
они не имели никакого касательства. Ичиндар наверняка знал об этих семи
девочках, даже если ему и не были известны смягчающие исторические
обстоятельства, которые вынудили царствовавших тогда монархов представить
обществу своих дочерей в столь раннем возрасте. А сейчас императорский сан
заключал в себе нечто несравненно большее, нежели чисто религиозная
традиция.
  Солнце сияло, отражаясь от топазовых и мраморных плит пола; имперские
стражники стояли как статуи. Наконец с холодной расчетливостью Ичиндар
положил сжатые кулаки на подлокотники золотого трона. Его лицо,
затвердевшее от гнева, стало похожим на лицо камеи, но, когда он снизошел
до ответа, его голос был звучным и ровным.
  - Властитель Анасати, - сказал он, четко выговаривая слова, - для нас
было бы приятнее представить тебя нашему сыну, если бы боги одарили нас
наследником. Что касается нашей дочери Джехильи, то, если властителю
Анасати нравится прислушиваться к болтовне нянек, которые похваляются,
будто каждый ребенок, находящийся под их опекой, отмечен несравненной
красотой... тогда мы дадим соизволение одному из живописцев, пользующихся
нашим покровительством, написать портрет Джехильи - этот портрет будет
отправлен в поместье Анасати. Такова наша воля.
  Традиционная заключительная фраза прозвенела в тишине. Ичиндар не
являл собой декоративную фигуру, как его предшественник, - он был
самодержцем, борющимся за сохранение своей власти. Мара откинулась на
подушки, обессиленная от пережитого напряжения, - Джиро получил по
заслугам. Портрет ребенка! Ичиндар нашел достойный выход из положения. Но,
увы, главный предмет для беспокойства оставался. Джиро просто рискнул
первым публично огласить мысль, что Джехилья откроет своему мужу путь к
золотому трону. Ей не долго суждено оставаться прелестным царственным
ребенком: скоро она станет ценнейшим выигрышем Великой Игры, и за
обладание этим призом разгорится жестокое соперничество. Мара хорошо
помнила, как она, совсем еще молоденькая послушница монастыря Лашимы, была
разом вырвана из храмового благолепия и брошена в пучину кровавой
имперской политики. Сейчас ее сердце разрывалось от сострадания к Джехилье.
  Бразды правления выскользнут из рук Ичиндара в тот день, когда
вступит в брак его старшая дочь. Если у него не родится мальчик-наследник,
традиционалисты воспользуются Джехильей как мощным орудием для подрыва
власти нынешнего императора, особенно если ее муж окажется высокородным
влиятельным вельможей.
  Стоя у ограждения на месте отведенном для просителей, Джиро скрестил
на груди руки древним жестом салюта императору, а затем поклонился и,
поднявшись на ноги, улыбнулся:
  - Я благодарю моего государя. Портрет Джехильи в моей... гостиной
будет мне воистину отрадой.
  Насмешка была едва ощутимой: Джиро просто не осмелился сказать "в
спальне", мстительно отметила Мара. Но то, что он опустился до столь
низменного высказывания во время публичной аудиенции, свидетельствовало о
его презрении к человеку, сидевшему на золотом троне. И Мара чутьем
поняла: если бы ее здесь не было, то Джиро не выплеснул бы свою злобу
столь явно. Насмехаясь над Ичиндаром, он намеревался задеть и ее.
  - Боюсь, что сегодня мое присутствие не пошло тебе на пользу, - тихо
сказала она венценосцу, когда за властителем Анасати захлопнулись тяжелые
двери.
  Ичиндар потянулся было, чтобы коснуться ее в знак симпатии, но
вспомнил об официальной обстановке и удержался от всяких жестов.
  - Ты ошибаешься, госпожа, - возразил он так же тихо. Его волосы
прилипли к влажному лбу, а кулаки, лежавшие на подлокотниках, так и не
разжались. - Если бы ты не присутствовала здесь, надежная, как скала, я бы
уж точно не удержал себя в руках! - Только сейчас он дал выход возмущению,
которое умело скрывал от врага. - Каким же бессовестным человеком надо
быть, чтобы позволить себе такую низость - нанести удар, воспользовавшись
любовью отца к своему ребенку!
  Мара промолчала. Она знала многих таких бессовестных людей. Ее
пронзило мучительное воспоминание о двух убитых детях - совсем еще
маленьких мальчике и девочке, которым не было еще и пяти лет, - детях
последнего из властителей Минванаби, гибель которого стала прямым
результатом ее тактики. Рука Мары невольно прижалась к животу, где
набирало силу нерожденное дитя. Она сама потеряла сына и еще одного
младенца, зачатого ею от Хокану... младенца, которого ей не суждено было
узнать. Снова и снова прислушивалась она к голосу своего сердца: нет такой
цели, которая оправдала бы смерть детей. Пусть лучше она умрет и имя Акомы
обратится в прах по воле злокозненных магов, но она не допустит, чтобы
Джиро восстановил пост Имперского Стратега и опять настали времена
бессмысленных кровавых конфликтов, к которым и сводилась Игра Совета...
"во имя чести".
  Теперь, когда сделаны первые шаги на пути перемен, она была полна
решимости не отдавать завоеванного.
  Ее глаза встретились с глазами Ичиндара, словно и он, и она в один
голос выразили общую мысль. Затем двери отворились, и глашатай объявил имя
следующего просителя.
  До заката было еще далеко.

  ***

  Хокану сорвал с рук пропотевшие кожаные рукавицы для верховой езды.
  - Где она? - потребовал он ответа у толстяка в белой одежде,
загородившего собою дверной проем.
  Однако тот не двинулся с места. На его лоснящемся луноподобном лице
выразилось явное неудовольствие от нарушения этикета властителем
Шиндзаваи, проявившим столь неподобающую спешку. Имперский хадонра знал
цену нюансам, и он управлял огромным комплексом личных дворцовых
апартаментов императора с непоколебимой и хладнокровной решительностью.
Моль не залетала в имперские кладовые, слуги исполняли свои обязанности с
бесперебойностью хорошо смазанного часового механизма, а обеспокоенные
мужья не прерывали утренний инспекционный обход командами, более уместными
на поле сражения.
  Плотно утвердившись на пороге вестибюля, человек-гора сложил на груди
мясистые руки.
  - В этот час ты не можешь здесь пройти, господин.
  Хокану не позволил себе ввязаться в перебранку:
  - Два дня назад мне сообщили, что у моей жены начались роды. Путь
сюда от моего имения я проделал не слезая с коня. Эти два дня я не спал.
Если ты будешь столь любезен, что позволишь пройти к ее апартаментам, я
смогу узнать, благополучно ли разрешилась от бремени моя жена и невредим
ли мой наследник.
  Имперский хадонра искривил губы. Запах чудищ из варварского мира,
исходивший от Хокану, оскорблял обоняние. Сколь бы могущественным ни был
этот аристократ, сколь ни ценна была его поддержка для Света Небес, от
него исходило зловоние лошадиного пота и он был обязан принять ванну,
прежде чем появляться в дворцовых палатах.
  - Тебе нельзя входить, - повторил ревностный хранитель приличий. - На
сегодняшнее утро император приказал устроить представление труппы собату.
  Этим названием обозначался вид старинной классической оперы,
исполняемой в весьма изысканном стиле. Было известно всего лишь десять
опер, сохранившихся с древних времен, и среди высшей знати присутствие на
представлении собату считалось признаком тонкого вкуса. Однако управляющий
счел необходимым дать пояснения, словно обращался к дремучему невежде или
худородному провинциалу:
  - Имперская труппа Шалотобаку использует помещения, примыкающие к
этому вестибюлю, для переодевания, и, полагаю, нет надобности напоминать
тебе, что никто, кроме семьи самого императора, не имеет права увидеть их
даже краешком глаза.
  Хокану обуздал свое раздражение. Ни спешка, ни гордость не позволяли
ему ссылаться на свое происхождение и ранг, имея дело с самодовольным
холопом.
  - В таком случае, добрый и верный слуга, исполняй свой долг по
отношению к актерам императорской труппы и укажи мне другой путь, чтобы я
мог обогнуть флигель, который они используют.
  Хадонра еще более решительно утвердился на пороге и задрал подбородок
еще чуть-чуть повыше:
  - Я не могу отойти отсюда, господин. Мой долг - наблюдать за этой
дверью и следить, чтобы здесь не прошел никто, кроме кровных родичей
императора.
  Это замечание превысило меру терпения молодого отца. Хокану
поклонился в пояс, словно воздавая должное требованиям этикета, столь
неукоснительно соблюдаемым его напыщенным собеседником. А затем, не тратя
времени даром, рванулся вперед. Его мускулистое плечо врезалось в жирный
живот слуги.
  От боли и неожиданности имперский хадонра охнул, согнулся пополам и
свалился на пол, не в силах даже закричать, чтобы позвать на помощь.
  Так или иначе, Хокану был уже далеко: пробившись в вестибюль, он
пустился бегом. Две ночи и день, проведенные в седле, не настолько
измотали его, чтобы он уже не мог управлять собственным телом. Он
промчался через группу людей в ярких костюмах (некоторые из них были
облачены в вызывающие наряды куртизанок, и на все без исключения лица
наложены слои грима самых кричащих оттенков). Он перепрыгнул через горб
сагуньяна - чудовища из древней легенды, с которым сражались герои
древности; голова чучела повернулась, чтобы проводить его взглядом, тогда
как невнимательная средняя часть туловища неуклюже задергалась. Актер,
изображающий передние лапы, повернулся, чтобы навести порядок, однако
следующее за ним "брюхо" шагнуло в противоположном направлении. Вся
конструкция зашаталась, свалилась, и через секунду грозное чудовище
представляло собой месиво из брыкающихся ног и приглушенных проклятий под
чехлом из ткани и кожи, расшитым пластинками чешуи.
  Не успев осознать, что он только что поразил дракона, Хокану пронесся
дальше, сквозь стайку щебечущих девушек-певиц, всю одежду которых
составляли плюмажи из перьев. Пробегая между ними, он оставлял за собой
взвихренный воздух, в котором еще долго порхали перышки, вырвавшиеся из
плюмажей в результате столь неожиданного вторжения. Он поднырнул под
деревянный меч, подвешенный на пестрых лентах, и уклонился от карагабужа в
покрытой лаком маске, который протянул коротенькие ручки, пытаясь его
схватить.
  Хокану разразился проклятием, но каким-то чудом умудрился не налететь
на маленькое существо, попавшееся ему под ноги. Этим существом оказалась
трехлетняя девочка, одна из младших дочерей императора, которая сосала
собственный кулачок и широко открытыми глазами наблюдала царящую вокруг
суматоху. Она заметила Хокану и, узнав в нем человека, который рассказывал
ей смешные истории про чудовищ, радостно завопила, называя его по имени.
  Как видно, бог удачи иногда является в человеческом облике, подумал
Хокану. Он-то приготовился заплатить дорогой ценой за урон, причиненный
чести имперского хадонры, не говоря уж о синяках, полученных сагуньяном. К
тому времени, когда он вырвался из закулисного хаоса и добрался до
коридора, ведущего к апартаментам его супруги, он был красен от смущения и
от сознания, что его вид и запах никак не соответствуют роскошным
дворцовым интерьерам.
  На посту у резных дверей, ведущих на женскую половину, он увидел
Мису, личную камеристку Мары. Не в силах сдержать беспокойство, он выпалил:
  - Как она?
  Служанка ответила с сияющей улыбкой:
  - Ах, господин! Ты будешь гордиться. У них все в порядке, и она такая
красивая!
  - Ну конечно, красивая, - сказал Хокану, несколько поглупевший от
мгновенного облегчения. - Я же на ней женился!
  Ему и в голову не пришло подождать или расспросить Мису, чего это
вдруг она начала хихикать. Устремившись в комнату, наполненную воздухом,
солнечным светом и мягким журчанием фонтана в саду за стеной, он
остановился как вкопанный на вощеном полу. Здесь, в присутствии жены, без
которой ему жизнь была не мила, он особенно болезненно ощутил свою
постыдную неумытость.
  Мара, стройная и гибкая, как раньше, одетая в легкую белую накидку,
сидела на вышитых подушках. Когда она подняла голову и увидела мужа,
ликующая улыбка заиграла на ее устах. И в руках у нее брыкался другой
человечек в белом - с темными, как у Мары, глазами и розовыми губками;
поверх белой простыни это маленькое тельце было обвито лентами
геральдического синего цвета семьи Шиндзаваи - плоть от плоти его,
наследник, рожденный женщиной, которую он любил.
  - Супруг мой, - сказала она с откровенным восторгом, - как хорошо,
что ты с нами. Позволь представить тебе твою дочь и наследницу, которую я
назвала Касумой в честь твоего брата.
  Хокану, рванувшийся было к ней навстречу, снова замер на месте.
  - Касумой... - повторил он резче, чем ему хотелось бы, но изумление
сделало его неловким. - Но... это же девочка... - Он запнулся, потому что
только теперь до него дошел смысл сказанного Марой. - Девочка?!
  Мара кивнула, ее глаза искрились счастьем.
  - Вот же она. - Мара подняла младенца, который издал звук, выражающий
полное удовлетворение. - Возьми ее на руки, и пусть она знает своего отца.
  Ошеломленный Хокану, не двигаясь с места, воззрился на дитя:
  - Дочь...
  Слова не достигали его сознания. Он мог лишь стоять, потрясенный до
немоты жестокостью богов: у Мары больше не может быть детей и у него
отнята надежда на рождение сына, который необходим для поддержания величия
его дома.
  Мара заметила его растерянность, и ее улыбка угасла. Держать на
вытянутых руках малышку было трудно, и все-таки Хокану не сделал ни
единого движения, чтобы принять из рук жены эту теплую живую ношу.
  - Что случилось? - спросила Мара тревожно. Она еще не вполне пришла в
себя после родов и была слишком слаба, чтобы держаться с должным
хладнокровием. - Тебе кажется, что она безобразна? Через несколько дней
лицо у нее будет не таким красным и морщинки разгладятся.
  Пораженный в самое сердце несправедливостью судьбы, Хокану понимал,
что Мара ждала от него проявления совсем иных чувств, но лишь беспомощно
покачал головой:
  - Она совсем не безобразна, любимая. Я не первый раз вижу
новорожденного младенца.
  В Маре начал зарождаться гнев. Сбитая с толку отчужденностью мужа,
она вспыхнула:
  - Тогда, господин мой, тебе не угодил именно этот младенец?
  - О, боги, - охнул Хокану, только сейчас осознавший постыдную
бестактность собственного поведения. - Она прелестна, Мара, но я так
хотел, чтобы это был сын! Мне нужен сильный наследник!
  Мара вздрогнула, как от удара, но боль быстро переплавилась в гнев.
Не дожидаясь больше, чтобы Хокану взял дочь из ее рук, она снова прижала
Касуму к груди и, застыв в царственной позе оскорбленного достоинства,
спросила:
  - Ты полагаешь, что женщина не может претендовать на мантию знатного
рода и прославить имя своих предков? Ты полагаешь, что мужчина сумел бы
привести Акому к большему величию? Как ты смеешь, Хокану? Как ты смеешь
предполагать, что наша дочь хоть в чем-то окажется слабее меня? Она не
увечная и не глупая! Она будет воспитываться под нашим руководством! Она
станет живым олицетворением чести семьи Шиндзаваи, и ей совсем не
обязательно быть каким-то бахвалом мальчишкой, чтобы найти свой путь к
величию, которое предназначено ей судьбой!
  Хокану поднял руки, словно сдаваясь, и тяжело опустился на подушку -
усталый, растерянный и пристыженный. Он мечтал о том, что мог бы обрести в
Айяки и Джастине: о том, чтобы стать товарищем для сына, которого будет
наставлять в ратном деле и в искусстве власти и политики. Ему не хватало
сердечной близости, которую он утратил, когда его старший брат остался по
ту сторону Бездны, в мире варваров; он хотел стать для сына тем, чем стал
для него самого отец, недавно ушедший в чертоги Туракаму. Потерянного не
вернуть, но сыну он мог бы передать все лучшее, что связывало его с отцом,
с братом, с обоими сыновьями Мары - и погибшим, и живым.
  - Ты не понимаешь... - мягко сказал он.
  - Чего не понимаю? - возмутилась Мара, опасно близкая к слезам. - Вот
твоя дочь, которую я выносила у себя во чреве. Что еще тебе требуется от
наследника?
  - Послушай, - взмолился Хокану, - пожалуйста, Мара, не принимай мои
слова так близко к сердцу. Я выразился необдуманно. Конечно же, я смогу
полюбить Касуму.
  Безошибочно угадав боль, спрятанную под маской гнева Мары, он
умиротворяющим жестом потянулся к жене.
  - Не прикасайся ко мне! - выкрикнула Мара, отпрянув. - Коснись своей
дочери и скажи ей, что ты рад ее появлению на свет!
  Хокану закрыл глаза. Мысленно он поносил себя последними словами за
то, что его хваленая чуткость покинула его именно тогда, когда была
особенно необходима. Как же он мог ворваться подобным образом в покои Мары
и так непоправимо испортить радость долгожданной встречи! Он чувствовал бы
себя лучше, если бы на него напал сагуньян или если бы имперский хадонра
одержал над ним верх.
  Он принял запеленутую малышку из одеревеневших рук Мары, прижал к
себе и покачал. Его сердце оттаяло, едва он ощутил ее энергичные движения
и увидал маленькие розовые губки и блестящие глаза на сморщенном красном
личике. Она была прелестна и в самом деле рождена, чтобы стать его
наследницей, но не в ее власти было прогнать разочарование, которое он
испытал оттого, что она не родилась мальчиком.
  Он знал, что у Мары больше не будет детей, и прикинул в уме, есть ли
у него иные возможности обзавестись сыном. Да, он мог бы взять себе
наложницу или воспользоваться услугами какой-либо куртизанки, чтобы дом
Шиндзаваи получил наследника мужского пола. Но сама мысль о другой женщине
в его постели заставила его содрогнуться от отвращения. Большинство
правителей, не моргнув глазом, остановились бы именно на таком решении, но
для Хокану этот путь был неприемлем.
  Подняв глаза, он увидел, что Мара плачет.
  - Жена моя, - ласково сказал он, - ты подарила мне совершенное дитя.
Я не имел права проявлять такую грубость и омрачать минуты, которые могли
стать одними из самых радостных в моей жизни.
  Мара подавила рыдание. За те недели, которые она провела во дворце,
она успела стать воистину правой рукой императора, и ей часто доводилось
присутствовать на совещаниях высших сподвижников монарха. Ей открылось
многое, и она знала о существовании партий, стремящихся покончить с
незыблемостью золотого трона, воспрепятствовать совершающимся переменам и
восстановить старый, чреватый бесконечными кровопролитиями порядок, когда
средоточием мирской власти был пост Имперского Стратега. Близость открытой
гражданской войны, которая могла разразиться с минуты на минуту, ощущалась
Марой как нож, приставленный к горлу. Больше, чем когда-либо прежде, был
необходим единый фронт, противостоящий союзу поборников традиционного
метода правления.
  - Касума - это часть нового порядка, - сказала Мара мужу. - Она
должна понести факел после нас, а Джастин будет ей братом. Она поведет в
бой армии, если этого потребует долг, точно так же как Джастин будет
направлять свои усилия для поддержания мира без применения оружия, если
такой способ даст возможность построить лучшее будущее.
  Хокану не стал спорить:
  - Я понимаю, любимая. И согласен с тобой.
  Но он не мог окончательно избавиться от ощущения потери.
  Мара чувстовала эту полуправду. Она напустила на себя вид холодной
отчужденности, забрала у Хокану дочку и разгладила одеяльце, которым та
была укрыта.
  Он знал, что потеря невосполнима, потому что у Мары больше не будет
детей - так сказал жрец Хантукаму. Но она-то этого не знала и не скоро
простит ему невольное прегрешение - отсутствие восторга при известии о
рождении девочки, которой предстоит унаследовать мантию Шиндзаваи.
  Эту тайну Хокану держал при себе, хотя и сознавал, что Мара поняла бы
все мгновенно, если бы он открыл ей правду. Но, глядя на жену, он видел,
как ввалились ее щеки за время пребывания в императорском дворце, - и
принял решение. Небольшое отчуждение между ними пройдет само по себе, это
всего лишь дело времени; но горечь от сознания, что отныне она бесплодна,
может отравить Маре всю оставшуюся жизнь. Пусть у нее останется надежда,
думал он, не отрывая взгляда от жены и новорожденной дочери.
  - Мы все уладим, - тихо произнес он, не сознавая, что размышляет
вслух. Затем, вспомнив предостережение Всемогущего по имени Фумита, он
добавил:
  - Благодарение богам, что у Шиндзаваи нет оснований для вражды с
Джиро Анасати. Это породило бы сложности, которых никто из нас не может
себе позволить.
  Мара бросила на него странный взгляд, словно она вспомнила о чем-то
неприятном. Хокану безошибочно истолковал значение этого взгляда.
  - Что случилось, любовь моя? - спросил он.
  Владевшее Марой недовольство не было позабыто, оно лишь по
необходимости уступило место другим заботам.
  - Плохие новости, - ответила она резко. - Аракаси выполнил свою
миссию против Обехана из тонга Камои, и вот что он принес.
  Кивком головы она указала на журнал, лежавший на боковом столике.
Хокану наклонился, чтобы посмотреть на трофей. Письмена были начертаны
жирными черными линиями и, по-видимому, составлены с использованием
какого-то шифра. Хокану был уже готов спросить, где добыт журнал и какое
значение он имеет, но тут он заметил на пергаменте водяной знак, который
проявлялся в виде слабой выпуклости там, где на него падал солнечный свет.
Очертания рисунка повторяли изображение цветка камои, и весь свиток, с его
грубыми линиями, не мог быть ничем иным, кроме свода записей об оплаченных
убийствах.
  Чувствуя на себе упорный взгляд жены, властитель Шиндзаваи спросил:
  - Что это?
  Мара глубоко вздохнула:
  - Любимый, мне очень жаль. У твоего отца были враги, много врагов. Он
умер не от старости, не от каких-то естественных причин. Причиной его
смерти стал яд, не оставляющий следов, отравленная стрела была пущена в
него, когда он спал. Смерть твоего отца - дело рук убийцы из Братства, и
она оплачена властителем Джиро из Анасати.
  Лицо Хокану окаменело.
  - Нет... - пробормотал он, не в силах поверить в услышанное и в то же
время сознавая правду, заключавшуюся в словах Мары.
  Он снова вспомнил, о чем предупреждал его на похоронах Фумита, но это
предостережение сейчас предстало в новом свете. Как видно, маг,
приходившийся ему отцом по крови, знал кое-что о вмешательстве Братства в
естественный ход вещей. Хокану снова пронзила скорбь о том, что Камацу
безвременно ушел из жизни, что у мудрого и проницательного человека были
украдены последние дни под солнцем.
  С этим было невозможно смириться! Такое оскорбление для чести!
Вельможу из клана Каназаваи раньше времени отправили в чертоги Красного
бога, и - с предостережением или без него, по воле Ассамблеи или вопреки
ей - Джиро из Анасати должен ответить за нанесенное оскорбление. Честь
семьи и честь клана взывали к мести: только смерть оскорбителя могла
восстановить равновесие.
  - Где Аракаси? - хрипло произнес Хокану. - Я хотел бы с ним
поговорить.
  Мара печально покачала головой:
  - Он доставил свиток и разгадал шифр, чтобы мы могли прочесть все
секретные записи. После этого он попросил на время отпустить его по делу,
касающемуся его личной чести. - Мара умолчала о том, какую сумму денег он
у нее попросил, равно как и о том, что речь шла о судьбе молодой женщины.
- Его нападение на Обехана было весьма рискованным предприятием и
потребовало от него высочайшего мужества. При этом он сумел выжить. Я
удовлетворила его просьбу.
  Она едва заметно нахмурилась, вспомнив мысль, пришедшую ей в голову
во время разговора с Мастером: что он ни за что не попросил бы ее о таком
благодеянии в столь опасный момент, если бы не отчаянное смятение его
сердца.
  - Он даст нам знать о себе, когда сможет, - заключила она.
  Не было в Келеване никого, кто сознавал бы лучше Аракаси, какая
взрывная сила заключена в содержании добытого им документа. Страницы
свитка повествовали не только о смерти Камацу: там открывались условия
других убийств, пока не состоявшихся, с указанием денежных выплат,
сделанных правителями, желавшими гибели своим соперникам или врагам.
  Убийство в любой форме считалось бесчестьем для обеих сторон: и для
жертвы, и (в случае если правда выплывет наружу) для семьи, оплатившей
услуги тонга. Свиток, доставленный Аракаси, был начинен опасными
сведениями; их хватило бы, чтобы ввергнуть Империю в хаос кровавых
междоусобиц между семьями, ослепленными жаждой мести, как сейчас был
ослеплен Хокану.
  Но то, что Камацу принял смерть от стрелы убийцы, было столь наглым
оскорблением, что Мара не могла оставить его безнаказанным. Когда она
заговорила, ее голос был тверд, как сталь из мира варваров:
  - Супруг мой, у нас нет выбора. Нужно найти способ обойти вердикт
Ассамблеи и низвергнуть Джиро, властителя Анасати...
  - И во имя Айяки тоже, - подхватил Хокану. Никогда, никогда не
забудет он эту страшную сцену - умирающий мальчик, придавленный бьющимся в
агонии черным конем.
  - Нет. - В ее голосе послышалось сожаление. - За гибель Айяки мы уже
расплатились.
  Со слезами на глазах она рассказала мужу о личной вражде Обехана к
семье Акома - вражде, возникшей из-за того, что однажды Аракаси оставил
его в дураках. Тогда Мастер с помощью подложного письма подстроил так, что
пятеро слуг Минванаби были убиты Жалом Камои.
  - Братство сочло это оскорблением для себя со стороны Акомы, -
завершила она свой рассказ. - Они действовали по своей инициативе,
стремясь покончить с моей династией. Поэтому они вышли далеко за рамки
контракта с Тасайо Минванаби. - Ее последние слова выдавали горькое
ожесточение. - Они проиграли. Обехан мертв, безоговорочно мертв, - сражен
руками Аракаси.
  Хокану воззрился на нее - твердую как кремень, забывшую о своих
материнских чувствах перед лицом темных мыслей и жестокой политики. Касума
забеспокоилась от недостатка внимания к своей особе и уже собиралась
зареветь во весь голос.
  - Жена моя, - промолвил он, опечаленный, разгневанный и сбитый с
толку несправедливостью жизни, - давай вернемся домой.
  Его сердце готово было выпрыгнуть из груди от сострадания к ней,
когда к нему обратились ее глаза, блестящие от непролитых слез.
  - Да. - согласилась она. - Давай вернемся домой.
  Но, произнося эти слова, она думала не о прекрасной усадьбе на берегу
озера, а о том поместье среди просторных пастбищ, в котором прошли ее
детские годы. Внезапно в ней с необыкновенной силой вспыхнуло
непреодолимое желание возвратиться к полям ее предков. Она почувствовала,
как нужны ей сейчас знакомые с младенческих лет окрестности, воспоминания
о любви отца; она почувствовала тоску по тому времени, когда еще не
вкусила хмельного вина власти и силы. Может быть, на той земле, где
родилась, она сможет унять сердечную боль и справиться со страхом за
будущее обоих домов - Акомы и Шиндзаваи.


                                  Глава 15

  ЗАПРЕТЫ

  Мара вздохнула.
  Измученная жарой, удрученная поездкой по бывшим владениям Акомы, она
скрылась от полуденного солнца в подземелье чо-джайнов. Брак с Хокану и
установившееся между ними душевное единение избавили ее от необходимости
искать блаженного покоя в этом убежище, где царил полумрак и витали пряные
ароматы. Но в прежние годы, когда страшные опасности грозили ей со всех
сторон, властительница только здесь обретала чувство безопасности.
  Однако в ту пору угроза исходила от простых смертных. Положение
нередко казалось безвыходным, первый брак с сыном Анасати приносил только
горести, но теперь стало ясно, что все это не шло ни в какое сравнение с
нынешними бедами. Телесные раны сменились душевными - ее предал тот
единственный, кто понимал порывы ее сердца. Какие бы подлости ни замышлял
Джиро Анасати, истинными врагами Мары теперь были маги, которые могли по
своей прихоти уничтожить не только Акому, но даже всякую память о ней. А
ведь Джиро в своем вероломстве прикрывался их волей.
  Убийство Камацу оставило в душе Мары незаживающий рубец. Страх, в
котором - по цуранским обычаям - нельзя было признаваться, доводил ее до
исступления. В стычках с врагами Маре и прежде случалось испытывать такое
чувство, но оно быстро отступало, а ставки никогда не были столь высоки.
Сейчас на карту было поставлено все, что она любила. Потеряв Айяки, она
забыла, что такое спокойный сон.
  Полумрак подземелья служил ей защитой. В молчании, однако не в
одиночестве, она сбросила гнетущее напряжение. Паланкин уносил ее все
дальше по знакомым коридорам улья. Носильщики старались не задеть
суетливых чо-джайнов; тишину нарушали пронзительные выкрики солдат и
щелканье хитиновых конечностей - это патрульные салютовали высокой гостье
и ее процессии.
  Мара поддалась иллюзии спокойствия, понимая, что это ненадолго. Она
словно вернулась в прошлое, когда бремя обязанностей и тревог было не
столь тяжело. Ослабив внутренние путы, она ощутила предательскую влагу в
уголках глаз. Мара прикусила губу, но не стала смахивать слезы. Полумрак
улья, лишь скудно освещаемого сине-лиловыми шарами, избавлял ее от такой
необходимости. Тревоги, отчаяние, беспомощность, неспособность отомстить
семейству Анасати за причиненное ей зло тяжким бременем угнетали душу. Она
не могла долее сдерживаться. Смерть двоих детей и трещина в отношениях с
мужем, самым верным и близким человеком, грозили сломить ее окончательно.
  Те годы, когда Мара набирала уверенности в себе и училась находить
выход из любого положения, казались прожитыми впустую. Даже успехи в
старой как мир Игре Совета теперь выглядели ненужными, ибо приговор
Ассамблеи магов одним махом перечеркнул правила, по которым можно было
защитить свою честь, нанеся удар по злу. И политические ходы, и интриги
свернули куда-то в сторону с вековечного пути. Прежде козырем Мары в этой
игре была готовность отойти от традиций. Теперь она лишилась даже этого
преимущества: каждый правитель по-своему изощрялся в поисках новых
способов борьбы против старых врагов.
  Традиции повернули вспять.
  Даже одержав победу над гонгом Камои и выведя на чистую воду Джиро,
Мара не находила покоя. Избавившись от этих напастей, она по милости
Всемогущих не могла отомстить за поруганную честь своего рода.
  Возвращение по реке во владения предков дало ей лишь краткую
передышку. Она ловила себя на том, что рассудок отказывается искать
решение.
  Прикрыв глаза, Мара отдалась ритмичному покачиванию носилок. Вокруг
стало теплее, пряные запахи улья сгустились. Светящиеся шары попадались
уже не так часто; толпы хлопотливых работников заметно поредели. Щелканье
хитиновых конечностей больше не заглушало стук людских подошв. Это
означало, что процессия приближается к чертогам королевы. Однако многое
здесь изменилось. Стены и сводчатые потолки, грубо вытесанные в камне,
были теперь отполированы до блеска, а местами украшены резьбой и яркими
драпировками. Хотя сочетания цветов и причудливые гроздья бахромы
выглядели непривычно для людского взора, все это свидетельствовало о
полном достатке. Если бы не эти отличия, Мара - пусть даже у нее на висках
поблескивали серебристые нити - могла бы подумать, что возвращается назад,
в юность. Ведь и отчий дом, где она играла еще ребенком, где вышла замуж и
родила первенца, где познала жажду власти, мог показаться тем же самым, но
память, как удар тупого ножа, напоминала, что пустые коридоры, где некогда
звенел детский смех, теперь погрузились в тишину.
  У Мары сжалось сердце. Айяки был не единственным любимым существом,
которое она потеряла. Боги свидетели, как бы ей хотелось видеть рядом с
собой преданную Накойю, от которой ей случалось получать то взбучку, то
мудрый совет - и одно, и другое помогало предотвратить беду. По щеке Мары
скатилась слеза: ей вспомнился рыжеволосый варвар, Кевин из Занна, с
которым ей открылось таинство любви и искусство быть женщиной. Пусть Кевин
то и дело приводил ее в ярость своим упрямством и своеволием, а Накойя
подчас только чинила помехи своими придирками - ей не хватало их обоих. В
отношениях Мары с Хокану установилось полное доверие, мало-помалу
заменившее эти две привязанности, до недавних пор оно казалось бастионом
непогрешимости. Но между ними пролегла тень, когда Хокану начал мучиться
сомнениями по поводу появления на свет их дочери. Все еще не простившая
мужа, Мара утерла щеки рукавами шелкового платья. Ей не было дела до того,
что на манжетах могли остаться мокрые пятна. Чтобы Хокану осознал
необходимость объявить Джастина наследником Акомы, понадобилось едва ли не
полное прекращение ее рода. Только смерть их общего новорожденного
младенца помогла его убедить!
  Теперь Хокану проявлял необъяснимое упрямство, отказываясь признать
за Касумой первородство дома Шиндзаваи, и между супругами вновь возникла
стена. Казалось, он мечтал о сыне, и только о сыне. Но ведь ничто не
мешало ей в будущем родить ему сына, с горечью размышляла Мара; ничто не
мешало и Хокану, как правящему властителю, завести себе с десяток наложниц
и дождаться от них потомства. Мотивы его непреклонности были до боли
понятны: он отдавал должное характеру своей жены, но не допускал и мысли,
что дочь может унаследовать такие же качества и стать во главе Великой
Династии.
  Как и прежде, в минуту отчаяния Мара решила отправиться в подземелье
чо-джайнов, чтобы найти иной взгляд на вещи, который мог подсказать нужную
мысль.
  Легкое прикосновение вывело ее из задумчивости: Люджан кивком подал
ей знак, что процессия достигла покоев королевы.
  Когда носилки проплывали под сводами последней арки, мимо застывших,
как изваяния, часовых, Мара сумела взять себя в руки. Оказавшись у
величественного возвышения, она вышла из носилок с надлежаще торжественным
видом.
  Королева чо-джайнов занимала собой добрую часть покоев; нижнюю часть
ее туловища поддерживал земляной постамент. Мара не забыла, какой
крошечной была эта королева, когда только-только вылупилась в далеком
улье. Но это хрупкое создание быстро достигло зрелости - в первый же год
своего воцарения на землях Акомы. Теперь она многократно превосходила
размерами всех своих подданных, даже самых крупных воинов, однако ее
головка и верхняя часть туловища остались прежними. Вокруг исполинского
тела сновали работники, следившие за его чистотой и заботившиеся об
удобствах своей повелительницы, а она без остановки откладывала яйца, из
которых вылуплялись различные касты чо-джайнов: и воины, и мастеровые,
приспособленные к какому-то одному из множества ремесел. Если бы улей
нажил большое богатство и сделался перенаселенным, на свет появилась бы и
новая королева.
  Мара отвесила легкий поклон, как было принято между равными.
  - Приветствую тебя, госпожа Акома, Слуга Империи, - проговорила
королева пронзительным голосом, который доносился даже до верхних галерей.
  - Мир твоему улью, государыня, - отвечала Мара и, опершись на руку
Люджана, проследовала к приготовленным подушкам.
  Мару всегда поражало, с какой скоростью у чо-джайнов передавались
вести: каким-то образом королева всегда оказывалась предупрежденной о ее
приезде и, насколько можно было судить, радовалась этим посещениям.
Действия чо-джайнов не измерялись человеческими мерками; жизнь с варваром
из чуждого мира приучила Мару к мысли о том, что приверженность одному
лишь цуранскому взгляду делает человека слепцом.
  Пока Люджан выстраивал почетный караул, слуги подали сладости и
мидкемийский чай - и для угощения, и для продажи чо-джайнам. Вопреки
мрачным пророчествам Джайкена, Мара не утратила вкуса к этому терпкому
напитку даже после того случая, когда ее отравил мидкемийский лжеторговец.
Мало того, не имея привычки упускать выгодную возможность, она сумела
прибрать к рукам рынок чая, кофе и шоколада.
  После окончания дегустации и завершения торговых сделок королева
откинула голову назад; Мара знала, что за этим последует вопрос.
  - Какова цель твоего посещения, госпожа Мара? Яства могли бы
доставить посыльные.
  Мара замешкалась с ответом. От такой нерешительности Люджан даже
насторожился: он исподволь огляделся, заподозрив неладное. Мара поняла,
что ее могут обвинить в неискренности, и решила ответить начистоту, хотя и
отдавала себе отчет, что рискует уронить себя в глазах королевы.
  - Я пришла сюда, чтобы причаститься твоей мудрости - другой цели у
меня нет.
  Королева замолчала. Вокруг нее по-прежнему сновали приближенные.
Воины застыли, присев на задние конечности, но Мара знала, что их реакция
на любой приказ будет молниеносной. Опасаясь нарушить какую-нибудь из
здешних неведомых заповедей, она подавила в себе естественное желание
извиниться. Случись ей нанести обиду королеве, а потом обнаружить слабость
перед лицом силы чо-джайнов, она не уйдет живьем из этих подземелий.
  Словно почуяв смятение гостьи, королева промолвила:
  - Многие из ваших понятий нам неведомы, госпожа Акома. Взять хотя бы
то, что ты называешь мудростью. Видимо, это некая ценность, что передается
незрелым умам от прежнего поколения. Пойми, я не имею в виду, что мы стоим
выше вас, но наше сознание не замкнуто в узких временных границах.
Сознание улья, говоря вашим языком, живет миллионы лет. Ваши воззрения
выглядят скоротечными, ибо они имеют пределом одну человеческую жизнь. Но
мы, чоджайны, готовы прийти на помощь, когда нашему пониманию открываются
иные горизонты.
  С этими словами королева сложила свои крошечные передние лапки,
изобразив терпение и готовность ждать ответа.
  Остановившийся взгляд Мары не отрывался от недопитой чашки. Она
понимала, что у чо-джайнов воля каждой особи существует только как часть
воли всего улья. В их традициях не находилось места для отдельного,
личного мнения. Прошло не одно столетие, прежде чем эти инсектоиды
научились воспринимать человека как самоценную и самодостаточную сущность.
По убеждениям улья, любая индивидуальность таила в себе нечто непонятное и
враждебное; такие понятия, как безрассудство или нарушение интересов рода,
лежали за гранью понимания чо-джайнов. Кто не совершает безрассудных
поступков, мысленно улыбнулась Мара, тот ничему не научится в этой жизни,
- вот потому-то общее сознание улья давно утратило представления о
мудрости.
  Сосредоточенно нахмурив лоб, Мара предприняла еще одну попытку:
  - Если меня не обманывает мой скромный опыт, твои советы, как и
подсказки окружающих, говорят о том, что мой мир очень тесен. До недавних
пор мне казалось, что я имею над этим миром определенную власть. - Ей
незачем было рассказывать о судьбе Айяки, В самых дальних пределах было
известно, что Ассамблея не осталась в стороне от распрей Акомы и Анасати;
и хотя чо-джайны не вполне разбирались в тонкостях людских отношений, они
цепко удерживали в памяти такие подробности.
  Видимо, разум улья и подсказал королеве, что за просьбой Мары стоит
не что иное, как вмешательство Ассамблеи. Хотя в поведении властительницы
улья не было видно никаких признаков беспокойства, Мара впервые в жизни
отметила, что королевские приближенные по какой-то причине прекратили свою
бешеную суету и замерли в полной неподвижности. В зале воцарилась гробовая
тишина.
  Смущение Мары сменилось ужасом.
  Королева давным-давно дала ей понять, что союз с чо-джайнами можно
купить, как обыкновенный товар. Мара выложила немалые суммы, чтобы
заручиться преданностью ульев, стоящих на ее земле. Но неужели перед
властью Всемогущих не смогла устоять даже эта преданность? Неужели маги
готовились покарать чо-джайнов? Если бы маг Миламбер обрушил на них свой
гнев, наслав на ульи землетрясение, подобное тому что сокрушило Священный
Город, то от этих подземелий не осталось бы и следа. Мара представила, как
рушатся арки и своды, смешиваясь с пылью и покрываясь толщей черного
грунта. Чтобы скрыть дрожь, она спрятала ладони в рукава платья и
напомнила себе, что королева еще ничего не сказала впрямую о возможном
разрыве союза.
  Оставалось только ждать.
  В гнетущей тишине обостренный слух Мары различил слабое жужжание. Это
мог быть какой-то сигнал; и действительно, таким образом королева дала
знать, что приняла решение.
  - Мара Акома, - веско произнесла она, - ты высказала мнение, которое
твои сородичи назовут мудрым. Как ты выразилась, твой мир очень тесен.
Было бы неплохо пересмотреть его границы и обратить взор на другие миры,
что соседствуют с твоим.
  Мара закусила губу и постаралась сосредоточиться. За тщательно
контролируемой сдержанностью владычицы улья чувствовалось отчуждение. Не
выказывая тревоги, Мара попыталась уточнить:
  - На какие же миры следует обратить взор?
  Работники по-прежнему стояли неподвижно, словно окаменев.
  - Перво-наперво, на наш собственный мир - Келеван, - ответствовала
королева. - Ты частенько наведываешься к нам в гости, чего испокон веков
не делал никто из твоих сородичей. Даже на заре истории, когда наши народы
заключили договор, не отмененный и по сей день.
  У Мары от удивления поднялись брови. Ни в одном свитке ей не
встречалось упоминания об официально заключенном союзе. Отношения между
цурани и чо-джайнами, как она привыкла считать, основывались только на
традиции. Но ведь эти народы и вправду существовали с незапамятных времен;
просто королева осторожно напомнила ей, что человеческая память коротка.
  - Мне не доводилось слышать о таком союзе. Не будешь ли ты так добра
рассказать о нем подробнее?
  Исполинское туловище королевы оставалось неподвижным, как черное
лаковое изваяние.
  - На это наложен запрет.
  От изумления Мара едва не забыла, где находится.
  - Какой запрет? - невольно вырвалось у нее. - Кто его наложил?
  - На это наложен запрет, - повторила королева.
  Ошарашенная таким ответом, Мара задумалась. Возможно, она совершила
оплошность, но за это ее еще не выдворили из королевских покоев. Хотя
пальцы Люджана, сжимающие рукоять копья, заметно побелели, воины королевы
по-прежнему сидели в неподвижности. Мара заключила, что над королевой
довлеют какие-то внешние обстоятельства. Чо-джайны не знали религиозных
верований и не поклонялись никаким высшим силам. Откуда же, если не от
небесных сфер, исходил этот запрет? Был ли он данью традиции? Нет, по
людским меркам, чо-джайны всегда были наемниками. Боясь сделать неверный
шаг, Мара осторожно продолжила:
  - А что ты можешь рассказать о чо-джайнах, моя королева? Какова
история твоего народа?
  Королева щелкнула передними лапками и заговорила ровно и
непринужденно, словно рядом с ней не было застывших в боевой готовности
солдат:
  - Как и любой народ, мы ведем свое происхождение от Начала Времен, мы
размножаемся и накапливаем знания. Когда-то, давным-давно, наши обычаи
отличались простотой. Мы были носителями разума и искали свое место в этом
богатом мире, где обитали наши собратья по разуму. Но явились люди...
  - По Золотому Мосту? - перебила ее Мара, вспоминая историю
собственного народа.
  - Да, так гласит наша история, - ответила королева. - Чо-джайны не
были свидетелями их прихода. Просто в один прекрасный день на морском
берегу, подле того места, что зовется у вас Равнинным Городом, появились
селения беженцев.
  С трудом скрывая волнение, Мара спросила:
  - Вы храните легенды о тех временах, когда еще не было Золотого Моста?
  - Легенды? - королева предостерегающе погрозила лапкой. - В этом
слове кроется намек на измышления. Не сочти за грубость, но нашему народу
нет нужды приукрашивать историю. У нас есть память.
  У Мары застучало сердце.
  - Если я правильно поняла, вся ваша история хранится в памяти улья?
Или вы можете мысленно возвращаться в прошлое и смотреть на мир глазами
предков?
  - У нас общее сознание - мы едины. - (Тут работники, словно повинуясь
невидимому знаку, мгновенно вернулись к своему делу). - То, что испытал
один, принадлежит всем, - разве что кому-то суждено умереть вдали от
своих, где-нибудь на чужбине.
  Мара почувствовала, что разговор перешел в более безопасное русло.
Для нее не было тайной, что у чо-джайнов любые вести с непостижимой
быстротой передаются от улья к улью. Однако ей не могло прийти в голову,
что это происходит мгновенно, само по себе.
  - Значит, вы способны... говорить голосами предков, которые были
свидетелями далеких событий?
  Королеву позабавило такое предположение.
  - Мы сами были свидетелями тех событий, Мара. Говоря вашим языком, я
и сама побывала в прошлом. Нет, я не переносилась туда ни телом, ни
разумом, однако... мы все видели своими глазами. Что было известно моим
предкам, точно так же известно и мне.
  Мара жестом приказала слуге подлить ей чаю, забыв, что вода давно
остыла. Люджан мысленно улыбнулся. Он тоже понял, какую небывалую выгоду
можно извлечь из откровений королевы. Весь обратившись в слух, он отметил,
что Мара решила изменить ход беседы.
  - Как повлияло на чо-джайнов появление людей?
  Не отвлекаясь на суету работников, королева ответила:
  - Мы оказались первыми из многих, хотя были не столь многочисленны,
как теперь. Нам противостояли другие народы: тун, нуммонгнум, ча-деш, сунн.
  Из этих имен Маре было знакомо только первое. Она подавила желание
удовлетворить свое любопытство. Сейчас ей требовалось только одно:
обезопасить себя от магов - тогда впоследствии можно будет годами
предаваться раздумьям об истории.
  Между тем королева продолжала:
  - Наши воины обучены искусству защиты. Чо-джайны никогда не пойдут
против своих, разве что в самые голодные годы - тогда один улей будет
сражаться с другим не на жизнь, а на смерть, чтобы наш род продолжили
сильнейшие. Но это будет борьба без ненависти. Убивать - не в наших
традициях. Однако против других народов мы нередко идем войной, ибо у них
иное представление о своем месте в различных мирах. Жизни множества
чо-джайнов были загублены в войнах с теми, кто стоял неизмеримо ниже нас
по разуму, - с теми, кто убивал не ради защиты или пропитания. Враги
захватывали земли, которые им не нужны, они шли в бой ради странной,
непонятной нам доблести, которую называли честью.
  Мара побледнела:
  - Это цурани.
  - Это люди, - печально кивнула королева. - Ты не похожа на других,
госпожа Мара, но разум улья хорошо знает: ни один народ во всем Келеване
не сравнится с твоими соплеменниками в бессмысленном коварстве. Ваши люди
воюют без причины. По мере того как ваша Империя ширилась и крепла, мы,
чо-джайны, все более стремились к добрососедству, но люди не унимались:
они требовали для себя то одно, то другое. Если же мы отказывались
потакать их непомерным амбициям, начиналось кровопролитие. Сколько раз мы
прекращали войну, полагая, будто распрям настал конец, но нас снова
начинали истреблять, причем без всякого повода. В конце концов нам
пришлось сдаться.
  Мара покачала остывшую чашку, глядя на расходящиеся по поверхности
круги.
  - Вас принудили заключить мир?
  Работники окаменели, как по команде, а королева ответила ледяным
тоном:
  - На это наложен запрет.
  У Мары от изумления расширились зрачки.
  - Запрет исходит от нашего народа?
  - На это наложен запрет.
  Теперь Мара поняла, что чо-джайны связаны какими-то обязательствами,
которые ни при каких условиях не могут нарушить.
  - Кто же взял над вами такую власть? - спросила она. - Ассамблея?
Император?
  - На это наложен запрет, - в который раз повторила королева.
  Пальцы Мары сжались с такой силой, что раздавили тонкую фарфоровую
чашку.
  - Прости мое любопытство. Я постараюсь найти ответ в другом месте. -
Дрожа от волнения и тревожных предчувствий, Мара сделала еще одну попытку:
  - Ты упомянула другие миры. Что мне было бы полезно о них знать?
  В воздухе по-прежнему висело напряжение. Мара затаила дыхание.
Наконец королева заговорила:
  - Не нарушая данного мною слова, могу дать тебе лишь два совета.
Во-первых, есть силы, которые в своих интересах пойдут против тебя, - ищи
от них защиты. Будь начеку: настанет день, когда тебе придется защищать
Акому от тех, кого считают неодолимыми.
  У Мары перехватило дыхание. Осколки фарфора выпали из ее пальцев. В
Цурануани неодолимыми считались лишь небесные силы да еще Ассамблея магов.
Поскольку чо-джайны не знали религии, оставалось одно: Акоме суждено было
сразиться с Всесильными!
  С трудом сохраняя внешнее спокойствие, Мара слушала королеву.
  - Думаю, тебе следует задуматься вот над чем, госпожа Мара: если
существуют другие миры, где они находятся?
  - Ты имеешь в виду Мидкемию, что лежит за Бездной?
  - Путь в нее лежит сквозь врата, подвластные только магам; но где
находится эта Мидкемия, в какой части Вселенной?
  Мара непонимающе смотрела перед собой. Последнее слово сбило ее с
толку. В переводе на цуранский оно означало "небесный свод" или "звездные
просторы". Неужели королева давала ей понять, что Мидкемия находится на
небе, в обители богов? Нет, это было бы немыслимо, это просто нелепо!
Однако Мара не отмахивалась от убеждений, присущих другим народам. К этому
ее приучили и сражения в пустыне Цубар, и яростные споры с возлюбленным -
варваром по имени Кевин. Королева, с присущей чо-джайнам особой
проницательностью, заметила тщательно скрываемое изумление Мары.
  - Разве тебе легче было бы представить, что иные миры лежат
поблизости, а до некоторых можно дойти пешком? - спросила королева.
  Теперь работники опять сновали взад-вперед, унося из алькова
драгоценные яйца.
  Мара решила, что королева умышленно уводит разговор в сторону от
запретных тем. После долгого раздумья она произнесла:
  - За рубежами Империи есть немало мест, до которых вполне можно
добраться, если положить на это целую жизнь.
  - Вот именно, - подтвердила королева, и ее челюсти сложились в
подобие улыбки. - Вполне можно добраться.
  Эти слова звали к дальнейшим размышлениям, и Мара высказала догадку:
  - Турил!
  Но королева хранила невозмутимый вид.
  - Не только. Подумай о рубежах ваших государств.
  Мара всем телом подалась вперед.
  - За рубежами...
  Ну конечно! Позорное недомыслие, упрекнула себя Мара. Как и ее
соплеменники-цурани, она считала, что все народности проживают в границах
Империи, а вне этих границ существуют только заброшенные земли на юге и
Турил на востоке.
  - Неужели кто-то обитает на землях к востоку от Конфедерации Турила?
- тихо спросила она.
  Вопреки всем ожиданиям, королева быстро проговорила:
  - Там обитают чадана.
  - Это люди? - Мара не верила своим ушам.
  - Такие же, как ты, как жители Турила.
  Бросив взгляд на Люджана, Мара поняла, что он тоже поражен
услышанным. Как же наивны были цурани, считая свою Империю средоточием
мироздания. Они без труда могли представить, что другие миры лежат за
Бездной, но не догадывались обратить свои взоры в ближние пределы - на
иные континенты Келевана.
  - А что находится за пределами земель чадана?
  - Необозримые океанские дали, - ответила королева. - Воды их солоны,
как Море Крови, это владения эгу.
  Маре никогда не доводилось видеть гигантских змеев, населявших
морскую пучину, но она слышала рассказы матросов об этих кровожадных
тварях с огненными копьями.
  - А за океанскими далями тоже есть какие-то страны?
  - Их бесчисленное множество, госпожа, - произнесла королева. - Не
только на востоке, но и на западе.
  Изумление Люджана было столь велико, что в нарушение всяких приличий
у него вырвался вопрос:
  - Почему же нашему народу об этом ничего не известно?
  - В самом деле, почему? - подхватила Мара, простив ему невольную
дерзость.
  - На это наложен запрет.
  Мысли Мары смешались. Она не могла понять, на что именно наложен
запрет. Едва ли на знания о других народах, живущих за рубежами Цурануани,
иначе королева не сообщила бы ей даже этих скупых подробностей. Неужели
эти чужестранцы обладали знаниями, которые черноризцы сочли опасными?
Такие крамольные мысли даже здесь опасно было высказывать вслух. Если бы
только люди и чо-джайны могли говорить в открытую!
  Однако при всех недомолвках Мара понимала, что не напрасно наведалась
к королеве. Пусть даже маги и вправду всесильны, зато она узнала, что за
рубежами Империи лежит бескрайний мир.
  Когда до Мары дошло, сколько времени она провела в подземелье, ей
захотелось как можно скорее подняться наверх. Если она решится покинуть
Империю, потребуется подготовить убежище, а также запасти провизию и
тщательно продумать каждый шаг. Враги, в первую очередь Джиро, не должны
прознать о ее передвижениях. Мара уже начала продумывать детали; ей пришло
в голову, что даже в родной стране многое до сих пор оставалось для нее
загадкой, к примеру жрецы, что священнодействуют в храмах, чародеи,
знакомые с ворожбой, а то и простые шарлатаны, которым не довелось
обучаться в Городе Магов.
  - О королева, видно, сама богиня судьбы привела меня в твою обитель.
Ты открыла мне глаза.
  Августейшая собеседница помахала лапкой:
  - Мы рады это слышать. Остается только сожалеть, что ты проделала
такой долгий путь по реке - ведь мы были совсем близко.
  У Мары взметнулись брови.
  - Ты имеешь в виду ваш общий разум? Значит, я могла точно так же
поговорить с королевой улья, что стоит на земле моего нового поместья?
  - Ну конечно же.
  - А если жизнь забросит меня в дальние края, смогу ли я просить
твоего совета через тех чо-джайнов, которые обитают вдали от здешних мест?
  - На это наложен запрет.
  Мара выпрямилась, томимая неизвестностью.
  - Еще один вопрос напоследок, если позволишь. Почему ты заключаешь
союз со мной и моими соплеменниками, раз мы стали вашими угнетателями?
  Королева слегка откинула голову:
  - Нас нельзя назвать угнетенными, госпожа Акома.
  - Вас связывает какой-то договор? - со вздохом спросила Мара, не
рассчитывая услышать ответ.
  - Даже побежденный вправе диктовать свои условия, - туманно пояснила
королева.
  Мара поднялась с подушек, чтобы слуги начали собирать чайные
принадлежности.
  - Почему ты решила мне все это рассказать, о королева?
  Черные фасеточные глаза сверлили Мару, оберегая секреты чо-джайнов.
Потом королева словно в задумчивости заговорила:
  - Когда я еще не примкнула к общему разуму, некая молодая королева
видела добрую девушку, которая похвалила ее красоту. Из всех твоих
соплеменников только ты всегда хотела жить с нами в согласии. Знаю, ты не
упускаешь своей выгоды, но при этом у тебя есть особый дар... кажется,
люди называют его даром дружбы. Если мой народ когда-нибудь сбросит тяжкое
бремя... нам понадобятся такие друзья, как ты, - наделенные умом и
смелостью.
  Так вот оно что! Неведомый договор лежал на чо-джайнах тяжким
бременем. Мара не решилась более испытывать терпение королевы.
  - Ты тоже всегда была мне добрым другом, - с поклоном произнесла она.
- В моих владениях твоим подданным будут оказываться такие же почести,
какие принято оказывать членам моего клана.
  Королева благосклонно приняла эти заверения и проводила взглядом
удаляющуюся процессию Акомы.
  Верный соратник Мары, военачальник и бывший разбойник, Люджан тайком
улыбался, вышагивая рядом с паланкином. Он с готовностью отдал бы жизнь за
свою госпожу не только потому, что этого требовал долг, но и потому, что
был к ней привязан всей душой. Перед лицом смертельной опасности она
проявляла несгибаемую силу духа. На ее месте многие цуранские правители
давно бросились бы на меч, лишь бы не допустить бесчестья, подобного тому
на которое обрекли Мару Всемогущие. Ее недруг, покойный Тасайо Минванаби,
некогда самый могущественный человек в Империи, покончил с собой. Однако
Мару удерживала отнюдь не трусость, а неистребимая сила воли.
  А членам Ассамблеи, думал Люджан, поражаясь собственной дерзости,
лучше бы поостеречься. Хотя одним богам известно, как это хрупкое создание
будет тягаться с Черными Хламидами.

  ***

  Лучи послеполуденного солнца, пробившиеся сквозь ширмы, наискось
прочертили паркетный пол. Цветущие лозы акаси напоили воздух пряным
ароматом. Мара сидела в комнате родового поместья, служившей ей кабинетом.
Изготовленные мастерами чо-джайнами часы мелодично пробили время. Госпожу
не отпускали тени прошлого: ей пригрезился первый муж, процарапавший
паркет грубыми сандалиями после охоты на сарката; потом этот образ сменил
ее брат Ланокота, следом возникла крошка Касума, затем мальчуган, рисующий
одному ему понятные картинки, и наконец его отец, рыжеволосый варвар.
  Стянутые лентой пергаменты, сложенные в корзину подле письменного
стола, ожидали отправки. Посыльный должен был отнести их в гильдию
скороходов.
  Мара отодвинула тяжелый нож для резки пергамента и перебрала в уме
поручения, составленные ею для Джайкена, Инкомо и Кейока, которые остались
в приозерной усадьбе. Им предстояло поддерживать дела в порядке во время
ее отсутствия, которое грозило затянуться на неопределенный срок. Второй
командир легиона - Ирриланди временно поступил в распоряжение Шиндзаваи:
ему надлежало быть рядом с Хокану, пока тот укреплял свою власть,
преодолевая козни недругов и нарушения союзнических обязательств. Хокану
медлил с ответом императору, который предложил ему заменить отца на важном
государственном посту. В письме к Маре он признался, что затягивает время,
чтобы выявить скрытых врагов.
  "Догонди, первый советник моего отца, - писал Хокану, - настоящее
сокровище. Его отличает дьявольский ум и особый сардонический юмор. Ему
ничего не стоит устранить противника, превратив его в посмешище. На днях
он сказал буквально следующее: "Убей врага - сделаешь из него героя;
выставь врага на осмеяние - сделаешь из него шута"".
  Губы Мары тронула легкая улыбка, которая, впрочем, тут же исчезла.
Конечно, мужу приходилось нелегко, его изо дня в день преследовали своими
придирками многочисленные сородичи, снедаемые завистью к его успехам, но,
несмотря ни на что, он мог бы поинтересоваться здоровьем дочери. Мара
изложила ему план длительного и опасного путешествия, но он даже не
обеспокоился, а ведь ребенка еще было рано отрывать от кормилицы.
  Она закрыла глаза и отвела со лба влажную прядь, отгоняя воспоминания
об огненном дожде, который Миламбер в гневе обрушил на Имперскую арену.
  Однако справедливости ради Мара напомнила себе, что Хокану не привык
перекладывать на нее свои тревоги, даже если его снедало мучительное
беспокойство. Если Мара считает нужным уехать из дому под видом совершения
паломничества - так тому и быть, писал он. Действительно, это может
обмануть врагов. Анасати скорее всего не один месяц просидят сложа руки,
пока их первый советник не вызнает правду. Что же касается членов
Ассамблеи - они быстро раскусят задуманный ею маневр, стоит им только
догадаться об истинных причинах ее отъезда.
  Если Черные Ризы решат ее остановить, все будет кончено. Напрашивался
только один выход: им нельзя давать повода для подозрений. Нужно было
предусмотреть все до мельчайших подробностей, а это требовало времени.
  Мара невольно сжала кулаки. Тут в дверях появился мальчик, недавно
назначенный ее посыльным. Ему едва исполнилось десять лет, а он уже
побывал и пастухом, и домашним слугой. В новой должности он еще не
освоился и мучился от необходимости носить ливрею.
  Маре стало его жаль, ей проще было иметь дело с грубыми солдатами,
нежели со стеснительным ребенком, - ее собственные сыновья отнюдь не
отличались застенчивостью.
  - Подойди-ка поближе, Кализо, - сказала Мара.
  У мальчугана от ужаса расширились глаза. Боязливо сделав шаг вперед,
он споткнулся о край ковра - его подвели жесткие, еще не разношенные
сандалии.
  Госпожа выудила из вазы сладкую пастилку, сделанную кондитерами
чо-джайнов, подбросила ее в воздух - и посыльный, вмиг забыв о церемониях,
ловко подпрыгнул и поймал диковинную сладость.
  - Не скажешь ли, Кализо, когда в Равнинный Город повезут очередную
партию шелка, приготовленную для отправки в Мидкемию?
  - На следующей неделе, госпожа. - Мальчишка слегка шепелявил, к тому
же рот у него был набит пастилой.
  Немного помедлив, Мара дрожащими пальцами взяла перо.
  - Мне нужно передать с приказчиком одно письмо, - сказала она. -
Сбегай за ним, пусть придет сюда.
  - Я мигом, госпожа. - Мальчуган поклонился и испарился с такой
скоростью, что любому стало бы ясно: он был просто создан для этой
должности.
  Мара быстро запечатала свое краткое послание, адресованное в
Мидкемию, в Королевство Островов, магу Миламберу. Поставив на свиток
печать Акомы, она подумала, что подписала себе смертный приговор.
  Вскоре Кализо вернулся с приказчиком. Услышав возложенное на него
поручение, тот перепугался и задрожал. Это передалось даже малышке Касуме:
она захныкала, и Мара кликнула кормилицу. Джастин побросал мелки.
Худенький и гибкий, полная противоположность коренастому Айяки, он вскочил
с ковра и потребовал, чтобы Кализо побежал с ним наперегонки до кухни.
Мара кивком отпустила обоих; юный посыльный ничуть не смутился, и дети
выскочили в коридор. Если бы здесь была Накойя, она бы устроила Маре
взбучку за такое безобразие... но это было далеко в прошлом.
  Оставшись одна, Мара приказала слуге раскрыть ставни, чтобы впервые
за много лет полюбоваться вечерним полетом птиц шетра над владениями
Акомы. Следя глазами за их замысловатым танцем на фоне золотистых облаков,
Мара снова вернулась мыслями к мужу. Он не завел наложниц и больше не
выражал разочарования, что Касума родилась девочкой. Однако Мара полагала,
что он молчит лишь до поры, до времени. Как-то раз он обмолвился, что по
возвращении Мары они вдвоем - без рабов, без слуг - отправятся в
путешествие по теплым речным водам, прихватив с собой лишь поднос с легким
ужином и немного вина. Хокану обещал сам сесть на весла. Но сколько же
времени должно было пройти, прежде чем его план мог осуществиться?
  Между тем все было готово к отъезду. Мару удерживало только последнее
совещание с Аракаси.
  Позднее, когда уже были зажжены светильники, к Маре явился слуга с
известием о том, что какой-то бродячий стихотворец нижайше просит госпожу
принять его.
  - Что еще за стихотворец? - Мара подняла голову от свитка. - Не
сказал ли он, что сочинил для меня стихи в стиле со-му-та?
  Слуга наморщил лоб: эта премудрость выходила за пределы его понимания.
  - Вот именно, госпожа, такими словами и сказал. Вам, говорит, это не
все равно. - Тут слуга не на шутку перепугался, что совершил оплошность. -
Надо было его прогнать. Оборванец какой-то.
  Лицо Мары потеплело.
  - Так-так, грязный, оборванный, да еще не один, а с женщиной?
  Слуга вытаращил глаза:
  - Ты его знаешь, госпожа?
  - Знаю, - подтвердила Мара и отложила свиток. - Веди его сюда.
  Через пару минут "поэт" и его спутница предстали перед Марой. Аракаси
был облачен в накидку, словно перешитую из траченного молью одеяла и
отороченную бахромой, срезанной с вытертого ковра. Женщина куталась в
выцветший плащ, некогда расшитый резными пластинками из драгоценных
раковин. Теперь от них остались лишь редкие обломки да жалко свисающие
нити. Не раз латанные сандалии едва держались на грязных ступнях.
  Мара хлопнула в ладоши, призывая слуг:
  - Воду для умывания, мыло и полотенца. Да выберите из моих платьев
какое-нибудь красивое и чистое. - Заглянув под капюшон наложницы, она
разглядела копну блестящих волос густо-медового цвета. - Лучше всего
подойдет зеленый цвет. - Отдав эти приказания, она обратилась к Аракаси:
  - Что желаешь получить на ужин? У тебя, как всегда, голодный вид. -
Заметив, что Мастер тайного знания набрал полную грудь воздуха, она
погрозила пальцем. - Нет, нет, стихи подождут, сначала вам обоим нужно
подкрепиться с дороги.
  Аракаси с театральным поклоном откинул капюшон. В мерцании
светильника он выглядел вконец изможденным. Мару поразил его вид. Потом
наложница сбросила плащ, и, перехватив брошенный на эту девушку взгляд
Аракаси, Мара все поняла.
  - Как видно, ты и есть Камлио, - проговорила она. - Добро пожаловать.
  Девушка хотела согнуться в глубоком поклоне, но Аракаси удержал ее,
подхватив под локоть. Она слег-ка отстранилась.
  Словно не заметив этого признака отчуждения, Аракаси негромко сказал:
  - Госпожа заплатила за твою свободу, но не за услужливость. Договор
гласит, что ты сама можешь им распоряжаться: хоть разорвать, хоть
перепродать - дело твое.
  Его быстрые пальцы разгладили ворот ее платья. Светлые глаза на
захватывающе прекрасном лице вспыхнули досадой.
  Мара едва не отшатнулась: уж очень эта девушка походила на другую, на
куртизанку по имени Теани, которая некогда покушалась на ее жизнь.
  - О боги, - только и прошептала она. - О милосердные боги.
  Тогда заговорила Камлио, в ее низком, грудном, голосе сквозила
скрытая ненависть:
  - Мне хотелось бы услышать подтверждение этому от госпожи, на чьи
деньги я куплена.
  Мара пропустила мимо ушей ее дерзость.
  - Можешь доверять Аракаси, как мне самой. Знай, Камлио, я ведь тоже
обязана ему жизнью и с радостью приняла от него этот дар. Он тебя отыскал,
дитя мое, это верно, только помни: это я выкупила тебя из рабства. Не
думай, будто тебя доставили сюда ему в награду. Ты сама себе хозяйка,
Камлио. У меня есть сын и дочь, которые благодаря тебе, хочу верить,
вырастут и унаследуют мантии властителей. Моя благодарность безмерна. Ты
вольна хоть сейчас уйти от Аракаси, покинуть эти владения, выбрать свой
путь. Я дам тебе денег, чтобы первое время ты ни в чем не нуждалась.
Можешь завести свое дело, заняться торговлей или просто жить в свое
удовольствие. Если захочешь - пустишь эти деньги на приданое, подыскав
достойного жениха. Но если ты предпочтешь поступить ко мне на службу -
буду только рада.
  Тишину нарушало лишь слабое потрескивание светильников. Пальцы Камлио
сжимали и разжимали ветхую ткань платья. Она по-прежнему стояла без
улыбки, вытянувшись, как струна. Мара заставила себя выдержать ее
холодный, враждебный взгляд.
  - Что тебе больше по душе, Камлио?
  Доброта лишь вызвала у девушки еще большую подозрительность, и она с
вызовом ответила:
  - О великая госпожа, Слуга Империи, мне по душе одиночество. Не надо
богатых нарядов - мне милее нищенские лохмотья. Не хочу, чтобы мужчины
пожирали меня глазами. Мне нужна простая циновка и отдельная комната.
  - Ты это получишь, - пообещала Мара и вызвала свою горничную, Мису,
чтобы та отвела девушку в спальню для гостей и помогла ей устроиться.
  Дождавшись, пока Аракаси умоется с дороги, Мара жестом предложила ему
сесть.
  Он тихо произнес:
  - Благодарю тебя, госпожа.
  Мара посмотрела на него с нескрываемой жалостью:
  - Неужели она так много для тебя значит?
  Мастер тайного знания оперся подбородком на руки. Это означало, что
он затрудняется дать четкий ответ.
  - С нею я изменился. Глядя на нее, я вижу свою мать. Слушая ее голос,
я вспоминаю свою сестру. Обе они были колючего нрава. - Помолчав, он
добавил:
  - Она считает, что я виновен в смерти ее сестры. К сожалению, в этом
есть доля истины.
  Дождавшись ухода слуги, который подал ужин, Мара заметила:
  - Ты никогда не упоминал своих родных.
  Аракаси сухо ответил:
  - Здесь мало что заслуживает упоминания. Моя мать была женщиной из
Круга Зыбкой Жизни. Она заразилась дурной болезнью, которая и свела ее в
могилу. Сестра пошла по ее стопам. Погибла в восемнадцать лет - ее прибил
разбушевавшийся клиент.
  - Прости, - шепнула Мара, упрекнув себя за недогадливость. - А как
вышло, что ты поступил на службу к Тускаи?
  Аракаси махнул рукой:
  - В бордель к матери захаживал некий воин. Мне было тогда три года;
до сих пор помню его зычный голос и меч с рукоятью, усыпанной драгоценными
камнями. Иногда он приносил мне сладости и ерошил волосы. Случалось,
отправлял меня куда-нибудь с поручениями. Я относился к ним со всей
серьезностью и лишь спустя много лет сообразил, что он просто хотел
отделаться от мальчишки, который болтается под ногами во время любовных
свиданий. Почему-то я считал его своим отцом.
  Мара слушала, не перебивая.
  - Когда умерла моя мать, этот воин как ни в чем не бывало пришел к
нам и улегся в постель с одной из девушек. Дождавшись его ухода, я вылез
из окна и побежал за ним в казарму. Он служил сотником в гарнизоне Тускаи,
а жена его была кухаркой. Она меня подкармливала втайне от него. Жил я на
улице, околачивался возле гильдий и постоялых дворов, а сам глядел во все
глаза и рассказывал о своих наблюдениях управляющему властителя Тускаи.
Когда я предупредил господина Тускаи о том, что Минванаби готовят на него
покушение, он позволил мне принести присягу на верность.
  Мара отдала должное Мастеру: он сумел подняться из самых низов.
Протянув ему кубок вина, она предложила:
  - Подкрепись. Тебе это необходимо.
  И впрямь он выглядел слабым и исхудавшим. Однако Аракаси лишь скривил
губы. Он не выносил алкоголя, который притуплял чутье.
  - Госпожа, - промолвил он, и в этом слове слились решимость и
мягкость, - я теперь не тот, что прежде.
  - Пей! Я приказываю! - воскликнула Мара. - Ты простой смертный, у
тебя есть сердце, которое может истекать кровью, пусть даже раньше ты об
этом не подозревал. Да, ты уже не тот, что прежде, но перемена, которая в
тебе произошла, - это пере-мена к лучшему.
  - Откуда ты знаешь? - с вызовом спросил Аракаси и залпом выпил
содержимое кубка.
  - Мне ли не знать? - укоризненно отозвалась госпожа. - У меня был
Кевин, которого я потеряла. У меня был безупречный муж, который понимал
все движения моей души, но одно глупое недоразумение отдалило нас друг от
друга. У меня могло быть четверо детей - теперь двое из них мертвы.
  Устыдившись, Аракаси сжал пальцами кубок.
  - Я надеялся, - с усилием выговорил он, - что ваш с Хокану пример
откроет ей глаза на другую жизнь. Ведь сам я многому научился у вас обоих.
  - Освободи ее, Аракаси, - вырвалось у Мары. - Пусть она сама учится
жизни. Думай же, хитроумнейший из моих приближенных. Ты никогда прежде не
любил и не стремился к этому. Камлио умеет ненавидеть, ее душа
ожесточилась и при этом стала особенно ранимой. Ей нужно о ком-то
заботиться - иначе почему она так яростно себя защищает?
  Аракаси опустил глаза:
  - Видят боги, хотел бы я, чтобы это оказалось правдой.
  - Это и есть правда, - убежденно кивнула Мара.
  Аракаси все вертел в пальцах пустой кубок. Мара мягко сказала:
  - Твоя малышка никуда отсюда не денется. Она останется и поступит на
службу. За это я ручаюсь.
  - Иначе она ушла бы сразу? - догадался Аракаси. - Но почему ты так
уверена?
  - Она бы не стала пользоваться моим гостеприимством, - улыбнулась
Мара. - Гордыня жжет ее, как огонь. Жизнь научила меня разбираться в
людях. Вы с ней - подходящая пара.
  Только теперь Аракаси слегка расслабился. Он поставил кубок на поднос
и положил себе на тарелку щедрую порцию хлеба, сыра и фруктов.
  - Я понял, что ты хочешь сказать, госпожа. Теперь ясно, зачем ты меня
позвала. Но позволь сказать о другом: в Город Магов никому нет хода. Ты
только навлечешь на себя гнев Ассамблеи. Мы уже семь раз пытались туда
проникнуть: четверо наших людей погибли, трое пропали без вести -
наверняка их тоже нет в живых. Мы не знаем, что с ними сталось, но любая
новая попытка может стоить нам жизни.
  - Я так и думала, - ответила Мара, удовлетворенно наблюдая, как
Аракаси с аппетитом принялся за еду. Пока он ужинал, она успела поведать
ему о визите к чо-джайнам и о том, что собирается в Конфедерацию Турила.
  Аракаси сухо усмехнулся:
  - Вот не думал, что ты всерьез помышляешь о паломничестве.
  Мара удивленно подняла брови:
  - Почему бы и нет? Я весьма набожна. Разве ты не помнишь: одно время
я даже собиралась стать жрицей Лашимы.
  В глазах Аракаси мелькнул огонек иронии.
  - Как же, помню. Это было задолго до того, как на твоем пути
встретился рыжий варвар.
  Мара вспыхнула:
  - Да, верно. - С этими словами она невольно рассмеялась: Аракаси
раскрылся перед ней с совершенно новой стороны. - Тебе нужно будет
обеспечить мое прикрытие. И еще одно: поройся в имперских архивах и
выясни, какие обстоятельства привели к столь необычному договору с
чо-джайнами.
  Вглядевшись в лицо советника, Мара заметила, что он прекратил жевать
и смотрит прямо перед собой. Она мягко спросила:
  - Что с тобой? Боишься оставить эту девушку?
  - Не в этом дело. - Мастер тайного знания отбросил назад черные
волосы. Косичка на виске, принадлежность стихотворца, была стянута на
конце выцветшим лиловым шнурком. - Я больше не гожусь для должности
советника. В моем сердце поселилась жалость.
  - А разве раньше оно было жестоким? - спросила Мара.
  Аракаси ответил ей таким взглядом, какой она видела у него только
однажды - когда он счел себя виноватым в гибели Накойи.
  - Да, госпожа, конечно было. Прежде я бы равнодушно взирал на смерть
Камлио от рук тонга. Вернувшись за ней, я подверг опасности тебя. Чтобы
она бросила свой промысел, понадобились долгие уговоры и немалые деньги.
Да к тому же это было не скрыть от посторонних глаз.
  Мара обдумала это признание, глядя на свой нетронутый бокал вина.
  - И все же, Аракаси, я не могу без тебя обойтись, - произнесла она
после долгой паузы, стараясь не показать Аракаси, чего ей стоило такое
признание.
  Ведь ей предстояло поднимать Джастина и Касуму. Если с ней до сих пор
не разделалась Ассамблея магов, то лишь потому, что она носила титул Слуги
Империи. На время ее отсутствия детям следовало обеспечить надежную защиту.
  - Аракаси, хочу поделиться с тобой тем, что пришло мне в голову после
встречи с королевой чо-джайнов, - решилась Мара. - Не может ли быть
такого, что наша Империя незыблемо стоит тысячи лет отнюдь не благодаря
традициям? Не может ли быть такого, что люди хотели перемен, но
столкнулись с каким-то запретом? Не может ли быть такого, что великая Игра
Совета, наше жестокое и кровавое наследие, отнюдь не ниспослана нам
богами, а выдумана кем-то здесь, среди нас?
  У Аракаси дрогнула левая бровь.
  - Ты только что сказала, что весьма набожна, светлейшая госпожа. Но в
твоих словах мне слышится ересь.
  - Так вот что пришло мне в голову, - продолжала Мара. - Наши
Всемогущие не столько поддерживают в Империи мир, сколько занимаются
совсем другим. Если я правильно поняла королеву. Ассамблея заинтересована
в нашем угасании. Не боги противятся переменам, не традиции, не кодекс
чести, а черноризцы. Недаром они встали между Акомой и Анасати. Это все
потому, что я ввела слишком много перемен, потому, что ко мне
прислушивается император, потому, что я, став Слугой Империи, сделалась
неким талисманом для множества людей. Если мои предположения верны, то
маги ждут не дождутся, чтобы я нарушила их запрет на войну с Джиро. Под
этим предлогом они меня уничтожат.
  Пламя светильника дрогнуло от дуновения ветра, проникшего сквозь
приоткрытые перегородки. Аракаси застыл в неподвижности.
  - Хокану никогда не поступится честью и не откажется от планов мщения
за отца.
  - Вот именно, - шепнула Мара. - Этого и нельзя от него требовать. Я
считаю - и Хокану того же мнения, - что Ассамблея знала о связях Джиро с
убийцами из гонга, однако предпочла не вмешиваться. Маги жаждут моей
смерти и искоренения моего рода. Рано или поздно они найдут подходящий
предлог, чтобы с нами расправиться.
  Бездонные глаза Аракаси, черные, как обсидиан, были устремлены на
пустой кубок.
  - Стало быть, ты хочешь, чтобы я порылся в имперских архивах и
обеспечил тебе прикрытие, пока ты будешь искать ответы на свои вопросы за
пределами Империи. - Он забарабанил по полу костяшками пальцев, продолжая
размышлять вслух. - Ты идешь на риск не во имя Акомы или Шинздаваи, а во
имя народов, о благе которых ты радеешь, как о своем собственном.
  - Значит, ты все понял. - Мара взялась за графин и наполнила кубки. -
Я иду на это не столько ради имени своих предков. Я лелею надежду, что
рабам когда-нибудь будет дарована свобода, что о людях, чье детство прошло
так, как у тебя или у Камлио, начнут судить по их заслугам.
  - Нелегкая задача. Хвала тебе, госпожа. - Аракаси восхищенно смотрел
на Мару. - Когда-то я сказал, что хотел бы подняться к вершинам в твоей
тени. Во мне говорила гордыня, холодная расчетливость и самоуверенность.
Теперь я хотел бы только одного: чтобы у меня был теплый дом, а в нем -
женщина, которую я с улыбкой стану учить таинствам радости. Но это
неподходящее занятие для Мастера тайного знания.
  - Что ж, - улыбнулась Мара, - когда мы одолеем Всемогущих, придется
подыскать для тебя другую должность.
  Аракаси подавил сдержанный смешок:
  - Какую же? Разве я прошел еще не все ступени? Не знаю, что и
выбрать: дороже всех почестей стало мне потрепанное платье с чужого плеча.
  - Настанет срок - узнаешь, - заверила его Мара, не имея в виду ничего
определенного.
  Сейчас Аракаси напоминал лодку, плывущую по воле волн. Его судьба,
как и судьба девушки, спящей в комнате для гостей, внушала Маре тревогу.
  Предчувствуя, что настало время расставания, Аракаси сказал:
  - Какая должность будет мне предложена, на ту и соглашусь. Но на этот
раз попрошу тебя об ответной услуге.
  - Тебе никогда и ни в чем не было отказа. Так будет и впредь.
  Мастер поднял глаза на госпожу, и та впервые прочла в них волнение.
  - Увези Камлио с собою в Турил. Если хоть одно слово о ее красоте
слетит с уст любого торговца, тонг пустится на розыски. А к тому времени,
как ты вернешься, тонг скорее всего утратит былую силу.
  Лицо Мары озарилось улыбкой.
  - Как раз это я и собиралась тебе предложить.
  Нерушимые цуранские законы лишали куртизанок надежды на изменение их
участи. Таким, как Камлио, было предначертано услаждать мужчин - иной
судьбы они для себя не видели. Но знакомство с другими странами и другими
обычаями могло изменить ее взгляды на жизнь.
  Аракаси склонил голову в знак глубочайшей благодарности:
  - Да благословят тебя боги, госпожа. - Казалось, все уже было
сказано, но тут у Мастера помимо его воли вырвалось:
  - Береги ее. Моя жизнь принадлежит Акоме, но сердце мое принадлежит
этой девушке.
  Госпожа проводила его взглядом. Ночной мотылек, который танцевал
вокруг пламени светильника, совершил последний круг и, ярко вспыхнув,
превратился в пепел.
  - О небо, сжалься над ними, - прошептала Мара в пустоту.


                                  ЧАСТЬ 2



                                  Глава 1

  ОТВЕТНЫЕ ХОДЫ

  Партия закончилась.
  Чимака со стуком опустил фигуру на доску и удовлетворенно вздохнул:
  - Шах, хозяин.
  "Слуги не зря болтают, - с неудовольствием подумал Джиро, - что ум
первого советника все так же остер, даже в столь ранний час, задолго до
завтрака". Правитель Анасати окинул взглядом кучку фигур у края доски.
  - Ты сегодня как-то особенно оживлен, - отметил он. - Я бы даже
сказал, оживлен, как никогда.
  Чимака потер руки:
  - Шпионская сеть Мары зашевелилась. Я так и знал: надо было просто
потянуть время! Уж не знаю, кто на нее работает, только на сей раз этот
умник совершил промашку. Он вообразил, что переиграл меня в умении
выжидать, и после многолетней спячки его агенты снова принялись за дело.
  Поглаживая подбородок, Джиро пытался скрыть улыбку:
  - Да уж, другого такого слугу, как ты, днем с огнем не найдешь. Мало
кто способен годами трудиться, руководствуясь при этом одним лишь
предположением.
  Взгляд первого советника потеплел от этой похвалы. Разгладив на
чахлой груди шелковый утренний халат, он произнес:
  - Ты удостоил меня приглашения позавтракать в твоих покоях; но, может
быть, тебе будет угодно еще разок сразиться натощак в шех, мой господин?
  Джиро рассмеялся.
  - Ах ты, старый ловкач! Готов даже остаться без завтрака - лишь бы у
меня выиграть?
  - Возможно, - загадочно улыбнулся советник.
  Джиро кивнул, подавая знак к началу новой партии:
  - А ведь это ты неспроста! Говори, что задумал.
  Расставив фигуры, Чимака жестом предложил хозяину сделать первый ход.
  - Лучше спроси, что задумала Мара.
  Зная, что советника лучше не торопить, Джиро двинул вперед пешку.
Ответный ход Чимаки последовал незамедлительно, и Джиро даже позавидовал
умению собеседника размышлять одновременно о нескольких предметах, когда
тот пояснил:
  - В конце нынешней недели твой главный оружейник отправится в
Онтосет: ему предстоит нанять плотников и других ремесленников для
строительства военных машин по тем образцам, которые ты воссоздал на
основе древних текстов.
  Джиро отвел взгляд от доски, явно не желая поддерживать этот
разговор. Осадные орудия были его военной тайной, в которую он не
собирался посвящать даже своих союзников. Зачем же было попусту трепать
языком? Со скрытым раздражением он бросил:
  - Мара не могла прознать о тех образцах, что спрятаны у нас в
угольных сараях...
  - ...в лесах к северу от Онтосета, - закончил за него Чимака. - А вот
поди ж ты, как-то прознала. - Чимака махнул рукой в сторону доски. - Твой
ход, хозяин.
  Джиро щелчком двинул вперед "жреца". Его скулы вспыхнули багровым
румянцем, глаза сузились.
  - Каким же образом? И почему я только сейчас об этом слышу?
  - Терпение, господин - Чимака вывел вперед свою "императрицу". - Я
приношу тебе новости только тогда, когда для них настает свой срок.
  Джиро с трудом сдержался, чтобы не поддаться гневу. Чимака иногда
бывал не в меру умен; к тому же его страсть к игре заходила слишком
далеко. И все же в деле ему не было равных. Властитель Анасати усилием
воли сосредоточился на игре и, напустив на себя ледяное равнодушие, ждал,
что будет дальше.
  - Отрадно видеть, господин, что ты в совершенстве овладел искусством
терпения, - улыбнулся Чимака. - Мы не препятствовали Маре строить козни
против нас и ждали, пока ее замыслы станут вполне ясными, чтобы не
оставить от них камня на камне, когда придет пора действовать. Она
придумала хитроумный план: подослать к нам своих людей под видом
ремесленников. Оказавшись в наших тайных арсеналах, они должны были
подпортить что-нибудь в устройстве машин. Госпожа Акома тешила себя
надеждой, что в бою машины откажут да еще поубивают наших же воинов.
  Джиро был поражен:
  - Неужели Мара сама до этого додумалась?
  - Ничуть не бывало; ее надоумил мастер-игрушечник.
  Чимака двинул следующую фигуру, и "жрец" противника оказался под
угрозой.
  Властитель Анасати поджал губы. Скрытность советника граничила с
непочтительностью, но Джиро не стал ему выговаривать. Он и сам знал за
собой недостаток, который мешал ему даже в игре, - склонность к поспешным
выводам. Хитроумие и обстоятельность Чимаки, способного годами плести
паутину и расставлять ловушки, были на руку правителю. Джиро решил вывести
"жреца" из-под удара и тем самым продемонстрировать свою осторожность.
  - Ну и какой же ход ты теперь готовишь, первый советник?
  Чимака злорадно ухмыльнулся:
  - Надо перехватить инициативу у Мары и разыграть ее же гамбит. У меня
имеется список всех ее лазутчиков. Можно принять их на службу и доставить
во владения Анасати, а уж тут мы сумеем сделать так, чтобы они навсегда
исчезли в каком-нибудь глухом уголке.
  - То есть убить их? - поморщился Джиро. Накативший приступ
брезгливости на какую-то минуту отвлек его внимание от игровой доски.
  Тем временем Чимака двинул вперед другую пешку, создав опасность
сразу для двух фигур вельможного партнера.
  - Я бы хотел захватить лазутчиков без шума. - Его голос выдавал
неподдельное удовольствие; в такие мгновения первый советник дома Анасати
напоминал мурлыкающего кота. - Зачем же убивать? Они, несомненно,
располагают полезными для нас сведениями. Прежде всего я хотел бы
выведать, каким именно способом игрушечник Мары собирается вывести из
строя наши осадные орудия. Он наверняка до тонкости продумал, как
переиначить устройство машин: ведь все переделки должны ускользнуть от
внимания тех, кто наблюдает за сооружением орудий. Впрочем, это можно
считать просто праздным любопытством с моей стороны.
  Все более воодушевляясь, Чимака продолжал:
  - Гораздо важнее другое. Если удастся развязать язык хотя бы одному
из них и узнать, как у них налажена связь с Акомой, то мы сумеем
передавать через их шпионскую сеть ложные сообщения. Властительница не
догадается, что ее замысел сорван, до того самого дня, когда мы выступим
против Императора. Когда наши орудия начнут крушить стены императорской
цитадели, она понадеется, что их мощь обратится против нас, и прикажет
своим отрядам занять наиболее выгодные позиции, чтобы воспользоваться
хаосом в твоем войске, - ведь она-то будет убеждена, что этот хаос
неминуемо возникнет!
  Заранее ликуя при мысли о предстоящем посрамлении Мары, Чимака
закончил:
  - На самом же деле наши новые орудия будут работать безупречно, и
Акома окажется на поле с наружной стороны цитадели, тогда как мы уже
успеем закрепить свои позиции внутри, под защитой крепостных стен.
  Джиро пришлось пожертвовать сильной фигурой - "крепостью", после чего
легким наклоном головы он выразил согласие с доводами советника:
  - Поручаю тебе заняться этим делом.
  Властитель не снизошел до обсуждения столь незначительной темы, как
необходимость силой вырывать у пленников "полезные сведения". Он отнюдь не
принадлежал к породе слабонервных чистоплюев; пытки просто не интересовали
господина Анасати. Он имел обыкновение прочитывать записи допросов, и
этого было вполне достаточно. А сейчас его мысли устремились в более
высокие сферы.
  - Что же касается Ичиндара... Мы, кажется, уже согласились: лучше
подстрекнуть к цареубийству какого-нибудь оголтелого
фанатика-традиционалиста. Вовсе не обязательно бросать в бой армию, чтобы
убрать с пути венценосца. - Почти язвительно Джиро закончил:
  - Кажется, Черные Ризы не одобряют гражданских войн.
  - Конечно. Нет ничего более разрушительного для любого народа. -
Чимака сделал очередной ход и обернулся, чтобы принять от своего помощника
суму с только что прибывшими донесениями. - Но, как мы уже говорили
раньше, даже у мертвого Императора останутся союзники. Они будут
бесноваться за стенами, пытаясь протолкнуть к престолу своего ставленника.
Если ты вознамеришься спасти Империю и положить конец хаосу, снова учредив
должность Имперского Стратега, тебе потребуется захватить Джехилью: только
это может послужить порукой твоего могущества. Даже если не принимать во
внимание сопротивление Мары и Хокану, ты будешь вынужден сломить оборону
цитадели, чтобы заполучить старшую дочь Императора... прежде чем это
сделает кто-то другой.
  Могло показаться, что все эти рассуждения Джиро пропустил мимо ушей,
целиком сосредоточившись на игре. Чимака отвернулся от доски и стал
просматривать полученные свитки. Выбрав один из них, он удостоверился, что
бумажная оболочка не помята и не повреждена, после чего сломал печать и
быстро пробежал взглядом по строчкам тайнописи. Ему не требовалось
дополнительное время на расшифровку.
  - Интересно... - пробормотал советник себе под нос.
  Почему-то он вдруг подумал о том, в какое раздражение пришел бы его
хозяин, узнав о бывших воинах Минванаби, которых Чимака прятал в далекой
северной провинции.
  Даже если они окажутся полезными в деле низвержения Мары, решил
Чимака, хозяин устроит ему разнос. Губы престарелого интригана
искривились. Насколько легче была бы служба там, где хозяин не столь
ревностно оберегает свое уязвленное самолюбие! И не возводит каждый свой
каприз в ранг высокой политики...
  Когда Джиро наконец сделал следующий ход, Чимака легким толчком
пальца передвинул свою "императрицу" на новую клетку. Он задумался над
другим вопросом: отличается ли правление женщины от мужского правления?
Как живется тому Мастеру тайного знания из Акомы, с которым Чимаке
приходится мериться силами в ежедневном состязании умов? Позволено ли
этому незримому противнику выполнять свою работу так, как он сам считает
нужным, или у него руки связаны так же, как у самого Чимаки? Только
исключительная одаренность главного разведчика могла удержать такую сеть в
целости и сохранности после падения дома Тускаи. Поставив себе на службу
воинов и слуг погибшей династии, Мара сумела убедительно доказать
ошибочность общепринятого взгляда на таких людей как на безвозвратно
утративших честь. И уж наверняка те молодчики, которые служили шпионами у
Тускаи, еще более рьяно принялись за работу в интересах Акомы.
  Но возможно, разведкой Акомы и по сей день руководит человек, некогда
входивший в число советников правителя Седзу? Нет, едва ли, ибо отец Мары
и в Совете, и на поле сражения действовал всегда открыто и не прибегал к
окольным путям.
  Первый советник Анасати погладил подбородок и краешком глаза заметил,
как помрачнел хозяин, только сейчас сообразивший, что его план атаки
трещит по всем швам. Чимака отложил послание и взял следующее, содержание
которого заставило его вскочить и разразиться проклятиями, что случалось с
ним крайне редко.
  Джиро лениво поинтересовался:
  - В чем дело?
  - Дьявол!.. - Чимака потряс в воздухе пергаментным свитком. -
Наверняка я просчитался... недооценил его...
  - Это ты о ком? - Удивленный Джиро поспешил отодвинуть доску с пути
своего советника, который принялся возбужденно шагать по комнате. - У нас
какие-нибудь затруднения? Неожиданные препятствия?
  Чимака уперся в хозяина остановившимся взглядом:
  - Возможно. Обехан из тонга Камои убит. У себя в гареме!
  Джиро слегка пожал плечами:
  - Ну и что?
  - Ну и что!.. - возмутился Чимака. Видя, что его резкий тон покоробил
хозяина, он сообщил подробности:
  - Господин, у этого главаря убийц была такая сильная охрана, какой
мало кто еще мог бы похвастаться, и, однако, его зарезали! Мало того, его
персональный убийца сумел бесследно улизнуть! Чистая работа. Весьма
профессиональная.
  Более внимательно вчитавшись в строки послания, он с нарастающим
изумлением доложил:
  - Здесь говорится, что община Камои распалась. Теперь это всего лишь
люди, лишившиеся хозяина, то есть серые воины.
  Отсюда следовал единственно возможный вывод.
  - Значит, записи тонга утрачены? - спросил Джиро нарочито спокойным
тоном. В анналах тонга содержались кое-какие сведения, губительные для
чести дома Анасати, не говоря уже о последней по времени выплате огромной
суммы за покушение на старого Фрасаи Тонмаргу: слишком уж часто дряхлеющий
министр прислушивался к мнению Хоппары Ксакатекаса, когда ему требовался
совет в распутывании политических хитросплетений. Со дня на день Хокану
займет пост своего отца, но из-за союза с Марой он неизбежно будет
выступать против любых действий, предпринимаемых союзниками Джиро. Чтобы
положить этому конец, необходимо лишить его поддержки могущественного
Фрасаи. Если избавиться от верховного главнокомандующего, то влияние
Имперского Канцлера сойдет на нет. Но Джиро был заинтересован в том, чтобы
убрать Фрасаи без шума: убийство родича, да к тому же предводителя
собственного клана, даже по цуранским меркам считалось в высшей степени
предосудительным деянием.
  Все еще не справившись с ошеломлением, Чимака ответил:
  - Секретные записи украдены: так, по крайней мере, утверждает
собиратель слухов в Священном Городе. Я опасаюсь, не попали ли записи в
руки Мары?
  "Скорей всего, так оно и произошло", - подумал советник. Если бы
доступ к столь важным тайнам получил кто-нибудь из союзников Джиро, то,
разумеется, агентам Анасати это стало бы известно; ну а враг
просто-напросто постарается использовать полученные сведения с наибольшей
выгодой для себя... У властителя Анасати имеется лишь один враг, которому
запрещено затевать с Анасати распри, - партия Акомы-Шиндзаваи,
группирующаяся вокруг Мары. Чимака снова потер подбородок; партия в шех
была напрочь позабыта. Что, если он ошибся в расчетах? Что, если Мастер
тайного знания Акомы оказался лучшим игроком, чем он сам? Что, если
капкан, поставленный на погибель Анасати, ждет лишь малейшей ошибки,
неверного шага, чтобы захлопнуться?
  - Что-то ты забеспокоился, - заметил Джиро притворно-скучающим тоном.
  Чувствуя скрытое недовольство хозяина, Чимака счел нужным не
задерживаться на столь опасном предмете.
  - Я просто осторожен, - возразил он.
  Первый советник достаточно хорошо знал самого себя и помнил, что
худшие из его ночных кошмаров редко сбывались наяву. Живое воображение
немало способствовало тому, что он стал виртуозом своего дела. В пылу
заочной схватки с главным разведчиком Акомы он легко мог бы увлечься и
утратить бдительность. Сейчас его долг - сосредоточиться, ждать и
наблюдать, как терпеливый зверолов. Учеников игрушечника из Акомы следует
захватить с предельной осторожностью.
  Некое шестое чувство подсказало ему, что он молчит уже слишком долго
и хозяину это может не понравиться. Поэтому Чимака лучезарно улыбнулся:
  - Приступим к завтраку? Или вначале закончим партию, которую ты уже
почти проиграл?
  Джиро окинул взглядом положение фигур на доске, жестом отмел второе
предложение советника и хлопнул в ладоши, вызывая слуг.
  - Два поражения на пустой желудок - это уж слишком, - наставительно
произнес он. Но как видно, его не оставляли мысли о мертвом Обехане. -
Будь она проклята!.. - Он надеялся, что эти слова прозвучали достаточно
тихо и их не расслышал первый советник. - Если бы не запрет магов, уж я бы
постарался опозорить ее и заставил умолять о пощаде!

  ***

  Садовник обтер лоб. Казалось, что в этот жаркий полуденный час он
просто отдыхает, опираясь на черенок лопаты, и обводит взглядом цветники и
клумбы. Не осталось ни засохших стручков, ни увядших лепестков, которые
могли бы нарушить их яркую красоту. Садовник мог быть доволен плодами
своих трудов: ровная почва без единого сорняка, аккуратно подстриженные
кусты. Хозяин сада, отставной имперский офицер, получивший от казны этот
дом с усадьбой, наведывался сюда редко. Он дорожил покоем и тишиной,
предпочитая коротать дни в другом своем жилище, подальше от суеты
Священного Города. Полуслепой от катаракты, он не запоминал лица
садовников, трудившихся в его городской резиденции, и потому этот
очаровательный садик напротив городской библиотеки служил для Мастера
тайного знания идеальным местом встреч с теми, кто приносил ему сведения,
добытые с помощью взятки у кого-нибудь из архивных переписчиков.
  Поплевав на ладони, как заправский землекоп, Аракаси снова взялся за
лопату. Руки у него загорели так, словно он всю жизнь только этой работой
и занимался. Если не считать взгляда живых глаз, который он то и дело
бросал через улицу, во всем остальном Мастер в совершенстве играл принятую
на себя роль.
  Сейчас он был еще более осторожен, чем обычно.
  После встречи с Камлио он утратил изрядную долю уверенности в себе.
Он даже начал сомневаться в своей способности действовать с прежней
быстротой: а вдруг какие-то привязанности заставят его в решительный миг
заколебаться? Он больше не мог относиться к людям - даже к врагам - просто
как к пешкам на игровой доске. Если личные чувства вступят в спор с
долгом, то каким может оказаться исход подобного спора? Даже подумать об
этом было страшно.
  С тех пор как потерпели неудачу все попытки пробраться в Город Магов,
он понимал, что любые изыскания в старых трактатах о чародействе или
попытки узнать нечто о запретных для непосвященных исторических эпохах
могут привлечь внимание. Кроме того, Джиро питал особую страсть к
библиотекам, и среди работников этих заведений добрая половина была
агентами Анасати. В имперских архивах посетители появлялись редко, если не
считать школяров, изучающих историю и состоящих, как правило, при том или
ином храме. Любым чужаком здесь наверняка заинтересуются. С тех пор как
Ичиндар поднялся к высотам абсолютной власти, его Тронный зал в День
прошений стал местом горячих диспутов относительно неясных статей законов.
Высший Совет уже не посылал срочных курьеров, которым поручалось
пересмотреть груды пожелтевших пергаментов для уточнения спорных
толкований традиции, когда возникали разногласия между властителями или
гильдиями.
  Аракаси стоило немалых трудов найти школяра-переписчика, которому
можно было бы довериться. В конце концов пришлось призвать на помощь
служителей Красного бога, которые считали себя в долгу перед
властительницей Марой за ее прошлые милости.
  Сменив лопату на грабли. Мастер ровнял теперь почву, но все время
украдкой поглядывал через садовые ворота на резную дверь расположенного
напротив здания архива. Его не покидало беспокойство. Он не смел
воспользоваться услугами своих агентов, постоянно живущих во дворце, так
как, по его предположению, за всеми сейчас неусыпно следят ищейки Чимаки.
Судя по многим признакам, дворцовая ветвь шпионской сети Акомы раскрыта
неприятелем. Поэтому Аракаси и заслал в архив безобидного школяра, чтобы
сбить со следа лазутчиков Чимаки, хотя и понимал, что долго держать врага
в заблуждении ему не удастся.
  Все рукописи, которые требовались Мастеру, получали в свое
распоряжение два жреца Туракаму и школяр-послушник, приносивший сюда
запечатанные пакеты из Высокого Храма. Ночи Аракаси проводил при зажженных
свечах, кропотливо разбирая выцветшие строчки. Каждое утро, на рассвете,
он отправлял шифрованные послания Маре, недавно перебравшейся в старое
родовое поместье Акомы; с каждым днем они все ближе подбирались к
разгадке. Следовало узнать, когда произошел конфликт, завершившийся
заключением секретного договора с чо-джайнами. Возможно, его можно было
отнести к эпохе гражданских потрясений, имевших место восемнадцать веков
назад, через два столетия после основания Империи; однако нельзя было
отбросить и другой период, четырьмя столетиями позже: в рукописях не
сохранилось упоминаний ни о каких войнах, но при обзоре семейных
родословных обнаружилось, что тогда во многих династиях наследственные
титулы перешли к двоюродным или троюродным братьям, среди которых было
непомерно большое количество несовершеннолетних. Но если бы причиной таких
крупных переломов в жизни династий, во всех прочих отношениях вполне
благополучных, был какой-нибудь повальный мор, в манускриптах непременно
было бы об этом сказано.
  Сохранившиеся податные ведомости также свидетельствовали, что в те
времена резко возросли суммы собранных налогов, но при том осталось
незаполненным множество строк - там, где следовало находиться пометкам о
том, на что были потрачены эти деньги. И вот сейчас Аракаси маялся в
ожидании, пока ему доставят перечень имперских расходов, относящихся к
двум "подозрительным" периодам. Если окажется, что сенешаль Императора
выплачивал солидные суммы артелям художников за фрески с изображением
батальных сцен или же зодчим и скульпторам за сооружение грандиозных
триумфальных арок, то тут и гадать нечего: шла война. Тогда по храмовым
летописям можно будет проследить, какие пожертвования на возведение
молитвенных ворот присылали богатые вдовы, чтобы боги милостиво приняли
души их мужей, погибших в сражении. Нахмурившись, Аракаси ссутулился над
своими граблями. Если будут получены доказательства, что именно война
тогда опустошала Империю, то придется покопаться в семейных архивах: в
дневниках или в переписке давно погибших правителей могут отыскаться
сведения о жестоком противоборстве, любые упоминания о котором, вероятно,
были попросту изъяты из общедоступных хроник.
  При составлении инструкций Мастеру тайного знания Мара соблюдала
величайшую щепетильность, прежде всего считаясь с его опасениями и дурными
предчувствиями. Иллюзий она не питала: так же как и он сам, Мара понимала,
что связь с Камлио сделала его уязвимым. Но если щадить его сердце и
таланты, то в любую минуту Акома встанет перед лицом более грозного и
губительного замысла Ассамблеи Магов. Ибо чем дальше, тем больше крепла
уверенность: Черные Ризы противятся переменам. Они допустили возвышение
Ичиндара, потому что в их интересах было уничтожить Тасайо Минванаби, но
рано или поздно они непременно поддержат традиционалистов; тогда они будут
содействовать восстановлению власти Имперского Стратега и постараются
силой низвести Ичиндара на прежнюю роль декоративной фигуры в религиозной
церемонии.
  Аракаси с видимым спокойствием возил граблями по земле, но в душе у
него бушевала буря возмущения. Его ночные бдения над древними рукописями
принесли плоды. Следы изъятия целых страниц, странные обороты речи, едва
уловимые намеки... сведенные воедино, они позволили установить, как именно
Всемогущие направляли Империю к застою. Не требовалось быть историком,
чтобы постичь природу необъяснимых дыр в ткани цуранской истории.
  Подобно тому как ткач, которому досаждают перепутавшиеся нити,
терпеливо удаляет один узелок за другим, Аракаси переходил от одной
загадочной фразы к другой, чтобы составить общую картину, исходя из
отсутствия многих ее частей. Сердце у него билось часто, как никогда.
Вовлеченный в самое рискованное предприятие своей жизни, Аракаси не мог
сохранять обычную невозмутимость. Больше всего на свете он жаждал
пробудить ответные чувства в душе пленившей его девушки, но долг оставался
долгом: он обязан помочь своей хозяйке, готовой пойти наперекор самой
могучей силе в Империи - Ассамблее магов.
  Мастер отогнал мрачные мысли о будущем. Он привык ходить по краю
пропасти. Поправляя кушак, стягивающий холщовую рубаху, и поглаживая
спрятанный под ним пояс, к которому крепились смертоносные ножи, он обвел
глазами ровные дорожки и безупречно ухоженные цветники. Что ж, подумал он
с горькой усмешкой, не вечно же он будет возглавлять разведку Мары.
Противоборство с магами, вероятнее всего, окончится гибелью ее дома; но
если даже свершится чудо и Акома устоит, то может ведь случиться и так,
что Аракаси придется оставить свой пост, а в свите Мары не найдется
достаточно почетного места, которое она могла бы ему предложить. Вот
тут-то и пригодятся бесчисленные навыки, которые он приобрел, выдавая себя
за людей самого разного толка. Руки у него в мозолях; чтобы нажить такие
мозоли, надо было немало потрудиться на своем веку. А добывание
необходимых знаний часто требовало долгого и тяжелого труда, и среди
искусств, которыми Мастер овладел, насчитывалось не меньше дюжины куда
менее достойных, чем возделывание земли и уход за всем, что на ней растет.
  К ним, несомненно, относилось и искусство убивать. Выполненная им
расшифровка анналов тонга привела его на грань болезни: ему становилось
тошно от бесстрастного перечисления убийств и жестокостей, творимых
поколение за поколением. Мара поступила правильно, использовав его как
собственный, не знающий жалости инструмент для разрушения Братства Камои.
Но, признавая за ней право на беспощадность, Аракаси не мог простить себе
то, что именно он послужил таким инструментом. И хотя, по цуранским
понятиям, все содеянное им лишь приумножало честь Акомы, общение с
Кевином-варваром внесло изрядную путаницу в мысли Мастера тайного знания.
Да и то, что Мара простила самому Аракаси его простую человеческую
слабость - тогда, в обжигающем зное сада кекали, - заставило его поглядеть
на мир иными глазами. С той поры бастионы его отчужденности мало-помалу
рушились, и вот сейчас, свободный наконец от самообмана, он словно прозрел.
  Всю жизнь он тренировал себя именно затем, чтобы служить орудием
против себе подобных. Кевин был прав. Чо-джайны были правы. Мара и Хокану
правы в своем стремлении изменить окружающий мир, отринуть закоснелые
старые порядки. Да, во всей долгой истории Империи считалось непреложной
истиной: слуга всегда и во всем заодно с хозяином. Но только теперь
Мастеру стала ясна ущербность такого мнения: ведь он видел неприкрытую
враждебность в потускневших глазах Камлио, и ему открылось, что он виновен.
  "Я не тот, каким был раньше", - сказал он госпоже после убийства
Обехана. Но тогда это был всего лишь крик души, не более.
  Аракаси вздохнул, пораженный невеселой мыслью. Как странно, что
прежде, изображая садовника, он ни разу не улучил минуты, чтобы
полюбоваться плодами рук своих. Теперь он видел ровные ряды недавно
распустившихся цветов и чувствовал, что смотрит на них совсем по-новому.
Ощутив непривычное стеснение в груди, Мастер подумал, что, может быть,
жалкому садовнику легче обрести благодатное равновесие на Колесе Жизни;
наверняка это ни с чем не сравнимая отрада - существовать в постоянной
гармонии со Вселенной.
  Он потер руки и вернулся к работе. Все вокруг дышало покоем, но
нельзя было расслабляться ни на минуту.
  День близился к концу. Лучи предзакатного солнца падали на землю
через входную арку сада. На улице показался пожилой бродячий торговец,
толкающий перед собой тележку. Сорванным голосом он монотонно нахваливал
свой товар - пучки ароматической коры тенци, надеясь привлечь внимание
женщин, возвращающихся из храмов к себе домой, в прибрежный квартал,
населенный свободными работниками. Эти бедняки, стоящие лишь на одну
ступеньку выше рабов, имели обыкновение зажигать тенци в своих тесных
жилищах, чтобы хоть немного заглушить смрад от рыбных промыслов,
расположенных по соседству.
  Со стороны площади Двадцати Богов доносилось благоухание фимиама:
жрецы распахнули массивные двери для богомольцев рангом повыше,
собирающихся присутствовать на вечерних богослужениях, когда спадет жара
на улицах, а торговцы успеют разойтись по домам. Мимо проплыли первые
лакированные паланкины аристократов; навстречу им тянулись громоздкие
фургоны собирателей слухов, закончивших свои дневные труды и
направляющихся на ночлег в сельскую местность.
  Так уж повелось, что за час до заката на улицах смешивались люди всех
сословий и состояний. Сняв форменные головные повязки и значки гильдий,
курьеры, насвистывая, расходились по домам: каждого из них ждали жена и
ужин. Аракаси сходил за тачкой и начал собирать свой нехитрый инвентарь:
мотыгу, лопату и грабли. Он не терял из виду сводчатый портик библиотеки,
от души надеясь, что в уличной суете появление его агента не привлечет
ничьего внимания. Мастеровые устали за день и думали, главным образом, о
том, как бы поскорее добраться до стола и поесть, а занавески господских
паланкинов были задернуты, чтобы простолюдины не пялились на вельможных
пассажиров.
  Как только юноша покажется на виду, Аракаси покинет сад, толкая тачку
перед собой, а писарь пройдет мимо - достаточно близко, чтобы подложить
свой отчет в тачку между инструментами. На это понадобятся какие-то доли
секунды.
  Аракаси услышал подозрительный звук, восприняв его сначала просто как
некое содрогание воздуха, почти неразличимое из-за грохота повозки
торговца по мощенной гравием улице. Инстинкт заставил его пригнуться и
спрятаться за тачкой; когда же повозка прогромыхала мимо, он понял, что
это: леденящий душу гул, который предшествует появлению Всемогущего.
  Холодный пот выступил у Аракаси на спине. Неужели маг пришел за ним?
Неужели разгадан план властительницы Мары? Лишь многолетняя тренировка
помогла Мастеру сохранить фальшивую личину: загорелый садовник невозмутимо
собирал свои инструменты в конце рабочего дня. Но, однако, сердце у него
бешено колотилось, а руки дрожали, как у паралитика. Что такое страх,
Мастер знал не понаслышке, но ни разу прежде он не охватывал Аракаси столь
неодолимо. Подобному страху он не поддавался никогда... пока Камлио не
пробила брешь во внутренней броне, которой он ограждал собственное сердце.
  Мгновением позже перед ним возникла пара черноризцев. Зловещее
гудение прекратилось, и наступила тишина, не нарушаемая даже жужжанием
деловитых пчел. Уличный шум, казалось, куда-то отступил, словно мир
начинался и кончался у мраморных колонн, обрамляющих садовые ворота.
Отнюдь не притворными были страх и благоговение Аракаси, когда он
распростерся на земле позади тачки, уткнувшись лицом в пыльные желобки,
прочерченные его граблями вдоль дорожки.
  Обратив на Аракаси не больше внимания, чем на какую-нибудь
неодушевленную статую. Всемогущие прошли по дорожке к воротам и
остановились в тени арки. Их глаза были прикованы к парадной лестнице
библиотечного портика. Они стояли спиной к Аракаси, который невольно
отметил, что ноги магов обуты в бархатные туфли, гораздо лучше
приспособленные для хождения по мягким коврам дворцовых апартаментов, чем
для улицы.
  Ничтожный садовник, замерший за тачкой в раболепной позе, был, на
взгляд чародеев, столь незначительной деталью пейзажа, что не имело смысла
принимать в расчет его присутствие.
  Одна голова в темном капюшоне склонилась к другой:
  - Он должен пройти здесь с минуты на минуту. Как показало гадание, он
перейдет улицу и двинется в этом направлении.
  Второй маг ответил едва заметным кивком.
  У Аракаси чуть-чуть отлегло от сердца, когда он понял, что Черные
Ризы пришли не за ним. Все еще не совладав с дрожью в коленях, он, однако,
рискнул выглянуть из-за тачки. Поверх зубьев граблей, через просвет между
загадочными черными силуэтами магов, стоящих под аркой, он увидел своего
посланца, который наконец вышел из библиотеки с туго набитой сумой,
повешенной на ремне через плечо.
  - Вот!.. - Первый маг указал пальцем на юношу, неторопливо
спускающегося по ступеням. - Вот он!
  Второй снова кивнул и необычно низким голосом пророкотал:
  - Твоя догадка верна. У него в сумке свитки.
  - А их содержание? - спросил первый.
  Его спутник закрыл глаза, прижал ко лбу ладонь левой руки, а правой
проделал ряд жестов, начертав в воздухе какое-то заклинание или символ.
Возможно, то был некий непостижимый ритуал, придающий заклинателю силу.
Мастер почувствовал, как его окатила невидимая волна волшебства: словно
тысячи тончайших иголочек вонзались в кожу.
  Послышался густой бас мага:
  - Перечень. Требования в казну: имперские расходы на оплату
произведений искусства. Триумфальные арки, памятники, мемориальные
сооружения...
  Несколько мгновений оба молчали; казалось, они обдумывают то, что им
открылось. Затем обладатель более тихого скрипучего голоса произнес:
  - Сведения об эпохе, когда были произведены эти расходы, затрагивают
наши интересы. И весьма сильно.
  Аракаси вцепился в свою робу, опасаясь, как бы барабанный стук его
сердцебиения не оказался услышан в тишине сада.
  Мимо ворот проследовал паланкин какой-то знатной дамы; его несли
рабы-носильщики в шелковых головных повязках. Дождавшись, когда кортеж
освободит улицу, ни о чем не подозревающий переписчик двинулся по
направлению к воротам сада беспечной походкой юнца, рассчитывающего
получить несколько цинтий в награду за исполненную работу. Черноризцы
неслышно перешептывались, не спуская с него глаз.
  - Его непременно нужно допросить, - сказал маг со скрипучим голосом.
- Такой мальчишка не станет предпринимать подобные исследования по
собственному почину. Нам следует задержать его и выяснить, кто его нанял
или заставил собирать эти сведения.
  Невнятно буркнув, второй Всемогущий выразил согласие.
  Аракаси был на грани паники. Если переписчика заставят говорить, то
его связь с мнимым садовником сразу же будет раскрыта. К тому же Мастер
понимал: у него самого не останется ни малейшей надежды сохранить в тайне
хоть что-нибудь, если его станет допрашивать маг, умеющий читать мысли.
Они распознают руку Акомы - немедленно и неизбежно, и над древней
династией нависнет угроза уничтожения.
  Он должен действовать.
  Опираясь на локоть, он едва заметно приподнялся, чтобы ослабить пояс,
в гнездах которого размещались метательные ножи, подсунул руку под подол
рубахи и вытащил два ножа: один для злополучного переписчика, а другой для
себя. Он должен хладнокровно убить ни в чем не повинного юношу и сразу
после этого перерезать себе горло. А затем ему останется только уповать на
то, что Красный бог заберет его к себе, прежде чем маги сумеют привязать
уал Аракаси к его телу и заставят заговорить.
  Черноризцы одновременно сделали шаг и заслонили от глаз Аракаси
происходящее на улице. Страх сдавил его грудь. Кинжал, зажатый в дрожащей
руке и уже готовый к броску, мгновенно лишился своей грозной силы, словно
был какой-нибудь безобидной щепкой. Дурнота подкатила к горлу. И все-таки
еще оставалась надежда: может быть, маги не тронутся с места, а
переписчик, не ведая опасности, пройдет под аркой в сад, на место
условленной встречи.
  - Он идет, - процедил первый маг.
  Чародеи расступились, отойдя друг от друга подальше в тень, и замерли
как статуи по обе стороны ворот, неотрывно наблюдая за юношей, который
бойко лавировал, переходя оживленную улицу.
  На пару секунд напряжение ослабло. Мимо проходил пирожник,
распространяя вокруг запах корицы. Пробежали наперегонки двое мальчишек,
издавая восторженные вопли; под ногами у них путался резвый щенок.
Переписчик увернулся от столкновения с дородным водоносом; его
перепачканные чернилами пальцы плотно придерживали клапан кожаной сумы.
  Он вступил на затененную площадку перед воротами сада.
  Аракаси подавил тошноту. Ему доводилось убивать, много раз. Но прежде
эта необходимость никогда не действовала на него подобным образом.
Сознание, что человек смертей, не имело прежде никакого значения для
каменного сердца Мастера, и он не испытывал расслабляющих приступов
сострадания к жертве. А сейчас его воля дрогнула. И тем не менее он занес
руку, готовясь метнуть кинжал.
  Солнечный луч, отразившийся от клинка, привлек внимание переписчика.
И в тот же миг Всемогущие шагнули вперед, преградив ему дорогу с явным
намерением перехватить юношу.
  Аракаси прикусил губу. Он должен действовать! Прикинув на взгляд
расстояние, он прицелился и постарался унять расстроенные чувства.
  - Стой! - скомандовал маг, стоявший слева.
  Парализованный ужасом, писец повиновался.
  - Мы должны допросить тебя, - пробасил второй чародей.
  - Твоя воля, Всемогущий, - выдавил из себя смертельно бледный,
трепещущий юноша.
  Вцепившись в тачку, Аракаси сумел совладать с собой. Должно быть, в
глазах у него полыхал зловещий огонь убийства, когда он приподнялся на
одном колене, чтобы метнуть кинжал, ибо школяр отпрянул: он видел верную
смерть в блеске нацеленного на него лезвия.
  Писец бросился наутек. Сумка хлопала его по бедру, когда он в
отчаянии кинулся назад, в толчею людной улицы.
  Обладатель густого баса застыл в изумлении. Второй в негодовании
воскликнул:
  - Он нас ослушался!
  Черноризец, стоявший ближе к воротам, воздел руки. Подобный грому
треск разорвал воздух, да так, что забренчали инструменты в тачке, а цветы
полегли, словно скошенные гигантской косой. Аракаси бросился ничком на
землю. Он затолкал свои лезвия под собственное распростертое тело и закрыл
ладонями лицо, а тем временем удары - один за другим - сотрясали сад,
сопровождаемые вспышками, подобными молниям. На улице раздавались крики,
топот бегущих людей, мычание перепуганных нидр и щелканье бича возницы,
пытающегося заставить их сдвинуть с места нагруженный фургон. Щенок,
который раньше играл с мальчишками-попрошайками, жалобно затявкал. Не в
силах подавить невольную дрожь, Аракаси сквозь пальцы присмотрелся к
происходящему.
  Если не считать случайных прохожих, в панике разбегающихся во все
стороны, на улице все было почти как всегда в этот час: заходящее солнце
окрашивало лестницу библиотеки в красноватый цвет и в воздухе плавал
аромат фимиама, доносящийся из ближайшего храма. Правда, аромат этот
теперь смешивался с запахом горелого мяса, а на каменной мостовой дымился
бесформенный комок, даже отдаленно не напоминающий человеческое существо.
Рядом валялась ничуть не поврежденная сума. Ее клапан был открыт, и
последние замирающие вихри магической грозы гоняли по мостовой
перекатывающиеся свитки.
  - Почему этот глупец вздумал удирать? - размышлял маг с тихим
голосом. - Ты напрасно поторопился испепелить его, Тапек. Теперь мы
понятия не имеем, кто его нанял. На этот раз ты потешил свой нрав, но зато
потерял возможность добыть ценные сведения.
  Второй Всемогущий нетерпеливо отмел услышанный упрек:
  - Подозреваемых может быть только двое: Акома или Анасати. Ни у кого
другого нет причин нанимать человека, чтобы копаться в архивах. И совсем
уж немыслимо, чтобы какой-нибудь человечишка рискнул ослушаться нас и не
был тут же наказан за неповиновение.
  Он отвернулся от ворот. На глаза ему попалась тачка с инструментами,
и буравящий взгляд остановился на распростертой фигуре Аракаси.
  Начальник разведки Акомы ощутил этот взгляд, как удар копья в спину.
Он не мог остановить дрожь всего тела; он не смел шевельнуться. Затаив
дыхание, он так и лежал в позе безграничного смирения.
  Маг приблизился. Его обутые в бархат ступни остановились в
каком-нибудь дюйме от лица мнимого садовника. Аракаси мог уловить пряный
запах озона, смешанный с запахами пыли и влажных цветочных стеблей,
поломанных ветром.
  - Ты знал этого человека? - требовательно спросил Всемогущий.
  Язык не повиновался Аракаси, и он только покачал головой.
  Второй черноризец подошел поближе к собрату.
  - Возможно, он лжет. Надо убедиться, - сказал он.
  Аракаси почувствовал - хотя и не мог этого видеть, - как маг сотворил
руками некое движение.
  - Кем был тот человек? - раздался зычный голос. - Отвечай!
  Заостренный клин волшебства рассек разум Аракаси. Овладевшая им
необоримая сила заставила зашевелиться язык и губы.
  - Он был просто писарь, - услышал Мастер собственный голос. - Имени
его я не знал.
  Аракаси в страхе зажмурился. Нестерпимая боль затопила душу: никогда
уже ему не суждено снова увидеть Камлио, чья дерзкая улыбка и холодные
глаза неотступно стояли перед его мысленным взором.
  Сквозь сумятицу воспоминаний прорезался голос мага:
  - У него в мозгу полнейший хаос. Он думает, что мы его убьем... а в
то же время жаждет увидеть какую-то женщину. - Маг разразился хриплым
смехом. - Этот дуралей мечтает о молодой красавице куртизанке, которую
когда-то знал. У него и мыслей никаких нет, кроме одной: он жаждет еще
хоть раз увидеть ее перед смертью.
  Аракаси почувствовал, что его тело и душу уже не сковывает сила
чуждой и враждебной власти. В эту же минуту второй черноризец заявил:
  - Человек, сознающий свою вину, думал бы не о куртизанках, а о
господине, которому служит, или о спасении собственной шкуры.
  Аракаси был настолько ошеломлен, что не мог шевельнуться, и его
неподвижность послужила лишним доказательством умозаключений Тапека:
  - Да, это не тот, кто нам нужен. Связной, который должен был
встретиться с писарем, наверняка унес ноги. А старый недоумок садовник
ничего не знает. - Теперь в словах говорящего слышалось неприкрытое
раздражение. - Ты упрекнул меня справедливо. Но так или иначе, нам теперь
известно, что кто-то пытается добыть запретные знания. Надо возвратиться в
Ассамблею. - И грозная пара удалилась.
  Аракаси по-прежнему лежал на земле. Пыль облепила его взмокшее от
пота тело. Слух уловил резкий гудящий звук и хлопок воздуха,
ознаменовавший отбытие Всемогущих. Но когда силы вернулись к Мастеру, уже
наступили сумерки. Он поднялся на ноги, с трудом преодолевая дрожь в
коленях, и долго стоял, привалившись к борту тележки.
  За воротами, на улице, под наблюдением Имперских Белых рабы очищали
улицу от останков переписчика. Кривобокий поденщик с ведром и щеткой
смывал последние зловещие следы с мостовой.
  Носильщики изящных паланкинов старательно обходили стороной роковое
место. Не видно было даже уличных мальчишек-оборванцев, никогда не
упускающих случая поглазеть на что-либо необычное.
  Аракаси сидел на краешке тачки, прислушиваясь к гудению ночных
насекомых; последние отблески заката погасли. Медный лунный свет заливал
увядающие головки сломанных цветов. В том, чтобы изучать свитки,
доставленные погибшим школяром, уже не было необходимости. Присутствие
Всемогущих подтвердило догадки Аракаси касательно темных периодов истории.
Нужно поскорее улизнуть отсюда и доложить обо всем властительнице Маре.
  Еще хуже была внутренняя неуверенность, оставшаяся после допроса.
Аракаси не мог дать ответ самому себе: сумел бы он довести дело до конца и
метнуть нож?
  Мара, беззвучно взывал Аракаси, госпожа моя, я стал ненадежным слугой
в твоем деле.
  Настала ночь, но ответ не приходил. Мастеру осталось лишь исполнить
свой долг по мере сил: ведь все равно на службе у властительницы не
нашлось бы никого, кто хотя бы отдаленно был способен сравниться с ним в
этом опасном искусстве. И, зная ее, Аракаси верил, что, взгляни она сейчас
ему в лицо, в глазах Мары не было бы упрека. Она понимала его душевные
борения. Такой дар в правящей госпоже трогал его почти до слез. Когда
Аракаси наконец твердо встал на ноги и взялся за влажные от росы ручки
тележки, он задумался о том, простирается ли умение властительницы читать
в душах своих подданных достаточно далеко, чтобы пробить броню ожесточения
Камлио? Он едва не засмеялся вслух при этой мысли. До чего же близка была
Ассамблея к тому, чтобы узнать все о намерении госпожи пойти наперекор их
приговору. Задолго до того, как Камлио удалось бы вновь обрести себя, все
они уже стали бы мертвецами, обугленными и дымящимися, как труп на улице
за воротами сада.


                                  Глава 2

  НАМЕК

  Мара сидела в тишине своих покоев, прижимая к груди маленькую дочку.
Пухлые младенческие ручки запутались у нее в волосах: девчушка тянулась к
резным серьгам матери. Все красное обладало для Касумы неотразимой
привлекательностью, и, если уж ей удавалось ухватиться за предмет, который
привлек ее внимание, она неизменно старалась засунуть его в рот.
Властительница Мара спасла свое драгоценное украшение от посягательств
крошечной наследницы Шиндзаваи только тем, что нашла для малютки другую
забаву: пересадила дочку к себе на колено и стала подкидывать вверх.
Восторженное младенческое воркование смешивалось с возгласами Джастина,
доносящимися во внутренние апартаменты через тонкие перегородки. Мальчик
продолжал осваивать воинское искусство под руководством Люджана, который
был весьма строгим учителем и не давал подопечному никаких поблажек.
Нетерпеливый, как и его отец-варвар, Джастин возмущенно доказывал
наставнику, что очень глупо рубить учебным мечом деревянные столбики и ему
должны разрешить нападать на что-нибудь способное двигаться. Например, на
птиц джайги, которых он гонял вчера и был за это наказан. Повара, того и
жди, просто разбегутся из-за проделок Джастина.
  Властительница наслаждалась прелестью спокойных минут, которые не
часто выпадали ей со дня разлуки с Хокану.
  Касума улыбнулась ей. Мара коснулась носика дочери обдуманно
замедленным движением, чтобы маленькие ручонки успели схватить ее
браслеты, заставив их зазвенеть. Сегодня, просто чтобы доставить
удовольствие своей крошке, она надела помимо обычных нефритовых украшений
бесценные медные браслеты, некогда подаренные ей Чипино Ксакатекасом.
Ликование Касумы согревало материнское сердце. "Так вот что могла бы
чувствовать и моя мать", - подумалось властительнице Акомы.
  Ведь совсем иным мог оказаться ее жизненный путь, если бы она не
лишилась матери так рано! Осталась бы она в храме Лашимы ради служения
богине, если хозяйкой Акомы стала бы госпожа Оскиро? Стала бы ее мать
править своими владениями так, как это делала Изашани, с помощью тонких
женских уловок? Или отчаяние заставило бы и ее прибегнуть к опасным
новшествам?
  Мара вздохнула. Это бесконечное хождение по кругу предположений и
догадок ни к чему не приводит. Все, что она знала о матери, - портрет,
заказанный властителем Седзу незадолго до безвременной кончины жены.
  Со двора было слышно, как Люджан отчитывает будущего воина; затем
удары меча Джастина возобновились в более размеренном ритме, и, как
всегда, этот звук напомнил Маре об Айяки. Джастин был совсем не похож на
ее погибшего первенца, но бывали странные мгновения, когда взгляд, поворот
головы или мальчишеский смех воскрешали в памяти образ его старшего брата.
Сейчас для Айяки уже остались бы позади обряды Праздника возмужания. Как
много лет прошло! Теперь ему подобало бы носить боевые доспехи, а не
нарядные церемониальные регалии, в которых позволяют покрасоваться
малолетним отрокам. Но надо заставить себя переменить направление мыслей и
отвлечься от бесплодных сожалений. Чувствуя, как пальчики Касумы теребят
ее браслеты, Мара запретила себе поддаваться скорбным раздумьям о другом
ребенке Хокану - младенце, убитом еще до своего рождения злодеями из тонга
Камои.
  Через час ей предстояло расставание с обоими ее детьми, оставшимися в
живых: их отправят под надежной охраной в Кентосани. Там они будут лучше
защищены от возможных опасностей, а тем временем Хокану исполнит свой долг
перед семьей Шиндзаваи и сможет вернуться домой, во дворец на берегу озера.
  Мара закрыла глаза. Завтра она двинется в путь, который начнется в
родной усадьбе, но куда он ее приведет? Еще минуту она позволила себе
побаловать маленькую дочку. Только богам ведомо, сколь долгим будет ее
отсутствие. Обращаясь мыслью к прошлому, Мара с неизменной горечью думала
о том, что детство Айяки было омрачено долгой разлукой с матерью; то были
времена военной кампании в Дустари. А теперь, когда мальчика уже давно нет
на свете, она казнит себя за то, что не была тогда рядом со своим
первенцем! И она больше всего на свете не хочет, чтобы Касума росла, не
имея других воспоминаний о матери, кроме расписного портрета.
  Мягкая младенческая ножка стукнулась о подбородок Мары.
Властительница улыбнулась, открыла глаза и вздохнула при виде кормилицы,
пришедшей забрать малышку. День проходил слишком быстро. Дородная женщина
поклонилась с сумрачным лицом: конечно, ей не доставляла удовольствия
возможность оказаться свидетельницей расставания матери с младенцем.
  - Все в порядке, - успокоила ее Мара. - Мне нужно еще упаковать
кое-какие вещи, да и Касуме надо бы подремать, прежде чем ее засунут в
паланкин вместе с братцем. Джастин не даст ей спать: он же всю дорогу
будет отражать нападение выдуманных грабителей, а для этого ему непременно
понадобится тыкать палкой в занавески.
  Лицо кормилицы потеплело.
  - Госпожа, твои малыши будут благополучны и счастливы. Тебе незачем
тревожиться.
  - Не позволяй Императору баловать их, - предупредила Мара, обнимая
Касуму так крепко, что та протестующе запищала. - Он совсем не умеет
обращаться с детьми и задаривает их сластями или драгоценностями, лишь бы
заткнуть им рты. В один прекрасный день дело кончится тем, что кто-нибудь
из этих бедняжек подавится и задохнется, если только одна из его глупышек
жен не наберется смелости растолковать ему, что для детей опасно, а что
нет.
  - Не тревожься, - повторила кормилица. Сама-то она в глубине души
полагала, что только из алчности царственные матери предпочитают не
ограничивать щедрость своего венценосного супруга. Она протянула большие
теплые руки и приняла Касуму от матери. Девочка раскричалась, не желая
выпускать из пальчиков звенящие браслеты.
  - Ш-ш-ш... Ну же, цветочек мой маленький, - ласково приговаривала
кормилица. - Улыбнись матушке на прощание.
  В это мгновение, когда Мара почувствовала, что опасно близка к
слезам, одинокий удар гонга рассек воздух, и во дворе сразу смолкли удары
учебного меча Джастина. По его протестующему воплю Мара догадалась, что
Люджан сделал выпад и остановил меч-палочку на полпути. Ее глаза
встретились с глазами кормилицы, которая изо всех сил пыталась скрыть
обуявший ее страх.
  - Ступай, - сказала Мара. - Поторопись. Все, что понадобится, купишь
по дороге, но сейчас иди прямо к паланкину. Люджан приведет Джастина и
соберет эскорт и носильщиков, если еще не поздно.
  Кормилица отвесила поспешный поклон и, прижав к своему внушительному
плечу плачущую Касуму, бросилась к выходу. Она не хуже госпожи знала:
только что прозвучавший гонг возвестил о прибытии Всемогущего.
  Мара стряхнула оцепенение и подавила скорбь, нахлынувшую при мысли,
что она лишена даже возможности попрощаться с сыном. Рассудок говорил:
если Всемогущие вознамерились начать против нее враждебные действия, то
уже не имеет значения, будет ли ее мальчик дома или в пути. Однако и
материнским инстинктом нельзя было пренебрегать, а он настоятельно
требовал: детей нужно отправить как можно скорее и как можно дальше. Она
отвела глаза от пустого дверного проема, через который удалилась кормилица
с Касумой на руках, и хлопнула в ладоши, подзывая раба-скорохода:
  - Вызови советников. Быстро.
  Она собралась было послать также за горничной, чтобы та принесла
чистое платье и гребень, но передумала.
  Одних лишь браслетов у нее на запястьях было достаточно, чтобы
произвести впечатление даже на императрицу. Вдобавок Мара усомнилась,
хватит ли у нее самообладания, чтобы вытерпеть хотя бы одну лишнюю минуту
ради приведения спутанных волос в порядок.
  Прилагая все силы, чтобы не выдать волнения, Мара покинула уютный
садик, примыкающий к ее покоям. Она торопливо проследовала по сумрачным
коридорам, где под ее шагами поскрипывали вощеные половицы; этот звук
казался странным после каменных полов, к которым она успела привыкнуть в
северном дворце на берегу озера.
  В каждом усадебном доме имелось помещение, где на полу был выложен
особый узор; именно это место предназначалось для черноризцев,
использовавших для своего прибытия магические средства. Убранство таких
помещений могло быть простым или вычурным, но символ вызова был
единственным для каждой семьи. Через низкий дверной проем Мара вошла в
комнату, имевшую форму пятиугольника. Она заняла место рядом с мозаичным
рисунком из зеленых и белых плиток, изображавшим птицу шетра -
геральдический символ Акомы. В комнате уже находились Сарик и Чибариз -
хадонра, назначенный Джайкеном для управления родовым поместьем Мары. Лишь
коротким кивком она смогла ответить на их поклоны. Явившийся через
несколько секунд Люджан тяжело дышал, его взгляд был настороженным и рука
плотно сжимала рукоять меча.
  Гонг прозвучал второй раз, означая миг прибытия. Порыв потревоженного
воздуха взъерошил волосы Мары и качнул перья официального плюмажа Люджана.
Мара стиснула зубы и заставила себя смотреть прямо перед собой.
  В центре мозаичного рисунка стоял бородач в коричневой одежде без
всяких украшений. Кожаный пояс с медной пряжкой, какие в ходу у варваров,
перехватывал на талии хламиду, но не шелковую, а шерстяную. Он был обут в
сапоги, а не в сандалии, и от жары его бледное лицо покраснело.
  Сарик и Люджан заколебались, не завершив поклона. Они ожидали увидеть
человека в черном. Всемогущего из Ассамблеи. Никто и слыхом не слыхивал о
маге, который носил бы что-то другое вместо традиционной черной хламиды,
и, уж конечно, никто из них не щеголял бородой.
  Мара поклонилась по всей форме, но постаралась по возможности
замедлить это движение, чтобы выиграть время для размышления. Хотя Город
Магов и находился севернее Онтосета, там не бывало таких холодов, чтобы
кто-либо кутался в шерстяные одежды. Только одной причиной можно было
объяснить странности в одеянии ее визитера: он не был цурани по рождению.
Месяц тому назад, повинуясь наплыву чувств, Мара отослала письмо через
магический коридор, и, как видно, оно дошло до адресата. Перед ней стоял
маг-варвар Миламбер, чья мощь, разбушевавшаяся в час его гнева, уничтожила
обычай Имперских игр.
  Хотя разгадка и была найдена, страх Мары не ослабевал. Верования
мидкемийцев были ей мало известны. На ее глазах бесчинствовали грозные
стихии, послушные воле мага, но все это кончилось его изгнанием из
Ассамблеи, где он приобщался к науке чародейства. Возможно, он еще хранит
верность Ассамблее, да и от его переменчивого нрава можно ждать чего
угодно. Даже быстрое появление мага как отклик на ее сбивчивое,
невразумительное послание давало повод для беспокойства: ведь Мара не
рассчитывала на что-то большее, чем ответное письмо.
  Хотя Миламбера привела сюда не какая-либо миссия, напрямую связанная
с решениями Ассамблеи, не существовало никаких гарантий, что он не станет
действовать в интересах своих цуранских собратьев. После его изгнания
всякое случалось в отношениях между мирами, и порой он действовал заодно с
магами Империи.
  Мара выпрямилась, завершив свой поклон.
  - Всемогущий, - начала она, делая все, чтобы ее голос звучал ровно, -
ты оказываешь честь моему дому.
  В темных глазах мага мелькнуло нечто похожее на скрытую усмешку.
  - Я не Всемогущий, госпожа Мара. Зови меня просто Паг.
  На лбу Мары прорезались морщинки.
  - Я ошиблась? Разве твое имя не Миламбер?
  Паг ответил с непринужденностью, столь свойственной большинству
мидкемийцев:
  - Так называли меня раньше. Но я предпочитаю, чтобы меня знали под
именем, данным мне на родине.
  - Прекрасно, Паг. - Мара представила ему первого советника и
военачальника. Затем, так и не решив, как ей следует держаться, и не желая
первой открывать карты, она прибегла к светской учтивости:
  - Могу ли я предложить тебе подкрепиться с дороги?
  Внимание Пага снова обратилось к ней; в его глазах читался
неподдельный интерес. Но руки, которые когда-то отдали город во власть
неодолимых сил разрушения, сейчас были мирно опущены вниз. На вопрос он
ответил легким кивком.
  Мара провела его по деревянной лестнице, через полутемные внутренние
коридоры в парадный зал. Сарик, Люджан и здешний хадонра следовали за ними
в подобающем отдалении; всеми троими владело безмерное любопытство и
благоговение, граничащее с ужасом. Первому советнику Акомы не раз
доводилось выслушивать за кружкой квайета рассказы кузена о разрушениях на
Имперских играх. Люджан передвигался чуть ли не на кончиках пальцев,
подтянутый и настороженный, понимая: случись что-нибудь - он не отважится
прибегнуть к оружию против человека столь беспримерной мощи. Сарик пожирал
глазами мага из варварского мира и при этом слегка морщил нос,
принюхиваясь к странным запахам дыма березовых поленьев и свечного жира -
запахам, которые словно въелись в одежду посетителя. По меркам цурани, Паг
был человеком среднего роста; значит, у себя на родине он считался бы
низкорослым. На первый взгляд в его облике не было ничего исключительного,
и только глаза поражали непроницаемой глубиной и не позволяли забывать о
силах, которые таились за этой заурядной внешностью.
  Когда они прошли через широкие двери парадной залы, Паг промолвил:
  - Как жаль, госпожа Мара, что ты сейчас пребываешь не в своей обычной
резиденции. Я много слышал о палате собраний во дворце Минванаби, когда
еще жил в Империи. Рассказы произвели на меня огромное впечатление. - И
вполне дружелюбным тоном поведал:
  - Ты знаешь, я ведь тоже обзавелся поместьем, воспользовавшись
собственностью погибшей династии. Это земли, прежде принадлежавшие семье
Тускаи, севернее Онтосета.
  Мара взглянула на своего гостя, встретив его пытливый, буравящий
взор. Может быть, этими словами он давал понять, что ему известны
некоторые особенности ее свиты? Например, что ее ближайшие сподвижники -
военачальник, первый советник и Мастер тайного знания - в прошлом служили
у властителя Тускаи? Но что же у него на уме?
  Между тем маг из мира варваров отвел глаза от ее лица и с интересом
осматривал помещение, где предки Мары, хозяева Акомы, принимали важных
гостей и вершили правосудие. Как в большинстве усадебных домов цуранских
правителей, этот зал имел выход с двух противоположных сторон на
затененную галерею. Потолки представляли собой набор сводчатых балок,
крытых поверх досок черепицей; вощеный паркет во многих местах был заметно
повытерт ногами обитателей за несколько веков.
  - Впечатляет, - поделился маг своими наблюдениями, выразительным
взглядом указывая на военные знамена, ровными рядами развешанные на
потолочных балках. - Насколько я могу судить, твоя семья - одна из
древнейших в Империи. Он улыбнулся и сразу словно помолодел. - Полагаю,
что во втором поместье ты, как только стала его хозяйкой, заменила все
убранство дома. Говорят, вкусы у покойного властителя Тасайо были
отвратительны.
  Его безмятежный тон светской болтовни принес Маре некоторое
облегчение, и за это она была благодарна таинственному гостю.
  - Так оно и есть, - откликнулась она столь же непринужденно. - Мой
покойный неприятель предпочитал подушки из кожи и меха и столики,
инкрустированные костями. Чуть ли не все стены были украшены мечами: их
оказалось больше, чем насчитал Джайкен в арсенале Минванаби, а из шелка
там были только боевые знамена и парадная амуниция. Но каким образом ты
узнал так много о моих врагах, которые вдобавок уже давно мертвы?
  Паг рассмеялся столь чистосердечно, что было невозможно не разделить
с ним веселье.
  - Хочокена. Старый сплетник по обязанности присутствовал при
ритуальном самоубийстве Тасайо. Ты, может быть, помнишь, что он - человек
весьма дородный. В его письмах ко мне то и дело попадались жалобы на то,
что в доме Тасайо даже сесть некуда: всюду жесткие и узкие сиденья,
пригодные разве лишь для солдата в боевых доспехах.
  Мара улыбнулась:
  - Кевин из Занна часто повторял, что самые скромные наши одежды у вас
на родине сочли бы кричащими. На это можно возразить, что, когда речь идет
о хорошем или дурном вкусе, многое зависит от точки зрения. -
Властительница Акомы жестом предложила гостю пройти к подушкам, где
подобало сидеть хозяину дома во время приемов. - Мне понадобилось много
лет, чтобы это усвоить, и все-таки даже усвоенное часто забывается.
  Паг подождал, пока Люджан помог госпоже сесть, и только после этого
уселся сам. Будучи Всемогущим, он имел право садиться первым, но сейчас он
держался с удивительной скромностью. Маре даже трудно было поверить, что
этот приветливый и учтивый посетитель - тот самый человек, что, являя
собой живое воплощение гордости и могущества, в одиночку сокрушил прежнего
Имперского Стратега. Сарик и Люджан уселись на свои места, после того как
маг удобно расположился на подушках. Управляющий поместьем, не привыкший к
обществу столь важных персон, имел такой вид, будто стоит перед судом,
обвиненный в государственной измене.
  Без какого-либо промедления слуги внесли подносы с угощением - мясом,
сыром и фруктами. Другие доставили горячую воду и разнообразные
прохладительные напитки. Паг положил себе на тарелку нарезанный йомах и,
прежде чем вымуштрованные придворные Мары успели предложить ему какое-либо
питье, наполнил свою чашку жидкостью, которая, по его предположению,
должна была оказаться чокой. Он сделал глоток, и его глаза изумленно
округлились.
  - Чай?!
  Мара разволновалась:
  - Ты хотел бы чего-нибудь другого? Мой повар очень быстро приготовит
чоку. Всемогущий, если только ты пожелаешь.
  Паг успокаивающим жестом поднял руку:
  - Нет-нет, чай - это прекрасно. Я просто удивился, что он здесь
оказался. - Потом, слегка прищурившись, он добавил:
  - Хотя, судя по всем донесениям, когда имеешь дело с властительницей
Акомы, не стоит ничему удивляться.
  Почувствовав внезапную неловкость - главным образом порожденную
мыслью о том, что ему известны ее дела в Мидкемии, - Мара набрала в грудь
воздуха и выдохнула:
  - Всемогущий...
  Паг не дал ей договорить:
  - Прошу тебя... Когда Ассамблея предложила мне вступить в ее ряды, я
отказался от этого титула. - Заметив, как удивленно поднялись брови
Сарика, мидкемийский маг кивнул. - Да. Они отменили указ о моем изгнании
после схватки с Врагом, который угрожал обоим нашим мирам. Кроме того,
теперь я считаюсь принцем, поскольку принят в королевскую семью. Но я -
Паг, чародей из Стардока, и предпочитаю этот титул любому другому. - Он
подлил себе еще чаю и слегка ослабил шерстяной ворот. - Как поживает
Хокану? Я не видал его со времени... - он нахмурился, вспоминая, - со
времени битвы у Сетанона.
  Мара вздохнула:
  - Он здоров, но ему приходится улаживать нескончаемые свары между
соперничающими кузенами: он недавно унаследовал отцовский титул.
  Сожаление промелькнуло в глазах Пага, и он отставил чашку.
  - Камацу был одним из лучших людей вашей страны. Многим будет его
недоставать. В определенном смысле я признателен ему за то, что моя судьба
сложилась так, а не иначе. - Потом, словно желая отделаться от неприятных
дум, Паг усмехнулся. - Хокану питает такую же страсть к лошадям, которая
отличает его брата?
  Мара покачала головой:
  - Он любит верховую езду, но далеко не так, как Касами. - Тихо и
печально она договорила:
  - Или Айяки.
  При этом на лице у Пага выразилось неподдельное сочувствие; такая же
открытая, варварская симпатия часто вызывала растерянность у тех, кто был
знаком с Кевином.
  - Смерть твоего сына, Мара, была настоящей трагедией. У меня самого
сын примерно такого же возраста. Он так полон жизни... - Гость смолк и от
смущения начал теребить рукава своей ризы. - Ты выказала такую силу
духа... не очерствела, не ожесточилась.
  Мара была поражена - как хорошо этот маг-варвар осведомлен о ее делах
и горестях. Она метнула взгляд в сторону Сарика, который, казалось,
вот-вот позволит себе какое-нибудь неуместное высказывание. Ей следовало
заговорить первой, пока смелость не окончательно ее покинула.
  - Паг, - приступила она к делу, хотя ей и непросто было обращаться к
магу столь по-свойски, - я послала тебе то письмо в минуту отчаяния.
  Паг сложил руки, засунув их в рукава, и тихо предложил:
  - Вероятно, будет благоразумнее начать с самого начала.
  Мара посмотрела ему в глаза. И ей показалось, что глазам этим открыты
пространства более обширные, чем может охватить человеческий разум, и
ведомы утраты более ужасные, чем потеря ребенка для матери. Маре как будто
приоткрылся краешек тайны этого человека, который сейчас держался как
говорливая тетушка, но в котором были сокрыты невообразимые силы.
Властительница Акомы не могла забыть ту одинокую фигуру в черном, чья мощь
разрушила Имперскую Арену - гигантское каменное сооружение, строительство
которого потребовало десятилетий. Сотни людей погибли и тысячи были
изувечены ошеломляющим ударом стихий только потому, что Миламбер, этот
чародей, возмутился жестокостью сражения, затеваемого на потеху толпе.
Несмотря на его будничный облик и приветливое обращение, он был магом
высочайшего ранга. Мару пробрал озноб.
  Но нельзя было упускать из виду и другое: Паг в одиночку бросил вызов
традициям и был осужден на изгнание за поступки, которые Ассамблея не
могла одобрить. Если Акоме требуется защита, то, может быть, именно в его
руках окажется ключ к полезным знаниям.
  Мара решила рискнуть всем. Она отпустила Люджана и советников и,
оставшись наедине с магом, открыла ему душу. Она начала рассказ с того
года, когда гибель отца и брата вынудила ее взять в свои руки бразды
правления домом предков, и поведала о последовавших за этим триумфах и
поражениях Акомы. Она говорила без пауз, надолго позабыв про чай и фрукты;
в конце она рассказала о раздоре между ней и Анасати - раздоре, который
привел к вмешательству Ассамблеи.
  Паг часто прерывал ее рассказ вопросами и просил, чтобы она пояснила
какую-то мысль или сообщила дополнительную подробность; в других случаях
он хотел уточнить, какие мотивы стояли за тем или иным действием. Мару
поражала цепкая память собеседника, ибо он то и дело требовал новых
сведений о чем-то, что было мельком упомянуто более получаса тому назад.
Когда она коснулась последних изысканий Аракаси, предпринятых в связи с
необъяснимыми пробелами в хрониках цуранской древности, вопросы Пага стали
еще более острыми.
  - Почему ты захотела моей помощи в этих делах? - спросил он наконец
обманчиво мягким тоном.
  Мара поняла, что сейчас не нужно ничего, кроме полнейшей честности:
  - Время шло, и становилось все более ясно: Ассамблея ополчилась
против меня не ради сохранения мира, а для противодействия переменам в
Империи. Всемогущие держали в узде народы, населяющие нашу страну, не
давая им двигаться вперед, и это продолжается уже более тысячи лет, если
мой Мастер тайного знания не ошибается в своих расчетах.
  Мара понимала, что ее могут осудить и уничтожить за столь дерзкие
обвинения, но она полностью отбросила всяческие колебания. Если она не
воспользуется этой возможностью раздобыть ценные для нее знания - Акоме
придет конец. Она заставила себя подобрать точные слова, в которых был
выражен смысл ее жизни с тех пор, как погиб Айяки:
  - Знакомство с вашим мидкемийским образом мыслей помогло мне увидеть,
что освященные временем традиции, которые мы, цурани, почитаем превыше
всего, становятся разрушительными и ведут к застою. Со времен Золотого
Моста мы превратились в жестоких людей. Взамен человеческих достоинств мы
возвели на пьедестал сложные кодексы чести и окостенелое кастовое
устройство. Я хотела бы стать свидетельницей перемен, я хотела бы, чтобы
безжалостная политика уступила место личной чести. Я хотела бы, чтобы наши
властители стали ответственными за свои деяния, и, чтобы наши рабы обрели
свободу. Но я подозреваю, что, Ассамблея пойдет даже против Света Небес,
если он сделает эти перемены целью своей политики.
  Взглянув на чародея, Мара обнаружила, что он сидит, уставившись
глазами в пустую чашку. Лучи предзакатного солнца заливали деревянные
полы; куски сыра на подносах сплавились. Часы протекли незаметно. Мара
была вынуждена признать, что расспросы мидкемийского мага не только
вынудили ее раскрыть больше, чем она собиралась, но и ей самой помогли
более четко выразить собственные соображения, привести в порядок рассудок
и точно обрисовать задачи, требующие решения. Преисполнившись к нему еще
большим благоговением, чем прежде, Мара стиснула руки. В тревоге,
сжигающей ее как жар лихорадки, Мара ожидала ужасного приговора - или
бесценного дара, каким могла стать его помощь.
  В парадном зале все замерло: только легкий ветерок шевелил военные
знамена. Наконец Паг нарушил молчание:
  - Сказанное тобой заставило меня вспомнить некие вещи, которые я
чувствовал... нет, которые я делал. Мара тревожно призналась:
  - Я не совсем поняла...
  Паг улыбнулся:
  - Давай для простоты скажем так: Ассамблея полна противоречий и
разногласий. Со стороны сообщество магов может выглядеть как монолитная
группа, которая лишь время от времени вмешивается в дела Империи, но
большей частью держится особняком. - Он выразительно жестикулировал, что
вообще было свойственно людям из его народа. - Такое представление весьма
далеко от истины. В любой ситуации каждый Всемогущий может действовать
так, как сам считает нужным. Вместе с тем в основу его обучения и
воспитания было положено понятие о служении Империи.
  Мара кивнула.
  Их взгляды встретились; в его темных глазах читалась ирония, которую
можно было бы истолковать как насмешку, не будь предмет их разговора столь
серьезным.
  - Однако, - продолжал он, - порою бывает так, что даже два мага не
могут столковаться насчет того, какой именно способ послужить державе
окажется наилучшим. Редко, но все-таки случается, что подобные разногласия
порождают раздор.
  Мара отважилась высказать предположение:
  - Значит, некоторые из Всемогущих могут и не одобрить вмешательство в
мою войну против Анасати?
  - Но они оказались бы в меньшинстве, - признал Паг. Вероятно, на него
нахлынули воспоминания об изгнании из Ассамблеи. - Я также уверен, что
другие сочли бы твою смерть самым быстрым способом распутать этот узел. -
Обдуманно подбирая каждое слово, он не подтверждал, но и не опровергал ее
рассуждений о влиянии Ассамблеи на развитие Империи. По существу, он мало
открыл ей нового по сравнению с тем, что сказал Фумита на похоронах Камацу.
  Мара ничем не выразила разочарования, когда Паг встал с явным
намерением завершить беседу. Чувствуя, что ускользает последняя надежда на
помощь, готовая бороться до конца, она в отчаянии выпалила:
  - Я писала тебе... потому что, может быть, ты знаешь, как я могла бы
защитить себя от Ассамблеи, если в том возникнет нужда.
  - Я думал об этом. - Теперь в его голосе звучал металл. Сцепив пальцы
в широких рукавах, он пристально вглядывался в лицо Мары, пока она также
поднималась с подушек. - Проводи меня до геральдического узора.
  Мара жестом отослала слуг, которые явились, чтобы собрать подносы с
едой, и двоих воинов, стоявших на страже у наружной двери и двинувшихся
было за госпожой, чтобы составить ее эскорт. Чтобы покинуть Акому, Пагу
вовсе не требовалось перебираться из зала в комнату прибытия: маг мог
исчезнуть из любого помещения, и Маре это было известно. Она догадалась,
что его просьба порождена желанием остаться с ней наедине. Когда они
перешли из парадного зала в более темный внутренний коридор, Паг коснулся
ее плеча и поманил ее поближе к себе.
  - Почему ты так озабочена своей безопасностью, Мара Акома? - Более
мягким тоном он добавил:
  - Будь ты послушным, не причиняющим хлопот родителям ребенком, тебе и
в голову не пришло бы бояться наказания.
  В лучшие времена Мара могла бы улыбнуться в ответ на это сравнение.
  - Последний агент, которого я послала в имперские архивы для
исследования значительных расхождений в финансовых документах, относящихся
к определенным историческим периодам, был уничтожен Ассамблеей у всех на
виду.
  - В знании может таиться опасность, Мара Акома, - откликнулся маг.
  Он не спросил, какие годы истории Империи интересовали ее агента; не
полюбопытствовал, какие сведения удалось раскопать; его молчание лишь
усилило страхи Мары. Идя бок о бок рядом с гостем, она перешагнула порог
комнаты прибытия. Паг повернулся и закрыл дверь. Она не увидела, какую
фигуру он очертил руками в воздухе, но по коже у нее пробежал озноб,
словно ее коснулось дуновение холодного ветра, и она поняла, что Паг
вызвал какие-то чары. Он выпрямился; лицо его было серьезным и суровым.
  - В течение нескольких минут никому, даже самым одаренным из моих
былых собратьев, не удастся услышать то, что ты скажешь.
  Краска сбежала с лица Мары.
  - Всемогущие могут слышать, что происходит в моем парадном зале?
  Паг улыбнулся, словно желая ее подбодрить:
  - Вероятнее всего, большинство из них не вздумает и пытаться: это
считается дурным тоном. Хотя я не могу поручиться, например, за Хочокену,
если он сочтет повод достаточно важным. Он большой любитель совать нос в
чужие дела. - Последнее замечание было произнесено с явной симпатией, и
Мара подумала, что, должно быть, тучный чародей относился к числу друзей и
сторонников Пага после катастрофы на Имперской Арене. Может быть, этот
Хочокена и к Акоме относится с большим сочувствием, чем другие черноризцы.
  От этих размышлений Мару оторвал следующий вопрос Пага:
  - Мара, ты понимаешь, что перемены, ради которых ты трудишься,
поставят всю Империю с ног на голову?
  Безмерно уставшая от напряжения, Мара прислонилась к обшитой
деревянными панелями стене и уставилась взглядом на символическое
изображение птицы шетра, выложенное мозаичной плиткой на полу.
  - Так что же, мы будем продолжать жить как жили, подчиняясь власти
тех, кто убивает детей? И при нашем попустительстве рабство будет унижать
и калечить достойных людей, когда их таланты и добродетели заслуживают
лучшей участи? Джиро из Анасати и партия, которую он возглавляет, сумеют
добиться, чтобы судьбу Империи решали мелкие свары посредственных
правителей? Может быть, это звучит как ересь, но я не могу больше верить,
что люди обречены влачить столь бессмысленное существование с
благословения богов.
  Паг сделал пренебрежительный жест:
  - Тогда при чем тут Ассамблея? Найми убийцу, чтобы покончить с Джиро.
Ты наверняка достаточно богата, чтобы оплатить его смерть.
  Бессердечная обыденность совета вывела Мару из себя. Она забыла, что
перед ней маг, забыла об его умопомрачительной мощи, забыла обо всем,
кроме своей непреходящей боли:
  - Боги, я не хочу больше слышать об убийцах! Я разрушила тонг Камои,
потому что они слишком легко становились орудием в руках бесчестных
правителей, которым надо было устраивать свои ничтожные делишки. Акома
никогда не марала рук связью с убийцами! Пусть лучше мой род прервется,
пусть даже наше имя сотрется из памяти потомков, но я ни за что не
запятнаю себя такой мерзостью! Семь раз я была намеченной жертвой, трое
моих близких отправлены тонгом в чертоги Туракаму вместо меня. Я потеряла
двух сыновей и мою названую мать... это было делом их кровавых рук! -
Вспомнив, к кому она обращается, властительница поспешила закончить:
  - Дело не только в моей ненависти к убийцам. Смерть Джиро могла бы
послужить возмещением за урон, причиненный моей чести, но Ассамблея все
равно будет добиваться уничтожения моего дома. Потому что и Ичиндар, и
Хокану, и я сама, как Слуга Империи, - мы все будем стремиться
восстановить то, чего не хватает в нашей жизни.
  - Не хватает? - переспросил Паг скрестив руки на груди.
  - Внутри наших душ. Внутри Империи.
  - Продолжай.
  Мара испытующе взглянула Пагу в глаза:
  - Ты знаешь Кевина из Занна?
  Паг кивнул:
  - Не очень хорошо. Впервые я встретился с ним здесь...
  Мара ушам своим не поверила:
  - Здесь?.. Когда? Ты никогда не посещал меня раньше. Уж конечно, я
запомнила бы такое необычайное событие!
  Паг взглянул на нее с невеселой усмешкой:
  - В то время я занимал несколько менее почетное положение, будучи
одним из рабов Хокану. Мы с Кевином обменялись парой слов, только и всего.
Но однажды я встретился с ним уже после его возвращения ко двору принца
Крондорского - на приеме в честь баронов из пограничных земель.
  Маре показалось, что сердце сейчас выскочит у нее из груди.
Сдавленным шепотом она спросила:
  - Он... у него все благополучно?
  Паг кивнул. Ему было вполне ясно, какой жгучий интерес скрывается под
этим простым вопросом. Но он понимал и то, что гордость никогда не
позволит Маре выдать свои истинные чувства, а потому ответил подробнее,
чем того требовал этикет:
  - Кевин снискал себе доброе имя на службе у принца Аруты. Третьим
сыновьям провинциальных баронов приходится пробиваться в жизни своим умом.
Насколько я мог слышать и видеть, у него действительно все благополучно.
Он служит на севере Королевства, у барона Хайкасла, и, должно быть,
неоднократно повышался в звании.
  Потупившись, Мара так же тихо спросила:
  - Он женат?
  - Не знаю, к сожалению. Стардок находится далеко от столицы, и до нас
доходят далеко не все новости. - Когда Мара подняла взгляд, Паг заметил:
  - Хотя я не уверен, какой ответ понравился бы тебе больше - да или
нет.
  Мара печально улыбнулась:
  - Я тоже не знаю.
  В щель под дверью просочился золотистый свет: луга зажег лампы в
коридоре. Словно пробудившись от сна, где остановилось течение времени,
Паг коротко бросил:
  - Мне пора.
  Может быть, Мара и хотела бы снова задержать его, но ей пришлось
отказаться от этой попытки, ибо он предупредил ее словами:
  - Мне нечем помочь тебе, госпожа, - ни магией, ни мудростью. Да, я
уже не состою в Ассамблее, но, когда меня принимали в это братство
чародеев, я принес священные клятвы, которые и по сей день связывают мой
разум - хотя и не связывают сердце. Даже при том, что силы у меня
действительно немалые, трудно нарушить запреты, накрепко усвоенные в
юности. Я не могу поддержать тебя в твоей борьбе, но предложил бы подумать
вот над чем. Ты достаточно умна, чтобы поискать совета за пределами
Империи, поскольку внутри нее ты найдешь мало союзников.
  Глаза у Мары сузились, когда она поняла, что он знает о ее тайных
приготовлениях к путешествию за рубежи Цурануани; но каким образом он это
выведал, она не могла догадаться.
  - Значит, это правда, что чо-джайны не могут мне помочь.
  Лицо Пага осветилось быстрой улыбкой. Почти с мальчишеским восторгом
он откликнулся на ее слова:
  - Ты приблизилась к раскрытию величайшей тайны гораздо больше, чем я
мог предположить. - Его лицо вновь преобразилось в неподвижную маску. -
Те, что обретаются в Империи, не смогут стать твоими союзниками, даже если
захотят. Да, ты должна попытать счастья по ту сторону границы.
  - Где? - Мара хотела получить более точный ответ. - В Королевстве
Островов?..
  Она смолкла, внезапно осознав, что ее мысли приняли неверное
направление. Ведь она именно сейчас говорила с самым могущественным
человеком из мира, лежащего за магическими вратами.
  Паг вытянул руки, так что рукава коричневой хламиды соскользнули к
плечам. Как будто сменив тему, он произнес:
  - Ты знаешь, что моя жена родом из Турила? Интересное место эта
горная страна. Тебе стоило бы когда-нибудь там побывать. Передай от меня
привет своему супругу.
  Не добавив к сказанному ни слова, он поднял руки над головой и исчез.
Только воздух, заполнивший пространство, которое до этого мгновения
занимал чародей, слабым хлопком нарушил воцарившуюся тишину. Комната
погрузилась в темноту наступающей ночи.
  Мара вздохнула и открыла дверь. Ослепляюще ярким показался ей в
первое мгновение свет ламп в коридоре, где ожидали хозяйку Сарик и Люджан.
Она объявила:
  - Ничего не изменилось. Наше паломничество начинается завтра.
  Глаза Сарика так и загорелись. Бросив взгляд вокруг, дабы убедиться,
что поблизости нет никого из слуг, кто мог бы его услышать, он прошептал:
  - Дальше Лепалы?
  Мара удержалась от ответной улыбки, стараясь не выказать чрезмерного
рвения, неуместного, когда речь идет о благочестивом паломничестве; хотя
она и сама была преисполнена любопытства и воодушевления при мысли о
предстоящем переходе через границу и путешествии в неведомые края.
  - Мы отплываем оттуда на самом быстроходном корабле. Но прежде чем
двинемся на восток, нам следует посетить храмы. Если мы рассчитываем
что-то выиграть от визита в Турил, надо соблюдать предельную осторожность.
  Оставалось еще множество дел, которые следовало переделать до
рассвета, и Люджан с Сариком получили от госпожи разрешение удалиться,
чтобы присмотреть за приготовлениями к путешествию. Глядя им вслед, Мара в
который раз подумала, что они удивительно похожи - походкой, жестами...
только у кровных родственников можно увидеть такое сходство.
  Мара вздохнула.
  Без детей дом казался пустым и тихим.
  Отогнав гнетущее сожаление о том, что упустила возможность проститься
с ними как подобает, она направилась в сторону лестницы и прошла к себе в
кабинет, куда обычно слуги приносили ей ужин.
  До рассвета оставалось слишком мало времени, чтобы она успела
успокоиться. Но теперь, когда решение было принято и оставалось лишь
приступить к его исполнению, Мара уже стремилась как можно скорее
отправиться в путь.
  Она не могла, разумеется, предугадать, какая судьба ожидает ее по ту
сторону границы, на землях народа, враждовавшего с Империей в течение
многих лет объявленных войн и случайных стычек.
  Мирный договор, подписанный давным-давно, отнюдь не гарантировал
покоя: горцы из Конфедерации отличались воинственным нравом и в любой
мелочи усматривали оскорбление. Однако самый могущественный маг двух миров
одобрил - хотя и косвенно - выбранное Марой направление поисков.
Властительница Акомы чувствовала, что из всех посвященных в ее планы один
лишь он полностью понимает, сколь высоки ставки в игре. Более того, он
знал, какие чудовищные препятствия ей предстоит преодолеть.
  Проходя мимо склонившихся в поклоне слуг к своим уютным покоям, она
гадала, каковы, по мнению Пага, ее шансы на успех. Потом ей в голову
пришла другая мысль: а ведь с ее стороны было весьма умно, что она не
задала ему этот вопрос. Если бы он ответил, у нее могло бы не найтись сил,
чтобы взглянуть правде в глаза.

  ***

  Прозвучал возглас жреца, подхваченный многоголосым отзвуком под
массивными сводами. Расположившиеся по кругу младшие священнослужители в
красных хитонах ответили ритуальным речитативом, и звук металлического
гонга возвестил об окончании утренней церемонии. В затененной нише у
задней стены храма безмолвно ожидала Мара в окружении почетного эскорта;
рядом находился ее первый советник. Судя по виду, Сарик был погружен в
мысли, весьма далекие от богослужения. Он непроизвольно постукивал
пальцами по пластинкам из раковин коркара, украшающим его пояс. Волосы у
него были взъерошены: уже не раз он в нетерпении запускал всю пятерню в
шевелюру. Воины Акомы держались так, словно не ощущали никакой неловкости,
однако их напряженные позы свидетельствовали, что, находясь в колоннаде
храма Красного бога, трудно думать о чем-либо постороннем. Большинство из
них мысленно возносили молитвы божествам счастья и удачи, чтобы их
окончательная встреча с богом смерти состоялась как можно позже.
  И в самом деле, думала Мара, храм Туракаму вовсе не предназначен для
того, чтобы посетители чувствовали себя уютно. На площадке посреди
колоннады возвышался древний алтарь, где некогда приносились человеческие
жертвоприношения - а если верить слухам, то приносятся и сейчас. Площадку
окружали каменные уступы, стертые ногами множества богомольцев; желобки в
каменных плитах вели к углублениям у ног статуй, изваянных несколько
столетий тому назад и стоявших в своих нишах. Прикосновения бесчисленных
рук, благоговейно касавшихся ступней статуй, отполировали до блеска их
поверхности, некогда бывшие шероховатыми. Стены позади этих ниш были
расписаны изображениями человеческих скелетов, демонов и полубогов -
многоруких и многоногих. Они были представлены в странных позах, словно
корчились в смертных муках или были вовлечены в неистовую пляску. Но при
всей их пугающей нелепости они напоминали Маре другие образы, украшающие
Дом Плодородия - одно из многочисленных святилищ Лашимы, куда приходили
помолиться бездетные женщины, жаждущие зачать ребенка. Разница состояла в
том, что фрески в храме Туракаму были лишены даже малейшего намека на
чувственные, плотские желания, тогда как рисунки в святилище Лашимы
порождали смутное томление, ибо сплетенные фигуры этих ужасных существ
наводили на мысль не о страданиях, а о наслаждении.
  Ожидая, пока настанет ее черед поговорить со жрецом, Мара подумала об
одном подмеченном ею противоречии: жрецы Красного бога, один вид которых
вселяет ужас, в беседах всегда настойчиво твердят, что все люди, так или
иначе, встречают свой конец у ног Туракаму; что смерть - это удел,
которого никому не дано избежать, и потому ее следует принимать
безбоязненно и безропотно.
  Кружок послушников перестроился, образовав двойную колонну, окутанную
клубящимся дымком фимиама. Мара видела, как жрец, выступавший во главе
процессии, задержался, чтобы обратиться к просителю, пришедшему молить о
милосердии богов к его недавно скончавшемуся родичу. Запечатанный пакет
перешел из рук в руки; скорее всего это было письменное обязательство
осиротевшей семьи, готовой внести щедрое пожертвование храму, если их
воззвание не останется безответным. На самой отдаленной от жертвенного
алтаря фреске были изображены люди с блаженным выражением на лицах,
склонившиеся в поклоне перед троном Красного бога, чтобы выслушать
божественное решение о возрождении к новой жизни: место, уготованное им на
Колесе, определялось соотношением деяний, послуживших к умалению или
возвеличению их чести. Согласно цуранским верованиям молитва оставшихся в
живых могла приумножить в глазах Туракаму достоинства недавно
скончавшегося; но, пока бедняк пешком добирался до храма, чтобы
поклониться Красному богу и возжечь дешевую поминальную свечу, богач
прибывал на носилках, имея при себе кругленькие суммы на совершение
отдельных храмовых обрядов.
  Мара размышляла над тем, влияют ли подобные богослужения на
божественную волю или же просто подстегивают рвение жрецов, не чуждых
земным соблазнам: ведь служителям Туракаму требовались новые рубины для
мантий и более удобная обстановка для трапезных и келий. Массивные золотые
треножники - подставки для ламп вокруг алтаря наверняка стоили целого
королевства. Хотя в каждом из храмов Двадцати Богов имелись дорогостоящие
украшения, мало было таких храмов, которые мог бы соперничать роскошью с
самым неприметным из святилищ, посвященных Туракаму.
  Мару вывел из раздумья голос:
  - Благодетельная, ты оказываешь нам честь.
  Процессия послушников достигла задней двери и медленной вереницей
вытекала из колоннады, но верховный жрец отделился от молодых собратьев и
приблизился к посетителям из Акомы. Если не принимать в расчет его
раскраску и украшенный перьями капюшон, он представлял собой всего лишь
пожилого человека среднего телосложения с живыми яркими глазами. Вблизи
было видно, что появление властительницы застало его врасплох: руки жреца
нервно блуждали вверх-вниз по костяному жезлу с черепами-погремушками,
которым он размахивал во время храмовых ритуалов.
  - Я знал, госпожа Мара, что ты собираешься в паломничество, но
предполагал, что ты посетишь главный храм в Священном Городе, а не наше
скромное святилище в Сулан-Ку. Конечно, я не был готов к такой чести, как
посещение столь высокой особы.
  Мара слегка поклонилась верховному жрецу Красного бога:
  - У меня не было намерения принимать участие в церемонии от ее начала
до конца. И, по правде говоря, меня привела сюда не только набожность. Я
нуждаюсь в совете.
  Брови верховного жреца изумленно поднялись и исчезли под маской в
виде черепа, которая скрывала его лицо во время ритуала: по окончании
церемонии он сдвинул ее на макушку. Жрец не был обнажен и разрисован
красной краской, как того требовали обряды, совершаемые вне освященной
территории храма. Но в волосы у него были вплетены амулеты, которые
выглядели как части разрубленных птиц, а уж предметы, виднеющиеся под
капюшоном из алых перьев, и подавно не вызывали желания вглядеться в них
более пристально. Понимая, что его ритуальное облачение не слишком
располагает к задушевным разговорам, он передал жезл мальчику-послушнику и
сбросил мантию; ее с почтением подхватили двое подбежавших юных
помощников. Они же сняли с плеч наставника сложную древнюю перевязь с
привешенными к ней символами служения Красному богу. Монотонно распевая,
юноши с величайшей осторожностью отнесли эти регалии в шкафы, где им
полагалось храниться под замком до следующей церемонии.
  Жрец, оставшийся в простой набедренной повязке, выглядел намного
моложе, чем казалось раньше.
  - Пойдем, - пригласил он Мару. Побеседуем в более удобном месте. Твой
почетный эскорт может либо сопровождать тебя, либо подождать твоих
приказаний в саду. Там сейчас тень и прохлада, а водоносы помогут им
утолить жажду.
  Мара подозвала к себе Люджана и Сарика и жестом показала, что
остальные могут удалиться. Воины, сохраняя строй, весьма бодро двинулись к
выходу. Люди воинских профессий никогда не чувствовали себя уютно в
присутствии служителей Туракаму. Бытовало поверье, что солдат, который
тратит слишком много времени на выражение преданности Красному богу,
рискует привлечь к себе милостивое внимание божества. А тот, кого возлюбил
Туракаму, будет взят в его чертоги с поля битвы молодым.
  Верховный жрец провел паломников через низенькую боковую дверцу в
темноватый коридор.
  - Когда на мне нет ритуального облачения. Благодетельная, меня
называют отец Джадаха.
  Слегка улыбнувшись, властительница откликнулась:
  - И ты зови меня просто Марой, отец мой.
  Ее проводили в простое помещение без каких-либо нарядных драпировок
или фресок на стенах. Молитвенные циновки были обтянуты красной тканью, во
славу бога; но те, что предназначались для сидения, сотканы из
неокрашенной пряжи. Маре были предложены самые мягкие из имеющихся
подушек, которые оказались потертыми от частого употребления, но
безупречно чистыми. С помощью Люджана Мара уселась и мысленно попросила
прощения у Туракаму. Ее недавние мысли были несправедливы: вне всякого
сомнения, в Сулан-Ку жрецы Туракаму расходуют деньги, полученные от
просителей, на украшение только тех помещений, что отводятся для самого
бога.
  Как только Люджан и Сарик уселись по обе стороны от своей хозяйки,
верховный жрец послал за напитками и закусками. Одноглазый телохранитель с
ужасным шрамом на лице позаботился о том, чтобы удалить с кожи
священнослужителя ритуальную раскраску, и принес ему белую хламиду с
красной каймой. После того как были доставлены подносы с чокой и
маленькими хлебцами, верховный жрец обратился к посетительнице:
  - Мара, какую услугу может оказать тебе храм Туракаму?
  - Я сама не знаю этого точно, отец Джадаха. - Мара из вежливости
взяла хлебец. Когда Сарик налил ей чоки, она попыталась объяснить свою
цель:
  - Я ищу знания.
  Жрец ответил с жестом благословения:
  - Те скудные возможности, которыми мы располагаем, - твои.
  Мара не скрыла удивления: она не рассчитывала, что он так быстро
пойдет ей навстречу.
  - Ты очень великодушен, отец. Но я смиренно предполагаю, что ты,
возможно, захочешь услышать о моих нуждах, прежде чем давать поспешные
обещания.
  Верховный жрец улыбнулся. Его одноглазый слуга почтительно удалился.
Теперь, когда на лице жреца не было церемониального грима, Мара видела,
что главный приверженец бога смерти - это приятный пожилой человек. Гибкий
и хорошо сложенный, он имел красивые руки писца; в его глазах светился ум.
  - Почему я должен опасаться, давая обещания, властительница Мара? Ты
достаточно показала себя своим служением благу Империи. Я сильно
сомневаюсь, что твои побуждения на сей раз окажутся предосудительно
своекорыстными: в это трудно поверить тому, кому известно твое поведение
после гибели дома Минванаби. Твои действия были не просто великодушными,
они... это было нечто неслыханное. Ты не только настояла на соблюдении
должных форм при разрушении молитвенных ворот, которые возвел Десио в
подкрепление своего обета покончить с тобой; ты самоотверженно
позаботилась, чтобы не причинить ни малейшего бесчестья храму, когда
распорядилась убрать эти врата из своих владений. Мы, жрецы, в долгу перед
тобой за ту роль, которую ты сыграла в избавлении нашего сословия от
тирании Высшего Совета. Нам возвращена возможность оказывать подобающее
влияние на весь ход повседневной жизни, и в этом также твоя немалая
заслуга. - Задумчиво покачав головой, жрец положил себе очередной хлебец.
- Перемены в образе правления совершаются медленно. Властители, которые
противятся нашему влиянию, сумели тесно сплотиться, дабы давать нам отпор.
Однако мы все-таки понемногу продвигаемся вперед.
  Теперь Мара припомнила слова посланца храма Туракаму, по обязанности
присутствовавшего при разборке молитвенных ворот, которые были возведены
для утоления злобы Десио. В тот раз, находясь во власти бурных и
противоречивых чувств, она пропустила мимо ушей замечания жреца, усмотрев
в них обычную лесть. Лишь спустя годы она оценила его искренность.
Встретив понимание и поддержку в таком месте, где она не особенно на них
рассчитывала, Мара набралась храбрости и заявила:
  - Мне необходимо как можно больше узнать о природе магии.
  Верховный жрец так и застыл с чашкой в руках, но ненадолго. С таким
видом, как будто в вопросе гостьи не было ничего необычного, он допил
содержимое чашки. Делал он это неспешно; возможно, он старался выгадать
время, чтобы подобрать нужные слова для ответа или же, как мог бы
предположить язвительный Сарик, чтобы не поперхнуться от неожиданности.
  Но каковы бы ни были причины медлительности жреца, он выглядел
совершенно спокойно, когда поставил чашку на место.
  - Что именно ты хочешь знать о магии?
  Мара немедленно перешла к делу, хотя и знала, сколь опасна тема:
  - Почему считается, что магические силы подвластны только Ассамблее?
Я сама видела жрецов, которые владеют этим искусством.
  Верховный жрец с уважением взглянул на маленькую решительную женщину,
которая, по общему признанию, была второй по могуществу персоной в Империи
после Света Небес. Его глаза потемнели, и с холодком, которого минуту
назад и в помине не было, он промолвил:
  - Запреты, наложенные Ассамблеей на твои распри с Джиро Анасати,
общеизвестны, Мара. Если ты хочешь получить в свои руки оружие против
черноризцев, то должна понимать, что вступаешь на гибельный путь.
  Он не употребил почтительное именование "Всемогущие", и этот оттенок
не ускользнул от внимания Мары. Возможно ли, что храмовые иерархи без
особого восторга относятся к магам? А ведь нечто похожее промелькнуло и в
беседах с чо-джайнами.
  - Что заставляет тебя предполагать, будто я злоумышляю против
Ассамблеи? - спросила Мара без всяких околичностей.
  Отца Джадаху, как видно, не покоробила такая прямота.
  - Госпожа, служение Туракаму позволяет нам узнать многое о темных
сторонах человеческой натуры. Люди, привыкшие к власти, не любят, чтобы им
показывали их слабые стороны. Лишь немногие проявляют мудрость, оказавшись
перед лицом перемен или обнаружив нечто новое в самих себе. Как ни
печально, большинство прежде всего бросается на защиту своих позиций, уже
давно утративших всякий смысл. Они боятся взглянуть правде в глаза и
увидеть, что устои их безопасности обветшали, хотя такое прозрение открыло
бы им дорогу к укреплению подорванного могущества и к улучшению
собственной жизни. Они противятся переменам только потому, что предстоящие
новшества находятся вне рамок их привычных представлений. Ты воплощаешь в
себе счастье и надежду для народов, населяющих Империю. Умышленно или
невольно, ты была их защитницей, потому что выступала против тирании и
жестокости, когда добивалась упразднения поста Имперского Стратега. Ты не
напрасно подвергла сомнению прочность тех опор, на которых веками
покоилось государственное устройство Цурануани. В этом многие неизбежно
должны были усмотреть вызов, в чем бы ни состояли твои подлинные цели. Ты
достигла огромных высот, и те, кто видел в тебе соперника, почувствовали,
что оказались в тени. Две такие силы, как Ассамблея и Слуга Империи, не
могут существовать, не вступая в конфликт. Когда-то в прошлом, за тысячи
лет до наших дней, Черные Ризы, возможно, заслужили свою привилегию -
право не подчиняться закону. Но теперь они воспринимают свое всемогущество
как неоспоримый дар свыше, как честь, оказанную им богами изначально. В
тебе воплощен дух перемен, а в них - сам монолит традиций. Они должны
низвергнуть тебя, чтобы сохранить свое верховенство. Такова природа
цуранской жизни.
  Отец Джадаха взглянул за дверные створки, слегка раздвинутые, чтобы
дать проход свежему воздуху. С улицы послышались удары бича возницы, а
потом - зазывный выкрик рыбака, предлагающего покупателям свой утренний
улов. Эти звуки повседневной жизни, как видно, напомнили жрецу, что он еще
не ответил на заданный ему вопрос. Вздохнув, он поспешил закончить свои
рассуждения:
  - В былые времена, Мара Акома, мы, служители богов, имели возможность
влиять на ход событий и обладали большими богатствами. В былые времена мы
были способны направлять наших властителей на верные пути, которые вели к
исправлению нравов и развитию лучших качеств у всех людей, или, по крайней
мере, использовать наше влияние, чтобы обуздать чрезмерную алчность и
порочность. - Он замолчал, его губы сжались в тонкую линию. Когда он
заговорил вновь, в его голосе послышалась горечь. - Я не могу предложить
тебе ничего такого, что помогло бы тебе воспротивиться Ассамблее. Но у
меня есть для тебя небольшой подарок... на дорогу, в дальний путь.
  Мара была неприятно поражена, хотя и сумела это скрыть:
  - В дальний путь?
  Неужели все ее уловки были настолько прозрачны, что даже этот жрец из
храма в Сулан-Ку не поверил в легенду о паломничестве?
  Легкое прикосновение Сарика напомнило Маре, что не стоит выдавать
свои мысли раньше времени. С застывшим лицом она безмолвно наблюдала, как
жрец встал, пересек комнату и остановился у старинного деревянного ларца.
  - Чтобы найти то, что ты ищешь, Мара Акома, тебе придется отправиться
далеко. - Он освободил защелку ларца и откинул крышку. - Полагаю, ты уже
сама это понимаешь.
  Руками, которые казались неуместно изящными для человека его звания,
он шарил внутри ларца, перебирая его содержимое. Сквозь облако поднявшейся
пыли Мара смогла разглядеть пергаментные свитки с печатями. Жрец чихнул в
рукав хламиды, деликатно заглушив неподобающий звук.
  - Прошу прощения.
  Затем он помахал древним трактатом, чтобы разогнать пыль, и продолжил
незаконченное объяснение:
  - Как утверждают уличные собиратели слухов, ты везешь с собой
достаточно поклажи, чтобы снова попасть в песчаные пустыни Потерянных
Земель. Любой, у кого в кармане есть лишняя цинтия, может купить у них эту
новость.
  Мара улыбнулась. Трудно было поверить, что жрец, руководивший
утренними обрядами в честь самого страшного из богов Келевана, и
любопытствующий прохожий, который покупает на улице порцию сплетен, - один
и тот же человек. Она грустно сказала:
  - Я надеялась внушить всем мысль, что мы везем богатые пожертвования
для храмов всех Двадцати Богов, где я буду останавливаться и посещать
богослужения. Хотя, если говорить откровенно, ты прав. Мое паломничество
должно привести меня на борт корабля, чтобы потом мы могли спуститься по
реке до Джамара.
  Верховный жрец разогнул спину; нос у него был перепачкан пылью, но
глаза блестели. В руках он держал древний пергамент, потемневший и
потрескавшийся от времени.
  - Я был бы плохим советчиком, если бы не умел видеть подлинные
побуждения за вымыслами и отговорками. Мы, жрецы, обязаны читать в людских
душах. - Он протянул документ Маре:
  - Прочти это. Может быть, здесь ты найдешь что-нибудь полезное для
себя.
  Угадав по его тону, что беседа подошла к концу, Мара передала
пергамент Сарику, чтобы тот положил его в свою дорожную суму. Отставив в
сторону тарелку с хлебцем, Мара поднялась.
  - Спасибо, отец мой, - промолвила она.
  Люджан к Сарик тоже встали вслед за властительницей Акомы. Не отводя
взгляда от Мары, жрец спросил:
  - Ты собираешься искать ответ в Потерянных Землях, Мара?
  Достаточно мудрая, чтобы понять, когда хитрить нельзя, Мара сказала:
  - Нет. Из Джамара мы отправляемся в Лепалу. Сохраняя такой вид, как
будто Мара не сообщила ему ничего важного и между ними просто происходит
легкий обмен незначительными фразами, жрец взмахом руки согнал маленькую
мошку, опустившуюся на краешек тарелки, а потом удобно сложил руки на
груди, спрятав их в рукава.
  - Это прекрасно, дочь моего бога. Шаманы пустыни... ненадежны. Многие
из них прибегают к помощи темных сил.
  Сарик не удержался от тихого восклицания. С коротким смешком жрец
заметил, обращаясь к гостье:
  - Твой первый советник как будто удивлен.
  Мара кивком дала Сарику разрешение говорить, и он торопливо извинился:
  - Прости мне кажущуюся непочтительность, отец мой, но многие склонны
относить... к темным силам твоего господина...
  Лицо верховного жреца сморщилось от беззвучного смеха.
  - Ничего не имею против подобного заблуждения! Но смерть - это просто
другая сторона тайны, заключенной в Колесе Жизни. Без ее портала, ведущего
в чертоги Туракаму, где все духи находят обновление, наше нынешнее
существование было бы всего лишь бессмысленным и бесцельным блужданием. -
Пропустив гостей вперед, верховный жрец направился к выходу из своих
покоев, в то же время продолжая говорить:
  - Наша магия, как вы обычно это называете, не является какой-то
неестественной силой. - Он указал пальцем на мошку, которая кружилась над
тарелкой со сластями. Быстрая, почти не уловимая взглядом тень пронзила
воздух - и крошечное создание свалилось на пол. - Мы бережно используем
это природное свойство, чтобы облегчить страдания тех, кто близок к своему
концу, но не способен самостоятельно перестать цепляться за жалкую
телесную оболочку. Дух жизни силен, и иногда - непомерно силен.
  - Это могло бы стать мощным оружием, - заметил Люджан слегка охрипшим
голосом. Мара поняла, что он побаивается слуг Туракаму ничуть не меньше,
чем любой из его воинов, хотя и хорошо это скрывает.
  Жрец пожал плечами:
  - Но никогда не станет, - и, не тратя лишних слов, нацелил палец в
грудь Люджана. Военачальник Акомы предпринимал заметные усилия, чтобы не
дрогнуть; капли пота выступили у него на лбу.
  Ничего не случилось.
  Даже Мара почувствовала, как участилось биение ее сердца, но тут жрец
спокойно добавил:
  - Для тебя еще не настало время встречи с Красным богом,
военачальник. Мои силы - это силы моего бога. Я не могу своей властью
послать тебя в его чертоги.
  Сарик, для которого вся жизнь представляла загадку, ждущую решения,
первым пересилил свои опасения:
  - Но... насекомое?
  - А вот для него время настало. - Голос жреца звучал почти устало.
  Овладев собой, Мара поблагодарила жреца за совет и добрые пожелания.
Ее и обоих советников проводил к выходу из храма одноглазый телохранитель.
У подножия мраморной лестницы их уже ожидала остальная свита. Погруженная
в свои мысли, властительница вошла в паланкин. Она не сразу приказала
носильщикам трогаться в путь, и в эту минуту из боковой аллеи выбежал
уличный мальчишка-оборванец, который, не успев вовремя свернуть, налетел
прямо на Люджана.
  Военачальник тихонько выбранился, сморщил нос, учуяв густой запах
грязных отрепьев, но вдруг его лицо одеревенело.
  Мара не стала показывать, что эта сцена ее позабавила. Под шумок,
производимый другим уличным разносчиком, который торговал дешевыми
шелковыми шарфами и благовониями, подходящими для женщин из Круга Зыбкой
Жизни, она шепнула:
  - Еще один из гонцов Аракаси?
  Сарик насторожился, тогда как Люджан затолкнул записку, которую
принял от мальчишки, в кармашек у себя на поясе, притворившись при этом,
что просто обтирает руки.
  - Паршивец! - громко крикнул он вслед убегающему вестнику. А затем
спросил так тихо, чтобы его слышали только Мара и Сарик:
  - Где этот чудак выискивает таких грязнуль, чтобы они выполняли его
поручения?
  Мара не испытывала желания открывать даже самым доверенным
сподвижникам, что ее Мастер тайного знания некогда был таким же горемычным
мальчишкой; а то, что он использует "грязнуль" в качестве курьеров, имело
двоякий смысл: во-первых, они не привлекали внимания других шпионов, а
во-вторых, не умели читать. Кроме того, Мара подозревала, что встреча с
Камлио сильно изменила Аракаси. Вполне вероятно, что теперь он не жалел
потратить несколько цинтий лишь затем, чтобы дать возможность этим
паренькам, которым не слишком повезло в жизни, купить себе еду, вместо
того чтобы красть ее. Не вдаваясь во все эти тонкости, Мара осведомилась:
  - Так что, он кого-нибудь нашел?
  Сарик бросил ей предостерегающий взгляд. Он понимал, что вопрос
относится к какому-нибудь магу Малого пути: найти такового был послан
Аракаси после неудачи, которой завершились исследования в архивах. Резким
движением задернув занавески паланкина, первый советник ответил довольно
фамильярно:
  - Чем скорее мы доберемся до таверны, тем скорее все узнаешь.
  - Мы зайдем к нему, когда стемнеет, - в свою очередь шепотом сообщила
властительница, невидимая за тканью занавесок.
  Сарик и Люджан обменялись взглядами, в которых восхищение смешивалось
с раздражением. Их госпожа вела себя легкомысленно, как ребенок. А дело
было в том, что после долгих месяцев растерянности предстоящее опасное
исследование запретных сфер казалось ей захватывающим приключением. Когда
носильщики подняли шесты паланкина, Сарик и военачальник Акомы двинулись
вперед, шагая в ногу.
  - Когда вы отправлялись в поход, в пустыню... она была такой же? -
тихонько спросил кузена первый советник.
  - Тогда - нет. - Люджан с улыбкой сдвинул шлем на затылок. - Но Кейок
рассказывал мне про безумный бросок через страну ради заключения союза с
королевой чо-джайнов, тогда она, по его словам, была еще хуже.
  - Да спасут нас боги, - сказал Сарик, осеняя себя жестом защиты от
неудач. Но его глаза смеялись, а шаг - как и у кузена-полководца - был
упруг и энергичен.
  - Твое любопытство когда-нибудь нас погубит, - пробурчал Люджан. -
Моим рекрутам дьявольски повезло, что ты променял воинский меч на мантию
советника.
  После этого почетный эскорт и носильщики без приключений добрались до
таверны, где Маре предстояло остановиться на все время пребывания в
Сулан-Ку.


                                  Глава 3

  ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

  Хлопнула дверная створка.
  Джемел, маг Малого пути, вздрогнул при этом звуке; его рука крепче
сжала рукоять кинжала, приставленного к груди. Лишь несколько секунд
оставалось в его распоряжении; на сей счет иллюзий у него не было. Жизнь
не сразу покинет его тело после того, как он упадет на свой клинок. Мысль
об агонии, которую ему придется претерпеть, заставила тщедушного мага
заколебаться. Шевельнув влажными пальцами, он прикусил нижнюю губу. Он
обязан пересилить страх! У черноризцев есть заклинания, которые могут
вернуть уал в оставленную плоть. Если он не сумеет предстать перед судом
Красного бога до того, как сюда явятся маги, то его ждут пытки куда более
страшные, чем агония. Ибо он ослушался их, дерзко пренебрег их запретом,
осмелившись вступить в откровенный разговор с властительницей Марой из
Акомы. А в том, что касалось Благодетельной, воля магов была выражена
предельно ясно: запрещалось говорить с ней о магии, даже если бы она
явилась с щедрым подношением.
  Чувствуя прикосновение кожаной сумы с металлическими цинтиями, Джемел
подавил горький смешок. У него не будет возможности их потратить! А он так
хотел, чтобы у него хватило времени передать их в руки уличной девушки,
бывшей его подружки... но судьба лишила его радости хоть однажды быть
щедрым. Он выбрал свой путь. Теперь уже слишком поздно жалеть и о
сказанных словах, и о принятых решениях.
  В последний раз Джемел обвел взглядом стены лачуги, служившей ему
жилищем. Здесь он сотворил много чудес, чтобы позабавить детишек из
богатых домов; но какой была бы его жизнь, если бы все силы не были
потрачены на придумывание и изготовление игрушек! Так и не утолив жажду
знаний, в которых ему было отказано, не сумев испытать, каковы пределы его
способностей - ведь ему не было дозволено ни одной попытки постижения
собственных сил, - Джемел испустил тяжелый вздох.
  - Да хранят тебя боги, Благодетельная, - прошептал он. - И пусть
проклятие Зургаули, бога невезения, во веки веков висит над Ассамблеей.
  С этими словами он бросился на пол перед подушками, где недавно сидел
офицер Мары.
  Кинжал глубоко вонзился в сердце, и агония злополучного творца
удивительных игрушек была недолгой.

  ***

  Кровь уже почти впиталась в земляной пол и подсыхала бурыми разводами
на ткани подушек. Пальцы Джемела перестали подергиваться; в его открытых
неподвижных глазах отражался свет догоравших в жаровне углей. В следующий
миг по комнате пронеслось дуновение воздуха, разметав пепел недавно
сожженного пергамента. В вазе, стоявшей около сундука с одеждой,
шевельнулись перышки птицы крикуши, и колокольчики непроданной игрушки
вызвонили свою нежную песенку в тишине лачуги, а за ее стенами, в ночной
темноте, все еще раздавалось завывание дворняжки.
  Затем послышалось слабое гудение, и поблизости от холодеющего трупа
Джемела внезапно возникли две фигуры в черном. Бросалась в глаза худоба
обоих пришельцев, но один из них был стар, а другой молод.
  Шимони откинул капюшон и обвел внутренность хижины цепким взглядом, а
затем задумчиво засопел.
  Его глубоко посаженные глаза сверкнули, когда он взглянул на своего
попутчика.
  - Опоздали, - сказал он.
  Тапек пнул ногой тело Джемела, и тонкие губы мага презрительно
изогнулись вниз.
  - Всего на каких-то несколько секунд. - Он выплевывал слова, как
грязную брань. - Если бы это ничтожество цеплялось за жизнь минутой
дольше...
  Шимони пожал плечами. Наклонив голову, он присматривался к следам на
полу; не обошел он вниманием и полки, и корзины с выцветшими свитками, и
обветшавшие сундуки.
  - Она здесь была. - Он щелкнул пальцем по куколке в богатом головном
уборе с металлическими бубенчиками. - И так или иначе, бедолага мертв. По
сути, он избавил нас от беспокойства.
  Густые рыжевато-коричневые брови Тапека сошлись на переносице.
  - Избавил? - Перешагнув через злополучного Джемела, он встал перед
спутником: ему надоело видеть, как тот беспокойно ходит по комнате. - А
что сообщил ей хозяин этой конуры? Вот в чем суть! Мы знаем, что Джемел
вышел из повиновения. Перед тем как броситься на кинжал, он мог выболтать
что-то важное!
  В лачуге наступила полная тишина, нарушаемая лишь легким
потрескиванием углей. Прекратились и собачий лай, и ровный гул, постоянно
доносившийся со стороны порта. Обыденные шумы Сулан-Ку на мгновение
затихли, словно город затаил дыхание.
  Вытянутым пальцем Шимони коснулся груди Тапека. Он не размахивал
руками, не произносил заклинаний, и все-таки, словно под действием чар,
младший маг посторонился, а Шимони вернулся к прерванному осмотру
имущества Джемела. Проходя мимо гневливого собрата, он сказал:
  - Ты хочешь выведать, о чем она Джемела спрашивала? Что ж, постарайся
поискать ответ. Но по-моему, мы зря теряем время. Теперь она знает то, что
знает; значит, нужно действовать, учитывая это обстоятельство.
  Тапек закатал рукава и обнажил запястья. В его светлых глазах полыхал
фанатический огонь.
  - Нам действительно нужно действовать. Но мы располагаем важным
доказательством того, что Мара нарушила наши запреты, причем
доказательством такого сорта, что умники из компании Хочокены перестанут
держаться за его широкий зад. Нам нужно добиться единомыслия в Ассамблее,
а его партия делает все для того, чтобы этому помешать.
  Шимони счел необходимым заступиться за отсутствующего друга.
  - Хочо не из тех, кто упорствует понапрасну, - возразил он.
  Голос старшего мага звучал невнятно, поскольку в это время он
наклонился, чтобы просунуть голову в пыльный просвет между полками.
  - Ну хорошо, - торопливо согласился Тапек, ибо не был глух к мягко
выраженному недовольству спутника, - но какой же из этих захудалых магов
не стал бы откровенничать с Марой? В простонародье ее почитают. Они дадут
ей все, о чем она ни попросит, - дадут единственно затем, чтобы стяжать
благосклонность богов. Если она подкупила Джемела, какое еще
доказательство требуется вам с Хочокеной, чтобы приговорить ее к смерти?
  Шимони выпрямился, стряхивая грязь и счищая пятна крови с рукавов.
  - Джемел не такой уж дурень. Вот увидишь.
  - Я увижу?
  Тапек возмущенно воздел руки. Он метнул еще один яростный взгляд на
престарелого собрата: так и напрашивалась мысль, что тот хочет помешать
Тапеку исполнить свой долг. Но, будучи старинным другом Хочокены, Шимони
всегда отличался благоразумием.
  - Это ты увидишь! - пообещал Тапек.
  Без промедления он начал монотонно бормотать заклинания, чтобы
вызвать из небытия призрачную форму - видимость событий, разыгравшихся
здесь всего лишь несколькими минутами раньше.
  Казалось, холодные иглы прошили душную атмосферу лачуги, хотя сам по
себе воздух оставался неподвижным. Шимони прервал обследование полок.
Наклонившись, он закрыл глаза умершему, а затем прислонился спиной к
стене, сложил руки на груди и приготовился наблюдать, каким результатом
увенчаются усилия Тапека.
  Речитатив младшего мага закончился быстро. Его напряженно поднятые
руки оставались в неподвижности, как будто это помогало ему сосредоточить
все силы и волю на единой цели. Позади жаровни замерцал свет, который не
был порожден ни огнем светильника, ни углями. Разгораясь все ярче, он
приобрел льдистый синевато-серебряный оттенок и разросся в прозрачную
туманность, границы которой постепенно становились все более резкими и
наконец приобрели очертания сидящего Джемела; его глаза были устремлены на
дверь. Через несколько секунд вошли посетители: Мара с двумя
сопровождающими. Между ними и Джемелом началась неслышная беседа. Судя по
выражению лица Шимони, можно было подумать, что магическое действо,
разворачивающееся по воле Тапека, интересует его не больше, чем отдаленные
звуки, снова долетающие с улицы, из квартала бедняков.
  Чтение по губам показало, что разговор ведется о предметах самых
незначительных: Мару заботило отчуждение ее супруга, которое началось
несколько месяцев тому назад, со времени рождения их дочери. Вполне
невинная картинка... вот только Джемел почему-то начал (что вызвало
крайнее раздражение у магов-наблюдателей) играть и забавляться с длинными
полотнищами шелка. Развеваясь в воздухе, ткань слишком часто
препятствовала наблюдению за движением его губ. А между тем он что-то
говорил: это было ясно по тому, какая рябь пробегала по шелку от его
дыхания. Но никакие чары, применяемые для воссоздания образов минувших
событий, не могли воскресить звук произносимых слов. Отпечаток света,
падавшего в прошлом на любую вещь в помещении, можно было вызвать в
видимый мир еще много дней спустя, но память о звуке, более эфемерном, чем
свет, вещи сохраняли не дольше нескольких секунд.
  Тапек разразился проклятиями. Застыв в неподвижности, словно релли,
готовая к броску, он следил, как Джемел встал и проводил Мару к полкам;
при этом их лица оказались обращены к стене, и наблюдателям были видны
только едины собеседников. А между тем, насколько было можно судить,
мелкотравчатый маг продолжал со всей серьезностью инструктировать
властительницу, обучая ее какому-то виду мошенничества: пассы руками в
воздухе, движения, которые сами по себе ничего не означают, но зато
производят впечатление на невежественную публику. Подобные уловки умаляли
репутацию всего сословия магов; Тапек презирал такие трюки. Его руки
задрожали от гнева, и он ядовито заметил:
  - Властительница выглядит на удивление глупой, как это ни странно.
Интересно, сейчас у них четвертая репетиция этого дурацкого фокуса или
пятая?
  К его крайнему негодованию, Шимони смеялся - не открыто, чего за ним
и прежде не водилось, но в его глубоких глазах плясали веселые огоньки.
  - Я тебя предупреждал, Тапек. Джемел не был идиотом. И властительница
отнюдь не глупа.
  Завуалированное неодобрение, сквозившее в тоне ветерана Ассамблеи,
вновь разожгло гнев Тапека. Подстрекаемый злостью и досадой, он продолжал
бесплодное наблюдение за призрачными фигурами. Наконец Джемел прекратил
рисовать в воздухе нелепые узоры и вернулся к пергаменту, на котором
что-то писал, сгорбившись как будто специально затем, чтобы заслонить
написанное от посторонних глаз. Чары имели свойство воссоздавать след
былых событий только в таком виде, каким они являлись взору наблюдателя,
стоящего в середине комнаты, поэтому прочесть набросанные Джемелом строчки
не было ни малейшей возможности. Взглянув на жаровню, Тапек увидел, что
Шимони изучает пепел пергамента, сожженного, по-видимому, совсем недавно.
  - Действительно, - подтвердил старший маг в ответ на невысказанную
мысль Тапека, - слова были утрачены прежде, чем мы сюда прибыли Тапек счел
возможным рассеять призрачное порождение его чар, когда увидел, что Мара
приняла аккуратно сложенный пергамент и, распрощавшись, отбыла. Не обращая
внимания ни на влажную от крови землю, ни на промокшие подушки, Тапек в
бешенстве метался вокруг жаровни; каждая жилка в нем была напряжена.
  - Боги, если бы я мог встать на месте той стены и заново сформировать
магическое видение, я узнал бы много! Ты же сам мог видеть по их позам,
что властительница и этот наш покойный приятель говорили откровенно, когда
стояли лицом к полкам!
  Шимони, как всегда практичный, пожал плечами:
  - Мы зря теряем время.
  Тапек резко обернулся к собеседнику; тот напоминал сейчас пожилого
вельможу, которого раздражает медлительность неповоротливого слуги.
  - Мара!.. - воскликнул Тапек. - Мы ее допросим!
  Мгновенно перейдя от размышлений к действию, словно только и ждал
этих слов, Шимони стремительно направился к двери, откинул входное
полотнище из нидровой шкуры и вышел в переулок; только здесь он
откликнулся на возглас Тапека:
  - А я-то все гадал, когда же ты наконец подумаешь об этом.
  Оставив труп Джемела там, где он лежал, Тапек бросился вслед за
компаньоном. Его густые рыжие брови были грозно сведены. Если бы он
осмелился откровенно выразить свое мнение, то обвинил бы Шимони в
противодействии их миссии. Старый маг был заодно с Хочокеной, и оба они
часто поступали весьма странно. Разве они оба не заступились за Миламбера
после той ужасной сцены на Имперских играх? Для Тапека не имело значения,
что Миламбер впоследствии оказал большую услугу Империи, предупредив
Императора и Ассамблею об опасности, которую представлял Враг. Чувства
Тапека к Элгахару - магу, который некогда заключил в темницу Хочокену и
пытал Миламбера, - были сложными. Элгахар, вне всякого сомнения, был
безумцем, но он поступал так, как считал лучшим для Империи. Однако
Миламбер уничтожил его и продемонстрировал, чем грозят радикальные
отступления от традиции. Тапек не сомневался, что недавние поступки Мары
служат если и не доказательством, то, во всяком случае, весомым
свидетельством ее намерений пойти против Ассамблеи. И это было таким
оскорблением традиции, что от одной лишь мысли об этом бледнолицего мага
охватывала ярость.
  Задумавшись, Тапек едва не налетел на Шимони, внезапно
остановившегося и имевшего такой вид, будто он просто слушает ветер.
  - И как именно ты собираешься это проделать? - осведомился Шимони.
  Тапек нахмурился еще больше. Для него было унизительно играть роль
мелкой сошки, какого-то жалкого подручного, но, если бы он не вызвал
видение предшествующей сцены в лачуге и предоставил Шимони самому
исполнить эту задачу, старый зануда развел бы тягомотину на половину ночи!
  Затем последовали несколько изнурительных часов, когда Тапек,
измотанный непрерывными усилиями, которые ему приходилось прилагать для
поддержания действенности заклинаний, вызывал призрачный образ Мары и двух
ее приближенных. Эти двое - ее первый советник и другой, носивший плюмаж
военачальника Акомы, - сопровождали свою госпожу в странной прогулке по
улицам бедняцкого квартала. Их путь петлял и даже повторялся! Тапек кипел
от возмущения. Словно одержимый демонами, он не прекращал свою колдовскую
слежку. И даже был вынужден мучиться ожиданием, когда властительница
застряла у торговца одеждой. Наконец деньги были выплачены и пакет в
плотной обертке вручен первому советнику. Затем гулянье по улицам
продолжилось. Но вот властительница возвратилась на площадь, где ее ждали
слуги и эскорт. Она вошла в паланкин. К вящему своему раздражению, Тапек
заметил городских стражников, совершающих обход, и понял, что уже три часа
ночи! Даже толстый старый Хочокена, решил он, копался бы меньше, чем эта
проклятая Слуга Империи.
  Фантом Люджана замешкался и поднял руки, чтобы поправить шлем. Как
видно, его не удовлетворяло расположение перьев, и он поворачивал их то
так, то этак, при этом заслоняя лицо запястьем, и одновременно давал
подробные инструкции сотнику, возглавлявшему почетный эскорт. Затем
призрачные носильщики схватились за шесты невесомого паланкина и подняли
его над землей. Кортеж поплыл по темным улочкам Сулан-Ку. По пути Люджан и
первый советник зачем-то передавали один другому полученный сверток, да к
тому же, насколько можно было судить по движениям губ, то и дело
обменивались строчками дурацких непристойных стишков.
  Шимони тихонько посмеивался, как будто его забавляли эти низменные
шуточки, и тем еще больше выводил Тапека из себя. Этот старый пень, думал
нетерпеливый преследователь, ведет себя так, будто его совсем не
интересует погоня за носилками Мары, а ведь именно это сейчас было самым
важным! Они обязаны ее настигнуть, иначе зачем же их послала Ассамблея?
  Несколько раз Тапеку приходилось заставлять себя заново
сосредоточиться: стоило ему хоть чуть-чуть отвлечься, и призрачное видение
расплывалось. На широких бульварах и оживленных улицах к мерцающему образу
кортежа Акомы примешивались сотни других образов, и картина утрачивала
четкость. Чтобы на фоне всего этого хаоса выделять нужную группу,
требовалась огромная духовная энергия. Только потому, что прохожие, в этот
ранний предрассветный час оказавшиеся на улице, поспешно уступали дорогу
Черным Ризам, Тапек мог удерживать зыбкий образ паланкина Мары в поле
зрения, а властительница Акомы продолжала свой дьявольски запутанный путь.
Тапек почти совсем обессилел к тому моменту, когда чары привели их к
ступеням храма Туракаму. Там фигуры-фантомы слились наконец-то с их живыми
прообразами, знаменуя тем самым соединение прошлого с настоящим. Рабы Мары
опустили свою ношу. Взмахом рук Тапек развеял чары. Голубое свечение
погасло; на виду остались пустые носилки Мары, стоящие на вымощенной
камнем площадке. Тапек моргнул, чтобы согнать с глаз усталость после
непрерывного многочасового напряжения. Охранники Мары и ее слуги
отсутствовали; вероятнее всего, они отдыхали и подкреплялись в
какой-нибудь из ближайших таверн, пока их хозяйка занималась делами внутри
храма. Звезды на небе начали бледнеть перед скорым рассветом. Настроение у
Тапека было самым гнусным: вдобавок ко всему прочему он сбил ноги о камни
мостовой. Чуть не до смерти перепугав раба, подметавшего лестницу
парадного входа в храм Красного бога, он послал беднягу за верховным
жрецом. Любая дверь была открыта перед Всемогущим, но даже маги соблюдали
традицию. По обычаю, никто не входил в храм без разрешения.
  Шимони хранил молчание.
  Хорошо еще, что ждать не пришлось долго. Верховный жрец бога смерти
был еще облачен в хламиду, которую надел во время визита Мары.
  - Чем я могу услужить вам. Всемогущие?
  Его поклон был строго официальным, в точном соответствии с той мерой
почтения, какая требовалась от священнослужителя столь высокого ранга.
  Тапек обуздал собственное раздражение:
  - Мы ищем властительницу Мару, чтобы задать ей несколько вопросов.
  Жрец выпрямился с выражением испуга на лице:
  - Сожалею, Всемогущий. Властительница действительно здесь. Но в
частной жизни госпожи возникли сложности, которые тревожат ее дух. Она
получила от меня совет, но не нашла утешения. По собственному желанию она
удалилась во внутреннее святилище храма Туракаму. Она ушла в добровольное
затворничество, Всемогущие, дабы снискать там умиротворение и душевный
покой. Остается надеяться, что мой бог внушит ей бодрость и придаст сил,
чтобы преодолеть житейские трудности.
  Тапек взъярился настолько, что готов был рвать на себе волосы, но
ограничился тем, что лишь отбросил капюшон на спину.
  - И сколь долго она там пробудет? Мы подождем.
  Жрец задрожал - вероятно, от страха, - но глаза у него оставались
вполне спокойными, когда он ответил:
  - Как это ни огорчительно, я весьма сомневаюсь, что госпожа Мара
выйдет из храма сегодня или вообще в ближайшем будущем. Она оставила
указания своим слугам: носильщикам предписано утром отнести паланкин в
поместье близ Сулан-Ку, ибо она проведет в затворничестве некоторое время.
Речь идет самое малое о неделях; но, возможно, ей понадобятся и месяцы.
  - Месяцы!.. - Тапек переступил с ноги на ногу, а потом уставился на
жреца злобным взглядом. Свою тираду черноризец закончил весьма язвительно:
  - Мне трудно поверить, что столь своевольная женщина, как
властительница Мара, станет заботиться о своем душевном состоянии в такой
неподходящий час!
  Призвав на помощь дарованное ему свыше достоинство, жрец неторопливо
расправил на себе одежду.
  - Всемогущий, смертный может позаботиться о состоянии своего духа в
любое время, - мягко поправил он зарвавшегося мага, а затем сложил руки на
груди, застыв в величественной позе.
  Тапек рванулся было вперед, словно собирался штурмом взять лестницу и
нарушить покой храмового квартала. Однако Шимони остановил его резким
движением руки.
  - Подумай сам, - сказал пожилой чародей, словно бичом хлестнул. -
Святость храмов почитается уже тысячи лет. Зачем ломать такую проверенную
временем традицию, как неприкосновенность святилища, Тапек? Рано или
поздно Мара выйдет отсюда. А если даже не выйдет - наши цели будут
достигнуты, разве нет?
  Огненнокудрый маг скривился, будто надкусил гнилой плод.
  - Ты со своими Хочокеной и Фумитой - недоумки, если пытаетесь ее
защитить! - прошипел он так, чтобы его мог слышать только старший собрат.
  - Она опасна!
  - Столь же опасна, как публичное противоборство Ассамблеи и храмов? -
уточнил Шимони столь же угрожающим тоном.
  Казалось, что Тапек слегка остыл:
  - Ты прав. Она недостойна того, чтобы из-за нее началась открытая
свара.
  Шимони молча кивнул и, видимо, счел себя удовлетворенным. В воздухе
возникло слабое гудение, и не успел еще жрец сообразить, что стычка
окончена, как два черноризца исчезли, оставив за собой лишь утихающий
ветерок и запоздалое эхо гнева Тапека.

  ***

  Грохот лебедки на палубе торгового судна "Коальтека" прекратился,
раздался глухой стук удара о дерево тяжелого каменного якоря, обмотанного
кожей. Зычным голосом капитан подал следующую команду. Заскрипели канаты,
поднялись реи, и паруса из ярко-окрашенного холста наполнились ветром.
Мара мерила шагами крохотную кормовую каюту, не имея возможности выйти на
палубу. Как ни стремилась она на свежий воздух - особенно сейчас, когда
моряки ставили паруса, - приходилось смиряться с необходимостью. За те
недели, в течение которых она была лишена солнечного света и вынужденно
терпела духоту тесной каморки, Мара изрядно намучилась. Она взглянула на
своего военачальника, чье лицо тоже успело побледнеть за время путешествия
по туннелям чо-джайнов от города Сулан-Ку до порта Калх на отдаленном
полуострове.
  Мара никогда не бывала в южных окраинах провинции Хонкани. Но она
кое-что слышала об этих местах от Джайкена и изводилась от неутоленного
любопытства. Как ей хотелось бы побывать наверху, хотя бы ночью, и увидеть
воочию Равнинный Город! Здесь располагался вход в великий магический
коридор, который вел в Мидкемию; именно отсюда Кевина отправили на родину.
Здесь же находились огромные каменоломни, которые служили основой
имперской торговли в южных областях страны.
  Однако не стоило рисковать и навлекать на себя гнев Ассамблеи ради
легкомысленного каприза. Изобретательность Люджана и удача позволили
навести преследователей на ложный след, который обрывался на ступенях
храма Туракаму в Сулан-Ку и создавал иллюзию, будто госпожа Мара пытается
обрести душевный покой в уединении внутреннего святилища. Если Черные Ризы
заподозрят, что их обвели вокруг пальца, если какой-нибудь уличный
попрошайка опознает в ней Слугу Империи, то жизнь самой. Мары, равно как и
жизнь ее близких, не будет стоить ломаной цинтии. И потому Мара решилась
совершить нечто немыслимое с точки зрения цуранской аристократии:
переодевшись в платье рабыни, она покинула Сулан-Ку в обществе Люджана и
Сарика, которые, в свою очередь, были облачены в доспехи наемников, не
имеющие отличительных знаков принадлежности к какому-либо дому. Фермеры и
торговцы, оказавшиеся в тот час на улице, предполагали, что эта женщина
всего лишь военная добыча двух коренастых молодцов. Длинная серая рубаха,
какие носили рабыни, не вызывала у них никаких сомнений, но они, не таясь,
пожирали глазами ее стройную фигуру и блестящие волосы. Кое-кто выкрикивал
похабные комментарии, и Люджан отвечал в том же духе. Его нарочитая
грубость служила хорошим прикрытием для неуместной брезгливости Сарика,
который не сразу сумел переломить себя и начать лицедействовать, а потому
норовил схватиться за рукоять меча при каждом оскорблении, нанесенном
мнимой рабыне.
  Сообщение, доставленное одним из агентов Аракаси, потребовало
немедленных действий. Когда Мара и два ее спутника добрались до улья
чо-джайнов, расположенного во владениях Акомы, к ним присоединились десять
отборных воинов в доспехах без геральдических знаков, а также некий
портовый грузчик, которого она раньше никогда не видела; он говорил на
турильском наречии, ибо это был его родной язык. С ними была и Камлио,
снова обряженная в лохмотья, что были на ней, когда Аракаси привел ее в
Акому. Вид у нее был самый мрачный: ей отнюдь не улыбалась перспектива
путешествия под землей в обществе инсектоидов, нагонявших на нее страх.
  Путь на юг оказался тяжелым испытанием. Усталая от волнений и давящей
суровости подземных коридоров, от непривычной роли жалкого бесправного
существа, на которое все смотрят как на какую-то вещь, Мара рухнула на
подушки в каюте, которую разделяла с Кевином во время похода в Цубар. В
знакомой обстановке тоска по возлюбленному обожгла особенно сильно, словно
они разлучились не далее чем вчера. Она почти пожалела о том, что много
лет назад купила "Коальтеку". Как же это ей не хватило ума отбросить
чувства и купить какое-нибудь другое морское судно?
  Однако "Коальтека" оказалась под рукой; советоваться с Джайкеном
властительница не стала. Кораблю сопутствовала удача, она чувствовала это:
ее общий с властителем Ксакатекасом триумф в пустыне Дустари до сих пор
служил предметом всеобщего восхищения в Империи. И теперь, когда против
нее объединились грозные силы Джиро и Ассамблеи, она нуждается в любых
средствах, способных ее укрепить, даже в таких, которые коренятся в
суеверии.
  Кевин мог бы посмеяться над ее непоследовательностью. Рассердившись
на себя за то, что она блуждает мыслями в прошлом, когда под угрозу
поставлено все ее будущее, Мара оторвалась от воспоминаний о своем
любовнике-варваре... и тут же поймала себя на том, что тревожится за
Хокану.
  Муж не знал, где она, и не должен был - во имя безопасности -
получить от нее ни единого, даже самого невинного слова до тех пор, пока
она не заберется достаточно далеко в глубь территории Турила. Мару
пронзило острое сожаление о том, как мало у нее было возможностей
поговорить с ним со дня их злополучной встречи после рождения Касумы.
Никогда еще он не был так ей необходим, как сейчас. Насколько легче было
бы у нее на душе, если бы она могла довериться ему, найти опору в его
неизменном сочувствии и умении постигать суть происходящего! Она
тревожилась и за него, потому что он сейчас улаживал дела с
родственниками, каждый из которых стремился возвыситься в семейной
иерархии. Смерть любого сильного властителя неизбежно приводила к
обострению соперничества между его родичами, претендующими на долю
наследства или власти. Мара вздохнула. Она надеялась, что Хокану сможет
навещать детей, оставленных в императорском дворце, если примет пост,
предложенный ему Ичиндаром. Нельзя же допускать, чтобы Касума росла без
отцовской любви, а Джастин - это такой подарочек, что никто из дворцовых
слуг с ним не справится. Мара снова вздохнула. Если бы знать, не получится
ли так, что она вернется из Турила, заручившись помощью против грозного
могущества магии, лишь затем, чтобы все ее усилия пошли прахом из-за двух
малышей, которые к тому времени превратятся в испорченных, избалованных
бездельников!
  - Ты думаешь, что все наше путешествие может оказаться пустой затеей?
- раздался тихий голос.
  Подняв глаза, Мара с удивлением увидела Сарика, стоявшего на пороге
каюты. Она не заметила, как он подошел. Когда корабль движется, внутри
него все время что-то скрипит и постукивает; возможно, именно эти шумы
заглушили звук шагов советника, а простая длинная туника позволяла ему как
бы растворяться в тени.
  Мара слабо улыбнулась.
  - Я думаю, что мы могли бы обойтись и без воркотни Камлио, - сказала
она, не желая делиться своими подлинными мыслями.
  Сарик ответил беглой ехидной усмешкой:
  - Да уж, если послушать ее жалобы, то можно подумать, что она знатная
дама, а ты - запуганная служанка.
  Мара засмеялась:
  - Неужели мне бывает так же трудно угодить?
  Советник скромно примостился на морском сундучке.
  - А ты сама чувствуешь, что тебе угодить так же трудно?
  - А как же.
  Внезапно осознав, что у нее на душе становится легче просто от хода
корабля, идущего под всеми парусами, Мара выдернула шпильки из прически, и
ее густые волосы свободно рассыпались по спине. Она обвела руками
полутемную каюту с яркими подушками и занавесками из бус. Стоило судну
чуть-чуть накрениться, и эти бусинки ударялись друг о друга со звуком,
напоминающим о детских погремушках.
  - Я устала от тесноты и от всей этой игры в прятки. - О непрерывном
страхе и напряжении она не стала упоминать. Отправиться в чужую страну, не
возложив на себя никаких парадных регалий, подобающих ее высокому рангу,
под охраной всего лишь десяти солдат и с провожатым, которому от рождения
была уготована участь пастуха в горах! Это путешествие не шло ни в какое
сравнение с ее прежним походом в Дустари, когда она шла во главе целой
армии, со своим командным шатром и всеми удобствами, к которым привыкла
дома.
  Сарик криво усмехнулся:
  - По-моему, ты подумываешь о том, чтобы пойти на риск и купить в
Калхе новые носилки. - Искра, промелькнувшая в его глазах, наводила на
мысль, что у него было что еще сказать. Мара удержалась от комментариев, и
ее советник, откинув со лба волосы, продолжил:
  - Видишь ли, Люджан успел уже прогуляться по рынкам. Он нашел
подержанные носилки, сплошь покрытые черным лаком, изукрашенные речными
камешками и увешанные бахромой со всех сторон.
  Тут рассказчик сделал многозначительную паузу.
  - Продолжай, - поторопила его Мара, на время позабыв о своих
горестях; именно этого и добивался хитроумный советник. - Почему же мой
доблестный военачальник не купил такое чудище?
  Сарик широко улыбнулся:
  - У тех носильщиков, которых можно купить на невольничьем рынке, не
хватит мяса на костях, чтобы они оторвали от земли эту проклятую
штуковину, а если за шесты возьмутся бойцы из твоего почетного эскорта, то
у них не останется свободных рук для мечей. Кроме того, по словам Люджана,
если тебя засадить в этот короб вместе с подружкой Аракаси дольше чем на
час, вы там передеретесь, как две цетирки.
  Мара так и ахнула при сравнении с существами, похожими на кошек и
известными исключительной драчливостью самок:
  - Люджан сказал такое?
  Сарик промолчал, и Мара заподозрила подвох.
  - Люджан ничего подобного не мог сказать! - воскликнула она в
негодовании. - Чего ты добиваешься своими шуточками? Хочешь поссорить меня
со своим кузеном?
  Сарик скрылся под маской придурковатого простофили.
  - Убирайся! - приказала ему хозяйка. - Оставь меня и пришли сюда
Камлио. Она, может быть, и не желает принять ванну, но я-то уж точно хочу.
И это надо сделать до того, как мы окажемся в открытом море и начнется
сильная качка: тогда уже нам будет не до ванн.
  - Как будет угодно госпоже, - сказал Сарик, плавно поднимаясь для
положенного поклона.
  Когда он вышел, ничуть не пристыженный, властительница сообразила,
что он добился своей цели: от ее угнетенного состояния не осталось и
следа. Да, ей не довелось побывать в Равнинном Городе, не довелось
разделить со спутниками радостное возбуждение, овладевающее человеком во
время отплытия корабля, но она направлялась в такие земли, куда, насколько
ей известно, не ступала еще нога ни одного человека из Акомы.
  Позднее, выкупавшаяся в ванне и умащенная благовониями, хотя и одетая
в самое простое платье, властительница стояла на носу "Коальтеки",
наблюдая, как срывается пена с гребней волн и как, играя, выпрыгивают из
воды радужные рыбы-джейлоры. Когда их чешуя сверкала в лучах закатного
солнца, Мара смеялась от восторга, не обращая внимания на буравящие
взгляды Камлио.
  - Что ты здесь видишь интересного, когда кругом одна вода? - однажды
спросила ее куртизанка, не скрывая отвращения, которое вызывали у нее
раскинувшиеся вокруг безбрежные просторы. Казалось, она умышленно опустила
обращение "госпожа", как будто специально стараясь рассердить Мару.
  - Я вижу красоту, - ответила Мара, словно не замечая издевки в
вопросе спутницы. - Я вижу жизнь. Надо дорожить минутами покоя, которые
выпадают между битвами. Это я поняла, когда стала властительницей.
  К ним подошел Люджан. Его шлем без плюмажа отливал кобальтово-синим
блеском на фоне темнеющего неба. Поклонившись Маре, он доложил:
  - Мы идем с хорошей скоростью, госпожа.
  Мара подняла брови:
  - Ты стал моряком, военачальник?
  Люджан улыбнулся. В выражении его лица было меньше лукавства, чем у
Сарика, но ровно столько же беспечности.
  - Нет, - признался он, - но так сказал капитан.
  Он снял шлем и скорчил недовольную гримасу, потому что этот головной
убор был подогнан хуже, чем другой, более тонкой работы, который остался в
Сулан-Ку. Расчесав пятерней волосы, он глубоко вдохнул морской воздух.
  Несмотря на присутствие Камлио, которая стоя-ка с самой безразличной
миной на лице, Мара вымолвила:
  - Это путешествие вызывает воспоминания...
  Люджан поднял глаза на верхушку фок-мачты, а потом обвел взглядом
яркий размах парусов, освещенных последними лучами золотого заката:
  - Мне тоже не хватает варвара, госпожа. Пусть бы он даже и провел
половину путешествия склонись над тазом.
  Мара не могла не рассмеяться.
  - Бесчувственный солдафон! - упрекнула она шутника. - Дай срок, в
один прекрасный день шторм встряхнет твой желудок посильней! Вот тогда
тебе станет понятно, что морская болезнь - это не такая уж забавная штука.
  - О боги, - взмолился Люджан в притворном ужасе. - Не насылайте на
меня такую кару, когда мой кузен на борту. Он сварит мне суп из рыбьей
чешуи, заставит меня проглотить это вместо лекарства, а потом растрезвонит
всем моим любимым девушкам из Зыбкой Жизни, какое у меня было зеленое лицо.
  Камлио застыла в безмолвном ожесточении, но Люджан обернулся к ней с
обезоруживающей улыбкой, перед которой не могла устоять ни одна
провинциальная красотка.
  - Тут нет никакого оскорбления, цветик, просто все мои девушки любят
свою работу. Со мной они не скупятся на ласки, а я не обращаюсь с ними как
с частной собственностью. Я ведь не из тех господ, которые раньше
оплачивали твои услуги. Прислушайся к голосу разума и перестань искать им
подобных в каждом встречном мужчине.
  У Камлио был такой вид, как будто она вот-вот начнет плеваться ядом.
Потом она откинула назад свои золотистые волосы, подобрала кричаще-пестрое
одеяние и, гордо выпрямившись, удалилась. Ни малейшим движением не
показав, что слышит, какие замечания отпускают матросы ей вослед, она
спустилась по трапу в каюту помощника капитана, которая была отдана в ее
распоряжение на время плавания.
  - Не говори так, - остановила Мара Люджана, почувствовав, что
очередной эпитет вот-вот сорвется у него с языка. - Ты наверняка вызывал
бы у нее меньшую враждебность, если бы перестал называть ее цветиком.
  Люджан не принял упрека:
  - Но ведь это ей очень подходит. Если бы даже она расцарапала себе
лицо и у нее на всю жизнь остались шрамы, все равно при одном лишь взгляде
на эти формы любого мужчину пот прошибет.
  Не успел он это сказать, как густо покраснел, устыдившись своей
прямоты: бравый офицер лишь сейчас вспомнил, что беседует с особой
женского пола, да к тому же его госпожой.
  Мара ободряющим жестом коснулась его руки:
  - Меня не оскорбляет то, что ты говоришь со мной так откровенно,
Люджан. Ты как будто заменил мне погибшего брата...
  Люджан снова водрузил шлем на голову.
  - Я знаю тебя, госпожа, как знаю собственное сердце. Но эта Камлио
ставит меня в тупик. Я не знаю, что в ней нашел Аракаси.
  - Самого себя, - ответила властительница. - Он видит события, которые
пережил в юности, и хочет избавить ее от боли, которую некогда испытал сам.
  Она смотрела куда-то вдаль, пытаясь дать себе ответ: может быть,
именно в этом кроется причина, из-за которой ее так угнетает натянутость в
отношениях с Хокану. Интересно, а вот Люджан сумел бы понять, почему ее
муж так холодно отнесся к рождению дочери? Если бы Люджан был братом Мары,
а не ее военачальником, она могла бы его спросить. Но здесь, на палубе
корабля, где снуют люди, следовало сохранять подобающий вид и дистанцию.
  В густеющих сумерках Мара всматривалась в лицо собеседника. За годы,
прошедшие с тех пор, как она избавила его от судьбы серого воина, на этом
лице прорезались новые морщины, а на висках начала серебриться седина. До
этой минуты она и не замечала, что Люджан с годами все больше напоминает
обликом Кейока - обветренного, жилистого, невозмутимого... Мы стареем,
печально подумала Мара. И что же осталось от дней минувших и от всех наших
трудов? Ее дети защищены от врагов не лучше, чем была защищена когда-то
она сама, и, если бы Хокану не был столь искусным полководцем, ему,
возможно, пришлось бы проливать кровь своих ближайших родственников, чтобы
удержать на почтительном расстоянии свору честолюбивых кузенов.
  Мара вздохнула, напомнив себе, что если бы ее брат остался в живых и
унаследовал Акому, то, вероятнее всего, пост Имперского Стратега достался
бы кому-нибудь из Минванаби. А тогда не могли бы произойти и те благие
перемены, которые позволили Императору сосредоточить в своих руках всю
власть в стране, но которые, увы, до сих пор не успели еще вполне
утвердиться. Своими шутливыми поддразниваниями Люджан часто напоминал
Ланокота. Но ее брат едва успел достичь порога возмужания, он лишь
испытывал себя, отвечая на требования жизни. А этот человек, стоящий рядом
с ней, находится в расцвете сил, он - опытный воин. Подумав вдруг, что
столь достойный человек должен иметь сыновей, Мара, поддавшись
безотчетному порыву, сказала:
  - Знаешь, тебе надо жениться.
  Люджан прислонился спиной к ограждению и усмехнулся:
  - Я как раз на днях подумал, что мне пора бы завести сына или дочку.
  После того, что случилось между Аракаси и Камлио, Мара приучилась к
большей осторожности в суждениях, когда речь заходила о столь деликатных
предметах. Ей вдруг пришло на ум, что, может быть, у него и была когда-то
любовь, но он не имел права посвататься к своей избраннице. И
властительница спросила напрямик:
  - У тебя есть какая-то определенная женщина на примете?
  Люджан засмеялся и, с нежностью взглянув на хозяйку, сообщил:
  - А как же. Целая дюжина.
  Прекрасно понимая, что он нарочно подбрасывает ей наживку, чтобы
мало-помалу вовлечь в словесную игру-перепалку, Мара объявила свой вердикт:
  - Ты всегда был мошенником! Найди себе такую женщину, чтобы она
понимала твои шуточки, иначе тебе не миновать взбучек.
  - Да мне от нее все равно будет доставаться, - признался
военачальник. - У меня, видишь ли, такая скверная привычка завелась: даже
в постели не снимаю оружие.
  Это было шуткой лишь наполовину: события последних лет вынуждали
воинов Мары постоянно быть начеку. Но сейчас - и это было хуже всего - ни
один меч в Империи не мог ее спасти. Шутливое настроение покинуло Мару.
Она смотрела вперед, словно хотела заглянуть за горизонт, и гадала: найдет
ли она то, в чем так отчаянно нуждается - ради сохранения рода Акома - на
том далеком, еще невидимом берегу.

  ***

  С наблюдательного поста послышался крик дозорного:
  - Впереди земля!
  Мара бросилась к поручню. Ее щеки раскраснелись на утреннем ветру.
Даже Камлио, которую, казалось, ничто не способно было заинтересовать,
последовала за ней. Впереди, слева по курсу "Коальтеки" возникло
возвышение мутно-синеватого цвета - первый признак береговой линии.
  - Хонсони, - понял Люджан. - Говорят, мед красных пчел, который здесь
добывают, - самый сладкий в Империи.
  Лепала - главный город провинции Хонсони - славился также шелком,
экзотическими красителями и роскошными тканями с причудливыми узорами.
  Мара вздохнула: совсем как молоденькую девушку, ее снедало
любопытство. Она мечтала о том, как хорошо было бы задержаться здесь и
побродить по приморским рынкам. Ксула, Лепала и Рудидже считались
сказочными городами, где здания были увенчаны остроконечными шпилями и
опоясаны галереями с алыми перилами. О властителях этих краев
рассказывали, что у них в прудах водятся редчайшие рыбы, а в гаремах
содержатся сотни женщин. Окна в домах закрывались узорчатыми ставнями,
которые предназначались как для укрытия от яркого солнца, так и для защиты
от морских ветров. В садах произрастали огромные цветы, которые
распускались только в сумерки и наполняли вечерний воздух пряными
ароматами, пока ночная прохлада не заставляла их закрыться вновь. Улицы
были вымощены камнем, который, когда его поверхность оказывалась влажной,
сиял, как золото. Матросы рассказывали друг другу байки о таинственных
развлечениях тамошних торговцев. Ходили слухи о напитках, обладающих
удивительной силой, о гостиницах, где все помещения полны клеток с
птицами, радующими глаз ярким оперением, и о трапезных, где прелестные
девочки и мальчики разгоняют жару, обмахивая клиентов огромными опахалами.
Однако, увы, "Коальтека" не может бросить якорь ни в одном из этих
оживленных торговых портов, пока Мара со свитой не сойдет на берег залива
между Хонсони и Суэто в укромной безлюдной бухте.
  Законный груз "Коальтеки" будет доставлен в место назначения на
обратном пути, и если даже черноризцы или шпионы Анасати усмотрят нечто
подозрительное в отклонении судна от обычного курса... ну что ж, к этому
времени властительница окажется уже далеко, в глубине чужой страны и, если
богам будет угодно, вне пределов досягаемости...
  Пятью днями позже отряд Акомы высадился на берег в местности столь
мрачной, что она показалась Маре страшнее любого из ее ночных кошмаров.
Площадка, куда доставили горстку "паломников", представляла собой
полумесяц из синевато-серого, отшлифованного морем сланца. Бухту оживляли
лишь тени пролетающих птиц. Целая стая кружилась над головами путников,
когда Люджан с Марой на руках сходил на берег. Тоскливые крики крылатых
созданий перекрывали завывание ветра и шум волн, разбивающихся о торчащие
из воды рифы. Ветер переносил песчаную пыль через заросшие кустарником
утесы, окружающие бухту. Высоко над их скалистыми гребнями виднелись -
из-за удаленности также кажущиеся серовато-синими - плоские вершины
предгорья, окаймленные по горизонту цепью гор, пики которых терялись в
сумрачной толще туч. Горный хребет с отвесными гладкими склонами оказался
неприступной крепостью для цурани, в прежние времена затевавших военные
походы на Турил. Раз за разом войска Империи предпринимали попытку
вторжения в эти негостеприимные края - и все кончалось тем, что их
отбрасывали назад свирепые нагие дикари с боевой раскраской кожи,
вооруженные лишь мечами.
  Приземистый проводник с лицом морщинистым, как кожура сушеного плода,
остановился перед Марой и тихо произнес:
  - Госпожа, тебе следовало бы приказать своим людям не стоять на
открытом месте. Здесь они. уж очень на виду.
  - Мне придется объяснить им причину, - возразила Мара. - Они
уважаемые воины и вряд ли захотят прятаться и таиться, как воры, - тем
более здесь, где и жилья-то никакого нет, даже рыбачьих лачуг не видно.
  Проводник облизнул промежуток, где у него не хватало двух передних
зубов, переступил с ноги на ногу, а затем быстро поклонился:
  - Госпожа, мир между Империей и Турилом очень ненадежен. Только
назначенные послы и торговцы, имеющие лицензию, могут пересекать границу,
и только в отведенных для этого местах. Если твоих людей заметят в
пределах двух дней пути от берега, вас сочтут за шпионов.
  Какие бы способы наказания шпионов ни были в ходу на землях Турила,
выражение лица проводника красноречиво свидетельствовало, что ничего
приятного такое будущее не сулит.
  Зная, что ее собственный народ использовал пленных воинов Турила для
жестоких игр на Имперской Арене, Мара больше не возражала против мер
предосторожности. Она жестом подозвала Люджана поближе к себе и сказала
ему на ухо:
  - Военачальник, у нас возникла острая потребность в таких знаниях,
которые ты приобрел в бытность свою серым воином: как сохранить наше
присутствие в тайне, до тех пор пока мы не проникнем в глубь страны?
  Люджан ухмыльнулся:
  - Ах, госпожа, но тогда тебе станут известны последние из моих
хитростей! Если ты узнаешь, как доблестные воины умеют бесшумно
подкрадываться и проползать тайком... разве ты когда-нибудь доверишь им
охрану своих драгоценностей?
  - Тем не менее я рискну доверить им это, если наша миссия будет
успешно завершена, - ответила Мара с мрачным юмором. В первый раз она
ощутила привкус трудностей, ожидающих ее на этих чужих берегах.
  В последующие дни Мара не раз вспоминала поход через земли Цурануани
перед ее первым замужеством. В тот раз ее целью было заключение союза с
королевой чо-джайнов. Теперь, как и тогда, она ночевала в жалких укрытиях
на голой земле, с ничтожно малой свитой. В том путешествии она проделала
часть пути пешком, когда тропа оказывалась непроходимой для носилок с
пассажиром. Тогда тоже приходилось спешить и продвигаться под покровом
ночи, так как путь лежал через земли враждебных властителей.
  Но в Цурануани имелись густые леса, почти джунгли, в которых можно
было прятаться. Низко стелющиеся туманы скрывали ее отряд на рассвете и в
вечерние сумерки, а носильщики тащили мешки со съестными припасами.
  На каменистой почве Турила произрастали лишь травы и редкий
кустарник, который представлял собой весьма относительное укрытие. По
временам приходилось перебираться со склона на склон, смиряясь с холодными
ветрами на высоких перевалах; а ее тонкие сандалии промокали насквозь от
хождения по болотистым низинам. Острые листья камыша оставляли на лодыжках
многочисленные царапины; руки, сжимающие прочный посох, загрубели от
мозолей. Однажды отряд миновал деревушку, передвигаясь по пастбищу ползком
при свете луны. Собаки лаяли на них, но спящие подпаски не пробудились.
  Мара привыкла ко вкусу жесткой дичи, добытой с помощью луков ее
воинов. Долгие часы и мили, проведенные на ногах, оборачивались болью в
мышцах, о существовании которых она до сих пор и не подозревала. Как ни
странно, она наслаждалась свободой и высоким, усеянным облаками куполом
небес. Но самое большое удовольствие доставляло ей наблюдение за Камлио.
  Длинные волосы девушки теперь постоянно были растрепаны и спутаны:
впервые в жизни никакие служанки не заботились о ее прическе. Она
перестала поджимать губы и бледнеть, когда с ней заговаривал кто-нибудь из
воинов. Те немногие, которые пробовали подступиться к красавице, получили
отпор и оставили ее в покое. Она ходила умываться к родникам с ледяной
водой, а однажды робко предложила свою помощь у костра; при этом у нее
скоро обнаружился настоящий дар поварихи. Она попросила Люджана обучить ее
приемам обращения с боевым ножом. Эти уроки начинались в полумраке каждый
вечер, и все могли слышать, как нежные воркующие интонации Камлио
сменялись визгливой бранью рыночной торговки, когда брошенный ею нож
пролетал мимо цели. Однако, сделав промах, она тотчас повторяла попытку
опять и опять.
  Люджан, казалось, сумел преодолеть сварливый настрой девушки.
  - Знаешь, - сказал он однажды, - тебе стоило бы взять несколько
уроков у Аракаси. В этом деле он непревзойденный Мастер и знает, как
использовать каждый мускул запястья.
  Камлио развернулась с такой яростью, что военачальник поспешил
перехватить ее руку: он не был уверен, что она сейчас не всадила бы этот
клинок в него самого.
  - Боги! - возопила Камлио, оскорбленная до глубины души. - Да от кого
же мне и нужно защищаться, как не от него?
  Она рванулась прочь и унеслась в темноту.
  Люджан смотрел ей вслед, укоризненно прищелкивая языком:
  - Женщина, с нашим Мастером тайного знания никто не совладает в
схватке на ножах. - Когда она скрылась из виду, он тихо договорил:
  - Чтобы защититься от него, тебе не нужны никакие средства обороны.
Если тебе взбредет в голову вырезать у Аракаси сердце... я думаю, он будет
стоять смирно и даже поможет тебе это сделать.
  Много позже, глубокой безлунной ночью, Мару разбудили звуки рыданий.
Она мягко спросила плачущую девушку:
  - Ты не хочешь больше никогда видеть Аракаси, и в этом все дело?
  Бывшая куртизанка ничего не сказала, но ее рыдания понемногу утихли,
и она наконец заснула.
  Следующее утро выдалось пасмурным и холодным. Камлио, с
разрумянившимися щеками, вернулась с охапкой хвороста для костра. Глаза у
нее тоже покраснели.
  - Он убил мою сестру! - выпалила она, обращаясь к госпоже, словно
продолжая ночной разговор.
  - Он убил по моему приказу Обехана, главаря тонга Камои, - поправила
ее Мара. - А твою сестру поразили дротики Обехана.
  Камлио швырнула всю охапку в костер, который только что развел
Люджан; к небу взвился целый сноп искр и дыма.
  Пастух-проводник разразился бранью на турильском наречии:
  - Безмозглая девка! Твоя дурость может стоить нам жизни!
  Люджан отреагировал первым. Он сорвал плащ, который был надет поверх
доспехов, и набросил его на костер, а потом метнулся к стоящему поблизости
ведру с водой и выплеснул ее на плащ, прежде чем тот успел загореться.
Из-под складок потекли слабые струйки пара и ощутимо пахнуло горелой
квердидровой шерстью.
  - Подъем! - бросил он вестовому. - Свернуть лагерь. Завтрак
отменяется, выступаем в путь немедленно. Этот дым могли заметить, и ради
нашей госпожи мы должны убраться отсюда как можно дальше.
  Оценив благоразумие военачальника Акомы, пастух бросил на него
благодарный взгляд, и через несколько минут отряд Мары был уже снова в
дороге, одолевая ручьи, овраги и другие преграды, которые мог предложить
им скудный ландшафт здешних мест.

  ***

  Через четыре дня проводник счел, что необходимость в столь суровых
мерах предосторожности отпала. Он получил от Мары деньги и рискнул
спуститься в долину, чтобы купить съестного на рынке расположенного там
селения. Имперские цинтии могли бы вызвать нежелательный интерес, но они
высоко ценились, и бесхитростные местные жители не озаботились вопросом о
происхождении монет и того, кто их тратит. Мара заподозрила, что она была
не первой из цурани, кого проводник вел по этой дороге. Контрабанда между
Империей и Турилом была делом рискованным, но прибыльным, и не приходилось
удивляться, если этим промыслом занимается человек, которого считают своим
по обе стороны границы.
  Пастух вернулся с двумя кожаными мешками, набитыми всяческой снедью,
включая вяленое мясо, и с накидкой из грубой шерстяной пряжи - взамен
плаща, которым пожертвовал Люджан. Вся эта поклажа прибыла в лагерь на
спине низкорослого серого животного, видом напоминавшего лошадь, но с
длинными ушами и с хвостом, похожим на малярную кисть.
  - Это осел, - ответил пастух-проводник на вопрос Мары. Отсутствие
зубов помешало ему четко произнести слово, но Мара догадалась, что оно
явно мидкемийского происхождения. Присутствие животного, которое могло
быть доставлено только из стран, находящихся по другую сторону магических
ворот, - а следовательно, было переправлено через всю Империю, -
неопровержимо свидетельствовало, что контрабанда - главный вид торговли в
этих краях.
  Проводник пояснил:
  - Он не такой злобный, как квердидра, госпожа, и притом достаточно
выносливый, чтобы ты могла ехать на нем верхом.
  Мара удивилась:
  - Верхом?.. Да он же не крупнее, чем новорожденный теленок нидры!
  - Тогда иди пешком, - непочтительно буркнул пастух. - Но на вершинах
ты все ноги собьешь о камни, а твои воины быстро устанут, если им придется
тебя тащить.
  Для Камлио он купил башмаки с прочными подметками и шнуровкой спереди
да еще с меховой оторочкой. Мара разглядывала уродливую обувь с
отвращением, а осла - с содроганием. Потом, вздохнув, сдалась.
  - Поеду, - сказала она. - Покажи Люджану, как он должен усаживать
меня в седло.
  Проводник отвесил еще один из своих быстрых поклонов, которые - Мара
готова была поклясться - были для него способом скрыть усмешку.
  - Не поддавайся дурным предчувствиям, - подбодрил ее Люджан. - Лучше
подумай, чего я натерпелся по твоей милости в тот день, посреди пустыни,
когда мне пришлось взгромоздиться на чо-джайна! Во-первых, они еще более
скользкие, и я с ужасом ожидал, что слечу на землю и упаду на собственный
меч...
  - Это Кевин придумал, а не я, - сказала Мара в свою защиту, а потом
набралась смелости - и Люджан сильными руками поднял ее и усадил в седло
из окрашенной кожи, закрепленное на спине осла.
  Мара пыталась утешиться тем, что животное очень маленькое и земля
совсем близко, не дальше ярда. Если случится упасть, то худшее, чем она
рискует, это синяки - не слишком большая цена за возможность найти защиту
от черноризцев. И к тому же вскоре обнаружилось, что шаг у осла ровный и
легкий, а его ноги на диво уверенно ступали по камням.
  Тем не менее такой способ передвижения не показался Маре чересчур
удобным. Впрочем, она скрывала раздражение за обычной цуранской
невозмутимостью, пока ее отряд забирался все выше и выше на неприветливые
холмы. После полудня, когда она спешилась, а осла отвели на водопой, Мара
призналась Люджану, что ни за что не разрешила бы ввозить в Империю ослов.
  - Маленькая лошадь, ну как же! - фыркнула она, с трудом выбрав позу,
чтобы вместе со всеми подкрепиться черствым хлебом и кислым сыром.
  Люджан только усмехнулся:
  - Говорят, они очень надежны и значительно превосходят квердидр как
вьючные животные.
  С этим Мара готова была согласиться, несмотря на боль в ягодицах. Она
уже имела однажды удовольствие путешествовать с караваном дурно пахнущих
злобных квердидр, когда пересекала горы Цубара, выступив в поход против
банд, устраивавших набеги на приграничные области. Однако когда осел
задрал тощий хвост, чтобы извергнуть из себя зловонную кучу,
властительница воздержалась от высказываний. Пусть эти животные и впрямь
превосходят драчливых шестиногих квердидр, которых туземцы используют для
перевозки тяжестей, но в том, что касается их повадок, так одни стоят
других.
  Внезапно пастух, служивший им проводником, резко обернулся, вмиг
позабыв о зажатой в руке горбушке. Прищурив глаза, чтобы защитить их от
ветра, он обводил взглядом суровые, поросшие кустарником холмы, словно
развертывая и читая некий свиток, в котором письменами были скалы и
растения.
  - За нами следят, - тихо сообщил он Люджану.
  Военачальник с нарочитым спокойствием продолжал жевать свою пищу.
Затем равнодушно, как будто не существует никакой непосредственной
опасности, спросил:
  - Нам следует вооружиться?
  Пастух в испуге замотал головой:
  - Нет, если вам жизнь дорога! Продолжайте вести себя как ни в чем не
бывало. А если кто-нибудь приблизится - никаких угрожающих движений. И
пусть они что угодно говорят или делают, желая вывести вас из себя.
Смотри, чтобы никто из твоих рта не раскрывал и за меч не хватался!
  Люджан в ответ изобразил такую беспечную улыбку, что уловить ее
фальшь смогла только Мара.
  - Возьми сыру, - предложил он пастуху.
  Но аппетит у всех пропал начисто, и вскоре отряд снова построился и
двинулся в путь. Но едва они успели пройти десять шагов, как раздался
громкий крик. Откуда-то сверху на огромный камень, возвышающийся над узкой
тропой, спрыгнул мужчина в просторной развевающейся накидке такого же
тусклого зеленовато-серого, как у здешней почвы цвета, волосы у него были
заплетены в косички.
  Солдаты Акомы остановились, но Люджан предостерегающе поднял руку.
Впрочем, они не забыли его приказ: оружие из ножен не вынимать. Все были
немало удивлены: турильский горец появился словно из ниоткуда. Одетый в
туземный кильт - а попросту клетчатую юбку - и двойную перевязь из
скрещенных ремней, к которым были привешены два меча и несколько ножей, он
заорал:
  - Эй вы, цурани! Зачем вы вторглись на землю Турила? - Сильнейший
акцент делал его слова почти неразборчивыми, но тон, каким они были
произнесены, был весьма воинствен.
  Мара ударила осла пятками в бока, чтобы преодолеть его явное
нежелание сделать хотя бы шаг вперед. Однако, прежде чем он смог сделать
этот шаг, юркий пастух прыжком оказался рядом с Марой и перехватил у нее
уздечку.
  - Воин, мое имя - Лайапа, - сказал он на языке Турила. - Я говорю от
лица властительницы Акомы, которая прибыла с миссией мира.
  Туземец спрыгнул с камня; при этом край его накидки отлетел назад, а
кильт задрался, обнажив крепкие мускулистые ноги. Ремешки сандалий,
крест-накрест обвивающие икры, были завязаны ниже колен узлом, а их концы
украшены кисточками; вся оружейная сбруя время от времени лязгала,
ударяясь о каменные талисманы. Вблизи можно было разглядеть, что голова у
него вся выбрита, за исключением кружка на макушке, где начинались
отращиваемые с детства косички, длиной доходившие до пояса и также
увешанные амулетами.
  Люджан прошептал хозяйке на ухо:
  - Он одет не для войны, госпожа.
  Мара кивнула. Она читала, что горцы Турила перед боем сбрасывают
одежду, оставляя на теле лишь внушительный набор оружия, щиты и шлемы с
перьями. Они гордились тем, что их мужское достоинство и во время боя не
поникает от страха, и старались, чтобы врагам это стало известно.
  Незнакомец с важным видом прошествовал к Маре, которая была теперь
несколько впереди остальных, поскольку осел не стоял на месте, а
переступал ногами в некотором беспокойстве. Мара подергала удила, усердно
напоминая себе: надо держаться так, как будто ничего плохого не происходит.
  Горец рявкнул что-то на своем грубом наречии и схватился за уздечку.
Он шумно выдохнул воздух прямо в нос ослу, и тот неизвестно почему
успокоился. Затем верзила сделал два шага и, оказавшись лицом к лицу с
Марой, наклонился вперед, так что их носы почти соприкоснулись.
  Лайапа торопливо воскликнул:
  - Благодетельная, не шевелись. Он испытывает твою выдержку.
  Мара даже дышать перестала и заставила себя не закрывать глаза.
Солдаты чувствовали себя явно не в своей тарелке, и руки у них чесались от
соблазна немедленно выхватить мечи, а Камлио, позабыв с перепугу о своем
отвращении к мужчинам, прижалась к ближайшему воину. Однако бойцы Акомы
умели соблюдать дисциплину. Воины стояли неподвижно. И когда стало ясно,
что Мара не намерена опускать глаза или пятиться, горец шумно выдохнул,
обдав ее запахом чеснока, и отодвинулся. Признав храбрость путешественницы
достаточной, он буркнул:
  - Кто говорит за тебя, женщина?
  Прежде чем Лайапа успел вмешаться, Мара объявила:
  - Командую здесь я.
  Оскал горца никто не принял бы за улыбку. Его коричневое от загара
лицо сморщилось в презрительной гримасе.
  - Ты показала свою стойкость, женщина! Я это признаю, но командовать
этими мужчинами?..
  Ближе всех к Маре находился Люджан, и горец адресовал свой вопрос к
нему:
  - Ты! Я не болтаю с бабами и не отвечаю на их вопросы, но желаю
знать: что привело вас на наши земли? Вы хотите повоевать?
  Последние слова следовало понимать как шутку, ибо он разразился
громогласным хохотом.
  Мара жестом призвала Люджана к молчанию. Словно не замечая горца,
стоящего рядом с холкой осла, она обернулась к пастуху-проводнику:
  - Этого горца, кажется, что-то развеселило. Его забавляет само наше
присутствие или же он намерен задеть нашу честь?
  То ли повинуясь собственному чутью, то ли просто скованный страхом,
Лайапа промолчал.
  Мара нахмурилась, будучи вынуждена полагаться только на себя.
Цуранские отчеты изображали людей Турила кровожадными разбойниками,
скорыми на расправу и беспощадными в бою. Но Мара чувствовала, что не
стоит особенно доверять мнению людей из армии вторжения. До сих пор она
видела турильцев лишь однажды, когда их - пленников - послали на арену.
Тогда они предпочли терпеть жестокие удары кнутов цуранских надсмотрщиков,
но не стали сражаться на потеху тем, кто захватил их в плен.
  Мара снова обратилась к горцу:
  - Я хочу встретиться с вождем вашего племени.
  Верзила казался удивленным. Возможно, такой же вид был бы у него,
если бы вдруг заговорило насекомое.
  - Ты хочешь встретиться с нашим вождем? - Он потер подбородок, как бы
размышляя. - Какое у тебя к нему дело, чтобы беспокоить его? У него уже
есть женщина, которая согревает его по ночам.
  Мара сумела вовремя удержаться от резкого ответа и снова мановением
руки остановила Люджана: еще миг - и он бросился бы на насмешника с мечом.
Мара заставила себя внимательнее оглядеть дерзкого горца. Ему было лет
двадцать пять, не больше. По цуранским законам лишь по достижении такого
возраста юноша считался способным вступить в права наследства. Как юнец,
еще не вполне ощутивший бремя ответственности, этот забияка куражился и
важничал, стараясь выглядеть более значительным в глазах старших.
  - Я не веду переговоров с мальчишками, - объявила властительница. -
Проводи меня сейчас же к твоему вождю, иначе я сама отыщу его и попрошу,
чтобы тебя наказали за дерзость.
  Горец шагнул в сторону, изобразив шутовской испуг:
  - О госпожа! Как же иначе!
  Он развернулся на каблуках, отчего опять взметнулись его накидка и
кильт, и сунул в рот два пальца. Его свист пронзил воздух, заставив воинов
Мары вздрогнуть.
  - Мечи не вынимать, - тихо напомнила Мара Люджану.
  Военачальник бросил на своих людей суровый взгляд, напоминая о
необходимости соблюдать спокойствие, - и в тот же миг показалась орава
туземцев, тотчас окружившая отряд Акомы. Все они были вооружены до зубов -
луки, копья, мечи и метательные ножи; у некоторых - наиболее высокорослых
и свирепых на вид - этот арсенал дополняли еще и двойные боевые топоры.
Численный перевес горцев был не менее чем три к одному, и, если бы дело
дошло до стычки, ее исход не трудно было предугадать.
  Горец, стоявший на тропе, взглянул на своих сотоварищей:
  - Вы слышали слова женщины? Она собирается приказать нашему вождю,
чтобы он велел меня отлупить за дерзость!
  Это сообщение было встречено грубым хохотом и скрежетом выхваченных
мечей.
  Во рту у Мары пересохло. Она должна что-то предпринять, прежде чем ее
солдат перебьют, а ее с Камлио захватят в плен. Понимая это, она с трудом
разомкнула губы:
  - Я сказала, что мы прибыли с миссией мира! Чтобы доказать это, мои
люди разоружатся. - Встретив недоверчивый взгляд Люджана, она скомандовала:
  - Выполняйте приказ!
  Все как один гвардейцы Акомы расстегнули оружейные пояса. Мечи в
ножнах со стуком упали на твердый камень дороги.
  Ухмылка молодого воина стала откровенно злорадной. Он поднял руку,
сдернул кожаный ремень, которым была скреплена его коса, и с резким
щелчком натянул этот ремень между обеими руками.
  - Свяжите их! - гаркнул он и, взглянув на Люджана, добавил:
  - Вы цурани! Враги моего народа. Вот мы и посмотрим, кого прикажет
побить наш вождь!
  Мара закрыла глаза, когда турильские бойцы плотным кольцом окружили
ее беззащитный отряд, но успела заметить, какие похотливые взгляды бросал
ближайший из них на Камлио. Да и уши у нее оставались открытыми, и она
слышала их высказывания, выраженные на чужом языке, но весьма
красноречивые по интонации. "Да защитят нас боги, - подумала Мара, - на
какую судьбу я обрекла своих людей?" Ибо, исходя из законов чести, из
догматов веры, в которой они были воспитаны, все ее воины до последнего
должны были пасть в сражении - а о том, чтобы сдаться, никто не смел и
помыслить!
  - Ты поступила правильно, великая властительница, - убежденно сказал
Лайапа.
  Но когда грубые руки стащили Мару с седла и засаленные кожаные ремни
затянулись на ее запястьях, она не могла отогнать горькие сомнения. На
ставку поставлено нечто большее, чем позор или слава Акомы, напоминала она
себе, когда ее воинов за руки и за ноги привязали к общей веревке и они
выдержали это в стоическом молчании.
  Но когда властительницу Акомы и ее лучших воинов пинками погнали по
дороге, подгоняя уколами ножей и осыпая насмешками, она не была уверена,
что не предпочла бы сейчас быть мертвой.


                                  Глава 4

  ПЛЕННИЦА

  Мара споткнулась и упала.
  Горец, который впихнул ее в походный строй, разразился смехом, когда
она ударилась коленями о неровные камни. Он схватил ее за локоть, рывком
поставил на ноги и подтолкнул вперед. Она наткнулась на Сарика, который
стоял как вкопанный и успел ее поддержать. Было видно, что он с трудом
сдерживает ярость.
  - Моей хозяйке должно быть разрешено ехать верхом на осле, -
запротестовал он, понимая, что гордость не позволяет госпоже говорить.
Каждое слово он выплевывал как проклятие.
  - Заткнись, цуранский пес! Ослу мы найдем применение получше!
  Горец, который, по-видимому, командовал бандой, подозвал одного из
своих подручных и дал ему указание.
  Мара высоко держала голову, стараясь не смотреть на залитое кровью
лицо Люджана. Он отказался поднять руки, чтобы его связали, и, хотя драки
не затевал, туземцам пришлось прибегнуть к грубой силе, чтобы завести ему
руки за спину и привязать к общей веревке. Его глаза потемнели от
негодования, когда он увидел, какое "лучшее применение" нашлось для их
маленького вьючного животного. Камлио поразила воображение турильских
варваров. Они сочли, что красота делает ее ценным трофеем, и потому
посадили в седло ее, а не властительницу.
  Сарик, снова вздумавший протестовать, получил удар в лицо, но при
этом удостоился презрительного объяснения на ломаном цурани:
  - Черноволосая скоро уже не сможет рожать. Поэтому ей и цена невелика.
  Мара выдержала и этот позор: щеки у нее горели. Но когда захватчики в
юбках построились и приготовились выступать в путь, она терзалась от мук
неопределенности. Она понятия не имела, что могут сотворить эти турильцы с
ней самой и с ее спутниками. Но, зная, как обращаются цурани с пленниками
из Турила, она легко могла себе представить, что судьба вряд ли окажется
приятной.
  Турильцы подгоняли пленников, забираясь все глубже в гористую страну.
Мара то и дело скользила и оступалась на гладких камнях: они перебирались
- по колено в воде - через ручьи, стекающие с вершин. Намокшие ремешки
сандалий растянулись, ноги стерлись до волдырей. Прикусив губу, она изо
всех сил боролась со слезами. Когда она выдыхалась и колонна из-за этого
замедляла шаг, кто-нибудь из горцев подгонял ее ударами. Вся спина была в
синяках. Наверняка подобные страдания испытывал и Кевин, когда его,
связанного, гнали на невольничий рынок. В свое время Мара пришла к
заключению, что рабство - позор для человечества. Но тогда это было просто
плодом размышлений властительницы, а сейчас она получила возможность на
собственной шкуре изведать страх и мучения, которые всю жизнь гнетут
несчастных невольников. И хотя ее нынешнее положение было исключительно
опасным, она все-таки родилась свободной и снова - верила - обретет
свободу, если останется в живых, - но каково приходится тем, для кого нет
и не может быть ни малейшей надежды на освобождение? Гнев Кевина, - каждый
раз, когда заходила речь о рабстве, - казался ей теперь вполне
справедливым.
  Камлио ехала верхом. Ее лицо было бледным, но она умудрялась
сохранять маску образцового цуранского бесстрастия. Однако, когда бывшая
куртизанка бросала быстрый взгляд в сторону властительницы Акомы, Мара
ясно читала в этом взгляде страх и сострадание. Как видно, что-то новое
начало просыпаться и в Камлио, если она тревожилась за госпожу, которая
спотыкалась и с трудом передвигала ноги.
  Скалы, среди которых лежал их путь, становились все круче и суровей,
но турильцы гнали пленников еще дальше, на высокогорное плато. И при всех
тяготах пути, невзирая на пот и изнеможение, Мара напоминала себе о высших
целях, ради которых она согласилась на безоговорочную капитуляцию.
Впрочем, и эти соображения казались не такими уж важными, когда горло
пересыхало от жажды, а ноги дрожали от усталости. Снова она пыталась
укрепить слабеющую решимость: надо любой ценой раскрыть секрет, который
чо-джайны и маг Малого пути скрывали за словом "запретно". У Мары не было
ни малейшего представления о том, что ее ожидает, когда ее согласится
выслушать кто-то, облеченный властью. Она не знала турильского наречия, не
знала даже, какой вопрос следует задать. Насколько же опрометчивой она
была, когда, поднявшись на борт "Коальтеки", возомнила, что высадится на
здешних берегах и будет принята врагами ее народа с распростертыми
объятиями! С какой преступной самонадеянностью она вообразила, что сумеет
своим красноречием и силой духа произвести на злобных горцев благоприятное
впечатление и они отнесутся к ней внимательно и любезно! Соотечественники
обожествляли прославленную Слугу Империи и готовы были носить ее на руках.
Ей и в голову не могло прийти, что жители другой страны поведут себя
иначе. А ведь уроки, которые преподал ей Кевин из Занна, должны были
послужить предостережением: у разных народов повадки разные. Простят ли ей
когда-нибудь боги эту глупость?
  Страх мучил Мару все больше и больше, пока горцы гнали пленников, не
давая передышки, через высокий перевал. Ослик брел впереди, равнодушный к
человеческим заботам и покорный той участи, которую назначили ему боги, -
участи вьючного животного. И моя ноша не легче, подумала Мара, снова
оступившись и почувствовав боль в связанных запястьях, когда попыталась
восстановить равновесие. Погруженная в горестные мысли, она не замечала,
какой мукой полны глаза Сарика и Люджана. Сейчас от ее стойкости зависело
нечто большее, чем судьба семьи Акома. Плен заставил ее усвоить еще один
урок: никто - ни мужчина, ни женщина - не должен зависеть от прихоти
другого. Однако этим сказано не все. Не только убогие жизни бедняков из
простонародья цурани, но и будущее самых жалких рабов и судьбы самых
могущественных вельмож зависят сейчас от нее. Перемены в Цурануани не
могут наступить, пока не будет положен конец всемогуществу Ассамблеи.
  Однако решимость Мары подтачивали и другие горькие мысли: Касума
может оказаться ее последним ребенком, разлука с Хокану может растянуться
на весь срок их жизни и ей так и не удастся убедить мужа сделать дочь
наследницей титула Шиндзаваи. Среди многих истин, которые открылись ей за
годы близости со своевольным и строптивым Кевином, была и такая: любить
человека - это еще не значит жить с ним в мире. Одним из самых тяжких
ударов судьбы стал для нее императорский указ, который заставил ее
отослать возлюбленного варвара в мир за Бездной. Она боялась, что столь же
внезапно наступит разлука с Хокану и все самое важное так и останется
недосказанным. Если она не сумеет столковаться с этими турильцами, если
они продадут ее в рабство или просто не выпустят из своих краев, тогда -
если Хокану нужен сын - ребенка для него должна будет выносить другая
женщина. Эта мысль терзала сильнее, чем все телесные муки.
  Она не сразу поняла, что их марш замедлился. Конвоиры убавили шаг в
лощине между холмами, освещенными предзакатным багрянцем. По склонам
внезапно сбежали вниз несколько десятков молодых турильских воинов в
развевающихся накидках. Они размахивали оружием и во все горло хохотали,
смешавшись с молодчиками из той компании, что пригнала пленников.
Оглядывая Камлио, вновь прибывшие многозначительно поднимали брови и с
одобрением прищелкивали языком. Они ощупывали простую ткань платья Мары,
обмениваясь громкими замечатьниями. Наконец властительнице надоело столь
бесцеремонное обращение.
  - Что они говорят? - резко спросила она, обернувшись к Лайапе,
который понуро стоял рядом. Повелительный тон Мары заставил его еще больше
съежиться.
  - Госпожа, - как бы извиняясь, ответил пастух, - это грубые люди.
  Заметив, сколь почтительно он обращается к Маре, туземцы разразились
насмешливыми выкриками, и кто-то спросил на ломаном цурани:
  - Этого болтуна мы теперь будем называть бабским угодником? Или как?
  Смех и возгласы усилились так, что в них почти потонули и гневные
вопросы Мары, и отчаянное воззвание Лайапы:
  - Госпожа, не проси меня переводить.
  Позади нее один из молодых воинов засунул руку себе под юбку и
закатил глаза, словно бы от удовольствия. Замечания, которыми он
сопровождал свою пантомиму, казались его приятелям остроумными; они
хлопали друг друга по плечам и надрывали животы от смеха.
  Лайапа тихо проговорил:
  - Досточтимая госпожа, их слова покажутся тебе оскорбительными.
  - Скажи сейчас же! - потребовала Мара; тем временем Сарик и Люджан
подтянулись поближе и заняли свои обычные позиции по обе стороны от
госпожи.
  - Госпожа, не сочти меня непочтительным... - Будь его руки
свободными, Лайапа распростерся бы на земле. Но руки были связаны, и,
понимая свою беспомощность, он мог лишь повиноваться с самым несчастным
видом. Ты сама приказала... Первый из них, тот, что в зеленой накидке...
Так вот, он спросил нашего главного: попользовался он уже тобой или пока
что нет.
  Мара только кивнула, ничего не сказав.
  Лайапу кинуло в жар, несмотря на прохладный воздух нагорья.
  - А наш главный говорит, что он дожидается, когда мы придем в
селение. Потому что ты слишком костлявая и ему потребуется много подушек и
шкур. - Густо побагровев, он выпалил остальное:
  - Третий, который хватается за свои скрытые места, говорит, что один
из них отвечал на твои вопросы... и получается, что слушался тебя. А это
может означать, что ты ведьма. Вот он и советует нашему главному не
рисковать и не трогать тебя, потому как ты можешь оторвать... его мужское
достояние и его же... этим самым... накормить. А другие считают, что это
очень смешно.
  Мара с досадой подергала ремни, которые стягивали запястья. Как могла
она, связанная, ответить на подобные мерзости и сохранить при этом
достоинство? Взгляд, брошенный ею на Люджана и Сарика, не обнаружил ничего
утешительного. Обоих сжигал гнев, но они были столь же беспомощны, как и
она. Но все равно ничто на свете не заставит ее стерпеть такое оскорбление
от чужаков, никак не проявив хотя бы тени сопротивления! В ее распоряжении
оставался только собственный язык, вот она им и воспользовалась, завопив
что было силы. Эти наглые варвары, может быть, и не слишком хорошо
понимают языка цурани, но, Туракаму свидетель, они поймут намерения
пленницы по ее тону.
  - Эй ты! - заорала она, дернув головой в направлении главаря горцев.
  - Как тебя зовут?
  Длинноносый верзила, стоявший во главе колонны, застыл на месте и, не
успев подумать, повернулся к Маре. Юнец, находившийся рядом с ним,
перестал хвататься за свое причинное место и изумленно уставился на
вожака. Он что-то произнес, и главарь ответил недоуменным жестом. Затем он
обратился к Лайапе на своем языке, и все прочие рассмеялись.
  Мара не стала дожидаться перевода:
  - Этот чванливый дурень, у которого не больше мозгов, чем у
животного, которое везет мою служанку, теперь делает вид, что не понимает
меня! - В ее голосе звенела неподдельная злость. - И это после того, как
он разговаривал на языке цурани, пока мы были в пути?
  При столь дерзком выпаде несколько горцев повернулись к пленнице;
кое-кто не скрывал удивления. "Вот так-то! - подумала Мара. - Тут
присутствуют и другие, способные понимать наш язык. Надо извлечь из этого
как можно больше пользы". Притворившись, что обращается исключительно к
Лайапе, она потребовала:
  - Передай этому тупице, который забывает слова столь же быстро, как
его мамаша забыла имя его палаши, то, что я сейчас скажу. - Она подождала
пару секунд, а потом в наступившем потрясенном молчании добавила:
  - Скажи ему, что он испорченный, грубый мальчишка. Когда мы прибудем
в его селение, я попрошу, чтобы их вождь приказал его выпороть за
непростительное обращение с гостьей. Сообщи ему также, что если мне
понадобится напарник для постельных дел, то я выберу для этого мужчину, а
не сосунка, у которого еще молоко на губах не обсохло. И еще пусть
уразумеет: если он до меня дотронется, я вволю посмеюсь, когда его
прыгалка откажется встать. Он туп, как нидра, а воняет еще хуже. Он более
уродлив, чем самая шелудивая из моих собак, а цена ему и того ниже, потому
что собака хотя бы может охотиться, а блох на ней меньше. Скажи ему, что
само его существование навлекает позор на его предков, и без того не
заслуживающих почтения.
  Неожиданно развеселившись, Лайапа перевел все в точности. Он не успел
еще закончить первую фразу, как все турильские воины уставились на
властительницу Акомы. Но когда он завершил перевод ее тирады, в лощине
стояла такая мертвая тишина, что Мара струхнула. Ее сердце гулко ухало в
груди. Им ничего не стоило убить ее. Любой цуранский властитель,
услыхавший подобную речь от пленницы, тут же приказал бы ее задушить и
выкинуть труп в помойку. Но самое худшее, что может постигнуть человека,
это рабство. И предадут ли ее эти люди позорной смерти или нет - все-таки
она не выкажет перед ними ничего, кроме высокомерного презрения.
  Но тут обстановка резко изменилась. Всех - кроме того, кто послужил
мишенью для насмешек Мары обуяло бурное веселье.
  - Ишь ты, эта горластая за словцом в карман не полезет! Слыхал, чего
она тут нагородила? - крикнул кто-то оскорбленному главарю. Вопрос был
задан с ужасающим акцентом, но все-таки на языке цурани. Это значило, что
вожак владел языком Империи достаточно хорошо и понимал, что было про него
сказано, без перевода Лайапы. Некоторые из его спутников до того зашлись
от смеха, что катались по земле. Воин, которого Мара осыпала такими
нестерпимыми оскорблениями, внимательно присмотрелся к ней и потом, когда
краска вернулась на его лицо, разок кивнул.
  Когда другой турильский воин что-то выкрикнул и принялся размахивать
своим луком, изображая шутовской салют, Люджан постарался подобраться еще
поближе к Маре. Однако по ухмылке весельчака она безошибочно угадала, что
немедленная казнь ей не грозит, и спросила:
  - Что он сказал?
  Лайапа пожал плечами:
  - Говорит, что ты умеешь ругаться не хуже мужчины. В Туриле, госпожа,
это считается чем-то вроде искусства. Я еще в раннем детстве усвоил, что
они могут кого хочешь допечь.
  Через некоторое время приступ веселья закончился. Молодые воины,
составлявшие второй отряд, собрались вместе и, распрощавшись, ушли, чтобы
вернуться к своим обязанностям; некоторые все еще покатывались со смеху.
Те, кто захватил Мару, включая и багроволицего вожака, погнали своих
цуранских подопечных по следующему изгибу дороги. В свете последних лучей
солнца, падающих в долину, за широким лугом показалось селение, обнесенное
деревянной стеной и состоящее из домов с островерхими крышами. Струйки
дыма вились над каменными печными трубами, и можно было заметить копья
дозорных, выполняющих вечерний обход вдоль стены. Место для селения, как
видно, было некогда выбрано с умыслом: оно перекрывало другую дорогу,
которая, петляя, терялась в холмах.
  Горцы-воины ускорили шаг, торопясь поскорее доставить в селение
захваченную добычу.
  - Странно, - пробормотал Сарик, чье неиссякаемое любопытство не
оставило его, даже несмотря на трудности пути и неизвестную судьбу,
ожидающую их. - Такое великолепное пастбище, а трава скотом даже не
тронута!
  При этом замечании турильский вожак обернулся через плечо,
презрительно изогнув губы. В вопиющем противоречии с прежними попытками
сделать вид, что он не понимает язык цурани, воин процедил вполне внятно:
  - Будь доволен, цуранский пес, что вас провела через этот луг
надежная охрана. Без нас вы бы все тут пропали. Здешняя земля усеяна
капканами со времен последнего набега ваших сородичей на наши горы!
  Люджан удивился:
  - Ты хочешь сказать, что у вашего народа сохранились оборонительные
сооружения от последней войны?
  Сарик тоже счел сомнительным такое объяснение:
  - Но ведь боевые действия закончились больше десяти лет тому назад!
  - Это все давние дела, - тихо отозвался Люджан.
  За его беспечным тоном скрывалось предостережение. То, что жители
Турила после давно окончившейся войны заботились о мощной охране своих
поселений и содержали в порядке смертельно опасные капканы,
свидетельствовало о злопамятстве, которое могло усложнить любые
переговоры. Будучи солдатом, Люджан в свое время наслушался всяких историй
от ветеранов злополучного вторжения в Турил. Из этих рассказов следовало,
что человеку лучше умереть, чем попасть в плен и, оказавшись во власти
мстительных фурий из горных племен, терпеть их жестокое обращение.
  Но он скрывал свои страхи от Мары, пока их гнали мимо смертоносного
пастбища и дальше, по деревянному мосту над рвом, наполненным водой горной
речки. Вода сбегала со скалистых утесов и закручивалась в омутах черными
вихрями, слишком быстрыми, чтобы пловец смог их одолеть. Пока Люджан
пытался оценить, насколько велика возможность побега, если попытаться
переплыть ров, главарь угадал его намерения.
  Он повел рукой в кожаной рукавице, указывая на каменные чаши омутов:
  - Здесь потонули многие цуранские воины, командир! Еще больше таких,
кто сломал себе шею на камнях: пытались устроить веревочную переправу. -
Он пожал плечами и снова усмехнулся. - Ваши командиры не дураки, просто
очень уж упрямы. Было дело, они еще и мост вздумали навести. Набросали
камней для опор вон там... - Бахрома его накидки так и заплясала, когда он
взмахнул рукой в направлении пролета осевшего моста. И вон там еще. - Он
указал на другую насыпь, ниже по течению. А потом, словно расслышав боевые
крики воинов, раздававшиеся здесь в прошлые годы, он взглянул вверх, на
неясно вырисовывающиеся очертания крепостной стены. - Они тогда подошли
совсем близко.
  На время забыв об усталости, Мара подала голос:
  - Ты же, наверно, тогда был совсем малолеткой. Как же ты можешь это
помнить?
  Увлекшись яркими воспоминаниями прошлого, горец даже не заметил, что
отвечает на вопрос женщины:
  - Я был на стене, приносил воду отцу и его братьям. И помогал
оттаскивать мертвых и раненых. - Давнишнее озлобление исказило его лицо. -
Я все помню.
  Тычком он взбодрил Люджана и повел отряд через мост. Неясная темная
громада ворот загораживала небо, и в ее тени не были видны оборонительные
сооружения на подходе к крепости. Вожак отозвался на окрик невидимого
часового, а потом поспешил провести цуранских пленников через ворота.
Опытным взглядом Люджан окинул толстые стены из бревен, обшитых снаружи
гладкими досками, но оставленных необработанными внутри, так что на
стволах сохранились кора и сучки; впору было подумать, что эти стены
возводились в спешке.
  - Похоже, сражение было жаркое, - заметил военачальник.
  Вожак засмеялся:
  - Не такое уж жаркое, цурани. Мы были высоко в горах к тому времени,
когда началась третья атака и ваши солдаты захватили стену. Наши командиры
тоже не дураки. Если ваши молодцы вбили себе в голову, что им позарез
нужно это селение, мы позволили им сюда ворваться. Одно дело захватить
какое-то место, а вот удержать его - совсем другое. - Он презрительно
усмехнулся. - Мы никогда не отдадим вам эти горы, цурани. - Широким жестом
он указал на вершины, разрезавшие небо над стеной. - Здесь наш родной дом.
В долинах мы можем строить дома и амбары, чтобы встречаться, торговать и
устраивать праздники, но наши семьи живут высоко в горах. Вот потому-то,
цурани, ваши солдаты и погибали, когда мы нападали на ваши патрули и на
тех, кто искал в горах пропитание. Сотни ваших людей сложили головы во
время наших набегов, пока вы не устали от гор и не убрались восвояси.
  Оставив ворота позади, колонна продвигалась теперь по широкой
торговой улице, где партия пленников привлекла общее внимание. Женщины,
занимавшиеся стиркой на камнях общественного водоема, на время бросили
работу, чтобы поглазеть на столь редкое зрелище. Мальчишки в ярких пледах
восторженно вопили и подбегали, чтобы посмотреть на пленников вблизи;
другие же пялились на чужеземцев из безопасного положения за спинами у
родительниц, которые несли от пекарей завернутые в ткань караваи хлеба.
Некоторые из самых чумазых и неугомонных детишек с криком носились мимо
связанных чужаков; опасаясь, что кто-нибудь из них, чего доброго, начнет
швыряться камнями, Люджан быстрым кивком подал команду своим воинам, и те
плотнее сгрудились вокруг госпожи, чтобы обеспечить ей хотя бы такую
защиту.
  Но враждебности никто не проявлял, если не считать взглядов женщин
средних лет, которые наверняка потеряли сыновей или мужей в стычках с
имперскими войсками. Самый большой фурор производил ослик, на котором
ехала Камлио. Маленькие сорванцы подбегали к нему чуть ли не вплотную,
оживленно перекрикиваясь. Горцы отгоняли их с шутовской свирепостью, но
без всякого результата.
  - У него только четыре ноги! - изумлялись малыши.
  - Почему он не падает? - спрашивал другой. Солдат, который вел осла
за повод, время от времени делал вид, что собирается схватить кого-нибудь
из озорников, и отвечал на их вопросы так, что они разбегались с визгом и
смехом.
  Приглядевшись к окружающим, Мара поделилась своими наблюдениями с
товарищами по несчастью:
  - Если бы эти варвары намеревались нас убить, то, конечно, матери не
позволили бы своим отпрыскам подбегать к нам так близко, а разогнали бы их
по домам.
  Люджан придвинулся к хозяйке:
  - Да будет воля богов, чтобы ты оказалась права, госпожа моя.
  Но его не покидали мрачные предчувствия. Он видел, какими алчными
взглядами пожирают прекрасную Камлио проходящие мужчины. Зато у женщин,
складывающих в тюки выстиранную одежду, лица были хмурыми и
неприязненными, а парень, который тащил котел с водой, презрительно
сплюнул в сторону всадницы. Турильцы - злобный народ, утверждали ветераны,
вернувшиеся домой живыми после сражений в этих горах. Их дети черствеют и
привыкают к жестокости уже на коленях матерей, которые сами были захвачены
как военные трофеи или похищены во время бандитских набегов.
  Когда горцы привели пленников на площадь и там остановились, стало
видно, что все селение состоит из кольца зданий, примыкающих к стене; в
середине кольца находился рынок с переносными лотками для торговцев и
загоном для скота, разделенным на отдельные выгородки. Отряд Акомы завели
в самую просторную из этих выгородок, к великой потехе зрителей, которые
смеялись и перекликались, обсуждая нежданную забаву. Лайапа отказывался
выполнять просьбы Сарика и переводить реплики насмешников; а сама Мара
слишком устала, и ей уже было все равно, кто что говорит. Она жаждала
только одного: найти клочок земли, достаточно чистой, чтобы можно было
наконец сесть. Грязь у нее под ногами была липкой от испражнений животных,
содержавшихся здесь раньше. Она было позавидовала Камлио, сидевшей на
осле, но зависть быстро испарилась, когда властительница взглянула на
молодую женщину и по мертвенной бледности ее лица поняла, что у той,
вероятно, кожа стерта до крови из-за слишком долгого путешествия в седле.
Горцы не разрешили ей спешиться, но привязали осла к столбу, а потом
облокотились на перекладины забора и принялись с одобрением обсуждать ее
распущенные золотые волосы и богатые формы.
  Донельзя возмущенная столь явным отсутствием заботы хотя бы о самых
насущных человеческих потребностях пленников, Мара решительно прошла мимо
своих офицеров. У ворот, где толпились горцы, она обратилась к ним самым
требовательным тоном:
  - Что вы собираетесь делать с моими людьми? - Дрожа от гнева,
порожденного прежде всего страхом, она вскинула голову, чтобы растрепанные
волосы не падали на глаза. - Моим воинам нужны пища и вода и приличное
место для отдыха! Хороший же прием вы оказываете чужестранцам, которые
прибывают с миссией мира! Рабские путы и загон для скота! Стыд и срам вам,
скопище паразитов, которые размножаются в грязи, как свиньи!
  Насколько ей было известно, мидкемийское слово "свинья" относилось к
животным, чьи повадки считались весьма неблаговидными.
  Чужеземное слово, по-видимому, задело турильцев, которые сразу
насупились, в то время как их вожак решительно шагнул вперед.
Раскрасневшись не то от злости, не то от растерянности, он заорал Люджану:
  - Заткни этой женщине глотку, если не хочешь, чтобы ее прикончили!
  Военачальник Акомы не дрогнул. Громовым голосом, который был бы
слышен и в разгаре боя, он провозгласил:
  - Она моя хозяйка. Только она может мне приказывать. Если бы у тебя
хватало мозгов хотя бы для того, чтобы не мочиться под себя в собственной
постели, то тебе стоило бы последовать моему примеру.
  При новом оскорблении главарь горцев зарычал от ярости. Он хотел было
выхватить меч и броситься на пленника, но его удержал один из
соплеменников. Последовал быстрый обмен мнениями на турильском наречии.
Люджан мог лишь стоять с видом молчаливого, но надменного неодобрения,
пока разбушевавшийся главарь не позволил себя утихомирить. Он пробормотал
какую-то короткую фразу и расхохотался утробным смехом, который, однако,
быстро оборвался, когда окружающие его мужчины разом подтянулись и
изобразили на лицах почтительное внимание.
  - Должно быть, сюда идет вождь племени, - шепнул Сарик, до этого
безмолвно стоявший за плечом Мары. Она оглянулась и увидела, что их
конвоиры пожирают глазами человека в длинной накидке, который спускался по
деревянной лестнице самого внушительного здания из всех, примыкающих к
площади. Уличных сорванцов словно ветром сдуло: ни одного не оказалось у
него на пути, пока этот человек пересекал открытое пространство, а
женщины, уносившие кипы выстиранной одежды, вежливо отворачивались.
  Он был стар и согбен годами, но уверенная поступь выдавала привычку к
трудным дорогам. На взгляд Мары, ему было около шестидесяти лет. В его
косу были вплетены амулеты из раковин коркара, сработанные, несомненно,
руками цуранских Мастеров. Не приходилось сомневаться, что эти украшения
не что иное, как военные трофеи. Когда старейшина подошел к ней достаточно
близко, Мара разглядела, что пуговицы его накидки выточены из кости; и тут
ей стало совсем не по себе. Значит, солдатские россказни были правдой: эти
турильцы верят, что талисман, взятый у мертвого врага или сделанный из
частей его тела, придает им силы. Косточки ее пальцев с таким же успехом
смогут пригодиться для наряда какого-нибудь воина.
  Горец-вождь ненадолго остановился, чтобы обменяться парой слов с
командиром отряда, охранявшего пленников. Он указал пальцем на златовласую
куртизанку и на осла, произнес еще что-то и улыбнулся. Командир коротко
отсалютовал; судя по его довольному виду, можно было заключить, что он
получил разрешение на сегодня считать себя свободным и уже готов
отправиться домой.
  Мара выглядела вконец измученной - и телом, и духом; и Сарик,
движимый сочувствием к ней, закричал, обращаясь к командиру:
  - А ты не собираешься представить нас?
  Тот резко остановился. Прочие конвоиры, так же как и старейшина, с
живым интересом наблюдали за ним, пока он про себя решал, должен ли он
отвечать на оклик пленника. Наконец он отозвался:
  - Представляйтесь сами, цурани! У вашей женщины вроде бы язык
достаточно хорошо привешен!
  Другой конвоир злорадно сообщил:
  - Нашего главного зовут Антайя, он атаман в селении Лозо. Я не зря
называю вам его имя: должен же вождь племени знать, о ком идет речь, когда
вы станете требовать, чтобы нашего главного высекли.
  Это выступление было встречено громким хохотом, к которому
присоединились и вождь, и уличные дети, и женщины у водоема. Не в силах
больше сдерживать себя, Мара выступила вперед.
  Обращаясь к вождю, который заливался смехом и хлопал себя по
коленкам, властительница надменно произнесла:
  - Я - Мара, властительница Акомы, и я прибыла в Конфедерацию Турил с
миссией мира.
  Веселое расположение духа мигом покинуло вождя. Изумленный, он на
несколько секунд, казалось, лишился дара речи. Однако, овладев собой, он
насмешливо процедил:
  - Женщина, стоящая в дерьме квердидр, желает, чтобы с ней обращались
как с важной персоной и посланцем мира?
  Мара побелела от ярости. Люджан чувствовал, что она вот-вот сорвется
и бросит в лицо вождю какое-нибудь нестерпимое оскорбление, а это может
для нее плохо кончиться. В отчаянии военачальник повернулся к Сарику:
  - Мы должны что-то сделать. Хотя бы только для того, чтобы отвлечь ее.
  Но молодой советник уже сделал шаг вперед, словно и не слыша
сказанного. Как только Мара открыла рот, собираясь говорить, Сарик
заглушил ее голос своим.
  - Вождь людей Турила! - выкрикнул он. - Ты глупец, если не можешь
предложить властительнице Акомы ничего лучшего, чем затон для скота! Перед
тобой стоит Мара, Слуга Империи, принадлежащая к монаршему семейству
императора Ичиндара!
  Вождь вскинул голову:
  - Вот эта?..
  Хотя его тон был полон презрения, выходка Сарика оказалась не вполне
бесполезной. Престарелый вождь не добавил никакого унизительного
замечания, но коротким жестом подал знак, чтобы Антайя вернулся к своим
обязанностям. На этот раз слова вождя были отрывистыми и повелительными, и
Лайапа, под нажимом Сарика, исправно переводил:
  - Он говорит, что если Антайя приводит в лагерь животных, то должен
за ними и присматривать: накормить их, напоить и подложить подстилку.
Конечно, не очень мягкую: соломы у нас маловато, да и боги не одобряют
излишеств. Девушку, которая ехала на осле, следует поместить в хижину.
Такая красота встречается редко, и ее нужно сохранить для мужчины, который
завоюет право потребовать ее себе в жены.
  Лайапа чувствовал себя неуютно: все это время глаза Мары, казалось,
готовы были просверлить его насквозь.
  Однако ни тени какого-то личного неудовольствия не слышалось в ее
голосе, когда она приказала:
  - Договаривай до конца!
  Лайапа кивнул и облизнул пересохшие губы.
  - Вождь этого селения говорит, что он слышал о Слуге Империи и об ее
родстве с Императором. К тому же он заявляет, что Ичиндаром управляют
женщины и что он, уроженец гор, не удостоит ответом растрепу, которая
посреди улицы хвалится своим знатным происхождением. Однако в силу
существующего договора между Цурануани и Конфедерацией он также не властен
разрешить никому из своих людей потребовать Мару себе в качестве военной
добычи.
  Возгласы разочарования послышались среди отряда горцев,
конвоировавших властительницу. Двое-трое наиболее бесстыжих сделали
непристойные жесты.
  Повернувшись в сторону загона, вождь обратился к военачальнику Мары
на языке цурани. Судя по тому, что в его произношении отсутствовал какой
бы то ни было акцент, он сумел выучить этот язык во время прежних войн.
  - Если у вас имеется в чем-либо нужда, на Антайю возлагается
обязанность проследить, чтобы ваши потребности были удовлетворены. Завтра
мы соберем конвой из двадцати воинов и проводим вас и ваших женщин к
верховному вождю в Дарабалди. Если потребуется разбирательство, вы
предстанете там перед судом Совета.
  Сарик выглядел взбешенным, но прислушался к Лайапе, когда тот
предостерегающе коснулся его руки:
  - Первый советник, не заставляй этих людей или их вождя осерчать еще
больше. Они не из тех, кто любит препираться из-за тонкостей этикета. Они
прикончат нас без всяких церемоний и не будут об этом сожалеть. И в таком
случае к утру мы все уже будем здесь лежать с перерезанными глотками...
если не хуже. То, что нас отсылают в Дарабалди, а не распределяют между
теми, кто нас захватил, - это, в сущности, очень большое одолжение.
  Выразительно взглянув на навоз, присохший к сандалиям, Сарик
обратился к Люджану, пальцы которого, казалось, горят огнем, лишенные
возможности схватиться за меч.
  - Кузен, - хмуро сказал советник, - если это следует считать большим
одолжением, то смеем ли мы даже подумать о том, чем может оказаться
одолжение маленькое?
  Свалившиеся на них напасти, как видно, не смогли до конца сломить
боевой дух неугомонных родичей. Отбросив цуранскую личину бесстрастия,
военачальник Мары с подавленным смешком отозвался:
  - Ну и ну, дружище, ты и в дыму собственного погребального костра
будешь размышлять на философские темы, уж это-то я точно знаю!
  Затем они одновременно повернулись к хозяйке: их наметанный взгляд
сразу определил, какой несчастной и потерянной она себя чувствует, хотя и
держит спину, как всегда, прямо, а лицо у нее сохраняет обычную
надменность.
  Мара наблюдала, как группа предприимчивых горцев приняла на себя
заботу о Камлио и ее ослике.
  - Как ты думаешь, ей не причинят вреда? - спросила она у Лайапы. От
тех, кто находился к хозяйке ближе всех, не укрылось беспокойство в ее
голосе.
  Бывший пастух покачал головой:
  - В здешнем суровом краю никогда не бывает достаточно женщин,
способных рожать, а Камлио хороша собой, что делает ее ценной вдвойне. Но
если какой-нибудь мужчина вздумает поторговаться за право взять ее в жены,
он сначала должен получить на это разрешение вождя племени. Если такого
согласия не будет, то ею можно восхищаться, но нельзя тащить в постель.
Все неженатые воины знают, что тронуть ее сейчас - это значит лишиться
всякой надежды стать ее мужем. Поскольку в горах многие одинокие мужчины
погибают, так и не обзаведясь женой, эти буяны не станут рисковать
возможностью заполучить в свой дом женщину, даже если эта возможность и
невелика.
  Мара спросила:
  - А куртизанок в этой стране нет?
  Лайапа выглядел оскорбленным.
  - Очень мало, только в Дарабалди. Женщины редко выбирают такой образ
жизни, да и для племени в этом не много чести. Молодые мужчины могут
посещать их один-два раза в год, но это приносит слабое утешение в долгие
зимние ночи.
  Поверх головы низкорослого пастуха Люджан и Сарик обменялись
взглядами.
  - Веселенькое местечко, - пробормотал Сарик, снова окинув взглядом
заваленную навозом землю, на которой, судя по всему, им было суждено
коротать предстоящую ночь. Эти турильцы, промышляющие кровавыми набегами,
не видели ничего особенного в том, чтобы выкрасть девушку или женщину из
родного дома. У народа цурани самая забитая из жен имела право на то,
чтобы ее прилюдно выслушал владелец поместья. - Вот уж действительно
варварское! - подвел он итог своим наблюдениям.
  Сарик вздрогнул, ощутив порыв холодного ветра, и, взглянув на свою
миниатюрную госпожу, в который уже раз восхитился твердостью духа, что
позволяла ей сохранять достоинство. Но она была связана и беспомощна, с
ней обращались как с последней рабыней, и в душе у Сарика поднималась и
искала выхода ярость.
  Словно прочитав мысли советника, Мара послала ему ту неотразимую
улыбку, которая внушала людям преданность и заставляла гордиться тем, что
они служат именно ей.
  - Я справлюсь, Сарик. Ты только не давай своему воинственному кузену
лезть на рожон из-за вещей, которые не имеют значения. Потому что вот это,
- тут она подняла руки, все еще стянутые ремнями из сыромятной кожи, - и
это, - она подковырнула ногой загаженную почву, - совсем не важно.
Ассамблея магов устроила бы нам кое-что похуже. Пусть только мне
предоставят возможность побеседовать в Дарабалди с верховным вождем
Турила; все прочее не должно нас заботить.
  Сумрак сгущался; в домах, окружающих площадь, загорались сальные
свечи, и их оранжевый свет проникал сквозь затянутые промасленной кожей
окна. Мара склонила голову и, очевидно, погрузилась в медитацию, как учили
ее жрицы храма Лашимы в бесконечно далекие юные годы.

  ***

  Согретая теплом Сарика и Люджана, придвинувшихся к ней как можно
теснее, и защищенная от холодного ветра и раскисшей земли накидкой,
которую она согласилась взять у своего военачальника после его настойчивых
уговоров, Мара очнулась, ощутив чье-то прикосновение. Тяжелый сон оставлял
ее медленно. Она пошевелилась и открыла глаза в темноту, нарушаемую только
слабым светом нескольких окон, за которыми еще не погасли свечи.
  - В чем дело?.. - Тело плохо повиновалось Маре; все болело от ушибов,
волдырей и ссадин.
  - Кто-то идет, - прошептал Сарик, и тогда она тоже увидела фонарь,
который, покачиваясь, пересекал площадь.
  Фигура, закутанная в плащ, явно принадлежала женщине. Она кивнула
часовому, охранявшему загон, но не произнесла ни слова. Из рук в руки
перешла перламутровая пластинка из раковины коркара.
  Весело рассмеявшись, часовой пропустил женщину. Она вошла в загон,
подняв фонарь над головой, скрытой под капюшоном. Свет фонаря заставил
воинов Мары насторожиться.
  - Властительница Акомы?.. - Голос был низким и хрипловатым. - Мой
господин смилостивился и сказал, что ты можешь провести ночь вместе со
своей служанкой в хижине для незамужних женщин.
  - Ты рискнешь поверить ей? - шепнул Сарик на ухо хозяйке. - Это,
может быть, задумано, чтобы отделить тебя от остальных.
  - Прекрасно понимаю, - так же торопливо отозвалась Мара. А потом
обратилась к незнакомке достаточно громко, чтобы быть услышанной:
  - Если твои намерения честны, разрежь мои путы.
  Горянка с фонарем подошла ближе, освещая себе путь между лежащими
воинами Мары.
  - Непременно, госпожа Мара.
  Свободной рукой она достала из-под плаща кинжал.
  Мара почувствовала, как вздрогнул Люджан при виде обнаженного клинка.
Однако защитить хозяйку он все равно не мог: связанные руки делали его
беспомощным.
  Он мог лишь с тревогой наблюдать, как женщина из горной страны
наклонилась и ловко перерезала ремни, стягивавшие руки властительницы.
  Мара потерла онемевшие запястья, стараясь восстановить ток крови в
непослушных пальцах.
  - Освободи также моих офицеров и солдат! - властно потребовала она.
  Женщина отступила на шаг и водворила кинжал на место - в чехол,
подвешенный к поясу.
  - Не могу, госпожа Мара.
  - Тогда я не пойду, - ледяным тоном объявила властительница Акомы.
  Женщина в плаще равнодушно пожала плечами:
  - Ну что ж, оставайся здесь. Но твоей служанке плохо. Она все время
дрожит.
  Мару обуял гнев:
  - Кто-нибудь ее обидел?
  Гордость не позволила женщине говорить, но зато из темноты,
скрывавшей от взгляда все, что находилось вне круга света от фонаря,
послышался голос Лайапы:
  - Благодетельная, ты наносишь оскорбление. Жена вождя племени пришла,
чтобы облегчить твое положение. А если ты предполагаешь, что твоей
прислужнице причинили вред, то тем самым оскорбляешь все племя. Ее
проявление доброты искренне, и я советую тебе принять предложение.
  Мара перевела дух. Конечно, отрадно, что эти варвары пекутся о своей
собственной чести, - но как быть с честью самой Мары? Она покроет себя
позором, если оставит своих воинов в этой навозной яме.
  Сарик угадал ее колебания.
  - Госпожа, - тихо произнес он, - я думаю, ты можешь ей поверить.
Сражаться нам все равно не удастся: мы сами отвергли этот путь. А если уж
мы оказались узниками, что нам остается, кроме как принимать последствия
ранее принятого решения и по возможности обращать их в свою пользу?
  Мара понимала, что советник прав. Но она была цурани и по рождению, и
по воспитанию, и вся ее душа восставала против столь грубого воплощения в
жизнь логически безупречных умозаключений.
  Люджан легонько толкнул ее локтем:
  - Госпожа, не беспокойся о воинах. Они будут спать в этом
квердидровом загоне и сочтут подобный ночлег делом чести для себя, ибо оно
совершается по долгу службы Акоме. А если кто-нибудь вздумает жаловаться,
я позабочусь о том, чтобы его высекли как солдата, нуждающегося в закалке!
Я привел в эту страну лучших моих бойцов затем, чтобы они тебя охраняли.
Они все прошли нелегкий отбор: каждый был обязан доказать, что достоин
войти в твой эскорт. И я полагаю, что любой из них умрет ради тебя, если
это понадобится. - Он помолчал и с кривой усмешкой добавил:
  - Лежать среди нечистот все-таки куда приятнее, чем въезжать на
острие меча в чертоги Туракаму.
  - Это верно, - согласилась Мара, слишком усталая, чтобы засмеяться в
ответ на эту вымученную шутку. Женщине с фонарем она сказала:
  - Хорошо, я иду.
  Она с трудом поднялась на ноги. Волдыри на стертых ступнях напомнили
о себе жгучей болью, и Мара едва не упала, но жена вождя, с возгласом
сочувствия, протянула руку и поддержала пленницу. Мара медленно
проковыляла через загон к воротам, которые часовые держали открытыми.
  Один из них бросил какое-то замечание, когда обе женщины проходили
через ворота. Жена вождя даже головой не повела в его сторону, но ответила
какой-то презрительной фразой.
  - Ох уж эти мужчины! - доверительно заметила она, с легкостью
переходя на язык цурани. - Какая жалость, что мозги у них не так легки на
подъем, как некоторые другие органы.
  От удивления Мара даже улыбнулась, и любопытство на миг пересилило
все другие чувства.
  - А это правда, что ваши мужчины женятся на девушках, которых
похищают из родных домов во время набегов?
  Жена вождя повернула голову, и Мара успела разглядеть на ее лице
морщинки, оставленные и лишениями, и смешливым нравом.
  - Сущая правда, - подтвердила она. В ее тоне звучали одновременно и
смех, и язвительное презрение. - Вот, например, ты. легла бы в постель с
мужчиной, который не показал себя как искусный воин, гроза врагов и умелый
добытчик?
  Брови у Мары полезли вверх. Каждая цуранская девушка, в сущности,
желала найти у своего супруга именно эти качества, хотя формы сватовства
весьма отличались от турильских. Властительнице Акомы никогда и в голову
не приходило, что можно взглянуть в ином свете на обычай, который она
считала заведомо варварским. Но, как ни странно, слова жительницы гор
имели смысл.
  - Называй меня Юкатой, - добродушно предложила она. - Если я о чем и
жалею, так только о том, как долго мне пришлось вдалбливать в глупую
голову моего муженька, что тебе нужно позволить отдохнуть от холода!
  - Как видно, мои сведения о ваших турильских обычаях чрезвычайно
скудны, - призналась Мара. - Судя по высказываниям ваших воинов да и вождя
тоже, я была готова подумать, что в этой стране женщины не обладают
никаким влиянием.
  Юката только фыркнула, помогая Маре подняться на невысокое крыльцо
дома, расположенного ближе остальных к середине площади. По виду это был
длинный бревенчатый сарай с соломенной крышей. Дым из печной трубы
припахивал ароматной корой; на дверном косяке были выцарапаны странные
символы плодородия.
  - То, что мужчины говорят о себе, и то, каковы они в
действительности, - совсем не одно и то же, и в твоем возрасте тебе пора
бы это знать!
  Мара промолчала. Судьба подарила ей мужа, относившегося к ней как к
равной, и варвара-любовника, который открыл ей, что значит быть женщиной;
но она знала множество других, пребывающих в полнейшем подчинении у
мужчин. Тяжелее всех приходилось таким, как Камлио, целиком зависящим от
чужой воли; наиболее завидной оказывалась участь тех, кто умел вить
веревки из своих "властителей", - как, например, госпожа Изашани, глава
многочисленного семейства Ксакатекас. Мужчины считали ее образцом
цуранской жены, и тем не менее ни один из них - ни союзник, ни враг - не
мог одержать над ней верх.
  Юката толчком открыла дверь, петли которой громко скрипнули. В ночь
хлынул золотистый свет вместе со сладковатым дымком от коры, горящей в
каменной печи. Мара следом за своей провожатой вошла внутрь.
  - Сюда, - послышался приветливый женский голос, - скинь эти грязные
сандалии.
  Одеревеневшая спина Мары не позволила ей достаточно быстро нагнуться,
но тут чьи-то руки мягким нажимом усадили ее на деревянный табурет, и
девушка с каштановыми косами сняла обувь с ее ног. Мягкий тканый коврик на
полу показался немыслимой роскошью для иззябших ступней. Усталая
настолько, что могла бы провалиться в сон прямо там, где сидела, Мара
пыталась оставаться начеку. Если для этих женщин интересна беседа с ней,
она могла бы многое узнать о народе Турила. Однако, прислушиваясь к
гортанному говору и видя застенчивые улыбки, которыми обменивались
незамужние девушки - обитательницы дома, где ей предстояло провести ночь,
- Мара поняла, как не хватает ей умения госпожи Изашани найти нужный тон в
женском обществе. Более привычная к переговорам с политиками на собраниях
клана или к тонкостям приема просителей, властительница Акомы потерла
ушибленное колено и вознамерилась приложить все старания, чтобы извлечь
как можно больше пользы из своего нынешнего положения.
  Ей требовался переводчик. На первый взгляд все девушки, собранные
здесь, были не старше шестнадцати лет, а это значило, что они появились на
свет после войны с Империей и им не представилось случая научиться
говорить на языке цурани. Мара оглядела круг юных лиц, освещенных светом
лампы, и наконец высмотрела седую голову Юкаты; как она и предполагала,
жена вождя уже собиралась уходить.
  - Подожди, госпожа Юката, - окликнула ее Мара, назвав пожилую женщину
так, как у цурани принято обращаться к особе высокого ранга. - Я еще не
поблагодарила тебя за то, что ты вызволила меня из загона для скота, и не
имела возможности объяснить твоим землякам, почему я здесь.
  - Благодарности не обязательны, госпожа Мара, - откликнулась Юката,
обернувшись. Самая юная из присутствующих девушек посторонилась, чтобы
освободить проход для пожилой жены вождя, которая остановилась перед
табуретом Мары. - Мы не варвары, какими нас считают цурани. Я женщина; я
рожала детей и видела, как они умирают, мне легко понять, почему наши
мужчины до сих пор ненавидят твоих соотечественников. А почему ты здесь, -
это ты сможешь объяснить нашему верховному вождю в Дарабалди.
  - Если меня согласятся выслушать, - с горечью заметила Мара. - У
ваших мужчин, согласись, терпение иссякает быстро.
  Юката засмеялась:
  - Тебя выслушают. - Она похлопала цуранскую властительницу по руке
загрубелой, но легкой ладонью. - Я знаю жену верховного вождя. Ее зовут
Мирана, и мы с ней росли в одной деревне до того набега, когда нас
похитили. Она упряма и достаточно речиста, чтобы сломать волю любого
мужчины, даже такого чурбана, как ее муж. Она позаботится, чтобы тебя
выслушали, а иначе станет высмеивать его мужские достоинства до тех пор,
пока эти достоинства не усохнут от позора.
  Мара слушала с нарастающим удивлением.
  - Ты так спокойно говоришь о набегах, которые оторвали тебя от дома и
семьи! - воскликнула она. - И ты не боишься, что ваши мужья поколотят вас
за столь неуважительные отзывы?
  Слова Мары породили целый вихрь вопросов и возгласов среди юных
девушек. Юката перевела сказанное. Это вызвало новую волну смешков,
которая улеглась, когда жена вождя заговорила снова.
  - Набеги с похищением женщин - это... обычай в наших краях, госпожа
Мара. Он берет начало от тех времен, когда женщин было еще меньше, чем
сейчас, и положение мужчины определялось тем, в каком возрасте он сумел
добыть себе жену. В наши дни похищение происходит без кровопролития. Много
воплей и шума, погоня с жуткими проклятиями и угрозами... но это так, для
виду. В старину набеги совершались по-другому: завязывались кровопролитные
стычки и люди погибали. А теперь доблесть мужчины измеряется тем, как
далеко от собственного жилища он добудет себе супругу и сколь рьяно
защищают невесту ее односельчане. Этот дом для незамужних девушек
находится в самом центре селения под надежной защитой наших укреплений. Но
заметь, сюда приходят поселиться только те девушки, которые достигли
брачного возраста и не прочь обзавестись супругом.
  Мара снова обвела взглядом юные лица, гладкие и еще не отмеченные
печатью прожитых лет:
  - Так что же, вы все хотите, чтобы вас захватили чужаки?
  За девушек ответила Юката:
  - Эти малышки наблюдают за парнями, которые наведываются к нам в
селение и присматривают себе невесту. - Она улыбнулась. - Если девушка
считает, что юноша недостаточно привлекателен, то она будет вопить не
понарошку, а всерьез, и тогда мужчины - отцы девушек на выданье - прогонят
отвергнутого претендента. Но какая из девушек захочет остаться обойденной
вниманием, когда сюда явятся обнаженные воины: по обычаю, они должны
сбросить одежду, отправляясь в набег. Девушка, на которую никто не
позарился, считается уродливой или запятнанной, и единственный способ
выйти замуж, который у нее остается, - это дождаться, пока два ухажера
придут за одной и той же невестой, броситься сзади на спину того из них,
который потерпит поражение, и доехать до дому у него на закорках - так,
чтобы он ее не сбросил!
  Мара только головой покачала, услышав о столь странном обычае. Ей
понадобится многое узнать, если она хочет договориться со здешними
властями, чтобы они пришли ей на помощь.
  Юката добавила:
  - Уже поздно, а рано утром вы отправитесь в дорогу. Я предлагаю вот
что: пусть девушки покажут тебе свободную спальную циновку, и постарайся
отдохнуть.
  - Благодарю тебя, госпожа Юката. - Мара наклонила голову с
неподдельным уважением и позволила девушкам проводить ее в маленькое
помещение, отделенное занавесками от общего зала и служившее спальней для
здешних обитательниц. Пол был устлан шкурами. В свете масляной
лампы-ночника Мара увидела Камлио. Та спала, повернувшись на бок. Испытав
немалое облегчение оттого, что прекрасная куртизанка цела и невредима,
Мара жестом показала турильской девушке, задержавшейся у входа, что от той
больше ничего не требуется. Потом, благодарная судьбе хотя бы за эту
милость, она стянула свое перепачканное платье. Оставшись только в нижней
сорочке из тонкого шелка, она заползла под шкуры и протянула руку, чтобы
прикрутить фитиль лампы.
  - Госпожа!.. - Открытые глаза Камлио смотрели на властительницу в
упор. Она и не думала спать, а просто до сих пор притворялась. - Госпожа
Мара, что с нами будет?
  Отказавшись от намерения погасить лампу, Мара внимательно вгляделась
в лицо девушки, которая пожирала ее глазами, похожими на светлые
драгоценные камни. Да, не приходилось удивляться, что Аракаси потерял
голову от такой красоты! С этой кожей цвета сливок, с этими длинными
солнечными волосами Камлио была способна свести с ума любого мужчину. Но
при всем желании как-то ее подбодрить и успокоить Мара понимала, что лгать
не имеет смысла. Если уж ее Мастер тайного знания расчувствовался от
прелести этой куртизанки, то что может выкинуть турильский горец - при том
что у его народа веками соблюдается обычай добывать себе жен в набегах?
  - Не знаю, Камлио.
  Как ни старалась властительница Акомы скрыть собственную
неуверенность, ей это не удалось.
  Тонкие пальцы бывшей куртизанки вцепились в мех шкуры-покрывала.
  - Я не хочу оставаться среди этих людей!
  Когда раньше речь заходила о ее личных желаниях, она всегда смущенно
отводила глаза. Сейчас - впервые за все время - этого не произошло.
  - Тогда чего бы ты хотела? - Мара не упустила случая поговорить по
душам, раз уж общая беда предоставила такую возможность. - Ты слишком
умна, Камлио, чтобы оставаться у меня в служанках, но слишком
необразованна, чтобы претендовать на более ответственную должность. Так
чем же ты хотела бы заняться?
  Зеленые глаза Камлио вспыхнули.
  - Я могу научиться. Другие же смогли у тебя на службе подняться до
более высокого ранга, хотя и не были рождены для этого. - Она прикусила
полную губу и почти сразу, словно стряхнув сковывающее ее напряжение и
сломив некий внутренний барьер, решилась заговорить:
  - Аракаси... Почему он так настаивал на том, чтобы выкупить меня на
свободу? Почему ты исполнила его просьбу, если не собиралась оставить меня
для него?
  Мара на мгновение прикрыла глаза. Она слишком устала для таких
разговоров! Одно неверное слово, один уклончивый ответ - и под угрозой
окажется все, в чем ее Мастер видел свое счастье. Самая правильная тактика
- это честность, но как найти единственно точные слова? У Мары ломило
виски, и казалось, что ноет каждая клеточка тела; непослушные мускулы
болели после тяжелого перехода... И властительница Акомы приняла решение.
Все равно ей никогда не подняться до высот тактичности, которыми славится
госпожа Изашани. Вполне достаточно будет и прямоты, позаимствованной у
Кевина из Занна.
  - Аракаси вспомнил свою семью: его близкие тоже были обречены на
жалкое существование... и им тоже не было дано узнать, что такое любовь.
  Глаза у Камлио расширились.
  - Какую семью? Он говорил, что вся его семья - это ты и вся его честь
- это тоже ты.
  Мара поняла, как много значит такое признание.
  - Может быть, я и стала его семьей и честью. Но Аракаси был рожден
женщиной из круга Зыбкой Жизни, и хозяина у него не имелось. Он не знал
имени своего отца, а его единственную сестру убил мерзкий сластолюбец.
  Куртизанка молча обдумывала услышанное.
  Наблюдая за ней и опасаясь, как бы не сказать лишнего, Мара уже не
могла остановиться:
  - Он хочет освободить тебя от прошлого, Камлио. Я достаточно хорошо
его знаю, чтобы поручиться: он никогда не попросит тебя ни о чем, кроме
того, что ты согласишься дать ему по доброй воле.
  - И ты тоже так любишь своего мужа? - В вопросе слышался оттенок
сомнения, как будто она не могла поверить в существование подобных
отношений между мужчиной и женщиной.
  - Да, и я тоже.
  Мара помолчала. Больше всего ей сейчас хотелось уронить голову на
циновку, закрыть глаза и забыть обо всем в спасительном бесчувствии сна.
  Но Камлио хотела не этого. Беспокойно теребя край шкуры, она вдруг
резко переменила предмет разговора:
  - Госпожа, не оставляй меня среди этих турильцев, умоляю тебя! Если
меня заставят стать женой здешнего дикаря, я так никогда и не узнаю, кто
же я такая на самом деле. Мне так и не доведется понять смысл той свободы,
которую ты мне подарила.
  - Не бойся, Камлио, - сказала Мара, чувствуя, что проигрывает
сражение против неимоверной усталости. - Если я вообще смогу покинуть эту
страну, я уведу с собой и тебя, и всех моих людей.
  И Камлио, словно вполне доверившись этому обещанию, протянула руку и
погасила ночник. После этого Мара заснула крепким сном без сновидений в
маленькой спальне, где пахло горными травами.
  В преддверии утра девушки помогли властительнице Маре и ее
прислужнице принять теплую ванну; за этим последовал завтрак, состоявший
из свежего хлеба и квердидрового сыра. Камлио выглядела бледной, но
собранной. Однако Мара уловила в ней какую-то необычную хрупкость, которую
приписала скорей беспокойству, чем унынию. За стенами хижины, на площади,
царило явное оживление - оттуда доносились крики и смех, но Мара не могла
распознать причину этой сумятицы: через полупрозрачную промасленную кожу,
которой были затянуты окна, ничего не было видно. Когда она попыталась
расспросить окружающих, ответом ей были лишь непонимающие взгляды. Без
Юкаты пленницам ничего больше не оставалось, кроме как продолжать трапезу,
пока горцы-воины не подошли к дверям хижины и не потребовали, чтобы обе
женщины-цурани вышли на улицу.
  Камлио побелела. Мара ободряющим жестом коснулась ее руки, затем
высоко вздернула подбородок и шагнула за порог.
  У крыльца ожидала повозка с высокими бортами, сплетенными из ивовой
лозы; в повозку были запряжены две квердидры и упрямый ослик. Его серая
шкура была испещрена пятнами от плевков злобных шестиногих тварей, и он
тщетно принимался лягаться в ответ. Квердидры моргали своими не
правдоподобными ресницами и морщили губы, словно улыбаясь.
  К повозке были привязаны воины Мары. Несмотря на ночь, проведенную в
загоне для скота, от них не пахло навозом. И одежда их, и они сами
выглядели чистыми, хотя и промокшими насквозь. Когда Люджан увидел свою
хозяйку, спускающуюся с крыльца, он вспыхнул от радости; Сарик сдержал
улыбку. Обрадованная видом своих воинов, Мара перевела взгляд дальше и
обратила внимание на то, что турильские конвоиры, с важным видом
расхаживающие вокруг, поглядывают на ее безоружную и связанную свиту едва
ли не с уважением, о котором вчера не было и речи.
  Хотя Мара и заподозрила, что эти перемены каким-то образом связаны с
кутерьмой, шум которой она слышала, у нее не было возможности у кого-либо
об этом спросить. Кругом толпились турильские воины; обеих женщин
перекинули через грубый деревянный задок на дно повозки, устланное
соломой. Высокие борта были сплетены так плотно, что Мара не могла ничего
сквозь них разглядеть. Воины крепко зашнуровали полотнища заднего полога.
Пленницы почувствовали толчок, когда возница взобрался на козлы и натянул
поводья. Потом заскрипели борта и колеса: возница подбодрил упряжку
ударами стрекала, и экипаж тронулся с места.
  Тройка, составленная из осла и двух квердидр, тянула плохо. Повозка
виляла и то и дело съезжала с колеи, а солома пахла скотом: как видно, ее
взяли, не особо приглядываясь и принюхиваясь, из чьего-то хлева.
  Камлио выглядела совсем больной от страха, и Мара попросила ее лечь
на солому. Она предложила девушке свой плащ для защиты от холодного ветра,
налетавшего с вершин.
  - Я не брошу тебя, Камлио, - заверила она спутницу. - Ты не затем
сюда явилась, чтобы стать женой какого-нибудь турильского невежи.
  Но и сама Мара не могла спокойно сидеть на месте. Она прислонилась к
борту, который был ближе к Люджану, и пожелала узнать, каким образом ее
воины так промокли.
  Как и раньше, турильскую охрану ни в малой степени не заботили
разговоры пленников между собой. Никто не запрещал Люджану подойти
вплотную к борту повозки и отвечать на вопросы госпожи.
  - Мы им так и сказали: нам-то наплевать, что от нас будет нести
навозом, когда мы войдем в вашу столицу... - ответил военачальник Акомы, с
трудом подавляя желание рассмеяться. - Тогда они посовещались и разрешили
нам под охраной дойти до реки и выкупаться. - Тут уж он не сдержался и
прыснул от смеха. - Конечно, наши доспехи и одежда были грязными, поэтому
мы разделись, чтобы их тоже отмыть и почистить. Это вызвало у горцев
страшнейший переполох. Лайапа объяснил это тем, что они обнажаются только
для сражения. Затем они начали тыкать в нас пальцами и бурно обмениваться
мнениями. Потом кто-то на очень плохом цурани выкрикнул, что нас
неинтересно дразнить, поскольку мы все равно не способны понимать их
язвительные насмешки...
  Люджан запнулся и замолчал.
  Мара прижалась щекой к поскрипывающему плетеному борту.
  - Продолжай.
  Люджан откашлялся. Было очевидно, что его что-то очень забавляет и он
изо всех сил старается сохранять видимую невозмутимость.
  - На вызов ответил Сарик: он крикнул Лайапе, чтобы тот переводил все
слово в слово, какими бы мерзкими или непристойными ни были эти слова. -
Повозку тряхнуло на особенно крутой рытвине, и Люджан прервал свое
повествование - вероятно, затем, чтобы перепрыгнуть через яму. - Ну вот,
тут уж действительно пошло веселье. Эти турильцы изощрялись в
предположениях, как именно мы получили свои боевые отметины на теле. Если
их послушать, так лучшие воины нашей страны нанимают специально обученных
женщин из круга Зыбкой Жизни, чтобы те как следует разодрали им кожу
ногтями. Или, скажем, все наши сестры валяются в постели с собаками и
джайгами, а мы яростно царапаемся между собой да еще соревнуемся, у кого
будет самый устрашающий вид.
  Люджан снова замолчал, на этот раз заметно нахмурившись. Мара
вцепилась в прутья борта с такой силой, что побелели костяшки пальцев.
Оскорбления, о которых упоминал Люджан, были достаточно нестерпимыми,
чтобы мужчина воспылал жаждой мести. Более того, властительница
сомневалась, что военачальник пересказал ей худшие из образцов злоречия.
Борясь с горечью и гневом на себя за то, что по ее милости столь
доблестные воины угодили в такой скверный переплет, она хрипло проговорила:
  - Должно быть, выдержать все это было мучительно.
  - Ну, не так уж мучительно. - В голосе Люджана зазвучала твердость
стали варварского мира. - И я, и другие... мы все взяли пример с Папевайо,
госпожа.
  Мара прикрыла глаза, с болью вспомнив об отважном Вайо, который много
раз спасал ее от верной гибели. Однажды ему пришлось ради Мары отказаться
от почетной смерти на острие своего меча и - снова ради Мары - до конца
дней носить черную повязку осужденного на казнь, видя в этой метке позора
символ триумфа, который могли оценить лишь сама властительница и те, кто о
нем знал. В конце концов он умер, спасая ее жизнь, в схватке с врагом из
дома Минванаби.
  На очередном ухабе повозка опять резко накренилась, и Мара вырвалась
из плена воспоминаний. Она надеялась, что этих воинов - лучших,
достойнейших из ее личной охраны - не ожидает такой же безвременный конец.
Старый Кейок, ее военный советник, успел убедить ее, что - вопреки
традиционным воззрениям цурани - на долю доблестного воина может выпасть и
не менее славная кончина, чем смерть в бою на чужой земле.
  - Продолжай, - снова приказала она, стараясь, чтобы не дрогнул голос.
  Она не видела своего военачальника, но вполне ясно представила в
воображении, как он пожал плечами.
  - Госпожа, тут нечего больше рассказывать. Твои воины условились не
обижаться на пустую болтовню турильцев, просто не обращать внимания на их
слова. И горцев это, кажется, удивило. Они стали осыпать нас упреками и
спрашивали, почему это мы не кидаемся на защиту своей чести. Ну, а
Ванамани взял и крикнул в ответ, что мы - это твоя честь, госпожа. И
слышим мы лишь твои слова или слова твоих врагов. Тут в разговор вмешался
Сарик и добавил, что для нас турильцы не враги, а чужестранцы, и поэтому
их слова для нас не имеют никакого смысла - так же, как вой ветра над
скалами. - Последнее высказывание Люджан передал с лукавой ухмылкой. - И
знаешь, тогда горцы перестали нас дразнить. Я думаю, на них произвела
впечатление наша преданность и еще то, что мы не попались на наживку, хотя
женщина, которой мы служим, сейчас нас не видит и сама находится в
положении пленницы. Лайапа сказал, что во время войн многие цурани, не
выдержав насмешек, бросались в бессмысленные атаки и становились легкой
добычей для отрядов горцев, до того сидевших в засадах.
  - Люджан, - сказала Мара голосом, дрожащим от переполнявшей ее
благодарности, - все твои воины заслуживают награды за свою доблесть.
Передай им эти мои слова.
  Да, каждый из них проявил великую твердость, выходящую далеко за
рамки служебного долга и за рамки цуранских понятий, ставящих честь
превыше жизни. Каждый из них отдал свою личную честь в ее руки. Мара
уткнулась взглядом в собственные ладони с красными отметинами от прутьев,
за которые она цеплялась. Она молилась богам о том, чтобы они позволили ей
оказаться достойной такого доверия.


                                  Глава 5

  СОВЕТ

  Медленно тянулись часы.
  Для Мары, запертой в тесном пространстве плетеной повозки и открытой
капризам всех ветров и солнца, которое то выглядывало, то вновь скрывалось
за нависшими над плато облаками, сейчас важнее всего было сохранить
спокойствие. Но неопределенность положения и шумные выкрики турильских
воинов, охранявших повозку, только усиливали раздражение. Чтобы убить
время, она попросила Лайапу рассказать ей о землях, где пролегал их путь,
однако рассказывать было, по сути, не о чем. Ни сел, ни городков, лишь
несколько деревушек, прилепившихся к каменистым склонам в зарослях
кустарника, до последнего листика обглоданного скотом. Вдали, за
пурпурными холмами, на горизонте вырисовывались более высокие горы со
скалистыми вершинами - там, где их не скрывали облака. Про Дарабалди -
город, где собирался Высший Совет вождей, - Лайапа сказал только, что
располагается он в предгорьях большого хребта. Тогда Мара пожелала узнать,
долго ли еще добираться, но ответом на расспросы Лайапы стали лишь
непристойные шуточки и грубый хохот конвоиров. Так ничего и не добившись,
доведенная до белого каления Мара нашла себе другое занятие: она стала
обучать Камлио успокаивающим приемам медитации, которые усвоила в бытность
свою храмовой послушницей.
  Только боги ведают, подумала Мара, насколько полезным может оказаться
для бедной девушки искусство черпать утешение в самой себе, пока волею
здешних властей не будет решена судьба пленников.
  Горцы делали остановки, чтобы подкрепиться; колбаса, кислый сыр и
хлеб, которые все запивали светлым пивом, на удивление хорошо
способствовали восстановлению сил. Воины развлекались на привалах громкой
похвальбой да порой еще и бились об заклад, если какой-нибудь паре
взбредало на ум помериться силой.
  Стемнело, и над землею холодным покрывалом лег туман. Ослу надоело
отбрыкиваться от бегущих по пятам квердидр, хотя эти шестиногие твари
по-прежнему плевались в него, выворачивая губы в подобии презрительной
улыбки. Чтобы согреться, Мара притулилась поближе к Камлио и задремала.
  Сверкающая россыпь звезд уже заполонила небо над головой, когда она
очнулась от многоголосого лая. Это пастушеские собаки, определил Лайапа, а
еще есть другая порода, охотничья; те покрупнее и посильнее. По дыму и
едкому запаху хлева, гниющих потрохов и вымоченных шкур Мара поняла, что
их отряд подошел к деревне или более многолюдному поселению.
  - Дарабалди, - откликнулся на ее вопрос чей-то хриплый голос. Но
попытка выведать, когда она сможет переговорить с Советом Вождей,
натолкнулась лишь на очередную грубость со стороны охраны:
  - А тебе не все ли равно, женщина? Или невтерпеж узнать, что за мужик
тебя купит? Боишься, вдруг он окажется стар и у него ничего такого не
осталось, что может стоять?
  В ответ на эту наглую тираду Сарик рискнул воспользоваться грубым
турильским словцом, которым обогатил свой лексикон утром во время купания.
Ничуть не оскорбленные, горцы весело заржали и, похоже, невольно
прониклись еще большим уважением к первому советнику Мары.
  Повозку залил свет. Мара подняла глаза на высокую сторожевую башню,
где чадили пропитанные салом факелы. Турильские воины в бурых накидках,
разместившиеся на зубчатой стене, встретили подошедший отряд явно
неодобрительными возгласами, более всего похожими на брань.
  Антайя не остался в долгу, ответив в том же духе, а затем
затараторил, сопровождая речь жестами, в том числе и весьма грубыми. Судя
по очевидному удовольствию часовых и по их взглядам в ее сторону, Мара
заключила, что Антайя рассказывает, как ее захватил. Сцену купания у реки
явно не обошли молчанием, поскольку часовые пихали друг друга локтями в
ребра и тыкали пальцами, указывая на Люджана и Сарика.
  Затем отряду дали разрешение войти, и повозка дернулась вперед под
резкий крик осла и пронзительные вопли квердидр.
  - Как это удачно, - заметила Мара, обращаясь к Камлио, - что мы
въезжаем в город с такими фанфарами: каждый будет знать, что мы здесь.
  Сейчас ей еще сильнее, чем раньше, хотелось, чтобы ивовые борта
повозки были пониже и позволяли хотя бы осмотреться вокруг. Однако очень
скоро ей пришлось переменить мнение: дробный стук частых ударов по бортам
вполне мог означать, что повозку забрасывают камнями или сухим навозом.
Окрики на турильском смешались с визгом малолетних озорников, которым,
видимо, досталось от старших; обстрел прекратился довольно быстро.. Поверх
бортов повозки Мара видела неясные очертания двухэтажных каменных зданий с
блеклыми вывесками, раскачивающимися на ветру. На балконах и оконных рамах
имелись резные тотемные изображения, а крутые двускатные крыши выглядели
весьма странно. Окна были закрыты ставнями да еще и заперты на засовы;
зато у немногих оставшихся открытыми теснились стайки пышнотелых красоток;
они весело окликали прохожих и посредством весьма выразительной пантомимы
зазывали к себе гостей.
  - Шлюхи, - бросила Камлио.
  За кажущейся язвительностью тона Мара безошибочно угадала страх
спутницы - как бы ей самой не стать обитательницей подобного притона.
  Мара прикусила губу. Она понимала, что Камлио, скорее всего,
достанется сыну вождя, но вот как поступит ее Мастер тайного знания, если
такое случится? Эти мысли не оставляли ее. Согласится ли Аракаси
присягнуть на верность Шиндзаваи, как несомненно предложит Хокану, или,
сохранив свободу, доберется до этих мест и станет обшаривать турильские
города в поисках девушки, завладевшей его сердцем?
  Повозка затряслась по дороге, вымощенной булыжником, и затем,
накренясь, резко остановилась. Белокурый горец, демонстрируя в ухмылке
щербатый рот, открыл заднюю дверцу и знаком велел Маре и Камлио вылезать.
За спинами турильских стражников и зевак, столпившихся вокруг, был виден
длинный дом, тыльной стороной приткнувшийся к каменной стене. Бревенчатые
двери строения были распахнуты настежь, но проем закрывала шерстяная
завеса с узором из квадратов и полос. Не успела Мара толком оглядеться,
как турилец подтолкнул ее к входу. Вместе с ней оказались Камлио, Сарик,
Люджан и Лайапа.
  Переступая порог, Мара невольно подивилась, сколь мягкой оказалась
ткань завесы, которой она на мгновение коснулась. Однако по пятам за ней
следовали остальные, и медлить было нельзя. Она сделала шаг вперед и
оказалась в помещении без окон; от дымного воздуха у нее сразу защипало в
глазах.
  Мрак рассеивали лишь багровые отсветы горки тлеющих углей, служивших
скорее для приготовления пищи, нежели для обогрева. В этом странном жилище
стоял едкий запах шерсти, мясной похлебки и людской скученности. Перед
огромным очагом сидела на высоком ларе старая женщина, занятая
расчесыванием квердидровой шерсти на чесалке с костяными зубьями. Старик,
пристроившийся около нее на низеньком плетеном табурете, был едва заметен
в слабом свете углей. Когда глаза Мары привыкли к темноте, она разглядела
седые волосы, угрюмо сжатый запавший рот и длинные усы, свисающие с
оплывших щек. На концах усов поблескивали цветные бусины, которые
зазвенели наподобие детской погремушки, когда старец поднял голову.
  Лайапа что-то быстро сообщил Сарику вполголоса, а тот в свою очередь
тихо передал Маре:
  - У него усы, какие и полагаются вождю, а бусины, что на них
болтаются, - знаки отличия, и вполне может оказаться, что это и есть
верховный вождь собственной персоной.
  Мара скрыла изумление. Она ожидала узреть некую величественную
персону, но отнюдь не такого неказистого старичка в простецком зеленом
кильте. Он ел из грубой деревянной миски, а ложкой ему служил обломок
раковины коркара. Неприятно пораженная отсутствием парадных регалий,
властительница Акомы едва не упустила из виду, что в тени расположились
полукругом и другие мужчины, чью беседу прервало прибытие турильца с
пленниками.
  Некоторое время обитатели комнаты молча рассматривали новоприбывших,
забыв о трапезе, которой они предавались за миг до прихода пленников.
  К вящему удивлению Мары, первой нарушила молчание старуха.
  - Ты мог бы и поинтересоваться, чего они хотят, - промолвила она,
прервав свое занятие.
  Владелец подобающих вождю усов крутанулся на своем табурете, тыкая
ложкой в сторону старухи. Подливка крупными брызгами разлетелась из миски
и с шипением упала на угли.
  - Заткнись, старая карга! Я не нуждаюсь в твоих подсказках!
  У Мары вновь брови поползли на лоб. Неужели эти люди не имеют
представления о простейших правилах приличия?
  Турильский вождь тем временем резко развернулся; перестук бусинок на
взлетевших вверх концах усов подчеркнул важность момента. Движением
подбородка он указал на Сарика, стоявшего к нему ближе всех:
  - Чего вы хотите, цурани?
  Когда Сарик того желал, он мог быть великим мастером лицедейства. В
обманчивом свете очага его лицо казалось каменно неподвижным; впору было
подумать, что верховный вождь адресовал свой вопрос просто в воздух.
  Поняв намек советника, Мара не стала молчать.
  - Я пришла в твои владения в поисках истины, - бросила она в тишину.
  Турильский вождь остолбенел, как будто получил пощечину. Он метнул
взгляд на стоящую перед ним властительницу, затем отвел глаза. Похоже, он
смотрел поверх ее головы, так что от его внимания не могли укрыться
широкие ухмылки на лицах Антайи и других стражников.
  - Ты тут стоишь как пень и позволяешь пленнице высовываться вперед,
когда ее не спрашивают! - взревел он, словно желая устрашить врага на поле
боя.
  Ничуть не растерявшийся - хотя уши у него и заложило от крика, -
Сарик шагнул вперед и, несмотря на связанные руки, отвесил вполне
приличный поклон:
  - Досточтимый вождь, Антайя позволяет это, поскольку перед тобой
Мара, Властительница Акомы, Слуга Империи и член семьи Императора
Цурануани.
  Вождь пригладил усы и потеребил бусинки на их концах.
  - Да неужели? - В наступившем безмолвии слышалось лишь постукивание
деревянной посуды: все сотрапезники прекратили еду, положив ложки в миски.
- Если эта женщина и впрямь Слуга Империи, то где же ее знамена? Где
армия? Где знаменитый огромный шатер? - В низком баритоне вождя все более
явственно слышалась издевка. - Мне доводилось видеть, как путешествует
цуранская знать по чужим землям! Они, словно торговцы, тащат за собой
добрую половину своего имущества. Ты лжешь, чужестранец, - вот что я
скажу. Иначе почему ее, - он презрительным жестом указал на Мару, -
сопровождает столь немногочисленная охрана? Что там ни говори, а ведь наши
государства враждуют.
  При этих словах старуха на ларе отбросила свое рукоделие; лицо ее
скривилось от возмущения.
  - Почему ты не спросишь ее саму? Она сказала, что ищет каких-то
познаний. Должно быть, для нее это очень важно.
  - Закрой пасть, старуха!
  Вспыльчивый вождь ткнул рукой, в которой все еще сжимал корку хлеба,
в сторону отряда Мары, упорно не желая обращаться к самой властительнице:
  - Мы, знаете ли, вовсе не дикари, как о нас думают цурани.
  У Мары лопнуло терпение.
  - Не дикари? В самом деле? - Как ей сейчас не хватало умения говорить
по-турильски! Но делать было нечего: приходилось пользоваться родным
языком. - И по-вашему, это было не самое дикое варварство - предоставить
для ночлега моей почетной гвардии загон для скота? У меня на родине даже
рабы не ночуют в таких мерзких условиях!
  Ошарашенный вождь откашлялся, смущенный подавленными смешками Антайи
и его воинов.
  - Ты хочешь раздобыть здесь некие сведения... - Его глаза сузились. -
Враг наш, по какому праву ты являешься сюда с требованиями?
  Но прежде чем Мара успела ответить, между ней и Сариком торопливо
протиснулся Лайапа.
  - Властительница Мара пришла сюда не как враг! - провозгласил он. -
Ее воины разоружились по ее приказу. И не раз проглатывали обиду молча,
хотя горожане и стража в Лозо из кожи вон лезли, чтобы только оскорбить их
посильнее.
  - Он говорит чистую правду, - перебила Мара Лайапу, не желая
подчиняться нелепому турильскому обычаю, согласно которому мужчине не
подобает на людях вести беседу с женщиной.
  Старуха на ларе улыбнулась, словно восторгаясь ее дерзостью, и Мара
поспешила закрепить свой скромный успех:
  - А теперь насчет сведений, которые мне нужны...
  Невысказанный вопрос повис в воздухе. Так как верховный вождь,
похоже, впал в сомнения, старуха пнула его в спину носком ноги:
  - Она ждет, чтобы ты сказал ей, кто ты такой, дубина стоеросовая!
  Верховный вождь, свирепо вращая глазами, обернулся к женщине, которая
могла быть только его женой - иначе не избежать бы ей кары за подобные
вольности.
  - Не учи меня, женщина!.. - Старик снова повернулся к Маре, надуваясь
важностью. - Да, должно быть, это важные сведения...
  - Назови себя... - невозмутимо подсказала старуха.
  Так и не вспомнив о зажатом в руке хлебном огрызке, вождь потряс
кулаками:
  - Цыц, бестолковая! Сколько раз твердить тебе, что в доме собраний ты
должна держать язык за зубами! Пристанешь еще раз, и я пройдусь колючим
веником по твоей жирной заднице!
  Пропустив угрозу мимо ушей, женщина возобновила брошенное занятие.
  Вождь напыжился, выставив на всеобщее обозрение рубаху с пятнами от
подливки различной давности.
  - Мое имя - Хотаба. Я верховный вождь Пяти Племен Малапайи, а в этом
сезоне - верховный вождь Совета в Дарабалди. - Затем он указал на другого
счастливого обладателя усов и пучка волос на макушке. - Это Бразадо -
верховный вождь Четырех Племен Сувака. - Последним из сидящих за столом
был назван безусый юноша рядом с Бразадо. - А это Хидока, его сын.
  Взгляд Хотабы скользнул поверх плеча Мары и остановился на Сарике,
словно именно этому пленнику он сообщал имена и звания.
  - Мой собственный сын, Антайя...
  - Мы уже познакомились, - перебив вождя, саркастически заметила Мара.
На сей раз верховный вождь в ярости грохнул кулаками по коленям. Корка в
руке от удара рассыпалась на крошки, которые разлетелись по сторонам.
Вождь грозно насупился, и в эти секунды Мара натерпелась страху: вдруг она
действительно хватила через край? Вдруг эти турильцы накажут ее за то, что
она слишком непочтительно перебивает их главу?
  Но тут громко прокашлялась старая женщина у очага.
  Сверлящим взором уставился Хотаба на жену, но потом пожал плечами,
словно признавая свое поражение.
  - А эта зубастая баба, всюду сующая свой нос, - моя жена Мирана. -
После недолгого раздумья он добавил:
  - И не будь она такой мастерицей по части кухни и порядка в доме, я
бы давным-давно позаботился, чтобы ее изрубили на корм собакам.
  Антайя доложил:
  - Отец, вождь в Лозо счел за наилучшее сразу переправить пленников к
тебе, а не дожидаться попутного каравана торговцев.
  Вождь подергал ус, брякнув бусинами.
  - В охранниках-то нынче мало надобности, сынок, верно я говорю?
Цурани теперь смирные стали, робкие - ни дать ни взять маленькие гачаги!
  Лайапа метнул тревожный взгляд на Люджана и Сарика, но Мара и без
того поняла нелестный смысл замечания Хотабы. Однако после всех унижений,
которые вытерпели доблестные кузены сегодня утром у реки, оба они с
полнейшим равнодушием отнеслись к тому, что их уподобили пугливым
зверюшкам, таскающим из амбаров зерно.
  Верховный вождь все еще ждал, не возымеет ли какого-либо действия его
ехидное высказывание, когда в разговор снова вступила Мирана:
  - Ты так и не спросил у властительницы Мары, что она хочет узнать.
  Хотаба вскочил на ноги, озираясь с таким видом, словно готов был
пойти на убийство:
  - Да заткнешься ли ты, баба! Опять распускаешь язык в Совете! Мне бы
следовало сварить тебя и выбросить на съедение стервятникам, а самому
отправиться в набег и раздобыть себе новую жену - молодую, послушную, а
главное - молчаливую!
  Угрозы вождя, однако, произвели на Мирану так же мало впечатления,
как и на остальных турильцев. Руки старой женщины разглаживали шерсть
такими же мерными движениями, как всегда, и только легкое постукивание
ступни выдавало еле сдерживаемое нетерпение. По-видимому, в спокойствии
жены Хотаба усмотрел предостережение. Он перевел дух и, обратившись к
Маре, процедил сквозь зубы:
  - Что ты хочешь узнать, цурани?
  Мара взглянула на Люджана и Сарика, бесстрастно наблюдавших за
происходящим. Советник в ответ слегка пожал плечами. Вряд ли ему под силу
направлять Мару в этих переговорах. По цуранским меркам, турильцев
отличали грубость, вспыльчивость, склонность к бурному изъявлению чувств,
которых они, возможно, даже и не испытывают, и вопиющая неотесанность.
Полтора дня, проведенные в их обществе, только усилили недоумение
пришельцев из Цурануани, которые не могли понять: что же считается
непростительным оскорблением для жителя Турила? Словесные уколы, похоже,
не задевали этих молодчиков: любую грубость они воспринимали как шутку.
Пожалуй, будет безопаснее всего, если соблюдать учтивость и говорить
правду, решила Мара.
  - Хотаба, мне необходимо поговорить с кем-нибудь из ваших магов.
  Надутые щеки вождя опали; он побледнел и, кажется, впервые заметил,
что сжимает в кулаке месиво из хлебных крошек.
  - Магов?..
  Насколько Мара была способна истолковывать выражения лиц здешних
обитателей, Хотаба был изумлен. Властительница поспешила продолжить, пока
ее слушали:
  - То, что мне необходимо узнать, может поведать только маг, не
состоящий в Ассамблее магов Империи. Я отправилась в Конфедерацию Турила
не из-за какого-нибудь каприза: мне дали понять, что здесь я могу найти
ответы на свои вопросы.
  На смену вспышке изумления, промелькнувшей во взгляде Хотабы, пришло
любопытство. Он вовсе не рвется вникать в подробности ее забот, поняла
Мара, наблюдая, как его глаза перебегают с одного ее спутника на другого.
Она постаралась, не привлекая внимания, сдвинуться вбок, так чтобы
загородить собою девушку, съежившуюся за спиной госпожи, но пушистые
светлые волосы Камлио, развевающиеся от малейшего движения воздуха, не
могли остаться незамеченными даже в темном помещении Совета. Хуже того,
Антайя проследил направление отцовского взгляда и поспешил воспользоваться
удачным моментом. Схватив Камлио за руку, он вытащил ее вперед, чтобы все
могли ее видеть.
  - Смотри-ка, отец, какой мы заполучили трофей у этих цурани.
  Мара разъярилась пуще прежнего. Мало того что Камлио ни жива ни
мертва, так еще эти невежи разом и думать забыли о важном разговоре,
который она с таким риском завела! Однако похотливый блеск в глазах
старого вождя подсказывал, что сейчас не время считать обиды. Если она
ненароком заденет его мужское самолюбие, дело может обернуться еще хуже.
  Восхищенный свист остальных членов Совета достаточно ясно выразил
произведенное на них впечатление. Они пожирали куртизанку голодными
оценивающими глазами, и даже хмурый взгляд Мираны не смог умерить
воодушевление ее супруга. Хотаба не лишил себя удовольствия обвести взором
зрелые округлости фигуры Камлио с видом человека, которому сейчас
предстоит отведать редкое лакомство. Он облизнулся.
  - Хороша, - доверительно сообщил он Антайе. - Необычайно хороша. -
Кивнув сыну, он распорядился:
  - Раздень ее. Посмотрим, что за сладкий плод скрыт у нее под платьем.
  Мара окаменела:
  - Хотаба, ты можешь сказать своему сыну, что ни меня, ни мою служанку
Камлио не следует считать военной добычей. Мы не твоя собственность,
турильский вождь! Тело Камлио принадлежит ей самой, а вот услуги
принадлежат мне; она делает то, что я ей прикажу. А я не отправляю ее в
постель с чужаками.
  Хотаба вздрогнул, словно его разбудили пинком. Он в раздумье
посмотрел на Мару, и его улыбка стала злобной.
  - Ты не в том положении, женщина, чтобы чего-то требовать.
  Мара не снизошла до того, чтобы расслышать замечание. Она застыла в
позе разгневанной властительницы, словно не стояла здесь растрепанная,
лишенная каких бы то ни было регалий, которые могли бы свидетельствовать о
ее ранге знатной цуранской дамы; словно не были связаны, как рабы, и
беспомощны ее верные сподвижники.
  Ее бесстрашие произвело впечатление, хотя, может быть, и не слишком
благоприятное. Улыбка Хотабы стала еще шире, и даже Мирана прервала свою
работу. В душной комнате сгустилась зловещая напряженная тишина.
  - Госпожа, - с нескрываемым сарказмом произнес вождь, - предлагаю
тебе сделку: нужные тебе сведения в обмен на твою желтоволосую служанку.
Полагаю, условия более чем справедливые. Эта женщина не имеет цены:
подобная красавица - такая же редкость, как честный маг среди вашего
народа. И уж конечно, сведения, ради которых ты к нам явилась, стоят того,
чтобы заплатить за них телом одной служанки - ведь в твоих владениях тебе
подвластны многие тысячи душ.
  Маре стало дурно; она зажмурилась и стиснула зубы, чтобы не поддаться
острому желанию выкрикнуть бессмысленные проклятия. Во рту пересохло. Кто
она такая, чтобы променять жизнь и счастье Камлио, пусть даже ради блага
собственной семьи? А ведь закон Империи давал ей такое право.
  - Нет.
  Это слово далось ей с трудом, но прозвучало твердо, хотя душу Мары
обуревали сомнения. Боги, каким же бесчестным созданием она стала, если
ставит судьбу какой-то строптивой служанки превыше блага и жизни своего
дома, мужа и детей! Чего стоит одна жалкая потаскушка, когда речь идет о
чести властительницы Акомы, о безопасности всех, кого она любит, об основе
власти самого Ичиндара, в конце концов? В прежние времена она не
задумываясь приказала бы какой-нибудь служанке или рабыне выполнить то,
чего требуют эти турильцы; но сегодня, когда все зависит от одного ее
слова, она не могла потребовать такой жертвы.
  В наступившей напряженной тишине, когда у ошеломленных мужчин
отнялись языки и Сарик тщетно пытался скрыть изумление и страх, явственно
написанные на его лице, зазвучал голос Мираны.
  - Я закончила чесать шерсть, - сообщила она, словно дела
хозяйственные были куда важнее людских жизней и судеб. Но ее руки дрожали,
когда Мирана складывала шерсть и приспособления для рукоделия в корзинку.
Мара это видела. Хотаба лишь обернулся и кивнул жене. Спутница его жизни
встала, укутала плечи вязаными шалями с бахромой и жестом предложила Маре
следовать за ней.
  Властительница Акомы колебалась: долг правителя - отвечать за своих
людей, и она собиралась добиваться, чтобы ее оставили вместе со свитой.
Однако Мирана, словно угадав ее мысли, едва заметно покачала головой.
  - Иди, госпожа, - с поклоном прошептал Сарик, получив торопливый
совет Лайапы. - Здесь свои порядки, а ты сделала все, что могла. Если
упрешься на своем, как бы не испортить все дело, которое привело нас сюда.
Лайапа считает, что Мирана достаточно хорошо знает своего мужа и что нужно
делать так, как он велит. И по-моему, стоит прислушаться к его совету.
  Напоследок Мара метнула высокомерный взгляд на Хотабу, чтобы тот
хорошенько уразумел: никакие турильцы не заставят ее плясать под свою
дудку и если она что-то делает, значит, у нее есть для этого собственные
резоны. Затем, гордо выпрямившись, она присоединилась к Миране,
направлявшейся к выходу.
  Люджан дернулся было вслед за ней, но Мара жестом остановила его.
Среди этих варваров ни один из них не был в безопасности, да и что может
один безоружный воин против толпы горцев? Видимо, Мирана это понимала.
  - Оставайся-ка здесь с моим мужем, воин, - снова заговорила она. -
Наплети ему, какой ты свирепый в бою и неутомимый в постели. Я не задержу
твою госпожу надолго.
  Для Мары у нее нашлось другое утешение:
  - Не беспокойся, твою служанку не тронут, пока это дело не будет
решено.
  Сжав с неожиданной в старухе силой руку Мары, Мирана подтолкнула ее
за порог.
  Холодным воздухом им обожгло лица, так что кровь прилила к щекам.
Мирана шла быстро, увлекая Мару за собой и не давая времени передумать.
Они свернули в проулок, где, судя по ароматам, пекари заканчивали свои
дневные труды. Какая-то собачонка жадно заглатывала корки, которыми
кормила ее девочка с косичками. При виде этой картины Мара вспомнила о
собственной дочери: дорастет ли она до тех лет, когда заводят любимого
зверька?
  Мара споткнулась, и Мирана поддержала ее.
  - Не раскисай, - сказала ока на языке цурани с сильным акцентом. -
Тебе хватило сил, чтобы покинуть родные места, бросить вызов Ассамблее и
явиться к нам. Так теперь уж нечего жалеть себя.
  Мара подняла голову.
  - Разве моя судьба для тебя что-нибудь значит? - в недоумении
спросила она.
  - Ничего не значит, - обыденным тоном ответила Мирана. Ее темные
глаза выжидающе остановились на властительнице Акомы. - Ничего бы не
значила для меня твоя судьба, будь ты похожа на тех цурани, которых мы
знавали прежде. Но ты не такая. Хотаба убедился в этом, когда предложил
променять служанку.
  Мара еще выше вскинула голову:
  - Она не моя собственность, чтобы я ею торговала, даже ради
избавления моей семьи от грозящих ей опасностей. Я предоставила ей выбор,
и она осталась со мной по собственной воле. Камлио не рабыня...
  Мирана пожала плечами, отчего бахрома ее шали заколыхалась на
холодном пронизывающем ветру.
  - Верно, и по нашим законам тоже ты не вправе торговать ею. Однако на
твоей родине господа распоряжаются судьбами, своих слуг, рабов и детей как
им вздумается. И считают, что боги ниспослали им такое право.
  - Они верят в это, - осторожно ответила Мара.
  - А ты?
  Вопрос Мираны хлестнул, как пастушеский кнут.
  - Не знаю, во что верю я, - хмуро призналась Мара. - Пожалуй, в одно.
Как Слуга Империи, я поставила интересы государства и народа превыше
всего. И теперь не могу ценить свою жизнь выше любой другой жизни. Камлио
со мной, потому что я поклялась одному человеку охранять ее. Тот, кто
доверил мне ее безопасность, ничем не хуже меня. Существует понятие чести,
суть которого - слепое повиновеиие обычаям, но существует и другое понятие
чести, объемлющее... гораздо больше.
  Взгляд Мираны стал пронзительно-острым.
  - Ты другая. Она разговаривала скорее сама с собой, чем с Марой. -
Молись богам, чтобы твоей непохожести оказалось достаточно для
освобождения. Я на твоей стороне. Но никогда не забывай: турильские
мужчины более искренни и великодушны, когда рядом нет женщин. У нас
суровая страна, и тот, кто будет проявлять мягкость, рискует потерять
жену, добытую в набеге.
  - У него отобьет жену другой? - изумилась Мара.
  Сморщенные губы Мираны сложились в лукавую ухмылку.
  - Может, уведет другой. А то и хуже - жена сама покинет его дом и
очаг и в знак презрения за слюнтяйство... набьет одеяло снегом.
  - Вы так делаете? - Мара расхохоталась, забыв про свои невзгоды.
  - А как же.
  Заметив, что гостья озябла, Мирана стащила с себя одну из теплых
шалей и накинула ее Маре на плечи; от шали пахло дымом и грубой овечьей
шерстью.
  - Давай зайдем в мою любимую пекарню. Там в этот час сладкие булочки
прямо из печи. Я тебе расскажу, чем мы тут еще занимаемся помимо
исполнения своей главной обязанности - делать вид, что принимаем всерьез
кукареканье наших драчливых мужчин.

  ***

  В отличие от дымной духоты дома Совета воздух в пекарне резко обдавал
сухим жаром печей, особенно уютным во влажном климате высокогорья. Мара
неловко присела на деревянный стул. В этих промозглых горах цуранские
подушки вряд ли были бы уместны на каменном полу. Не привыкшая к такой
мебели, Мара то и дело меняла положение туловища в попытке найти удобную
позу, однако ей ничего не оставалось, кроме как покориться необходимости и
провести вечер в легкой светской болтовне. Мирана, как и супруга вождя в
Лозо, как видно, была не прочь потолковать о пустяках, пока городские
старейшины держат совет.
  - Мужчины бывают такими детьми, тебе не кажется?
  Мара изобразила вежливую улыбку:
  - В таком случае твой муж - очень сердитый ребенок.
  Мирана рассмеялась, устраиваясь напротив за деревянным столом, на
поверхности которого имелись желоба, куда хозяева пекарни, не отрываясь от
болтовни с гостями, выкладывали свежие хлебы.
  Мирана откинула с головы все свои многочисленные платки и шали, под
которыми обнаружились седые волосы, стянутые плетеным шерстяным шнурком.
  - Хотаба? - снисходительно вздохнула она. - Он пустозвон, но я его
люблю. Грозится прибить меня за длинный язык уже сорок два года, чуть ли
не с того самого дня, когда он перекинул меня через плечо и дал деру через
перевал от моих братьев и отца. Но за всю жизнь он ни разу не поднял на
меня руку. Видишь ли, Мара, у нашего народа принято бросаться страшными
угрозами и жуткими оскорблениями. Похвальба у нас - род искусства, и
затейливое ругательство вызовет у оскорбленного скорее восхищение, нежели
негодование.
  Тут она смолкла - у стола остановился юноша в вязаной шерстяной
фуфайке, с подносом в руках. Перейдя на турильский, Мирана заказала
горячие сладкие хлебцы и подогретый сидр. Потом, взглянув на обведенные
темными кругами глаза Мары, добавила к заказу вина. Юноша принял у Мираны
три деревянных кружка с просверленными дырками и кинулся выполнять заказ,
ежесекундно оглядываясь назад в надежде, что жена вождя на него не смотрит
и он может разглядеть заморские одежды Мары.
  Пока не вернулся слуга с едой и питьем, Мирана поддерживала ни к чему
не обязывающую беседу, а потом Мара сделала вид, что занялась едой. Из-за
пережитых волнений она не чувствовала голода, хотя от грубого черного
хлеба шел восхитительный запах, а питье вовсе не оказалось такой
кислятиной, как о нем твердили ветераны турильских войн.
  За окном сгустилась тьма; по улице прошла стайка щебечущих девушек
под надзором юношей - слуг или, может быть, братьев, которые несли
дымящиеся факелы, освещая путь. В глубине пекарни подмастерье вынимал из
печи последние хлебы, а угли в топке меняли красный цвет на серый,
покрываясь пленкой пепла.
  Мару точило беспокойство. Вино согрело ее, но от тревоги руки
оставались холодными и влажными. Она занимается пустопорожней болтовней, а
где Камлио? Что с Сариком, Люджаном и солдатами? Самое ужасное - имеет ли
Хокану хотя бы малейшее представление, куда она запропастилась после
визита в храм Туракаму? Тогда она сумела отправиться в путешествие, сбив с
толку преследователей, но теперь все это вспоминалось как во сне - такими
далекими казались дела Империи отсюда, где мужчины задиристы и хвастливы,
где всегда туман и облака.
  - Зачем тебе понадобилось искать у нас тех, кто владеет искусством
магии?
  Внезапный вопрос Мираны смущал прямотой. Мара вздрогнула, едва не
выронив глиняную кружку с остатками сидра. Вдруг до нее дошло, что их
болтовня просто позволяла престарелой собеседнице выбрать благоприятный
момент, и теперь не имело никакого смысла молчать, скрывая правду.
  - С годами я поняла, что Ассамблея Магов - это петля на шее Империи и
населяющих ее народов. В наших традициях много несправедливого, и я хотела
бы это изменить. Между домами Акомы и Анасати существует кровная вражда.
Маги запретили применять силу для решения этого давнего спора, но тяжесть
гнева Ассамблеи не ложится в равной мере на обе стороны, как того требует
справедливость. Свободу действий Акомы они ограничили весьма жесткими
рамками, тогда как господам из Анасати многое сходит с рук. Им было
дозволено подсылать убийц к союзникам Акомы. Как это ни прискорбно, убит
отец моего мужа. Теперь не осталось никаких сомнений: эдикт Всемогущих,
лишающий Акому права на месть, - это всего лишь уловка, маскирующая
истинные цели магов. Я стремлюсь к переменам вопреки желаниям Ассамблеи,
поэтому я и мои дети оказались в опасности.
  - Так, значит, все твои возвышенные цели на деле сводятся к
стремлению выжить?
  Мара в упор взглянула на старуху, понимая, что остротой ума та не
уступит властительнице Изашани.
  - Можно сказать и так. Но я предпочитаю думать, что действовала бы
так, даже если бы ничто не угрожало моей семье и всем, кого я люблю...
  - Покинув свои владения, ты отправилась не куда-нибудь, а именно в
Турил, - перебила ее Мирана. - Почему?
  Мара бессознательно крутила между пальцами почти уже пустую кружку.
  - Чо-джайны иносказательно дали мне понять, что было бы разумнее
всего избрать путь на восток. Маг Малого пути, затаивший зло против
Ассамблеи за прошлую обиду, советовал искать разгадку именно здесь. Я
нахожусь в Туриле, потому что мой род прервется, если я не получу ответа
на свои вопросы. И еще потому, что слишком много страданий выпадает на
людскую долю по милости политики и Игры Совета. Многие из тех, кого я
любила, переселились в чертоги Красного бога. И виною тому - наша жажда
власти. Несправедливость и убийства во имя чести не прекратятся, если
Ассамблее будет позволено перехватить власть у Императора и восстановить
пост Имперского Стратега.
  Спокойно сложив руки и уткнувшись взглядом в усыпанный крошками стол,
Мирана, казалось, обдумывает услышанное. Наконец она, видимо, приняла
решение:
  - Тебя выслушают.
  Маре не осталось времени поломать голову над тем, каким образом
Мирана намеревается повлиять на мнение мужчин в Совете. Не заметила она ни
обмена знаками, ни поданного сигнала, однако в следующую минуту хлопнул
входной полог, впустив облако морозного пара. Порывом воздуха задуло три
масляные лампы из четырех, освещавших опустевшую пекарню.
  Вошел старый горец в тяжелом плаще. Огонь оставшейся лампы освещал
вошедшего со спины, и в багряных отсветах угасающих углей очага черты его
лица едва угадывались. От множества шерстяных одежек, надетых одна поверх
другой, пахло квердидрами; с ушей, едва видимых под капюшоном, свисали
диски из раковин коркара - они крутились и поблескивали при каждом шаге.
Что касается лица, то в тени надвинутого капюшона Маре ничего не удалось
разглядеть.
  - Встань, - повелительно прошептала Мирана. - Выкажи почтение, ибо с
тобой будет говорить Калиани.
  Незнакомое слово заставило Мару удивленно поднять брови.
  - Калиани - традиционное имя, которое носят самые могущественные из
посвященных в тайны, - объяснила Мирана, чтобы сгладить замешательство
Мары.
  Закутанная фигура приблизилась, и по тому, как искрилась и вспыхивала
кайма накидки, стало ясно, что это не просто накидка, а мантия мага,
расшитая по краю драгоценными серебряными блестками. Узор складывался в
руны или, быть может, тотемы более сложные, чем те, что украшали дверные
косяки домов. Мара поклонилась с таким же почтением, какое выказала бы
Всемогущему, посетившему ее дом.
  Турильский маг, никак не ответив на поклон, откинул капюшон... и Мара
увидела копну серебряных волос, заплетенных, как у Мираны, в косицы и
уложенных в подобие короны. Под этим сооружением из косичек оказалось
сморщенное лицо древней старухи.
  Женщина! У Мары перехватило дыхание.
  - В вашу Ассамблею Магов допускаются женщины? - воскликнула она,
забыв всякие приличия.
  Старуха вскинула голову, зазвенев тяжелыми подвесками; в ее повадке
появилось опасное раздражение.
  - Благодарение богам, у нас тут нет ничего похожего на вашу
Ассамблею, Мара из Акомы.
  У входа в пекарню появились две горожанки с очевидным намерением
закончить здесь свои вечерние дела. С порога разглядев закутанную
колдунью, они отвесили торопливый поклон и молча попятились на улицу.
Вошедший следом юноша тоже повернулся и поспешил прочь. Входной полог
упал, закрывая вход, но в комнате, казалось, стало холоднее.
  - Прости меня, - почти заикаясь, пробормотала Мара. - Властительница
Калиани, я приношу извинения, но я и предположить не могла...
  - У меня нет титула. Можешь обращаться ко мне просто - Калиани, -
сменив гнев на милость, разрешила кудесница
Она уселась, зашуршав одеждами, расправила длинные рукава, сложила
миниатюрные высохшие руки и вдруг стала похожей на обычную печальную
старую женщину.
  - Я знаю, что в вашей имперской Ассамблее, - слова ее вылетали как
плевки, - принято убивать всех девочек, у которых обнаружился магический
дар. Моя предшественница на этом посту бежала из провинции Лаш. Она едва
спасла свою жизнь, а вот три ее сестры оказались не столь удачливы.
  Мара прикусила губу: она чувствовала легкую дурноту из-за
перенесенных волнений и выпитого вина, которое в сочетании с изматывающей
тревогой произвело не слишком благотворное действие.
  - Мне рассказывал об этом маг Малого пути, который ненавидел
Ассамблею. Но в душе я не могла заставить себя поверить в такую жестокость.
  Светлые глаза Калиани были бездонно глубокими, когда они встретились
с глазами Мары.
  - Можешь поверить, ибо это правда.
  Потрясенная Мара стиснула зубы, чтобы сдержать дрожь: на нее снова
нахлынул страх за оставленных дома дорогих людей. От Калиани - хрупкой, по
виду похожей на обыкновенную старую бабушку, закутанную от сквозняков в
сотню одежек, - исходила сила, заставляющая кровь стынуть в жилах.
Осознавая, что каждое ее слово будет придирчиво взвешено, Мара поспешила
задать вопрос, пока ее не покинули остатки храбрости:
  - Мне говорили, что Ассамблея боится вас. Почему?
  - Это правда, - бросила в ответ Калиани. Она хрипло захихикала; от
этого звука, более похожего на карканье, пробирал озноб. - У тебя на
родине с рабами обращаются жестоко и при этом утверждают, что такова воля
богов. Ваши властители соперничают друг с другом и убивают - во имя чести.
Но чего они этим достигают? Славы? Нет. Благословения небес? Нет и еще раз
нет. Они теряют сыновей, затевают войны, сами принимают смерть на
собственных мечах - и все зря, властительница Мара. Их одурачили. Их
хваленая честь - не более чем фетиш, это оковы, дробящие народную силу.
Пока в Игре Совета род идет против рода. Ассамблея хозяйничает в стране.
Ее власть огромна, но не беспредельна да и не так уж неодолима.
  В откровенности чародейки Маре померещился проблеск надежды.
  - Значит, ты могла бы мне помочь? - спросила она.
  Тут морщинистое лицо старухи превратилось в непроницаемую маску.
  - Помочь тебе? Это еще предстоит решить. Тебе придется проделать со
мной небольшое путешествие.
  Мара пришла в ужас: она боялась оставить Люджана, Сарика, а более
всего Камлио в лапах диких горцев.
  - Куда же мы отправимся?
  - Есть вещи, которые тебе следует увидеть. Совет моих собратьев
должен выслушать твои доводы, твою историю и допросить тебя. - Словно
угадав причину смятения Мары, Калиани смягчила свое непреклонное
требование:
  - Это займет времени не больше, чем нужно двум женщинам, чтобы
побеседовать. А то как бы твои воины не обеспокоились за тебя и не
наделали глупостей.
  - Тогда я в твоем распоряжении, - решительно сказала Мара.
  Понимая, что другого случая не представится, она приняла предложение
Калиани, но не ожидала, что дальнейшие события будут разворачиваться с
такой быстротой. Турильская колдунья перегнулась через узкую столешницу,
твердыми сухими пальцами взяла Мару за запястье и произнесла какое-то
слово.
  Мара услышала только первый шипящий слог. Шум в ушах, яростный как
грохот штормовой волны, заглушил остальное. Пол ушел из-под ног; пропал и
стул, на котором она сидела. Стены пекарни раздались в стороны и исчезли,
уступив место простору завывающей серой пустоты.
  Время застыло. Воздух стал холодным и разреженным. К стыду всех своих
предков, Мара чуть не закричала от страха, но переход через бездну столь
же внезапно закончился.
  Так же бесцеремонно возвращенная на землю, Мара обнаружила, что стоит
посреди площади, освещенной шарами чо-джайнов. Калиани все еще сжимала ее
запястье. Рука колдуньи была тверда, тогда как собственная рука Мары
дрожала, как пламя свечи на ветру. Не в пример цуранским городам,
расположенным на равнинах, здешние здания, вырубленные в крутых гранитных
склонах, поднимались ярусами. Открытое пространство в нижней части долины,
где стояла Мара, было окружено террасами. Взгляд Мары скользил вдоль линии
колонн, контрфорсов и арок, возведенных с изумительным мастерством.
Опорами для деревянных или каменных галерей служили тотемные столбы в виде
драконов или гигантских морских или воздушных змеев - чудовищ турильских
мифов. Шпили и купола возносились в звездное небо или пронзали специально
подсвеченные облака тумана. Мара замерла от восторга перед красотой, какую
даже и вообразить не могла.
  По улицам проходили горцы в простых кильтах и штанах. Многие молодые
воины были обнажены выше пояса, несмотря на вечернюю прохладу, но
попадались и такие, которые щеголяли в ярких вязаных рубахах. Женские
наряды состояли из длинных юбок и просторных верхних блуз; у совсем
молоденьких покрой одежды давал возможность на мгновение приоткрыть гибкую
руку или округлую грудь, чтобы привлечь восхищенные взоры встречных юношей.
  - Что это за город? - не удержалась от вопроса Мара, полной грудью
вдыхая воздух, пронизанный благовониями.
  Она глазела на окружающие чудеса как деревенский простак, впервые
попавший в цирк.
  - Доралес, - сообщила Калиани. - Ты, вероятно, первая из цурани,
которой позволено увидеть нашу столицу. - Ее тон стал более зловещим,
когда она добавила:
  - С равным успехом ты можешь оказаться и последней.
  От мрачного замечания Мару пробрал озноб. У нее было странное
ощущение, словно она видит все это во сне. Изящные шпили, тысячи ярко
освещенных окон, тотемные столбы с загадочными резными изображениями,
мелькание и суета уличной жизни - все это порождало у Мары чувство
ненадежности, хрупкости, как будто в любой миг ее могут бросить в хаос
ночного кошмара. От изумления и растерянности властительница так и
простояла бы, оцепенев, на месте, если бы Калиани не потянула ее вперед с
таким же бесцеремонным нетерпением, с каким мать поторапливает
непослушного ребенка.
  - Не задерживайся! Тебя ожидает Круг Старейшин, и, если им придется
ждать слишком долго, это не послужит тебе на пользу.
  Мара даже споткнулась от неожиданности:
  - Меня ожидают? Как это может быть?
  Однако Калиани не стала отвечать на вопрос, который показался ей
бессмысленным. Она потащила Мару сквозь толпу, привлекая всеобщее
внимание. Прохожие пялились на них и тыкали пальцами в их сторону, кое-кто
презрительно сплевывал. Цуранская гордость заставила властительницу Акомы
пренебречь такими оскорблениями: обращать на них внимание было бы ниже ее
достоинства, но у нее не оставалось ни малейшего сомнения: для этих людей
она заклятый враг.
  Но любопытство пересилило. Мара спросила:
  - Почему люди в моей стране ничего не слыхали об этом городе?
  Калиани протащила ее мимо раскрашенной повозки, влекомой двумя
злобными квердидрами; ими управлял сухонький старичок в накинутом на плечо
пледе, сшитом из разноцветных лоскутов. В его повозке находился странный
музыкальный инструмент, и люди на улице кидали ему монетки или весело
окликали его, упрашивая что-нибудь для них сыграть. Он отвечал короткими
фразами и дружелюбно улыбался.
  - Если бы кто-нибудь из вашей страны услышал о нем, ваша Ассамблея
прикончила бы его, чтобы не болтал, - сварливо ответила Калиани. - Башни,
которые ты видишь, и все эти здания, вырубленные в скалах, возведены силой
магии. Если бы тебе был открыт доступ в Город Магов у тебя на родине, ты
могла бы увидеть такие же диковинки. Но в Цурануани Всемогущие сохраняют
чудеса, которые может творить их сила, только для самих себя.
  Мара нахмурилась. Она припомнила, как не хотелось Миламберу
рассказывать о той поре его жизни, когда он состоял в Ассамблее. Ей пришло
в голову, что клятвы, связывающие его с Ассамблеей, должны быть устрашающе
сильными, чтобы обеспечить молчание такого могущественного чародея. Она
ничего не знала о характере магов, но в свое время из слов Хокану поняла,
что Фумита - не алчный человек. Наделенный магической силой и окутанный
тайной, но явно не из тех, кто ставит собственную выгоду выше общего блага
народов Империи.
  Могло показаться, что в распоряжении Калиани имелись колдовские
средства для чтения мыслей Мары.
  - Кто знает, почему маги у вас такие скрытные? - пожав плечами,
ответила она на вопрос, не высказанный вслух. - Не все они скверные люди.
Большинство - это просто ученые, которые стремятся только к постижению
тайн своего искусства. Возможно, в самом начале они создали свое братство
для защиты от какой-то угрозы или для противодействия необузданной,
опасной магии чародеев-отступников, не пожелавших обучаться умению владеть
собой или использовавших колдовской дар во зло. Только боги могут это
знать. Но если в прошлом и существовали благие намерения и убедительные
доводы в пользу такого образа действий, с течением времени цуранские маги
сильно подпортились. С точки зрения турильских законов не может быть
никакого прощения тем, кто убил тысячи девушек, лишь бы не дать развиться
их талантам.
  Мара почуяла, что события могут принять неприятный для нее оборот.
  - Так что же, меня будут судить за не праведные деяния всей Империи?
- возмутилась она.
  Взгляд Калиани заставил ее замолчать.
  - Отчасти, госпожа Мара. Если ты хочешь, чтобы мы тебе помогли
потягаться с Ассамблеей, тебе придется нас убедить. Если мы возьмемся за
дело, это будет не ради спасения Акомы, не ради твоей личной победы и даже
не затем, чтобы сделать Империю более справедливой страной. Ибо для нас
честь твоих предков и даже жизнь твоих детей значат не больше, чем пыль на
ветру.
  Если бы старая волшебница не тянула Мару за собой, вцепившись мертвой
хваткой в ее руку, властительница остановилась бы как вкопанная:
  - Что же может тронуть сердца ваших людей, если не жизнь юных?
  Несмотря на все усилия, Мара не смогла скрыть негодование.
  Ответ Калиани прозвучал столь же безлично, как шорох морских волн,
накатывающихся на песчаный берег:
  - Если мы о чем-то жалеем, то лишь о потере магов, которые умерли,
так и не применив свои таланты. С каждым из них связана безвозвратная
утрата тех или иных познаний. И если что-то вызывает в нас отчаяние, то
лишь мысль о чо-джайнах, непревзойденных Мастерах, которые в вашей стране
отлучены от магии, составляющей славу их расы.
  - Запретное! - Мгновенно придя в возбуждение, Мара на минуту даже
забыла о страхе. - Так, значит, королева чо-джайнов имела в виду
колдовскую силу, когда говорила о Запретном?
  Прямого ответа Калиани не дала.
  - Именно этот секрет, госпожа Мара, ты должна будешь раскрыть, если
не погибнешь в споре со Всемогущими. Но тебе придется убедить Круг
Старейшин Турила в том, что ты достойна нашей помощи. Мы выслушаем тебя и
примем решение. Выбирай слова очень осторожно: если уж ты увидела этот
город, то опасности, которым ты подвергаешься, удваиваются.
  Они миновали массивную арку, за которой начинался лабиринт сводчатых
коридоров, освещенных рядами ярких шаров работы чо-джайнов. У Мары дух
захватывало при виде резных колонн, отполированных до невообразимого
блеска; даже в императорском дворце она не видела ничего подобного. Люди,
собирающиеся в приемных и на широких площадках, были облачены в одежды,
расшитые бисером, и в головные уборы из перьев; встречались и слуги в
простых кильтах. Про других, носивших белые хитоны, Калиани сказала, что
это ученики, овладевающие тайнами магического искусства. Все встречные
кланялись старой колдунье, а взгляды, которыми они провожали Мару, - она
ощущала их так, словно горячие угли касались ее спины. Здесь чувствовалось
присутствие колдовских сил, которые витали в воздухе и, казалось,
заставляли даже эхо звучать глуше. На Мару внезапно накатила жгучая тоска:
больше всего ей сейчас хотелось оказаться у себя дома, среди знакомых
стен, в мире, обычаи которого она понимает.
  Калиани потянула ее в более широкий коридор, который привел их в
просторную гулкую приемную. Сотни канделябров заливали светом помещение,
так что Маре даже глазам стало больно. По другую сторону от приемной
располагался громадный зал, окруженный галереями, которые образовывали
причудливую многоярусную колоннаду. Десятки фигур в хитонах группировались
по краям зала. Прямые и винтовые лестницы позволяли переходить на более
высокие ярусы - вплоть до шестого.
  - Здесь наш архив, - объяснила Калиани. - Сюда стекаются все знания и
хранятся копии всех записей, касающихся науки чародейства. В этом зале мы
собираемся, когда магам Турила необходимо принять совместное решение. У
нас не существует ни организации вроде вашей Ассамблеи, ни каких-либо
формально признанных руководителей; только та, которая по общему согласию
получает имя Калиани, наделяется правом быть распорядительницей собраний.
  Вместе с престарелой провожатой Мара проходила между ограждениями
нижнего яруса. Она то и дело нечаянно касалась локтями стен,
инкрустированных раковинами коркара и черным деревом, которые складывались
в странный узор из спиралей. Почему-то этот узор заставлял Мару
чувствовать себя особенно неуютно. Опорами винтовых лестниц служили резные
тотемные столбы, изображающие мифических монстров - с клювами и клыками,
покрытых чешуей или диковинным оперением, с хищным змеиным разрезом глаз.
Калиани поторапливала Мару, пока они пересекали пространство зала, в
центре которого, на полу, был изображен круг. Казалось, что края круга
обозначены золотым светом; не приходилось сомневаться, что этот эффект
достигается силой неких чар. Властительница Акомы видела, что верхние
ярусы теперь заполнены людьми в хитонах и все взгляды устремлены на нее;
она не могла отделаться от ощущения, что ее собираются принести в жертву и
ждут лишь последнего ритуала, после которого ее судьба будет решена
окончательно.
  - Туда, - указала Калиани на магический крут. - Заходи в круг и стой
там, если у тебя достаточно смелости, чтобы предстать перед судом. Но
прислушайся к предупреждению, Мара из Акомы, Слуга Империи. Для любого,
кто переступит эту линию, ложь и увертки невозможны.
  Мара откинула волосы за плечи.
  - Я не боюсь правды, - смело заявила она.
  Калиани выпустила руку властительницы.
  - Да будет так, - сказала старая женщина.
  В ее взгляде мелькнуло что-то похожее на жалость.
  Мара бестрепетно направилась к круглой площадке. В ту секунду, когда
она подняла ногу, чтобы переступить рубеж желтого света, она и впрямь не
боялась правды. И все-таки через мгновение она почувствовала, что ее
пронзает сила, которая полностью лишает ее собственной воли; и к тому
времени, когда ее нога коснулась пола внутри магического круга, от
привычной уверенности в себе не осталось и следа.
  Теперь она не могла отступить, даже если бы передумала. Часть тела,
которая находилась по ту сторону магической границы, оцепенела, словно
примерзнув к полу. Путь назад был отрезан; пришлось перенести через
границу и другую ногу, которая еще повиновалась Маре, и встать на
колдовскую площадку, как ни страшно было на это решиться.
  Вот когда она поняла, что значит настоящая беспомощность. Слух не
воспринимал ни единого звука, а глаза не видели ничего - только какую-то
мерцающую золотистую паутину. Мара не могла пошевелиться - ни сесть, ни
повернуться, ни даже прижать руки к груди, чтобы унять частый стук сердца.
Даже рабство показалось бы свободой по сравнению с ее нынешним состоянием:
магическая сила сковывала не только тело, но и душу. И вдруг откуда-то с
верхних галерей прозвучал вопрос.
  Калиани повторила вопрос на языке цурани:
  - Властительница Акомы, ты пришла сюда с просьбой о помощи тайных
сил. Ты заявляешь, что будешь использовать эти силы для защиты и для
содействия общему благу. Покажи нам, каким образом ты пришла к своим
нынешним воззрениям.
  Мара попробовала глубоко вздохнуть и дать ответ, но оказалось, что
она не может сделать ни того, ни другого. Тело властительницы не
подчинялось ее желаниям; магия не позволяла заговорить. Как она может
защитить свои намерения, если чары лишают ее дара речи? В следующие
мгновения она обнаружила, что даже мысли ускользают от ее контроля!
Ощущение было такое, будто разум встал на дыбы, а потом закрутился как юла
или карусель. Перед ее внутренним взором понеслись картины былого, и она
уже больше не стояла, пригвожденная к полу, посреди дворца магов в
Доралесе, в каком-то волшебном кругу. Она сидела у себя в кабинете в
старом поместье Акомы, увлеченная горячим спором с Кевином-варваром.
  Иллюзия его присутствия была настолько убедительной, что крошечная
частичка души, которая еще сохраняла собственную волю, на мгновение
поддалась пылкому желанию - найти убежище в его объятиях. Однако
прояснившееся ненадолго сознание тут же помогло ей понять суть турильских
чар правды: ей не позволят ответить ни на какой вопрос словами,
произнесенными вслух.
  Эти маги станут спрашивать, а ответы будут извлекать прямо из ее
воспоминаний. Ей не дадут возможности прибегнуть к объяснениям, чтобы
оправдать или иначе истолковать исход любого события. Эти маги будут
наблюдать за ее действиями в прошлом - и потом вынесут свой приговор. Она
и в самом деле стояла перед судом, и единственной защитой властительницы
станут ее поступки, совершенные в течение всей жизни.
  Мара сумела это понять за долю секунды до того, как магическая сила
завладела ею полностью; да, она была в кабинете, и перед ней стоял Кевин,
и она слышала, как он в ярости кричит ей в лицо: "Ты швыряешь меня, как
игральную кость, - то туда, то сюда, ничего не объясняя, ни о чем не
предупреждая. А ведь я выполнял все твои прихоти - но не потому, что ты
мне нужна, а потому, что я хотел сохранить жизнь своим землякам".
  А потом ответ самой Мары, раздраженной и растерянной: "Но ведь я дала
тебе высокую должность и поставила командовать такими же, как ты, -
мидкемийцами. Ты использовал свою власть им во благо. Как видно из этих
записей, они отнюдь не ограничивались похлебкой из тайзы; им частенько
перепадало и жаркое".
  Свиток памяти разворачивался все дальше и дальше; Мара как будто
заново переживала эту сцену - вплоть до завершающей вспышки страсти. А
потом - последующие годы связи с Кевином, когда они шли от стычки к
стычке, когда каждый день приносил горечь и сладость, радость и
растерянность и трудные уроки. Вынужденная наблюдать все это по прошествии
многих лет, она понимала, какой ограниченной и самонадеянной была тогда; и
как это чудесно, что Кевин, раб, сумел за кажущейся черствостью угадать
подлинные движения сердца хозяйки - и полюбил ее! Дни сменяли друг друга
неровными скачками - в той последовательности, которую навязывали ей маги
по своему выбору. Снова она испытала минуты невыразимого ужаса, когда
убийцы, волна за волной, штурмовали ее городские апартаменты в Ночь
Окровавленных Мечей. Снова она стояла на исхлестанной бутаронгом вершине
холма и вела переговоры с Тасайо Минванаби. Она видела, как Император
Ичиндар разломал жезл, знаменующий власть Имперского Стратега; и тогда же
он возвел ее в ранг Слуги Империи. Снова она видела, как умирает Айяки.
Великой милостью стало для нее то, что последовал новый вопрос и сцена
переменилась: теперь это был знойный полдень, напоенный ароматом цветов в
саду кекали, где Аракаси униженно просил госпожу о дозволении покончить с
собой. Снова она проводила вечер в командном шатре властителя Чипино
Ксакатекаса, когда вместе с ним была участницей кампании против кочевников
пустыни в стране Цубар.
  Время кружилось вихрями, поворачивало вспять, шло по своим следам;
сцена накладывалась на сцену. Иногда ее отсылали в годы детства или в
тихие молитвенные кельи храма Лашимы. В другие минуты ее Заставляли снова
выносить грубую жестокость первого мужа. Снова она стояла лицом к лицу с
его опечаленным отцом, над запеленутым внуком - теперь уже тоже мертвым.
  Новый приступ щемящей тоски настиг Мару, когда ее память обратилась к
Хокану, к его непостижимому дару отзывчивости и чуткости. Глядя на
сменяющиеся картины глазами турильских магов, она только сейчас поняла,
что его редкостное чутье было в действительности зачатком магического
таланта. Если бы маги Империи заметили одаренность Хокану, он был бы
сейчас не ее мужем, а членом Ассамблеи. Насколько же беднее оказалась бы
ее жизнь без него! Болью отдавалось в сердце его отчуждение, которое
началось с появлением на свет Касумы. Но в короткие мгновения между концом
одной сцены и началом другой она клялась себе, что уладит недоразумение,
так нелепо омрачившее их жизнь.
  И уже под конец Мара увидела себя под крышей длинного дома Хотабы в
ту минуту, когда она отказалась променять Камлио на свою свободу и
поддержку жителей Турила. Испытующий луч как игла пронзил душу Мары, но
обнаружил там лишь искренность и чистосердечие.
  Вихрь подневольных воспоминаний чуть-чуть замедлился, и сквозь него
просочились слова, сказанные неведомо кем. Они были произнесены на
турильском языке, но каким-то образом их смысл дошел до сознания Мары.
  Сначала послышался один голос:
  - Она и в самом деле отличается от других цурани: ведь сумела же
понять, что и у раба имеется честь, и признала право служанки на свободу -
даже в ущерб собственной семье.
  Калиани отозвалась:
  - Я так и думала. Иначе не привела бы ее сюда.
  Сразу же прозвучал вопрос:
  - И все-таки, стоит ли нам утруждать себя заботой о благополучии
цурани?
  Кто-то еще высказал свое мнение:
  - Предпочтительно иметь соседей, которые живут по разумным и
справедливым законам, и, возможно...
  Вмешался другой:
  - Но часто случается так, что из самых лучших побуждений люди творят
великое зло...
  В разговор вступали все новые участники; их голоса сливались в ровный
гул. Кто-то напомнил о риске, еще один заговорил об империй чо-джайнов.
  У Мары заложило уши. Внезапно она почувствовала, что у нее
подгибаются колени. Золотое кольцо света, которое удерживало ее на месте,
померкло, и она испугалась, что сейчас упадет.
  Ее подхватили сильные руки старой Калиани:
  - Госпожа, все позади.
  Слабая как младенец, Мара вдруг осознала, что обливалась слезами,
когда была во власти чар, и ей стало стыдно: казалось, что этим она себя
опозорила. Но надо было взять себя в руки.
  - Я убедила вас? - спросила она.
  - Мы будем обсуждать это в течение ночи. На рассвете тебя известят о
нашем решении, - предупредила Калиани. - А сейчас я верну тебя к Миране;
она позаботится, чтобы у тебя была возможность отдохнуть.
  - Я предпочла бы подождать здесь, - возразила Мара, но ей не хватило
воли, чтобы настаивать. Силы покинули властительницу, и для нее исчезло
все, кроме тьмы, подобной ночному небу между звездами.


                                  Глава 6

  РЕШЕНИЕ

  Мара проснулась.
  Было темно; она вдыхала запах горящих буковых поленьев и менее
приятный запах квердидровой шерсти. В слабом красном свете очага можно
было различить выступающие из тени деревянные балки у нее над головой. Она
лежала укрытая шерстяными одеялами, затруднявшими движения, когда ей
хотелось повернуться на другой бок.
  Болела голова. Память сначала возвращалась медленно, но потом на
глаза попалась корзина с чесалкой, которую Мирана принесла из длинного
дома, и сразу же события вчерашнего дня воскресли перед мысленным взором
Мары. Теперь она вспоминала вылазку в пекарню и сказочное путешествие в
Доралес в обществе Калиани. Внезапно ей стало душно под одеялами, и она
резко поднялась.
  - Госпожа?.. - послышался из тени неуверенный голос.
  Повернувшись, Мара увидела овальное личико Камлио, испуганное и
тревожное.
  - Со мной все в порядке. Цветик, - тихо промолвила она, непроизвольно
повторяя шутливое прозвище, данное Люджаном бывшей куртизанке.
  На сей раз Камлио не вздрогнула от этого обращения. Более того, она
отбросила свои одеяла и распростерлась на дощатом полу в позе раболепного
уничижения.
  Мара испытала не удовлетворение, а некоторую неловкость, хотя слуги и
рабы всегда проделывали перед ней подобные телодвижения. Таков был
цуранский обычай - выражать безграничную преданность хозяину.
  Однако, после того, что пережила Мара в золотом магическом круге, эта
традиция вызвала у нее лишь отвращение.
  - Встань, Камлио. Прошу тебя.
  Девушка оставалась в той же позе, но ее плечи содрогались под пеленой
светлых волос.
  - Госпожа, - несчастным голосом произнесла она, не поднимая головы, -
почему ты поступила так, как будто моя судьба важнее будущего всей твоей
семьи? Почему? Почему ты не продала меня этим турильцам, если такой ценой
могла спасти своих детей? Я этого не стою!
  Мара вздохнула, согнула усталую спину и, схватив Камлио за руки,
попыталась сдвинуть красавицу с места, но безуспешно: она была еще слишком
слаба после чар правды.
  - Камлио, пожалуйста, поднимайся. Забота о детях для меня, конечно,
важнее всего, но жизнь другого свободного человека не принадлежит мне и,
значит, не может быть предметом сделки, даже если речь идет о спасении
тех, кого я люблю. Ты не клялась, что моя честь станет твоей честью; у
тебя нет никаких обязательств перед домом Акома.
  Камлио позволила себя уговорить и села прямо. Закутанная в ночную
рубаху, позаимствованную у какой-то из местных женщин и явно рассчитанную
на особу более внушительных размеров, она примостилась на краешке топчана.
Оглядевшись, Мара решила, что они находятся в рукодельной комнате Мираны,
судя по ткацкому станку, задвинутому в угол, а также многочисленным
коробам с тканями и бельевым корзинам. Она все еще пыталась совладать со
своими расстроенными чувствами - после того как чары истины разбередили в
ней воспоминания о самых важных минутах прожитой жизни, - когда бывшая
куртизанка снова нарушила молчание.
  - Аракаси... - произнесла она с печальной уверенностью. - Ты это
сделала ради него?
  Уставшая до изнеможения, но не утратившая способности к состраданию,
Мара покачала головой:
  - Я ничего такого не сделала ради Аракаси, хотя он и приносил одну
жертву за другой ради моей семьи.
  Камлио не казалась убежденной. Мара накинула на плечи одеяло и тоже
села на краешек топчана, лицом к девушке.
  - Тебе незачем считать, что ты в каком-то долгу перед моим Мастером
тайного знания. - Властительница Акомы сделала энергичный жест. - Если
понадобится, я буду это повторять, пока ты не состаришься и не
оглохнешь... или пока ты не сообразишь, что должна мне поверить.
  Обе примолкли. В очаге шипели угли; слышался посвист ветра вокруг
водосточных желобов. В горных областях Турила ветры дуют непрестанно,
стихая только на рассвете. Трудно было определить, который час, но стоило
Маре подумать, что в Доралесе маги с Калиани все еще обсуждают, как надо с
ней поступить, и страхи наваливались на нее с новой силой. Она
сосредоточилась на горестях Камлио, чтобы отогнать собственное
беспокойство.
  - Аракаси... - повторила бывшая куртизанка, наморщив лоб. - Что он во
мне нашел? Он достаточно умен, чтобы заполучить к себе в постель любую
женщину.
  Мара подумала, прежде чем ответить.
  - Я могу только предполагать, - призналась она наконец. - Но
по-моему, в тебе он видит свое спасение. Или исцеление, если тебе так
больше нравится, от некоторых жизненных разочарований... несбывшихся
надежд. И - это также мое предположение - в ответ он хочет дать тебе то,
что не мог дать своей семье: счастье, безопасность и любовь - не купленную
и не подневольную.
  - А ты нашла такую любовь с Хокану, - заметила Камлио с ноткой
осуждения в голосе.
  Маре не хотелось, чтобы ее ответ звучал как похвальба.
  - В какой-то мере - да. В Хокану я нашла почти совершенное понимание.
Он стал моим другом по духу. Но в другом мужчине я нашла такую любовь,
какую, по-моему, ты могла бы открыть в Аракаси. А что касается любой
другой женщины, которая могла бы разделить с ним постель, мне трудно об
этом судить. Честно говоря, я не знаю ни его пристрастий, ни потребностей,
но он не из тех людей, которые легко раздаривают свои чувства. Аракаси
скрытен и осторожен, и он ни за что не стал бы оказывать тебе такое
необычайное доверие, не удостоверившись сначала, что ты этого доверия
достойна.
  - Можно подумать, что ты им восхищаешься, - проворчала Камлио.
  - Да, восхищаюсь. - Мара помолчала; это было открытием и для нее
самой. - Если человек столь выдающегося ума привык воспринимать жизнь как
непрерывную стратегическую игру, то от него потребуется большая смелость,
чтобы сделать какой-то шаг, продиктованный сочувствием, и признать, что и
в его жизни может быть место привязанности. Раньше он всегда знал, на
каком он свете. Но теперь наш Мастер подобен моряку, дрейфующему в
незнакомых водах. Он должен проложить свой собственный курс, чтобы
добраться до родной гавани. Для таких, как он, подобное испытание должно
быть страшнее всех других. Но на моей памяти он никогда не отступал перед
трудностями, даже такими, которые другому кажутся непреодолимыми. -
Взглянув на секунду в глаза девушке, Мара добавила:
  - Впрочем, эти слова весьма жалкая замена опыту. Лучше просто знать
самого человека.
  Камлио медленно переваривала услышанное. Ее изящные руки беспокойно
теребили рубаху, скручивая ткань, как будто она хотела свить из нее
веревку.
  - Я не смогу его полюбить, - заявила она. - И никого другого, думаю,
тоже. Однажды его руки подарили мне наслаждение, но постельные радости для
меня - это не более чем пустое развлечение. - Ее взгляд, казалось, сейчас
был устремлен к чему-то далекому и безрадостному. - Я понемногу
возненавидела час заката, когда мой хозяин имел обыкновение являться ко
мне. - Она помолчала, а потом с горечью добавила:
  - Было время, когда я чувствовала себя чем-то вроде дрессированной
собаки. Принеси тот халат. Помассируй это место. Повернись вот так. -
Снова взглянув на Мару, она сказала:
  - Для такой, как я, знание тела мужчины никак не связано с любовью,
госпожа. - Она опустила глаза. - Я могу признаться, что к решению завести
любовника меня привел, прежде всего, соблазн опасности. Аракаси доставил
мне огромное удовольствие именно потому, что ради этого он рисковал
жизнью. - Ее глаза увлажнились. - Госпожа, неужели ты не видишь, какой
изломанной тварью я стала? Месяцами я думала о самоубийстве, только никак
не могла отделаться от мысли, что я слишком низменна, слишком бесчестна,
чтобы запятнать клинок своей кровью.
  Цуранская гордость, подумала Мара. Ей хотелось протянуть руку,
приласкать и успокоить измученную девушку, но пришлось напомнить себе, что
Камлио неприятно всякое прикосновение. Слова казались слишком слабым
утешением, а ничего другого Мара предложить не могла.
  - Аракаси понимает это гораздо лучше, чем тебе кажется.
  Властительница выждала пару секунд, чтобы дать Камлио время понять
смысл последних слов.
  Девушка задумчиво кивнула:
  - Это правда, он ни разу не пытался дотронуться до меня с того часа,
когда выкупил мою свободу. После того как ты сказала мне, что он сын
женщины из Зыбкой Жизни, я поняла, почему он так себя ведет. Но в то время
я была в такой ярости из-за смерти сестры, что вообще ничего не замечала.
  Мара нашла это признание ободряющим:
  - Если ты не можешь его любить, стань ему другом. У него живой ум и
высокое понятие о чести.
  Камлио подняла глаза, в которых сверкнули с трудом удерживаемые слезы:
  - Но разве он удовольствуется столь малым?
  - А ты испытай его, - улыбнулась Мара. - Любовь не требует, она
принимает. Чтобы это понять, мне понадобилась вся жизнь. - Понизив голос,
она добавила:
  - И дар богов - двое выдающихся мужчин. - Глядя прямо на Камлио, она
перешла на тон заправской заговорщицы. - До сих пор я не встречала
человека, который был бы способен вывести Аракаси из себя. Дружба
рождается нелегко - и это могло бы приучить его к малой толике смирения.
  Камлио отбросила за спину пушистые золотые волосы; в глазах у нее
заиграли проказливые огоньки.
  - Ты хочешь сказать, что я могла бы слегка сбить с него спесь и
покуражиться над ним за его самонадеянность?
  - Я думаю, вы могли бы многому научить друг друга, - так закончила
Мара эту беседу. - Но это зависит еще и от того, удастся ли нам выбраться
из этих гор живыми.
  Короткое счастье Камлио быстро улетучилось.
  - Они могут заставить тебя продать меня.
  К Маре вернулась решимость.
  - Нет. Я - властительница по рангу и цурани по рождению. Твоя жизнь
не принадлежит мне, и я не вправе торговать тобой. Либо я добьюсь
исполнения моих требований своими силами, либо приму судьбу, которую
пошлют боги. Если случится так, что ты останешься в плену, помни: я
разрешаю тебе либо кончить жизнь на клинке, либо спастись бегством, как
сумеешь; ты свободная женщина. Даже думать забудь, что твоя кровь или твои
желания хоть в чем-то менее достойны чести, чем у Люджана, или Сарика, или
любого другого воина. - Внезапно почувствовав, до чего же она устала, Мара
подавила зевок. - Но я не думаю, что дело дойдет до этого. Сдается мне,
предложение Хотабы было сделано для проверки. Проверяли меня. Добилась ли
я каких-то уступок - мы до утра не узнаем. А теперь спи, Камлио. Нам
остается набраться терпения и ждать.

  ***

  Когда начало светать и ветер утих, обе женщины - властительница и
куртизанка - спали. Мара лежала, свернувшись в клубочек, в путанице черных
волос; одеяла сбились; ее сновидения были тревожными. Мара сразу же
подняла голову с подушки, как только Мирана притронулась к ней.
  - Госпожа, вставай и одевайся поскорее, - мягко поторопила ее жена
вождя. - Калиани вернулась, чтобы объявить решение, принятое в Доралесе.
  Мара отбросила одеяла и едва не задохнулась от ледяной стужи. Пока
она надевала холодную одежду, Мирана снова развела огонь в очаге, так что
Камлио получила возможность проснуться в более приятных условиях. Через
трещины в ставнях просачивался серый свет. То ли облака, то ли туман
скрывали восходящее солнце. Мара чувствовала себя так, словно у нее
окостенели все суставы.
  Когда она кончила причесываться, на гребне осталось несколько седых
волосков. Сердце билось слишком часто из-за дурных предчувствий. Мысли
мчались по кругу: дом, дети, Хокану. Сможет ли она когда-нибудь наладить
отношения с Хокану? "Боги, - молилась она, - не дайте мне умереть на чужой
земле. Пусть Камлио вернется домой... ради Аракаси". Ибо в откровениях
девушки Мара впервые почувствовала какой-то намек на надежду для своего
Мастера.
  - Поторопись, - тихо, чтобы не разбудить Камлио, посоветовала Мирана.
  - Калиани не отличается терпением.
  Мара сунула озябшие ноги в сандалии, которые истрепались от сырости и
скольжения по камням на горных тропах. Один палец через дыру торчал
наружу. Кто в Империи узнал бы в ней Благодетельную - без грима на лице и
в одежде как у трактирной служанки? И в этом-то жалком обличье, без
каких-либо признаков высокого ранга, она должна была встретиться с
Калиани... Эта мысль отнимала изрядную долю смелости.
  Мара безуспешно пыталась притвориться спокойной. Но у нее вспотели
ладони, и руки дрожали, и уж за то спасибо, что этот противный липкий
туман скрывал влагу у нее в глазах.
  Воспоминания, пережитые в золотом круге, беспокоили ее больше, чем
она того хотела бы. Будь здесь Кевин, он не полез бы за словом в карман.
Мара чувствовала, что ей недостает его дерзкой независимости в суждениях:
ведь сколько ни пытались окружающие внушить ему подобающее почтение к
этикету, он оставался неисправим.
  Мирана не стала ждать, пока Мара соберется с духом, и повела ее на
просторную главную площадь, где уже дожидался Хотаба вместе с закутанной в
широкие одежды персоной, которая внушала более глубокий благоговейный
трепет, чем сам Император.
  Мара переломила свою гордость и низко поклонилась.
  - Я ожидаю решения Калиани, - тихо проговорила она.
  Старые костлявые руки заставили ее разогнуться.
  - Госпожа, стой прямо. Здесь не в ходу подобострастные поклоны.
  Калиани сверлила властительницу Акомы пронзительным взглядом.
Примерно такой же вид бывал у Джайкена, когда тот с помощью кусочка стекла
рассматривал печати гильдий, проверяя их подлинность.
  - Госпожа Мара, - сказала волшебница сухим старческим голосом, - наше
решение принято. Мы окажем тебе поддержку вот каким образом: тебе будет
дано разрешение совершить путешествие в сопровождении одного человека из
твоей свиты - того, кого ты назначишь. Тебя проводят через высокогорные
перевалы к воротам Чаккахи - города чо-джайнов, где обитают их Мастера
магического искусства.
  У Мары расширились глаза. "Запретное!" - поняла она. Если чо-джайны
могут производить на свет своих магов, а договор с Ассамблеей запретил им
заниматься магией в пределах Цурануани, то становятся понятными умолчания
королевы чо-джайнов. Возбуждение властительницы нарастало.
  Казалось, Калиани это почувствовала, ибо ее следующие слова
прозвучали сурово и жестко:
  - Госпожа Мара, ты должна знать, что дело народа цурани - это не наша
забота. Турил воюет только тогда, когда отражает вторжение. Мы не считаем
своим долгом беспокоиться из-за политических интриг вражеского народа.
Однако чо-джайны могут взглянуть на дело иначе. Их сородичи в вашей
Империи влачат жалкое существование покоренного народа. Тебе будет
предоставлена возможность объяснить причины своего появления в наших краях
и склонить магов чо-джайнов к союзу с тобой... если сумеешь. Но знай
наперед: рой чо-джайнов будет рассматривать тебя как врага. Наши люди
могут проводить тебя до границ улья, но не дальше. Мы не вправе
действовать как твои заступники и говорить от твоего имени. Мы не сможем
вмешаться и выручить тебя, если чо-джайны встретят тебя враждебно. Пойми
меня правильно: при самых благих твоих намерениях ты можешь погибнуть.
  Это шаг вперед, прикинула Мара в последовавшую долю секунды. Может
быть, и неуверенный, но все-таки шаг. И ответила без колебаний:
  - Выбора у меня нет. Я должна идти. С собой возьму Люджана, моего
военачальника; в его отсутствие старшим в нашем отряде будет советник
Сарик.
  Трудно сказать, какое чувство на мгновение промелькнуло в глазах
Калиани: то ли скрытое восхищение, то ли жалость.
  - В смелости тебе не откажешь, - признала она и вздохнула. - Но ты не
знаешь, с чем тебе придется столкнуться. Ну хорошо. Можешь быть уверена,
что с твоими слугами и воинами будут обращаться радушно, как с гостями,
пока не станет известна твоя судьба. Если ты возвратишься, они продолжат
служить тебе. Если ты умрешь, они доставят твои останки к вам на родину.
Так говорю я, Калиани.
  Наклоном головы Мара подтвердила, что эти условия вполне
удовлетворительны.
  - Прекрасно, - подала голос Мирана, до сих пор молча стоявшая у
боковой стены. - Муженек, ты так и намерен пялиться неведомо куда от
расстройства, что не можешь заполучить златовласку для нашего сына, или ты
все-таки собираешься сходить в загон и привести оттуда военачальника
Люджана?.
  - Заткнись, старая! Мирные часы рассвета священны, а ты оскверняешь
саму природу, поднимая такой шум!
  Он распрямил плечи и возмущенно таращился на супругу, пока
неодобрительный взгляд Калиани не положил этому конец; и, торопливо шаркая
ногами, он поспешил выполнить то, о чем просила жена.
  Когда он скрылся из виду, Калиани поплотнее закуталась в свои
многослойные одеяния, чтобы защититься от знобящего тумана, и сказала Маре:
  - Вы отправитесь, как только будет собрано все необходимое для
путешествия. Пойдете пешком; иначе там не пробраться. - Она помолчала,
словно что-то обдумывая, а потом добавила:
  - Вашим проводником будет Гиттания, одна из наших учениц. Пусть боги
будут благосклонны к твоим усилиям, госпожа Мара. Ты взяла на себя
нелегкую задачу, ибо чо-джайны вспыльчивы и не склонны к прощению былых
обид.
  Часом позже, после горячего завтрака, Мара и ее свита, состоявшая из
одного человека, были готовы выступить в путь. Посмотреть на них собралась
небольшая кучка шумливых детишек и праздных матрон, возглавляемая Хотабой
и его советом. К Маре и Люджану присоединилась ученица Гиттания -
русоволосая худенькая девушка в просторном одеянии, предписанном
послушницам ее ордена: то была накидка длиною до колен с вытканными на ней
ослепительно яркими красно-белыми узорами. В отличие от обычных турильских
одежд, которые делались из тканей тусклых цветов и как бы сливались с
окружающим ландшафтом, наряд Гиттании резким контрастом выделялся на фоне
гор.
  Люджан быстро отметил эту особенность.
  - Вероятно, - пустился он в философию, что вообще-то не было ему
свойственно, - она одевается так ярко по примеру тех птиц или ягод,
которые таят в себе яд: это предупреждение о том, что ее магические силы
сумеют быстро покарать любого, кто вздумает причинить ей вред.
  Хотя говорил он тихо, послушница услышала его слова и возразила:
  - На самом деле это не совсем так, воин. Мы, которые принесли обеты
как подмастерья, носим такую одежду, чтобы нас было видно издалека. В годы
ученичества мы обязаны служить любому человеку, нуждающемуся в помощи.
Наши накидки - это опознавательный знак для тех, кто хочет нас найти.
  От холодного промозглого тумана Мара озябла, но не утратила
любознательности.
  - А сколько лет, - спросила она, - вы считаетесь учениками?
  - Чаще всего срок ученичества - около двадцати пяти лет. Случается,
что кто-то так и не достигает звания Мастера и носит алое с белым всю
жизнь. Известен только один маг, ставший Мастером после семнадцати лет
обучения. Это было настоящее чудо. Его достижение никому не удалось
превзойти за тысячи лет.
  - У ваших мудрецов, похоже, уж очень суровые требования, - заметил
Люджан.
  Поскольку его профессией была война, ему даже трудно было вообразить,
каким же терпением надо обладать, чтобы половину жизни провести в учениках.
  Однако Гиттанию, по-видимому, такие порядки не возмущали.
  - В руках Мастера - огромная сила, а с ней и огромная
ответственность, - возразила она. - Годы обучения вырабатывают в нем
сдержанность и терпение, а главное - скромность и умеренность; а еще они
дают время для того, чтобы набраться мудрости. Когда ты ухаживаешь за
больным младенцем по просьбе матери какого-нибудь пастуха в горах, ты
постепенно начинаешь понимать, что заботы о маленьком человечке не менее -
или даже более - важны, чем великие заботы правления и политики. - Тут
девушка состроила кислую гримаску. По крайней мере, так уверяют мои
наставники. А мое служение началось совсем недавно, и пока я еще не смогла
постичь, каким образом сыпь у ребенка может повлиять на великие циклы
Вселенной.
  При всей своей усталости Мара не могла не засмеяться. Бесхитростная
искренность Гиттании была приятной переменой после неожиданных скачков
настроения и ожесточенной угрюмости Камлио. Хотя властительницу и мучили
опасения относительно встречи с турильскими чо-джайнами, она надеялась,
что предстоящий переход по горам даст время успокоиться и обдумать, как
себя вести на аудиенции у королевы заморских чо-джайнов. Жизнерадостная
общительность Гиттании наверняка послужит целительным бальзамом,
облегчающим ожидание грядущих событий.
  Калиани молча наблюдала за их беседой, пока на одну из квердидр
грузили узлы со съестными припасами и бурдюки, наполненные водой.
  - Чо-джайны скрытны и недоверчивы, - дала она Маре последнее
напутствие. - Раньше было по-другому. Их Мастера свободно встречались с
нашими, обменивались идеями и знаниями. И скажем прямо, основы нашего
обучения в искусстве магии были некогда заложены с помощью чо-джайнов. Но
война, разгоревшаяся столетия назад между чо-джайнами и Цурануани,
оставила в их памяти твердое убеждение, что люди, владеющие магическим
даром, способны на предательство. С тех пор ульи замкнулись, и теперь
чоджайны неохотно вступают с нами в какие-либо отношения, предпочитая
вообще не иметь с нами никаких дел. - Она сделала несколько шагов и
остановилась прямо перед Марой. - Я не знаю, что тебя ждет.
Благодетельная. Но предупреждаю в последний раз: для этих существ любой
цурани - лютый враг. Они не прощают того, что случилось с ульями внутри
вашей Империи, и могут возложить вину на тебя, как будто именно ты
навязала им подлый договор.
  Заметив, как удивлена Мара, Калиани жестко пояснила:
  - Верь мне, госпожа Мара. Чо-джайны ничего не забывают, и, по их
понятиям, добро не терпит присутствия угнетения или зла. Они обычно
рассуждают так: здравомыслящие люди должны отменить так называемый
договор, который лишает цуранских чо-джайнов права на применение магии.
Каждый день, который уходит в прошлое, оставляя все как есть, следует
рассматривать как заново совершенное преступление; для них оскорбление,
нанесенное хоть тысячу лет назад, - это оскорбление, нанесенное сегодня.
Может статься, что в ульях Турила ты найдешь не союзников против
Ассамблеи, а лишь быструю смерть.
  Сколь ни мало обнадеживающими были эти слова, Мара не передумала:
  - Не пойти - значит признать поражение.
  Кивнув Люджану и взмахом руки дав Гиттании понять, что она готова,
Мара повернулась к городским воротам.
  Широко открытыми глазами Камлио издалека наблюдала за отбытием
госпожи. Она прониклась к Маре восхищением. Если бы властительница
оглянулась назад, то могла бы увидеть, как шевелятся губы бывшей
куртизанки, которая в эту минуту давала небесам обет: если она останется в
живых и вернется во владения Акомы, то непременно выполнит пожелание Мары
и попытается подружиться с Аракаси. Когда Мара пропала из виду и плюмаж
Люджана исчез в тумане, Камлио склонила голову. Сейчас она не могла не
думать о том, что страхи, переполняющие ее, не идут ни в какое сравнение с
опасностями, навстречу которым Мара уходила твердой походкой, гордо
выпрямившись и с высоко поднятой головой.

  ***

  Дорога через высокогорные перевалы Турила оказалась в сущности едва
проходимой звериной тропой. После дня пути поросшие травой плоскогорья
сменились неприступными вздыбленными скалами, с которых даже мох был
сорван ветрами. Солнце пряталось за быстро несущимися облаками; над
долинами, где пролегали русла ручьев и речек, туман казался вдвое плотнее.
  Хождение по камням давалось Маре с трудом; самые тяжелые отрезки
дороги она преодолела лишь благодаря надежной руке Люджана. Подошвы
сандалий стерлись, и у нее уже не оставалось сил, чтобы принимать участие
в разговорах.
  Гиттанию тяготы пути, похоже, волновали так же мало, как и квердидру,
которая несла припасы и все, что нужно для ночлега. Девушка болтала почти
непрерывно. Из замечаний, которые она отпускала, когда они проходили той
или иной долиной, мимо маленькой деревушки или скопления пастушеских
хижин, Мара узнала много нового о жизни в Туриле. Горцы отличались горячим
нравом; они стояли насмерть, защищая свою независимость, но вопреки
мнению, разделяемому большинством цурани, люди Турила не были
воинственными или драчливыми.
  - Для наших юношей сражение - это игра, - признала Гиттания во время
недолгого привала, опираясь на высокий пастуший посох; Люджан догадывался,
что она умеет применять этот посох и в качестве оружия, а может быть, он
служит ей заодно и магическим жезлом. Впрочем, последнее предположение
пришлось отбросить, когда Гиттания случайно сломала посох и без всяких
церемоний купила другую палку у человека, который натаскивал сторожевых
собак. Теперь она с мастерской сноровкой очищала палку от шероховатой
коры, чтобы не натереть мозолей во время следующего перехода. При этом она
не прекращала повествования:
  - Но в набегах и вылазках они участвуют охотно: им же надо набраться
опыта, чтобы впоследствии похитить невесту для себя. Некоторые бахвалы -
их, правда, немного - отваживаются вторгаться в имперские земли. Многие
оттуда не возвращаются. Если их схватят, а они окажут сопротивление,
считается, что они нарушили договор, и их объявляют вне закона.
  Ее лицо потемнело, когда она произнесла последние слова.
  Мара вспомнила пленников, которых приговорили к смерти на арене для
развлечения цуранских аристократов, и испытала жгучий стыд. Неужели
устроителям этих жестоких игр было невдомек, что пленники, которых они
посылают сражаться на потеху публике, это всего лишь мальчишки и все их
преступление не более чем шалость? Побеспокоился ли хоть один имперский
воин или чиновник допросить нарушителей границы, нагих и разрисованных?
Как это ни прискорбно - вряд ли, подумала Мара.
  Гиттания, казалось, не замечала грустной задумчивости властительницы.
Она указывала посохом то на один, то на другой склон долины, поросший
низким кустарником, где паслись стада квердидр, которых здесь разводили
ради молока и шерсти.
  - Мы, главным образом, нация торговцев и пастухов. В наших краях
почва слишком бедна для земледелия, и основное занятие здешних жителей -
ткачество. Конечно, краски для шерсти очень дороги - нам приходится их
покупать у торговцев из вашей страны или в Цубаре.
  Упрекнув сама себя за бессвязную болтовню, Гиттания предложила снова
тронуться в путь и сразу же задала довольно быстрый ход. В горах день
короче: каменные громады загораживают горизонт и закат наступает раньше. И
вскоре они устроили стоянку для ночлега в небольшой лощине между двумя
холмами, где вода переливалась через край родника, давая начало горному
ручью, а невысокие, согнутые ветром деревья могли послужить хоть каким-то
укрытием.
  - Хорошенько завернитесь в одеяла, - настойчиво рекомендовала
Гиттания, когда они вместе с Марой после ужина мыли посуду в ледяной воде.
  - Здесь, на вершинах, ночи холодные.
  Когда настало утро, оказалось, что листья и трава покрыты серебристым
узором из кристалликов льда. Мара не могла налюбоваться этим чудом и
восхищалась хрупкой красотой, когда в случайном солнечном луче края
травинок загорались, словно покрытые позолотой. Может быть, эта земля и не
плодородна, но ей присуща своя особенная, дикая красота.
  Тропа становилась все круче, и Люджану чаще и чаще приходилось
помогать Маре взбираться по склону: подкованные боевые сандалии давали ему
заметное преимущество. Пелена облаков была столь плотной, что казалась
осязаемой. Стада квердидр попадались реже: здесь для них было слишком мало
корма. Журчание и плеск горных потоков сливались в гул, заглушавший иногда
даже вздохи и завывания ветра.
  Дорога через перевал представляла собой каменный карниз, что лепился
к крутому синевато-серому склону, отсвечивающему черным в тех местах, где
из земли сочилась вода. Мара несколько раз глубоко вдохнула разреженный
воздух и поделилась со спутниками новым ощущением: она уловила какой-то
странный, неведомый запах, который, казалось, доносили порывы ветра.
  - Это снег, - пояснила Гиттания, щеки которой разрумянились от
холода, но ее улыбка по контрасту стала еще теплее. Она подтянула вниз
красно-белые рукава и спрятала в них мерзнущие руки, а потом добавила:
  - Если бы облака были не такими густыми, вы увидели бы лед на
вершинах. Непривычное зрелище для цурани, могу поручиться.
  Мара покачала головой; ей было трудно дышать и не хватало сил на
разговоры. Более закаленный Люджан сообщил:
  - В большом горном хребте, который мы называем Высокой Стеной,
имеются ледники. Говорят, что богатые господа из северных провинций
посылают скороходов в горы, чтобы набрать и принести лед для
прохладительных напитков. Но сам я никогда не видел, чтобы вода
затвердевала от холода.
  - Это магия природы, - сказала Гиттания и, заметив плачевное
состояние Мары, предложила устроить еще одну короткую остановку для отдыха.
  Перевал остался позади, и дорога пошла под уклон. По эту сторону
хребта местность была не столь суровой; горы заросли колючим кустарником с
серебристо-серой листвой. Из объяснений Гиттании следовало, что здесь
выпадает больше дождей.
  - Немного погодя облака рассеются, и тогда мы сможем издалека увидеть
город чо-джайнов - Чаккаху.
  Стада квердидр не паслись на этих склонах: ветки, покрытые шипами,
были несъедобны. Лишь несколько семей обитали здесь и сводили концы с
концами, собирая растительные волокна и свивая из них веревки.
  - У них тяжелый труд, - вздохнула Гиттания. - Сучильщики веревок, как
правило, люди крепкие и живут долго, но эта долина расположена уж очень
далеко от приморских рынков, да и дорога туда неудобная. Тележки не могут
пройти по горным тропам, так что весь груз должен доставляться или на
вьючном животном, или на спинах сильных мужчин.
  Маре пришло в голову, что чо-джайнам было бы куда легче управляться с
подобной поклажей на неровных каменистых тропах, чем любому человеку;
однако она понятия не имела, как отнеслись бы чоджайны из ульев Турила к
людям, которые явились бы к ним с таким предложением. Но все подобные
мысли улетучились, когда за следующим поворотом дороги тропа нырнула вниз,
а облака поредели и разошлись, открывая взгляду долину внизу, ковром
раскинувшуюся под высоким бледно-зеленым небом Келевана.
  - Ах! - воскликнула Мара, позабыв о хороших манерах. Ибо картина,
явившаяся взорам ее, была чудом еще более ошеломляющим, чем волшебная
красота Доралеса.
  Горы расступились; колючие кустарники и голые каменные стены уступили
место пышной тропической долине. Ветер доносил аромат джунглей,
переплетенных лианами, экзотических цветов и плодородной земли. Пальмы
возносили веерообразные кроны к небесам, а за ними, более изысканные, чем
золотая филигрань лучших императорских ювелиров, поднимались ульи
чо-джайнов.
  - Чаккаха, - сказала Гиттания. - Это хрустальный город чо-джайнов.
  Словно скрученные из стекла, стреловидные спирали вырастали из
куполов, сверкающих всеми цветами радуги, как драгоценные камни на короне.
Между ними были переброшены розовые, аквамариновые и аметистовые арки
немыслимого изящества. По узким подвесным мостам перебегали чо-джайны,
поблескивающие черными панцирями, очевидно работники; издалека их цепочки
выглядели как ожерелья из обсидиановых бусинок. Мара не могла наглядеться
на город, сплетенный из сверкающей воздушной паутины, но ее ждало еще
более неожиданное потрясение. В воздухе над городом пролетели крылатые
чо-джайны. Они были не угольно-черными, к каким привыкла Мара, а бронзовые
и синие да еще с золотисто-коричневыми полосками.
  - Какие они красивые! - ахнула она. - У нас в Цурануани королевы
выводят только черных чо-джайнов. Единственный намек на какой-то цвет я
видела у новорожденной королевы, и то она потемнела и стала как все, когда
повзрослела.
  Гиттания вздохнула:
  - Маги чо-джайнов всегда нарядно расцвечены. У вас в Империи таких
нет, потому что они там под запретом... к нашему прискорбию.
Благодетельная, и на вечную вашу беду. Их сила неразлучна с мудростью.
  Завороженная зрелищем Чаккахи, Мара ответила не сразу. Вдали, за
стеклянными шпилями, виднелась синяя гряда гор, сверкающие вершины которых
выделялись белизной на фоне неба.
  - Лед! - догадался Люджан. - На тех вершинах лед! Ах, как бы я хотел,
чтобы Папевайо был сейчас здесь и мог увидеть это чудо! И Кейок... Старик
ни за что не поверит, что мы видели лед на горах, когда вернемся домой и
расскажем...
  - Если вы вернетесь домой, - поправила Гиттания с несвойственной ей
резкостью. Она пожала плечами, словно извиняясь перед Марой. - Госпожа,
мне нельзя идти дальше. Вам придется спуститься по тропе в долину и
самостоятельно искать свой путь в Чаккаху. На дороге вам встретятся
патрули. Они перехватят вас задолго до того, как вы достигнете хрустальных
ворот. Да пребудут с вами боги и да помогут они вам получить аудиенцию у
королевы чо-джайнов. - Будущая волшебница смолкла, явно чувствуя себя
неловко, и достала из складок своей накидки некий малый предмет,
продолговатый по форме и черный, как обсидиан.
  - Это гемма памяти, - пояснила она. - На ней запечатлены те
воспоминания, которые совет Калиани вызвал из твоей души в золотом круге
истины. Она показывает, почему мы дали тебе разрешение на проход по нашим
землям, и содержит наш совет ульям Чаккахи. Маги чо-джайнов сумеют
ознакомиться с записью, если сочтут нужным. - Холодными от волнения
пальцами она вложила магический камень в руки Мары. - Госпожа, я надеюсь,
что твои воспоминания сослужат тебе добрую службу. Калиани рассказывала о
некоторых из них. Они красноречиво свидетельствуют о твоей правоте. Но
главная опасность заключается в том, что этих чо-джайнов трудно вовлечь в
разговор. Они могут убить без предисловий.
  - Спасибо тебе. - Мара приняла камень и спрятала его под одеждой.
Обрадованная уже хотя бы тем, что военачальнику был возвращен меч - ибо ей
отнюдь не доставляла удовольствия мысль, что придется брести безоружными
во враждебный лагерь, - она распрощалась с Гиттанией, сказав напоследок:
  - Прошу тебя передать от меня благодарность также и Калиани. Если
боги будут к нам благосклонны и удача от нас не отвернется, мы еще
увидимся.
  С этими словами она кивнула Люджану и двинулась к лежащей внизу
долине, где их ожидал город Чаккаха. Гиттания видела, что ни
властительница, ни ее красавец военачальник не бросили взгляда назад. Это
ее опечалило, потому что за три дня, проведенных вместе в пути, она успела
привязаться к Благодетельной, в чьей любознательности скрывалось такое
глубокое сочувствие к другим людям и чья надежда заключалась в перемене
судеб всей Империи Цурануани.

  ***

  Тропа круто спускалась к долине; иногда путь преграждали свободно
лежащие валуны, через которые приходилось перебираться с осторожностью.
Люджан поддерживал госпожу за локоть, и, хотя его рука была твердой и
уверенной, Мара не могла отделаться от ощущения шаткости их нынешнего
положения. Каждый шаг приближал встречу с неведомым.
  Воспитанная в многолюдье усадьбы Акома, привыкшая к тесноте цуранских
городов и к присутствию слуг, рабов и многочисленных офицеров,
составляющих домашний штат любого аристократа, она не могла припомнить
такой поры в своей жизни, когда была бы настолько отрезана от
человеческого общества.
  Ее молитвенную келью в храме Лашимы отделяла от других только толщина
стены, а дома в вечерние часы, отведенные для благочестивых размышлений,
одного ее слова было достаточно, чтобы в тот же миг вбежали слуги или
воины, готовые выполнить любое приказание.
  Здесь же было лишь дикое пространство окутанных туманом каменных
склонов позади, а впереди - джунгли, населенные местными чо-джайнами, чей
образ жизни имел мало общего с безопасной, скрепленной договором
коммерцией, которая служила основой отношений Мары с инсектоидами в ее
поместьях.
  Никогда в жизни она не ощущала себя такой маленькой, а окружающий ее
мир - таким огромным. Потребовалась вся сила воли, чтобы не повернуть
назад, не окликнуть Гиттанию и не попросить, чтобы та проводила их
обратно, на земли Турила, который уже не казался ни чуждым, ни угрожающим:
в нем обитали люди. Но позади, в турильском селении, ожидали воины ее
почетного эскорта и Камлио; их судьба зависела от результатов ее усилий, а
еще - судьба ее семьи, и детей, и всех обитателей трех обширных поместий,
принадлежащих Шиндзаваи и Акоме. Она не может их подводить; ее долг -
обеспечить им безопасное убежище, чтобы спасти от гнева магов. Мара
решительно взглянула вперед и возобновила беседу:
  - Люджан, скажи: когда вы были серыми воинами и не надеялись, что
сможете когда-нибудь снова вернуться к жизни по законам чести... что
давало вам силы это переносить?
  Люджан взглянул на нее искоса, и у него в глазах она прочла, что он
тоже чувствует необъятность и пустоту окружающего ландшафта и что его тоже
подавляет одиночество. "Как же хорошо мы научились понимать друг друга, -
подумала Мара. - Насколько же трудности жизни сплели наши усилия в единый
жгут взаимной привязанности - необычной и драгоценной для обоих!" Его
ответ прервал размышления властительницы:
  - Госпожа, когда человек теряет все, что его начальники и товарищи
считают важным; когда он ведет жизнь, которая не имеет смысла - ведь
именно так ему внушали с детства, - тогда все, что ему остается, - это его
мечты. Я был очень упрям. Я держался за свои мечты. И однажды утром,
проснувшись, я вдруг обнаружил, что мое существование не столь
безрадостно. Я осознал, что еще могу смеяться. Могу испытывать какие-то
чувства. Могу найти упоение в охоте, а когда выпадет часок в постели с
женщиной, щедрой на ласки, - кровь быстрее бежит по жилам и Душа поет.
Может быть, человека, у которого отнята честь, ждут страдания в будущем,
когда Туракаму возьмет его дух и Колесо Жизни размелет его судьбу в прах.
Но... честь не добавляет радости.
  Человек, который предводительствовал войском Ако-мы чуть ли не два
десятка лет, неловко пожал плечами и добавил:
  - Госпожа, я был вожаком воров, разбойников и всяческого сброда.
Возможно, что мы не имели права на честь, которое неразрывно связано с
геральдическими цветами знатных домов. Но мы не жили без веры и убеждений.
  Он снова замолчал, и Мара догадывалась, что смущение мешает ему
высказаться до конца. Понимая, что речь идет о чем-то очень важном для
Люджана да и ею самой движет не праздное любопытство, она мягко, но
настойчиво попросила:
  - Расскажи мне. Ты же знаешь, я не цепляюсь за традиции ради них
самих.
  Военачальник коротко рассмеялся:
  - В этом, госпожа моя, между нами больше общего, чем тебе известно.
Но будь по-твоему. Люди, которыми я верховодил, заключили со мной договор,
скрепленный клятвой. Хотя мы и вели жизнь изгоев, которых отвергли боги,
от этого мы не перестали быть людьми. Мы создали для себя нечто такое, что
можно было бы назвать нашим собственным домом, присягнули на верность друг
другу и решили: что выпадет одному, должны разделить все. Так что видишь,
Мара, когда ты явилась и призвала нас всех на честную службу, мы могли
принять твое предложение только сообща и никак иначе. Когда Вайо придумал
ту хитрую уловку - найти хотя бы дальнее родство, чтобы на законном
основании дать нам место в гарнизоне Акомы, - мы все должны были бы
уклониться от этой чести, если бы хоть один отказался.
  Мара с удивлением взглянула на спутника и по непривычно робкому
выражению его обветренного лица догадалась об остальном:
  - Этот договор, о котором ты говоришь, существует и поныне. - Она не
спрашивала; она утверждала.
  Люджан прокашлялся.
  - Да, существует. Но, присягнув тебе перед священным натами Акомы, мы
добавили к своему лесному обету еще одно обязательство: наши желания,
потребности и честь всегда будут стоять на втором месте после твоих. В
составе твоей верной армии имеется наш отряд, воинов которого связывает
как бы особое родство, и это единение мы не можем разделить с другими
твоими солдатами, какими бы высокими достоинствами они ни обладали. Это
для нас - знак почетного отличия, каким для Папевайо стала его черная
повязка приговоренного.
  - Замечательно.
  Мара замолчала, опустив глаза, как будто выбирая место, куда бы
поставить ногу при следующем шаге. Однако идти стало легче: теперь вместо
острых и шатких камней под ногами была утоптанная земля; по обе стороны от
дороги росли травы и кустарники, а дальше простирались джунгли. Стеклянные
башни Чаккахи исчезли из виду, когда путники спустились с вершин; теперь
их заслоняли плотные высокие кроны тропических деревьев. Грозящая
опасность не уменьшилась; наоборот, она возросла; однако Мара сумела
отвлечься от своих тревог и подумать о том, что открылось ей в рассказе
Люджана. Она и раньше понимала, что он прирожденный вождь, что его
глубокая преданность - редкостное сокровище; но вот теперь она узнала еще
больше: даже достигнув высокого поста, он держит слово, данное бывшим
отщепенцам, которых некогда возглавлял. А еще стоило отметить, подумала
Мара, что человек, идущий рядом с ней, наделен не только чувством
собственного достоинства, но еще и сознанием своей личной ответственности
- более глубоким, чем может похвастаться большинство властителей в
Империи. И все, что он сделал, все, чего добился, он совершил без фанфар и
барабанного боя, без похвальбы, а до сегодняшнего дня - даже без ведома
своей госпожи.
  Мара взглянула на него и увидела, что на лице Люджана вновь застыла
маска цуранской непроницаемости, подобающей воину, состоящему на службе в
знатном доме. Она была рада, что выслушала его искреннее повествование.
Оставалось лишь просить богов, чтобы они дали Люджану возможность в полной
мере раскрыть свои достоинства и таланты. Если они выживут, решила Мара,
надо помнить, что этот человек заслуживает более высокой награды, чем
простое признание его заслуг.
  Затем ее мысли были прерваны шорохом, который донесся из подлеска. В
это время путники подходили к гигантским деревьям, стволы которых были
столь толстыми, что даже пятеро людей, взявшись за руки, не без труда
могли бы обхватить окружность такого великана. Когда глубокая тень
раскидистой кроны упала на Мару и Люджана, они вдруг оказались перед
группой чо-джайнов, которые возникли из ниоткуда, - безмолвных,
угольно-черных и нагих, если не считать природной хитиновой брони.
Передние конечности, заканчивающиеся острыми режущими клешнями, были
развернуты навстречу пришельцам; Мара уже знала, что именно такой наклон
клешней означает готовность к бою.
  Люджан дернул Мару за руку, чтобы она остановилась. Вторым
безотчетным движением, которое он едва не проделал, было толкнуть ее к
себе за спину, прикрыть собой и выхватить, меч. Однако он вовремя
остановил себя, тем более что они уже были окружены. Эти здешние чо-джайны
не имели никаких отличительных знаков звания или ранга, подобных
человеческим, которые были приняты у их соплеменников в Империи. И
двигались они неестественно беззвучно.
  Долю минуты двое людей-пришельцев и дозорные чо-джайны стояли
неподвижно.
  Мара первая вышла из оцепенения. Она отвесила глубокий поклон,
которым посол мог бы приветствовать чужеземную делегацию, и объявила:
  - Мы пришли с миром.
  Единственным ответом было то, что все как один дозорные подняли
клешни, приняв оборонительную стойку. Один из них сделал полшага вперед,
но его лицевые пластины были лишены всякого выражения. Эти чо-джайны из
Чаккахи даже и не пытались подражать человеческой мимике. Они могли
напасть и раскромсать на куски их обоих, не дав им и с места сойти; вполне
могло бы случиться, что даже острый взгляд Люджана не успел бы уловить
сигнал, который положит начало бойне.
  - Мы пришли с миром, - повторила она, но на этот раз ей не удалось
скрыть предательскую дрожь в голосе.
  Секунды неподвижности казались нестерпимо долгими. Маре показалось,
что она различила тоненький писк на фоне жужжания обычных насекомых в
джунглях. Похожий звук ей доводилось слышать и раньше в чертоге королевы
роя, обосновавшегося у нее в поместье. Однако этот сигнал кончился прежде,
чем она уверилась, что не ошибается.
  Тогда заговорил тот, кто раньше выступил вперед; вероятно, по
цуранским меркам его следовало считать сотником.
  - Вы из Империи, человеческие создания. Для ваших сородичей мир - это
всего лишь прелюдия к предательству. Поворачивайтесь и уходите - тогда
останетесь живы.
  Мара с трудом набрала воздух.
  - Люджан, - сказала она, надеясь, что ее тон достаточно убедителен, -
разоружись. Покажи, что мы не замышляем никакого вреда, отдай свой клинок
тем, кого мы хотели бы называть друзьями.
  Военачальник поднял руку, чтобы выполнить ее приказ, хотя она видела,
что ему совсем не по нутру лишаться единственной защиты, которую он мог бы
ей оказать.
  Но не успел он положить ладонь на рукоять меча, как услышал щелчок:
чо-джайны сменили позу и подались вперед, как бы для нападения. Их глава
предупредил:
  - Только тронь свой меч, человек, и вы оба умрете.
  Кровь бросилась Люджану в лицо от гнева. Он вздернул подбородок и
почти закричал:
  - Тогда убейте нас! Но если вы это сделаете, когда я собираюсь
сдаться, значит, все вы трусы! Есть у меня меч или нет его - какая
разница? Первая ваша атака - верная смерть для нас!
  Он взглянул на Мару, как бы испрашивая невысказанное разрешение.
  Его хозяйка ответила коротким кивком.
  - Разоружись, - повторила она. - Покажи, что мы друзья. Если они
нападут, значит, наша миссия попросту не имела смысла, ибо властительница
Акомы. Слуга Империи, не имеет дел с расой убийц.
  Люджан потянулся за мечом.
  Мара наблюдала, ни жива ни мертва от напряжения. Но вот его пальцы
коснулись рукояти, а потом сомкнулись на ней.
  Чо-джайны не шевелились. Возможно, тот тоненький писк, который иногда
примешивался к жужжанию и стрекотанию насекомых, означал, что патруль
таким образом связался со своей королевой и получает от нее указания; но
уверенности у Мары не было. От волнения слух у нее притупился, да и стук
сердца, казалось, заглушал все другие звуки.
  - Я вытащу меч и положу его на землю, - твердо сказал Люджан. Каждое
его движение было точно обдумано. Внешне он выглядел вполне уверенным, но
Мара могла видеть, как стекают по его подбородку капли пота из-под шлема,
когда он нарочито медленно вытащил из ножен меч, взялся за клинок левой
рукой, не защищенной латной рукавицей, так чтобы его мирные намерения были
очевидны, и положил меч на землю острием к себе.
  Мара увидела, что чо-джайны, все разом, снова подались вперед. В
следующий миг они нападут, невзирая на ее мирные заявления! Так громко,
как только сумела, она воспроизвела звуки приветствия, которому научилась
у королевы улья во владениях Акомы, - жалкая человеческая попытка
повторить щелчки и потрескивания, издаваемые горлом чо-джайна.
  Внезапно чо-джайны замерли в неподвижности - остановленные за миг до
убийства. И все-таки, когда меч Люджана уже покоился на земле и он,
безоружный, выпрямился, их позы не стали менее угрожающими.
  Их командир тоже хранил молчание. Но зато налетел сильный порыв
ветра, который растрепал прическу Мары и заставил Люджана прищурить
слезящиеся глаза. Сквозь кроны деревьев спустился еще один чо-джайн, чье
тело отличалось изящной обтекаемой формой и было испещрено великолепным
узором из полос. Неземная красота этого существа казалась почти опасной, а
над плотно сложенными конечностями виднелись хрустальные крылья, которые
удерживали на высоте кажущееся легким тело и порождали при движении
штормовой ветер.
  Маг из расы чо-джайнов!
  Мара уже открыла рот, чтобы что-то воскликнуть в невольном восторге,
но из горла у нее не вырвалось ни единого звука. Воздух вокруг нее
внезапно наполнился странным мерцанием, и очертания чо-джайнов из
передового патруля расплылись в бесформенную цветовую круговерть. Земля
ушла из-под ног Мары, и даже Люджана она уже не видела. Исчезли деревья,
джунгли, небо; не осталось ничего, кроме хаоса вихрящегося света.
  Она обрела наконец голос, но ее крик прозвучал как возглас ужаса:
  - Что вы с нами делаете?
  Ответ прогремел неизвестно откуда:
  - Враги, которые сдаются, становятся пленниками!
  И после этого все чувства Мары утонули в великой приливной волне
темноты.


                                  Глава 7

  ВЫЗОВ

  К Маре вернулось сознание.
  Ее последние воспоминания, связанные с широким простором, пышной
растительностью и патрулем чо-джайнов, никак не вязались с нынешней
обстановкой - узкой шестиугольной камерой без окон. Стены камеры не имели
никаких отличительных особенностей; пол был каменным, а потолок - из
какой-то зеркальной субстанции, которая отражала свет единственного шара
работы чо-джайнов; шар свободно висел в центре камеры без каких-либо опор
или подвесок.
  Мара приподнялась на локтях, потом встала на колени и обнаружила, что
позади нее стоит Люджан.
  - Где мы? - спросила властительница Акомы.
  Военачальник, бледный от негодования, ответил:
  - Не знаю. Впрочем, где именно - это сейчас не столь важно, потому
что нас содержат как врагов в городе-государстве Чаккаха.
  - Как врагов? - Мара приняла протянутую ей руку Люджана, чтобы он
помог ей встать. Она убедилась, что его ножны пусты; этим, по крайней
мере, можно было объяснить его раздражение. - Значит, нас сюда забросили
силой магии?
  Люджан отбросил со лба влажные от пота волосы, а потом по привычке
затянул ремешок, удерживавший на месте его шлем.
  - Должно быть, магия перенесла нас из лощины. И только магия может
нас отсюда освободить. Если ты осмотришься, то увидишь, что дверей здесь
нет.
  Мара быстрым взглядом обвела комнату. Гладкую поверхность отвесных
монолитных стен не нарушал ни единый контур, который мог бы
свидетельствовать о наличии выхода во внешний мир. Недоумевая, откуда же
берется свежий воздух в этом помещении, властительница пришла к
заключению, что все это целиком и полностью дело рук чо-джайнов и их
колдовского искусства.
  От этой мысли ее кинуло в дрожь.
  Ей предстоит иметь дело с существами, которые по природе своей не в
состоянии понять чувства человека. Холодея от мрачных опасений, Мара
напомнила себе, что они с Люджаном угодили во власть могущественного
сообщества, живущего по неведомым законам и преследующего неведомые цели.
Никогда еще перед Марой не раскрывалась так грозно пропасть между нею и
этими непостижимыми созданиями, чьи "память" и "опыт" простираются на
тысячелетия и чьи решения принимаются только исходя из интересов
процветания и выживания всего улья. Мало того, в отличие от ульев в
пределах Цурануани - тех ульев, с которыми она поддерживала добрососедские
отношения, - здешним свободным "иностранным" чо-джайнам никогда не
приходилось сосуществовать с родом человеческим иначе, чем на условиях,
которые они выбирали сами. Здесь нечего рассчитывать даже на то
несовершенное понимание, которое постепенно установилось между ней и
королевой роя, обосновавшегося на земле Акомы.
  Люджан почувствовал, какое отчаяние овладевает его повелительницей:
  - Госпожа, для нас еще не все надежды потеряны. Мы в плену у
цивилизованных существ. Во всяком случае у них не в обычае убивать пленных
на месте, иначе нас прикончили бы еще на дороге.
  Мара вздохнула и не стала высказывать вслух невеселую мысль: неужели
они заведомо осуждены как враги, но не за их собственные проступки, а за
злодеяния всех цурани, совершенные в течение столетий имперской истории?
Не перечесть было случаев, когда самые прекрасные договоры предательски
нарушались, и даже на веку самой Мары превратности Игры Совета заставляли
сыновей убивать отцов и порождали раздоры между родичами в кланах. Да и ее
собственные руки не остались такими уж чистыми.
  Ведь ритуальное самоубийство ее первого мужа последовало в результате
изощренных козней самой Мары. А ее предательство по отношению к Кевину -
варвару, которого она любила, а потом отослала от себя против его желания,
утаив, что носит под сердцем его ребенка! Прикусив губу, она боролась с
подступающими слезами; и тут ее вдруг осенило, что не в обычае чо-джайнов
учиться на своих ошибках, ибо все ошибки, допущенные предками, хранятся в
памяти живых. Они представляют собой расу, чье прошлое не блекнет со
временем. Для них прощение не становится источником вечного обновления,
каким оно стало для человечества, и память о причиненном зле может длиться
тысячелетия!
  - Люджан!.. - Ее голос прозвучал глухо в странной камере без окон и
дверей. - Чего бы это нам ни стоило, мы обязаны найти способ добиться,
чтобы нас выслушали!
  Военачальник резко развернулся:
  - Что же прикажешь делать, госпожа? Разве лишь колотить кулаками по
этим стенам?
  Мара угадывала отчаяние, которое он скрывал под показной бравадой. С
той минуты, когда они покинули палубу "Коальтеки", вся воинская выучка
Люджана ни разу ему не пригодилась. В его подчинении не было армии. Когда
первый турилец выпрыгнул из засады на дорогу, властительница запретила
военачальнику ее защищать. В селении Лозо он вытерпел такие оскорбления,
которые предпочел бы смыть кровью. Он был унижен, связан как раб, вся его
натура бунтовала. В глубине души, оказавшись без поддержки
соратников-воинов, он поневоле видел все окружающее в черном цвете.
  Люджан был смел, умен и находчив, но не обладал тем жгучим интересом
к неизведанному, которым отличался Аракаси. Понимая, сколь тяжелой была
сейчас служба для ее верного офицера, властительница сочла необходимым
утешить его как могла. Коснувшись его запястья, Мара сказала:
  - Наберись терпения, Люджан. Либо близок наш конец, и тогда ждать
осталось недолго, либо мы наконец у цели.
  - Госпожа моя, я чувствую себя таким недостойным, - вырвалось у
Люджана. - Лучше бы тебе было взять с собой Аракаси или Сарика.
  Мара попыталась шутить:
  - Что? Выносить бесконечные вопросы Сарика, когда сами боги требуют
молчания? Ну, а насчет Аракаси... Ты что же, предполагаешь, что он мог бы
смиренно наблюдать, как уводят Камлио? Да он бросился бы безоружным на
целую банду турильских бузотеров! Если бы, конечно, строптивица не
разорвала его в клочья на борту "Коальтеки" еще до нашей высадки! Нет, я
не думаю, что сейчас предпочла бы общество Сарика или Аракаси. На все воля
богов. Я должна верить, что судьба привела тебя сюда не без причины.
  Последняя фраза была произнесена весьма бодро, но за этой
убежденностью пряталась глубокая неуверенность. Однако ее усилия не
пропали втуне: Люджан улыбнулся мимолетной улыбкой и перестал барабанить
пальцами по пустым ножнам.
  - Госпожа, - предложил он с кривой усмешкой, - давай помолимся, чтобы
ты оказалась права.
  Потянулись утомительно долгие часы. Дневной свет не просачивался в
помещение, и невозможно было определить, то ли день еще не кончился, то ли
уже наступила ночь. И никакие звуки не доносились извне. Люджан мерил
шагами крошечную камеру; Мара, сидя на полу, безуспешно пыталась
погрузиться в медитацию. В неторопливое течение благочестивых раздумий
ежеминутно вторгались горячечные вспышки отчаяния, тоска по детям и
тревога за мужа. Она изводилась мыслями о том, что ей уже никогда не
удастся примириться с Хокану. Ее терзали навязчивые страхи: вдруг она не
сможет вернуться домой, а он возьмет другую жену, и та нарожает ему
сыновей, и Касума лишится своего законного наследства! Вдруг Джастина
убьют в отроческом возрасте? Ведь тогда прервется род Акома! Что, если
Джиро при поддержке Ассамблеи опрокинет новый порядок Ичиндара и золотой
трон Императора снова превратится в церемониальное сиденье для безвольной
куклы, которую показывают народу по большим праздникам? Будет восстановлен
пост Имперского Стратега и возобновится Игра Совета со всеми ее
междоусобицами и кровопролитными выяснениями отношений! И наконец,
чо-джайны внутри Империи никогда уже не смогут освободиться от ига
несправедливого договора, обрекающего их на порабощение.
  Глаза Мары широко открылись. Ей пришла в голову новая мысль, и сердце
у нее забилось чаще. Может быть, здешние чо-джайны и не способны
проникнуться сочувствием к цурани, заклятым врагам... но отвернутся ли они
от своих собратьев, пленников Империи? Необходимо заставить их понять, что
она единственный противник Ассамблеи, обладающий достаточно высоким рангом
и влиянием, и потому только на нее могут уповать чо-джайны, живущие в
Цурануани.
  - Мы должны добиться, чтобы нас услышали! - пробормотала Мара и
принялась расхаживать вдоль и поперек камеры в ногу с Люджаном.
  Прошло еще несколько часов. Пленники успели проголодаться; кроме
того, их мучили и другие телесные потребности, слишком долго подавляемые.
  Наконец Люджан позволил себе высказаться:
  - Наши тюремщики могли бы, по крайней мере, предусмотреть в этой
келье отхожее место. Если они не оставят мне иного выбора, придется
подпортить репутацию моих воспитателей и опорожнить пузырь прямо на пол.
  Однако, прежде чем дело дошло до столь нежелательного разрешения,
вспышка яркого белого света ударила по глазам властительницы и офицера.
Мара несколько раз моргнула и, когда зрение восстановилось, с изумлением
обнаружила, что окружавшие их стены бесследно исчезли. Она не уловила
момента, когда это произошло, но, так или иначе, она уже не находилась
взаперти. Уж не была ли их тюрьма ловко выстроенной иллюзией, невольно
подумалось Маре. Дневной свет падал через высокий прозрачный купол,
приобретая нежно-пурпурный оттенок. Они с Люджаном стояли на узорном полу,
плитки которого были вырезаны из стекла или драгоценных камней и уложены с
ошеломляющим искусством. По сравнению с этим чудом мозаичные картины в
Тронном зале императорского дворца в Цурануани выглядели как беспомощные
детские каракули. Она могла долго стоять и любоваться красотой,
открывшейся взору, но двойная колонна стражи, состоящей из воинов
чо-джайнов, не дала ей такой возможности. Тычком в спину ей подали знак,
что нужно двигаться вперед.
  Мара растерянно оглянулась в поисках Люджана. Его не было с ней! Как
видно, его куда-то увели, когда она засмотрелась на узоры. От повторного
тычка она едва не упала, но удержалась на ногах. Впереди колонны воинов
она увидела чо-джайна с желтыми метками на хитиновом панцире. Судя по
подвешенной к поясу сумке с инструментами, это был писарь, и он следовал
по пятам за другим инсектоидом, ростом превосходившим всех остальных. За
ним волочилось нечто такое, что Мара поначалу приняла за тончайшую мантию.
Присмотревшись более внимательно, она догадалась, что это крылья,
сложенные в причудливые складки; так мог бы выглядеть шлейф знатной дамы.
Концы крыльев с легчайшим шелестом скользили поверх полированного пола,
испуская искры света, которые плясали и умирали в воздухе. Присутствие
неведомой силы, кажущееся осязаемым ощущение тысяч невидимых иголочек,
покалывающих кожу, не оставили у Мары сомнений: она видела мага из расы
чо-джайнов.
  Благоговение сковало ее язык. Это создание было таким высоким! У него
были тонкие, похожие на ходули конечности, и оно передвигалось с
изяществом, которое напомнило Маре давние рассказы Кевина об эльфах,
обитающих в Мидкемии. Но это чуждое существо было наделено не только
красотой. Его блестящую широкую голову увенчивали усики, которые временами
начинали светиться. Его передние клешни были унизаны кольцами из
драгоценных металлов - серебра, меди и железа. То, что издалека выглядело
как набор отметин-завитушек на хитиновом панцире, на самом деле
представляло собой куда более сложную картину, и невольно напрашивалась
мысль, что этот лабиринт тончайших линий имеет определенное значение, как
храмовые рунические строки или письмена, не поддающиеся человеческому
пониманию. Любопытство и страх боролись в Маре; только мысль о шаткости ее
нынешнего положения удерживала властительницу от вопросов. От нее зависело
будущее Империи, и, подобно своим предшественникам, носившим титул Слуги
Империи при прежних императорах, она чувствовала бремя лежащей на ней
ответственности.
  Ее препроводили по коридору к наружной двери, которая выходила на
висячий мостик, переброшенный между двумя шпилями на головокружительной
высоте, откуда открывался впечатляющий вид стеклянного города, окружающей
его пышной растительности и горных хребтов, ограждающих долину. Мара
увидела и других магов из породы чо-джайнов, пролетавших над городскими
башнями, прежде чем воины конвоя вынудили ее прибавить ходу. Ей пришлось
пройти по висячему мостику, не снабженному никакими перилами или
ограждениями; но сама поверхность мостика была покрыта странным клейким
веществом, которое обеспечивало безопасность идущих. Небольшая колоннада
на дальнем конце вела в другую просторную палату с таким же куполом.
  Здесь сидели, расположившись полукругом, еще несколько чо-джайнов с
такими же метками, как у спутника Мары, которого она принимала за писаря.
Ее удивила яркость их окраски: у себя в стране она привыкла к неизменному
черному цвету хитиновых оболочек инсектоидов.
  Ее привели в центр почтенного собрания, и тогда высокий маг обернулся
и вперил в Мару рубиновые глаза:
  - Человек-цурани, кто ты?
  Мара набрала полную грудь воздуха:
  - Я Мара, властительница Акомы и Слуга Империи. Я пришла к вам, чтобы
попросить о...
  - Человек-цурани, - прервал ее маг звучным голосом, - те, кого ты
видишь перед собой, это судьи, которые уже осудили тебя и вынесли
приговор. Тебя доставили сюда не затем, чтобы ты просила о чем бы то ни
было, поскольку твоя судьба уже решена.
  Мара застыла на месте, словно ее ударили.
  - Осудили?! За какое преступление?
  - Преступление заключается в самой твоей природе. Преступление в том,
что ты - это ты. Поступки твоих предков - это свидетельство против тебя.
  - Я должна умереть за то, что творили мои предки столетия назад?
  Маг из чо-джайнов оставил вопрос без внимания.
  - Прежде чем твой приговор будет оглашен и ради страны Цурануани,
человеческого улья-дома, который дал тебе жизнь, согласно нашему обычаю
тебе будет даровано право последней воли, чтобы твои соплеменники не были
лишены той мудрости, которую ты пожелаешь им передать. Тебе отводятся часы
до наступления ночи; в эти часы ты можешь говорить. Наши писцы запишут
все, что ты скажешь, и их манускрипты будут переправлены к тебе на родину
с помощью купцов Турила.
  Мара взглянула на мага и пришла в ярость. Ей, как и Люджану, было
невтерпеж: потребности тела нуждались в удовлетворении. С полным мочевым
пузырем она была уже не в состоянии думать. В голове у нее не укладывалось
значение короткой речи мага: получалось так, что ее здесь рассматривают
просто как единичную особь из роя и что, даже если она сама исчезнет
навсегда, для роя важным будет только одно: произойдет ли из-за этого
приобретение или утрата каких-то сведений.
  В рубиновых глазах мага не отразилось ни малейшего колебания. Никакие
доводы не помогут, и спорить бесполезно - Маре это было очевидно. Ее
неистовый порыв, который в конечном счете помог убедить совет Турила,
здесь не даст ничего.
  Она чувствовала себя задетой и униженной: эта "цивилизация" сумела
повернуть дело таким образом, что все достижения Мары в Империи потеряли
всякий смысл и от них было не больше толку, чем от стараний человеческого
детеныша навести порядок в своей песочнице. В глазах этой расы инсектоидов
сама Мара выглядела ребенком-несмышленышем - опасным, смертоносным, но тем
не менее ребенком. Ну хорошо же! Раз так, она даст волю любопытству,
которое ее снедает! Может быть, именно на этом пути ее посетит столь
необходимое вдохновение? Разозлившись до белого каления, Мара отбросила
всякую осторожность, всякую заботу о своей семье и об Империи. Она отдала
себя во власть инстинктов ребенка.
  - У меня нет великого наследства мудрости, - объявила она дерзко. -
Вместо того чтобы передавать какие-то знания, я хочу попросить о них. На
землях моей родины действует некий договор, в силу которого чо-джайны
остаются покоренным народом. В моей стране запрещено говорить об этом или
разглашать любые сведения о войне, которая привела к столь печальному
исходу. Если память об этой великой битве и об условиях заключенного после
нее мира сохраняется в городе Чаккаха - я хочу, чтобы мне рассказали об
этих событиях. Я хочу узнать правду о делах прошлого, из-за которых вы
меня сегодня осудили.
  Среди трибунала поднялся гул голосов - жужжание и щелканье,
сливающиеся в какофонию. Чо-джайны из конвоя сидели у нее за спиной в
полнейшей неподвижности, как будто могли оставаться в таком положении хоть
до скончания веков. Писарь, стоявший рядом с магом, судорожно дернулся, а
потом слегка изменил позу, словно пребывая в нерешительности. Сам маг не
шелохнулся; но наконец он поднял крылья, тонкие, как паутинка. Их складки
развернулись с легким шелестом, породив едва ощутимое дуновение воздуха, и
распрямились, издав резкий хлопок, который заставил всех немедленно
притихнуть.
  Мара уставилась на мага с таким видом, какой бывает у простака,
которому показывают фокусы; однако она не преминула заметить, что крылья
каким-то образом прикреплены к передним и задним конечностям и, при всем
их сходстве с паутиной, размерами не уступают корабельным парусам.
Суставчатые передние конечности простирались в вышину чуть ли не до крыши
купола.
  Маг повернулся на ногах-ходулях и, гневным взором призвав судей к
молчанию, вновь обратился к Маре.
  - Ты любопытна, - заметил он.
  Мара поклонилась, хотя чувствовала, что ноги плохо ее держат:
  - Да, Всемогущий.
  Маг со злобным шипением выдохнул воздух:
  - Не приписывай мне титул, которым твои сородичи награждают
преступников-предателей из Ассамблеи.
  - Ну тогда, значит, "господин", - поправилась Мара. - Я лишь выражаю
свое смиренное почтение, ибо мне тоже пришлось пострадать от гнета
Ассамблеи.
  При этих словах среди присутствующих снова поднялся непонятный гомон,
однако он быстро прекратился. Пристальный взгляд мага, казалось, проник
сквозь кожу Мары и коснулся самого средоточия ее мыслей. Застигнутая
врасплох ощущением нестерпимой боли или ожога, Мара скорчилась и издала
душераздирающий вопль. Это ощущение прошло так же внезапно, оставив лишь
легкую дурноту и головокружение. Властительница изо всех сил постаралась
обрести равновесие и выпрямиться.
  Когда она пришла в себя, маг быстро проговорил, обращаясь к трибуналу:
  - Она говорит правду. Теперь его голос звучал почти музыкально;
возможно, причиной тому было удивление. - Эта цурани не знает о деяниях
предков! Как это может быть?
  Мара собрала все жалкие клочья своего достоинства и ответила сама:
  - Потому что у нас нет ни общего разума роя, ни коллективной памяти.
Мы узнаем только то, что постигаем на собственном опыте, или то, чему нас
учат другие, - и только в течение срока нашей жизни. В библиотеках
сохраняется наша прошлая история, но это просто рукописи; они подвержены
разрушительному действию времени, а их содержание часто зависит от
ограничений, которые налагаются политикой или корыстью. Наша память
несовершенна. У нас нет... - Она попыталась воспроизвести череду щелчков и
трелей, которую использовала королева улья в Акоме, когда хотела
обозначить понятие роевого сознания.
  - Молчать, цурани! - Маг с шумом сложил крылья, отчего в воздухе
возникли воздушные вихри и искры света, не имеющие видимого источника. -
Мы не дети! У людей нет роевого разума, это нам известно. Впрочем, такое
название неудачно, оно плохо передает суть нашего процесса мышления. Мы
понимаем, что вы используете библиотеки и учителей для передачи мудрости
вашего роя-народа из поколения в поколение.
  Мара ухватилась за этот поворот разговора: в нем ей почудился оттенок
нейтральности.
  - Когда-то одна особа вашей расы поведала мне, что носителем роевого
разума у чо-джайнов является королева. Что знает одна королева, то
становится известно всем. Но я спрашиваю: что случается, если королева
погибает, не оставив преемницы? Что происходит с ее работниками, и ее
стражами, и со всеми жителями улья?
  Маг щелкнул челюстями.
  - У ее подданных нет разума, - признал он. - Если по какому-то
несчастному стечению обстоятельств королева будет убита, тогда рирари,
бывшие ее помощницами в деле размножения, обезглавят всех оставшихся в
живых, и это будет актом милосердия, ибо, не имея разума, они все равно
будут обречены бесцельно блуждать и умирать.
  В его словах не слышалось чувства вины: понятие убийства у чо-джайнов
и у людей оказывалось совсем различным.
  - Так что же, - смело предположила Мара, - они не будут искать себе
пропитание и не постараются продлить собственную жизнь?
  - Они просто не смогут этим заниматься. - Маг сделал короткий жест
передней конечностью; при этом движении блеснул металл. - Вне улья у них
нет цели. И я не отличаюсь от них. Только королева, давшая мне жизнь,
направляет меня в жизни. Я - ее глаза, ее руки, если так тебе понятнее, и
ее уши. Я - ее инструмент, точно так же, как этот трибунал - ее инструмент
для совершения правосудия. Часть меня наделена сознанием, и я могу
действовать независимо, если это идет на пользу улью, но все, что
составляет мою суть, все, что я знаю, останется с роем, когда это тело
перестанет выполнять свое предназначение.
  - Ну что ж, а я утверждаю, что мы, люди, не таковы, как подданные у
чо-джайнов. Подобно вашей королеве, каждый из нас обладает своим умом и
стремится к своим целям, у каждого есть собственные резоны для того, чтобы
остаться в живых. Убейте наших правителей и властителей, и мы будем
заниматься каждый своими делами. Оставьте в живых хотя бы одного ребенка
или одного мужчину - и он проживет отпущенные ему дни в согласии с
собственными желаниями.
  Казалось, что маг потрясен этим открытием.
  - Мы всегда полагали, что рой цурани безумен, но теперь понятно,
почему это так, если он должен зависеть от суеты миллионов умов!
  - Это и есть индивидуальность, - возразила Мара. - Сама я значу
слишком мало, чтобы представлять в одном лице весь народ цурани. Но я
повторяю свое требование: я хочу знать, какие действия моих предков стали
причиной того, что ваш трибунал осудил меня, даже не выслушав!
  Существо, похожее на писаря и стоявшее рядом с магом, воззрилось на
Мару и в первый раз заговорило:
  - Повествование может затянуться до ночи, а это все время, которое
тебе отпущено.
  - Значит, так тому и быть, - сказала Мара, черпая некоторую
уверенность уже в том, что по крайней мере со здешними чо-джайнами можно
вести откровенную беседу. Оставались, правда, и более неотложные
надобности - потребности тела, которые до сих пор не удалось
удовлетворить, и неизвестно было, сколько времени еще продлится эта пытка.
  Однако чо-джайны, что ни говори, оказались не совсем уж
бесчувственными. Писарь, состоявший при маге, заговорил снова:
  - Твое желание будет исполнено. Кроме того, тебе будут предоставлены
все удобства, которые потребуются, чтобы часы, оставшиеся до заката, не
были для тебя слишком трудными.
  Мара наклонила голову в знак благодарности, а затем отвесила поклон.
Когда она распрямилась, маг из рода чо-джайнов уже исчез: он отбыл без
звука, без каких-либо церемоний, словно растворился в воздухе. Чо-джайн,
похожий на писаря, остался и принял на себя руководство целой артелью
набежавших работников, присланных для того, чтобы должным образом
обслужить Мару.
  Позднее, освежившись и подкрепив свои силы поданными на подносе
фруктами, хлебом и сыром, Мара - все так же перед судьями трибунала -
откинулась на удобные подушки и обратилась в слух. Ей были предоставлены
услуги оратора из чо-джайнов, задача которого состояла в том, чтобы
заполнить пробелы в истории Империи изложением событий, сведения о которых
были запретными в Цурануани.
  Испытывая огромное облегчение после пережитых мук, Мара жестом подала
оратору знак, чтобы он начинал свое повествование. К тому часу, когда
косые лучи солнца, льющиеся из окон, напомнили о приближении вечера, а
небо над хрустальным куполом начало темнеть, Маре уже была известна сага о
великой печали, сага об ульях, сожженных ужасными, разрушительными ударами
магических молний; о тысячах и тысячах чо-джайнов, безжалостно
обезглавленных послушными рирари после того, как были убиты их королевы.
Она знала все о зверских жестокостях, об украденных яйцах и о магах из
расы чо-джайнов, подвергнутых чудовищным, но бесполезным пыткам.
  В те времена чо-джайны были плохо подготовлены к реальности войны,
ведущейся с помощью магических сил. Они владели иной магией - той, которая
позволяла возводить чудесные постройки и украшать природу остроумными
изобретениями; магией, которая приносила удачу и нужную для земледельцев
погоду. В этих мирных искусствах маги-инсектоиды накопили мудрость
столетий, и на панцирях старейших из них можно было увидеть
выгравированные письмена, содержащие миллионы заклинаний.
  Тут Мара решилась перебить рассказчика:
  - Ты хочешь сказать, что метки на ваших магах - это отличительные
знаки опыта?
  Оратор кивнул:
  - Да, госпожа, это так. С течением времени они становятся таковыми.
Каждое заклинание, каждое чародейство, которым они овладевают,
запечатлеваются цветными линиями на их телах, и по мере возрастания мощи
мага усложняется орнамент из этих отметин.
  Оратор продолжил речь, подчеркнув, что со времен Золотого Моста маги
не видели надобности в чарах, предназначенных для военного насилия. Они
могли раздавать благотворные обереги для защиты, но им было не под силу
тягаться с воинственной магией Ассамблеи. Войны с применением магии
состояли не из битв, а из массовых избиений. Договор, закабаливший всех
чо-джайнов в Империи, был принят и скреплен клятвой исключительно ради
того, чтобы избежать поголовного истребления.
  - Условия были тяжелыми, - закончил оратор таким тоном, в котором
можно было бы услышать горечь. - Внутри Цурануани в ульях чо-джайнов не
разрешается вывести ни одного мага. Чо-джайнам запрещаются метки,
обозначающие возраст или ранг; взрослые чо-джайны лишаются права на любые
цвета, кроме черного, - точно так же, как вашим цуранским рабам
дозволяется носить только серую одежду. Не допускается торговля с
чо-джайнами за пределами Цурануани; обмен информацией, новостями или
магическими познаниями карается особенно сурово. Мы подозреваем - и это
может быть печальной правдой, - что в вашей стране королев заставили
изъять из роевой памяти все упоминания и истолкования магии чо-джайнов.
Если бы даже все вы, цурани, вымерли и об эдикте Ассамблеи никто уже не
вспоминал, сомнительно, чтобы рожденная в Империи королева смогла отложить
яйцо, из которого вылупится маг. Так и произошло, что небесные города
нашего народа оказались позабыты и превратились - по милости человеческой
расы - в тесные сырые подземные норы. Наши гордые собратья стали
землекопами, и их искусство волшебства утеряно навсегда.
  Небо потемнело, наступили сумерки. Судьи, до этого момента молча
сидевшие на местах, поднялись, а оратор, повинуясь некоему неслышимому
сигналу, умолк. Стражник, стоявший за спиной Мары, толчком дал ей понять,
что пора встать с подушек, а писарь мага наклонил голову в ее сторону
таким движением, в котором можно было угадать сожаление.
  - Госпожа, время твоей последней воли истекло, и наступает срок для
оглашения приговора. Если у тебя имеется какое-нибудь последнее сообщение,
которое ты хочешь послать сородичам, тебе предлагается изложить его
незамедлительно.
  - Последнее сообщение?.. - От вина и сладких фруктов ее восприятие
действительно слегка притупилось, да и оратор беседовал с ней вполне
по-свойски, и это тоже придало Маре смелости. - О чем ты говоришь?
  Писарь мага переступил с ноги на ногу и промолчал. Ответ Мара
получила от самого рослого из чо-джайнов в трибунале:
  - О твоем приговоре, госпожа Мара из Цурануани. После того как ты
сообщишь свою последнюю волю, будет формально оглашен приговор, согласно
которому завтра на рассвете ты будешь казнена.
  - Казнена?! - Накатившая волна возмущения и страха заставила Мару
распрямить плечи; в ее глазах вспыхнуло пламя. Она отбросила всякую
дипломатию. - Кто же вы такие, если не варвары, - вы, осуждающие посла на
смерть, даже не выслушав его? - Члены трибунала заерзали, а чо-джайн,
стоявший на страже, угрожающе подался вперед, но Мара и так уже была
испугана чуть ли не до потери сознания и не обратила на конвоира ни
малейшего внимания. - Да ведь меня сюда послала королева из вашей расы;
послала для того, чтобы повести с вами переговоры! Она лелеет надежду на
избавление тех чо-джайнов, которые ведут жизнь покоренного народа внутри
границ нашей Империи, и во мне она усмотрела возможность исправить прошлые
ошибки человечества, породившие в мире столько зла. И вы казните меня ни
за что ни про что, хотя я пытаюсь сокрушить могущество Ассамблеи и явилась
сюда просить помощи в борьбе против тирании наших магов?
  Судьи уставились на нее одинаковыми фасеточными глазами, ничуть не
тронутые ее воззванием.
  - Госпожа, - отчеканил их предводитель, - изложи свою последнюю волю,
если у тебя таковая имеется.
  Мара закрыла глаза. Неужели всем ее усилиям пришел конец? Неужели она
была Слугой Империи, властительницей Акомы и советницей Императора только
затем, чтобы умереть бесславной смертью в чужом краю? Она подавила
невольный трепет и не позволила себе даже поднять руки, чтобы отереть со
лба испарину. После всего услышанного о том, что натворили ее предки в
борьбе с мирной цивилизацией чо-джайнов, она уже не могла опереться даже
на свою честь. Но в ее голосе прозвучала странная твердость, когда она
возвестила:
  - Моя последняя воля такова. Возьмите этот талисман. - Она протянула
судьям, не питающим к ней ничего, кроме вражды, гемму памяти, полученную
от Гиттании. Собрав все силы, она заставила себя продолжать:
  - Я хочу, чтобы вы взяли это свидетельство и включили его в общую
память вашего роя вместе с подробностями моей "казни", так чтобы все ваши
сородичи - и ныне, и впредь - помнили: в преступной жестокости виновно не
только человечество. Если моим детям и мужу - то есть семье, которая по
существу представляет собой мой рой, - суждено меня потерять в отместку за
договор Ассамблеи с чо-джайнами, то, по крайней мере, намерения моего
сердца должны сохраниться в коллективном разуме моих убийц.
  Ее слова были встречены гулом голосов. С безрассудной решимостью Мара
бросила в лицо судьям:
  - Вот моя последняя воля! Исполните ее или пусть проклятие богов до
конца времен тяготеет над вашим народом за ту же преступную
несправедливость, в которой вы обвиняете нас!
  - Молчать!..
  Приказ заставил содрогнуться стены палаты, и эхо от хрустального
купола набрало такую силу, что впору было оглохнуть. Съежившись от
громоподобного звука, Мара лишь через секунду сообразила, что окрик
исходил не со стороны трибунала, а от мага, возникшего неизвестно откуда в
центре зала. Его крылья были распростерты во всю длину, а метки настолько
сложны и запутанны, что в глазах рябило. Он зашагал по направлению к Маре,
сверля ее глазами, бирюзовый цвет которых напоминал лед на вершинах
дальних гор.
  Остановившись перед Марой в угрожающей позе, он потребовал:
  - Дай мне твой талисман.
  Мара протянула ему дар Гиттании, уверенная, что не могла бы поступить
иначе, даже если бы захотела. В голосе чо-джайна таилась колдовская сила,
которая подавляла в зародыше любой протест.
  Маг выхватил волшебный камень, едва коснувшись при этом руки
властительницы. Она приготовилась воззвать к нему о справедливости, но не
успела произнести ни звука: ослепительная вспышка пламени лишила ее дара
речи. Свет окутывал ее словно плотная оболочка, не позволяющая ни охнуть,
ни вздохнуть; и к тому моменту, когда чувства вернулись к ней после
магического беспамятства, палата под куполом, где заседали судьи, исчезла,
словно ее никогда и не было. Она обнаружила, что вновь находится в
шестиугольной камере без окон и дверей, как раньше, но теперь по полу были
разбросаны цветные подушки и пара спальных циновок цуранского образца. На
ближайшей из них скорчился Люджан, подложив руки под голову; его лицо
выражало полнейшее отчаяние.
  При появлении хозяйки он вскочил на ноги и по-воински отсалютовал.
Осанка его была безупречна, но в глазах застыла безнадежность.
  - Ты слышала, что они собираются с нами сделать? - спросил он с плохо
сдерживаемой яростью.
  Властительница вздохнула, слишком подавленная, чтобы вымолвить хоть
слово; ей все еще не хотелось верить, что она проделала весь этот долгий
путь лишь затем, чтобы в конце концов смириться со столь несправедливой
судьбой.
  - Они спрашивали тебя о последней воле, прежде чем прочесть приговор?
- спросил Люджан.
  Мара молча кивнула; но в метаниях между безнадежностью и горем она
цеплялась за единственную мелочь, которая могла принести утешение:
чо-джайны из Чаккахи не огласили ее приговор. Каким-то образом получилось,
что талисман и неожиданное возвращение мага нарушили формальную процедуру
суда.
  Не желая возлагать слишком большие надежды на это незначительное
отклонение от ритуала, Мара завела разговор:
  - О чем ты попросил вместо последней воли?
  Люджан ответил иронической улыбкой. С таким видом, как будто ничего
плохого не происходит, он протянул руку и помог Маре расположиться
поудобней.
  - Я не просил, - сообщил он. - Я потребовал. Я воспользовался правом
воина, осужденного на казнь за преступления его господина, и потребовал
для себя смерти в поединке.
  У Мары брови полезли на лоб. Такое развитие событий вряд ли было
случайным. Право на смерть в поединке - это был цуранский обычай! С чего
бы стали эти чо-джайны из Чаккахи отдавать дань уважения чужой традиции?
  - И трибунал, который тебя судил, согласился исполнить это требование?
  Люджан ухмыльнулся:
  - По крайней мере, у меня будет возможность раскрошить чей-нибудь
хитиновый панцирь, прежде чем они получат мою голову!
  Мара подавила неуместный приступ истерического смеха.
  - И кого же избрали чо-джайны Чаккахи на роль твоего противника?
  Люджан пожал плечами:
  - Какая разница? Все их воины выглядят одинаково; вероятно, их
коллективный разум обеспечивает им и одинаковое мастерство. Единственное
удовлетворение, которое я могу получить, состоит в том, что меня разрубят
на куски в бою, прежде чем их палач получит возможность отрубить мне
голову! - Он коротко хохотнул, но в этом смехе было больше горечи, чем
веселья. - Если такая смерть может считаться достойной воина, то мне и не
нужно другой награды, кроме этого признания и победных гимнов, которыми
будет встречено мое прибытие в чертоги Туракаму.
  Он замолчал, словно в глубоком раздумье.
  Мара договорила за него:
  - Но твои понятия о чести изменились. Теперь смерть воина кажется
тебе бессмысленной по сравнению с возможностями, которые дарует жизнь.
  Люджан устремил на хозяйку измученный взгляд:
  - Я не могу выразить это так же точно, но, пожалуй, да. Кевин из
Занна открыл мне глаза на первопричины и побуждения, которые невозможно
понять, следуя цуранскому образу мыслей. Я видел, что ты осмеливаешься
отрицать самые важные устои нашего мира, а это не под силу никому из
мужчин-правителей, ибо они побоятся оказаться смешными в глазах более
высокородных вельмож. Мы изменились, госпожа, и Империя стоит на пороге
перемен. - Он медленно обвел глазами камеру. - Я не тревожусь за себя: у
меня нет никого, кто будет долго меня оплакивать; все близкие мне люди
скоро последуют за мной в царство смерти, если наше дело потерпит крах. -
Он покачал головой. - Но меня мучит мысль об утраченной возможности...
воплотить то, чему мы научились; я не хочу, чтобы наши озарения погибли
вместе с нами.
  Мара горячо запротестовала, чтобы спрятать собственный страх:
  - Останется Хокану; останутся дети. Они продолжат начатое нами. Они
как-то заново откроют то, что раньше открыли мы, и найдут такую дорогу, по
которой можно будет пройти, не угодив в западню чо-джайнов. - Она глубоко
вздохнула и, глядя на верного соратника, призналась:
  - Как ни странно, но самое тяжкое мое горе - это горе жены и женщины.
Я бесконечно сожалею, что не могу вернуться и помириться с Хокану. Прежде
он всегда оставался образцом деликатности и благоразумия; должно быть,
есть какая-то важная причина, объясняющая его отношение к Касуме. Может
быть, я была к нему несправедлива, когда приписывала ему предубеждение,
вовсе не свойственное его натуре. А теперь слишком поздно: все равно
ничего уже нельзя поправить. Я должна умереть, так и не задав вопроса,
который мог бы восстановить нашу душевную близость. Почему - если я могла
бы потом с легкостью выносить другое дитя, мальчика, - Хокану был в таком
расстройстве, когда узнал, что его перворожденным ребенком оказалась
девочка?
  Она с надеждой взглянула Люджану в глаза:
  - Военачальник, ты человек, хорошо разбирающийся в тонкостях игры
между мужчиной и женщиной; во всяком случае, в этом меня убедили кухонные
сплетни. Поварята не устают рассказывать о служанках и красотках из Зыбкой
Жизни, которые по тебе сохнут. - Она невесело улыбнулась. - По правде
говоря, если верить этим пересудам, таких женщин тьма-тьмущая... -
Помолчав, она перешла к тому, что ее волновало:
  - Так что же ты скажешь, почему могло случиться, что такой мудрый
муж, как Хокану, не обрадовался, узнав о рождении здоровой, без единого
изъяна девочки?
  Взгляд Люджана смягчился; в нем сквозило что-то очень похожее на
жалость.
  - Госпожа, Хокану не сказал тебе?..
  - Не сказал мне... что? - резко спросила Мара. - Я была груба со
своим супругом и не выбирала выражений. Я была так глубоко убеждена, что
он не прав... и оттолкнула его от себя. Но теперь я жалею о своем
жестокосердии. Может быть, Камлио научила меня слушать более внимательно.
Чем же я лучше этих чо-джайнов, обитающих на землях Турила, если вынесла
приговор своему мужу, даже не выслушав его объяснений?
  Несколько мгновений Люджан молча смотрел на нее. Потом, словно приняв
какое-то решение, он опустился перед ней на колени.
  - Да простят мне боги, - тихо произнес он, - я не вправе нарушать
секреты, существующие между властителем и его женой. Но завтра нам суждено
умереть, а я всегда оставался твоим верным офицером. Госпожа Мара, я не
допущу, чтобы ты ушла из жизни, не получив ответа на свой вопрос. Хокану
был сражен горем, но он ни за что не открыл бы его причину, даже если бы
ты вернулась и умоляла его раскрыть тайну. Но я-то знаю, какая печаль его
гложет. Я был в комнате, когда целитель из храма Хан-тукамы уведомил
твоего супруга о том, чего он, по своей доброте, поклялся никогда тебе не
сообщать. А правда состояла вот в чем. После того как тебя отравили убийцы
из тонга и из-за этого погиб твой нерожденный младенец, тебе было суждено
родить еще только одного ребенка. Касума - твое последнее дитя. Хокану
хранил секрет; он хотел, чтобы у тебя оставалась надежда на беременность.
Дочка для него - радость, не сомневайся в этом, и неоспоримая наследница
мантии Шиндзаваи. Но он знает - и это знание угнетает его, - что ты
никогда не подаришь ему сына, которого так жаждет его душа.
  Мара словно окаменела. Ее голос был едва слышен:
  - Я бесплодна? И он это знал?
  Только сейчас она поняла, какое великодушие проявил Хокану, решив
сохранить в тайне пророчество целителя, и какая потребовалась сила воли,
чтобы это решение исполнить. Он рос без матери; Ассамблея магов отняла у
него родного отца. Весь мир Хокану заключался в мужском товариществе; он
искренне привязался к дяде, который стал для него приемным отцом, и к
кузену, ставшему братом. Вот где коренилась его мечта о сыне.
  Но при этом его привлекало общество людей, близких ему по складу ума,
родственных душ; он был придирчив в выборе тех, с кем соглашался делить
труды и досуг. Другой, менее щепетильный вельможа на его месте набрал бы
себе наложниц, видя в этом неотъемлемое право мужчины, дарованное ему
богами; но Хокану любил в Маре ее душу. Его страстное стремление к
равенству воплотилось в браке с женщиной, в которой он находил понимание
самых заветных своих помыслов. Ему претило использование наложниц,
общество женщин Зыбкой Жизни, купленные ласки созданий вроде Камлио.
  Теперь Маре стало ясно, перед каким выбором оказался ее супруг: либо
привести к себе в постель другую женщину, от которой ему не будет нужно
ничего, кроме способности к деторождению, либо примириться с мыслью, что у
него никогда уже не будет сына, и обойтись без уз товарищества,
связывавших его раньше с приемным отцом, братом и даже Джастином, которого
он вернул Маре ради продолжения рода Акома.
  - Боги... - Мара чуть не плакала. Как же я могла быть такой черствой
и бездушной!
  В мгновение ока Люджан уже был рядом с ней; сильной рукой он обнял ее
плечо, чувствуя, как нужна ей опора.
  - Госпожа, - тихо сказал он ей на ухо, - ты меньше всех других женщин
можешь упрекать себя в черствости и бездушии! Хокану понимает, почему ты
повела себя так, а не иначе.
  Люджан поддерживал ее бережно, как брат, а она тем временем уже во
всех подробностях обдумывала, как все обернется, если она завтра умрет.
Выводы были наполовину прискорбными и наполовину обнадеживающими: Хокану
получит возможность сделать Касуму своей наследницей и право взять другую
жену, чтобы произвести на свет сына, которого ему так хочется иметь.
  Чтобы как-то отвлечься от собственных печалей, Мара спросила:
  - А как насчет тебя, Люджан? Ведь и ты, наверно, готовишься
проститься с этой жизнью не без сожалений?
  С грубоватой нежностью он погладил ее пальцами по плечу:
  - Я жалею об одном.
  Повернув голову, Мара увидела, что он уставился взглядом на пол,
словно изучая вытканные на подушках узоры. Она не стала добиваться более
откровенного ответа, но он, помолчав, объяснил:
  - Госпожа, жизнь иногда в забавном свете показывает нам наши
собственные глупости. Я пользовался благосклонностью многих женщин, но ни
разу не испытал желания жениться и удовольствоваться одной... - Люджан
смотрел прямо перед собой, смущенный тем, что высказывает вслух столь
потаенные мысли. Однако его речь звучала все менее скованно: сознание, что
на рассвете придет конец и жизни, и мечтам, странным образом освобождало
от привычной скрытности. Близость встречи с Туракаму подарила обоим
великое утешение - возможность быть искренними. - И всегда я говорил себе,
что причина, которая толкает меня от одной женщины к другой, - это
восхищение, которое внушаешь мне ты. - Тут в его глазах засветилось
подлинное обожание. - Госпожа, в тебе есть многое, что может привлечь
мужчину, но твоя стойкость... по сравнению с тобой любая другая женщина
кажется... если не хуже, то, во всяком случае, мельче. - Скупым жестом он
выказал досаду оттого, что не в силах подобрать достаточно верные слова. -
Госпожа, во время нашего путешествия в Турил я, по-моему, узнал слишком
много о себе самом, чтобы надеяться на спокойствие духа.
  Мара подняла брови:
  - Люджан, ты всегда был образцовым воином. Не зря же Кейок преодолел
свое недоверие к серым воинам и всем другим предпочел именно тебя, когда
нужно было кем-то заменить его на посту военачальника. По-моему, ты сумел
занять в его сердце такое место, которое раньше занимал Папевайо.
  - Да, с Кейоком мы поладили. - Люджан улыбнулся, но его губы тут же
затвердели. - Но за мной есть еще один должок. Все-таки я не был вполне
честен перед самим собой и обязан это признать теперь, когда наступает
пора расплаты. И в нынешнюю ночь я сожалею, что не нашел женщины, с
которой мог бы разделить свое сердце и дом.
  Мара взглянула на склоненную голову военачальника. Понимая, что
Люджан хотел бы облегчить бремя, лежащее на душе, она очень мягко спросила:
  - А что же в действительности помешало тебе обзавестись семьей и
растить детей?
  - Я пережил своего хозяина, властителя Тускаи, - с трудом выдавил из
себя Люджан. - Невозможно описать, какие бедствия выпадают на долю серого
воина, ибо он живет вне людского общества. Я был молодым и сильным, умел
владеть оружием. И все-таки бывали моменты, когда я был на волосок от
смерти. И как смогли бы существовать ребенок или женщина, если бы они
остались бездомными? Я видел, как уводили жен и детей моих
товарищей-воинов; их уводили в рабство, чтобы они вечно ходили в сером и
угождали хозяину, которому нет никакого дела до их страданий. - Голос
Люджана упал почти до шепота. - Теперь я вижу: в глубине души я боялся,
что когда-нибудь так случится с моими детьми и другой мужчина получит
власть над жизнью и смертью моей жены.
  Теперь Люджан смотрел хозяйке прямо в лицо. В его глазах угадывались
беспокойные глубины и металл звенел в голосе, когда он высказался до конца:
  - Насколько проще было восхищаться тобой издалека, госпожа, и
защищать твою жизнь с готовностью отдать за нее свою, чем жить в ожидании
кошмара, который до сих пор заставляет меня просыпаться в холодном поту.
  Мара коснулась его судорожно сжатых рук, а потом помассировала их,
пока не прошло сковывающее их оцепенение.
  - Ни ты и никто из твоих нерожденных детей не останется без хозяина
на всем протяжении нынешнего оборота Колеса, - сказала она тихо. - Ибо я
сильно сомневаюсь, что хотя бы один из нас выйдет живым из этой тюрьмы.
  Теперь улыбнулся Люджан; во всем его облике была необычная
просветленность, какой Мара никогда раньше у него не видала.
  - Я гордился тем, что служу тебе, властительница Мара. Но если мы
переживем завтрашний рассвет, я попрошу тебя как о милости, чтобы ты
приказала мне найти себе жену и жениться! Ведь очень вероятно, что при
неутихающей враждебности магов такие переделки, в какую мы угодили, будут
повторяться, и, уж если мне суждено погибнуть у тебя на службе, я бы
предпочел не испытывать по второму разу такие же сожаления, когда буду
опять готовиться к переселению в чертоги Туракаму!
  Мара взглянула на него с улыбкой, свидетельствующей о глубокой
привязанности:
  - Люджан, зная тебя, как я знаю, я сомневаюсь, что мне придется
приказывать тебе сделать то, к чему стремится твое сердце. Но мы должны
прорваться за пределы завтрашнего утра. - Сложив руки на груди, словно
желая защититься от холода, она напомнила:
  - Мы должны поспать, храбрый Люджан. Ибо скоро наступит завтра.


                                  Глава 8

  ПОЕДИНОК

  Спать было невозможно.
  После того как Мара, вопреки обыкновению, раскрыла перед Люджаном
самые глубокие тайники своего сердца и вызвала его на ответную
откровенность, она не чувствовала потребности в дальнейших беседах.
Военачальник Акомы сидел, скрестив ноги, на своей циновке; сон бежал от
его глаз. Его доспехи, так же как и меч, отобрали чо-джайны, оставив ему
лишь стеганую нижнюю рубаху, назначение которой состояло в том, чтобы края
доспехов не натирали и не царапали кожу; в таком наряде он выглядел
раздетым и уязвимым. На виду оставались многие боевые шрамы, обычно
скрытые одеждой, и хотя, как всякий офицер-цурани, он привык соблюдать
чистоплотность, последняя возможность принять ванну была ему предоставлена
при купании в ледяной реке, под градом турильских насмешек. Его одежда
стала серой от пыли, а волосы слиплись. Без внушительных доспехов, без
перьев офицерского плюмажа он, казалось, стал меньше - несмотря на всю
свою мускулистость. Взглянув на него, Мара подумала, что только сейчас ей
приоткрылась человеческая сторона его натуры и она смогла увидеть то, чего
не замечала раньше: мужественность, которой не суждено увенчаться
отцовством, и столь неожиданную у испытанного воина доброту рук, привыкших
к мечу. Он сидел в позе спокойной медитации, как будто судьба, ожидающая
его, не имела никакого значения; солдатская дисциплина заставила его
отбросить все тревоги, чтобы сберечь силы для битвы.
  Сама Мара, несмотря на монастырскую выучку, была лишена и этого
утешения. Но на сей раз ее душа обрела опору в ритуале: запретив себе
предаваться скорби о любимых, которых она потеряла в прошлом, она отдалась
во власть жгучего гнева против неумолимой судьбы, отнявшей у нее
возможность защитить тех, кто еще жив. И при всех стараниях ей никак не
удавалось утихомирить бешеный поток взбаламученных мыслей.
  Ее возмущал позор заточения, при котором невозможно хоть как-то
связаться с тюремщиками. Магическая камера, по сути, наглухо отгораживала
приговоренных от всех других живых существ. С некоторым раздражением Мара
задавала себе вопрос: могут ли сами боги услышать молитву человека,
запертого в подобном месте? Здесь, где не было окон, куда не проникали
даже звуки извне, минуты тянулись нестерпимо долго. Сама темнота
показалась бы отрадной, - все-таки хоть какая-то перемена! - но светящийся
шар чо-джайнов все так же неподвижно висел в воздухе, и его яркость
оставалась неизменной.
  Утро неизбежно должно было наступить.
  И все-таки после ползучей агонии ожидания рассвет застал Мару
врасплох. Неугомонный разум не соглашался смириться; мысли метались по
кругу в поисках поступка, слова или решения, которые могли бы переломить
враждебность здешних правителей и принести пленникам свободу. Однако от
всех этих лихорадочных размышлений осталась только мучительная головная
боль. Мара чувствовала себя разбитой и подавленной, когда наконец вспыхнул
магический световой вихрь, знаменующий исчезновение их тюрьмы.
  Двойная колонна чо-джайнов приблизилась с очевидным намерением взять
узников под стражу. У Мары хватило присутствия духа, чтобы подняться на
ноги и подойти туда, где уже стоял Люджан, бодрствующий и вполне собранный.
  Она взяла его сухие горячие руки в свои влажные ладони. Затем
взглянула ему в лицо, лишенное всякого выражения, и ровным голосом
произнесла ритуальные слова:
  - Воин, ты служил Акоме с высочайшей доблестью. Ты простился со своей
хозяйкой, чтобы предъявить права на ту смерть, какую избрал сам. Сражайся
честно. Сражайся отважно. Вступи с песней в чертоги Туракаму.
  Люджан склонился в поклоне. По-видимому, этот долг почтения,
исполненный военачальником, истощил терпение конвоя: стражники рывком
заставили его выпрямиться. Мару тоже бесцеремонно оттащили прочь: так
пастух может утянуть теленка-нидру, чтобы отогнать его на бойню. За
туловищами окружавших ее чо-джайнов она потеряла из виду Люджана.
Стражники не оставили ей возможности протеста, а просто повели по
лабиринту переходов, опутывающему город Чаккаха.
  Она шла с высоко поднятой головой, хотя гордость казалась здесь
бессмысленной. На здешних чо-джайнов не производили впечатления ни честь,
ни храбрость, и им не было никакого дела до человеческого достоинства. Она
предполагала, что очень скоро ее будут приветствовать духи предков; но
никогда она и вообразить не могла, что это произойдет вот так. Здесь и
сейчас все ее цуранские заслуги - и даже высочайший титул Слуги Империи -
были пустым звуком. Сейчас она отдала бы все за возможность в последний
раз взглянуть на детей или оказаться в объятиях мужа.
  Кевин был прав; никогда еще она не чувствовала это столь остро. Честь
оказалась всего лишь возвышенным словом для обозначения пустоты, и
безумием было бы считать, что этим словом можно заменить благодать
сохраненной жизни. Почему только сейчас она вполне поняла, что
восстановило против нее магов Ассамблеи? И если отсюда не придет
поддержка, которая поможет сокрушить удушающее иго Всемогущих, тяготеющее
над Цурануани, и если эти турильские чо-джайны не заключат с ней союз, где
же Хокану найдет достаточно средств, чтобы покончить с тиранией магов,
столь ревностно ими охраняемой?
  Чо-джайны конвоя были равнодушны, словно камни. Они быстро шагали из
коридора в коридор и перешли через два висячих моста, искрящихся, как
стекло. Мара вглядывалась в небо, никогда еще не сиявшее такой изумрудной
чистотой. Она вдыхала ароматы плодородной земли, зеленых зарослей,
тропических цветов; она ощущала даже запах льда, принесенный ветром от
горных вершин. Она шла, омываемая цветными потоками света, льющимися через
стены и купола, и ее душа сжималась от сознания нелепости надвигающегося
конца.
  Скоро, очень скоро чо-джайны доставили ее в палату под прозрачным
пурпурным куполом, где накануне трибунал приговорил ее к смерти. На этот
раз здесь не было никого из должностных лиц, даже писарей. Однако палату
заполняло ощутимое присутствие единственного мага из расы чо-джайнов. Он
стоял в нише купола, а на мраморном полу у его ног яркой алой линией был
очерчен идеальный круг с простыми символами, указывающими направления на
восток и запад.
  Маре было известно значение этой фигуры. По традиции, соблюдаемой в
Цурануани с незапамятных времен, этот Круг Смерти, диаметром в двенадцать
шагов, ограничивал арену назначенного поединка. Здесь будут сражаться два
воина, пока один из них не расстанется с жизнью в древнем ритуале, который
Люджан избрал для себя вместо позорной казни.
  Мара прикусила губу, стараясь скрыть неподобающие мрачные
предчувствия. Когда-то ей пришлось быть свидетельницей ритуального
самоубийства ее первого мужа, но даже тогда в сердце у нее не было такого
смятения, как сейчас. В те тяжкие минуты она сожалела о гибели молодого
деспота, которого безразличие собственной семьи - отца и братьев - сделало
беззащитным против смертоносных интриг самой Мары. Тогда действительно ей
впервые открылось, что Игра Совета - это не столько жестокий кодекс чести,
сколько лицензия на безжалостное использование чужих ошибок. А сейчас и
само понятие чести лишалось смысла.
  Мара увидела Люджана, стоявшего между двумя чо-джайнами на
противоположной стороне палаты. Она достаточно хорошо его знала, чтобы
судить о состоянии души офицера по его манере держаться, и с болью
обнаружила, что человек-воин, который поднимет оружие, чтобы умереть,
больше не разделяет убеждений, в которых был воспитан. Он ценит почести,
которые ему окажут в чертогах Туракаму, куда меньше, чем утраченную
возможность жениться и завести детей.
  В глазах Мары требование Люджана, чтобы ему предоставили право
умереть сражаясь, было трагическим и нелепым жестом. Честь, которую он
может выиграть для своей тени, в чем-то была похожа на "дурацкое золото",
которое мидкемийские мошенники умудрялись всучить ничего не подозревающему
торговцу. И все-таки игру следовало довести до ее бессмысленного конца.
  К Люджану невозможно было относиться просто как к одному из бездомных
серых воинов, которых она избавила от жалкого прозябания в горах. Мара не
могла отогнать чувство собственной вины: при мысли о том, какую роль в
преображении Люджана сыграла она сама, у нее захватывало дыхание.
Сохранять бесстрастное лицо и надменную осанку, как полагалось вести себя
на публике знатной цуранской даме, становилось все труднее.
  Маг чо-джайн взмахнул передней конечностью, и на виду показался
служитель, несущий оружие, отобранное ранее у Люджана, и простые доспехи
без каких-либо отличительных признаков, специально изготовленные для
путешествия в Турил. Не без некоторого презрения инсектоид согнулся и
сложил всю эту амуницию к ногам воина.
  - В нашем улье никому не известно, как используются эти защитные
средства, - прогудел маг; Мара истолковала эти слова как некое подобие
извинения за то, что служитель не может оказать Люджану любезность и
помочь ему вооружиться.
  Повинуясь безотчетному порыву, Мара сказала:
  - Я помогу своему военачальнику.
  Эхо гулко разнеслось по палате. Однако - в отличие от любого собрания
человеческих созданий - ни один из присутствующих даже ухом не повел в
сторону Мары. Только у мага слегка дернулась верхняя конечность, что,
вероятно, означало разрешение подойти к Люджану. Она наклонилась и подняла
с пола один из его наголенников, а потом метнула быстрый взгляд на лицо
офицера. По изгибу его бровей она поняла: он удивлен ее выходкой, но
втайне обрадован. Мара украдкой улыбнулась ему, а потом наклонилась, чтобы
зашнуровать одну из его боевых сандалий. Она не произнесла ни слова. Он и
так должен был понять по небывалому поведению властительницы, как глубоко
ее уважение к нему.
  Да и, по правде говоря, у нее был навык обращения с доспехами. Она
много раз опоясывала мечом Хокану, а до того - своего первого мужа,
Бантокапи; а еще раньше, в детские годы, она играла, дурашливо подражая
взрослым, с братом, Ланокотой, когда тот носил еще деревянный
тренировочный меч и занимался боевыми упражнениями с Кейоком.
  Люджан кивком дал ей понять, что шнуровку она затянула правильно:
достаточно плотно, чтобы можно было связать концы, но не настолько туго,
чтобы стеснять движения. Последним она водрузила на место тяжелый меч из
слоистой кожи, которым он не раз останавливал врагов у ее дверей. Когда
наконец была закреплена последняя застежка на оружейном поясе, она
выпрямилась и коснулась на прощание руки Люджана.
  - Пусть боги направляют твой клинок, - тихо произнесла она ритуальное
напутствие, которое мог бы сказать один воин другому, отправляющемуся на
смертный бой.
  Люджан коснулся ее волос и отбросил выбившуюся прядку ей за ухо.
Такая вольность обращения могла бы считаться дерзостью, если бы Люджан не
занял в ее сердце место погибшего брата.
  - Госпожа, не печалься. Если бы мне вернули вдруг все возможности
выбора, которые выпадали в юности, и предложили выбирать заново, я и
сейчас во всех случаях принял бы такое же решение, как прежде. - Его губы
дрогнули, словно их коснулся дух былого озорства. - Нет, пожалуй, не во
всех. Раз-другой я сглупил, неосторожно побившись об заклад, ну и вот еще
толстая хозяйка притона, с которой я когда-то невежливо обошелся...
  Маг чо-джайн негромко постучал задней конечностью по мозаичному полу.
  - Время, назначенное для поединка, наступило! - монотонно возвестил
он, и один из чо-джайнов конвоя, без какого-либо дополнительного приказа,
выступил вперед и приблизился к границе круга.
  Он ждал, поблескивая передними конечностями-клешнями с
клиньями-лезвиями на концах.
  Люджан послал Маре самую безмятежную из своих гримас, потом
посуровел, и его лицо приняло обычно строгое выражение, какое было
свойственно ему перед всякой битвой. Без единого взгляда назад, без
единого намека на сожаление, он подошел к кругу и остановился напротив
чо-джайна, который был назначен его противником.
  Мара чувствовала себя одинокой и беззащитной. С неприятным чувством
она обнаружила, что конвоиры позади нее перестроились, расположившись
таким образом, как будто приготовились преградить ей путь к отступлению
или помешать любому другому отчаянному поступку, на который она вздумает
решиться. У нее задрожали коленки, и ее растерянность возросла еще больше
оттого, что она допустила это - пусть даже такое незначительное -
проявление слабости.
  Она - Акома! Она не станет уклоняться от своей судьбы и не позволит
себе унижать достоинство Люджана, дергаясь на своем месте у границы круга.
Но когда маг объявил, что по его сигналу оба бойца должны, перешагнув
через линию, войти в круг и начать поединок, властительница с трудом
подавила желание закрыть глаза, лишь бы не видеть того, что здесь
произойдет: ведь от жалкой уступки, которой добился Люджан, зависела разве
что его эпитафия.

  ***

  Люджан сжал рукоять меча. Его рука была тверда. Казалось, что все
тревоги отлетели прочь, и, насколько Мара могла судить, он выглядел более
уверенным, чем когда-либо прежде. Предстоящая битва должна была стать для
него последней, и это приносило облегчение. Здесь, на краю рокового круга
вызова, не было никаких неизвестных осложнений, о которых стоило бы
беспокоиться; исход боя будет одинаковым, независимо от того, победит он
или потерпит поражение. Он не выйдет из круга живым. Желать, чтобы события
разворачивались иначе, было бы пустой тратой сил и поубавило бы ему
храбрости. Следуя кодексу цуранского воина, он до сих пор не обманул
ничьих ожиданий. Он служил своей госпоже исправно и беззаветно; он никогда
не показывал спину ни одному врагу. С раннего детства ему внушали, что
смерть от клинка - достойная участь, высшее проявление чести, более
священной в глазах богов, чем сама жизнь.
  Чувствуя себя спокойным и готовым к предстоящему испытанию, Люджан в
последний раз провел пальцем вдоль лезвия меча, проверяя, нет ли на нем
зазубрин. Их не было.
  Потом все размышления пришлось прервать: заговорил маг чо-джайнов:
  - Слушайте меня, поединщики. После того как вы перешагнете красную
линию, начинают действовать законы круга. Следующее пересечение линии -
изнутри или снаружи, если кто-либо другой захочет вмешаться, - влечет за
собой немедленную смерть. Условия поединка будут соответствовать цуранской
традиции: либо приговоренный погибнет в бою внутри круга, либо - если он
окажется победителем - ему будет разрешено выбрать себе палача. Я, маг
города-государства Чаккаха, нахожусь здесь, дабы засвидетельствовать, что
все правила будут соблюдены.
  Люджан коротко отсалютовал магу. Воин из чо-джайнов не подал никакого
знака повиновения, только вместо позы отдыха принял наклонную стойку,
знаменующую готовность к атаке. На гладких поверхностях острых лезвий,
которыми заканчивались его передние конечности, играли лучи отраженного
света, а глаза сверкали так, как они никогда не сверкают у людей. Если
даже жалость и печаль были частью общего разума роя, такие чувства
оставались незнакомыми боевому "орудию" общества чо-джайнов. Их воин
получал лишь один приказ: сражаться и убивать. В цуранских войнах Люджану
случалось видеть, как роты инсектоидов превращали поле сражения в
настоящую бойню, потому что - если погода не слишком холодная - чо-джайн
намного превосходит воина-человека по быстроте и точности движений. В
лучшем случае, прикидывал Люджан в уме, если понадеяться на влажный
воздух, заполняющий палату, можно рассчитывать, что он сумеет парировать
несколько ударов, прежде чем его тело будет изрублено на куски. Его
переход в чертоги Туракаму будет быстрым и почти безболезненным.
  Его губы искривились в едва уловимом намеке на усмешку. Если повезет,
то еще до заката солнца он будет пить квайетовое пиво в чертогах Туракаму
вместе со старым другом Папевайо.
  - Перешагните линию и по моему сигналу начинайте, - распорядился маг,
после чего он топнул задней конечностью по полу; при этом раздался звук,
похожий на удар гонга.
  От кажущейся безмятежности Люджана не осталось и следа. Он впрыгнул в
круг, почти не почувствовав за спиной красной горячей вспышки, которая
означала, что началось действие магических сил, властвующих над ареной
поединка. Боец, выставленный чо-джайнами, ворвался в круг со всей
возможной скоростью, какой можно было ожидать от такого существа, и не
успел Люджан сделать три полных шага, как его клинок ударился о хитин.
Такой противник был вдвойне опаснее обычного, ибо у чо-джайна имелись две
боевые клешни, одинаково пригодные и для нападения, и для защиты. Зато у
Люджана меч был длиннее клешни неприятеля и, кроме того, он, как всякое
двуногое существо, имел обыкновение сражаться стоя и в стычке с шестиногим
чо-джайном мог наносить удары сверху, воспользовавшись преимуществом
своего роста.
  Но чо-джайн обладал превосходной естественной броней. Пробить
хитиновый покров так, чтобы причинить инсектоиду хоть малейший вред, можно
было только точным ударом копья с прочным наконечником или тяжелым
двухручным топором. Единственным уязвимым местом у чо-джайнов были
суставы, но все равно слишком часто скорость, а не тактика решала дело.
Снова и снова Люджан парировал выпады. Он прочно стоял на ногах, которые
легко пружинили и позволяли ему увертываться от ударов, обрушивающихся на
него с двух сторон. Он отклонялся, крутился и разворачивал лезвие своего
меча, пользуясь точными приемами, которые были проверены временем и
оказались наиболее полезными для защиты от чо-джайнов. Клинок ударялся о
хитин не понапрасну: Люджану было важно нащупать, как именно пользуется
противник своими конечностями. Обычно у этих созданий все-таки
существовали некоторые предпочтения: правая клешня чаще служила для
защиты, а левая натренирована для атаки. Меч и лезвия клешней кружились в
смертельной пляске. Люджан почувствовал, что его руки становятся липкими:
начинала сказываться усталость. Он мысленно разразился проклятиями. Когда
кожаные оболочки рукояти его меча пропитаются влагой, они растянутся и не
будут так туго охватывать срединный стержень. Рука начнет проскальзывать,
и меч перестанет ей повиноваться. А когда имеешь дело с чо-джайном,
малейшая оплошность может стать решающей. Сила их ударов была такова, что
при прямом столкновении клешни с наружным изгибом цуранского слоистого
меча клинок мог разлететься вдребезги.
  Люджан успел отбить очередной удар защитной клешни чо-джайна, которым
тот вознамерился перерубить его колени. Прыжок назад спас его от такого
увечья, но, приземлившись, он ощутил жжение в пятке, которое напомнило
ему, как близко к охранному кругу он при этом оказался. Сделав обманный
маневр, которому научил его Кевин-варвар, он вырвался из опасной близости
с неприятелем и был несказанно удивлен, когда его собственный клинок,
заскрежетав по хитину, подрезал край сустава ноги.
  Чо-джайн зашипел и подался назад, по-видимому встревоженный. И
ответный удар чо-джайна едва не стал последним для Люджана: военачальник
был настолько не подготовлен к своему маленькому успеху, что на мгновение
расслабился. Какое-то чутье заставило его полуобернуться - и
кинжально-острое хитиновое лезвие скользнуло по плечу, срезав часть кирасы
и вместе с ней - клок кожи, достаточно большой, чтобы рана заявила о себе
жгучей болью. Усилие, которое потребовалось, чтобы отразить удар защитной
конечности, отозвалось дрожью в каждой жилке тела.
  Только головокружительный акробатический прыжок выручил Люджана,
когда противник снова чуть не загнал его к алой границе круга. Он сумел
увернуться от живой молотилки - атакующего чо-джайна, - остро ощущая
грозящую опасность. Ему было необходимо перевести дух. Бой не оставлял
Люджану ни малейшей надежды на победу. Его клинок снова столкнулся с
хитиновым лезвием: он воспользовался щитком, прикрывающим запястье, чтобы
отклонить оборонительную клешню в тот самый момент, когда атакующая клешня
со свистом пронеслась на расстоянии волоска от его горла. Вложив все силы
в стремительный бросок, воин ринулся внутрь дуги, образующей конус главной
атаки чо-джайна. Он ударил по суставчатой конечности противника в той ее
части, которая не была прикрыта хитиновым клином, - внутри "локтевого"
сгиба. Сустав сложился, и клешня, ударившись о заднюю пластину кирасы,
повисла за спиной Люджана.
  Удар, однако, был достаточно силен, чтобы Люджан едва не задохнулся.
Он попятился на полшага, чтобы снова пустить в дело меч, тогда как
чо-джайн возмущенно пыхтел, оцепенев от изумления. Люджан проделал
классический выпад, и его изогнутый меч вонзился в сустав, где средняя
конечность соединяется с туловищем. Раненый чо-джайн, хромая, отступил.
Его средняя нога уже не была аккуратно подогнута; она волочилась сбоку, ни
на что не годная. Без меры удивленный тем, что его атака увенчалась
удачей, Люджан вдруг сообразил: у этих чо-джайнов нет опыта сражений с
людьми! Они вполне прилично натасканы для единоборства по древним
цуранским правилам фехтования, существовавшим сотни лет назад. Но должно
быть, запрет на передачу знаний через границы сделал невозможным
знакомство с новшествами, принятыми после договора с цурани. После войн с
Мидкемией солдаты Империи освоили усовершенствованные приемы фехтования,
отчасти позаимствованные у варваров за Бездной, а обитатели ульев за
пределами Цурануани никогда не встречались в бою с бойцами, которые
овладели этими приемами. Воины из Чаккахи держались старой школы, и,
несмотря на их превосходство в скорости, несмотря на одновременное
использование двух хитиновых клиньев, человек из цурани имел преимущество:
противник не мог предугадать его действия, а Люджану в прошлом приходилось
воевать против чо-джайнов.
  Размышления во время сражения отвлекли внимание Люджана и замедлили
его движения, за что ему пришлось поплатиться: хитиновые лезвия пропороли
кожу у него на бедре и на левом предплечье, позади щитка. Несмотря на свои
раны, он понимал, что чо-джайн сражается уже далеко не в полную силу.
Возможно, инсектоид чуть-чуть колебался, обескураженный необычностью
атаки; но ведь удар любой клешни мог перерубить толстый древесный сук.
Что-то мешало чо-джайну показать все, на что он способен.
  Люджан уделил особое внимание работе ног, которой придавалось
первостепенное значение в мидкемийской системе фехтования. Он почти шутя
отбил следующий удар хитинового клина так, словно это была тренировочная
дубинка, потом выполнил другой прием ухода от схватки и был вполне
удовлетворен тем, что чо-джайн отступил. Подтверждалась догадка, что
противнику непонятна фехтовальная тактика мидкемийской школы.
  Люджан усмехнулся; его охватило возбуждение боя. Он много раз
скрещивал тренировочные дубинки с Кевином-варваром и раньше других овладел
чужеземным искусством. Хотя это искусство было более приспособлено для
прямого меча, нежели для широкого изогнутого клинка, используемого на
Келеване, тем не менее его приемы с успехом мог применять и цуранский
фехтовальщик. Теперь чо-джайн оказался в невыгодном положении: он сбит с
толку, и в первый раз с той минуты, когда Люджан потребовал для себя права
на поединок, в нем затеплилась надежда.
  Он сделал ложный выпад, рванулся вперед и почувствовал, что его
следующий удар достиг цели. Усмехаясь еще шире, он наблюдал, как потекла
молочно-белая жидкость, заменявшая чо-джайнам кровь. Опершись на здоровую
среднюю конечность, противник двинулся в контратаку, но стойка на четырех
ногах была верным знаком, что чо-джайн приготовился отступать. Люджан
увидел, что настал его час: он может ударить врага мечом по незащищенной
шее. И уже не имело значения, что умирающий противник поразит его в
сердце. Победа останется за ним, Люджаном, ибо он первым нанес смертельный
удар. Ему достанется наивысшая награда воина цурани - смерть в бою от меча
врага.
  И все-таки, когда его тренированное тело откликнулось на призыв славы
и изготовилось совершить ту череду движений, которая закончит поединок,
его разум сказал нет.
  Что такое подобная смерть, если не пустое тщеславие?
  Неужели за годы службы у Мары он так ничему и не научился? Сможет ли
убийство этого чо-джайна, с которым у него не было никаких причин для
ссоры, хоть на один шаг приблизить Слугу Империи к ее цели?
  Нет, не сможет, понял он в озарении внезапно вспыхнувшего гнева. Если
таким способом и можно чего-то добиться, так только одного: в совместном
разуме роя чо-джайнов из города Чаккаха укрепится вражда ко всем людям
цурани.
  "Какова цена моей жизни и смерти? - успел подумать Люджан в долю
секунды. Стать воином-победителем - нет, просто убить противника без
всякой надобности - это не значит послужить на пользу хоть одному живому
существу: ни Маре, ни этому рою, ни покоренному народу чо-джайнов внутри
цуранских границ.
  Боги, - мысленно воззвал он в тоске, - я не могу жить только по
кодексу воина, но и умереть, как повелевает кодекс, тоже не могу!"
Мысли были явно еретическими, но они удержали руку Люджана, и он
отдернул меч. Это движение не могло быть рассчитано точно, и оно дорого
ему обошлось. Он получил еще одну рану в бедро, достаточно глубокую, чтобы
нога перестала действовать.
  Он подался назад, опираясь на здоровую ногу. Почувствовав, что
противник слабеет, чо-джайн поднялся на дыбы. Взвившаяся в воздух клешня
со свистом обрушилась вниз. Люджан парировал удар, но хитиновое лезвие
успело рассечь ему лоб до кости. Кровь залила лицо, красная пелена
затуманила зрение, и в эту секунду он услышал сдавленный вскрик Мары.
  Он снова отпрыгнул назад на одной ноге. Чо-джайн двинулся за ним.
Люджан почувствовал под пяткой горячую мозаичную плитку, и на него
снизошло облегчение: он был у границы круга. Если он пересечет линию - ему
конец. Да, он все равно умрет, но не понапрасну. Его смерть еще может
обрести какой-то смысл. Неприятель заторопился, чтобы его прикончить, но
Люджан вложил все силы в отчаянную оборону и громко выкрикнул, обращаясь к
магу, чья фигура все еще возвышалась над ним:
  - Я пришел сюда не за тем, чтобы убивать! Вы, чо-джайны из Чаккахи,
не враги моей госпожи, властительницы Мары! - Хитиновая клешня со звоном
ударилась о клинок цуранского меча; сейчас у Люджана было лишь одно
отчаянное желание: чтобы его услышали. Ради этого он снова и снова
парировал сыплющиеся на него удары. - Я больше не стану сражаться против
существа, которое она хотела бы считать своим другом!
  Он снова отбил хитиновый клин, заставив противника качнуться назад,
и, воспользовавшись этой краткой - не долее половины секунды - передышкой,
с отвращением швырнул на пол свой меч, а затем повернулся на здоровой
ноге, подставив спину смертоносному удару.
  Перед ним светилась алая линия круга. Он был благодарен судьбе, что
сумел правильно выбрать позицию: чо-джайну не удастся подойти к нему
спереди, не переступив через магическую границу. Значит, неприятель должен
поразить Люджана ударом сзади, ударом убийцы, а не воина.
  Он шумно набрал полную грудь воздуха и поднял глаза на мага.
  - Убейте меня ударом в спину - меня, который мог бы стать вашим
другом и союзником, и пусть считается, что ваш несправедливый приговор
приведен в исполнение!
  Люджан услышал свист приближающейся хитиновой клешни. Он подобрался,
готовый принять последний удар. Его судьба была предрешена. Человек с
мечом не мог бы мгновенно остановить свое оружие, даже если бы раздумал
убивать.
  Но рефлексы чо-джайна отличались от человеческих.
  Лезвие остановилось и замерло, почти коснувшись шеи Люджана.
  Маг подался назад; его крылья, подобные парусам, поднялись, словно в
изумлении.
  - Что это значит? - прогремел он. - Ты нарушаешь традицию цурани. Ты,
воин, добровольно жертвуешь своей честью?
  Дрожь сотрясала тело Люджана от пережитого возбуждения, но его голос
звучал твердо, когда он ответил:
  - Что такое традиция, если не просто привычка? - Он пожал плечами, и
его раны отозвались болью на это движение. - Привычки можно переменить. И
любой цурани подтвердит, что убийство союзника не приносит чести.
  Кровь затекала в его левый глаз, и он плохо видел, что происходит
вокруг. Он не знал, одобряет ли Мара его поведение. В следующую секунду
это уже не имело значения, потому что от потери крови голова у него
закружилась, раненая нога подогнулась, он лишился чувств и, загрохотав
доспехами, повалился на пол. Красный круг погас в шипении редеющих искр, и
в огромной палате под куполом воцарилась тишина.

  ***

  Люджан очнулся от приступа острой боли. Он с трудом вздохнул, открыл
глаза и в нескольких дюймах от своей головы увидел склонившуюся к нему
голову чо-джайна. Сам он лежал на некотором подобии ложа. Какие-то
остроконечные накладки стягивали края ран у него на лбу и в бедре; ощущая
уколы, он понял, что врач из улья чо-джайнов накладывает швы. на его раны.
  Хотя чо-джайны и славились врачебными познаниями и выполняли свою
работу аккуратно и тщательно, им не слишком часто приходилось лечить
больных человеческой расы. Люджан во второй раз едва сдержал гримасу боли
и довольно быстро сообразил, что чо-джайнам явно не хватает умения
облегчать страдания от ран. А вот у лекарей-цурани даже на поле боя
имелись зелья, притупляющие боль, и самому Люджану не раз приходилось
прибегать к их помощи.
  Лишь через минуту он ощутил более легкое и гораздо более приятное
прикосновение маленьких теплых пальцев, сжимающих его здоровую руку.
  Он повернул голову:
  - Мара?..
  Ее улыбка была ему ответом. Он видел, что она близка к слезам - но не
от печали, а от радости.
  - Что случилось, госпожа?
  С некоторым опозданием он осознал, что они находятся уже не под
куполом судебной палаты и не между глухими стенами камеры, где были
заточены, а в нарядно обставленной комнате. В окне за спиной Мары были
видны небо и облака; яркий солнечный свет окружал ее сказочным ореолом. В
рукопожатии властительницы чувствовалось юношеское воодушевление, хотя
седая прядь в ее темных волосах стала более заметной и новые морщинки
прибавились в уголках глаз из-за долгого пребывания под открытым небом. И
все-таки никогда еще ее лицо не казалось таким прекрасным: зрелость
запечатлела на нем глубины и тайны, какими не может быть отмечено никакое
юное лицо.
  - Люджан, ты завоевал для Акомы наивысшую честь, - быстро сказала
она. - Своими действиями в Круге Смерти ты доказал чо-джайнам из Чаккахи,
что цуранская традиция не является всеобъемлющим образом жизни,
обязательным для каждого цурани, как они считали раньше. В течение веков
они видели со стороны цурани только ложь и жестокость. Они поняли все, что
я сказала; более того, магия помогла им узнать, что я ни в чем не
покривила душой, хотя прежде на своем печальном опыте они и убедились, что
все цуранские разговоры о мирных намерениях служили лишь прелюдией к новым
жестокостям и предательству.
  Она вздохнула с глубоким облегчением.
  - Своей доблестью и необычностью поступков ты добился отсрочки
смертного приговора для нас обоих. Твои действия полностью подтвердили мои
слова, и это убедило судей, что мы не таковы, какими были наши предки.
Маг, наблюдавший за поединком, был поражен твоим поведением, и согласился
изучить гемму памяти, которую мы получили от Гиттании. На гемме
запечатлены мои встречи с королевой улья в старом поместье Акомы, и ее
просьба произвела впечатление на здешних чо-джайнов.
  - Так что же, нас освобождают? - спросил Люджан, когда лекарь
чо-джайнов сделал небольшой перерыв в своих трудах.
  - Мало того. - Глаза Мары светились гордостью. - Нам открыли
беспрепятственный проход через Турил до нашего корабля, и с нами
направляются в Цурануани двое магов. Правители Чаккахи решили, что это нам
поможет, - в надежде, что Император сумеет своей властью освободить
цуранских чо-джайнов. Они приняли мое предложение посредничества; я почти
убеждена, что Ичиндар не сможет сказать "нет", если ему станет известна та
правда, которую нам здесь открыли.
  - Боги!.. - воскликнул Люджан. - Мы получили все, о чем просили!
  Он был настолько возбужден, что забыл о своих ранах и попытался
шевельнуться.
  Увидев это, лекарь счел нужным сообщить:
  - Госпожа Мара, у этого офицера весьма опасные раны. Не нужно его
волновать: он должен пребывать в покое несколько недель, если мы хотим как
следует вылечить ему ногу. - Черные фасеточные глаза уставились на
Люджана. - Или достопочтенный военачальник предпочитает остаться хромым?
  Люджан почувствовал могучий прилив сил и засмеялся:
  - Я могу потерпеть, пока мое тело не починит само себя. Но лежать в
постели неделями - на это у меня терпения не хватит!
  Он повернул голову на подушке, и снова у него на душе потеплело от
улыбки госпожи.
  - Отдыхай спокойно, - приказала хозяйка. - Не беспокойся из-за
задержки. Хокану получит послание: его передадут через турильские селения
до побережья, а через море переправят торговцы. Теперь у нас есть время,
Люджан. А пока твои раны заживают, я попробую уговорить хозяев здешнего
улья, чтобы они показали нам свои чудеса.


                                  Глава 9

  ВОЗВРАЩЕНИЕ

  Барка отошла от берега.
  Мара оперлась на поручень и глубоко вдохнула теплый воздух. Знакомый
аромат сырой земли, чистой озерной воды с едва ощутимой примесью запаха
пота от рабов, орудующих веслами, заставил ее вздрогнуть. Домой! Менее чем
через час она будет в усадьбе. Она наслаждалась солнечным теплом,
ласкающим кожу.
  Это была первая возможность увидеть небо и дневной свет после тайной
ночной погрузки на "Коальтеку" и после недель подземного перехода через
Империю по туннелям чо-джайнов. Ибо чо-джайны подтвердили догадку Мары:
маги из Ассамблеи не могли вести слежку под толстым слоем земли. Это и
позволило небольшому отряду, состоявшему из самой Мары, ее служанки
Камлио, отборных воинов эскорта и двух магов - турильских чо-джайнов, -
сохранить в тайне возвращение властительницы.
  Они пошли на это, не заручившись ни разрешением, ни помощью
чо-джайнов, которые здесь обитали, чтобы не дать никому ни малейшего
повода обвинить магов из Чаккахи в нарушении условий древнего договора. Их
присутствие тщательно скрывалось, дабы ни один из цуранских чо-джайнов не
имел оснований признаться, что видел их в пути или хотя бы просто
осведомлен о их существовании. Королевы цуранских ульев безоговорочно
приняли требование Мары: их подданные должны были освобождать туннели на
всем пути ее следования и возвращаться туда лишь после того, как она
пройдет дальше. Королевы могли подозревать что угодно, но должны были
иметь возможность, не погрешив против истины, отвечать, что не имели
никакого представления о замысле Мары.
  В результате всех этих мер предосторожности Мара оставалась почти в
полном неведении о том, что же творится на белом свете. Лишь самые скудные
известия она получила от работников улья чо-джайнов во время ожидания
ответа от местной королевы на просьбу о проходе через туннели. Единственно
важной новостью было то, что некий Всемогущий все еще вел наблюдение за
входом храма Красного бога в Сулан-Ку, дабы перехватить ее, когда она
прервет свое затворничество.
  Это могло бы показаться забавным, если бы не свидетельствовало об
опасности. Если по истечении стольких месяцев какой-то член Ассамблеи -
пусть даже из самых незначительных - до сих пор считал необходимым такую
слежку, то отсюда следовал бесспорный вывод: ее ближайшие шаги должны быть
обдуманы и исполнены без единой ошибки. Она была совершенно уверена, что
еще жива только благодаря своему особому рангу, ибо терпение некоторых
членов Ассамблеи наверняка уже должно было истощиться.
  Следовало без промедления связаться с сетью агентов Аракаси. Скорость
перехода, которую Мара задала, стремясь добраться до глубинных областей
Империи, могла измотать кого угодно. Поскольку она не хотела ни сама
попадаться кому-либо на глаза, ни причинять неприятности ульям,
предоставлявшим ей укрытие, у нее не было возможности разузнать, что
поделывал Джиро в ее отсутствие. Она не имела представления даже о том,
удалось ли ее супругу уладить дела с его заносчивыми кузенами и
честолюбивыми соперниками из числа собратьев по клану, желавших опрокинуть
весь порядок наследования. В последние минуты, проведенные на пристани,
Мара успела только выяснить, что Хокану вернулся в их поместье у озера и
что госпожа Изашани назойливо пыталась навязать ему некую наложницу,
которая чем-то не угодила одному из многочисленных побочных сыновей ее
покойного мужа. Хокану ответил вежливым отказом. Хотя в таких уличных
сплетнях не содержалось никакой видимой угрозы, Мара попросила, чтобы
заграничные маги разместились пока под охраной в одном из пустующих покоев
улья, ближайшего к поместью. Она оставила с ними для услуг двух воинов, от
которых потребовала соблюдения строжайшей секретности. Воинам было
разрешено выходить за пропитанием только по ночам; им запрещалось
рассказывать о своих обязанностях даже часовым Акомы или местным
чо-джайнам. Мара дала солдатам документ, заверенный личной печатью Слуги
Империи и извещающий любого, что этих двух солдат следует пропускать
повсеместно, не задавая вопросов. Такие предосторожности не защищали от
врагов, но избавляли от возможного неловкого вмешательства друзей или
союзников.
  Мара потянулась навстречу ветерку и слабо улыбнулась. Ей так много
нужно сказать Хокану! Чудеса, которых она насмотрелась в Чаккахе в
ожидании выздоровления Люджана, не поддавались описанию: от экзотических
цветов, что выращивали садовники чо-джайнов в таких красочных сочетаниях,
каких больше нигде не увидишь, до редких ликеров из меда красных пчел и
других эликсиров, бывших предметом торговли с восточными соседями. Отряд
Мары доставил в Акому всевозможные целебные средства, приготовленные из
смол, семян и родниковых вод; лекари из города чо-джайнов называли эти
средства чудодейственными. Она наблюдала, как выполняются работы с
подогретым стеклом, из которого чо-джайны делали все что угодно - и вазы,
и ножи, и строительные камни чистых ярких цветов.
  У нее на глазах маги-ученики творили свои первые заклинания, и она
видела, как проявляются орнаменты из тонких спиралей на их хитиновых
покровах, до того не имевших никаких отметин. Она видела за работой самого
старого из магов, чье тело чуть ли не сплошь было покрыто цветными
узорами-лабиринтами. Он показал ей образы далекого прошлого и одно видение
из будущего, едва различимое за мглистой дымкой вероятности: как объяснил
чародей, это означало, что грядущие судьбы пока не определились. Неясная
картина выглядела как струйки красок, растекающиеся в чаше с водой и при
этом искрящиеся золотыми крапинками.
  - Если это мое будущее, - смеясь, сказала Мара, - значит, я наверняка
умру очень богатой женщиной.
  Маг ничего не сказал в ответ, но в его блестящих бирюзовых глазах
промелькнула печаль.
  Мару переполняло радостное возбуждение. Она проводила взглядом стайку
болотных птиц, пролетевших над тростниковой заводью, и вспомнила про
искусственные фигурки, летавшие в Чаккахе как птицы; они были так похожи
на живых, неприрученных обитателей воздуха, что те попадались на обман и
начинали петь вместе с ними. Ей показали животных, которых держали из-за
их удивительного свойства: у них вырастала шерсть всех цветов радуги.
Магия чо-джайнов позволяла прясть из камней тонкие нити, а потом уже эти
нити шли в дело для выработки дивных тканей. А еще чародеи Чаккахи знали
способы, как заставить воду течь вверх, в горные селения, по витым пучкам
трубок. Время от времени она лакомилась необычайными яствами,
приправленными специями, которые опьяняли, как вино. В Чаккахе открывались
столь заманчивые торговые возможности, что даже Джайкен поддался бы
искушению и отбросил свою неизменную подозрительность. Мара мечтала о том
времени, когда разрешится ее опасный спор с Ассамблеей и можно будет
вернуться к более мирным занятиям. Ее тяжкие испытания еще не кончились,
но в том состоянии восторга, которым была полна ее душа, хотелось верить,
что удача будет на ее стороне.
  Это бездумное ликование заставило ее пренебречь советом дальновидного
Сарика, который рекомендовал не покидать туннели чо-джайнов, пока их
кортеж не приблизится вплотную к усадьбе. Мару снедала такая тоска по
дому, она так стремилась поскорее увидеть пейзажи родины и вдохнуть
знакомые ароматы, что вывела свой отряд на поверхность земли поблизости от
берега озера и приказала, чтобы во дворец ее доставила барка,
принадлежавшая одному из торговцев Акомы.
  На Мару упала тень. Оторвавшись от мечтаний, она подняла глаза.
Люджан только что пересек палубу и остановился рядом с хозяйкой. Минутой
раньше он закончил смотр ее почетного эскорта, и, хотя доспехи воинов не
имели никаких отличительных знаков принадлежности к какому-либо дому, их
лакированные поверхности сияли на солнце. Люджан успел водрузить на голову
шлем с зеленым офицерским плюмажем. Он до сих пор еще прихрамывал, но
стараниями врачей чо-джайнов его рана благополучно зажила. С течением
времени он и хромать перестанет. А сейчас его глаза светились озорством, и
Мара поняла, что он воодушевлен не меньше, чем она сама.
  - Госпожа, - начал он, отсалютовав по всем правилам, - твои люди
готовы к возвращению домой. - Уголки его губ лукаво поднялись. - Ты не
надумала, часом, нагнать страху на дозорных у пристани? Мы так долго
отсутствовали, и доспехи у нас неведомо чьи... Они как завидят нас, так,
чего доброго, решат, будто все мы - это духи, вернувшиеся из царства
мертвых!
  Мара засмеялась:
  - В некотором роде так оно и есть.
  В это время по другую сторону от нее появилась еще одна фигура.
Солнце играло на плаще из шелка работы чо-джайнов; маги Чаккахи выткали на
этом шелке столь изысканные узоры, что любая из жен Императора могла бы
лишиться аппетита от зависти. Мара увидела водопад золотых волос, и на
душе у нее еще больше потеплело.
  - Камлио... - ласково приветствовала она подошедшую спутницу. - Ты
сегодня необыкновенно хороша.
  Надо сказать, что до сего дня все участники путешествия в Турил
видели девушку только в простой, неприметной одежде.
  Камлио потупилась и промолчала. Однако нарастающее замешательство,
порожденное упорным взглядом Люджана, в котором читалось неприкрытое
любование, вынудило ее снизойти до объяснения:
  - В Туриле я научилась полагаться на слово госпожи, а госпожа
сказала, что меня не отдадут - ни в жены, ни в услужение - никакому
мужчине, если я не выберу его сама. - Она смущенно повела плечами, и яркая
бахрома ее наряда заструилась в воздухе. - А теперь, раз уж мы добрались
до твоего поместья, госпожа, мне незачем прятаться под лохмотьями. -
Трудно было определить, чего больше было в ее тоне: надменности или
облегчения. Но в быстром взгляде Люджан уловил намек на раздражение. -
Наши мужчины не похищают будущих жен во время набегов, и, если Мастер
тайного знания случайно окажется на пристани, я не хотела бы, чтобы он
счел меня недостаточно благодарной за то повышение в должности, которым
меня удостоили.
  - Ого! - засмеялся Люджан. - Ты далеко продвинулась вперед. Цветик,
если упоминаешь его и при этом не шипишь и не плюешься!
  Камлио откинула капюшон и одарила военачальника такой гневной
гримасой, за которой вполне могла последовать оплеуха. Люджан, во всяком
случае, счел опасность реальной и поднял руку в шутовском ужасе, словно
пытаясь защититься от женской ярости.
  Однако в дело вмешалась Мара, встав между офицером и бывшей
куртизанкой:
  - Ведите себя прилично! Иначе дозорные на пристани по ошибке примут
вас не за духов, а за парочку буянов, которых надо бы примерно наказать.
Отхожих мест, требующих чистки, в казармах наверняка достаточно, чтобы вам
обоим хватило работы на неделю.
  Поскольку Люджан не ответил дерзкой репликой на эту угрозу, Мара
подняла брови и осмотрелась, дабы понять, в чем дело. Она обнаружила, что
от недавней беспечности военачальника не осталось и следа, а лицо у него
сосредоточенно-сурово, словно через миг ему предстоит броситься в бой. Его
глаза были устремлены на далекую береговую линию.
  - Госпожа, - сказал он глухо, - что-то неладно.
  Мара проследила за его взглядом, и внезапный страх сдавил сердце. За
сужающейся полоской воды виднелась пристань; далее возвышались каменные
стены и островерхие кровли усадебного дворца. На первый взгляд все
казалось спокойным. У причала стояла торговая барка, очень похожая на ту,
которая несла к берегу Мару и ее отряд. Вовсю шла разгрузка, и на пристани
громоздились тюки и ящики. Работами распоряжался бойкий приказчик с двумя
дюжими рабами-подручными. Со стороны учебного плаца пробежали рекруты в
облегченных доспехах; как видно, они только что закончили упражняться в
борьбе. Над кухонными печными трубами спиралями поднимался дым, и садовник
граблями сгребал палую листву с дорожки между цветниками.
  - Что?.. - нетерпеливо спросила Мара, но ответ стал очевиден, когда
она уловила солнечный блик, играющий на чем-то золотом. Странное явление
привлекло ее взгляд, и она увидела имперского вестника, бегущего по
дорожке от главного дворца.
  Тревога Мары перешла в страх, ибо такие посланцы редко приносили
хорошие новости. Легкий бриз утратил всякую прелесть, и красота зеленых
холмов уже не радовала глаз.
  - Капитан! - резко выкрикнула она. - К берегу, как можно скорей!
  За ее приказом последовали короткие команды капитана, и взмахи весел
стали вдвое чаще. Громоздкая барка устремилась вперед, разрезая тупым
носом водную гладь; брызги разлетались в обе стороны широкой пеленой. Мара
с трудом сдерживала нетерпение. Сейчас она расплачивалась за свой дерзкий
порыв. Если бы она прислушалась к более благоразумному предложению Сарика
и продолжала путь под землей до ближайшего к усадьбе выхода из улья, она
могла бы уже получить донесение от гонца, посланного к ней. И вот теперь
приходилось только беспомощно наблюдать и ждать, пока разыгравшееся
воображение рисовало устрашающие картины всех мыслимых и немыслимых
бедствий. Камлио выглядела испуганной, а Люджана прошиб холодный пот:
больше всего он сейчас боялся, как бы не вышло так, что отряды, которыми
он обязан командовать, будут призваны на поле сражения - а он даже не
знает, во имя чего. Возможно, ему придется слишком скоро обнажить свой
меч. Судя по бурной деятельности, которая тем временем началась на
пристани, можно было понять: для того, чтобы его шрамы как следует зажили,
времени уже не остается.
  Из главного дворца донесся барабанный бой; тяжелые глухие удары
означали, что гарнизон выступает в поход.
  - Будет война, - так Люджан истолковал язык барабанов. - Ритм
короткий, по три удара подряд. Этот код применяется при общей мобилизации:
Ирриланди ни за что не стал бы поднимать такую суматоху без очень
серьезной причины.
  - Должно быть, Кейок тоже принимал участие в этом решении, - подумала
Мара вслух. - Даже и до назначения военным советником он был не из тех
офицеров, которые прибегают к крайним мерам без особой необходимости. Если
принять во внимание, что у Джиро руки все еще связаны эдиктом Ассамблеи,
что же могло случиться? Может быть, кто-нибудь из горячих голов воззвал к
чести клана или, еще того хуже, дом Шиндзаваи подвергся нападению?
  Люджан погладил рукоять меча; он был обескуражен не меньше, чем
хозяйка:
  - Мы не можем этого знать, госпожа, но мне никак не избавиться от
подозрения... По-моему, то, что мы видим, - это начало чего-то худшего.
  Мара отвернулась от поручня и обнаружила у себя за спиной Сарика.
Увидев, как плотно сжаты ее губы, он предложил:
  - Должен ли я хорошенько встряхнуть капитана, чтобы он заставил
гребцов пошевеливаться быстрее?
  С застывшим ожесточенным лицом властительница Акомы кивнула:
  - Да. Выполняй.
  Барка, предназначенная для перевозки грузов, с явной неохотой
подчинялась приказу. Гребцы-рабы вкладывали всю силу мышц в каждый взмах
весел, но, если им и удавалось хоть чуть-чуть разогнать судно, ускорение
было почти неощутимо - разве что брызги теперь отлетали в большем
количестве да воронки, оставляемые на месте погружения весел, стали
глубже. Мара видела, что гребцы обливаются потом, но минуты шли и шли, а
работа на пристани становилась все более напряженной.
  Тюки и ящики, которые совсем недавно громоздились на береговой
площадке в ожидании, когда их пересчитают и занесут в учетные свитки,
теперь были почти не видны - их заслонял разрастающийся клин воинов.
Торговую барку отвязали от причальных тумб, хотя она и наполовину не была
разгружена; оставшийся на борту приказчик метался по палубе и размахивал
руками в неподдельном ужасе. С криком он бросился на корму, но тут
какой-то офицер в шлеме с плюмажем оттолкнул судно от причала. Если не
считать двух мускулистых рабов-грузчиков, у злополучного приказчика не
осталось под рукой никого, чтобы собрать команду для безопасной постановки
на якорь. Его отчаянные вопли разносились над водой, но скоро гром
барабанов заглушил и эти пронзительные звуки. Мару - как и воинов,
собирающихся на пристани, - отнюдь не заботила судьба приказчика и барки.
У прибрежных складов, выстроившихся в ряд вдоль береговой линии, открылись
огромные двойные ворота, и стали видны деревянные ограждения стапелей для
спуска на воду судов, хранящихся в сухих эллингах. Рабы устремились в
темные жерла ворот, и из полумрака выдвинулись боевые корабли Акомы -
длинные катамараны с балансирами для сохранения равновесия и с настилами
во всю длину, предназначенными для размещения лучников. Другие рабы,
отталкиваясь шестами, подводили корабли к погрузочной площадке, где на
борт одна за другой поднимались роты воинов. Когда заканчивалась посадка
на корабль, его отталкивали в озеро с опущенными балансирами; в этот
момент корабль напоминал большую хищную птицу, сложившую крылья перед
стремительным нырком в воду. Перед установкой балансиров в походное
положение лучники занимали позиции на узком стрелковом помосте, высящемся
на понтонах.
  Люджан вел подсчет на пальцах. Насчитав десяток кораблей и отметив
вымпелы, развевающиеся на носу и на корме каждого, он уже знал, какие
части войска Акомы получили приказ выступать. Вывод, к которому он пришел,
был неутешительным:
  - Это полное оборонительное развертывание, госпожа. Должно быть,
нападение состоялось где-то невдалеке.
  Но не затем Мара пересекла море, вела переговоры с варварами и едва
не лишилась жизни в Чаккахе, чтобы по возвращении увидеть крах всех своих
усилий. Она отправила мужу весть о том, что находится на пути в Империю,
однако посылать более подробные сообщения было слишком опасно: если бы они
попали в чужие руки, враги не упустили бы случая устроить ей засаду. И
когда потребность в скрытности отпала, она сама - ради собственного
эгоистического удовольствия - отсрочила минуту встречи в надежде, что
устроит своим близким приятный сюрприз! Но теперь уже не приходится
рассчитывать на празднества в честь ее возвращения. Не позволяя себе
поддаваться мрачным предчувствиям и разочарованию, она решительно
повернулась к Сарику:
  - Поднять штандарт Акомы, а ниже его - мой личный вымпел. Пора
заявить о нашем присутствии. Властитель Шиндзаваи должен знать, что его
жена возвратилась на землю Акомы!
  Воины эскорта на палубе барки отозвались восторженным гулом на слова
госпожи, и почти сразу же на кормовом флагштоке взвилось зеленое знамя с
изображением птицы шетра. Оно еще не успело полностью развернуться на
ветру, когда с берега донесся ответный возглас. Увидевший барку первым
указал на нее остальным, и скоро вся пристань уже гремела голосами
собранного там войска, заполняющего палубы кораблей. Радостный гвалт
перешел в торжественный гимн, и Мара слышала, как повторяется снова и
снова ее имя вместе с титулом, которым удостоил ее Император: Слуга
Империи! Слуга Империи! Мара была так растрогана, что едва удержалась от
слез: ее подданные столь бурно выражали свое ликование по случаю
возвращения госпожи - а ведь они стояли на пороге беды.
  Капитан барки докричался до хрипоты, подавая команды; гребцы сменили
весла на шесты, судно под знаменем Акомы медленно пришвартовалось, и
наконец-то Мара могла сойти на берег.
  Из толпы выделилась фигура в иссеченных синих доспехах. В обрамлении
шлема с плюмажем, свидетельствующим о его принадлежности властителю
Шиндзаваи, Мара узнала лицо Хокану; в его чертах выражались тревога и
радость, прорывавшиеся сквозь традиционную маску невозмутимости.
  То, что ее муж надел видавшие виды, выцветшие на солнце латы, а не
декоративные церемониальные доспехи, сберегаемые для парадных торжеств,
служило верным признаком, что кровопролитие неизбежно, ибо властители не
выступали в поход со своими отрядами, если не ожидалось решающее сражение.
Однако после полугодового отсутствия, после месяцев мучительной
отчужденности Мара не обратила особого внимания на экипировку супруга. Она
не могла тратить время и на формальные приветствия, а просто сорвалась с
места, где стояла, в тот самый миг, когда были перекинуты сходни. Словно
девочка, она помчалась впереди своих офицеров и бросилась в объятия мужа.
  Хокану тесно прижал ее к себе, как будто она не допустила никаких
прегрешений против этикета.
  - Да благословят боги твое возвращение, - шепнул он, губами
коснувшись ее волос.
  - Хокану... - выговорила в ответ Мара, прижавшись щекой к
неподатливому изгибу его кирасы. - Как мне тебя недоставало! - Но тут
злоба дня возобладала над счастьем воссоединения, прогнав летучую вспышку
радости: только сейчас Мара заметила отсутствие детей. - Хокану! Что
происходит? Где дети?
  Хокану слегка отстранил ее от себя, чтобы получше разглядеть. Ему до
боли хотелось задать ей самый простой вопрос - о ее здоровье. Но плохо
скрытая паника, звучавшая в ее вопросах, требовала ответа. Необходимость
быть кратким боролась в душе Хокану с его прирожденной деликатностью, и в
конечном счете он избрал точность и прямоту:
  - Джастин и Касума пока в безопасности. Они находятся в императорском
дворце, но мы получили дурные вести. - Он быстро набрал в грудь воздух - и
для того, чтобы совладать с собой, и для того, чтобы дать ей время
приготовиться к худшему. - Любимая, Свет Небес убит.
  Мара качнулась назад, словно от удара в грудь; от потрясения кровь
отхлынула у нее с лица. Пока она странствовала на чужбине, воображение
успело нарисовать ей множество напастей, которые могли случиться за это
время; но уж чего она ожидала меньше всего - так это смерти Императора.
Неизвестно, откуда взялись у нее силы, чтобы спросить:
  - Как?..
  Хокану горестно покачал головой:
  - Сообщение пришло только что. Некто из клана Омекан вчера
присутствовал на малом званом ужине у Императора. Его имя - Лойява, и на
глазах тридцати свидетелей он ударил Ичиндара в шею отравленным столовым
ножом. Судя по всему, флакон с ядом был спрятан в бахроме его кафтана.
Жреца-врачевателя привели через считанные минуты, но было поздно. - Ровным
тоном Хокану добавил:
  - Яд подействовал мгновенно.
  От ошеломления Мару пробрала дрожь. Такое злодейство казалось
невообразимым! Неужели этот стройный мужчина с величественной осанкой,
истерзанный заботами и доведенный чуть ли не до умопомрачения бесконечными
скандалами его многочисленных жен, больше никогда и никому не даст
аудиенции в Тронном зале?! Мару захлестнула скорбь. Впредь ей уже не
придется давать ему советы в залитых светом ламп личных покоях Императора
или восхищаться его тонким и немногословным остроумием. Он был
непреклонным и решительным политиком. Главной побудительной причиной его
действий всегда оставались заботы о народе цурани, и под их давящим
бременем он часто бывал слишком беспечным по отношению к собственному
здоровью. Время от времени Мара предпринимала попытки рассмешить его, и
иногда боги посылали ей этот скромный успех. Ичиндар никогда не держался с
ней как высший с низшей, хотя с другими своими подданными он мог быть
совсем иным. При всей недосягаемой высоте его положения и всей
помпезности, которой это положение требовало - чтобы в глазах народов,
населяющих Империю, он всегда оставался образом бога на земле, - он
оставался для Мары другом. Его утрата ошеломляла; мир без него стал
беднее. Если бы он не нашел в себе достаточно отваги и мудрости, чтобы
воспользоваться редчайшим стечением обстоятельств, и не пожертвовал
собственным счастьем ради бремени самодержавной власти, ни один из светлых
замыслов Мары, ради спасения которых она рисковала жизнью в Туриле,
никогда не вышел бы за рамки праздных фантазий.
  Властительница Акомы чувствовала себя так, словно внезапно постарела;
она была слишком потрясена, чтобы подумать о чем-нибудь, кроме своей
личной потери. Однако легкий нажим пальцев Хокану, лежащих у нее на плече,
напомнил, что она должна взглянуть на вещи шире. Случившаяся трагедия
неминуемо повлечет за собой тяжелейшие последствия, и, чтобы объединенный
дом Акомы и Шиндзаваи устоял под напором вражеских сил, Маре придется
вновь призвать на помощь свой незаурядный дар политика.
  Сначала она сосредоточилась на имени, которое назвал Хокану. Оно не
было ей знакомо.
  - Лойява? - с отвращением спросила она. - Не знаю такого. Ты
говоришь, он из клана Омекан? - Она в растерянности взглянула на мужа. Его
советники, искушенные политики, должны были знать, что творится в стране,
и, вероятно, уже высказали какие-то соображения. - Но какая причина могла
подвигнуть кого-то из Омекана на такое преступление? Из всех знатных
семей, которым было бы на руку восстановление должности Имперского
Стратега, предводитель клана Омекан стоит последним в списке претендентов
на белое с золотом. Шесть других домов приложат все усилия, чтобы возвести
на трон своего главу и оттереть Омеканов подальше от лакомого куска...
  - Сообщение пришло только что, - повторил Хокану, сам пребывая в
недоумении. Жестом он приказал дежурному офицеру продолжить погрузку
отрядов на корабли. Грохот боевых сандалий, ударяющихся о дощатые настилы
причалов, почти заглушал его слова, когда он добавил:
  - У Инкомо не было времени, чтобы досконально все обдумать.
  - Но на сей раз лакомый кусок - это уже не титул Имперского Стратега,
- перебил Сарик властителя Шиндзаваи, слишком взволнованный внезапным
озарением, чтобы соблюдать правила этикета.
  Взглянув ему в глаза, Мара прочла в них разгадку.
  - Да, ты прав. Дело не в титуле Имперского Стратега. - Ее лицо залила
смертельная бледность. - Теперь вожделенным призом становится трон
Императора!
  Рядом с Хокану остановился сутулый седовласый старец, локтями
проложивший себе путь через толпу. Инкомо выглядел более взъерошенным,
ссохшимся и морщинистым, чем был в памяти Мары. Свалившаяся на страну беда
и его застала врасплох.
  - Но у Императора не было сына-наследника, - вступил в разговор
старый советник.
  Сарик быстро возразил:
  - Девяносто вторым императором Цурануани станет тот, кто получит руку
Джехильи, старшей дочери Ичиндара! Девочка двенадцати лет от роду -
наследница престола. Любой из сотни царственных кузенов, который сумеет
привести войско для штурма стен императорского дворца, может предпринять
попытку заполучить ее в жены.
  - Джиро!.. - ахнула Мара. - Это же блестящий ход! Для чего же еще он
в такой тайне изучал и строил осадные машины! Должно быть, именно таков
его замысел, который он лелеял с самого начала.
  Это значило, что ее дети сейчас не просто подвергаются опасности; над
ними нависла смертельная угроза. Если войско Анасати ворвется в
императорский дворец, то под ударом может оказаться любой ребенок,
связанный узами кровного родства с покойным Императором.
  Словно прочитав мысли Мары, Сарик воскликнул:
  - Боги!.. Джастин!
  Мара сумела совладать с паникой. Даже ее высочайший ранг сейчас
работал против нее: будучи Слугой Империи, она формально признавалась
членом семьи Ичиндара. По закону и по традиции ее сын считался отпрыском
монаршего рода. На ее потомство распространялись все привилегии, связанные
с подобным родством, но мало этого, Джастин получал право на трон в
качестве племянника Императора и его ближайшего родственника мужского пола.
  Джиро с удовольствием прикончил бы и Джастина, и Касуму, считая, что
кровная вражда между ним и Акомой вполне оправдывает такое деяние; однако
теперь, когда впереди возник заманчивый призрак трона, он будет вдвойне
неумолим в своем стремлении увидеть Джаетина мертвым. Да и любой другой
искатель руки Джехильи не будет склонен проявлять милосердие к сопернику.
Джастин всего лишь мальчик, и "несчастный случай" со смертельным исход
легко может произойти во время войны.
  Мара поборола яростное желание выкрикнуть в лицо богам все известные
ей проклятия за такой поворот судьбы. Осмелившись пойти против Ассамблеи,
она все-таки рассчитывала на то, что эдикт магов будет удерживать Джиро на
достаточном расстоянии. Однако трагическое убийство не просто бросило ее
детей в мутный водоворот политики, но хуже того - они оказались в самом
средоточии темных страстей!
  Хокану понимал всю меру опасности; об этом красноречиво
свидетельствовали его глаза, но выразить вслух общие страхи решился только
Инкомо:
  - Одним ударом враги могут оставить без наследников и Акому, и
Шиндзаваи.
  Мара спохватилась, вспомнив, что нельзя обсуждать такие важные дела
на пристани, в присутствии целого войска. Она повиновалась незаметному для
других жесту мужа и проследовала через плотную толпу воинов к главному
дворцу. Ровным тоном она заметила:
  - Я вижу, вы уже призвали к оружию весь местный гарнизон. Ради наших
детей мы должны также отправить к союзникам и вассалам гонцов с приказом
готовиться к войне.
  Хокану поддержал ее, когда ей надо было переступить через порог;
чудом было уже то, что руки у него не дрожали. Он не стал тратить время на
возражения и объяснять, что всеобщий сбор наверняка вызовет ответные
враждебные действия со стороны Ассамблеи, но холодно распорядился:
  - Инкомо, проследи, чтобы это было исполнено. Отправь самых
быстроногих наших вестников, и притом достаточно преданных, чтобы
выполнить поручение, пусть даже ценой собственной жизни. - Затем он
обратился к Маре:
  - Пока тебя не было, я учредил цепочку вестников для связи между
здешней усадьбой и поместьем Шиндзаваи. Мне помогал Аракаси, хотя он не
одобрял этот замысел. Приходилось устраивать все в большой спешке, и
потребовалось участие многих людей, но нужно было добиться, чтобы послания
доставлялись без задержек. Мой кузен Девакаи уже доставил нам достаточно
трудностей, и я не удивлюсь, если он начнет действовать в качестве
союзника Джиро.
  Инкомо поспешил к выходу; худые колени старого советника цеплялись за
полы его церемониального наряда. Мара жестом велела Сарику и Люджану
остаться: предстояло держать совет. Заметив, что Камлио, все время
державшаяся позади хозяйки, выглядит совсем растерянной, Мара ей также
дала понять, что она и дальше должна находиться близ властительницы.
  Потом ее мысли вернулись к делам насущным, потому что Хокану сказал:
  - Наши сторонники выступят в поход ускоренным маршем. На некоторое
время мы сможем укрыть часть своих отрядов под знаменами союзников, но
вряд ли надолго. Да будет над нами улыбка богов и да пошлют они хаос и
пыль, чтобы запорошить глаза Всемогущим! Какое облегчение - знать, что
настал конец этому бездействию! - Его глаза сузились. - Господин Анасати
слишком долго избегал возмездия за убийство моего отца. - Потом, помедлив,
он привлек к себе Мару более крепким и более долгим объятием, чем то,
которым был вынужден ограничиться на людях. - Милая моя, какое ужасное
возвращение домой. Ты предприняла путешествие в Турил, чтобы предотвратить
ужасы войны, а по возвращении узнаешь, что Игра Совета снова вовлекает
Империю в кровопролитие.
  Он взглянул ей в лицо и помолчал; деликатность не позволяла ему
приступить к расспросам об успехе ее миссии.
  Мара угадывала смысл незаданных вопросов, и среди них вопроса о том,
почему она - к его радостному изумлению - больше не ставит ему в вину
разочарование при рождении Касумы. Она была на волосок от смерти, и это
испытание заставило ее многое оценить по-другому. И она чуть слышным
шепотом начала с того, что было важнее всего:
  - Мне сообщили секрет, который я должна была бы с самого начала
узнать от тебя. - Ее губы сложились в слабую печальную улыбку. - Я знаю,
что больше не смогу иметь детей. Пусть это не будет препятствием к тому,
чтобы ты произвел на свет сына, о котором всегда мечтал.
  Брови Хокану протестующе поднялись: во-первых, из-за кажущегося
безразличия, с которым она сказала это, а во-вторых, потому, что она
пренебрегла более важным предметом обсуждения - ее путешествием. Однако,
прежде чем он успел что-то сказать до этому поводу, Мара добавила:
  - Супруг мой, мне показали чудеса. Но мы должны потолковать об этом
попозже - и наедине. - Она погладила мужа по щеке, поцеловала, а потом,
все еще с любовью глядя на него и не отводя глаз, спросила уже совсем
иным, требовательным тоном:
  - От Аракаси приходили какие-нибудь послания?
  - За время твоего отсутствия - целая дюжина. Последнее сообщение
поступило вчера.
  Руки, обвивавшие ее талию, напряглись, словно он боялся, что
неотложные заботы, завладев ее вниманием, могут их разлучить.
  Обратясь к Сарику, Мара распорядилась:
  - Передай по сети Аракаси, что он мне нужен здесь, и как можно скорее.
  Властительница обернулась, и ей бросилось в глаза странное выражение
лица стоявшей позади Камлио: на нем читались страх и решимость. Что бы она
ни говорила Маре в далеких горах Турила про свои отношения с Мастером
тайного знания, все эти планы и решения рассыпались в прах перед лицом
реальности: скоро он будет здесь. Бывшая куртизанка встретила взгляд Мары
и, бросившись к ее ногам, распростерлась на полу в позе беспредельного
почитания и повиновения.
  - Госпожа, я не прогневлю тебя.
  - Тогда не огорчай Аракаси на этот раз, - ответила властительница. -
Ибо может случиться так, что от него будут зависеть все наши жизни.
Встань. - Камлио повиновалась, и Мара продолжила более мягким тоном:
  - Ступай и приведи себя в порядок. Видят боги, мы перенесли тяжелое
путешествие, а в ближайшие дни у нас будет мало времени для отдыха. -
Когда девушка выскользнула из комнаты, Мара обратилась к Люджану:
  - Помоги Ирриланди закончить развертывание войска, а когда оно выйдет
к месту назначения... - Тут она осеклась и посмотрела на мужа.
  Хокану ответил невеселой полуулыбкой:
  - Мы собираемся на берегу реки у края поместья, исходя из
предположения, что Джиро пошлет свое главное войско водным путем, вниз по
течению Гагаджина. Ассамблея не может обвинить нас в нарушении эдикта,
если мы проводим маневры в пределах наших границ. Отряды Шиндзаваи, под
геральдическими цветами клана, направятся к Кентосани с севера, а
объединенный гарнизон Тускалоры и Акомы, сформированный в твоем поместье
близ Сулан-Ку, двинется по дороге, чтобы перехватывать любые отряды
традиционалистов или воинские части Анасати, которые будут продвигаться
сухопутным маршрутом.
  Мара задумчиво обронила:
  - Джиро давно готовился к этому дню.
  Люджан подхватил ее мысль:
  - Осадные машины? Ты думаешь, они у него спрятаны в лесах южнее
Священного Города?
  - Южнее или севернее, - сказал Хокану. - Аракаси сообщает, что место
пребывания механиков Анасати содержится в глубочайшей тайне. В нескольких
посланиях он упоминает о том, что эти машины разобраны на части и
переправлены окольными путями в неизвестные хранилища. Он пишет также, что
агенты, которых мы заслали к Анасати по замыслу игрушечника, отправили нам
только одно донесение. Судя по этому условному знаку, мы можем
предположить, что все складывается удачно и что они находятся там же, где
осадные машины. Но охрана там очень сильная.
  - Будь я на месте Джиро, я бы также спрятала кое-где несколько
резервных отрядов, - предположила Мара. Отдав несколько коротких
распоряжений Люджану, она не сразу отпустила его, сказав:
  - Я хочу посоветоваться с тобой и с Ирриланди до того, как последний
корабль отойдет от причала. Мы ничего не знаем насчет планов развертывания
войска Джиро?
  По лицу Хокану она поняла, что ответ на ее вопрос будет
неутешительным и что их обоих тревожит одна и та же мысль: неужели
опасения Аракаси верны и шпионская сеть Чимаки сумела обвести вокруг
пальца разведку Акомы? Как иначе можно объяснить, что перевозка осадных
машин осталась незамеченной?
  Мара подвела итог:
  - Мы можем только гадать. Значит, нужно планировать предстоящую
кампанию так, чтобы быть готовыми к любым неожиданностям.
  Отдав салют, военачальник Акомы поспешил к выходу, а Хокану, не
отводя взгляда от жены, ласково упрекнул ее:
  - Мой храбрый полководец, по-твоему, мы тут без тебя бездельничали?
  Он потянул ее за собой и через арочный переход привел в просторный
канцелярский зал, где были разложены подушки для собраний Совета и стоял
широкий невысокий ящик, заполненный песком, - так называемый песчаный
стол. Там, вылепленная из глины, находилась рельефная карта провинции
Зетак, снабженная условными фигурками и фишками, обозначающими
расположение воинских отрядов.
  Мара взглянула на карту и нахмурилась. Ее ожесточившееся лицо
выражало непреклонную решимость, когда она отметила:
  - То, что я здесь вижу, - это оборонительное развертывание.
  Не тратя времени на подробное изучение позиции, она задержала взгляд
на Сарике - единственном своем советнике, оказавшемся под рукой, - и с
мольбой в голосе воззвала к супругу:
  - Мы стремились предотвратить возрождение должности всесильного
Имперского Стратега, но чего же добились? То, что мы считали своей
победой, сейчас может обернуться самым сокрушительным поражением: Высший
Совет не существует, а если нет Высшего Совета, то некому и
санкционировать законность возведения девочки Джехильи в сан Императрицы.
Если не вмешается Ассамблея, Джастин попадает в дьявольскую ловушку.
Именно потому, что он является законным претендентом, он станет либо
бессловесной марионеткой, либо острейшим оружием, которое любой мятежник с
удовольствием будет использовать как предлог, чтобы разорвать страну на
части в ходе гражданской войны. Лишенные Совета, мы не можем назначить
регента, при котором правительство употребит свою власть для поддержания
спокойствия, до тех пор пока не будет найдено разумное решение вопроса о
брачном союзе Джехильи и страна не получит законного Императора. Даже если
в Имперском квартале у нас наберется достаточное количество верных
союзников, мы неминуемо угодим в такую мешанину сталкивающихся интересов,
предательств и убийств, что Ночь Окровавленных Мечей покажется невинной
забавой вроде тренировочных стычек между отрядами неоперившихся
новобранцев. И насилие будет продолжаться до тех пор, пока на поверхность
не выплывет какой-то один дом, достаточно сильный, чтобы заставить других
выступить в поддержку его дела.
  - Какого дела, госпожа? - не выдержал Сарик. - После того как Ичиндар
дерзнул захватить абсолютную власть, кто из наших честолюбивых вельмож
удовлетворится восстановлением титула Имперского Стратега?
  - Ты смотришь в корень, - сухо подтвердила Мара. - Законность
коронации Джехильи никем не будет подтверждена. Даже если все мы встанем
за нее горой, можно ли представить себе двенадцатилетнюю девочку на месте
самодержавной правительницы? Да еще с этой неженкой - первой женой
Ичиндара - в роли регентши? Если бы властитель Камацу был жив и
по-прежнему занимал пост Имперского Канцлера, то, может быть, мы могли бы
надеяться, что когда-нибудь увидим на троне женщину, которой станет
нынешняя девочка. Но если я правильно истолковала некоторые твои
замечания, Хокану, силы клана Каназаваи сейчас раздроблены по милости
твоих политических соперников и недовольных родичей. Тебе принадлежит
титул, но ты еще не располагаешь поддержкой сплоченного клана, каким он
был при твоем отце. Возможно, Хоппара Ксакатекас и впредь будет для нас
надежным союзником, но должность Имперского Главнокомандующего все еще
занимает Фрасаи Тонмаргу. Да, он старый, дряхлеющий человек, но при всем
при том по рангу он выше Хоппары и к тому же является собратом Джиро по
клану, и, если разразится смута, я сомневаюсь, что он проявит твердость и
независимость. Нет, новый Совет невозможно создавать сейчас, когда с
минуты на минуту начнется кровопролитие. Все будет по-другому: первый же
властитель, который сможет захватить дворец, заставит жрецов посадить на
трон Джехилью, а потом возьмет ее в жены и объявит себя Императором.
  Свой вывод Сарик, как всегда, сформулировал в виде вопроса:
  - Ты уверена, что за убийством Императора, которое совершено
человеком из Омекана, стоит Джиро?
  Вопрос остался без ответа. Взгляд бездонных глаз Хокану, прикованный
к жене, выражал нечто весьма близкое к страху. Он произнес очень тихо, но
в его голосе слышались и ярость, и великая боль:
  - У тебя на уме не оборона, властительница. Ты ведь не собираешься
призывать наши отряды присоединиться к Имперским Белым для отпора тем
армиям, которые вскорости пойдут на штурм Кентосани?
  - Да, - холодно подтвердила Мара его догадку. - Конечно, не
собираюсь. Если я первой доберусь до Священного Города, я намерена
атаковать.
  - Джастин?.. - ахнул Сарик со смешанным чувством преклонения и
благоговейного ужаса. - Ты надумала возвести на трон своего сына, сделав
его мужем Джехильи?
  Мара резко обернулась, словно животное, загнанное в угол:
  - А почему бы и нет? - Все ее тело дрожало от напряжения. - Он
законный участник состязания за право получить божественный сан Императора.
  Наступила гнетущая тишина. И тогда голосом, пронзающим сердце, Мара
бросила в лицо собеседникам:
  - Неужели вы не видите? Неужели никто из вас ничего не видит? Он же
просто маленький мальчик, и это единственный путь, чтобы спасти его жизнь!
  Сарик всегда отличался острым умом. Он первым просчитал вероятные
последствия и предугадал даже то, чего пока не разглядела Мара,
ослепленная страхом за сына. Он обратился к Хокану, который так и стоял с
застывшим лицом, и, отбросив свой обычный такт, сказал без всяких
околичностей:
  - Она права. Пока Джастин жив, он будет источником угрозы для любой
партии, которая захватит девочку и вынудит ее выйти замуж за их главаря.
Независимо от того, насколько сильна будет армия этого самозваного
императора, он приведет за собой к трону и своих врагов. Уж они-то не
оставят без внимания ни одной статьи закона, и титул Слуги Империи,
дарованный Маре, станет основанием для признания кровного родства Джастина
с императорской семьей. Властители, не желающие смириться с победой
соперника, ухватятся за этот предлог, объявив себя защитниками прав
Джастина, хотим мы того или не хотим. А другие, может быть, охотно
перебили бы всех нас, чтобы получить возможность посадить мальчика на трон
как свою марионетку.
  - Гражданская война... - с болью проговорила Мара. - Если Джиро или
любой другой властитель завоюет корону, нами станет править не Император,
не окруженный почетом Свет Небес, а просто более прославляемый Имперский
Стратег. Это будет сплав худших свойств обоих титулов, тогда как мы
надеялись соединить лучшие.
  Хокану внезапно шагнул к жене, обнял ее за плечи и притянул к своей
груди, чтобы скрыть от всех ее слезы, которые - он видел это - готовы были
пролиться. А потом сказал мягко и печально:
  - Госпожа, не опасайся утратить мою поддержку. Никогда не опасайся
этого.
  Согретая его теплом, Мара тихо спросила:
  - Так ты не будешь против?..
  Хокану пригладил прядь ее волос, выбившуюся из-под головного убора.
На его липе стали заметнее морщины, проложенные заботами и тяжелыми
раздумьями.
  - Я не могу притворяться, что мне нравится этот замысел, госпожа
моего сердца. Но ты права. Из Джастина получится мудрый правитель, когда
он станет взрослым. А до того мы, его защитники, будем продолжать
сопротивление жестокостям Игры Совета и крепить единство нашей страны. Все
народы Империи должны склониться перед объединенным кланом Джастина и
Джехильи... и, боги свидетели, несчастная девочка заслуживает супруга,
близкого ей по возрасту и склонностям. Она действительно была бы достойна
жалости, если бы стала женой такого злобного и лицемерного честолюбца, как
Джиро.
  Словно почувствовав, какие горькие мысли сейчас теснятся в голове его
жены - и о погибшем Айяки, и об опасности, нависшей над Джастином, - и как
она в эту минуту нуждается в утешении, Хокану решил, что другие дела могут
обождать, и поднял любимую на руки. Нежно прижав ее к своей кирасе и
покачав, как качают маленьких детей, он вынес ее из канцелярского зала.
Когда Хокану свернул по коридору в сторону опочивальни, он бросил через
плечо Сарику:
  - Если вы привезли из Турила какие-нибудь средства, способные
остановить руку Ассамблеи, помолитесь богам, чтобы эти средства сработали.
Ибо, если я не ошибаюсь, очень скоро мы встретимся на поле битвы с Джиро
из Анасати.

  ***

  Оказавшись в уединении господских покоев, Мара нетерпеливо уперлась
руками в грудь мужа, стараясь высвободиться из его объятий.
  - Так много дел и так мало времени!
  Не обращая внимания на ее сопротивление, Хокану наклонился и уложил
ее на пышные подушки супружеского ложа, и только привычная быстрота
движений позволила ему удержать ее за запястья, когда она попыталась
вскочить на ноги.
  - Госпожа, мы не захвачены врасплох. Благодаря Аракаси мы не
оставались в неведении того, что происходит. Кейок более искусный стратег,
чем я или ты, и Сарик не станет терять время зря; он сообщит им без
промедления, что необходимо позаботиться о поддержке притязаний Джастина.
- Когда Мара обожгла его яростным взглядом, он бесцеремонно встряхнул ее.
- Дай себе хотя бы час отдыха! От этого никому не будет хуже. Пусть твой
военачальник посоветуется с Ирриланди и Кейоком и пусть исполняет свою
работу! А через час - после того как он успеет собраться с мыслями - мы
можем созвать Совет и сообща выбрать самый разумный способ действий.
  На Мару снова навалилась усталость.
  - Что ты думаешь о северных поместьях Шиндзаваи? И не опасаешься ли
подвоха со стороны твоего кузена Девакаи?
  - Нет, - отрезал Хокану. - Я же унаследовал от отца такого
превосходного советника, как Догонди. Отец во всем на него полагался,
особенно когда сам надолго оставлял поместье - а этого часто требовала его
должность Имперского Канцлера. Догонди так умен и опытен, что мало кто
может с ним сравниться, а теперь, когда заработала наша цепочка гонцов,
уже до завтрашнего заката он узнает о необходимости поддержать Джастина.
Они с Инкомо - закадычные друзья. Доверься знаниям и опыту твоих
испытанных офицеров, властительница. Я уж не говорю, что ты самым
бессовестным образом переманила на свою сторону моих собственных слуг.
Любой из тех, кто носит синие доспехи и ливреи Шиндзаваи, жизнь за тебя
отдаст без колебаний, но только не в том случае, если ты прямо сейчас
вмешаешься в их работу, отстаивая собственное мнение - поневоле
поверхностное, потому что ты не знаешь всего того, что знают они.
  Дрожь, еще более сильная, снова пробежала по телу Мары.
  - Как же я обходилась без тебя все эти месяцы? - упавшим голосом
вымолвила она. - Конечно, ты прав.
  Хокану почувствовал, как ее отпустило напряжение. Когда он счел это
безопасным, то выпустил ее из объятий и взмахом руки приказал горничной
снять с госпожи дорожное платье. Женщина приступила к исполнению своих
обязанностей, но вскоре он почувствовал, что не может противиться
искушению принять участие в этом процессе. Когда было снято верхнее
платье, а на нижней сорочке развязаны шнурки, он нежно провел руками по ее
телу.
  - Какое печальное возвращение домой, - тихо произнес он.
  - Будь моя воля, все было бы по-другому, супруг мой. Мне так тебя
недоставало!
  Они осознавали только присутствие друг друга; горничная с тем же
успехом могла быть невидимкой.
  Хокану улыбнулся:
  - А мне - тебя.
  Он потянулся, чтобы расстегнуть застежки своей кирасы, но потом не
смог сосредоточиться даже на этой простой задаче, когда нижняя сорочка
Мары упала на пол. От вида его любимой супруги, пусть даже усталой и
покрытой дорожной пылью, с распущенными растрепавшимися волосами, у него
перехватило дыхание. Она заметила его смущение и смогла наконец
улыбнуться, а потом стала расстегивать пряжки на доспехе, и это
продолжалось, пока его губы не прижались к ее губам, и он крепко поцеловал
ее. После этого ни он, ни она уже не заметили, как горничная, довершив
начатое хозяйкой, поклонилась обоим супругам и неслышно покинула
опочивальню.
  Потом, когда муж и жена лежали пресыщенные любовными ласками, Хокану
легко пробежался пальцами по щеке Мары. В свете, просачивающемся через
экран, контрастом выделялись серебряные пряди в ее черных волосах, и было
видно, как обветрилась кожа Мары под палящим солнцем южных стран. Его
ласка еще длилась, когда она тревожно шевельнулась и снова пробормотала:
  - Как много дел нужно переделать... а времени так мало.
  Мара поднялась, опираясь на локоть; ее беспокойство теперь невозможно
было скрыть.
  Хокану разжал объятия, понимая, что не удержит ее. С минуты на минуту
должна была начаться война, запрещенная Ассамблеей Магов, и жизнь юного
Джастина зависела от исхода этой войны.
  И все-таки, когда Мара поднялась с постели и хлопнула в ладоши,
вызывая горничную, чтобы та помогла ей надеть боевое облачение, супруг
смотрел на нее неотрывным, пронзительным взглядом, исполненным терзающей
сердце болью. С этой минуты между ними все будет по-другому.
  Либо Джиро усядется на золотой трон, а Мара будет уничтожена вместе
со всеми ее близкими, пытаясь сделать Императором Джастина, или - что,
может быть, еще хуже, - властительница Мара станет правительницей
Цурануани. Но все равно выбора у Хокану не было, ибо ради его собственной
дочери он должен был собрать воедино все, что знал о войне, и положиться
на легендарную удачу Слуги Империи, которая одна могла сохранить жизнь им
самим и их детям. Он стремительно поднялся с циновки и одним шагом
преодолел расстояние, отделявшее его от жены. Властитель Шиндзаваи сжал ее
лицо обеими ладонями и бережно, с огромной любовью поцеловал.
  Потом он сказал:
  - Выкрои время для ванны. Я пойду вперед и проведу военный совет с
Люджаном и Ирриланди.
  Мара вернула поцелуй и одарила его ослепительной улыбкой.
  - Никакая ванна не даст мне такого облегчения, как та, которую мы
примем вместе.
  Хокану позволил себе порадоваться этим словам, но, когда он надел
доспехи и поспешил на военный совет, он не мог отогнать от себя мысль,
что, если даже им суждено уцелеть в грядущей войне, в их жизни неизбежно
произойдут большие перемены. Он не мог отогнать предчувствие, что
дальнейшие события увеличат расстояние между ним и женщиной, которая была
ему дороже всего на свете.


                                  Глава 10

  АССАМБЛЕЯ

  Аймака улыбнулся.
  Он потер ладони, как иногда делает озябший человек, хотя день был
жарким. На самом деле первый советник дома Анасати пребывал в величайшем
возбуждении. "Наконец-то, наконец", - пробормотал он себе под нос.
Наклонившись, он выхватил из множества писем и донесений, разбросанных в
кажущемся беспорядке, засаленный клочок бумаги, испещренный неразборчивыми
значками, на первый взгляд не имеющими смысла.
  Но эти закорючки образовывали весьма хитроумный шифр, и послание,
доставленное Чимаке в столь неприглядной форме, извещало его о
долгожданном повороте событий, который он сам готовил, ради которого не
спал ночами, вынашивая планы, и который давно уже стал делом его жизни.
  Не обращая внимания на вопросительно поднятые брови своего секретаря,
Чимака поспешил к господину.
  В жаркие полуденные часы Джиро не занимался делами. Он не устраивал
себе сиесту и не развлекался, как это было заведено у многих властителей,
сладострастными играми с куртизанками. У Джиро были аскетические вкусы. Он
считал, что женская болтовня отвлекает от важных раздумий и потому
досаждает. Она досаждала ему настолько сильно, что однажды, повинуясь
минутной прихоти, он приказал, чтобы все его незамужние родственницы
посвятили себя служению богам и удалились в различные монастыри.
  Вспомнив об этом, Чимака захихикал. Девочки уже не нарожают сыновей,
которые могли бы со временем стать соперниками, так что решение господина,
пусть даже и скороспелое, было весьма мудрым. Джиро инстинктивно
предпочитал уединение. В этот час его обычно можно было найти в ванне или
же застать за чтением на прохладной тенистой галерее, соединяющей
библиотеку с помещением переписчиков.
  На стыке двух внутренних коридоров, где в дневные часы не горела ни
одна лампа и стоял привычный запах воска и масла, используемых для натирки
полов, Чимака остановился и принюхался.
  - Сегодня не в ванне, - пробормотал он, ибо не мог учуять даже самого
слабого следа ароматов, остающихся в воздухе после рабов-банщиков.
Утонченность властителя порой доходила до мании. Джиро любил, чтобы его
пища была приправлена специями, сохраняющими свежесть дыхания, а в воду
для купания обязательно добавлялись его излюбленные благовония.
  Воздух на галерее оставался прохладным даже в самую жаркую погоду
благодаря старым, раскидистым деревьям уло, высаженным вокруг библиотеки.
Джиро сидел на каменной скамье со свитком в руках; другие свитки были как
попало разбросаны у его ног. При нем состоял глухонемой раб, готовый
исполнить любое его пожелание. Однако пожелания Джиро были на удивление
скромны. Лишь изредка ему требовался стакан прохладительного питья. Как
правило, он сидел и читал, пока жара не начинала спадать; тогда он вызывал
своего хадонру для обсуждения хозяйственных дел поместья. В другие дни он
приглашал поэтов и слушал, как они декламируют стихи, или же прогуливался
в прелестном саду, устроенном во вкусе его прабабушки; он придирчиво
следил за тем, чтобы садовники сохраняли этот уголок усадьбы в
первоначальном виде.
  Погруженный в чтение, Джиро не сразу обратил внимание на дробный стук
сандалий Чимаки. Услышав наконец этот звук, властитель поднял глаза с
недовольным видом человека, которому помешали заниматься важным делом. Он
сердито сдвинул брови и застыл на месте в надменно-выжидательной позе.
Этот величавый вид быстро сменился выражением покорности судьбе. Из всех
приближенных Джиро Чимака был самым непокладистым. Его невозможно было
отослать прочь, не втянувшись в пререкания, унизительные для главы дома
Анасати. Властителю Джиро почему-то претило отдавать точные приказы; в
этом было что-то плебейское, а он гордился своей утонченностью - небольшая
дань суетности, которую Чимака быстро научился обращать себе на пользу.
  - Ну что там у тебя? - устало вздохнул Джиро, однако быстро отбросил
и эту маску, когда увидел, что советник улыбается такой широкой улыбкой,
которую приберегал для особо радостных новостей. Тут уж расцвел и
властитель Анасати.
  - Мара?! - догадался он. - Она вернулась домой и, надеюсь,
обнаружила, что положение у нее незавидное?
  Чимака помахал в воздухе шифрованным посланием:
  - Именно так, господин, и даже более того. Я только что получил
донесение от нашего шпиона, внедренного в курьерскую службу Хокану. Теперь
мы располагаем самыми точными сведениями о том, как она собирается
развертывать свои отряды.
  Тут первый советник дома Анасати несколько помрачнел: он вспомнил,
каких трудов ему стоило разгадать шифр личной переписки Хокану.
  Словно почувствовав, что за этим может последовать целая лекция о
мелочах, недостойных его внимания, Джиро постарался вернуть беседу к более
существенным предметам:
  - И что?
  - И что? - Какое-то мгновение Чимака казался сбитым с толку, но
быстро преодолел растерянность. - И наша уловка сработала.
  Джиро нахмурился. Вечно этот Чимака воображает, что он, Джиро, будет
утруждать себя - следить за ходом запутанных мыслей советника без
каких-либо дополнительных пояснений.
  - О какой именно уловке ты говоришь?
  - Ну как же, о той, которая связана со строителями осадных машин, и о
плане игрушечника. Властительница Мара считает, что сумела нас одурачить,
когда подослала мнимых работников. Она не подготовлена к нападению на наши
силы, которые размещены на позициях для штурма Кентосани. - Он сделал
презрительный жест. - О, она заморочила голову своему супругу, уговорив
его вызвать на подмогу с севера отряды Шиндзаваи. Она-то намерена напасть
на наш северный фланг, поскольку надеется, что ее лазутчикам удалось
скрытно переделать устройство наших баллист и первые же выстрелы этих
машин посеют хаос и смерть в наших боевых порядках...
  - А баллисты нас не подведут, - продолжил Джиро; на его узком лице
наконец изобразилось удовольствие. - Враги будут биться головами о древние
фортификационные сооружения, а наши люди к этому времени будут уже внутри
крепости! - Он издал короткий лающий смешок. - Отряды Шиндзаваи явятся в
Кентосани только затем, чтобы присягнуть новому Императору!
  - И похоронить мальчика-наследника, - подхватил Чимака. Он снова
потер руки. - Теперь о Джастине. Какой легендой будем маскировать его
гибель? Объявим, что его придавило рухнувшей стеной? Или что его приняли
по ошибке за слугу и передали работорговцу в качестве военной добычи? В
невольничьих загонах с мальчиком могут случиться самые разные неприятности.
  Джиро неодобрительно поджал губы. Ему были неприятны разговоры о
насилии, которые он считал грубыми: все его детство было омрачено
отвратительными выходками младшего братца, Бантокапи, который вечно
задирал его, пользуясь своим преимуществом именно в грубой силе. И до сих
пор он терпеть не мог рассуждений о жестоких расправах.
  - Я хочу, чтобы это сделали быстро и точно, не причиняя лишней боли;
вполне достаточно будет случайного дротика, - резко распорядился он. Затем
его тон изменился, и он задумчиво проговорил:
  - А вот Мара... Если она попадется в руки наших отрядов живой - это
будет совсем другое дело.
  На этот раз настала очередь Чимаки оторопеть. Будучи достаточно
цурани, чтобы не гнушаться устройством пыток или казней для мужчин - если
такие меры требовались для дела, - он все-таки не испытывал удовольствия
при мысли о том, чтобы причинить боль Слуге Империи. Но каждый раз, когда
заходила речь о властительнице Маре, Чимаку пробирал озноб, стоило ему
взглянуть в глаза хозяина.
  - С твоего разрешения, господин, я отошлю последние сведения о
развертывании войск Акомы и Шиндзаваи твоему военачальнику Омело.
  Джиро ответил вялым жестом согласия; сейчас его мысли были заняты
только местью.
  Едва дождавшись этого разрешения, Чимака попятился, отвешивая
поклоны; его дух сразу воспрянул. Прежде чем Джиро снова взялся за свиток
и погрузился в чтение, его первый советник уже быстро удалялся, взвешивая
в уме возникающие комбинации и не замечая, что бормочет вслух.
  - Эти бывшие воины Минванаби, которые не присягнули на верность
Маре... в те времена, когда ей присвоили титул Слуги Империи... -
прикидывал он и так, и этак очередную возможность. Его глаза светились
дьявольским блеском. - Да. По-моему, сейчас самая пора вызвать их из того
пограничного гарнизона и с их помощью усилить смятение в стане наших
врагов.
  Чимака прибавил ходу, громко насвистывая, - он мог себе это
позволить, поскольку отошел далеко от хозяина и тот уже не мог его слышать.
  - Боги, - шепнул он, на время оборвав свист, - чем была бы жизнь без
политики?

  ***

  Империя скорбела. После объявления о смерти Ичиндара с грохотом
закрылись ворота Имперского квартала и на стенах взвились предписанные
обычаем красные траурные знамена. По сухопутным дорогам и судоходным
притокам реки Гагаджин сновали многочисленные гонцы. Гонги и колокольчики
из редких металлов, имеющиеся во всех храмах каждого из Двадцати Высших
Богов, прозвонили по девяносто одному разу, в честь каждого из
предшественников Ичиндара на престоле Цурануани. Город был закрыт для
торговли на двадцать дней траура, и все купеческие лавки и ларьки - за
исключением тех, которые были необходимы для поддержания жизни горожан, -
стояли с запертыми дверями, запечатанными красными лентами.
  Притихли улицы внутри Кентосани; не было слышно пронзительных криков
торговцев едой и водоносов; приглушенно звучали молитвенные песнопения
жрецов у алтарей храмов. Беседы на улицах по традиции были запрещены, и
даже нищим, имеющим лицензию на занятие попрошайничеством, приходилось
прибегать к пантомиме, чтобы выклянчивать подаяние. Красный бог Туракаму
заставил замолчать Глас Неба на земле, и, в то время как
набальзамированное тело Ичиндара в церемониальном облачении и при всех
регалиях было выставлено для всеобщего обозрения на роскошном помосте
среди горящих свечей в окружении жрецов, Священный Город безмолвствовал,
молчанием выражая благоговение и печаль.
  На двадцать первый день полагалось перенести покойного Императора на
погребальный костер, и, после того как остынет пепел, возвести на золотой
трон избранного преемника, назначенного жрецами Высших и Младших Богов.
  А в ожидании этого дня бурлили заговоры и армии собирались в кулак.
Ассамблея не оставалась в стороне от хлопот и тревог человеческих.
  За городскими воротами покачивались на якорях вдоль фарватера или
теснились у причалов Силмани и Сулан-Ку торговые баржи и барки,
вынужденные дожидаться окончания траура, чтобы попасть в Кентосани. Цены
за аренду места в прибрежных складах взлетели до немыслимой высоты, потому
что торговцы перехватывали друг у друга возможность пристроить в надежное
укрытие свои скоропортящиеся или слишком дорогие товары, которые
рискованно было держать на судне без надежной охраны. Менее удачливые
приказчики торговались за место на частных чердаках или в погребах, а
самые невезучие теряли свои товары в набегающем приливе войны.
  Собирались кланы; вооружались гарнизоны отдельных властителей. Над
дорогами клубилась пыль, поднятая в воздух тысячами ног. На реках
становилось тесно: грузовые баржи и военные корабли образовывали целые
флотилии, и казалось, что любое судно, способное передвигаться с помощью
шестов или весел, занято сейчас перевозкой воинов. Туго приходилось
купцам, когда все добро, предназначенное для продажи, целиком сбрасывалось
за борт, чтобы освободить место для иного груза - воинских частей. Убытки
подстерегали и уличных торговцев: придорожный обмен часто производился
принудительно под угрозой меча или копья. Страдали земледельцы. Богатые
жаловались на дороговизну, купцы - на разорительные убытки, тогда как
беднейшие голодали и беспокойными толпами слонялись по улицам.
  Властители, которые могли бы отрядить патрули для успокоения масс и
наведения порядка, пребывали неизвестно где, рассылая своих солдат на
помощь одной либо другой партии, а то и устраивая вылазки против своих
личных неприятелей, чьи гарнизоны были ослаблены в результате отправки
значительной их части к месту ожидаемого большого сражения. В бедных
кварталах назревала угроза бунта, тогда как спекулянты жирели, взвинчивая
цены.
  Различные партии вооружались и объединялись между собой в огромные
армии, и все-таки среди всех домов, пославших солдат к стенам Кентосани,
подозрительным казалось отсутствие знамен трех знаменитых семей: зеленого
знамени Акомы, синего - Шиндзаваи и красного с желтым - Анасати.

  ***

  В Городе Магов, в заваленном свитками и книгами кабинете, где,
казалось, главным предметом обстановки был пышущий жаром глиняный самовар
явно иноземного происхождения, сидел Всемогущий по имени Шимони, охватив
костлявыми пальцами чайную чашку. Он пристрастился к мидкемийскому напитку
со всем многообразием его вкусовых оттенков, и слуги следили, чтобы
жаровня, находившаяся в недрах чайного сосуда, и днем и ночью была полна
тлеющих углей. Подушки, на которых он сидел, были тонкими и жесткими, в
соответствии с его аскетическими склонностями. Перед ним стоял низкий
трехногий столик, столешница которого была выложена смотровыми
хрустальными плитками. В толще этих плиток, сменяя друг друга, возникали
изображения формируемых военных лагерей.
  Ненадолго появившаяся картинка позволила увидеть Мару и Хокану,
беседующих с советниками, а потом ее сменила сцена, в которой бурно
жестикулирующий Джиро убеждал в чем-то одного из властителей клана Омекан;
губы у того были упрямо сжаты, и вся его поза выражала несогласие с
вельможным собеседником.
  Шимони вздохнул и возбужденно забарабанил пальцами по остывающей
чашке.
  Но не он, а Фумита, сидевший в тени, напротив хозяина кабинета,
высказал вслух очевидную мысль:
  - Они никого не одурачат, и уж во всяком случае не нас. Каждый ждет,
чтобы другой сделал первый ход, - чтобы при нашем появлении можно было
сказать: "Мы только защищались".
  Из двух магов ни один не поделился с другим печальным, но несомненным
выводом: несмотря на их личное сочувствие радикальным замыслам Мары,
Ассамблея в целом была настроена против нее. Акома и Анасати заставили
зазвучать горны войны. Развернули или нет Мара и Джиро свои церемониальные
штандарты, объявили или не объявили формально о своих намерениях,
обратились или нет к жрецу бога войны с просьбой взломать каменную печать
на дверях храма Джастура - теперь уже не имело значения. Все партии, кроме
самых мелких, так или иначе примкнули к Анасати или к Акоме. Ассамблея
Магов неизбежно будет вынуждена действовать. Между Фумитой и Шимони
повисло тягостное молчание, но тут в наступившей тишине из-за двери
послышалось знакомое гудение, за которым последовал сильный удар, потом
быстрая поступь, и наконец деревянная задвижка отскочила.
  - Хочокена, - сказал Шимони, спрятав свои глубокие глаза за лениво
полуопущенными веками. Он поставил чашку, слегка взмахнул рукой, и тогда
картинки в смотровом хрустале затуманились и померкли.
  Фумита поднялся на ноги.
  - Хочо в спешке - это может означать только одно: в Палате набралось
уже достаточно наших собратьев, чтобы можно было принимать решения, -
предположил он. - Пора и нам тоже отправиться туда и составить ему
компанию.
  Дверь со скрипом отворилась, и в кабинет Шимони протиснулся
краснолицый Хочокена, хотя с его объемистым животом это оказалось не очень
просто.
  - Вы бы лучше поторопились. Там, внизу, один умник только что
предложил выжечь дотла половину населения провинции Зетак.
  Фумита прищелкнул языком:
  - И при этом не делать никакого различия между воинами-копьеносцами и
крестьянскими семьями, которые готовы бежать куда глаза глядят, лишь бы не
оказаться на пути марширующих армий?
  - Вот именно, что никакого различия, - подтвердил Хочокена. Отдуваясь
и пятясь задом, он протолкнул свое громоздкое тело через дверь снова в
коридор и красноречивым жестом предложил Шимони с Фумитой следовать за
ним. - И что еще хуже, возражение, которое ты только что привел, оказалось
единственным доводом, чтобы отложить голосование. Иначе отыскался бы такой
дурень, который вот сейчас, в этот самый миг превратил бы все, что ему на
глаза попадется, в дымящиеся руины!
  Он устремился вперед по коридору, даже не оглянувшись. Фумита
двинулся сразу за ним, чуть ли не наступая на пятки дородного мага.
  - Ну, я думаю, у нас достаточно воображения, чтобы придумать еще
парочку-другую резонов и задержать их подольше.
  Он бросил взгляд через плечо, чтобы взбодрить Шимони, который,
казалось, не имел ни малейшего желания ни шагать побыстрее, ни произносить
какие-либо слова.
  - Ничего не поделаешь, молчаливый друг мой. На этот раз тебе придется
витийствовать столь же долго, как и нам, ради помощи правому делу.
  Глаза мага-аскета широко открылись; он казался оскорбленным.
  - На витийство требуется затрачивать куда больше энергии, чем на
пустую болтовню!
  Когда взгляд тощего мага переместился на дородного вожака всей
тройки, оскорбленным выглядел уже Хочокена. Однако не успел он придумать
какой-нибудь язвительный ответ, как Фумита подтолкнул его вперед.
  - Побереги свою энергию, - посоветовал он, пряча усмешку за показной
торжественностью. - Если кого-нибудь из нас и посетит сейчас прилив
вдохновения, так лучше бы сохранить его для Палаты Собраний. Они там,
вероятно, готовы в горло друг другу вцепиться, как мидкемийские обезьяны,
так не хватало нам еще самим перессориться!
  Не вступая в дальнейшие пререкания, все трое поспешили по коридору в
Большую Палату.

  ***

  Дебаты, в которых спешили принять участие сторонники Мары,
продолжались не один день. Много раз на протяжении всей истории Империи
разногласия приводили к расколу Ассамблеи, но никогда еще споры не были
столь яростными и не продолжались так долго. Шальные ветры проносились
через огромный зал, служивший Палатой Собраний в Городе Магов, куда
прибывали все новые и новые чародеи. На расположенных ярусами высоких
галереях были заняты почти все места. В последний раз такое случилось,
когда шли споры об изгнании Миламбера и упразднении должности Имперского
Стратега. Отсутствовали только престарелые Всемогущие, уже впавшие в
детство. Из-за многолюдья в Палате становилось душно, но, поскольку в
Ассамблее не принято было заканчивать обсуждение или устраивать перерыв,
пока не готово окончательное решение, прения продолжались и днем и ночью.
  Свет нового утра уже просочился через высокие окна купола, посеребрил
лаковые плитки пола, сделал особенно заметной усталость каждого лица и
выхватил из темных рядов черноризцев единственный островок, где
наблюдалось хоть какое-то движение: в середине огромной Палаты расхаживал
туда и сюда тучный маг, обращаясь с речью к почтенному собранию.
  Утомление избороздило морщинами и лицо Хочокена. Он взмахнул пухлой
рукой и голосом, охрипшим от часов безостановочного упражнения в
красноречии, провозгласил:
  - И я призываю каждого из вас принять во внимание: начались великие
перемены, которые нельзя остановить на середине! - Подняв вторую руку, он
хлопнул в ладоши, как бы подчеркивая важность своего утверждения, и
некоторые из престарелых черноризцев вздрогнули на своих сиденьях,
вырванные из невольной дремоты. - Мы не можем простым мановением руки
вернуть Империю к прежним обычаям! Дни всевластия Имперского Стратега
отошли в прошлое!
  Раздались возмущенные возгласы; многие рвались возразить оратору.
  - Пока мы тут тянем время, армии маршируют! - возопил Мотеха, один из
наиболее откровенных Всемогущих, не одобрявших политики покойного Ичиндара.
  Тучный маг, прекратив хождение, воздел руки, призывая к тишине. По
правде говоря, он был даже благодарен за короткую передышку. Горло у него
было словно исцарапано песком.
  - Я знаю, знаю!.. - Он подождал, пока снова установится тишина, и
продолжал:
  - Нам оказали открытое неповиновение; многие из вас не устают это
повторять. Снова и снова. - Он обвел Палату взглядом, ощущая, как меняется
настроение собравшихся, и еще раз подчеркнуто медленно произнес:
  - Снова и снова.
  Теперь уже самые выдержанные члены Совета ерзали на своих креслах.
Спины у них онемели от долгого сидения, и они больше не желали снова
успокаиваться и вежливо слушать нескончаемое словоизвержение. Хочокену
перебивали выкриками, в которых слышалось уже не просто нетерпение, и
многие маги повскакали с мест с самым воинственным видом. Хочокена
мысленно признал, что ему придется наконец уступить другим место на
ораторской площадке и понадеяться на то, что Фумита или лукавый Телоро
смогут найти верную стратегию, чтобы еще больше затянуть препирательства.
  - Собратья мои, мы не боги, - отчеканил Хочокена, подводя итог своего
утомительного выступления. - Мы обладаем великой мощью, да, но все-таки мы
просто люди. Неосторожное насильственное вмешательство с нашей стороны,
чем бы оно ни было порождено - досадой или страхом перед неведомым, - лишь
углубит пучину бедствий, перед лицом которых стоят сейчас народы Империи.
Я призываю вас к осторожности! Какие бы бури ни бушевали вокруг,
последствия наших действий будут сказываться долго. Когда же страсти
наконец улягутся, не пожалеем ли мы, что разожгли такое пламя, которое
даже сами не способны погасить?
  Закончив речь, он медленно опустил руки и еще медленнее, шаркающей
походкой направился к своему месту. Усталость, которая тяжким грузом легла
на его плечи, не была притворной: он успешно занимал ораторскую площадку
два с половиной дня.
  Дежурный оратор-распорядитель Ассамблеи поморгал, словно не вполне
пришел в себя.
  - Мы благодарны Хочокене за его мудрость.
  В огромной палате поднялся гвалт: десятки черноризцев требовали
слова. Под куполом еще не отзвучало эхо возмущенных возгласов, когда
Фумита за спиной Шимони потянулся к своему обессилевшему товарищу и шепнул
ему на ухо:
  - Отлично сработано, Хочо!
  Шимони сухо дополнил:
  - Возможно, в следующие несколько дней боги благословят нас менее
словоохотливым сотрапезником, когда мы соберемся распить кувшинчик вина.
  Распорядитель Ходику объявил:
  - Слово предоставляется Мотехе!
  Пожилой приземистый маг с крючковатым носом, двое кузенов которого
были некогда известны под прозвищем Карманные маги Имперского Стратега,
встал с места и быстрой поступью проследовал к ораторской площадке; полы
его просторной хламиды развевались, когда он поворачивался на ходу. Его
цепкие, близко посаженные глаза быстро пробежались по галереям, и, не
тратя времени даром, он начал так:
  - Хотя всем нам было интересно послушать, как наш собрат Хочокена
подробно излагает - причем не в первый раз - историю событий, это ничего
не меняет. Даже в эту самую минуту две армии только того и ждут, чтобы
померяться силами. Между ними уже возникали стычки, и надо быть последним
тупицей, чтобы не распознать эти мошеннические трюки с маскировкой
геральдических цветов семей под прикрытием знамен союзников и клановых
родичей! Мара Акома нарушила наш эдикт. Даже сейчас, пока мы тут проводим
время за разговорами, ее воины маршируют по стране и вопреки запрету
провоцируют начало военных действий!
  - А почему ее имя упомянуто раньше, чем имя Джиро Анасати? -
выкрикнул с места запальчивый Севеан.
  Телоро воспользовался нечаянной паузой, чтобы подлить масла в огонь:
  - Ты усматриваешь в маневрах этих армий открытое неповиновение. Я
решительно настаиваю на том, чтобы мы все помнили: убит Свет Небес! Я
обязан возразить, Мотеха: призыв к оружию был вынужденной мерой, ибо так
сложились обстоятельства. Естественно, что властитель Хокану Шиндзаваи
должен защищать императорскую семью. Мара была самым стойким приверженцем
Ичиндара. Смею предположить, что Джиро строил осадные машины и нанимал
механиков не для наведения порядка в Империи, а для воплощения каких-то
личных амбициозных планов.
  Мотеха величаво сложил руки на груди:
  - Можно ли считать, что обстоятельства "вынудили" обоих - Джиро из
Анасати и Мару из Акомы вместе с ее консортом - отдать своим войскам
приказ выступать в поход? Ни одному из их поместий не угрожала никакая
опасность! Так ли уж был неизбежен этот конфликт? Действительно ли
предполагаемое "Благо Империи" вынудило Мару отдать резервному гарнизону
ее родного поместья приказ чинить всевозможные препятствия отрядам Анасати
и их союзников и мешать их продвижению по имперским трактам, ведущим в
Сулан-Ку?
  - Опомнитесь! - воскликнул Шимони. Когда он хотел, в его голосе
звучала непререкаемая властность. - Откуда ты знаешь, Мотеха, что именно
Мара ведет дело к столкновению? Что-то я не слышал ни о каком сражении -
донесения были только об одной стычке, которая закончилась без особых
потерь и привела лишь к согласованию линии раздела между позициями обеих
сторон. Станем ли мы толковать о гражданской войне, когда не стряслось
вообще ничего, кроме обмена ругательствами и взаимных оскорблений да еще
нескольких случайных перестрелок между лучниками?
  Не смолчал и Телоро:
  - Я бы хотел, чтобы вы обратили внимание: отряды, занимающие позиции
близ Сулан-Ку, выступают под знаменем, принадлежащим не Акоме, а
властителю Джиду из Тускалоры. Да, он вассал Мары, но его поместье лежит
как раз на той дороге, по которой продвигается Джиро. Властитель Тускалоры
имеет законное право защищать свое поместье от вторжения.
  Мотеха прищурился:
  - Наш собрат Тапек побывал в наиболее опасных местах, Телоро, и
наблюдал, что там происходит. Я, может быть, и не ученый-историк наподобие
твоего друга Хочокены, но я, без сомнения, слышал о различиях между
оборонительной позицией и построением войска, изготовившегося к нападению!
  - А собранная властителем Джиро коллекция осадных машин в лесах близ
Кентосани - это для обороны? - отпарировал Шимони, но его высказывание
потонуло в шуме других голосов.
  Распорядитель воззвал к спорщикам:
  - Собратья! Дело, которым мы заняты, требует порядка!
  Мотеха пожал плечами, но это движение странным образом придало ему
сходство со взъерошенным петушком джайги. Грозно ткнув указательным
пальцем куда-то в сторону галерей, он предостерег:
  - Между воинами вассала Мары и солдатами Анасати, прячущимися под
знаменем клана Ионани, уже летали стрелы. А мы так и будем сидеть, болтать
и дожидаться, пока наш эдикт будет нарушен во второй раз? Тапек сообщает,
что отряды нарубили деревьев, дабы устроить завалы и обеспечить лучников
укрытием ненадежней.
  Прочистив горло, Хочокена хрипло проговорил:
  - Ну тогда Тапек мог бы приказать, чтобы они прекратили перестрелку.
- Это предложение было встречено смехом и легкомысленными замечаниями. -
Или наш друг Тапек воздержался от столь решительных действий потому, что
шальные стрелы не питают должного почтения к величию Черной Ризы?
  Услышав это, Тапек вскочил с места; его красно-рыжие волосы резко
выделялись на фоне черных хламид.
  - Однажды мы уже приказали Маре прекратить военные действия! - заорал
он. - Но она чересчур быстро забыла про отряд воинов, который мы
уничтожили на поле боя в назидание остальным!
  - Сейчас слово предоставлено Мотехе, - вмешался распорядитель. - Тебе
полагается сидеть на месте, пока не получишь формального разрешения
высказаться.
  Опустившись на место, гневливый маг тихо обменялся мнениями с
молодыми друзьями, сидевшими рядом.
  Мотеха вернулся к незаконченной мысли:
  - Я утверждаю, что Джиро Анасати не совершил ни одного акта агрессии.
Да, его осадные машины окружают стены Кентосани, но они ведь не стреляют!
И вероятно, никогда не выстрелят, если лишить Мару возможности связываться
с ее помощниками внутри Имперского квартала.
  - Какими помощниками? Ты считаешь, что Мара была причастна к
предательству? - перебил его Шимони. - Документы подтверждают, что она не
имела никакого отношения к заговору Омекана и планам цареубийства!
  Ассамблея вновь взорвалась тревожным гулом. Несколько минут
распорядитель Ходику не мог восстановить тишину. Однако в конце концов,
хотя и неохотно, все смолкли; только Севеан еще продолжал жестикулировать
и втолковывать некую мысль соседу. Однако свой голос он все-таки
приглушил, и вид у него был несколько глуповатый.
  Хочокена обтер ладонью вспотевший лоб:
  - Похоже, все идет к тому, что мне уже не понадобится напрягать
глотку для произнесения речей. - Он едва слышно засмеялся. - Наши
противники и сами прекрасно справляются с задачей - запутать дело до того,
что уже и концов не найдешь.
  - Боюсь, что ненадолго, - зловеще предположил Шимони.
  Мотеха продолжал громоздить обвинения и делал это куда более
откровенно, чем любой из его предшественников на ораторской площадке.
  - Я заявляю, что Мара из Акомы виновна! Ее неуважение... нет, ее
презрение к традициям подтверждается надежными документами. Каким образом
она сумела добиться славного титула Слуги Империи - в этом пусть
разбираются другие. Но я предполагаю, что между нею и покойным Императором
имелось взаимопонимание. Сын Мары, Джастин, - вот кого она задумала
поднять на щит как претендента на золотой трон! И я утверждаю, что Джиро
имеет право воспротивиться этому бессовестному выпячиванию амбиций Акомы!
  - Вот и дождались, - мрачно сказал Фумита. - Рано или поздно речь
неминуемо зашла бы о наследственных привилегиях детей Мары. Кто-то должен
был втянуть мальчика в склоку.
  В его голосе звучала неподдельная печаль, - может быть, в эту минуту
он вспомнил о своем сыне, от которого ему пришлось отречься, когда его
призвала Ассамблея, Но если ему и было что сказать - слова все равно
потонули бы в поднявшемся многоголосом гвалте. Маги опять вскочили с мест,
и казалось, что некоторые из них просто огнем полыхают от гнева. Пытаясь
водворить порядок, распорядитель Ходику размахивал жезлом, но, когда и это
не принесло желаемого результата, он предоставил слово молодому магу по
имени Акани.
  И то, что маститые и почитаемые черноризцы оказались обойденными в
пользу юнца, вчерашнего ученика, сразу же возымело действие: в Палате
немедленно наступила полнейшая тишина.
  Акани без промедления воспользовался этой возможностью и звучным
голосом прирожденного оратора начал речь.
  - Предположение не есть доказательство, - решительно заявил он. - Мы
ничего не знаем ни о каких заговорах Мары из Акомы. Мы не можем отрицать,
что она потеряла своего первенца. Джастин - ее единственный наследник.
Если бы она затевала какую-то интригу, чтобы возвести его на престол, то
не стала бы приступать к осуществлению подобного заговора в такое время,
когда сама она находится вдали от дворца. Только дура могла бы додуматься
до того, чтобы оставить сына пробиваться к трону без надежных защитников
из Акомы и Шиндзаваи. Джастин проживает с детьми Ичиндара в детских
апартаментах монаршей семьи, а там - я должен вам напомнить - в течение
двадцати дней траура действует запрет на вход и выход. За такой долгий
срок любой ребенок мог расстаться с жизнью: его подстерегают тысячи
опасностей! Если отряды Акомы маршируют по дорогам Империи, отсюда
следует, что они делают это, дабы уберечь своего будущего господина.
Собратья, мне бы хотелось, чтобы ни умозрительные рассуждения, ни уличные
сплетни не могли повлиять на нас, когда мы будем принимать решения.
  Шимони поднял седые кустистые брови, слушая, как молодой маг
бесстрастно и рассудительно излагает свои доводы.
  - Неплохо подбирает резоны. Мальчуган мыслит не хуже дворцового
законника.
  Хочокена захихикал:
  - А он именно на этот пост и метил: готовился к такому поприщу, пока
его магические способности не заставили учителей признать в нем кандидата
на черную хламиду. Что ж, по-твоему, я не знал, что делаю, когда попросил
Ходику дать слово именно ему, если страсти слишком накалятся? Нельзя
позволять сторонникам Джиро - вроде нашего простодушного Тапека -
втягивать нас в сомнительные предприятия.
  И все-таки искусство Акани-законника не помогло ему надолго сохранить
за собой ораторскую площадку. Раздражение накипало, и даже черноризцы,
которые раньше держались нейтральной позиции, теперь настаивали на
принятии решительных мер - хотя бы только для того, чтобы эта затяжная,
утомительная словесная баталия подошла к концу.
  Со всех сторон раздавались призывы к действию. Красноречие Акани
истощилось, и, дабы не погрешить против справедливости, распорядитель
Ходику был вынужден предоставить слово Тапеку.
  - Ну теперь держитесь, - бесцветным голосом произнес Шимони.
  Хочокена нахмурился; Фумита застыл на месте как статуя.
  Тапек не стал тратить время на убеждение слушателей.
  - Всем известно, собратья, что однажды Ассамблея уже выразила свою
общую волю, запретив Маре нападать на Джиро. Ради Блага Империи я требую,
чтобы за нарушение запрета Мара поплатилась жизнью!
  Хочокена вскочил на ноги с такой резвостью, которая казалась
удивительной для человека столь необъятной толщины:
  - Я против.
  Тапек круто развернулся на каблуках, чтобы взглянуть в лицо тучному
ветерану Ассамблеи:
  - Какому смертному за всю нашу долгую историю было позволено остаться
в живых после того, как он нарушил наш указ?
  - Я могу назвать нескольких, - бросил Хочокена в ответ, - но
сомневаюсь, что это положит конец нашим затруднениям. - Голос толстяка все
еще оставался сиплым: горло саднило после невообразимо долгой речи. Теперь
он отказался от длинных цветистых фраз. - Давайте не будем следовать
первому побуждению. Мы можем убить Мару в любую минуту, если примем такое
решение. Но сейчас перед нами стоят более насущные проблемы, которые
требуется рассмотреть.
  - Он ведет дело к голосованию, - тревожно шепнул Фумита на ухо
Шимони. - Это может привести к катастрофе.
  Сердито насупившись, Шимони отозвался:
  - Ну и пусть. В любом случае катастрофы не избежать.
  Хочокена двинулся вниз по проходу. Похожий на клоуна - толстый,
краснолицый, добродушно улыбающийся, он совсем не казался заядлым
спорщиком, и веселое оживление, которым так и лучилось его лицо, порой
помогало ослабить напряжение трудных переговоров, пусть даже это
облегчение имело отчасти комический оттенок. Зная это, собратья по
чародейству давали ему некоторые поблажки; вот и сейчас распорядитель
Ходику не сделал Хочокене никаких замечаний, когда тот, добравшись до
ораторской площадки, начал расхаживать по ней, ступая точно в ногу с
Тапеком. Ему приходилось соразмерять свой шаг с походкой более высокого и
длинноногого молодого мага, и со стороны это выглядело смешно. Жир
колыхался под хламидой Хочокены; он пыхтел от усердия, надувал щеки и при
этом еще помахивал пухлой рукой под носом у Тапека, энергично жестикулируя.
  Когда Тапек отстранился, чтобы его подбородок не пострадал от ногтей
Хочокены, старый маг вставил слово:
  - Я предлагаю испытать другие средства, прежде чем мы уничтожим Слугу
Империи. - Некоторые члены Ассамблеи заерзали и задергались, справедливо
усмотрев в этих словах явный призыв начать все с начала, а Хочокена не
упустил возможности заставить собратьев прислушаться к его доводам. -
Прежде чем мы отважимся на деяние, подобного которому никогда не
совершалось в истории Империи, и уничтожим носителя самого почетного
титула, которого может удостоиться подданный нашей державы., - давайте
порассуждаем...
  - Мы уже нарассуждались досыта, - взорвался Тапек. Он остановился как
вкопанный.
  Хочокена продолжал ходить по площадке и - видимо, по причине
собственной громоздкости и неуклюжести - натолкнулся на младшего коллегу,
чуть ли не сбив того с ног. Пока Тапек восстанавливал утерянное равновесие
и собирался с мыслями, Хочокена продолжил начатый монолог:
  - Сначала нужно прекратить кровопролитие, а затем вызвать Мару и
Джиро в Священный Город. Там можно держать их под наблюдением, а мы тем
временем рассмотрим это дело в более спокойной обстановке. Может быть,
проголосуем это предложение?
  Распорядитель объявил:
  - Оратор задает вопрос!
  Тапек возмутился:
  - Оратор сейчас я! Слово было предоставлено мне!
  В этот миг Хочокена умудрился наступить на палец рыжего мага,
защищенный лишь тонкой туфлей. От неожиданности и боли Тапек разинул рот.
Он сердито воззрился на Хочокену, который всем своим весом давил на него,
как будто так и надо. И пока внимание Тапека было занято этой
неприятностью, Ходику как ни в чем не бывало решительно повел собрание к
финалу.
  - Да уж, собрание было долгое и утомительное, - шепотом обратился
Хочокена к Тапеку. - Почему бы нам обоим не разойтись по своим местам и не
перевести дух перед таким серьезным делом, как голосование?
  Тапек чуть не взвыл сквозь стиснутые зубы. Он понимал, что сейчас
слишком поздно нарушать заведенный порядок и требовать отмены формальной
процедуры подачи голосов. Когда Хочокена освободил палец Тапека от веса
своей непомерной туши, у оскорбленного мага уже не оставалось выбора, и
пришлось ему, прихрамывая и бормоча проклятия, присоединиться к группе
молодых чародеев.
  Распорядитель поднял руку:
  - Напоминаю возможные ответы - "да" или "нет". Вопрос: отдаем ли мы
приказ о прекращении боевых действий и о вызове Мары и Джиро в Кентосани,
чтобы они предстали перед нашим судом?
  Каждый маг в огромной палате поднял руку. Из поднятых ладоней
вырвались пучки света; синий свет обозначал согласие, белый - уклонение от
голосования, а красный - возражение. Синий явно преобладал, и
распорядитель объявил:
  - Вопрос решен. Ассамблея делает перерыв для отдыха и восстановления
сил и собирается в день, который будет назначен позднее, чтобы решить, кто
будет послан сообщить о нашем вызове обеим сторонам - Маре из Акомы и
Джиро из Анасати.
  - Блестяще! - воскликнул Шимони, как бы не замечая гневных взглядов,
которые метали в его сторону Тапек и Мотеха.
  Сидевшие вокруг него маги неловко поднимались с мест, вздыхая от
предвкушения обильной трапезы и долгого отдыха. Собрание оказалось
чрезвычайно тягостным, и можно было не сомневаться: теперь потребуется не
один день, чтобы поднакопить энтузиазма, снова созвать достаточное
количество участников и назначить официального распорядителя. А в тех
случаях, когда Ассамблея принимала то или иное решение большинством
голосов, одиночкам вроде Тапека запрещалось действовать по своему
усмотрению. Аскетически тонкие губы Шимони растянулись в подобии улыбки.
  - Что касается меня, так я думаю, что буду спать не меньше недели.
  - Ничего подобного, - уличил его Фумита. - Ты удобно устроишься за
бутылкой вина, скрючившись над своим смотровым кристаллом, - совершенно
так же, как и все мы.
  Глубоко вздохнув, Хочокена сказал:
  - А ведь все висело на волоске. Ассамблея была на грани того, чтобы
принять самое разрушительное решение за всю свою историю. - Он огляделся
вокруг, дабы удостовериться, что никто из окружающих не уделяет им
нежелательного внимания, и прошептал:
  - И мы отвоевали несколько дней отсрочки. Хочется надеяться, что у
Мары припасен какой-нибудь умный план, до которого я не додумался, или что
в Туриле она заручилась защитой, которую можно быстро ввести в действие.
Если же ничего этого нет и она погибнет - нас ожидает возврат к
жестокостям Игры Совета на долгие грядущие века...
  Фумита выразился короче:
  - Хаос.
  Хочокена с усилием выпрямил спину.
  - Я чувствую, что мне необходимо промочить горло чем-нибудь целебным.
  В глазах Шимони сверкнула искра.
  - У меня еще припрятана пара бутылок твоего любимого кешианского вина.
  Брови Хочокены удивленно поднялись.
  - Я и не знал, что ты ведешь дела с мидкемийскими купцами!
  - А я и не веду, - фыркнул Шимони. - В Священном Городе около
пристани есть одна лавчонка, где, похоже, этот товар не переводится. Мой
слуга не спрашивает, каким образом владелец лавки обходится без имперской
налоговой печати на каждой бутылке, да и кто станет разбираться в подобных
тонкостях, если цены там вполне разумные?..
  Когда трое магов прокладывали себе дорогу к выходу из огромной
палаты, их беседа касалась уже только самых обыденных предметов, как будто
незначительные слова и беспечно-приятельский тон могли приуменьшить размер
бедствия, угрожающего самому существованию их страны.


                                  Глава 11

  СРАЖЕНИЕ

  Лагерь догорал.
  Над полем стлался едкий дым: смрад обгоревших шкур мешался с запахом
паленой шерсти от подушек и драпировок, какими обычно бывают украшены
походные шатры цуранских властителей и полководцев. Лаяли и рычали боевые
псы; мальчик-посыльный стремглав мчался по полю, отыскивая целителя, чтобы
позвать его к раненому сотнику. Мара моргнула, протерла слезящиеся глаза и
отвернулась от солдат, которые разгребали пепел, чтобы собрать трупы и
оружие. Утренняя вылазка оказалась удачной. Еще один традиционалист -
союзник Джиро - расстался с жизнью у себя в командном шатре, пока его
офицеры и солдаты спросонья выпутывались из своих одеял. В искусстве
устраивать засады и неожиданные набеги никто не мог сравниться с Люджаном:
уж он-то лучше своих противников, не испытавших на себе тяготы жизни
серого воина, знал, как полезны бывают хитрые уловки и увертки. В
большинстве стычек противоборствующими сторонами были второстепенные
союзники и вассалы Акомы или Анасати; другие столкновения происходили
между домами, имевшими старые кровные долги. И хотя приговор магов не
заставил бы себя долго ждать, если бы речь шла о большом сражении на
заранее назначенной равнине, мелкие схватки вроде нынешней до сих пор
оставались безнаказанными.
  "Такая снисходительность не может продолжаться долго", - подумала
Мара, когда она устало повернулась к маленькому, ничем не украшенному
шатру, раскинутому на клочке земли, обойденном горячкой боя. Те же мысли
тревожили и Люджана; он сам бросался в каждую схватку почти с фанатическим
пылом, как будто не мог позволить себе отдохнуть, пока не прикончит еще
одного врага.
  Измученная жарой, усталостью, стертыми в кровь ногами и непривычной
тяжестью полного набора доспехов, Мара прошла за откидное полотнище, в
тень своего личного закутка. Вместе с нею в шатер влетели пыльные вихри.
Она взмахнула рукой, и служанка поспешила развязать ремешки боевых
сандалий госпожи. Роскошный командный шатер Акомы, со всеми его
удобствами, размерами не уступающий дворцовому павильону, остался в
усадьбе, в хранилище арсенала. Вместо него для вылазок использовалась
позаимствованная из кладовых простая палатка, ранее служившая укрытием для
пастухов. Со времени путешествия в Турил взгляды Мары на некоторые
цуранские обычаи успели измениться, но и так было ясно, что яркозеленый
шатер с шелковыми знаменами, драпировками и бахромой неминуемо стал бы для
магов верным свидетельством ее присутствия.
  В пастушеской палатке было сухо и жарко, но она защищала от прямых
солнечных лучей и хотя бы слегка приглушала зычные выкрики офицеров и
стоны раненых.
  - Воды, - потребовала Мара. Она поднесла к подбородку запачканную
руку и расстегнула ремешок шлема.
  - Светлейшая госпожа, позволь, я помогу тебе. - Камлио отогнула край
занавески, которая разделяла пополам пространство палатки. Она была
гораздо лучше, нежели горничная, вымуштрована, чтобы оказывать
разнообразные услуги мужчинам, и прекрасно разбиралась в застежках
доспехов. Властительница приняла предложенную помощь, и, когда слои
лакированных пластин оплечья были сняты, Мара облегченно вздохнула.
  - Да благословят тебя боги, - пробормотала она и кивнула в знак
благодарности горничной, подавшей ей чашку холодной воды. Никогда больше
она не будет воспринимать такие услуги как нечто само собой разумеющееся.
  Камлио расстегнула еще одну пряжку и заметила, что Мара слегка
вздрогнула.
  - Что, госпожа? Стерла кожу?
  Мара печально кивнула:
  - Просто живого места не осталось. Я и понятия не имела, как быстро
возникают пузыри и мозоли.
  Пока Камлио освобождала госпожу от доспехов, в голове у Мары
назойливо билась одна мысль: эта война началась чересчур быстро. Армии
собрались, и времени не осталось даже для того, чтобы устроить встречу
Кейока с магами из улья турильских чо-джайнов, не говоря уж о том, чтобы
придумать и обсудить хоть один мало-мальски приемлемый план действий.
Убийство Ичиндара произошло тогда, когда все необходимые слагаемые победы
были у нее в руках, но сообразить, как наилучшим образом использовать эти
средства, ей так и не представилось возможности.
  Камлио только успела расстегнуть застежку нагрудной пластины, как за
стенами палатки послышались шаги. Когда с головы Мары был снят тяжелый,
богато украшенный шлем с шишечками, перьями и щитками для щек, Мара устало
закрыла глаза. Она откинула назад влажные пряди, прилипшие ко лбу и шее.
  - Откинь входной полог, - приказала она горничной. - Если это Люджан
уже вернулся, то я опасаюсь, что новости скверные.
  Горничная откинула нидровую шкуру, которой был закрыт вход в палатку;
тем временем Камлио поспешила за закусками и чашками для воды. Воины
находились на поле с рассвета, и какой бы офицер ни прибыл с донесением,
он наверняка проголодался и хочет пить.
  В обрамлении струек дыма возник силуэт. Мара моргнула, преодолевая
резь в глазах, и разглядела прежде всего плюмаж своего военачальника,
когда он отсалютовал, ударив себя кулаком в грудь. Должно быть, мрачные
опасения были написаны у нее на лице, потому что вошедший сразу ободряюще
улыбнулся; на покрытом копотью лице эта улыбка казалась еще более
ослепительной.
  - Госпожа, остатки отрядов Дзанваи и Саджайо бегут. Мы победили. Наша
военная добыча: жалкая полоска болота, заросшего деревьями нгагги, пепел
от нескольких шатров и шесть беспородных боевых собак, готовых перегрызть
горло каждому, кто способен двигаться; одной из жертв оказался их
собственный псарь. Если позволительно радоваться такой победе - радуйся.
Рота, которая пыталась организовать отступление, была быстро обращена в
беспорядочное бегство - главным образом потому, что у дежурного офицера
мозгов оказалось не больше, чем у собак из дома Саджайо.
  Мара взглянула на небо, казавшееся серым от дыма, и с горечью
спросила:
  - До каких же пор мы будем оставаться здесь в оборонительных
порядках, чтобы удерживать силы Анасати на юго-западных подступах к
Сулан-Ку?
  Ей не давала покоя мысль о том, что у Джиро имеются в распоряжении и
другие отряды, спрятанные в северных лесах. В любой день могло прийти
известие, что Священный Город осажден. Войско Шиндзаваи, возглавляемое
Хокану, двигалось форсированным маршем, но оно находилось пока в
окрестностях Силмани, на расстоянии нескольких дней пути от Кентосани. В
этих условиях у Мары не было другого выхода: приходилось полагаться на
изобретательность игрушечника и на ловкость механиков, подосланных ею к
Джиро. Она могла только лежать без сна каждую ночь и молиться, чтобы не
сорвался ее тщательно выверенный план тайной переделки осадных орудий:
когда по приказу Джиро его могучие машины начнут взламывать стены - их
разрушительная мощь обратится в противоположную сторону и посеет хаос в
стане Анасати.
  В этой войне не могли помочь Маре и чародеи из города чо-джайнов. Их
магию следовало держать в секрете до самого отчаянного момента - когда
наконец начнет действовать Ассамблея, а при таком скоплении соперничающих
партий вокруг Священного Города ни у кого не могло быть сомнений, что
переход от разрозненных стычек к генеральному сражению - это только дело
времени. Пока же главные враждующие стороны могли только стравливать между
собой более мелких противников, подстраивая засады и "случайные"
столкновения. Отогнать эти могучие армии было не под силу дюжине отрядов
из захолустных гарнизонов, которые рыскали вокруг в поисках наиболее
выигрышной позиции, с которой легче всего будет перехватывать косточки, не
до конца обглоданные хищниками покрупнее.
  Мара жестом предложила военачальнику войти в ее личную половину
палатки.
  - Сколько еще ждать? Очень скоро Джиро должен сделать какой-то шаг:
он либо попытается расстроить наши ряды, либо прикажет своим западным
союзникам начать осаду Священного Города. Долго ли еще мы будем топтаться
на месте, не имея возможности поддержать Хокану? Если что-то идет не так...
  Ее голос дрогнул. Она чувствовала, что вконец истерзана муками
вынужденного ожидания: стоя во главе войска, прекрасно вооруженного и
готового к бою, она не могла двинуться с места! Но если она отдаст приказ
своей главной армии выступить в поход к Кентосани, то для отрядов Анасати
откроется путь к реке или к торговым трактам; более того, они получат
возможность ударить по этой армии с тыла. Пока силы Акомы удерживают свои
нынешние позиции, господа из дома Анасати не могут атаковать или
прорываться к Сулан-Ку, не накликав на себя кару Ассамблеи.
  Но для нее это бездействие было пыткой, поскольку она понимала, что
убийство Ичиндара - это лишь первый шаг в сложном многоэтапном заговоре.
Джиро не стал бы без всякой пользы для себя тратить годы на сооружение
осадных машин, выплачивать крупные взятки и обзаводиться союзниками в
поместьях, примыкающих к владениям Инродаки. Главная опасность, нависшая
над Джастином, грозила ему с запада; в этом Мара была уверена. Если враги
прорвутся через оборонительные рубежи Имперского квартала, ее дети
погибнут. Имперские Белые - хорошие воины, но теперь, когда Ичиндар мертв,
кому будет адресована их преданность? Первая жена Ичиндара не способна
справиться с собственной дочерью. Военачальник Императора будет защищать
Имперский квартал, но в отсутствие персоны, чье право отдавать ему приказы
неоспоримо, еще неизвестно, как поведут себя его солдаты и офицеры. Они
будут сражаться, но будут ли держать оборону столь же беззаветно и
самоотверженно, как бойцы ее собственного войска? Надо считаться с тем,
что любой воин способен дрогнуть, если приказ о штурме Имперского квартала
отдаст вельможа, который, может быть, станет следующим Императором. Теперь
острее, чем когда бы то ни было раньше, Мара ощущала ущербность цуранского
образа правления.
  - Боги, - воскликнула она в полнейшем расстройстве чувств, - эта
кампания была бы кровопролитной, но честной, если бы мы могли строить
планы без оглядки на Ассамблею!
  Люджану не надо было объяснять, что за тоска гложет сердце
властительницы: он по опыту прекрасно знал, как бездействие и
неопределенность изматывают души солдат, приготовившихся к бою. Его
госпожа пребывала в постоянном напряжении, и это могло плохо кончиться.
Стеганая рубаха, надетая у нее под доспехами, - гамбизон - наверняка
сбилась в складки и стала влажной от пота. Не желая слушать ничьих
советов, эта упрямица наблюдала за ходом схватки, стоя под палящим солнцем.
  Постаравшись, чтобы его голос звучал не слишком резко, Люджан сказал:
  - Тебе, госпожа, нужно использовать любую возможность присесть и
отдохнуть. - Словно показывая ей пример, он подчеркнуто спокойно снял с
головы шлем и уселся, скрестив ноги, на ближайшую подушку. - Дело может
начаться в любую минуту, и невелика будет польза для твоих людей, если ты
будешь шататься от усталости или потеряешь сознание, перегревшись на
солнце. - Он поскреб подбородок, не в силах полностью заглушить голос
тревоги. - Хотя каждому очевидно: то, что маги не заявляют о себе, весьма
подозрительно.
  - Плохой признак, - согласилась Мара. - У Хокану есть такая догадка:
они сочиняют объединенный ультиматум. Если кто-нибудь из нас двоих - я или
Джиро - начнет прямые военные действия с использованием собственных
гарнизонов, маги объявятся сразу, можешь не сомневаться. - Горничная
стащила с госпожи гамбизон, и Мара жестом приказала, чтобы ей подали сухой
на смену. - Я приму ванну попозже, когда дым уляжется и не придется
опасаться, что через час после ванны все вокруг опять будет в копоти и
саже.
  Люджан потер локоть со следами сильного ушиба, но быстро прервал это
движение, когда Камлио подала ему воды. Большими глотками он осушил чашку,
не отводя взгляда от командной карты, развернутой прямо на земле рядом со
столом. Уголки карты были придавлены камнями, а в середине четко
выделялись кольца и линии, сложенные из разноцветных фишек и изображающие
отряды каждого властителя. По ходу дела картину изменяли согласно
последним донесениям. Нетерпение, снедавшее госпожу, испытывал каждый воин
в рядах Акомы. Чтобы головы остались ясными, чтобы не наделать
опрометчивых поступков, порожденных разъедающим душу ожиданием, необходимо
действие; Люджан это понимал. Даже от незначительной стычки есть прок, ибо
она не позволяет вниманию притупиться, а дисциплине ослабеть. Некоторое
время он присматривался к карте, а потом извлек из ножен меч, который
понадобился ему как указка.
  - Очевидно, что группа нейтральных властителей заняла оборонительную
позицию вдоль восточной излучины Гагаджина, между развилкой севернее
Большого Болота и городом Джамаром. Они, конечно, могут двинуться на запад
и побеспокоить фланг Джиро, но более вероятно, что эти ловкачи вполне
удовлетворятся возможностью подождать, а потом проголосовать за победителя.
  Предоставив горничной заниматься своим делом - протереть влажной
губкой и сухим полотенцем лицо госпожи, а потом облачить ее в чистое
платье, - Мара, обратившись к Люджану, тут же принялась рассуждать вслух:
  - Что у тебя на уме? Очередная зловредная выходка? Если мы устроим
переполох и заставим их покрутиться как следует, то, может быть, под
прикрытием этой суматохи нам удастся продвинуть в нужном направлении
несколько наших рот?
  Люджан усмехнулся:
  - Кейок считает, что мы можем захватить пленных, отобрать у них
знамена и доспехи и потихоньку отправить на север роту наших переодетых
бойцов. Что и говорить, такой трюк никому чести не прибавит, но у тебя
найдутся солдаты, достаточно преданные, чтобы их не смущали подобные
тонкости. - В его глазах светилось искреннее восхищение как стройной
фигурой Мары, так и выдержкой, с которой она переносила боль от
многочисленных ссадин и потертостей. Но вопрос сводится вот к чему: какие
отряды мы могли бы выделить, чтобы начать стычку и чтобы при этом наши
враги не распознали подвоха?
  - Пожалуй, в этом деле я мог бы быть полезен, - послышался бархатный
голос.
  Аракаси появился, как всегда, бесшумно, и, хотя Мара давно уже
привыкла к такой его манере, она все-таки вздрогнула от неожиданности;
однако ей удалось скрыть это от окружающих. Зато Камлио, застигнутая
врасплох, пролила на карту воду из кувшина. Растекающиеся струйки смыли с
мест несколько фишек; вода заполнила впадину, представляющую собой
Кентосани, и это зрелище почему-то произвело гнетущее впечатление. Все
находившиеся в палатке замерли, когда Аракаси увидел Камлио - в первый раз
после ее возвращения из Турила. Его глаза на мгновение расширились, и в
самой их глубине промелькнуло чувство, похожее на мольбу. Однако он быстро
совладал с собой, перевел взгляд на карту и сразу приступил к делу:
  - Пролитая вода прекрасно характеризует положение дел. Госпожа, ты
получала мои донесения?
  - Некоторые. - Мара коснулась руки Камлио, давая понять, что ей
следует либо удалиться, либо присесть. - Предоставь горничной навести
здесь порядок, - добродушно проворчала она. Никогда еще Камлио не была так
похожа на беззащитного перепуганного газена; и все-таки путешествие в
Турил не прошло для нее бесследно. Она не надулась и не оледенела, а взяла
себя в руки и села на подушку.
  Аракаси быстро перевел дух, и его брови вопросительно поднялись. Но
затем, посвятив все свое внимание исключительно делу, он встал на колени
рядом со столом и положил руки на край карты. Мара сочла, что он не
выглядит усталым; просто чем-то обеспокоен. На этот раз он не прятался ни
за каким фальшивым обличьем; на нем была простая черная туника с белой
каймой. С тех пор как Мара вернулась с юга, она обменивалась с Аракаси
посланиями, но после убийства Ичиндара они впервые видели друг друга
воочию.
  - Госпожа, наши опасения подтвердились. Инродака и двое его вассалов
состояли в союзе с Джиро; их заявления об нейтралитете лишь политическая
уловка. Осадные орудия были спрятаны в лесах и сейчас находятся в пути к
Кентосани.
  - Где? - оживился Люджан.
  От Аракаси не укрылась перемена в настроении военачальника.
  - К юго-западу от Священного Города. - Удовлетворив любопытство
Люджана, Мастер тайного знания перешел к еще более неприятным новостям:
  - В деле участвуют традиционалисты из провинции Нешка - союзники
Джиро. На север Инродака выслал фланговые отряды, которые наверняка будут
препятствовать продвижению Хокану на юг. У властителя Шиндзаваи солидный
численный перевес, и остановить его они не смогут, но он понесет потери и
проиграет в скорости.
  - Союзники из Нешки? - переспросила Мара. - С ними мы имеем право
повоевать. - Обернувшись к Люджану, она спросила:
  - Гарнизон из моего поместья у Сулан-Ку может организовать вылазку на
запад и перехватить их?
  Аракаси перебил ее с несвойственной ему резкостью:
  - Отряды уже слишком близко от Кентосани. Ты можешь только потрепать
их арьергард и, возможно, заставишь неприятеля развернуть несколько рот
для отражения нашей атаки. Это несколько уменьшит силы, оставленные для
осады, но не помешает им дойти до Священного Города.
  - И к тому же земли твоего родного поместья останутся, по существу,
полностью беззащитными, - добавил Люджан. Он нахмурился, мысленно
представив себе последствия такого шага. - Твоя самая первая сделка с
королевой чо-джайнов позволяет тебе рассчитывать на две роты их воинов.
Они вполне способны отбросить любой отряд, высланный для грабежа или
набега, но не совладают с армией Джиро, если он сосредоточит все силы
Анасати на этом направлении.
  - Маги запретили такой маневр, - возразила Мара, отклонившись вбок,
чтобы горничная с ворохом полотенец могла подойти и ликвидировать лужи на
тактической карте. - Конечно, хотелось бы сохранить мое поместье близ
Сулан-Ку. - Она сцепила пальцы; решение давалось с трудом. - Наша главная
забота - Кентосани. Если Джиро завоюет золотой трон, с нами будет
покончено. А у нас в запасе имеются только планы игрушёчника. И если эти
планы увенчаются успехом, то многие из врагов погибнут, когда в игру
вступят осадные орудия. В этом случае не исключено, что все решит
численность войск. Стоит ее уменьшить - и тогда, может быть, у Джиро не
хватит сил, чтобы пробить стены до подхода легионов Хокану. Нет, поместьем
у Сулан-Ку придется рискнуть. То неведомое, чего надо опасаться, - это
образ действий Ассамблеи. Как поведут себя маги, если мы снимем охрану с
наших владений близ Сулан-Ку и ввяжемся в бой с этими традиционалистами из
Нешки?
  - Никто этого знать не может, - признал Аракаси. Словно не замечая,
что Камлио наблюдает за каждым его движением, он обратил внимание на
поднос с закусками, доставленный ему горничной, когда та кончила приводить
в порядок карту, и взял себе пирожок. - Но есть у меня догадка, что в этом
деле властитель Анасати может перехитрить самого себя. Он сделал все, что
мог, лишь бы представить дело так, как будто эти его приверженцы из Нешки
действуют независимо от него, сами по себе. Если Джиро завоюет трон и
Ассамблея впоследствии обвинит его в чрезмерности амбиций - на этот случай
он позаботился придать себе удобную видимость непричастности. Он может
отрицать наличие таких побуждений и клясться, что союз сложился под
влиянием народного мнения, а притязания на императорскую корону вообще не
его выдумка! Именно на него, так сказать, пал выбор традиционалистов, ибо
они сочли властителя Анасати наиболее достойным преемником погибшего
Императора и сами потребовали императорской короны для своего вожака. -
Прежде чем откусить следующий кусок пирожка. Мастер добавил:
  - Госпожа, может случиться и такое, что Ассамблея еще станет поощрять
твое противодействие столь бурному возвышению Анасати, если усмотрит в
тактике Акомы средство для поддержания естественного баланса сил.
  - Если исходить из такого предположения, то стоит рискнуть владениями
близ Сулан-Ку, - вмешался Люджан. Мечом он отодвинул промокшие фишки,
освобождая эту часть карты.
  Раздражение прозвучало в голосе Мары, когда она сказала:
  - Мы как два дуэлянта, которым сказали, что за использование
определенных приемов судья прикончит провинившегося, на не сообщили, какие
именно приемы запрещены.
  Аракаси отложил недоеденный пирожок и начал по-новому расставлять
фишки; под его руками на карте обозначился зловещий сгусток подобранных по
цвету пятен, со всех сторон окружающих Кентосани.
  - Возможно, Джиро занимает более выгодную позицию для штурма
Имперского квартала, но у нас войско сильнее и лучше снабжено всем
необходимым.
  Мара подхватила недосказанную мысль:
  - Мы располагаем надежной поддержкой Хоппары Ксакатекаса, но он
заперт в Кентосани. Его должность не позволяет ему в отсутствие Императора
предпринимать какие бы то ни было действия, кроме организации обороны, а
Изашани в Онтосете может только послать ему на помощь отряд из их
гарнизона... на всякий случай. - Мара вздохнула. - Политическая обстановка
складывается не в нашу пользу. Для многих возврат к старому Совету кажется
более желательным, чем объединение с нами. Нет, эта война затяжной не
будет. Либо мы одерживаем решительную и скорую победу, либо Джиро получит
еще более широкую поддержку.
  Люджан провел пальцем по лезвию меча, как будто ему досаждали
зазубрины: после короткого утреннего боя меч еще не успели наточить.
  - Ты боишься дезертирства и предательства? - спросил он.
  - Я не боюсь, - уточнила Мара, - но, если мы будем колебаться и
медлить, надо считаться и с такой возможностью. - Когда на карте снова был
восстановлен порядок, Мара на мгновение прикусила губу и затем огласила
свое решение:
  - Необходимо любой ценой сорвать осаду. Мы должны рискнуть
безопасностью владений в окрестностях Сулан-Ку. Люджан, как мы станем это
выполнять?
  Военачальник Акомы нахлобучил свой влажный от пота шлем.
  - Можно попросить нашего друга, властителя Беншаи Чековару, чтобы он
начал движение на север от твоего старого поместья и внезапно остановился
на западном берегу реки. Пусть Джиро гадает, что на уме у господина
Беншаи: то ли он идет для укрепления нашего тамошнего гарнизона, то ли
просто задержался на пути к Священному Городу.
  Злобная усмешка искривила губы Мары.
  - Пусть Джиро только попробует пробиться через ряды Чековары - и его
руки будут достаточно замараны в глазах Ассамблеи.
  - Если Джиро двинется через реку, тот удерет, как испуганный
крикушонок, - сухо заметил Аракаси. - Судя по рассказам слуг из его дома,
он даже во сне бормочет слова, которые выдают его отъявленную трусость.
  Мара вздохнула:
  - Если удача будет на нашей стороне, Джиро об этом не узнает.
  Аракаси хмуро возразил:
  - Джиро наверняка знает. Его советник Чимака имеет в усадьбе Беншаи
своих осведомителей, и они следят за каждым вздохом властителя Чековары.
Мои агенты собрали доказательства того, что дела клана Хадама пребывали в
полнейшем расстройстве все те годы, когда Беншаи занимал пост предводителя
клана. Пышность его нарядов, грозный вид его воинов - все это, как
говорится, прах и суета, а на деле - пустота. Нет, он может решительным
броском продвинуться к реке, но достаточно первого же предположения о
возможной атаке Анасати, чтобы Беншаи Чековара обратился в бегство. Как
только твои владения у Сулан-Ку останутся без охраны, это станет известно
Джиро, потому что половина куртизанок, состоящих при Беншаи, - шпионки
Чимаки.
  Враждебность, прозвучавшая в тоне Аракаси, заставила Камлио гневно
выпрямиться. Она уже набрала было в грудь воздуха, чтобы одернуть его как
следует, но тут же залилась густым румянцем и растерянно потупилась.
  Мара заметила это чуть раньше, чем Люджан. Она незаметно коснулась
запястья военачальника, чтобы тот не спешил продолжать обсуждение военной
стратегии и тактики: пусть скрытое напряжение между Мастером тайного
знания и бывшей куртизанкой наберет силу и вырвется на поверхность.
  Первым заговорил Аракаси; в его голосе звенела сталь варварского меча:
  - Мне не нравятся привычки властителя Беншаи. - На этот раз он и не
пытался скрыть отвращение. - Молодые девушки в роли шпионок - это
излюбленный прием Чимаки. Мару некогда чуть не убила одна такая особа. Ее
звали Теани. - Он помолчал, а потом обратился прямо к Камлио:
  - Если ты хочешь знать, что я думаю по этому поводу или по любому
другому, - тебе нужно спросить, только и всего. Но сделай милость,
перестань смотреть на меня с таким видом, как будто я книжный свиток, или
головоломка, или какой-то говорящий щенок.
  Камлио вскочила на ноги, смущенная и растерянная:
  - Я вовсе не так про тебя думаю!
  Она дышала с трудом, как будто только что прибежала издалека.
Поклонившись Маре, она уже собралась попросить разрешения удалиться, но по
выражению лица властительницы поняла, что поблажки ей не будет. Она
вздернула подбородок и взглянула на Аракаси широко открытыми глазами -
живое воплощение беззащитности и уязвимости.
  - Я не знаю, о чем тебя спрашивать. Я не знаю, что о тебе думать. Но
ты пугаешь меня... до глубины души. - Ее глаза наполнились слезами. - Я
боюсь и не знаю почему.
  Несколько мгновений Мастер тайного знания и его избранница стояли
друг против друга в мучительном замешательстве. Люджан не решался
пошевелиться, но его рука слишком сильно сжимала меч.
  Секунды тянулись невыносимо, и Мара поняла, что именно она должна
положить конец безмолвному противоборству:
  - Камлио, я знаю, почему ты боишься. Ты наконец поняла, что это
значит, когда у тебя есть что терять. А теперь ступай, найди холодной воды
и вымой лицо.
  Словно почувствовав, что перерезаны какие-то невидимые нити, которые
до сих пор опутывали ее, девушка поклонилась с благодарностью и
облегчением, после чего поспешно скрылась за перегородкой палатки.
  Заметив, с каким убитым видом стоит доблестный начальник разведки,
Мара усмехнулась совсем по-детски.
  - Ты побеждаешь, - шепнула она ему. - Недотрога позволила тебе
увидеть ее чувства.
  Аракаси бессильно уронил руки на колени. Окрыленный внезапной
надеждой, он неуверенно спросил:
  - Ты думаешь?..
  Люджан разразился громким смехом и дружески хлопнул Мастера по плечу:
  - Приятель, поверь моему слову. Большинство из нас успевает
переболеть этой лихорадкой еще в детстве, но к тебе, похоже, молодость
пришла намного позже, чем к другим. Госпожа Мара права. Ты получишь
девочку прямо в упаковке, если только согласишься показать ей хоть
какую-то частицу себя, которая нуждается в ее помощи.
  У ошеломленного Аракаси вид был и впрямь забавный.
  - Что?.. - только и мог он произнести.
  - Она должна почувствовать, что нужна тебе, - подтвердила Мара.
  Видя, что Аракаси никак не может взять в толк, что они имеют в виду,
Люджан пояснил:
  - О боги, ну что ж тут непонятного? Она же ни разу не видела, чтобы
ты допустил хоть какую-то оплошность. Ты прикончил убийц из тонга и
остался жив; ты занимался с ней любовью в постели ее хозяина, и если ты
при этом потел, так скорее всего от страсти, а не от страха. Ты прикасался
к ней так, как мало кто из мужчин сумел бы, уж за это я поручусь, а отсюда
следует, что ты - единственный человек на земле, который затронул ее
чувства. Вот она и испугалась: по ее-то понятиям это означает, что либо
она сама сплоховала - при всей ее красоте и выучке, - либо ты оказался
слишком умным, раз сумел устоять против ее чар. Ведь считается, что в ее
объятиях любой мужчина теряет голову, а заодно и способность думать о
чем-то, кроме своего затвердевшего органа. Вот почему она боится. Из всех
ее искусств не нашлось ни одного, которое помогло бы ей, когда речь
заходит о тебе. Она не может воспользоваться ни одной своей защитной
маской. Ей попался мужчина, который может ее понять, но она-то, со своей
стороны, не способна прочесть его чувства! Она устала от постельных
радостей, а забота о мужчине лежит где-то за рамками ее опыта. Ее нужно
отвести куда требуется и показать, что это такое. Но для этого необходимо
избавить ее от благоговения перед тобой. Вот ты в один прекрасный день
попробуй - споткнись о камень, свались ей под ноги и посмотри, не кинется
ли она к тебе и не примется ли врачевать твои ободранные колени. Мара
отметила:
  - Для неотесанного солдафона, который морочит головы женщинам, ты
можешь быть удивительно проницательным, Люджан.
  Военачальник усмехнулся, а Аракаси пообещал:
  - Я подумаю над этим.
  - Если ты хоть однажды задумаешься, имея дело с женщиной, - ты
пропал, - предостерег его Люджан. - По крайней мере, из моих знакомых
никто не влюблялся по правилам логики.
  - Люджан прав, - подтвердила Мара, чутьем угадывая истину. Между нею
самой и Хокану существовало полное обоюдное понимание; их объединяла
гармония тела и разума. Но с безрассудным, прямодушным Кевином, который
пререкался с ней и иногда заставлял ее кричать от бессильного гнева, она
познала страсть, которая не угасла и по прошествии многих лет. При этом
воспоминании сердце у нее забилось быстрее - и лишь порыв ветра, который
занес в палатку запах дыма, заставил ее вернуться к реальности.
  - Отправьте посыльного за нашим военным советником, - распорядилась
она. - Мы должны подготовить планы на случай любых неожиданностей, а пока
не наступит решительный час - оставаться в живых.
  В палатке повисла тишина. Ветер доносил звуки военного лагеря,
живущего в предчувствии большой войны или смертоносного удара Всемогущих
из Ассамблеи.

  ***

  Пронесся шквал, и звук капель, падающих с мокрых деревьев, смешивался
с криками офицеров, распоряжающихся устройством лагеря. Доспехи на воинах
не имели знаков принадлежности к гарнизону какого-либо властителя, и
палатки, установкой которых они сейчас занимались, были грязно-коричневого
цвета. На первый взгляд этот лагерь ничем не выделялся из тысяч других,
выросших в жизненно важных пунктах Империи; в его расположении странным
могло показаться лишь одно: он явно не предназначался для защиты дорожного
перекрестка, моста, брода или важного поместья. Отряд, удаленный на многие
мили от возможных полей предстоящих сражений, готовился к ночлегу в лесной
чаще на расстоянии четырех дней пути до северо-западных предместий
Кентосани. Все совершалось в строжайшем порядке, когда слуги и рядовые
воины устанавливали растяжки палаток и вбивали колышки.
  На небольшом естественном возвышении, под густыми мокрыми кронами
вечнозеленых деревьев расхаживал в очевидном возбуждении Джиро Анасати; за
ним по пятам следовал слуга - ростом пониже господина и более худощавый.
  - Сколько еще я должен ждать? - раздраженно бросил Джиро.
  Слуга забежал вперед и согнулся в поклоне. Джиро обогнул его и
остановился. Слуга, успевший привыкнуть к внезапным переменам настроения
вельможного хозяина, ставшим особенно частыми после выступления армии в
поход, прижался лицом к влажной куче прелой листвы:
  - Твой командный шатер, господин, вскорости будет готов.
  Джиро круто развернулся; глаза его были гневно прищурены.
  - Я не к тебе обращался!
  Бедняга еще глубже вжался в мокрое месиво, как бы во искупление своей
провинности; тем временем властитель Анасати перевел взгляд на
подоспевшего первого советника:
  - Я, кажется, спросил: сколько еще ждать?
  Чимака стряхнул каплю дождя с кончика носа. Вид он имел довольный и
опрятный, несмотря на промокшую одежду и дневной переход по лесному
бездорожью.
  - Терпение, господин. Сегодня один неверный шаг может сорвать все
планы, которые мы вынашивали годами.
  - Нечего ходить вокруг да около, когда я задал вопрос! - возмутился
Джиро, который был не в том настроении, чтобы выносить риторику
наперсника. - Я спросил, сколько еще ждать? Мы не можем оставить на месте
осадные машины, чтобы они гнили без употребления на подступах к Кентосани.
Каждый новый день приносит новые опасности: властителю из Омекана,
которого мы поставили во главе войска, может изменить выдержка или же он
вздумает потешить собственное честолюбие. Всякое промедление только
позволяет легионам Шиндзаваи добраться, до Кентосани и подоспеть на помощь
к Имперским Белым! Мы не имеем права воображать, что Ассамблея не станет
следить за нашими действиями. В любую минуту маги могут вмешаться и
запретить штурм! Так чего же, во имя всех богов, мы дожидаемся?
  Если даже эта тирада и удивила первого советника, он не обнаружил
никакого особенного волнения, а просто остановился на месте, тогда как
Джиро продолжил свое хаотическое хождение. Только отойдя на шесть широких
шагов, властитель наконец заметил, что приспешник, от которого он
потребовал ответа, уже не следует за ним, и с трудом удержался, чтобы не
разразиться бранью. Как всегда, Чимака был готов к любому исходу. Чтобы
получить ответ, Джиро будет вынужден либо вернуться назад и тем самым
признать, что он обеспокоен, либо дать советнику команду снова занять
место рядом с господином - а расстояние между ними успело увеличиться
настолько, что господин будет вынужден повысить голос на удивление всем
находящимся поблизости.
  Джиро мог, конечно, заорать, чтобы отвести душу, но среди его войска
находился отряд из Омекана, и поэтому выбора не оставалось: Джиро пришлось
вернуться к Чимаке.
  Однако уступка эта раздосадованному властителю далась легко. На самом
деле он восхищался остротой ума первого советника. Властитель, который
обнаруживает перед всеми беспокойство и вспыльчивость, не обладает
чувством собственного достоинства, и тот, кто домогается императорской
короны, не должен удостаивать своим вниманием раздражающие мелочи. Всегда
верный своему призванию наставника, Чимака проявлял величайшую
деликатность и в присутствии воинов и слуг не позволял себе даже
легчайшего намека на недостаточное самообладание хозяина.
  Именно эти свойства сделают Чимаку идеальным имперским советником,
подумал Джиро, изогнув губы в отдаленном подобии улыбки. Слегка воспрянув
духом, он взглянул на сподвижника, чья сутулость бросалась в глаза больше,
чем обычно, из-за тяжести вымокшей одежды:
  - С какой стати мы позволяем Акоме делать все, что ей
заблагорассудится? Твоя разведка подтверждает, что Мара намерена заявить о
своих притязаниях на золотой трон для Джастина.
  Чимака побарабанил пальцем по щеке, словно в раздумье, но по хитрому
блеску его глаз Джиро мог заключить, что советник наблюдает за ним
неотрывно.
  - Господин, - спустя некоторое время сообщил Чимака, - твой командный
шатер установлен. Предлагаю обсудить твой последний вопрос внутри - со
всеми удобствами и с глазу на глаз.
  Джиро засмеялся:
  - Ты ухитряешься быть более скользким, чем только что выловленная
рыба, Чимака. Будь по-твоему, мы обсушимся в шатре, а слуги пока подогреют
чай. Но после этого - больше никаких уверток! Боги свидетели, я получу от
тебя ответ, достаточно уже ты напустил туману!
  На этот раз улыбнулся Чимака:
  - Господин мой, разве я подвел тебя хоть однажды? Случалось ли такое,
чтобы мои действия шли вразрез с твоими желаниями?
  Переменчивый характер Джиро снова обнаружил себя. Сквозь стиснутые
зубы властитель процедил:
  - Мара еще жива. Принеси мне ее голову, и я соглашусь, что ты меня не
подвел.
  Ни в малой мере не обескураженный ответом, в котором другой мог бы
усмотреть неприкрытую угрозу со стороны властителя Анасати, Чимака заверил
хозяина:
  - По правде говоря, господин, я сейчас из сил выбиваюсь, затем чтобы
вернее достичь именно этой цели.
  - Ха! - Джиро зашагал через сумрачную рощу, направляясь к шатру,
который выделялся своими размерами. - Не пытайся обвести меня вокруг
пальца, старик. Ты из сил выбиваешься просто из чистой любви к интриге.
  Чимака выжал воду из подола плаща и проследовал за хозяином в
командный шатер.
  - Господин, это дело тонкое, но, если бы я взваливал себе на плечи
подобные заботы только ради собственного удовольствия, это было бы
обыкновенным тщеславием и суетностью. Боги не любят таких изъянов у
мужчины. Поэтому я тружусь ради триумфа твоего дела, господин, только и
всего. Я по гроб жизни - твой верный слуга.
  Неодобрительным жестом Джиро положил конец дискуссии.
  Внутреннее убранство командного шатра еще не было завершено. Горел
только один фонарь; копошились слуги, распаковывая подушки и драпировки.
Со стороны покои Джиро могли показаться скромными, но он настаивал на том,
чтобы внутри ему были обеспечены все привычные удобства, включая занавески
из тонкого шелка и два сундука с книжными свитками. В последнее время он
много читал о спорных толкованиях законов, о государственных должностях,
об управлении Империей и о церемониях, которые должны исполнить жрецы
Двадцати Богов, чтобы коронация снискала одобрение небес.
  Читать в шатре было, однако, утомительно - фонари привлекали
насекомых и в то же время давали недостаточно яркий свет. Властитель
Анасати щелкнул пальцами, и мальчик-слуга сорвался с места, готовый
исполнить любой приказ господина.
  - Сними с меня доспехи. И гляди, чтобы все кожаные ремешки были
промаслены: они не должны пересохнуть.
  Джиро стоял неподвижно, как статуя, терпеливо ожидая, пока мальчик
расстегнет первую застежку. Что касается Чимаки, то он предпочитал
одеваться и раздеваться самостоятельно, хотя высокая должность давала ему
право прибегать к помощи слуг. Он скинул мокрый плащ и присмотрел для себя
сиденье поудобней.
  Молчаливый и расторопный слуга принес ему дымящийся котелок с чаем, и
в это самое мгновение резкий звук, похожий на жужжание, прорезал воздух.
  - Прибывает Всемогущий!.. - воскликнул Чимака. Джиро рывком сбросил
последний щиток, прикрывающий запястье, и круто обернулся, в то время как
все слуги, оказавшиеся поблизости, распростерлись на полу. Когда порыв
ветра качнул стенки шатра и рябь пробежала от опорных шестов по
драпировкам, Чимака поставил котелок на поднос и растворился в тени
дальнего уголка шатра.
  Маг появился в середине одного из ковров, которые были вынуты из
дорожных тюков и разостланы на полу. Его огненно-рыжие волосы высовывались
из-под капюшона, и казалось, его ничуть не беспокоит то, что он наступает
на шелковые подушки, направляясь к властителю Анасати. Оглянувшись по
сторонам, он узрел того, кого искал: Джиро молча ожидал слов Всемогущего,
и куча сброшенных доспехов лежала у его ног.
  - Властитель Анасати, - обратился Тапек к хозяину шатра, - Ассамблея
послала меня к тебе с приказом явиться в Священный Город. Повсеместно
развернуты войсковые отряды, и ради Блага Империи Ассамблея желает
выслушать объяснения, чтобы не допустить превращения позиционного
противостояния в открытую войну.
  Обрадованный тем, что влажные волосы скрывают испарину, выступившую у
него на лбу и щеках, Джиро поднял голову и исполнил безупречно
почтительный поклон.
  - Твоя воля, Всемогущий. Если кто и нарушит ваш эдикт, это будет не
Анасати. Но дерзну спросить: если я явлюсь в Кентосани, кто позаботится о
том, чтобы Мара из Акомы и ее супруг из дома Шиндзаваи соблюдали эдикт о
запрещении вооруженных столкновений?
  Тапек нахмурился:
  - Это не твое дело, властитель Джиро! Не бери на себя смелость
задавать вопросы!
  Хотя Всемогущий отнюдь не был настроен против дома Анасати, ему была
противна сама мысль о том, что какой-нибудь обнаглевший властитель может
произнести слова, содержащие хотя бы намек на возражение. Однако, увидев
смиренно склоненную голову Джиро, Тапек смилостивился:
  - Властительница Мара получила точно такой же вызов. Ей также
приказано явиться в Кентосани. Так же как тебе, ей дано десять дней на то,
чтобы исполнить приказ! На следующий день после окончания траурных
церемоний вы оба предстанете перед Ассамблеей, чтобы изложить причины
своих поступков и свои намерения.
  Джиро быстро обдумал услышанное и подавил улыбку удовлетворения.
Десяти дней быстрого марша вряд ли будет достаточно, чтобы Мара успела
прибыть в Кентосани. Его позиция лучше; однако преимущество Анасати
заключается не в местоположении его главной армии на юге, как все
предполагают, а в наличии тайно оборудованного лагеря близ Священного
Города, где готовится давно задуманный штурм. Маре придется покрутиться,
чтобы выполнить требование Ассамблеи, тогда как у него остается некоторый
запас времени, чтобы наилучшим способом использовать свои преимущества.
Желая скрыть направление своих мыслей, властитель тяжело вздохнул:
  - Времена настали неспокойные, Всемогущий. Передвижение по дорогам
небезопасно для любого властителя, если иметь в виду, что вокруг рыскают
другие честолюбивые властители со своими отрядами. Возможно, Мара для виду
и соблюдает ваш запрет и не посылает легионы Акомы атаковать мои войсковые
колонны, но приходится помнить про ее сторонников и приверженцев. У многих
друзей покойного Императора есть причины, чтобы желать моей смерти просто
потому, что я оказался вождем партии традиционалистов.
  - Это верно. - Тапек сделал великодушный жест. - Тебе разрешается
путешествовать в сопровождении почетного эскорта для обеспечения твоей
безопасности. Когда ты достигнешь Священного Города, можешь ввести с собой
под защиту его стен сто воинов. Поскольку порядок в городе пока еще
поддерживают Имперские Белые, этого количества будет достаточно, чтобы не
опасаться убийц.
  Джиро низко поклонился:
  - На все твоя воля. Всемогущий.
  Он так и не разогнулся, пока раздавшееся снова жужжание не возвестило
об отбытии Тапека. Когда же он распрямился, оказалось, что Чимака сидит на
прежнем месте, прихлебывая чай, и в промежутках между глотками смахивает
пыль с подушки, на которую ненароком ступил Всемогущий. Лицо у него было
бесстрастным и непроницаемым, как будто никакой высочайший посетитель не
почтил их только что своим появлением. Однако дьявольское удовлетворение
все-таки окрасило слабым румянцем его худое лицо.
  - Почему это ты так собой доволен? - буркнул Джиро, чуть ли не
выдернув сухой кафтан из рук слуги. Властитель перешагнул через груду
снятых доспехов и, удостоверившись, что его подушка чиста, уселся,
скрестив ноги, напротив советника.
  Чимака отставил свою чашку, потянулся за котелком и спокойно налил
чаю в чашку хозяина.
  - Пошли своего скорохода за наследником Омекана. - Первый советник
Анасати передал чай хозяину, а потом потер руки; его глаза блестели от
радостного предвкушения. - Наш план близок к исполнению, господин мой!
Ассамблея, сама того не подозревая, помогает нам его осуществить!
  Джиро принял чашку с такой недовольной гримасой, как будто она была
наполнена скверно пахнущей микстурой.
  - Опять ты увиливаешь от прямого ответа! - упрекнул он старого
хитреца. Однако ему хватило благоразумия, чтобы не пренебречь советом
Чимаки.
  Когда мальчик-гонец отправился выполнять данное ему поручение, Джиро
уставился тяжелым взглядом на верного наперсника и, сделав глоток,
произнес:
  - Итак, через четыре дня мы будем в Кентосани с сотней моих лучших
воинов. Ну а сверх того, какие такие подарки судьбы, по-твоему, нас
ожидают?
  - Великие дела, господин. - Чимака поднял руку и начал по пунктам
загибать пальцы. - Мы оставим этот лагерь и поспешим в Кентосани в строгом
соответствии с вызовом Всемогущих. Далее, будем исходить из предположения,
что и Мара повинуется приказу, - это наверняка так, потому что если она
ослушается, то ее смело можно считать покойницей, этого ей Ассамблея не
спустит. Так или иначе, ей останется еще несколько дней пути, когда мы уже
будем в Кентосани и готовы к штурму Имперского квартала, хотя об этом
никто и не догадывается. - Чимака усмехнулся и загнул безымянный палец. -
Тем временем военачальник клана Омекан исполняет приказы своего властителя
и начинает осаду Священного Города, как мы и замышляли. Но тут, по милости
Ассамблеи, возникают перемены к лучшему: ты, господин мой, оказываешься
неповинным в этой атаке, поскольку находишься внутри стен. Если маги будут
протестовать против штурма имперской резиденции, тебя это не коснется. И в
конечном счете кто может требовать, чтобы ты отвечал за действия народных
толп, вздумавших посадить тебя на трон? Но - увы, увы! - к великому
огорчению Имперских Белых, старые стены все же оказываются недостаточно
прочными. Они рушатся, и войска врываются на улицы города.
  Глаза Чимаки так и сверкали. Менее возбудимый, но циничный и
осторожный, Джиро поставил на поднос свою чашку.
  - Наши союзники, ведомые Омеканом, захватывают Имперский квартал, -
насмешливо подхватил он пророчества Чимаки. - Дети Мары становятся
жертвами несчастного случая, и вот - кто бы мог подумать? - имперский
траур подходит к концу, и к тому времени, когда госпожа Мара пожалует в
Кентосани, на золотом престоле уже сидит новый Император, и его имя -
Джиро.
  Презрение, которое до сего времени едва ощутимо сквозило в плавной
речи Джиро, теперь вырвалось на поверхность, превратившись в откровенное
раздражение:
  - Первый советник, в твоих рассуждениях есть кое-какие изъяны... и
позволь мне указать на них.
  Чимака почтительно наклонил голову, но его воодушевление было похоже
на горку присыпанных золой углей, которые в любую минуту могут вспыхнуть
костром.
  - Мара!.. - сообразил он. Я ничего не сказал про акомскую гадину,
которую ты так жаждешь увидеть мертвой.
  - Вот именно, Мара! - подтвердил властитель, которому изрядно надоели
словесные выкрутасы советника, весьма напоминающие его тактику при игре в
шех. - Так что ты можешь о ней сказать?
  - А она и будет мертва. - Чимака выдержал драматическую паузу, слегка
отклонившись, чтобы дать возможность слуге, который трудился у него за
спиной, расстелить еще один ковер на полу шатра. Затем он продолжил беседу:
  - Ты думаешь. Ассамблея будет сидеть сложа руки, если отряды Акомы
атакуют твою главную армию у Сулан-Ку?
  На этот раз Джиро быстро смекнул, куда клонит советник:
  - Всемогущие избавят меня от необходимости убивать Мару! Они убьют ее
сами! - Он подался вперед, чуть не пролив чай на столик. - Но это же
великолепно! Ты думаешь, мы можем подстрекнуть ее к атаке?
  Чимака благодушно улыбнулся и налил себе вторую чашку чая. В
полумраке шатра его зубы хищно блеснули.
  - Я знаю, что это так и будет, - признался он. - На кон поставлена
жизнь ее детей, а она женщина. Будь уверен, она рискнет всем, что имеет,
ради сына и дочери. И если она не пошлет воинов в атаку, твои отряды на
юге свернут лагерь и пойдут в обход ее позиций, чтобы двинуться к
Кентосани. К этому времени ты уже будешь провозглашен Императором, но для
укрепления твоей власти с первых же дней тебе потребуется поддержка всех
легионов Анасати, которые будут наводить порядок на землях, окружающих
Священный Город. Премудрый Мастер тайного знания, состоящий при Маре,
объяснит ей все это с полнейшей уверенностью, ибо такова истина.
  Ошеломленный грандиозными картинами будущего, раскрывающимися перед
ним, Джиро тоже улыбнулся:
  - Маги займутся уничтожением Мары, а я захвачу золотой трон. Конечно,
мы можем лишиться всей армии дома Анасати, но это не станет такой уж
непоправимой потерей. С Акомой будет покончено, и я удостоюсь наивысшей
чести во всей Империи. Тогда под мою команду перейдут пять тысяч Имперских
Белых, и все властители склонятся перед моей волей.
  Открылся входной полог шатра, и Джиро поневоле вернулся с неба на
землю. Как только он увидел, кто к нему пожаловал, его лицо сразу
приобрело подобающую случаю невозмутимость.
  Пригнувшись, чтобы не задеть головой верх входного проема, вошел
молодой человек, решительным шагом направившийся к хозяину шатра. Его
доспехи также не имели отличительных признаков, но курносый нос и плоские
щеки позволяли безошибочно опознать в нем потомка древнего рода Омеканов.
  - Ты вызывал меня, властитель Джиро? - надменно осведомился он.
  Властитель Анасати поднялся на ноги:
  - Да, Кадамоги. Возвращайся у. своему отцу как можно скорее и сообщи
ему, что срок настал. Через пять дней мы пойдем на приступ стен Кентосани,
использовав мои осадные орудия.
  Кадамоги поклонился:
  - Я передам ему. А потом ты, господин Анасати, сдержишь клятву,
данную нам в обмен за нашу поддержку: взойдя на золотой трон, ты прежде
всего восстановишь Высший Совет и позаботишься о том, чтобы глава клана
Омекан получил белую с золотом мантию Имперского Стратега!
  Губы Джиро искривились в гримасе почти нескрываемого недовольства.
  - Я не настолько выжил из ума, чтобы так быстро забыть обещание,
данное твоему отцу. - Видя, что молодой аристократ из дома Омекан весь
напрягся в ожидании оскорбления, властитель Анасати умиротворяюще поднял
руку. - Мы зря тратим время. Возьми мои лучшие носилки и самых быстроногих
носильщиков, чтобы ты мог скорее справиться со своей миссией. Что же до
меня, то мне еще необходимо посоветоваться со своим военачальником: он
должен подготовить для меня почетный эскорт.
  - Почетный эскорт? - удивился Кадамоги. - Зачем тебе понадобился
почетный эскорт?
  Джиро рассмеялся:
  - Я тоже отправляюсь в путь. По приказу Ассамблеи я должен явиться в
Кентосани: Всемогущие вызвали меня, чтобы получить объяснения, касающиеся
развертывания моего войска!
  Лицо Кадамоги прояснилось, и он облегченно хохотнул:
  - Как это кстати. Весьма кстати. И наш план возрождения Высшего
Совета близится к успешному завершению; похоже, это дело решенное.
  Джиро важно кивнул:
  - Ты прав. Осада будет недолгой, принимая во внимание поддержку
изнутри. К тому же Ассамблея попридержит сторонников Благодетельной. - В
его тоне промелькнуло злорадство. - Маги избавят нас от грязной работы:
они сами расправятся с Марой. И будь она трижды Слугой Империи, но она
умрет в полыхании магического пламени, обжаренная, как мясная туша!
  Пухлые губы Кадамоги растянулись в улыбку.
  - За это нам бы надо осушить по стакану вина, прежде чем я тронусь в
путь, верно?
  - Превосходная мысль! - Джиро хлопнул в ладони, подзывая слуг, и лишь
краем глаза заметил, что подушка, на которой сидел Чимака, опустела. Да и
чашка, стоявшая на столике, также исчезла; ничто не свидетельствовало о
том, что пару минут назад здесь находился первый советник дома Анасати.
  "Этот человек более изворотлив, чем сам бог плутовства", - подумал
Джиро; затем появилось вино, и он настроился на дружеский вечер в компании
с наследником клана Омекан.

  ***

  За стенами командного шатра, под моросящим вечерним дождем, среди
древесных стволов продвигалась неприметная фигура. Через руку Чимаки была
переброшена накидка из промасленной шерсти: в спешке советник не позволил
себе задержаться даже для того, чтобы ее надеть. Деловитой походкой
направляясь к шатру, где помещались гонцы-скороходы властителя Анасати, он
не переставал что-то рассчитывать на пальцах. При этом он монотонно
бормотал:
  - Те остатки войска Минванаби... воины, которые не стали присягать
Маре... да, пора бы им теперь отработать свой хлеб, я так думаю. Конечно,
осторожность прежде всего... только на тот случай, если Мара ускользнет
из-под надзора Ассамблеи. Она умна. Нельзя исходить из предположения,
будто мы знаем все уловки, которые приготовлены ее советниками и
офицерами. Надо бы еще как следует разобраться с тем случаем, когда все
думали, будто она пребывает в добровольном затворничестве, в храмовой
келье. Если она действительно там обреталась, то как же ей удалось
внезапно оказаться у себя в усадьбе?..
  Чимака спешил. Его мысли витали далеко, но он не спотыкался о корни и
не петлял между деревьями, хотя тьма стояла кромешная и местность была ему
незнакома. Уверенно перешагивая через растяжки и колышки палаток, советник
мысленно отшлифовывал свой запасной план.
  - Да, надо приготовить для этих солдат доспехи зеленого цвета -
геральдического цвета Акомы, чтобы они могли затесаться в охрану Мары...
но пусть остаются в укрытии до самой последней минуты, когда
властительница обратится в бегство. Вот тогда они смогут втереться в строй
охраны, рассредоточиться между воинами и перебить защитников Мары.
Прикинувшись верными солдатами Акомы, они получат возможность либо
захватить ее в плен и передать ее в руки черноризцев, либо доставить себе
удовольствие и самим убить ее в отместку за хозяина Минванаби, чей род она
погубила. Да... вот это было бы дело!
  Чимака добрался до огороженного участка лагеря, где находилась
палатка скороходов. Когда он внезапно появился из мрака рядом с часовым,
тот от неожиданности не стал раздумывать, и советник едва не получил
разящий удар мечом в грудь.
  - Да сохранят нас боги от наших же людей! - воскликнул он,
отклонившись назад и швырнув свою свернутую накидку, чтобы защититься от
клинка. - Это же я, Чимака, ты что, не видишь, слепой дурень? Ну-ка, найди
мне гонца, который успел отдохнуть от последней пробежки, да поворачивайся
поживей, пока я не решил доложить хозяину о твоей нерасторопности.
  Солдат закивал с выражением опасливого почтения на лице, ибо всем
было хорошо известно, сколь незавидна участь любого, кто вызовет
неудовольствие первого советника. Он нырнул в палатку гонцов, а Чимака, не
обращая внимания на мягкий теплый дождик, возобновил свое монотонное
бормотание.


                                  Глава 12

  НЕПОВИНОВЕНИЕ

  Паланкин тряхнуло.
  Проснувшись от толчка, Мара не сразу поняла, где она находится. Потом
вспомнила: она не у себя в шатре. В путь она пустилась по приказу
Ассамблеи и вот уже два дня путешествовала в богато украшенном паланкине.
Тридцать носильщиков тащили на себе это чудовище, периодически сменяясь
для отдыха. Не останавливались даже для того, чтобы поесть; подкреплялись
на ходу.
  Была ночь, но она не знала, который час.
  Легкий ветерок шевельнул занавески и пахнуло дождем, когда Кейок,
сидевший напротив нее, потянулся вперед, высунул голову в окно и обменялся
парой слов с кем-то из эскорта. Спросонья Мара еще не совсем пришла в
себя, но по тону военного советника поняла: что-то произошло.
  Выпрямившись на подушках, властительница спросила:
  - В чем дело, Кейок?
  Старик втянул голову в паланкин. Свет масляной лампы, свисавшей с
потолка, выхватил из темноты его лицо, казавшееся высеченным из гранита.
  - Неприятности? - предположила Мара.
  Кейок ответил коротким кивком:
  - Гонец от Аракаси принес дурные вести. - Затем, прекрасно понимая,
что требуются пояснения, он сообщил:
  - Посланник домчался до нас на спине чо-джайна.
  Мара почувствовала, как ее наполняет холодный липкий страх. Сердце
глухо стучало.
  - Боги! Что же случилось?
  Старый сподвижник был краток:
  - Наконец-то стало известно, где находится Джиро. Он не с войсками
Анасати, как мы предполагали. Он опережает нас: сейчас ему остается около
суток ходу до Кентосани.
  Мара тяжело откинулась назад: полученные известия предвещали крах
всех ее надежд.
  - Значит, у него есть в запасе пять дней, чтобы безнаказанно творить
зло. Ведь этот недоумок, господин Фрасаи, не придумал ничего лучше, чем
отослать Хоппару Ксакатекаса домой после убийства Императора.
  Кейок перебил ее:
  - Госпожа, это еще не все.
  Первая мысль, пронзившая душу, - неужели погибли дети? Попытавшись
отогнать жуткие картины, которые рисовало воображение, она заставила себя
рассуждать здраво. Кейок не успел ничего добавить к сказанному, но
властительница уже все домыслила сама:
  - Осадные орудия Джиро? - Ее голос звучал тускло. Оба понимали и
размер беды, и ее возможные последствия.
  Кейок коротко кивнул:
  - Атака на стены может начаться в любую минуту. Аракаси обнаружил,
что наша попытка диверсии провалилась. Планы твоего игрушечника сорваны.
По всей видимости, механики, которым это было поручено, уже давно схвачены
и убиты. А мы получали по сети ложные донесения об успехах. Аракаси смог
только сообщить, что при штурме стен Кентосани осадные орудия сработают
безотказно и штурм будет проходить под знаменами геральдических цветов
Омекана. Если к этому времени Джиро окажется внутри Имперского квартала,
все будет выглядеть так, будто его руки чисты. А тогда последующие
притязания на золотой трон получат законное основание и будут расценены
как готовность восстановить мир.
  Мара до боли сжала зубы.
  - Он пока еще не вошел в Имперский квартал?
  Лицо Кейока оставалось по-прежнему непроницаемым.
  - Нет еще. Но эти новости не такие уж свежие. Многое могло измениться
с тех пор, как гонец помчался на юг.
  - Мы к этому не готовы! - вырвалось у Мары. - О боги, да разве у нас
была возможность приготовиться?
  В ее голосе звенело отчаяние. С тех самых пор как она вернулась из
Турила, казалось, какая-то злая сила неумолимо обрушивала на нее нежданные
напасти. Жестокая судьба бросила властительницу в кровавый омут, не дав ни
минуты хотя бы для того, чтобы осмотреться. А ведь у нее были, совсем
близко были средства предотвратить катастрофу. Если бы ей была дарована
маленькая передышка, чтобы выбрать план и использовать те преимущества,
которые давало присутствие магов Чаккахи!..
  - Госпожа!.. - Кейок мягко вернул ее к реальности.
  Понимая, что молчание слишком затянулось, Мара овладела собой:
  - Все складывается так, что мы обречены на поражение. Но я не могу
сдаться без борьбы. Если я буду бездействовать, моих детей скоро убьют, и
тогда род Акома кончится вместе со мной. Я не хочу, чтобы на моих
преданных слуг, оставшихся без хозяйки, пала немилость богов, а именно так
все и будет, если я смиренно подчинюсь "правосудию" императора Джиро.
  - Все предпочли бы погибнуть, сражаясь в войсках Акомы, но не влачить
жалкое существование серых воинов, - заверил ее Кейок.
  Мару била дрожь, но она сумела справиться с собой.
  - Итак, обстоятельства вынуждают нас идти на крайние меры. - Она
потянулась вперед, откинула занавеску паланкина и позвала:
  - Люджан!
  Военачальник Акомы отсалютовал ей; с плюмажа разлетелись водяные
капли.
  - К твоим услугам, госпожа!
  - Отошли носильщиков на такое расстояние, чтобы они не слышали нашего
разговора, - скомандовала Мара, - и прикажи им отдыхать. Когда они будут
достаточно далеко, поставь гвардейцев в кольцо обороны вокруг паланкина.
Затем мне понадобятся - помимо гонца Аракаси - чо-джайн, который его
привез, Сарик, Инкомо и ты сам. Мы должны безотлагательно собрать совет и
принять точные решения.
  Невзирая на темноту и дождь, приказы были переданы быстро и без
суеты. Немногие минуты, которые Мара провела в ожидании, она изнемогала
под бременем страха и тоски. Тем временем предусмотрительный Кейок отогнул
и закрепил ремешками занавески с обеих сторон, чтобы советники, вызванные
госпожой, могли разместиться вокруг паланкина. Свет фонаря, падающий на
подушки, высветил круг знакомых лиц. За этим кругом простирался сплошной
мрак.
  Мара вглядывалась в своих сподвижников. Вот Кейок, которого она знала
с детства; вот Сарик, совсем молодым назначенный на должность первого
советника, а рядом - Инкомо, избавленный Марой от неминуемой судьбы
пленника - смерти или рабства. Каждый из них не раз творил сущие чудеса
храбрости и преданности, но сейчас настал срок потребовать большего: по
сути, речь шла о том, чтобы некоторые из них - а может быть, и все -
пожертвовали жизнью. Нельзя было принимать в расчет страх, обиды,
сожаления; единственное, что сейчас имело значение, - это
целесообразность. Поэтому она без обиняков огласила свою волю, понимая,
что эти распоряжения могут оказаться последними в ее жизни. Голос
властительницы звучал ровно и бесстрастно, хотя это стоило ей немалых
усилий.
  Прежде всего Мара обратилась к чо-джайну, который - насколько она
могла судить по виду - был пожилым работником.
  - Начну с самого важного: я бесконечно признательна твоей королеве за
то, что она предоставила мне возможность воспользоваться твоими услугами.
  Чо-джайн склонил голову:
  - Мои услуги были оплачены, госпожа Мара.
  - Благодарность лишь дополнение к обычной денежной оплате. Прошу тебя
сообщить ей это сейчас, если у тебя есть такая возможность. -
Властительница замолчала, и послышалось тоненькое жужжание - это чо-джайн
передавал послание в свой улей. Когда звук прекратился, она заговорила
снова:
  - Скажи, почтенный работник, не нарушаю ли я каких-либо правил,
задавая тебе вопросы? И могу ли попросить еще об одной услуге, но так,
чтобы ты не пострадал из-за того, что не сможешь отдохнуть с дороги?
  Чо-джайн снова склонил голову:
  - Ночной воздух сегодня мягок, госпожа Мара. Мне не нужен отдых, если
не похолодает. Скажи, что тебе нужно.
  Мара испытала едва заметное облегчение: на пути стало одним маленьким
препятствием меньше.
  - Мне нужно, чтобы военачальник Люджан как можно скорее был доставлен
на юг и присоединился там к моей армии вблизи города Сулан-Ку. От этого
зависит, сохранится ли мой род.
  - Я в твоем распоряжении, - произнес чо-джайн. - Охотно отвезу твоего
офицера.
  - Если мне суждено выжить, твоя королева будет вправе потребовать от
меня вознаграждения, - сказала Мара с искренней признательностью. - И еще
я хотела бы попросить, чтобы ты дал моему советнику Сарику точные
указания, как добраться отсюда до ближайшего входа в улей. - Когда
чо-джайн согласно кивнул, она добавила:
  - Сарик, пойди вместе с ним. Выясни, где улей, отбери десять солдат
из моей охраны, самых быстроногих, и еще добудь мне облегченные доспехи,
чтобы я могла в темноте сойти за воина.
  Сарик быстро поклонился и покинул круг. "Одним меньше", - подумала
Мара; она с трудом проглотила комок в горле.
  - Люджан!
  Военачальник шагнул вперед. Его волосы влажными прядями прилипли к
вискам; рука покоилась на эфесе меча.
  Верный своему обыкновению сглаживать остроту трудных минут дерзкими
или двусмысленными шутками, бравый офицер с комической гримасой уличного
приставалы заверил "клиентку":
  - Госпожа, услада взора, ты только открой свое желание, а уж мы не
оплошаем.
  Мара подавила смешок, больше похожий на рыдание.
  - Я требую невозможного, солдат. - Она заставила себя улыбнуться. -
Хотя, боги свидетели, ты уже совершил такое в круге поединка в Чаккахе. -
Продолжать было трудно, но Мара овладела собой:
  - Военачальник, я приказываю, чтобы ты принял командование над южной
армией. Если войско Анасати попытается перестроиться и двинуться на север,
восток или запад - ты бросишь в бой весь наш гарнизон, но не дашь уйти
отрядам властителя Джиро. Сражайся до последнего; не допусти, чтобы они
соединились со своим господином в Священном Городе. Когда явятся Черные
Хламиды, чтобы тебя покарать, уклоняйся от вспышки их гнева любым способом.
  Она остановилась. Понадобилась вся сила ее воли, чтобы сохранить
самообладание.
  - Люджан, я прошу тебя, чтобы ты пожертвовал жизнями воинов Акомы,
всех до единого, прежде чем разрешишь армии Джиро хотя бы на шаг
приблизиться к Кентосани.
  Люджан отсалютовал, ударив кулаком в грудь.
  - Властительница Мара, вот моя торжественная клятва. Либо твоя армия
одержит верх, либо я устрою такой ближний бой, что черноризцам придется
уничтожить нас всех - и Анасати, и Акому. - Он быстро поклонился и
выпрямился. - Во имя твоей чести, госпожа.
  Затем он сделал шаг и его поглотила ночь. "Если Люджан останется в
живых и мы снова встретимся, - пообещала себе Мара, - я так награжу его,
что ему и не снилось". Однако вознести благодарственную молитву каждый из
них когда-нибудь сможет лишь при одном условии: если Джастин займет
золотой трон. Даже если Акома победит, Люджан может остаться без награды:
ведь из тех, кто когда-либо оказал неповиновение Ассамблее, не выжил ни
один. Мара подняла голову и задала вопрос, который должна была задать:
  - Кейок, мой верный на все времена друг и наставник, видится ли тебе
иной выход?
  Воин, тяжело израненный на полях сражений, ответил твердо:
  - Нет, дитя моего сердца. Отдать судьбу твоего сына в руки врага -
значит отдать все. Если Джиро взойдет на золотой трон, наши жизни и честь
Акомы обратятся в прах. Впрочем, может быть, до этого дело и не дойдет,
потому что к тому времени нас испепелит Ассамблея? - Он улыбнулся, как
улыбаются только солдаты, видевшие смерть лицом к лицу. - Если же мы умрем
с честью, то войдем в историю как единственный дом, пожелавший бросить
вызов Всемогущим. Тут не может быть среднего пути.
  Мара смотрела прямо перед собой. Другого выхода не существовало.
Отступать было некуда. Следовало отдать последний приказ, самый для нее
трудный.
  - Кейок, Инкомо! - Ее голос дрогнул. - Отсюда наши пути должны
разойтись. Вам надлежит идти с паланкином и охраной. Держите путь на
Кентосани и ведите себя так, как будто бы ничего из ряда вон выходящего не
случилось. Кто-нибудь, возможно, сочтет эту миссию незначительной по
сравнению с деянием, которое я поручила Люджану. Но по моему глубокому
убеждению, ваша задача может оказаться самой важной из всех. О том, что
меня нет в паланкине, черноризцы не должны догадаться до самого последнего
мгновения. Ваши жизни драгоценны не только для меня, но и для всего рода
Акома. Но властительница моего ранга не может отправиться для встречи с
магами в Священный Город без наиболее уважаемых своих сподвижников. Ваше
присутствие необходимо, чтобы сохранять надлежащую видимость. От этого
зависит, есть ли у нас надежда спасти Касуму и Джастина.
  - Мараанни, - Кейок назвал ее ласковым именем, к которому она
привыкла в детстве, - оставь свои страхи. Что до меня, я - старик. Друзья
моей юности, почти все, переселились в чертоги Туракаму, и, если боги
будут ко мне милостивы и исполнят самое заветное мое желание, я просил бы
их о том, чтобы встретить Красного бога на много лет раньше, чем ты. -
Кейок замолчал, но затем, словно что-то припомнив, улыбнулся. - Госпожа, я
хотел бы, чтобы ты знала вот что. Ты открыла мне истинный смысл жизни
воина. Каждый может погибнуть сражаясь с врагами. Но настоящее испытание
чести для мужчины - это жить. За плечами у меня долгая жизнь и немало дел,
за которые не приходится стыдиться. Но понадобился пост советника, которым
ты меня удостоила, чтобы я осознал подлинную суть содеянного. - Глаза
Кейока подозрительно блестели, когда он обратился к властительнице с
последней просьбой:
  - Госпожа, с твоего разрешения, я хотел бы помочь Сарику выбрать
десять воинов, которые будут сопровождать тебя в броске на Кентосани.
  Не в силах произнести ни слова, Мара молча склонила голову. Кейок
пошарил среди подушек в поисках своего костыля, нашел его и встал. Затем
резко шагнул в темноту, прямой, как в юности, и побуждаемый той же
преданностью, которая вела его в сражениях. Когда Мара наконец собралась с
духом и подняла голову, он уже скрылся из виду, но его голос был слышен:
старый воин требовал, чтобы ему дали меч и шлем из походного запаса оружия.
  - Черт подери!.. - огрызнулся он, использовав для этого мидкемийское
ругательство, когда кто-то доложил, что он должен путешествовать в
паланкине с почетом и удобством. - Я пойду пешком и с оружием, и каждый,
кто осмелится предложить мне иное, может скрестить со мной меч, если не
боится быть побитым!
  Мара хмыкнула. Только двое оставались в ее внутреннем круге: гонец
Аракаси - по существу, совсем чужой - и Инкомо, которого она не успела
узнать так же хорошо, как других, дольше носивших цвета Акомы. Узкоплечий,
сутулый старый советник успел послужить на своем веку двум домам и уцелел
при гибели рода Минванаби. Он заговорил, и его слова прозвучали необычайно
сильно:
  - Госпожа Мара, знай, что ты завоевала мою любовь и уважение. Сейчас
мы расстаемся, и все, что я могу оставить тебе на прощание, - это мой
скромный совет. Я призываю тебя, ради Блага Империи, которую мы оба чтим:
не изменяй своим целям. Ты должна завладеть золотым троном раньше Джиро, и
будь уверена, что в глазах всего народа правота на твоей стороне. - Он
застенчиво улыбнулся. - Я, некогда верно служивший твоему заклятому врагу,
на службе у тебя снискал больше чести и радости, чем в самых смелых
мечтах. Исполняя приказы властителей Минванаби, я делал это из чувства
долга и во имя чести их дома. Если бы Тасайо был повержен любым другим
правителем, я бы умер рабом, так что я не понаслышке знаю цену твоим
принципам. Перемены, ради которых ты трудишься, благотворны. Сделай
Джастина Императором и правь справедливо и мудро.
  Несколько смущенный тем, что позволил себе такое открытое проявление
чувств, Инкомо поднялся на ноги. Он низко поклонился и, благодарно
улыбнувшись, поспешил прочь - дать Сарику последний совет, хоть это, быть
может, и не требовалось.
  Мара опять сглотнула ком в горле. Она перевела взгляд на посланца
Аракаси; гонец, казалось, так устал, что готов вот-вот заснуть сидя. Жалко
было вырывать его из дремоты, но у Мары не было времени дожидаться, когда
он очнется сам. Она мягко спросила:
  - Если тебе это известно, скажи: моему мужу сообщили о тех новостях,
которые ты принес сюда?
  Гонец встрепенулся:
  - Госпожа, властитель Шиндзаваи должен был получить послание раньше
тебя, ведь он ближе к Кентосани.
  Мару снедало желание узнать, что предпринял Хокану, когда ужасные
вести достигли его ушей. Может статься, она никогда этого не узнает или
узнает и будет всю жизнь сожалеть о том, что не осталась в неведении.
Возможно, она уже обрекла мужа на смерть, отдав Люджану приказы,
находящиеся в вопиющем противоречии с эдиктом Ассамблеи. Но так это или не
так, а в глубине души Мара верила, что ее супруг ни за что не позволит
Джиро добраться до святая святых Кентосани. Смерть убитого отца взывала об
отмщении, к тому же под угрозой была жизнь наследницы Шиндзаваи. Хокану
сделает то, чего требует честь, и прикажет своим воинам атаковать, даже
если у него не будет никаких шансов на успех. Она посмотрела на
измученного посланца и огласила свой последний приказ, который, как она
надеялась, должен был дать ему возможность сохранить жизнь.
  - Ты покинешь наше общество, - произнесла она железным голосом. Гонец
мгновенно, как по тревоге, насторожился и выслушал ее распоряжения с
предельным вниманием. - Отправляйся немедленно. Ты должен передать Аракаси
следующие указания: скажи ему, пусть ищет свое счастье, а где - он должен
знать сам. И если он вздумает возражать, скажи ему, что это мой приказ -
приказ его госпожи, и честь обязывает его подчиниться.
  Окончательно проснувшись, гонец кивнул. Если ему и показалось
странным такое сообщение, он просто предположил, что тут не что иное, как
некий мудреный шифр.
  - На все твоя воля, госпожа.
  Он встал и шагнул в темноту.
  Оставшись одна в паланкине, Мара развязала ремешки занавесок. С тихим
шелестом упал тонкий шелк, подарив ей редкую минуту уединения. В отчаянии
она закрыла лицо руками. Все, чего удалось добиться в Чаккахе, теперь
утратило всякий смысл. Если бы она умерла там, исход оказался бы тем же
самым: жизнь ее сына будет принесена в жертву ненасытному честолюбию
Джиро. В приступе острой жалости к себе она терзалась мыслью: может быть,
судьба обошлась бы с ней по-другому, если бы много лет назад она не
унизила Джиро, выбрав в мужья Бантокапи?
  Не должна ли она усмотреть в этом запутанном, грязном клубке
политических страстей кару богов за ее тщеславие? Неужели боги наказывают
ее за неистовое, всепоглощающее стремление сохранить имя и честь семьи
Акома? Неужели богам не угодна ее изматывающая борьба, начавшаяся с того,
что она принесла в жертву жизнь первого мужа? Никого не посвящая в свой
опасный замысел, она поставила ему такую ловушку, из которой у него не
было иного выхода, кроме смерти. Не проклинал ли он молча имя Акомы в тот
миг, когда упал на свой меч? Мару пробрал озноб. Может быть, все давно
предрешено и ее дети умрут, как Айяки, - так же как он, ставшие жертвами
Игры Совета?
  Плечи Мары содрогались, ее душили рыдания. Все эти годы каждый ход в
Большой Игре приводил к тому, что ставки становились выше и выше. И теперь
только императорский трон мог бы обеспечить безопасность ее семьи. Чтобы
спасти детей, она должна изменить течение самой истории и отбросить
многовековые традиции. Она чувствовала себя слабой и уязвимой и все глубже
погружалась в омут отчаяния. Но краткие минуты душевных метаний истекли;
если она хочет выжить и обнять своих детей по эту сторону Колеса Жизни -
надо действовать.
  К паланкину вернулся Сарик с охапкой позаимствованных доспехов.
  - Госпожа, - мягко произнес он, - придется поспешить. Ближайший улей
чо-джайнов находится на расстоянии полутора дней ходу. Если мы хотим
попасть в Кентосани, пока это еще имеет смысл, нельзя терять ни секунды.
  Мара обратила внимание, что ее советник и сам облачился в доспехи.
Наблюдательный Сарик перехватил ее удивленный взгляд.
  - Когда-то я был солдатом, - объяснил он. - И могу снова стать им. Я
еще не разучился владеть оружием. И тебе не кажется, что маленькая группа
быстро идущих воинов привлекает меньше внимания, если среди них не
затесался некто, одетый как подобает персоне высокого ранга?
  Привычка Сарика выражать свои мысли в виде вопросов сделала свое
дело: отвлекла Мару от задач, не имеющих решения. Вынужденная отвечать,
несмотря на все свои тревоги, Мара признала, что Сарик поступил умно,
приняв обличье воина:
  - Да сохранят нас боги, лишний меч очень может нам пригодиться.
  Переодетый советник со знанием дела застегнул пряжки на кирасе
властительницы Акомы, в то время как мальчик-водонос, как всегда во время
короткого привала, выполнял свой обход с ведром и ковшом, старательно
делая вид, что ничего особенного не происходит.

  ***

  Люджан соскользнул со спины чо-джайна. Он слегка пошатнулся от
усталости. Однако его тут же подхватил и помог удержаться на ногах
часовой, стоявший на посту перед входом в командный шатер.
  - Где командир легиона Ирриланди? - прохрипел военачальник Акомы. - Я
привез приказы от госпожи Мары.
  Явился запыхавшийся дежурный офицер патрульной службы. Ему достаточно
было одного взгляда на полководца Акомы, чтобы понять, насколько тот
измучен дальней дорогой, и он поспешил усадить Люджана как можно удобнее
на подушку в тени.
  - Ирриланди ушел с разведывательным патрулем. Поступили донесения о
перемещениях в войсках Анасати. Он пожелал сам посмотреть, что там
происходит, - доложил дежурный.
  - Отправь самого быстрого гонца, пусть приведет его назад! - приказал
Люджан.
  Слуги принесли из командного шатра холодную воду и полотенца. Люджан
взял питье, затем жестом приказал, чтобы они позаботились о чо-джайне,
который его привез. Когда, прополоскав рот, он освободился от пыли,
забивавшей горло, голос у него окреп, и он крикнул вдогонку отошедшим
слугам:
  - Что бы ни понадобилось этому существу, последите, чтобы ему ни в
чем отказа не было!
  Слуги с поклоном удалились и захлопотали вокруг усталого чо-джайна.
  Люджан похлопал себя по бедрам, желая хоть немного размять затекшие
мышцы. Быстро и четко он отдавал команды, и весь лагерь мгновенно пришел в
движение.
  Люджан вызвал старшего по званию офицера и обрушил на него град
вопросов.
  Ответы офицера были краткими и точными. Внимательно прислушиваясь к
его объяснениям, Люджан почувствовал, что в диспозиции войск противника
как будто намечаются изменения. Вероятно, именно это и показалось
подозрительным бывалому Ирриланди.
  - Вот-вот, ты тоже это увидел. - Тревожным взглядом офицер следил за
руками военачальника, сжимавшими рукоять меча. - Хотя одни боги знают,
почему властитель Анасати издал такой приказ. Ведь его войско не может
атаковать наши территории или наши части, не вызвав возмущения Черных
Хламид.
  Люджан внезапно поднял глаза от карты:
  - Есть новости. Джиро объявил о своих правах на трон. Чтобы силой
подкрепить эти притязания, ему нужна армия у стен Кентосани. Хотя, будь я
проклят, понять не могу, каким образом приказы властителя Анасати столь
быстро доходят сюда из северной резиденции?
  Разведчик вытер пот с лица.
  - На этот вопрос я могу ответить. У него есть птицы.
  Люджан поднял брови:
  - Что?
  - Птицы, - настойчиво повторил разведчик. - Завезенные из Мидкемии.
Они приучены всегда возвращаться домой, а нужное сообщение закрепляется на
лапке. Они называются голуби. Наши лучники подстрелили двух, но остальные
улетели.
  - Сообщения были зашифрованы? - спросил Люджан и тут же сам ответил
на свой вопрос:
  - Ни одна из шифровок Анасати не раскрыта.
  Командир разведчиков только покачал головой.
  Люджан заставил себя встать, хотя каждое движение давалось с трудом.
  - Пойдем со мной, - приказал он командиру разведки и добавил,
обращаясь к дежурному офицеру:
  - Когда появится Ирриланди, пришли его ко мне в командный шатер, к
песчаной карте.
  Полумрак внутри шатра не давал никакого облегчения: дождь кончился и
духота стояла невыносимая. Люджан отстегнул шлем. Водой из чашки он
побрызгал на волосы, и без того уже мокрые от пота. Потом, стерев соленые
капли с ресниц, он облокотился на край стола с песчаной картой.
  - Тут все правильно? - Он кивнул в сторону ряда цветных фишек и
шелковых флажков.
  - Утром уточняли по последним донесениям, - ответил разведчик.
  В шатре повисло молчание. Люджан прислушивался к звукам, доносящимся
извне, - там воины собирались на смотр - и в то же время рассматривал
карту.
  - Вот здесь, - произнес он. Его руки быстро переставляли фишки и
флажки. - Равнина Нашика. Тут мы и начнем.
  Разведчик побледнел; у него перехватило дыхание.
  - Мы будем атаковать властителя Джиро? Военачальник, а как же Черные
Хламиды?
  Люджан ни на секунду не прервал манипуляции с фишками:
  - Черные Хламиды пусть делают что хотят. Но по приказу нашей госпожи
мы будем атаковать. Если мы дрогнем или подведем ее, каждый солдат этой
армии лишится хозяйки и его ждет участь серого воина, на котором лежит
проклятие богов.
  Входной полог взметнулся, впуская пыльный вихрь, и сразу за ним,
широко шагая, вошел командир легиона Ирриланди. Худой и жилистый, старый
воин сбросил латные рукавицы и расположился за картой напротив
военачальника. Не тратя слов на приветствия, он окинул цепким взглядом
расположение фигурок:
  - Стало быть, атакуем! - Он был немногословен, как всегда, но в его
голосе слышалось воодушевление. - Прекрасно. С первыми лучами солнца,
полагаю?
  Люджан поднял на заслуженного полководца суровый взгляд. Такую
суровость Мара видела у него лишь однажды - в Чаккахе, когда он шагнул в
круг поединка.
  - Не с первыми лучами солнца, - поправил он. - Сегодня, как только
стемнеет.
  Ирриланди ухмыльнулся:
  - Темнота не обеспечит прикрытия. Черноризцев ты не одурачишь.
  - Верно, - согласился Люджан. - Но мы доставим себе удовольствие,
пролив до рассвета столько крови Анасати, сколько сумеем. Пусть Всемогущие
разбираются, что здесь произошло, после того как проснутся и увидят, что
мы тут натворили.
  Ирриланди изучал песчаную карту:
  - Равнина Нашика? Хороший выбор.
  - А тактика? - кратко осведомился Люджан. - Я бы хотел выслушать твое
мнение до того, как мы соберем офицеров на совет.
  Ирриланди не понадобилось время на размышления.
  - Бьемся широким растянутым фронтом, малыми группами. У каждой группы
- свое направление атаки. Людей у нас достаточно, и мы сможем рассылать
гонцов сотнями, с тем чтобы приказы и донесения своевременно доставлялись
по назначению. На этот раз - никаких "направлений главного удара": вместо
этого - обманные маневры, мнимые перемены позиций. Врагам должно
показаться, что их лупят со всех сторон!
  Люджан не сразу уразумел суть предложения Ирриланди, но быстро понял,
к чему тот клонит. Запрокинув голову, он восхищенно расхохотался:
  - Ах ты, хитрый старый сын харулта! Это лучший из всех советов,
который я получил за годы службы. Создадим побольше неразберихи по всему
фронту и хорошенько потреплем воинство Анасати.
  - Если мы собираемся заставить Ассамблею испепелить нас, давай
прихватим с собой в чертоги Туракаму побольше врагов, чтобы родилась
великая песнь чести. - Лицо Ирриланди сохраняло такую невозмутимость, что
рядом с ним даже Кейок показался бы воодушевленным. - Будем надеяться, что
наш план принесет свои плоды.
  Послеполуденные часы прошли в бурной деятельности, которой руководил
главным образом Ирриланди, поскольку Люджан воспользовался последней
возможностью поспать. Хотя полученный приказ по существу мало отличался от
смертного приговора, ни один солдат из многотысячного войска Мары не
сделал попытки уклониться от предназначенной ему судьбы. Для любого цурани
гибель в сражении считалась высшей из почестей, которых может удостоиться
воин. Если род Акома продлится, если возрастут его престиж и мощь, это
будет для любого из них вернейшим способом занять более высокое положение
при следующем обороте Колеса Жизни.
  "Забавно, - подумал Люджан, когда на закате, поднявшись с циновки, он
торопливо подкреплялся в ожидании сражения, - что именно эти традиции и
верования, которым привержены воины, Мара намерена изменить, если Джастину
суждено выжить и стать следующим Светом Небес".

  ***

  Закат окрасил небо золотом и медью, затем его сменила звездная ночь.
Под покровом темноты воины Мары заняли новые позиции на краю равнины
Нашика. Приказ атаковать врага был отдан без слов.
  Не звучали горны, не били барабаны, и солдаты не провозглашали ни
имени властительницы, ни боевых кличей. Величайшая битва в споре о
престолонаследии началась без фанфар, которые обычно сопровождали войну в
Цурануани.
  Единственным предвестником неотвратимого столкновения, который мог бы
насторожить командиров армии Анасати, был громоподобный топот тысяч ног,
когда отряды Акомы двинулись на врага. Однако на сей раз армия Джиро
оказалась без поддержки превосходной разведки Чимаки, и потому командиры
пришли к очевидному заключению: Акома перестраивается, готовясь к атаке на
рассвете.
  А тем временем ночь огласилась звоном мечей и криками смертельно
раненных. Битва была жестокой и беспощадной. За первый час земля
вспенилась грязью и потоками крови. Люджан и Ирриланди поочередно
наблюдали за ходом сражения, стоя на высоком холме, и при свете фонаря
передвигали фишки на карте; тем временем прибывали и убывали гонцы с
докладами и распоряжениями. Приказы выполнялись без промедления; части то
продвигались вперед, то отступали, увлекая врагов на заведомо невыгодные
для Анасати участки равнины. Пыльный пол под столом был усыпан
разноцветными фишками, которые военачальник и командир легиона сбрасывали
со стола, считая потери, которые были огромными. Каждый воин сражался
словно одержимый, предпочитая смерть в бою от вражеского меча риску
погибнуть в пламени колдовского огня.
  Оба полководца Акомы, чередуясь, объезжали на чо-джайне поле боя,
чтобы поддержать в отрядах боевой дух и отдавая приказы о присылке
подкреплений туда, где это было особенно необходимо.
  Взошла луна, освещая равнину медно-золотыми лучами. Там, где людей
осталось слишком мало, чтобы сохранять хоть какой-то строй, битва
рассыпалась на отдельные стычки между воинами, выкрикивающими имена Мары
или Джиро. Цвет доспехов в темноте был неразличим, и почти невозможно было
определить, где друг и где враг. Мечи потемнели от крови; требовалась вся
многолетняя выучка опытного солдата, чтобы нанести верный удар. Глаз не
успевал следить за игрой клинков.
  Наступивший рассвет с трудом пробивался сквозь пелену тумана и пыли.
Широкая равнина была усеяна телами раненых и убитых. Живые подбирали
оружие павших, чтобы заменить свои сломанные клинки.
  Склонившись над песчаной картой, Люджан протер глаза, слезящиеся от
попавшей туда пыли.
  - Они потеряли больше, чем мы, но, по-моему, число убитых у Анасати
превышает наши потери в лучшем случае на триста бойцов.
  Военачальнику немало досаждала рана на запястье, хотя он и не помнил,
каким образом ее получил. Сделав над собой усилие, он вернулся к изучению
карты. Если численность войск из-за потерь сократилась, то за последние
часы тактическая обстановка стала более сложной.
  Обратившись к Ирриланди, он предложил:
  - Если чо-джайн согласен еще разок пробежаться, пусть отвезет тебя на
западный фланг. Забери оттуда половину роты и отправь этих солдат на
помощь сотнику Канадзиро. - Он указал в центр поля, где шел особенно
ожесточенный бой. - На его отряды усилился натиск Анасати.
  Ирриланди отсалютовал и удалился поговорить с чо-джайном; они
обменялись парой слов, и инсектоид умчался с командиром легиона на спине.
  Люджан устало прислонился к столу.
  Где-то сейчас Мара, думал он. Удалось ли ей благополучно добраться до
туннелей чо-джайнов? А если нет - не случилось ли так, что черноризцы
захватили ее, а он и не знает! К этому часу Джастин, возможно, уже
унаследовал мантию Акомы, а самые высокопоставленные сподвижники Мары об
этом и понятия не имеют! Быть может, для них уже все кончено - а на
равнине Нашика люди сражаются и гибнут ни за что.
  Эти мысли, порожденные напряжением всех сил и усталостью, отравляли
душу. Люджан заставил себя заняться перестановкой фишек на карте и более
внимательно прислушаться к донесению очередного разведчика о ходе боя. На
сей раз, по его сообщению, армия Акомы потеснила неприятеля. Пятью
минутами позже отвоеванный холмик опять будет потерян, как это уже не раз
бывало в течение ночи, казавшейся бесконечной.
  Солнце уже взошло и поднималось все выше, когда Люджан почувствовал,
что его шеи коснулось некое дуновение, и почти сразу сообразил, что
жужжание, которое он слышит, вовсе не шум в ушах, порожденный безмерной
усталостью и долгими часами без сна. Обернувшись, он увидел в нескольких
шагах от себя троих в черных хламидах.
  Младший из них, с худым скуластым лицом, решительно шагнул вперед.
  - Военачальник, - торжественно провозгласил он, - я ищу твою госпожу.
  Люджан согнулся в поклоне. На его лице изобразилось благоговение,
смешанное со страхом. Прокашлявшись, чтобы очистить горло от пыли, он
сказал чистую правду:
  - Моей госпожи здесь нет.
  Маг подошел ближе. Люджан обратил внимание на его ноги, обутые в
мягкие домашние туфли на тонкой кожаной подошве, совсем не подходящие для
хождения вне дома. От этого случайного наблюдения Люджана кинуло в дрожь.
Маг ожидал немедленного и беспрекословного повиновения и полагал, что для
достижения цели ему будет достаточно сделать всего лишь несколько шагов.
  Люджан слышал, как неистово колотится сердце, и чувствовал, как
холодный пот выступает у него на лице; однако он заставил себя призвать на
помощь рассудок. Они - могущественные люди, но все-таки люди, напомнил он
себе. Он облизнул сухие губы и вспомнил о смертном приговоре, который ему
некогда пришлось привести в исполнение. Будучи серым воином, он должен был
казнить человека за преступление против шайки товарищей по несчастью и
сделал это, но до сих пор не мог забыть, как трудно оказалось нанести удар
приговоренному к смерти. Люджану оставалось лишь надеяться, что даже
Всемогущий может заколебаться, прежде чем отнимет чужую жизнь.
  Военачальник Акомы сохранял неподвижность, хотя его мышцы
предательски дрожали. В нем боролись два побуждения: мужественно встретить
угрозу или поддаться слабости и убежать.
  Маг постукал по полу остроконечным, загнутым вверх носком туфли.
  - Нет? - резко переспросил он. - В момент ее триумфа?
  Люджан опустил голову и неловко пожал плечами. Понимая, что каждая
секунда, выигранная здесь, может оказаться спасительной для госпожи, он
даже заставил себя говорить медленно:
  - Победа еще не завоевана. Всемогущий. - Он замолчал и деликатно
откашлялся. - Я не вправе просить объяснений у госпожи, Всемогущий. Ей
одной дано знать, какие дела требуют ее присутствия в том или ином месте,
вот она и передала в мои жалкие руки командование на время этого боя.
  - Кому нужен этот дурацкий лепет, Акани! - рявкнул второй маг. Люджан
увидел вторую пару ног, обутых в сапоги мидкемийского покроя. Из всей
тройки этот рыжеволосый маг отличался самым высоким ростом и, по-видимому,
самым нетерпеливым и вспыльчивым нравом. - Мы только зря теряем время. Нам
и так известно, что Мара в своем паланкине продвигается на север, в
Кентосани. С этого холма и дураку видно, что война между Акомой и Анасати
в разгаре. Нам выказали открытое неповиновение, и наказание должно
последовать незамедлительно!
  Черноризец по имени Акани ответил более сдержанно:
  - Успокойся, Тапек. Зачем принимать поспешные решения? Эти армии
ведут бой, тут и сомнений быть не может, но ведь никто из нас не видел
начала сра-жения, и поэтому мы не знаем, кто был нападающей стороной.
  - Ах вот как, еще один спорный вопрос, - процедил Тапек сквозь зубы.
- Они дерутся, а наш указ запрещает вооруженные столкновения между Акомой
и Анасати!
  После короткого молчания, во время которого маги обменялись
буравящими взглядами, Акани вновь обратился к Люджану:
  - Расскажи мне, что тут происходит.
  Люджан приподнял голову от земли ровно настолько, чтобы, скосив
глаза, он мог хоть что-нибудь видеть сквозь пыль, разносимую ветром.
  - Это ближний бой, Всемогущий. Враг занимает, вероятно, более сильные
позиции. Но у Акомы численное превосходство. Временами я думаю, что победа
достанется нам, но порой впадаю в отчаяние и молюсь Красному богу.
  - Этот воин считает нас болванами, - возмутился Тапек. - Он хитрит и
изворачивается, как торгаш, который пытается всучить покупателю всякий
хлам. - Он пнул Люджана в плечо сапогом с деревянными накладками. - Воин,
как началось это сражение? Вот о чем мы тебя спрашивали.
  Люджан распростерся у ног грозного мага, упершись лбом в землю, но от
своего не отступал:
  - На это может ответить только моя госпожа. В этом еще нельзя было
усмотреть открытого неповиновения самым могущественным людям в Империи,
ибо он позволил себе истолковать вопрос Тапека в самом широком смысле:
ведь Мара действительно никогда не рассказывала ему о возникновении вражды
между домами Акомы и Анасати. Подобные истории относились скорее к
ведомству Сарика. Продолжая изображать послушного служаку, Люджан молился,
чтобы никто из магов не поставил вопрос иначе: кто первым бросил войска в
атаку на равнине Нашика.
  Рискнув украдкой взглянуть наверх, Люджан постарался увидеть
черноризцев теми же глазами, какими привык оценивать новобранцев. Вот
Акани - сдержанный и явно не дурак; он не предубежден против Мары и не
жаждет причинить вред ни ей, ни армии Акомы. А вот рыжий Тапек готов
рубить сплеча, не утруждая себя долгими размышлениями. Он наиболее опасен.
Третий выглядит как сторонний наблюдатель, исход дела ему безразличен.
  Тапек снова пнул Люджана сапогом:
  - Эй, военачальник!
  Понимая, что его тут же убьют, если он ответит прямо на вопрос
Тапека, Люджан отбросил всяческую осторожность. Он повел себя так, словно
слегка повредился в уме от перенапряжения и утратил способность
соображать. Тоном безграничного благоговения он с готовностью отозвался:
  - Что прикажешь, Всемогущий?
  Кровь бросилась в лицо Тапека. Он уже был готов впасть в неистовство,
но тут вмешался Акани. Он легко коснулся руки разгневанного собрата и, не
повышая голоса, распорядился:
  - Военачальник Люджан! Отзывай свои отряды и заканчивай бой.
  Глаза Люджана расширились, как будто приказ ошеломил его.
  - Всемогущий?..
  Стряхнув руку Акани, Тапек взревел:
  - Ты слышишь меня? Прикажи войскам Акомы отступить и заканчивай бой!
  Люджан снова бросился ничком на землю с самым подобострастным видом.
Он оставался в этой униженной позе ровно столько, чтобы дальнейшее ее
сохранение не сделало его смешным. Затем елейным голосом заверил магов:
  - Как прикажете. Всемогущие. Конечно, я сейчас же отдам приказ к
отступлению. - Он помолчал, сосредоточенно нахмурился и спросил:
  - Вы позволите мне организовать отступление таким образом, чтобы при
этом как можно меньше пострадали мои воины? Если цель состоит в том, чтобы
прекратить дальнейшее кровопролитие...
  Акани махнул рукой:
  - Нам не нужны бессмысленные потери. Организуй отступление, как
считаешь нужным.
  Люджан изо всех сил постарался не выдать облегчения. Не поднимаясь с
колен, он выпрямил спину, поманил к себе пробегавшего мимо солдата и без
задержки проговорил:
  - Приказ для властителя Тускалоры. Пусть перебросит свой отряд южнее,
а затем остановится, чтобы поддержать тех, кто последует за ним. - Метнув
быстрый взгляд на черноризцев, он уловил едва заметный кивок Акани,
злобный взгляд Тапека и затаенную настороженность третьего мага. Это
заставило его поспешно добавить:
  - Ты понял? Чтобы прикрыть их отступление.
  Гонец был ни жив ни мертв от страха и умчался прочь, как только
получил на это разрешение. Люджан тотчас же подозвал другого и выдал ему
подробный и многословный ряд распоряжений, предусматривающих, в частности,
два фланговых маневра и несколько обманных бросков. При этом он так
выбирал выражения, что для любого непосвященного его указания должны были
звучать как непонятное нагромождение словечек из солдатского жаргона.
  Когда убежал и этот гонец, он вновь с поклоном повернулся к магам:
  - Могу ли я предложить вам угощения, Всемогущие?
  - Немного сока в такую жару не помешает, - отозвался маг, стоявший
поодаль. - Эти хламиды совсем не подходят для полуденного зноя.
  В то время как Тапек тщетно пытался обуздать свое нетерпение и то
раздраженно постукивал носком, то переступал с ноги на ногу, Люджан
хлопнул в ладоши, призывая слуг, и втянул их в долгое обсуждение важного
вопроса - какое вино следует подать визитерам столь высокого ранга.
  Пререкания грозили затянуться на неопределенное время, однако Тапек
положил этому конец, заявив, что никаких деликатесов не требуется и его
спутникам будет вполне достаточно воды с соком йомаха.
  - Ну уж нет! - легкомысленно запротестовал Акани. - Я, например, уже
успел подумать, что мидкемийское вино - это именно то, что нам сейчас
нужно!
  - Можешь оставаться и смаковать вино в компании с этим полоумным,
называющим себя военачальником. - Тапек почти кричал. - У некоторых из нас
есть более важные дела, и я считаю, что будет в интересах Совета,
поручившего нам троим расследовать события на равнине Нашика, если кто-то
из нас останется здесь наблюдать: мы должны быть уверены, что войска
действительно разведены и сражение прекращено.
  Акани с укоризной взглянул на более молодого мага:
  - Военачальник подчинился безоговорочно и приказал своим отрядам
отойти. Ты ставишь под сомнение его слово чести?
  - Мне это ни к чему! - рявкнул Тапек.
  В этот момент третий маг, рассеянно поглядывавший в сторону
сражающихся, высказал свое мнение:
  - Мне кажется, что сомнения Тапека не беспочвенны. Я не вижу никаких
признаков того, что бой близится к концу.
  К изумлению Люджана, Акани сделал успокаивающий жест:
  - Насколько я понимаю, подобные вещи требуют времени. - Бросив острый
взгляд на Люджана, он задумчиво погладил подбородок. - Ну скажем, один из
вассалов прикрывает отступление других отрядов... Я правильно понял,
военачальник?
  Для Люджана это прозвучало как откровение. Привычный благоговейный
ужас, внушаемый магами, начал мало-помалу убывать, когда он осознал: эти
Всемогущие действительно всего лишь люди. У них существуют такие же распри
и интриги, как у соперничающих властителей - участников Игры Совета. По
всей видимости, Акани деликатно пытается помочь Маре, не проявляя
открытого неуважения к решению Ассамблеи. Люджан подавил в себе ничем не
объяснимую волну доверия и сказал:
  - Так точно. Всемогущий! Властитель Тускалоры...
  - Не утомляй нас подробностями! - перебил его Тапек. - Скажи только,
неужели Мара Акома посмела возомнить, что может отдать приказ о нападении
и после этого остаться безнаказанной, при том что Ассамблея категорически
запретила ей воевать с Джиро Анасати?
  Люджан облизнул губы с непритворным волнением:
  - Не могу знать.
  Острые камешки, оказавшиеся под его коленями, причиняли боль, от
непривычной позы ломило спину, но худшая пытка разрывала душу, стоило ему
подумать о том, что одно его неверное слово может погубить Мару. Боги
свидетели, сражаться он умеет, но не может похвастаться талантами политика
и дипломата, которыми так щедро наделен Сарик.
  Военачальник лихорадочно искал способ утаить правду, не подвергая при
этом опасности жизнь властительницы.
  - Я получил приказ помешать армии традиционалистов двинуться на
север, к Кентосани. Как ты сам сказал, она на пути в Священный Город,
опять-таки по приказу Ассамблеи.
  - Ах вот оно что! На пути! - Тапек сложил руки на груди и
удовлетворенно разгладил свои рукава. - Вот теперь мы услышим правду. И
какой же путь она избрала, чтобы туда добраться? И без обиняков! Под
страхом смерти отвечай прямо! - С этими словами Тапек поднял палец, и в
воздухе расцвело пламя, издающее слабое шипение. - Отвечай!
  Люджан поднялся с колен и выпрямился во весь рост. Если ему суждено
сейчас погибнуть, он должен принять это как мужчина и воин.
  - На все твоя воля. Всемогущий. Моя госпожа намеревалась продвигаться
вместе с охраной по окольным дорогам, где меньше риск нарваться на
неприятность.
  Самый спокойный из трех магов, Кероло, полюбопытствовал:
  - А если бы она все-таки нарвалась на неприятность?
  Люджан попытался сглотнуть слюну, но обнаружил, что горло у него
пересохло, как песок пустыни. Он кашлянул, заставляя себя овладеть своим
голосом, и его речь зазвучала ровно и сильно, именно так, как подобало:
  - Тогда она стала бы искать убежище в ближайшем улье чо-джайнов.
  Маги Кероло и Тапек обменялись тревожными взглядами и сразу же
привели в действие свои приборы для быстрого перемещения. Гудение,
заполнившее воздух, ненадолго заглушило звуки, доносящиеся с поля боя:
постепенно затихающие крики и удары мечей. Затем ветер взметнул облако
пыли и эти двое отбыли. Акани, не двинувшись с места, молча сверлил
взглядом военачальника. Прошла минута. Люджан стоял навытяжку, как
новобранец во время смотра перед старшим офицером.
  Акани первым нарушил молчание:
  - Отбросим хитрости. У твоей госпожи есть в Ассамблее если и не
союзники, то, во всяком случае, доброжелатели. Но даже они не пойдут
против воли всей Ассамблеи, а предпочтут остаться в стороне, если дело
дойдет до открытого неповиновения. Почему Мара рассчитывает на помощь
чо-джайнов?
  Люджан отбросил любые попытки обойтись отговорками. С этим
черноризцем на увертках долго не продержишься. И все-таки, опасаясь
сболтнуть лишнее, он особенно тщательно подбирал слова:
  - Она давно дружила с королевой чо-джайнов, обосновавшей свой улей в
ее наследственных владениях, и оплачивала их услуги. Чаще всего эти услуги
были связаны с защитой Акомы.
  Акани нахмурился; он начинал понимать, что скрывается за словами
военачальника.
  - А за пределами ее владений чо-джайны охотно оказывают ей поддержку?
  Чисто цуранским жестом Люджан развел ладони и пожал плечами.
  - Этого я не могу сказать, Всемогущий! Только сама госпожа знает,
какие сделки могли или не могли быть заключены.
  Пристальный взгляд Акани стал пронзительно острым. Казалось, он
вывернул мысли Люджана наизнанку и выставил их на обозрение, под слепящий
свет. Люджан похолодел; озноб пробежал по его телу. Но почти сразу это
ощущение прошло.
  - Ты говоришь правду, - признал Акани. - Но будь осторожен. Ассамблея
будет расследовать это дело и доберется до самого донышка. Как ни
печально, но может сложиться так, что мы окажемся в разных лагерях.
Так-то, военачальник Акомы.
  Прощальный кивок, который можно было расценить как знак завоеванного
уважения, - и Акани, в свою очередь, воспользовался перелетным устройством
и исчез в вихре потревоженного воздуха.
  Люджан ухватился за край стола, ноги его не держали.
  "Мара, - в отчаянии подумал он, - что станет с Марой?" Хотя, по
милости Ассамблеи, армии Джиро было запрещено продвигаться к Кентосани, но
при этом оказался разбуженным настоящий враг.
  Да, Люджану раньше доводилось видеть, как его госпожа совершала
невозможное; да, он сохранял безграничную веру в ее способность к
импровизации в непредвиденных обстоятельствах; но даже Слуге Империи не
дано долго оказывать неповиновение Ассамблее и после этого остаться в
живых.


                                  Глава 13

  ВОЗМЕЗДИЕ

  Паланкин был тяжелым.
  Понадобилось восемь носильщиков, чтобы нести это громоздкое
сооружение из превосходной твердой древесины, инкрустированной раковинами
коркара и выпуклыми шляпками гвоздей из драгоценного железа. Роскошные
драпировки из плотного шелка, расшитые нарядными узорами и окаймленные
бахромой с кистями, были предназначены, чтобы поражать великолепием
каждого встречного; зато они порядком затрудняли доступ света и воздуха
внутрь паланкина.
  Властитель Джиро Анасати приказал слугам раздвинуть занавески и
закрепить их кожаными шнурками: уже достаточно рассвело, чтобы можно было
читать. Конечно, опущенные драпировки придавали паланкину куда более
изысканный вид, но Джиро это не заботило: поблизости не было никого, с
чьим мнением стоило бы считаться.
  Этой лесной дорогой, ведущей на юго-восток, к городу Кентосани,
обычно не пользовались ни знатные путешественники, ни торговые караваны.
Лишь какой-то курьер, спешивший по служебной надобности, попался на пути
кортежа. В остальном дорога была безлюдной, если не считать за людей
беженцев, покидающих города в поисках лучшей жизни: продовольствия не
хватало, и первыми начинали страдать от голода обитатели бедняцких
кварталов. Это были оборванцы, покрытые болячками и одетые в лохмотья. Они
укачивали орущих младенцев или волокли за собой детей постарше, которые,
ослабев от недоедания, спотыкались и падали. Молодые мужчины несли на себе
престарелых родственников. Всех подгоняла надежда, что в сельской
местности им удастся добыть пропитание охотой или сбором орехов и ягод.
  Они не заслуживали внимания Джиро: бедность была их уделом, потому
что так пожелали боги. Солдаты авангарда расчищали дорогу для кортежа
Анасати, и, если бы не плач детей, доносившийся из-за завесы поднятой
пыли, этих людей можно было бы принять за скопище зыбких теней.
  В то время как носильщики обливались потом из-за тягот длительного
перехода, облаченный в доспехи властитель Анасати, удобно устроившись на
груде подушек, разворачивал один за другим и складывал у себя на коленях
пергаментные свитки. Чтобы документы не рассыпались и не соскальзывали,
Джиро удерживал их, прижимая всю кипу рукоятью меча.
  Первый советник Чимака, долговязый и поджарый, словно гончий пес, шел
вровень с носилками, не отставая ни на шаг. Не уступая в выносливости
любому воину, он не проявлял никаких признаков усталости и с готовностью
давал подробнейшие ответы на вопросы, которые изредка задавал хозяин. При
этом он позволял себе далеко отклоняться от темы и с утомительным
многословием посвящал хозяина в тонкости имперских законов, упоминаемых в
пергаментных свитках.
  - Я не доверяю Шиндзаваи, - неожиданно выпалил Джиро без всякой
видимой связи с предыдущим разговором. - Его брат Касами неспроста провел
годы сражаясь в мире варваров; это было частью заговора партии Синего
Колеса против Имперского Стратега, да и сам Хокану перенял у мидкемийцев
кое-какие бесчестные и коварные повадки.
  Молча устремив на хозяина внимательный взгляд, Чимака никак не
пытался заполнить неуютную паузу. Этот человек, похоже, обладал
способностью читать мысли, и Джиро не сомневался: советник угадал, что
господину вспомнился Тасайо из рода Минванаби. Мара сумела посрамить армию
этого блестящего полководца, применив небывалую тактическую уловку по
совету мидкемийского раба. О том, что дома Минванаби больше не
существовало, даже думать было невыносимо. Нагнетать лишние страхи не
стоило.
  Чимака постарался, чтобы его слова не прозвучали упреком:
  - Мой господин, для твоего успеха сделано все, что было в
человеческих силах. Теперь остается положиться на судьбу, удачу и волю
богов. Будешь ты сидеть на золотом троне или нет - теперь зависит только
от них.
  Джиро откинулся на подушки. В доспехах он чувствовал себя скованно и
все время ерзал в поисках более удобной позы. Не будучи суетно-тщеславным,
он хорошо понимал, какое значение имеет внешний вид. Властитель гордился
своим безупречным вкусом и в одежде придерживался определенного стиля, от
которого не любил отступать. Сегодня Джиро предпочел бы красный шелковый
кафтан дома Анасати с вышитыми на рукавах узорами в виде геральдических
бутонов гаганьяна.
  Но после убийства Ичиндара никто из знати не отваживался
передвигаться по общественным дорогам без доспехов. Вдобавок Джиро
раздражало, что Чимака был, как всегда, прав. Он выслушивал каждое
донесение; он председательствовал на совещаниях военного совета. Он знал
все, что сообщалось о маневрах противника.
  Новости были отрадными.
  Хокану Шиндзаваи, ведущему войско на Кентосани с севера, оставалось
еще по меньшей мере два дневных перехода, тогда как кортеж властителя
Анасати вступит в город через главные ворота уже сегодня во второй
половине дня, и уж во всяком случае - не позднее захода солнца. Джиро
вновь и вновь напоминал себе, сколь благоприятно для него складывается
обстановка: он достигнет Священного Города прежде, чем подоспеют союзники
Мары, и, следовательно, избежит столкновения с ними; когда до Кентосани
доберутся солдаты Шиндзаваи, они будут измучены долгим маршем; маги помнят
об оскорблении, которое нанесла им Акома, когда отряды Мары навязали бой
армии Анасати на юге. Всемогущие все свое внимание сосредоточили сейчас на
Маре, а Джиро, который неизменно являл собой живой пример беспрекословного
повиновения посланцам Ассамблеи, остался как бы в стороне.
  Руки Джиро, лежавшие поверх манускриптов, непроизвольно сжались.
Хруст пересохших листов заставил его вздрогнуть. Властитель выругался с
досады: ведь он мог нечаянно повредить старинные документы. Сосредоточенно
нахмурившись, Джиро разглаживал сгиб на пергаментном листе с выцветшими от
времени чернилами; однако и на этот раз советник, казалось, сумел прочесть
сокровенные мысли вельможи.
  - Ты расшифровал донесение, полученное вчера вечером по голубиной
почте? - как бы невзначай поинтересовался Чимака.
  Кажущаяся небрежность тона могла обмануть кого угодно, но только не
Джиро. Пытливый взгляд советника был устремлен на дорогу, словно он
старался что-то различить в клубах пыли, поднятой передовым отрядом
почетного эскорта властителя Анасати. Могло показаться, что верный
сподвижник поглощен походным маршем, однако он продолжил, тщательно
подбирая слова:
  - Военачальник Мары посмел начать наступление без всякого повода. К
этому часу, надо полагать. Ассамблея уже начала действовать. Подумай над
этим.
  Джиро скривил губы в подобии улыбки. Воображение в подробностях
рисовало ему образ Мары, испепеляемой колдовскими силами. Но картины
всевозможных мучений, которые могли бы выпасть на долю его заклятого врага
и которые столь ярко возникали перед его мысленным взором, не приносили
ему удовлетворения. Джиро хотел наяву видеть труп женщины, которая некогда
с презрением отвергла его; он желал, чтобы черепа ее детей - тех самых,
которых она зачала от других мужчин, - валялись у его ног раздавленные,
как яичные скорлупки. Да, он может втоптать их мозги в землю, он может
рассчитывать на скорый триумф. И все-таки... Неслыханное везение Слуги
Империи вошло в легенду. Вместе с титулом Мара обрела благословение богов
- милость, которую ни один смертный не мог просто сбросить со счетов.
Сколько раз Джиро готов был поверить, что дни ее сочтены, и тем не менее
снова и снова становился свидетелем ее торжества.
  Его продолжал точить червь сомнения. Властитель опять, забывшись, не
заметил, что его руки стиснули свиток. Хрупкий пергамент треснул,
посыпались чешуйки драгоценной позолоты, прилипая к вспотевшим ладоням
Джиро; только тогда он очнулся.
  - Ты не будешь чувствовать себя в безопасности, пока не займешь
золотой трон, - решительно подытожил Чимака. - Когда все жрецы Двадцати
Главных Богов склонятся к твоим ногам и подтвердят твое право
наследования, когда народные толпы падут ниц и восславят тебя, называя
Светом Небес, тогда твои нервы перестанут бунтовать.
  Джиро слушал, но в то же время не мог не вглядываться в лежащую
впереди дорогу, которая вела в Священный Город. Ассамблея не станет чинить
ему препятствия, если Мара будет мертва. Более того, черноризцам придется
поддержать его притязания хотя бы ради того, чтобы остановить хаос и
безвластие, терзающие страну после убийства Ичиндара. Никто не подозревал,
что за этим злодеянием стоял сам Джиро. Заговор готовился в глубокой
тайне, и потребовались годы, чтобы предусмотреть каждую мелочь. Поиски
виновников заводили в тупик, как только становилось ясно, что дело не
обошлось без клана Омекан. Даже пытки не помогли бы докопаться до истины:
вождям этого клана был обещан сан Имперского Стратега, и они сослужили бы
себе плохую службу, если бы выдали заговор. Мысли Джиро изменили
направление. Его не слишком печалило, что армию, унаследованную им вместе
с мантией Анасати, ждет неминуемое истребление, когда ей придется
удерживать воинов Мары. Солдатам Анасати уготована почетная смерть: она
послужит возвышению их властителя над всеми остальными аристократами
Империи. Их души будут торжественно приняты в чертогах Красного бога, а
врагам Джиро не останется ничего другого, как признать его верховенство.
  Властитель Анасати закрыл глаза в предвкушении столь приятного
будущего, и на лице у него проступил румянец. Первым, кто падет ниц перед
императорским троном, будет Хоппара Ксакатекас. Этот самодовольный щенок с
самого начала уцепился за юбку Мары при полном попустительстве неугомонной
мамаши, которая всюду сует свой нос! Несмотря на все ее хваленое понимание
мужской натуры, Изашани и не подумала растолковать дорогому отпрыску, что
мужчина должен жить своим умом! Из-за этой вдовствующей интриганки и во
всем послушного ей сыночка неоднократно терпели неудачу заговоры, имевшие
целью сбить спесь с Акомы. А сколько раз старый Фрасаи Тонмаргу,
наслушавшись бредней Хоппары, проявлял несвойственную ему твердость в
отстаивании интересов Императора, даже в ущерб благополучию своих
собратьев по клану Ионани!
  Воспоминания о прошлых обидах вновь распалили гнев властителя
Анасати: он не забывает оскорблений и не намерен их прощать. Он не оставит
безнаказанными тех, кто встал ему поперек дороги.
  Сурово сдвинув брови, он обдумывал, кто будет следующим в череде его
врагов, обреченных на публичное унижение. Если маги, карая Акому за
неповиновение, пожелают проявить великодушие и оставят Хокану в живых,
тогда ему тоже придется поползать на брюхе перед подножием золотого трона.
  Джиро подавил довольный смешок. Эта самодержавная верховная власть,
которую прихвостни Мары ценой таких трудов вручили Ичиндару, теперь
свалится ему, Анасати, прямо в руки - как наследство. Он разумно
распорядится плодами своей победы, о да; он восстановит Высший Совет и
должность Имперского Стратега, а затем станет главенствовать над всеми,
включая храмы. Могуществом он уподобится богам, и не будет во всей Империи
такой женщины, которая не склонилась бы перед его величием. Он сможет
уложить в свою постель любую девушку, и ни одна не откажется принять знаки
его благоволения. То, что Мара некогда отвергла его, навсегда потеряет
значение, так как ее род превратится в прах. Его, Джиро, Девяносто Второго
Императора, будут вспоминать как человека, который сумел одержать верх над
самой Слугой Империи. Этим беспримерным деянием, равного которому не знала
вся история Игры Совета, он воздвигнет себе памятник в глазах богов: чем
сильнее враг, тем выше честь победы над ним.
  Из леса донесся чей-то крик, прервав мечты Джиро. Он резко
выпрямился. Свитки и футляры с манускриптами посыпались на пол. Недавние
заботы о сохранности документов были мгновенно позабыты.
  - В чем дело? - резко спросил он. Немедленного ответа властитель не
получил и к тому же с неудовольствием обнаружил, что Чимаки нет на месте -
сбоку от паланкина.
  Этот человек позволял себе держаться с возмутительной независимостью.
Джиро закипел от злости, увидев седеющую голову первого советника рядом с
плюмажем шлема военачальника Омело. Досада Джиро притупилась, когда он
разглядел озабоченное выражение лица офицера.
  - В чем дело? - повторил он громче.
  Омело подтянулся, вернув себе осанку, приличествующую полководцу. Он
зашагал к носилкам; у Чимаки, который следовал за ним по пятам, ярко
блестели глаза.
  - Один из наших разведчиков обнаружил своего напарника, которому было
поручено изучить обстановку у нас на флангах.
  Недовольство Джиро усилилось.
  - Этот человек увиливал от выполнения обязанностей?
  На лице у Омело не дрогнул ни один мускул.
  - Нет, господин. Напротив. Он умер. Убит. - Вынужденный быть кратким,
он закончил:
  - Стрелой в спину.
  Пренебрегая правилами приличия, Чимака вклинился в разговор:
  - Когда его застигла стрела, он стоял или бежал?
  Прищурившись, Омело лишь на секунду повернул голову в его сторону.
Приученный неукоснительно соблюдать этикет, военачальник обратился к
хозяину, адресуя ему свой ответ, словно вопрос исходил от самого Джиро:
  - Господин, его подстрелили на бегу. Разведчик установил это по
следам. - Коротко отсалютовав ударом кулака по груди, он поклонился. - С
твоего дозволения, господин... Нам следовало бы отдать приказ сомкнуть
ряды. Хотя нам неведомо, какое известие спешил сообщить тебе наш убитый
разведчик, несомненно одно: кто-то сразил его стрелой, чтобы заставить
замолчать навеки. И на древке этой стрелы нет никаких опознавательных
знаков.
  - Разбойники? Или кто-то из союзников Акомы? Ты думаешь, есть
опасность? - вскипел Джиро, но в следующий миг опомнился. Любое
промедление могло оказаться роковым.
  Снова обретя утраченное самообладание, он знаком дал военачальнику
позволение вернуться к своим обязанностям и взглянул на первого советника.
Выражение лица Чимаки никогда невозможно было предсказать заранее. Сейчас
старый дипломат выглядел задумчивым и заинтересованным, словно решал в уме
сложную, но восхитительно хитроумную головоломку.
  - Можно подумать, что ты ничуть не обеспокоен, - заметил Джиро с
холодным сарказмом.
  - Пусть беспокоятся глупцы. - Чимака пожал плечами. - Мудрый
стремится к пониманию. Чему быть, того не миновать, и беспокойством дела
не поправишь, зато у того, кто умеет предвидеть, больше шансов уцелеть.
  Пока его воины поспешно перестраивались, смыкая ряды, Джиро изучал
дорогу. Беженцы, раньше теснившиеся на обочинах, куда-то подевались. Это
само по себе настораживало: пугливые, как птицы, они обладали способностью
разлетаться, когда чуяли приближение опасности. Впереди расстилалась
пустая дорога, освещенная солнечными лучами, которым удавалось пробиться
сквозь завесу клубящейся пыли. Под густыми деревьями, по обе стороны от
тракта, лежала непроглядная темень, и по контрасту со светлой дорогой
могло показаться, что в зарослях еще хранится ночь. Дальше, после плавного
изгиба, дорога шла под уклон, пересекая узкую лощину, испещренную пятнами
света и тени. Слышалось ровное стрекотание насекомых, но ни один звук не
выдавал присутствия невидимых двуногих созданий. Джиро приглушил голос,
чтобы скрыть раздражение:
  - Я не замечаю ничего угрожающего.
  Но все же какое-то неясное предчувствие побудило его взяться за
рукоять меча. Да и Чимака тоже не выглядел таким уж спокойным, что бы он
там ни лопотал про глупцов и мудрецов.
  "Вот как раз дурак и не стал бы тревожиться", - подумал Джиро, изо
всех сил пытаясь взять себя в руки. Ставки неслыханно высоки. Не следует
ожидать, что он займет императорский трон, не встретив сопротивления.
Убрав с меча влажную руку, Джиро взялся за шнурок, подвешенный на шее, и
вытащил из-под доспехов мешочек с содержащимся там пергаментом. В этом
документе точно и немногословно излагались основные пункты закона, который
должен был стать частью его брачного контракта с Джехильей.
  Он погладил кожаный мешочек, словно это был талисман. После того как
кортеж Анасати вступит в ворота Кентосани, нельзя будет совершить ни одной
ошибки и самую ничтожную мелочь нельзя будет упустить. В библиотеках не
осталось ни одной непрочитанной страницы, которая имела бы отношение к
законам наследования. Чимака и Джиро самым тщательным образом изучили
семейные хроники каждой из существующих династий, и недоставало лишь
печати, поставленной первой женой Ичиндара, Тамарой, чтобы притязания
Джиро на принадлежность к императорской семье получили документальное
подтверждение и обрели силу закона. После этого его восхождение на трон
становилось делом решенным. При наличии столь весомых аргументов никакой
придворный сутяга и никакой первый советник - из тех, что состояли, при
каждом властителе, - ни один законник в Империи не сможет оспорить иск
Джиро. Могли найтись и другие аристократы с претензиями столь же
убедительными,. как у Джиро, но никто - если уж Джастин из Акомы будет
мертв - не посмеет утверждать, будто обладает хоть каким-нибудь
преимуществом по сравнению с Анасати.
  Раздавшийся крик заставил Джиро обратить взгляд в сторону леса; рука
судорожно сжалась на рукояти меча. Никакого подозрительного шевеления он
не усмотрел; но, может быть, он просто не видел того, что происходило за
придорожными зарослями? Джиро скинул манускрипты с колен и напряженно
уставился в сумрак чащи. В неподвижном воздухе послышался неясный гул.
Воины, и без того пребывавшие в боевой готовности, слегка пригнулись,
исполненные решимости встретить любую опасность.
  Один из наиболее старых и заслуженных ветеранов выпрямился и
отважился обратиться к Омело.
  - Военачальник, - сказал он, - я знаю, что это за звук.
  - И что же это такое? - спросил Омело. Повернувшись в их сторону,
Джиро узнал старого служаку, который состоял в почетном эскорте Халеско,
когда тот сопровождал Ичиндара в варварскую Мидкемию для мирных
переговоров с королем Лиамом. Переговоры были прерваны предательским
нападением; кровь тысячи старших сыновей властителей Цурануани пропитала
поле сражения. Халеско погиб в первые минуты побоища. Из его почетного
эскорта остался в живых лишь один воин, который сумел вместе с тремя
солдатами из других домов вынести раненого Императора через магический
коридор на землю Келевана. В награду за спасение Света Небес этот человек
был зачислен в личную охрану Джиро. Теперь он уверенно заявил:
  - Я слышал этот звук, когда сражался с варварами, господин. - Так как
грохот, доносившийся со стороны леса, приближался, он повысил голос. - У
врага есть лошади! Лошади! Они скачут на лошадях!
  В ту же минуту лес взорвался хаосом.
  Воины в синих доспехах, каждый из которых мчался верхом на
четвероногом варварском чудище, развернутым строем неудержимо устремились
на отряд. Омело громко выкрикивал команды. В свое время он читал донесения
солдат, которые сталкивались с конницей в Мидкемии, и знал, что в таком
столкновении только один тактический прием может сулить пешим воинам хоть
какую-то надежду на успех. Воины, сопровождавшие властителя, составляли
цвет армии Анасати. Они повиновались без колебаний и рассредоточились,
чтобы не быть растоптанными; иначе солдаты, которым никогда не доводилось
подвергаться конной атаке, могли бы совершить ошибку, оставшись на месте,
- тогда они попросту были бы опрокинуты и смяты. Носильщики Джиро в
непреодолимом страхе подались назад и продолжали понемногу пятиться, тогда
как телохранители пытались по возможности расположиться живым щитом между
хозяином и атакующей конницей Шиндзаваи.
  Джиро был близок к панике. Отряды Шиндзаваи находились не в двух днях
пути от Священного Города, они здесь! Эти их чудовища несутся с
невероятной быстротой! И к тому же они такие тяжелые! Комья дерна
разлетались от их копыт, и содрогалась земля. Носильщики спотыкались, их
шаг утратил уверенность, но Джиро почти не замечал немилосердной тряски.
Лошади приближались атакующей цепью, копья всадников сверкали в лучах
солнца.
  Передние ряды воинов приняли удар. При всей их храбрости и стойкости
им не на что было надеяться. Одних закололи копьями, другие полегли под
копытами лошадей, как колосья квайета, побитые градом. Самые проворные
сумели увернуться, но тут же их настигали мечи всадников в синих доспехах.
Только ветерану мидкемийских войн удалось выбраться. Он ловким приемом
подрезал сзади сухожилие чудовища, и дергающаяся туша рухнула на землю.
Седок успел спрыгнуть и вскочил на ноги; его ругань смешалась со стоном
лошади, странно похожим на жалобный крик человека. Мечи скрестились;
взметнувшаяся желтая пыль скрыла победителя схватки.
  Второй шеренге повезло ненамного больше. Один солдат успел вонзить
кинжал в грудь лошади, прежде чем его сбили с ног. Всадники сразили
большую часть обороняющихся, но затем их копья - даже те, которые не
сломались и не застряли в человеческой плоти, - стали бесполезными: они
были слишком длинными, чтобы парировать удары мечей противника в ближнем
бою. Джиро чувствовал, как пот струится у него по коже под доспехами. С
его губ срывались проклятия. Он может умереть здесь! Какая нелепость!
Погибнуть как Халеско, без толку ринувшийся в гущу сражения?! Умереть от
удара мечом, словно какой-нибудь необразованный чурбан, полагающий, что
такой конец прибавит ему чести! Властителю Джиро претила самая мысль о
подобной смерти. Сначала он разделается с Марой!
  Он отшвырнул прочь подушки и выскочил из паланкина, как загнанный в
ловушку разъяренный саркат.
  Омело еще оставался на ногах и продолжал выкрикивать команды. Натиск
Шиндзаваи утратил первоначальную силу: лошади сворачивали в сторону,
стараясь не наступать на павших, и боевой порядок следующих рядов
нападающих оказался расстроенным. Но теперь всадники, словно слившиеся
воедино со своими дьявольскими тварями, крутились, выписывая бешеные
пируэты, и крушили мечами пеших воинов, задыхающихся от пыли. Солдаты
Анасати не отступали. С героической отвагой они удерживали позиции,
находясь в самом невыгодном положении: их монолитный отряд теперь был
разрезан на небольшие группы врагами, которые разили их ударами сверху.
Умение отражать такие удары всегда было наиболее слабым местом цуранского
искусства фехтования. Погибали лучшие из лучших: они падали с рассеченными
шлемами, и сухая дорога впитывала их кровь.
  А всадники продолжали наступать. Они стягивались к паланкину и к
сомкнутому строю личной охраны Джиро - последнему оплоту его обороны,
отборным воинам. Сейчас в воинственных возгласах тех звучал вызов, но даже
самые дерзкие из них понимали, что силы слишком неравны.
  Омело сыпал кощунственными проклятиями. Чимака, казалось, куда-то
пропал. Мечи со свистом рассекали воздух. Некоторые из них встречали
парирующий удар и отклонялись от цели, но слишком многие глубоко вонзались
в драгоценные красные доспехи, и еще более драгоценная красная кровь
орошала землю.
  Упала еще одна раненая лошадь, но воин, оказавшийся слишком близко,
был сбит с ног ударом взметнувшихся копыт. Джиро подавил подступающую к
горлу волну тошноты и вытащил свой меч. Он был не силен в военном
искусстве, но приходилось либо сражаться, либо умереть.
  Крики смертельно раненных резали ему слух. Ошеломленный и подавленный
жестокой реальностью битвы, он пытался укрепить свой дух, готовясь к
первой в его жизни рукопашной схватке. Только семейная гордость заставляла
его держаться прямо.
  Одна лошадь приблизилась к его оборонительной линии и поднялась на
дыбы; она казалась черной на фоне раскаленного неба; ее копыта мелькали в
воздухе. На затененном шлемом лице всадника выделялись белые зубы. Одного
взгляда на плюмаж этого шлема хватило властителю Анасати, чтобы понять,
кто перед ним. Всадником был Хокану.
  Джиро поднял голову и увидел глаза, такие же темные, как у Камацу, и
с таким же необычным разрезом. Во взгляде этих глаз не было жалости, но
было знание: властитель Анасати - трусливый убийца.
  В этих глазах Джиро прочел свой конец.
  Отступать было некуда.
  Он встретил первый удар меча, как его учили, и сумел отпарировать
второй. Но тут под ноги ему попалcя умирающий воин; Джиро наступил на него
и едва не упал. Горечь обожгла горло, и его покинули последние силы, а
враг не собирался медлить. Лошадь Хокану надвигалась, словно демон, и меч,
занесенный для удара, сверкал на солнце.
  Джиро снова оступился. Нет! Он, который гордился своим разумом и
тонкостью чувств, будет изрублен мечом на куски?..
  Объятый непреодолимым ужасом, он повернулся и бросился бежать.
  Все представления о бесчестье испарились перед этим воплощенным
ужасом, который с грохотом настигал его. Джиро задыхался, каждый его
мускул ныл от напряжения, но он не обращал на это внимания. Ему необходимо
было добежать до леса. Разум может одержать верх над мечом, но только если
он сумеет уцелеть в следующие пять минут. Он последний из сыновей в их
роду. Это не позор, а всего лишь благоразумие - пытаться выжить любой
ценой, потому что Мара, будь проклято ее имя, должна умереть раньше него.
После этого пусть боги делают с ним все, что угодно.
  Шум сражения стал глуше, но на его фоне резче выделялся тяжелый стук
копыт по сухой земле, способный довести до безумия. Дыхание с хрипом
вырывалось из груди Джиро, когда он достиг деревьев и вскарабкался на
небольшую каменную осыпь, обретя, как ему казалось, некоторую безопасность.
  Он больше не слышал за собой дыхания лошади. Она остановилась: лес ее
отпугивал. Джиро прищурился, чтобы дать глазам привыкнуть к лесному
полумраку после ослепительного дневного света. Тяжело дыша, он прижался к
стволу дерева.
  - Повернись и сражайся, - услышал он голос, прозвучавший у него за
спиной на расстоянии полушага.
  Джиро круто повернулся. Хокану был без лошади. Он ждал с поднятым
мечом; тень скрывала лицо, и это делало его похожим на палача.
  Джиро был на грани того, чтобы заскулить вслух. Его предали! Чимака
допустил ошибку, непростительную ошибку, и вот к чему это привело! Панику
сменила безумная ярость. Властитель Анасати поднял меч и ринулся в бой.
  Хокану легко, словно играючи, отвел клинок Джиро в сторону. Он был
закаленным воином и опытным фехтовальщиком.
  Следующий удар клинков отозвался резкой болью в плече Джиро, не
приученного к рутине боя. Он невольно ослабил хватку, и меч, вырвавшись из
рук, описал в воздухе широкую дугу. Стука от его падения в кусты Джиро не
услышал.
  - Омело!.. - завопил он, не в силах совладать с паникой. Должен же
был кто-нибудь, хотя бы один солдат из его почетного эскорта, уцелеть и
услышать его зов!
  Его обязаны спасти!
  Он призвал на помощь разум и обратился к врагу:
  - Ты обесчестишь себя, если убьешь безоружного противника.
  Хокану оскалил зубы, но это не было похоже на улыбку.
  - А мой отец не был безоружным? Умер в своей постели не от
отравленной стрелы? Я знаю, что убийца исполнял твой заказ. - Джиро
принялся бурно отрицать обвинение, но Хокану быстро положил этому конец. -
У меня есть секретные записи тонга! - бросил он. Властитель Шиндзаваи
казался олицетворением возмездия, когда, опустив меч, резким движением
воткнул клинок острием в землю и там оставил, убрав руку с эфеса. - Ты
мразь, нет - хуже, чем мразь, и не тебе напоминать мне о чести!
  Он рванулся вперед.
  Джиро подобрался, приготовившись к борьбе. "Для начала неплохо", -
подумал он. В конце концов разум восторжествует! Он убедил благородного
глупца из Шиндзаваи вступить с ним в рукопашный бой! Хотя властитель
Анасати не считал себя первоклассным борцом, он сознавал, что в подобной
схватке смерть настигнет его не так быстро, как в поединке на мечах. Он
выиграл время, а за этот срок кто-нибудь из эскорта, возможно, сумеет
пробиться и спасти его.
  Пытаясь выгадать еще отсрочку, Джиро понемногу отступал. Но он был
слишком медлителен, а Хокану быстр, как охотничья собака, и одержим жаждой
мести. Сильные руки грубо схватили Джиро за плечи. Стремясь оторвать их от
себя и освободиться, он поднял руку, но почувствовал, что его запястье
перехватили и заломили назад. Безжалостная сила выкручивала руку; о том,
чтобы оказать сопротивление, не приходилось и думать.
  Джиро шипел сквозь стиснутые зубы. Выступившие на глазах слезы
туманили зрение. Мучительный захват усиливался с каждой секундой. Сморгнув
слезы, Джиро посмотрел вверх. Над ним неясно вырисовывались очертания
фигуры Хокану и ослепительно сиял шлем неприятеля, отражая пробивающиеся
сквозь листву солнечные лучи. Джиро попытался заговорить. Он открывал рот,
но никакие убедительные слова не приходили на ум. На протяжении всей своей
сознательной жизни, проведенной в праздности и сибаритстве, ему никогда не
доводилось испытывать телесные страдания, и первый же натиск боли почти
лишил его рассудка.
  Хокану встряхнул его, будто щенка, одной рукой. Взгляд властителя
Шиндзаваи был страшен; казалось, это не человек, а демон, который не
удовольствуется только кровью. Вцепившись, словно клещами, в богато
украшенный шлем Джиро, он сорвал этот головной убор вместе с застежкой,
едва не свернув шею незадачливому бойцу.
  Джиро бросило из жара в холод. Он задохнулся, начиная понимать.
  А Хокану рассмеялся, и этот смех не сулил ничего хорошего.
  - Уж не решил ли ты, что я снизойду до поединка с тобой? Глупец! Я
отложил меч, потому что ты не достоин чести, подобающей воину; ты,
оплативший убийство моего отца, заслужил собачью смерть!
  Джиро прерывисто дышал, ему не хватало воздуха. Пока он подыскивал
слова, чтобы попросить пощады, Хокану не переставал его трясти. Шепотом,
близким к рыданию, Джиро смог из себя выдавить только одно:
  - Он был стар.
  - Его любили, - отрезал Хокану. - Он был моим отцом. А твое
существование оскверняет тот мир, в котором он жил.
  Хокану еще раз крутанул Джиро, да так, что тот не удержался на ногах.
При этом из-под красных доспехов выпал мешочек с документами. Властитель
Шиндзаваи одной рукой потянулся, чтобы схватить шнурок. Джиро неуклюже
дернулся, пытаясь освободиться.
  - Ты же не сможешь запятнать себя моей смертью, если я такая уж
презренная тварь.
  - Не смогу?.. - зарычал Хокану, туго закручивая кожаный шнурок. Джиро
чувствовал, как удавка врезается в шею.
  Он забился, сопротивляясь из последних сил, царапаясь, ломая ногти о
синие доспехи. Хокану туже затянул ремень, и Джиро уже не мог дышать. Его
голова бессильно свесилась, из раскрытого рта потекла слюна, глаза
выкатились из орбит. В угасающем сознании еще успела промелькнуть мысль о
том, какая позорная смерть его ожидает, и он - в безумном отчаянии, с
багровеющим лицом - содрогался в последних конвульсиях.
  Хокану не стал предаваться размышлениям. Он набросился на Джиро с
ненавистью, которая была так непомерна, что довела его до неистовства,
столь же неподвластного разуму, как приливная волна. И зная, что никто уже
не воскресит его убитого отца и не вернет им с Марой младенца, которого
они лишились, Хокану продолжал затягивать ременной шнурок, пока лицо Джиро
не приобрело темно-красный оттенок, затем сделалось пурпурным и наконец
посинело. Еще долго Хокану не выпускал шнурок. Плача и дрожа, находя
облегчение в возможности дать выход горю и ненависти, что накапливались
годами, Хокану продолжал душить поверженного врага, пока сотник армии
Шиндзаваи не обнаружил своего господина. Сотнику понадобилось применить
силу, чтобы оторвать хозяина от бездыханного тела.
  Овладев собой, Хокану тяжело опустился на влажную землю, покрытую
палой листвой, и закрыл лицо окровавленными ладонями.
  - С этим покончено, отец, - произнес он голосом, охрипшим от
волнения. - И я сделал это сам, своими руками. Я удавил собаку.
  Сотник в шлеме с синим плюмажем терпеливо ждал. Он давно находился на
службе и хорошо знал своего хозяина. Заметив мешочек для документов, на
шнурке, врезавшемся в горло Джиро, он вынул его содержимое, предполагая,
что хозяин может захотеть с ним ознакомиться, когда придет в себя.
  Через минуту властителя перестало трясти. Он поднялся, по-прежнему
уставившись на свои руки. Он выглядел опустошенным. Затем, словно бы пятна
на костяшках его пальцев были не чем иным, как приставшей к рукам грязью,
а распростертый мертвец, жалкий и нелепый в своих красных доспехах,
заслуживал не больше внимания, чем убитая на охоте дичь, Хокану повернулся
и пошел прочь.
  Сотник шагал следом. Его солдаты, разбившись на небольшие отряды,
продолжали сражаться на дороге с остатками охраны Анасати. Сотник громко
оповестил соратников:
  - Слушайте все! Джиро Анасати мертв! Наша взяла! Шиндзаваи!
  Сообщение, что Джиро пал, распространилось на месте сражения со
скоростью степного пожара. Стоящий рядом с опрокинутым паланкином Чимака
тоже услышал крики: "Властитель Анасати погиб! Джиро убит!"
В какой-то момент первый советник Анасати, посмотрев на рассыпанные у
него под ногами свитки, подумал о другом документе, который Джиро носил у
себя на груди. Что произойдет, когда этот пергамент будет обнаружен? Он
вздохнул.
  - Глупый мальчишка... - пробормотал Чимака. - Хватило трусости, чтобы
сбежать, но не хватило ума, чтобы скрыться. - И он пожал плечами.
  Омело поднялся с колен. Из раны на голове струилась кровь, заливая
лицо. Судя по виду, он был снова готов убивать и казался таким же
высокомерным, как всегда. Вот только в глазах у него появилось что-то
чужое и мертвенное. Он взглянул на первого советника и спросил:
  - Что нам остается?
  Чимака рассматривал остатки разгромленного эскорта Джиро - и живых, и
мертвых. Из целой сотни едва ли двадцать еще держались на ногах.
Доблестные бойцы, они не отступили даже перед конницей, рассудил Чимака.
Он не поддался сильному желанию присесть; оплакивать хозяина он не мог,
поскольку не питал к нему подлинной привязанности и вообще никого в жизни
не любил. Долг есть долг, и он тешил свою гордость тем, что всегда умел
перехитрить врагов дома Анасати; но теперь всему этому пришел конец. Он
бросил беглый взгляд на всадников Шиндзаваи, которые приближались
несокрушимой живой стеной.
  Обращаясь к военачальнику, которого знал с детства, Чимака прошипел
сквозь зубы:
  - Омело, друг мой, при всем моем уважении к тебе как к солдату я
понимаю, что ты традиционалист. Если ты хочешь погибнуть от своего меча, я
предлагаю тебе сделать это, не дожидаясь, пока нас разоружат. Но если
хочешь прислушаться к моему совету, отдай уцелевшим воинам приказ сложить
оружие и уповай на то, что Мара и сейчас столь же незлопамятна, какой была
в прошлом. - Стараясь не выдать, насколько ярко сияет в нем самом свет
этой надежды, он добавил:
  - И молись, чтобы у Мары осталась незанятой какая-нибудь должность,
для которой мы могли бы пригодиться.
  Омело громко скомандовал всем сложить мечи. В то время как клинки,
один за другим, падали из непослушных пальцев, а ошеломленные воины
Анасати провожали их горящими глазами, военачальник вглядывался в
изборожденное морщинами загадочное лицо Чимаки. И, уже не прислушиваясь к
тому, что происходило, когда воины Шиндзаваи по всей форме принимали
капитуляцию Анасати, Омело облизнул пересохшие губы и спросил:
  - А ты сам... питаешь такие надежды?
  И они оба знали: он имел в виду отнюдь не прошлые свидетельства
непревзойденного великодушия Мары. Властительница, от милости которой
теперь зависели их жизнь и свобода, сама находилась на волосок от смерти.
То, что до сих пор она сумела остаться в живых вопреки воле враждебной ей
Ассамблеи, само по себе уже было чудом; однако существовала еще последняя,
рвущаяся в бой когорта, состоящая из наиболее непримиримых воинов
Минванаби, которых обрядили в зеленые доспехи Акомы и отправили в путь.
Возможность исполнить распоряжения, которые дал им Чимака, была для них
дороже собственной жизни, ибо эти распоряжения полностью совпадали с их
заветными желаниями: любой ценой прикончить Мару и завершить осуществление
замыслов Джиро.
  Глаза у Чимаки загорелись, как у азартного игрока.
  - Она - Слуга Империи. С нашей помощью она и с Ассамблеей справится.
  Омело сплюнул и повернулся к собеседнику спиной.
  - Ни одной женщине еще не выпадало на долю такое везение. - Он
пригнул голову и напрягся, словно бык нидра перед обжигающим ударом кнута.
- Но про меня ты сказал сущую правду: я действительно традиционалист. Эти
новомодные штучки не для такого человека, как я. Рано или поздно мы все
должны умереть, и лучше умереть свободными, а не рабами. - Посмотрев
вверх, на небо, он сказал:
  - Сегодня хороший день для того, чтобы встретиться с Красным богом.
  Чимака не успел отвернуться достаточно быстро, и на его глазах Омело
стремительным движением подался вперед и упал, сжимая в последнем объятии
клинок собственного меча.
  Кровь хлынула у него изо рта алым фонтаном. И пока властитель
Шиндзаваи спешил к этому месту с победным криком, Чимака склонился над
старым товарищем. Он приложил дрогнувшую руку к щеке Омело и выслушал
последние слова, которые прошептал военачальник:
  - Постарайся, чтобы мои воины были невредимы и свободны. Если же нет,
передай им: я встречу их... у дверей... чертогов Туракаму.

  ***

  Хотя небо было безоблачным, прогремел гром, и от его раскатов
содрогнулись и закачались лесные деревья. И вот показались двое магов,
паривших высоко в воздухе, словно посланцы древних богов. Пока они
скользили над лесом, что-то высматривая, их черные хламиды трепетали и
хлопали на ветру.
  Рыжеволосый маг поднялся еще выше - насколько позволяло чародейское
искусство. Крохотным пятнышком, похожим на кружащего ястреба, он пролетал
в вышине над округой, обшаривая взглядом дорогу, которая вела в Кентосани,
петляя среди холмов и ныряя в долины. Магический дар Тапека позволял ему
сравняться с пернатым хищником - и по ширине охвата разворачивающихся под
ним пространств, и по остроте зрения, но рассмотреть удавалось не все:
мешала тень, мешали раскидистые кроны деревьев. Нетерпеливый маг хмурился;
с его уст то и дело срывались проклятия. Но те, кого он ищет, были здесь,
и он их найдет.
  Краешком глаза он уловил какое-то движение и сразу свернул в ту
сторону. Его полет был легким и свободным, как у мифического духа воздуха.
Да, вот какие-то коричневые пятна, пробивающие в непрерывном движении...
но это всего лишь стадо пестрых габаний - шестиногих оленей. Это не лошади.
  Крайне раздраженный, он снова полетел вдоль дороги и почти сразу
обнаружил нечто заслуживающее внимания: опрокинутый паланкин, покрытый
красным лаком и сверкающий на солнце причудливыми завитушками из раковин
коркара. Дорогая вещица, подобающая лишь очень высокопоставленному
вельможе; и к тому же с занавесками геральдических цветов дома Анасати.
  Тапек устремился вниз, будто коршун.
  Менее подверженный охотничьему азарту, Кероло все же не забывал о
цели полета. Он увидел, как устремился к земле его напарник, и поспешил
присоединиться к нему.
  Презрительно скривив губы, рыжеволосый маг указал на облако оседающей
над дорогой пыли:
  - Там. Видишь?
  Кероло окинул внимательным взглядом сцену только что разыгравшейся
трагедии: лошадей, все еще взмыленных после атаки; воинов в синих доспехах
дома Шиндзаваи, к тому времени успевших спешиться; сбившиеся в кучку
остатки почетного эскорта властителя Джиро под охраной вооруженного
конвоя. Внутри круга - мертвый Омело, распростертый на клинке своего меча,
а рядом с павшим офицером - Чимака, растерянный и потрясенный. Первый
советник Анасати сидел низко склонившись и закрыв лицо руками: никогда
еще, с самого отрочества, он не был так близок к слезам.
  - Властителя нет с его людьми, - заметил Тапек ледяным тоном, не
переставая обшаривать взглядом дорогу.
  - Он не со своими воинами, - сказал Кероло тихо. Его слова прозвучали
почти печально по сравнению с тоном Тапека. - И такой стойкий офицер, как
Омело, не бросился бы на свой меч без причины.
  - Ты думаешь, Джиро мертв? - спросил Тапек; его беспокойные глаза
загорелись возбуждением, которое было сродни радости. Затем он застыл на
месте, словно стоял на твердой земле, а не висел в воздухе. - Смотри. Под
деревьями.
  Кероло не был столь же быстроглаз, как Тапек, но через несколько
мгновений он тоже увидел, что лежит у подножия небольшого бугорка, менее
чем в десяти шагах от меча, отвесно воткнутого в землю. Сразу бросалось в
глаза, что лезвие не обагрено кровью.
  Не успел Кероло вздохнуть или произнести хоть слово - а он только
собирался сказать, что месть сплошь и рядом приводит к обязательному
кровопролитию, - как Тапек отрезал:
  - Его задушили! Властитель Джиро умер позорной смертью. Нам снова
бросили вызов!
  Кероло пожал плечами с оттенком некоторого сожаления:
  - Мы появились слишком поздно, чтобы предотвратить убийство. Однако
никто не усомнится, что, согласно обычаю, господин Хокану имеет право на
возмездие. Всем известно, по чьему заказу был убит его отец.
  Тапек, казалось, не слушал.
  - Это все подстроила Мара. Хокану всегда был у нее под каблуком.
Неужели она верит, что мы оставим ее безнаказанной после этого
кровопролития только потому, что ее руки кажутся чистыми?
  По-видимому, его доводы не убедили Кероло.
  - Это всего лишь предположение, - возразил тот. - И к тому же
Ассамблее еще предстоит решить, как следует поступить с ее армией на
равнине Нашика.
  Брови Тапека негодующе поднялись.
  - Предстоит решить?!. - взорвался он. - И думать не смей о том, чтобы
заново созывать Совет! Наши словопрения и проволочки уже дорого обошлись
Империи! Погибла одна из Пяти Великих Семей!
  - Ну, не все так страшно. - В примирительном тоне, которым это было
сказано, слышался оттенок предостережения: долготерпение Кероло не
безгранично. - Остались кузины, которые ведут свою родословную от боковых
ответвлений семьи Анасати: полдюжины молодых женщин, предназначенных
храму, но еще не связанных обетами служения.
  Тапек взвился как ужаленный:
  - Что?! Вручить власть еще одной неподготовленной, необученной особе
женского пола? Ты меня удивляешь! И кто же тогда унаследует мантию
Анасати? Какая-нибудь несчастная дуреха, которая будет месяц за месяцем
беспомощно наблюдать, как разваливается на куски могущество ее знаменитого
дома? Или еще одна Мара? Двадцать лет назад перед таким же выбором стояла
Акома. И сегодня мы расхлебываем его последствия!
  - Ассамблея назначит преемника Анасати, когда придет время, - твердо
заявил Кероло. - Мы должны отправиться в Город Магов. Сию же минуту. Нужно
немедленно уведомить Ассамблею о том, что здесь произошло.
  При этом глаза Тапека сузились.
  - Глупец! Мы можем захватить ее сейчас, на месте преступления!
  Кероло не стал делиться со спутником подозрениями насчет возможного
секретного сговора с чо-джайнами. Он не стал рассказывать также о своих
тайных опасениях: Мара, вероятно, уже приобрела себе союзника более
могущественного, чем любой смертный Император.
  - Джиро уже мертв, - тихо возразил он. - Какая сейчас польза от
чрезмерной торопливости? Здесь больше некому воевать. Раз Джиро мертв, к
чему нам суетиться?
  Тапек почти закричал:
  - Так что ж, по-твоему, это из-за какого-то Джиро я так упорно
преследовал Мару? Она опасна для нас, ты, простофиля! У нее более
серьезные цели, чем просто смерть противника.
  Кероло не оставлял попыток водворить спокойствие:
  - Я не слепой и не всегда бываю рабом протокола. Но я вынужден
настаивать, брат. Да, наш эдикт все еще остается в силе. Но даже если бы
Мара была столь же кровожадна, как некоторые другие вельможи из наших
знакомых, нельзя сбрасывать со счетов никого из претендентов - или
претенденток - на наследство Анасати. Мы должны решить, кто из них
наиболее достоин стать главой дома Анасати. Право, это дело слишком много
значит для нас, чтобы действовать самостоятельно. Нужно учесть пожелания
наших собратьев.
  - Они - идиоты или еще того хуже - соучастники! - Тапек снова кипел
от злости. Он метался в воздухе, разворачивался и потрясал указующим
перстом перед носом напарника. - Я не собираюсь сидеть сложа руки в такой
час, когда на карту поставлена судьба мира! Я должен действовать ради
Блага Империи!
  Кероло поклонился с застывшим на лице выражением неодобрения, -
по-видимому, эта ритуальная фраза сейчас показалась ему неуместной.
  - Моя обязанность - уведомить обо всем остальных. - Он опустил руку в
карман, и его прибор для дальнего переноса зажужжал, словно рассерженный
шмель.
  - Тупица! - прошипел Тапек в опустевшее пространство.
  Он взглянул вниз. Там, внизу, под безоблачным полуденным небом отряды
Анасати и Шиндзаваи завершали освященный веками парный танец победителя и
побежденного.
  Затем, словно все их телодвижения значили для него не больше, чем
беготня потревоженных насекомых, он тоже достал свой аппарат и исчез.


                                  Глава 14

  ГИБЕЛЬ

  Воздух содрогнулся.
  Тапек возник на высоте пятидесяти футов, уже в другой местности,
намного южнее той лесной поляны, где погиб Джиро. Чародей выглядел
раздраженным. Поиски паланкина Мары обещали стать трудными: не в пример
Джиро, Мара старалась замести следы. Ее военачальник косвенно подтвердил
это, когда признался, что она сознательно выбирала окольные дороги.
  Тапек откинул со лба выбившуюся прядь и внимательно оглядел
расстилавшийся под ним ландшафт. Внизу тянулись поля квайета, успевшие
сменить золотой цвет на тускло-коричневый, - как видно, земледельцам было
не до уборки урожая. Пыльная дорога вилась вдоль русла пересохшего ручья,
повторяя все его прихотливые изгибы. Не было заметно никакого движения,
только бык нидра расхаживал по загону. Мальчик-пастух, приставленный
сторожить быка, лежал под деревом, отмахиваясь от мух. У него не было
причины смотреть вверх, и он упустил случай увидеть чародея, парящего
прямо у него над головой.
  На взгляд Тапека, раб-пастушонок заслуживал не большего внимания, чем
досаждающие ему мухи. Чародей скрестил руки и забарабанил пальцами по
рукавам. Если он так и будет обшаривать землю взглядом, поиск может
затянуться надолго: территория, где, по всей вероятности, находилась Мара,
была слишком уж обширной. Его угнетало сознание, что время не ждет. Кероло
оставил недосказанным что-то важное, рыжеволосый маг был в этом уверен.
Иначе с какой стати маг столь высокого ранга, как Кероло, ни с того ни с
сего вдруг переполошится и помчится с докладом в Ассамблею?
  Но что же замышляет Мара, если она осмелилась отдать своим отрядам
приказ о начале атаки на равнине Нашика? Тапек в задумчивости облизнул
губы. Эта женщина непростительно изворотлива. Даже если смерть Джиро не ее
рук дело - вполне вероятно, что Хокану, не мудрствуя лукаво, самолично
отомстил за убийство своего отца, - все равно нужно разыскать дерзкую
властительницу хотя бы ради того, чтобы потом было меньше хлопот с ее
задержанием. И пусть толстобрюхие пустозвоны вроде Хочокены попробуют не
признать ее вину. Тапек не сомневался, что Ассамблее придется перейти от
разговоров к карательным действиям. Иначе и быть не может, ведь по милости
Благодетельной абсолютная власть магов оказалась поставленной под угрозу.
Чтобы выйти на след властительницы, достаточно применить магический обряд
поиска, решил Тапек. Для такого колдовства ему не обязательно висеть в
воздухе, и он плавно спустился на землю. Как только его ноги коснулись
земли, бычок нидры встревоженно фыркнул и, задрав хвост, сорвался с места.
Подпасок вздрогнул от неожиданности и вскочил на ноги. На этот раз он
увидел мага, который приземлился прямо перед ним. Испуганно вскрикнув, он
в благоговейном ужасе бросился плашмя на землю.
  Бык с разгону наскочил на изгородь, повернул назад и принялся
описывать круги, взрывая копытами землю. Однако раб, устрашенный
присутствием черноризца, боялся подняться и успокоить бычка.
  И правильно, рассудил Тапек. По отношению к магам у простолюдинов не
должно быть никаких чувств, кроме священного трепета. Впрочем, его не
интересовали ни мальчик, ни животное. Погруженный в себя, стоя около
дрожащего раба, он тихим речитативом начал произносить заклинание.
  Закрыв глаза и сомкнув ладони, чтобы сконцентрировать набранную
энергию, он выплеснул ее наружу. Хоботки невидимой силы потянулись от его
тела, пронизывая окрестности и отыскивая то, что было ему нужно. Там, где
они нащупывали дороги - пусть даже это был полузабытый проселок или
дальняя колея, проложенная земледельцами для вывоза урожая с полей, -
магические щупальца приобретали особую чувствительность. Они не пропускали
ни развилок, ни обходных путей, добираясь до самых неприметных тропинок.
Через несколько минут Тапек уже находился в центре широко раскинутой сети
магических волокон. Ветвящиеся щупальца становились продолжением его
самого, безмерно расширяя возможности чародея, ибо сплетенная им
энергетическая паутина в конечном счете позволяла ему улавливать признаки
движения. И Тапек ждал в этой паутине, словно паук. Покалывание в кончиках
пальцев привлекло его внимание к какой-то возне на тенистой тропинке, где
парочка слуг предавалась любовным утехам. Маг предоставил этой нити
возможность скользить дальше и уделил внимание другим щупальцам. Вот
прошла немногочисленная шайка серых воинов, которые подкрадывались к
оставленному без присмотра стаду нидр; голод привел их на угодья, которые
в обычное время были полны людей и хорошо охранялись. Подобная шайка не
была единственной: из-за смуты, охватившей всю Империю, заметно обнаглели
грабители. Однако Тапек не стал отвлекаться. Этим отребьем пусть
занимаются другие. Выкинув из головы серых воинов, маг продолжил поиски,
рассчитывая обнаружить другой отряд, более благопристойный на вид и лучше
вооруженный, но передвигающийся так же скрытно. Он выявил два
малочисленных эскорта, принадлежащих мелким властителям; эти воины со
своими хозяевами всего лишь спешили укрыться под защитой более сильных
покровителей.
  Щупальца Тапека расползались по лесистым урочищам и заброшенным
полям. Зловещая паутина раскинулась шире, за высохшие тайзовые плантации,
где мертвые побеги торчали над растрескавшейся землей ровными шеренгами,
словно ряды буро-коричневых перьев. Птицы в шумной перебранке выклевывали
зерна из увядших колосьев.
  Однако в этом крае для Тапека нашлось нечто более интересное, чем
птичье пиршество. За пустынными полями, под защитой рощицы молодых уло,
сеть Тапека уловила мимолетный неясный отблеск солнечного луча на зеленых
доспехах и звук тяжелых шагов. У него дрогнули губы. Вот теперь он
наконец-то обнаружил более крупный отряд, численностью не меньше сотни.
Это были ее солдаты - та дичь, на которую он охотился.
  Тапек мысленно сосредоточился на этом отрезке дороги, и перед его
внутренним взором возникла живая, хотя и беззвучная картинка. Покрытый
темным лаком паланкин с драпировками, расшитыми узорами в виде птицы
шетра, быстро двигался по лесной дороге. Вокруг носильщиков, которых явно
отбирали из самых быстроногих и выносливых, шагала, сверкая на солнце
зелеными доспехами, почетная гвардия Мары. Они были готовы к сражению, а
доспехи в равной мере годились и для битвы, и для торжественной церемонии.
Среди них выделялся человек, мантия которого свидетельствовала о высоком
ранге советника, а голову украшал обычный солдатский шлем. При ходьбе он
опирался на костыль. Пышные ниспадающие одежды не могли полностью скрыть,
что у него нет левой ноги.
  Кейок, определил Тапек. Его белые зубы блеснули в улыбке. Ни один дом
в Империи, кроме дома Мары, не держал на высоком посту калеку. Этот старик
по-прежнему сохранял достоинство и вопреки увечью не позволял себе
замедлить шаг. Зато его присутствие говорило не в пользу Мары.
Престарелого бывшего военачальника, снискавшего всеобщее уважение, не
стали бы подвергать риску на опасной дороге, если бы властительнице не
была крайне необходима его поддержка. Маг поспешил закончить свое
обследование. В свите Мары он усмотрел еще одну седую голову: то был
Инкомо, старший советник, которого Мара приняла на службу после гибели
дома ее врагов - Минванаби.
  Инкомо никогда не принадлежал к числу любителей новшеств. Но такова
была сила необыкновенной притягательности властительницы, что даже бывшие
враги начинали ее поддерживать. Вспышка гнева полыхнула в душе Тапека. Она
всего лишь обычная женщина, а возомнила, что может действовать без оглядки
на закон, по сути посягая на права, которые были закреплены только за
Ассамблеей. И именно это делало ее опасной. Она навлекла на себя
проклятие. Сами боги должны чувствовать себя оскорбленными.
  Тапек прикинул расстояние между ним и удаляющимся кортежем. Веки его
закрытых глаз подрагивали от напряжения, пока он ликвидировал свою
энергетическую паутину, сохранив единственную нить, которая связывала его
с тем участком дороги, где проходил кортеж Мары. Утомленному магу не сразу
удалось восстановить равновесие внутренних сил, после того как из всего
переплетения энергетических щупалев осталось единственное следящее
волокно, насыщенное энергией. Преодолев пьянящее чувство головокружения,
он бесшумно исчез со своего наблюдательного поста рядом с нидровым
загоном, оставив на месте ошеломленного раба, так и не оторвавшего лба от
земли, и быка, которого некому было утихомирить.
  На этот раз маг появился в нескольких милях от загона на узкой
тенистой дороге в тылу колонны Мары. Его прибытие не было ознаменовано
никакими грозными явлениями. И тем не менее здесь, вероятно, ожидали его
появления, судя по быстроте, с которой задние ряды солдат Акомы
остановились и резко повернулись к нему навстречу. Их руки сжимали рукояти
мечей, словно он был не Всемогущим, а каким-нибудь заурядным разбойником.
  Прошли мгновения, достаточные для того, чтобы они разглядели его
темную хламиду и сообразили, с кем имеют дело. Хламиду мага никто не мог
по ошибке принять за лохмотья бездомного вора с большой дороги. Несмотря
на это, воины Мары не склонились в поклоне и не изменили воинственных поз.
Оба советника стояли молча.
  Что за дерзость! Негодованию Тапека не было предела. Какие тут еще
могут быть обсуждения! Все больше раздражаясь при мысли, что Ассамблее еще
придется тратить время на совещания и словопрения, Тапек чуть не шипел от
злости. Свита Мары выказала откровенное неуважение к магу из Ассамблеи,
встретив его не подобострастными поклонами, а угрожающими позами, как
будто его можно было отпугнуть обычным боевым оружием!
  Их наглости следует положить конец, решил Тапек. Его лицо приняло
устрашающее выражение.
  Невзирая на короткий приказ Кейока - всем оставаться на местах, -
слуги и рабы, следовавшие в середине кортежа Мары, бросились врассыпную
сквозь ряды охраны. Носильщики, которые держали паланкин, явно тряслись от
страха, но женский голос, прозвучавший за занавесками, не позволил им
окончательно впасть в панику. Повинуясь какому-то новому сигналу, они
бегом устремились вперед. Носилки раскачивались и подпрыгивали, являя
собой самое жалкое зрелище.
  От удивления Тапек застыл на месте, словно пригвожденный. Вызывающее
поведение воинов - еще куда ни шло, но чтоб такое! То, что в его
присутствии слуги Мары могли осмелиться на какие-то иные телодвижения,
кроме немедленных изъявлений покорности, просто в голове не укладывалось!
  Затем офицер, возглавляющий почетную гвардию Мары, закричал:
  - Не подходи ближе, Всемогущий!
  От такого оскорбления Тапека затрясло. Из всех людей, не
принадлежащих к великому сословию магов, никто не повышал на него голос с
тех пор, как он был ребенком с еще нераскрытыми способностями. Подобное
кощунственное пренебрежение привело в бешенство мага, привыкшего за многие
годы к безоговорочному повиновению. Готовый плеваться от отвращения или
исполосовать самый воздух хлыстами неистовой энергии, он воскликнул:
  - Мои слова - закон, а ваша госпожа нарушила наш указ! Прочь с дороги
- или все умрете!
  Может быть, начальник эскорта и затрепетал, но это не прибавило ему
сговорчивости.
  - Тогда мы умрем, защищая свою госпожу, и войдем в чертоги Красного
бога как славные воины Акомы!
  Жестом он подал солдатам короткий сигнал. Отряд в зеленых доспехах
слаженно, словно составлял единое целое, развернулся веером, загораживая
черноризцу дорогу.
  Тем временем паланкин продвигался вперед. Кейок обменялся с офицером
несколькими словами. Тапек узнал Суджанру, одного из офицеров Акомы,
первым получившего должность командира легиона. Офицер коротко кивнул
Кейоку; ответным взмахом костыля тот сообщил о принятом решении. Затем
Кейок развернулся на здоровой ноге и двинулся, прихрамывая, вслед за своей
удаляющейся хозяйкой.
  Все это переполнило чашу терпения Тапека.
  Он поднял руки. Энергия потрескивала, сгущаясь вокруг его предплечий.
Она парила над его ладонями, образуя светящуюся корону, невыносимо яркую
для человеческих глаз.
  Хотя воины Мары были, разумеется, ослеплены, в ответ они извлекли
мечи. Тапек даже сквозь гудение стягиваемых им колдовских сил расслышал
свист клинков, покидающих ножны. Неистовство затуманило его разум.
Убийственную ярость он слил воедино с мощью своей магии, заключив
смертоносный текучий сплав в плотный клубок. Магическая сила
сконцентрировалась в его руке, переливаясь всеми цветами радуги, которые
вспыхивали и переходили один в другой, пока не вливались в единый
огненно-красный шар.
  - Так смотрите же, к чему привело безрассудство вашей хозяйки! -
громко выкрикнул Тапек, метнув шаровой сгусток энергии в строй почетной
гвардии.
  Пылающий световой снаряд устремился к цели, разрастаясь в полете с
треском, от которого дрожала земля. Воины, находившиеся ближе всех к
Тапеку, первыми приняли удар, и неотвратимая огненная смерть ворвалась в
их ряды. Беспощадное пламя перескакивало от солдата к солдату, и живая
плоть в тот же миг превращалась в пылающий факел. Огонь повергал жертву в
мучительную агонию без надежды на спасение.
  Люди кричали, хотя каждый вздох обжигал им легкие и колдовской огонь
проникал в тела, пожирая их изнутри. Храбрость и стойкость воинов уже не
имели значения: охваченные огнем, они падали на колени, а затем корчились
на земле в безумных мучениях. Зеленые доспехи почернели и покрылись
пузырями. Вынести вид этих нечеловечески страшных мучений не мог бы ни
один смертный. Тем временем маг бесстрастно наблюдал плоды своей
жестокости и не торопился прекращать пытку. Его взлохмаченные рыжие волосы
развевались в клубах дыма, и лишь ноздри морщились от удушливого зловония
горящих волос и кожи.
  Шли минуты, но Тапек не снимал заклятия. Он дождался, чтобы пламя
наконец погасло само, истощив поддерживавшую его субстанцию. Не было ни
кости, ни сухожилия, которые бы не обгорели. Остались только одни скелеты
с обугленными, дымящимися пальцами, так и не выпустившими зажатое в них
почерневшее оружие. В пустых глазницах еще вспыхивали искры, как будто
внутри теплилась жизнь, по-прежнему способная чувствовать и безмолвно
стенать. Разверстые рты навеки застыли в крике безмерной боли.
  Тапек был удовлетворен: наглецы получили хороший урок. Перед ним
осталось лишь центральное ядро отряда - последняя шеренга оставшихся в
живых воинов, прикрывающих с тыла удаляющийся паланкин, - а также командир
легиона Суджанра и советник Инкомо. Они все, даже дряхлый советник,
непоколебимо стояли перед лицом смерти, как истинные солдаты Акомы.
  Тапек шагнул вперед, не веря собственным глазам. Слишком
опустошенный, чтобы снова поддаться гневу или изумлению, слегка ошалевший
от могущества своей магии, он постарался собраться с мыслями.
  - Что это значит? Вы слепцы? Тупые чурбаны? Вы же видели, что стало с
вашими товарищами! - Он жестом показал на останки тех, что еще недавно
были живыми людьми, и его голос возвысился до крика, усиленного с помощью
магии. - Почему же вы еще не ползаете на брюхе, моля о пощаде?
  Никто среди уцелевших в эскорте Мары не двинулся с места. Все хранили
суровое молчание.
  Тапек еще на шаг приблизился к охране паланкина. Те рабы, которые еще
не успели сбежать, попадали ниц, устрашенные демонстрацией неистового
гнева черноризца. Они лежали в придорожных канавах в десяти шагах от
обочины, плача и дрожа, уткнувшись лбами в землю. Тапек не удостоил их
вниманием: для него они были безликими ничтожествами, стоившими не больше,
чем вытоптанная трава под ногами. Горячий пепел, разносимый ветром,
обжигал ему глаза, пока он перешагивал через обугленные скелеты. Кусочки
покореженных доспехов и костей хрустели под его ногами. Он подходил все
ближе и ближе; свита Мары не отступала.
  Далеко впереди, кренясь и дергаясь, продвигался зеленый лакированный
паланкин с развевающимися, сбившимися занавесками: носильщики мчались что
было сил. Кейок держался с ними вровень, несмотря на обременяющий его
костыль.
  Тапек, презрительно созерцавший это бессмысленное бегство, обратился
к застывшим перед ним воинам:
  - В конце-то концов, какое значение имеет ваша верность? Вашей
госпоже все равно не удастся уйти отсюда живой.
  Защитники властительницы безмолвствовали. Перья на шлеме Суджанры
качнулись и задрожали, но подобная мелочь не могла удовлетворить мага:
ведь это не его могущество заставило воина трепетать, а просто ветер
подул. Воля офицера была непоколебима, решение - непреклонно. Инкомо
держался уверенно, словно жрец на священной земле храма; в выражении его
лица читалась безмятежная готовность принять любую судьбу, ниспосланную
богами.
  Тапек окинул пристальным взглядом каждого из стоящих перед ним
воинов, которые, оказавшись свидетелями его ярости, тем не менее сумели не
поддаться страху. Оставалось одно средство, которое могло пробить и
разрушить броню их сплоченности и упрямства.
  Подогреваемый вновь вспыхнувшим гневом, Тапек оценил расстояние между
собой и тем поворотом дороги, до которого успел добраться паланкин Мары.
Приметив поблизости от того места дерево, расщепленное ударом молнии, он
мысленно направил туда острие своей воли, и магическая энергия перенесла
его прямо к цели.
  При появлении черноризца Кейок резко развернулся и, стоя между магом
и паланкином, застыл в оборонительной позе. Костыль при этом служил ему
опорой.
  - Прикажи носильщикам остановиться! - потребовал Тапек.
  - Пусть госпожа распоряжается своими рабами, как пожелает. - Кейок
вытащил из-под плеча костыль, сжал его двумя руками и повернул,
высвобождая потайную защелку. Гладко отполированные части деревянного
посоха легко разделились с негромким, но отчетливо различимым свистящим
звуком: так заявляет о себе клинок, извлекаемый из ножен.
  Зычным командирским голосом, в котором не было и намека на старческое
дребезжание, Кейок заявил:
  - Я не сойду с этого места без приказа госпожи. Тапек уже ничему не
удивлялся. Он смерил Кейока свирепым взглядом, но тот и не думал уступать.
Слишком много морщин пролегло на лице Кейока и слишком многие годы
оставили след на этом лице, чтобы сейчас его черты дрогнули, обнаруживая
слабость. Возможно, в последнее время его глаза утратили былую зоркость,
но в них горела уверенность человека, знающего себе цену. Он уже
столкнулся с самым худшим из того, что могло выпасть на долю воина, -
выйти из боя живым и остаться калекой, - но нашел в себе силы преодолеть
унизительность такого существования и заново наполнил жизнь смыслом. Его
спокойный взгляд, казалось, говорил: в смерти нет ничего таинственного -
лишь последний благодатный отдых.
  - Да кому ты нужен, старик, - презрительно бросил маг. Он направился
к зарослям, куда в поисках укрытия поспешно ринулись носильщики, тащившие
паланкин Мары.
  Кейок перешел от слов к делу с поразительной быстротой. Молниеносный
выпад - и неожиданно для себя маг обнаружил, что к нему устремлено острие
меча, направляемого умелой рукой увечного старца.
  Стремительность нападения ошеломила Тапека; он едва успел увернуться.
  - Да как ты смеешь!.. - завопил он.
  Несмотря на все, что произошло перед этим, Тапек даже помыслить не
мог, что кто-нибудь из этих ничтожеств решится ему угрожать. Кейок не
только решился, он повторил свою выходку. Его меч со свистом обрушился
вниз, и в черном одеянии появилась прореха. Тапек поспешил отскочить, но
его движения были куда менее ловкими, чем у одноногого воина, и он лишь с
большим трудом избежал смертельного удара. Взлетевший в воздух клинок
снова заставил мага отступить. Выведенный из равновесия, Тапек не мог
призвать на помощь магию: для этого требовалось сосредоточиться, а ему,
как назло, приходилось пригибаться, увертываться и пятиться под натиском
опытного фехтовальщика.
  - Стой!.. Прекрати сейчас же!.. - только и мог выкрикнуть маг,
преодолевая одышку: он не имел обыкновения утомлять собственные мускулы и
порядком растерялся, внезапно оказавшись в положении человека, спасающего
свою жизнь.
  А Кейок еще умудрился, делая следующий ложный выпад, издевательски
полюбопытствовать:
  - Ну что же, ты даже от меня не можешь убежать?
  Вынужденный воспользоваться прибором перемещения, чтобы оказаться на
безопасном расстоянии от Кейока, Тапек исчез и появился снова, но уже за
пределами досягаемости старого полководца. Он тяжело дышал и сгорал от
стыда за свое отступление. Чуть ли не захлебываясь от душившего его
бешенства, он собрал все величие, на какое еще был способен, и выпрямился
во весь рост. Из глубокого колодца исступленной ярости он призвал
необходимую ему энергию. Магическая сила росла в нем, наполняя воздух
потрескиванием озона. Голубые энергетические разряды скапливались вокруг
Тапека, словно он находился в центре сверкающей молниями грозы, готовой
разразиться над ничтожно малым клочком заброшенной земли.
  Тем не менее Кейок не выказывал страха. Он опирался на клинок,
вынутый из костыля; его обычно бесстрастное лицо сейчас выражало что-то
очень похожее на презрение.
  - Госпожа права, - заметил он. - Вы всего лишь обычные люди, ничуть
не умнее и не благороднее остальных. - Видя, что его слова задели мага, и
без того взбешенного, Кейок добавил:
  - И к тому же ребячливые и подверженные страху.
  Позади, там, где оставалась горстка почетной гвардии Акомы,
послышался чей-то смешок.
  Тапек зарычал в приступе безрассудной злобы. Накопленная энергия
вырвалась наружу. Его рука опустилась в резком, словно рубящем, движении,
и из пустоты внезапно возникла темная фигура. Призрак вздымался вверх,
затем воспарил - непроглядно-темный, как глубинный мрак безлунной ночи.
Лишь на секунду повиснув в воздухе, он стремительно помчался в сторону
Кейока.
  Старый солдат непроизвольно поднял клинок, чтобы отразить нападение.
Не по годам быстрый в движениях, он вступил в поединок с тем, чему не было
названия. Но на этот раз его враг оказался бесплотным, и оружие
беспрепятственно прошло сквозь чернильно-черную мглу. Кейок не отклонился
в сторону и не сделал попытки к отступлению, даже когда магическая сила
расщепила рукоять его клинка; и в следующее мгновение это детище злых чар
поразило непокорного воина прямо в грудь.
  Поверженный тенью, он, качавший Мару в детстве на коленях, впал в
оцепенение. Пальцы разжались, меч упал на землю, и в широко раскрытых
глазах застыли предсмертная мука и ужас.
  И все-таки в конечном счете воин одержал победу. Изношенное сердце не
могло противостоять потрясению и боли, которые выдержал бы боец помоложе;
в последние годы его душа, отслужив долгий срок земного существования, не
очень-то цеплялась за тело, к которому была привязана. Кейок зашатался,
голова запрокинулась к небу, словно в последнем салюте богам. Затем он
тяжело упал. Его тело было таким же безжизненным, как камни под ним, а
лицо обрело выражение покоя.
  Гнев Тапека остался неутоленным. Он хотел, чтобы старик кричал и
умолял, катаясь по земле и завывая от телесной боли; и пусть бы Мара,
скорчившаяся от страха в своем паланкине, знала: ее драгоценный военный
советник подыхает в муках, словно пес.
  Тапек разразился проклятием. Злоба заполыхала в нем с новой силой:
ему казалось, что Кейок слишком легко отделался. Лучше бы Мара погибла до
того, как ее старый воин испустит дух. Пусть бы Кейок увидел, как она
отправится к Туракаму прежде него, и, умирая, осознал, что труд всей его
жизни оказался напрасным. Остервенелый маг устремился к паланкину, теперь
уже покинутому носильщиками и сиротливо стоявшему в зарослях. По пути к
носилкам Тапек начал произносить заклинания, вызывая из воздуха новые
жестокие чары. Каждое слово он отчеканивал и подкреплял жестом.
Колдовством он сотворил рой серебристых дисков, которые порхали, кружась,
над его плечами. Их края были острее кинжалов; взрезая воздух, они
порождали гул, режущий слух.
  - Марш! - скомандовал Тапек.
  Смертоносные диски унеслись быстрее, чем доступно взору, и ворвались
в заросли. Их прикосновение пресекало жизнь. Высокие травы и молодые
деревца увядали, за считанные мгновения превращаясь в сухие стебли и
прутья. Не было такой силы, которая остановила бы их, или преграды,
способной замедлить их полет. Как сквозь туман, они прошли сквозь
оказавшийся на пути камень и разрезали драпировки паланкина. И вот оттуда
донесся приглушенный женский крик. Затем в роще наступила тишина, которую
не нарушало даже птичье пение.
  Вся лесная живность давно исчезла, спасаясь бегством.
  Остались лишь воины у Тапека за спиной. Потрясенный нападением на
паланкин госпожи, командир подал сигнал к атаке.
  Повернувшись к ним, Тапек презрительно расхохотался. Мечи в их руках
выглядели нелепо, а они сами, с жаждой боя, написанной на их лицах,
казались кучкой безмозглых идиотов. Маг увеличил силу заклинания. Он
взмахивал руками, посылая один за другим вращающиеся диски в шеренги
солдат, бегом приближавшихся к нему.
  Люди падали. Они не кричали, так как не успевали вздохнуть. Еще
секунду назад они были живы и бежали, выкрикивая боевые кличи Акомы. В
следующий момент, настигнутые смертельными дисками мага, они оказывались
во власти паралича. Ноги подкашивались, и они валились на сухую землю.
Тапек по-прежнему был одержим яростью. Словно вознамерившись выжечь и
уничтожить все вокруг, он продолжал метать колдовские снаряды. Сверкающей
вспышкой, бросок за броском, они вылетали из его рук как воплощение
беснующейся силы зла. Звенящий гул от кружения дисков стоял в воздухе еще
долгое время, после того как пал мертвым последний из воинов Мары; среди
них лежал и Инкомо в измятых шелковых одеждах, вопиюще неуместных на этой
арене поголовного уничтожения.
  Сила Тапека внезапно стала иссякать.
  С трудом превозмогая усталость, головокружение и рябь в глазах,
вызванную зрелищем непрерывного движения вращающихся дисков, он понимал,
что у него нет иного выхода: следовало остановиться и перевести дух.
Радости он не испытывал. В нем все еще бурлило негодование из-за того, что
какие-то простолюдины осмелились выказать ему неповиновение. Он сожалел не
о том, что они погибли от его руки, а лишь о том, что они сумели вывести
его из равновесия и из-за них ему пришлось убить Мару слишком быстро. Она
заслуживала долгой и мучительной смерти - за все то беспокойство, которое
причинила Ассамблее.
  Тапек расправил хламиду на плечах, затем двинулся, обходя мертвые
тела, туда, где прежде были зеленые заросли. Горстка перетрусивших рабов и
слуг тихо скулила, уткнув лица в землю. Колдовское оружие заметно
поубавило их количество, а те, кто уцелел, видимо, повредились в уме.
Тапек величаво прошествовал мимо и протиснулся сквозь сухие остовы кустов
и почерневшие сучья деревьев к площадке мертвой земли, окружавшей паланкин
Акомы. Там, где он проходил, засохшие листья и хрупкие веточки крошились,
превращаясь в пыль.
  Лишь лак на паланкине не потускнел и не покоробился под действием
магии, иссушающей все живое. Его яркий блеск казался почти неестественным
в сиянии солнечных лучей. Тапек шагнул вперед и отбросил занавески,
расшитые геральдическими изображениями птицы шетра.
  На подушках, в безжизненной позе полулежала женщина; в ее широко
раскрытых глазах застыло выражение удивления. Ее наряд бесспорно
принадлежал знатной даме, но это была не Мара.
  Над дорогой, ставшей местом побоища, прозвучало проклятие Тапека.
  Он ничего не достиг, лишь уничтожил какую-то прислужницу, облаченную
в одежды Мары. Его одурачили! Он, маг Ассамблеи, введенный в заблуждение
присутствием Кейока и кучки солдат и офицеров, был убежден, что настиг
властительницу. А на самом деле она может праздновать победу над ним, -
как видно, Мара заранее все просчитала, сделав ставку на его горячий нрав.
Идя на смерть, солдаты прекрасно сознавали, что она перехитрила
Всемогущего из Ассамблеи, и этот старик тоже знал. Кейок с самого начала
разыгрывал представление и, можно не сомневаться, в полной мере
позабавился, прежде чем умер.
  Тапек окинул рощу злобным взглядом. Если не считать жалкой горстки
испуганных рабов, его магическое оружие истребило все живое. Убиты все те,
кто занимал в эскорте Акомы достаточно высокое положение, чтобы знать,
хотя бы приблизительно, где сейчас обретается их хозяйка, а допрашивать
или пытать свихнувшихся рабов совершенно бессмысленно.
  Довольно скоро Тапек обнаружил, что ругательства не приносят
желаемого облегчения. Однако и смиренно стерпеть триумф Мары он тоже не
мог. Вскинув вверх руку, маг сотворил у себя над головой разноцветный
сверкающий вихрь. Как ребенок, играющий с волчком, он заставлял свою
смертоносную игрушку крутиться все быстрее и быстрее, а затем легким
взмахом кисти метнул грозную радугу в сторону рощи, и она ударила по
деревьям и подлеску. Ее движение сопровождалось треском и мерцающим
сиянием, которое взорвалось невиданным светом ослепительной синевы.
Гудящий воздух наполнился смрадом расплавленного металла. О том, что здесь
произошло, уже никто не мог бы догадаться. Там, где находились рабы,
теперь не было ничего: ни костей, ни теней - лишь пустое пространство,
порожденное могучим колдовским искусством.
  Сияние потускнело, затем исчезло. Тапек, взмокший от пота, стоял,
тяжело дыша, и обозревал поле своей деятельности. Взгляд мага скользил по
сторонам. Прямо у его ног зиял дырой кратер. На его дне обнажилась, став
доступной взору, твердая порода, а над ней - на многие ярды по всем
направлениям - не осталось ничего, что могло бы ползать или летать.
Обнаружились те из слуг Акомы, которые сумели убежать дальше других. Их
больше не скрывал кустарник, и они лежали, скорчившись, настигнутые второй
атакой магических сил. Их лица и кожа почернели и покрылись пузырями; на
обожженных руках не было пальцев. Некоторые еще дергались, умирая в
мучительной медленной агонии, которая лишила их даже возможности кричать.
  - Великолепно, - прозвучал голос из воздуха. Тапек вздрогнул и,
обернувшись, увидел Акани, только что прибывшего из Города Магов. Для
защиты от колдовских сил он использовал специальную прозрачную броню,
которая сверкала и искрилась, подобно мыльному пузырю, в лучах полуденного
солнца.
  Слишком уставший даже для того, чтобы совершить приветственный
поклон, Тапек как-то обмяк. У него не осталось никаких сил, однако надежда
на скорое подкрепление явно взбодрила его.
  - Хорошо. Ты нужен. Я совсем выдохся. Найди...
  Акани перебил его с неприятной резкостью:
  - Я не собираюсь выполнять ни одного из твоих приказаний. Меня
послали за тобой. От Кероло поступило сообщение, что ты действуешь
необдуманно. - Холодным взглядом Акани осматривал опустошенную местность,
подмечая подробности. - По-моему, это еще мягко сказано. Тебя обвели
вокруг пальца как последнего простака, Тапек. Если какой-нибудь ребенок
из-за насмешек теряет рассудок, так от него ничего другого и не ждут, но
чтобы такое случилось с магом из Ассамблеи, прошедшим все ступени
обучения!.. Твоя невоздержанность бросает тень на всех нас.
  Лицо у Тапека потемнело.
  - Не стоит надо мной смеяться, Акани. Мара весьма расчетливо
подготовила свою ловушку, чтобы сбить нас со следа!
  В ответ он услышал презрительное замечание:
  - В этом нет необходимости. Ты сам подыгрываешь ей с исключительным
рвением и весьма последовательно.
  - Что? Я ей не союзник! - Тапек двинулся вперед неверной походкой,
немало раздосадованный тем, что столь опрометчиво израсходовал все свои
силы, ничего не оставив про запас.
  Акани сбросил свою защитную оболочку, что следовало понимать и как
утонченное оскорбление: таким образом он подчеркнул, что его заносчивый
собрат по искусству магии сейчас способен только кипеть от злости без
всякого вреда для окружающих. Разглядывая тела слуг Мары, которые
корчились в последних конвульсиях, Акани сказал:
  - Ты понимаешь, что если переодетая госпожа исчезла из паланкина, то
ты умудрился не оставить в живых никого, кто мог бы хоть что-то рассказать.
  Тапек огрызнулся:
  - Тогда употреби свою силу, чтобы найти эту беглую Слугу Империи! Я
полностью исчерпал свою энергию.
  - Вернее, растратил впустую. Продолжать твои поиски я не собираюсь, -
заявил Акани. - Ассамблея послала меня за тобой. Ты не имел полномочий на
самостоятельное решение вопроса, который находится в процессе обсуждения;
это позорное нарушение нашего устава, а положение у нас намного серьезнее,
чем ты думаешь. Тебя предупреждали, что в этом деле требуется особая
осмотрительность, однако ты позволил чувствам взять верх над разумом. Ты
уничтожил сподвижников Благодетельной, которые, можно считать, были уже у
нас в руках. От них мы могли бы получить важные сведения и установить,
насколько глубоким и далеко идущим был ее заговор против нас.
  Тапек нахмурился:
  - Заговор? Против Ассамблеи? Ты хочешь сказать, что она замахнулась
на нечто большее, чем простое неповиновение?
  Акани вздохнул. Его молодое лицо выглядело усталым. Еще в те годы,
когда он занимался изучением законов, в нем укоренилась привычка
рассматривать любой вопрос со всех сторон.
  - Мы сами подтолкнули ее к этому, - признал он. - Но так или иначе,
очень возможно, что в намерения госпожи Мары входит расторгнуть наш
договор с чо-джайнами.
  - Не может быть! Она не посмеет! - вырвалось у Тапека, хотя
воспоминание о возмутительном вызове, брошенном ему Кейоком, противоречило
такому предположению. Для этой трижды проклятой интриганки не существовало
ничего запретного. Ничего.
  - Имперские властители никак не ожидали, что она уцелеет в
столкновении с могущественными Минванаби, не говоря уже о том, что изведет
под корень всю их династию, - холодно уточнил Акани. - Что же касается
нашего сословия, то мы уже давно привыкли пользоваться в борьбе теми
преимуществами, которые сопряжены с магическим даром каждого из нас и с
особым положением Ассамблеи в обществе. Мы уже забыли, как защищаться от
вооруженного нападения, и наше самодовольство грозит опасностью.
  Затем, увидев воинственный блеск в глазах гневливого собеседника,
бывший законник добавил:
  - Твое участие в этом деле по указу Ассамблеи закончено. Теперь идем
со мной. - Достав из складок хламиды устройство для перемещения, Акани
привел его в действие и крепко сжал рукой плечо Тапека. Оба мага исчезли,
подхваченные вихревыми потоками воздуха, оставив в стелющейся дымке трупы
слуг Акомы.

  ***

  Мару спасла смелость. Во время своих поисков Тапек так и не додумался
отклониться в сторону от дорог, в самую глубь густого подлеска. Он не
снизошел до того, чтобы вникнуть в особенности характера Мары, а на его
поверхностный взгляд, она должна была вести себя точно так же, как любая
другая изнеженная знатная дама. Он и вообразить не мог, какие глубокие
перемены произошли в ней за время "паломничества" в Турил. Мало того что
она бесстрашно углубилась в неприветливую лесную чащу, покинув паланкин и
свой главный отряд, но еще и двинулась совсем не в том направлении,
которое преследователям казалось единственно возможным. Она не устремилась
на север, к Кентосани, а сразу повернула на юго-запад, где, как ей было
известно, находился ближайший вход в туннели чо-джайнов.
  Вместе со своими воинами она провела в пути без отдыха две ночи.
Теперь, на исходе второго дня, властительница едва держалась на ногах.
Сарик шел рядом с нею, время от времени поддерживая ее за локоть и помогая
сохранять равновесие, хотя сам вряд ли был способен на большее.
  Состоявший в отряде разведчик, постоянно державшийся начеку, внезапно
поднял руку. Мара не сразу поняла, в чем дело, и Сарику пришлось ее
остановить.
  Птицы в вышине, в густых кронах деревьев уло, перестали петь.
  Жестом она велела идущим сзади остановиться и спросила:
  - В чем дело?
  Сарик застыл, прислушиваясь. Сотник, стоявший во главе отряда,
приказал воинам осмотреть верхушки деревьев.
  - Мы можем попасть в засаду? - шепотом задала вопрос Мара.
  Разведчик покачал головой:
  - Здесь - вряд ли. Даже "ели бы разбойники вздумали обосноваться в
этой части леса, они бы все умерли с голоду: им просто некого было бы
грабить и негде добыть пропитание. - Он поднял голову и раньше всех
расслышал шум приближающихся вооруженных людей. - По-моему, это дозор,
госпожа.
  - Во всяком случае, это уж точно не наши, - заключил Сарик. Он
взглянул на сотника Азавари, тот кивнул, и маленький отряд, состоящий из
отборных воинов, обнажил мечи. Обращаясь К разведчику, советник Акомы
задал вопрос, от которого могло зависеть все:
  - До входа в туннель еще далеко?
  - Не меньше мили, - последовал ответ.
  Слишком далеко, чтобы обессиленные люди могли преодолеть это
расстояние бегом, даже если бы им не надо было беспокоиться об отражении
удара с тыла.
  Сарик встал впереди госпожи, обливающейся потом под позаимствованными
у кого-то доспехами. Сам по себе этот дополнительный груз не был для нее
чрезмерно тяжелым, но она стерла кожу до крови, поскольку не была приучена
к долгим пешим переходам в боевом обмундировании. Тем не менее Мара не
подавала виду, какую пытку ей приходится выносить, и, как и все, тоже
потянулась к мечу, висевшему на боку.
  Сарик решительно удержал ее руку, и если обычно он деликатно облекал
свои советы в форму вопроса, то теперь его тон был весьма настойчивым:
  - Нет. Если нас атакуют, ты должна бежать и искать убежище. Сбереги
меч для себя, чтобы броситься на него в случае необходимости, если тебя
схватят. Но попытка задержаться здесь была бы непростительной глупостью. -
Уже более мягко он добавил:
  - Госпожа, ты не получила достаточной воинской подготовки. Первый же
полученный тобой удар может тебя сразить.
  Мара посмотрела ему прямо в глаза:
  - Если я должна буду спасаться бегством, ты последуешь за мной.
Накойя не для того готовила тебя к должности советника, чтобы ты погиб в
вооружен-ной стычке.
  Сарик пожал плечами:
  - Удар мечом может оказаться более милосердным, чем колдовство мага.
  Он не питал иллюзий. Их малочисленный, быстро передвигающийся отряд
мог ускользнуть от наблюдения Ассамблеи, хотя и ненадолго. Однако, чтобы
остаться вне пределов досягаемости карающих магических сил, его госпоже
необходимо выжить и найти убежище в туннелях чо-джайнов.
  Мара заметила, что ее советник внезапно замолчал; в отличие от него
она старалась не думать о Всемогущих. Если бы она позволила себе поддаться
таким страхам, то должна была бы рухнуть на землю и плакать: о Люджане и
Ирриланди, теперь уже, возможно, погибших вместе со всеми ее воинами; о
Кейоке, Инкомо и о командире легиона Суджанре - обо всех, кого выставили
как приманку рядом с ее носилками.
  Где находился Хокану, знали только боги. Нестерпимо мучила мысль, что
он тоже мог погибнуть ужасной смертью. Даже в мыслях не хотелось допускать
предположение, что список невосполнимых потерь еще далеко не исчерпан, и
если даже Джастин уцелеет и сможет претендовать на золотой трон по праву
наследника, то ценой его победы станут жизни всех остальных, кто ей дорог.
  Мара прикусила губу. Готовясь к предстоящему бегству, она крепилась и
сдерживала невольную дрожь.
  Хруст ломающихся под ногами ветвей и поступь марширующего отряда
слышались все ближе и ближе.
  Выследить ее сейчас не составляло труда: солдаты Акомы перестали
тратить время на уничтожение примет своего пребывания в лесу, когда сочли,
что отошли от дороги достаточно далеко. В таких дебрях можно было
поступиться скрытностью ради скорости.
  Приблизительно так рассудил поредевший совет ее офицеров, и теперь
они расплачивались за эту ошибку.
  Сотник Азавари взвесил свои возможности и принял решение.
  - Рассыпать строй! - тихо скомандовал он. - Не подставляйтесь под их
атаку сплошной цепью. Пусть это будут разрозненные схватки, один на один.
Надо внести сумятицу в их ряды и удерживать их здесь как можно дольше,
чтобы скрыть бегство госпожи.
  Пальцы Сарика крепко сжали руку Маркс.
  - Пора, - прошептал он ей на ухо, - уходим. Она пыталась
сопротивляться, словно приросла к месту.
  В это время разведчик из арьергарда выпрямился и радостно закричал:
  - Это наши! - Он смеялся от неописуемого облегчения и указывал на
мелькающие зеленые доспехи, которые то появлялись, то исчезали среди
деревьев.
  Солдаты, которые уже начали перестраиваться, под-тянулись назад,
образуя одну плотную боевую единицу. Мечи скользнули в ножны, и в
сумрачной лесной чаще засверкали улыбки.
  - Десять против одного, что старина Кейок одержал победу и шлет нам
подкрепление!
  - Тихо! - прикрикнул сотник. - Выровняйте ряды и соблюдайте порядок.
  Строгость Азавари служила напоминанием: опасность еще не миновала.
Возможно, новоприбывшие принесли дурные вести.
  Теперь шеренги воинов были хорошо различимы. Они продвигались по лесу
уверенным шагом и не выглядели уставшими. Их доспехи были в полном
порядке, хотя на доведенном до совершенства глянце имелись царапины,
неизбежные при форсированном марше сквозь частый кустарник. Мара боролась
с отчаянным желанием сесть и дать себе минуту отдыха, пока оба ее отряда
обменяются новостями и заново построятся.
  Только железная хватка Сарика помогала ей держаться на ногах, которые
были стерты до крови и мучительно болели.
  - Что-то не то, - шепотом сказал он. - Доспехи... Кое-какие мелочи не
совпадают.
  Мара остолбенела. Она, как и Сарик, постаралась получше разглядеть
лица. Все солдаты были незнакомыми, и это ее встревожило.
  Но Сарик, который отличался поразительно цепкой памятью на лица,
первым понял, в чем дело.
  - Я их знаю, - прошипел он сквозь зубы. - Раньше они служили у
Минванаби.
  Тридцать неизвестных в доспехах Акомы неумолимо приближались,
соблюдая безупречный строй. Возглавляющий колонну офицер поднял руку в
дружеском приветствии и назвал сотника Мары по имени. Неузнаваемая в своей
скромной амуниции, Мара обратила к Сарику помертвевшее лицо:
  - Минванаби?
  Сарик еле заметно кивнул:
  - Да. Это те, которые не пожелали присягнуть перед твоим натами. Вон
тот черноволосый со шрамом на щеке... его ни с кем не спутаешь.
  Мара припомнила тот день, когда, поддавшись мягкосердечию и жалости,
отпустила этих врагов на все четыре стороны, - и вот теперь она пожинает
плоды своего великодушия: за свободу они платят ей предательством. В ее
распоряжении были лишь секунды, чтобы решить, какой приказ отдать своему
отряду: еще пять шагов - и эти мнимые солдаты Акомы окажутся среди ее
защитников...
  У нее сердце разрывалось при мысли, что, возможно, эти солдаты - ее
верные подданные; однако Сарик не допускал таких ошибок. Кейок и Люджан
всецело полагались на его память. Она прерывисто вздохнула и быстро
кивнула советнику.
  Сигнал тревоги подал Сарик: она не могла этого сделать, иначе женский
голос сразу выдал бы ее.
  - Враги! - вскричал он. - Азавари, командуй в атаку!
  Приказ сотника прогремел, когда ряженые неприятели, шагавшие в первых
рядах, выхватили мечи и ринулись в бой.
  Мара почувствовала себя так, как будто ее руку выдернули из сустава,
- это Сарик резким движением вытащил ее из строя и толкнул к себе за спину.
  - А ну беги! - Он почти кричал; даже в таком отчаянном положении он
не позабыл, как бывает порою полезна вовремя подсказанная уловка. - Беги и
предупреди наших! - распорядился он, словно обращался не к Маре, а к
какому-нибудь солдату-новобранцу, которого посылает с донесением как
курьера.
  Со звоном сшиблись первые мечи; завязался ожесточенный бой. Люди
шумно выдыхали воздух, сыпали проклятиями и орали боевые кличи Акомы. Они
пытались сморгнуть заливающий глаза пот и, скрещивая мечи, молились, чтобы
боги научили их отличать друга от неприятеля, ибо на всех были одинаковые
зеленые доспехи Акомы.
  Сотник Азавари подбодрил своих солдат громогласным выкриком, а затем,
добравшись до Сарика, вытолкнул того из гущи боя. Годы тренировок сделали
его быстрым, как саркат, и он вклинился на место советника, парируя удар
вражеского меча, предназначенный Сарику.
  - Охраняй курьера! - отрывисто бросил он. - Ты знаешь, где ему
следует быть!
  Лицо Сарика исказилось от досады. Раньше - до того как его назначили
советником - он был воином, и сейчас мог бы снова послужить Маре своим
мечом. Где от него будет больше пользы? Уроки старой Накойи не прошли
даром; он быстро прикинул все возможные варианты. В эту минуту его
госпожа, в плохо подогнанных доспехах, с трудом бежала среди деревьев,
спотыкаясь о корни. Она не владела мечом. Ее нельзя было оставлять без
всякой защиты или совета, и Сарик, умевший мыслить быстро и здраво, понял
мудрость решения Азавари.
  - Вырвите сердце у этих собак! - хрипло выкрикнул он. - Я позабочусь,
чтобы наш курьер добрался до главной колонны. Мы вернемся сюда раньше, чем
вы успеете всех их перебить!
  С этими словами он бросился бежать, подгоняемый неукротимой яростью.
Конечно, никакой головной колонны не существовало. Вся охрана Мары
находилась здесь, и неприятель обладал трехкратным численным
превосходством. Но неужели его госпожа прошла столь долгий путь, вынесла
все опасности и испытания, которые выпали на ее долю в Туриле, и
пожертвовала своими самыми любимыми слугами - ради этого? Без сомнения, к
коварному нападению бывших бойцов Минванаби так или иначе причастен
властитель Анасати. Но разве можно допустить, чтобы подобная военная
хитрость погубила Слугу Империи? Да, она могла рискнуть всем, спасая своих
детей, но Сарик понимал, что в этой гонке ставки куда более высоки, чем
жизни мальчика и девочки, как бы ни были они ему дороги.
  Он устремился вперед, уже не терзаясь сомнениями, но мысль о
товарищах, сражающихся в неравном бою, побуждала его еще больше напрягать
силы. Сзади доносились звуки боя: грохот и треск ударов мечей о доспехи,
крики и натужные стоны от непомерных усилий. Самозванцы в зеленом с
методическим упорством врезались в ряды воинов Мары. Оставаясь в душе
воинами Минванаби, они долгие годы жили ожиданием этой атаки возмездия. Их
не заботило, как погибнут они сами.
  У людей Мары имелись не менее веские причины для яростного
сопротивления вражескому натиску. Они били врагов и уворачивались от
ударов, изо всех сил стараясь уцелеть, чтобы снова ввязаться в бой и
затянуть его как можно дольше.
  Их одержимость не осталась незамеченной.
  Через пару минут один из атакующих вспомнил о курьере, которого
отправили с неким донесением, и громким криком сообщил своему офицеру, что
сотник Акомы, видно, неспроста назначил столь странный эскорт какому-то
жалкому гонцу. Это казалось тем более подозрительным, что при имеющемся
соотношении сил потеря любого меча у обороняющихся могла стать роковой.
  - Ха! - воскликнул бывший офицер из гарнизона Минванаби. В его тоне
звучало явное удовлетворение. - Вы не тыловой отряд прикрытия! И ваша
госпожа вовсе не едет в паланкине под более сильной охраной впереди, верно
я говорю?
  Азавари ничего не ответил, лишь еще более неистово заработал мечом.
Он обрушил удар клинка на шлем противника и отступил назад, когда тот
повалился наземь.
  - А вот проверь, - зловеще предложил он.
  - Чего тут проверять? - оскалился еще один переряженный молодчик из
легионов Минванаби. - Солдаты! - скомандовал он. - Выйти из боя и догнать
этого курьера!
  Сарик услышал этот приказ, когда пустился вдогонку за Марой. Он
выругался и с силой прорвался сквозь переплетение ветвей, за которым
скрылась госпожа. У него за спиной слышались громкие крики. Мнимые
гвардейцы, которые бросились в погоню, теперь настигали его. Никому из
Акомы не удалось освободиться, чтобы их остановить. Все верные воины уже
вступили в бой.
  Сарик стряхнул заливавший глаза пот.
  - Беги, беги! - подгонял он Мару. Ему больно было видеть, как она
спотыкается. Только железная выдержка заставляла ее все еще держаться на
ногах.
  Он должен выиграть время, чтобы дать ей возможность отдохнуть. Если
он задержит преследователей, то, может быть, она сумеет найти какую-нибудь
щель, чтобы спрятаться там, по крайней мере до тех пор, пока ее верным
охранникам не удастся поубавить численность противника.
  Сарик побежал. Он поравнялся с Марой, схватил ее за локоть и одним
махом переправил через поваленный ствол дерева.
  - Беги! - задыхаясь, проговорил он. - Не останавливайся, пока не
услышишь, что шум погони стих. Тогда спрячься. Затаись до наступления
ночи, а потом продолжай путь.
  С трудом удержав равновесие, она приземлилась на ноги, уклонилась от
очередного торчащего сука и не останавливаясь побежала дальше.
  Сарик потратил последнюю минуту, провожая ее напряженным взглядом.
Преследователи настигали его.
  Он проворно повернулся. Три меча, несущие смерть, рассекали воздух.
Он отразил тот, который был наиболее опасным, два других, на его счастье,
застряли в ветвях мертвого дерева. Один из нападавших повалился назад,
захлебываясь собственной кровью.
  Сарик выдернул меч из груди врага и одновременно отклонился, чтобы
избежать удара сбоку. Ветка стегнула его по ребрам - та самая ветка,
которая спасла его минутой раньше.
  Он поднял свой окровавленный клинок и отсек ее. Двое противников
усилили натиск, однако Сарик, подставив меч, сдержал летящий клинок
наиболее проворного врага и сразу же резким движением локтя развернул меч
и послал его снизу вверх. Этот удар застал противника врасплох - еще одним
недругом стало меньше.
  Тяжело дыша, бывший офицер, а ныне советник Мары буркнул себе под нос:
  - Не так уж и плохо. Еще не совсем разучился.
  Оставшийся в живых солдат попытался выпутаться из груды валежника и
обойти ее стороной - ведь его задачей было настигнуть мальчишескую
фигурку, которая, как он теперь подозревал, должна была оказаться
властительницей Марой. Сарик бросился наперерез. Сильный удар сзади по
левому плечу советника послужил красноречивым свидетельством допущенной
ошибки. Его атаковал еще один солдат. Прижатый к упавшему дереву, Сарик
развернулся и лягнул нападающего, угодив ему ногой в горло. К этому
времени первый преследователь успел выбраться из бурелома и, обойдя вокруг
этого препятствия, со всех ног пустился вдогонку за Марой. Сарик
пробормотал кощунственное ругательство. Его путь был предельно ясен.
Каждое движение отзывалось мучительной болью во всем теле: давала о себе
знать неимоверная усталость. Сарик, задыхаясь, мчался по лесу. Он догнал
вырвавшегося вперед недруга и ударил его сзади, но не смог вложить в удар
достаточно силы, чтобы пробить доспехи. Вывести преследователя из строя
одним взмахом меча не удалось; Сарик был вынужден вступить в поединок, в
то время как еще один враг все-таки проскользнул мимо советника и бросился
следом за убегающей Марой.
  Сарик сражался, но рана в плече затрудняла движение. Кровь струилась
по руке и растекалась на земле у него под ногами. Сандалии скользили на
влажных листьях. Он лишь с трудом мог обороняться. Казалось, что мышцы
немеют. Его враг усмехался, что было скверным признаком. Вдруг кто-то
окликнул его по имени.
  Сарик растянул губы в безрадостной улыбке: он узнал голос. Азавари
еще был жив. Пока сотник Акомы спешил на выручку к советнику, прорываясь
через кольцо мстителей из гарнизона Минванаби, Сарик успел обменяться с
ним быстрыми взглядами.
  Каждый из них знал свою судьбу, и каждый улыбался, приветствуя
неизбежность, - последнее утешение, от которого бренная плоть смертного не
может отказаться.
  Получив удар в бок, Сарик пошатнулся; из горла вырвался хриплый стон.
Еще трое противников стояли перед сотником Акомы. Он громко выкрикивал
оскорбления, как будто в пылу ярости, но Сарик понимал, что за этим стоит
холодный расчет.
  - Подходите, цепные псы Анасати! - Азавари пританцовывал и размахивал
мечом. - Воспользуйтесь возможностью рассказать своим детям, как вы
отправили Азавари, сотника из армии Слуги Империи, в чертоги Красного
бога! Если доживете, чтобы иметь детей! И если они захотят признать отцами
тех, кто их опозорил, присвоив себе прославленные цвета достойного дома,
не имея на это никакого права! Умрите за свою наглость, вонючки из
Минванаби!
  Но этих воинов не удалось вывести из себя издевками и насмешками; они
рассчитывали каждый свой шаг. Тот, кто находился в середине, бросился на
Азавари, а двое других подались каждый в свою сторону, собираясь
возобновить погоню за Марой. Азавари сделал обманное движение, и напавший
на него воин промахнулся, а тот, кто бежал слева, вскрикнул, когда меч
вонзился ему между ребер. Второй, бежавший справа, замедлил бег,
обдумывая, как ему следует действовать дальше. Азавари не испытывал
подобных колебаний и кинулся за ним, не обращая внимания на свист
вражеского меча. Удар настиг сотника, но и он успел сделать выпад и
сразить неприятеля.
  Сарик увидел, как упал шлем с зеленым плюмажем. Он проглотил слезы
ярости, сознавая, что доблестный офицер подарил Маре несколько драгоценных
секунд, поскольку последнему из этой тройки преследователей пришлось
прервать погоню и дважды пронзить упавшее тело Азавари, чтобы полностью
быть уверенным в его гибели.
  Первый советник поднял свой клинок слишком медленно и не успел
парировать удар. Острая боль полоснула шею, и внезапно окружающий мир
отдалился, а его краски словно потускнели. Сарик зашатался и упал.
Последним, что уловили его чувства, прежде чем мрак поглотил его сознание,
были пряный запах мха и еще - затихающий шум, производимый удаляющимся
отрядом на марше. Солдаты, переряженные в зеленые доспехи, покидали место
кровавой победы, чтобы возобновить погоню за последней бегущей фигурой -
за Марой. Сарик силился вознести молитву о спасении Благодетельной, но
тщетно: дыхание уже пресеклось, и слова не могли прозвучать. Последняя его
мысль - когда смерть пришла за ним - была о Накойе, которая его выучила и
подготовила себе на смену. Вот раскричится упрямая карга, когда встретит
его в чертогах Туракаму и узнает, что он умер как воин, несмотря на все ее
старания возвести его на более высокий пост. С удовольствием предвкушая
предстоящую словесную перепалку с его сварливой предшественницей на посту
первого советника Акомы, Сарик почти улыбался, и эта улыбка не покинула
его лица даже после того, как его дух расстался с телом.


                                  Глава 15

  ПОГОНЯ

  Мара бежала.
  Трава цепко хватала ее за ноги, воздух обжигал горло. Задыхаясь, она
стремилась вперед. Не думая об усталости, она твердила себе одно:
остановиться - значит умереть. Ее настигали враги. Она нырнула в гущу
зарослей и краем глаза увидела преследователей - фигуры в зеленом.
  Было что-то глумливо-зловещее в этом зрелище: воины, облаченные в ее
фамильные цвета, гнались за ней, чтобы убить. Мара ринулась в заросли
ползучих лиан. Но ее гнал не только страх. Зеленые доспехи всегда носили
те, кто был готов отдать за нее жизнь, защитить ее любой ценой, - и вид
врагов в зеленом поверг ее в бездну отчаяния.
  Сколько жизней унесло объединенное коварство Минванаби и Анасати?
Погибли Сарик и Азавари, двое из ее лучших молодых офицеров, которых она
берегла как зеницу ока. Ее солдаты были хорошо обучены и решительны; их
отбирали из числа самых надежных. Но, готовые к любым жестокостям
Ассамблеи Магов, как могли они заподозрить, что им будет расставлена
ловушка - примитивная, но смертельная, - когда они окажутся почти у цели?
  До подземелья чо-джайнов оставалось совсем немного.
  Хотя Мара отличалась завидным здоровьем, она была уже отнюдь не
девочкой, которая некогда приняла мантию Акомы. В свое время она боролась
и бегала наперегонки с братом, но с тех пор минуло тридцать лет. Сердце
рвалось у нее из груди. Она выбилась из сил, но перевести дух не было
возможности.
  Преследователи не отставали. Правда, им мешали тяжелые доспехи, да к
тому же до начала боя они тоже преодолели немалый путь. Некоторое время и
солдаты, и Мара продвигались с одинаковой скоростью. Но вот Мара в первый
раз споткнулась, и расстояние между ними стало неумолимо сокращаться.
Мучительно тянулись минуты; ей казалось, что в мире не осталось иных
звуков, кроме топота обутых в сандалии ног и ее собственного тяжелого
дыхания.
  Мару душила безнадежность. Двое врагов теперь гнались за нею по
пятам, третий отставал от них на шаг, четвертый, едва передвигавший ноги,
был еще на полшага позади. Она спиной чувствовала занесенный меч и была
готова принять разящий удар, боль и мрак.
  Умереть от меча почетно, неистово твердила себе Мара, но испытывала
только черную ярость. Все то, к чему она стремилась в этой жизни, вот-вот
пойдет прахом из-за бессмысленного злопамятства и заскорузлой жажды мести
какого-то солдата Минванаби. Ей ничего не оставалось, кроме как гнать себя
вперед. Каждый шаг мог оказаться последним. Так погибает бегущий газен,
пригвожденный когтями сарката, жаждущего крови.
  Местность пошла на подъем. Мара споткнулась и упала. Меч со свистом
прорезал воздух там, где только что было ее туловище, и она услышала
хриплое ругательство.
  Мара покатилась по сухим листьям. Доспехи сковывали движения. Висящий
на боку меч, который она так и не догадалась отбросить в сторону,
зацепился за узловатый корень и держал ее, словно на крючке.
  Подняв глаза, Мара смутно различила зелень и проблески ясного неба.
На этом фоне маячило лицо врага, и она увидела его занесенный клинок. У
Мары не осталось сил вскрикнуть. Она вжалась в землю в тщетной надежде на
спасение.
  В это мгновение подоспел воин, который бежал на шаг позади двух
других. Его меч поднялся и обрушился на долю секунды быстрее, и плоть,
которую он рассек, была плотью врага.
  Рыдая от изнеможения, Мара не сразу поняла, что зеленые доспехи
скрывали не только предателей. Для этого понадобилось, чтобы умирающий
солдат бесформенным мешком рухнул прямо ей на ноги. Теперь над Марой
возникло знакомое лицо с раной через всю щеку.
  - Ксаному! - вскричала она. - Хвала богам!
  Отпихнув в сторону труп, воин помог Маре подняться и подтолкнул ее
вперед.
  - Беги, госпожа, - выдохнул он; от многочисленных ран его собственная
жизнь висела на волоске. - Найди чо-джайнов. Я задержу врагов.
  Маре хотелось поблагодарить его за доблесть, но язык ее не слушался.
  Ксаному это заметил:
  - Госпожа моя, беги же! Их много, а я против них один.
  Полуслепая от слез, Мара содрогнулась. Напрасно Ксаному надеялся, что
у чо-джайнов властительница найдет защиту: инсектоиды не собирались
воевать. Их связывал договор с Ассамблеей, и, конечно, им стало известно,
что Мара пошла наперекор эдикту Всемогущих.
  И все же она нашла в себе силы продолжить бегство. Иначе ее тут же
изрубили бы на куски - двое солдат выскочили из зарослей и бросились к
ней. Ксаному, слабеющий на глазах, все же сумел преградить им путь.
  Борьба была недолгой. Потребовалось полдюжины ударов, чтобы Ксаному
упал с перерезанным горлом; его последний стон был похож на орлиный
клекот. Своей смертью он выиграл для хозяйки несколько драгоценных секунд,
несколько ярдов пути по лесной чащобе. Мара заметила, что лес редеет; а
может, ее стало подводить зрение - от смертельной усталости и дурноты.
  То ли пот, то ли слезы заливали ей глаза. Ее поглотил мрак,
поднявшийся черной стеной.
  Она протянула руку, ища опору, но ее ногти царапнули хитиновый
панцирь.
  Чо-джайны! Она добралась до кургана. Вокруг сомкнулись черные тела,
сдавив ее со всех сторон. Мара охнула, чувствуя себя совершенно
беспомощной. Это были не воины, а работники, сплоченный отряд фуражиров,
которые, по всей видимости, возвращались в улей.
  Мара не могла поверить, что оказалась в безопасности. Задыхаясь, она
выговорила:
  - Вы... связаны обетом... эдикт... Ассамблеи... Вам нельзя... воевать!
  Чо-джайны будто не слышали этих слов. Работники, не годные к военному
делу, - они в любом случае не стали бы сражаться. У них не было ни оружия,
ни особых приспособлений. Когда они еще плотнее сомкнули кольцо, увидев
вынырнувших из чащи преследователей, Мара поняла: инсектоиды не могут
драться, но могут умирать.
  Старший из преследователей что-то крикнул, и они бросились в атаку. В
закатном солнце сверкнули мечи; клинки сразили работника, идущего в общем
строю с остальными.
  Он упал без звука, подергивая конечностями и корчась от боли. Словно
только сейчас осознав нависшую над ними угрозу, оставшиеся в живых
чо-джайны сбились в кучу, окружив Мару. У нее не оставалось возможности ни
упасть, ни пробиться сквозь их ряды, когда они с грохотом бросились
вперед. Подобно обломку корабля, подхваченному течением, Мара поплыла
вперед. Из-за пыли она ничего не видела. Ее оглушал лязг хитиновых спин.
Земля царапала подошвы. Одна сандалия слетела и потерялась. Вдруг перед
ней возник высокий вход в улей, и клубок чо-джайнов спустился в темноту.
  Бывшие солдаты Минванаби, одетые в поддельные доспехи, с криками
бросились за ними в туннель.
  Мара уже ни о чем не думала. Увлекаемая плотным кольцом работников,
ошеломленная наваждением незнакомых запахов и звуков, она и не пыталась
осмыслить происходящее. Глаза мало-помалу привыкали к темноте, и она
ухитрилась обернуться на шум всеобщего смятения, однако не сразу
распознала скрежет клинков по незащищенным панцирям.
  Телами чо-джайнов был устлан весь пол, а неприятельские воины все
прибывали. Работники, окружавшие Мару, резко замедлили бег, и до ее слуха
донеслось пронзительное жужжание.
  В следующее мгновение прилив тьмы заслонил последние лучи заката,
пробивавшиеся сквозь вход в туннель. Она понимала, что работники чо-джайны
втягиваются в туннель, перегораживая его плотной стеной собственных тел, и
что преследователи не смогут до нее добраться, пока мечами не проложат
себе путь.
  Мару охватило чувство полной опустошенности. Она не испытывала ни
горечи, ни облегчения. Самым суровым наказанием была для нее мысль о том,
что воины чо-джайны, невзирая на вторжение в их улей, не решаются нанести
ответный удар, чтобы Ассамблея не обвинила их в нарушении договора. Ей
было известно: по мере надобности чо-джайны жертвуют жизнью отдельных
особей - ив первую очередь жизнью работников; и все же ее угнетало, что
чья бы то ни было жизнь будет отдана ради ее спасения.
  Чо-джайны свернули за угол. Теперь Мару вели в кромешной тьме. Со
времен паломничества в Чаккаху она знала, что чо-джайны по природе дневные
существа; поэтому в полном отсутствии освещения ей виделся некий умысел.
Работники увлекали ее все дальше в улей, заманивая мстителей за Минванаби
в глубь бесконечных лабиринтов, где тех ожидала страшная участь. Пути
назад оттуда не было. Чо-джайнам не требовалось прибегать к убийству.
Люди, оказавшиеся в лабиринте, будут плутать в подземных туннелях, пока не
перемрут от голода и жажды.
  - Передайте мою признательность вашей королеве, - проговорила Мара.
  Работники не ответили. Возможно, по условиям договора они обязались
хранить молчание, а может быть, их охватила скорбь по убитым. Мара ощущала
прикосновение их тел, но теперь они ее не сдавливали, а бережно
охватывали, словно гигантской ладонью. Она с запозданием сообразила, что
ее бдительность усыпило беспокойство за Джастина. Эти чо-джайны отнюдь не
стремились оказать ей услугу; скорее всего, они преследовали свою цель,
поскольку Мара обращалась к магам чо-джайнов для того, чтобы одержать верх
над Ассамблеей.
  В благополучии Мары эти существа видели залог собственной свободы.
  Ей пришло в голову, что работники могут быть сродни рабам, которым
запрещено раскрывать рот. Но все же можно было предположить, что королева
озабочена не соблюдением нейтралитета, а безопасностью Мары и старается -
хоть и тайно - быть союзницей в ее деле.
  Работники спешили. Они так и не размыкали рядов, подпирая Мару со
всех сторон. Неужели их послали на задание, специально придуманное, чтобы
помочь ей на подступах к улью? А если нет? Если они выполняли какие-то
свои повседневные дела и сейчас увлекают Мару туда, где ей меньше всего
хотелось бы оказаться? Так или иначе, нельзя было терять ни минуты
драгоценного времени. Судьбу ее детей решали секунды.
  Мара судорожно глотала воздух. Ноги не слушались. Пожелай она
передвигаться самостоятельно, у нее бы ничего не вышло. Но и оставаться в
таком положении, как сейчас, когда ее несут неведомо куда, она тоже не
могла себе позволить.
  Набравшись смелости, она могла бы попросить, чтобы ей дали
возможность ехать верхом.
  Однако этот дерзкий план тоже был чреват опасностью: доспехи
сковывали движения и, если бы она поскользнулась, взбираясь на ходу по
гладкому хитиновому панцирю, чо-джайны попросту могли бы ее затоптать.
  Работники чо-джайны не имели представления о цуранском понятии
достоинства. И все же Мара не могла считать их бессловесными вьючными
животными. Не находя выхода из этих противоречий, она сочла за лучшее
помалкивать. Ей вспомнилось выражение лица Люджана, когда в далеком
прошлом, в пустыне Дустари, невольник Кевин без зазрения совести
предложил, чтобы ее армия скакала верхом на чо-джайнах.
  От этих воспоминаний у нее на глаза навернулись слезы. Люджан тогда
смертельно побледнел, разглядывая массивное черное туловище, которое ему
предстояло оседлать. Однако он решился - и выиграл великую войну. Но могла
ли она идти на этот риск, не ставя перед собой столь же высокой цели?
  У нее дрогнуло сердце: если не удастся объединить чо-джайнов и
поднять их на восстание против угнетателей, а потом обратиться за помощью
к магам Чаккахи, прячущимся в ее поместьях, - она пропала. Ее сын и дочь
погибнут от руки первого же самозванца, позарившегося на золотой трон, -
будь то Джиро или кто-то другой, одержимый кровавой жаждой власти.
  Да и Ассамблея Магов никогда не простит ей покушения на свое
могущество.
  Оставалась последняя карта, последний отчаянный план, который она
обдумала перед началом войны, во время последнего заседания Совета. Для
его осуществления требовалось добраться до королевы этого улья и
удостоиться ее внимания.
  Мара собрала в кулак все свое мужество. У нее дрожал голос, но она
нашла в себе силы выговорить:
  - Отведите меня к королеве.
  Работники молчали.
  - Мне необходимо поговорить с вашей правительницей, - повторила Мара,
повысив голос.
  Чо-джайны, по-прежнему не произнося ни звука, резко остановились.
Мара едва устояла на ногах.
  - Мне нужно повидаться с вашей королевой! - Мара перешла на крик, и
ее слова гулким эхом отдались в подземном лабиринте.
  В одном из боковых коридоров вспыхнул свет. Мара повернулась в ту
сторону и поверх выпуклых панцирей увидела приближающийся отряд воинов.
Это были чо-джайны, выросшие в стране цурани: на их головах совсем как у
людей красовались шлемы, а у командира над козырьком колыхался плюмаж.
  У перекрестка коридоров командир остановился; глаза, подобные
ониксам, уставились на растрепанную женщину в окружении работников.
  - Меня зовут Такс'ка. Я выполню твое пожелание и отведу тебя к
королеве этого улья.
  В неимоверном облегчении Мара забыла об усталости. Работники
расступились, она сделала шаг вперед - и у нее подогнулись ноги.
  Командир чо-джайнов опустился на колени.
  - Садись на меня верхом, - протянул он. - Нашей королеве не пристало
ждать.
  В других обстоятельствах Мара не стерпела бы таких слов, но сейчас
проглотила дерзкое замечание. Ей стоило невероятных усилий подняться на
ноги и с помощью одного из работников взобраться на середину командирского
панциря. Такое седло оказалось крайне ненадежным. Вспотевшие руки Мары не
смогли нащупать ни одного выступа, чтобы уцепиться при скачке; чо-джайны
осуждающе молчали, нисколько не сочувствуя человеческой неловкости.
  - Вперед! - решительно скомандовала Мара. - Не мешкай, доставь меня к
королеве.
  Движения чо-джайна, вопреки ее опасениям, позволяли удерживаться на
гладкой поверхности. Мара успокоилась и подалась вперед, чтобы обхватить
хитиновую шею. Неизвестно, какое расстояние нужно было преодолеть до
королевской пещеры. Некоторые ульи занимали столь обширные пространства,
что по ним можно было мчаться не один час. Пряный запах туннеля обвевал
лицо. К Маре вернулось ровное дыхание.
  Только теперь она ощутила многочисленные ссадины и повреждения,
причинявшие ей изрядное беспокойство, - растяжения мышц, кровавые мозоли
под доспехами. В коридорах, по которым мчались чо-джайны, не было
освещения, и Маре осталось лишь одно: довериться своему необычному эскорту
и держаться как можно крепче.
  На ее памяти не было более странного путешествия. Непроглядную тьму
ни разу не прорезал даже слабый отсвет. Содрогаясь от толчков и тряски,
Мара могла только надеяться, что глаза рано или поздно привыкнут к
темноте. Однако этого так и не произошло. Стиснув зубы, Мара едва
сдерживалась, чтобы не закричать.
  В какой-то миг Такс'ка осведомился о ее самочувствии. В довольно
туманных выражениях Мара заверила его, что все в порядке, хотя сама отнюдь
не была убеждена в этом. Бешеная скачка в кромешной тьме отняла у нее
ощущение времени. Она то и дело зажмуривалась, но, открыв глаза, видела
все ту же угрожающую черноту. От этого становилось еще страшнее.
  И только беззвучные речитативы медитации в конце концов принесли ей
успокоение.
  Прошло немало времени, и тут вдруг она услышала свое имя. Открыв
глаза, Мара заморгала от яркой вспышки: мало того что вокруг засветились
голубые шары чо-джайнов - к ним добавился свет раскаленных добела масляных
фонарей.
  Она неловко спешилась.
  Доставивший ее командир отдал честь и сказал:
  - Рад служить, госпожа. Наша правительница ждет.
  Впереди высилась легко узнаваемая насыпь из утрамбованной земли.
Облокотившись на нее, полулежала королева чо-джайнов, чье необъятное
туловище было скрыто от посторонних взоров богатыми драпировками. Если у
Мары не подкосились ноги, когда она встретилась глазами с гигантской
правительницей, то лишь из-за того, что тело уже ничего не чувствовало от
усталости.
  Королева чо-джайнов сверлила Мару глазами, блестящими, словно черные
льдинки. Распрямившись после поклона, Мара не успела произнести даже
привычную формулу приветствия. Хозяйка заговорила сама:
  - Мы не можем тебе помочь, госпожа Мара. Своими деяниями ты
восстановила против себя магов из Ассамблеи, а нам запрещено помогать
тому, кого они объявили врагом.
  Мара из последних сил держалась прямо. Сняв шлем, она отбросила со
лба мокрые от пота волосы. Шлем, теперь уже ненужный, болтался на ремешке,
свисая с ее руки. Другого выхода не оставалось: приходилось говорить столь
дерзко и прямо, как она еще никогда не говорила:
  - Прошу тебя, не отказывай. Ты должна мне помочь. Возможности выбора
у тебя нет, ибо твой договор с Ассамблеей уже недействителен.
  Наступившее молчание показалось оглушительным, как удар. Королева
приподнялась с насыпи:
  - Ты далека от истины, госпожа Мара.
  В предчувствии смертельной опасности Мара закрыла глаза. Ее охватило
безрассудное желание спастись бегством. Но в глубине подземелья об этом
нечего было и помышлять. Она отдалась на милость чо-джайнов, и если не
добиться от них помощи - это конец.
  - Не так уж далека, как ты думаешь, - откликнулась Мара.
  Королева хранила невозмутимый вид, однако не спешила снова
расслабляться.
  - Выскажись яснее, госпожа Мара.
  Мара решила испытать судьбу.
  - Договор уже нарушен, - выпалила она. - Не твоими соплеменниками,
добрая королева. Мною. - Молчание оставалось непроницаемым, словно
глухота. Проглотив страх, Мара продолжала:
  - Это я нарушила договор, который, если здраво рассудить, был
несправедливым. Я побывала в Чаккахе и там беседовала с твоими сородичами,
живущими, как им велит природа, - свободными и не в подземных норах. После
долгих раздумий, высокочтимая королева, я взяла на себя смелость принять
решение, равно благоприятное для обоих наших народов. Я рискнула просить о
союзе и привезла с собой в Империю двух магов чо-джайнов, которых отрядили
вам в помощь. - Бездна молчания стала еще более зловещей. Маре казалось,
что на нее тяжким грузом давит невысказанное осуждение. - Эти маги
поселились в заброшенном туннеле улья близ моей усадьбы. Ассамблея не
станет разбираться, причастны ли к их сокрытию твои родичи. Всех
чо-джайнов объявят заговорщиками. Стало быть, договор уже нарушен - по
моему разумению, ради Блага Империи. Чо-джайны не должны оставаться в
стороне от этой борьбы - им нужно обрести положенную по закону свободу.
  После гнетущего раздумья королева спросила:
  - Ты все сказала?
  - Больше мне нечего добавить, - поклонилась Мара.
  Королева со свистом выдохнула воздух, пару раз качнулась взад-вперед
и, блеснув глазами, всей тяжестью опустилась на свою насыпь.
  - Госпожа, не жди от нас помощи.
  - Что? - вырвалось у Мары, прежде чем она успела прикусить язык. Ей
пришлось искупить эту оплошность еще одним низким поклоном, который уже
граничил с раболепием. - Условия договора нарушены. Разве ты не
воспользуешься этой возможностью, чтобы вернуть вашу свободу и
восстановить справедливость?
  Королева чо-джайнов выглядела опечаленной.
  - Госпожа, мы не можем пойти на это. Мы дали слово. Нарушение
договора - твое деяние, твое вероломство. Ты плохо знаешь наши обычаи. Нам
нельзя отступать от клятвы.
  Мара не ожидала такого поворота. Обмирая от ужаса, она выдавила:
  - Не понимаю.
  - Только люди нарушают обещания, - без тени упрека пояснила королева.
  Мара не сразу сумела разобраться в услышанном.
  - Насколько мне известно, твои соплеменники не забывают прошлого, -
недоуменно произнесла она.
  Королева с готовностью уточнила:
  - Данное нами слово не нарушается. Потому-то люди на протяжении
многих лет одерживали над нами верх. Любая война заканчивалась договором,
который мы, по природе своей, неукоснительно соблюдали. А людям неведомы
внутренние запреты. Они сплошь и рядом жертвуют честью - и не умирают. Мы
наблюдаем их странные нравы, но сами не можем...
  - Это равносильно смерти! - Мару поразила неожиданная догадка. - Ты
хочешь сказать, что, нарушив обещание, вы не сможете дальше жить?
  Королева утвердительно кивнула:
  - Именно так. Мы связаны данной клятвой, она неразрывно соединяет нас
с памятью улья, на которой держится наше благополучие и вся наша жизнь.
Для нас обещание - что для людей стены и цепи. Нет, гораздо больше. Если
мы восстанем против этих оков, на улей обрушится безумие, а за ним -
смерть, ибо мы перестанем принимать пищу, размножаться и защищаться. У нас
думать - значит действовать, а действовать - значит думать. В вашем языке
нет слов для выражения этих неразрывных понятий.
  У Мары подогнулись колени. Она осела на голую землю; только доспехи
скрипнули в тишине. Никогда еще в ее голосе не звучала такая униженность:
  - Но я не знала...
  Королева даже не пыталась ее ободрить:
  - Так говорят все люди, которые в конце концов осознают свое
заблуждение. Впрочем, это ничего не меняет. Ты не приносила клятву
соблюдать условия договора о Запретном. Тебе не дано нарушить то, что тебя
не связывает. Нарушить древний обет могут только чо-джайны да Ассамблея.
  Мара проклинала свою гордыню и суетность. Она возомнила, что
отличается от других властителей; она решила, что знает все о своих
друзьях чо-джайнах, и навлекла на них неслыханную жестокость.
  Совет Чаккахи понадеялся на нее - и, по всей видимости, напрасно. Она
содрогнулась от мысли, что со временем маги, которых она уговорила
приехать в Империю, неизбежно узнают о ее роковой ошибке.
  Сколько раз Ичиндар, будучи у власти, страдал от своих человеческих
слабостей, когда они становились причиной несчастий для его подданных?
Мара сжалась от стыда. А ведь она мечтала увидеть своего сына на золотом
троне - ей казалось, это спасет ему жизнь.
  Как же она оказалась близорука, если собиралась возложить бремя
ответственности, непосильной даже для нее самой, на хрупкие детские плечи!
  - Маги будут вам мстить, - промолвила она после длительного молчания
и робко взглянула на королеву. - Что вы станете делать?
  Исполинская правительница осмотрела ее с каким-то странным выражением.
  - Некоторые из нас умрут, - ответила она с безыскусной прямотой,
свойственной ее племени. Этот улей погибнет первым, поскольку здесь тебя
укрыли и выслушали.
  - А разве нельзя отсюда сбежать? - Мара надеялась услышать хоть одно
слово надежды или ободрения, убедиться, что не все еще потеряно для этих
существ, чью дружбу она пронесла через трудности и невзгоды.
  Королева согнула переднюю конечность, столь похожую на человеческую
руку, - видимо, у чо-джайнов это было равносильно пожатию плечами.
  - Я и так нахожусь в самой глубокой пещере этого улья. Меня нельзя
переместить ни в какое другое место. Как только королева начинает
откладывать яйца, она теряет способность двигаться. По крайней мере, здесь
я продержусь до последнего. Ваши Всемогущие могут уничтожить мое тело, но
разум улья сохранит мою память. Наш разум попадет под защиту другого улья;
как только вылупится новая королева, разум возродится вместе с нею.
  Весьма слабое утешение: остаться в памяти на веки вечные. Но она
опасалась худшего: чо-джайнам, которые жили в Империи пленниками, грозило
полное истребление, не оставляющее даже памяти. Как тут было не вспомнить,
с каким доверием отнесся к ней Совет Чаккахи. Мара едва сдерживала
рыдания. Но ей не пришлось долго сокрушаться о своей виновности и
предаваться дурным предчувствиям. Королева склонила голову набок, словно
прислушиваясь.
  Правительница и ее подданные обменялись пронзительным отрывистым
жужжанием. Потом, они умолкли как по команде. Работники и воины вышли, а
королева сделала какой-то жест гостье.
  - Что случилось? - спросила Мара, страшась услышать ответ.
  - Прибыли Всемогущие, - сказала королева. - Тридцать посланников
окружили вход в мой улей. Нас ложно обвинили в нарушении клятвы. Теперь
они требуют твоей выдачи.
  - Я сама выйду к ним, - решила Мара, невзирая на охвативший ее озноб.
  - Больше я не причиню вам никаких бед.
  Королева чо-джайнов отрицательно помахала "рукой":
  - Ты здесь не пленница. Мы не нарушили ни одной клятвы. Это ты
провезла через границу магов, но в договоре не сказано, что нам запрещено
тебя принимать. Ты вольна уйти или остаться. Черные Хламиды вольны прийти
и забрать тебя с собой. Нас это не касается.
  Мару поразили такие речи, но она молчала, боясь наделать новых
ошибок. Наконец, тщательно взвешивая слова, она произнесла:
  - Если я предпочту не даваться им в руки, посланники Ассамблеи могут
это неверно истолковать. Они заподозрят вас в соучастии и потребуют
возмездия.
  На королеву это не возымело никакого действия.
  - Если даже ты права, их подозрения будут неоправданными.
  Маре казалось, что почва уходит у нее из-под ног.
  - От этих неоправданных подозрений могут пострадать твои подданные.
  Королева не дрогнула:
  - Да, мои подданные могут пострадать. Но это ни в коей мере не
подтвердит правоту магов. Мы соблюдали все условия договора, как нам
положено природой. Если же маги, как свойственно людям, сделают неверный
шаг, это будет их ошибка, которая им и отзовется.
  Мара не смогла полностью охватить смысл этих слов. У нее в душе
зародилась искра надежды, но вместе с тем закралось сомнение: уж не
собираются ли чо-джайны намеренно подтолкнуть магов к опрометчивому
решению?
  Она собралась с духом, чтобы задать вопрос, но в этот миг земля
содрогнулась от страшного взрыва. Мара не устояла на ногах и с криком
рухнула на пол. Над ней метались молнии и сполохи огня.
  У королевы вырвался яростный вопль:
  - Маги пошли на приступ! Они разрушили улей! Договор разорван, нас
больше ничто не связывает! - Дальше она зажужжала на своем языке, отдавая
приказы подданным.
  Удушливый чад обжег Маре горло. Из глаз потекли слезы, кожа
нестерпимо горела. "Джастин, Касума, - мысленно повторяла она, - я не
сумела вас защитить..."
Последняя ослепительная вспышка сменилась непроглядной тьмой.
  Мара больше не сдерживала крик. Ее мир провалился в небытие. Сила
тяжести больше не вдавливала ее в земляной пол. От ожогов начался озноб.
  Темнота ушла в бесконечность.


                                  Глава 16

  КЕНТОСАНИ

  Мара очнулась.
  Она моргнула, пытаясь собраться с мыслями, но в памяти не сохранилось
ничего, кроме несвязных обрывков впечатлений. Судя по ощущениям, она
полулежала на чем-то вроде подушек в помещении, где воздух был теплым, а
свет - ровным и неярким. Казалось, что жгучий, мучительный кошмар
колдовства и разрушения отлетел, как страшный сон при пробуждении.
  - Где я? - тихо проговорила она.
  - В безопасности, - отозвался незнакомый голос, звенящий и
бесплотный, и Мара поняла, что совершилось чудо. В последнее мгновение
спасенная от гнева Ассамблеи, она, должно быть, находится в тайном убежище
магов из расы чо-джайнов. В Чаккахе они показали, что могут переносить ее
с места на место силою волшебства. Видимо, это они проделали и здесь,
вызволив ее из руин улья, когда черноризцы пустили в дело свою погибельную
мощь. Как ни странно, мысль о катастрофе, постигшей чо-джайнов, не
повергала Мару в отчаяние.
  Она разглядела призрачные фигуры магов из Чаккахи, пристроившихся по
обе стороны от нее. В ее отсутствие они не сидели без дела. Нора, где их
прятали, теперь поражала убранством, которое сотворили они сами. И
душевным миром, который теперь испытывала Мара, она тоже была обязана им.
  - Вы тут уже попрактиковались в своих искусствах, кудесники?
  Один из магов ответил ей успокаивающим жестом: повернул предплечья
таким образом, чтобы острые клинья даже случайно не могли никому причинить
вреда.
  - Твоя аура была окрашена страхом и гневом, и я взял на себя смелость
облегчить твою душу. Если этого не следовало делать, прости меня, но
сейчас такое время, что голова должна быть ясной, верно?
  Мара сглотнула комок в горле:
  - Ассамблея разрушила улей. Мне очень жаль.
  Второй маг шевельнулся, и его крылья при этом зашелестели.
  - Необходимая жертва, - коротко и бесстрастно возразил он. - Память
королевы осталась неприкосновенной, а несправедливый договор наконец-то
разорван. Теперь воины чо-джайнов вправе перемещаться по дорогам Империи,
и отныне они будут поддерживать твое дело. Благодетельная.
  Ее дело! От этих слов Мара застыла. Она хотела обеспечить
безопасность своих детей и покончить с застоем и жестокостью, омрачающими
жизнь ее народа. Но ради спасения ее самой только что был принесен в
жертву целый рой чо-джайнов, и теперь она обязана в полной мере исполнить
обязательство, которое взяла на себя перед судом Чаккахи. Королевы ульев в
Цурануани свято верили в то, что она не остановится ни перед чем и завоюет
свободу для их расы.
  - Да, - ответил на ее невысказанную мысль маг, находившийся слева от
нее. - Чтобы отменить бесчестный приговор Ассамблеи, будет достаточно
имперской печати, заверенной храмовым свидетельством, на документе,
возвращающем чо-джайнам статус полноценных подданных Империи.
  Мара заставила себя собраться с мыслями.
  - Для начала нужно одолеть Всемогущих, - предостерегла она
собеседников. Мысль о прямом противоборстве с магами Ассамблеи приводила
ее в ужас.
  Весь облик обоих заморских чародеев прямо-таки дышал поразительной
беспечностью, когда они склонили головы и тот, что был слева, сообщил:
  - Средства для этого у нас при себе. Но время торопит.
  Скорость, с которой события настигали властительницу Акомы, сама по
себе усугубляла тяжесть, лежащую у нее на душе. Мара пыталась справиться с
нарастающим отчаянием. Ее советники погибли. Где обретается Аракаси, знают
одни только боги. Судьба Люджана до сих пор ей неизвестна. Может статься,
что от армий Акомы остался лишь пепел, а муж Мары уничтожен Ассамблеей в
тот самый момент, когда маги объявили ее своим врагом. Возможно, Джиро
Анасати уже находится в Священном Городе и ее дети мертвы. И даже если
каким-то чудом цитадель императорской резиденции еще держится и пребывает
под защитой Имперских Белых, существуют еще войска Анасати и Омекана,
облепившие городские стены снаружи.
  Мара одернула себя. Можно бесконечно продлевать перечень возможных
ударов злой судьбы, но этим делу не поможешь, а только сведешь на нет то
зыбкое преимущество, которое отвоевали для нее маги из Чаккахи. Казалось,
что смерть поджидает на каждом повороте - будет Мара действовать или не
будет. Но уж лучше бороться и по мере возможности управлять событиями
насколько хватит сил. Нет смысла гадать, живы ли еще Джастин и Касума и
какая семья - Анасати или Омекан - уже, может быть, возвела на золотой
трон своего главу; она обязана сделать все, что может, для спасших ее
чо-джайнов.
  - Мне нужно знать, что происходит, - заявила она, решительно
поднявшись на ноги и заставив себя пренебречь острым приступом боли,
которым отозвалось все ее тело на это движение. Обратившись к магам, она
сразу приступила к делу:
  - Без вашей помощи не обойтись. Как только я уясню себе расположение
вражеских сил, мне будет необходимо добраться до Священного Города...
быстрее ветра!
  Маги Чаккахи тоже поднялись. Поклонившись, они встали по обе стороны
от Мары.
  - Твоя воля для нас - закон, госпожа Мара, - сказал один. -
Спрашивай, что тебе хотелось бы знать. Мы воспользуемся своим искусством,
чтобы исполнить твое желание.
  Понимая, что впереди ее ждет только счет потерь, Мара знала и другое:
выбора у нее нет.
  - Мой муж, Хокану, - начала она, с трудом сдерживая дрожь в голосе. -
Где он?
  - Закрой глаза, - велели маги Чаккахи.
  Мара повиновалась, испытывая самые мрачные предчувствия. По ней
пробежала волна неведомой магической силы. За опущенными веками Мара
ощутила присутствие не только темноты. С чувством, похожим на
головокружение, она увидела Хокану, склонившегося над тактической картой
Священного Города. Он показывал на ряды белых фишек у стен; свой шлем он
держал в руке, а лицо выражало очевидную тревогу. Он выглядел так, как
будто не спал две недели.
  - Он жив! - воскликнула Мара, опасно близкая к слезам: облегчение
было чересчур сильным. Радость и бесконечная благодарность богам едва не
лишили Мару самообладания. Затем, не имея времени восторгаться
совершившимся чудом, она перешла к более практическим задачам.
  Маги уведомили ее, что Хокану с ротой кавалеристов успел войти в
городские ворота до прибытия осаждающих войск. Роты пехотинцев Шиндзаваи
еще находились на марше, передвигаясь с севера, но Мара видела, что
надеяться на их помощь для снятия осады не приходится: маги из Чаккахи
показали ей сцену, где черноризцы запретили воинам в синих доспехах
приближаться к Священному Городу.
  Мару объявили врагом, и ее союзникам запретили оказывать ей помощь.
Цуранская выучка сработала: воины Хокану повиновались.
  - Имперские Белые... - задумчиво проговорила Мара. - Они-то будут
обороняться. Кто, помимо Хокану, может ими командовать?
  Вместо ответа ей показали просторный кабинет, где происходил военный
совет. Мара распознала фигуры, собравшиеся вокруг властителя Шиндзаваи, и
с радостью обнаружила присутствие в этом кабинете Аракаси, тихого, как
тень, и весьма хмурого. Рядом с ним был первый советник Шиндзаваи,
Догонди, с непримиримо-суровым лицом; он вел горячий спор с человеком, в
котором Мара с изумлением распознала Чимаку, первого советника Анасати.
  - А Чимака-то что здесь делает? - вырвалось у нее непроизвольно.
  Маги показали ей новые картинки: поляна в лесу, где Хокану все
сильнее закручивал кожаный ремешок, в конце концов задушивший Джиро.
Поблекший цвет и дрожание картины служили признаком того, что наблюдаемая
сцена происходила не сейчас, а в прошлом. Мара видела, как обмяк Джиро в
могучих руках Хокану. Властитель Анасати был мертв!
  И все-таки, если судить по первой показанной ей сцене, Кентосани
осажден неприятелем.
  - Кто возглавляет осаждающих? - задала она следующий вопрос.
  Предыдущее изображение померкло. Теперь взору Мары явились отряды
воинов, осадные орудия и военачальник в доспехах цветов клана Омекан.
Наружные стены во многих местах были разрушены, и там зияли огромные
проломы. Теперь бой шел уже за обладание Имперским кварталом, и по
плюмажам воинов, обороняющих стены, можно было определить, какие части
сражались за резиденцию императорской семьи: Имперские Белые и воины еще
одного дома. Мара с изумлением разглядела пурпурные с желтым цвета дома
Ксакатекас.
  - Хоппара в Кентосани?
  - По настоянию его матери, госпожи Изашани, - уточнил один из магов.
- Тот, кого ты называешь Хоппарой, походным броском достиг Кентосани до
начала штурма и организовал Имперских Белых для обороны. В клане Омекан
знают о смерти Джиро, но мечтают осуществить план Анасати в точности так,
как было задумано, только в своих собственных интересах. Так что у тебя
все еще имеется враг, готовый прорваться к вершинам власти по трупам твоих
детей.
  Мара прикусила губу. Ее собственная армия - если она избежала
повальной гибели и если маги уже не запретили ей выступить в поход - будет
слишком далеко на юге, чтобы ударить по войску, штурмующему Имперский
квартал. Прочие ее союзники, вероятно, разбежались или отсиживаются где-то
из опасения, что гнев Ассамблеи может пасть и на их головы.
  Должно быть, растерянность легко читалась на лице Мары.
  - Госпожа, - голос мага вывел ее из тяжелых раздумий, - ты не
осталась без армии. Каждый воин из народа чо-джайнов в пределах Цурануани
готов тебе служить.
  - Как это может быть? - сухо спросила Мара. - Королева улья, который
был принесен в жертву, уверяла, что чо-джайн вообще не способен нарушить
обещание. Воины, которых ты предлагаешь для защиты моего дела, некогда уже
присягнули на верность другим властителям. Ваш народ связан договорами о
службе... и действие некоторых из них длится уже многие поколения.
  Маги защелкали и зажужжали; Мара уже знала, что так чо-джайны смеются.
  - Уже не связан, - сказал один.
  - Закрой глаза, - скомандовал другой. - Позволь нам показать тебе
кое-что.
  Окрыленная новой надеждой, Мара исполнила команду. Она увидела сухую
равнину, где сошлись в сражении отряды двух захолустных властителей.
Толстый молодой человек в доспехах геральдических цветов дома Экамчи
распекал одного из своих сотников.
  - Да быть такого не может, чтобы они ушли с поля! - орал он, разрубая
воздух мечом в опасной близости от лица своего старшего советника. - Эти
чо-джайны обязаны соблюдать вассальную верность и мне, и моему отцу!
  Сотник покачал головой, сохраняя традиционно невозмутимое выражение:
  - А они говорят "нет", господин.
  - Как это "нет"? - Лицо у сына Экамчи побагровело под шлемом. - Их
порода - это все равно что рабы! Они никогда не нарушают союзный договор!
  - А вот теперь нарушают.
  Отвернувшись от своего командира, сотник угрюмо наблюдал, как ряд за
рядом воины чо-джайны выходят из боя и быстрым шагом покидают поле.
  - Этого не может быть! - возопил сын властителя Экамчи. Он сорвался с
места, побежал и преградил путь сотнику чо-джайнов, выстраивающему свою
колонну. - Вы предатели! Клятвопреступники!
  Офицер чо-джайнов ответил звуком щелчка, который прозвучал крайне
презрительно, равно как и последующие слова:
  - Три тысячи цинтий в металле и в драгоценных камнях переданы в казну
твоего отца. Такова была цена, некогда выплаченная за нашу службу. Все
прошлые сделки и союзы расторгнуты; все расходы возмещены.
  Экамчи-младший начал было шипеть и брызгать слюной, но поневоле
попятился, когда офицер чо-джайнов пригнулся, приняв угрожающую позу
готовности к атаке.
  Мара открыла глаза, даже не пытаясь сдержать смех.
  - Вот будет сюрприз для большинства властителей, когда они узнают,
что чо-джайны - это нечто большее - или, возможно, меньшее, - чем просто
честные торговцы.
  - Людям предстоит многое узнать о нашем народе, - деликатно
согласились маги из Чаккахи. - Старые порядки утратили силу. Даже
Ассамблея не сможет навязать нашему народу другой договор - вроде
прежнего, закабалившего нас на тысячелетия. Тогда наша магия не была еще
достаточно развита для оборонительных целей. Можешь быть уверена: в
странах за рубежами Империи мы смогли избавиться от этой слабости.
  Мара уловила опасный блеск в глазах магов Чаккахи. Традиции сломаны,
опасность носится в воздухе, и наступает час, когда она должна
использовать любые имеющиеся у нее преимущества, чтобы обеспечить мир и
покой на следующие века. Она подавила внутренний трепет и приступила к
делу:
  - До того как Ассамблея успеет вмешаться, нужно разослать депеши и
принять необходимые меры, чтобы подкрепить притязания Джастина на золотой
трон. Если мы хотим успеть, нельзя терять ни секунды.

  ***

  Мара ждала, пытаясь преодолеть глубоко засевший в душе страх. На
голове у нее высилась сложнейшая прическа, для чего понадобилось зачесать
волосы наверх, часть прядей свернуть в кольца, а остальные - заплести, и
все это тщательно закрепить с помощью шпилек из драгоценного металла.
"Золотые шпильки подумала она, усмотрев в этом некий символ своих
устремлений к геральдическому золоту императорских регалий, но тут же
спохватилась и упрекнула себя за самонадеянность и высокомерие, которым
невольно поддалась. И сразу же она почувствовала себя так, словно стала
меньше ростом, и на смену дерзкой решимости пришла неуверенность. И
все-таки сейчас не было места полумерам: на кон было поставлено единство
Империи и благополучие населяющих ее народов.
  Перед глазами у нее стоял туман, когда она попыталась вспомнить все
приказы, которые отдала в промежутке между купанием в ванне и облачением.
Глубоко вздохнув, Мара обратилась к военачальнику чо-джайнов, стоявшему
рядом:
  - Где именно мы сейчас находимся? Мне нужно знать это точно.
  Так же как его свободные собратья из Чаккахи, этот воин не рядился в
роскошные доспехи офицеров человеческой расы. На его черном хитиновом
панцире только начала проступать бледно-бирюзовая полоска - то ли
украшение, то ли знак ранга. Мара пообещала себе при первом удобном случае
разобраться в этих тонкостях, если богам будет угодно даровать ей победу.
Впрочем, от этих размышлений пришлось оторваться, как только воин, указав
вверх, дал ей ответ:
  - Прямо над нами - приемная Тронного зала. Те особы, которые по
твоему выбору должны собраться для участия в официальной церемонии
коронации, уже находятся в зале. Все приготовления завершены, и те, кому
надлежит об этом знать, ожидают твоего прибытия.
  Мара взяла себя в руки. Жестом она отослала горничную, вызванную из
дворца, чтобы завершить облачение госпожи в роскошный церемониальный
наряд. Трудно было ожидать, что платье, только что извлеченное из кладовой
на чердаке, будет идеально сидеть на фигуре Мары. Раньше оно принадлежало
вдовствующей Императрице, женщине более рослой и статной, но по цвету оно
оказалось наиболее близким к зеленому цвету Акомы из всех нарядов, какие
только удалось найти; поэтому выбор пал на него. Пришлось в спешке
заложить несколько складок на талии и с помощью булавок подогнуть подол. В
этих слоях материи Мара казалась себе чем-то вроде подушечки для иголок.
Тяжелая ткань терлась о кожу, и без того пострадавшую от соприкосновения с
доспехами, а тайзовая пудра не могла полностью скрыть царапины и ссадины,
которыми она обзавелась во время бегства сквозь лесную чащу.
  Чувствуя, как под всеми нагромождениями драгоценных украшений в ней
пробуждается озорная девчонка, Мара с видом заговорщицы проговорила:
  - Когда вы выскочите из этого туннеля у всех на виду. Черные Хламиды
сообразят: кое-что затевается.
  Маги наклонили головы:
  - Мы готовы встретиться с ними, насколько это для нас возможно.
  Опасаясь, что в любую минуту может сорваться и зарыдать, Мара
попросила:
  - Тогда пришлите ко мне Аракаси. Я хочу посовещаться с ним, прежде
чем мы сделаем завершающий ход.
  Властительница до сих пор не могла привыкнуть к тому, как быстро маги
превращают любое ее желание в исполненный приказ. Она не успела еще
договорить последнее слово, а ее Мастер тайного знания уже был к ней
доставлен, как всегда хмурый и озабоченный.
  Магическая сила швырнула его лицом вниз на земляной пол, но он не
стал задерживаться в этой позе, а быстро встал на ноги. В отличие от
имперских горничных, ранее доставленных в туннель с помощью чар, чтобы
прислуживать Маре во время облачения в парадное платье, Аракаси не лишился
рассудка. Он осмотрелся вокруг, и, как только увидел чо-джайнов, лицо у
него посветлело. Только потом он остановил взгляд на госпоже, почти
неузнаваемой в имперском парадном одеянии.
  Он бросился перед ней на колени и поклонился до земли.
  - Госпожа!.. - В голосе Аракаси, обычно ровном и бесстрастном, на
этот раз слышалась звенящая нотка радости. - Я счастлив видеть тебя живой
и невредимой.
  - Встань! - скомандовала Мара. - Джастин пока еще не коронован, а мне
такие поклоны не положены. Это обычай, который я постараюсь вывести из
употребления, если наши планы сбудутся.
  Она всматривалась в лицо своего Мастера, которого ей так не хватало в
прошлых странствиях, и, смущенный этим пристальным взглядом, он склонил
голову.
  - Ты одет, как уборщик мусора! - воскликнула Мара.
  Мастер широко улыбнулся:
  - Но насколько так удобнее шпионить за важными особами, не привлекая
нежелательного внимания! - Он сморщил нос. - Хотя, конечно, я бы предпочел
присутствовать на бракосочетании и коронации Джастина в одежде, не столь
заляпанной засохшей глиной.
  Для дальнейшего обсуждения церемониального одеяния Мастера времени
уже не оставалось.
  - Жрецы всех храмов собраны, - подтвердил Аракаси. - Возможно, кое у
кого из них наблюдается некоторая нехватка частей ритуального облачения,
поскольку вызов застал их прямо в постелях. Раз уж мы обеспечили их
святейшее присутствие в большом Тронном зале, нельзя было отпускать тех,
кто выражал неудовольствие. Чимака досконально изучил законы
престолонаследия и установил, что права Джастина могут быть оспорены, если
отсутствует хотя бы один из отцов настоятелей. Труднее всего оказалось
заполучить жрицу храма Сиби. Никто - даже верховный жрец Туракаму - не
выражал желания повидаться с грозными сестрами, чтобы передать приглашение.
  - Ну и как же это в конце концов удалось? - спросила Мара.
  - Поскольку другого выхода не было, пришлось мне самому отправиться в
храм. Я прожил достаточно долго, чтобы суметь объяснить им, почему именно
я сделал то, за что другие не хотели браться. Аракаси едва заметно
улыбнулся при этом воспоминании. На протяжении многих веков он, вероятно,
был единственным просителем, который без приглашения явился под своды
храма Сиби, и уж наверняка единственным, кому было дозволено оттуда выйти.
- На этот раз храмы поддерживают тебя, потому что в случае твоего
поражения они еще сильнее почувствуют, что значит жить под пятой
Ассамблеи. Но чувства могут и перемениться, если не будет быстро
восстановлен порядок. Второй такой случай нам не представится. Всемогущие
развили в городе бурную деятельность. Более десятка наблюдают за входами
во дворец: они уверены, что ты попытаешься использовать общую суматоху для
маскировки своего прибытия.
  Мара невольно нахмурилась:
  - Они вошли в город, где вот-вот разразится гражданская война, и
ничего не предпринимают, чтобы прекратить осаду?
  Аракаси мрачно подтвердил:
  - Ровным счетом ничего. У меня такое впечатление, что они отказались
от своих призывов к миру ради каких-то собственных интересов. - Он пытливо
взглянул в глаза миниатюрной женщины, которая казалась полузадушенной в
громоздком парадном наряде. - Не знаю, чего ты добилась там на юге,
госпожа, но я бы рискнул предположить, что Черные Ризы начали тебя
побаиваться.
  - Не меня, - смущенно возразила Мара. - Вот их. - Она указала рукой
на магов, которые стояли по обе стороны от нее, как часовые.
  Аракаси вгляделся в ее чужеземных спутников, и при виде их
великолепных многоцветных крыльев от изумления у него чуть глаза на лоб не
полезли.
  - Я и понятия не имел, что чо-джайны могут быть так прекрасны, -
сказал он в благоговейном восхищении.
  Маги из Чаккахи приняли человеческие восхваления без всякой
неловкости, но не стали задерживаться на этом предмете. Тот, что стоял
слева от Мары, обратился к ней:
  - Благодетельная, пока мы здесь беседуем, опасность нарастает. По
приказу Всемогущих воины-цурани врываются в туннели: надеются узнать хоть
что-нибудь о том, где ты скрываешься.
  - Боги!.. - Мара не удержалась от возгласа. Слишком живо вспыхнуло
воспоминание о сожженном улье, откуда она спаслась только чудом. - Было
кровопролитие?
  - Пока нет, - ответил второй маг. - Воины повинуются приказу
Ассамблеи: не затевать бой, если не встречают сопротивления. А чо-джайны
не станут сражаться, пока у них есть хоть какой-то выбор. Пока что они
просто покидают ульи, которые подверглись нападению, оставляя множество
пустых галерей и туннелей... пусть захватчики сколько угодно рыщут там в
темноте. Сейчас они стягивают свои силы на юге, вблизи твоего родного
поместья. Но очень скоро размах поиска расширится. Ваши Всемогущие не
дураки.
  - Значит, настал час, - сказала Мара, поразив всех присутствующих
неукротимой силой, с которой были сказаны эти слова. - Мы выступаем.
  По ее команде маги подали сигнал. Специальная артель работников
чо-джайнов выдвинулась вперед и начала рыть новый переход, ведущий вверх.
На пол со стуком посыпались комья земли, а потом куски известки и глиняных
плиток. Сквозь полумрак прорезался луч света, желтого и чистого, льющегося
через прозрачную крышу дворцовой приемной.
  Один из чо-джайнов просунул голову в отверстие. Он прожужжал какое-то
короткое сообщение для находившихся позади, и маг слева от Мары сказал:
  - Врагов в приемной нет. Твои муж и сын ожидают. - Затем он замолк,
словно в нерешительности, но после короткой паузы договорил:
  - Госпожа, мы желаем тебе счастья и удачи. Но действуй быстро. Наши
чары не могут сдерживать натиск черноризцев бесконечно долго. В твоем
распоряжении не так уж много времени, чтобы достичь всего желаемого, но
потом наступит хаос и разрушительный всплеск вредоносных энергий. На тот
случай, если ты потерпишь неудачу или если мы тебя подведем, мы хотим,
чтобы ты знала: именно для этого сражения мы посланы сюда из Чаккахи. Мы
не только твои защитники, Благодетельная; мы послы, прибывшие затем, чтобы
помочь становлению нового порядка.
  Мара взглянула вверх, на лица магов, поднявшихся перед ней. на дыбы;
выражение этих лиц, столь непохожих на человеческие, вряд ли мог вполне
понять хоть кто-нибудь из людей. У обоих крылья были развернуты в боевой
стойке; они готовились противостоять общей мощи объединенной Ассамблеи. Их
доблесть тронула Мару до слез.
  - Да будет известно всем, мои добрые друзья, что, пока я живу, я не
подведу вас. Мы восторжествуем или умрем вместе.
  Она сразу отвернулась и обратила лицо вперед, чтобы решимость не
изменила ей в роковые грядущие часы. С гордо выпрямленной спиной,
величественная в причудливом парадном одеянии, расшитом золотом, Слуга
Империи направилась к отверстию.
  Мара с трудом прокладывала свой путь, ступая по комьям осыпавшейся
земли, по осколкам штукатурки и плиток. Аракаси ненавязчиво приблизился,
чтобы поддержать ее под локоть. Она благодарно улыбнулась ему: так отрадно
было человеческое прикосновение после общества столь многочисленных
чо-джайнов!
  Наконец она вышла из туннеля, и голова у нее закружилась - от
солнечного света уходящего дня, от великолепия сверкающих золотых доспехов.
  У нее перехватило дыхание. Из-под золотого императорского шлема
торчали пряди огненно-красных волос. Это Джастин! Это его волосы! -
осознала она, и сердце глухо ухнуло у нее в груди. Облаченный в доспехи,
подобающие Императору, ее сын отнюдь не выглядел ребенком. Мара встряхнула
головой, напомнив себе, что наступает час его бракосочетания.
  Мара пошатнулась, когда мальчик поклонился ей - все как положено, сын
поклонился Матери. Впрочем, может быть, именно ей следовало бы поклониться
ему до земли, как однажды она поклонилась Ичиндару?
  Но потом мальчик выпрямился и издал совершенно неподобающий вопль.
  - Мама! - закричал он и помчался к ней. Мара забыла про всю свою
величавость и протянула руки ему навстречу. Сын бросился в раскрытые
объятия - выросший, окрепший и заметно возмужавший. Когда его руки
обвились вокруг ее шеи, она сообразила, что ей теперь не нужно нагибаться,
чтобы обнять его. Он раздался в плечах, и очертания его фигуры показались
удивительно знакомыми. Он весь в Кевина, сообразила Мара; он вырастет
таким же высоченным, как его отец. Это внезапное озарение заставило ее
снова принять достойный вид.
  Сын выпустил ее из объятий и взглянул на нее - глаза в глаза; в это
мгновение ей показалось, что перед нею - его отец-варвар. А он произнес:
  - Я готов. Благодетельная. Принцесса Джехилья ожидает.
  Голос не повиновался Маре. Она потеряла двоих детей: Айяки и
младенца, отравленного до появления на свет. Теперь ее единственный сын,
оставшийся в живых, стоял, полный решимости и готовый отдать жизнь за ее
честь. Это было больше, чем она могла выдержать.
  Лицо Джастина вдруг сложилось в такую беззаботную гримасу, что Мара
снова вспомнила былые дни и неотразимый юмор Кевина.
  - Нам надо бы поторопиться, - сообщил он. - У Первой жены покойного
Императора истерика все никак не кончится и весь грим, того и гляди,
потечет.
  Мара иронически поинтересовалась:
  - А Джехилья? У нее тоже истерика?
  Джастин по-мальчишески пожал плечами:
  - Накричалась она вволю, а потом взяла и заперлась у себя в комнате.
Тогда кто-то ее спросил, не желает ли она лучше выйти замуж за Омекана, с
его-то пузом и седыми волосами, и она сразу позволила горничным войти.
  "У девочки есть здравый смысл", - подумала Мара, заняв причитающееся
ей место рядом с сыном и приготовившись войти в Тронный зал. Аракаси встал
около хозяйки с другой стороны, чтобы поддержать в случае надобности, и
никто, казалось, не заметил, что на нем все еще красуется роба мусорщика,
когда распахнулись двери зала и фанфары возвестили о прибытии жениха.
  Мара решительно шагнула вперед, чувствуя, как увлажнилась ее ладонь
там, где она сжимала руку Джастина. Проходя сквозь стройные колонны жрецов
Двадцати Высших Храмов, она гадала, не поразят ли ее боги насмерть за
гордыню, за очевидную дерзость, с которой она посмела вообразить, что
может сделать своего сына следующим Светом Небес, Девяносто Вторым
Императором Цурануани. Однако представитель храма Джурана, бога
справедливости, не выглядел недовольным, а верховный жрец Туракаму
встретил ее едва заметной приветливой улыбкой. Отдельно от других, позади
жреца Красного бога, стояли три фигуры, закутанные в черные саваны, -
Сестры Сиби. Даже эти устрашающие персоны, казалось, подбодряли Мару,
слегка наклонив головы. Когда Мара проходила мимо верховного жреца
Джастура, бога войны, тот отсалютовал ей ударом кулака в латной рукавице
по груди, и от этого салюта зазвенело драгоценное железо его панциря.
  Мара сделала следующий шаг, потом еще один; постепенно к ней
возвращалась уверенность. Когда она прошла дальше, жрецы высших и низших
орденов начали попарно располагаться перед тронными ступенями, согласно
природе представляемых ими богов. Так, жрецы Лашимы, богини мудрости,
оказались вместе со жрецами Саланы, Матери Правды. Жрец Туракаму
объединился с одной из Сестер Сиби, тогда как верховный жрец Джастура
образовал пару с верховным жрецом Баракана, Повелителя Мечей.
  Впереди, на Императорском возвышении, процессию ожидала маленькая
белокурая девочка в сверкающей фате из золотой ткани; не приходилось
сомневаться, что это и есть Джехилья. Горничные только что поправили ее
головной убор, слегка сдвинув его назад. На лице девочки еще виднелись
веснушки; как видно, она слишком много времени проводила под открытым
небом, прогуливаясь в дворцовых садах. Хотя она и казалась бледной под
краской и пудрой обязательного грима, однако, увидев Благодетельную,
принцесса радостно улыбнулась.
  - Пусть закроются двери! Церемония бракосочетания начинается! -
нараспев провозгласил жрец Чококана. Доброго бога, как того требовал
обряд. Стоявший справа позади него верховный жрец Томечки, Заступника
Детей, начал беззвучную молитву, и, глядя на жреца, Мара вспомнила, что
Томечка, младший брат Чококана, известен также как Даритель Мира. Она
помолилась, чтобы сегодня именно в этой своей ипостаси он явил себя перед
народом Цурануани.
  Джастин в последний раз стиснул руку Мары, когда она отпустила его,
чтобы он занял свое место рядом с принцессой. Сама же Мара направилась
туда, где ожидал Хокану, и, когда церемония началась, ее рука скользнула в
его руку.

  ***

  В императорском дворце царила суматоха. Торопливо пробегали гонцы;
слуги деловито сновали по внутренним дворам и террасам. Опершись локтем на
подоконник, Шимони из Ассамблеи наблюдал за всей этой сумятицей глубокими,
непроницаемыми глазами. Его лицо казалось еще более суровым, чем всегда, а
сам он - еще более скупым на слова, если это вообще возможно. Он слегка
повел головой, чтобы привлечь внимание к неким особенностям, отличающим
сегодняшний кавардак от вчерашнего.
  Его безмолвный сигнал был замечен Хочокеной, который сидел на
подушках перед низким столиком с наполовину опустошенным подносом
засахаренных фруктов. Толстый маг кивнул, давая понять, что и он заметил
эти особенности, и тихо проговорил, так, чтобы никто, кроме Шимони, не мог
его услышать:
  - Происходит что-то необычное. Я насчитал пятерых жрецов, прячущих
лица под капюшонами; а судя по запахам, доносящимся из кухни, там пекут
пирожки, как перед большим пиром. Странное дело для осажденного города.
  Как будто специально затем, чтобы подчеркнуть впечатление от его
слов, большой камень, запущенный осадным орудием, пролетел по воздуху и
разлетелся на множество осколков, упав в соседнем дворике. Случайно
забежавшая туда собака умчалась с жалобным лаем. Хочокена, прищурившись,
наблюдал за событиями сквозь трещину в стенной перегородке.
  - Эти проклятые штуки начинают меня раздражать. Еще один камень в
такой близости от нас - и я выйду из дома и... - Угроза так и осталась
недоговоренной, поскольку внимание тучного мага привлекла компания странно
одетых аристократов, поспешно проследовавших мимо окна. - Мы ожидали
наплыва властителей, вызванных для переговоров в кабинет старого Совета,
но, похоже, предстоят дела поважнее.
  Шимони выпрямился:
  - Намного важнее. Мотеха не станет медлить с переходом к активным
действиям.
  Хочокена с сожалением покосился на остатки своих лакомств.
  - Это я не стану медлить с переходом к активным действиям, - поправил
он друга тоном легкого упрека. - По-моему, властительница уже здесь, а мы
только теряем время, пытаясь ее подкараулить.
  Шимони ничего не сказал, только брови поднял и сразу оторвался от
окна. Не желая отставать от более рослого и стройного собрата, Хочокена
поднялся с подушек и поспешил следом за ним.
  Пока эта парочка шествовала своим путем, все встречные либо
разбегались в страхе, либо падали ниц. И хотя дворцовые коридоры
образовывали запутанный многоярусный лабиринт - ведь поверх уже имеющихся
переходов постоянно добавлялись новые, - черноризцам не требовались ничьи
советы, как пройти в то или иное место. Они безошибочно проследовали к
двери, выкрашенной в красный цвет и усеянной лаковыми изображениями
государственной печати. Не постучавшись, они вошли в кабинет Имперского
Канцлера.
  Даджайо из семьи Кеда стоял во всем блеске своих регалий и
церемониального многослойного наряда, красного с черным; золотая кайма
сверкала вокруг ворота и на манжетах. Массивный головной убор сидел
идеально ровно. Канцлер был бледен, но держался спокойно. Его приближенным
стоило большого труда сохранять самообладание. Секретаря, стоявшего рядом
с ним, била дрожь, а к горлу подкатывала дурнота. У наружной стенной
перегородки скорчился раб-посыльный, словно стараясь сделаться поменьше.
Причина столь нервной обстановки была очевидна: все подушки,
предназначавшиеся для приема просителей, были заняты полудюжиной
Всемогущих. Мотеха расхаживал по кабинету. С крайне недовольным видом он
взглянул на двух новоприбывших собратьев, но не стал прерывать допрос,
который шел полным ходом:
  - Какие новости о ней?
  Ему не было надобности уточнять, о ком идет речь.
  - Никаких, Всемогущий.
  Даджайо поклонился двум только что явившимся магам и с ловкостью
искусного придворного воспользовался этим удобным случаем, чтобы вытереть
пот, стекающий со лба. Он выпрямился с самым официальным видом. Если он,
будучи Имперским Канцлером, чувствовал себя неуютно в присутствии столь
многих Всемогущих, то, во всяком случае, хорошо это скрывал.
  Хочокена проследовал к огромному столу, обогнул его, поднял с пола
личную подушку Канцлера и пошел с нею к амбразуре под окном, где воздух
посвежее: комната была битком набита с утра, а слуги слишком напуганы,
чтобы позволить себе риск войти и сдвинуть стенные перегородки.
  - Ее и искать не стоит: она сама сюда явится, - проворчал он. - В эту
минуту вновь собирается Высший Совет, и властительница Акомы не пожелает
его пропустить. Свет не видел еще такого виртуоза Великой Игры, как Мара.
Она придет.
  - О да! - раздраженно бросил Мотеха. - Но раньше она умрет. В ту
самую секунду, когда нам станет известно ее местонахождение..
  Шимони не вполне сумел скрыть отвращение:
  - Мы все когда-нибудь умрем - таков закон природы.
  Имперский Канцлер спрятал неловкость за привычной маской светской
учтивости.
  Мотеха молча переводил взгляд с одного лица на другое. Его собратья
также безмолвствовали. Сам воздух, казалось, звенел от напряжения, а
причиной этого напряжения было неприятное для многих подозрение, что Мара
умудрилась раскрыть некоторые из наиболее тщательно сберегаемых секретов
Ассамблеи. Для любого человека, не состоящего в этом сообществе магов,
проникновение в такую тайну означало смертный приговор. Даже Шимони с
Хочокеной не могли отрицать, что готовность чо-джайнов приютить Мару у
себя в ульях сулит Империи худшие беды: Мара могла посеять семена мятежа,
чреватого разрывом договора, действовавшего в течение тысячелетий. Сколь
бы убедительными ни были доводы Шимони и других, настаивавших, что Слуга
Империи заслужила право быть выслушанной, прежде чем ее лишат жизни, - на
сей раз их усилия будут тщетными.
  Ассамблея уже проголосовала. Казнь Мары теперь была делом решенным и
не подлежала обсуждению.
  Мало кто взял бы на себя смелость действовать против Слуги Империи в
одиночку; Тапек не побоялся - и ничего хорошего для магов из этого не
получилось.
  Теперь черноризцы взялись за дело сообща, но они словно блуждали в
потемках, руководствуясь лишь предположением, что их привилегии под
угрозой. Впереди предстояли бедствия куда более тяжелые, чем
самонадеянность одного из них.
  Хочокена и Шимони обменялись понимающими взглядами. Они оба, каждый
по-своему, восхищались Марой.
  Но сейчас она зашла слишком далеко. Тучного мага раздирали
противоречивые чувства: с одной стороны, его верность Ассамблее и обеты,
данные в тот день, когда он надел черную хламиду, а с другой -
притягательность новых идей, в немалой степени навеянных еретическими
воззрениями, которыми его увлек Миламбер-варвар.
  Хочокена дорожил наследством, которое осталось у него от дружбы с
Миламбером. В течение многих лет черноризец-цурани постоянно применял свой
крепнущий дар волшебства для помощи простому народу. Однако в нынешних
небывалых обстоятельствах, когда даже он, при всей широте своих убеждений,
не мог принять твердое решение, ему требовалось побольше времени, чтобы
все как следует обдумать. Хочокена хотел быть уверен в том, что сделает
правильный выбор: действовать ли ему заодно с партией Мотехи ради
немедленного уничтожения Мары или же откликнуться на ее призыв к реформе и
всерьез задуматься о том, что считалось немыслимым, - воспрепятствовать
решению Ассамблеи, принятому большинством голосов, и даже, может быть,
спасти жизнь властительницы Акомы.
  Внезапно Шимони резко шагнул к окну, бросив Хочокене
многозначительный взгляд, и тот проглотил свой леденец значительно
быстрее, чем намеревался.
  - Ты тоже чувствуешь это? - отозвался он на немой вопрос друга.
  - Что он "чувствует"? - не выдержал Мотеха, но тут же замолчал: он
тоже учуял то, что насторожило других.
  Знобящая стужа растекалась по пространству. Ни с чем нельзя было
спутать это неповторимое, неописуемое ощущение покалывания, пробегающего
по коже и знаменующего присутствие мощной чужой магии.
  У Шимони был вид охотничьей собаки, сделавшей стойку.
  - Кто-то ставит заслоны! - срывающимся голосом объявил он.
  Хочокена неуклюже поднялся на ноги.
  - Такие чары не создает никто из нас. - Это признание было сделано с
явной неохотой, как будто он предпочел бы провозгласить что-нибудь другое.
  - Чо-джайны! - взорвался Мотеха. - Она привела магов из Чаккахи!
  В кабинете поднялся сущий переполох. С подушек вскочили и другие
черноризцы. Их лица выражали неукротимую ярость. Имперский Канцлер был
вынужден забиться за стол, только бы не попасться им под ноги, но никому
не было дела до его неудобств.
  - За это - смерть Маре! - гнул Мотеха свою линию. - Севеан!
Немедленно вызывай подкрепление!
  Даже Хочокена не стал возражать против отданной команды.
  - Поспешим, - поторопил он Шимони, и, пока собравшиеся в кабинете
маги распалялись все больше и больше, толстый маг и его худощавый
единомышленник первыми оказались за дверью.
  Коридор был пуст. Ни важных персон, ни даже слуг - никого.
  - Не нравится мне это. - Слова Хочокены отозвались эхом от сводчатого
потолка. - Сдается мне, что Высший Совет намерен собраться без чьего бы то
ни было дозволения.
  Ничего не сказав, Шимони потянулся за своим прибором для мгновенного
перемещения, привел его в действие и исчез.
  - Ух ты! - воскликнул в растерянности Хочокена. - Хоть бы дал знать,
куда ты собираешься податься! Или, по-твоему, это тоже было бы праздной
болтовней?
  Откуда-то из воздуха послышался голос Шимони:
  - А ты хочешь сказать, что нам есть из чего выбирать?
  С неприятным ощущением, что пояс его хламиды слишком тесно затянут,
Хочокена все-таки сумел под складками одежды найти карман. Он включил
извлеченный оттуда прибор в ту самую минуту, когда Севеан, Мотеха и другие
подняли крик в прихожей кабинета Канцлера. Перед тем как исчезнуть из
коридора, Хочокена еще успел подумать: какая партия исполнит вынесенный
Маре приговор? Он и Шимони, всегда действовавшие ради сохранения
Ассамблеи? Или другие, с Мотехой во главе, обуреваемые жаждой мести?
  - Она провела нас как последних болванов!.. - бесновался Севеан. -
Хуже того!..
  Остальных выкриков Хочокена не услышал, поскольку в следующий миг был
уже в залитом солнцем саду, примыкающем к приемной Тронного зала.
  "Еще бы не хуже, - подумал тучный маг, отдуваясь после броска из
одного места в другое. - Мара привела с собой такую силу, которая может
завоевать для нее абсолютную власть, и теперь Империю может разорвать на
части нечто пострашнее, чем даже гражданская война".
  Сад также был безлюден. Не шумела листва цветущих деревьев,
высаженных вдоль стен, и на подступах к широким ступеням царила
противоестественная тишина. Не пролетали птицы, не жужжали над цветами
насекомые. Даже неутихающий стук падающих камней, выпущенных осадными
орудиями, казался здесь далеким и слабым.
  У воинов, защищающих Имперский квартал, хватало забот на стенах;
конечно, они и представить себе не могли, какой ураган с минуты на минуту
должен разразиться в Тронном зале.
  Шимони стоял в центре квадратной каменной плиты, слегка склонив
голову набок.
  - Здесь, - сказал он. - Заслон начинается здесь. В жарком полуденном
воздухе ничто не наводило на мысль о какой бы то ни было магии.
  - Ты не можешь пробиться? - удивился Хочокена. Он прищурился,
сосредоточился и постарался до предела обострить все свои чувства. Наконец
он ощутил слабое мерцание, которое можно было бы принять за иллюзию, порой
возникающую в потоках нагретого воздуха, с тем лишь отличием, что мерцание
исчезало, если посмотреть прямо на него. Он пошарил в другом кармане,
достал пестрый носовой платок и обтер пот со лба.
  - Если это заслон, то скорее всего он бестелесный.
  Шимони повернулся и с едкой укоризной предложил:
  - А вот попробуй его проткнуть.
  Хочокена собрал в единый луч свою энергию, но вдруг глаза у него
расширились от изумления: в воздухе перед ним заиграла радуга. Вся его
колдовская мощь, словно отброшенная небрежным мановением без каких бы то
ни было усилий, растеклась по поверхности барьера, возведенного
чо-джайнами. Хочокена даже рот разинул - так он был ошеломлен. Потом
послышался свист шального обломка камня, запущенного со стороны осаждающих
и падающего как раз на голову Хочокены. Он быстро взял себя в руки и отвел
обломок от себя - так человек может отогнать муху. Но все это время его
внимание было приковано к защитному куполу чо-джайнов.
  - Такое прочное, надо же! Прелестно. Лихо сработано. Ну и как же это
делается? Оно позволяет тебе попытаться разрушить его, а потом твою
энергию прибавляет к своей... - Он не сразу подумал о том, что после
договора о запретах прошел долгий срок и маги чо-джайнов успели сильно
продвинуться вперед в своем искусстве. - Это не по правилам.
  - Еще бы. - Шимони не стал вдаваться в тонкости, так как здесь
появились и другие маги. К тем, что перебрались сюда из кабинета Канцлера,
добавилось еще несколько. Их общая численность достигла уже двух десятков
и с каждой минутой возрастала.
  - Теперь уже не остается никаких аргументов, помимо силы, - печально
заключил Шимони.
  Услышав эти слова, Мотеха взвился:
  - Мы должны спалить этот дворец дотла! Выжечь - до полного идиотизма!
- каждый ум, который посмел даже помыслить о мятеже против нас!
  - Я не согласен, - подал голос Севеан. - Разрушить эти недозволенные
заслоны - да, это необходимо. Мы должны также прикончить магов из Чаккахи,
нарушающих договор, и казнить властительницу Мару. Но разрушать
императорский дворец - это чересчур. Над нами, может быть, и не властны
земные законы, но мы все же ответственны перед богами. Вряд ли небеса
благосклонно отнесутся к тому, что мы умертвим заодно с Марой и жрецов
всех орденов Империи.
  - В священных орденах у нее могли найтись пособники! - объявил один
из недавно прибывших черноризцев.
  - Разумеется, - вставил слово Шимони. - Но могло случиться, что их
силой заставили служить Маре. Надо выслушать их соображения, прежде чем мы
позволим себе применить к их святейшествам хоть малейшее насилие.
  - Значит, речь пока идет только о заслонах, - подвел итог Хочокена.
Он подергал свой чересчур тугой пояс и еще раз обтер влажный лоб. Его
показная решимость не могла скрыть тревогу, затаившуюся в глазах. - Мы
должны пробиться внутрь, не ставя под угрозу жизнь тех, кто находится в
зале.
  Маги молча собрались в тесную группу, словно стервятники,
высматривающие поживу на поле битвы. Духом и телом они отрешились от всего
постороннего, и, когда они сплавили воедино свои усилия, воздух, казалось,
дрогнул и загудел в некоей глубинной неосязаемой вибрации. Небо потемнело,
хотя осталось безоблачным. Сад, залитый тусклым зеленоватым свечением,
утратил свое многоцветное великолепие и приобрел зловещий вид.
  - Бей!.. - выкрикнул Мотеха.
  Грянул удар овеществленной силы - яркий, словно шипящая молния,
способная расколоть небеса. Он обрушился в вихре фиолетовых искр, но
заслон захватил его энергию, размазал по своей выпуклой границе, а затем
поглотил. Назад, к нападавшим магам, испепеляющей волной хлынул жар.
Каменные фасады ближайших зданий почернели и растрескались. Деревья
обгорели, и чаша декоративного фонтана в мгновение ока пересохла - бывшая
в ней вода облаком пара взлетела вверх.
  Оставшиеся невредимыми, защищенные собственными заслонами, маги
обменялись угрюмыми взглядами. Ничего подобного они не ожидали. Снова
соединив свои силы, они нанесли второй удар. Радужная игра энергий
устремилась сверху на барьер чо-джайнов. Ответом была струя черного
непроницаемого тумана.
  Маги Ассамблеи увеличили силу атаки. Разлетались тысячи искр,
грохотал гром. С неба начал падать огненный дождь, а потом раскаленные
сгустки энергии.
  - Продолжайте атаку! - крикнул Севеан. - Не жалейте усилий! Заслоны в
конце концов должны ослабеть.
  Взвыли ветры, заметались огни. Земля содрогнулась; растрескались
плиты, которыми были вымощены дорожки сада, и между краями обломков
открылись зияющие провалы. Защитная оболочка, делавшая Тронный зал
недоступным, как будто слегка покоробилась и прогнулась внутрь.
  - Ага!.. - Мотеха удвоил усилия. Молния вгрызлась в невидимую
поверхность, и ветры, поднятые разбушевавшимися силами, застонали вокруг
шпилей Имперского квартала, словно вырвавшиеся на свободу демоны.
  Один из черноризцев, не выдержав напряжения, свалился на мостовую.
Остальные стояли твердо. Теперь они были уверены: рано или поздно заслоны
рухнут. Никакие магические барьеры не могли выдержать такой объединенный
натиск в течение долгого времени. Когда незримый бастион прогнулся и
развалился на части, а грохот заглушил даже шум, создаваемый штурмующими
армиями у наружных стен, маги Ассамблеи окутали себя собственными
защитными чарами. Перед их общей яростью оставалась единственная цель:
пробиться в Тронный зал, теперь уже не жалея ничьих жизней, в том числе и
своих.

  ***

  Высокие сводчатые окна и застекленная крыша зала внезапно потемнели.
Окутанные неожиданным сумраком, придворные и жрецы беспокойно заерзали на
своих местах. Единственным оставшимся источником света оказались мерцающие
огоньки ламп, зажженных в честь Двадцати Высших Богов. Жрец Чококана,
который руководил церемонией монаршего бракосочетания, стоя на возвышении
престола, запнулся и не сразу вспомнил, какие следующие слова он должен
произнести.
  Громовой удар потряс стены. Трепет обуял многих, и кое-кто из жрецов
сотворил знамение защиты от недовольства богов. Но Джастин возвысил голос,
перекрыв едва возникший ропот растерянности.
  - Продолжай, - внятно произнес он.
  Сердце Мары готово было разорваться от гордости. Мальчик станет
прекрасным правителем! Но потом она прикусила губу; сначала он должен
пережить церемонии бракосочетания и коронации.
  Стоявшая рядом с ним принцесса Джехилья побелела от страха. Она
старалась высоко держать голову, как полагается царственной особе, но
больше всего ей хотелось бы съежиться под покрывалом, образующим ее фату.
Рука Джастина украдкой потянулась к ней и сжала ее пальцы в отчаянной
попытке утешить и поддержать.
  Что ни говори, все равно они были просто детьми.
  Пол заходил ходуном от следующего удара. Жрец Чококана огляделся по
сторонам, словно присматривая безопасное убежище.
  Мара выпрямилась. Нельзя допустить, чтобы все пошло прахом из-за
одного малодушного жреца, который вот-вот потеряет голову от страха! Она
подобралась, готовая вмешаться, хотя понимала, что рискует: их
святейшества наверняка вознегодуют, если она и дальше будет оказывать на
них давление. Кроме того, они могут неверно истолковать ее побуждения,
усмотрев в ее действиях только корыстное честолюбие. Или даже еще хуже:
они могут, в силу своего сана, объявить, что брак Джастина и Джехильи не
угоден богам.
  Времени оставалось слишком мало, и положение становилось слишком
опасным, чтобы можно было позволить себе пуститься в пространные
объяснения, доказывая всем, что удар по заслонам чо-джайнов нанесли
смертные, которым случилось оказаться магами, и что их воля является волей
богов ничуть не в большей степени, чем злодейства любого властителя,
который убивает, движимый алчностью или жаждой власти.
  Шум снаружи достиг оглушительной силы, когда следующий магический
удар пробил брешь в заслоне. Радужные сполохи раздробленного света,
проникая через прозрачную крышу, окрашивали зал в ненатуральные цвета.
Беспокойство Мары еще усилилось, когда жрецы и сановники начали шаркать
ногами и переходить с места на место. Старый Фрасаи Тонмаргу заметно
дрожал, и было неизвестно, надолго ли у него хватит выдержки.
  Помощь пришла с неожиданной стороны. Верховный жрец Красного бога
проследовал в передний ряд представителей храмов, столпившихся у подножия
трона.
  - Брат мой, - воззвал он к растерявшемуся жрецу Чококана, - в конце
концов мы все отойдем к Туракаму. Если бы мы чем-то прогневали небеса, то
уже были бы мертвы. Но сейчас у меня в душе не слышен голос моего бога.
Прошу тебя, продолжай.
  Жрец Чококана кивнул, слизнул пот с верхней губы, набрал полную грудь
воздуха и звучным голосом возобновил декламацию следующих строк ритуала.
  Мара с облегчением перевела дух. Стоявший рядом верховный жрец
Джурана бросил на нее понимающий взгляд:
  - Мужайся, Благодетельная. У тебя есть союзники. Мара ответила
коротким кивком. Да, союзники у нее есть, и она даже не всех их знает.
Натиск магов может усилиться, но не все жрецы сдадутся без сопротивления.
В течение столетий колебания государственной политики приучили их к
осторожности. Но если они сейчас проявят слабость и не доведут до конца -
с соблюдением всех требований закона - бракосочетание Джастина и его
последующую коронацию, то огромная доля власти, которой пока еще обладают
храмы, неизбежно перейдет в руки Ассамблеи; жрецы это понимали. Сестры
Сиби стояли на месте, словно создания из царства мертвых, ничуть не
обеспокоенные тем, что императорский дворец может обрушиться им на головы.
  Ответ Джастина на следующий ритуальный вопрос прозвучал сильно и
отчетливо, несмотря на шум очередной атаки. Гром гремел уже не переставая.
Бусина из гирлянды, украшающей трон, выпала из оправы и покатилась вниз по
ступеням пирамиды. В хрустале прозрачного купола зазмеились трещины, и
сверкающие осколки посыпались на мраморный пол.
  Никто, к счастью, не пострадал.
  Мара закрыла глаза. "Держитесь, дети мои", - мысленно заклинала она
жениха и невесту. Рука Хокану крепче сжала ее руку. Мара слабо улыбнулась
в ответ, но улыбка стала более заметной, когда жрецу ответила Джехилья.
Принцесса послушно выполнила все, что от нее требовалось, и не произнесла
лишних слов; как ни хотелось ей опереться на своего новообретенного
супруга, царственной осанки она не утратила.
  Затем были доставлены плетеные клетки с птицами - непременные
атрибуты свадебного обряда - и верховный жрец торжественно разрезал ножом
их тростниковые дверцы.
  Пара птиц вылетела из клеток и устремилась навстречу предложенной им
свободе. "Летите, - пожелала им Мара, - летите, соединяйтесь и будьте
счастливы!"
Когда Мара выходила замуж в первый раз, поведение птиц во время этого
обряда было истолковано всеми как неблагоприятное. От всего сердца она
желала, чтобы на сей раз все было иначе. Она сама и Хокану не подчиняли
свою жизнь приметам, но здесь присутствовали пожилые жрецы, которые верили
в предзнаменования и от традиций не отступали.
  Птицы взвились вверх именно тогда, когда еще один громовой раскат
потряс воздух. В тревоге они взлетели еще выше и вырвались из зала через
пролом в куполе.
  - Благодарение богам, - шепнул Хокану.
  Он пожал руку Мары, желая ее успокоить: слезы у нее бежали ручьями.
Сдерживать свои чувства уже не было сил. Она даже не смогла увидеть, как
двое Имперских Белых в церемониальных доспехах командиров легионов
выступили вперед с мантией, расшитой по краю золотом и отороченной мехом
сарката, - мантией Императора всей Цурануани, которую они возложили на
плечи Джастина.
  Рослый мальчик, казалось, затерялся в пышном облачении. Мара протерла
глаза и с болью вспомнила Ичиндара, который был таким же стройным и
по-детски худощавым и которого в конце концов раздавила тяжесть сана.
  Джастин держался стойко. Он взял Джехилью за руку, словно был от
рождения наделен даром галантного обращения с высокородными дамами, и
повел ее вверх по ступеням престола.
  - Вот уж воистину сын своего отца, - гордо пробормотал Хокану.
  Храмовые певчие сопровождали новобрачных; вместе с ними следовал и
жрец Джурана, который нес императорскую корону на золотой подушке с узором
из драгоценных камней.
  Песнопение то и дело утрачивало плавность, прерывалось и почти
заглушалось грохотом непрерывной магической атаки.
  Удары становились все более частыми.
  Одна из колонн в задней части зала треснула со звуком, похожим на
удар бича. Мара вздрогнула. Она заставила себя сосредоточиться целиком на
зрелище, которое разворачивалось на тронной пирамиде. Но и пренебречь
признаками приближающейся опасности было невозможно: в зале становилось
жарко. С деревянных ограждений у подножия престола, где просителям
полагалось преклонить колени перед Светом Небес, отваливались слои лака.
Каменный пол нагрелся так, что прикосновение к нему грозило ожогом, и
придворные начали переступать с ноги на ногу, когда кожаные подошвы их
сандалий уже не могли защитить от нарастающего жара.
  - Магам чо-джайнов приходится трудно, - шепнул Хокану на ухо Маре.
  Снова грянул гром; стены зала покачнулись. Решительными жестами жрецы
старались успокоить своих собратьев; многие вельможи, стоявшие на тронных
ступенях, выглядели испуганными, но оставались на месте.
  Мара наблюдала, как жрец Лашимы, богини мудрости, выступил вперед,
дабы помазать виски ее сына священным маслом. Его одеяние сбилось набок и
руки дрожали, проливая священное масло на изысканную кайму мантии
Джастина. Джехилья была на грани паники; ее рука, сжимавшая руку супруга,
казалась белой от напряжения. Затем настал черед жреца Баракана; он вручил
Джастину древний золотой императорский меч, который снова явится взорам
избранного общества только на следующей коронации. Джастин высвободил руку
и положил ее на священный клинок, и Мара с болью душевной увидела, как
дрожат пальцы мальчика.
  Она не смела и помыслить о поражении! Рассердившись сама на себя, она
вскинула голову и отважилась взглянуть назад. Маги из Чаккахи стояли у
дверей, но их великолепные крылья уже не были высоко подняты над толпой.
Теперь ее защитники скорчились на полу, произнося встречные заклинания,
которые звучали как неуместное жужжание в нарастающем грохоте ударов
снаружи. Сила инсектоидов была огромна, но даже они не могли бесконечно
выдерживать напор объединившихся магов Ассамблеи. И как бы ни
провоцировали их неприятели на ответный удар, какие бы опасности ни
угрожали крылатым чо-джайнам - их позиция была предельно ясной. Они
подчинялись законам Чаккахи: ни при каких обстоятельствах не использовать
магию для нападения.
  Когда заслоны будут сметены, Ассамблея получит возможность обратить
всю силу своего гнева на собравшихся в зале.
  Странно, но Мара не испытывала страха. Слишком много жертв уже
принесено. Впору было подумать, что риск перестал для нее существовать,
как будто та ее часть, которую повергала в оцепенение близость мучительной
смерти, постепенно выгорела с тех пор, когда обстоятельства загнали ее в
Турил. Свобода от страха за себя наполняла душу несокрушимой уверенностью,
и казалось, что от Мары исходит таинственная сила.
  Даже Хокану смотрел на нее с оттенком зарождающегося благоговения.
Почти не замечая этого, она сделала шаг назад, выйдя из переднего ряда
участников церемонии и шепнув мужу:
  - Поздравь за меня нашего Света Небес, когда корона наконец займет
надлежащее место.
  Хокану не мог скрыть удивление. Выдержка Мары ошеломляла его, хотя он
привык считать, что досконально знает ее характер.
  - Что ты задумала?.. - Его голос был притворно ровным; он уже понял,
что маги-защитники проигрывают битву.
  - Уловку, - чуть слышно ответила она. - Что нам еще остается?
  Он поклонился ей:
  - Благодетельная...
  И потом изумленно следил за тем, как она шла к концу зала. Он не
сомневался, что до последнего вздоха будет вспоминать ее такой, как
сейчас, и восхищаться ее неукротимым духом.
  Однако Мара не сделала ничего необычайного. Она подошла к арочным
дверям зала и почтительно поклонилась каждому из магов чо-джайнов. Им
приходилось отражать слишком сильный натиск, и они не могли себе позволить
отвлекаться: только легким движением передней конечности они ответили на
поклон властительницы. Затем она задержалась у портала и коснулась
запястья каждого из имперских глашатаев, застывших по обе стороны от входа.
  Она коротко переговорила с ними. Хокану, наблюдавший за этим со
своего места, был заинтригован. Что она делает? Мара встретилась с ним
взглядом, и ее глаза сверкнули, будто она хотела сказать: наблюдай за
церемонией.
  Он слегка пожал плечами и повернул лицо к трону. Земля содрогнулась.
Жрецы на возвышении, монотонно тянувшие ритуальный речитатив, запнувшись,
упорно продолжили ритуал. Через наглухо закрытые перегородки в зал
полетели искры. Заслоны были разрушены. Следующий удар окончательно сметет
все защитные устройства.
  Коронация была почти завершена.
  - Слава! - воскликнули жрецы. Они поклонились, и в этот миг закачался
пол, словно уходя из-под ног. - Слава!..
  Верховный жрец Чококана высоко поднял корону и поспешно произнес
слова благословения.
  Сверкнула молния. Камень выпал из купола и ударился об агатовый
настил пола. Корона выскользнула из ослабевших пальцев жреца и легла -
хотя и криво - на рыжую голову Джастина.
  Обряд был завершен. Наследник Акомы, дитя раба, получил священные
императорские регалии Цурануани, и никакая сила, кроме силы небес, не
могла низвергнуть его помазанное величество.
  - Слава! - хором выкрикнули жрецы. - Славься, Джастин, Девяносто
Второй Император и Свет Небес!
  Их голоса смешались со всесокрушающим раскатом грома, и тогда Мара
скомандовала глашатаям:
  - Вперед!
  Сверкая золотом церемониальных кафтанов и подгоняемые завывающими
порывами ветра, глашатаи тронулись со своих постов. В тот самый момент,
когда маги чо-джайнов приникли к полу, глашатаи схватились за кольца
дверных створок и распахнули их настежь.
  Не отступив перед надвигающейся стеной черноризцев, они исполнили
ритуальный поклон с таким совершенством, словно каждый из них был
зеркальным отражением другого.
  - Слава новому Свету Небес! - в унисон провозгласили они. Смертельно
бледные, но непоколебимые, они выпрямились, и один из них - у кого голос
был более внушительным - обратился к атакующим:
  - Всемогущие из Ассамблеи, слушайте меня! Сим повелением вы вызваны
на Имперский Суд.
  Черноризцы, образующие передовые ряды, споткнулись и застыли на месте.
  - Вызваны?! - возопил ошеломленный Мотеха. Его багровое лицо
покрылось обильным потом. - Кем?
  Имперские глашатаи были хорошо вымуштрованы и знали, как следует
держаться перед лицом заносчивых придворных. Они снова исполнили
безупречные поклоны:
  - Светом Небес, Всемогущий.
  - Что-о-о? - Вперед рванулся Севеан; его собратья толпились у него за
спиной.
  Глашатаи сохраняли достоинство. С возвышения донесся голос имперского
сенешаля, стоявшего рядом с верховными жрецами:
  - Джастин! Девяносто Второй Император!
  Брызгая слюной, Мотеха прошипел нечто неразборчивое; Севеан
остолбенел. Хочокена - впервые в жизни - лишился дара речи, и даже суровый
Шимони не подумал о том, чтобы решить дело с помощью магии, когда все
находящиеся в зале склонились перед законным монархом.
  С пола медленно поднимались две странные фигуры - обессилевшие вконец
двое магов из Чаккахи. Мара стояла между ними, стараясь скрыть ликование.
Глашатаи великолепно справились со своей миссией. Они выглядели столь
уверенно, что казалось очевидным: защитные заслоны не уничтожены, а сняты
умышленно.
  - У нас не осталось сил, - едва слышно шепнул властительнице Акомы
маг из Чаккахи, стоявший слева от нее.
  Мара сделала умиротворяющий жест.
  - Великая Игра... - тихо откликнулась она. - Теперь нам всем придется
играть или погибнуть.


                                  Глава 17

  ИМПЕРАТОР

  Черноризцы разинули рты.
  По обе стороны от входа в Тронный зал стояли навытяжку Имперские
Белые в доспехах с золотой каймой. Нигде не было видно воинов в одежде
цветов Акомы или Шиндзаваи, которых маги рассчитывали здесь обнаружить.
  Они ожидали застать какие-то отголоски сражения: можно было
предположить, что солдаты победившей стороны продолжат охрану своего
предводителя, пока побежденные не присягнут на верность новому монарху. Во
всяком случае, именно так разрешались споры о престолонаследии в прошлом.
Однако Благодетельная не стала прибегать к принуждению для достижения
своего триумфа. Никто не вырвался из толпы, чтобы броситься к ногам
черноризцев и воззвать к их милосердию, умоляя Всемогущих отменить
незаконный захват власти, учиненный Марой. Более того, если на каком-то из
лиц и можно было уловить признаки неудовольствия, так причиной тому
оказались сами маги, а точнее, их опрометчивое вторжение. Все выглядело
так, будто каждый из присутствующих состоял в заговоре с Марой, и в
результате она добилась всего, чего хотела.
  Загремели барабаны; в их грохоте потонул возглас Мотехи, требовавшего
тишины. Он размахивал воздетыми вверх руками, но ничего этим не добился. А
тут еще, к немалому раздражению его собратьев, затрубили фанфары и горны,
и их оглушительный рев разнесся над городом, не слышавшим ничего подобного
со дня смерти Ичиндара; этот рев заглушил даже стук камней, вылетающих из
осадных орудий и ударяющихся о стены города.
  Стоявший чуть позади авангарда Всемогущих, Хочокена наклонился, чтобы
поделиться с Шимони своими соображениями:
  - Должно быть, слуги пробрались сюда загодя, чтобы все приготовить.
Это дело не на один час.
  Хотя его слова не предназначались для общего сведения, первым
откликнулся Севеан:
  - Ты имеешь в виду, что все было основательно спланировано?
  Шимони взглянул на собрата с плохо скрытым презрением:
  - В отличие от всех других правителей Империи Мара из Акомы никогда
ничего не достигала без основательно продуманного плана.
  Фанфары смолкли. Наступила тишина.
  - Вас вызывают, - напомнили имперские глашатаи, отступив, чтобы
освободить проход. Между рядами вельмож и должностных лиц, находившихся в
зале, образовался длинный узкий коридор. Взбешенный Мотеха поспешил
вперед; прочие маги следовали за ним по пятам, с изумлением оглядываясь по
сторонам. Вид персон, собравшихся в парадной части зала, производил
внушительное впечатление.
  У подножия престола стояли при всех регалиях верховные жрецы и жрицы
Двадцати Богов Верхнего Неба и Двадцати Богов Нижнего Неба. Согласно
обычаю, в таком составе они созывались только по случаю коронации или
похорон Императора.
  Их лица обрамляли высокие причудливые головные уборы, сверкающие
лаком, драгоценными камнями и редкостными металлами. Каждого из жрецов
сопровождала пара служителей, имеющих при себе всю обрядовую утварь,
которая могла потребоваться их патрону. Их одеяния также были украшены
драгоценными камнями, металлическими накладками или развевающимися
шелковыми лентами. Только одежда Сестер Сиби отличалась простотой: их
черные балахоны и капюшоны, скрывающие лица, составляли зловещий контраст
с роскошью плюмажей и облачений. Жреческое сословие было представлено во
всей полноте.
  Тут уж и Всемогущих обуял невольный трепет.
  Хочокена передвинулся поближе к Фумите и Шимони. Требовалось
обсудить, с чего это жрецы вдруг решили так красноречиво
засвидетельствовать поддержку, которую храмы оказывают Маре в ее интригах.
При том что ни один жрец не мог бы выстоять в единоборстве с любым из
магов, даже Всемогущие были обязаны выказывать почтение верховным отцам
настоятелям храмов Туракаму и Джастура, а также Сестрам Сиби. Колдовское
искусство сохранило Тронный зал в неприкосновенности, несмотря на
мощнейшую магию Ассамблеи. В своей непочтительности к воле небес Хочокена
никогда не заходил так далеко, чтобы сбрасывать со счетов благоволение
богов.
  Осторожность не помешает, решил он.
  В воздухе пахло дымком ароматических курений. Мраморный пол был усеян
пылью от потрескавшейся штукатурки и сверкающими осколками стекла от
разбитых верхних окон. Эти последствия штурма не могли отвлечь внимание
магов, приближающихся к императорскому трону, от других примет
разыгравшихся здесь событий. От их взглядов не укрылись ни две пустые
тростниковые клетки, украшенные гирляндами из белых лент, ни кучка
покрывал на ковре, недавно снятых с головы невесты, как того требовал
освященный веками ритуал бракосочетания в знатных домах.
  Когда приунывшая делегация Всемогущих достигла ограждения, где обычно
останавливались просители, имперский глашатай трижды ударил о пол
бронзовым жезлом и трижды провозгласил:
  - Джастин, Девяносто Второй Император!
  Воины императорской почетной гвардии, блистающие золотом доспехов,
преклонили колени, присягая на верность новому монарху, когда с трона
поднялся мальчик в сверкающем церемониальном облачении. Собравшиеся
вельможи также опустились на колени. Мальчик, как видно, не чувствовал
растерянности; плечи он держал прямо, а голову высоко поднятой, несмотря
на солидный вес его золотых доспехов и массивной короны, усыпанной
крупными топазами. Когда маги подошли к подножию престола и остановились,
Джастин протянул руку своей супруге. Джехилья поднялась на ноги и встала
рядом с ним - отныне уже не принцесса, а Императрица во всем величии
своего титула; об этом говорил алмазный обруч, надетый поверх ее
венчального головного убора.
  Мотеха побелел. Некоторые маги из тех, что явились вместе с ним,
поклонились в пояс - по традиции именно так Всемогущим полагалось выражать
свое почтение Свету Небес. Шимони, Фумита и Хочокена были в числе первых,
кто воздал царственным новобрачным должные почести; немало нашлось и
таких, которые еще только приходили в себя от ошеломления.
  Наконец Мотеха обрел голос:
  - Что это за маскарад?
  Вперед выступил верховный жрец Джурана; его лицо выражало явное
неодобрение, когда он ответил:
  - Мы пришли, чтобы почтить нового Императора, Всемогущий. - Его
следующие слова были подчеркнуто многозначительными:
  - Что является бесспорным долгом каждого.
  Севеан возмутился:
  - По какому праву этот... мальчик претендует на власть в Цурануани? -
Он указал пальцем на Джастина, но глаза его выискивали властительницу
Мару, которая перешла к основанию тронной пирамиды и остановилась там в
окружении жрецов; наряд властительницы был столь же великолепным, как у ее
сына.
  Она не снизошла до ответа, но позволила верховному жрецу Джурана
высказаться вместо нее:
  - Джастин является кровным родственником покойного Императора; его
официальное принятие в семью Ичиндара состоялось - как предписывает закон,
- когда его мать получила титул Слуги Империи. - С этими словами жрец
почтительно поклонился Маре. - Он избранный супруг Императрицы Джехильи,
прямой наследницы Ичиндара, и брачный союз заключен с разрешения госпожи
Тамары, которая по традиции и закону считалась консортом-соправительницей
Ичиндара. Все было исполнено в соответствии с законами человеческими и с
высшим законом небес. Хотя обряд проводился с некоторой поспешностью,
свадебный ритуал был полностью соблюден.
  Один из самых яростных традиционалистов, властитель Сетарк из
Укудаби, проник в зал следом за Всемогущими - через двойные двери, которые
оставались открытыми. Он и его войско размещались внутри города, готовые
прийти на помощь Джиро, если Омекан потерпит неудачу при штурме городских
стен. С трудом дождавшись окончания речи жреца об основаниях притязаний
Джастина, он злобно выкрикнул:
  - Высший Совет никогда не ратифицирует этот выбор!
  Жрецы и маги сверлили друг друга взглядами в напряженном
противостоянии. Вспышка властителя Сетарка заставила каждого осознать,
перед каким выбором стоит Империя: либо признать Джастина новым Светом
Небес, либо прибегнуть к силе оружия. Тогда наиболее могущественные
вельможи ради захвата власти столкнут страну в хаос кровопролитных битв.
  Сейчас, когда войско Омекана шло приступом на стены Кентосани, всем
становилось очевидно, сколь губительно было бы второе решение. И те маги,
которые прислушивались к голосу рассудка - а все-таки именно они
составляли большинство, - отнюдь не стремились по уши влезть в политику.
Они не участвовали в захватывающей Игре Совета: они были выше ее.
  Круто развернувшись, Акани поспешил выйти вперед. Только
взметнувшиеся полы его хламиды нарушали всеобщую каменную неподвижность.
Он занял позицию рядом с Мотехой и голосом испытанного оратора
провозгласил:
  - Возникает опасение, что ваш расчет на ратификацию окажется не таким
уж бесспорным. В хрониках записано, что Высший Совет был распущен
Девяносто Первым Императором, Светом Небес, и, несмотря на многократные
петиции, не был созван снова.
  Верховный жрец Чококана поклонился весьма учтиво, но его голос звучал
твердо:
  - Узаконенные формальности соблюдены. Порядок наследования
установлен. Джастин из Акомы провозглашен Девяносто Вторым Светом Небес, и
сами боги будут его судьями. Его восхождение к золотому трону - вопрос
решенный, и любого, кто посмеет противиться его власти, храмы отвергнут
как виновного в ереси. - Он в упор взглянул на Мотеху и договорил:
  - Даже если таковым окажется Всемогущий.
  Ярость Мотехи возросла еще больше.
  - Да как ты смеешь!..
  Тогда раздался скрипучий голос, режущий уши, как крик боли:
  - Не противься нам. Всемогущий.
  Робкие подобострастно пригнулись; кто посмелее - обернулись к
закутанной в саван фигуре старшей из Сестер Сиби: это ее слова раздались
из глубины капюшона. Никто никогда не видел ее лица; считалось, что в
Сестрах воплощается сама смерть, когда они вступают в храм своей богини.
  - Уж не желаешь ли ты, чтобы мы спустили с цепи своих Безумных
Плясунов в вашем Городе Магов?
  Многие вздрогнули при упоминании воинов, состоящих на службе у
смерти. Простое прикосновение этих "плясунов" несло неминуемую гибель,
когда они прыгали и крутились; а останавливались они лишь тогда, когда
сами умирали от изнеможения.
  Рукой, одетой в латную рукавицу, верховный жрец Джастура ударил себя
по груди, защищенной металлическим панцирем:
  - И не желаешь ли ты повстречаться лицом к лицу с моими
жрецами-воинами? Нам мало чего приходится опасаться в вашей магии.
Всемогущий, когда наш бог становится для нас щитом. Сможете ли вы выстоять
против наших благословенных боевых молотов, когда мы сравняем с землей
стены вашего города?
  Мотеху обуревали такие же чувства, какие испытывал бы на его месте
любой цурани. Опыт прожитых лет не смог вполне изгнать из его души
верования, внушенные ему с детских лет. Пытаясь найти основу для согласия,
он объявил:
  - Мы не оспариваем законность коронации Императора Джастина.
  Переломив себя, он снизошел до поклона, хотя и несколько запоздалого.
Выпрямившись, он направил указательный палец в сторону властительницы,
стоявшей у подножия тронной пирамиды, - женщины, чьи деяния выходили за
все мыслимые рамки.
  - Властительница Мара из Акомы, - начал он официальным речитативом, -
ты постоянно нарушала традиции, и в конце концов смрад твоих поступков
стал оскорбительным для обоняния наших предков. Ты спряталась за броней
своего титула, злоупотребила народным мнением и породила смуту в рядах
Ассамблеи - и все это с целью нарушить наш указ, воспрещающий тебе воевать
против дома Анасати. Твои войска начали сражение на равнине Нашика, и
властитель Джиро убит твоим мужем. Я объявляю тебя виновной, и, будучи
членом Ассамблеи Всемогущих, я уполномочен исполнить то, что большинством
Ассамблеи признано наилучшим для Империи. Мы, маги, не подчиняемся закону!
Твой сын будет Императором; пусть он живет долго и правит мудро, но тебе
не удастся красоваться здесь в роли регента!
  - А кого ты хотел бы видеть на месте Мары? - язвительно спросил
Шимони. - Омекана?
  Ответа он не получил. Не встречая противодействия со стороны своих
собратьев, Мотеха высоко поднял руки. Вокруг его кулаков засверкали
зеленые искры, и он начал нараспев произносить заклинание на древнем
языке, известном только матам.
  Хочокена и Шимони вздрогнули, услышав начало заклинания. Акани
поспешил сделать шаг в сторону. Фумита воскликнул:
  - Нет!
  Мотеха продолжал песнопение, уверенный в своей изначальной правоте.
  Мара побледнела, но не заколебалась и не обратилась в бегство. Огни
колдовских сил, призываемых Мотехой, пробегали мимо ее лица, отражаясь в
глазах властительницы. Она спокойно произнесла какие-то слова, которых не
расслышали даже стоявшие поблизости.
  Губы Мотехи презрительно искривились, и в промежутке между
ритуальными фразами он крикнул:
  - Молитва не спасет тебя, властительница! И жрецы тоже не спасут, к
каким бы силам они ни прибегли для возведения заслонов вокруг этого зала!
Они не помешали нам войти, и теперь тебе могут помочь только боги... но
никто, кроме них.
  - Жрецы не имеют никакого отношения к заслонам! - отчеканила Мара. -
Ты можешь насылать на меня свои чары, Мотеха, но прислушайся к
предупреждению. Твоя магия никому не причинит вреда, и уж меньше всего она
повредит мне.
  Лицо Мотехи исказилось от ярости. Эта особа даже не испугана! Ее
гибель будет мучительной, решил он, набрав полную грудь воздуха, чтобы
выговорить фразу, которая пошлет к цели накопленные смертельные чары.
Властительницу Акомы настигнет заслуженное наказание! Чары испепелят ее на
месте.
  Только сейчас ощутив, сколь близка опасность, Мара закрыла глаза.
  - Нет! - послышался голос, в котором не было ничего человеческого.
Его звучание кинуло в озноб всех присутствующих. Две фигуры, до этой
минуты скрытые за группой пестро разодетых жрецов, поднялись в полный рост
с обеих сторон от Мары. Их тела были испещрены многоцветными узорами; в
воздухе раздался хлопок, когда они развернули вверх свои длинные - более
двенадцати футов - радужные крылья. Самые роскошные наряды цуранских
придворных могли показаться аляповатыми и безвкусными по сравнению с
величественной красотой убранства магов чо-джайнов.
  - Никто не тронет властительницу Мару! - в унисон прогремели оба
существа. - Она находится под защитой магов из Чаккахи!
  У Фумиты невольно вырвался возглас:
  - Запретное! Дочь моя, что ты наделала?
  Мотеха застыл на месте; силы, которые он призвал, таяли и
рассеивались в воздухе. Заклинание так и осталось незавершенным, а
необходимую для ворожбы сосредоточенность как ветром сдуло. Другие маги
побледнели от страха, когда до них дошел смысл происходящего.
  - Госпожу Мару не в чем упрекнуть, - возразили крылатые маги; их
голоса звучали, словно две бесценные флейты. - То, что древний пакт
нарушен, - это дело ваших рук, маги человеческой расы, ибо королевы
чо-джайнов во всей Империи свято соблюдали условия договора, пока вы не
разрушили улей. До этого магическое искусство ни разу не было использовано
в интересах Мары и никакая помощь извне ей не оказывалась. Стыд вам и
позор! Этот зал защищало искусство чо-джайнов. В других краях, за
пределами Цурануани, наши познания далеко продвинулись вперед. В умении
защищать и защищаться вы, люди, отстали от нас. Если мы сочтем
необходимым, маги Чаккахи смогут оберегать госпожу Мару от ваших
смертоносных чар в течение всего отпущенного ей срока земного
существования.
  Черноризцы заколебались. Никогда раньше ни один человек, не одаренный
способностями мага, не отваживался пойти наперекор воле Ассамблеи, да еще
измыслить столь коварный план - хитростью заставить самих магов нарушить
договор, который их предшественники навязали чо-джайнам!
  Никто из черноризцев не усомнился в способностях магов Чаккахи:
чо-джайны не могли лгать. А по их утверждению, у них имелись в
распоряжении средства, чтобы лишить силы самые разрушительные заклинания
из арсенала Всемогущих. Каждый новичок, желающий быть принятым в
Ассамблею, изучал старинные рукописи: однако многие, даже будучи удостоены
права носить черную хламиду, потерпели неудачу при попытке понять значение
отметин на панцирях магов из расы чо-джайнов. Их узоры становились все
более сложными по мере восхождения к вершинам мастерства, а те двое, что
помогали Маре, шлифовали свое искусство долгие годы и достигли
невообразимого могущества.
  Однако черноризцы не собирались отступать. Верховный жрец Чококана
сотворил оберегающий знак, когда Севеан заорал на чо-джайнов:
  - Вы здесь чужаки! Как вы смеете прибегать к своему ремеслу для
защиты приговоренной к смерти!
  - Подождите!..
  Все взгляды обратились к Маре, когда она смело шагнула вперед, словно
принимая бразды правления в том новом порядке, который она мечтала
учредить. Ее шарф с золотой каймой служил свидетельством нового ранга -
Регента Империи, хотя официально ее никто пока на эту должность не
назначал.
  - У меня есть предложение, - возвестила она.
  В зале наступила тишина. Все пожирали глазами женщину, которая была
Слугой Империи: все ждали, что она скажет.

  ***

  Мара спрятала свои сомнения в самых тайных глубинах сердца. Что бы ни
говорили маги из Чаккахи, но на самом деле они истощили свои силы, возводя
магические заслоны вокруг Палаты. Разумеется, после долгого отдыха они
снова получат возможность защищать Мару. Сказанное ими было чистой
правдой, но черноризцы поняли их превратно, на что и был расчет. За
прошедшие столетия чо-джайны не только достигли многого в магическом
искусстве; они также научились лучше понимать своих врагов. Они весьма
умело подобрали слова, и черноризцы им поверили, но сами-то они имели в
виду другое: если улей-дом в Чаккахе пришлет в Кентосани подкрепление,
никто из Ассамблеи Мару и пальцем тронуть не сможет.
  Но теперь все, что оставалось в ее силах, - это хранить видимость
уверенности и по возможности удерживать противников в состоянии
растерянности. Ни в коем случае нельзя было допускать, чтобы способности
магов из Чаккахи подверглись какому бы то ни было испытанию. Единственный
барьер между Марой и ужасной смертью сейчас можно было возвести только из
слов, блефа и политики Большой Игры. А черноризцы не были глупцами. Мара
внутренне подобралась и сама ответила Севеану:
  - Маги из расы чо-джайнов не "позволили себе" никаких беззаконий! Они
лишь действуют в интересах правосудия. Посольство из Чаккахи прибыло с
иском о возмещении ущерба, причиненного их предкам за все годы угнетения.
  Мотеха затряс кулаком:
  - Это - Запретное! Любой чо-джайн в Империи, который становится на
сторону мятежника, - клятвопреступник! Великий Договор между расами
существует уже тысячи лет!
  - Тысячи лет жестокости! - перебила его Мара. Вот что такое ваше
драгоценное "Запретное"! Гнусное преступление против расы, которая только
в том и провинилась, что сопротивлялась хищническому завоеванию своих
земель! Я совершила путешествие в Турил. Я видела, как живут чо-джайны в
Чаккахе. Кто из вас, маги, может сказать то же о себе?
  Мара обошлась без почтительного обращения "Всемогущие", и это не
осталось без внимания окружающих. Многие властители ахнули. Имперские
Белые еще больше подтянулись, а Джехилья и Джастин потихоньку пожали друг
другу руки.
  Жрецы сохраняли торжественную невозмутимость, и Мара продолжила:
  - Я наслаждалась красотой городов, построенных с помощью магических
сил, и убедилась в миролюбии великого народа чо-джайнов. Я видела то, что
наша хваленая Империя похитила у чо-джайнов, и решила вернуть им
украденное.
  Хочокена прочистил горло:
  - Властительница Мара, у тебя до сих пор оставались союзники в наших
рядах. Но это... бесстыдство, - он жестом указал на магов чо-джайнов, -
объединит нас всех до одного.
  - Разве вы уже не объединились? - саркастически бросила Мара. - Разве
уничтожение моего паланкина и смерть моих ближайших сподвижников не
доказывает, что Ассамблея приняла решение казнить меня?
  Тут кое-кто из Всемогущих неловко заерзал: то, что Тапек натворил
сгоряча, не получило одобрения у большинства магов. Но Ассамблея была
истинно цуранским порождением: если даже один из ее членов опозорил свой
ранг - это ни в коем случае нельзя признавать открыто.
  Мара прищурила глаза:
  - Что касается "бесстыдства" - так это нелепое обвинение! В чем тут
бесстыдство? - Она с благодарностью взглянула на обоих крылатых чародеев.
- В том, что эти благородные создания, не таящие зла ни против кого из вас
- и это несмотря на все бедствия, которые вы обрушили на их расу, -
прибегают к помощи своего искусства, более могучего, чем ваше? - Яростным
шепотом она бросила обвинение прямо в лицо тучному магу:
  - Хочокена, как смеет упрекать кого-то в бесстыдстве сообщество,
которое имеет обыкновение убивать детей, наделенных магическим даром, если
эти дети - девочки?
  При раскрытии этой тайны несколько черноризцев ахнули. Мотеха вихрем
развернулся и обратился к стоявшему рядом солдату.
  - Убей ее! - скомандовал он. - Я приказываю!
  Военачальник Имперских Белых сделал несколько шагов и остановился,
загородив собою Мару; его меч наполовину был извлечен из ножен.
  - Я зарублю первого человека - будь он солдат или маг, - который
нападет на Слугу Империи, даже если эта попытка будет стоить мне жизни.
Моя жизнь и честь посвящены защите монаршей семьи. Богами клянусь, я не
нарушу свой первейший долг.
  Мотеха не раскричался, но вокруг него начали растекаться волны
магической силы, когда он потребовал:
  - Отойди!
  Имперский военачальник не дрогнув встретил властный взгляд мага:
  - Не отойду, Всемогущий.
  Решительным жестом он подал сигнал, и другие воины в белом сомкнули
ряды вокруг тронной пирамиды. Они были облачены в церемониальные парадные
доспехи, но клинки их мечей, единым движением выхваченных из ножен, были
остры. Вырвавшись из плотной кучки магов, Акани остановил единственного
воина, который с перепугу собрался уже исполнить приказ Мотехи:
  - Нет, погоди!..
  Мотеха набросился на собрата, словно на злейшего врага:
  - Ты преступаешь закон!
  - Я бы предпочел не превращать императорский дворец в склеп, если ты
не возражаешь. - Молодой маг с сожалением взглянул на Мару:
  - Благодетельная, мы попали в опасный тупик. - Он указал на
толпившихся позади него Всемогущих, из которых многие жаждали расправиться
с ней немедленно, на сотню Имперских Белых и на двух чо-джайнов, у которых
то ли было, то ли не было достаточно сил, чтобы держать оборону. - Если мы
не найдем быстрого решения, многие погибнут. - Он улыбнулся, но улыбка
получилась невеселая. - Я не знаю, следует ли нам поверить на слово твоим
друзьям, чо-джайнам, или все-таки устроить состязание и определить, чье
магическое искусство сильнее. - Он взглянул на Мотеху. - Но, учитывая
трудности, которые нам пришлось преодолеть ради того, чтобы войти в этот
самый зал, я подозреваю, что результат будет весьма плачевным. - Он снова
перевел взгляд на Мару, и нельзя сказать, что в этом взгляде совсем не
было теплоты. - Я не сомневаюсь, что ты хочешь жить и направлять шаги
своего сына на пути к возмужанию. - Он вздохнул и признал очевидное:
  - В Ассамблее есть такие, которые готовы жизнь свою положить, лишь бы
немедленно покарать тебя за этот мятеж. Другие предпочитают мир; они были
бы рады использовать возможность расширить наши познания и научиться тому,
что смогут нам предложить чо-джаины. Я призываю каждого человека, каждого
мага сделать шаг назад и воздержаться от бесполезного разрушения, пока мы
не рассмотрим все другие возможности.
  Маг из Чаккахи, стоявший справа от Мары, свернул свои крылья; его
напарник сделал то же и сказал:
  - Этому, вероятно, мы можем поспособствовать. Он добавил некое
заклинание на своем родном языке и помахал короткими передними
конечностями. По залу пронеслось непривычное дуновение, и накал страстей у
обеих противоборствующих сторон начал ослабевать.
  Мотеха пытался удержать в себе клокочущий гнев.
  - Эй, существо!.. - возопил он. - Прекрати свои...
  Однако возглас замер у него в глотке. Против воли мага искаженные
черты его лица разгладились и приобрели умиротворенное выражение.
  Чародей из расы чо-джайнов мягко упрекнул его:
  - Маг, твоя ярость туманит рассудок. Пусть душевное равновесие
навечно станет моим тебе подарком.
  Акани присматривался к великолепной вязи узоров на хитиновых
панцирях, теперь прикрытых сложенными крыльями, как прозрачным покрывалом.
Он ощущал, как спадает с души бремя тяжкого предчувствия неминуемой и
бессмысленной бойни.
  - При всем моем почтении к традициям Империи, - обратился он к
собратьям-магам, - я, кажется, чувствую, что может нам открыться в этих
эмиссарах из Чаккахи. Смотрите и слушайте очень внимательно. Они приносят
нам нечто... редкое. Специально для Мотехи он добавил:
  - Для нас их присутствие не оскорбительно. Мы будем глупцами, если
станем слепо цепляться за традиции и не вникнем в чудеса, которые нам
предлагаются.
  Хочокена продвинулся вперед:
  - Да, я тоже это чувствую. - Он вздохнул. - Я испытываю и преклонение
перед чудом, и... - признание далось ему нелегко, - и стыд.
  Наступившую тишину разрушила Мара:
  - Может ли кто-нибудь из Всемогущих отрицать простую истину, что этот
акт доброты не имеет ничего общего с ненавистью и озлоблением?
  Хочокена дождался, пока успокоительная волна окатит его целиком. Он
улыбнулся:
  - Нет. - Потом его прагматизм снова заявил о себе. - Тем не менее все
не так просто. Восхождение твоего сына на Небесный Трон, может быть, и
соответствует закону. Но твои прегрешения. Благодетельная... это нечто
неслыханное. Боюсь, нас ничто не склонит к прощению, властительница Мара.
  Среди некоторых властителей, находившихся в зале, снова начались
приглушенные разговоры, но открытого несогласия не высказывал никто.
Однако Мотеха добавил:
  - Позиция Ассамблеи должна быть ясной для всех. Мы не можем признать
регентом Джастина правительницу, которая выказала нам открытое
неповиновение. Это будет опасным примером. Мы поставлены над законом, но
для этого имеются веские основания. - Он смотрел на Мару спокойно: под
влиянием магии чо-джайнов весь его мстительный пыл рассеялся без следа. -
Я признал коронацию Джастина, но это не освобождает властительницу Мару от
ответственности за ее непослушание. Нарушив наш указ, она тем самым
нарушила закон! - Его глаза встретились с глазами Мары. - Ты опозоришь
свой ранг и своих предков, если спрячешься за барьером чужой магии,
властительница Акомы! Ты должна отвергнуть защиту чо-джайнов и добровольно
принять заслуженную тобой кару. Правосудие должно совершиться.
  - Конечно, - мягко сказала Мара. Она сохраняла уверенную осанку
только по привычке. У нее больше не осталось никаких средств защиты:
только она одна находилась достаточно близко от магов-заступников, чтобы
уловить легкую дрожь изнеможения, пробежавшую вдоль их тел. Они уже не
могли бросить на чашу весов никакое новое чудо. Так тихо, что ее могли
услышать лишь те, кто стоял ближе всех к ней и магам, она сказала крылатым
чо-джайнам:
  - Вы сделали все, что было в ваших силах. Вы добились пересмотра
условий Великого Договора, что бы ни стало со мной потом.
  Маг, стоявший слева, погладил ее по руке легким касанием передней
конечности.
  "Госпожа, - мысленно услышала она его слова, не произнесенные вслух,
- среди нашего народа никогда не умрет память о тебе".
  Мара заставила себя горделиво поднять голову. Обращаясь ко всем
присутствующим, она сказала:
  - Некогда я собиралась посвятить свою жизнь служению Лашиме в ее
храме. Но судьба распорядилась иначе, и мне пришлось принять мантию Акомы.
Я хочу, чтобы меня услышали. Боги доверили моему попечению нечто большее,
чем дом и семью. - Ее голос набирал силу; он достигал самых дальних
уголков зала. - Я позволяла себе изменять традиции, которые держали нас в
оковах застоя. Я видела жестокость, несправедливость и бессмысленную
гибель людей, которые могли бы прожить достойную жизнь. Поэтому я взяла на
себя труд повитухи в деле возрождения, без которого мы как народ прекратим
свое существование. - Она перевела дыхание, и никто не перебил ее. - Вы
все знаете, каких врагов мне удалось одолеть. Это были разные люди, и ум у
них был разный: у кого-то - низкий, у кого-то - блистательный.
  Она переводила взгляд с одного лица на другое и видела, что ее призыв
затронул души некоторых из стоящих перед ней. Мотеха и многие другие
слушали, не выражая никаких чувств.
  - Во все времена наши правящие властители жаждали власти ради
почестей, ради престижа, ради собственного удовольствия; мысль о том,
какие страдания приходится при этом выносить их подданным, попросту не
приходила им в голову. Наши благородные семьи и кланы играют в Игру Совета
ради ставок, которые в конечном счете приводят к кровопролитию, не
имеющему никакой другой цели! Убить меня во имя правосудия, прежде чем мой
сын достигнет совершеннолетия и сможет править без помощи регента, - это
значит обречь наш народ на дальнейший застой и разрушение. Империя
погибнет по нашей вине. Такова цена моей смерти, Всемогущие. Такова
эпитафия, которую ваше правосудие сможет начертать на могиле будущего
великой страны. Такова цена, которую наш народ будет вынужден уплатить за
вашу привилегию - право творить произвол без оглядки на закон!
  Наступила гнетущая тишина. Каждый обдумывал сказанное Марой. Жрецы за
ее спиной смешали свои ряды и перешептывались друг с другом. Гордость
запрещала Маре оглядеться вокруг. На лице Хокану она уловила суровую
озабоченность, но не смела даже на мгновение остановить на нем свой
взгляд: если она сейчас встретится с ним глазами, то утратит самообладание
и расплачется на глазах у всех.
  Мара стояла неподвижно, словно статуя, как подобало Слуге Империи и
дочери Акомы, и готовилась принять свою судьбу.
  Всемогущих снова обуяло беспокойство: умиротворяющие чары чо-джайнов
ослабевали.
  - На этот раз она зашла слишком далеко, - пробормотал Шимони. - Ее не
могут спасти никакие ссылки на закон именно потому, что наша Ассамблея
закону не подвластна. Это нельзя истолковывать как привилегию. Это наше
право!
  Фумита отвернулся; Хочокена выглядел подавленным.
  Севеан провозгласил:
  - Ты умрешь, госпожа Мара. Когда мы уничтожим тебя, жрецы вернутся в
свои храмы, где им и надлежит находиться, а политику оставят другим. -
Указав на верховного жреца из храма Джастура и на Сестер Сиби, он
продолжил речь:
  - Или пускай они воспротивятся нам, если чувствуют, что таков их
долг. Мы еще превосходим их умением и силой! Наше могущество разбило
заслоны, поставленные вокруг этого зала! А теперь о тех, кто возводил эти
заслоны. Отвергни помощь этих посланцев из Чаккахи, иначе они погибнут
вместе с тобой. Возможно, в чужих краях чоджайны научились лгать! Я
утверждаю, госпожа Мара, что ты пытаешься ввести нас в заблуждение и что у
тебя нет средств для защиты.
  На мгновение Мотеха растерялся. Но потом его лицо опять затвердело.
Он пристально вглядывался в магов Чаккахи и видел, что они не делают
никаких движений, чтобы защитить властительницу Мару. Мотеха снова поднял
руки, и снова его волшебство породило зеленую змеящуюся вспышку. Он
приступил к монотонному заклинанию, сосредоточив всю свою волю и все
негодование против Мары. На этот раз ничто не могло остановить Мотеху и
его соратников;
Слугу Империи ждала верная смерть.
  Жрецы заметно приуныли. Многие из них попятились, словно пытались
отойти от Слуги Империи на безопасное расстояние. Боль и страдание были
написаны на лице Хокану, пока его первый советник, Догонди, не встал между
Хокану и Марой, загородив ее собой от его взгляда.
  - Не смотри, господин, - тихо сказал он.
  Сидевшая на троне Джехилья вцепилась в руку Джастина, а мальчик не
отрывал от матери широко открытых глаз, в которых не осталось и тени
страха.
  - Всемогущие заплатят за это, - ровным голосом произнес юный
Император. - Если они ее убьют, я позабочусь, чтобы им пришел конец!
  Джехилья испуганно дернула его за руку:
  - Ш-ш-ш! Они тебя услышат!
  Но Всемогущие не обратили внимания на детей, возведенных на
императорский престол. Они сплотились, словно образовав единое целое, и
присоединили свои голоса к заклинанию Мотехи.
  Только трое оставались в стороне, когда декламация рокового
заклинания близилась к завершению: Хочокена, имевший самый жалкий вид;
Шимони, чье суровое лицо исказилось от сожаления, и Фумита, который не мог
полностью разорвать узы, связывающие его с семьей, и принять участие в
убийстве женщины, ставшей женой его сына.
  Мара стояла все так же неподвижно у подножия престола. По обе стороны
от нее скорчились маги из Чаккахи со сложенными крыльями. Позади, Мары
стоял верховный жрец бога Туракаму, старый и морщинистый, но не согбенный
годами; церемониальные регалии придавали ему особую внушительность. Он
положил худую руку на плечо Мары - как бы желая ободрить ту, которая скоро
будет приветствовать его небесного господина, - в тот самый миг, когда
Мотеха широко распростер руки.
  Зеленый свет полыхнул ослепительным блеском, и звук, потрясший
воздух, заставил многих аристократов из передних рядов в страхе броситься
на пол ничком. Мара и жрец исчезли в самом средоточии беснующегося
магического огня, от которого камень раскалялся докрасна и плавился. Одна
из колонн свалилась, как тонкая свеча, а мраморный пол вспучился и
растекся, подобно лаве.
  - Пусть видят все, какова цена неповиновения Всемогущим! - выкрикнул
Мотеха.
  Свечение погасло. Глаза у присутствующих болели и слезились, однако
они смогли разглядеть круг обугленного пола. Кроме того, все почувствовали
волны жара от раскаленного камня, из-за которых воздух колыхался и мерцал.
Внутри этого круга, где, казалось, только что бесчинствовали стихии,
стояла властительница, целая и невредимая. Ее наряд оставался безупречно
белым; ни один волосок прически не сдвинулся с места. Позы обоих магов из
Чаккахи можно было истолковать как глубокий поклон, которым они воздавали
почтение жрецу, а он, в свою очередь, дрожащим голосом затянул песнь
благодарности своему богу.
  - Что такое?.. - вскричал потрясенный Мотеха. - Она жива! Как это
могло случиться?
  Жрец Туракаму прервал свой гимн. Он шагнул вперед, терпеливо улыбаясь:
  - Всемогущие, вы можете утверждать, что неподвластны законам,
обязательным для смертных. Но вы обязаны отвечать за свои деяния перед
более высоким законом - законом небес.
  - Как?.. - слабо начала Мара, но тут она пошатнулась, и маги
чо-джайнов поддержали ее.
  Жрец Красного бога повернулся спиной к оцепеневшим магам и обратился
к Слуге Империи:
  - Властительница Мара, однажды ты посетила храм Туракаму в Сулан-Ку и
беседовала там с отцом настоятелем. Он показал тебе свои возможности и
объяснил, что наш бог сам решает, когда и чей наступает черед, и не
допускает отклонений от установленного им порядка. Твоя политика обновила
жизнь нашего народа. Ты никогда не впутывала храмы в свои политические
интриги, но всегда оставалась почтительной дочерью нашей веры в отличие от
лицемеров, которые по традиции клянутся в своем благочестии, а в
действительности просто хотят заручиться поддержкой влиятельного сословия
жрецов ради достижения каких-то своекорыстных целей.
  - Но как... - снова попыталась Мара заговорить, когда ее потрясенный
разум смог осознать невероятную истину - она еще жива.
  Верховный жрец заговорил более торжественным тоном:
  - Храмы тебя поддерживают, и дело тут не только в политике. Среди нас
принято считать, что Красный бог, от которого зависит кончина каждого
человека, должен определить, настал ли твой срок именно в это мгновение.
Если бы силы небесные не поддерживали тебя, ты была бы мертва. - Он круто
развернулся к рядам Всемогущих и бросил им в лицо:
  - А этого не случилось!
  Леденящий кровь голос старшей из Сестер Сиби произнес:
  - И если младший брат нашей Темной Владычицы не призывает к себе
властительницу Мару, то наша богиня отказывается отослать ее в Красные
Чертоги. - Край капюшона шевельнулся, когда она оглядела всех находящихся
в зале и заглянула в душу каждого хищным ищущим взором. - Здесь имеются
другие, которых моя божественная хозяйка с радостью отправила бы по
назначению.
  Даже некоторые из магов сотворили знамения защиты от зла. Жрец
Туракаму, которого эта сцена ничуть не обеспокоила, а скорее позабавила,
объявил:
  - Мой бог даровал Благодетельной свою божественную защиту. Ее жизнь,
по воле небес, священна, и если любой смертный - будь он маг или кто-либо
другой - замышляет против нее недоброе, то пусть знает, что действует на
собственный страх и риск.
  Мотеха из Ассамблеи стойко перенес свой провал, но его лицо сохраняло
все то же непримиримое выражение.
  - Не в нашей власти отнять жизнь у властительницы, - признал он. -
Доказательство, полученное нами, неоспоримо. Однако ее право на регентство
все еще вызывает сомнения. Властитель Джиро Анасати также заявлял
притязания на золотой трон. Он, как и Мара, делал все, чтобы захватить
власть любой ценой. Разве амбиции госпожи Мары не таковы же, если она
собирается править от лица Джастина, пока ему не исполнится двадцать пять
лет? Почему бы не назначить регентом Омекана, или Ксакатекаса, или
какого-либо менее знатного властителя, который никогда не претендовал на
титул Имперского Стратега... ну например, Нетоху из Корандаро?
  К этому времени Мара уже оправилась от невыносимого напряжения той
минуты, когда смерть почти коснулась ее. К ней вернулись твердость и
решимость, и она не позволила традиционалистам воспользоваться удобным
случаем, чтобы поставить на своем.
  - Нет, - жестко сказала она, - не любой ценой. Я предоставлю вам
выбор.
  В Тронном зале снова воцарилось безмолвие. Жрецы и придворные, маги и
глашатаи. Имперские Белые - все ждали разъяснения этих удивительных слов.
Мара поднялась на одну ступень пирамиды. Окинув взглядом море обращенных к
ней выжидающих лиц, она возвысила голос:
  - Я хочу остаться здесь в качестве регента моего сына. Его правление
будет надежным и устойчивым благодаря поддержке властителей, которые
понимают - как в конечном счете должны понять все, - что в Империи
необходимы перемены. Чо-джайны охотно помогут нам в установлении нового
порядка: ведь он положит конец тому злу, которое мы причинили им на заре
своей истории. Их воины сумеют остановить междоусобные стычки, в которых
так расточительно теряются силы знатных семейств, и отведут уже нависшую
опасность гражданской войны, ибо первым деянием Джастина как Девяносто
Второго Императора будет освобождение чо-джайнов от всех ограничений,
которые наложены на них людьми.
  Мара ненадолго замолчала, чтобы перевести дух. Но, не дожидаясь, пока
мятежные властители потребуют ее отстранения, она поспешила продолжить:
  - Я предлагаю мирные перемены! В качестве старшего советника
покойного Императора я приобщилась к рутине управления страной. Будучи
Слугой Империи, я обращаю ваше внимание на важную особенность моего
положения: из всех претендентов на регентство я одна обладаю достаточной
силой и престижем - как среди аристократии, так и среди простого народа, -
чтобы покончить с бунтами. Последствия любого другого решения нетрудно
предугадать. Омекан уже показал свою вражду ко мне, когда осадил
Кентосани. К Омекану скоро начнут присоединяться союзники покойного
властителя Джиро и другие сторонники традиционалистской партии. Если этот
альянс будет расширяться, нас ждет небывало ожесточенная гражданская война
- война до полного уничтожения Империи, которой мы все клялись служить.
  Хочокена сухо кашлянул:
  - Эти доводы не новы, Благодетельная. Но в большинстве случаев
кровопролитие не нуждается ни в каких резонах.
  Мара не дала воли гневу; во что бы то ни стало она должна отмести
обвинение - пусть даже высказанное в виде намека - в том, что ею движут те
же побуждения, которыми руководствовались ее былые враги, жаждавшие власти.
  - Ты сказал "кровопролитие", маг? Во имя чего? Уже не существует
мантии Имперского Стратега, ради которой стоило бы воевать. Высший Совет
упразднен!
  При этом многие властители встрепенулись; в их душах назревал
протест, но Мара опять опередила их:
  - Надо покончить с нашим пристрастием к маленьким смертоубийственным
сражениям. Игра Совета больше не будет оправданием войны и убийства. Наше
понятие чести должно обрести новый смысл, а от тех наших традиций, которые
поощряют жестокость, необходимо отказаться. Мы будем народом, живущим в
согласии с законами! За любое преступление - от самого незначительного до
самого тяжелого - каждый мужчина и каждая женщина должны отвечать перед
имперским правосудием. В этом новом кодексе не будет исключений - даже для
поступков нашего Света Небес.
  Мотеха рубанул кулаком воздух:
  - Но мы не подчиняемся закону!
  Мара спустилась со ступеней пирамиды и остановилась лишь тогда, когда
между ней и тесными рядами Всемогущих осталось только ограждение, в дни
прошений отделяющее просителей от тронного возвышения. Она взглянула прямо
в глаза Мотехе, а потом обвела взглядом его собратьев в черных хлами-дах,
столпившихся по обе стороны от своего предводителя.
  - Каждый мужчина и каждая женщина, - твердо повторила она. - Ни один
правящий властитель, виновный в убийстве, не будет удостаиваться
рукоплесканий, даже если соблюдены все традиционные формы "приличия". За
преступные действия не избегнет законного наказания ни нищий, ни раб, ни
отпрыск благородной семьи. И в полной мере это относится к вам. Всемогущие
из Ассамблеи. Вам больше не будет позволено ни утаивать отвратительные
секреты, ни убивать маленьких девочек и взрослых женщин, у которых
обнаружатся магические способности.
  Поднялся ропот: на этот раз ее обвинение прозвучало достаточно
громко, и его слышали все.
  - Да! - воскликнула Мара, перекрывая окрепшим голосом нарастающий
гомон. - Я говорю правду! За прошедшие годы Ассамблея совершила бессчетное
количество убийств, и все по таким причинам, которые никогда не снискали
бы одобрения богов!
  Жрец Лашимы взмахнул жезлом; развевающиеся ленты и амулеты из раковин
коркара пришли в движение, словно подчеркивая важность слов Мары.
  - Слушайте, что говорит госпожа! - потребовал он. - Она не из тех,
кто лжет, лишь бы выиграть свое дело. Прошлой осенью молодую женщину,
которую мы собирались принять в послушницы и готовили к ритуальным
испытаниям, забрали прямо с храмовой террасы. С того дня как за ней пришли
Всемогущие, ее не видели ни наши жрецы, ни родичи этой женщины.
  За бесстрастной цуранской маской Хокану чувствовалось отвращение.
Фумита уставился взглядом в пол. Он не решался взглянуть на сына. Немалое
количество придворных были потрясены известием, что их дочерей, призванных
магами для служения в рядах Ассамблеи, давно уже нет в живых. Возмущенные
взоры устремились в сторону Всемогущих, но Мара не хотела, чтобы сейчас
нарастала волна злых чувств, и быстро заговорила о другом:
  - Как обособленная община, вы должны совершенствовать искусство
управлять жизнью: это обязанность властителей, возглавляющих каждую
семью... - Властители испытали явное облегчение, услышав это подтверждение
своих сословных прерогатив. - В пределах закона! - твердо заявила Мара. -
Но члены Ассамблеи отныне не будут бесконтрольными собственниками своих
привилегий! Владение колдовскими силами не останется для них средством
навязывать свою волю. Любой, кто занимается магией, должен иметь лицензию
на право свободно совершенствовать свое искусство. Маги Малого пути и
женщины, проявившие дар волшебства, могут развивать свои способности под
руководством Ассамблеи или самостоятельно, как им заблагорассудится. Те,
кто предпочитает набираться познаний где-нибудь еще, могут поступать по
своему желанию.
  Маг из Чаккахи, стоявший ближе к Всемогущим, поднял переднюю
конечность. Мягким тоном он предложил:
  - Мы будем рады обучить любого, кто стремится к мудрому использованию
своих талантов.
  Хотя предложение и умиротворило некоторых магов, других оно
встревожило. Но Мара сказала еще не все:
  - В Туриле я испытала на собственной шкуре, что значит оказаться в
положении пленницы; а находясь в свите Ичиндара, я принимала участие в
подготовке решений государственной важности. Среди всего общества,
собравшегося здесь, я одна могу со знанием дела утверждать, что защиты
заслуживает каждый - будь то мужчина, женщина или ребенок. Только тогда,
когда эта... - она нахмурилась, вспоминая точные слова, которые с таким
воодушевлением упоминал ее возлюбленный Кевин, - Великая Свобода будет
дарована нам всем, любой из нас сможет рассчитывать, что не окажется
жертвой произвола. Игра Совета стала настолько опасной и кровавой, что
мириться с этим уже невозможно, и я хотела бы дожить до ее конца.
Подлинная честь не совместима с убийством, а подлинное могущество должно
вставать на защиту слабого, которого мы в течение столетий бездумно
растаптывали, если он попадался нам под ноги.
  Мотеха подался вперед, привалившись грудью к ограждению, в яростной
готовности к перепалке. Мара смерила его презрительным взглядом:
  - Вы, Черные Ризы, не имеете права уничтожать все, что вам не по
нутру. Великий дар богов - магический талант - вы получили не для того,
чтобы по своему капризу отнимать человеческие жизни.
  Верховный жрец Джурана ударил об пол своим полосатым ритуальным
посохом:
  - Благодетельная права.
  Через ряды собратьев проталкивался к Мотехе еще один черноризец,
только что прибывший с последним отрядом Всемогущих из Города Магов.
Волосы Тапека были отброшены назад, щеки побагровели от негодования.
  - Ты посягаешь на наши древние права!..
  - Сила используется по усмотрению того, кто ею обладает, -
бесстрастно возразила властительница, стоя на расстоянии вытянутой руки от
него. - Ты должен бы понимать это лучше, чем все другие. Твои сотоварищи
не сумели должным образом распорядиться своими талантами, самонадеянно
присвоив право казнить и миловать, хотя решать людские судьбы властны
только небеса. При том, что твою попытку казнить меня остановила... - нет,
пресекла! - воля богов, сегодня я обладаю силой.
  Другие маги обменялись тревожными взглядами, но никто не добавил ни
слова. Их магия была посрамлена: они оказались бессильными против этой
женщины, которая одержала над ними победу, а они, до сих пор не знавшие
поражений, не были готовы к такому неожиданному исходу. У них не имелось в
запасе ни правил, ни наставлений, которые позволили бы отступить с честью;
не было никакого знамени, вокруг которого они могли бы собраться и
переждать, дабы накопить силы.
  Только Хочокена не сводил с Мары пронизывающего взгляда:
  - Ты, кажется, упоминала о возможности выбора? Будь обстоятельства
менее важными и если бы в Тронном зале не нависала столь гнетущая
враждебность, Мара могла бы улыбнуться: тучный маг был отнюдь не прост.
  - Да, Всемогущий, - громко подтвердила она. - В течение столетий ваша
Ассамблея наслаждалась властью без ответственности. Вы, Черные Ризы,
самоуправствовали "ради Блага Империи", не задумываясь о том, насколько
вздорными, извращенными или разрушительными могут оказаться ваши решения.
- Она не сказала вслух, что стояло за ее словами: воспоминание о двух
маленьких детях, зарезанных самолично их отцом, властителем Минванаби, в
результате опалы, которой подвергли его Всемогущие. Хотя Тасайо и был
врагом, Мара все-таки считала убийство его наследников чудовищным и
непростительным актом, который могла предотвратить сама Ассамблея,
осудившая их отца. Она поспешила закончить речь:
  - Поскольку сообщество наших магов выказало склонность к
самодисциплине, ныне приходит расплата. Так сделайте же так, как я
потребовала, и займитесь собственными делами в вашем городе, населенном
страшными, угрюмыми людьми, - и да помилуют вас боги, или выберите другой
путь - единственный другой путь, который позволит предотвратить грозящую
нам войну. Круглое лицо Хочокены сморщилось от отвращения.
  - Я догадываюсь, что это за "другой путь".
  - Да неужели? - насмешливо спросила Мара. Она извлекла из-за пояса
богато украшенный кинжал и направила острие к своей груди. - Боги, может
быть, и решили, что мой черед умирать пока не настал. Но я готова испытать
свою свободную волю как властительница Акомы. Если вы изберете этот путь,
я могу сама прервать собственную жизнь - сейчас, во искупление вины - за
то, что нарушила изданный вами указ. Если я это исполню, Джастин отречется
от престола и вернется домой как властитель Акомы. Джехилья, его жена,
будет царствовать, и ее супруг станет только консортом; он принесет обет
никогда не поднимать руку ни на тебя, ни на любого другого черноризца. -
Глаза Мары сузились, когда она произнесла заключительные слова; клинок в
ее руке не дрогнул. - Но тогда править должны вы.
  Хочокена ухмыльнулся. Шимони и Акани кивнули, тогда как Тапек казался
вконец ошарашенным.
  - Что ты такое говоришь, властительница? - только и мог выговорить
рыжеволосый маг.
  - У вас есть сила только для того, чтобы крушить, воевать или карать,
- заявила Мара. - Мои союзники не станут сопротивляться. До заката солнца,
если вы прикажете, я могу с честью кончить мою жизнь на клинке. - Она
обвела взглядом зал, лишь ненадолго останавливая свое внимание на
отдельных группах аристократов, которые жадно прислушивались, стараясь не
пропустить ни одного слова, и даже сейчас продолжали надеяться, что
кто-нибудь по оплошности сделает ложный шаг и тем самым даст им повод
выступить против соседей. Если клинок прервет ее жизнь - Игра Совета
возобновится, словно прославленная Слуга Империи никогда и не жила на
свете, а мечты убитого Императора и раба-варвара так и останутся мечтами.
  Настала минута, от которой могло зависеть будущее Цурануани. Жрецы
мысленно взывали к богам и молились о благосклонности судьбы. Обращаясь,
главным образом, к Мотехе и Тапеку, Мара повела речь дальше:
  - О, вы можете, конечно, найти другого желающего покрасоваться в роли
Света Небес или Имперского Стратега... на какое-то время. Люди из клана
Омекан не пожалеют сил ради чести, в этом можете не сомневаться, но всему
этому придет конец, как только какой-нибудь честолюбивый сосед или
соперник сочтет, что пора менять порядок престолонаследия. - В полной
тишине Мара, словно пророчица, втолковывала всем, что их ждет впереди:
  - Но рассмотрим и другое: иллюзий больше нет. Люди теперь знают, что
с Ассамблеей можно бороться. Храмы не согласятся, чтобы их снова потеснили
на второстепенные роли. Можете быть уверены, что последним актом
Императора Джастина будет уравнивание чо-джайнов в правах со всеми
народами Империи, так что они получат возможность снова возводить свои
стеклянные города под светом солнца. Не имея под рукой достаточного
количества солдат-добровольцев, как вы, маги, сможете поддерживать
порядок? Как вы остановите стычки и вооруженную борьбу за власть между
аристократами, для которых традиции всегда служили чем-то вроде орнамента
на геральдических мантиях? Игра Совета - это опасный тупик, но наши
властители по большей части слишком несговорчивы или слишком корыстны,
чтобы установить новый порядок. Готовы ли вы, маги, облачиться в доспехи и
взяться за меч? Тапек? Севеан? Мотеха?
  Растерянные лица трех названных Всемогущих производили комическое
впечатление. Прежде они и в мыслях не допускали, что им придется
когда-нибудь замарать руки участием в настоящем бою! Но теперь, когда
обнаружилось, что уязвимые места есть и у них, они осознали: магия сама по
себе уже не будет внушать прежний благоговейный трепет. Другие, столь же
дерзкие, как Мара, начнут бунтовать; тогда политика и стечение
обстоятельств вынудят Ассамблею принять чью-то сторону. У них не будет
выбора: им поневоле придется забросить свои изыскания и целиком увязнуть в
изучении механизма управления державой.
  Мотеха явно приуныл. Севеан, не привлекая к себе внимания,
переместился на другое место - позади Шимони. Тапек постарался скрыть
замешательство за напускной бравадой:
  - Мы не Совет властителей, которые собираются, чтобы торговаться по
пустякам! Наше призвание выше, чем выбор наказаний для враждующих домов!
  Хочокена откровенно рассмеялся.
  Мара поклонилась. Но клинок оставался все так же нацеленным ей в
сердце. Взгляд властительницы был тверд и суров.
  - Вам придется выбирать, Всемогущие. Или управляйте Империей, или
перестаньте мешать тем, кто должен этим заниматься.
  При гробовом молчании коллег Хочокена устало махнул рукой:
  - С этим покончено.
  Тапек явно рвался в бой, но его опередил Акани:
  - Я согласен. У Ассамблеи сейчас не больше охоты заниматься
повседневными мелочами управления Империей, чем раньше. Боги праведные, да
ведь наши дебаты растягиваются на несколько дней, когда требуется принять
самое пустячное решение! - Не удержавшись от укоризненного взгляда на
Шимони и Хочокену, он вздохнул, а потом с полной серьезностью поклонился
Слуге Империи. - Госпожа, тебе не придется лишать себя жизни до заката. В
обществе поднимется слишком громкий протест, и, вероятно, вину возложат на
моих коллег. Мы стоим перед очевидным выбором: хаос или новый порядок. Ты
первая смогла понять, что отнюдь не каждый из нас готов убивать без
колебаний. В действительности большинство магов и мухи не обидит. Нет.
Наша власть над Империей все минувшие века зиждилась на слепом
повиновении. Без этого мы... бессильны.
  - Бессильны?! - взвился Тапек. - Только не я!..
  Фумита остановил рыжеволосого мага, крепко ухватив того за руку:
  - Тапек, одна дурацкая выходка уже опозорила тебя почти непоправимо.
Прислушайся к доводам рассудка! Мара действует не для себя. Она никогда
ничего для себя не добивалась, можешь ты хоть это понять? Ассамблея ни за
что не одобрит действия, которые ведут к гражданской войне и хаосу, и если
ты рассчитываешь перетянуть большинство на свою сторону, то лучше тебе на
это не надеяться. А кровопролитие, какого еще не знала история, непременно
разразится, если ты и твои юнцы приятели не смиритесь с неизбежностью. Я
настоятельно рекомендую тебе позаботиться о восстановлении своей
репутации. А для начала появиться на стенах Кентосани и приказать
атакующим войскам прекратить штурм и сложить оружие.
  - Я отправлюсь вместе с Тапеком, - объявил Шимони.
  Он обратил суровый, даже безжалостный взгляд на младшего собрата, а
затем выхватил свой прибор для перемещений и исчез. В Империи мало кто из
магов осмеливался перечить Шимони, когда тот бывал раздражен. Однако
Фумита не выпускал руку Талека, пока тот не опустил глаза, признав свое
поражение. Только тогда ему было позволено последовать за Шимони.
  К жрецам и властителям, сгрудившимся позади Мары, обратился Хочокена.
Он пожал плечами, но умудрился вложить в это движение дружелюбие и
любезность.
  - У меня нет желания управлять, и я не затеваю массового убийства
самых могучих жрецов Империи. - Это заявление было подчеркнуто адресовано
Мотехе, который все еще пытался заручиться поддержкой других собратьев, но
обнаружил, что его воинство успело рассеяться. В отсутствие Шимони Севеан
потихоньку переместился поближе к Фумите. Многие другие чародеи жестами и
мимикой выразили согласие с заявлением о капитуляции, сделанным толстым
магом. Хочокена протянул руку и мягко вынул кинжал из пальцев Мары.
  Потом он громко возвестил:
  - Один незаурядный человек, маг Миламбер из Мидкемии, некогда пытался
нас убедить, что рабское подчинение традициям приведет Империю к упадку. Я
думаю, что он был прав. - Толстый маг одарил Мару и магов из Чаккахи
улыбкой восхищения. - Ибо в противном случае чего ради боги сохранили бы
эту незаурядную женщину?
  Ему оставалось досказать немного, и он закончил так:
  - Властительница, если Свет Небес позволит, мы сейчас удалимся и
проведем формальное обсуждение, но ты уже сейчас можешь быть уверена в
том, какой будет наша официальная позиция.
  Он был первым из черноризцев, который выступил вперед и почтительно
поклонился, дабы подчеркнуть, что мальчик, неподвижно сидящий на троне, -
Девяносто Второй Свет Небес и что это уже обсуждению не подлежит.
  Маги - все до единого - последовали его примеру. Большинство
чувствовали себя достаточно униженными и предпочли не затевать пререканий.
Впрочем, несколько черноризцев - из тех, что стояли в задних рядах, -
позволили себе поворчать. Фумита бросил этим инакомыслящим суровый взгляд,
да и маги из Чаккахи приметили каждого своими зоркими глазами; можно было
не сомневаться, что тут скажет свое слово необычайная особенность роевого
развития чо-джайнов - способность помнить вечно.
  Мара чувствовала такое облегчение, что голова кружилась: самые
страшные враги, с которыми она посмела вступить в открытое противоборство,
капитулировали окончательно и бесповоротно. Черноризцы признали коронацию
ее сына! У нее подкашивались ноги, но Хокану, чуткий как всегда, пришел к
ней на помощь: встал рядом и обнял за талию. Она с благодарностью приняла
супружескую поддержку.
  Когда Всемогущие вереницей вышли за порог и центральный проход
Тронного зала постепенно освободился, подал голос властитель Кеда,
Имперский Канцлер, в сверкающей церемониальной мантии. Хотя ему и пришлось
перед тем поволноваться, престарелый сановник не утратил ни величавой
осанки, ни ораторских способностей. Его голос был звучным, как всегда,
когда он произнес:
  - Позволь мне, как Канцлеру, быть первым из твоих придворных, кто
присягнет Императору Джастину.
  Он опустился на колени и произнес освященную временем клятву
верности. И сразу же показалось, что вся толпа стряхнула ужасное
напряжение. Место, которое с минуты на минуту могло стать военным лагерем,
внезапно превратилось в чертог, где люди преклоняли колени и повторяли
обеты преданности мальчику, зачатому как дитя раба и из наследника Акомы
ставшему Девяносто Вторым Императором Цурануани.
  Когда присягнувшие поднялись с колен, Джастин начал вертеться на
месте, проявляя очевидные признаки неудовольствия. Громким шепотом он
воззвал к матери и к приемному отцу:
  - Вы мне надавали указаний на всякие случаи жизни, но сейчас-то что
мне делать?
  Джехилья пришла в ужас от такой оплошности. Многие жрецы спрятали
веселье за своими церемониальными масками, а Хокану стащил с головы боевой
шлем и откровенно засмеялся:
  - Скажи своим подданным: "Праздник начинается!"
Джастин соскочил с трона, едва не уронив тяжелый золотой
коронационный шлем. Он потащил за собой свою венценосную супругу, и вид у
него был весьма далеким от ритуально-благопристойного; новоиспеченный
монарх скорее напоминал мальчишку, затеявшего какое-то озорство и
полагающего, что взрослые его не видят.
  - Праздник начинается! - заорал он во весь голос. Огромный зал
дрогнул от радостных возгласов - тем более оглушительных, что осадные
орудия наконец замолчали. На Имперский квартал больше не падали тяжелые
каменные глыбы. И когда крики и хохот достаточно улеглись, зазвенели
главные гонги в храмах Двадцати Богов, призывая население города на улицы,
чтобы принять щедрые дары во имя Джастина, Девяносто Второго Императора
Цурануани.
  Когда Тронный зал опустел, а имперские глашатаи разошлись по городу
для объявления новостей, в самой гуще суматохи среди дворцовой челяди
возникла неприметная фигура Джайкена, похожего на мышонка. Внушительные
объемы имперского хадонры смогли задержать нежданного помощника лишь на
пару минут. После бурных препирательств этот важный дворцовый начальник
несколько скис, пробормотал какие-то слова (смысл которых сводился к тому,
что собственность монаршей семьи будет безвозвратно уничтожена) и поспешил
удалиться в свои личные апартаменты. После этого Джайкен потолковал с
главами прочих дворцовых служб, и через несколько минут вся челядь уже
ходила у него по струнке.
  - Мы обязаны устроить торжество для нового Императора, -
безапелляционно заявил Джайкен, - даже если это загонит в могилу нас всех
до единого, вплоть до поварят и мусорщиков.
  Его решимость передалась другим. За несколько часов вельможи,
находившиеся в Кентосани, сменили боевые доспехи на шелковые кафтаны, а
музыканты и поэты потянулись в приемные городских властей, оспаривая друг
у друга честь выступить перед публикой и блеснуть своими талантами.
Празднование началось по всему городу, как только люди узнали, что избран
новый Свет Небес и, более того, что бразды правления взяла в свои руки
властительница Мара, Слуга Империи.


                                  Глава 18

  ИМПЕРСКИЙ СОВЕТ

  На улицах горели фонари.
  Их свет выхватывал из ночной тьмы буйство красок - это кружились в
плясках горожане, облаченные в яркие шелковые одежды, а лицедеи
разыгрывали веселые представления. Вместо глухого стука осадных орудий в
городе раздавался звон лаковых колокольчиков, сливающийся с радостным
смехом. Мара сидела у расписных оконных перегородок в богато убранных
дворцовых покоях. Праздничный шум согревал ей душу, но нежная полуулыбка,
тронувшая ее губы, предназначалась только одному существу - маленькой
девочке, уснувшей у нее на коленях. Когда в дверях возник Хокану, он не
сразу решился нарушить этот покой.
  Но Мара всегда ощущала его появление. Хотя он вошел без единого
звука, она подняла голову, и ее лицо озарилось счастливой улыбкой.
  - Хокану!
  В этом возгласе звучала и нежность любви, и боль разлуки, длившейся
все это смутное время.
  Властитель Шиндзаваи неслышно ступал по изразцам. Он сменил доспехи
на шелковый наряд, а подбитые гвоздями боевые сандалии - на кожаные, с
матерчатыми ремешками. Остановившись рядом с женой, он опустился на колени
и взял Касуму за ручку. Малышка ухватила его за палец и затихла; она еще
не полностью пробудилась от сна.
  - Видишь, как она выросла! - шепнула Мара. Когда она отправилась в
Турил, девочка была совсем крошечной. Теперь она уже начала ходить и
произносила первые слова. Властительница легко погладила дочурку по
голове. - У нее будет такая же морщинка меж бровей, как у тебя, - сказала
она мужу. - Не иначе как она унаследовала твое упорство.
  Хокану улыбнулся:
  - Это качество ей пригодится.
  - Несомненно, - с ответной улыбкой подтвердила Мара. - А еще ей
понадобится острый язычок, чтобы давать отпор твоему кузену Девакаи! Не
отправить ли нам ее на воспитание к Изашани Ксакатекас?
  Как ни странно, Хокану оставил вопрос без ответа. Но Мара этого не
заметила: на нее нахлынули воспоминания о строгой нянюшке Накойе, которая
воспитывала ее и обучала премудростям управления.
  Хокану осторожно взял дочь на руки и опустил ее на спальную циновку.
Вслед за этим он обернулся к Маре, собираясь проделать с ней то же самое.
  - Как видно, боевые подвиги тебя нисколько не утомили, - проговорила
Мара, развязывая шнурки его кафтана. - Хвала небесам, я очень на это
надеялась. Мне так тебя недоставало! По-моему, я не смогла бы вынести еще
одну такую ночь - лежать без сна и теряться в догадках: жив ты или нет...
и что с детьми...
  Она умолкла, потому что ласки Хокану начали мало-помалу разгонять ее
волнения. Где-то в городе гонг одного из храмов отбивал торжественные
ритмы, а под окнами вприпрыжку пробегали парочки лицедеев. Мара
пристроилась рядом с мужем, положив голову на его руку.
  - Ты, наверно, побывал в императорских покоях. Как там наш Джастин?
  Хокану беззвучно засмеялся, касаясь губами волос жены:
  - Маленький варвар. Подошел ко мне, раскрасневшийся, насупился и
спросил, полагается ли ему исполнить свой супружеский долг с Джехильей.
Прямо сегодня ночью.
  Мара широко улыбнулась:
  - Так я и знала, что он задаст этот вопрос, не дожидаясь, пока
кто-нибудь выберет время и просветит его на сей счет. Он начал
подглядывать за горничными, как только научился взбираться на стул. И что
же ты ответил?
  - Когда отсмеялся? - уточнил Хокану. - Объяснил, что придется ему
потерпеть до двадцати пяти лет - до праздника возмужания.
  Игриво ткнув мужа локтем в бок, Мара фыркнула:
  - Ни за что не поверю! Так и сказал?
  Хокану тоже развеселился:
  - Никогда еще не видел такой борьбы чувств! Облегчения и
разочарования - точно поровну. Я ему сказал, что Джехилья, будучи на два
года старше его, может по достижении совершеннолетия принять решение
наведаться к нему в опочивальню; но ему стукнет всего двадцать три года,
поэтому выбор останется за ней.
  Мара расхохоталась, не в силах сдерживаться.
  - Ох какая прелесть! Бедный мальчик испугался, что ему еще
одиннадцать лет предстоит оставаться целомудренным мужем.
  Хокану пожал плечами:
  - Очень скоро он смекнет, что к чему.
  - Джехилье лучше не знать о твоих беседах с Джастином. Она его
истерзает.
  Хокану прикоснулся губами к щеке жены.
  - По крайней мере, будет ему наука: пусть думает, прежде чем
столкнуть девушку в пруд.
  - Тем более что она - Императрица, - усмехнулась Мара. - У нее есть
полное право утянуть его с собой под воду.
  - Минует год-друтой - и на смену детским играм придет сердечная
привязанность. Тогда Джастин не будет так беспокоиться насчет супружеского
долга. - Приподнявшись на локте, Хокану заглянул Маре в глаза. - Кстати, о
супружеском долге...
  Разговор прервался. Губы Хокану встретились с губами Мары, и нежные
объятия переросли в огонь страсти.
  Прошло немало времени. Толпы гуляк поредели, но шуму не убавилось.
Властительница Акомы и правитель Шиндзаваи обессилели от любви, но не
размыкали объятий.
  Хокану первым нарушил молчание:
  - Госпожа, поскольку Джастину суждено продолжать императорскую
династию, Акома снова остается без наследника.
  Мара шевельнулась в объятиях мужа и провела рукой по его мускулистому
плечу, загрубевшему от походной перевязи. Она отозвалась не сразу:
  - Я не ропщу. Если даже мой род прервется, то не от бесчестья. А
может статься и так, что Джехилья окажется плодовитой или у Джастина
родятся сыновья от другой женщины. Если у него будет много детей, один из
них сможет унаследовать мою мантию без ущерба для императорского рода. -
Помолчав, она добавила:
  - Я могу усыновить ребенка.
  Но оба они знали, что до этого дело не дойдет. По традиции, приемным
детям полагалось находиться хоть в каком-то родстве с новой семьей. Однако
после затяжных войн с Минванаби у Акомы не осталось кровных родственников.
Конечно, можно было бы откопать какую-нибудь побочную ветвь семейного
древа, но династия Акомы, много веков хранившая родовую честь, была не
вправе передавать свое имя отпрыску захудалого рода.
  Хокану пригладил растрепавшиеся волосы жены.
  - Этой трудности больше не существует, - прошептал он.
  Мара встревожилась. Она предчувствовала: муж совершил что-то
непоправимое, хотя заранее знал, что не получит ее одобрения.
  - Что ты задумал, Хокану? - резко спросила она, и тут само молчание
Хокану подсказало ей ответ. - Касума, - вырвалось у нее. Ты отдал...
  Хокану не позволил ей договорить. Он закончил ее фразу, не поддавшись
всплеску чувств:
  - Я отдал ее Акоме.
  Мара встрепенулась, но, мягко прижав палец к губам любимой, он
удержал ее от протестов.
  - Жена, дело сделано. Обет, принесенный в этот день, невозможно взять
назад. Свидетелями были Фумита и жрецы полудюжины орденов. Перед алтарем
храма Джурана Касума была лишена права наследовать престол Шиндзаваи.
После этого я дал обет посвятить ее Акоме - это мое отцовское право. Она
продолжит твою династию. Кому, как не тебе, знать, какое воспитание должна
получить девочка, чтобы стать правительницей.
  Хокану отвел палец от губ Мары, но она так и не вымолвила ни слова.
Муж понял, что причиной этого молчания была отнюдь не радость, а печаль и
досада.
  - Ты оставишь себя без наследников! - наконец произнесла Мара. - Это
крайне опасно, тем более что Девакаи только о том и думают, как бы
завладеть твоей мантией. Клан Омекан и другие союзники Ионани, возможно,
смягчатся и присягнут на верность Джастину, но многие правители с
застарелыми амбициями будут подстрекать сообщников к восстанию. Ты долгие
годы не будешь знать покоя, Хокану. Джастину и Джехилье понадобится
крепкий тыл, а для этого нужно обеспечить линию наследования Шиндзаваи! -
Подступившие слезы мешали ей говорить. - Не подставляй себя под удар! Я не
переживу, если ты окончишь свои дни, как твой отец, ставший жертвой
низменных происков!
  Хокану прижал ее к себе.
  - Твои опасения вполне оправданны, - ласково прошептал он, - но точно
так же оправданно и мое решение сделать Касуму наследницей Акомы. Ведь она
моя дочь! - В его словах звучала гордость; сердцем он всегда тянулся к
Касуме. Мара устыдилась своих прежних сомнений.
  - Я ее отец, - повторил Хокану. - Насколько мне известно, никто еще
не отменял традиций и законов, дающих мне право принимать решения. - Он
провел ладонью по ее виску. - Моя повелительница, на сей раз вышло не
по-твоему - наверно, впервые в жизни.
  В ответ Мара разрыдалась. Приобрести наследницу в лице малышки Касумы
было настоящей отрадой, но для осознания этого требовалось время. А пока у
нее сжималось сердце при мысли о жертвах, на которые пошел Хокану, чтобы
преподнести ей столь великодушный дар.
  Ей было известно, о чем он умолчал: у него никогда не будет
рожденного ею наследника, который наденет синюю мантию.
  - У меня множество родичей, - сказал Хокану с напускной легкостью. -
Не все же из них такие алчные, как Девакаи. Наоборот, в большинстве своем
это благородные и достойные люди. Если я выберу наследника среди своих
соперников, это укрепит нашу семью изнутри, а в стане Девакаи скорее
наступит раскол.
  - Но ты не возьмешь себе наложницу, - внезапно охрипшим голосом
проговорила Мара.
  Эти слова не прозвучали вопросом. И хотя молчание мужа было
красноречивее любого ответа, он все же решил высказаться вслух:
  - Госпожа моя, ты единственная из женщин, которая мне нужна. Пока ты
рядом со мной, другие для меня не существуют.
  Мара прикусила губу. В голосе мужа она услышала затаенные чаяния,
которые он научился подавлять. Она и сама привыкла смирять порывы души. Но
о своих решениях она умолчала, потому что вокруг ее стана сомкнулись руки
Хокану, а его губы нашли ее рот.

  ***

  Двери в Большой Тронный зал распахнулись, запели фанфары, загремели
барабаны. Те, кто в этот час еще продолжал праздновать коронацию нового
монарха, почтительно умолкли. На пороге появились двое императорских
глашатаев, которые в унисон объявили о начале торжественного заседания
Совета, знаменующего восхождение на престол Девяносто Второго Света Небес.
Затем начали оглашать имена тех, кому надлежало предстать перед Его
Императорским Величеством Джастином.
  В первую очередь вызывались должностные лица и сановники, занимавшие
высокие посты при Ичиндаре. Одетые с подобающей роскошью, они друг за
другом переступали порог - кто с равнодушным, кто с настороженным видом.
Процессию возглавлял властитель Кеда. Приблизившись к ограждению престола,
он согнулся в поклоне.
  Юный Император по всей форме подтвердил, что Кеда сохранит за собой
должность Имперского Канцлера. Властитель отвесил глубокий поклон
мальчику-самодержцу и госпоже, восседавшей на подушке среди жрецов, на
пятой ступени пирамиды.
  Мара была в красном - в том же одеянии, что было на ней на рассвете,
во время церемонии поминовения усопших. От скорбных мыслей ее лицо
заострилось и осунулось. На мгновение властителю Кеде стало ее жаль.
Наперекор всему она одержала триумфальную победу, но заплатила за нее
дорогой ценой. Кейок и ее советники Сарик и Инкомо ушли в мир иной; многие
офицеры и воины пали в бою. Лишь горстка верных приближенных осталась у
дома Акомы по эту сторону Колеса Жизни. Властитель Кеда приветствовал Мару
с искренним уважением. Немного нашлось бы во всей Империи правителей,
подобных ей, - готовых идти на риск и жертвы во имя общего блага.
  Глашатаи выкликнули следующий титул, и властитель Кеда с поклоном
отступил, чтобы занять свое место среди прочей знати. Дворцовых министров
вызывали одного за другим. Кто-то был оставлен на прежнем посту, кто-то
даже получил повышение, а иных с позором отослали без публичного
объяснения причин.
  По прошествии некоторого времени властитель Кеда заметил, что юный
Джастин действует по подсказке невысокого, ничем не примечательного
человека, облаченного в доспехи Имперских Белых, который стоял на месте
телохранителя по правую руку от Джастина. Кеда пристально вглядывался в
его лицо, едва различимое в тени. Как ни странно, этот офицер был ему
незнаком, хотя за время службы у Ичиндара он узнал всех старших офицеров
из числа Имперских Белых. Властитель Кеда, возможно, забил бы тревогу,
если бы госпожа Мара не являла собой полную невозмутимость.
  Наконец список должностных лиц подошел к концу. Настал черед
правителей, которым предстояло присягнуть на верность Свету Небес. Одни
ждали этого мига с радостью, другие с горечью. Когда последний из
представителей великих династий поднялся с колен, Джастин встал, чтобы
произнести речь:
  - Господа, все те, кто ранее составлял Совет Империи, я принимаю вашу
присягу по случаю нашего восшес... - он запнулся на трудном слове, и
возвышающийся над ним имперский офицер прошептал ему подсказку, -
восшествия на трон. Некоторые из вас были нашими врагами, но теперь это в
прошлом. С нынешнего дня объявляется общая амнистия; все мятежи против
Империи прощаются.
  Да будет вам также известно, - эти слова снова подсказал офицер, -
что кровная вражда и соперничество упразднены. Кто поднимет руку на своего
ближнего, поднимет руку на меня. То есть на нас. На Империю. - Мальчик
покраснел, но никто не засмеялся от этой неловкости. Своей речью Свет
Небес дал понять, что в его Империи будет властвовать закон и что любой,
кто попытается возобновить кровавую Игру Совета, навлечет на себя
высочайший гнев.
  Император кивнул глашатаям, и из-под его золотого шлема выбился
огненный локон. Веснушчатое лицо озарилось улыбкой, когда старший глашатай
выкликнул:
  - Люджан, военачальник Акомы! Предстань перед своим Императором!
  Люджан вышел вперед, ошеломленный и сбитый с толку. В честь Мары он
надел парадные доспехи, но не мог и помыслить, что будет официально
представлен ко двору. Он опустился на колени перед новым Императором и
госпожой, которой служил долгие годы; сейчас ее до неузнаваемости изменила
регентская тиара, надетая поверх красного траурного покрывала.
  Мара обратилась к своему полководцу, но ее слова были слышны лишь
немногим придворным в первых рядах:
  - Сарик, Кейок и Ирриланди отдали жизнь за нашу великую победу.
Император призвал тебя, Люд-жан, для того, чтобы наградить за многолетнюю
беспорочную службу. Пусть твои подвиги и верность послужат примером всем
воинам Цурануани. Тебе нет равных среди наших сподвижников.
  Люджан не успел опомниться, как властительница Мара легко спустилась
к нему со своего места. Взяв его за руку, она велела ему подняться с колен
и отвела в сторону, к ограждению, в котором двое Имперских Белых
распахнули небольшие створки, отдав затем короткий салют. Военачальник
Люджан, который не побоялся пойти наперекор эдикту Ассамблеи, теперь
побледнел от дурного предчувствия. В его движениях появилась
преувеличенная осторожность, словно он погрузился в разреженный воздух и
ступал по отполированным скользким плитам.
  Император Джастин сделал ему знак подойти и подняться по ступеням -
на такую высоту, о которой Люджан не смел и помыслить.
  В последний момент он в нерешительности замедлил шаг, и Маре пришлось
его незаметно подтолкнуть. Люджан - закаленный в боях воин, которого ничто
не могло выбить из колеи, - едва не споткнулся. Не помня себя, он все же
осилил этот подъем. Оказавшись у ног Джастина, он согнулся в поклоне, и
зеленый плюмаж коснулся ковра.
  - Поднимись, Люджан. - Мальчик улыбался с тем же торжеством, которое
отразилось на его лице, когда ему впервые удалось сделать удачный выпад в
учебном бою и коснуться учителя деревянным мечом.
  Люджан потерял дар речи. Тогда Имперский Белый, лицо которого так и
осталось в тени, ткнул его ступню носком своей сандалии и что-то
прошептал. Военачальник Акомы взвился как от удара и впился взглядом в
лицо Императора.
  В улыбке Джастина мелькнуло лукавство.
  - Император жалует Люджану, офицеру Акомы, высочайшее разрешение
основать собственную династию. Да услышат все: дети этого воина, а также
его слуги и солдаты станут носить те цвета, которые он сам назначит, и
приносить присягу на священном натами дома Люджана. Этот камень ожидает
своего нового хозяина и властителя в храме Чококана. Указ вручит Слута
Империи, Мара. - Джастин с трудом сдерживал счастливый смех. - Ты можешь
поклониться своему Императору и присягнуть ему на верность, властитель
Люджан.
  Люджан, который никогда не страдал косноязычием, только ловил ртом
воздух, как рыба, выброшенная из воды. Он поклонился и с грехом пополам
сошел вниз по ступеням. Там его поджидала властительница Мара, и уголки ее
глаз предательски поблескивали.
  - Госпожа властительница... - хрипло выговорил Люджан, все еще не
веря в происходящее.
  Мара склонила голову:
  - Господин властитель...
  Он отшатнулся, услышав такое обращение, но Мара поймала его за руку,
высоко подняла ее и вложила Люджану в ладонь три свитка. Лишь один из них
был перевязан золотой императорской лентой. Два других скрепляли полосы
зеленого шелка, украшенные гербом Акомы - изображением птицы шетра.
  На губах Мары заиграла улыбка.
  - Мой первый новобранец, храбрейший из серых воинов, когда-либо
служивших Акоме, мой самый давний друг, я освобождаю тебя от клятвы,
принесенной на священном натами Акомы, и делаю это с радостью, ибо отныне
ты будешь хозяином собственной судьбы. Сегодня основана еще одна великая
династия. К титулу властителя, дарованному тебе нашим Светом Небес, Акома
добавляет свои дары в знак признательности. - Она сжала руку Люджана. -
Во-первых, род Люджана получает во владение те земли, которые принадлежали
мне по праву рождения. Все пастбища и стада, все угодья, примыкающие к
Сулан-Ку, отныне становятся собственностью твоего дома. К тебе и твоим
наследникам переходит также поляна созерцания, которая будет освящена
перед установкой твоего родового натами.
  - Госпожа моя, - снова выговорил Люджан, но Мара пришла ему на
выручку:
  - Господин мой, вместе с этими землями я передаю тебе пять сотен
воинов. В их число войдут прежде всего те, кто присягнул на верность
твоему союзу в отряде серых воинов. Остальных ты выберешь сам - из тех,
кто изъявит желание служить в гарнизоне, уже размещенном в Сулан-Ку.
  К Люджану мало-помалу возвращался дар речи. Он даже улыбнулся:
  - Силы небесные, что будет, когда об этом услышат воины! Ведь они
начинали с того, что воровали скот, чтобы прокормиться, а теперь станут
офицерами моей династии! - Он усмехнулся, пожал плечами и едва не
расхохотался, что было бы нарушением всяческих приличий, однако Мара
успела его остановить, коснувшись третьего свитка.
  - Тебе предлагается почетный пост в клане Хадама, если это совпадает
с твоими желаниями, - закончила она. - Если бы Кейок дожил до этого дня,
он бы сказал, что ты хорошо усвоил все уроки. После моего брата, Ланокоты,
его любимым сыном был Папевайо. Ты стал ему младшим сыном... и теперь
можно сказать, что он мог бы гордиться тобой больше, чем кем бы то ни было
другим.
  От этих воспоминаний Люджан ощутил горечь утраты. Старик всегда судил
по справедливости; он первым заметил и признал в новобранце способности
полководца. Словно салютуя своему бывшему командиру, Люджан,
преисполненный ликования, дотронулся свитками до лба.
  - Ты слишком великодушна, - прошептал он Маре. - В Империи немало
таких, кто промышляет кражей скота; если каждый из них поймет, что ему
открыты такие высоты, ты станешь владычицей хаоса. - Тут он поклонился и
заговорил со всей серьезностью:
  - В моем сердце ты навсегда останешься повелительницей, госпожа Мара.
Династию Люджана будут представлять серый и зеленый цвета: серый - это
символ моего происхождения, а зеленый - знак моего служения дому Акомы,
которое подняло меня к этой вершине чести.
  - Цветами дома Люджана объявляются серый и зеленый! - во всеуслышание
возвестил имперский глашатай.
  Мару порадовало благодарное признание Люджана.
  - А теперь ступай! - шепнула она своему доблестному офицеру. - Сдержи
обещание, за исполнением которого я взялась проследить, когда мы были в
Чаккахе. Выбери себе достойную жену, произведи на свет наследников и
доживи до почтенной старости!
  Люджан молодцевато отдал честь, развернулся на каблуках и, чеканя
шаг, как равный прошел сквозь ряды собравшихся. Глядя ему вослед.
Имперский Белый по правую руку от Императора пробормотал:
  - Сейчас на радостях напьется до потери сознания.
  Джастин поднял голову и заглянул в знакомое лицо Аракаси:
  - Не ворчи. Настанет и твой черед.
  Мастер тайного знания Акомы бросил на юного хозяина вопрошающий
взгляд, но Джастин не снизошел до объяснений. Он смотрел перед собой,
держась прямо и неподвижно. Не все императорские милости, даруемые в этот
день, обещали быть одинаково приятными. По кивку императора глашатай
выкрикнул имя Хокану Шиндзаваи.
  Многие из присутствующих властителей тайно переглянулись, стараясь не
выдать свою зависть. Властительница Мара обязалась справедливо вершить
регентские обязанности, однако сейчас сама собой напрашивалась мысль, что
она не упустит случая назначить своего мужа на какой-нибудь особенно
высокий пост.
  Между тем лицо Хокану оставалось непроницаемым как скала; оно не
выражало ни радости, ни досады. Спокойствие не оставило Хокану и тогда,
когда он согнулся в поклоне перед Светом Небес.
  Он присягнул на верность Джастину, однако при этом его взгляд был
неотрывно устремлен на госпожу Мару. Ей, похоже, пришлось не по нраву
такое преувеличенное внимание мужа. Строгая и сосредоточенная, она
бесстрастно смотрела перед собой, пока Его Величество Император
провозглашал свои решения.
  - Да будет ведомо всем: ваш Император вершит дела во благо Империи,
как велит ему долг. Вчера во время торжественной церемонии в храме Джурана
было объявлено, что малолетняя Касума волею своего отца становится
наследницей мантии Акомы. - Джастин перевел дыхание и с несвойственной его
возрасту твердостью продолжал:
  - Поэтому мы не оставили без внимания дом Шиндзаваи, лишившийся
наследника. Госпожа Мара, которую жрецы Хантукамы объявили бесплодной,
подала прошение о разводе. - Опустив глаза, Джастин смущенно разглядывал
собственные сандалии. - Свет Небес, руководствуясь мыслями о Благе
Империи, решил удовлетворить это прошение.
  По переполненному залу пронесся ропот.
  Хокану ничем не выдал своего потрясения. Лишь в его взгляде,
обращенном на Мару, читался молчаливый крик, исполненный муки.

  ***

  Прикрывшись рукавом, Джастин издал какой-то звук, похожий на всхлип.
  - Род Шиндзаваи слишком могуществен и важен для Империи, чтобы мы
могли позволить ему стать предметом внутренних раздоров из-за отсутствия
наследника. Посему Император повелевает, чтобы властитель Хокану нашел
себе невесту и вступил в повторный брак с целью продолжения рода.
  Мара спустилась с возвышения, держа в руке свидетельства о разводе,
скрепленные императорской печатью. Среди тягостного безмолвия кое-где
раздавались вздохи: ее любовь к Хокану ни для кого не была тайной. Даже
самые ярые недоброжелатели прикусили языки. Это был бескорыстный и
жертвенный поступок, достойный настоящей Слуги Империи.
  Бывшие супруги сошлись у подножия пирамиды. Под взорами собравшихся
они не могли броситься друг другу в объятия и разрыдаться. Для Мары так
было к лучшему. Только родовая гордость не позволила ей пойти на попятную.
Больше всего на свете ей хотелось припасть к ногам Хокану и молить его
подать встречное прошение - об отмене первого, которое Джастин, обливаясь
слезами, подписал рано утром.
  Она не намеревалась пускаться в объяснения, но слова вырвались сами
собой:
  - Я этого не хотела! Боги свидетели, я люблю тебя по-прежнему, но
это... - Ее душили слезы.
  - ...но это должно было свершиться, - с трудом договорил за нее
Хокану. - Все наши силы должны быть посвящены будущему Империи.
  Такое ясное осознание высшей необходимости резануло Мару по живому,
словно острый меч; оно грозило выбить почву у нее из-под ног. Она все еще
прижимала к груди свиток, скрепляющий жестокое решение.
  Хокану осторожно взял свиток у нее из рук.
  - Ты навек останешься моей госпожой, - прошептал он. - Возможно,
другая родит мне сыновей, но сердце мое всегда будет принадлежать тебе.
  У него так дрожали руки, что скрепляющие свиток золотые ленты
трепетали, словно на ветру, и вспыхивали в свете факелов. Сосредоточенный
взгляд Хокану теперь был устремлен за какую-то невидимую черту. Ему
вспомнился жрец Хантукамы, который когда-то упрекнул его в чрезмерной
любви к жене. Только теперь Хокану открылась бездна этой горькой истины.
Еще немного - и он бы не заметил, как его чувства к Маре поставили под
угрозу будущее дома Шиндзаваи.
  Империя не прощала никаких слабостей и уж тем более тех, что
проистекают от сердечных дел. Несмотря на скорбь, омрачившую для них обоих
этот час триумфа, он был вынужден признать, что Мара была права. Она
осознала необходимость разрыва их союза; Хокану сам подтолкнул ее к такому
решению, когда лишил Касуму права наследования.
  Как ни прискорбно, ход его дальнейших действий был предельно ясен;
следовало соглашаться сразу же, пока его не покинуло мужество. Во имя
Блага Империи и от него требовались жертвы. Он осторожно коснулся
подбородка Мары, чтобы заставить ее поднять голову и посмотреть ему в
глаза.
  - Мы не станем чужими друг другу, Благодетельная, - шепнул он. - Ты
всегда будешь для меня самой желанной гостьей и лучшей советчицей.
  У Мары перехватило дыхание. Хокану, как всегда, безошибочно угадал,
чем можно растопить ее сердце. Она уже знала, как ей будет не хватать его
постоянного присутствия, его нежных и бережных ласк. Но знала она и
другое: если не вынудить его принять это решение, он умрет, не оставив
сына-наследника. Если ему будет некому передать свою деликатность и умение
выбирать справедливый и милосердный путь к цели - это будет преступлением.
  - Я люблю тебя, - беззвучно прошептала она.
  Но он уже успел поклониться и отойти; его поступь была твердой,
словно он уходил на бой.
  Присутствующие властители благоговейно застыли. Их поразило мужество
Хокану и молчаливое страдание Мары. Империя вступала в новую эру, и эта
незаурядная чета, которая приблизила возрождение, стала для всех наглядным
примером. Всем был явлен блистательный урок чести. Это означало, что
людям, не способным жить по меркам, установленным госпожой Марой и
господином Хокану, то и дело придется краснеть за себя.
  Мальчик, сидящий на золотом троне, проглотил комок в горле. Он только
что отверг любимого отца. Скосив глаза на свою молодую жену, Джехилью, он
еще раз издал судорожный вздох. Потом он расправил плечи, которые,
казалось, внезапно ощутили тяжесть императорской мантии, и подал знак
глашатаю.
  Следующей должна была предстать перед ним госпожа Мара Акома, Слуга
Империи.
  Сперва она будто не расслышала своего имени: ее глаза были устремлены
на пустой проход, по которому только что шагал Хокану. Однако через
мгновение она тоже распрямила плечи и поднялась по ступеням пирамиды,
чтобы поклониться Свету Небес.
  Джастин покончил с протокольными речами. Он не сумел заставить себя
прибегнуть к заученным оборотам речи.
  - Мама! - воскликнул он с лукавой улыбкой. - Тебе, которая не знает
равных среди Слуг Империи... - Джастин запнулся, но, получив тычок от
Джехильи, бросил на нее удивленный взгляд и продолжил:
  - Тебе доверяется регентство нашего правления вплоть до достижения
нами возраста двадцати пяти лет.
  Тронный зал огласился вежливыми рукоплесканиями, которые быстро
переросли в бурю восторга. Зазвучал приветственный клич почетного караула
Акомы, его подхватили Имперские Белые, а потом и воины Шиндзаваи.
Властители один за другим вскакивали с мест и славили госпожу Мару.
Джастин жестом призвал присутствующих к порядку, но они угомонились не
сразу. Так и не дождавшись полной тишины, он провозгласил:
  - Для тебя, госпожа Мара, величайшая из Слуг Империи, мы учреждаем
новый титул. - Джастин встал с трона и воздел к небу руки. - Мы объявляем
госпожу Мару Хозяйкой Империи!
  Разразились оглушительные вопли. На Мару устремились восторженные
взоры. Она была изумлена, обрадована и опечалена.
  Она никогда не требовала признания своей власти или публичного
прославления. Единственное, к чему она всегда стремилась, - это сохранение
древнего рода Акома.
  Как странно, что с течением жизни, дарованной богами, она стала
считать все народы Империи своей семьей, а ее сын, рожденный от
варвара-невольника, взошел на престол, получив титул Света Небес.
  Властитель Кеда так и не удовлетворил свое любопытство по поводу
таинственного незнакомца в доспехах Имперского Белого - даже тогда, когда
юный Император пригласил избранных на закрытую встречу к себе в кабинет.
  Это была отнюдь не тесная комната, а грандиозная зала, сверкающая
золотом перегородок и украшенная старинными росписями. Джастин успел снять
императорские доспехи. По случаю этой встречи он надел кафтан с золотой
каймой, извлеченный из гардероба предшественника. Наряд оказался великоват
для мальчишеской фигуры: пришлось его подколоть у подола и в плечах при
помощи драгоценных металлических булавок.
  Войдя в залу и поклонившись полулежащему на подушках Свету Небес,
властитель Кеда с любопытством рассматривал присутствующих.
  Мара так и не сняла траурное красное одеяние. При ней находился все
тот же таинственный телохранитель. После недавно принятой ванны у него еще
не просохли волосы. Его поджарое, тренированное тело, свободное от белых
доспехов, теперь скрывал какой-то невразумительный балахон с зеленоватой
каймой. Лицо застыло в сосредоточенном напряжении. Подвижные пальцы были
аккуратно сцеплены на коленях. Только глаза выдавали его ум; ничто не
ускользало от их внимательного взгляда. "Быстрый парень, - подумал
властитель Кеда, суждения которого обычно оказывались верными. - Такой не
растеряется в трудную минуту, даром что сидит с отсутствующим видом".
  От Мары не укрылся интерес властителя Кеды.
  - Позволь представить тебе Аракаси, верного слугу Акомы, который
пользуется нашим высочайшим уважением.
  Любопытство властителя Кеды вспыхнуло с новой силой. Такой
неприметный тихоня - неужели это и есть легендарный Мастер тайного знания,
который творил чудеса, добывая для Акомы любые сведения?
  Тихоня ответил ему прямо, словно прочел мысли Канцлера:
  - Когда-то я действительно был Мастером тайного знания Акомы, но
потом понял, что у жизни и природы есть тайны более глубокие, нежели
людские интриги.
  Властитель Кеда обдумывал это замечательное утверждение.
  Император, которому они все служили, был еще слишком юн, чтобы
разбираться в таких тонкостях. Он нетерпеливо ерзал на златотканых
подушках, а потом захлопал в ладоши, подзывая гонца:
  - Привести заключенного.
  Двое Имперских Белых ввели худощавого человека с обкусанными ногтями
и проницательным взглядом. Властитель Кеда его узнал: это был Чимака,
который служил первым советником у покойного властителя Джиро. Имперский
Канцлер нахмурился: он терялся в догадках, зачем его призвали на это
почтенное собрание, ведь он по должности не имел отношения к системе
правосудия и не занимался судебными делами о государственной измене.
  Несомненно, за убийством Императора Ичиндара стоял властитель Джиро.
Клан Омекана использовал осадные орудия, и армии Омекана подоспели как
нельзя более кстати, чтобы поддержать заговор Анасати с целью захвата
трона. Чимака при всем желании не мог бы оставаться в стороне; более того,
именно он, судя по всему, и разработал смертоносный план.
  Сомнения властителя Кеды разрешила Мара.
  - Тебя позвали сюда как свидетеля, - негромко пояснила она и
повернула голову, чтобы видеть, как Чимака отвешивает низкий поклон
Императору.
  Затем Чимака точно так же склонился перед Марой и тихо проговорил:
  - Великая госпожа, я наслышан о твоих добродетелях. Отдаюсь тебе на
милость и нижайше прошу сохранить мне жизнь.
  Кеда нахмурился. Бывший советник властителя Джиро наверняка был
причастен к убийству отца Хокану, да и к попытке отравления самой Мары.
  Знала об этом и Мара - достаточно было посмотреть на ее сжатые губы.
Если бы не происки этого человека, если бы не покушение на ее жизнь,
которое лишь чудом сорвалось, она еще могла бы родить наследника, а муж, с
которым она вынуждена была расстаться, жид бы вместе с нею.
  Чимака пал ниц; у него мелко дрожали руки. Куда только подевалась
былая заносчивость: его униженное раскаяние выглядело искренним.
  - Джастин, - охрипшим голосом окликнула Мара.
  Мальчик стрельнул глазами на мать; казалось, он сейчас взбунтуется.
  Мара попыталась найти верные слова, но вместо нее мальчика урезонил
Аракаси.
  - Величество, - сказал он скрипучим голосом, - бывают такие минуты,
когда нужно затаить злобу, а бывают такие, когда следует проявить милость.
Призываю тебя сделать выбор, приличествующий мужчине и Императору. Прояви
мудрость. Человек, который сейчас молит тебя о снисхождении, был самым
искусным среди моих врагов. Ты уже простил всех остальных врагов в
Империи, но это особый случай. Либо вели его казнить, либо отправь в
пожизненное изгнание, либо распорядись, чтобы его привели к присяге, и
поручи какое-нибудь дело. Он слишком опасен, чтобы отпускать его на все
четыре стороны.
  Рыжие брови Джастина сошлись на переносице. Он погрузился в глубокое
раздумье.
  - Не могу принять решение, - признался он наконец. - Мама, этот
человек принес нам слишком много горя. Прошу тебя, распорядись его жизнью.
  Госпожа, облаченная в красный траур, шевельнулась. Она долго
разглядывала поредевшие волосы на затылке человека, распростертого у ее
ног, а потом заговорила:
  - Встань, Чимака.
  Арестант безропотно повиновался. Застывшим взглядом он уставился на
женщину, которая готовилась решить его судьбу, и всем стало ясно: у нее
нет мыслимых причин, чтобы освободить его от наказания.
  - Как будет угодно госпоже, - безучастно пробормотал Чимака.
  Мара сверлила его взглядом:
  - Отвечай по чести; поклянись своей душой, которая будет прикреплена
к Колесу Жизни, когда окончится твой путь: почему ты так поступил?
  Она не уточнила, о каком именно из его злодеяний шла речь.
Перечислять их одно за другим было бы для нее слишком болезненно. А могло
быть наоборот: она пошла на уловку, предоставив выбор Чимаке, чтобы тот
сам себя выдал.
  Быстрый ум Чимаки заметался. Он глубоко вздохнул, но делать было
нечего. На вопрос Мары он дал достаточно общий ответ. При этом впервые в
своей не праведной жизни он говорил чистую правду:
  - Отчасти потому, что я служил своему господину. Но в основном из-за
страсти к Великой Игре, госпожа. В этом смысле я служил себе самому, а не
Джиро. Был ли я верен дому Анасати? И да, и нет. Я действовал по указке
властителя, но получал тайное наслаждение, потакал себе, направляя ход
политики. Ты была лучшим врагом, которого послали мне боги; одержать верх
над тобой... - он развел руками, подбирая слова, - это было бы величайшим
триумфом в истории Великой Игры.
  Аракаси судорожно вздохнул. Он слишком многое услышал в словах
противника, который, как никто другой, мог тягаться с ним в
изобретательности и хитрости, в искусстве убийства и заговора.
  - Значит, я просчитался, - негромко сказал он, словно, кроме них с
Чимакой, в Зале никого не было. - Мне казалось, что ты действуешь во имя
чести своего господина. Вот почему ты едва не одолел меня: твои побуждения
шли от души, а на честь Джиро тебе было попросту наплевать.
  Чимака потупился:
  - Да, моей целью всегда была только победа. Но ведь честь господина
напрямую связана с победой. - С этими словами он повернулся к Маре:
  - Ты поймешь это лучше, чем кто-либо другой, госпожа. Именно
победитель решает, где кончается честь и начинается бесчестье. - Он умолк,
ожидая приговора.
  Хозяйка Империи сцепила пальцы на коленях. Наконец она заговорила, но
не о себе:
  - Ты бы согласился служить Империи, Чимака?
  В глазах бывшего советника Анасати полыхнуло пламя.
  - С радостью, госпожа. Несмотря на заверения в верности и
преданности, многие из гостей сегодня пьют твое вино, а завтра начнут
плести заговор. Уберечь обновленную Империю от краха - вот наитруднейшая
задача, которую только можно поставить перед собой.
  Мара перевела взгляд на Аракаси:
  - А ты бы согласился доверить свою сеть этому человеку?
  Мастер тайного знания Акомы сощурился и после мимолетной паузы
произнес:
  - Да. Он лучше меня будет управляться с моими агентами. Он гордится
своим занятием, а значит, при нем они будут в большей безопасности, чем
мог им обещать я, даже когда был в силе.
  Мара кивнула в ответ своим мыслям:
  - Так я и думала. Твое дело было тебе не по душе. С Чимакой такого не
произойдет. Если у него и есть душа, то она проявляется только в деле. -
Госпожа снова повернулась к Чимаке:
  - Ты присягнешь на верность Императору как Мастер тайного знания. В
наказание за прошлые преступления против Империи, а также во искупление
грехов ты будешь служить новому Свету Небес до последнего дыхания.
Властитель Кеда будет свидетелем.
  Чимака пожирал глазами поразительную женщину, которая великодушно
простила причиненные ей страдания. Его недоверие сменилось радостью, и от
избытка чувств он даже не сумел ее поблагодарить. Мара жестом показала,
что разговор окончен, и перепоручила его властителю Кеде, чтобы тот
засвидетельствовал клятву верности и наложил имперскую печать на
необходимые документы.
  Когда Имперские Белые и Канцлер покинули залу, с Марой и Джастином
остался только Аракаси. Госпожа еще раз подивилась его необычайной
способности принимать любые обличья, от доблестного воина до шелудивого
нищего. Всеми своими достижениями она была так или иначе обязана ему.
  - Остается лишь одна незанятая должность, - произнесла она с еле
заметной улыбкой. - Не согласишься ли ты принять мантию первого советника
Императора? Не думаю, что найдется в Империи другой человек, способный
принимать решения и действовать достаточно быстро, чтобы удерживать
Джастина от обычных проделок.
  Аракаси улыбнулся с редкой для него непосредственностью:
  - А что думает по этому поводу сам Джастин?
  У мальчика вытянулось лицо.
  - Он думает, что вольготной жизни придет конец, - со смехом заключила
Мара. - Что и требуется для пользы дела. Ты принимаешь это предложение,
Аракаси?
  - Почту за честь, - торжественно произнес Аракаси и, не сдержав
восторга, добавил:
  - Более того, почту за счастье.
  - Тогда готовься завтра с утра приступить к своим обязанностям. А
сегодняшний вечер принадлежит тебе; навести свою избранницу Камлио.
  Аракаси изогнул бровь - этого выражения никто до сих пор у него не
видел.
  - Что такое? - осторожно спросила Мара. - Девушка отвергла твои
ухаживания?
  Теперь Аракаси выглядел озадаченным:
  - Ничуть. Против ухаживаний она не возражает, но теперь ее главное
требование - неукоснительное соблюдение приличий. У нее все такой же
переменчивый нрав, но в ней не осталось и следа от той ожесточенной
недотроги, которую ты брала с собою в Турил. - Он недоуменно покачал
головой. - Камлио поняла свою истинную цену; может статься, она еще
сочтет, что я ей не гожусь.
  - Годишься, - заверила его Мара. - Я же вижу. Не сомневайся.
  Тут она пристально всмотрелась в лицо человека, чьи мысли всегда
открывали ей путь к новым вершинам.
  - У тебя есть какая-то просьба, - догадалась она.
  Аракаси, вопреки обыкновению, не прятал свою озабоченность:
  - Да, это так.
  - Говори же, - поторопила Мара. - Если это в моей власти, считай, что
твоя просьба уже выполнена.
  Обладатель неприметного балахона с зеленоватой каймой, который вскоре
предстояло сменить на белозолотые цвета императорского дома, смущенно
улыбнулся:
  - Я бы просил тебя направить Камлио на службу к Изашани Ксакатекас.
  Мара рассмеялась.
  - Блестяще! - воскликнула она, успокоившись. - Как я не сообразила?
Никто - ни один мужчина, ни одна женщина - не может устоять перед обаянием
вдовствующей госпожи Ксакатекас. Камлио будет у нее хорошо, а ты получишь
безупречно воспитанную жену.
  Аракаси сверкнул глазами:
  - Она еще будет составлять хитроумные комбинации, не уступающие моим!
  Мара жестом показала, что он свободен.
  - Чтобы держать себя в форме, человеку твоего склада необходима умная
жена, - дружески поддразнила она. - А теперь ступай и сообщи госпоже
Изашани, что она должна сосватать самую непростую пару во всей Империи. Я
убеждена, ей будет только приятно оказать нам такую услугу.
  - Зачем это? - требовательно поинтересовался Джастин после того, как
Аракаси, отвесив изящный поклон, по своему обыкновению неслышно удалился.
  - Разве все женщины развлекаются подобным способом?
  Хозяйка Империи вздохнула и с любовью посмотрела на сына, чья
искренность могла смутить кого угодно.
  - А ты наведайся на досуге в гарем своего предшественника и увидишь
своими глазами, - предложила она, но, заметив излишний интерес в озорных
глазах сына, торопливо добавила:
  - Впрочем, с этой частью твоего образования можно повременить. Ты еще
слишком молод и вдобавок похож на своего отца. Не стоит тебе в столь
раннем возрасте смущать покой женщин-соперниц.
  - В каком смысле? - не понял Джастин.
  - Когда ты повзрослеешь, я перестану быть твоим регентом, - мягко
улыбнулась Мара. - Вот тогда и увидишь все своими глазами.

  ***

  Уединенный тенистый сад украшали цветники и фонтаны. Мара бродила по
тропинкам, наслаждаясь тишиной. Рядом шагал Хокану; он то заводил
разговор, то снова умолкал.
  - Я буду скучать, - сказал он, коснувшись больной темы.
  - Я тоже, - быстро отозвалась Мара, боясь потерять голос. - И так
сильно, что не выразить словами.
  Хокану мужественно улыбнулся, скрывая печаль:
  - Ты дала обильную пищу для сплетен. Теперь госпоже Изашани будет чем
себя занять. Она примется строчить письма, и кто знает, когда у нее дойдут
руки меня просватать.
  Мара попыталась улыбнуться его шутке:
  - Любая женщина могла бы только мечтать о таком муже. Ты дарил мне
любовь, не ставя условий. Ты ни в чем мне не препятствовал.
  - Посмотрел бы я на того человека, который вздумал тебе
воспрепятствовать, - усмехнулся Хокану.
  За этими словами таилась глубоко спрятанная злость на Джиро и
подосланного им убийцу. Если бы не смертоносный яд, ничто не смогло бы
разлучить Хокану с женщиной, равной ему по силе духа.
  Мара сорвала белый цветок, который Хокану осторожно взял у нее из
рук. По старой привычке он воткнул стебелек ей в волосы и среди черных
прядей заметил серебристые нити, повторяющие цвет лепестков.
  - Ты подарил мне чудесную дочь, которая станет моей наследницей, -
сказала Мара. - Когда-нибудь у нее появятся братья - твои сыновья.
  Хокану оставалось только молча кивнуть. Прошло немало времени, прежде
чем он заговорил:
  - Есть некое благородное изящество в том, что твой титул унаследует
Касума. - В его голосе смешались радость и горечь. - Наша с тобою дочь.
Мой отец был бы счастлив узнать, что наши дети станут во главе сразу двух
великих династий.
  - Он счастлив, - возвестил чей-то голос.
  Хокану и Мара в недоумении обернулись. Перед ними согнулся в поклоне
Фумита, облаченный в загадочное черное одеяние.
  - Тебе не дано знать всю меру его счастья... сын мой. - Никто не
заставлял его вслух объявлять об этом родстве, однако он с радостью сделал
признание, которое стало возможным только благодаря новому статусу
Ассамблеи. Лицо мага осветилось ослепительной улыбкой. - Госпожа Мара,
считай себя моей дочерью. - Потом его лицо сделалось бесстрастно-серьезным
в преддверии официального заявления. - Я уполномочен известить великую
Хозяйку, что Ассамблея провела голосование. Решение было нелегким, однако
маги уступили ее требованиям. Отныне наше сословие будет жить по новому
закону, введенному Императором Джастином.
  Мара уважительно склонила голову. Она подозревала, что Фумита
исчезнет быстро и незаметно, как он всегда поступал, закончив дело.
  Между тем он почему-то медлил, словно признание отцовства открыло для
него врата перемен.
  - Сын мой, дочь моя, хочу, чтобы вы знали: вашей стойкости воздали
должное. Вы составили честь фамилий Акомы и Шиндзаваи. Как жаль, что мой
брат - приемный отец Хокану - не дожил до этого часа.
  Хокану хранил невозмутимое спокойствие, но Мара сразу ощутила, что
его переполняет гордость. Когда на его лице все-таки проступила едва
заметная улыбка, у Фумиты, словно у зеркального отображения, точно так же
дрогнули уголки губ.
  - Сдается мне, отпрыски рода Шиндзаваи не мастера хранить традиции, -
Заметил маг и, обращаясь к Маре, добавил:
  - Если бы ты знала, чего стоит любому человеку отказаться от прежнего
образа жизни, когда у него обнаруживается магический дар. Таким, как я, -
тем, кто к этому времени был уже взрослым мужчиной, успевшим обзавестись
семьей, - приходилось особенно тяжело. Иногда мне кажется, что тайны
Ассамблеи убили в нас всякое чувство. В этом наша беда. Мы вынуждены были
отгородиться от мира стеной, и жестокость перестала нас волновать. Когда
повеет свежий ветер перемен, мы возродим утраченную человечность. В конце
концов мы возвысимся до того, что открыто выразим тебе свою
признательность; мы будем благословлять память госпожи Мары.
  Хозяйка Империи обняла мага. Раньше она ни за что не позволила бы
себе подобной фамильярности.
  - Появляйся почаще при императорском дворе, Фумита. Твою внучку
нельзя лишать радости общения с дедом.
  Смутившись от избытка чувств, вновь обретя драгоценные семейные узы,
Фумита ответил коротким поклоном и через мгновение растворился, чтобы не
мешать Маре и Хокану в последние минуты близости.
  Струи фонтанов выводили свою мелодию, цветы источали дурманящий
аромат. Деликатное появление пажа больше походило на грубое вторжение. Он
произнес:
  - Госпожа моя, Свет Небес просит своего отца и Хозяйку Империи
пожаловать на заседание Совета.
  - Политика, - вздохнула Мара. - Что в ней главенствует: наша воля или
правила игры?
  - Разумеется, правила игры определяют нашу волю, - улыбнулся Хокану.
  - Иначе я бы никогда не расстался с тобой, госпожа.
  Он предложил руку жене, теперь уже бывшей. С достоинством,
проистекающим от мужества и незыблемости внутреннего мира, Хокану проводил
ее до императорских покоев, куда она вошла в новой роли регента и Хозяйки
Империи.

  Эпилог
ВОССОЕДИНЕНИЕ

  Глашатай ударил в гонг.
  Госпожа Мара сменила позу: подушка с золотой бахромой, лежащая на
холодном мраморе, не располагала к приятной расслабленности. Трон Хозяйки
Империи не отличался такой роскошью, как императорский, но был столь же
неудобным. За те два года, что она состояла регентом при Джастине, она так
и не привыкла к этому месту.
  Мысли Мары блуждали. Джастин уже не был новичком на троне; с каждым
разом он все более разумно подходил к принятию решений, которые
требовались от него в День прошений. Он унаследовал от матери способность
видеть общие закономерности в запутанных вопросах, а от отца - интуицию. В
последнее время Мара выступала скорее советчицей, нежели регентом. Во
время утомительных заседаний она могла предаваться собственным раздумьям,
полагаясь на то, что Джастин сам обратится к ней, когда захочет узнать ее
мнение.
  Близился час заката; сквозь купол Тронного зала падали косые лучи
солнца. День прошений подходил к концу. К ограде перед императорским
возвышением подошли последние просители. Мара еле сдерживалась, чтобы не
показать, что у нее слипаются глаза. Джастин произнес традиционные слова,
подтверждающие право подданного изложить свое дело:
  - Властитель Хокану Шиндзаваи, наши уши сегодня служат ушами богов. -
У Джастина ломался голос, и он уже старался говорить взрослым баритоном,
но при виде приемного отца так обрадовался, что забыл о всякой чопорности.
- Небеса улыбаются от радости, что ты нас посетил. Мы приветствуем тебя от
всей души.
  Мара мгновенно стряхнула задумчивость. Прибыл Хокану! У нее застучало
сердце, когда она посмотрела вниз, чтобы получше его разглядеть. В
последний раз их пути пересеклись много месяцев назад на каком-то
официальном приеме. Правитель Шиндзаваи, как она помнила, ушел пораньше,
чтобы посидеть с женой, которая была беременна его наследником.
  Наследниками, поправила себя Мара, когда имперский глашатай выкликнул
два имени, и она обратила внимание на два свертка, которые держал на руках
Хокану. Поблизости маячили две служанки и кормилица, а рядом с ними -
стройная миловидная женщина, робко потупившаяся перед Императором.
  Джастин широко улыбнулся. Эту манеру он унаследовал от родного отца,
который высмеивал цуранский обычай хранить непроницаемый вид во время
протокольных мероприятий. Теперь кое-кто из молодых придворных вопреки
неодобрению властителей уже начал подражать Императору, копируя его
оживленное выражение лица и откровенные речи, подобно тому как незамужние
женщины перенимают одна у другой модные новинки. Джастин с нарочитой
развязностью подтолкнул мать локтем:
  - Мама, у тебя, наверно, есть что сказать по такому случаю.
  Но у Мары не было слов. Глотая слезы, она улыбалась счастливому отцу.
Младенцы оказались прелестными. Если уж ей не суждено было родить их
самой, то она благодарила небо, что застенчивая Элумани исполнила
страстное желание мужа.
  - Сыновья? - только и смогла прошептать Мара.
  Хокану молча кивнул. В его взгляде читалась та же радость и то же
горестное сожаление. Он тосковал без Мары, не мог забыть ее быстрый ум и
легкость беседы. Элумани была ласковой, но боги не наградили ее внутренним
огнем. Однако она подарила ему то, чего не могла дать Мара: династия
Шиндзаваи продолжилась в его наследниках. У Хокану теперь были сыновья,
которым предстояло заполнить пустоту, образовавшуюся в его жизни.
  Глашатай прочистил горло:
  - Властитель Хокану Шиндзаваи представляет Свету Небес своих
наследников, Камацу и Маро.
  Джастин, как положено, объявил официальное признание:
  - Пусть прибывают их силы и радости с благословения богов.
  Наконец-то Мара обрела голос:
  - Я счастлива за вас обоих. Госпожа Элумани, я польщена и горда. -
Она была глубоко тронута, что теперь у нее есть тезка, в жилах которого
течет кровь Хокану. С трудом сдерживая рыдания, она продолжала:
  - Когда ваши сыновья немного подрастут, буду рада пригласить их в
императорскую детскую, чтобы они познакомились со своей сводной сестрой
Касумой.
  Миниатюрная молодая женщина с каштановыми волосами, стоявшая рядом с
Хокану, грациозно поклонилась. Она так и не подняла глаза, только
раскраснелась от смущения.
  - Это большая честь. - Ее голос звучал мелодично, как у певчей
птички. - Хозяйка Империи очень добра.
  Вскоре Шиндзаваи откланялись. Мара задумчиво смотрела вслед
удаляющейся фигуре в синих доспехах. Тут чувства взяли над ней верх.
Закрыв лицо парадным веером, она спрятала внезапные слезы. Сыновья
Шиндзаваи. Они воплощали исполнение желаний, мечту о будущем Империи.
Близнецы! Казалось, боги постарались загладить вину за смерть ее
неродившегося ребенка.
  Своим нынешним одиночеством она заслужила такую награду. Встречаться
с Хокану, проводить с ним время теперь было невозможно, и она невыносимо
скучала, но зато появилась надежда дождаться той поры, когда они без
душевных терзаний смогут навещать друг друга, ибо в основе их брака лежала
прочная дружба.
  Еще раз прозвучал гонг, а затем голос глашатая возвестил о прибытии
из Мидкемии нового посла Королевства Островов.
  Мара краем глаза взглянула на приближавшуюся группу и тут же снова
спряталась за веером. У нее опять дрогнуло сердце.
  Вид людей в иноземных одеждах всегда напоминал ей
возлюбленного-варвара, так круто изменившего ее жизнь. Трое из прибывших
оказались высокими и стройными, а один едва заметно прихрамывал, и от
этого Мару захлестнула целая буря воспоминаний.
  Она мысленно начала себя поддразнивать. Сердечные дела минувших лет
вызывали в ней сегодня непонятную слезливость. Ей пришлось сделать над
собой усилие, чтобы приготовиться выслушать приветствие человека, который
пришел из другого мира, который наверняка говорил, чуть гнусавя, на языке
цурани, но который был ей чужим. Мара отвела взгляд, дабы не бередить душу
чувством потери.
  Посол с Островов вместе с сопровождающими подошел к ограждению. К
императору обратился барон Майкл Крондорский, официальный представитель
Мидкемии, который неоднократно участвовал в церемонии представления послов:
  - Ваше Величество, имею честь представить вам посла Островного
Королевства...
  Он вдруг умолк, и Мара встрепенулась от неожиданности.
  Посол поднял руку, чтобы снять украшенную перьями шляпу и отвесить
поклон, как это было принято у него на родине, - и остолбенел. Согнутая в
локте рука загораживала его лицо. Свита тоже замерла. Имперские Белые не
могли скрыть удивления.
  Наконец варвар посол снял шляпу и медленно поклонился, не сводя глаз
с лица Джастина. По залу пробежал ропот. Мара посмотрела на нового посла,
и у нее снова упало сердце. Человек, который напомнил ей о потерянном
возлюбленном, уже надевал свою причудливую шляпу с белыми перьями и
золотой кокардой. Опасаясь, как бы глаза не выдали ее чувств, Мара
поспешила закрыться веером и начала усиленно обмахиваться, чтобы по городу
не поползли слухи, будто августейшая регентша без всякой причины льет
слезы. До ее слуха донеслись заключительные слова барона Майкла:
  - ...эмиссара его королевского высочества Лайама, короля Островов.
  - Можешь подойти, - сказал Свет Небес совсем по-мальчишески.
  Мара услышала, как Имперские Белые открывают проход в ограждении,
чтобы посол мог подняться на возвышение и вручить Императору свои
верительные грамоты.
  Мидкемиец поднялся на первую ступень. Он был обут в сапоги, и его
шаги отдавались грохотом в притихшем зале. Мара осторожно сложила веер, а
эмиссар Островного Королевства уже шел по верхним ступеням.
  Остановившись в трех шагах от трона, он еще раз поклонился. На сей
раз шляпа после поклона осталась у него в руке. Мара вгляделась в его лицо.
  У нее вырвался беззвучный крик. Профиль этого человека и профиль ее
сына, облаченного в белые парадные одежды с золотой каймой, были
зеркальными отражениями друг друга. Но черты мальчика только начинали
обретать признаки зрелости, тогда как лицо мужчины было испещрено
морщинами, какие появляются у светлокожих людей от прожитых лет и палящего
солнца. Некогда рыжие волосы обильно припорошились белым, а в расширенных
глазах застыло изумление.
  Только сейчас Хозяйка Империи поняла все. Ей открылось то, что
заметили все собравшиеся, как только посол появился в зале, но тогда Маре
мешали широкополая шляпа посла, крутой подъем ступеней и минутное
малодушие, заставившее ее спрятаться за веером.
  - Кевин, - беззвучно выдохнула Мара.
  Аракаси, первый имперский советник, сделал шаг вперед, чтобы принять
верительные грамоты. Улыбнувшись, вопреки своему обыкновению, он заметил:
  - Ты изменился.
  Узнавание было обоюдным. С ответной улыбкой Кевин сказал:
  - Ты тоже. Без маскировки тебя не узнать.
  Едва взглянув на документы, Аракаси обернулся и произнес:
  - Величество, перед тобой барон королевского двора Кевин, посол
Островного Королевства.
  Джастин кивнул:
  - Добро пожаловать. - По его голосу было ясно, что он из последних
сил старается хранить достоинство: ведь перед ним стоял его кровный отец,
о котором он столько слышал, но видел впервые в жизни.
  Мара прикрыла рот рукой, словно желая удержать непрошеные слова. От
этого простого движения по телу Кевина пробежала судорога. Его глаза - их
синева стала еще ярче - устремились на нее. На его лице, таком знакомом,
но все же изменившемся с годами, улыбка боролась с мрачностью.
  - Я так и знал, что найду тебя здесь, - приглушенно сказал он, так,
что его слышали только находившиеся на возвышении. - Кто же еще мог бы
удостоиться титула "Хозяйка Империи"? Но ваш Свет Небес... - Его крупная,
выразительная рука указала на Джастина, и взгляд стал острым, как лезвие.
  - Госпожа, почему же ты мне не сказала?
  Можно было подумать, что бывшие возлюбленные остались в огромном зале
наедине.
  У Мары подступил комок к горлу. Она слишком хорошо помнила их
расставание: этот человек, израненный и избитый, до последнего отбивался
от охранников, которые по ее приказу должны были насильно отправить его в
родные края.
  Тогда она не нашла в себе сил выразить все чувства словами. Теперь
слова сами рвались наружу:
  - Я не решилась тебе сказать. Из-за сына ты бы остался по нашу
сторону бездны, а это было бы преступлением против всего, чему ты меня
научил. Ты бы никогда не женился, не жил бы для себя. Джастин знает, кто
его отец. Ты на меня сердит?
  - Джастин, - эхом повторил Кевин, будто пробуя это имя на вкус. - В
честь моего отца? - Мара робко кивнула, и Кевин сверкнул взглядом в
сторону мальчика, прямо сидевшего на золотом троне. - Сердит?.. - Мара
содрогнулась. Он всегда выяснял отношения в самое неподходящее время и не
думал понижать голос. - Да я просто взбешен! - Поймав ее взгляд, он стал
говорить тише, но тон остался таким же резким. - Меня ограбили! Меня
лишили возможности видеть, как растет мой сын!
  Лицо Мары залилось краской. Он не утратил способности выводить ее из
равновесия. Напрочь забыв о цуранской сдержанности, она начала
оправдываться:
  - Если бы я этого не сделала, у тебя бы не было других детей.
  Кевин хлопнул ладонью по колену. Теперь его голос Доносился даже до
тех, кто стоял внизу:
  - Госпожа, при чем тут другие дети? У меня нет других детей. Я так и
не женился. Я служил принцу Аруте - двенадцать лет сражался с гоблинами и
темными эльфами в Хайкасле и Нортуордене. Потом ни с того ни с сего меня
вызвали в Крондор и сообщили, что Император Цурануани просит об обмене
послами и якобы в Королевстве трудно сыскать более подходящую фигуру, чем
я: происхожу из благородного рода (хотя и не могу рассчитывать на
наследство - ведь у меня есть старшие братья и дюжина племянников), бегло
говорю на цурани. Вот наш король и выбрал меня, вернее, принц Арута
произвел это назначение от имени брата; и что же? Я, украшенный орденскими
лентами придворный барон, кланяюсь своему сыну, словно ученая обезьяна! -
С этими словами мидкемийский посол обернулся к Императору:
  - Он совершенно на меня не похож, правда? - Кевин с улыбкой подмигнул
Джастину, но, переведя взгляд на Мару, вновь заговорил с ледяной
холодностью:
  - Надеюсь, твой муж не зарубит меня мечом?
  Хозяйка Империи сообразила, что Кевину ничего не известно о тех
событиях, которые произошли за последние четырнадцать лет.
  - Хокану воспитал этого ребенка, зная всю правду о его зачатии.
  Кевин изумился:
  - Разве это не властитель Шиндзаваи встретился мне у входа - с юной
женой и двумя новорожденными младенцами?
  Мара только кивнула.
  Но Кевину никогда не изменял дар речи.
  - Выходит, ты не замужем? - Мара отрицательно покачала головой. - Но
ведь у тебя был муж. Как же удалось таким странным образом обойти
цуранскую традицию?
  - Это называется расторжением брака по причине бездетности. Хокану
требовались наследники, чтобы укрепить правление Джастина и содействовать
Благу Империи. Результат ты видел. - Мара попыталась обуздать чувства,
боясь упасть в обморок. Она была у всех на виду; какое же смехотворное
зрелище она, должно быть, являла собою!
  По знаку Мары Аракаси объявил:
  - День прошений объявляется закрытым. Всем дозволено разойтись и
вознести хвалу нашему Свету Небес.
  Собравшиеся расходились неторопливо; большинство нарочно медлили,
чтобы уловить обрывки странной беседы, ведущейся на тронном возвышении.
Мидкемийская свита пребывала в полной растерянности.
  Мара заметила, что на нее обращены взоры доброй сотни людей. И вдруг
она поймала себя на том, что ей это безразлично. Она гордо выпрямилась,
приняв официальный вид:
  - Кевин, придворный барон, посол мидкемийского короля Островов,
выполняя материнскую обязанность, представляю тебе твоего кровного сына:
это Джастин, Девяносто Второй Император, Свет Небес Цурануани. Смиренно
молю богов, чтобы его вид пришелся тебе по душе, а характер сделал честь
твоему роду.
  Старший глашатай, не веря своим ушам, уставился на Аракаси, ожидая
указаний. Первый имперский советник пожал плечами и кивнул; тогда глашатай
возвысил голос, чтобы услышали все:
  - Кевин из Рилланона, посол короля Лайама, отец нашего Света Небес!
  Мара едва не свалилась с подушки: своды зала содрогнулись от
восторженных воплей молодых придворных, которые уже успели дойти до
дверей. Они ринулись назад, к ограждению, и принялись топать ногами и
хлопать в ладоши, чтобы выразить свой восторг. Мару поразило, что каких-то
два года нового уклада дали столь зримые всходы: ведь мидкемиец мог стать
отцом четырнадцатилетнего мальчика только в одном случае - если он ранее
содержался в Империи как военнопленный и раб.
  Еще совсем недавно сама мысль о том, что сын раба может стать
Императором, стала бы причиной жестокого кровопролития, войны не на жизнь,
а на смерть под предлогом отстаивания чести, хотя подлинным мотивом были
бы тайные амбиции каждого властителя.
  Однако теперь, вглядываясь в лица тех, кто стоял внизу, Мара видела
по преимуществу любопытство, удивление и искреннее восхищение. В сознании
всех, за исключением горстки самых отъявленных ретроградов, Законы Великой
Свободы уже пришли на смену Игре Совета. Все чаще сыновья титулованных
отцов стремились занять должность при императорском дворе, вместо того
чтобы служить в войсках своего семейства. Именно эти молодые люди,
освободившиеся от традиций предков, кричали радостнее всех.
  Только что у них на глазах Мара вновь совершила немыслимый дотоле
поступок. Впрочем, подданные уже привыкли ожидать от нее самых невероятных
шагов.
  Тут Джастин, поднявшись со своего трона, сбросил мантию и тиару на
руки слуге, а сам кинулся в объятия отца, которого никогда не знал, но чье
имя обросло легендами в устах старых слуг Акомы.
  Мара со слезами на глазах наблюдала за этой сценой. Огромная рука
Кевина протянулась к ней и заключила ее в тройственные объятия.
  Властительница не удержалась от смеха. Она успела забыть, как он
порывист и необычайно силен.
  - Хозяйка Империи, - произнес Кевин; его слова тонули в торжествующем
реве собравшихся, - ты властительница сюрпризов! Надеюсь, мне будет
дозволено бывать в императорских покоях, чтобы поближе узнать сына и
возобновить старинное знакомство с его матерью?
  Мара глубоко вздохнула, ощутив запах незнакомого меха, неведомых
пряностей, шелков, вытканных чужеземным способом в далекой холодной
стране, которую она намеревалась когда-нибудь посетить, переправившись
через Бездну. Ее захлестнула такая волна страсти, которая грозила сбить ее
с ног.
  - У тебя будет целая жизнь для общения с сыном, - прошептала она так,
чтобы ее слышал только Кевин. - И столько лет, сколько ты сам пожелаешь,
для продолжения знакомства с его матерью, если только тебя не отзовет твой
король.
  Кевин расхохотался:
  - Лайам не чает, как от меня избавиться. На границе теперь затишье, и
такому бузотеру, как я, там делать нечего. - С этими словами он еще крепче
привлек ее к себе, переполняемый простой земной радостью.
  В этот миг над Священным Городом зазвучали гонги храмов. Сладостная
музыка поплыла над императорскими покоями и садами - это жрецы Двадцати
Великих Богов запели вечернюю молитву. День прошений подошел к своему
завершению.
  Кевин отступил на шаг и улыбнулся женщине, которая ни на день не
отпускала его сердце.
  - Ты хозяйка чего-то большего, чем вся эта Империя, - сказал он,
смеясь, и приветственные возгласы, звучавшие в зале, не смолкли, когда,
взяв за руки единственную женщину, которую любил, и их сына-императора, он
повел их вниз с высокой тронной пирамиды.

  Библиотека OCR Альдебаран: http://www.aldebaran.com.ru/