Станюкович Константин / книги / Гибель "Ястреба"



  

Текст получен из библиотеки 2Lib.ru

Код произведения: 10543
Автор: Станюкович Константин
Наименование: Гибель "Ястреба"


                    Константин Михайлович Станюкович

                            Гибель "Ястреба"

                        Рассказ старого матроса

                      Из цикла "Морские рассказы"


     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: К.М.Станюкович. "Морские рассказы"
     Издательство "Юнацтва", Минск, 1981
     Художник Е.А.Игнатьев
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zpdd@chat.ru), 16 декабря 2001
     ---------------------------------------------------------------------


                                   I

     Небось  в  те  поры  бога-то  мы  вспомнили,   вашескобродие!  Еще  как
вспомнили-то!  Уж на что старший офицер был у нас отчаянный: никакого страха
не имел и только,  бывало,  ругался да нам зубы полировал, - в старину, сами
изволите знать,  полировка была форменная!  -  а  и  он  на  тот раз вдруг в
понятие  вошел.   "Братцы,   мол,  голубчики  любезные!"  Совсем  по-другому
заговорил:  понял,  значит,  что смерть не  то,  что безответного матроса по
зубам съездить:  она сама в  лучшем виде тебя съездит,  сколько ты  форцу на
себя ни напускай.  И все мы вовсе были обезнадежены тогда;  прямо сказать, в
отчаянность пришли;  так и полагали,  что всем нам будет крышка в этом самом
Немецком море.  Довольно даже  подлое  это  море,  вашескобродие!  Завсегда,
сказывают,  на нем погода.  Волна какая-то шальная, безо всякой правильности
бросается и мотает судно во все стороны.  Оттого и качка там самая что ни на
есть нудная.  Крепкого человека -  и того обескуражит.  И видал я, по своему
матросскому званию,  всякие моря и  окияны,  а  хуже этого моря нет морей...
Однако господь внял  матросским молитвам -  матросская-то  молитва шибчее до
бога доходит!  -  и  вызволил.  Многие которые и живы остались...  Ну,  да и
командир-то  наш,  Левонтий Федорыч Белобородов -  может,  изволили слышать,
вашескобродие? - башковатый и добрый человек был... Показал тогда себя... Не
стерпел гибели "Ястреба", царство ему небесное!
     И Иваныч,  с которым мы жарким летним днем сидели в тенистом прохладном
саду в имении моего приятеля,  бывшего моряка,  где старый матрос был ночным
сторожем,  обнажил белую  как  лунь  голову  и  истово осенил себя  крестным
знамением.
     - А  случилась гибель  нашему  "Ястребу" в  проливе,  вашескобродие!  -
продолжал Иваныч. - Мелистый пролив... много этих самых мелей да каменьев. И
берега обманные,  низкие.  Запамятовал,  как  проливу название...  Память-то
старая, вашескобродие! Вроде быдто Рака прозывается...
     - Скагерак, - подсказал я.
     - Он самый и есть... Шли мы это по нем глубокой осенью под зарифленными
парусами,  а  день был пасмурный...  солнышка и  звания не было...  и погода
свежая...  а  к  вечеру и  последний риф взяли для безопасности,  потому как
ветер во всю силу входить начал и волны вовсе освирепели, ровно сбесились...
Воют воем и  на  "Ястреб" набрасываются.  Однако конверт-то наш крепкий был,
летом только что выстроен и  отправлен был из  Кронштадта в  дальнюю на  три
года,  - поскрипывает себе, мотаясь, как угорелый, на волнах. И ничего они с
ним поделать не могут,  как ни стараются. Только брызгами нас обдают... Ну и
то сказать -  рулевые были исправные,  не зевали...  Знали,  что за зевки не
похвалят...  Хорошо.  Просвистали это  брать  койки...  Пошли,  значит,  мы,
подвахтенные,  вниз,  подвесили койки и рады были после трудного дня заснуть
до полуночи.  Ну,  известно,  уставший человек лег - и готов. Долго ли спал,
обсказать не могу,  вашескобродие, но только вдруг меня подбросило, и я чуть
не вылетел из койки.  Слышу страшный треск. "Ястреб" задрожал и остановился.
И  тую же минуту все повскакали с  коек.  А уж боцман сверху кричит в люк не
своим голосом:  "Пошел все  наверх!"  А  мы  и  без того торопимся одеться и
наверх бежать -  потому все в страхе.  Поняли,  что на мель встали. Выскочил
это я, как полоумный, наверх, к своему месту, - я марсовым служил, - гляжу -
одна страсть! Ночь темная, кругом море гудит, а ветер так и ревет в снастях.
А командир сам уж в рупор командует: "Марсовые, к вантам! Паруса крепить!" И
голос у его успокоительный,  ровно бы никакой беды и нет... Очень много было
твердости в Левонтье Федорыче,  вашескобродие. И дока по флотской части был,
и добер был к матросу. Зря не забижал, и если наказывал, то с рассудком... А
было много и таких, что без всякого рассудка нашего брата в тоску вгоняли...
Было, вашескобродие! - раздумчиво прибавил старик. 
     Он примолк,  вздохнул, словно бы сожалея о тех людях, которые вгоняют в
тоску, и продолжал:
     - Полезли мы,  марсовые,  наверх...  Разошлись по  реям и  изо всех сил
стараемся,  чтобы скорей закрепить свой парус...  Спустились вниз... А уж из
орудия палят...  Сигнал о бедствии,  значит,  даем.  И матросики уже на всех
помпах стоят,  воду откачивают из  трюмов...  А  она  все  больше да  больше
прибывает...  А "Ястреб" наш так и бьется,  так и бьется о каменья...  Жутко
было,  вашескобродие!  Однако все еще надежда есть,  что откачаем воду и  до
утра продержимся, а там, может, и берег близко, как-нибудь спасемся... Ну, и
налегаем на помпы...  И  холоду не чувствуем.  И  капитан подбадривает:  "Не
робей,  говорит,  молодцы!"  Так надеялись мы до утра вашескобродие,  а  как
рассвело,  то поняли,  что нам крышка. Вода уж под верхнюю палубу подошла, и
через корму ходят волны...  А буря не унимается, и кругом ничего не видно...
Одни волны бунтуют,  кружатся,  и  в  них -  смерть.  А из орудий еще палят.
Последние заряды расстреливают,  потому вниз,  под палубу,  уже нет ходу.  А
капитан,  и вахтенный,  и штурман -  все стоят на мостике.  Левонтий Федорыч
бледный как смерть и за эту ночь совсем постарел...  Смотрит с тоской. И все
мы с тоской смотрим.  Бросили помпы и стали было готовить на случай к спуску
гребные суда и  вязать плот...  Куда тебе!..  Вода хлынула из люков и  стала
заливать переднюю палубу...  Волны захлестывали...  Все  люди  столпились на
носу, потому как "Ястреб" передней частью на камнях сидел, то и выше он был,
а как стало покрывать водой и верхнюю палубу, полезли все на ванты, держимся
друг около дружки,  и кои и на марсы забрались,  чтобы смерть не достала.  А
она  тут как тут,  из  воды смотрит...  В  отчаянности ждем мы,  что вот-вот
"Ястреб" сломается и  мы потопнем...  И батюшка нам отходную стал читать:  к
смерти, значит, готовить... Но не успел он окончить, как его смыло волной, и
он скрылся в море...  И многих, кои не успевали забраться на ванты, смывало,
и они на наших глазах погибали.  Жутко было смотреть,  и всякий думал, что и
ему недолго ждать.  И кои молились,  кои плакали, кои от страха сидели ровно
ополоумевшие, с выпученными глазами. Два матросика с отчаянности сами в воду
бросились,  чтобы не томиться зря... Великое мучение послал тогда господь...
Давно это было, а как вспомнишь, и то вовсе жутко... Иной раз приснится, как
это мы бедовали,  так в  холодном поту проснешься.  Несколько человек хоть и
живы  остались,  а  рассудка навсегда решились.  И  каких только страстей не
пришлось тогда увидать,  вашескобродие!.. Опасная эта флотская служба... Нет
такой другой.  На сухой пути ты, по крайности, можешь распорядиться собой, а
ежели кругом вода?..  То ли дело на земле!..  И тебе травка,  и тебе лес,  и
тебе поле,  и  тебе цветики...  Небось,  хорошо!  Вот мы  с  вами тут сидим,
вашескобродие,  и чувствуем землю-матушку.  Дух-то какой от цветов идет... И
птаха-то  как  заливается,  бога  хвалит...  И  комар  жужжит...  И  вон  он
муравей-то,  работяга,  соломинку несет... Одно слово - благодать! - говорил
Иваныч.
     И его маленькие,  все еще живые лучистые глаза любовно смотрели вокруг.
И его морщинистое, сухое, отдававшее желтизной лицо было полно умиления...
     Он достал из кармана широких парусинных штанов маленькую трубку,  набил
ее махоркой и, с наслаждением сделав несколько затяжек, продолжал:
     - А взять теперь море?.. Один в нем обман.
     - То есть как обман?  - спросил я, не совсем понимая, что хотел сказать
Иваныч.
     - А  так,  обман  -  как  бывает в  лукавом человеке...  вроде здешнего
управляющего!  -  понижая голос,  вдруг  добавил старик.  -  Небось,  я  его
наскрозь вижу, даром что лукав... Сделай, братец, одолжение!
     И только что умиленное лицо Иваныча приняло сердитое выражение, и глаза
заискрились...  Видно было,  что у  Иваныча были какие-то неприятные счеты с
управляющим.
     - Иной  раз  море  ласковое  такое,  льстивое...  не  шелохнется,  -  а
поверь-ка ему!  И опять же:  каждую минуту жди от него,  прямо-таки сказать,
подлости, вашескобродие!.. Каждую минуту имей опаску! Еще прежде, в старину,
когда деревянные суда были, все еще обнадеженность могла быть в случае беды;
а теперь,  когда пошли эти броненосцы хваленые,  попади-ка на камень,  так и
выскочить на палубу не успеешь, как уж на дне!
     Иваныч еще  несколько времени продолжал бранить броненосцы,  называя их
неповоротливыми черепахами,  и  только после  моего  деликатного напоминания
продолжал свой рассказ.


                                  II

     - Сидели мы  так на вантах день,  холодные,  голодные...  Рядом со мной
первогодок сидел,  землячок из одной деревни,  Акимка Костриков,  -  так тот
совсем духом упал...  Плачет, как дитё... А был он паренек хороший, душевный
такой, только по флотской части трудно в понятие входил, и попадало ему и от
старшего офицера, и от боцмана часто-таки, и очень даже довольно накладывали
ему в кису. И много он терпел и жаловался, бывало, на матросскую службу и по
дому скучал -  по земле,  значит.  Ну,  утешаю я землячка, говорю: "Еще, бог
даст, какой-нибудь корабль купеческий мимо проходить будет, - небось, подаст
помощь...  подойдет... И буря, - говорю, - стихать стала. И "Ястреба" не так
бьет о каменья...  Еще,  пожалуй, продержится!" И как только я обнадежил его
таким манером, гляжу - и взаправду на горизонте парусок белеет и идет курцом
на  нас...  Увидали судно и  другие,  и  вдруг,  словно бы  по команде,  все
закричали "уру", до трех раз. От радости, значит. Глядим все обнадеженные на
парус,  платками  машем,  флагами...  чтоб  заметили...  Акимка  просто-таки
обезумел... То плачет, то смеется, и сам весь дрожит, посинелый от холода...
А вскорости обозначился бриг... Жарит под всеми парусами прямо на нас и флаг
аглицкий развевается.  Тут  все опять "уру" прокричали...  Видят -  спасение
близко...  крестятся...  А капитан с грот-марса кричит,  - он туда с мостика
перебрался,  потому как мостик уж был под водой: "Поздравляю, ребята! Помощь
близка!"  И все опять "уру"...  да такую громкую и радостную,  что и сказать
нельзя...  И  опять все стали махать шапками...  Вот уж бриг совсем близко и
спустился к  "Ястребу".  Видно было и  капитана ихнего и матросов...  Все мы
замерли от радости...  Ждем:  вот с  брига спустят шлюпки...  Уж капитан наш
что-то по-ихнему на бриг кричит...  "Подходи, мол, ближе! спасай нас!.." Так
что  ж  бы,  вы  думали,  вашескобродие,  сделал  этот  гличанин?  Прошел  в
нескольких саженях от нас и...  только его,  подлеца, и видели!.. Повернул и
пошел далее и  скоро пропал из  глаз...  Мы  все только ахнули...  И  если б
только мог  слышать капитан,  какими проклятиями мы  его провожали и  как мы
ругали эту  собаку!..  Какая собака?..  Хуже...  Зверь самый лютый -  и  тот
жалость имеет к  своему брату,  а  этот...  Бывают же на свете такие злодеи,
вашескобродие!   Не  помочь  погибающему!..  Как  только  бог  терпит  таких
дьяволов!  И как этот самый капитан потом на свете жил?..  И как это матросы
гличане не  взбунтовались тогда против него и  не заставили его помочь таким
же людям, как и они сами?.. Где совесть у людей?!
     Иваныч смолк, полный негодующего недоумения, видимо, и на старости лет,
после долгого житейского опыта сохранивший веру в  человеческую совесть и до
сих пор удивлявшийся, что ее иногда не бывает.
     - И,  знаете ли,  вашескобродие, что я полагаю насчет этих самых... что
тогда бросили нас на погибель? - проговорил, наконец, он.
     - Что?
     - А  то,  что  совесть их  потом замучила.  Без этого никак невозможно,
вашескобродие.  Потому, какой ты ни будь отчаянный человек, а придет время -
совесть объявится.  "Так,  мол,  и так...  Честь имею явиться!.." А капитан,
может, ночей не спал... Все перед им матросики с погибающего корабля стояли.
Если которого человека бог не накажет,  того совесть накажет... Это верно! -
убежденно промолвил Иваныч и примолк, погрузившись в раздумье.


                                  III

     - Ну,  рассказывайте,  Иваныч,  дальше!  -  попросил я  через несколько
минут.
     - А  дальше была,  вашескобродие,  одна мука.  Обезнадежили мы  совсем.
Думали:  если не потопнем,  все равно голодной смертью помрем.  И  шлюпок не
было:  все смыло,  только капитанский вельбот каким-то чудом уцелел.  Да где
ему в такую погоду выгрести?..  Ветер хоть и стихал,  а все же волнение было
большое.  Однако капитан крикнул охотников:  кто,  значит,  желает ехать  на
вельботе,  чтобы добраться до берега и  просить помощи?  А берег,  как потом
оказалось, был этак милях в трех. Охотников пожелало много, но только из них
выбрали  самых  крепких семь  человек,  под  начальством молодого мичмана...
Кое-как спустили шлюпку...  Отвалила и вскорости скрылась из глаз.  Мы так и
полагали,  что потонула. Наступила ночь. Ясная была, месячная ночь. И не дай
бог никому провести такой ночи!  Чего,  чего не было!  От голода да от жажды
многие кричали в бреду,  как исступленные,  и бросались в море.  И озверение
какое-то  на  многих нашло...  Всякий хотел  повыше забраться и  пихал  один
другого.  А мой Акимка вовсе закоченел. Жмется, бедный, ко мне, еле держится
за вантину и с открытыми глазами вовсе безумные слова безумолку говорит. Все
говорит,  говорит...  про деревню, как там хорошо, лошадь зовет... и все это
словно видит  перед  собой...  Просто жалостно было  слушать.  Вижу,  парень
совсем пропадает. И жалко его стало. И взял я его за руку - я матрос сильный
был,  вашескобродие!  -  и потащил его наверх,  на марс. Еле дотащил. А там,
вашескобродие,  матросы догадались и друг на дружке для тепла лежали...  Так
вроде как бы склад бревен.  Ну,  положил и я его на груду и сам на него лег.
Все  ему теплее станет.  И  стал он  понемногу отходить...  бредить бросил и
заснул.
     - А вы, Иваныч, заснули?
     - Никак нет,  вашескобродие...  Сна не было и очень есть хотелось...  И
главное -  жажда...  Так,  кажется,  за  глоток воды все бы отдал...  Однако
терпел,  потому еще  во  мне сила была.  Но  только уж  смерти покойно ждал.
Думаю:  другие умирают...  Чем же я лучше? Придет черед, свалюсь в море... А
жить все же хотелось.
     А  тут  на  марсе около меня  рядом лежал наш  же  фор-марсовой Егоров.
Пьяница он  был отчаянный и  в  пьяном виде на  руку нечист.  И  здорово его
наказывали за пьянство,  и били и пороли,  -  а он все свое:  как попадет на
берег -  мертвецки напьется.  А  так человек башковатый,  веселый и  сердцем
прост. И форменный матрос был. Он и говорит мне:
     "А знаешь, Иваныч, отчего мне помирать не хочется?"
     "Отчего?" - спрашиваю.
     "Оттого,  - говорит, - что я свинья... Деньги пропивал, а на дочку хоть
бы грош.  А дочка у меня без матери,  беспризорная сирота, и у кумы живет. А
кума сама еле  с  хлеба на  квас перебивается.  И  все  мне теперь махонькая
Дунька на уме. Кто пожалеет ее, если отец не пожалел? Пропадет ведь!"
     "Найдутся, - говорю, - добрые люди, пожалеют!"
     "Едва ли,  если отец родной...  И  знаешь,  Иваныч...  Если бы я спасся
каким чудом,  пить бы  бросил и  все деньги посылал бы дочке!"  -  Вот ведь,
вашескобродие, когда спохватился: когда смерть на носу была.
     - Что ж он, жив остался? - спросил я.
     - Жив... И посейчас в Кронштадте живет.
     - Ну, а зарок свой сдержал?
     - Еще как сдержал,  вашескобродие!  Просто дивился я: откуда карактер у
него  взялся?..   Дочка  вовсе  другим  человеком  отца  сделала...   Ну,  и
потрясение,  значит,  на "Ястребе"... Егоров после этого долго в госпитале в
Кронштадте лежал  в  повреждении рассудка...  Через  шесть месяцев только на
поправку пошел.
     - Ну, рассказывайте, Иваныч, как же вы спаслись?
     - А  через этот самый вельбот...  Спасибо матросикам:  не  оробели,  и,
мичман,  что с ними поехал,  не оробел...  Выгребли,  выбросились на берег и
оповестили...  А мы этого и не думали в те поры.  Никакой надежды на вельбот
не имели...  Так рассчитывали, что погиб, и ждем смерти... Прошла так вторая
ночь...  Рассвело...  Море затихло,  и  солнышко светит...  А  мы все -  как
приговоренные...  Нет даже силы,  чтоб на обломках спасаться...  И  я  начал
поддаваться...   Ослаб...   И   жажда  замучила...   И   только  слышим  мы,
вашескобродие,  что капитан не своим голосом закричал насчет питья, и насчет
того,  что он людей до смерти довел...  Кричит бедный Левонтий Федорыч, да и
шабаш!  Тоже,  значит, в потрясении был. И многие, которые кричали, охали, и
стонали,  и  призывали смерть.  И  не  обсказать,  как  тяжко было  слушать,
вашескобродие,  эти стоны да  крики.  Вспомнишь как,  и  то  жутко станет...
Хорошо. Кричал это таким манером капитан примерно с час или с два и затих...
И вдруг опять капитана крик жалобный такой... "Простите, братцы!" И вижу я -
он с  грот-марса вниз головой...  Бросился,  значит...  и  его волна в  море
унесла...  Окровавленный весь был, сказывали потом матросы, кои с грот-марса
видели... Царство ему небесное, голубчику!.. Добер был!
     Иваныч перекрестился и продолжал:
     - И  вскорости после  того,  как  бросился капитан,  вижу  я  парус  на
горизонте.  Думаю -  обман глаз...  многим в те дни все паруса мерещились...
Однако нет...  все увидали,  и  скоро шкунка обозначилась...  Идет на нас...
Опять мы закричали "уру",  только "ура" эта самая едва слышная была...  Силы
не было по-настоящему крикнуть. При последнем издыхании почти все находились
и  звали  смерть,  как  вместо этого жизнь пришла!..  Шкунка подошла борт  6
борт...  Повышли оттуда шведы и стали нас, как замерзших птиц, снимать да на
шкунку таскать...  А я, вашескобродие, от радости так-таки и заплакал. Слова
сказать не могу,  а плачу. И сняли с нас мокрую одежду, завернули в одеяла и
положили на палубу. И стал доктор ихний с фершалом обходить нас и давали нам
по  капельке рому,  а  потом горячего супу.  По самой малости давали,  а  то
помногу нельзя, говорят... И вскорости доставили нас благополучно на берег и
разместили по  домам  в  ихнем маленьком городке;  и  оправлялись мы  там  с
неделю,  пока не отправили нас,  вашескобродие, в Кронштадт... Только многих
не досчитались...  Было всех нас на "Ястребе" сто семьдесят пять человек,  а
осталось сто...
     - А что с "Ястребом" стало?
     - Потонул.  Вскорости,  как нас с  него сняли,  поднялся ветер и к ночи
заревел.  Вот в  ту ночь "Ястреб" и потонул.  Уж утром его и звания не было.
Только одни обломки рыбаки видели...
     Иваныч умолк и стал набивать трубку.
     В  эту минуту в  конце аллеи показался владелец имения,  Петр Петрович,
высокий, худой, бодрый еще старик.
     При приближении его Иваныч встал.
     - Садись, Иваныч... садись! - приказал ему отставной моряк.
     И, обращаясь ко мне, спросил:
     - О чем это вы с Иванычем беседовали?
     - Он о гибели "Ястреба" рассказывал...
     - Да...   Ужасные  были  дни...  Никогда  не  забыть  их!  -  задумчиво
проговорил Петр Петрович.
     - Вы тоже были тогда на "Ястребе"?
     - Был.  Мичманом тогда был. С тех пор мы и приятели с Иванычем... С тех
пор я и узнал,  какой это человек...  Он,  конечно,  не рассказывал вам, как
тогда многих спас от смерти?
     - Нет! Про себя ничего не говорил...
     - Ну,  конечно.  Узнаю Иваныча.  Он и  меня спас...  Я едва держался на
вантах, а он меня после земляка своего тоже на марс стащил... Да и не одного
меня,  а многих...  Ты чего же об этом не рассказал гостю,  а?  - добродушно
усмехаясь, спросил Петр Петрович Иваныча.
     - Чего всякие пустяки рассказывать, вашескобродие! - отвечал Иваныч.
     И с этими словами поднялся и заковылял по аллее.